Н. Скоробогатько
Матушка Великая. Краткое житие преподобномученицы Елизаветы Федоровны

Вы — святая! Выше, чем богиня! Со Спасителем — на Небеси.

Матушка, игуменья, Княгиня Нашей, в шахту сброшенной Руси.

о. Андрей Логвинов

 

НЕМЕЦКАЯ ПРИНЦЕССА

В родительском доме

В Германии, в Гессенском герцогстве, в городе с труднопроизносимым немецким названием — Дармштадт, жила прекрасная маленькая принцесса Елизавета. По-немецки имя Елизавета звучит как Элизабет, а сокращенно — Элла, так ее обычно и звали домашние. Девочка получила своё имя в память одной из семейных прародительниц — католической святой Елизаветы Венгер- ской, которая прославилась своими удивительными делами милосердия. Маленькая Элла никогда не забывала, что названа в честь столь милостивой святой, и ей очень хотелось быть похожей на неё.

Принцесса Элла была точно такой, как все принцессы и царевны в сказках — и премудрая, и предобрая, и, конечно же, прекрасная. Но наша принцесса была отнюдь не сказочная, а самая что ни на есть взаправдашняя, и потому у данной «сказки» конец будет отнюдь не сказочный, где все «стали жить-поживать и добра наживать», а совсем-совсем другой.

Но в ту раннюю пору жизни Эллы ещё никому и в голову не могло прийти, что у этой милой златокудрой девочки с ангельским личиком будет такая скорбная, но и такая великая судьба.

Отец Эллы, Людвиг, был правителем небольшого немецкого герцогства, и потому звался великим герцогом. А маму звали великой герцогиней Алисой, она была дочкой английской королевы, родилась и выросла в Англии.

У Эллы было два братика и четыре сестрёнки. И вся их большая дружная семья жила во дворце, окруженном старинным парком. А парк располагался в центре Дармштадта, типично немецкого городка с узкими средневековыми улочками и аккуратными островерхими домами.

В отличие от сказочной принцессы на горошине Элла совсем не была капризной неженкой. В реальной жизни принцев и принцесс обычно воспитывали довольно строго — вот и Элла со своими сёстрами и братьями была приучена и к холоду, и к физическому труду, и к порядку во всём. Будучи внуками английской королевы, они воспитывались в строгих традициях старой Англии: спали на жестких постелях, по утрам принимали холодную ванну, сами убирали свои комнаты, топили печи. Маленькие принцессы были обучены традиционному женскому рукоделию: прекрасно шили, вышивали, вязали.

Герцог Людвиг IV Гессенский с супругой Алисой, дочерьми и принцем Эрнстом Людвигом. Принцесса Елизавета держит отца за руку и улыбается. На руках у отца рано умершая принцесса Мей. Мама обнимает принцессу Аликс (будущую государыню-страстотерпицу), справа стоит принцесса Виктория, дер- жит за руку принцессу Ирен. Германия, город Дармштадт, 1875 г.

Как и большинство немецких семей, семья Эллы была лютеранской*, все её члены были очень боголюбивы: регулярно читали Библию, ходили в лютеранскую церковь — кирху, день начинали и заканчивали совместной молитвой. Эта благочестивая, поистине благородная семья воспитала сразу двух святых нашей православной Церкви — преподобномученицу Елизавету Фёдоровну и страстотерпицу Александру Фёдоровну.

Мать семейства, мудрая и нежная великая герцогиня Алиса, научила детей деятельной любви к ближнему и состраданию чужому горю. Отправляясь в больницы и богадельни она брала с собой детей. Они приходили с большими букетами цветов, расставляли их по вазам и разносили по палатам. От этих цветов и от детского щебета в палатах сразу становилось и наряднее, и веселей. Маленькие принцессы дарили своим подопечным вышитые собственными ручками салфетки и носовые платочки, что-нибудь при этом простодушно им рассказывали, и те на время забывали про свои болезни и печали.

Как и все дети герцога, Элла получила прекрасное образование. Кроме основных школьных предметов, дети обучались рисованию, игре на фортепиано, иностранным языкам — французскому и итальянскому. (Родными для них были сразу два языка — немецкий и английский). А еще все дети великого герцога любили спорт: теннис, плаванье, коньки, и потому росли здоровыми и закалёнными.

Принцесса осиротела

Однажды, когда Элле было девять лет, её трёхлетний братик Фридрих, заигравшись, на глазах у матери выпал из окна и разбился насмерть о каменные ступени. Именно Элла тогда первой сбежала по лестнице вниз, взяла окровавленного малыша на руки и внесла в дом. Братик был ещё жив. Но ночью бедняжка скончался. Это была первая настоящая драма в её жизни.

А через пять лет жизнь подготовила другое, ещё более ужасное, испытание. Тогда в городе разразилась эпидемия дифтерита, которого врачи ещё не умели в ту пору лечить. В доме один за другим заболели дети и герцог-отец. Мать самоотверженно ухаживала за своими больными, и они постепенно стали выздоравливать. И вот когда казалось, что всё самое страшное уже позади, скончалась четырёхлетняя малышка Мэй… Горе так поразило тридцатипятилетнюю герцогиню, что она тоже заболела и умерла.

Как же это страшно — хоронить свою маму! Казалось, свет навсегда померк в жизни осиротевших детей. Элла от горя стала заикаться. А еще что-то странное, пугающее врачей, случилось с ней: она могла в середине разговора вдруг замереть на полуслове, и, уставившись на собеседника глазами полными слез, надолго погрузиться в молчание.

Но к счастью, постепенно она стала приходить в себя и наконец, как бы спохватилась, вспомнив о горе других: «Как же тяжело будет теперь без мамы моим бедным сёстрам и братику Эрни! Как утешить несчастного папу? Как переживет любимая бабушка весть о смерти дочери!»

Своим сёстрам и брату, которые все, кроме сестры Виктории, были младше неё, Элла старается хоть отчасти заменить мать. И у неё неплохо получалось: она постоянно придумывала, чем их порадовать, умела помирить повздоривших и никому не давала унывать. Неудивительно, что и сестры, и брат любили её больше всех остальных.

А потом Эллу и ее маленькую сестрёнку Алису отвезли в Англию к бабушке. Как старшая она и тут почти по-матерински опекала маленькую Алису.

Их бабушка, королева Виктория, была правительницей выдающейся, давшей название целой эпохе в истории Англии. Знаменитая Викторианская эпоха стала для Великобритании символом её наивысшего расцвета.

Бабушка души не чаяла в своих осиротевших внучках, и они платили ей тем же. Эту любовь и тесную семейную связь все трое пронесут потом через всю свою жизнь, поддерживая друг друга в трудные моменты.

 

Невеста

Она божественно прекрасна Была и ликом и душой,

И взор очей небесно-ясный Светился к людям добротой.

В нем сердце Эллы отразилось, Его бездонность, широта,

Границ не знающая милость, И лилий белых чистота.

Т. Буланчикова

Когда принцесса Элла выросла, она стала самой красивой невестой во всей Европе. Эта высокая и хрупкая блондинка с голубыми

глазами и тонкими чертами лица была так очаровательна, что, по общему признанию, от неё просто невозможно было отвести восхищенного взгляда. Её брат Эрнест писал о ней: «Она была одной из редкостных красавиц, просто само совершенство. Однажды в Венеции я видел на рынке, как многие люди побросали свои товары и шли за ней в восхищении».

Вдобавок к внешнему очарованию принцесса Элла была умна, тактична и блестяще образованна. Немецкие принцессы вообще всегда славились как наиболее достойные невесты, из которых потом получались прекрасные жёны — воспитанные в крепкой вере, покорности, аккуратности, преданности семье и мужу. Неудивительно, что к гессенской принцессе Элле стали свататься самые знатные, самые достойные молодые люди — герцоги и принцы, будущие правители разных государств. Но все они получали отказ, ведь сердце юной принцессы было уже занято. Она давно, еще с отроческих лет, полюбила русского великого великого князя Сергея — сына покойного императора Александра Второго и брата нынешнего, Александра Третьего.

Прежде Сергей несколько раз посещал Дармштадт вместе с приезжавшей навестить родных матерью, императрицей Марией Александровной, ведь она тоже была из Гессен-Дармштадтского рода. Вот тогда-то юные Сергей и Элла и заприметили друг друга.

Великий князь Сергей Александрович был под стать своей невесте: хорош собой, высок и строен. Но главное — мужественный воин, Георгиевский кавалер, человек разносторонней культуры, и, что особенно важно — глубоко верующий. Его любимым духовным писателем был преподобный Ефрем Сирин.

Это о нём вкупе с его братом Павлом и кузеном Константином написал архимандрит Антонин (Капустин) после их визита на Святую Землю в 1881 году:

«… Это наилучшие люди, каких я только видел на свете… Меня они очаровали своею чистотою, искренностью, приветливостью и глубоким благочестием в духе Православной Церкви. Пробыли здесь 10 дней и половину ночей этого периода провели у Гроба Господня в молитве».

Элла и Сергей составляли прекрасную пару. У них было много общего: искреннее благочестие, любовь к музыке, к изобразительному искусству; оба прекрасно музицировали и замечательно рисовали.

Поначалу королева Виктория, была против их брака. Этот брак, считала она, обречёт любимую внучку на жизнь в «этой ужасной России», такой далекой, такой холодной и попросту «дикой». «При выборе мужа, — писала она Элле, — нужна трезвая рассудительность. Страстная любовь не всегда бывает основанием удачного супружества».

