священник Владимир Шмалий
Жизнь в отсвете Пасхальной радости

Сегодня в общественном сознании бытуют два противоположных представления. Одни говорят: “Хорошо вы, православные, устроились – всю жизнь грешите и каетесь. Как удобно! Чего бы ни натворил – пошел к священнику, исповедался, и снова чист, как слеза ребенка”. Другие удивляются: “Ну что у вас за жизнь? Ничего вам нельзя, за что ни возьмись – все у вас грех. Не живете, а только каетесь. Как вы вообще умудряетесь не запутаться в таком количестве грехов?”.

Правда, так рассуждают, как правило, люди, далекие от Церкви. Но ведь и те, кто регулярно исповедуются, далеко не всегда ясно представляют себе, что же такое в православном понимании грех и покаяние. Помочь разобраться в этом мы попросили проректора Московской духовной академии по научно-богословской работе, секретаря Синодальной Богословской комиссии священника Владимира Шмалия.

Право на мракобесие?

Отец Владимир, для начала хотелось бы разобраться в понятиях.

– Действительно, в глазах людей нецерковных, жизнь православных находится между двумя полюсами, смыкающимися своей кажущейся абсурдностью. С одной стороны, для православного и вправду нет такого греха, в котором он не мог бы покаяться. Получается: если есть исповедь, то все позволено! А с другой стороны, почти все в жизни объявляется пронизанным грехом, и в первую очередь сам человек. И для внешнего человека это – свидетельство “абсурдности” , “аморальности”, “бесчеловечности” христианства, и, прежде всего, Православия.

Наше общество сегодня по большей части уверено, что любые нормы, любой установившийся социальный порядок – это результат определенных исторических процессов и конвенций. Поэтому считается, что никаких абсолютных норм нет: меняются правовые системы, меняются религиозные представления, и то, что в одной религиозной традиции считается неправильным, в другой допускается или даже приветствуется. Точно так же воспринимается и то, что принято называть грехом.

Современный человек рассуждает примерно так. Ведь что такое грех? Это нарушение неких правил определенной религиозной традиции. Соответственно, то, что православные называют грехом – это не более, чем исторически обусловленная форма архаических ограничений.

И когда христиане вступают в какой-то общественный диалог или просто свидетельствуют о своей вере, их зачастую воспринимают как каких-то “размороженных” посланцев древних эпох, которые сегодня почему-то призывают следовать давно отжившим установлениям. В принципе, к ним могут даже относиться с уважением, мол, “в нашем культурном пространстве должны присутствовать и такие люди, это плюрализм, это право людей высказывать свою точку зрения”. Так недавно один писатель высказался о “праве на мракобесие”, которое тоже должно быть обеспечено людям в демократическом обществе.

Так что же на самом деле имеют в виду христиане, когда говорят о грехе?

– Грех – это нарушение воли Божией. Но что это за нарушение, и что за воля, и почему, собственно, это плохо? Воля Божия не является внешним установлением по отношению к человеку. Это – норма бытия человека. Сам факт существования человека и есть результат воли Божией. А значит, все, что мы называем закономерностями этой Вселенной – все это воля Божия. И в этом смысле грех, по сути, есть нарушение нормы бытия самого человека. То есть для человека грешить – это противоестественно.

Человек не может жить без Бога. Без Бога невозможно понять, что такое человек. И даже отрицая Бога, человек в каком-то смысле утверждает Его. Поэтому грех, понимаемый как нарушение воли Божией, – это нарушение нормы бытия самого человека.

История болезни

Вы говорите о грехе. Но есть ведь еще и такое понятие как греховность.

