Собор под звездами

^ Часть I

^ Глава 1

…Послушайте, ребята,
Что вам расскажет дед.
Земля наша богата,
Порядка в ней лишь нет.
А эту правду, детки,
За тысячи уж лет
Смекнули наши предки:
Порядка-де, вишь, нет…
…Ходить бывает склизко
По камешкам иным.
Итак, о том, что близко,
Мы лучше умолчим….

Алексей Толстой

Суббота, июнь 2005 года, С.-Петербург

Хорошо, когда у тебя есть дом. А уж роскошный ли это особняк, квартира в городе или покосившаяся от времени избушка на окраине деревни – уже вопрос количества и качества. Главное, что он – есть. Есть то место, куда ты можешь возвращаться со своими радостями и невзгодами. Куда можешь приглашать друзей. Где можешь набраться сил после изматывающего дня. Дом, который отделяет тебя от быстротечного, и – чаще всего – безумного мира. Дом, где все устроено тобой и для тебя. Дом, где тебя ждут, или, наоборот, где ты можешь скрыться от всех. Дом, о котором вздыхал еще старик Хайям: «О, если б каждый день иметь краюху хлеба, над головою кров и скромный угол, где бы, ничьим владыкою, ничьим рабом не быть – тогда благодарить за счастье можно небо» …

У Сергея Онисина тоже когда-то был дом. Много лет назад, его родители – военные специалисты – получили распределение на базу в Литве, в местечко, под названием Плокштин. Там он вырос, окончил училище МВД и получил должность оперативного уполномоченного в рижском УВД. А дальше было до банального просто. Горбачев и Ельцин весело и умело развалили Союз, взвалили вину друг на друга, и удалились со страниц истории в строгом соответствии с формулировкой Шиллера: «Мавр сделал свое дело, мавр может уйти». А порубленный на республики Союз начал учиться жить «по частям» И «учеба» эта была не легкая. Латвия первая вышла из состава СССР. И, наслушавшись стенаний западных пропагандистов о «тюрьме народов», для начала впала в крайний национализм. Лишившись финансирования как со стороны России, так и тут же утратившего к ней всякий интерес Запада, страна стала деградировать как экономически, так и демографически. С 1991 года было принято решение считать гражданами страны только родившихся на территории Латвии до 1941 года, а так же их прямых потомков. Все прочие автоматически превращались в «не граждан», со всеми вытекающими отсюда правами и возможностями.

Как отличному специалисту, да еще и профессионально занимающемуся единоборствами спортсмену, Онисину поначалу предложили возглавить (а проще говоря – создать из ничего), один из батальонов «Земессардзе» – военизированного подразделения минобороны. Он преподавал у учебном центре города Цесис, но вскоре сверху начали давить, требуя пройти натурализацию. В связи с «особыми заслугами» эта процедура могла стать для него не такой уж и сложной, но… Происходящее вокруг как-то… угнетало. Разделение людей на категории булгаковской «первой и второй свежести» везде малопочетно, а уж у русского офицера, чьи предки воевали с нацисткой Германией и вовсе вызывало неприятные ассоциации. И Онисин решил возвращаться в Россию. Однако, и здесь все оказалось не так уж просто. Страна, прошедшая двенадцати бальное «перестройкатресение», кардинально изменилась, но одно осталось неистребимым: четкое и монументальное расслоение на «государство» и «Родину» … Со времён крепостного права, появилась в России одна болезненная, как неправильно сросшаяся кость, особенность: население страны жило своей жизнью, власть – своей. Были они практически не совместимы, друг друга не понимали, и – чего уж греха таить?! – активно недолюбливали. После «перестройки», когда разделение на богатых и бедных вновь приблизилось к уровню приснопамятного крепостного рабства, это отчуждение вновь стало для страны болезненным. И те, и другие, мечтали о взаимной замене друг друга… Как ни странно, но у малочисленной группы «властьпридержащих» шансов для этого было больше. Рабочих они предпочитали набирать из эмигрантов, на которых тратиться не надо, а если какой-то безумец посмеет заикнуться об условиях труда или уровне жизни, то с доступной двадцать первому веку скоростью, отправиться обратно в свой Узбекистан-Казахстан – Белоруссию. А вот миллионам «русскоязычных», возмечтавших после развала СССР вернуться в «родные Палестины» вид на жительство давать не спешили. Впрочем, русофобии в этой мерзости не было: в любой стране мира в последнюю тысячу лет, власть мечтала, что бы народы: а) – паслись и б) – паслись молча. Странно только, что стоило каким-то чудом кому-то из «народа» подняться во власть, как он тут же забывал о причинах своей былой ненависти к «проклятым толстосумам» и занимал позицию диаметрально противоположную. Дураки связывали этот парадокс со «всемирным заговором», набирающих во власть лишь своих, хитрые уверяли, что они справятся лучше предшественников, романтичные шептали о «вампирской инициации новообращенных», а умные… они могли бы в тысячный раз напомнить о том, что законы должны быть высечены в бронзе и обязательны для всех, о социальной справедливости и о том, что государство это не сарай, который можно бесконечно перестраивать, а, скорее, дерево, за которым надо ухаживать и оберегать поколением за поколением, но уж больно не хотелось повторять одно и тоже, подобно попугаям…

Как бы там ни было, но благодаря этой ситуации Онисин и оказался на тонкой льдине ограниченных возможностей посреди двух берегов. Устроиться на приличную работу даже такому специалисту как он, без гражданства было невозможно. Бешенные цены на жилье заставляли ютиться в крохотной комнатушке на окраине Петербурга, а шаткое положение и неопределенность погружали во все большую тоску и депрессию. Разумеется, были у него в Петербурге и дальние родственники и столь же «дальние» друзья, но существенно повлиять на сложившуюся ситуацию они не могли. И кто знает, куда бы повернула судьба, если б не звонок старого сослуживца. Их отцы вместе заканчивали училище и вместе были распределены в Литву. Дружили семьями. Хотя отношения у Сергея с отпрысками Гуриных – Дмитрием нельзя было назвать дружескими. Дима Гурин был из тех, кого в народе называют «слишком ушлыми» и любое общение с ними почему-то заканчивается значительными потерями в финансах и репутации. Еще в Литве он проворачивал свои небольшие коммерческие дела, именовавшиеся в ту пору «спекуляцией» и «фарцовкой», а уж во время «перестройки» и вовсе стал одним из тех, кто чувствовал себя в переходном периоде, как рыба в воде. Больших денег или положения не добился – серьезные люди прекрасно видели, с кем имеют дело, и близко к себе не подпускали, но на ногах он стоял твердо. По приезду в город, Онисин встречался и с ним, но, оказалось, что Гурин занимается довольно экзотическим «бизнесом» – контролирует (а точнее попросту отбирает львиную долю прибыли) петербургских нищих. Какие-то «большие люди» (Онисин так и не понял – чиновники это были, милиция или бандиты), оказывали поддержку и «бизнес» Гурина приносил весьма ощутимые плоды. Несколько станций метро, пара рынков, вокзал и две-три церкви были заповедниками его охоты. Он сам подбирал для этого попавших в безвыходное положение бедолаг, держал их в ежовых рукавицах и о размерах своих доходов не говорил даже родственникам. «Даже если б я взял тебя к себе замом, – сказал тогда Гурин. – ты же у нас «идейный» … или как это? Брезгливый… Сам не пойдешь… Там ведь надо кулаки в ход пускать через день. С этой публикой иначе нельзя… Сможешь? То-то… Так что – извини, но…» И вдруг этот звонок с предложением о встрече и намеком на решение всех проблем. Онисин хорошо знал бывшего сослуживца и к его «предложениям» относился с опаской, но… Положение становилось все хуже и хуже, а силы продолжать борьбу за выживание были уже на исходе…

В кафе Гурин широким жестом сделал немалый заказ и без долгих прелюдий перешел к делу.

– Вот, взгляни, – положил он перед Сергеем старую фотографию, изрядно потертую и осыпавшуюся. – Что скажешь?

На фотографии был увенчанный орденами священник, важный и седобородый.

– Странное фото, – признал Онисин. – Орденов как у моего деда – полная грудь… Но дед от Питера до Берлина с боями дошел, а откуда ордена у священника? Это же «Анна» и «Владимир»? Я в степенях не разбираюсь… Боевой батюшка был… По дате – конец 19 века, значит – война с Турцией… И что?

– На обороте читай.

– Тут все практически стерто… Надо восстанавливать… Полагаю, у тебя уже есть перевод. Давай, не заставляй глава портить.

 Гурин усмехнулся, достал из кармана листок и прочитал:

– «В день башни, вещающей Риму и галлам,

Встань там, где укажет То, Что Хранит,

И облаченье жены Откровенья

Сокровищем храма тебя одарит»

– Какое-то напутствие церковное? Фольклор? – предположил Сергей.

– Нет, брат, все интереснее… Куда интереснее! – азартно заверил Гурин. – Несколько дней назад приехал в наш город молодой олух откуда-то из глубинки. Дед его был сторожем в монастыре и дружил с каким-то монахом. Монах этот, еще во времена царя Гороха, служил при воинском соборе и помогал прятать от большевиков сокровища. Тогда он был то ли священником, то ли диаконом – я так и не понял. Главное, что был молодой, полный сил, и сумел выбраться из страны. Остальных большевики расстреляли. Клад они где-то надежно замуровали, а местоположение зашифровали на обратной стороне этой фотографии. После войны священника того выдали комунякам и отсидел он в лагерях больше чем служил до этого. Времена были такие… Суровые. Но дед оказался крепкий, выжил, клад не выдал, после заключения перебрался в монастырь под Москвой, и только перед самой смертью, открыл тайну товарищу, прося передать фото тем, кто будет служить в соборе, когда тот откроется. То ли мечтал, то ли и впрямь прозорлив был, да только через год после его смерти началась «перестройка» и собор возвратили церкви. Но у старика-сторожа, к тому времени, уже отнялись ноги, и сам поехать он никуда не мог. Отдал фото вместе с накопленными на поездку деньгами внуку-раздолбаю. А тот, попав в большой город, для начала исползал все злачные места и в собор приехал когда служба уже закончилась и все разошлись. Поезд его уже готовился к отправлению, денег не осталось, в общем, подставил деда раздолбай… Но один из моих «орлов», по счастливой случайности, на скамеечке с друзьями дневное подаяние усердно пропивал. Увидел бегающего вокруг собора в панике клоуна и подошел лишнюю денежку срубить, от ему и рассказал о своей проблеме: так мол и так, надо кое что передать, поезд уже «под парами» стоит, домой хочется, а нагоняй от деда получать не хочется. Ну, мой – опытный «разводчик», пообещал за пол литра передать что угодно кому угодно. Мол, всех знает, как родных, чуть ли не сам служит, в общем, забрал у дурака и фото и пол литра. А алкаш мой, хоть и до цирроза допился, но ума хватило мне позвонить. Я приехал, глянул… И запищала моя интуиция как тот металлоискатель. Нюх у меня на деньги, Сережа, как у гончей – на зайца. Алкаша своего, что б языком не трепал, я на другую «точку» перевёл и запретил сюда даже нос показывать. За усердие еще пол литрами наградил… С него и хватит… Ну, а нам осталось аккуратненько золото-бриллианты из собора изъять, и, подобно тому Робин Гуду, разделить между бедными, но достойными… то бишь – между нами…

– А я-то тебе для этого зачем?

– Не был бы нужен – сам бы все сделал. Есть несколько загвоздок… Большевики этот собор в конце тридцатых закрыли, потом под свои нужды переоборудовали как могли. Потом – война, опять рушили – ремонтировали… Потом забросили. В запустении долго стоял, «без окон без дверей» … Сейчас церковь восстанавливает, но за все это время тайник не находили – я узнавал. Даже работяг, что на стойке работают, мои люди аккуратненько проверяют – мало ли кто что нашел и делиться не пожелал, но… Видать, хорошо тайник сделан. Ты эту громадину видел? Двести лет назад самый большой собор России был, представляешь, сколько там тайников можно устроить? Может, в стену вмурован, может под каменными плитами, может, в подвале, может, под куполами, может, в дымоходе или в паперти… Шифр ты сам видел – с наскоку не разберёшься. Я показывал его одному надежному человечку, знакомому с церковной тематикой… Кое какие догадки есть, но тебе сейчас о них говорить не стоит, что б на ложный след не навести ненароком. Церкви, Серега, они не все одинаковые, везде свои особенности. Убранство там, названия пределов, прочие непонятные штучки… А записка эта, явно привязана к конкретному месту в конкретном соборе. Отсюда вытекает, что кое какую работу проделать еще предстоит. И предстоит тебе туда устроиться, все разузнать, во всем разобраться, восстановить все по деталям – как было до революции и на момент сокрытия клада – и, место это отыскать…

– Да как же я туда устроюсь?! – опешил Онисин. – Кем?! Где я, и где церковь?!. Нет, я, конечно, предполагаю, что Бог, может быть и есть, но… Я же родился и вырос в Союзе, родители – военные, сам служил… Я муллу от делай-ламы не отличу…

– Придется поднапрячься, брат, – твердо сказал Гурин. – Уж ради этого стоит поднапрячься. Ты даже не представляешь – что на кону. Собор этот был одним из знаменитейших в России. Покровительствовали члены императорской семьи. Для измайловского полка лично Николаем Первым построен и князья шефами полка за честь называться считали. Подарки дарили богатые. Представляешь, какие богатства там хранились?! Эрмитаж! Лувр! Форт Нокс! И припрятали они, наверняка, самое ценное: всякие камешки, брюлики – изумруды… Антиквариат… Это сотни тысяч долларов, а может, и больше… И дам я тебе за труды аж целую десятую часть.

-Дима, но все это… не мое. Я в этом ничего не понимаю… Это как сапожника просить пирог испечь.

– Смотря сколько сапожнику за труды заплатить, – возразил Гурин. – Хорошо отстегни – он и обучиться и такое приготовит, что лучшим рестораторам не снилось… Ладно, уговорил – четверть от найденного даю! И буду доплачивать тебе каждый месяц на карманные расходы и всякие там архивные изыскания-консультации. Зарплаты у работающих в церкви, мягко говоря, невеликие. Они же там все фанатики, им деньги – второстепенны. А мы с тобой приоритеты правильно понимаем. Рассуди сам: получишь большой куш – все свои проблемы одним махом разрешишь. Захочешь в России остаться – сунешь чиновникам на лапу, и они тебе не только за два дня паспорт выдадут, но еще на серебряном блюдце вынесут со стопкой водки и вприсядку. Коррупция, она, брат, для людей с деньгами существует. Закон – для лохов… А захочешь: с такими деньгами тебя в любой стране мира как родного примут. Что ты теряешь? Жить тебе негде. Нормальную работу без прописки не найдешь. А на случайных заработках долго не протянешь. Вид-то у тебя, братец, далеко «не ахти» стал. Видно, что укатали сивку крутые горки. А это – шанс! И, если вдуматься, даже для такого моралиста как ты, это не «капкан» для совести. Что мы плохого делаем? Мы ведь собор не грабим… Хотел бы я посмотреть на того идиота, которому подобная мысль в голову придет. Мало того, что у них связи немалые – я видел, КАКИЕ люди в собор этот приходят, так еще недавно сам Президент им древнейшую икону подарил. А значит, собор у него в памяти остался, и, если что… Я, за деньги многое могу. Очень многое. Но Президента нервировать как-то не готов…А мы с тобой просто аккуратненько изымем то, о чем давно все позабыли. И, если судьба нам улыбнется, о чем никто и никогда не узнает. Ты поработаешь, освоишься, во всем разберёшься – ты у нас дотошный! – и… Бинго! Работать нам больше не придется. Если только для собственного удовольствия.

– И как я туда устроюсь? Кем?

– Ты, сынку, слухай папку. Папка умный, папка все придумал, -самодовольно сообщил Гурин. – Был там у них один сторож, до вина больно падкий. Так я ему за последние два дня такой праздник для души устроил… Исключительно из абсента. Абсент – стука сама по себе опасная, а уж в таких дозах, как сторож тот потребляет, и вовсе галлюциногенная. Бедняга так чудить начал, что его в срочном порядке отстранили – и это ему еще повезло. Сейчас место свободно. Завтра с утра, надеваешь парадный мундир, или что там у тебя из приличных вещей осталось, и, весь такой бравый и красивый, летишь устраиваться сторожем. Найдешь настоятеля. Его узнать легко: мои попрошайки зовут его «белый батюшка». Он весь седой, как серебро. Зовут его отец Варфоломей.

– Что за странное имя?

– Если мне память не изменяет, Варфоломей был одним из Апостолов. Помнишь, у нас в городке костел святого Бартоломея стоял? Это для нас «бартоломеевы» – «варфоломеевы» уху не привычны, а для церковников – обычное дело… К слову: я тут только недавно узнал, что Зоя Космодемьянская – та самая! – тоже из рода священнослужителей. Ее деда– священника большевики расстреляли и тело в пруду утопили. Оказывается, церковная фамилия, от святых Космы и Демьяна, а я в детстве все гадал: что за странная фамилия… Ладно, к делу. Найдешь настоятеля, расскажешь ему свою историю – тут тебе даже придумывать ничего не надо. Он на вид строгий, а сам добрый – пожалеет… К тому же, если вдуматься, то бывший офицер, тренер по карате, сыщик – и что б на должность сторожа не подошел? Только к завтрашнему утру ты все же пару молитв выучи. Скажешь, что после такого количества бед начал о Боге задумываться… Ну и все такое…

– Но как я так быстро о вакансии узнал?

– Я же тебе сказал: у меня все продумано. Скажешь, что заходил в собор помолиться, разговорился с нищими, они тебе и подсказали. Нищих я уже предупредил. Если что – они подтвердят. Впрочем, не думаю, что до этого дойдет…

– А сам что не хочешь? Или тебя уже знают?

– Знают, и не слишком любят, – усмехнулся Гурин. – Настоятель из-за нищих переживает… Уже делал мне «тысяча первое китайское предупреждение» …Ага, щаз, разбегусь только…. Что он мне сделает? Мои доходяги претензий не имеют и жаловаться не побегут. А то что я их охраняю и организую, и за это свой маленький гешефт имею, так это наше с ними дело. Они как-то не возражают… И самое забавное, что из всех своих знакомых, я могу в этом деле положиться только на тебя. Ты у нас «идейный», на деньги меня кидать не станешь. Никогда не думал, что скажу это, но, оказывается, честность тоже иногда может приносить доход…. Считай это редким подарком судьбы. Я не могу представить для тебя шанс лучше.

– А если так случиться, что ничего не найдем? Будем стараться, прикладывать все силы, но… Чекисты изъяли потихоньку, что б ажиотаж среди верующих не вызывать. Или дед тот в старческий маразм впал и желаемое за действительное принял. Или просто не найдем. Сам говоришь: все перестроено многократно… Что тогда?

– Нет, – после короткого раздумья отверг Гурин. – Найдем. Моя интуиция меня еще не подводила. Я деньги шестым чувством осязаю. Ты, главное, ищи со всем усердием…

– Но…

– Что б тебе спокойней было, скажу: деньги, которые тебе доплачивать буду – отдашь если только найдем тайник. За год все определиться. Эту потерю я как-нибудь переживу, а ты в любом случае в выигрыше. По моему – золотое предложение. Я сам от себя в шоке, но… Таков уж я… Или у тебя какие-то лучшие планы на ближайшее будущее?

– Нет, – вздохнул Онисин. – Перспективы у меня весьма плачевные… Честно говоря, я уже на грани…

– Ну вот, а тут я весь такой в белом… Ну что, по рукам?

…Склонив голову, настоятель слушал рассказ Онисина. Сергей говорил сбивчиво: уж больно строг был вид седовласого настоятеля храма, но это было даже на пользу – создавалось впечатление, что волнуется человек оттого, что останется без куска хлеба и крова над головой.

– Что ж, – после небольшой паузы сказал настоятель. – Давайте попробуем. Когда сможете приступить к работе?

– Да хоть сейчас, – сказал Онисин. – Я полностью располагаю своим временем.

– Хорошо. Документы принесите завтра, я их посмотрю, а пока что… Отец Григорий!

 По храму к ним шествовал священник. Именно «шествовал». Важно, неторопливо, можно даже сказать – обстоятельно. Роста и комплекции он был средней, но из-за солидности, с которой он ступал по плитам храма, казалось, что по собору плывет нечто фундаментальное, как флагманский корабль эскадры. Вот только глаза его не вязались со столь «презентабельным» обликом – умные, веселые, любопытные (и, если б не почтение к сану, можно было бы добавить – шкодливые).

– Слушаю, отец настоятель.

– Познакомьте молодого человека с Ильей, – распорядился отец Варфоломей. – Он будет работать у нас смотрителем.

 Настоятель ушел, а священник склонил голову на бок, рассматривая Онисина, то ли прицениваясь, то ли прицеливаясь.

– Угу, – наконец вымолвил он. – Значит, новый гвардеец…

– Почему «гвардеец»? – не понял Сергей.

– Ну как же? Собор лейб гвардии Измайловского полка, вы, вне всяких сомнений – бывший военный, значит, все сходиться. Собор набирает гвардию. Что ж, идите за мной.

 У углу, за столом с табличкой «Смотритель собора» сидел плотный человек средних лет с небольшой русой бородой.

– Знакомитесь, – предложил священник. – Этот молодой человек – наш новый смотритель, а это – наш заслуженный мастер Йода.

– Чего это я «мастер Йода»? – фыркнул смотритель. – Он – маленький и зеленый, а я, вроде как, вполне упитанный и даже розовый.

– Ну как же? Ты сколько лет новых «джедаев» обучаешь?

– Лет десять уже…

– Значит, все сходится. Вот тебе «джедай». Обучай, – и неспешно двинулся дальше в обход владений.

– Тогда давай знакомиться, – сказал смотритель. – Зовут меня Илья.

– А я Сергей. Признаюсь честно: по специфике ничего не знаю вовсе, так что объяснять надо, как пятилетнему. Вроде, дураком не называли, схватываю быстро, но первичных знаний – ноль. А их, как я понимаю, здесь достаточно.

– Чему удивляться, – вздохнул Илья. – Семьдесят лет церковь была в стране под запретом, так что у нас в девяноста случаев из ста «первичных знаний – ноль». А изучать в этом случае придется немало.

 Но, главное, будь добр к людям. Прежде всего – добр… Но опасная злоба, даже ненависть. И вот тут наша задача – сберечь и имущество, и священников, и… имидж церкви. Это – люди, Сергей. А люди, они, разные… Даже постоянные прихожане. В собор приходят люди, различные во всем: социальном статусе, доходах, образовании, национальности, даже разных полов… Их объединяет лишь одно: вера. Но даже в ней они – разные… У нас в соборе четыре священника и настоятель. Настоятеля и отца Григория ты уже видел. Он здесь с первого дня возрождения собора. Еще окон и дверей не было, сквозь дыры снег падал, а они – служили. Надевали под облачения пуховики, натирали руки гусиным жиром (что б священные сосуды не прикипали от мороза к рукам) и – служили! Есть еще один протоиерей – отец Константин. Известный в городе проповедник. Книги пишет, на радиостанциях выступает. Добряк. Обязательно послушай его проповеди и лекции в воскресной школе – интереснейшие факты изыскивает. Два священника помоложе – отец Василий и отец Александр. Вдумчивые, доброжелательные. Тебе все они понравятся…Когда-то этот собор был одним из известнейших в России… Воинский собор знаменитого Измайловского полка. Храбрецы, отличившиеся при Бородино, Аустерлице, Кульме, Горном Дубняке… Здесь молились Герои… Верующему человеку необходима и молитва, и Таинства… А если он в опасности или в длительном путешествии, то это необходимо вдвойне. Вот и шли рядом с солдатами священники, месили грязь дорог, так же шагали под пулями, вытаскивали раненных с поля боя, причащали, отпевали…

– А почему на куполах шестиконечные звезды? Это же православный собор…

– Вот этот вопрос ты и будешь слышать от прихожан по пять раз в день, – усмехнулся Илья. – Первый признак того, как быстро забывают историю и символику… Сейчас они у людей ассоциируются с иудаизмом. А когда храм строили и Николай Первый приказал изобразить на куполах именно шестиконечные звезды, никакого государства Израиль уже почти 2000 лет как не было… Шестиконечные звезды были весьма распространённым символом в христианстве и как «печать Соломона» и как щит Давида. По преданию, в те века у евреев было два вида щита: большой, закрывающий все тело, называемый «цинна» и малый – «маген». По легенде, изобрел его сам Давид, сложив воедино два треугольных щита, что бы защитить больший обьем тела… Отсюда и название. В православии мало воинских символов. Ну не мечами же Гедеона, или трубами иерехонскими, было купола украшать?! Видишь над «царскими вратами» крест и надпись: «Сим знаменем победишь?» Это тоже идея Николая Первого. Перед решающей битвой Константин Великий (тогда еще не христианин), увидел во сне повеление начертать на щитах своих воинов крест. Проснувшись, так и сделал, и тогда в небе появился крест и эта надпись…Николай Первый хотел, что б у молящихся солдат перед глазами был символ того за что они сражаются, ради чего рискуют жизнью… А вот эти странного вида кресты, разбросанные и на фасадах собора и внутри, называются «георгиевскими» … Их символику объяснять не надо? Ладно, мне сейчас надо отойти. У нас есть комната с мониторами, пожарной сигнализацией и прочими «благами цивилизации». Надо все проверить. Постарайся остаться в здравом рассудке хотя бы пятнадцать минут…

 Оставшись один, Онисин огляделся. Да, этот собор способен был вызвать восхищение. Выполнен об был в виде равностороннего креста, изнутри и снаружи окрашен в белый цвет и из-за этого казался еще светлее и огромней. Находясь внутри, создавалось впечатление, что находишься не в сумрачном Петербурге, а в какой-нибудь солнечной Греции. С двух сторон от центрального входа стояли огромные статуи Архангелов: Михаила, с копьем, попирающего змея и Гавриила с крестом в руках. Выполненный в стиле «ампир», он казался дворцом из далекого прошлого. Впечатление несколько портили ремонтно-строительные леса, «скрадывая» немалую часть пространства…

 Где-то рядом пронзительно заверещал телефон. Ярко накрашенная дамочка далеко «послебальзаковского» возраста, радостно сообщила в трубку:

– Да я уже на подходе… Заскочила в церковь свечку поставить… А я тебе рассказывала, Сонечка, что…

– Простите, – подошел к ней Онисин. – Но в соборе по телефону

Дамочка демонстративно повернулась к нему спиной:

– …мой Колька учудил? Это что-то…

Онисин зашел с другой стороны:

– Простите великодушно, но в храме по телефону не…

– Вы что не видите, что я разговариваю?! – вскинулась она. – Что за бескультурье?!

– Но в соборе не принято говорить по телефону.

– Что мы, в средних веках?! Что за дикость? Вы не видите, что времена изменились?!

– Времена-то изменились, – послышался за спиной Сергея голос. – А вот люди остались теми же…

 Женщина прожгла подошедшего отца Григория взглядом, и, не отрываясь от телефона, направилась к выходу:

– Извини, Сонечка, на меня тут какие-то неандертальцы напали, сейчас выйду, дораскажу…

 И тут же, в другом конце храма, запищал еще один мобильный… и еще один… и еще… День клонился к вечеру, люди возвращались с работы, и – виват, цивилизация! – у всех были телефоны, и у всех были неотложные дела и заботливые супруги, которые звонили на эти телефоны. Петербург считается культурной столицей, поэтому горожанин не ответить на звонок просто не может, где бы он не находился – в церкви, в концертном зале или на похоронах. Исключение делалось лишь для кинотеатров и стадионов – там за это могут банально набить морду другие жители «культурной столицы».

 Склонив голову набок, отец Григорий с любопытством наблюдал, как Онисин носиться по храму «от мобильника к мобильнику». Люди, завидев приближающегося смотрителя, только быстрее начинали говорить по телефону и ускоряли шаг, торопясь договорить начатое-неотложное-наиважнейшее-архисрочное… Налюбовавшись этой игрой в «кошки-мышки», отец Григорий громко и как-то даже торжественно, объявил:

– Все звонящие в храме телефоны будут погружаться в святую воду!

 В изумительной акустике собора эти слова прозвучали как «глас свыше». Беготня в соборе прекратилась, словно по команде «замри». Люди осторожно, словно разряжая гранаты, начали отключать сотовые.

– Да не за что, – сказал священник благодарно взирающему на него Онисину. – Это что б ты не начал оправдывать римлян…

 И с достоинством удалился.

– Ну как ты? – спросил вернувшийся Илья.