На это Элла уклончиво отвечала бабушке, что по её мнению при выборе супруга лучше полагаться на волю Бога.

«У Него может быть много других важных дел, кроме устройства твоей судьбы», — заметила на это бабушка с мягким юмором.

Прочтя этот бабушкин довод, Элла улыбнулась и в тон ей ответила: «Ничего, я подожду, пока Он освободится».

Так и случилось: Господь при всей занятости всё же явно нашел время заняться судьбой молодых влюбленных: они и через год, и через многие годы после свадьбы не переставали благодарить Его за своё счастье быть друг с другом. «Мы с Сергеем соединены на небесах», — признавалась Элла в письмах своим близким.

ВЕЛИКАЯ КНЯГИНЯ

Свадьба

Когда, наконец, всё было решено, и помолвка состоялась, Сергей Александрович прислал за невестой поезд, весь украшенный гирляндами так любимых ею белых цветов. Семья Эллы сопровождала её в Россию. (В числе прочих прибыла и двенадцатилетняя сестра невесты — Алиса, которой тоже суждено было найти здесь свою судьбу: через десять лет она станет российской императрицей Александрой Федоровной).

Российские родственники были восхищены Елизаветой — её красотой, умом, обаянием, приветливостью. А великий князь Константин Романов (поэт К. Р.) посвятил ей стихи:

Я на тебя гляжу, любуясь ежечасно: Ты так невыразимо хороша.

О, верно, под такой наружностью прекрасной Такая же прекрасная душа!

Какой-то кротости и грусти сокровенной

В твоих глазах таится глубина;

Как ангел, ты тиха, чиста и совершенна,

Как женщина — стыдлива и нежна.

Пусть на земле ничто средь зол и скорби многой

Твою не запятнает чистоту.

И всякий, увидав тебя, прославит Бога, Создавшего такую красоту!

А в дневнике он написал: «Она показалась рядом с императрицей, и нас всех словно солнце ослепило. Давно я не видывал подобной красоты. Она шла ровно, застенчиво, как сон, как мечта».

Какая она – Россия?

Свадьбу отпраздновали, отец с братом и сёстрами вернулись домой, в Германию, а Елизавета осталась жить в новой для неё стране, так не похожей на маленький уютный Гессен. Теперь её дом — здесь.

Так какая же она, Россия? Похоже, что не такая уж она и дикая, как убеждала бабушка Виктория. Хотя, конечно, здесь всё такое непривычное и часто непонятное. Тут и порядки, и обычаи, и язык, и вера — совсем-совсем иные, чем в Германии. Даже внешне всё другое, с первого же взгляда.

Взять хотя бы Петербург! Это вам не Дармштадт, с его узенькими улочками и нарядными, словно пряничными, домиками. Здесь совсем другой масштаб: широкие проспекты, просторные городские площади, огромные дворцы, соборы! Такое сочетание мощи и красоты впечатляет своим имперским великолепием! А надо сказать, что Элла прибыла в Россию в то время, когда страна под крепким скипетром Александра III, Миротворца, достигла расцвета своего могущества и силы.

Привыкать ко всему новому Элле помогал муж. Он окружил её такой заботой и вниманием, что она чувствовала себя с ним, «как за каменной стеной» — так, кажется, говорят в таких случаях русские. В свою очередь, Элла сделалась послушной женой, как прежде была послушной дочерью.

В свой медовый месяц молодожёны отправились в подмосковное имение мужа — Ильинское. По дороге заехали в Москву. Этот город, где ей суждено будет прожить всю вторую половину жизни, произвел тогда на неё огромное впечатление. Именно здесь, в древней столице, она увидела настоящую Россию, исконную Русь — златоглавую, с колокольным перезвоном, с многочисленными церквями и монастырями. В письме к бабушке Виктории она написала: «Этот город такой красивый и чудесный, что я горю желанием зарисовать разные замечательные храмы».

Ильинское

Для того, чтобы лучше узнать русских и полюбить всё исконно русское, Ильинское было самым подходящим местом. Здесь, на звенигородской земле, с её просторами полей, лугов и лесов, с живописными берегами красавицы Москвы-реки и видами Саввино-Сторожевского монастыря на взгорье, новая хозяйка имения училась любить и понимать Россию. Здесь впервые увидала она бесхитростный быт и нравы простых русских крестьян. И именно здесь, со свойственной ей любознательностью молодая хозяйка Ильинского с интересом осваивает национальные традиции, обычаи её нового отечества — чему-то удивляется, о чём-то внимательно расспрашивает…

Прежде всего она стала старательно изучать русский язык. Кроме ежедневных уроков с придворной учительницей, много трудилась и самостоятельно: сохранилось семнадцать тетрадей, в которые молодая Елизавета переписывала стихи великих русских поэтов.

Довольно скоро она уже начинает в общих чертах понимать русскую речь и даже пробует говорить сама. Пройдет ещё немного времени, и она полюбит этот язык, почувствует его строй и начнёт говорить свободно, хотя и с небольшим акцентом. Помимо занятий языком княгиня Елизавета знакомится с историей России, её культурой. В этом ей помогает муж: подбирает для неё литературу и сам иногда читает ей книги по истории и произведения своих любимых писателей: Достоевского, Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Фета.

Едва-едва овладев небольшим набором русских фраз, молодая хозяйка имения обходит дома окрестных крестьян, знакомится с их бы- том, расспрашивает о том, как им живется. Её отличала лёгкость общения со всеми, искренность, открытость; с ней каждому сразу становилось легко и покойно. Молодую княгиню поражает бедность селян, отсутствие в деревнях нормального медицинского обслуживания. Привыкшая с детства не просто сочувствовать, а деятельно помогать, молодая хозяйка имения сразу же начинает думать, как и чем помочь и здесь. И уже скоро, чуть освоившись, она шаг за шагом с помощью мужа начнёт на деле оказывать жителям Ильинского и окрестных деревень реальную помощь: сначала выпишет в село врача и акушерку, потом построит больницу, позже — школу…

В Ильинском молодожёны пробыли с небольшими перерывами до осени. К ним в имение чаще других приезжали погостить два самых близких друга Сергея Александровича — брат Павел Александрович и кузен Константин Константинович. 4 сентября, находясь в Ильинском, последний записал в своем дневнике:

«Все веселы, довольны, собираются устроить театр… После завтрака до 6 часов была репетиция. Потом мы с Сергеем вдвоём вышли погулять. Солнце садилось, освещая холодными румяными лучами оголённую осенью природу и золотя жёлтые верхушки деревьев. Мы разговорились. Он рассказывал мне про свою жену, восхищался ею, хвалил её. Он ежечасно благодарил Бога за своё счастье. И мне становилось радостно за него».

Медовое семилетие

Первые семь лет были самыми счастливыми и безмятежными в жизни Елизаветы Федоровны и Сергея Александровича. Такого мирного, спокойного периода никогда больше в их жизни не будет…

Жили супруги в любви и согласии. Елизавета благоговела перед мужем, была ему послушна и даже слегка трепетала перед ним, ощущая себя, по её собственному признанию, подобно ученице перед строгим учителем.

Холодные месяцы они обычно проводят в Петербурге, в своём дворце на Невском проспекте. Здесь активную светскую жизнь Великая княгиня активно сочетает с делами милосердия.

Однако особенно хорошо им было всегда в любимом Ильинском. Там их ждала мирная усадебная жизнь со всеми присущими ей радостями, такими как купание в реке, катание на лодках, пешие и конные прогулки. Навещали живущих по соседству друзей — к Юсуповым отправлялись пешком, к Васильчиковым или Голицыным — в экипаже.

Особенно весело и интересно было, когда затевались театральные постановки — было потом что вспомнить зимой, встречаясь в Петербурге.

А какую радость доставляла всем грибная пора! Когда в лесу появлялись грибы, все шли в лес, каждый раз на новое место, и набирали по нескольку сотен душистых белых, которых в тех местах водилось великое множество. Грибная охота была самым любимым занятием Сергея Александровича.

Сколь безмятежно было их счастье в те годы! Это был их «медовый месяц», растянувшийся на целых семь лет.

На сельской ярмарке

В праздники, особенно на Ильин день, в имение стекались люди со всей округи. Чтобы скра­сить бедный быт сельчан, княгиня Елизавета при­думала в престольные и другие праздничные дни устраивать народные гулянья с ярмаркой, с угоще­ниями, с беспроигрышной лотереей.

На этих ярмарках они с Сергеем Александрови­чем обходили все торговые ряды и у каждого кре­стьянина что-нибудь обязательно покупали. Для лотереи Великая княгиня закупала и привозила из города необходимые в крестьянском быту това­ры. А поскольку лотерея была беспроигрышной, то каждый крестьянин обязательно что-нибудь выигрывал. То-то радости было для всех!

Вот как описывает один из таких праздников в Ильинском великий князь Константин Констан­тинович:

«Собралась пёстрая толпа крестьян — и зажиточ­ных, и бедных, со множеством детей. Сперва маль­чики прыгали в мешках, и прибежавшему первым Элла дарила разные вещицы. Потом была лотерея.

Крестьяне выходили по очереди и вынимали биле­ты, по которым выигрывались предметы, которые давала выигравшим Элла. Проигрыша не было. Байковые одеяла, платки, ситец на платье и рубахи, самовары, сапожный товар, фарфоровые чайники и чашки с блюдцами составляли выигрыши».

Подруга Елизаветы Фёдоровны, графиня Вера Владимировна Клейнмихель вспоминала, как од­нажды на такой ярмарке к ней обратился стари­чок-крестьянин:

— Говорят, сама княгиня здесь. Покажите мне, которая из них.

