Толкования на Апостола Павла послание к римлянам 7:16

Если же делаю то, чего не хочу, то соглашаюсь с законом, что он добр

Если же, чего не желаю и преследую ненавистью, это творю, то соглашаюсь с законом, который мне запрещает это, что он добр есть.

Ст. 14-20 Вемы бо, яко закон духовен есть: аз же плотян есмь, продан под грех. Еже бо содеваю, не разумею: не еже бо хощу, сие творю, но еже ненавижду, то соделоваю. Аще ли, еже не хощу, сие творю, хвалю закон яко добр, ныне же не ктому аз сие содеваю, но живый во мне грех. Вем бо, яко не живет во мне, сиречь во плоти моей, доброе: еже бо хотети прилежит ми, а еже содеяти доброе, не обретаю. Не еже бо хощу доброе, творю, но еже не хощу злое, сие содеваю. Аще ли, еже не хощу аз, сие творю, уже не аз сие творю, но живый во мне грех

Так как (апостол) сказал выше, что зло увеличилось и что грех, встретившись с заповедью, сделался более сильным и произошло противоположное тому, к чему стремился закон, и так как он привел этим слушателя в большее недоумение, то, освободив сперва закон от худого подозрения, объясняет потом причину, вследствие которой это случилось. Чтобы кто-нибудь, слыша, что грех получил повод в заповеди, что, когда пришла заповедь, грех ожил, что грех обольстил и умертвил заповедью, - чтобы не подумал, что закон был виною всех этих зол, (апостол) прежде всего излагает с большим дерзновением защиту закона, не только освобождая его от обвинения, но и сплетая ему величайшую похвалу. И это он представляет не в таком виде, что сам говорит в пользу закона, но как бы произносит общий приговор. Вемы бо, - говорит он, - яко закон духовен есть. Этим он как бы сказал: всеми признается и хорошо известно то, что закон духовен, а потому и нельзя допустить, чтобы он был причиною греха и чтобы на нем лежала вина происшедших зол. И смотри, как он не только освобождает его от обвинения, но и хвалит без меры. Назвавши его духовным, он показывает, что закон есть наставник добродетели и враг порока, так как быть духовным значит отводить от всех грехов; это именно и делал закон, устрашая, вразумляя, наказывая, исправляя, советуя все относительно добродетели. Откуда же, спросишь, произошел грех, если наставник был так достоин удивления? От нерадения учеников. Потому (апостол) присовокупил: аз же плотян есмь, изображая человека, жившего и в законе и до закона. Продан под грех. После смерти, говорит он, толпою нахлынули страсти. Когда тело сделалось смертным, то оно по необходимости приняло и похоть, и гнев, и болезнь, и все прочее, что требовало многого любомудрия, чтобы наводнившие нас страсти не потопили помысла в глубине греха. Сами по себе они не были еще грехом, но произвела это необузданная их неумеренность. Так, если взять для примера одну из страстей, плотская похоть не составляет греха, но когда она впала в неумеренность и, не желая оставаться в пределах брака законного, стала наскакивать на чужих жен, тогда, наконец, сделалась любодеянием, но не от похоти, а от неумеренности в ней. И заметь мудрость Павла. Восхвалив закон, он немедленно обратился ко временам древним, чтобы, показавши, в каком состоянии находился род человеческий тогда (до закона) и после того, как получен закон, представить необходимость преизобилующей благодати, что (апостол) везде старался раскрыть. Когда он говорит: продан под грех, разумеет не только живших под законом, но и тех, которые жили до закона и существовали с самого начала мира. Потом объясняет способ того, как человек продан и отдан. Еже бо содеваю, - говорит он, - не разумею (ст. 15). Что значит: не разумею? Не знаю. Как же случилось это? Ведь никто никогда не согрешил в неведении? Видишь ли ты, что если станем выбирать слова не с надлежащею осмотрительностью и не будем обращать внимания на цель апостола, то последует множество несообразностей? Если бы люди грешили в неведении, то они недостойны были бы и подвергаться наказанию. Поэтому, как выше (апостол) говорит: без закона грех мертв есть, не то выражая, что тогда грешили в неведении, а то, что они знали, но не так ясно, потому и наказывались, но не так сильно, - и опять, говоря - похоти не ведах, не выражает совершенного незнания, а указывает на самое ясное познание, равным образом, говоря - содела во мне всяку похоть, не то разумеет, что заповедь произвела похоть, но то, что грех посредством заповеди усилил похоть, так и здесь, когда говорит: еже бо содеваю, не разумею, не выражает этим совершенного неведения, потому что как же он соуслаждался закону Божию по внутреннему человеку? Что же значит: не разумею? Пребываю во мраке, увлекаюсь, терплю насилие, сам не знаю, как впадаю в обман, как и мы обыкновенно говорим: не знаю, как такой-то человек пришел и увлек меня, - не оправдывая себя незнанием, а только указывая на какой-то обман, нападение и умысел. Не еже бо хощу, cиe творю, но еже ненавижду, то соделоваю (ст. 15). Как же ты не знаешь, что делаешь? Если ты желаешь добра и ненавидишь зло, то это свойственно совершенному знанию. Отсюда ясно, что словами - не еже хощу апостол не уничтожает свободной воли и не вводит какую-то насильственную необходимость. Ведь если мы грешим не произвольно, а по принуждению, то опять наказания, прежде бывшие, не имели бы основания. Но как словом не разумею (апостол) выразил не незнание, а то, что сказано нами выше, так, прибавив - не еже хощу, обозначил не необходимость, а неодобрение сделанного, потому что если бы словами - не еже хощу, cиe творю он не это выразил, то почему бы не присовокупить ему: делаю то, к чему принуждаюсь и подвергаюсь силой, ведь это именно и противоположно воле и свободе. Но (апостол) не сказал так, а вместо этого поставил - еже ненавижду, чтобы ты понял, что он и словами - не еже хощу не уничтожил свободы. Итак, что значит: еже не хощу? Что не хвалю, не одобряю, не люблю; в противоположность этому он прибавил и следующее: но еже ненавижду, то соделоваю. Аще ли, еже не хощу, сиe творю, хвалю закон, яко добр (ст. 16).

