В пастырской работе немало трудностей. Одна из них – найти подход к детям. И постоянные маленькие прихожане храма – именно та категория детей, с которой особенно непросто. Почему? Приведем отрывок из книги священника.
«Дети на исповеди – явление радостное и в то же время очень трудное. Радостное, потому что у них, слава Богу, нет тяжелых грехов. Как правило, у маленьких детей нет еще таких сильных страстей, хотя бывают и весьма развитые страсти.
Но, даже если в них уже очевидно действуют какие-то страсти, то их проступки больше вызывают улыбку: ребеночек подходит и кается, говорит, что он тяжко согрешил, маму не послушал, что-то такое сделал «не то».
Иногда после «ужасных» исповедей, которые приходится слышать, приходит чувство облегчения и радости, что есть еще такие чистые детские души, в которых, в общем, всё хорошо. Но ведь нельзя же ребенку это сказать. Нельзя сказать: ты, милый, иди, всё у тебя хорошо, исповедоваться тебе не в чем.
Нужно найти с ребенком общий язык, а это не так-то просто.
Очень часто люди начинают притворяться, разговаривать на каком-то фальшивом «детском» языке, как-то подделываться под детскую психологию и таким образом создать иллюзию взаимопонимания.
Дети же, имея чистую душу, очень чутки ко всякой фальши. И священника, который фальшивит, они не примут.
Такой священник этому ребенку не поможет. Он не внушит ему доверия. Или создаст в его душе образ чего-то совершенно неправильного, лживого, образ очень опасный и вредный в дальнейшем.
Священник должен быть всегда простым, должен быть всегда самим собой со всеми людьми, но с детьми в особенности. Он должен не подделываться под какого-то товарища, не заигрывать с маленькими, как это бывает во время детских игр.
Он должен быть совершенно серьезным, он должен быть отцом или дедушкой, должен говорить с ребенком, как взрослый с маленьким, но говорить понятные для ребенка вещи.
Ребенку не нужно никакое умствование, сложные объяснения, но ему нужно просто и серьезно объяснить, что плохо в его жизни, нужно, чтобы он почувствовал, понял, что так поступать плохо.
Но еще гораздо важнее, чтобы он почувствовал в священнике, духовнике, любовь, почувствовал то тепло, тот свет, который дает благодать Божия.
Умом он этого не поймет, но если сразу почувствует, то для него священник станет любимым существом, и он всегда захочет прийти и сказать всё, что плохого он сделал, и всё сердцем своим почувствует, хотя ничего, может быть, и не осознает.
Тогда ребенок будет каяться со слезами, и будет исправляться, и будет трудиться, и будет стремиться к тому, кто прикоснулся к его душе теплой и любящей рукой.
С ребенком в этом смысле гораздо проще, чем со взрослым. Тут не нужно много объяснять, если есть настоящая любовь.
Если же нет любви, если же нет у священника возможности войти в жизнь ребенка, то ничего не выйдет. Тогда исповедь будет напрасной и, возможно, вредной тратой времени.
Всё может превратиться в формальность, и ребенок не поймет, но почувствует, что в церкви от него требуется какой-то формализм. Он будет относиться к этому, как в школе дети относятся к надоедливой «училке»: ну, нужно арифметику сделать, урок какой-то ответить…
На самом деле этот ребенок убежден, что никакая арифметика ему не нужна, потому что это убеждение вселил в него учитель, потому что он учителю не нужен. А раз он учителю не нужен, то, значит, ему не нужно и все то, что этот учитель с собой приносит. Пусть это будет арифметика, пусть это будет чтение или рисование, всё равно, всё не нужно.
Такая схема действует и здесь. Если ребенок не почувствует, что он священнику нужен, что он священнику дорог, что священник его любит, тогда всё, что священник будет говорить или делать, даже церковь, храм будут не нужны ему.
Один в поле воин
Сейчас особенные трудности с детьми, потому что есть дети, которые приходят в церковь из неверующих семей. Они с рождения воспитывались без веры в Бога. Нужно их всему научить, но очень часто оказывается, что ребенок в своей семье совершенно одинок.
Он в семье не может ничего ни у кого узнать, ни у кого ничего спросить, а потом, подрастая, он начинает учить своих родителей вере.