— Да, дедушка, здесь она, отошла куда-то. Ты постой тут рядом, когда она вернётся, я тебе её по­кажу.

— Вот спасибо, милая. А то я ведь издалека при­шёл, сто двадцать верст отмахал! Уж больно мне охота на княгинюшку-то нашу поглядеть. У нас рассказывают, она, милостивица, кажному го­стинчик какой-нибудь из своих ручек выдаёт.

Наклонившись к графине, он зашептал:

— А правда, что она такая добрая и так любит народ, как у нас сказывают?

— Сущая правда, дедушка!

— А какая она из себя?

— А вот сам увидишь!

И вот в отдалении показалась Великая княгиня. Вид у неё был очень усталый, она еле держалась на ногах.

— Дедушка, смотри, вон она! — показала графи­ня на группу приглашенных на праздник великос­ветских дам, к которым подошла Великая княгиня.

— Где?

— Да вот же, вот!

— Да покажи ты мне толком-то! — заволновался старик.

— Ну, хорошо, я сейчас к ней подойду, а ты смо­три!

Графиня отошла к Великой княгине и по-ан­глийски сказала, что тут её дожидается старик- крестьянин, который специально пришёл посмо­треть на неё.

Княгиня заулыбалась и подошла к старику. Он долго со смущённой улыбкой разглядывал её, а по­том перекрестился и изрек:

— Слава Тебе Господи, что сподобился я пови­дать тебя, княгинюшка.

Великая княгиня, которая была выше старика, ласково наклонилась к нему и спросила:

— Что тебе подарить, дедушка? Хочешь вот этот стакан? — И она протянула ему изящный подста­канник со стаканом и ложечкой.

— Нравится тебе?

— Очень, княгинюшка, нравится!

Княгиня Елизавета вложила деду в руку подарок, приложив к нему десять рублей — большие, между прочим, в ту пору деньги. Но старик денег не заме­тил, и купюра выпала на землю.

— У тебя упали деньги, дедушка! Я дала их тебе на дорогу.

— Нет-нет, не возьму, княгинюшка!

— Бери, бери, это — на дорогу. А мне надо идти, меня там ждут. Прощай, дедушка!

Когда княгиня удалилась, старик долго ещё сто­ял и всё смотрел ей вслед, а потом заключил:

— Народ-то правду говорил, когда хвалил её. Чи­стый Ангел, как на образах!

Затем поклонился графине:

— Спасибо тебе, голубушка, что показала мне её. До смерти не забуду, как она меня приняла. Домой вернусь — буду рассказывать.

Немного отойдя, старик повернулся, широко пе­рекрестился и поклонился в пояс, глядя в ту сторо­ну, куда удалилась Великая княгиня.

В поисках Истины

Как уже говорилось выше, по рождению и воспитанию Великая княгиня была лютеранкой. Лютеране хотя и веруют в Иисуса Христа, но они, к сожалению, некогда отклонились от истинной веры и стали отрицать почти все таинства нашей Церкви, не признавать святых, отвергать святые мощи, иконы… Кирха выглядит внутри так, словно это и не храм вовсе, а какой-нибудь зал филармонии или клуб…

Живя в Ильинском, Елизавета посещает вместе с мужем православные храмы, выстаивает долгие богослужения. Каким откровением явились для неё эти таинственные богослужения в православном храме! Поначалу было мало что понятно, тем не менее, ей всё здесь нравилось, волновало своей неотмирностью.

Постепенно в их отношениях с мужем начинает ощущаться некая досадная трещинка, образованная разностью их веры. Ведь семья — это малая Церковь. А тут получалось, что в этой малой Церкви у каждого своя вера! Надо было что-то решать, на что-то решаться.

И княгиня Елизавета настойчиво ищет истину, размышляет, сравнивает… Она видит, как умиротворяется душа Сергея во время богослужения, каким радостным отходит он от Чаши после причастия, и её тянет испытать такую же духовную радость единения с Господом.

Она просит Сергея принести ей православный катехизис, и с помощью мужа изучает основы православной веры. Сергей Александрович терпеливо объясняет, отвечает на вопросы и ждёт… Он понимает, какая сложная работа происходит в душе супруги, проявляет предельный такт, не торопит, лишь молится.

Позже, когда мужа уже не было в живых, Елизавета Федоровна рассказывала о том сложном для обоих периоде в письме к государю Николаю Второму:

«Когда я была протестанткой, Сергей с его большим сердцем и тактом, никогда не навязывал мне своей религии; то, что я не разделяла его веры, было для него большим горем, но он находил силы стойко переносить его благодаря отцу Иоанну, который говорил: “Оставьте её в покое, не говорите о нашей вере, она придет к ней сама”».

В Иерусалиме

На четвёртом году супружества Сергей Александрович с женой отравились в далёкое путешествие. Император Александр III поручил брату Сергею быть его представителем в Иерусалиме на освящении нового храма во имя равноапостольной Марии Магдалины, сооружённого в память их матери, императрицы Марии Александровны. Елизавета радовалась возможности побы- вать на Земле Господней, там, где прошла земная жизнь Спасителя: читая Евангелие, она каждый раз пыталась представить себе эту землю.

Оказавшись вместе с мужем на Святой Земле, она горячо молилась и у Гроба Господня, и в Виф­лееме, где родился Христос; вместе побывали они и на святой реке Иордан, и на горе Фавор, где Го­сподь преобразился.

«Это как сон — видеть все эти места, где наш Го­сподь страдал за нас, — писала она своей бабушке Виктории, — и также огромное утешение — прие­хать в Иерусалим, и можно тихо молиться, вспо­миная слышанное маленьким ребёнком, когда все это воспринималось с таким благоговейным тре­петом».

Пятиглавый, с золотыми куполами, храм святой Марии Магдалины, построенный на живописном склоне Елеонской горы, произвёл большое впечат­ление. Говорят, что увидев открывшуюся её взору красоту, Великая княгиня невольно выдохнула:

— Как бы я хотела быть похороненной здесь!

У Гроба Господня, Елизавета молитвенно про­сила Господа помочь ей сделать правильный вы­бор веры… И Господь открыл ей истину: именно там, на Священной Земле, она приняла решение перейти в Православие.

Однако понадобилось ещё два года, прежде чем Елизавета окончательно решится на этот ответст­венный шаг, сопряженный с теми скорбями, кото­рые, она знала, он доставит её родным.

Выбор сделан

Была ты счастлива безмерно, И жизнь безоблачно текла.

Ты русскую святую веру

Всем сердцем чистым приняла.

А. Мысловский

На седьмом году брака Великая княгиня реши­лась, наконец, принять Православие. Она пишет отцу:

«Я всё время думала и читала и молилась Богу указать мне правильный путь и пришла к заклю­чению, что только в этой религии я могу найти настоящую и сильную веру в Бога, которую чело­век должен иметь, чтобы быть хорошим христиа­нином.»

Ищет она понимания и у брата Эрнеста: «Я чув­ствую, что это самая высокая религия и что я де­лаю это с верой, с глубоким убеждением и уверен­ностью, что на это есть Божие благословение».

Но ни тот, ни другой её решения, к сожалению, не одобрили. Однако однажды решившись на что- то, Елизавета всегда проявляла твердость. Итак, она решилась. Надо ли говорить, как рад был Сер­гей Александрович при этом её известии — по сло­вам очевидцев, слёзы брызнули из его глаз, когда она сообщила ему о своём решении.

«Я не ожидал, — пишет он цесаревичу Николаю Александровичу, — что она именно в эту зиму ре­шится — но, слава Богу, что это так, и я бесконеч­но счастлив, и не знаю чем право, я заслужил та­кую благодать. Я совсем не достоин».

Переход Елизаветы в Православие состоялся в Лазареву субботу 1891 года. В Православии Вели­кая княгиня обрела новую небесную покровитель­ницу — святую праведную Елизавету, мать Иоанна Предтечи, Крестителя Господня. Именно теперь, сделавшись православной, она стала именоваться согласно русскому обычаю по имени-отчеству — Елизаветой Фёдоровной.

По традиции немецкие принцессы, принимавшие Православие, обретали в России отчество Фёдоровна — в честь Фёдоров­ской иконы Божией Матери, покровительницы Царствующего Дома.

Император Александр III так же, как и его брат Сергей Александрович, был глубоко тронут реше­нием своей невестки. Ведь ещё в 1888 году он пи­сал брату такие знаменательные строки:

«Да, пора, давно пора было вернуться к хороше­му старому времени, когда немыслимо было быть русской великой княгиней и не православной! Прости, что я это пишу тебе и знаю, как тяготит тебя мысль, что жена твоя не принадлежит нашей церкви.

Но я всё же не теряю надежды, что эта завет­ная моя мечта когда-нибудь сбудется и именно с твоей милой Эллой, так как она не фанатичка и нет причины для неё не сделаться когда-нибудь нашей, действительно русской, благоверной вели­
кой княгиней. Я часто об этом думал, и мне что- то внутри говорит, что Элла будет православной. Боже, как я буду счастлив и как я буду от души и глубоко благодарить Христа за эту благодать на­шему семейству».

После святого миропомазания, присоединя­ющего невестку к Православию, государь благо­словил её иконой Нерукотворного Спаса — этот образок Елизавета Федоровна свято чтила до кон­ца своих дней и, забегая вперед, скажем: с ним на груди и взойдёт она на свою Голгофу.

Москва

Процветай же славой вечной,

Город храмов и палат!

Град срединный, град сердечный,

Коренной России град!