Видишь ли ты, что разум, пока не поврежден, действительно сохраняет свойственное ему благородство? Если и предается пороку, то предается с ненавистью, что и может быть величайшей похвалой закона, как естественного, так и писанного. Что закон хорош, говорит (апостол), это видно из того, что я сам себя обвиняю, преступая закон и ненавидя сделанное мною; а если бы закон был виновником греха, то каким образом, находя удовольствие в законе, можно было бы ненавидеть повелеваемое законом?

Хвалю закон,- говорит (апостол), - яко добр. Ныне же не ктому аз сиe содеваю, но живый во мне грех. Вем бо, яко не живет во мне, сиречь в плоти моей, доброе (ст. 17, 18). На этих словах основываются те, которые восстают против плоти и исключают ее из числа творений Божиих. Что же мы можем сказать на это? Тоже, что сказали недавно, рассуждая о законе, потому что как там (апостол) приписывает все греху, так и здесь. Он не сказал, что плоть делает это, но совершенно напротив: не ктому аз сиe содеваю, но живый во мне грех. Если же говорит, что не живет в нем доброе, то это еще не обвинение плоти, так как то обстоятельство, что не живет во плоти доброе, не доказывает, что она сама в себе зла. Мы соглашаемся, что плоть ниже и недостаточнее души, но вовсе не противоположна ей, не враждебна и не зла, но, как гусли - музыканту и как корабль - кормчему, так и плоть подчинена душе; и гусли, и корабль не противоположны тем, кто управляет и пользуется ими, но и вполне согласны, хотя и не одинакового достоинства с художником. И подобно тому, как тот, кто говорит, что искусство не в гуслях и не в корабле, а в кормчем и в гусляре, не унижает этих предметов, а показывает различие между художником и искусством, так и Павел, сказавши: не живет в плоти моей доброе, не унизил тела, а показал превосходство души. Ведь именно душа всем заведует - и искусством править кораблем, или играть на гуслях; то же самое показывает здесь и Павел, приписывая господствующее значение душе. Разделив человека на две эти половины - душу и тело, он утверждает, что плоть более неразумна, лишена понимания и есть нечто управляемое, а не управляющее; душа же премудра, способна познавать, что должно делать и чего не делать, хотя и не имеет столько сил, чтобы править конем, как желает; в этом вина может быть не одной плоти, но и души, которая, зная, что должно делать, не приводит в исполнение признанного. Еже бо хотети, - говорит (апостол), - прилежит ми, а еже содеяти доброе не обретаю. Опять и здесь, сказав - не обретаю, разумеет не неведение или сомнение, а нападение и козни греха; выражая это яснее, он прибавил: не еже бо хощу доброе, творю: но еже не хощу злое, сиe содеваю. Аще ли еже не хощу аз, сиe творю, уже не аз сиe творю, но живый во мне грех (ст. 19, 20). Замечаешь ли ты, как (апостол), освободив от обвинения и существо души, и существо плоти, все перенес на порочную деятельность? Если человек не хочет зла, то душа свободна, а если он не делает зла, то и тело свободно: все зависит только от одной злой воли. Душа, тело и воля в сущности не одно и то же, но первые суть творения Божии, а последняя есть движение, рождающееся из нас самих, которое мы направляем, куда хотим. Воля сама в себе есть природная способность, данная от Бога; но та же воля есть нечто и наше собственное и зависит от нашего разума.

