Расшифровка встречи с читателями
Юродство зачастую связывается исключительно с Россией в бытовом сознании или с Русью, что в корне неверно, потому что сходные явления существовали в разных культурах — едва ли не во всех культурах — христианских, нехристианских; такого рода роль в обществе существовала. Всё, что происходит в мире, так или иначе соответствует определённым ролям, которые те или иные люди играют. Мы знаем, что в обществе всегда есть лидер, в обществе всегда есть шут, и так далее. То есть само по себе это явление не уникально, но юродство — это не просто шутовство, не просто эксцентрика, и это нужно понимать. Юродство — это особый духовный подвиг, и вот об особенностях этого духовного подвига мы с вами сегодня и поговорим.
Юродство — это не чисто русское явление, как я уже сказал, это так. Но наиболее ярким цветом оно процвело именно в России, и это тоже нужно понимать. Кто его знает, почему. Может быть потому, что русское ухо наиболее чутко к иррациональному, может быть, это относится к другим каким-то свойствам. Но юродство на Руси было делом распространенным, хотя, повторю, не исключительным. Как я уже сказал, юродство — это не просто эксцентрика, хотя эксцентрика могла включаться в поведение юродивого и чаще всего включалась. Юродство, если говорить коротко, это святость, которая хочет само себя скрыть. И поэтому юродство это не перфоманс, то есть внешне это может выражаться как перформанс, но это только пена над тем глубоким движением воды, которая идет под поверхностью. Это святость, которая скрывает себя, которая, если угодно, стесняется сама себя. Святой стесняется быть святым, святой стесняется своей славы, и он начинает юродствовать. Об одном юродивом говорится, что днём он смеялся над миром, а ночью его оплакивал. И как здесь не вспомнить знаменитое гоголевское о видимом миру смехе и невидимым миру слезах, потому что для Гоголя его служение было, если угодно, ну если не родом юродства, то явлением каким-то достаточно близким. Юродивый — это человек, порвавший с обществом. Заметьте: очень важная черта юродивых в том, что юродивые, как правило, не юродствуют по месту жительства, что называется, по месту рождения. Юродивый обычно уходит. Уходит из родного города, из родной страны. Может быть, вы не знали, но это очень интересно: многие, или ряд юродивых подвязавшихся на Руси, были иностранцами, они не были русскими. Это были немцы, например, люди из латинских стран. Толи их культура собственно была слишком для них серьёзна, то ли хотелось радикально сменить социум, но это люди, которые приезжали юродствовать на Русь из дальних пределов.
Юродству свойственно пренебрежение к телу. Юродивые ходили зимой босиком и летом тоже ходили часто голыми, ходили едва одетыми — причём, как вы понимаете, в условиях России это было совсем непросто — ходить босиком и ходить в одной рубашке, а то и без рубашки. Жизнь юродивых вообще была непростой. Юродивых били. Тоже ведь странно — при том, что на Руси всегда считалось большим грехом бить или убить юродивого, тем не менее, юродивых били и убивали. Может быть, этот парадокс только на первый взгляд, может быть, нечто очень запретное, запретный грех — он вызывает больше желание его реализовать, его сотворить. Поэтому юродивые были всегда биты — или очень часто, и при этом очень почитаемы. Вот такие парадоксы русского сознания.