Фёдор Глинка

В том же году Сергей Александрович был на­значен генерал-губернатором Москвы, стал главным человеком Первопрестольной, ответст­венным за спокойствие, благополучие и порядок города и окрестных земель. Старушка Первопре­стольная, эта древняя столица нашего отечества, истинное сердце России, всегда отличалась своим патриархальным характером и традиционно-рус­ским укладом жизни. В новой должности Сергей Александрович стремился вернуть Первопрестоль­ной дух её былого величия.

Новое назначение означало для великокня­жеской четы серьёзную перемену всего уклада жизни, неожиданную и чрезвычайно ответствен­ную. Великая княгиня становится первой дамой Москвы.

Супруга генерал-губернатора должна ис­полнять множество общественных обязанностей, устраивать приемы, регулярно посещать концер­ты, балы и так далее. В Москве Елизавета Фёдо­ровна ещё больше занимается делами милосердия: посещает больницы для бедных, богадельни, при­юты для беспризорных детей, она привозит с со­бой еду, одежду, деньги.

В одном из опекаемых ею приютов произошла забавная и одновременно умилительная сценка. Перед визитом высокой гостьи воспитательницы дали сироткам наставление:

— Когда войдет Великая княгиня, скажите хо­ром: — «Здравствуйте!» и целуйте ручки.

Входит Елизавета Федоровна. Малышки, как их и учили, дружным хором воскликнули:

— Здравствуйте и целуйте ручки!

При этом они протянули княгине для поцелуя свои ладошки.

Растроганная Великая княгиня всё сразу поняла, и к великому смущению воспитательниц с умиле­нием перецеловала все маленькие ручки.

В 1894 году скончался император Александр Третий, и на царство взошёл цесаревич Николай Александрович. Незадолго до кончины государя состоялась его помолвка с гессенской принцес­сой Алисой, венчание же произошло уже после похорон. Хотя сестра Елизаветы Федоровны стала русской императрицей, та для неё по-прежнему — младшая сестренка, которую она привыкла опе­кать. Теперь они снова вместе, обе — в России, обе православные.

В июле 1903 года состоялось торжественное про­славление преподобного Серафима Саровского. Саровские торжества произвели на обеих сестёр неизгладимое впечатление. В письме из Сарова Елизавета Фёдоровна писала родным:

«Какую немощь и какие болезни мы видели, но и какую веру! Казалось, мы живём во време­на земной жизни Спасителя. И как они молились, как плакали — эти бедные матери с больными детьми, — и, слава Богу, многие исцелялись. Го­сподь сподобил нас видеть, как немая девочка за­говорила, но как молилась за неё мать!»

Гибель мужа

В 1904 году началась русско-японская война. Елизавета Федоровна организует лазареты для раненных солдат, на собственные средства оборудует санитарные поезда, которые везут к местам сражений лекарства, продукты, теплую одежду для солдат, а назад привозят раненных.

В Кремлевском дворце Елизавета Федоровна устроила пошивочные мастерские и пригласила к участию в работе всех женщин, желающих помогать фронту. Простолюдинки и дворянки, молодые и пожилые — все они были заняты одним общим делом: шили обмундирование для солдат.

Следующий год принёс с собой рост революционных настроений. Страна бурлит, появилось множество бунтовщиков-заговорщиков, которые подбивают народ на мятежи и неповиновение властям. Сергей Александрович начинает получать анонимные письма с угрозами. В связи с этим он решает ездить в экипаже один, без адъютанта и охраны, чтобы не подвергать никого опасности.

В свою очередь Елизавета Федоровна также получает письма, в которых неизвестные просят её не сопровождать в поездках мужа, если она хочет остаться живой. И она, конечно же, поступает на- оборот, старается ни на шаг не отставать от мужа, не покидать его ни на минуту…

И все же он погиб, его убила бомба, брошенная в его карету террористом Иваном Каляевым. Взрыв прогремел, когда Елизаветы Федоровны не было рядом, её задержали срочные дела.

Услышав взрыв, Елизавета Федоровна сразу до- гадалась, что произошло, и как была, в одном платье бросилась на улицу, в зимнюю стужу…

Там её ожидало страшное зрелище. В снежно-кровавом месиве были разметаны куски разорванного тела мужа, клочья его одежды, обломки искореженной кареты…

Где-то рядом ржали мечущиеся в испуге раненные лошади, стонал истекающий кровью кучер…

Упав на колени, она собирала драгоценные останки и складывала их на шинель — ни плача, ни стона, лишь смертельная бледность на окаменелом лице. Она знала сейчас только одно: должно тщательно собрать всё-всё, каждый малейший кусочек мужниного тела, чтобы ничего не осталось валяться на снегу.

Люди, сбежавшиеся со всех сторон, угрюмой толпой стояли вокруг, созерцая скорбную картину человеческого горя.

На следующий день, сняв траурное платье, несчастная вдова нашла в себе силы поехать в больницу к умирающему от ран кучеру покойного мужа. Тот лежал весь перебинтованный и был очень плох. Увидев Елизавету Фёдоровну, страдалец с трудом разомкнул запекшиеся губы:

— Как его высочество Сергей Александрович, жив?

Пересилив себя, она ласково улыбнулась ему и ответила:

— Он прислал меня к вам!

Кучер скончался той же ночью — умер со спокойным сердцем. А Елизавета Фёдоровна ещё на­шла в себе силы участвовать в его похоронах, она шла за гробом рядом с его вдовой, поддерживая несчастную.

В те же тяжкие дни Великая княгиня пришла в тюремную камеру к убийце мужа. Она принесла ему икону и святое Евангелие. «Возможно, — ду­мала она, — он сам теперь раскаивается в том, что сотворил, может быть, ему нужны слова поддер­жки…»

К сожалению, её надежда, что убийца осознает своё злодеяние и покается, не оправдалась: пре­ступник так и не раскаялся. Он лишь сказал ей, что-де долго выжидал, когда великий князь ока­жется в карете один, ибо не хотел убивать её, Вели­кую княгиню. Выслушав его, она тихо произнесла:

— Вы не догадываетесь, что вместе с ним убили и меня?..

Икону и Евангелие она, уходя, оставила на его
столе — в ней ещё теплилась надежда, что он вспомнит о Боге.

Вдова

Вместе с ним вы убили и меня» — это не были просто красивые слова, это была правда.

Ибо той, прежней, Елизаветы Федоровны больше не было. Она долго не могла вернуться к обычной жизни — ничего не ела, ничего не могла делать, только молилась. Ни на каких светских приё­мах она больше никогда не появлялась и траура не снимала.

Теперь её жизнь — пост, молитва, дела мило­сердия. Постепенно в ней рождается замысел но­вой жизни: она мечтает о создании обители нового типа, которая бы стала центром помощи любому обездоленному, бедному, больному, отчаявшему­ся — помощи столь же духовной, сколь и матери­альной. Новая обитель должна иметь почти мо­нашеское устроение, и весь её уклад должен быть по-монастырски строгим, молитвенно-трудовым.

Дело, задуманное овдовевшей княгиней, было но­вое и трудное, к тому же некоторые из заседавших в Синоде архиереев отнеслись к её замыслу скепти­чески и в чем-то даже подозрительно. Кому-то по­казалось, что в этой затее бывшей лютеранки скво­зит неизжитый ею до конца дух протестантизма.

Чтобы удовлетворить всем требованиям свя­щенноначалия, Елизавете Федоровне пришлось несколько раз переделывать проект устава заду­манной общины, над которым она трудились око­ло двух лет.

Да и в светских кругах решение Великой кня­гини полностью посвятить себя служению Богу и ближним не вызвало понимания. Многим оно казалось безрассудством, кто-то просто насме­хался над «безумной затеей». Даже близкие друзья предостерегали Елизавету Фёдоровну от непосиль­ного креста, говорили, что можно творить добро и оставаясь во дворце.

Когда со всех сторон вас предостерегают, отго­варивают, что называется «бьют по рукам», требу­ется проявить недюжинную твёрдость.

Презрев одинаково и слёзы друзей и насмешки света, Великая княгиня твёрдо шла своей новой дорогой. В письме к государю она написала:

«… Я воспринимаю это не как крёстный путь, а как дорогу, залитую светом и указанную мне Са­мим Богом после смерти Сергея, дорогу, которой моя душа шла уже много лет и до этого. Я не могу точно сказать, когда это началось — мне часто ка­жется, что ещё в детстве, когда мне так хотелось помочь всем тем, кто страдает».

МАТУШКА ВЕЛИКАЯ

Под кровом Марфы и Марии,

Сестёр возлюбленных твоих,

За православную Россию

Молилась ты в трудах земных.

Себя в трудах ты позабыла,

Душою всей стремясь к Христу,

И Матерь Божья возлюбила

Обитель тихую твою.

А. Мысловский

От замысла — к воплощению

Со дня убийства Сергея Александровича прошло четыре года. Опекаемые княгиней племян- ники Мария и Дмитрий выросли и разъехались. Больше в прежней жизни её ничто не держало. На личные деньги, вырученные от продажи сво- их драгоценностей и богатой коллекции картин, Великая княгиня купила в Москве на Большой Ордынке усадьбу с четырьмя домами и большим садом для устройства православной обители ми- лосердия. Она распустила свой двор и переехала на новое место.

Основа жизни новой обители отражена в её названии — Марфо-Мариинская. Как читатель, наверное, помнит, Марфа и Мария — евангельские сёстры, принимавшие Христа у себя в доме. Марфа заботилась об услужении Господу, Мария же села у Его ног и внимала каждому Его слову. Вместе они являют единство двух родов евангельской любви — деятельной любви к ближнему и молит- венной любви ко Христу Спасителю.