– Знаешь, – задумчиво сказал Онисин. – А ведь инквизиция не такое уж мерзопакостное изобретение… Есть в ней что-то… Вот сердцем чую в ней какие-то очень положительные черты…

– Вот поработаешь полгодика, и это «неясное чувство» обретет перерастет в страстное желание, – уверенно пообещал Илья. – Пора расставлять скамейки. Скоро воскресная школа. Отец Константин человек начитанный, а потому, если заставим его ждать, то и нагоняй будет не простым, а изысканным…

… Отец Константин был роста среднего, улыбчив и порывист в движениях. В собор он не вошел, а вбежал. Впоследствии Онисин не раз замечал за ним эту странную особенность: чем больше народа было на крещениях, чем больше паствы собиралось в его «воскресную школу», тем энергичнее, стремительнее, бодрее он становился. Во время большого скопления людей он аж летал по храму, и риза его развивалась, как плащ крестоносца. Зато когда служба подходила к концу, батюшка на глазах «соловел», моргал все медленнее и медленнее и с неприкрытой тоской посматривал на деревянные скамейки, явно казавшиеся ему сейчас пуховыми перинами. Позже Онисин узнал, что священник, помимо работы в храме пишет книги, ведет православный сайт в интернете, выступает на православных радиостанциях, преподает семинаристам, записывает передачи-лекции, возглавляет паломнические поездки, а если учесть наличие аж четырех детей (как своих, так и приемных), и каждодневного изучения исторических и духовных трудов, то оставлялось только удивляться, когда он вообще умудряется спать. Был он добр, терпим к «разномыслию, дабы появились искусные», но к Слову относился строго даже в мелочах, болезненно воспринимая даже оплошности.

– Прежде чем спорить, надо условиться о терминах, – традиционно начал урок воскресной школы священник. – Вы часто задумываетесь о самых простых словах, используемых каждодневно, привычно, «походя»? Вот что такое, к примеру, «религия»? Увы, подавляющее большинство даже на этот вопрос ответит неверно. Произошло слово от латинского «привязывать», «связывать», а по своей сути, является «обратной дорогой к Богу». Когда-то, немыслимо давно, Бог сотворил этот мир. И был у Него на этот мир Великий Замысел. Он создал Себе помощников, которых мы называем сегодня ангелами, и, как вершину Своего творения, создал уникальное по своей природе и месту в этом Замысле существо – человека. Создание связывающее в себе и материю и душу. Даже сейчас, спустя тысячелетия мы так и не можем осознать сами себя, понять – какое же это чудо – человек. Смутно догадываемся о его уникальной роли в бескрайней Вселенной, но по-прежнему отдаем предпочтение лишь одной из ипостасей – телесной. Не смогли понять этого Замысла и некоторые из ангелов. Вечные и почти всесильные, они посчитали себя выше этого странного создания, и по той же гордыне просто поверить своему создателю и дождаться плодов работы не пожелали. Помните историю Адама и Евы? Большинство, зная ее поверхностно, считают, что они «съели какое-то яблоко и были изгнаны из рая». Все куда сложнее, интереснее и страшнее. Плод с древа, несущий в себе знания о добре и зле, люди должны были получить из рук Бога, словно первое «причастие». А получили из рук нечистых, завистливых, горделивых и озлобленных, становясь «причастными» уже этому «дарителю». И первые результаты не замедлили сказаться… Вы можете себе представить Адаму и Еву? Это не «эталоны» быстро меняющихся вкусов красоты. Это были два Идеала Мужчины и Женщины, созданные друг для друга. Идеальная пара, созданная Самим Творцом. Шедевр Вселенной. А познав нечто новое, они вдруг начинают укутываться друг от друга в одежды, стесняясь взгляда любимого человека, словно чужих глаз… Но и это можно было бы исправить, ведь Богу доступно все. Но Ева, вместо того что бы просто попросить прощения за слабость и тщеславие сваливает вину на змея (ибо понимание добра и зла в них уже отравлено ядом змея), а Адам пошел еще дальше, сообщив: «Это меня Ева соблазнила… Та Ева, которую Ты мне дал», не только предав жену, но и попытавшись сделать соучастником своей глупости Самого Бога…. Вот этот трагический момент, называемый «первородным грехом» мы и пытаемся исправить из поколения в поколение. Учимся верить не только «в Бога», но и Богу. Не переваливать вину на других, отвечать самим за свои действия. Поступать правильно. Жить духовной жизнью не меньше, чем телесной… Соответствовать Замыслу Творца о нес. Теперь это сложнее. Теперь мы должны еще и преодолевать тот самый «змеиный яд» тщеславия, гордыни, своеволия, попавший в нас когда-то. Увы, не все вообще понимают кто они и зачем это делать, а те кто понимают, зачастую ленятся, но что ж тогда обижаться, что не все дойдут до конца этого пути? Мы прекрасно понимаем, что на даже на Олимпийских соревнованиях побеждают лишь самые тренированные, не жалевшие сил и времени для получения результатов, и не возмущаемся, почему и всем нам не дали золотые медали, ведь «тренера такие добренькие, может, дадут?». Бог дал человеку еще один шанс. Но и Сам Он не остался в стороне. Древние говорили, что иногда Бог отходит от человека, что б человек понял, как плохо ему без Бога. Ведь настоящий отец не тот, кто вечно служит «костылями», а тот, кто учит обходится без костылей. Человек такое существо, которое может прожить безо всех и без всего. И без друзей, и без детей, и без отца с матерью, и даже без Бога… Может, может! Просто с некоторыми его жизнь становиться… другой. А без Бога человек и вовсе теряется во вселенной. Он чувствует себя в ней неуютно. Его подсознательно тянет Домой… И эта тоска, с которой мы смотрим на звезды и просторы океана – тоска по Дому. Вот с тех пор люди и ищут «дорогу обратно», идут по путям религии. Каждый выбрал свою Дорогу. У иудеев она – своя, у православных – своя, у мусульман – своя, буддисты вообще просто хотят «уйти в великое ничто» … Если подойти к вопросу беспристрастно, то какая дорога правильная, какая ведет кружным путем, а какая к погибели – мы узнаем лишь после смерти. Но объединять эти «дороги», как советуют глупцы – нельзя, иначе получиться такой «лабиринт», что выйти из него не сможет вообще никто. Нам же Путь указали не жрецы и не пророки. Две тысячи лет назад Бог стал человеком на краткие тридцать три года, что б рассказать людям о возможности возвращения и Своей Жизнью, Смертью, и Воскрешением, исправить людскую ошибку тысячелетней давности. «Бог стал человеком, что б человек стал Богом» – говорили древние. Теперь мы причащаемся «из рук» Бога, и пытаемся идти указанной Им Дорогой. Существовало множество пророчеств о приходе Бога в мир людей. В самой мистической книге Библии – «книге Иова», после множества перенесенных страданий и несчастий, праведный Иов, по сути вызывает Бога… на суд! Он говорит: Ты немыслимо сильнее и умнее меня, знаешь будущее и Всемогущ, но поэтому Ты не можешь понять меня, слабого, как мне страшно и тяжело…Я не в силах осознать все Твое Величие, но и Ты не понимаешь, как мне страшно и одиноко… Нет между нами того, кто придет, положит нам руки на плечи и рассудит обоих…» Все эти наивные стенания закончились, когда он предстал перед лицом Того, в чьем присутствии вопросы уже не нужны… Но и Бог пришел к людям, что б показать, КАК можно прожить жизнь даже на земле… 33 года жизни… Но КАКОЙ?! Жизни, перевернувшей мир. Вы осознаете, как велик и уникален Замысел? Какие жертвы приносятся ради нас и какие шансы даются, что б мы, наконец, заняли свое место во Вселенной? И не только во Вселенной… Что космос? Вы даже не представляете, что будет, когда этот этап закончится и все измениться… Какие приключения, какие удивительные миры и интереснейшие труды ждут тех, кто пройдет этот Путь… Мудрецы говорили, что Бог не создавал человека смертным или бессмертным, а создал его способным и к тому и к другому… Соответствуй Замыслу о тебе и ты вернёшься Домой, где тебя ждут… А там – интересно…Там немыслимо интересно, ведь смерти нет, есть только завершение работы над собой. Потому-то Спаситель и предупреждал: «В чем застану, в том и судить буду». Какими мы придем к Нему? Да, самостоятельно не получиться, только с Его помощью, но что б Он помогал, надо хотя бы начать идти… Как кто-то сказал: «Мы это сделали, потому что мы в это верили». И если вы в это верите – у вас получиться. Потому что Бог поможет, а Ему возможно все…

 Увы, дальше дослушать Онисину не дали. Сначала он помогал Илье выводить какого-то весёлого моряка, вознамерившегося под влиянием «субботних возлияний» станцевать в соборе «камаринского мужика», затем бегал по храму за звенящими телефонами как кот – за солнечными зайчиками (и – увы! – с тем же успехом), потом три раза объяснял любопытным – почему на куполах изображены шестиконечные звезды, вновь бегал за «звенящими прихожанами» … Так прошел первый день…

– В Эфиопии, – сказал Илья, запирая собор. – Официально принявшей христианство третьей по счету страной, до сих пор такое строгое отношение к вере, что люди молятся у стен храмов, как молились у стен храма Соломона. Гостей кормят из своих рук, единоверца считают братом, религия считается смыслом жизни… Дикая страна, да? У нас не Эфиопия… У нас – прогресс и эти… как их… «демократические свободы» …

– Ничего, терпимо, – улыбнулся Сергей. – Зато в нашем «разнообразии» если уж человек делает выбор, то это действительно – его выбор…

– Ну да, свобода воли, – согласился Илья,-Ну как тебе парвый день? Интересно?

– Интересно, – только и нашел что ответить Сергей.

– А будет еще интересней, – пообещал смотритель.

 И не ошибся…

 14/27 мая 1905 года, Желтое море, район острова Цусима.

 – …Скоро начнется, – уверенно сказал матрос Новиков. – Видишь, как японцы вокруг нас рыщут…

– Неужто не побояться на этакую-то силищу напасть? – изумился первогодок Самохин. – От них же только мокрое место и останется…

– Стало быть, быстрее все и закончится. Цари наши замирятся, а мы – по домам. С наградами да почетом… О! Вот и батюшка наш на охоту вышел.

 На палубу, щурясь от солнца, вышел священник. Отец Георгий был иеромонахом и гордостью флагманского корабля эскадры. Корабельные священники всегда были, если так можно выразиться «особой кастой» даже среди военного духовенства – специфика жизни среди бравых моряков все же накладывала особую печать – но даже на их фоне отец Георгий был редким экземпляром.

 Старший офицер крейсера, капитан второго ранга Павел Иванович Македонский шёпотом рассказывал в кают компании, что дома у него живет редкий персидский кот породы «экстремал», так вот он не только внешне, но и по всем «тактико-техническим характеристикам» – вылитый отец Григорий.

-Нет, ну посудите сами, господа, – доказывал он. – Спокойный, важный, ходит повсюду, все изучает… Потом вдруг как подпрыгнет, как схватит муху… и снова – само спокойствие, важность, вальяжность… Любопытен: пока все не исследует и не изучит – не успокоиться. И уж такое в этом упорство проявляет – куда так господам Пржевальскому с Тянь-Шаньским. Голос слышится редко, зато такое ощущение, что где бы ты не был, он за тобой наблюдает… Иногда даже страшно становиться. Только вы ему, господа, мои слова не передавайте, а то вдруг он меня… как ту муху… Я, знаете ли, их обоих побаиваюсь… Одного дома, другого на корабле… А ведь вроде никогда в «робком десятке» не числился…

 Зато именно к священнику шли и матросы и офицеры за советом в вопросах житейских. Был он невероятно начитан и опытен. Впрочем, была у батюшки одна странная особенность. При всей своей образованности и жизненных познаниях, свое личное мнение предпочитал он хранить втайне, не высказываясь от себя лично ни по одному вопросу. Ссылался на Писание, святых отцов, примеры из истории и жизни своих знакомых, но как только вопрос ставился «А что лично вы, отче, по этому поводу думаете?», сразу запирался за «вывеской»: «Я ничего не знаю. Знаю где молельня, где котельня, где камбуз тоже ведаю… А больше – ничего!» И пробить эту стену было невозможно.

 Днем, после службы, он важно обходил весь корабль, с любопытством заглядывая в самые удаленные уголки. Очки делали его глаза еще более большими и удивленными. Казалось, священник видит каждый раз корабль заново и пребывает в радостном изумлении от этого достижения современной науки. Молодежь подшучивала над этими «обходами владений», не подозревая насколько цепко и внимательно священник подмечает малейшие изменения – выражения лиц офицеров, взаимные обиды и затеи моряков… Если б иеромонах по стечению обстоятельств надумал в юности податься в сыскную полицию, то слава Пинкертона и Шерлока Холмса была бы безжалостно задвинута на задворки истории. В голове священника словно работала сложнейшая вычислительная машина, подмечающая и анализирующая всю картину жизни корабля. За нарочитой неторопливостью движений притаилась недюжинная энергия и острый ум. Даже офицеры корабля не знали о своих матросах столько, сколько знал священник. Да что там офицеры?! Бывало и сам человек не ведал о себе то, что давно приметил в нем острый глаз иеромонаха. Корабль отец Григорий считал «своей территорией» и порядок на нем поддерживал ненавязчиво, ног твердо. В отличии от прочих кораблей Второй Тихоокеанской эскадры, на флагмане практически не было «политических» и атеистов. Эта «латентная тирания» была не проявлением деспотизма, а, скорее, неким аналогом «Домостроя». Священник считал не только корабль своей вотчиной, но и всех находящихся на нем – от кока до адмирала – своей паствой, за которую отвечает, которой руководит и с которой пойдет хоть до Цусимы, хоть до райских врат. И были у него веские причины радоваться, что его «приход» чаще всего подолгу оторван от реалий и настроений остальной России.

– Почему «на охоту»? – спросил Самохин.

– Видел когда-нибудь, как кот амбар обходит, мышей высматривая?

– Ну…

– Что «ну» ?! Ничего не напоминает?

– О чем?

 Новиков посмотрел в наивные, доверчиво распахнутые глаза матроса и пришла ему на ум одна идея.

– Слушай, Сашка… Давно хотел его спросить, да стесняюсь… Почему священнику можно жениться, а монаху – нельзя? Священник-то, чай, не менее благочестив… Да и Бог дал человеку «вторую половинку» не спроста…. Сказано же: «плохо человеку быть одному» … Будь другом: спроси его, а?

– Да я как-то…

– Спроси, я в долгу не останусь. Беги, а то уйдет!

– Батюшка! – припустил вслед за священником матрос. – Благословите, батюшка…

– Бог благословит, – приветливо ответил священник. – Чего тебе, чадо?

– Вот вы – аэромонах…

– Кто? Я?! – изумился иеромонах. – Ну… тогда уж скорее – аквамонах… И что?

– А почему у вас нет… нет… э-э… второй половинки?

 Священник сдвинул очки на кончик носа, пристально посмотрел на простоватое лицо моряка, отыскал взглядом прыскающего в кулак со смеху Новикова, и, вздохнув, ответил знакомыми с семинарской скамьи стихами:

– Жизнь ударит обухом – ты поймешь потом:

Лучше быть под клобуком, чем под каблуком…

Выдержал театральную паузу, и закончил:

– А другу своему передай, что ему лучше вовсе не жениться, ибо если жена под стать ему попадётся, то эти «две половинки» не семью будут напоминать, а жопу!

И степенно удалился, оставив Самохина в бесплодных попытках понять смысл сказанного.

В кают-компании, за накрытым столом, собрались офицеры. В связи с боевой обстановкой блюда были поданы все разом, но к ним почти никто не притрагивался.

– Что, Василий Васильевич… назревает? – спросил священник капитана Игнациуса.

– Похоже, сегодня все решиться, отец Григорий, – капитан сделал небольшой глоток из бокала с шампанским, огладил седой ус. – Протов 12 японских броненосцев – 12 наших. Крейсера… У них корабли новее и скорость больше, но… что они с такой громадой сделают? Мы же как крепость плавучая идем… Проучим японцев, вернемся, и воплотим нашу с вами мечту, а?

(Капитан 1 ранга эскадренного броненосца «Князь Суворов» Василий Васильевич Игнациус был инициатором строительства «Храма спасения на водах». Он мечтал увековечить на его стенах имена всех моряков, погибших в боях за все время существования русского флота… Храм был построен и освещен в 1911 году, но уже в честь моряков, погибших при Цусимском сражении… Большевики взорвали его, как и бесчисленное множество других…)

– Даст Бог – воплотим, – согласился иеромонах. – Дело-то хорошее…

– Все хотел спросить вас, отче, вы читали повесть графа Толстого «Воскресение»?

– Читал.

– И что скажите?

– Толстой – талантливый писатель и обстоятельно сбившийся с пути человек. В нем, как с кораблем, что-то с компасом случилось… И это страшно, при его-то таланте… Он стольких людей вместе с собой, как флагманский корабль, с верного курса увести может, что и подумать страшно… Увы, но талантливый писатель не всегда хороший человек, и в этом случае книги его куда опаснее чем книги бездаря… Все его последние книги подчинены рекламе его «видения христианства», а это уже совсем не христианство, это извращение его, искажение, подмена… У Толстого и Христос – не Бог, и Троицы нет, и непорочного зачатия нет, и искупления, и воскрешения из мертвых… Чего ни хватишься – всего нет…Все растерял… Надергал из Библии то, что «ему подходит». Это и есть «ересь», в ее изначальном смысле. «Выборка». Это-возьму, а вот этого не понимаю, или тяжело, а потому – не приемлю… Его «Воскресение» следовало бы назвать «Отпадением» – точнее бы было…

– Помните, когда мы были на службе Иоанна Кронштадтского, там участвовал молодой священник… как же его… Отец Георгий. Так он Толстого защищал…

– Отец Георгий может иметь свое личное мнение, – сухо сказал иеромонах, – А Церковь свое мнение высказала, отлучив графа вместе с его «видением» от своих рядов подальше. Если б он эту чушь где-нибудь за обедом высказывал, можно было бы попытаться вразумить, так он же свою «религию» изобрел и неокрепшие умы увлекает…

– То есть, ваше личное мнение…

– У меня нет «личного мнения», – твердо сказал иеромонах. – У меня есть Писание и Предание. А я лично знаю только где церковь и где камбуз, а более – ничего…

 Отец Григорий опять ушел от ответа, и на то была причина. Капитан невольно попал в самое больное место иеромонаха. Именно в упомянутом капитаном священнике отце Георгии, носящим звучную фамилию Гапон, и в графе Толстом и была причина странностей его характера и поведения.

 …С конца семидесятых годов девятнадцатого века, Лев Толстой впал в духовных (да и пожалуй, что – душевный) кризис. Вопрос «Для чего и зачем я живу» столь мучал его, что все чаще посещали мысли о самоубийстве. Он перестал даже брать с собой на охоту ружье, опасаясь поддаться слабости пустить себе пулю в рот, стал прятать от себя веревки и даже шнурки. Пытался найти ответы на мучавшие его вопросы в богословии, но целиком принять Учение не мог – вырывал отдельные кусочки, отрицая целое. Бегал по священникам и монахам, учился у известного московского раввина Шломо Минора (отрицание Божественности Христа, Троицы и Воскрешения – скорее всего, результаты именно этих уроков: в иудаизме всего этого нет). Тесно сошелся с различными сектантами, помогая им деньгами… Но еще в «процессе поисков» ему рекомендовали молодого, но весьма перспективного священника, коим и оказался иеромонах Григорий. Понять-то мучающую графа немочь, священник понял, а вот одолеть ее не смог. Граф уже перестал быть писателем, превратившись в «проповедника своих идей путем творчества». Лучшие умы своего времени пытались убедить его, но ни авторитет Иоанна Кронштадтского, ни Константина Леонтьева, ни оптинских старцев не возымели на графа влияния. Отец Григорий вряд ли смог лучше них воздействовать на тщеславие Толстого, одержимого созданием «нового учения» и нашедшего в этом «смысл жизни» но все же винил прежде всего в неудаче именно себя: взялся и не смог… И за «авторитетом писателя» потянулись массы. Отец Григорий сам стал свидетелем того, как молодой и перспективный священник Георгий Гапон на глазах превращался в «профсоюзного лидера», все больше сближаясь с революционным движением и превращая пастырское служение в политическое влияние. «Так как я хочу!» – перенятое им у Толстого и возрастающее тщеславие уводили его все дальше от Церкви. Беседы иеромонаха с властолюбивым священником привели лишь к тому, что Гапон стал избегать их встреч… Увы, но в те годы многие священники излишне удалились от проповедей в сторону создания многочисленных кружком «трезвости», «грамотности», «рабоче-крестьянских досугов» … Много говорили о вреде абортов, социальной справедливости, вреде пьянства… Как уже после революции будут с болью вспоминать многие из них: «Мы говорили о важном, а надо было о Вечном!». Отец Григорий, находясь от столицы за тысячи километров не знал, да и не мог знать, что 9 января 1905 года, поведя за собой народ на демонстрацию с выставлением императору требований, Гапон попытается прорвать оцепление солдат и послужит инициатором одного из самых трагичных и далеко идущих по своим последствиям события, названного в истории «Кровавым воскресением». Сбежит, скрываясь за границей, вернется, униженно умоляя о снисхождении и будет убит эсером Пинхасом Рутенбергом из-за возникших подозрений в связях с полицией…

Порвавший с христианством Толстой, незадолго до смерти «дошел» до привычной всем сектантом мысли, что «все религии в мире ложны, и лишь его – избранная и истинная», записав в 1909 году: «Я не хочу быть христианином, как не советовал и не хотел бы, что б были браманисты, буддисты, конфуциониты, таосисты, магометяне и другие». В ночь на 28 октября 1910 года он, тайно от жены и детей бежал из дома, что бы «жить соответственно своим идеям». В дороге заболел и умер. Вопреки его воле, семья нашла для его отпевания согласившегося нарушить запрет Синода священника. Странным совпадением было то, что на тот момент этот священник и сам находился под следствием за убийство в нетрезвом виде крестьянина, и вскоре был лишен сана… «Случайности не случайны» …

Последним «штрихом», завершившим становление характера корабельного священника, стало личное общение с императором Николаем Вторым. Император, как известно, любил проводить время в обществе гвардейских офицеров, не редко просиживая в их собраниях ночи напролет. В одном из таких собраний и повстречал его приглашенный гвардейским полковником иеромонах Григорий. Император был изрядно «навеселе», излишне разговорчив и составить его психологический портрет проницательному монаху было не трудно. О своих выводах отец Григорий никогда и никому не рассказывал (Да и что бы это дало? В лучшем случае – малоприятные последствия?). Интеллигенция (в лице графа Толстого), «обновленчество» (в лице попа Гапона) и правительство (в лице императора) дали священнику слишком обильную информацию о происходящих а России изменениях. Мощный интеллект иеромонаха обработал информацию, просчитал возможные варианты развития событий, и… На «своем» корабле отец Григорий установил своеобразную «тиранию», не допуская в среду доверенной ему паствы ни современной литературы, ни политики, ни «гапоновщины». Понимая, что долго сохранить свой «островок ортодоксизма» от влияния мира он все равно не сможет, священник взял для себя философский девиз: «Делай что должен и будь что будет» и на все разговоры о политике и литературе, отвечал хрестоматийным: «Я знаю где церковь, знаю где камбуз, а больше, я, человек простой, ничего не знаю!»

… От продолжения неприятного для священника разговора, спас тост капитана Македонского:

– Господа! Сегодня исполнилось ровно десять лет восшествия на престол нашего Императора Николая Александровича! В этот замечательный день я хочу предложить тост за здоровье Государя Императора И Государыни Императрицы! За Россию!

 Дружное «Ура!» в кают компании было заглушено звуком боевой тревоги… Цусимское сражение началось…

… Броненосец пылал. Никогда еще морские сражения не знали столь разрушительной силы огня. Разработанные японцами снаряды были сокрушительны. По словам очевидцев, они взрывались от малейшего соприкосновения с чем бы то ни было. «Поручень, бакштаг трубы, топрик шмопбалки – этого было достаточно для всесокрушающего взрыва. Стальные литы бортов и надстроек на верхней палубе рвались в клочья и своими обрывками выбивали людей, железные трапы сворачивались в кольца, пушки срывало со станков – так описывает этот ад офицер броненосца Владимир Семенов, – Снаряды сыпались беспрерывно – один за другим… За шесть месяцев на артурском эсминце я все же кое к чему пригляделся – и шимоза, и мелинит были, до известной степени, «старыми знакомыми», – но здесь было что-то совсем новое! Небывалая высота температуры взрыва и это жидкое пламя, которое, казалось, все заливает! Я видел своими глазами, как вспыхивал стальной борт. Конечно, не сталь горела, но краска на ней! Временами в бинокль ничего не было видно – так искажалось изображение от дрожания раскаленного воздуха…»

 Временный перевязочный пункт установили в самом (как казалось на тот момент) безопасном месте – на верхней батарее, под иконами броненосца.

 Судовой врач и священник перевязывали новых и новых раненных и обожжённых

– Батюшка! – окликнули от входа. – Вы здесь?! Не уплыли со штабом?

 Матрос Новиков бережно, стараясь не тревожить лишний раз, положил на стол залитого кровью, обгорелого Самохина. – Миноносец сумел к нам пробраться, часть штаба спасли… Вас искали…

– А я прячусь хорошо, – задыхаясь от дыма, пояснил священник. – Что у тебя с ногой? Все в крови… Иди-ка сюда…

– Некогда, отче… Там такое наверху… Побегу к ребятам… А вы Сашку спасайте, у него вся брюшина разворочена… Прощайте! Не поминайте лихом!

– Вот оно как сталось, – слабым голосом сказал склонившемуся над ним священнику Самохин. – Не быть мне, батюшка, ни под клобуком, ни под каблуком…

– Ты что такое говоришь?! – сдвинул брови иеромонах. – Ты что, думаешь– глаза закрыл и все кончилось?! Да там знаешь сколько друзей, работы, любви, приключений! Место, где нет боли и глупости… Или ты «насовсем» умереть собрался?! Или ты не христианин?! Да разве ж так я вас учил?!

– Простите, – белеющими губами прошептал парень. – Смалодушничал… Просто обидно что здесь… не успел ничего…

-Как не успел?! – еще больше взвился священник. – Пришел на землю совершить подвиг! А теперь… Силой и властью, данной мне…

 Взрыв от попавшего в помещение снаряда отбросил его к стене. Чудом уцелевший доктор бросился к нему, поднимая. Изо рта священника толчками выплескивалась кровь.

– Потерпите, отче! – оглушенный доктор кричал. –Сейчас я…

 Священник оттолкнул его, поднимая руку с зажатым крестом и, захлебываясь кровью, продолжил:

– Силой и властью, данной мне… Отпускаю грехи… во брани убиенным!

 И только тогда потерял сознание…

…Он очнулся от глухих ударов, сотрясавших корабль (японцы расстреливали уже неподвижный корабль торпедами). С трудом поднялся, прижимая к залитой кровью епитрахили крест, огляделся… Помещение было разнесено взрывом. Всюду валялись разбитые столы, стулья, куски человеческой плоти, под ногами хрустели осколки стекла… Но прямо перед ним висела абсолютно целая корабельная икона и необъяснимым чудом перед ней горела лампада… На бледном лице священника появилось некое подобие улыбки. Он перекрестился, и, не в силах больше стоять на ногах, медленно сполз по стене, не отрывая взгляда от огонька лампады… Прислушался к мертвой тишине корабля, разрываемой лишь взрывами торпед…

– Теперь и мне… можно, – тихо прошептал он. – Теперь и я… за вами, ребятки… Ныне отпущаеши…

 Закрыть ему глаза было уже некому – иеромонах Григорий покидал свой корабль последним…

^ Глава 2

Каждый выбирает для себя
Женщину, религию, дорогу.
Дьяволу служить или пророку —
Каждый выбирает для себя.
Каждый выбирает по себе
Слово для любви и для молитвы,
Шпагу для дуэли, меч для битвы
Каждый выбирает по себе…
Щит и латы, посох и заплаты,
Меру окончательной расплаты
Каждый выбирает по себе…
Юрий Левитанский

Суббота, август 2005 года, С.-Петербург

Прошло два месяца. Онисин начал понемногу обживаться в этом новом и необычном для него мире. Как и большинство людей, которых большевики лишили возможности узнать о религии с детства, он подсознательно чувствовал, что одним «материализмом» этот мир не ограничивается, но к церкви подходить то ли стеснялся, то ли считал, что в его годы познавать эту сторону мира уже поздно… Волею судьбы очутившись в самом центре жизни церковной, да еще и присутствуя при восстановлении одного из самых знаменитых соборов Петербурга, он понемногу начинал понимать смысл происходящего вокруг. Община, сложившаяся при храме состояла, вопреки заблуждениям, отнюдь не из «суеверных бабушек» и «витающих в облаках девиц». Что интересно, люди в ней были преимущественно умные. Режиссёры, писатели, актрисы, бизнесмены, офицеры, политики и даже госчиновники… Атеисты, по сути, очень суеверные люди. Они верят в то, что всем управляет «случайность». «Случайно» образовалась Вселенная, «случайно» на земле возникла жизнь, «случайно в этой жизни зародился разум… Этакая разумная, обладающая волей и чувством юмора «случайность». Он многое узнавал из воскресной школы, которую вел отец Константин, из бесед со священниками, из книг, которые начал осваивать уже самостоятельно.