– Да. И их нужно различать. Греховность – это та поврежденность человеческого существа, которая возникла в человеке в результате изначального греха. Обычно ее описывают как склонность ко греху, возникшую в результате того, что нарушилась гармоничная связь человека с Богом. Изначально в человеке была некоторая иерархическая соустроенность, ведь человек является неким синтезом всей живой и неживой природы: в нем есть элементы и растительной, и животной жизни, наконец, есть разумное, свободное, высшее духовное начало, и, как утверждают святые отцы, оно в человеке должно было быть доминирующим. Человеческий ум, воля были направлены к Богу, и это было для него естественно, а все остальное было гармонично подчинено уму и воле человека. Человек исполнял волю Божию, и весь его сложный состав, синтезирующий в себе весь мир, подчинялся главной задаче – устремляться к Богу и жить в Боге.

Но в результате грехопадения те уровни человеческого бытия, которые определяют как животные или растительные, обособились, обрели до некоторой степени власть над разумно-волевым началом человека, и это стало именоваться страстями. То есть страстность – это такая поврежденность человеческого естества, когда низшие человеческие проявления в силу болезни греха стали доминирующими, во многом препятствуя исполнению человеком воли Божией.

Не следует вульгаризировать человеческую страстность, сводя ее к фрейдизму. В страстности человека есть трагическая метафизическая глубина – рабство греху и пораженной грехом в самых ее основаниях человеческой природе.

Но ведь христианство утверждает, что человек свободен.

– Христианство утверждает, что, несмотря на свою греховную поврежденность, человек остается существом свободным и нравственно вменяемым. Потому что от болезни греха, от самого ее корня, нас избавляет Христос – Бог, свободно ставший Человеком. И всякий христианин свободно возрождается, обретает новое существование во Христе и свободно может распоряжаться своим бытием.

В этом смысле жизнь христианина повторяет этапы жизни Христа: мы свободно рождаемся во Христе, претерпеваем тяготы, которые выпадают на нашу долю, умираем и воскресаем со Христом. Вся наша жизнь должна быть жизнью во Христе.

Поэтому для христиан нарушение воли Божией – это не просто нарушение какого-то каприза, который, возможно, вообще кем-то придуман или является какой-то метафорой, на самом деле не имеющей отношения к реальности. Для нас Бог не просто какой-то космический принцип, которому на самом деле глубоко наплевать, едим мы в пост мясо или яблоки, главное просто воздавать ему некое уважение, как Абсолюту. Нет, Бог – это внутренний закон нашего бытия. Когда Христа спросили, какая заповедь является самой главной, Он сказал: “Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим”: сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: “возлюби ближнего твоего, как самого себя”; на сих двух заповедях утверждается весь закон.” (Мф.22:36-40). Значит, грех – это нелюбовь к Богу как к основанию нашего собственного бытия, и нелюбовь к ближнему.

Изменение ума

Если человек рос не в православной семье и пришел в Церковь уже в сознательном возрасте, он, естественно, на первых порах по книгам и проповедям пытается выстроить свое представление о том, как надо готовиться к исповеди. И если он начинает регулярно, скажем, раз в месяц исповедоваться, то вскоре уже привычно накануне пишет на бумажке список грехов, чтобы быстренько прочесть его священнику (а то и просто вручить, чтобы он сам прочел и разорвал). Так что же, это и есть Таинство покаяния? Или оно все-таки подразумевает нечто иное, не всегда тождественное церковной исповеди?

– Любое Таинство в Церкви связано с самыми фундаментальными моментами жизни человека, и оно не может быть сведено к каким-то одномоментным, формальным, символическим формам. Строго говоря, нельзя сказать, что Таинство Крещения свершилось такого-то числа – оно продолжается всю жизнь человека. Почему? Мы говорим, что в Таинстве Крещения мы умираем и совоскресаем со Христом, но мы же еще не умерли и не воскресли с Ним. С момента Крещения мы живем уже в двух реальностях – исторической реальности мира сего и реальности Церкви, которая приобщает нас к жизни будущего века.