Одним из тех, кто деятельно поддержал начинание Елизаветы Фёдоровны был так любимый москвичами епископ Трифон (в миру князь Туркестанов). В сентябре 1909 года он освятил первый храм обители, а на следующий год посвятил в «крестовые сёстры любви и милосердия» первых семнадцать сестёр во главе с Елизаветой Фёдоровной. Вручая настоятельнице покрывало, предназначенное для ношения поверх апостольника, владыка Трифон произнёс слова, которые позже многие расценили как провидческие: «Эта одежда скроет Вас от мира, и мир будет скрыт от Вас, но она в то же время станет свидетельницей Вашей благотворной деятельности, которая воссияет перед Господом во славу Его».

Об отце Митрофане

Другим человеком Церкви, на кого в полной мере смогла опереться Великая княгиня, стал орловский батюшка о. Митрофан, будущий священноисповедник архимандрит Серафим (Сребрянский).

Елизавета Фёдоровна познакомилась с ним ещё летом 1903 года в Сарове, в дни прославления преподобного Серафима. Отец Митрофан, который тоже прибыл на эти торжества, был представлен Великой княгине как настоятель храма расквартированного в Орле Черниговского драгунского полка, шефом которого она являлась. Оба они ещё не знали, что у Бога их имена неразрывно связаны друг с другом.

Когда во время русско-японской войны в военных действиях на Дальнем Востоке принял участие подведомственный им обоим полк, вместе с ним в качестве полкового священника прошёл войну и отец Митрофан. В годы войны в одном из церковных журналов из номера в номер печатался батюшкин «Дневник полкового священника», который Елизавета Фёдоровна читала с большим интересом.

Когда она трудилась над проектом устава задуманной ею обители, протоиерей Митрофан наряду с другими священниками подал свои предложения по уставу. Предложенный им проект настолько пришёлся Великой княгине по душе, что именно его она взяла за основу при создании обители. При этом она пригласила о. Митрофана на место духовника обители и настоятеля обительского храма. В ответ батюшка взял время на размышление.

Но возвращаясь в Орёл, он живо представил себе, сколько слёз ждет его там, как будут опечалены прихожане уходом духовного отца. Надо сказать, что батюшку очень любили в Орле, народ после службы часами не отпускал его домой, шёл к нему со всеми трудностями и вопросами, прося совета и наставления.

Решив отказаться от сделанного ему предложения, батюшка собрался было послать Елизавете Фёдоровне телеграмму с отказом, и тут вдруг заметил, что пальцы на его руке стали неметь, и руку парализовало. Он расценил свершившееся как Божие вразумление и начал горячо молиться, обещая Богу, перейти на служение в обитель. Рука снова стала действовать.

Когда о. Митрофан объявил в своём приходе о том, что уезжает, все стали плакать, потом пошли просьбы, письма, ходатайства к церковным властям. Время шло, а уехать из Орла никак не удавалось, и батюшка почувствовал, что он просто не в силах этого сделать.

И тут рука снова отнялась. Батюшка срочно поехал в Москву, прибежал в Иверскую часовню и стал со слезами молиться Божией Матери, каясь и обещая перейти служить в Марфо-Мариинскую обитель. Прикладываясь к чудотворному Иверскому образу, он почувствовал, что пальцы на его руке ожили и стали двигаться.

Великая княгиня очень любила и ценила отца Митрофана, она писала о нём Государю:

«Для нашего дела отец Митрофан — благословение Божие, так как он заложил необходимое основание… Он исповедует меня, окормляет меня в церкви, оказывает мне огромную помощь и по- даёт пример своей чистой, простой жизнью… Поговорив с ним лишь несколько минут, видишь — это скромный, чистый, Божий человек, Божий слуга в нашей Церкви».

Путём Марфы и Марии

Без смирения нет спасения.

Пословица

Весь жизненный путь самой Елизаветы Федо­ровны был путём Марфы и Марии. Как Марфе ей было присуще деятельное служение Богу и ближ­нему, и как Марии — молитвенное погружение в Его Божественные тайны.

Теперь к этим доблестям присоединилась мона­шеская аскеза, тайное ношение власяницы[*] и ве­риг[†]. Ее маленькая келья была увешена образа­ми, кроватью служил узкий деревянный топчан, на котором она спала без матраца. Пост у неё был круглый год, она даже рыбу не ела. При всей её занятости не было ни одного дня, чтобы она про­пустила литургию.

Свой художественный талант Елизавета Федо­ровна обратила теперь на иконопись. Она писала
иконы для обоих храмов обители, а также для об­ительских сестер. Прежде, чем приступить к на­писанию иконы, она много молилась и постилась, а во время работы над ликом кто-то из крестовых сестер читал по её просьбе Псалтирь.

Елизавета Фёдоровна стала истинной матерью для обительских сестер и для всех, кто нуждался в любви и сострадании. И её по праву стали назы­вать Матушкой, Великой Матушкой.

Во всех важных делах и вопросах, особенно — духовных, матушка Елизавета не позволяла себе никакого самочиния, ничего не предпринимала без благословения опытных старцев Зосимовой пустыни, Алексия и Германа, которым отдала себя в полное послушание, а также обительского духов­ника отца Митрофана.

Кроме старцев, к которым требовалось каждый раз проделать неблизкий путь, она часто совету­ется с епископами Трифоном (Туркестановым) и Анастасием (Грибановским), о которых пишет императору Николаю Второму — они «теперь мои руководители, я у них бываю, и они со мной подолгу беседуют». Это постоянная потребность сверять свой жизненный и настоятельский курс с указаниями старцев и других опытных служите­лей Церкви говорит о великом христианском сми­рении Её Императорского Высочества.

Жизнь обители

Сёстры милосердия, ангелы земные,

Добрые и кроткие, грустные немного,

Вы бальзам пролившие на сердца больные,

Вы, подруги светлые, данные от Бога.

Владимир Палей

В Марфо-Мариинской обители больные и опе­каемые получали не только медицинскую и материальную помощь, — важное значение придавалось здесь помощи духовной: соборова­нию, духовным беседам, молитве, молебнам о бо­лящих и т. д. Первыми средствами при всяком недуге матушка-настоятельница считала испо­ведь и причастие.

Сёстры в обители жили и молились, ухажива­ли за больными и воспитывали сироток, кормили бедняков в бесплатной столовой, а ещё они регу­лярно обходили ночлежные дома, делая перевязки больным. Важной частью их служения было ока­зание различной помощи на дому: посещая убогие лачуги, они поддерживали их обитателей матери­ально и морально, ухаживали за детьми, пока бо­леет мать, наводили в их доме чистоту, и все это — с любовью и сердечным теплом.

И хотя жизнь сестёр в обители была ой, какой нелегкой, от желающих поступить в их ряды отбою не было. Из числа желающих Елизавета Фёдоров­на отбирала самых выносливых и терпеливых, са­мых добрых и сердечных.

Уже на второй год существования обители в ней было девяносто семь сестёр. В стенах обители они обучались медицине, грамоте и рукоделию.

Стараниями матушки Елизаветы всё в обители было организовано не просто добротно и аккурат­но, но и очень красиво. Изысканная архитектура церквей, утопающая в цветах территория, высоко­художественные храмовые росписи, красота бого­служений, стройное церковное пение — всё здесь настраивало душу на возвышенный лад. Каждый посетитель обители словно в рай попадал.

Сколько же сил, здоровья, энергии нужно было иметь Матушке, чтобы взвалить на себя такой груз забот и так образцово нести их на своих хрупких женских плечах! «Всё могу в укрепляющем меня Христе» (Флп. 4:13) — вот, думается, секрет успе­ха Матушки. Она всё делала с помощью Божией, постоянно творя Иисусову молитву: «Господи Ии­сусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня греш­ную». Об этой молитве матушка Елизавета писала брату Эрнесту: «Эту молитву каждый христианин повторяет, и хорошо с ней засыпать, и хорошо с ней жить. Говори ее иногда, дорогой, в память твоей старшей любящей сестры».

Хождение на Хитровку

Разве трудно оказать участие человеку в скор­би: сказать доброе слово тому, кому больно; улыбнуться огорчённому, заступиться, умирот­ворить находящихся в ссоре; подать милостыню нуждающемуся… И все такие лёгкие дела — если делать их с молитвой и любовью, сближают нас с Небом и Самим Богом».

Св. прмч. Елизавета Фёдоровна

Особое внимание Елизавета Федоровна уделяла району Хитрова рынка, так называемой Хитровке, имевшей самую дурную славу. Хитровку населяли нищие, бродяги, воры, скупщики краденого, бе­глые арестанты и уголовные преступники, скрыва­ющиеся от полиции. Это был затерянный в центре Москвы мир трущоб и ночлежек, мир, живущий по своим воровским законам.

Матушка Елизавета лично ходила по притонам Хитровки, среди ужасающей грязи и болезней, спасая чумазых и оборванных беспризорных де­тей. Отмыв, переодев и накормив их, она устраи­вала их дальнейшую судьбу — обучение и содержа­ние, с последующим устройством на работу.

Всё население Хитрова рынка знало и уважало Великую Матушку. «Не было ни одного случая, чтобы кто-либо из жителей Хитровки оскорбил или унизил её. Её там обожали и называли сестрой Елизаветой или Матушкой», — писала современ­ница.