Илья обучал его «премудростям» работы смотрителя. От многолетней работы с хулиганящими прихожанами, характер у Ильи стал философски-флегматичный (Злые языки даже утверждали, что Илья страдает «застарелым пофигизмом», но сам «мастер Йода» называл это – стрессоустойчивостью). А вот работы в соборе было много. Огромный «дом», да еще с такой «спецификой» требовал серьезного обслуживания. И что бы найти, подобрать специалистов, готовых работать не за страх, а за совесть, за весьма небольшую по городским меркам зарплату – для этого тоже требовался немалый талант. Достаточно представить сколько одной проводки должен проверить в такой громадине электрик! На какую высоту должен подняться для устранения неполадок рабочий? Сколько вошедших в храм человек должен одновременно держать в поле зрения смотритель? Сколько свечей, ладана, просфор должна отпустить за день работница свечной лавки и сколько должна принять поминальных записок для богослужений? (и это если не брать в расчеты столпотворения в праздничные дни). Какой объём территории надо ежедневно вымести и вымыть? Как должен работать регент хора, учитывая, что его подопечные не на каком-то «утреннике» выступают, а участвуют в Богослужении. Кстати, для Онисина было интересно узнать, что вся история музыки так или иначе несет на себе религиозные оттенки. Пение псалмов Давида было в древней Иудее частью храмового ритуала. Переведенные на греческий и латынь, они же легли в основу христианских богослужений. Величайшие композиторы мира никогда не проходили мимо библейской тематики. И даже сами ноты – от «до» до «си» были введены в обиход монахом-бенедиктинцем Гриво де Ареццо, и означали первые слови слов молитвы к Иоанну Крестителю: «Дай нам чистые уста, святой Иоанн, что бы мы могли всей силой своего голоса свидетельствовать о чудесах твоих деяний». А вот когда Онисин спросил регента хора: «Юрий Евгеньевич, почему у католиков в богослужениях используется орган и клавесин, а у нас инструментов нет?», регент, не мудрствуя лукаво, и не вдаваясь в сложные богословские определения этой традиции, ответил «мудростью народной»: «Да потому, голубчик, что настоящий талант не пропьешь… А вот орган с клавесином – как «здрасте!».

А трапезная?! Какой фарисей, рассказывая о церковной и монастырской жизни, умолчит о трапезной?! В монастырских уставах говориться четко: «трапеза есть продолжение богослужения»! Большинство далеких от церкви людей считают «пост» – садомазохистской выдумкой фанатиков, морящих себя голодом… Пост – в понимании христианина, это время, когда он, подобно военному часовому на таком же «посту» более внимательно следит за безопасностью своей души, уделяя больше времени духовному, чем «плотскому». Иначе говоря, хотя бы на какой-то срок меняет жизненные приоритеты. Суть не в куске мяса, как в самоцели, ведь бесы вовсе не едят, а творят такое, что ни одному чревоугоднику не снилось. Если б дело было только в еде, все язвенники давно бы стали «праведниками» … Но у каждого – свое послушание. И задача трапезной – показать свое искусство как в самый строгий пост, так и в день Пасхальный. И ведь показывают!

Ах, милейший Михаил Афанасьевич, не тем, не тем вы пытались впечатлить советских москвичей! Какой там «Грибоедов» с его вычурной «нэпманской» кухней?! Нет давно ни элитных ресторанов для писателей, да и сами писатели давным-давно влачат существование ничтожнейшее, подрабатывая сторожами да дворниками, а оклады сиих почтенных профессий, как известно, в рестораны не влезают… Понимаю: не могли вы в те годы воздать хвалебный гимн кухне православной, являющейся, по существу, кухней русской. Какие там «филейчики из дроздов» и «вальдшнепы по сезону»?! Заедете вы в любой, самый крохотный монастырь на Волге и одна только «рыба по монастырски», приготовленная по старинным рецептам заставит вас забыть о московских «яйцах-кокот»! А «Гурьевска каша», заляпавшая императора во время знаменитого железнодорожного крушения 1888 года? А «мясо по монастырски» с сыром чадер и щепоточкою карри? А щи с грибами, под стопку плачущей от ледникового холода водки? А крохотные пирожки с румяной корочкой, начиненные всеми изысками кулинарной фантазии? А фаршированная рыба, запеченная в печи? А десятки видов «живых» квасов, морсов и киселей, по сравнению с которыми современные «соки» – неумелое творение ленивого подмастерья? А томленные в сливках овощи? А блины, столь разнообразные по рецептам и вкусам, что не родился еще тот энциклопедист, который набрался бы сил увековечить их в истории? А медовая кутья с изюмом и лесными орехами? А нежнейший суп из угря и салат из раков? А «расстегая по-московски» и клюквенный мусс? А бережно хранимые рецепты древней Иудеи? Византии? Греции? Кто бы отказался попробовать чечевичную похлебку, мятное мясо и хлеб «Крылья жизни», которыми питались еще ветхозаветные Иаков и Давид? Кто бы не хотел узнать, что было доступно столам Николая Чудотворца и монастырской трапезной Исаакия Далматского? Что подавали к столу святителя Филарета Московского и что готовят в Афонских монастырях? Да одно только медовое варенье стоит доброй половины «моссалитовской кухни»! Кто не пробовал монастырской трапезы – тот не вправе считаться ценителем изысканных блюд. Эти рецепты совершенствовались столетиями и эти блюда подавались на стол царям… Священник или монах могут аскетически ограничить себя стаканом воды с кусочком хлеба, но настоящий мастер, работающий послушником в трапезной ограничивать свой талант не может, ибо его послушание это – «молитва делом».

Гурин звонил Сергею раз в неделю. Дважды приезжал, вызывая его из собора через нищих. Но сильно не торопил: понимал, что даже для простой адаптации требуется время, не говоря уже о серьезном и вдумчивом поиске. Пока что никаких привязок в соборе к зашифрованному посланию Онисин не находил. Настоятель восстанавливал собор в точном соответствии с дореволюционной планировкой (разумеется, за исключением проданных большевиками за границу икон), так что теоретический шанс найти «отправную точку» для поисков существовал. Требовалось лишь время и знание исторических подробностей. Онисин потихонечку готовил для этого плацдарм: узнавал в каких архивах может храниться информация о соборе и священниках, где можно достать фотографии «интерьеров» собора, где встречается подробное описание расположения полкового музея и книга описи церковного имущества… А пока… Пока он слушал очередную проповедь отца Константина в воскресной школе.

 Свою лекцию священник начал необычно:

-… Сегодня, дорогие мои, я хочу сказать о наболевшем. Нет слов передать, как я рад видеть вас, слушающих мои рассказы, но все же заботит меня одна мысль…Только ли здесь вы слушаете и думаете о Боге? Только ли здесь познаете эту интереснейшую и поучительную историю отношений человека и Бога? Смог ли мой скромный талант заинтересовать вас так, что бы вы захотели узнавать все это ценнейшее еще и самостоятельно? На первых порах птенцы тоже сидят, раскрыв клюв и ждут пока родители не принесут им спасительную пищу, но проходит время и оперившиеся птенцы покидают гнезда, что бы искать пропитание самостоятельно. У людей иначе, мы не птицы и не животные, забывающие отчий дом, заведя собственный. Мы удерживаем дорогие нашему сердцу связи, но мы не должны ограничивать и успокаивать себя тем, что «и так ходим на проповеди священника». Жизнь христианина неразделима. Нельзя быть христианином – в церкви, рабочим – на заводе, отцом дома, другом на встрече одноклассников… Христианин – это постоянная, основополагающая суть человека, дающая ему «точку отсчета» и «систему координат» во всех жизненных ситуациях. И я решился, выражаясь метафорически, угостить вас сегодня… «солянкой». Краткими мини-набросками на интересные темы, которые вы, если заинтересуетесь, можете узнать лучше уже самостоятельно…

 Вот с дара проповедничества мы и начнем. Кто такой проповедник? Оглянитесь вокруг, дорогие мои: вы видите окружающие вас иконы. Это все великие проповедники. Да-да! Не только славный апостол Павел, не только мудрые Василий Великий, Иоанн Златоуст и Константин Великий, несущие людям Слово Божие, но и Николай Чудотворец, Исаакий Далматский, Спиридон Тримифунтский, Ксения Петербуржская, Серафим Саровский, Александр Свирский и Александр Невский – тоже великие проповедники! Проповедующие дело Божие своими жизнями, своим примером. Это высочайшая проповедь. Ведь проповедников-то много, а вот праведников – мало. Как говорили мудрые: «подражай хотя бы одному из сих, кои лики ты видишь здесь, – и ты будешь велик перед Богом и человеком». На Руси самой любимой книгой была «Жития святых». Истории удивительные, восхищающие, подчас мистические, но всегда зовущие к добру своим примером. Иконы, как говорили древние, это Библия, написанная не словами, а образами. Мы смотрим на них и вспоминаем их деяния, получаем от их опыта советы на все случаи жизни… Борис Раушенбах как-то сказал: «Как ученый, могу сказать: икона обращается к разуму человека, живопись эпохи Ренессанса – к чувствам, а модернизм – к подсознанию Это явная революция от человека к обезьяне… Мировая живопись не создала ничего выше русской иконы 15-16 веков!». Проповедник – не писатель! Проповедник говорит от себя, он может позволить себе роскошь быть талантливым или даже гениальным. Проповедник только передает сохраненное веками, но это сохраненное – выше гениальности, ибо он передает слова Бога. Апостол Павел говорил: «…если я благовествую, то в этом нет для меня похвалы, это для меня необходимость: ибо горе мне, если я не благовествую». Знаете ли вы, что большинство христианских книг и даже музыкальных произведений на Руси не подписывались? Творящие на христианские темы писатели и композиторы считали нечестным приписывать себе данное им свыше. Человек, увидевший Чудо, просто бежит и радостно показывает его людям, говоря «я нашел», а не «я создал». Так в компанию 1812 года, священники, совершавшие подвиги на поле брани награждались крестами с надписью: «Не мне, не мне, а Имени Твоему!». Проповедник не сочинительствует от себя, а лишь зовет к Тому, Кто Говорит. Посмотрите на икону Спасителя. В одной руке Он держит Евангелие, а другую поднял в жесте, который не многие смотрящие понимают. Это не просто благословение. На языке древних ораторов этот жест означал: «Я пришел и говорю. Молчите и слушайте». Он – Учитель, а я всего лишь пытаюсь повторить сказанное. И оттого насколько это у меня получается, настолько я радив как ученик. В древнегреческих школах было принято вывешивать изображение основателя этой школы. И глядя на Лик Христа надо не только просить у Него благ, но и думать – ученик ли ты Его или турист, заглянувший ради любопытства. Анри де Любак сказал замечательно: «Нам не было поручено сделать так, что б истина восторжествовала. Нам было поручено лишь свидетельствовать о ней». И здесь я прерву сам себя. Если вас хоть что-то заинтересовало – не ленитесь, узнайте об этом больше. Заинтересовало – ищите, и найдете удивительное!

Меня часто спрашивают: в чем отличие христианина от обычного, очень хорошего человека, живущего за правилам морали и нравственности. Ну, во-первых, сначала узнайте, откуда взялись эти истоки морали, а во-вторых… главная беда «общечеловеческих ценностей» в том, что они не способны излечить мир от «общечеловеческих подлостей. Христианство – исцеляет, преображая человека….

Почему Бог не создал всех людей с одинаковыми способностями, умом и силой? И почему необходимы общины в которых люди совершенно разных способностей и дарований могут помогать друг другу данными им талантами и возможностями? Почему Библия, по вразумлению Духа Святого, написана самыми разными людьми – от царя до раба, от священника до воина, от богача до нищего?

 Да, я мог бы спросить вас о авантюрных головоломках и тайнах, будоражащих незрелые умы столетиями, но спрашиваю о сущности и ошибках человека. О возможностях его и страстях… Кто мы? Что можем? Для чего родились? Сложные вопросы? Если будете думать – найдете ответы. Главное – ищите…

 5/18 сентября 1380 года окрестности реки Вёрде, и 8/21 сентября 1380 года – устье реки Непрядва

Осень выдалась странная: солнце еще светило ласково и щедро, а деревья уже вышили обильные красно-желтые узоры на своих кронах, словно нарядившись к прощальному празднику.

 По узкой, едва заметной в траве тропинке, шел человек. Был он лет тридцати с небольшим, роста чуть выше среднего, русоволос и крепок. И осанка, и манера держатся выдавали в нем принадлежность к воинскому сословью, рода явно непростого. Странно было, что одежда на страннике не вязалась ни с его статью, ни повадками… Длинное, по щиколотку, одеяние из грубой, выбеленной солнцем ткани, с широкими рукавами и капюшоном, подошло бы скорее, монаху. А вот тяжелый, почти двухметровый посох из яблоневого ствола, больше напоминал дубинку, венчающуюся увесистым поручнем. За плечами виднелся, привязанный к могучей спине походный мешок. Впрочем, гадать на его счет было делом неблагодарным: время на Руси стояло лихое и нескончаемый поток бед давно размыл все привычные уклады. Не то что ремесленника от купца – своего от чужого не отличишь… Редкие прохожие, встречавшиеся на его долгом пути, предпочитали не гадать, а аккуратно обходить путника стороной. Он не обращал на них внимания – шел и шел, чуть пришаркивая по тропе крепко сплетенными лаптями… Тропа стала подниматься в гору, густо заросшую лесом. Странник остановился, заметив одинокую фигуру в монашеском одеянии, стоящую под ветвями кряжистого, узловатого дуба. Необычностью он не уступал приближающемуся к нему путнику, но необычность эта была иного рода. Высокий, худой, седобородый (кроме бороды и разглядеть ничего было нельзя – лицо закрывал монашеский куколь), старик стоял, чуть склонив голову и неторопливо перебирал диковинные четки из желтого, словно солнечного, камня. Если б не эти четки, его вообще можно было не заметить – так неподвижно и беззвучно стоял он, почти сливаясь темным облачением с коричневой корой дуба… И если в пришедшем чувствовались живая энергия и сила, хоть и тщательно контролируемые, но вполне очевидные, то во всем облике монаха сквозило такое умиротворение, что, казалось, он был естественной частицей и этой дубравы, и этой горы, и облаков… Пришедший остановился в нескольких шагах, поклонился и замер, не мешая молитве. Старик спрятал в широкий рукав четки и спросил глухим, давно отвыкшим от слов голосом:

– Что ты хочешь и чего ищешь, чадо?

– Господь посреди нас, – поздоровался пришедший.

– И ныне и вовеки.

– Мое имя Александр, я инок небольшого монастыря, что в Радонежском Бору, недалеко от Москвы. Ищу часовню в этих краях, что освещена святому Дмитрию Солунскому. И того инока, что живет возле нее… Преподобный Сергий, игумен нашего монастыря меня к нему послал… Имени его только не сказал…

– Знаю, кого тебе надо… Ступай за мной.

 Александр поклонился, благодаря, и направился за монахом, почтительно отставая на шаг.

– Какой у тебя посох необычный, брат, – не оборачиваясь сказал монах. – Таким и медведя зашибешь, не только разбойника.

На лице Александра промелькнуло что-то вроде тени стыда или досады.

– Настоятель приказал… благословил, – еще более негодуя на себя за «военную» оговорку, неловко пояснил он. – Я давно зарёкся оружие в руки брать… Будь то нож или палка…

– Именно зарекся?

– Ну… для себя решил, – видно было, что тема эта для Александра неприятна и отвечает он лишь из вежливости, явно пересиливая себя.

– И что же ты за послушание в обители нес, если инструментом не пользовался?

– За яблоневым садом ухаживал. Там все голыми руками наловчился делать. А настоятель распорядился одну яблоньку… в этот посох переделать.

– Хм, – в голосе монаха проскользнуло что-то вроде смешинки, что было совсем уж необычно – дико было даже представить себе этого отшельника улыбающимся. – Стало быть, изменил твой игумен ее предназначение? Была яблонька а стало… Впрочем, в мире вообще предопределенности нет – на все воля Божия… Человек по одному видит, думает и предполагает, а у Господа планы иные… Стало быть, взял отец Сергий яблоньку, и… А ты как это понял?

– Я – монах, – сказал Александр. – мне оружия не надо…

– Только потому что монах? А что такое – монах?

– Посвятивший себя Богу всецело, без остатка, – твердо сказал Александр. – Мир на жажду царства небесного сменивший.

– Небо нельзя купить ни богатствами, ни даже самой праведней жизнью, – вздохнул старец. – Все одно обмен неравнозначный будет, проживи ты хоть сто лет безвинно, как ангел. Вечность с богом за крохотные сто лет земной жизни?

– Но ведь это все, что может дать человек. Для Бога это – миг, а для человека – все что имеет, без остатка… И по милости Божей…

– Это так, – согласился монах. – А почему оружие для тебя так болезненно?

– Простите, забыл спросить, как ваше святое имя?

– Нарекли Дмитрием. Говори, что наболело, брат. С самого больного и начинай. Сначала надо лечить самую опасную рану.

– Когда-то… в другой жизни, я был боярином из знатного рода. Меня готовили к жизни ратной и я… я не разочаровывал своих учителей… Были сражения… Поражения и победы… снова поражения… Вы ведаете, что творится на Руси… И этот мир стал мне немил своей жестокостью… Я знаю, что молод, но я повидал много нехорошего… И сам был… хорошим бойцом… И я ушел из этого мира в другую жизнь, мне дали иное имя… А потом князь московский решился на противостояние с Ордой. Митрополит был в Константинополе, у Патриарха, и Дмитрий Иванович приехал за благословением к нашему игумену, прося дать ему хотя бы двух людей из «войска Сергия», для укрепления духа воинства… Настоятель благословил Ослябю и меня. Ослябю – это понятно, он из рода давно уже охраняющего митрополитов и духовенство в их опасных странствиях… Брат Родиона – Андрей, даже сейчас с митрополитом Дионисием в Константинополе… А я-то кто? Для мира я умер… Настоятель перед отправкой постриг меня в великую схиму и дал имя – Александр… Но все три святителя, чьи имена я носил не могут просветить мой темный ум… Оружие я брать не могу – я же монах… Мои молитвы… Что мои молитвы?! В обители есть такие молитвенники, по сравнению с которыми я – ничто… Значит… Отец Сергий просто отослал меня? Значит, я – плохой монах и ему просто не нужен? Я ведь умер для мира… И вновь отправлен в мир… Видать плохой я монах, – повторил он с тоской.

– Плохой, – охотно согласился с ним старец. – Один раз не по твоему вышло, и ты уже отчаялся. Ты хотел в монастыре, подальше от людей грехи замаливать да Богу молитвы возносить, а тут начальник, тебя, мудрого, не спросив, на послушание отправил… И сразу мир плохим стал, слюни-сопли до земли… А настоящий монах должен быть готов в любое время, в любом месте, хоть в печи огненной, хоть на поле брани, хоть посреди бурлящего океана – Верить и волю Его исполнять! Ты еще даже не представляешь, какими интересными дорогами ведет нас Бог…

– Пути Господни неисповедимы…

– Для большинства, – уточнил монах. – А верным Ему Бог обещает: «Откройте мне сердца ваши, и глаза ваши будут наблюдать пути Мои» … Дай-ка я тебя еще спрошу… Уж прости старика: давно людей не видел, по живым словам соскучился… Вот когда ты был боярским сыном и копьем, как своими пальцами владел, что бы ты сделал, как увидел, что татары твой дом разоряют? Жгут, убивают?

– Ведомо что: порубил бы нечисть.

– А сейчас?

– Попробовал бы увещевать, но… скорее всего погиб бы, во славу Божию… И с молитвой…

– «Во славу Божию»? – вздохнул старик. – Да еще и с молитвой… Ошибаешься ты в отношении себя, брат. Хороший ты монах. А вот как человек… Как можно назвать того, кто имел возможность помочь, и не помог? Кому даны таланты хранить и защищать, а он попускает убийство близких, лишь бы спокойно спать по ночам? Убьешь – будешь мучатся. Ночами не спать. В ночи выть, аки волк замерзающий… Может пить будешь. Может с ума сойдешь… Не знаю… Но если не встанешь на пути врагов, целый народ желающий из мира Божьего стереть… то тогда КАК жить будешь?

– Но я…

– Монах, а не священник. Вот и не бери на себя больше, чем дано. Это священник приносит Богу жертвы и потому руки его должны быть чисты. А ты – христианин живущий особой жизнью и этой жизнью свое желание в стороне отсидится не оправдывай.

– Но как же «не убий»? «Вложи меч в ножны»?

– Потому что смерть – это не нормально. В Божественном замысле нет места ни смерти, ни болезни, ни разрушению. Это все наша «заслуга». Но пока не настало Лето Господне, и на земле есть зло, нужны такие как ты: умеющие отличать добро от зла и защищать первое от второго… Ты сейчас идешь к часовне Дмитрий Солунского. Что ты ведаешь о нем?

– Был большим начальником в Солуни… Вроде наших князей… Христианин с детства. Проповедовал, защищал единоверцев. За это был убит. Про то ж каждый знает: Дмитрий Солунский и Георгий Победоносец – покровители воинов.

– И все? Та история куда поучительнее. Когда разгневанный император прибыл в город и велел заключить Дмитрия Солунского в темницу, он решил еще наказать и унизить христиан в городе. Был у него невероятно сильный и умелый воин, германец по имени Лий. Император приказал устроить гладиаторские бои, силой принуждая христиан биться с непобедимым воителем. Побежденных сбрасывали с помоста на копья. И никто ничего не мог сделать… И тогда пришел в темницу к Дмитрию молодой христианский воин по имени Нестор, прося у Дмитрия благословения на поединок с германцем. И Дмитрий дал это благословение. Потому что если Лия никто бы не остановил, он убивал бы одного христианина за другим, внося в души людей страх и смятение. На утро, в схватке, Нестор сбросил Лия на копья с помоста. Разгневанный император приказал убить Нестора, Дмитрия и уехал из города, раздосадованный потерей редкого бойца.

– Отец Дмитрий, я уже понимаю, что вы меня к чему-то ведете… Говорите прямо, я пойму….

– Дошел до меня слух, что татары, собираясь к нам на сечу, наняли за большие деньги удивительного поединщика. Ходит молва, что он печенег и провел чуть ли не триста поединков… Ну, триста не триста, а воин он и впрямь редкий. Я бы сказал – непобедимый…Силы и мастерства необычной… Да и копье у него чуть ли не на метр длиннее обычного… А ведь все знают, что длинным копьем владеть тяжелее, чем малым: чуть что не так – можно плечо сломать…

– Отец Дмитрий… Вы ведь были когда-то воином, да?

– Сейчас не обо мне речь… Представь себе что одолеет он нашего поединщика…

– У князя Дмитрия хорошие воины…

– Не против этого… И поражение это сломает дух всего воинства. К чему это может привести – догадываешься… А теперь еще одно. Ты без меня знаешь, что Мамай – не потомок Чингизидов и власть держит лишь хитростью и удачей. Но на его место давно метят претенденты по праву крови. Не надо быть мудрецом, что бы понять, что он поднимет оброк… а Русь и без того истощена… И знающие люди говорят, что после битвы собирается он принести на Русь магометянскую веру… Это может укрепить его позиции в Орде… Православные же храмы будут разрушены, священники и верные Богу… в лучшем случае – изгнаны…

– Тем более, отче! Это ж какая ответственность! Тут великий воин нужен, а я кто? Я не достоин…

– А достойных вообще нет. Это я тебе как знающий говорю. Есть смелые. Бог не любит робких…

– Но даже если…. То… Как?! Ты же сам говоришь – он непобедим…

– Это правда. Но и Голиаф был куда лучше Давида в ратном деле. И если ты готов положить душу за други своя… я подскажу тебе возможность.

– Я готов, отче.

– Печенег силен и опытен. У него лучший конь, лучшие доспехи, лучшее копье… Но оно, как тебе известно – ломкое. Как и у каждого конного поединщика длинное копье ломается, ранив противника или выбив его из седла, иначе его владелец рискует остаться одноруким или потерять его – в зависимости от силы, с которой он его держит.

– Я это знаю.

– А отчего оно ломается?

– От удара о доспехи…

– А если доспеха не будет?

– То проткнув соперника оно даст на мгновение возможность приблизиться вплотную, – глухо сказал Александр.

– Да… И второе копье не должно быть ломким. Это должна быть мощная рогатина с крепким и острым клинком, способным пробить доспехи…. И тогда, как бы непобедим и ловок он не был, то поделать все равно уже ничего не сможет… Это – смерть, брат. Но эта победа. Так иногда бывает: умерев – побеждаешь… Страшно?

– Смерти? Нет, смерти я не боюсь. Для мира я все равно умер… Страшно, что при встрече Создатель скажет…

– Вот потому-то и говорится о душе, положенной за други, а не о кошельке, здоровье или даже жизни… Мы пришли. Преподобный Сергий отправил тебя ко мне… Но это ты уже понял. Я сказал тебе то, что был должен сказать. Теперь думай сам. Выбор за тобой. Твоя воля, тебе ей и распоряжаться.

– Но где я возьму коня, оружие?

– Коня тебе даст князь, когда ты вызовешься на поединок… Хорошего коня, ни у кого такого нет… А оружие… Постой здесь…

 Старик повернулся и пошел куда-то в лес. Александр посмотрел на небольшой сруб, увенчанный грубо сколоченным крестом. Потемневшее от дождей и времени дерево создавало иллюзию монолитности, словно не изба перед ним стояла а старинный склеп из черного камня… Инок неожиданно улыбнулся:

– Изменил предназначение яблони, – вслух припомнил он. – Значит… не считает меня плохим монахом…

– Не считает, – подтвердил вернувшийся старик. – Вот, возьми. Нашел неподалеку… Я-то этих железок не боюсь…

 В тряпицу был завернут изумительной работы наконечник копья. Широкий, как лезвие меча, двусторонней заточки, из твердого и легкого – явно нездешнего – металла…

– Где ж нам древко взять? А ну-ка, примерь на посох? Подходит? Хорошее совпадение… А поручень будет служить противовесом. Заклепаешь, и будет тебе славное оружие… Но помни, что это всего лишь оружие. Его-то всегда изыскать можно… Не оно главное…

– Я знаю, отче…

 Александр смотрел на отшельника теперь как-то иначе. Было видно, что он хочет о чем-то его спросить, но… Удерживается.

– Развязывай свою котомку, – сказал отшельник, – нечего схиму беречь. Это она тебя беречь должна. А ты боялся, что как худого монаха спровадили… Лучшую одежду обители дали – броню небесную…. Тебя ведь отец Сергий Пересветом называл? Чистый свет, значит… А теперь у меня к тебе просьба будет. Передай эту икону и мое благословение князю Дмитрию… Скажи ему: все будет хорошо…

– Отче! – не выдержал Александр. – Знаю, что тороплюсь, но… Скажите: как ТАМ?

 Лица отшельника под куколем видно не было, но Пересвету показалось почему-то показалось, что он улыбается.

– Там – хорошо, – сказал отшельник. – И там все иначе… Но довольно пустых разговоров. Ничего не бойся, сынок. Господь с тобой. А теперь становись на колени, я благословлю тебя…

 … Когда даже сама гора, на которой стояла часовня скрылась из вида, Александр все же не выдержал и развернул завернутую в тряпицу икону. На потемневшем от времени дереве был изображен Дмитрий Солунский в ратных доспехах. В левой руке он держал копье, а в правой – налитые солнечным светом янтарные четки…

Татарское войско вышло на брань, едва рассеялся утренний туман. Впереди, на могучем, покрытом богатой попоне коне, восседал лучший воин, которого можно было найти за немалые богатства Востока. Спокойный, уверенный в своей непобедимости, затянутый в редкие и дорогие «пластинчатые» доспехи, он даже не удосужился взять щит, вооруженный лишь длинным копьем, что б сбросить врага на землю и прикрученной к седлу палицей, что б добить поверженного.

Отступающий туман явил его взору странного противника. Высокий и широкоплечий поединщик, облаченный в странный, покрытый крестами балахон с остроконечной «шапкой», издалека напоминающей шлем. В руках воин держал короткое копье с широким наконечником.

Желтые, «тигриные» глаза половца под металлической «личиной» цепко пробежались по фигуре и оружию противника. Под устрашающей маской не было видно выражения его лица, но коня вперед он послал уверенно и властно, явно не собираясь затягивать схватку… Темник Мамай лично просил его преподать русским жестокий и показательный урок. Яса Чингиз Хана прямо запрещала поединки, но половец не был мусульманином, а спасение души Мамая было личным делом правителя…

Кони стремительно сближались. От встречного ветра схима на груди русского всадника плотно облегала тело, демонстрируя отсутствие доспехов.

Глаза половца расширились – он был опытным воином и успел все понять… Но было уже слишком поздно…

…Летописи говорят, что никогда еще на Руси не было столь страшной и кровавой битвы. Мамаю победа нужна была любой ценой6 наследники «чингизидов» не простили бы ему поражения. Русские, дерзнувшие бросить вызов непобедимой Орде, знали, что в случае поражения пощады не будет никому. Это была битва не на жизнь, а на смерть…

Дальнейшее знает каждый. Войска Мамая были разбиты и «темник» бежал. Он еще пытался собрать новое войско для реванша, но потомок «чингизидов» Тохтамыш не дал ему шанса на реабилитацию, разбив его войска и захватив власть. Мамай бежал в Крым, где чуть позже был убит воинами хана.