Юродивый в чём-то сродни библейскому пророку, причём по нескольким пунктам. Ведь пророк — это в библейском смысле не только тот, кто предсказывает будущее. Если вы знакомы с текстом Священного Писания, вы помните, что пророки не только предсказывают — пророки обличают. И это едва ли не более важная функция пророка обличать, то, что называется «глаголом жечь сердца людей» — обличать грехи, обличать власти, обличать всё, что достойно обличения. Пророк это такой голос истины. И в этом смысле, конечно, роль пророка в русском Средневековье играли юродивые, которые и обличали, но и предсказывали будущее, как мы увидим позже. Наконец, юродивые были тем институтом, были той единственной, может быть, категорией населения, которая в Средневековье вообще могла выступать против. Время было непростое, Средневековье, и вспомним знаменитый сюжет, описанный, кстати, не только русскими источниками, но и иностранными, о том, как Иван Грозный — в общем, злодей, если называть своими именами всё, — он сначала разорил Новгород и двинулся на Псков, чтобы сделать точно тоже с Псковом, и по дороге он встретил Николу Салоса — юродивого псковского. Это было постное время, и Никола вдруг предложил ему кусок мяса. Иван возмутился и говорит: да как ты смеешь предлагать мне мясо, сейчас же Великий пост! А Никола ему отвечает: да ты людей ешь, что тебе мясо. Такое мог сказать только юродивый в средневековой Руси. И самое-то удивительное — после этого Иван повернул войска обратно в Москву, он не стал брать Псков, то есть он испугался, потому что это был глас Божий, и он это понимал. И кроме юродивого, такое сделать было абсолютно некому.
Я сказал два слова о сути юродства, самое краткое. А теперь я хочу, чтобы мы с вами обратились к текстам, которые повествуют о юродивых, потому что текст — это то, чем занимается филолог, и я хочу, чтобы вы просто немножко послушали этот замечательный язык и эти замечательные выражения, которыми юродивые описываются. Где описываются преимущественно юродивые? Конечно, в Житиях. К сожалению, мало кто знает, что такое Жития по сути — это я заключаю из вопросов, которые мне задают часто из рецензий. Считается что Жития — это нечто скучное, это такие, в общем, этикетные жизнеописания, сухие, сплошь с ног до головы церковные, малоинтересные. Это глубочайшее заблуждение. Если в средневековой литературе мы найдем этот захватывающий сюжет — это в первую очередь Житие, то есть любой современный детектив меркнет в сравнении с хорошо написанными Житиями. Поэтому надо сразу же отказаться от того странного представления, которое часто ни на чём не основано, той мифологии о скуке Житий — это захватывающие тексты. Когда мне приходится читать студентам лекции, я всегда говорю: читайте Жития, это более захватывающее чем «Гарри Поттер». Я призываю и вас Жития почитать.
А сейчас мы, может быть, вместе поговорим об этих Житиях. Сейчас мы вспомним об основных фундаментальных качествах юродства, и будем смотреть, как это выражается в Житиях. Прежде всего о Житиях, что это за тексты. Одно из распространенных мнений о Житиях, что они похожи друг на друга текстуально. Правда это? Да, это правда. Даже в советское время это было частью пропаганды — что Жития — это ложь, поскольку одни Жития повторяют другие. Это действительно так — в целом ряде случаев Жития повторяют прежние Жития. Почему так? Да потому, что сознание средневекового человека было устроено совершенно отлично от нашего. В Средневековье нет понятия плагиата, и в Средневековье была ситуация, которую выдающийся немецкий византинист Карл Крумбахер описал как «литературный коммунизм». Что нравится в чужом тексте — то и беру. Почему это? Да потому, что было стремление к совершенному тексту. Этот текст создавался из хороших текстов, но он должен был быть ещё лучше, чем прежний хороший текст. Если человек встречает хороший текст — почему же его не использовать. Лучше это или нет? — Нет. Обман это или нет? Нет. Почему? Да потому, что автор, как правило, даже не подписывался. Это не было предметом его авторской гордости, он не получал за это денег, однако если учесть, что большинство средневековых текстов анонимны, то понятно, что ни о каком плагиате речи быть не могло.