Таинство покаяния тоже продолжается всю нашу жизнь. Покаяние – это не просто разовая акция, это некая установка человеческого, христианского существования, или, если следовать обозначающему его греческому слову – изменение ума, изменение образа существования человека, вольное, свободное решение изменить свое духовное бытие. А поскольку наша греховность, наша болезнь остается с нами и после Крещения, наша воля всегда должна быть направлена на то, чтобы изменять, преображать в себе греховного человека. Поэтому таинство покаяния – это постоянное содержание нашей жизни.

Но если человек несовершенен, что тут греховного? Если я не убиваю людей, если я не блудник, не вор, почему я должен постоянно говорить о своей греховности?

– Если вернуться к тем двум простым заповедям любви к Богу и ближнему, которые нам дал Христос, то многие ли из нас, положа руку на сердце, могут сказать, что эти заповеди являются нормой нашего существования? Не притворной, а подлинной? Конечно же, нет. И в этом смысле в покаянии должна быть установка на рождение в себе подлинной любви к Богу и подлинной любви к человеку. А для православного христианина само переживание того, что мы не любим Бога и ближнего, должно являться источником слез и покаяния. Почему? И нужно ли рождать в людях какие-то комплексы? Может, нужно, наоборот, растить гармоничных, довольных собой и своей жизнью людей, а не каких-то невротиков, которые будут постоянно переживать по поводу своего несовершенства? Думаю, мы должны все-таки плакать о своих грехах. Потому что даже не христиане ощущают стремление к какому-то идеалу, а значит, даже в них живет надежда, что возможно такое устроение мира, при котором люди будут любить друг друга, будут идеалы, ради которых можно жить, не будет цинизма, и не все будет выставлено на продажу.

Но мы каждый день убеждаемся, что не любим Бога, что наши мысли заняты не Богом, а всякими житейскими попечениями, что мы и себя-то любим мало, а других еще меньше, и эта нелюбовь к ближнему проявляется и в нашей раздражительности, и в нашем осуждении ближних, в том, что мы с легкостью забываем об их проблемах. Даже самый замечательный христианин, ведущий церковную жизнь, к сожалению, как правило, болеет и эгоизмом, и сухостью по отношению к ближнему, и формализмом в исполнении своих религиозных обязанностей, и зачастую молится не потому, что в данный момент испытывает глубоко поразившие его желание, любовь к Богу, и эта любовь побуждает его к молитве, а просто потому что есть некоторая внутренняя установка, что нужно совершать то-то и то-то.

– И он каждый месяц ходит и исповедует холодность на молитве, невнимательность, рассеянность на службе, и дальше по списку…

– Человек приходит на исповедь не только для того, чтобы перечислить какое-то количество грехов, и чтобы потом произошла некая магическая акция – его накрыли бы епитрахилью и что-то прочитали. Вновь и вновь исповедуя одни и те же грехи, человек просит помощи Божией, чтобы их преодолеть. Ничего плохого в этом нет: если почитать древние патерики, там можно найти много историй о том, как молодой послушник раз десять за ночь приходит к старцу исповедовать греховные помыслы. В чем здесь суть? Тут дело не в том, чтобы формально о них рассказать и получить прощение, а в том, что человек призывает Бога в помощники в своей борьбе с искушениями. Это древняя церковная практика.

“Иди и больше не греши”

Но ведь в древней Церкви наряду со школой откровения помыслов и полной ежеминутной готовности продемонстрировать духовнику работу собственной совести, существовала еще совершенно иная аскетическая школа, когда подвижники уходили в пустыню, они уединялись, молились и каялись в одиночестве, иногда не один год, прежде чем Господь посылал им духовника, чтобы они могли исповедоваться. Мария Египетская ждала этого без малого пятьдесят лет. Хотя само покаяние, потрясшее все ее существо, совершилось в самом начале ее обращения к Богу. Возможно, нужно именно такое духовное потрясение, чтобы человек увидел себя и свою жизнь в истинном свете?