Подвиг Пересвета, пожертвовавшего собой ради «други своя» послужил основанием для этих событий. Говорят, что голос одного не слышан за рокотом мира, но если с этим «одним» – Бог, то математика перестает быть точной наукой. Особенно, если знаешь, что «нет больше той любви, аще кто положит душу свою за други…»

^ Глава 3

Упасть бы на древние плиты,
К прекрасному Богу воззвать
И знать, что молитвами слиты
Все чувства в одну благодать!
И храм, как корабль огромный,
Несется в пучине веков,
И парус духа привольный
Все ветры изведать готов.
О. Мандельштам

Суббота, октябрь 2005 года

День выдался дождливый. Прихожан в храме было немного: две старушки капитан погранвойск и девушка в синем дождевике.

 Онисин уже замечал, как поразительно меняются лица женщин, заходящих в собор. У мужчин, как правило, лица строгие, сосредоточенные. А вот женщины преображаются кардинально. В глазах появляется какой-то внутренний свет надежды… Отблески свечей делают их черты словно неземными, сказочными. И вот что интересно: скрывая под платками дорогостоящие прически и роскошные локоны, они «оставляют» лишь глаза, и эти-то глаза и делают их лица такими прекрасными…

 А вот настроение у Сергея было пресквернейшее. Онисину не давала покоя мысль о злосчастном договоре с Гуриным. Все чаще появлялось чувство, что он предает что-то хорошее, и играть в «Штирлица» и «Индиану Джонса» уже не хотелось… Не первый месяц Онисин по кусочкам, по крохам собирал историю собора, разбросанную революцией по архивам, музеям и частным коллекциям. Архивы открывали свои глубины неохотно. Многое было уничтожено, многое продано в частные коллекции и за границу. И все же, постепенно, понемногу, перед Онисиным открывалась величественная история военного собора. Овеянного славой, наполненного чудесными иконами и славным своими прихожанами. Сергей облазил собор сверху донизу и только сейчас осознал, как малы его шансы найти тайник. В громаднейшем храме, «пронизанном» туннелями вентиляции, труб для подогрева стен и полов, акустических выемок и печных дымоходов можно было спрятать сокровища приличного музея.

 Собор нравился Онисину все больше и больше. Знание его истории делало собор еще значительнее, еще величественнее. Здесь венчались Достоевский и Анна Сниткина, Пушкин вел под венец свою сестру Ольгу, здесь отпевали знаменитого композитора Римского-Корсакова и автора духовных опер Антона Рубинштейна, постоянным прихожанином был поэт Державин. Возле собора жили, и молились в нем, баснописец Иван Крылов и композитор Сергей Прокофьев, архитектор Львов и художник Петров-Водкин. Отсюда уходил на войну весь Измайловский полк и сюда он возвращался. Здесь молились Герои и Гении… По этим плитам ступали все императоры и все знаменитости Петербурга, жившие в городе с момента открытия храма и до закрытия его большевиками…

Ночью Онисин подолгу ходил по храму, рассматривая иконы в мерцании светильников и прислушиваясь к эху шагов. Это было совершенно особое чувство, словно собор находился вне времени и пространства и за его стенами не было какого-то конкретного века и конкретного места. Словно Сергей находился в храме, вокруг которого простиралась Вселенная, а ангелы у входа смотрели в бесконечные звездные просторы…

По утрам в собор спешили лишь настоящие христиане, доброжелательные и улыбчивые. Еще не было ни пьяниц, ни туристов, ни зевак с фотоаппаратами – собор до середины дня оставался тем, чем был – «Домом молитвы», прообразом Царства Небесного и хранителем святынь. Солнце заполняло белоснежный храм, играло на окладах икон, священники читали молитвы и жизнь казалось радостной и насыщенной… После обеда начинали «заскакивать» торопливые люди, в процессе разговоров по телефонам суетливо покупающие свечи и диковато косящиеся на священников (словно не понимая, что эти «бородатые люди» делают в том месте, где они «свечки ставят»?). Пьяницы, после пятого стакана возжелавшие что б их «поняли и простили», нагловатые бродяги, хватающие прихожан за руки и требующие денег, цыгане, возбужденные восходящей луной «болящие»… Нет-нет, так было далеко не каждый день, но Петербург – многомиллионный город, а церкви, как известно, притягивают к себе взгляды разные… Иногда, как и предсказывал Илья, Онисин начинал мечтать, что б собор вдруг перенесся в тихий и доброжелательный городок, где все друг друга знают, а с редкими алкашами уже давно проведена «отческая беседа о правилах поведения в церкви»… Но собор стоял в центре Петербурга и Онисин был его смотрителем, а потому о изменениях ситуации можно было только мечтать…

И все же Онисин любил этот собор. И потому ему было стыдно за тот «контракт» с Гуриным. Вроде все логично: о кладе никто не знает, он уже давно никому не принадлежит… А все равно – стыдно…Тем более, что часть головоломки он уже разгадал. Это было не сложно. «Облаченье жены Откровения» имело только одно значение, известное каждому христианину. В Откровении Иоанна Богослова упоминалась «жена, облаченная в солнце». Богословы трактовали это значение как символ гонимой Церкви, но Онисина интересовал лишь «практический» контекст. Учитывая, что собор был постоянно наполнен светом, солнечными «зайчиками» и отражающимися от обильной позолоты лучами, не трудно было предположить, что встав в определенный день, в определенном месте, надо было следить за солнечным лучом, укажущим место тайника. Оставалось узнать, что обозначало это странное «то, что хранит» и что это за башня такая, «вещающая Риму и галлам». Священников, по понятным причинам, Онисин расспрашивать не хотел… Да и, положа руку на сердце, вообще не спешил с выполнением этой своей «миссии». Хотя сама по себе загадка была интересной и манящей. Сначала Онисин присматривался к куполам собора и расположенным на них башенкам (что было самым логичным), но скоро пришел к выводу, что их символизм к его загадке отношения не имеет. Купола имели свою символику, знаменуя Спасителя и Апостолов (Форма куполов тоже имела свое значение), но только по своему числу, без конкретизированных привязок, поэтому найти «башню» Евангелиста проповедовавшего в Риме и во Франции (впрочем, галлы жили еще и в Швейцарии, Германии и Северной Италии, но это уже детали), не представлялось возможным…

Погруженный в невеселые думы, Онисин даже не заметил, как подошел к нему отец Василий.

– О чем так глубоко задумались?

Сергей поднялся со стула, уныло махнув рукой:

– Да так…Погода… Дождь… Сплин и хандра…

– Понятно… Сергей Николаевич, сейчас ко мне должны прийти три роты солдат, у них будет молебен перед учениями. Вы объясните командиру, что расставить их надо вот так, вот так и так…

– Понятно, – кивнул Онисин. – Каре.

– Что?

– Почти квадрат, – пояснил смотритель. – Военное построение. Использовался для сохранения пехоты от атак конницы. Такой «хранящий» квадрат или прямоугольник часто использовали русские во время войны с турками.

– «Хранящий квадрат»? – улыбнулся отец Василий. – Почти скрижали. «То, что хранит».

– Что вы сказали? – не поверил своим ушам Онисин.

– Так иногда называют Скрижали Завета, на которых Бог начертал Закон для верующих в Него. Поэтому в старину их и называли в разговорном языке: «то, что хранит» …

– Понятно, – грустно сказал Онисин. Еще одна загадка раскрылась. Но это его почему-то не радовало…

 …После молебна офицер отпустил солдат осмотреть храм (хотя, скорее, он просто пережидал усиливающийся дождь).

 Онисин расставил скамейки для воскресной школы, и, увидев вбегающего отца Константина, развел руками:

– Непогода, батюшка… Почти никого нет…

– Знаете, как говорят: «Если во время молебна в храме мало прихожан, то его заполняют ангелы», – жизнеутверждающе заявил священник. Огляделся, близоруко рассматривая бродящих по собору солдат. – А у нас тут не только ангелы… Господин капитан, можно вас попросить на пару слов?..

 И уже через пять минут мест на скамейках не хватало. Солдаты рядами заполнили предел и довольные проповедник начал:

– Дорогие мои! Вы когда-нибудь задумывались: почему бессмертные и неуязвимые ангелы изображаются в доспехах? Доспехи на них это символ Божественной благодати, защищающей надежней любого панциря. Ангел с греческого языка переводится как «посланник», «вестник». Они были созданы раньше материального мира и то, что ты называем «материей» и «расстояниями» для них не преграда. Есть ангелы – наши союзники и есть ангелы – наши враги. Мы не знаем, как они выглядят (ведь даже бесы принимают иногда облик светлый и величественный, поэтому мудрые рекомендуют испытывать – от Бога ли они). По именам лишь трое из них названы в Ветхом завете: Михаил, Гавриил и Рафаил, да еще к книге Еноха упомянуты четверо. О внешнем их облике мы не знаем ровным счетом ничего. Символически ангелов принято изображать в виде юношей (символ вечной молодости), в сияющих диаконских облачениях (символ служения), с крыльями за спиной (символ скорости исполнения поручения) или же в доспехах (символ противостояния злу). Но древние книги описывают, что ангелы могут принимать вид разнообразный.

У нашего собора есть редкая особенность: только здесь вы можете увидеть скульптуры ангелов, охраняющих вход в храм – Михаила, попирающего змея и Гавриила с крестом веры… Не слишком правильно изображать ангелов в виде греческих «амурчиков – маленькими карапузиками в тоге. Это ведь существа несоизмеримо более мудрые, сильные и знающие. Один ангел или бес вполне мог бы уничтожить землю, будь на то воля Божия. Вы находитесь сейчас в воинском соборе. Десятки лет отсюда уходили на войну и возвращались сюда православные воины. Но надеялись они не на «броню», они знали, что есть защита куда надёжнее… Много тысяч лет назад, когда столкнулись в решающей битве войска Иисуса Навина и Амалика, Моисей стоял на горе, над битвой, и молил Бога о даровании победы. Это был в прямом смысле вопрос жизни и смерти для ведомых им людей. Когда, уставая, он опускал руки, начинали побеждать солдаты Амалика, когда воздымал их в молитве – побеждали воины Навина… Двое священников помогали ему, поддерживая, и их молитвы были услышаны: Навин победил… Это и есть служение военного священника: куда паства, туда и он… Но как он – так и паства… Есть такая замечательная заповедь: «Лучше быть, чем казаться». Вы должны быть достойны того, что б молитвы священника за вас были услышаны и ангелы встали у вас за спиной. Будьте христианами: не творите зла, защищайте слабых, берегите веру и Отечество, выполняйте данное вам Родиной послушание, как ангелы исполняют волю Отца Небесного и будет вам чудо! Триста одолеют тысячи! Поднимите головы и взгляните на слова, начертанные под крестом: «Сим знаменем победишь!». И помните: смерти нет. Есть лишь та сторона, которую вы выбрали…

12/24 октября 1877 года. Крепость Горни-Дубник (Горный Дубняк).

Завидев приближающегося священника диакон Иосиф выбежал навстречу, пытаясь принять тело бесчувственного солдата, которого тот нес на руках.

– Не надо, – сказал священник. – Лишний раз раны потревожишь… Придерживай плот…

– Что там? – спросил диакон.

– Смертоубийство там, – сказал отец Василий, осторожно спускаясь по мокрой земле к переправе. – Пушки с большого редута наших как косой выкашивают – близко не подобраться… Убитых, раненых – сотни… если не больше… Гибнут люди…

 Шагнул в холодную, октябрьскую воду, аккуратно опуская тело на бревна плота.

 – Плохая рана, – покачал головой диакон, разглядывая раненного. – Эх, жаль Авраам Платонович стар стал, он бы его быстро на ноги поставил. Теперь в Петербурге оперирует, а какой лекарь был…

– Никифор Дмитриевич не хуже, – отец священник вытер со лба пот, надел очки со сломанной и кое-как перевязанной дужкой. – Ты главное, довези бойца до него. Не мешкай, отец Иосиф…

– Отец Василий, вернулся бы ты в госпиталь, а? – безнадежно взмолился диакон. – Там ведь тоже есть и кого перевязывать, и кого причащать…

– Там священник финляндского полка.

– То-то и оно, что финляндского – там… А ты опять на рожон лезешь… По ранжиру ты где находиться должон? В переднем госпитале. Какой… ангел, тебя под пули несет?! Ведь пуля – дура, сам про то знаешь. Ей все равно: священник – не священник… Я уже извелся тебя уговаривать. Вот подожди: пойду генерала упрашивать, что б разрешил тебя на время боя за ногу к лазарету привязывать…

– Как коня? – слабо улыбнулся отец Василий.

– Сказал бы я как кого… Да сан пощажу…

Были они погодками, и это был их далеко не первый поход. Отец Иосиф сполна оправдывал саму суть своего диаконства: помогал священнику при богослужениях, тащил с ним по бесконечным дорогам тяжелые церковные пожитки, готовил еду, не полагаясь на вечно опаздывающую полковую кухню, штопал и стирал одеяния и уже дважды выхаживал отца Василия после ранений. В общем, в прямом и переносном смысле «заботился о столах», предоставляя священнику возможность не отвлекаться от проповедей и богослужений. Но был категорически против таких вот «вылазок» отца Василия на передний край сражения. Ворчал, ругался, обещал привязывать батюшку к шатру походной церкви и нажаловаться настоятелю собора… В общем, был он хорошим диаконом и хорошим другом.

Отца Василия вообще любили в полку. Из священников Измайловского собора был он самым молодым и потому именно его отправляли с полком в походы. Старым священникам куда тяжелее было переносить все тяготы походной жизни. Высокий, с длинными, чуть вьющимися каштановыми волосами, был он высок и статен – вровень с молодцеватыми богатырями-гвардейцами, но близорук от огромного количества прочитанных при плохом освещении книг. (А где вы в семинаристской келье, затем в крохотной и самой дешевой квартирке, и потом в походных условиях, найдете «хорошее освещение»?). Вид у него был все время слегка отрешенный, словно он все время думал о чем-то важном и далеком. Отец Иосиф как-то спросил: какого рода эта «сосредоточенность» – молитвенная, или так… по характеру. Священник немного подумал и сформулировал необычно: «Ненавижу смерть». И диакон не стал уточнять…

Согласно штатному расписанию, священнику предписывалось находится при лазарете, но он уходил много дальше безопасной полосы, не дожидаясь пока малочисленные санитары вытащат раненых с поля боя. И никакого «героизма» в этом не видел. Просто если ты прошагал с солдатами от Бородина до Парижа, или от Шипки до Горного Дубняка, то ваши отношения переходят совсем в иную форму. Такие отношения бывают у сельских батюшек с прихожанами, живущими бок о бок не одно десятилетие, переживая вместе праздники и невзгоды, радости и скорби. Отец Василий знал всей «своих» гвардейцев по именам, помогал писать им письма домой, иногда разбирал их нехитрые тяжбы и споры. Офицеры шутили, что не знают, кто в полку главнее: они или батюшка. «Когда на богослужении он стоит впереди нас и молится, а за его спиной три тысячи человек сплотились в едином порыве… тут поневоле задумаешься о старшинстве, – шутил командир первого батальона полковник Клевензаль. – Ведь согласно табели о рангах он приравнивается только к ротному, а вот по сути…»

– Помнишь, что говорил Иоанн Златоуст? «Причастившихся перед смертью окружают ангелы и забирают в рай ради принятых ими Тайн», – сказал диакону священник. – Не тяни время, отец Иосиф, я все равно возвращаюсь, а солдату надо к врачу. Иди с Богом. Не волнуйся. Все будет хорошо.

Что-то ворча себе под нос и недовольно качая головой, диакон вошёл в студеную воду по пояс и с усилием принялся толкать плот через переправу, а священник пошел вспять, прижимая к боку сумку, в которой хранил набор для причастия и подаренный офицерами полка напрестольный крест.

Был пятый час и смерть гуляла вокруг Горного Дубняка уже с девяти утра. Из-за ошибок командования, штурм укреплений начался не с четырех сторон одновременно, а вразнобой, что позволяло туркам с большей эффективностью отражать атаки. Турецкие пушки выкосили картечью немало храбрецов еще на дальних подступах к редутам. Зачистив на 700 метров пространство вокруг редутов, турки оставили сложенные охапки кустарника как ориентиры и теперь расстреливали наступающие русские полки прицельно и беспощадно. Измайловский полк был вызван из резерва и введен в бой около двух часов дня… и уже оставил на пропитанном кровью поле почти четверть своих солдат. Но его потери были куда меньше, чем у других полков. Согласно правилам, офицеры вели своих солдат на врага цепью, строевым шагом – старая тактика, заставляющая солдат бояться не вражеской пули, а «не попадания в ногу». Но это сильно облегчало задачу турецким стрелкам и артиллеристам. Полковник Клевензаль, вояка опытный, видя бессмысленную гибель соседних полков, на свой страх и риск, впервые применил невиданную для того времени тактику: повел солдат на редут не строевым шагом, подобно мишеням, а перебежками от укрытия к укрытию, что позволило сохранить большую часть полка и приблизиться к неприятелю вплотную. Но все же потери были огромны. Захлебнулась третья атака и в наступающих сумерках русские пушки смолкли, опасаясь в темноте покалечить своих.

Горный Дубняк (точнее было бы «Горний», т.е. «Верхний», так как был еще и «Нижний», с менее мощными укреплениями), являлся мощным препятствием к окружению и блокаде Плевны – стратегически важного пункта затянувшейся войны. Отлично укрепленные цитадели обеспечивали защиту шоссе, по которому доставлялись в Плевну боеприпасы и продовольствие. Взятие Горного Дубняка означало бы окружение и капитуляцию… Но об этом помнили и в Плевне. Затягивающаяся атака русских, грозила дать возможность плевненскому гарнизону послать на помощь несколько отрядов (или как их называли – «татаров»), и тогда огромное количество солдатских жизней, принесённых в жертву, могли оказаться напрасными…

Священник неторопливо шел по полю, время от времени склоняясь над окровавленными телами. Части гвардейских корпусов давно перемешались и «измайловцы» лежали рядом с солдатами финляндского полка, а саперный батальон обрел свой покой рядом с «семеновцами» … Живых он не находил. Кто был ранен легко – сам отошел в тыл, или, перевязав рану, продолжил бой, кто тяжело – уже эвакуирован или скончался от боли и потри крови. Священник все шел и шел вперед, всматриваясь в лица погибших, когда кто-то внезапным броском не опрокинул его в неглубокий окоп.

– Вы что, отче?! Очумели совсем?! – в сердцах обругал его молодой поручик. – Здесь каждый дюйм простреливается, а вы как по Невскому гуляете… Турки, как известно, священников не жалуют, или не видели, что они в городах творят?!

 Судя по знакам отличия он принадлежал к практическим полностью перебитому финляндскому полку.

– Ну, судя по всему, у вас к моему сану немногим больше уважения, – вздохнул священник, подбирая сбитые очки. – Совсем дужка отломалась… И стекло треснуло… Где я теперь новое достану?

– Простите… Просто испугался за вас… Очки что… Очки новые изыщите, а вот вторую голову вам вряд ли даже в Петербурге выдадут…

– Здравствуйте, батюшка! – третьим обитателем окопа оказался солдат измайловского полка. – Опять гусарствуете?

-Иван Морозов, – узнал его священник. – Нет, отрок. Не «гусарствую», а исполняю свой пасторский долг.

– Таки в других полках исполняют, но не так же… Нас стыдят, что мы вас не бережём….

– Что ж меня все корят-то сегодня, – вздохнул отец Василий, пряча сломанные очки в сумку. – В семинарии за год так не бранили как за половину сегодняшнего дня…

– А сами не видите – что творится? – сказал поручик. – Надо ж все-таки и рассуждение иметь: где – в штыки, а где обежать… У нас всех офицеров выбило. А знаете почему? По русской, гусарско-залихватской традиции, офицер идет впереди солдат… И получает первую пулю. Солдаты, дисциплина которых оттачивалась годами, без командира теряются. А у тех же немцев и англичан офицер идет позади атакующих и сохраняет подразделение организованным, а значит – боеспособным. Давно пора нам менять эту дурную тактику. Все боятся, что в трусости обвинят, а в результате – потерь вдвое больше…

– Ну простите меня великодушно, что смутил вас своим поступком, – смиренно сказал священник. – Я это все понимаю…

– Но на рожон лезу, – понимающе закончил за него офицер. – Морозов, не спи! Видишь, опять целятся…

 Солдат пристроил ружье поудобнее, прищурил глаз… Выстрел – и по склону редута покатилось чье-то тело…

– Каков молодец! – не удержался поручик. – Даст Бог – выживу, так лично пойду к твоему командиру просить за тебя. Награды достоин! Только представьте, батюшка: что ни выстрел, то попадание!.. Это – талант! У нас штабс-капитан Гольдберг первым по меткости числится, но, полагаю, ваш орел ему еще и фору даст… Если б не он… Вон, видите, солдаты наши к самому укреплению подобрались и ступени для атаки в земле роют? Турки пытаются их сверху перестрелять, но ваш чудо-стрелок уже добрую дюжину в мусульманский рай проводил…

– И это тоже человеческие жизни, – тихо сказал священник. – Да, враги, да творящие немыслимое, но… Люди, которых просто неправильно воспитали…

– Вы видели, что турки творили здесь с христианами? – дернул рыжим усоп поручик. – Даже татары так на Руси не зверствовали… Массовые убийства, изнасилования, пытки, резня беременных и младенцев…У меня были неплохие преподаватели истории, но подобных зверств – по пальцам пересчитать….

– Знаю, – сказал священник. – Я все это видел и слышал… Просто я смотрю на это… Представьте себе как мы выглядим в глазах Бога… У Него ведь все – дети… и одна убивают других тысячи и тысячи лет….

– Да уж, – согласился поручик. – Двадцатый век приближается. Люди осваивают океаны, умчаться подниматься в воздух, строят сложнейшие машины… А здесь – жуть, средневековье…

– Вот поэтому вы, воины и нужны, – сказал священник. – Я ненавижу войну, ненавижу смерть… Но если безумие не остановить – мир уничтожит сам себя… Бог разрешает защищать и защищаться. Я не могу представить мир, где победили бы варвары, заставляющие отказаться от благочестия и целомудрия и жить, подобно животным, лишь наслаждаясь пороками… Лучше самая мучительная смерть, чем такая жизнь… Идет бесконечная борьба между духовным и телесным… И если победит телесное, история этого мира закончиться, как грустная книга с печальным концом…

– Плохо дело, – перебил его поручик, с тревогой вглядываясь в быстро сгущающиеся сумерки. – Сейчас подадут приказ отступать… А ночью к туркам придет подкрепление и мы окажемся у разбитого корыта. И сегодняшние жертвы будут напрасными, и новые атаки тысячи жизней унесут… Будет как с Плевной… Сколько жизней загубим… Нельзя… Эх, была ни была! Ну-ка, Морозов, прикрой!

 Поручик встал во весь рост и крикнул:

– Ребята! Последние шаги остались!

 Морозов выстрелил и по насыпи покатилась красная феска.

– Один рывок – и все закончено!

 Еще выстрел – и чей-то звериный вой в отдалении…

-За мной! Все ра…

 Турецкая пуля все же нашла поручика. Он грузно откинулся на спину – вместо лица было кровавое месиво.

 Священник положил на него руку, что-то шепча.

– Их слишком много, – виновато сказал Морозов. – Уже не боятся… Чуют: подкрепление скоро… эх, ваш бродь… Что теперь делать, отче?

 Священник беззвучно молился.

– Последнего офицера убили, – приглушенно послышалось вдали. – Командиров нет…

– Что делать-то будем, братцы?

– Ждать!

– Чего ждать? Луны? Отступать пора… Командиров нет – отходим!

 Священник закончил молитву, достал из сумки напрестольный крест и поднялся во весь рост.

– Вот ваш Командир! – громко сказал он. – И ныне и во веки!

 И медленно пошел вперед.

– Куда, отче?! – заорал Морозов и тут же, с колена, уже не таясь, принялся палить куда-то вверх, в едва заметные в вечернем сумраке укрепления.

 Священник шел вперед неторопливым, выдержанным шагом, как шел когда-то в Царские врата… Вокруг, словно злые пчелы, жужжали османские пули. Сильный удар сотряс руку – пуля ударила в распятие. Вторая царапнула бок…

 Дойдя до земляного вала, он встал на первую ступеньку, вырытую солдатами, и так же неторопливо начал пониматься по склону. Стрельба с обоих сторон стояла оглушительная…

У какого-то турка не выдержали нервы: с визгом он бросился вниз, направив пику в грудь священника… Удар солдатского штыка отбросил ее и тут же приклад ружья с тошнотворным хрустом впечатался в висок врага. Спасший священника солдат пробежал пару шагов вперед и пал, изрешеченный пулями. Турки бросились вниз толпой. Уже свыкшиеся с мыслью о конце боя, ожидавшие подхода помощи из Плевны, они прекрасно видели – кто повел солдат в эту атаку и всеми силами старались добраться до него… Но идущего вперед батюшку уже обегали, обгоняли, устремившиеся за ним солдаты. Отбивали штыки, ятаганы, пики, закрывая своими телами священника, словно полковое знамя, клином входя в турецкие ряды…

… И завязалась рукопашная схватка. Схватка страшная, беспощадная, выигрышем в которой был один приз – жизнь…

…Диакон нашел отца Василия лишь утром. В рассеивающемся тумане священник шел вдоль выложенных в одну шеренгу тел и читал молитву. Голова его была перевязана чем-то белым, в рясе отчетливо различимы дыра от скользивших рядом пуль и ятаганов, на лице – запекшаяся кровь – шрам от пули он будет носить на своем лице до последних дней…

 Отец Иосиф остановился, с трудом сглатывая подступивший к горлу ком.

– Главное – жив, – сказал сидевший неподалеку, на вязанке хвороста, солдат. – Я, признаться, уже и не чаял…

– А ты, братец, кто будешь?

– Иван я, Морозов… Я его перевязал. Потом тела переносили, – солдат достал трубку и кисет, неторопливо набил ее табаком, прикурил. – Вишь, какая знатная вещь, – похвастался он, – Англицкая спичка… Трофей… Хорошо турок англичане снабжали… Оружие, припасы… Не помогло…

-Как он? – спросил диакон.

– Я перевязал бок и ногу, – сказал солдат. – Бок – ничего, заживет… А вот ногу врачу показать надо…

– Опять выхаживать, – вздохнул диакон. – Заштопывал-заштопывал, а он все вперед лезет… У всех священники как священники, а у меня… решето какое-то…

– Славный батюшка, – согласился Морозов. – Ты мне вот что скажи… Он ведь, вроде, темный волос имел? Нет?

– Ну… вроде того… А что?

– Как убиенных-то носит закончили, смотрю – а у него седины на пол головы…А вроде не старый еще… Хотя после такого… С крестом против ружей и ятаганов… Оно, конечно…

 Он ошибался. Седина покрыла голову священника не тогда, когда он шел по неприятельскому укреплению. Седина высеребрила его виски, когда он шел вдоль бездыханных тел, читая «разрешительную молитву» и называя их по именам… Их было много… очень много тех, кого он когда-то исповедовал и причащал, чьи письма писал матерям и женам, чьи простые и глубокие истории слушал на привалах у костра. Тех, кто стоял за ним на службе перед Распятием… Тех, кто шел за ним в бой… Тех, кто называл его отцом…

… И было ему в тот год 29 лет…

…Захватив Шипкинский перевал и укрепления Горнего Дубняка, русская армия вынудила к сдаче засевшие в Плевне турецкие войска. Перейдя Балканы, разбили остатки гарнизонов, перекрывавшие путь на Константинополь, турки вступили в переговоры о капитуляции, но… Вмешательство вечной ненавистнице России – Англии затянули и сильно откорректировали их в пользу Османской империи. Англия предприняла попытку психологического давления на Россию, введя в Дарданеллы свою эскадру. Русские, в ответ, пообещали захватить Константинополь и эскадра отошла назад. Подписанные предварительные «Сан-Стефанские соглашения» были оспорены Англией и Австрией, требовавших себе немалых выгод от итогов русско-турецкой войны), и был подписан новый, «Берлинский трактат. Россия возвратила себе Бессарабию и получила Карскую область, населенную православными армянами и грузинами.

 Вскоре, благодаря значительному ослаблению Турции, Болгария полностью вернула себе независимость. Османская империя была вытеснена с Балкан, не угнетая более православные народы и постепенно превратилась во второстепенную европейскую державу….

 С того времени и по сей день, во время Литургии, во всех православных храмах Болгарии поминается русский царь Александр и все его воины, сложившие головы на поле брани за освобождение православных народов от турецкого ига. На территории Болгарии до сих пор находится почти 400 памятников русским солдатам. В столице России, с Свято-Троицкого собора Измайловского полка был воздвигнут памятник «Колона славы», сложенный из шести рядов пушек, отбитых у турок. Русско-турецкую войну в те годы, по всему миру называли «самой справедливой войной 19 века».