Почему же одни тексты заимствовали из других, и как это происходило в Житиях. Допустим, о человеке известно очень мало, а Житие нужно написать. Собираются канонизировать того или иного святого человека — того, кого святым считает молва, считает народ. О нём собирается сведений, и вот сведений о нём недостаточно. И когда начинают писать Житие, берут текст Жития его небесного патрона. Допустим, Кирилл Кожеезерский — о нём известно меньше, — берётся из Жития Кирилла Белозерского или Кирилла Иерусалимского. Небесный патрон — обычно это тот, кто носит то же имя, соименный святой. Ложь это? — Нет, это не ложь. С точки зрения средневекового человека, люди, уподобленные в имени, они употреблены в судьбе, в умонастроении, в жизни своей, и даже, наверное, в поступках. И используются не только соименные Жития — используются Жития тех святых, которые вели примерно такую же жизнь, или их подвижничество было такого же рода как подвижничество того, кто описывается в Житии. Нужно хорошо запомнить, что литература средневековая не сочинялась, не было сочинителей — точнее сочинялась в средневековом смысле, потому что сочинять в средневековом значении означало составлять. Литература Средневековья — это литература ножниц и клея, когда из одних фрагментов текста создаются другие. И вот если мы вернемся к юродским Житиям — Житиям юродивых, мы увидим, что для Житий юродивых существовало два основных образца. Это Житие Симеона Эмесского и Андрея Юродивого. Эти переводные Жития были переведены с греческого. Это первые и главные юродские Жития, которые оказали влияние на русские юродские Жития. Что значит «оказали влияние на Жития» — они не просто оказали влияние на тексты. Юродивый русский, прочитав эти Жития византийских юродивых, вел себя соответственно этим Житиям. То есть, понимаете, это подражание не в тексте, или не только в тексте — это подражание в жизни. Человек вел себя так, как должно вести. Причём это доходило до степеней крайних. Допустим, это не только юродская черта. Если кто-то читал мой роман «Лавр», о котором мы только что говорили, «Лавр» оканчивается тем, что он велит привязать верёвку к ногам и влечь его в дебрь болотную на съедение зверям, чтобы не было больше на свете даже его тела, которым он согрешил. Вот это, казалось бы, совершенно экстремальное поведение, и такое невероятное какое-то отношение к телу. Казалось, что может быть это выдумка человека, который сам к этому пришел — ничего подобного. Вот то, что я описал в «Лавре» это не очень, может быть, частое, но довольно частое явление в Средневековье, причём не только в русском, но ещё и в византийском. От пренебрежения к своему телу некоторые святые завещали их бросить просто в лесу, бросить в болоте. Если византийские и, допустим, египетские святые завещали бросить в пустыне тело, то пустынь на Руси, как известно, нет — пустыню в русских текстах заменяет болото.
Очень важно отдавать себе отчет в том, что и литература Средневековья и поведение Средневековья чрезвычайно традиционны, они следуют той или иной традиции. Точно также русские юродивые следуют традиции, заложенной юродивыми византийскими, и, в первую очередь, Симеоном Эмесским и Андреем Юродивым. Например, Прокопий Устюжский в мороз, подобно Андрею Цареградскому, ложится спать с собаками, он греется от собак, и там есть такой момент, когда собаки уходят, он говорит, что насколько же я отвратителен, что даже собаки не хотят рядом со мной лежать. Или, допустим, когда юродивый собирает милостыню, а потом отдает ее нищим — это есть в Житиях древнего юродивого, но это повторяет Сольвычегодский юродивый Иван Самсонович, и причём это не просто, так сказать, бессознательное подражание определенным образцам, но служба Василию Блаженному говорит: уподобися премудре Василие всеми нравы и обычаи Симеону юродивому Христа ради. Но подражания образцам существуют не только в отношении византийских юродивых — гораздо в большей степени русским юродивым, более поздние юродивые подражают юродивым более ранним. Допустим, об Иоанне Устюжском агиограф пишет бывшему подражателю Блаженного Прокопия, то есть Прокопия устюжского. А кстати, Прокопий Устюжский был, судя по всему, немец. Прокопий Вятский подражает Андрею Цареградскому, Прокопий Устюжский — Василию Блаженному, Максим Московский именуется в службе не только последователем Андрея Юродивого или Симеона Эмесского, а говорится там: с юрод явися изволение отче и оному дивному Андрею последователь ревнитель быть дивному Симеону и вторым Твердисловом. Исидор Твердислов — юродивый, подвизавшийся на Руси, тоже бывший иностранцем из пряжских земель. Вторый Твердислов на Руси показася отче Максиме, покровенно тело им. Иоанн Большой Кабак просит похоронить его у Василия Блаженного, например, и так далее. То есть мы видим, что существуют понимание и осознание юродивыми себя в традиции, в юродской традиции. Это не такой вот взрыв какой-то пассионарный или не какая-то фантасмагория, появляющаяся из ниоткуда. Юродство имело на Руси и в Византии свою глубокую и долгую традицию. И эту традицию осознавали не только авторы Житий, но и сами юродивые.