Это бывает сейчас очень и очень часто. И, конечно, такого ребенка священник должен в особенности укрепить, ибо он один перед взрослыми.
Вот и папа, мама и бабушки с дедушками его отпускают в церковь. Но, когда он приходит из церкви и говорит, что нужно поститься, а они не понимают, зачем, когда он говорит, что нужно молиться, или начинает молиться, эти бабушки или родители смотрят на него, как на сумасшедшего и начинают: «Больше не будешь ходить туда, что ты делаешь?»
Как ребенок устоит перед взрослыми, перед авторитетом родителей? Как он устоит, как он отстоит свою веру, то, что он принес из церкви?
Только в том случае, если священник поддержит его, если войдет в его жизнь и даст ему свою силу, даст ему необходимый авторитет, если он внушит ему доверие, веру, если ребенок сможет сказать: «Нет, вы не знаете, а вот батюшка лучше вас знает».
Вот если он это сможет почувствовать и сказать, то тогда он выдержит. Священник должен ему в этом помочь своим поведением, своей любовью.
Дети в ограде храма
Но гораздо больше трудностей возникает в другом случае: когда дети вырастают в верующей семье. Вот это проблема, с которой я не умею справиться. Это, возможно, самое трудное и актуальное для нас.
Детям, воспитанным в верующих семьях, со временем надоедает то, что им предлагают родители. Родители и священник должны быть к этому готовы.
Привыкнув ко всему церковному, как к обычному, обыденному, как к тому, что навязывается старшими наравне со многим другим, что делать неприятно, неинтересно, но нужно, они начинают не вполне осознанно отвергать все это.
У таких детей начинает проявляться какая-то центробежная энергия. Они хотят чего-то нового для себя, они хотят постичь какие-то неизведанные ими способы жизни, а всё, что говорит мама, или бабушка, или отец, – всё это уже кажется пресным.
Такие дети очень легко находят недостатки у церковных людей, которые начинают казаться им ханжами, скучными моралистами.
Они очень часто в церковной жизни уже не видят ничего достаточно светлого. Такой вектор, такая направленность из церкви делает их по существу не способными воспринимать благодать Божию.
Участвуя в таинствах, даже в Причащении Святых Христовых Тайн, по существу, они ничего не переживают, они оказываются, как это ни странно, в детском возрасте малоспособными переживать Причащение Святых Христовых Таин как соединение с Богом, как встречу с Богом.
Для них это одно из привычных воскресных праздничных состояний. Для них церковь часто становится клубом, где можно встретиться и поговорить друг с другом.
Они могут здесь о чем-то интересном сговориться, дождаться с нетерпением, когда же кончится служба и они вместе побегут куда-то по секрету от родителей в мир окружающий, но, во всяком случае, не церковный.
Иногда бывает хуже: им нравится шалить в церкви, даже и такое бывает, или подсмеиваться над разными людьми, которые в церкви находятся, иногда даже над священниками. Если они что-то умеют, если занимаются в церковном хоре, то они с большим удовольствием будут обсуждать, как поют сегодня и – без конца и края всякие насмешки над хорами, над разными певчими, кто как поет, кто что-то слышит, кто что может, кто что понимает.
Они всегда чувствуют себя маленькими профессионалами, которые способны оценить всё. И в таком зубоскальстве у них может пройти вся литургия и вся всенощная.
Они совершенно могут перестать чувствовать святость Евхаристического канона.
Но это не помешает, когда вынесут Чашу, стать первыми, или, может быть, не первыми, наоборот, пропустить маленьких вперед и очень чинно подойти к Чаше, причаститься, потом так же чинно отойти, и через три минуты они уже свободны, все уже забыли и опять предаются тому, что интересно по-настоящему.
А момент причащения Святых Христовых Таин… это все для них привычно, все известно, все это малоинтересно.
Легко научить детей выглядеть всегда православными: ходить на службы, сначала к Чаше пропустить младших, уступить место. Они все это могут делать, и это, конечно, хорошо.
Приятно видеть таких воспитанных детей. Но это совершенно не означает, что они при этом живут духовной жизнью, что они по-настоящему молятся Богу, что они ищут общения с Богом.