 Русские потери в этой войне составили от 16 до 30 тысяч убитых и от 7 до 15 тысяч умерших от ран и болезней солдат…

^ Глава 4

…Есть слова — словно раны, слова — словно суд,—
С ними в плен не сдаются и в плен не берут.
Словом можно убить, словом можно спасти,
Словом можно полки за собой повести…
В. Шефнер

4 августа 2006 года, Санкт-Петербург

Есть в религии основополагающая тема, пронизывающая всю ее суть, которую, тем ни менее, затрагивать больше всего и не любят. Именно на ней спотыкаются и обжигаются как опытные, так и неофиты. Именно она влечет «гностиков всех мастей и будоражит умы (как правило, ничего в ней не понимающих) писателей. Именно о ней чаще всего шепчутся суеверные бабки по углам и впечатлительные подростки на многочисленных «бежиных лугах». Именно она привела сотни тысяч людей к Истине (начиная от Апостолов и мудрейшего Павла) и толкнула тысячи в бездну ересей, спиритизма и магизма (наверное, именно поэтому эту тему и не любят затрагивать широко, понимая, что для незрелых она – искушение, а для опытных – повседневность). Но обойти ее невозможно. Она словно один из указующих камней на длинной Дороге, с предупреждающей надписью: «Направо пойдешь – коня потеряешь, налево пойдешь – голову потеряешь, прямо пойдешь… о камень стукнешься, дурень!» Умные идут «направо», понимая, что жертвы в долгом пути неизбежны, глупые (традиционно) ходят налево, ну а суеверные… Что говорить: вы наверняка сами видели этих «ушибленных» суевериями… Да, я говорю о мистике религии. О чуде. Так наденем же, друзья мои, акваланги православия и погрузимся в бездны таинственного.

Мистика (что в переводе с греческого – означает скрытое, тайное) это и вера в существование неподдающемуся нашему разуму, и религиозная практика (даже молитва к Богу – уже общение с Силой, не поддающейся человеческой логике), и сложнейшая философская система, которую лишь пытались осмыслить лучшие умы человечества, но… (Умница Пифагор говорил, что «мудрецом» не может называться ни один человек – для этого надо знать ВСЕ. А это доступно лишь Богу, поэтому мы можем называться лишь «философами», т.е. – «любящие мудрость». Поэтому смешно, когда какой-то человек утверждает, что знает, как устроен мир – «с Богом или без Бога» … Ученый должен знать пределы своей компетенции»).

На этой почве всегда и возникали разногласия между пророками, ведущих людей по Пути, указанном Богом и людьми, желающими жить так, как им заблагорассудится. Пророки, кои внимали словам «откройте мне сердца ваши и глаза ваши будут наблюдать пути Мои», редко ошибались, но слушали их еще реже, будучи уверенными что «все обойдется». И сколько бы Кассандра не вещала: «Будете воевать – вашу Трою даже Шлиман с трудом найдет» – народ упорно лез на рожон. (По этому поводу есть замечательная православная притча: Люди, устав от войн, взмолились: «Господи! Мы не хотим войны!» «Точно не хотите?» «Точно не хотим!» «Так не воюйте…»). Старцы (опытные наставники, а не суетное понимание их людьми), все время твердят: «Живите по заповедям, и получите больше, чем ждали. Не делайте зла – оно возвращается…». Люди же упорно ждут каких-то «индивидуальных» чудес. Но Бог не хочет насиловать волю человека. Человек должен найти дорогу сам, а не быть приведенным как баран в стойло. В рай насильно не тащат. Монахи говорят: «Для мирян «Чудо» это когда Бог исполняет волю человека… А по нашему разумению «чудо» – когда человек исполняет волю Бога». Интересно вспомнить один диалог. Женщина пришла к священнику и потребовала: «Мой внук не хочет креститься… Как его заставить?» «Именно – заставить?» – уточнил тот. «Заставить!» «Это просто, – ответил опытный батюшка. – Возьмите ружье и ведите… А если ружье будет еще и двуствольное, то, полагаю, вам и священник не откажет». Так вот чудо – то же «ружье». Человек не сам принимает решение, его ему навязывают. Потому-то древние и предупреждали, что больше всего «чудес» будет во времена антихриста, когда воля человека будет подавляться. Да и долговечно ли чудо? Ты увидишь, расскажешь – но многие ли тебе поверят? И даже если чудо увидят все разом, то… Дети и внуки будут считать это сказками, требуя уже чуда для себя лично… Не так мы относимся к чудесам, о которых читаем в Библии? Но суеверные упорно требуют чудес, и придумывают их сами. Или, как смеялся Трофимов: «верят в Христа, счастливое завтра и лешего с Бабой Ягой». А вот люди опытные и «чудеса» давно считают за обыденность, не придавая им особого значения. Как шутил мудрый Иоанн Крестьянкин: «Ну какие же мы «старцы»? Мы, в лучшем случае – опытные старички…». Суеверный пытается «дать Богу» свечу за сто рублей, в обмен на «здоровье-счастье и пару миллионов евро», а опытный возжигает ее как символ горения души перед Славой Господа. Глупый боится, что его «будут отслеживать через ИНН и сотовый телефон», а опытный говорит: «и хорошо! Путь видят, как я живу: я жизнью своей свидетельствую о вере». Бог подарил человеку свободу воли и не отбирает этот подарок даже на время. Как-то Иоанна Кронштадтского спросили: «Если Бог всемогущ – может ли Он создать камень, который Сам е сможет поднять». Старец ответил гениально: «Может, и давно создал: этот камень – человек.» Чудо – как правило, «сигнал тревоги». Это значит, что что-то идет не так, и это можно исправить лишь вмешательством свыше. Но иногда, Бог (хоть и неохотно, по упомянутой причине), все же творит чудеса – от великих до… представьте: просит нищая старуха, что б ее старенькие штиблеты продержались хотя бы еще один сезон… И тот, кто творит Галактики и владеет временем «укрепляет» ее подметки… А может воскрешать и являть непостижимое… Тот, Кто владеет временем и пространством, может исправить все, а мы даже этого не заметим… Он знает будущее, но самое главное – Он знает, что лучше для нас даже вернее, чем мы можем мечтать… А мы все своевольничаем: «Дай! Покажи! Отсыпь еще немного…» У наших поступков есть причина, но есть и следствие. И чаше всего, человек, ох как не хочет, что б наступало «следствие его поступков». И просит избавить от этого логического конца. Как метко подметил Тургенев: «наши просьбы и молитвы по сути являются просьбой; Господи, сделай так, что б дважды два ровнялась… пяти!». Честертон как-то сказал: «из-за того, что я немного разбираюсь в мистике, меня не могут одурачить дилетанты. Истинные мистики не прячут тайн, а открывают их». (К примеру: модное ныне «обустраивание дома по фен-Шую берет свое начало от обычая восточных религий устраивать могилы так, что б мертвые были «довольны». Любой востоковед знает, что на Тибете день начинают с молитвы… злым духам (что бы умилостивить их). Поэтому если «добрые» знакомые советуют вам превратить ваше жилище в «склеп» по фен-шу… Посоветуйте оставить им «тибетских бесов» – себе). Православие – Дорога, в которой нет спрятанных от христиан «учений». Священники знают то же, что и прихожане, а если где-то началась мышиная возня вокруг «тайны для избранных» – значит «муны» и «виссарионы» изобретают «личное учение». Это уже не Путь к Богу. Это «личная тропинка» проходимцев для заманивания дураков. Дорога в теософию, синкретизм и прочие, многочисленные «каббалы».

Православные Тайны иные. Например священники – носители Божественной благодати, передающейся рукоположением со времен снисхождения на Апостолов Святого Духа – неподвластным логике способом наделены даром «превращать» обыкновенную воду – в святую. Ученые-атеисты, подтверждая необычные свойства этой воды, обычно ссылаются на то, что все дело в «ионах серебра креста или сосуда, контактирующего с водой». На что Церковь отвечает вопросом: «Сколько ионов серебра содержится в литре крещенской воды, если освящение проводилось в проруби, вырубленной на середине реки, которая имеет глубину 20 метров, скорость течения – 5 км. В час, а крест, которым деревенский батюшка освещал воду, по бедности церкви – деревянный?» Таинства Крещения, отпевания, исповеди и соборования – вот Чудеса православия. А соборы и даже крохотные церквушки – разве не пример умного чуда? После разрушения храма Соломона, где хранился Ковчег, и где в облаке славы слышен был Глас Божий, синагоги иудеев, вполне естественно стали выполнять лишь функции «домов собраний». Христианские же «Дома молитвы» – дело совсем иное, где «очи Бога» по прежнему «пребывают во все дни». Джулиан Верне как-то сказал: «Один собор стоит сотни теологических доказательств существования Бога». Именно поэтому одержимые большевики так иступлено взрывали храмы по всей стране… И именно поэтому люди так усиленно пытаются восстановить их снова… Храм то место, где совершаются Таинства и открываются Тайны…

… Онисин задумался обо всем этом после странного происшествия, случившегося с соборе утром. Буквально через полчаса после того, как он принял у Ильи дежурство, прибежала напуганная уборщица и сообщила что «Голгофа» (крест, перед которым молятся в память об усопших) – мироточит. Онисину, за время работы в соборе, уже доводилось сталкиваться с некоторыми странностями, плохо поддающимися логическому объяснению. Он видел, как пожилая, заплаканная женщина привела к отцу Александру ребенка лет пяти, безостановочно прыгающего и кривляющегося, и священник перекрестил его, после чего мальчик, стоящих в паре метров, словно качнулся от удара и затих, превращаясь в обыкновенного жизнерадостного и любопытного карапуза. Но этому все же можно было подобрать объяснение. Видел, как перед соборным праздником Троицы рабочие передвинули строительные леса в другой предел храма, сделав коридор обшитый красными (пропитанными противопожарным веществом» листами фанеры и ночью засветилась ярким отражением самая древняя икона собора – «Троица», написанная в 1406 году. (Онисин, увидев это в мониторы, сначала подумал, что в храм проникли грабители, но все оказалось куда интереснее.) Свет из коридора почему-то отражался не на всех иконах, а на самой дальней, «горевшей» в ночи словно жерло сталелитейной печи… Эффект был сильный… А после праздника свет перестал в ней отражаться. И как Онисин не щелкал выключателями разных светильников и прожекторов – «оптического совпадения» больше не было. Но эту «случайность» тоже можно было подтащить к какому-то логическому объяснению… А вот мироточение это был уже перебор. Сергей подошел к Голгофе, посмотрел на обильно выступившие масляные капли и пошел докладывать о происшествии священнику.

Дежуривший отец Григорий, оторвавшись от толстенного тома «иллюстраций к Библии Густава Доре», выслушал сборчатый доклад, печально посмотрел на смотрителя поверх очков и изрек:

– Ну, мироточит… Ну, бывает… Кто его знает: к добру ли, к худу ли… Две тысячи лет назад Бог стал человеком. Вот это – Чудо… А все эти «странности» … Они такие «странности» …

 И вновь углубился в книгу, с любопытством разглядывая гравюры. Онисин передал его слова служащим собора, взволнованно подживавшими его у входа в алтарь, и люди как-то сразу успокоились, рассматривая блестевшие на солнце капли уже с любопытством, а не суеверием… Вот этот «особый взгляд» на мир (следствие «особого мышления») и импонировал Сергею в православии. Как-то раз он прочитал у одного из православных философов (кажется, это был Феофан Затворник), интересный взгляд на «существование иных миров». Богослов, словно пожимая плечами, спрашивал: «Ну, хорошо: может они есть, может их нет… Вопрос в другом: что нам это даст? Нам, лично? Новую технику? Знания? Это – здорово. А для души? Станем ли мы после этого «контакта» лучше или хуже? Изменим ли мораль и нравственность? Что нового подчерпнем? Думать надо…» И вот это рассудительность православия нравилась смотрителю. Атеисты, увлеченные поисками «Неси» и снежного человека, «паранармальными явлениями» и «альтернативной историей», по сути были в десятки раз суевернее христиан (разумеется, не считая пришибленных суевериями бабушек-сказочниц) … Православие – религия умных людей, и даже к чудесам у них отношение – умное. Они идут к главному чуду своей жизни, не отвлекаясь на второстепенные. Именно поэтому христиане – не суеверны… И все же собор был – удивительный…

 С улицы прибежала испуганная женщина, сообщившая: «Там человека убивают! Вызывайте милицию!» Онисин взял телефон и вышел на паперть.

 В небольшом скверике, рядом с собором Гурин бил человека. Бил жестоко, профессионально. Стараясь нанести такие увечья, после которых подняться будет уже непросто. Сергей стремительно сбежал по ступеням, бросился к ним, разнимая (вернее – оттаскивая Гурина от окровавленного и уже переставшего сопротивляться человека).

– Ты что, с ума сошел?!

– Уйди! – в запале рявкнул на него Гурин. – Не лезь!

– Убьешь, дурак!

– Не расстроюсь! – все еще пытался вырваться тот. Онисину пришлось взять его кисть в захват.

– Ай! Ты что – дурак?! Мне же больно!

– Ему больнее, – лаконично ответил Сергей.

– Это же наркоман! Нелюдь! – горячился Гурин. – Сначала ко мне пришел – просил взять его на работу, подаяния собирать… Но я таких знаю и не связываюсь, что б нервы себе не трепать… Тогда он у моих попрошаек начал деньги отбирать. Тут еще где-то его дружек был… Сбежал, наверное…А я их предупреждал! Но они не успокоились… Вот я и «успокаиваю» … Отпусти руку, сломаешь!

 Окровавленный человек, приподнялся, и шепелявя (Гурин выбил ему передние зубы) зло пообещал:

– Я тебя мочкану, гад! Ты Михая плохо знаешь!

– Что ты сказал?! – вновь бросился на него Гурин, но Онисин перехватил его и крикнул уже избитому:

– Да уйди ты наконец! Что нарываешься? Калекой хочешь стать?

 Тот с трудом поднялся и пошатываясь побрел прочь. У поворота оглянулся, крикнул:

– Убью! Выслежу и мочкану! Жди!

 Не взирая на гневные вопли, Онисин подержал Гурина еще пару минут и только тогда отпустил.

– Ты зачем вообще влез?! – набросился на него Гурин. – Кто тебя просил?! Это деньги, Сережа! Тут нет места соплям и жалости! Теперь любой бомж будет считать, что меня можно кинуть и сбежать! Угрожать и остаться живым!

– Ты его чуть не убил…

– Убил бы – отмазался. Не твоя забота. У тебя своя задача есть. Что с нашим делом? – разозленный Гурин явно шел на конфликт. – Я тебе почти год деньги плачу. Где результаты?!

– Пока ничего…Ты посмотри на собор – махина! Тем более столько лет прошло, все изменилось… Может, кто-то выкопал этот клад давным-давно… А может и не было его вовсе…

– А может быть это ты решил меня кинуть? – прищурился Гурин. – Я как дурочек все нашел, все устроил, а ты потихоньку деньги изъял и свалил в теплые страны, а?!

– Я ищу, – сказал Онисин. – Разгадал две трети надписи, но без основной привязки… Что это за «вещающая башня»? Ты знаешь, так скажи… Скажешь – найдем. Нет – не ори!

– Как у тебя все ловко получается, – оскалился Гурин. – Нет, брат, со мной так не пройдет…Ты уж извини, но у меня тоже свои принципы. Один раз дашь себя кинуть и тебя тут же еще десять раз кинут.

– Что ты от меня хочешь? Не нравиться моя работа – я могу уйти…. Ищи того, кому веришь…

 А кто даст гарантию, что ты уже не нашел и только и ждешь возможности смыться с деньгами? Ты думаешь раз у тебя семьи-дома нет, то тебя и прижать не за что? Нет, брат, я тебя знаю. Тебе же здесь нравиться. Ты дорожишь этим местом. Проникся, так сказать… Но видишь ли, любая привязанность это еще и слабость…

– А собор-то здесь при чем?! – вскинулся Онисин.

– А я так решил, – сказал Гурин. – С тебя-то что взять? Ты билет на поезд купил и ищи тебя по свету… А собор вот он. Никуда не убежит.

– Попробуй только, – тихо сказал Сергей.

– Не «попробую» – сделаю! – пообещал Гурин. – Ты же офицер, ты прекрасно знаешь на что способны зажигательные пули. С любой крыши, в любой день…

– Не стоит так, – начал было Онисин, но Гурин не дал ему закончить:

– Вот и со мной – не стоит! Я тебя ни о чем невозможном не просил. Все было обговорено до мелочей. Теперь ты явно стараешься соскочить. У меня другого выхода нет. Не выполнишь свое обещание, я выполню свое. Даю три дня. И без обид: это не я до крайности довел…

 Расстроенный Онисин вернулся в собор. Зная шкодливый и мстительный характер бывшего однополчанина, в том, что он осуществит свою угрозу, можно было не сомневаться. С «зажигательными пулями» он конечно, загнул… Хотя… Кто знает, какой «арсенал» он успел собрать за эти годы…

 Три дня… Что он успеет за три дня? Господи, вразуми…

 Отец Константин, знающий про утреннее происшествие с мироточением явно не спроста избрал темой проповеди – суеверия. Собрав, помимо прихожан, практически всех работников храма, он начал:

– «Ересь» – это «выборка». Ты берешь что-то, подходящее для тебя лично и отвергаешь все учение целиком, искажая его суть и смысл. Так, многие незрелые умы, видят в христианстве только чудеса и «знаки». Я не раз уже говорил, и буду повторять, что это – лишь следствие! Человек должен идти к своей цели, не отвлекаясь на мелочи. Вы знаете, как сейчас много буквально одержимых вопросами «ИНН», «Распутина», всякой ерунды вроде «знаков» и «пророчеств». Зацикливаясь на них, люди потихоньку уходят с основной дороги… Вот это и называется – «искушение». Надо оставаться христианином в любых условиях, в любое время и посреди любых событий, ибо события – минут, а душа вечна, и не стоит разменивать ее на временное. Суетно верующие все «знамения», все каких-то старцев ищут, явно путая их с Гендальфом и «дедом Морозом». Вот, к примеру, сегодня мы празднуем день памяти святой равноапостольной Марии Магдалины. Классический пример как умного и верного подвижника окружили стеной из суеверий и небылиц – от добрых до совершенно глупых и злых. Она была той, кто сопровождал Спасителя, слушая Его проповеди, кто принес миро к его гробнице, кому Он первой явился по Воскрешению, кто проповедовал о Нем до самой смерти… Но людям мало этого подвига, они хотят «лубочных историй». Откуда-то пошли байки, что она была блудницей и позже раскаялась… Где об этом сказано? Что за глупец вздумал «дополнять» Писание?! Спаситель изгнал из нее семь бесов – видимо она болела, но это совсем иное… Другие называют ее «невестой Иоанна Богослова, третьи путают с Марией Египетской… Почему мало просто подвига?! Она проповедовала в Риме, о чем свидетельствует послание Апостола Павла. Во Франции ее считают своей покровительницей, так как верят, что она проповедовала и галлам…

 Онисин замер, не веря своим ушам: загадка, над которой он бился столь долго, оказалась столь простой…

– Дмитрий Ростовский прямо указывает на то, что не могла она быть блудницей хотя бы потому, что ненавидящие Христа не прошли бы мимо такого шанса оклеветать Спасителя, – продолжал чеканить священник. – Как заставить глупцов не добавлять от себя ничего даже из «лучших побуждений». Хотя одна сказка из народного фольклора про Марию Магдалину мне нравиться. Все вы знаете о традиции красить на Пасху яйца. Якобы Мария Магдалина сообщила императору Тиберию о Воскресении Христа, когда тот обедал. И держа в руке яйцо, император заявил, что скорее куриные яйца станут красными, чем человек может воскреснуть. И яйцо в его руке тут же покраснело… Разумеется, это быль. И Тиберия не было в те годы в Риме и встреча эта явно не состоялась… Мало кто знает, что в Римской империи тогда вообще был страшный кризис, намного превосходящий кошмары наших «перестроечных» лет. Императору было просто не до далекой провинции с ее религиозными спорами… Тогда еще никто не мог даже подозревать, что именно там решается судьба мира… Но сама сказка красивая и обычай тоже приятный и красочный. В нашем храме есть предел Марии Магдалины. Как вы знаете, прозвище она получила по названию города, из которого была родом – Магдалы, что близ Капернаума. Название этого города переводится как «крепость» или «башня» ….

 Онисин повернулся и пошел в предел Марии Магдалины. Отыскал глазами над Царскими Вратами изображение вызолоченных Скрижалей Завета, перевел взгляд на солнечное пятно, которое они отбрасывали на плиты собора… Все еще не веря, подошел и встал прямо на него. В самом центре второго яруса отсюда отчетливо виднелся упиравшийся в стену луч из окна за его спиной. Он пробежался взглядом по стенам. Во всех пределах собора были видны отверстия дымоходов, когда-то закрываемые латунными задвижками, и лишь в том месте, куда указывал луч, была глухая стена…

–  …В день Башни, вещающей Риму и галлам,

Встань там, где укажет То, Что Хранит,

И облаченье жены Откровения

Сокровищем храма тебя одарит, – прошептал он.

 Загадка была крайне простой, но разгадать ее мог только хорошо знающий собор человек.

 Онисин нашел тайник… И это был самый неприятный день за минувший год…

 1914 год, 31 августа/ 12 сентября, Галиция

– …И все же вначале было Слово! Вы только вдумайтесь, мой дорогой: КАКОЕ это было СЛОВО! В нем была Музыка… Божественная, неповторимая, рождающая мир… В нем была Суть, Смысл, Истина, Доброта… Такого слова мы не можем даже представить, но мы еще услышим его, когда мир преобразиться…

– Ну а до тех пор – это все же вторично, – безапелляционно заявил юноша. – Человек вполне может обойтись без книг. Может, и как правило, обходится. Вон, треть России даже читать не умеют, и ничего, живут… А вот вреда от ваших книг больше чем пользы. Посмотрите какое брожение по Европе идет. Любой дурак, освоивший грамоту, начинает изливать свои «бесценные» рассуждения в публику, словно он – истина в последней инстанции. Нет, отец Константин, я – военный человек и люблю людей дела. Немногословных, профессиональных… А от обилия современной информации одно умопомрачение и разброд…. Марксисты, дарвинисты, социалисты, нигилисты… И каждый – свое… Надоело…

 Уложенная в ящики полковая церковь уже покоилась на двух телегах. Священник, отец Константин, и сопровождающий его церковник – верный помощник во всех странствиях Александр Иванович Генералов, аккуратно закрывали дерном и мхом место стоянки, как и предписывалось при переезде на новое место.

 Молодой подпоручик стоял, прислонившись к сосне и неторопливо раскуривал короткую, «пажескую» папироску. Был он истинное дитя зарождающегося 20 века, смотрел на все исключительно с «высоты» своего опыта, войну почитал почти за благо, как возможность блеснуть героизмом. Приказом командира охранять обоз священника он был слегка раздосадован: путь неблизкий (русская армия стремительнее наступала, тесня австрийцев со скоростью примечательной), а вместо хорошего собеседника – эти двое… Особенно возмущали его слова полковника: «Батюшка у нас героический, так что держитесь его и не пропадете». Подобный совет был непонятен и даже обиден.

Попыхивая папироской, он рассматривал «героического батюшку», с кряхтением застилавшего землю дерном. Небольшого роста, улыбчивый, уже «переваливший» на пятый десяток, близорукий. Поручик с трудом сдерживал улыбку, представляя себе священника, скачущим в атаку на вороном коне… «Героический» …

– Так-то оно так, – не стал спорить священник. – Человек вообще безо всех и безо всего прожить может. Вопрос в том – какой это будет человек. Вера без дела – мертва, но духовное все же первично. На чем вы будете основывать свои дела и замыслы? Это как с памятником: нельзя ставить его пьедесталом вверх – конфуз получиться. Надо иметь правильную точку отсчета и систему координат, иначе с вашими делами такой же «конфуз» выйдет. Во всем: хоть в быту, хоть на войне, хоть в семье… Вы читали произведение господина Гете «Фауст»? Тем герой, перевирая библейский текст, написал: «Вначале было дело», и рядом моментально возник материализовавшийся бес. Без духовной платформы вы будете строить на песке… А такое здание недолго простоит. Знания – великая сила. Они дают людям опыт тысяч и тысяч людей, учат думать, анализировать, видеть примеры и последствия. Без них человек основывается лишь на своем, небольшом опыте и делает ошибку за ошибкой, которые вполне мог бы избежать, имей перед глазами примеры… А еще духовность формирует нас – не больше, ни меньше… Вы вдумывались когда-нибудь в слово «образование»? Это ведь не только синоним «обучения». Образование городов, образование рек, лесов, образование гор и континентов, образование цивилизации… Образование человека…

– Только что может ваше слово против немцев и австрийцев? – отмахнулся подпоручик. – Творят что хотят, хотя тоже европейцы, и даже, с какой-то стороны, христиане…. А англичане? Это вообще ни в какие ворота… Нет, батюшка, ни одна книга, ни одна пьеса еще не сделала человека лучше. Человек, по своей природе эгоистичен, свободолюбив и ни в какие рамки не умещается…

– Пока сам того не захочет, – тихо заметил священник, поднимаясь с земли. Отряхнул перепачканную рясу, вздохнул:

– Опять стирать придется… А она все ветшает… Сколько уж раз просили Синод: разрешите хоть во время переходов гражданскую одежду носить… Нет… А попробуй в рясе на лошади… Или осенью, по распутице…. Все ломается, рвется… А цены сейчас… ох-хо-хох…

– Вот видите, – усмехнулся подпоручик. – Это тоже – материальное… Вы же духовное лицо, вы же вообще не должны обращать внимания – что едите, что носите…

-Ваша правда, голубчик, – вздохнул священник. – Не должен… А быт заедает… У меня дома жена и четверо детей. Если б вы только знали, как мысли к ним часто убегают… Забот много: одевать, кормить… Образование надо дать… Они замечательные, умненькие. Двое своих и двух я в семью взял… Все – родные… за всех душа болит…Вот только резвые слишком: бегают, одежку рвут… А где напасёшься… Так что, в чем-то вы и правы…. Простите, запамятовал ваше имя-отчество?

– Семирядов, – представился подпоручик. – Сергей Ипполитович.

– Так что в чем-то вы правы, Сергей Ипполитович, – повторил священник. – Материальное – давит, настигает… Но приоритеты менять все равно нельзя… Вот мы, с Александром Ивановичем, совершенно, знаете ли, не военные люди. Я откровенно теряюсь во всем этом…Наверное, тут нужен какой-то особый… бравый священник, а я… Но нам сказали, мы и идем… Ой, помогите, пожалуйста – колесо застряло, подтолкнуть бы…

 Подпоручик перевесил винтовку на другое плечо, уперся и общими усилиями они вытащили телегу из рытвины.

– Тут все – армейское, – переведя дух, продолжил священник. – Собирай церковь, разбирай… Устанавливай… Потом опять… То ли дело в городе… У нас такой собор славный, аж дух захватывает… А главное: собирать-разбирать не надо… Знаете, как замечательно, когда придешь вечером домой, сядешь с чашечкой чая над томиком Иоанна Златоуста… А тут – взрывы, пули… Шумно, страшно…

– Нет, не знаю, – гордо сказал юноша. – Для меня это – жизнь… А вы, батюшка, простите, но– человек прошлого века. Все эти ваши книжки, разговоры о Боге, семья-чай… Сейчас время другое.

– Какое? – с любопытством спросил священник.

– Прогрессивное! Вот покончим с немцами да австрияками и построим такой корабль, который до самых звезд долететь сможет… Тогда и посмотрим: где ваш Бог и есть ли Он вообще…

– Не найдете, – сказал священник.

– Это еще почему?!

– А Он – не хочет…

– Ну, знаете ли… это – не аргумент…

– Аргумент, – возразил священник. – Если вы Его уж здесь найти не можете, то и дальше не сумеете… Он – везде. Но человек по своему «хотению», найти Его, разумеется, не может. Бог сам приходит и Сам призывает. К тому же, боюсь, что человек, совершенствуя технику, не к звездам ее направит, а на обслуживание личных потребностей… и далеко не духовных. А полеты к звездам отложит на далекое-далекое «потом» …

– То есть вы – противник прогресса?

– Я?! Да я очень даже «сторонник» Чем быстрее человек поймет, как устроен этот мир, тем быстрее сообразит, что все это не могло возникнуть «само по себе».

– Да леший с ними, с этими звездами и прогрессом, скажите мне лучше вот что… Я тут, краем уха слышал одну байку… Говорят, как-то во время службы к вам в церковь снаряд залетел, так вы его перекрестили и службу продолжили. А после вынесли и в речке утопили… Врут?

– Ах, если бы… Такую дыру в шатре проделал… Мы с Александром Ивановичем штопали-штопали, да куда там. Если списал, спасибо настоятелю – помог… Иначе бы вовек не расплатиться… Пол тыщи рублей – откуда такие деньжищи?!