Еще одной заботой Матушки стала распростра­ненная в ту пору болезнь, которая уносила мно­жество жизней — чахотка, туберкулез. Она оты­скивала беспомощно лежавших в бедных лачугах чахоточных женщин и устраивала их на лечение в больницы. Остро сострадая им, княгиня-матуш­ка очень хотела, чтобы они увидели, наконец, че­ловеческое к себе отношение, заботу, чтобы эти пусть даже и последние их дни были скрашены ис­кренним сердечным участием.

Так день за днём проходила её жизнь — в мо­литве и заботе о людях. Среди всех этих забот Ма­тушка нередко испытывала настоящее счастье — оттого, что этот, слава Господу, уже здоров, тот пристроен, и все они согреты и накормлены… Ей отрадно было видеть, как в ответ на заботу лица подопечных освещались надеждой и радостью.

«Счастье, — любила повторять она, — состоит не в том, чтобы жить во дворце и быть богатым. Всего этого можно лишиться. Настоящее счас­тье — то, которое ни люди, ни события не могут похитить. Постарайся сделать счастливыми тех, кто рядом с тобой, и ты сам будешь счастлив».

Образ обновился

Однажды Матушка зашла в один из прито­нов Хитровки, где несколько бродяг сидели за неубранным столом с початой бутылкой и игра­ли в карты. Она обратилась к одному из них:

— Добрый человек, мне нужна ваша помощь!

В ответ раздалось сразу несколько голосов:

— Да какой он добрый, Матушка? Он вор и негодяй.

Не обращая на эти слова никакого внимания, Матушка продолжала:

— Помогите мне донести до обители этот ме­шок! Тут деньги и вещи для бедных.

Бродяга, к которому она обратилась, сразу же с готовностью поднялся:

— Не беспокойтесь, Ваше высочество, — загово­рил он с неожиданной церемонностью, — доставлю всё в целости!

— Кому вы верите, Матушка! — зашумели кар­тежники. — Да он сейчас же по дороге всё продаст, а деньги пропьёт!

Но Матушка отдала свою ношу «доброму чело­веку» и сама следом устало отправилась в обитель.

Дежурная сестра, встретив её, сразу же озабо­ченно доложила:

— Матушка! Тут какой-то бродяга принёс ваш мешок — вы его посылали?

— Да, Зиночка, посылала. Надеюсь, вы с сёстра­ми покормили его? Нет? Покормите обязательно, и дайте чаю с булочками — пусть поест человек, он наверняка очень голодный.

Накормленный бродяга поблагодарил Матушку и сразу стал умолять её взять его в обитель на любую работу.

Она, подумав, назначила его помощником са­довника. С той поры бывший бродяга перестал пить и воровать, работал на совесть, ходил со все­ми в храм — так и прижился в обители.

Подобно тому, как чудесным образом как бы сама собой порой очищается и высветляется по­темневшая икона прямо на глазах у изумленных очевидцев, так и тут: благодаря обитавшей в ма­тушкином сердце любви, которая «долготерпит» и «не ищет своего», образ Божий в человеке обно­вился! Очистился и просветлел.

«Подобие Божие может быть иногда затемнено, но оно никогда не может быть уничтожено», — лю­била повторять Матушка.

Выхаживание больных

Самых тяжёлых больных Матушка Великая обычно брала на себя, дежуря у их постели ночи напролет. Больные уверяли, что само присут­ствие Матушки облегчает боль, что от неё исходит целительная сила.

Однажды в больницу обители привезли жену фа­бричного рабочего, которая была тяжело больна. Муж, сопровождавший её, смотрел на всех вол­ком. Агитаторы-революционеры внушили ему, что все члены дома Романовых заботятся только о соб­ственном благополучии. Великую княгиню, кото­рая как он знал, возглавляет Марфо-Мариинскую обитель, он представлял себе гордой начальницей, надменной и лицемерной.

У жены был рак в запущенной форме, и она долго, мучительно умирала, так как медицина в то время вылечить её не могла. Муж любил свою жену, и каждый день навещал её. Одно ему было видеть утешительно — то, что сёстры в этой боль­нице оказались очень заботливыми и ухаживают за его Марусей с искренним состраданием. Осо­бое внимание обратил он на одну уже немолодую сестру милосердия, которая относилась к больной с таким участием, словно Маруся ей родная. Она каждый раз приносила Мане какой-нибудь го­стинчик, садилась рядом, о чём-то ласково с ней говорила. А когда у жены началась предсмертная агония, та же добрая сестра всю ночь не отходила от ее кровати.

Во время панихиды по новопреставленной Ма­рии несчастный вдовец спросил стоявшую рядом обительскую сестру, кто эта добрая сиделка, кото­рая так заботливо ухаживала за его женой.

— Это наша настоятельница, матушка Елизавета Фёдоровна, — ответила та.

— Как — сама настоятельница? Великая княги­ня?

— Да, наша Матушка Великая!

Тут он уже зарыдал как ребёнок и бросился к Елизавете Фёдоровне:

— Матушка! Княгиня! Вы так ухаживали за моей Марусей! Простите меня, простите… Я ведь пло­хо о Вас думал. Я ненавидел Вас! А Вы. Вы — как мать. за моей Марусенькой. — и он, махнув в бессилии рукой, стал рукавом вытирать слёзы.

От души сочувствуя горю вдовца, Елизавета Фё­доровна обошлась с ним ласково и уверила его, что нисколько не сердится.

«Какую наша Матушка жизнь вела!.. — вспоми­нала одна из бывших сестер Обители монахиня Надежда. — Молитвеница она была особенная, стояла на молитве, не шелохнувшись, как извая­ние. Часто видели её во время службы в слезах. Рядом побудешь, отойдешь — как будто с неба сле­тишь, и опять на землю попал!..

Теперь и духа не слыхать этих людей. Около них побудешь — как будто воздухом вечности поды­шал. Рядом с ней все менялось, чувства другие, всё другое».

Павел и Паша

Полагают, что Елисавета Феодоровна при­няла участие в судьбах около 9000 детей, которых она успела обогреть, воспитать, дать профессию, вывести в люди. Вдумаемся в эти цифры — счёт идет не на единицы, не на десятки и даже не на сотни, а на тысячи спасённых душ, человеческих жизней, судеб. А ведь как важно спа­сти хотя бы одну погибающую душу!..

Расскажем историю сиротки Паши Петровой, которая воспитывалась в обительском приюте для девочек.

Паша родилась в чувашской деревне Уфимской губернии, в православной крестьянской семье. Мать её умерла при родах, и девочка осталась си­ротой. Находясь летом 1910 года в Уфимской епар­хии, Елизавета Фёдоровна пожелала взять из этого края к себе в обитель трёх девочек-сироток.

Так Прасковья Петрова вместе с другими двумя сиротками стала воспитанницей приюта для дево­чек при Марфо-Мариинской обители. Они оказа­лись в приюте как раз под Рождество.

«Помню, — вспоминала спустя годы Прасковья Тихоновна, — в первый же вечер позвали нас в сто­ловую. Там уже стояла высокая елка, украшен­ная красивыми игрушками. Пришли все сёстры. Вскоре появилась и Великая княгиня. Нас сразу
ей представили: «Вот девочки из Уфимской губер­нии». Так получилось, что при этих словах я ока­залась рядом с Елизаветой Фёдоровной. Она об­няла меня за плечи и спросила: «Какую ты хочешь с елочки игрушку?» Я глазами сразу наверх: «Хочу колокольчик». Великая княгиня — к сёстрам: “Принесите большую лестницу”. И вот одна из се­стёр — хорошо помню её длинное серое платье — полезла наверх, а я наблюдала, ту ли игрушку она возьмёт. И через несколько мгновений из рук Ве­ликой княгини я получила колокольчик».

А однажды обитель посетил император Нико­лай Второй. Он обошёл все помещения, посетил и приют для девочек.

«Какая-то из учительниц, — продолжает свой рассказ Прасковья Тихоновна, — ему сказала, что у нас в приюте есть чувашка.

— Кто это? — спросил царь.

Я вышла. Передо мной стоял очень красивый человек. Я подумала: “Такой красивый — и царь! Совсем он не похож на императора!” В моем пред­ставлении это должен был быть старый и грозный правитель».

Царь обнял Пашу за плечи:

— Ну как ты — привыкаешь? А по родине скуча­ешь?

^— Да.

— А скажешь мне что-нибудь по-чувашски?

Паша прочитала государю на родном языке мо­литву «Отче наш».

Склонив голову, он внимательно слушал. Глаза его были голубые-голубые и очень добрые. Когда она закончила, он похвалил девочку, что не забы­вает родной язык и ласково погладил по голове.

Любимым занятием Паши было рисование, и она постоянно в свободное время сидела где-нибудь на пеньке с альбомом, пытаясь зарисовать с натуры всё, что было перед глазами.

В 1916 году приютские девочки проводили лет­ние каникулы в Архангельском, в имении Юсупо­вых. Паше, которой было уже пятнадцать, очень хотелось отразить на бумаге виды окрестностей, но ей не хватало умения. По возвращении из Ар­хангельского она изъявила желание учиться рисо­вать. Елизавета Фёдоровна обратилась к молодому иконописцу Павлу Корину, который расписывал в обители стены усыпальницы под Покровским храмом. Договорились, что дважды в неделю Па­вел будет давать Паше уроки рисования.