Это совершенно не означает устремления к реальному соединению с благодатью Божией.
Таинства по привычке
Соответственно такому их образу жизни возникают трудности на исповеди. Ребенок, который с малолетнего возраста (обычно с семи лет) приходит на исповедь, очень часто причащается по традиции.
Скажем, в нашем храме дети причащаются на каждой литургии, на которую их приводят или на которую они приходят сами. Фактически получается раз в неделю, иногда чаще.
Исповедь бывает сначала очень интересной и вожделенной, потому что им кажется, что, когда они будут исповедоваться, то это означает их некую взрослость, что дети уже стали большими.
И пятилетний ребенок хочет скорее начать исповедоваться. И первые его исповеди будут очень серьезными.
Он придет и скажет, что он не слушается маму, что он побил сестренку, или что плохо сделал уроки, или плохо помолился Богу, и скажет это все весьма умилительно, серьезно.
Но очень скоро, буквально через месяц или два, окажется, что он к этому совершенно привык, и дальше идут целые годы, когда он подходит и говорит: «Я не слушаюсь, я грублю, я ленюсь». Таков короткий набор обычных детских грехов, весьма обобщенных. Он выпаливает их священнику мгновенно.
Священник, который замучен исповедью свыше всякой меры, естественно, прощает и разрешает его за полминуты, и всё это превращается в ужасающую формальность, которая, конечно, ребенку больше вредит, чем помогает.
По прошествии нескольких лет оказывается, что для такого церковного ребенка вообще непонятно, что он должен над собой как-то работать. Он даже не способен испытывать настоящего чувства покаяния на исповеди.
Для него не составляет никакого затруднения сказать, что он сделал плохо. Он это говорит совершенно легко. Так же, как, если ребенка привести в поликлинику в первый раз и заставить его раздеваться перед врачом, то он будет стесняться, ему будет неприятно.
Но, если он лежит в больнице и каждый день он должен поднимать рубашку, чтоб его слушал доктор, то через неделю он это будет делать совершенно автоматически.
У него это не будет вызывать никаких эмоций. Так и здесь. Исповедь уже не вызывает никаких переживаний у ребенка. Священник, видя это, оказывается в очень трудном положении. Он не знает, как с этим бороться, что сделать для того, чтобы ребенок пришел в себя.
Что делать?
Бывают некоторые очень яркие примеры, когда ребенок уже не просто не слушается, ленится и обижает младших, – он вопиющим образом безобразничает. Скажем, в школе мешает заниматься всему классу, в семье является живым отрицательным примером для всех младших детей и семью откровенно терроризирует.
Потом начинает вести себя безобразно в обществе: ругаться, курить. То есть, у него появляются грехи, для церковных семей совершенно необычные. Тем не менее, как его привести в чувство, священник не знает. Он пытается с ним говорить, пытается ему объяснять: ты же знаешь, что это нехорошо, это же грех.
Да, он давно всё это хорошо знает, прекрасно знает, что это грех. Он даже на пять минут способен напрячься и сказать: да, да, я постараюсь, я больше не буду…
И нельзя сказать, что он лжет. Нет, он не лжет. Он на самом деле произнесет это привычным образом, так же, как перед обедом он может «Отче наш» прочитать за одну минуту более-менее серьезно, но не больше.
После того, как прошло это привычное «Отче наш», он опять живет вне молитвы. Так и здесь. Он может сказать что-то такое, чтобы потом его допустили к причастию, а через день, через два он возвращается на свои рельсы и продолжает жить так же, как и жил. Ни исповедь, ни причастие не дают плодов в его жизни.
Кроме того, священник замечает, что, чем больше он, приходя в волнение, начинает разговаривать с этим ребенком более внимательно, более серьезно, тем быстрее исчерпываются его средства.
И он выложит почти все, что может, а цели не достигнет. Ребенок все это «скушает» очень быстро и дальше живет так же, как и жил.
Мы ему даем более сильные лекарства, он их все поглощает, но они не действуют на него. Он не чувствителен к этим лекарствам, он не воспринимает ничего. Это такая степень окаменения совести, которая просто поражает.