Как я уже говорил, важен мотив ухода из дома и странничества. Юродивый покидает свой дом. Вы знаете, может быть, чисто по-человечески, психологически это понятно. Трудно быть юродивым там, где тебя там знают нормальным. А почему так? Да потому, что подвиг их в основе своей по сути очень похож — в нем есть свои отличия, — но это также уход от мира. Только преподобный уходит от мира в монастырь и скрывается от него, а юродивый уходит от мира другим образом. Он вроде бы остаётся в миру, но он не принадлежит этому миру. Сумасшедший не принадлежит социуму, он уходит от того мира, где он жил — от мира своих родителей, своей семьи, но к тому миру, в который он приходит, он не присоединяется, он существует вне его, он для них ненормальный, он сумасшедший, он урод — юродивый — это слово «урод». То есть он тот, кто не в ряду со всеми, и в этом отношении подвиг юродивого — это такой же уход от мира, как подвиг монахов-отшельников. И неудивительно, что жизнеописание монашеские очень напоминают жизнеописания юродивых.
Как я уже говорил, подвиг юродства — это подвиг сверхзаконный, То есть это, то чего не требует самый строгий устав, это то последнее, что человек может отдать Богу, это выше того, что человек отдает Богу свое тело — он отдаёт свою личность. Это последнее, что он может подарить Богу. Вот на это идёт юродивый, и поэтому подвиг сверхзаконный. Надо сказать, что в сочетании двух подвигов — отшельничества или монашества и юродства — они не противопоставлены. Более того — монах может юродствовать, были и юродивые монахи. В частности можно вспомнить об Исаакии Печерском, о котором повествует Киево-Печерский патерик. Человек Исаакий, который прославился среди братии своей праведной жизнью, начинает юродствовать. Почему? Он боится, что «слава от человек», как говорит Житие, не даст ему славы от Бога. И вот чтобы избавиться «славы от человек», как говорят Жития, «бежа славы от человек», святой начинает юродствовать. Вот как говорит об этом Киево-Печерский патерик. Един же повар также бе именем тем Исаак Ильич и рече посмеяся (там два Исаака было — один повар, а другой Исаак, который служил на поварне, вот этот юродивый), и повар говорит Исааку посмеяся. Исаакие, воно сидит вранче, иди ийми его (вон черный ворон сел на окно, он говорит: пойди, возьми ворона — это просто была такой шуткой.) Он же (то есть Исаакий юродивый) поклонися доземля и шед я врана и принеси его перед всеми повары. То есть а он поклонился, подошел к ворону, взял его и принес. И все онемели. И ужасошася (ужаснулись) вси о бывшем и поведаша игумену и начата братиа оттоле честити его. Исаакий же, не хотя славы человеческия, нача уродство творити и пакостити нача: ово игумену, ово же братии, ово мирьскым человеком. Друзии же и раны ему дааху. И нача по миру ходити и тако уродся сътвори…
Допустим, Жития Арсения Новгородского. Проведя в праведных трудах около пяти лет, Арсений заслужил особый почет окружающих, которого решил избежать, скрыв свои добродетели под маской юродства. И в таковых подвизях пребыв святый сей до пятилетнего времени в ня же лета не моглоша утаитися добрыя его детели (это добродетели). История слов: «добрыя детели» — стянулось потом в «добродетели».