– Ну, история с Марией Египетской – совершенно особый случай посещения Божия, чрезвычайного покаяния и полученных от Бога чрезвычайных даров. И было бы , по меньшей мере, странным пытаться копировать этот экстраординарный опыт. Равно как и опыт откровения помыслов – для этого нужно жить в монастыре, да еще чтобы там был такой старец, которого можно по десять раз на ночь будить. Поэтому не будем брать эти крайние случаи. Будем лишь помнить о том, что в нашей традиции были явлены такие примеры, открывающие нам, что покаяние действительно должно быть потрясением, чтобы у человека открылось видение того, что на самом деле есть Истина, и в ее свете он увидел, насколько же на самом деле он греховен, и покаяние для него стало не какой-то муторной внешней задачей, а действительно содержанием всей его жизни. Пережив такое потрясение, человек настолько остро понимает, до какой степени его внутреннее состояние не соответствует тому, чего от него ждет Бог, что постоянные слезы подвижников, о которых пишут в патериках, уже не покажутся ему какой-то экзальтацией.

Но, к несчастью, мы порой так карикатуризируем свою духовную жизнь, что поход в церковь начинает напоминать посещение какого-то “супермаркета духовных услуг”, в котором расплачиваются не деньгами, а тем, что как бы заключают с Богом некий договор: “Я буду поститься, молиться, ходить по воскресениям в церковь и выстаивать все эти длинные службы, в духоте, среди каких-то этих странных людей, но за это я, например, получу возможность “сбрасывать” с себя на исповеди свои грешки”.

Действительно, посмотрите на ситуацию глазами внешних людей. Как удобно! Грешник, в общем-то, человек безнравственный, ведущий далекий от соблюдения моральных норм образ жизни, раз в месяц сходит на исповедь – и его совесть чиста: пришел в “супермаркет религиозных услуг”, получил отпущение грехов, и хорошо. А в это время какой-нибудь несчастный интеллигент, далекий от Церкви, но совестливый и вдумчивый, мучается, страдает от сознания своих грехов, а на исповедь не идет, потому что ему как-то стыдно: как же так, грешил-грешил, а потом накрыли тебя епитрахилью – и все?!

А когда такой человек все же приходит в храм со своей болью, бывает, священник выслушает его, с минуту поговорит, накроет епитрахилью – и все, свободен. “Бог простит!” А человек, выйдя из церкви, недоумевает: “Как же так? Я теперь, вроде, праведник, но у меня в душе ничего не произошло”. То есть, он не обрел главного – покаяния как состояния.

– Но существует еще одна категория людей – они внимательно читают Евангелие и как-то соотносят его с собственной жизнью. И прочитав, например, что Спаситель, отпуская женщину, взятую в прелюбодеянии, сказал: “Иди и больше не греши”, – такой человек “зависает”, как компьютер: как же так, думает он, я регулярно хожу на исповедь, но, едва отойдя от аналоя, уже умудряюсь нагрешить – либо возмущусь, что на ногу кто-то наступит, либо кого-то осужу. Как же это все совместить?

– Многие священники, когда к ним на исповедь приходит человек, живущий в блуде, спрашивают его: “А менять образ ты жизни собираешься?” – и если слышат: “Нет”, – просто отказываются читать разрешительную молитву. А если нет этой внутренней установки на преодоление греха, если есть некоторое двоедушие – “покаюсь и буду грешить и дальше” – дерзну предположить, что такая исповедь в покаяние не вменяется и становится для этого человека осуждением. Это глумление над Таинством.

Другое дело, когда мы повторяем грех не потому, что хотим его совершать, а потому что слабы: хотим любить ближнего своего, но не можем. Да мы и сами себя-то не любим, и Бога не любим… Это наша неспособность быть теми, кем мы должны быть. У кого-то она может вызывать уныние. Но уныния быть не должно. Мы должны уповать на помощь Божию. И продолжать каяться и просить помощи. Хоть каждый день. Это нормальная ситуация. Так же как нормально попросить прощения, когда мы “срываемся” в семье или на работе. Прогресс здесь хотя бы в том, что мы видим наше несовершенство.