Оказывается, с верующим ребенком священник уже не может найти никакого адекватного языка. Он начинает искать другой путь, он сердится на ребенка. Но как только он начинает сердиться, вовсе теряется контакт.
И такой ребенок часто говорит: «Я больше к нему не пойду, к этому отцу Ивану. Ну, что он всё время сердится – и тут на меня сердятся, и там на меня сердятся»…
Видите, эта проблема является одной из самых трудных для духовника. Здесь нужно очень крепко подумать, чего же тут требуется достичь, к чему надо стремиться.
Мне кажется, что нужно стремиться к тому, чтобы как можно дольше оттянуть начало исповеди.
Некоторые наивные мамы (таких очень много), если ребенок плохо себя ведет в шесть лет, говорят: «Батюшка, поисповедуйте его, чтобы он уже начал каяться, может, будет лучше».
На самом деле, чем раньше мы начнем его исповедовать, тем это хуже для него. Нужно помнить, что не зря Церковь детям не вменяет их грехи до семи лет (а раньше это было гораздо дольше).
Дети не могут быть вполне ответственны за все так же, как взрослые. Тем более что их грехи, как правило, не смертные. Просто они плохо себя ведут.
И лучше их допускать к причастию без исповеди, чем профанировать Таинство Покаяния, которое они не способны воспринять в силу маленького возраста по-настоящему.
Можно поисповедовать такого «грешника» один раз в семь лет, а потом в восемь лет, и еще раз – в девять.
И как можно дольше оттянуть начало регулярной частой исповеди, чтобы исповедь ни в коем случае не становилась привычной для ребенка. Это не только мое мнение, это мнение многих опытных духовников.
Есть и другое очень важное ограничение. Может быть, таких детей, которые явным образом страдают привыканием к святыне, нужно ограничить и в таинстве причащения. В таком случае лучше, чтобы дети причащались не каждую неделю, тогда причащение для ребенка станет событием.
Я скажу вам о своем личном опыте. Когда я был маленьким (было еще сталинское время), вопрос стоял так: если я буду ходить в церковь постоянно, то меня обязательно увидят школьники, которые живут рядом, мои одноклассники, об этом сообщат в школу, и тогда, скорее всего, посадят моих родителей, а меня выгонят из школы.
Я вырос в верующей семье, и мои родители были верующими с рождения, среди наших родственников почти все сидели в тюрьмах, дед мой три раза сидел в тюрьме, в тюрьме и скончался.
Так что была реальная опасность, ходить в церковь часто было невозможно. И я помню каждый мой приход в церковь. Это было для меня великим событием.
И, конечно, речи быть не могло о том, чтобы там шалить… Если хотите, я считанные разы в детстве ходил в церковь. Это было очень трудно, поэтому это был всегда огромный праздник.
Я прекрасно помню, каким великим событием была для меня первая исповедь. Потом вторая (наверное, через год), в общем, за все свое детство я исповедовался несколько раз, как и причащался несколько раз за все свое детство.
Много лет я просто не причащался или причащался крайне редко, каждый раз это нужно было выстрадать.
Причастие Святых Христовых Таин и во взрослом возрасте я переживаю как событие великое. И никогда иначе не было.
И, конечно, я благодарю Бога, что Господь не дал мне привыкнуть к святыне, привыкнуть к церкви, к церковной жизни.
Как это ни странно, условия гонений, которые помешали очень многим быть верующими, были более благоприятны для тех, кто все-таки был в церкви. Сейчас не так.
Скажу, что меня мама приучила молиться с самого рождения, как только я себя помню, я помню, что молился Богу каждый день утром и вечером.
Я помню, что она учила меня читать «Отче наш» и «Богородице Дево», и я читаю эти молитвы почти до взрослого возраста. А потом еще «Верую» добавилось и несколько слов своих, когда я поминал близких, родных.
Но вот такого: утренних молитв и вечерних – я не читал в детстве до довольно позднего времени, то есть, я стал их читать, когда захотел это сам делать, когда мне показалось, что моей молитвы недостаточно, захотелось посмотреть церковные книги, и я увидел там утренние и вечерние молитвы и сам их для себя открыл, нашел и стал читать по собственному желанию.
Хорошо ли ребёнку больше молиться?