Что для юродивых важно и что их объединяет с преподобными, то есть со святыми монахами? Это то явление, которое в западном богословии называется Imitatione Christi — подражание Христу. И юродивый, и преподобный — они подражают Христу, и это, собственно говоря, их важнейшая задача. То есть — я опять повторяю рефреном — юродство это не ёрничество, это не шутовство, просто само по себе это подражание Христу, которое не хочет быть узнанным и увиденным. Вот в службе Василию Блаженному говорится: егда найдя на тя божественное рачение Василиечудне тогда мирскими тешу трясе усердно последова Христу скорбным и тесным путем шествуя. Но уподобляется юродивый не только Христу — он уподобляется ангелам. И здесь тоже — вот я опять ставлю это ударение — заметьте, юродские Жития очень похожи на Жития преподобных. Вот это удивительное явление, которое нужно хорошо запомнить, потому что подвиги их по сути своей очень близки. Есть очень известное определение монашества. Монах — это земной ангел небесный человек. Земной ангел и небесный человек — так определяются монахи. И вот также определяются юродивые. Сравнение с ангелами — это очень частое определение юродства. Это ещё византийская формула «земной ангел, небесный человек». Вот это то, что опять-таки западная наука богословия называла «imitatio angelorum» — имитация ангелов, подражание ангелом. Так вот в службе Арсению Новгородскому говорится: кто не твоя преблаженне подвиги и воздержания может исповедати, премудрее отче Арсение, небесный человече, земный ангеле. Опять-таки чисто монашеское определение дается юродивому. Ту же формулу в этом контексте находим в службе Василию Блаженного: преставися к вечным обителям и быв еси земный ангел и явися небесный человек.
Теперь особый пункт, о котором мы говорили, и который я тоже хочу проиллюстрировать текстами Житий — это так называемое томление тела. То есть презрение или, как иногда говорили, удручение тела, томление тела. Житиям юродивых, как и Житиям святых монахов, преподобных, свойственна аскеза, свойственно вот это самое томление тела. Аскеза юродивых в целом традиционна, она примерно такая же, как аскеза монахов. Они изнуряют себя постом, носят на теле кресты и вериги. Вот, например, Иоанн Большой Колпак носил железный колпак, носил вериги в два пуда и на срамных местах он ещё сделал себе медные кольца, чтобы бороться с похотью. Как юродивые, так и преподобные носили власяницы, которые ужасно царапали тело — к ним невозможно было привыкнуть, это вообще очень грубый материал такой, с острыми нитями, которые увечили тело. Еще для Северной Руси свойственный момент — это комары. То, что к несчастью, потом превратилась в пытку на Соловках, в концлагере, когда человека ставили на ночь на «комарики», как это называлось, и на утро он умирал просто — из него выпивали всю кровь комар за ночь. A в Северной России комары — это страшное бедствие. Так вот святые удручали свою плоть тем, что раздевались до пояса или целиком, и ночью шли на болото. И на утро их находили без сознания и просто приводили в чувство. Но только так человек мог победить свою плоть, ставя себе такую задачу.
А вот в Житии Иосифа Заоникиевского в практику вошло временное юродство в стенах монастыря. По том приснопоминаемый Иосиф благоуродство приим и начат в пазусе своей камение носити, овогда песок и персть носити ухищренно. То есть за пазухой своей он начал носить землю и камни. Тело свое удручая и в мразнощный в той часовне трудяся. И на тело свое власяницу неявленно воздеже (то есть он под одеждой надевал власяницу, чтобы никому не было видно, что он носил власяницу), от еяже остроты вси видеша по ногу его капли крови на землю непрестанно течаху. То есть власяница этими своими острыми шипами так ранила тело, что поняли что, он носит власяницу только потому, что увидели, что на его ногах кровь, которая капала с его тела.