– И не страшно было?

– Конечно страшно… Я же не военный человек… Они наверное, не боятся, а я боюсь… Но – надо…

– А то, что к награде вас представили, за какое-то дело, где вы раненых вытаскивали с поля боя, а вы от награды отказались – это уж точно вранье?

– Да вы что, голубчик?! – всплеснул руками священник. – Зачем мне эта награда?! Это ж расходы какие! За орден отдай от 15 до 40 рублей, а если, не приведи Господь, кому-то, по милосердию своему, вздумается к наградному кресту представить – это ж 107 рублей, да еще 80 копеек в кассу внеси! У меня дочери на выданье, пацанята сопливые, а я такими деньжищами разбрасываться буду?! Да и зачем мне еще один крест? У меня свой есть… Награда, конечно, лестно, но…

– Понятно, – вздохнул подпоручик. – С военным делом у вас и впрямь… не того… Как вас вообще на фронт занесло?

– Бог сподобил… Я пошел, – вздохнул священник. – Людям здесь священник очень нужен… Значит надо идти…

 Подпоручик покосился на священника. Тот семенил рядом с нагруженной телегой, придерживаясь рукой за борт… Явно прикладывал усилия, стараясь не отставать, но было видно, что эти переходы даются ему с трудом. Юноше даже стало жалко этого умного и начитанного человека, попавшего в столь неестественное для него состояние как война.

– Ладно, – сказал он. – Не беспокойтесь ни о чем, батюшка. Доставлю я вас по месту назначения. Можете не сомневаться.

– Спасибо, – искренне сказал священник. – Я знаете, что думаю…

 Договорить он не успел: преграждая путь, из леса на дорогу шагнули четверо солдат.

– Австрийцы! – ахнул подпоручик, срывая винтовку с плеча.

 Но в спину ему уже уткнулся штык, а из-за деревьев все выходили и выходили вражеские солдаты.

 Красного от злой беспомощности подпоручика обезоружили, лошадей взяли под уздцы. Семирядов насчитал не менее двух дюжин окружавших их человек.

 И тут священник распрямился, словно став выше на голову и прихлопнул по повозке ладонью, то ли гневаясь, то ли привлекая внимание. Не менее десятка ружей тут же вскинулись в его сторону, лязгнули затворы…

 Не обращая на них внимания, отец Константин извлек из глубин повозки икону «Спаса Нерукотворного», поднял над головой, и, перейдя на немецкий, заговорил…

…На эту «колонну» выбежал смотреть весь полк. Впереди шел Александр Иванович, ведя в поводу лошадей. Рядом с повозкой семенил священник, смущенно улыбаясь приветственным крикам. А за ним, в колонну по двое чеканили шаг сложившие в церковную телегу оружие австрийцы, возглавляемые двумя офицерами. И замыкал это шествие растерянный Семирядов.

 Когда пленные были сданы полковым офицерам, а церковник повел обоз к отведенному для полковой церкви месту, подпоручик не выдержал:

– Слушайте, отец Константин… Что это сейчас было?!

– Слово, – пожал плечами священник. – Маленькое, человеческое, но все же слово… Только, голубчик, у меня к Вам огромная просьба… Вы уж возьмите на себя труд, скажите, что это вы их… ну это… пленили, а? Очень неловко мне будет если меня опять попытаются… Ну, вы поняли… Мне сейчас денежные расходы ну никак не ко времени… Я у вас в долгу буду…

– Ну уж нет! – возмутился подпоручик. – Я, может, конечно… но все-таки… И вот что, отец Константин… Вы же сейчас опять будете дерн для своего шатра рвать… Позвольте я вам помогу. Я все же помоложе… И, уж простите, поздоровей…

– Значит, с австрийцами не выручите? – грустно вздохнул священник.

– И не подумаю! – заверил Семирядов. Что б такой анекдот в тайне оставить? Да за это не сто… Триста рублей не жалко! Идемте, батюшка, а то за разговорами до вечера не управимся. Слово, оно конечно, хорошо, но дело делать тоже надо…

…Отца Константина все же представили к награде: золотому наперстному кресту на Георгиевской ленте. Деньги на его покупку собрал среди полковых офицеров поручик Семирядов…

^ Глава 5

…О, Боже мой, благодарю
За то, что дал моим очам
Ты видеть мир, Твой вечный храм,
И ночь, и волны и зарю…
Пускай мученья мне грозят, —
Благодарю за этот миг,
За все, что сердцем я постиг,
О чем мне звезды говорят…
Дмитрий Мережковский
Не говори, что нет спасенья,
Что ты в печалях изнемог;
Чем ночь темней, тем ярче звезды,
Чем глубже скорбь, тем ближе Бог.
Аполлон Майков

23 августа 2006 года, С.-Петербург

Онисин обходил закрывающийся собор, выключая свет и запирая двери. В небольшой пристройке у «черного» хода, где хранился нехитрый дворницкий инвентарь, сидели два славных человека.

 Протодиакон Сергий – колоритнейший, даже несколько эпатажный, явственно выделяющийся хоть в стенах храма, хоть за его пределами. Роста среднего, но из-за мохнатой, «разбойничьей» бороды и густого баса производящий впечатление монументальное, наподобие Хагрида из знаменитой саги о Гарри Поттере. Голос его, от которого во время служб дрожали даже крепкие соборные стены, вызывал восхищение, а доброта, тесно переплетенная с детской наивностью – симпатия. Выходя из собора, он надевал черную каску, садился на велосипед или мопед и вводил останавливавших его гаишников в ступор. До прихода в Церковь он был физиком и даже возглавлял какой-то секретный отдел. Ко всем своим достоинствам, он еще писал удивительные по образности рассказы (их можно было бы сравнить с рассказами Шукшина, если б они не были так индивидуальны).

 Вторым был столяр собора Василий Иванович, сибиряк, своими руками создавший практически все киоты и деревянные детали пределов собора. Был он столь же бородат, как и отец Сергий и столь же добр.

 Как известно, добрые люди воспринимают несправедливость, творящуюся в мире куда острее людей «терпеливых», а уж если они еще и эмоциональны…

 Василий Иванович только что вернулся из поездки на свою «малую родину», постепенно уничтожаемую дующим из Москвы «ветром перемен», а отец Сергий – из Грузии, бурлящей страстями, а потому от «эмоций» в подсобке подпрыгивали метла и лопаты и жалобно позвякивали мелко вибрирующие ведра… После каждой тур поездки отца Сергия две, а то и три недели громыхали восторженные рассказы о том, какие замечательные люди эти «тибетцы-грузины-греки-осетины-китайцы» и только прищуренный глаз настоятеля удерживал эмоционального добряка от балансирования на грани экуменизма. Сейчас же он до краев был переполнен эмоциями по поводу происходящих в Грузии событий… Седлавшего свой «байк» протодиакона догнал покидающий собор с нерастраченными эмоциями Василий Иванович и взрыв впечатлений состоялся…

– Предательство! – стучал кулаком отец Сергий по скамье. – Вот худшее из плодов человеческих! Треть Ангелов отпали, предав… Адам с Евой, ради тщеславия предали Создателя… Иуда нашел причины предать Спасителя…Все грехи ведут к одному итогу – предательству! Себя, друзей, Бога, страну… Столько причин предавать… А не предавать лишь одна… Просто не предавать и все! Ты посмотри, Василий Иванович, что творится: люди сходят с ума, словно в эпидемию! Такие прекрасные отношения были! Такие люди замечательные! Жили одной семьей: грузины, украинцы, белорусы, татары, русские… А теперь?! Украина сходит с ума, пытаясь доказать, что Адам был хохлом, а обезьяну, от которой произошел человек, звали «Маруся». Прибалты, всю жизнь находившиеся под игом то немцев, то шведов, переполнены ненавистью не к ним, а к России… Грузины творят что-то абсурдное… Мало нам русофобии Запада, так те, кто столетиями бок о бок преодолевал горе и войны, теперь готовы в глотку друг другу вцепиться…А ведь люди, по сути свей – замечательные. И грузины! И украинцы! И белорусы!.. Что твориться? Откуда взялась эта «арийская» гордыня?! Почему хорошее забылось, словно не было, а любая мелочная дрянь словно на скрижалях выбивается? Что происходит? Почему братья грызут друг друга хуже врагов?!

– А я тебе скажу – почему! – отвечал Василий Иванович. – Я вот только из Сибири вернулся… Не узнать! Вообще не узнать! Раньше люди жили в ладу с природой, спокойные были, доброжелательные, миролюбивые… Леса вырубаются, дороги разрушены, люди разъезжаются, а оставшиеся… В общем, Москве лучше не знать… Свои живут как нищие, а государство все деньги каким-то «братским странам» переводит, земли раздает, да миллиардные долги прощает… Ты видел, что твориться с Псковской областью, Ивановской, прочими, «малоинтересными» правительству? И люди от безысходности, с перепугу от неуверенности в завтрашнем дне, начинают сходить с ума… Кто себя губит, спиваясь, кто винит в бедах соседа, готовый на него с кулаками напасть… Вот ты-то должен помнить эту историю, отец Сергий… Когда на Руси правил князь Андрей Боголюбский, Русь развивалась такими темпами, каких не было ни до ни после, потому что это развитие было прежде всего – духовным, а уж потом – территориальным, экономическим, военным… Отстраивались шедевры зодчества, поражающие по сей день… Говорят резиденция князя вообще была одним из красивейших городов мира… Боголюбский ввел на Руси праздник Покрова, «прививал» православным рыцарское отношение к Божей Матери…Развивались города, ремесла… Сильнейшие королевства Европы дружили как никогда: Англия и Франция поддерживали с Россией теснейшие отношения, а Фридрих Барбаросса и вовсе называл Боголюбского «братом». Они должны были заключить пакт, являющийся прообразом нынешних ООН и НАТО. Барбаросса вел тогда войну с Папой Римским и Боголюбский должен был приди с войсками к нему на помощь… Вся Европа была бы православная, но… Богословского убили как-то уж очень вовремя для католиков, и объединение не состоялось. Это была бы непобедимая коалиция, способная изменить мир… А через несколько лет на Русь нахлынули татары… Но самое страшное в другом… Когда князя убили и привычный, казавшийся нерушимым мир изменился в одночасье, а завтрашний день стал пугать… Люди словно сошли с ума. Летописи говорят, что сосед резал соседа и брат отнимал хлеб у брата… Грабежи, насилие, убийства… Через несколько дней на улицы вышли с иконами священники и стали молча ходить по дворам, заглядывая людям в глаза… Только тогда все стало стихать… То же было и в «перестройку» … Помнишь? Банды, насилие, рэкет, пытки, убийства, коррупция… Люди, сходили с ума, словно животные пытаясь отнять у слабого кусок пожирнее и спрятать в свою нору, что бы обеспечить «завтрашний день» …

– Инстинкты, – лицо протодиакона скривилось, словно от зубной боли. – Страх превращает человека в животное, если у него нет стержня… А «стержень» этот может быть только духовностью. Нельзя быть «христианином» в благополучные дни и «выживающем животным» в дни беды… Эх, люди, люди… Всегда ищут виновного на стороне, пытаются выжить за чужой счёт… Как потом будут жить с этим? А ведь вчера еще были людьми… Но есть звери и хуже, Василий Иванович… Расчетливые, циничные. Они тоже забивают свои закрома «на завтрашний день» за чужой счет, но делают это масштабнее, глобальнее…

– Да с этими-то бесами как раз все ясно, – отмахнулся столяр. – Этих во все века и времена хватало… Меня обычные люди пугают… Они-то как поддаются?

– Если Бог хочет наказать человека – лишает его разума, – сказал протодиакон.

– И совести, – добавил столяр. – Ну как так можно: у тебя дела плохи, а ты за чужой счет их поправляешь… И у всех веские причины… Как будто это – оправдание…

 Онисин стоял, закусив губу. Этот эмоциональный диалог о происходящих на постсоветском пространстве бедах он принимал на свой счет. У него ведь тоже была беда… и он тоже собирался восполнить ее за чужой счет… И причины у него были для этого весомые, но… предательство есть предательство…

– Самим нужно становиться лучше, а не внешних виновников искать, – басил протодиакон. – «Спасись сам, и тысячи вокруг тебя спасутся». Одни во время кораблекрушения свои спасательные жилеты детям отдают, а другие, ради спасения своей задницы, женщин из лодок выпихивают… А ведь раньше, во время беды мы объединялись: русские, украинцы, грузины… Что с нами? Обидно, аж сердце рвется…. «Эпоха перемен» … Олигархи, предатели, политики… Запад нас ненавидит именно за православие, учащее придерживаться твердых принципов и оставаться верными Законам Бога. Они требуют, что б мы приняли диктатуру толерантности, при которой права «сексуальных меньшинств» защищены лучше прав большинства, и называют это «позитивной дискриминацией» и «диктатурой меньшинств». А мы говорим: «Хватит кадить толерантности! Аллилуйя верности Богу!» И их корежит от этого…Они подменяют своими законами Законы небесные, а ведь это и называли древние «антихристом» – подменяющим Христа… «Антихрист» это вообще не личность, это, скорее, должность и мировоззрение… Материальное преобладает над духовным многократно! А ведь еще Льюис напоминал: «Ты не человек, у которого есть душа», ты – «душа у которой есть тело»! Но все это временно! Бывали времена и хуже – 1812, Смутное время, революция, Гитлер… Чем темнее ночь – тем ближе рассвет…

– Уверен? – горько спросил Василий Иванович.

– Нет, – честно ответил отец Сергий. – Просто это – единственная надежда. Что б все это прекратить, люди должны понять, что духовное важнее материального… и тогда у них будет и материальное… Ну как можно променять душу на богатства?! Не в тот дом и не те богатства тащат…Все материальное рано или поздно исчезнет, измениться, преобразуется, а это все, – он обвел рукой вокруг себя, показывая на собор. – Останется во веки веков… Хотя и «веков» тоже не будет… Как не будет времени. А вот настоящий Дом, Дом, где тебя любят и ждут – останется… И душа останется… Как можно этого не понимать?!

Махнул рукой, и, не дожидаясь ответа, укатил на своем «байке», расстроенный. Следом ушел и Василий Иванович. Онисин запер двери и вернулся в храм.

Мощные стены отрезали уличный шум. Сергей с тоской огляделся. С икон на него смотрели те, кто не предавал. Те, кто сделал выбор между материальным и духовным. Те, кто обрели уже свой Дом и говорили на одном языке, не ведающем разногласий и брани…Дом, так не похожий на этот мир…

 В кармане завибрировал телефон.

– Слушаю.

– Открывай, – сказал Гурин. – Я у черного входа.

 Он был весел и деловит. Продемонстрировав Сергею большую и тяжелую сумку, пояснил:

– Для тебя старался… Вот ты, наверное, думаешь: Димка– гад, угрожает, заставляет… А я тебя, дурака, из болота вытаскиваю. Вот сейчас вскроем тайник, золотишко, или что там есть, аккуратненько изымем, дырку тщательно заделаем и никто никогда ничего не узнает. Я цемент принес, инструменты, белила – даже следа не останется. И будешь ты работать здесь, как раньше, только жить в собственной квартире и с пропиской, как полноценный человек, а не как гастарбайтер азиатский… Семью заведешь… Ну, показывай, куда идти…

 Они поднялись на второй этаж и прошли по «балкону» до пределов Марии Магдалины.

– Где?

– Вот здесь, – показал Онисин. – Только делай все это сам…

 Гурин с усмешкой посмотрел на него:

– Понимаю… Партизанов немцам сдал, а на спусковой крючок нажимать брезгуешь… Логично… Серега, не устраивай комедию, хорошо? Потерпи полчаса и все кончиться. Ладно, стой, смотри, я все сам сделаю… И клад достану, и деньги принесу на блюдечке с голубой каёмочкой… Эх, не ценишь ты меня!.. Это не они, а я твой «ангел-хранитель» …

– Скорее уж змей-искуситель, – мрачно сказал Онисин.

– Да как угодно, – пожал плечами Гурин. – Ну-с, приступим…

 Онисин отвернулся, морщась от звука ударов. И ненавидел себя еще больше: смелости не хватало даже просто смотреть на дело рук своих…

– Ага! – радостно сообщил Гурин. – Здесь какая-то ниша… Сейчас расширим… Есть! Серега, здесь что-то есть! Ну-ка…

 Пачкаясь кирпичной крошкой, он осторожно, двумя руками извлек полуистлевший мешок, осторожно опустил на пол.

– Что-то маловат сверточек, – проворчал он, тщетно шаря рукой в отверстии. – И больше – ничего? Надеюсь, там хоть камешки?

 Он развернул тряпки и изумленно-обиженно уставился на Онисина:

– Это что? Вот ради этого весь сыр-бор?

 Сергей присел на корточки рядом с ним, разглядывая несколько орденов, крест, полуистлевшие клочки знамени и знаменных лент, ветхие листы тетрадей…

– Даже крест не золотой, – раздраженно комментировал Гурин, вертя его в руках, – Да еще и поломанный, с дыркой какой-то… Вот еще один, медный… Что-то написано…

– «Не нам, не нам, но имени Твоему», – не читая, сказал Онисин. – Это наградной крест 1812 года… А на втором дырка – от пули… Это награды священников полка, полученные ими в походах… Скорее всего из полкового музея. То, что успели спрятать от большевиков…

– А не могли они что-то поценнее спрятать?! – раздраженно спросил Гурин. – Что за бред?! Разве это – клад? Здесь ошибка какая-то… Там же четко сказано: «Сокровищем храма тебя одарит»! Это что – сокровища?!

– Сокровища бывают разные, – заметил Онисин.

– Все у них не как у людей, – покачал головой Гурин. – Написали бы: «церковная дребедень», и я бы даже не стал огород городить…

 Он взял в руки один из орденов, повертел…

– Фирма «Николс и Плинке», – с некоторым облегчением констатировал он. – Ну, хоть что-то… Хоть затраты на эту авантюру оправдаю… Что ты делаешь?

 Онисин взял у него из рук ордена, сложил в ветхую мешковину, аккуратно свернул… и убрал за пазуху.

– Не понял? – отреагировал Гурин.

– Я тебе так скажу… Было бы «золото-бриллианты» … Я бы, наверное, все же сделал подлость… Наверное, плохой я ученик… Еще работать над собой и работать… Но это – совсем другое… Это все оплачено кровью… И даже больше того… Это – воинский храм, Дима. Здесь молились Герои… И такие же Герои молились за них… Неужели не понимаешь?

– Я – бизнесмен! – с тихой угрозой сказал Гурин, поднимаясь. В руке он держал острое зубило. – А не благотворитель и не идиот. Ты сам-то себя слышишь? Ты, Сережа, завязывай с такими шутками, а то я могу тебя неправильно понять…

– Ты меня правильно понял, – тихо сказал Онисин. – Ты искал клад. Клада нет. Есть ордена священников, знамя, тетради воспоминаний, и пробитый пулей крест… Это не наше, Дима. Давай не будем делать паскудства больше, чем сами можем вынести…

– Отдай, – протянул руку Гурин. – Отдай и забудем этот разговор…

– Давай просто – забудем, – предложил Онисин. – Деньги, что ты мне давал, я верну… Не сразу… но верну до копейки… если хочешь – с процентами… А ордена не отдам.

– Сережа, я ведь тебя в порошок сотру, – пообещал Гурин.

– Чтож… Пытайся. А сейчас… бери сумку и уходи.

 Гурин долго смотрел ему в глаза, сжимая рукоятку стамески так, что побелели даже костяшки пальцев, но ударить так и не решился: помнил, что на учениях по рукопашному бою этого ему не удавалось ни разу.

– Это твое последнее слово?

– Да.

– Ладно… Тебе жить…

 Гурин зло покидал инструменты в сумку и молча пошел к выходу. Уже переступив порог, оглянулся:

– Вот что я тебе твердо обещаю, – сказал он. – так это то, что ты будешь жалеть об этой ночи всю свою оставшуюся жизнь…Со мной так нельзя. Я думал, ты это понял… Ты свое слово сказал, теперь ответ за мной…

 Онисин закрыл за ним дверь, вернулся в собор, положил сверток на стол и сел на скамейку. Он знал, что Гурин выполнит свое обещание. Что, скорее всего, настоятель, после рассказа о том, каким образом попали ему в руки эти ордена, уволит его. Что у него снова не будет ни дома, ни работы, ни надежды, зато будут неизбежные и опасные неприятности. Но почему-то на душе у него было хорошо и спокойно…

 20 декабря 1937 года, г. Ленинград.

Сторож вынул из кармана часы и откинул серебряную крышку. Зябко кутаясь в старую шинель, поставил на буржуйку чайник и принялся расставлять оставшиеся от чайного сервиза чашки.

 В этот день он чувствовал себя даже хуже, чем обычно. Болезнь явно взялась за него всерьез и выходила на решающую стадию. Впрочем, если смотреть глубже, то смерть играла с ним уже долгих 10 лет и он даже как-то свыкся с ее присутствием, воспринимая каждый день как драгоценный подарок судьбы, и даже удивляясь, что ему отпущено так невероятно много. То, что болезнь, сжигавшая других за короткий срок, тлела в нем почти десятилетие, он уверенно относил к промыслу Божьему в охранении той тайны, которую он нес в себе все это время.

 По паспорту он значился как Георгий Несторович Львов, служащий, холост, 62-х лет от роду. Но, практически все, за исключением одиночества, все было ложью. Настоящая фамилия его была Касаткин, был он штабс-капитаном Измайловского полка, и судьба его заслуживала того, что б остановиться на ней подробнее, ибо это была судьба многих и многих гвардейских офицеров, переживших революцию семнадцатого года…

Родился он в семье потомственного дворянина, действительного статского советника Александра Андреевича Касаткина, и детство провел в родовом имении близ Рязани, в которой его отец был к тому времени предводителем дворянства.

Ныне он вспоминал тот беззаботный период как самое блаженное, едва ли не райское время своей жизни. Все вокруг казалось легким, счастливым, солнечным и неописуемо прекрасным. Бабушка, добрейшая женщина, искусная сказочница и любительница совсем не женских романов о приключениях и путешествиях, наполнила живое воображение ребенка видениями дивных миров, которые манили и очаровывали. Особо интересно то, что свою любовь к приключениям и неведанным мирам они переносила и на свое видение религиозного понимания мира. Софья Ильинишна была уверена, что на этой бренной земле мы только готовимся к путешествиям и работе в грядущей вечности, которую называла библейским «Летом Господнем». Если б штабс-капитану Касаткину довелось прочитать феноменальный роман Шмелева с одноименным названием, он бы признал, что ощущения детство в православной России у купеческого сына Вани из романа и его, дворянского отпрыска были практически одинаковы. Все его детство, проведенное посреди среднерусских красот, под сказки добрейшей бабушки и посреди великолепия православных обрядов, было исполнено счастьем и каким-то щенячьим восторгом от постижения неизведанного…

Но мироощущение изменилось, когда кончилось детство, настала пора отрочества и воспитанием мальчика занялся отец и училища… С давних времен, а особенно со времен Петра Первого, которого отец Дмитрия почитал превыше святых и собственных родителей, а бабушка ненавидела и иначе как «антихристом» не величала, пошло в России правило отдавать все дворянство в воинскую службу, пристраивая тем самым и недорослей к делу, и повышая престиж воинского искусства. На этой почве у отца и бабки Дмитрия происходили иногда баталии не шуточные, непримиримые и принципиальные. Отец доказывал, что нет выше чести, чем быть защитником Отечества и обязанность эта испокон веку лежала на плечах лучших людей государства Российского– дворянах. На что бабушка возражала, что для страны больше пользы было бы, если б цари русские дворян в науки да искусство с таким пылом направляли бы, тогда престиж последних давно бы по праву к ним перешел, от чего государству пользы было бы куда больше, чем от тысяч гусарствующих раздолбаев, тратящих непомерные деньги на бесконечную смену формы, словно красотки на платья. Отец возражал, что для занятий искусством и науками нужны таланты, и бабушка тут же едко соглашалась, что именно потому недорослей в военное дело и загоняли, благо для этого таланты не нужны. А как искусное в отплясывании на балах дворянство обложается в очередном1612-1812, аль с Чингизханами и Мамаями, тут и выходят обычные люди с кольем да дубьем, Отечество спасать, а заодно и честь «профессиональных вояк». Отец, впадая в пыл, спрашивал, не хочет ли бабушка вовсе страну без защиты оставить, врагам на разорение и растерзание. Бабушка, в пылу спора, оставалась спокойно-ироничной, чем подстегивала сына еще больше, и напоминала о приоритетах, убежденная, что важнее духовности, православия, искусств и наук для страны ничего полезнее быть не может. А войны-сроду чуме, которую изучать, без сомнения надо, врачей и лекарства про запас иметь необходимо, но восхищаться чумой, воспевая ее и поэтизируя – удел умственно отсталых. Отец Дмитрия, прошедший с Лейб гвардии Измайловским полком победоносную и героическую компанию 1877-78 гг, забывая о такте и манерах, почти в голос кричал, что он-человек войны, и удел настоящего мужчины стоять на защите жен, детей и матерей, что б они, в спокойное время, когда враги и сунуться бояться, моги поливать грязью и нашу доблестную армию, и пролитую за них кровь… Бабушка, традиционно, называла папу не «человеком войны», а «человеком чумы», и пускалась в слезы… После этого шли взаимные извинения, примирения, обнимания и поиск «золотой середины», в которых они словно менялись местами: бабушка признавала, что стране в нашей скорбной земной жизни и без Пересветов с Ослябями не обойтись, а отец превозносил Ломоносовых, Остроградских и Пушкиных… В общем, это были обычные споры мужчины и женщины. И Дмитрий, разумеется, был всецело на стороне отца. Мальчик грезил золотыми погонами, лихой атакой на неприятельские бастионы и высшей целью в жизни для него было вручение награды за храбрость из рук самого Императора…

 Сначала его отравили к родственникам, по материнской линии, в Москву, и он блестяще закончил 2 й московский Императора Николая 1 кадетский корпус, а затем переехал к родственникам по отцовской линии в Петербург и с отличием окончил Павловское военное училище, где отец заранее подготовил его выход в элиту русской Императорской Гвардии-легендарный Лейб Гвардии Измайловский полк. В полку Касаткина-старшего помнили хорошо и по совместной службе, и по русско-турецкой компании, и друзей и родственников хватило и до той поры когда пришла пора хлопотать о судьбе сына. Служба в Гвардии была делом не из дешевых, но по материнской линии Касаткин был в родстве с одними из самых обеспеченных семейств Москвы, да и его родные отец и мать на единственного ребенка денег не жалели, а потому немалые расходы, принятые у гвардейских офицеров столицы, его не тяготили. Его можно было бы даже назвать «баловнем судьбы». Счастливое детство, престижные училища, состоятельная и именитая семья… Были, конечно, в полку и побогаче, и породовитей, но не так уж и много. Первые два года к нему, как водилось в полку, присматривались. Но ретивость молодого офицера в постижении военного искусства, его восхищение легендарным полком и юношеское стремление быть первым во всех стрельбах-смотрах-лыжных переходах, вызывали у старых офицеров симпатию и благосклонность. Благодаря живому воображению, развитому покойной бабушкой, он даже писал недурственные стихи, которые хвалил сам Великий князь Константин Романов, бывший командир первой, «государевой роты» и создавший в полку кружок «Измайловские досуги», в котором офицеры полка могли проявить свои творческие способности и в поэзии, и в живописи и на театральной сцене. Полк и впрямь был удивительный. Созданный Императрицей Анной Иоанновной в ту пору, когда все начинания Петра Первого были заброшены, армия запущена, а недостроенный Петербург тихо гнил, вместе с флотом, полк был набран из лучших офицеров Империи и дворян-однодворцев, которых когда-то Петр Алексеевич отправил в отряды ланд-милиции защищать рубежи России от набегов из Крыма. Отличные стрелки, щеголи, измайловцы были единственными из «старой» Гвардии, кого Кутузов вывел на поле Бородина, где они покрыли себя неувядающей славой. Предприняли первую в истории «психическую атаку» при Аустерлице, посаженные на весла гребной флотилии разгромили шведский флот и захватили пять кораблей, включая адмиральское судно. Довелось им переходить замерзший финский залив в «ледовом походе» против Швеции и одолевать неприступные Балканы в русско-турецкой войне… А уж образование было такое, что детей измайловских офицеров знали не только в России: Пушкин, Воронцова-Дашкова, Герцен, Семенов-Тянь-Шаньский и многие, многие другие… Полк был живой, не забронзовевший в былой славе, не боявшийся экспериментировать и в начале века двадцатого. Помимо прогремевшего на всю Россию «Измайловского досуга», при полку был организован первый в Империи питомник для служебных собак, и обучаться собаководству приезжали кинологи из самых дальних городов России. В чем-то даже ребячась, измайловцы совершили марш бросок на лыжах от Холмогор до Царского села в самые рекордные, практически олимпийские сроки. Кстати, на Олимпиаде 1912 года русскую сборную сопровождал знаменитый оркестр балалаечников Измайловского полка, а измайловец Карл Руммель, прирожденный наездник, фаворит, которому предвещали победу, но из-за падения лошади при взятии барьера, с переломами все же добравшийся до старта, получил в госпитале придуманную специально для него награду из рук короля Швеции… Это тоже было чудесное время… Иное, чем детство, но чудесное. Иные мечты, иные стремления, иные приоритеты… Но как горели глаза девушек, когда мимо них проходил или проезжал молодой, красивый офицер в броской форме одного из самых прославленных полков мира!.. С женитьбой, к слову, Дмитрий Александрович не торопился. Была одна, на примете, но Касаткин планировал сначала наладить карьеру, а уж все эти семейные тонкости можно было оставить на потом, годам к тридцати… Хотя женского общества он не чурался, а женщины любили молодого, стройного офицера с безупречными манерами и выправкой. Но, согласно гвардейской традиции, все личные похождения должны были быть так сокрыты от полковой жизни, словно их и вовсе не существовало.