Сейчас, наоборот, родители как можно раньше стараются своих детей заставить как можно больше молиться. И отвращение к молитве возникает в удивительно быстрые сроки.
Я знаю, как один замечательный старец прямо писал по этому случаю уже большому ребенку: «Не нужно столько молитв тебе читать, читай только «Отче наш» и «Богородице Дево, радуйся», а больше ничего не читай, больше ничего не нужно».
Нужно, чтобы ребенок святое, великое получал в таком объеме, в каком он способен переварить.
В чем тут причина? Мою мать воспитывали в верующей семье. И она учила меня так, как учили ее. Она помнила свое детство и учила своих детей по памяти. Как это обычно бывает в жизни.
А потом произошел разрыв непрерывности духовного опыта и несколько поколений выпало из церковной жизни.
Потом они обретают церковную жизнь уже во взрослом возрасте. Когда приходят взрослые девушки или женщины, то им уже дают, естественно, большие правила, и они каются по-настоящему.
И когда они выходят замуж, и появляются у них дети, – они своим детям дают все то, что когда-то дали им, когда они пришли в церковь. Очевидно, так происходит. Они не знают, как воспитывать детей, потому что их в детском возрасте никто не воспитывал в жизни церковной.
Они стараются детей воспитать так, как воспитывают взрослых. И это роковая ошибка, которая приводит к самым плачевным результатам.
Я прекрасно помню одну знакомую моей матери из близкой церковной семьи, у которой было много детей. И помню, что она своих детей с самого детства водила в церковь. Но как? Она приводила детей обычно к моменту причастия, или совсем незадолго до причастия.
Они входили в церковь, где они должны были вести себя абсолютно благоговейно, там нужно было на цыпочках пройти, сложивши ручки, причаститься и сразу из церкви уходить. Она не давала им в церкви ни одного поворота головы сделать, ни одного слова сказать. Это святыня, это святая святых.
Вот это она прививала своим детям, и они все выросли глубоко верующими людьми.
Мамы молятся, дети дерутся
У нас теперь не так делается. У нас мамы хотят молиться Богу, хотят простоять всю всенощную, а детей некуда деть. Поэтому они приходят в церковь с детьми, здесь отпускают их, а сами молятся Богу. И думают, что детьми должен заниматься кто-то другой.
И дети бегают по храму, вокруг церкви, безобразничают, дерутся в самом храме. Мамы молятся Богу. В результате получается атеистическое воспитание.
Такие дети легко вырастут революционерами, атеистами, людьми безнравственными, потому что у них убито чувство святыни, благоговения у них нет. Они не знают, что это такое.
Причем у них выбили самое высокое – святыню в самом ее высоком выражении. Даже церковь, даже литургия, даже Причастие Св. Христовых Таин – уже ничто для них не свято.
Каким еще авторитетом можно будет их потом поворотить к церкви, – неизвестно. Вот поэтому, мне кажется, что очень важно детей ограничивать их в посещении Церкви, и в количестве посещений, и во времени посещений. И, может, в причащении, в исповеди.
Но это очень трудно, потому что, как только мы начнем детей причащать без исповеди, поднимется возмущение, скажут: «Как это, разве можно без исповеди причащаться после семи лет?»
И вот, дисциплинарная норма, которая введена была для взрослых, и которая тоже имеет в себе некоторую неправильность, для детей оказывается губительной.
Нужно так повернуть жизнь детей, чтобы они свою церковную жизнь заслужили. Если уж не выстрадать, то заслужить. Нужно как-то потрудиться для того, чтобы было можно пойти в церковь.
Очень часто бывает так, что ребенок в церковь идти не хочет, но мама хватает его за руку и тянет его за собой:
– Нет, пойдешь в церковь!
Он говорит:
– Я не хочу причащаться.
– Нет, ты будешь причащаться!
И вызывает этим уже полное отвращение ко всему у ребенка. Ребенок начинает кощунствовать и богохульствовать прямо перед Чашей и бить мать руками и ногами и рваться от Чаши. А должно быть как раз наоборот. Ребенок говорит:
– Я хочу причащаться!
А мать говорит:
– Нет, ты не будешь причащаться, ты не готов, ты плохо вел себя эту неделю.