А ношение камней и ручная работа, конечно, напоминает нам знаменитую петербургскую юродивую Ксению Блаженную, которая по ночам заносила кирпичи на леса строительные, чтобы днем строители могли продолжать на работу над строительством церкви Смоленской Божьей Матери в Петербурге. Будучи традиционной, обычно аскеза иногда имела и нетрадиционные формы. Например, юродивый Иван Самсонович Сольвычегодский — Он выщипывал по волоску себе бороду. Это, в общем, тоже было одной из средневековых пыток, и он сам себе эту пытку придумал, и, как говорит Житие «иную досаду творяше телу своему, множицею бо исторгану браду свою являше до толика, яко и власу ни единому являтися» (что не было ни одного волоса) «еще же и лица своего плоть сщипаше до язв кровных своими руками» (даже с кусками мяса он вырывал бороду). И тако мучи себе Бога ради, томя плоть свою. Человек выщипывал свою бороду — а быть без бороды средневековому человеку было неприлично. Мы можем это понять, как страдали бояре, которых Петр лишал бороды, когда боролся со Средневековьем, они говорили, что наши лица голы. Зрелому человеку появиться на людях без бороды было все равно что появиться без штанов. В Житии Арсения Новгородского рассказывается о том, как Арсений, если риза у него уже совсем прохудилась, он доставал где-то лоскутки, подшивал те места, которые прохудились, и его риза состояла из сплошных латок. И агиограф очень образно выражает эту мысль — он описывает, настолько плохой была риза Арсения Новгородского — так вот он такой образ использует, что если бы его ризу бросить в Новгороде на торгу, и она лежала бы три дня посреди торга, то всё равно бы никто ее не поднял. А если мы учтем, что в Средневековье одежда значила очень много — одежды у людей было мало, одежда была дорогой — одежда и питание — то можно понять, насколько плохой была риза Арсения.
Еще один пункт. Это безмолвствование. И святые юродивые, и святые монахи часто безмолвствовали. Безмолвствование могло иметь разные формы. Из русских святых, из русских юродивых, к молчальникам в определённой степени может относиться, например, Михаил Клопский. Он не был молчальником в прямом смысле, но когда его что-то спрашивали или когда ему что-то говорили, он просто повторял последние слова вопроса или последние слова сказанного ему. Больше он не говорил ничего. Вот как о Василии Блаженном сказано: в народе живый безмолвствуя, яко в столпе пребывая, хранения положи устом свои молчании не глаголаше яко безгласен. О Прокопии Вятском как сказано: речи его никтоже уведе, токмо в молчании пребывая. А вот о Симоне Юрьевецком сказано вот как (это я тоже использую в романе): его нашли в лесу, он ничего не говорил точию имя свое часторечением, якоже обычай бывает изумившимся, извещая, Симона себе именоваше. Вот это красивое словечко «часторечение» — «часторечением извещаше» — он говорил: Симон Симон Симон — это единственное, что он говорит. Я это словечко даже вставил в роман, оно очень красивое такое — часторечение. Это тоже была форма безмолвствования. Кстати говоря, по выражению Александра Михайловича Панченко, безмолвие — это идеальный язык юродивого. Собственно говоря, всё, что он хотел сказать, он говорил своим поведением. Например другой юродивый — Иван Самсонович Сольвычегодский — он молчал, не отвечая на обращенные к нему вопросы, или, как говорит Житие: иногда недаразумные речи глаголаше, елико их не можно разуметь.