Правда, здесь налицо очередной парадокс – мы приходим в Церковь, чтобы стать лучше, но всякий нормальный христианин говорит: “Я становлюсь хуже”. На самом деле человек не становится хуже, он просто начинает глубже видеть свои грехи.

Не покаешься – не спасешься…

За последние месяцы было много дискуссий по поводу фильма Павла Лунгина “Остров”. В частности, спорили о том, может ли ощущение собственной вины – не греховности как болезни, как поврежденности всего человеческого естества, а конкретной вины, греха, который человек много раз исповедовал, стать столь мощным стимулом в духовной жизни? Или правы те, кто видят в этом лишь маловерие и утверждают: поисповедовался – все! ты чист – tabula rasa! Ты должен расправить плечи и идти в светлое будущее, а не заниматься каким-то дурацким самокопанием?

– Как ни странно, можно примирить эти две крайние точки зрения. Просто нужно различать покаяние и плоды покаянного труда. Вспомним, что в Церкви с древних времен существует покаянная практика, которая называется епитимьей. То есть, зная, насколько поврежденной оказывается наша совесть в результате греха, Церковь установила определенные периоды покаянных трудов. В древней Церкви человек для этого на десятки лет лишался церковного общения и стоял в храме вместе с теми, кто лишь готовился принять Таинство Крещения. Казалось бы, зачем? Ведь он исповедал свой грех и уже прощен? Но Церковь говорит, что есть грехи, которые оставляют на нашей душе страшные отметины, и требуются годы серьезных покаянных упражнений, чтобы с помощью Божией эти раны залечить. И история отца Анатолия из “Острова” в этом смысле перекликается с житием Марии Египетской. Она тоже шла в пустыню каяться, а пришла к святости. И мы призваны к тому же.

Очередной парадокс: казалось бы, что может быть циничнее формулы “не согрешишь – не покаешься”? Но в случае со святыми так и получается – грех действительно приводит ко спасению. Однако это вовсе не значит, что мы должны кричать: “Да здравствует грех!” и радоваться тому, что люди грешат, потому что в результате они смогут спастись. Просто Бог, по благости Своей, даже людей согрешивших и зачастую довольно гнусных возвращает к Своему образу. Тот же отец Анатолий до своего появления на острове – довольно неприятный персонаж: трусливый, гадкий человечишка, мелкая душонка, предал своего товарища, предал самого себя, свои принципы, предал Родину. И именно такого ничтожного человека, существование которого, казалось бы, бессмысленно, Бог принимает в Свои объятия и дарует ему святость как результат его покаяния.

И здесь мы вновь возвращаемся к тому, почему так важно покаяние – как состояние, как постоянный настрой, как стержень существования христианина. Потому что только в этом состоянии можно стяжать святость. Только в этом состоянии можно приблизиться к Богу. Не потому, что Богу приятно видеть извивающуюся от страха и плачущую перед ним тварь, а потому что человек понимает истинное состояние дел. Когда в начале своей жизни в Церкви я читал, как какой-нибудь великий святой старец перед смертью говорит: ”Братия, верьте, я грешнейший среди всех людей”, – мне это казалось каким-то духовным кокетством. Я думал: ну как же так? неужели этот святой человек не понимает, что он свят, что он праведник? что он уже всего достиг? Ан нет, святость действительно может сочетаться с ощущением своей глубокой греховности. Потому что святость, оказывается, это не что-то, что мне принадлежит, не мое естественное состояние, а то, что мне даровано Богом.

С точки зрения мирской логики, человек, который внутренне достиг такого состояния – праведник, он не должен уже ничем искушаться. На деле же стоит на мгновение в это поверить и расслабиться, как следует порой чудовищное падение, человек попадает в какие-то жуткие истории, совершает страшные грехи – и примеров тому можно немало найти в житиях древних подвижников. Но если после таких испытаний человек находил в себе силы вернуться к покаянию, он зачастую не только получал прощение, но и снова стяжал святость.