До этого Паша видела художника только изда­лека. В халате и в какой-то «несуразной блино­
образной шляпе», проходил он в собор, широко размахивая руками, за что девочки прозвали его между собой Диагональю. Вблизи художник ока­зался совсем молодым, очень приятным, скром­ным и даже — без этой своей дурацкой шляпы — довольно симпатичным. Он сразу приступил к делу и стал показывать ученице как «творить» краски на основе яйца, как их смешивать, подби­рая нужные тона…

Узнав об уроках рисования, захотели учиться и другие девочки, из них сложилась целая группа. Занятия проходили в просторном кабинете Ма­тушки, за широким дубовым столом, покрытым старинным сукном.

Постепенно между двадцатипятилетним учите­лем и шестнадцатилетней Пашей стали зарождать­ся нежные чувства, и когда Паше исполнилось восемнадцать, Павел отважился сделать ей пред­ложение.

«Что со мной было! — вспоминала Прасковья Ти­хоновна. — Я убежала от него и расплакалась. Мне он казался таким красивым, таким взрослым! Я счи­тала, что недостойна его, он художник, а я — кто?»

Тогда Павел, словно оправдываясь, стал объяс­нять девушке, что он предлагает ей стать помощ­ницей в его жизни, говорил, что хочет посвятить всю свою жизнь высокому искусству и зовет её на подвиг вместе с ним.

— Мне пока еще рано замуж, к тому же я соби­раюсь продолжать учиться дальше, — смущенно ответила она.

Получив диплом учительницы, Паша Петрова осталась при обители, прошла курсы фармацевти­ки и работала в обительской аптеке.

Только спустя семь лет, когда ей было уже 25, они повенчались. Паша стала для мужа его анге­лом-хранителем и первой его помощницей: упоря­дочивала быт художника, создавала необходимую для его творчества домашнюю атмосферу. Более сорока лет прожила она рука в руке с этим выда­ющимся художником и человеком. Павел Дмит­риевич помог ей превратиться в первоклассного реставратора живописи, и она двадцать лет прора­ботала в реставрационной мастерской Музея из­образительных искусств им. А. С. Пушкина, спасая шедевры от гибели.

В 1926 году, когда властями была закрыта Мар- фо-Мариинская обитель, именно П. Д. Корин хо­дил и писал во все инстанции и в результате спас от уничтожения храмовые росписи и иконостас, а в тридцатые годы отстоял приговоренный к сно­су Покровский собор обители.

Главным делом жизни художника стал гранди­озный замысел огромного полотна «Русь Уходя­щая», к которому он создал целую галерею образов будущих новомученников и исповедников. Боль­шинство портретов духовных лиц для «Руси Ухо­дящей» он смог написать благодаря архиепископу Трифону (Туркестанову), который первым из мо­нашествующих дал согласие позировать молодому художнику. Те, кого Павел Дмитриевич приглашал в мастерскую, соглашались позировать лишь после того, как узнавали о благословении почитаемо­го всеми архиерея. Что касается портрета самого владыки Трифона, то он — один из самых запо­минающихся. В самом центре композиции сразу привлекает внимание маленькая фигурка владыки в ярко-красном пасхальном облачении, с горящим молитвенным взором. От репрессий художника хранило покровительство «главного советского писателя» того времени — Максима Горького.

Понятно, что при богоборческом советском режиме скорбей у Корина было много, особенно после смерти Горького, когда началась настоящая травля художника, что весьма пагубно отразилось на его здоровье. Как пригодились теперь Прас­ковье Тихоновне медицинские знания и навыки, полученные в обители! На долгие годы удалось ей продлить жизнь художника. Четырежды воз­вращала она его к жизни, умело выхаживая после каждого очередного инфаркта. «Моя Прасковья терпела, радовалась, мучилась и страдала вместе со мной» — с любовью рассказывал Павел Дмит­риевич в конце жизни.

Страна признала его заслуги, он стал действи­тельным членом Академии художеств, Народным художником СССР, Лауреатом Ленинской и Ста­линской премий.

Супруги Корины никогда не забывали Марфо-Мариинской обители и её Великой матушки. В разговорах с близкими они постоянно подчер­кивали, как многим они обязаны Елизавете Фёдо­ровне, как чтут её память. На столе в мастерской Павла Дмитриевича всегда стояла фотография Великой княгини. Ведь это благодаря её поддер­жке молодой художник из подмосковного Пале­ха, у которого в Москве не было ни пристанища, ни родных, смог поступить в Московское училище живописи, ваяния и зодчества. Спустя годы, став знаменитым, не раз отмечал: «У Великой княгини я в неоплатном долгу. Она дала мне возможность начать и окончить Училище живописи». А ещё он вспоминал, как в далёком 1915 году, наблюдая, как юный художник работает, Матушка не раз говори­ла ему:

— Вот кончится война, и я вас отправлю во Фло­ренцию учиться!..

После кончины мужа, Прасковья Тихоновна остаток жизни посвятила увековечению его памя­ти. В их с П. Д. Кориным доме она открыла музей, стала главным его хранителем и до самой своей кончины водила экскурсии. Обладая навыками церковного пения, полученными когда-то в Мар- фо-Мариинской обители, она в последние годы своей жизни стала певчей в Успенском соборе Но­водевичьего монастыря — там, где в 1967 году один из героев «Руси Уходящей» митрополит Пимен (будущий Патриарх) отпевал её мужа.

Время Алапаевска ещё не пришло

Единственным отдыхом, который позволяла себе настоятельница обители, были поездки на бо­гомолье в разные концы России.

Летом 1914 года она отправилась в паломниче­ство на Урал. Главной целью поездки было посе­щение Верхотурского Николаевского монастыря, где почивают святые мощи праведного Симеона Верхотурского. Матушка глубоко почитала этого святого, так как, по её свидетельству, в годы рус­ско-японской войны она получала его благодат­ную помощь.

Вместе с матушкой Елизаветой на Урал отпра­вились и две гости из Германии — её сестра Вик­тория с дочерью Луизой. До места добирались пароходом по Волге, делая остановки в крупных городах и посещая местные монастыри и храмы.

На выбор данного паломнического маршрута несомненно повлияли дружеские связи княгини с игуменом Серафимом (Кузнецовым), начальни­ком скита, расположенного в тех местах. Их зна­комство состоялось еще в 1909 году, когда отец Се­рафим оказался в Москве как участник Первого Всероссийского съезда монашествующих. Тогда кто-то представил его княгине, работавшей над обительским уставом, как знатока организации уставной жизни монашеских обителей. Это была, несомненно, промыслительная встреча, выливша­яся, как увидит читатель, в далеко идущие, судьбо­носные для Матушки, последствия.

…11 июля пароход с августейшими паломница­ми под гул церковных колоколов пришвартовался у пристани Перми. Здесь они посетили монастырь и кафедральный собор, после чего проследовали в Белогорский Николаевский монастырь. Далее был Серафимо-Алексеевский скит монастыря, где и был начальником игумен Серафим.

Наконец августейшая паломница прибыла в Верхотурье, где молилась у раки святого правед­ного Симеона.

17 июля паломничество было омрачено тревож­ным известием — началась срочная мобилизация войск Российской армии. В связи с этим поезд­ку пришлось прервать и вернуться в Москву. За­планированные далее посещения Екатеринбурга и Алапаевска пришлось отложить.

Отложенной поездке суждено было состояться спустя четыре года. Но это будет уже совсем другая поездка, время которой ещё не пришло — в узах, под стражей, в один конец.

С началом Первой мировой войны матушка Елизавета возобновила свою деятельность по ор­ганизации помощи фронту, как это было десяти­летие назад, во время русско-японской войны.

В стенах обители она организовала дополни­тельные места для раненных, которых то и дело доставляли на машинах и подводах. Положение было очень трудным, во всем проявилась нехват­ка. Не хватало медикаментов и перевязочных ма­териалов. Вместо бинтов для перевязок использо­вались разрезанные простыни.

Связь с игуменом Серафимом продолжалась — во время войны он находился на фронте, и, бывая по службе в Москве, останавливался в Марфо-Мариинской обители. Здесь он участвовал в бого­служениях, служил молебны о даровании победы России, неоднократно и подолгу беседовал с на­стоятельницей.

С самого начала войны Россия стала нести ог­ромные потери. По стране поползли слухи об «из­мене». «Царь совсем не заботится о России, а ца­рица и её сестра — немецкие шпионки» — такие слухи сеялись провокаторами всех мастей.

Однажды в 1916 году к воротам обители подо­шла подстрекаемая провокаторами разъярённая толпа с требованием выдать германского шпио­на — брата Елизаветы Фёдоровны Эрнеста, якобы он скрывается в обители. «Немку долой! Выдавай­те шпионов! — слышались крики со всех сторон. К счастью, подоспевший вовремя конный отряд полиции разогнал толпу.

Тучи сгущаются

Ты даже на кресте кровавом

Как милосердия сестра

С любовью врачевала раны

И сердцем славила Христа.

Бок о бок с Марфой и Марией

В нетленных солнечных венцах

За православную Россию

Ты предстоишь на небесах.

А. Мысловский

Наступил 1917 год. Революционеры свергли царя, устроили переворот и стали хозяйни­чать в стране. Елизавета Фёдоровна была потря­сена происходящим, ей больно было видеть, как погибает великая Россия, которую она так люби­ла!

Однажды к обители подъехал грузовик с воору­женными солдатами во главе с унтер-офицером.

— Мы пришли арестовать сестру императри­цы! — заявил унтер офицер.

Отец Митрофан выступил вперед:

— Кого вы пришли арестовывать! Здесь нет преступников! Всё, что имела матушка Елизавета, она отдала народу. Эта обитель построена на её средства, тут всё: и церковь, и богадельня, и боль­ница, и приют для безродных детей — Матушка для бедняков построила. Разве это преступление?