 Время было вольное. В столичной моде было свободомыслие, слегка насмешливо-презрительное отношение к законам, церкви и власти и проникающий во все светские салоны и сообщества оккультизм. Бог знает что случилось в начале просвещённого 20 века с Россией, но самыми популярными темами в самых разнообразных компаниях были Папюс, Распутин и госпожа Блаватская. Оккультизм, во всех его разнообразных проявлениях окутал Петербург от царской семьи, до последнего кабацкого поломоя. В каждой второй квартире крутили тарелки и взявшись за руки «вызывали духов», вопрошая их о грядущем и прошлом. Сосед Касаткина (Дмитрий Александрович в ту пору снимал отличнейшие четырёхкомнатные апартаменты в доходном доме в расположении Измайловского полка), бывший горный инженер Валерий Соломонов, удачно переквалифицировался в «белого мага» Соломона, исправляющего судьбы и исполняющего желания с помощью кусков хрусталя, янтаря, изумрудов.. православных икон, что приобрел такую популярность (и такие доходы), что Касаткин всерьез подумывал о смене квартиры из-за наличия постоянно толпившихся на лестнице посетителей удачливого колдуна. Что-то происходило в столице Империи. Что-то странное и не поддающееся логическому анализу… Впрочем, надо признать, что в ту пору Дмитрий Александрович и не слишком занимался такими глупостями, как анализ происходящего. Смотры, маневры, стрельбы, театры и актрисы, дружеские застолья и «Измайловские досуги» в офицерском собрании-все это было типичным бытом гвардейского офицера начала 20 века…

Как писал о той поре один из офицеров: «…Служба в полку была нетрудна, проходила как-то незаметно. В частной жизни– театры, концерты, вечера у знакомых, товарищеские пирушки. Жилось весело и беззаботно…».

Но золотые времена кончились с началом войны. Измайловский полк отбыл на Юго-Западный фронт, где в боях под Люблином получил первую рану – осколками снаряда посекло ногу. С поля боя вытащил верный денщик, Семен Каратаев, украсивший свою грудь Георгиевским крестом. Четыре месяца Касаткин провел в госпитале, получил «Анну» 4 степени «за храбрость», и, прибыв в полк, тотчас попал в целую череду февральских боев 1915 года. К наградам прибавилась еще одна «Анна» и «Станислав». В июле шестнадцатого, в знаменитой «битве Гвардий», когда полк отразил одиннадцать атак прусских гренадер, Касаткин получил пулевое ранение в шею. Верный Каратаев опять на себе выносил его в тыл. Но тут уже не повезло им обоим: немецкой гранатой, которыми вплотную подошедшие немцы забрасывали измайловцев в изобилии, Касаткина серьезно контузило, а иссеченную осколками ногу Каратаева пришлось в госпитале ампутировать. Вновь госпиталь, награда и совершенно незнакомый город и едва знакомый полк, изменившиеся до неузнаваемости…

…С осени 1916 года Петроград из столицы Российской империи превратился в один большой болезненный фурункул. Пока войска исполняли свой долг на фронтах, в столице были организованны многочисленные «резервные батальоны», солдаты которых категорически не желали воевать и готовы были на все, лишь бы как можно дольше оставаться в Петрограде. Город наполнялся беженцами, спасающимися от ужасов войны. Цены росли как на дрожжах. Среди рабочих, «подзуживаемых» многочисленными диссидентами, зрело глухое недовольство, выражавшееся пока лишь в стачках и забастовках. Люди не понимали ни смысла войны, ни ее необходимости вообще. «Договор с союзниками» императора не был «договором народа», а недавние поражение в такой же, непонятной народу войне с Японией лишь усиливало это недовольство. Царская семья, дискредитировавшая себя целым рядом скандалов, была предметов самых разнообразных, но всегда нелицеприятных слухов. Назначались какие-то новые министры и военноначальники, которые тут же сменялись, не успев толком вступить в должность и на их место назначались новые… Газеты исходили желчью, «интеллигенция» погружалась в мистику, дворяне – в повальное пьянство и разврат, депутаты Думы традиционно занимались разрушительской работой и издавали глупейшие законы. Город словно был охвачен эпидемией безумия. Под влиянием сладкоязычных агитаторов всевозможных «партий» и «комитетов», все хотели «свободы», но чаще всего понимали под этим словом «вседозволенность». Касаткину запомнился один трагикомичный случай, получивший в Петрограде широкую известность и разнообразную трактовку. На сцене была поставлена знаменитая «революционная» опера «Фенела», ранее запрещенная Николаем Первым и только что вновь разрешенная пустившейся во все тяжкие цензурой. Эта опера была печально известна тем, что где бы ее ни ставили – в Испании, Бельгии, Мексике, Италии – тотчас происходили сильнейшие народные волнения и даже революции… Кшесинская танцевала бесподобно…. А через несколько дней в Петрограде начался «голодный бунт» … Рабочие, солдаты, матросы, «Думцы», «интеллигенция» и даже часть священников – все требовали «перемен». Забастовки солдат и рабочих выплеснули на мостовые первую кровь. Солдаты отказывались подавлять народные волнения. Жандармов начали убивать повсеместно (уж они-то прекрасно были знакомы стоящими за беспорядками «господами революционерами», и знали, чего от них ожидать). Солдаты уже начали убивать офицеров, и общественность поощряла это как «борьбу с тиранией». Одного такого убийцу даже наградили «георгиевским крестом», и портрет его, с обесчещенной наградой на груди красовался посреди витрин Невского проспекта. Понятия «хорошо» и «плохо» перемешались… Из тюрем были освобождены уголовные и политические элементы. Вскоре стало известно, что император предпочел отречься, а у власти встало какое-то «Временное правительство» из членов Госдумы. Большинству жителей, уставших от перемен, было уже все равно, кто у власти: царь, временное правительство, большевики, хоть баба Яга в ступе – лишь бы закончилась эта «эпоха перемен» и наступила хоть какая-то стабильность…

Изменился и сам Касаткин. Кадровый офицер, живущий полком и Империей, он уже не понимал, что происходит вокруг него. Война затянулась, унося миллионы жизней и какого-то перелома в этой войне видно не было. Гвардия дралась отменно, мужественно, самоотверженно… И таяла, как лед на солнце. Годами, готовясь к войне, в итоге оказались к ней не готовы. Уже через кратчайшее время оказалось, что снарядов и патронов катастрофически не хватает. Немцы имели явное преимущество в технике, самолетах, и самое главное-артиллерии. Элитные, спаянные и верные Отечеству полки несли потери феноменальные. А на смену выбывшим приходило пополнение все более и более негодное. До войны отношения в полку между солдатами и офицерами были едва ли не семейные. Офицеры становились крестными родителями у старослужащих, бывали на праздниках фельдфебелей роты, устраивали их детей в учебные заведения и своими связями всячески помогали в делах домашних и хозяйственных. Потому, рискуя собой, солдаты выносили командиров с поля боя не ради награды или славы. Полк был единой семьей. Вольноопределяющихся становилось все меньше и в полк поступали люди, столь далекие от военного дела, что исправить это никакими ускоренными курсами и подготовкой в резервном полку было невозможно. Исчезал сам дух Гвардейского полка. Резервный полк, находившийся в Петрограде был раздут вдвое и совсем не горел желанием идти на фронт. «Ура-патриотичные» шапкозакидательские настроения сошли на нет, уже к середине 1916 года, когда столица наполнилась десятками тысяч раненных, травленых газами, обожжёнными и посеченными осколками инвалидов. Многочисленные смутьяны, активизировавшиеся все больше и больше, получали для своих агитаций козыри сложнопобиваемые. Новым денщиком во время лечения в Петрограде, к Касаткину приставили некоего Васильева, георгиевского кавалера из какой-то армейской части. Смотрел новый денщик на своего офицера с такой нескрываемой ненавистью и презрением, что даже смысла не было спрашивать его о принадлежности к одной из многочисленных «партий». Такой не то что с поля боя не вытащит-самому к нему спиной поворачиваться опасно. Для боевого офицера все это было неестественно. Но что говорить о каком-то там Васильеве, если главные вопросы имелись именно к Ставке и командующему генералитету. Нельзя логически объяснить бойню на реке Стоход, когда был отдан приказ атаковать хорошо укрепленные позиции немцев, находившиеся на возвышении, огражденные несколькими рядами колючей проволоки, имеющими отлично пристрелянные гнезда пулеметов и артиллерию. Бесполезность атак с обеих сторон уже хорошо знали и русские и немцы. Но у русских позиция для атаки была куда более невыгодная: по заболоченной местности, с низины на возвышенность… Касаткин помнил, робкое предложение офицера, в мужестве которого никто не сомневался: «Мы все тут поляжем… И полк уничтожим… Может, в назначенный час, пойдем одни… Солдат жить оставим? А нам все равно потом будет.. С мертвых спросу нет…». «Есть спрос,-ответил тогда, после тяжелой паузы другой офицер, один из старейших сторожил полка.-Как в историю это войдет? Полк завтра же расформируют… Да и мы сами куда придем? В плен? Они же нас даже стрелять не будут… Нет, господа, это тупик. Выступим, как приказано.. А там-как Бог даст…» А уж что говорили солдаты, не хуже офицеров понимавшие обстоятельства дела, лучше и не вспоминать…Ни один эсер, ни один большевик не смог бы вложить им в уста те слова… И случилось то, что и должно было случится…В 10-й роте 3-го батальона Л.-гв. Измайловского полка, которой командовал Касаткин, только за первые минуты атаки из 184 чинов выбыли 135, а всего полк потерял более тысячи человек. Это был не бой, – вспоминал позже полковник Фоменко,– а убой… И ведь прорвались! Через проволоку, которую рвали руками и прикладами, через ураган встречного огня, через рукопашные штыковые атаки с противником умелым и бесстрашным… Потеряв половину с таким трудом восстановленной Гвардии… Но результатами этой кровавой операции никто не воспользовался. Генералы перенесли свое высочайшее внимание на другие участки фронтов, а Стоход… Что – Стоход? Так вышло… Забудем…

Надо ли говорить, что уважение к Ставке и верховному командованию подобная война совсем не поднимала? Гвардейские полки, нещадно, а главное безумно и бесцельно бросаемые на убой, по несколько раз сменили состав. А в тылу, перебраживали и пенились резервные полки, вооруженные, разлагаемые антиправительственными агитаторами, не желающие идти на фронт и не понимающие смысла этой новой, уносящей такие огромные количества человеческих жизней войны. В городах и селах все больше зрело недовольство от затянувшейся войны, от нищеты, все большего социального разрыва… Да, Гвардия дралась безупречно. Но что могли офицеры? Они шли и погибали, прекрасно понимая, что всех их ждет.. Погибали красиво. Бестрепетно. С высоко поднятой головой. Шли вперед-и погибали… Шли и погибали… Шли и погибали…

К моменту возвращения в полк, денщик Васильев куда-то исчез. Отчасти, Касаткин был этому даже рад. С отречением Императора от власти и приходом Временного правительства, в полках началась какая-то безумная чехарда с солдатскими комитетами, обсуждающими любой приказ, а где-то доходило и до смертоубийства. Слава Богу, Измайловский полк, эта страшная стезя миновала: все же какая-та малая доля ощущения элитарности в легендарном полку сохранялась даже в это странное время. Офицеров не убивали, но и командовать этими новыми, незнакомыми людьми, никак не способными называться солдатами, было уже невозможно.

В офицерской собрании, за часовней на углу Измайловского полка, было назначено собрание для десяти оставшихся в живых офицеров полка. Впрочем, офицеров, и старого времени, и недавно поступивших в полк было больше, но генерал Разгильдеев, пригласил именно этих десятерых по особой причине. Речь шла о сокровищах полка, как материальных, так и не материальных, и Разгильдеев отобрал лишь тех, кто проявил на фронте мужество, перед лицом смерти. В число немногих приглашенных попал и Касаткин. Вадим Петрович Разгильдеев был старым измайловцем, служившим в полку аж с 1892 года, вопреки несерьезной фамилии, офицером безупречным и пользовавшимся всеобщей любовью. В Великую войну он вступил помощником командира Измайловского полка и уже в середине 1915 года был награжден золотым оружием за отчаянную храбрость. В конце войны он получил звание генерала и был переведен на должность командира Лейб Гвардии Литовского полка а потом и 3 Гвардейской пехотной дивизии, но по возвращении в охваченный беспорядками Петроград, вернулся в расположении родного ему полка. К слову сказать, с денщиком у Разгильдеева история вышла не менее каверзная, чем у Касаткина. Еще в далеком 1901 году, он присмотрел себе в денщики шустрого и толкового измайловского солдата, по имени Роман Малиновский. Четыре года мальчишка служил исправно и при уважаемом и добродушном командире, можно сказать, горя не знал. Но влюбился в девушку, работавшую у Разгильдеева горничной, а та оказалась из семьи «революционеров», и быстро приобщили его к новой идеологии. Впрочем, с идеологией, как показали дальнейшие события, у Малиновского дела обстояли неважно. Когда запахло жаренным и нависла угроза трибунала, солдат бросился к своему командиру со слезами раскаяния. Разгильдеев поверил слезам денщика и посоветовал ему на время уехать на как раз начавшуюся русско-японскую войну, где и от глаз полиции можно скрыться и геройством доказать искренность раскаяния… В тот раз Малиновский избежал ареста. Но после войны все же вступил в РСДРП, а к 1910 году уже состоял платным осведомителем охранки. Довелось ему быть и депутатом Госдумы, и завоевать искреннее расположение Ленина, вновь вернуться в армию в начале Великой войны, попасть в плен, сотрудничать с немцами, быть разоблаченным Временным правительством как сотрудник царской охранки и быть расстрелянным трибуналом ВЦИК в кремлевских садах, в 1918 году…

 Появился и «потерянный» Васильев, несостоявшийся денщик Касаткина. Судьба его оказалась не менее яркой, но чуть более удачной, чем судьба Малиновского. Рабочий-путиловец и большевик с младых лет, он организовывал выступление Ленина в Измайловском полку, был и личным охранником «вождя мирового пролетариата», и комиссаром дивизии Красной Армии, и делегатом съезда РКПб, жестоко подавлял восстание в Кронштадте и учился в Академии Фрунзе, был военным атташе и начальником одного из отделов разведки, сам подвергался репрессиям, сидел в сталинских лагерях, «искупал кровью» на полях Второй мировой войны, участвовал в Параде Победы на Красной площади, самостоятельно выучил несколько языков, включая хинди, и умер в звании генерал-лейтенанта аж в далеком 1981 году… Впрочем, с ним Касаткину еще предстоит встретиться, но это будет много позднее…

А пока генерал Разгильдеев поставил перед собравшимися несколько задач. Первой было сохранение полкового знамени, являвшемся святыней и без наличия которого полк не мог быть восстановлен в будущем. Так же надлежало надежно укрыть столовое офицерское серебро и наиболее ценные экспонаты из офицерского собрания и полкового музея. О двух последних надо сказать особо. Полковое серебро офицерского собрания, это не просто отлитые из драгоценного метала чашки и тарелки. Безо всякого преувеличения это было произведение искусства. В каждом полку гордились своими полковыми сервизами, заказывая из у лучших ювелиров и как бы ненавязчиво демонстрируя высокопоставленным гостям на встречах в собраниях. Огромные серебряные братины и супницы были украшены картинами на эмали, полуметровые канделябры из серебра, изображавшие офицеров в форме полка, изящные стопки… К слову сказать, много лет собирали монеты Анны Иоанновны, и теперь на дне каждой стопки красовалась монета с изображением основательницы полка… На ложки и вилки наносили имена известных офицеров полка, дабы всегда был повод для беседы, и столовые наборы сияли гравировками Василия Суворова, графа Комаровского, братьев Льва и Василия Пушкиных, графа Романа Воронцова, отца знаменитой Воронцовой Дашковой, архитектора Львова, бывшего измайловца, Милорадовича, Панина и многих, многих других… Много ценного хранилось и в полковом музее. Провожая в отставку или по переводу в другой полк измайловцев, офицеры заказывали им памятные подарки у лучших ювелиров, и часто эти подарки оставались на хранение в полковой коллекции. Хватало здесь и подарков от высокородных сослуживцев и даже шефов полка, а иногда встречались ценные антикварные безделушки, напоминавшие о жизни полка в минувшие царствования… Основная часть полкового музея была изъята во времена Временного правительства не только у Измайловского, но и у всех прочих полков Империи, но кое что все же удалось сохранить… Теперь же, при приходе к власти большевиков, было ясно, что ничего хорошего ни для оставшегося офицерского состава полка, ни для полковых святынь и ценностей ждать не приходится. Этот вопрос и был основной повесткой тайного собрания. После кратковременных приветствий и обмена новостями, офицеры расположились вокруг огромного стола в просторной гостиной, и Разгильдеев перешел сразу к делу:

– Господа офицеры, дальнейшее пребывание в Советской России становится невозможным. Власть, взята большевиками, ведет к гибели родины. Чтобы не допустить этого, необходимо принять меры к тому, чтобы свергнуть Соввласть. Одним из практических методов для свержения Советской власти является непосредственная помощь белым. Оказание помощи белым надеялись осуществить через переход на сторону белых: к Деникину на юг, в Финляндию и т.д. Ранее, Корниловское выступление потерпело неудачу. Офицеры Измайловского полка сделали все от них зависящее, но судьба распорядилась иначе… После провала выступления Карнилова, Часть наших товарищей уже отбыло на юг, что бы продолжить работу по восстановлению в России порядка. Теперь же, после большевистского переворота, оставаться в Петрограде и вовсе стало опасно. Полковник Веденяпин, под прикрытием Совета Союза казачьих войск, организовал масштабную переправку на юг всех желающих участвовать в освободительном движении… Все вы об этом знаете и большинство из вас скоро встретится под знаменами Измайловского полка уже в Новочеркасске. Здесь осталось сделать немногое. Прежде всего речь идет о главной полковой святыне-знамени… И хоть остались от него за минувшие сто лет одни кусочки да наградные ленты, но пока сохранено знамя, сохранен и полк. Мы все верим, что Россия сможет оправиться от безумия смуты, и вернётся все разрушенное и уничтоженное красной бесовщиной. Но до тех пор необходимо спрятать и сберечь полковое знамя. Так же было бы неплохо спрятать от загребущих лап комиссаров и полковое серебро. Вывезти их вряд ли получится, необходимо спрятать здесь. Но спрятать так надежно, что бы ни при каких обстоятельствах они не были найдены… На этот счет имеются некоторые идеи, но сейчас важно получить принципиальное согласие всех присутствующих. Предлагаю проголосовать, в лучших традициях современных собраний… Итак, господа офицеры, кто – за?.. Единогласно… Что ж, это-главное. Детали мы обсудим уже с исполнителями… Полагаю, нет надобности напоминать, что и о самом факте этого собрания, и о составе, и о поднимаемых вопросах категорически воспрещается говорить не только посторонним, но и близким, а так же упоминать в письмах и дневниковых записях… А теперь перейдем к вопросу формирования на юге восстановленного Измайловского полка…

После собрания, Касаткина задержал полковник Веденяпин.

– Дмитрий Александрович, не могли бы Вы задержатся ненадолго? Давайте пройдем в соседнюю комнату, там нам никто не помешает…

Предложим Касаткину стул, Веденяпин присел рядом, и тихо, хотя в комнате, кроме них никого не было, начал:

– Собственно говоря, мы, с господином генералом немного слукавили… Дело в том, что и серебро и полковое знамя уже надежно спрятаны…Я понимаю, что сейчас вызову Ваше негодование, Дмитрий Александрович, но дело в том, что у нас появились нехорошие подозрения о том, что среди офицерского состава завелся… как бы это поделикатнее… нечистоплотный человек… Подождите, не перебивайте… Ситуация в стране, как в Смутное время-единства нет. Даже среди дворян и офицерского состава разногласия до противостояния. И поступки в такое время… тоже-увы! – у всех разные… Помните нашего офицера Бакмансона?

– Художника? Разумеется.

– Когда большевики арестовали его в восемнадцатом, довелось ему сидеть в одной камере с бывшим офицером Шнеуром Владимиром Константиновичем – агентом царской охранки, доверенным лицом Керенского, а затем и Льва Троцкого, участником операции по захвату Ставки и переговоров о перемирии с немцами. А ведь штабс-капитан… Как такое представить возможно? И надо честно признать, что это не единственный случай… В такие времена в людях пробуждается все самое темное, гнилостное… Их не так уж и много, но… хватает… У нас имеется информация, что и в нашем полку не все так гладко, невзирая на Гвардейский статус… Простите великодушно, посвящать Вас в подробности не стану – нет точных доказательств, но предпринять меры предосторожности мы все таки обязаны. Вы – один из тех, кто вне всяческих подозрений, и потому я хочу просить Вас принять на себя труды по сохранению полкового знамени… Мы уже находимся под подозрением у большевиков, и вывозить знамя сейчас опасно… Необходимо спрятать его здесь, но знать об этом должны хотя бы два-три доверенных лица. С любым из нас может случится беда, но нельзя что бы тайна была унесена вместе с хранителем. Посему сообщаю Вам, что полковое серебро, как и серебро Семеновского полка передано на хранение в консульство Голландии, а полковое знамя было изначально спрятано под алтарем собора, но позже перенесено в то место, которое я Вам сейчас покажу. Об этом знаете только Вы, я и генерал Разгильдеев. Если что-то случится с одним или даже двумя из нас, будем надеется, что хоть третий сможет пережить «смутные времена» и сохранить знамя. А значит, и возможность восстановления полка… А теперь пройдемте со мной, Дмитрий Александрович, я покажу Вам тайник…

…А уже на следующее утро Касаткин выехал из Петрограда, направляясь в Новочеркасск, где формировалась Добровольческая армия…

…Рассказывать о тех днях кратко, все равно что читать надписи на могильных камнях. Этот отрезок времени был целой жизнью. В ней было все: подвиги и победы, поражение и разочарования, героизм и безысходная трагедия… Касаткину довелось участвовать и в беспримерном по героизму «Ледовом походе», и участвовать в десятках боев с отрядами Красной армии, отступать в Крым, являвшийся последним оплотом белого движения… Но пройти горькую стезю до конца с однополчанами ему не довелось: в Северной Таврии, во время боя с одной из банд знаменитого батьки Махно, он получил тяжелейшее ранение. Осколками снаряда ему посекло лицо, повредило ногу и переломало ребра. Врачи были просто уверены, что с такими ранениями ему не выжить. И все же он выжил… Из Таганрога его эвакуировали буквально на последнем, переполненном, поезде Красного Креста. Излечение было долгим, и к воинской службе он был уже не пригоден… Еще лежа на больничной койке, он решил что эвакуироваться в Стамбул или на Балканы ему нет никакого смысла. Никто его не ждал ни на Родине, ни на чужеземье… А работник теперь из него был скверный. Оставалось одно: вернуться в Петроград и любой ценой сохранить последнюю святыню полка, доверенную ему когда-то полковником Веденяпиным… Без труда получив документы одного из расстрелянных красноармейцев, он отправился в далекий Петроград…

«Красные», оккупировавшие центральные части России, с куда более заселенными территориями крепли день ото дня, а бывшие «союзники» по Антанте, как обычно предали Россию при первой возможности, предпочитая иметь дело с щедро раздающими национальные богатства большевиками. Премьер министр Великобритании Ллойд Джордж прямо сказал: «Следует признать власть большевиков, ведь торговать можно и с людоедами». Власть денег опять возобладала над разумом и честью. Пользуясь этим попустительством мировой общественности, большевики проводили широкомасштабною зачистку «инакомыслящих».

Но в начале 1924 года умер Ленин, и путем сложнейших интриг и комбинаций к власти получил не слишком известный человек с грузинской фамилией Джугашвили. У него был свой взгляд на молодую республику и «завоевание мира» на данный момент не входило в его планы. Недовольных этим «предательством идеалов» сторонников Троцкого он по-революционному быстро перестрелял и пересажал, и занялся укреплением уже завоеванного, не распыляясь на мечты о мировом господстве.

Касаткин все же смог добраться до былой столицы Империи, одновременно, узнал о своей страшной болезни. Теперь терять ему было нечего и надеяться не на что. Город уже назывался Ленинградом, в честь кровавого монстра, подобно сказочному вампиру, покоящемуся в мавзолее на Красной площади Москвы. Город изменился неузнаваемо. Уже ничто не напоминало ту величественную столицу, которую он покинул 20 лет назад. По улицам шли веселые юноши и девушки в красных косынках. Кинотеатры зазывали плакатами «Депутата Балтики» и «Человека с ружьем». В павильонах продавались соки и мороженное. Звенели пролетающие трамваи… Это был незнакомый ему мир. И он пошел в Троицкий собор Измайловского полка. Пришел, вызвал настоятеля и рассказал ему все, словно на исповеди. Настоятель, худощавый, седовласый протоиерей, с умным, немного настороженным взглядом, долго молчал. Касаткин уже собирался повернуться и уйти, но отец Варфоломей молча кивнул, приглашая следовать за ним. В подвальных помещениях собора он выделил штабс-капитану комнату и дал отоспаться пару дней. За это время, используя свои обширные связи, сумел сделать практически невозможное: добыть новые документы на имя бывшего рабочего Кировского завода, одинокого человека, прихожанина собора, умершего в своей сторожке, близ Митрофаньевского кладбища, отпетого и погребенного клиром собора, и Касаткин остался при соборе сторожем под чужим именем.

Если б он только знал, каким опасностям подвергал настоятеля и сам собор, то вряд ли решился на эту службу. Все эти двадцать лет в городе шли непрекращающиеся «чистки», а проще говоря аресты, пытки и расстрелы «бывших».

Население Ленинграда значительно обновлялось, в город ехали все новые и новые люди и «квартирный вопрос» стоял весьма остро. В Троицкий собор уже приходили инженеры: присматривались – нельзя ли переоборудовать его под жилые помещения. Собор никак не давал большевикам покоя. Во-первых, это было величественное и демонстративное напоминание об императорской гвардии, о победах русских солдат во имя «Веры Царя и Отечества», о том, что и до большевиков была история России, и история – славная… Во-вторых это был Собор! Еще Ленин приказывал уничтожать священников повсеместно, а церкви закрывать, превращая их в склады и овощехранилища. За расправы над священниками были положены премии. Но народ, в массе своей, косо посматривал на подобные святотатства, и большевики волей-неволей все же были вынуждены учитывать мнение населения. И церкви закрывали постепенно, «втихаря». Велась грандиозная антицерковная пропаганда. Каждый второй священник был расстрелян. Остальные, за редчайшим исключением, прошли через лагеря, тюрьмы и ссылки. Из 54 тысяч действовавших до 17 года церквей, по всей стране сохранилось чуть больше тысячи. На свободе пребывали лишь четыре правящих архиерея. Только с 18 по тридцатые годы были убиты 42 тысячи священнослужителей. Знаменитый Казанский собор «воинствующие безбожники» использовали под «музей истории и атеизма». Церковное имущество, мощи и бесценные иконы изымались, и большей частью продавались за копейки в иностранные коллекции, меньшей – отдавались в музеи… И все же, во время переписи населения 37 года, в открытых(!) анкетах две трети сельского и одна треть городского населения называли себя христианами, прекрасно понимая, чем это может для них обернуться…

Свято-Троицкий собор Измайловского полка был в это время кафедральным собором Ленинграда. Невзирая на неистовую пропаганду, количество прихожан не уменьшалось, а напротив, из-за повсеместного закрытия церквей – возрастало… На клир собора и настоятеля шли бесконечные (и крайне глупые даже для чекистов) доносы. Вот пример подлинного доноса на настоятеля Троицкого собора в 1937 году: «…Настоятель скрывает свою шкуру и сует свое поповское рыло в рабочий огород. Что хочет, то и творит. А посему просим гражданскую власть свернуть поповское рыло, не скрывать его под рабочей полой…»

 В 37 году Маленков докладывал Сталину о Церкви как о «широко разветвленной, враждебной советской власти, легальной организации в 600 тысяч человек по всему СССР». На что Сталин заметил: «Пора поприжать церковников», и это было равносильно приказу. Провокации шли одна за другой. Если б в соборе нашли скрывающегося белогвардейского офицера, пострадать мог весь клир, и немало способствовало бы закрытию собора. Почему настоятель решился на этот рискованный шаг – теперь уже не узнать. Может пожалел умирающего человека, понимая, что оставалось тому немного… А может просто решил спасти хотя бы еще одного прихожанина… Так или иначе, Касаткин остался при соборе. Отпустил бороду, и теперь в этом похудевшем, болезненного вида человеке, уже невозможно было узнать когда-то бравого гвардейского штабс-капитана. Он топил печи (недавно устроенное центральное отопление работало из рук вон плохо, не в силах обогреть огромный храм), убирал снег с паперти, подметал территорию, помогал в масштабных ремонтных работах по собору, затеянных настоятелем.