Если же делаю то, чего не хочу, то соглашаюсь с законом, что он добр

Закон защищен от любого обвинения, но нам следует остерегаться того, чтобы кто-то не подумал, будто отрицается наша свободная воля. Это не так. Человек, о котором здесь идет речь, находится под законом до прихода благодати. Грех связывает его, пока он своими силами пытается жить честно, без помощи освободительной благодати Бога. По свободной воле человек способен поверить Освободителю и принять благодать, дабы уже со свободою и помощью Того, Кто их дает, не грешить и перестать быть под законом. Но с законом или в законе исполнившись этой благодати Бога, он исполнит, любя Бога, то, чего не мог исполнить в страхе (см. 2Тим. 1:7).

Если же делаю то, чего не хочу, то соглашаюсь с законом, что он добр

Он снова обращает точность умозрения на природу тела и рассматривает силу природно присущих ему болезней. Ведь стремления, уводящие ко всякой, какая только может быть, страсти, и обвинения в сластолюбивой жизни своим источником имеют плоть. И именно в этом удостоверяет нас ученик Спасителя, говоря: Откуда у вас вражды и распри? не отсюда ли, от вожделений ваших, воюющих в членах ваших? (Иак. 4, 1).

Если же делаю то, чего не хочу, то соглашаюсь с законом, что он добр

Ту ненависть, которую я испытываю к греху, я приобрел от закона. Поэтому я соглашаюсь с законом и признаю, что он хорош.

Если же делаю то, чего не хочу, то соглашаюсь с законом, что он добр

Что закон добр, говорит, видно из того, что я по природе знаю, что должно делать, и что разум у меня не поврежден, хотя я и предаюсь пороку.

Аще ли, еже не хощу, сие творю, хвалю закон, яко добр

Говоря выше: творю не то, что хощу, и содеваю, что ненавижу, — хоть говорил отвлеченно, не определяя, — чего же именно хочет и что ненавидит, но по ходу речи видно, что он хочет законного, а ненавидит беззаконное. Если вставим эти термины в речь, получим: творю не законное, которое хочу, но содеваю беззаконное, которое ненавижу. Но если так, то очевидно, что я хвалю закон, яко добр, — и в убеждении ума, и в чувстве сердца одобряю закон, — держу, что закон благ для меня, на благо мне дан и к благу меня приведет, если буду следовать ему. И в падшем грешнике страх Божий цел, цела и совесть, указывающая достодолжное. Оттого нравственно-религиозные положения — истинные — имеются у всех народов. У приявших же откровение, или писанный закон, они и полнее, и определеннее. Так все хвалят закон, яко добр, и желают законного действования; но, когда приходится действовать самым делом, восстает душевно-телесное самоугодие, сбивает их с пути, и они делают не то, что одобряют и что хвалят в обыкновенном состоянии. Надобно, впрочем, дополнить речь Апостола и в словах его видеть такое течение мыслей: если я говорю о себе, что делаю не то, что хочу, значит, сознаю, что не следовало мне так делать, как делаю; а если это сознаю, значит, одобряю противоположное сему действованию, то есть одобряю закон. Святой Златоуст говорит: «видишь ли между прочим, что разум не поврежден, но действительно сохраняет свойственное ему благородство? Если и предается пороку, то, предаваясь оному, ненавидит оный. А сие и служило всегда самою лучшею похвалою закона, как естественного, так и письменного. Что закон добр, рассуждает Апостол, сие видно из того, что я обвиняю сам себя; хотя и не повинуюсь закону, но ненавижу и сделанное мною».

Если же делаю то, чего не хочу, то соглашаюсь с законом, что он добр

Если я захочу последовать тому, что предписывает закон, вопреки желанию плоти, то по плоти что ненавижу, то делаю, а по желанию духа соглашаюсь с духовным и благим законом Божиим.

Если же делаю то, чего не хочу, то соглашаюсь с законом, что он добр

Апостол сознает, что его действия не согласны с его внутренними склонностями. Хотя он поступает против закона Божия, тем не менее он не может не сознавать, что закон собственно достоин всякого уважения (добр - по греч. kaloV - собственно: прекрасен).

См. также Толкование на Рим. 7:14