О чем это говорит? О том, что человек греховен, и стоит забыть, что святость – не результат его усилий, а результат помощи Божией, любой праведник в одно мгновение может стать грешником, и все его труды пойдут прахом. Поэтому установка на осознание своей греховности является тем фундаментом, от которого никогда нельзя отказываться.

Почему совести не нужна анестезия

Но когда человек делает свои первые шаги в Церкви и читает, скажем, старца Силуана – про его плач о грехах и постоянную память о гееннском огне – во всем этом для него зачастую есть что-то искусственное. Он просто не понимает, как можно жить с такой установкой. Ведь христианство – это радость. Вот и Серафим Саровский говорил: “Всегда радуйтесь!” Почему же тогда во всех книжках пишут, что надо с утра до вечера плакать, посыпать главу пеплом и всячески истязать себя за то, что я такой нехороший? Как это совместить – огнь гееннский и пасхальную радость, которая должна пропитывать всю христианскую жизнь? Когда на человека обрушивается такое количество парадоксальной и, на первый взгляд, абсурдной информации, он теряется и ощущает себя полностью дезориентированным. Как ему во всем этом разобраться?

– На самом деле, все Таинства в конечном итоге понятны только в свете пасхального опыта. Здесь невозможна версия, как вы в вашем журнале это называете, “православие-лайт”, – что-то среднее между пасхальной радостью и нашей греховностью. И только в свете радости о воскресшем Христе и Царстве Небесном мы глубже осознаем свою греховность, но не как нечто безнадежное, ибо во Христе Воскресшем все возможно – в том числе и преодоление нашей греховности. Это радость о нас самих, совоскрешенных и совоскрешаемых со Христом.

Поэтому плач святых о своей греховности – не выдумка и не экзальтация. Это результат здравого сопоставления того, чем мы должны быть и чем фактически являемся. И когда в храме мы поем: “Видехом Свет истинный, прияхом Духа Небесного”, – мы возвращаемся в ту жизнь, в ту реальность, для которой мы созданы. Но нам еще предстоит длинный путь, и на этом пути мы надеемся на помощь Божию.

Поэтому мы постоянно ходим в церковь, говорим о своих грехах и, если не с плачем, то, по крайней мере, с горьким вздохом осознаем свое несовершенство.

Омар Хайам писал: “Мы источник веселья и скорби рудник, мы вместилище скверны и чистый родник…” Это осознание одновременной нравственной высоты и низости человека присутствует и в нехристианской традиции. Оно в большей или меньшей мере естественно для любого человека. Чего же мы хотим? Убрать голос совести и жить, словно его не существует? Но от него не уйти. Может быть, наше современное общество с помощью психотерапевтов, масс-медиа и улучшения социальных условий и позволяет человеку чувствовать себя довольно уютно. Но я думаю, что это, в некотором смысле, наркотик, анестезия человеческой совести и здравого смысла. Можно, наверное, довести человека до состояния, когда он всем доволен – собой, своим окружением, своей работой, и не желает думать о том, что существуют проблемы, существует смерть, наконец.

И дело вовсе не в том, что нам, православным, милее невзгоды. Просто окружающие нас проблемы часто требуют серьезных раздумий и заставляют ставить предельные вопросы. Именно они не дают нам утонуть в сонном уюте нашей повседневности.

автор: Марина Борисова

журнал «Фома»

Каналы АВ
TG: t.me/azbyka
Viber: vb.me/azbyka
Размер шрифта: A- 15 A+
Тёмная тема:
Цвета
Цвет фона:
Цвет текста:
Цвет ссылок:
Цвет акцентов
Цвет полей
Фон подложек
Заголовки:
Текст:
Выравнивание:
Боковая панель:
Сбросить настройки