Он говорит:
– Я хочу поисповедоваться.
А она говорит:
– Нет, я тебе не позволяю, ты не можешь идти в церковь, ты должен это заслужить.
Бывает, детей берут из школы, чтобы они пошли на церковный праздник. И вроде бы это хорошо и хочется, чтоб они приобщились к празднику и благодати Божией. У меня у самого дети, я сам так делаю, поэтому очень хорошо это понимаю.
Но здесь есть опять-таки очень большая проблема. Это только тогда хорошо, когда ребенок это заслужит.
А если он всегда может пропустить школу и идти на праздник, то для него этот праздник уже делается праздником потому, что он школу прогуливает, а не потому, что это, скажем, Благовещение, или Рождество, или Крещение, потому что ему сегодня не нужно идти в школу и готовить уроки.
То есть это все девальвируется и профанируется беспредельно. И это недопустимо. Может быть, лучше, полезнее для души человека, для души ребенка, сказать: нет, ты не будешь на празднике, ты пойдешь в школу и будешь учиться.
Пусть он лучше в своей школе плачет о том, что он не попал на Благовещение в храм. Это будет полезнее для него, чем прийти в храм и в храме совершенно ничего не ценить, ничего не чувствовать.
Всё должно в жизни ребенка быть переосмыслено с этой точки зрения. И исповедь должна быть не столько уговорами, священник не столько должен стыдить, сколько он должен поставить всё на свои места.
Ему нужно брать на себя смелость вопреки родителям сказать: нет, пусть ваш ребенок в церковь пока не ходит. Спокойно, не сердиться, не уговаривать, но сказать: такие дети нам в церкви мешают. Пусть ваш ребенок приходит в церковь, причащается раз в несколько месяцев…
Когда молодой человек хочет уклониться от армии, то и родители всячески пытаются его уберечь, спасти. А духовник говорит: нет, пусть идет служить. Это для него будет полезнее.
Так и здесь. Ребенку нужно поставить суровые условия, чтобы он понял, что церковь для него – труднодостижимая цель.
На исповеди духовнику следует общаться с ребенком с большой любовью. Не быть занудным, строгим воспитателем, постараться донести до ребенка, что он его понимает, понимает все его трудности.
Должен ему сказать: это все, конечно, так. Действительно тебе трудно, действительно ты не справляешься. Но это что значит? Это значит, что тебе не нужно причащаться каждую неделю. А раз так, то приходи через месяц или через два.
Может быть, ты придешь по-другому.
Нужно с ребенком поговорить совершенно серьезно и заставить родителей всё это поставить на свои места.
Церковь может быть лишь великим, радостным, праздничным и трудным переживанием.
Церковная жизнь и исповедь должны стать для ребенка вожделенными, чтобы ребенок общение со своим духовным отцом воспринимал как нечто очень-очень для него важное, радостное и труднодостижимое, очень долгожданное.
Это будет так, если священник сумеет в нужный момент найти с ребенком личный контакт. Очень часто приходится пережидать переходный возраст, приходится дотягивать до 14, до 15, до 16 лет. Не всегда, но бывает так. Особенно с мальчиками, они бывают невозможными шалопаями, и с ними серьезно говорить просто невозможно.
Нужно разумно ограничивать их пребывание в церкви и участие в таинствах. А потом наступит время, когда можно будет сказать: ну, вот, ты теперь большой, ты вырос, давай поговорим серьезно…
И складывается какая-то общая жизнь с духовником, личные отношения на серьезном уровне, которые для подростка становятся очень ценными.
Все вышесказанное о детях можно резюмировать очень кратко. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы исповедь становилась для детей просто частью церковного быта.
Если так случится, то это профанация, это очень трудно исправимая беда.
Поскольку мы не всегда имеем возможность делать то, что нам кажется нужным, мы должны быть в общем русле, а у нас в церкви фактически допускается общая исповедь. И можно объяснить ребенку, что если он знает, что у него нет тяжелых грехов, то в этот раз он должен довольствоваться разрешительной молитвой.
Фрагмент из книги протоиерея Владимира Воробьева
«Покаяние, исповедь, духовное руководство»
Комментировать