Пока о. Митрофан говорил, унтер офицер при­стально вглядывался в его лицо и вдруг спросил:

— Батюшка! Вы — отец Митрофан? Из Орла?

— Да, это я.

— Вот что, ребята, обратился унтер-офицер к солдатам, — езжайте обратно, я остаюсь здесь и сам обо всем распоряжусь.

Солдаты уехали, а офицер заявил отцу Митро­фану с сёстрами:

— Батюшка, я останусь здесь и буду охранять вас.

Так на этот раз дело, к счастью, уладилось.

Обеспокоенный положением Елизаветы Фёдоровны в обитель прибыл игумен Серафим (Кузне­цов). Он уговаривал её поехать с ним в Алапаевск. «Там, — убеждал он её, — у меня есть надёжные люди в старообрядческих скитах, и они сумеют со­хранить Ваше Высочество». От предложения игу­мена Матушка отказалась, но высказала просьбу: «Если меня убьют, то, прошу вас, похороните меня по-христиански».

О судьбе Елизаветы Фёдоровны заботились и европейские монархи, они предлагали ей поки­нуть страну, охваченную революционным кошма­ром. В марте 1918 года большевики заключили се­паратный мир с Германией. Елизавете Фёдоровне
было объявлено, что по ходатайству немецкой стороны она может покинуть Россию и вернуться на родину.

Немецкий посол граф Мирбах прибыл в об­итель, чтобы организовать её выезд из России. Но она категорически отказалась уезжать, хотя понимала, что ей грозит. Ведь уже начались гоне­ния на Церковь и верующих, расстреливались свя­щенники, закрывались храмы. Царь с семьёй были арестованы, а потом и сосланы. Очередь была за ней…

Помнила ли она пророчество, прозвучавшее в 1904 году из уст прозорливого старца игумена Герасима, когда она вместе с государем посетила Чудов монастырь? Кропя её святой водой, старец неожиданно сказал тогда:

— А тебя живой в колодец сбросят!

Вдумаемся, сколько же мужества и веры нужно было иметь, чтобы остаться в той ситуации в Рос­сии, когда уже было ясно, что никакого снисхо­ждения от безбожной власти к ней не будет, что большевики не простят ей ни её немецкого про­исхождения, ни церковного служения, ни родства с Царским Домом. Что её удерживало?

В те дни она писала к графине А. Олсуфьевой:

«Я испытывала такую глубокую жалость к Рос­сии и её детям, которые в настоящее время не зна­ют, что творят. Разве это не больной ребёнок, ко­торого мы любим во сто раз больше во время его болезни, чем когда он весел и здоров? Хотелось бы понести его страдания, научить его терпению, по­мочь ему. Вот что я чувствую каждый день».

СВЯТАЯ МУЧЕНИЦА

«Сеющий в плоть свою от плоти пожнёт тление, а сеющий в дух от духа пожнёт жизнь вечную». (Гал. 6: 8)

Расправа

Знать невдомёк тем палачам-невеждам,

Что смерть бессильна перед верой и любовью.

И вечна красота. И белая одежда

Еще белей, когда омыта кровью.

Елизавета Собинская

Господь призвал матушку Елизавету к её послед­нему испытанию в апреле 1918 года, на третий день Пасхи, в праздник Иверской иконы Божи­ей Матери. После Литургии, отслуженной патри­архом Тихоном, она, лишь только он уехал, была арестована.

Когда вооруженные солдаты стали забирать на­стоятельницу, сёстры с плачем кинулись к ней: «Не отдадим мать!» — кричали они, вцепившись в неё. Их отогнали прикладами, а Матушку с ке­лейницей Варварой и сестрой Екатериной повели к машине.

Вскоре в обители получили от Матушки письмо, в конверт которого было вложено общее послание и 105 записочек — по числу сестер. В них содержа­лись написанные Матушкой изречения из Библии, из Евангелия и от себя — каждой по её характеру.

Увезли их в Алапаевск, что в ста километрах от Екатеринбурга. Туда же доставили великого князя Сергея Михайловича с его верным секре­тарём Фёдором Ремезом, трёх сыновей велико­го князя Константина Константиновича и князя Владимира Палея, сына великого князя Павла Александровича.

Двадцатидвухлетний князь Владимир Палей, та­лантливый поэт, написал в те дни стихи, в которых есть такие пронзительные строчки:

Немая ночь жутка.

Мгновения ползут.

Не спится узнику…

Душа полна страданья.

Далёких, милых прожитых минут

Нахлынули в неё воспоминанья.

Мысль узника в мольбе уносит высоко —

То, что гнетёт кругом, так мрачно и так низко.

Родные, близкие так страшно далеко,

А недруги так жутко близко.

Сопровождавших Матушку крестовых сестёр Варвару и Екатерину конвойные отвезли в мест­ную «чрезвычайку», где им было предложено уе­хать, иначе они будут казнены вместе в Великой княгиней. Сестра Варвара ответила, что твердо ре­шила полностью разделить участь Матушки, о чём готова даже дать расписку кровью. Молоденькую Екатерину Елизавета Фёдоровна уговорила уехать и передать в обитель известия об их положении, а также письма батюшке Митрофану и сёстрам.

Развязка наступила в ночь на 18 июля. Арестан­тов разбудили, посадили в крестьянские повозки и отвезли в лес, к заброшенному руднику, распо­ложенному в двенадцати километрах от города. Там их избили прикладами и живыми (!) сбросили в чёрную бездну шахты. Лишь великий князь Сер­гей Михайлович был сброшен уже мёртвым — ему «повезло», его застрелили ещё по дороге к шахте.

«Господи, прости им, не знают, что творят!» — с такими словами приняла свою участь Елизаве­та Фёдоровна. Она не знала, как не знала и вся Россия, что накануне, также ночью, в соседнем Екатеринбурге была расстреляна императорская семья — её сестра, племянники и сам государь- страстотерпец Николай…

Совершив злодеяние, палачи забросали шахту гранатами, завалили брёвнами и засыпали землей. Сколько времени мучились страдальцы в этом аду, медленно умирая от ран, жажды и голода?.. Ещё, по крайней мере, два дня после расправы окрест­ные крестьяне слышали, как из шахты доносится молитвенное пение.

К последнему приюту

Не напрасно народный голос ещё при жизни нарек её святой. Как бы в награду за её земной подвиг и, особенно за её любовь к Святой Земле, её мученическим останкам суждено почивать у самого места страданий и Воскресения Спасителя.

Митроп. Анастасий (Грибановский)

Осенью того же года армия адмирала А. В. Кол­чака вошла в Алапаевск. Здесь белогвардейцы нашли тела мучеников. Рядом с телом Елизаветы Фёдоровны были обнаружены три неразорвавши- еся гранаты — Господь уберег её святые останки целыми.

При этом обнаружилось, что упала она не на са­мое дно, а на выступ на глубине пятнадцати ме­тров. На груди у неё был спрятан образ Спасителя, подаренный Александром III в день её присоеди­нения к нашей Церкви.

Рядом с Матушкой, на том же выступе лежал ве­ликий князь Иоанн Константинович. У него была забинтована голова — это Великая Матушка, сама вся побитая-покалеченная, как-то сумела в пол­ной темноте, преодолевая собственные боли, пе­ребинтовать голову страдальца, разорвав свой апо­стольник. Пальцы правой руки у троих: Елизаветы Федоровны, Варвары и великого князя Иоанна — были сложены в молитвенное троеперстие. Гробы с телами мучеников поставили в кладбищенской церкви и совершили над ними заупокойное бого­служение.

В 1919 году Красная армия перешла в наступле­ние, и колчаковцам пришлось отступать. При их отступлении игумен Серафим (Кузнецов) вместе с двумя послушниками во избежание осквернения вывезли тела мучеников в Китай и доставили их в Русскую Православную Миссию.

Князь Кудашев, императорский наместник в Китае, свидетельствовал: «По прибытии в Харбин все тела были в состо­янии полного разложения — все, кроме великой княгини… Великая княгиня лежала как живая и совсем не изменилась с того дня, как я перед отъездом в Пекин прощался с ней в Москве. Толь­ко на одной стороне её лица был большой крово­подтек от удара при падении в шахту.»

В 1921 году гробы великой княгини Елизаветы и инокини Варвары были доставлены в Иеруса­лим. Местом их упокоения стала церковь святой равноапостольной Марии Магдалины — та са­мая, построенная в 1888 году на средства её мужа и его братьев. «Как я хотела бы быть похороне­на здесь!» — тридцать два года назад, по расска­
зам, изрекла она эти слова, посетив Гефсиманию с этим прекрасным храмом. Если это так — жела­ние великой княгини Елизаветы Фёдоровны ис­полнилось, и Господь дал ей это в награду за её земной подвиг и за любовь к Святой Земле.

***

В 1992 году Русская Православная Церковь про­славила великую княгиню Елизавету Фёдо­ровну и инокиню Варвару в лике святых препо­добномучениц, установив им празднование в день кончины — 5/18 июля.

Какая судьба! Немецкая принцесса с английски­ми корнями, стала русской святой! Она смогла со­единить в себе и святость княгини благоверной, и святость преподобной праведницы, и святость мученицы за Христа.

Святая преподобномученица Елисавета!

Моли Бога о нас и о спасении
многострадальной земли Русской,
которую ты так любила!

[*] Власяница — такую одежду из грубой колючей шерсти носят на голое тело подвижники-аскеты для закалки свое­го тела, подчинения его духовным задачам.

[†] Вериги — железные цепи или иные грузы, так же наде­тые на голое тело с той же целью, что и власяница.