Еще очень важный пункт, который объединяет юродские Жития с преподобническими — это мотив того, что святой не имеет ничего, кроме своего тела. Вот это часто подчеркивается — что у святого только и было, что его тело, больше он ничем не обладал. И вы знаете, что удивительно совпадают юродские Жития с преподобническими даже там, где они, казалось бы, не могут совпадать. Кстати, вот про роман немножко — как комментарий к роману встрою: в романе описывается у меня пострижение. Как проходило пострижение? Постригающий просил подать ему ножницы — подстригаемый подавал ему ножницы, и постригающий ножницы ронял и говорил: подай мне еще раз ножницы, тот ему подавал ножницы, и так проходило три раза — чтобы все присутствующие убедились, что человек подстригается добровольно, а не по принуждению. И вот на третий раз, когда подстригающий получал ножницы, он состригал часть волос с головы будущего монаха или схимника — есть два типа этого события; и он говорил, чтобы с волосами упали «долу влекущие мудрования» — то есть те мысли, которые влекут вниз — долу влекущие мудрования. Удивительно, но этот топос используют и Жития юродивых, хотя, казалось бы, юродивые, как правило, не подстригались. Но как это делается-человек решил юродствовать, и он сбрасывает с себя одежду, он ходит нагим, и Житие его говорит: и вместе с одеждой упали долу влекущие мудрования. То есть сбрасывание юродивым с себя одежды равноценно сбрасыванию вот этому волос при пострижении, почему и называется «пострижение в монахи». И юродивые, и преподобные умирают для мира — мы уже говорили об этом, это формулируется древнерусскими текстами как «умертвие в миру» или «умертвие мирови». Это один из характерных топосов преподобных, которые мы встречаем уже в Житии Феодосия Печерского, когда мать, узнав, что он принимает монашество — Феодосий, — начинает плакать о нём как о мертвом, и часто о монахах их родители, их родня, плакали как о мертвых, потому что они понимали, что из того мира — мира живых, мира в привычном смысле, монах уходит навсегда. Это начинается инобытие этого человека, он ещё живет как бы, но для мира он умер, причем умер настолько буквально, что действительно плакали. Потому что этот человек принадлежит уже не людям, не родне — он принадлежит только Богу. И вот эта фраза «умертвие миру» — она касается и юродивых, потому что когда юродивый начинает юродствовать, он умирает для мира. Как мы уже говорили, он умирает для мира — того, в котором он родился, из которого ушел, но уже не оживает для того мира, в который он пришел — в новый социум, он существует только в духовном мире, он существует только для Бога. Был такой святой Стефан Галичский — Степан Трофимович Нечаев — он оставил уникальное письмо — прощальное письмо своей семье. Таких писем больше нет. Уходя юродствовать, он оставил удивительный совершенно текст — он пишет своей матери Евдокии, жене Акилине. Письмо Стефана — это как бы прощальный завет умирающего, он пишет это письмо и называет все время себя мертвецом, а мать при этом голосит над ним, как над покойником. Стефан заявляет о смерти мирянина и рождении юродивого. Вот как он пишет (и тут он пишет, кстати, совершенно так, как говорят уходящие в монашество): аще и телом отстаю от вас, но духом всегда с вами есмь, и попечение имея о вас, дабы избавил нас Бог от искушения люта. Аще и телом отстоя от вас, но духом с любовью касаяся ног ваших, прощения прошу от коеждого и до последнего. Он просит прощения у всех, и говорит о том, что он умирает для мира.
Подведу краткие итоги — в чем был пафос моего сегодняшнего выступления о юродивых. В том что юродский подвиг — это подвиг своего рода монашеский, и это не размышления исследователей — цитируя многочисленные прекрасное древнерусские тексты, я вам показал, что древнерусский человек юродство воспринимал как род монашества, и поэтому мне иногда после лекции о юродивых говорили: А вот таки это перформанс — это юродство или нет? Там же есть элементы юродства. Я говорю: да, элементы юродства есть, но это самый незначительный элемент юродства, собственно говор эксцентрика. И в общем, это действительно можно уподобить пене над глубоководным каким-то движением. Если этого движения нет, то остается только пена, а пена может быть разного происхождения, и ничего в ней специфически юродского нет. Знаете, парадоксы юродства мнимые — всё что кажется странным, в юродстве оно легко объясняется, если войти в логику юродства. Например, юродивые целуют стены одних домов в которых живут неблагочестивые люди или развратные, гладят эти стены домов и бросают камнями в стены домов, где живут люди праведные, благочестивые. И выясняется, что это не случайно. Потому что юродивый целует и гладит тех ангелов, которые изгнаны из этих домов и не могут находиться в этих домах — юродивый с ними разговаривает и просит их всё-таки побыть здесь, не уходить и посмотреть за этими людьми, и, может быть, помочь им. А камнями он швыряет в бесов, которые не могут войти в дома людей благочестивых и живут возле дверей, потому что в доме человека благочестивого бес жить не может.