Для большевиков это было как плевок в лицо: целые комиссии денно и нощно обсуждали поводы для закрытия кафедрального собора, а храм в это время белили, красили, ремонтировали мостовую, меняли электропроводку и систему водоснабжения… Именно тогда большевики приказали замазать золотые звезды на куполах… Слишком уж издалека виден был этот вызывающий «собор под звездами».

Даже бывшие однополчане не могли узнать в изуродованном, прихрамывающем, бородатом и худом, как скелет человеке своего сослуживца. Касаткин не редко видел их, оставшихся в Советской России Измайловцев, до 31 года, когда грянуло печально известное на всю страну дело «Весна», по которому подверглись арестам десятки тысяч служивших когда-то в царской армии офицеров… Иногда так хотелось подойти и обнять товарищей по полку, но слова Веденяпина о возможном предателе среди офицеров каждый раз останавливали его. Дело в том, что дважды уже видел в городе он офицеров полка, в форме новой армии, и предупреждение полковника не казалось ему теперь таким диким и невозможным. Все, что хотел теперь Касаткин, это сберечь полковую святыню, и оттого сознательно обрекал себя на одиночество… Он еще рассчитывал открыться кому-нибудь из них, когда здоровье окончательно оставит его и передать остатки полкового знамени, которое давно уже хранил в соборе, в надежном месте… Но после ареста последнего измайловца эта надежда исчезла…

Еще с ранней юности, по моде минувшего времени, Дмитрий Александрович вел дневник. Первые тетради, в которых он записывал впечатления восторженной и полной надежд юности сгинули, вместе со всем его имуществом в охваченном революцией Петрограде. Тетради военных лет он уничтожил сам, пробираясь сквозь охваченную гражданской войной страну домой. Теперь он лишь частично, по памяти, восстанавливал какие-то крупицы немыслимо далекого и словно чужого прошлого, вкладывая в них уже совсем другие оценки минувшим событиям. Иногда он горько усмехался, ловя себя на мысли, что его нынешние суждения о минувшем куда больше понравились бы бабушке, а не отцу. Но основной причиной написания дневника были воспоминания о судьбах офицеров полка, которые он безнадежно пытался сохранить… Для кого? Этого он и сам не знал…

Часть биографий он знал по Великой войне и войне Гражданской. Часть наблюдал своими глазами в бывшей столице Империи. Оставшиеся в городе бывшие измайловские офицеры приходили в собор и в дни больших праздников, и в те дни, в которые когда-то отмечались праздники полковые. Они часто общались с настоятелем, но Касаткин старался не попадаться им на глаза – предупреждение Разгильдеева о информаторе НКВД было тому виной… Как же ему хотелось иногда, выйти к ним, обнять, вспомнить былое… Но боевое знамя полка, хранимое им все эти годы удерживало его от этого эмоционального поступка. Он так никогда и не узнал, что именно эта предосторожность спасла ему жизнь, продлив ее на несколько лет. Информация полковника Разгильдеева оказалась верна– среди его однополчан действительно был талантливый, хорошо законспирированный и невероятно удачливый агент советских спецслужб. Что подвигло бывшего блистательного офицера Гвардии на сотрудничество с палачами его же однополчан-остается только гадать. Но со временем, историки советской разведки будут называть Александра Хомутова «агентом №1» ГПУ, хотя он, как выяснилось, был еще и двойным агентом, работающим на разведку Германии (а по некоторым данным, и тройным агентом). Герой 1 мировой войны, награжденный золотым Георгиевским оружием, кавалером орденов св. Владимира, Анны и Станислава, которого даже придирчивый генерал Разгильдеев называл «выдающимся боевым офицером», не раз ходивший в штыковую атаку, он даже был одним из руководителей белогвардейского подполья в Петрограде, переправлявшим офицеров в добровольческие армии и сам впоследствии входил в добровольческую дружину генерал-майора Кирпичева. Пребывая за границей, входил в состав объединения измайловцев… Благодаря щедрым выплатам как от ГПУ, так и от немцев, вел жизнь роскошную, не брезгуя никакими пороками, держа деньги в нескольких банках, отдыхая на самых дорогих курортах и потребляя лишь самые дорогие вина и сигары… Долгое время никому и в голову не могло прийти, что столь храбрый и блестящий офицер может пасть так низко.. Когда он ступил на этот скользкий путь, мы уже вряд ли узнаем точно: то ли во время первого ареста чекистами еще в Петрограде, то ли после женитьбы в 1919 году на невероятной красоты еврейке, работавшей на большевиков… Известно лишь, что германская разведка заполучила его в свою агентуру используя метод «кнута и пряника»-соблазняя деньгами и шантажируя зафиксированными фактами гомосексуальных связей… В 1938 году, когда разведка установила факт его сотрудничества с немцами, он будет вызван в Россию и расстрелян…

Странно, но отпущенного судьбой времени у штабс-капитана оказалось несколько больше, чем он рассчитывал. То ли крепкий организм солдаты был тому причиной, то ли спокойная обстановка храма сдерживала болезнь, то ли судьба берегла его для чего-то. За эти два года он узнал от священников историю собора, слышал много проповедей и имел возможность подолгу беседовать с клиром на богословские темы. Но особенно прекрасны были ночи в соборе. Когда усталые священники расходились, двери запирались за последними прихожанами, гасли свечи и большинство лампад, наступало волшебное время. Эти ночи чем-то напоминали ему Рождественские, столь ожидаемые им в детстве. Нарядная елка, блеск игрушек, приглушенный свет и ожидание какого-то огромного, светлого праздника. Шаги под сводами собора звучали слишком гулко, и он садился на ступени предела, размышляя обо всем на свете. Это были совсем иные мысли совсем иного человека. Теперь он все видел с совсем иной точки зрения, иными глазами. И все чаще вспоминал он свою бабушку, со взглядам которой он так противился молодым офицером, и с которой был так бесконечно согласен сейчас, на исходе бурной, сложной и, признаться откровенно, не слишком счастливой жизни… Если б у него была возможность, он прожил бы жизнь совсем иначе, но… История не имеет сослагательного наклонения. И все же он ни о чем не жалел. Собор вселял в него какое-то спокойное умиротворение и близость смерти уже не страшила. Ах, если б вот так можно было жить и жить… Обретенный Дом… Умные и доброжелательные люди вокруг… А там, за пределами этих стен – безумный и столь жестокий мир… Штабс-капитан впервые в жизни стал понимать монахов и философов-затворников…. Ему было уютно здесь. Впервые, за много лет…

 Послышались грузные шаги и Касаткин невольно заулыбался, даже позабыв про тянущую в боку боль. Это, к вечернему чаю спускался отец Сергий-старший. Протодиакон Сергей Васильевич Крестовский был, пожалуй, самой красочной фигурой служителей собора. Огромного роста и соответствующей силы, с гривой черных волос и лохматой «разбойничьей» бородой, обладатель редкого по звучанию и не менее уникального по «громоподобности» баса, всегда веселый и даже чуть хулиганистый. Ранее он служил при церкви Семеновского полка, но после гибели настоятеля в подвалах «зиновьевской» ЧК, и закрытии церкви, был принят в Троицкий собор. До революции он был ответственным за благотворительные организации при церкви – ночлежный дом, столовую для малоимущих, два приюта и прочее, уничтоженное большевиками. «Старшим» его называли потому, что вторым диаконом собора был молодой диакон Сергий, не побоявшийся принять сан, в годы для церкви непростые. До этого он был неплохим коммерсантом в недолгое «непмановское» время, но неожиданно для всех, продал все имущество и поступил в духовную семинарию. Или, как он посмеивался: «Продал землю, что бы купить небо».

Собранный настоятелем клир вообще был «отборным». Для этого – увы! – были широкие возможности6 сотни замечательных священников и дьяконов остались не у дел, изгнанные из закрытых большевиками соборов и церквей.

– Добрый вечер, отец протодиакон, – приветствовал вошедшего Касаткин. – Как служба?

– Народа полный собор! – довольно пробасил Крестовский. – Помяни мое слово, Дмитрий Ляксандрыч: ничего у большевиков не выйдет. Ни сейчас, ни через сто лет. Человек без Бога не может. Человек – создание разумное, а потому атеизм это для дураков. Во все века и времена люди знали о существовании Бога, а тут пришли какие-то «огрызки», и… «отменили». Вот просто взяли и отменили! Ну скажите на милость: есть у них разум?

– Боюсь, что они знают, что Бог есть, – сказал Касаткин. – Даже наверняка знают… Это ведь не «атеисты», батюшка. Атеистам безразлично: есть Бог или нет… Это – «богоборцы». Они столько натворили за свою жизнь, что сейчас им смертельно хочется, что б Бога не было…. Вот они и пытаются Его «убить»… Боятся…

– А я про что говорю? – пожал плечами протодиакон. – Дурни! Как можно без Бога? Это без конечностей прожить можно, а Без Бога – как без головы… Вот у них головы-то и посносило… Человек всю жизнь к Богу идет, и после смерти с Ним встречается. А если атеистом помрешь, то что? «Здесь похоронен атеист, одет хорошо, а пойти – некуда»? Вокруг собора, как падальщики кружат… А собор какой славный: самый светлый, самый солнечный собор Петербурга – не символично ли это? Помните, как трактуется символ Откровения: «жена облаченная в солнце» – «слава гонимой Церкви». Вот как пророчества и в частных случаях сбываются…

– Да, храм солнечный, – улыбнулся Касаткин, вспоминая. – Помню, как первый раз пришел на службу в собор с полком. Мое место было в пределе Марии Магдалины, и служба как раз на день ее памяти пришлась… И вот какая конфузия случилась… Солнечно, все в храме блестит и от икон отражается, даже когда в императорских покоях караул нес – и то так солнечно не было… И вот все солнечные зайчики словно решили на мне попрыгать. От барельефа, что Скрижали Завета изображает, прямо на меня свет падает – там же большая поверхность, гладкая, почти как зеркало…. А от латунной задвижки дымохода, что на втором ярусе, такой свет отражается, словно я под прожектором сто… По окончании службы ко мне священник подходит и грозно так спрашивает: «Ты почто, служивый, мне два часа рожи корчил?! Или тебя от молитв корежит?! Что б я этого больше не видел!» … И смех и грех…

 В дверь заглянула перепуганная свечница:

– Отец Сергий! Там опять хулиганы в соборе! Бесчинствуют… Прихожан задирают… Комсомольцы, наверное…

– Пойду, гляну, – грузно поднялся протодиакон. – Ты, Дмитрий Ляксандрыч, лучше здесь оставайся… Ни к чему тебе лишний раз… Да и выглядишь ты что-то… не очень…

 Касаткин пару минут колебался, но все же последовал за священнослужителем.

 И как раз успел застать начало провокации. Один из троих безобразничавших в храме мужиков, повернувшись на замечание отца Сергия, с размаху залепил протодьякону пощечину.

 Отец Сергий аж губы закусил от обиды, но сдержался.

– Это за что мне? – спросил.

-Хочу посмотреть, как ты теорию в жизнь воплощаешь, – нагло улыбнулся мужик. – В Писании сказано: «ударили по правой щеке, обрати и другую».

 Опешившие поначалу от такого бесчинства прихожане начали окружать обидчиков с видом отнюдь не «всепрощающим», но тут протодиакон коротким ударом в челюсть, опрокинул наглеца навзничь.

– «Какой мерой мерите, такой и вам отмерено будет», – ровным голосом пояснил отец Сергий. – Евангелие от Матфея.

– Отец Сергий! – окликнул его вбежавший в храм настоятель. – Вы что делаете?!

– Писание толкую, – кротко ответил протодьякон. – Мог бы с историческими примерами и богословскими подробностями, но… так доходчивее.

В собор уже входили чекисты, словно только и ждавшие этого инцидента. К удивлению собравшихся, задерживать никого не стали, только переписали имена участников конфликта и нескольких свидетелей, после чего удалились. С ними ушли и зачинщики скандала.

 Настоятель, который взглядом уже не только отчитал, но практически отпел, непокорного протодьякона, сделал к нему шаг:

– Вот что, отец Сергий…

– Простите, отче… Просто я его знаю… Баламут Васька Васильев, бывший «гвардеец», а ныне-верный ленинец и пламенный революционер «товарищ Васильев» … Если б я ему… не отвесил, то прихожане бы их помяли, а ведь это явная провокация была… Они бы так и так своего добились: иконы бы крушить стали, или еще чего… Вопрос лишь в том, кого за это на губчека потащат: меня или прихожан… Вот я и выбрал… Если б прихожане вступились это можно было бы трактовать почти как бунт, а так всего один дурак-протодьякон в ответе…

Настоятель вздохнул и немного поник. Касаткин давно заметил эту интересную особенность: в обычной жизни настоятель был добр, улыбчив, очень внимателен, и внешне походил на убеленного сединами ученого или доктора, но выходя в богослужебном одеянии, преображался неузнаваемо: был торжественно-строг и величественен. Касаткин невольно сравнивал его с Александром Суворовым: фельдмаршал тоже в обыденной жизни был добродушен и прост, но когда доходило до дел ратных… И судя по тому, как погрустнел настоятель, Касаткин понял, что «атака на крепость» мятежного протодьякона – отложена…

– Отец Сергий, – сказал настоятель. – Соберите членов «двадцатки» через полчаса…

 …Выслушав рассказ о происшествии, приходской совет помрачнел. Не надо было быть семи пядей во лбу, что бы догадаться: чекисты устроили провокацию и ее последствия могли помешать подготовке к празднику Рождества.

– Вы уж простите меня, – тихо сказал протодьякон.

– Да вы-то здесь при чем, – отмахнулась казначей собора Елена Александровна. – Они бы погром устроили, но своего добились… Когда Иоанна Кронштадтского такие же паскудники по щеке ударили, он кротко стерпел… Но если б такая же ситуация была… Кто знает… Характером-то проповедник бывал весьма резок, благо что терпелив…

Члены приходского совета невольно заулыбались. У Елены Александровны уже имелся опыт борьбы с чекистскими провокациями. Но тогда окончилось все курьезом… Точно рассчитав, что в таком огромном соборе, да еще во время ремонта, бухгалтерия – лакомый кусок для хитроумных трактовок, чекисты решили нанести удар именно в этом направлении. Беда была лишь в том, что интеллигенцию большевики давно пересажали, а уж про первоклассных специалистах в столь сложных областях, как бухгалтерские аудиты, и говорить не приходилось. Помог лично Секретарь Ленинградского обкома и горкома товарищ Жданов. Был он сыном инспектора народных училищ и внуком ректора Московской Духовной семинарии, считаясь «революционно– демократическим интеллигентом», а потому среди его родственников и знакомых все же нашелся один весьма заслуженный профессор математики. Был он стар, мудр и дал согласие помочь только после некоторого давления на его семью. Прибыл в собор в сопровождении двух чекистов и направился в кабинет казначея. Елена Александровна была женой священника, высланного за пределы Ленинграда, и лишенного всяческих средств к существованию, а потому любила чекистов куда меньше любой аудиторской проверки. А уж если эти два «счастья» прибыли в ее кабинет одновременно… В общем, чекисты принялись раскладывать на столе какие—то санкции и предписания, а профессор, достав пенсне, углубился в изучение небольшого плаката над рабочим столом, гласившего: «Если результат не зависит от способов решения – это математика. Если зависит – бухгалтерия. Поэтому бухгалтерия – триумф разума над математикой!» …

 Один из чекистов, начал было с формального:

– Вы – казначей Троицкого собора, Андреева Елена Александровна?

 Елена Александровна неторопливо заперла сейф, демонстративно спрятала ключ куда-то в глубины платья, подошла в плотную к растерянно замолчавшему следователю и заявив:

– А вот это тоже еще надо доказать! – величественно удалилась на обед.

Профессор задумчиво посмотрел ей вслед, еще раз перечитал плакат, и решительно взяв порывающихся броситься за казначеем чекистов под локти, вывел их из собора, благо родственник Жданова мог позволить себе такую роскошь. Что было в его отчете о не состоявшейся «карательной экспедиции», мы уже никогда не узнаем, но в бухгалтерию чекисты больше не совались…

– Ладно, вздохнул настоятель. – На все воля Божия… Елена Александровна, что у нас с подготовкой к Рождеству?

– Свечи и просфоры на епархиальном складе я заказала. С елками сложнее… Есть одна возможность, но… Дмитрий Александрович, что с вами?!

 Сквозь тянущий его куда-то в сторону липкий туман, Касаткин успел расслышать: «К врачу его надо! Срочно!», и хотел было возразить, что нет нужды, что это не впервой и он отлежится, а перед праздником каждая пара рук дорога, но… Сознание милосердно покинуло его, хотя бы на время освобождая от боли…

… Его приютил у себя на квартире прихожанин собора хирург Красницкий, бывший участник «Пироговских съездов», не принявших Октябрьский переворот, а потому попавших под репрессии. Врачу столь высокой квалификации сделали исключение, оставив жить и работать в Ленинграде (хотя в картотеке на Литейном он и числился в «неблагонадежных»). Он ухаживал за умирающим, не имея никакой надежды. Однако странный «измайловец» и в этот раз оказался крепче смерти. Касаткин пришел в себя в самый канун Рождества. Очнувшись в пустой квартире (хирурга срочно вызвали в больницу – кому-то из высокопоставленных начальников требовалась операция), он, невзирая на слабость оделся, и направился в собор. Шел медленно, почасту останавливаясь и отдыхая. К счастью, хирург жил недалеко от собора, иначе это безумство могло закончиться для штабс-капитана, едва начавшись. На него никто не обращал внимания: кутаясь в пальто и шубы, люди привычно торопились по своим делам. Собор напугал его темнотой в окнах. В хорошую погоду собор был виден за 20 километров, а теперь едва проступал в сгущающихся сумерках. Касаткин как-то пытался разгадать замысел Стасова: зачем над куполами собора он поместил маленькие башенки с выходящими на четыре стороны света окнами – гений архитектуры никогда ничего не делал просто так, но не сумел найти ответа. Как-то раз он даже забрался туда, но если в четырех башнях куполов были хоть и небольшие, но все же свободные помещения, то в пятой, основной, находились крепления для венчающего собор креста, и поместить в ней что либо было попросту невозможно. Касаткин тогда прикинул, что если на башне центрального купола зажечь лампу, то она будет видна даже далеко за пределами города. Но Стасов уже давно не мог не подтвердить, ни опровергнуть его догадку…

Возле паперти столпились встревоженные старухи. Касаткин слышал отрывистое: «запретили», «не откроют», «специально под Рождество», «священников жалко», и уже догадывался что ему предстоит увидеть.

Открыв своими ключами дверь черного хода, Касаткин вошел в собор. Шаги гулко раздавались в тишине.

– Дмитрий Александрович, – тихо окликнули его. Из-за колоны вышел диакон Сергий – «младший».

– Не чаял вас увидеть, – признался он. – Как вы?

– Я, как видите, здесь… Что случилось?

– Открыли дело по «антисоветской деятельности в Троицком соборе». Арестовали священников, членов «двадцатки», несколько прихожан. Были обыски… Настоятель успел меня предупредить – послал какого-то мальчишку… Просил кое что сделать и уезжать… Вот…

Диакон протянул Касаткину вещмешок.

– Это все, что удалось в свое время спасти из музея собора. Престольный крест, с которым священник вел за собой солдат, несколько орденов, крест за Бородинское сражение, несколько фотографий… Просил спрятать для потомков… Каких потомков? – голос дьякона дрогнул. – Чьих? Надо ли им это будет? Поймут ли вообще…

– Что со священниками – узнавали?

Диакон молчал, глядя в сторону.

– Да не тяните же, отец Сергий!

-Я пытался через прихожан… Членов «двадцатки», вроде, планируют выселить в Казахстан А священников…Есть у этих нелюдей привычка расстреливать священников в большие праздники…Что б больней было, злобней… У них ведь все давно готово было, «следствие» – лишь формальность… А это значит, что…

– Сегодня, – догадался Касаткин.

– Да. Я поэтому сегодня в собор и пришел… Помолиться…

– И… где?

– Не знаю… Да и к чему это знание? Вы же не собираетесь угнать броневик и освободить их… Это невозможно… Летом расстреливали на полигоне в Левашово. Сейчас зима… Зимой они, что б землю не копать, выводят приговоренных на лед Финского залива, и… Помните, до революции рядом с нами красивейший храм был – святого Андрея Критского? Там был чудесный настоятель, друг Иоанна Кронштадтского – отец Философ Орнатский, позже – настоятель Казанского собора… Расстреляли на дамбе вместе с сыновьями, тела сбросили в воду… Настоятеля Адмиралтейского собора отца Алексей Ставровского расстреляли на льду залива и так же сбросили в воду… Наверное помните, как во время Кронштадтского мятежа расстреляли нашего бывшего настоятеля, а на тот момент настоятеля Кронштадтского собора протоиерея Иоанна Невдачина, и сбросили тело под лед…Говорят, в Москве тоже начались большие «чистки» … Страна впала в безумие… Я попытаюсь уехать… Туда, где еще можно служить Богу… Как думаете: что делать с этим? – указал он на вещмешок. – Взять с собой я не могу, а здесь они все перевернут в поисках «сокровищ» … А какие «сокровища» – все давно конфисковано…

– Значит надо спрятать так, что б даже они не нашли, – сказал Касаткин. –Есть у меня одна идея, но нужна ваша помощь… Я неважно себя чувствую, одному не справиться…

– Все что угодно, – заверил дьякон.

 Они спустились в подвал, где в подсобных помещениях хранились материалы для ремонта, замесили в ведре цементный раствор, сложили в мешок с десяток кирпичей, прихватили баночку «английских» белил, мастерок, кисть… Касаткин достал из тайника остатки заветного знамени, и так же завернул их в мешок священника.

– Несите все это за мной, – сказал Касаткин.

– И куда?

– Над приходом Марии Магдалины есть отверстие дымохода, там большая ниша, места хватит. Снимем заслонку и заложим кирпичами. После побелки не найдут, хоть ломом простукивать будут.

– Почему именно там? Дымоходы везде есть…

– Надо же не только спрятать, но и потомкам место указать… Есть у меня одна идея… Не зря же я состоял в комитете «Измайловского досуга», мои стихи ведущие поэты Петербурга хвалили… Оставим намек, что б сведущий человек смог найти и через сто и через двести лет… Если они собор не взорвут… Но тут уж мы бессильны… Мы же сделаем все, что можем, а там – как Бог даст… Только записать не на чем…

– А вот, на фотокарточке и запишите, – нашелся отец Сергий. – Это фото одного из настоятелей собора… Пусть он и хранит подсказку…

– Хорошая идея, – согласился Касаткин. – Дайте мне пару минут…

 Некоторое время он стоял молча, формулируя и рифмуя мысль, затем быстро и без помарок набросал на обратной стороне карточки четыре строчки.

– И что это значит? – сказал диакон, прочитав.

– Вот в дороге голову и поломаете, – улыбнулся штабс-капитан. – Вам проще, вы знаете где тайник, поэтому быстро сообразите, а вот постороннему человеку, плохо знающему собор, придется трудно… Не потеряйте фото… Мало ли что… А теперь – за работу…

…Закончив, они простились.

-Куда вы теперь? – спросил Касаткин.

– Не знаю… Туда, где можно служить Богу…Попытаюсь перейти по льду Финский залив… Регент Финляндии Маннергейм – бывший русский офицер, принимает беженцев… Если дойду… Буду молиться за вас…

– Спасибо, батюшка. Удачи вам.

– И вас – храни Бог…

Диакон еще раз окинул взглядом собор, перекрестился и вышел.

(Молодой и сильный, он сумеет обмануть чекистов и добраться до Финляндии… Через три года будет рукоположен в сан священнослужителя… И еще через четыре года арестован «СМЕРШом» под Выборгом во время службы, когда советские войска войдут в город. Чудом выжив в лагерях, будет принят в Троицко-Сергиевой лавре, где и окончит свои дни, окруженный братьями, в мире и уважении… Предчувствуя смерть, он найдет способ передать бережно хранимую фотографию с посланием в Троицкий собор, выполнив обещание данное много лет назад…)

Дмитрий Александрович вынул часы, откинул крышку и посмотрел на стрелки. Приближалась полночь. Он вновь спустился в подвал, отыскивая в многочисленных комнатах фонарь, открыл дверь на винтовую лестницу, ведущую на купола и стал подниматься. Идти ему было тяжело. Он часто опускался на ступеньки передохнуть. Злился, коря себя за слабость, поднимался и снова шел…

– Догоню, – твердил он непонятное. – Все равно догоню… Успею…

 Пот заливал лицо, в висках стучало, в голове нарастал гул. До башни главного купола, куда он стремился, оставалось метров пятьдесят… Еще два, ну три мучительных перехода, и он зажжет фонарь, который будет виден далеко за пределами города… Он сделал еще шаг и тяжело рухнул навзничь, прижимая к груди заветный фонарь…

Шофер остановил хлебный фургон, переоборудованный под «автозак» и сообщил:

– Дальше не проедем. Сами видите.

– Дойдем, – весело сказал «товарищ Васильев». – Не в первый раз. Семенов, открывай дверь, выводи осужденных.

 Чекист снял навесной замок с двери и скомандовал:

– На выход!

Окоченевшие священники с трудом выбрались из промерзшего грузовика. Из машины сопровождения вышел отряд одетых в тулупы чекистов. Было заметно, что все уже изрядно пьяны, но время от времени все равно прикладывались к фляжкам. В последние месяцы работы палачам прибавилось: приходилось расстреливать по сто человек в день. Один из чекистов достал из машины канистру с одеколоном – запах крови и пороха шел от них такой, что по воспоминаниям одного из них «даже собаки от нас шарахались, а если и лаяли, то – издалека».

Священникам связали руки за спиной проволокой, последовала команда: «Вперед!».

Первым шел настоятель, за ним протодиакон Крестовский, три священника собора и псаломщик. Небо было затянуто тучами, дул леденящий морской ветер, громко хрустел под ногами снег… И тут протодиакон запел. Пел он тропарь Рождеству с некоторым усилием – у него были разбиты губы и выбит зуб, но пел он громко и радостно.

– Молчать! – крикнул сзади Васильев. – Молчать, а не то…

– А то что? – прервался на минуту отец Сергий. – Что ты теперь-то со мной сделаешь?

– Умереть по разному можно, – сказал чекист. – Ох как «по разному» …

– Значит, страстотерпцем буду! – отрезал протодиакон, но после секундного раздумья, поправился. – Хотя нет… Раз ты здесь, то – мучеником…

– А в чем разница? – полюбопытствовал Васильев.

– Да в том, что мученикам приходится помирать в окружении таких козлищ, как ты! – отчеканил протодьякон.

– Отец Сергий! – окликнул настоятель.

– А я чё? Я ему Писание растолковываю…

– Я не про то, – строго сказал настоятель. – Ты не отвлекайся. Пой.

 Протодьякон продолжил, а чекист лишь сплюнул и решил потерпеть, благо оставалось недолго.

 У слегка подмерзшей проруби остановились. Один из чекистов привычными ударами прорубил тонкий лед.

 Священников выстроили в ряд. Настоятель, с плотно сжатыми губами, смотрел куда-то в темное небо. Васильев проследил за его взглядом.

– А! – догадался чекист. – Рождественскую звезду ждешь? Извини, папаша – не судьба… Сказки кончились. Собор ты тоже зря ремонтировал – закроем.

– Когда-нибудь откроют, – сказал настоятель.

– Взорвем!

– Отстроят…

– Да некому отстраивать-то будет. Через пятилетку-другую в России верующих не останется. Ни одного!

– Будут, – уверенно сказал настоятель, все еще глядя куда-то вверх.

– Не будет сегодня звезд, – заверил Васильев. – Не судьба! Твой Бог даже над погодой не властен…

– Обернись.

 …Над окутанным мраком городом ярко горела звезда…

 Рука Васильева невольно поползла к кобуре.

– Ты в нее и впрямь стрелять собрался? – улыбнулся отец Варфоломей. Покрытые инеем и снегом священники улыбались белыми губами.

 Гурин опомнился, скомандовал одному из бойцов:

– Это в соборе! Кто-то из недобитых… Взять машину! Привезти сюда! Быстро! А вы что радуетесь?! – повернулся он к священникам. – Это – не звезда!

– Это – звезда, – твердо сказал настоятель. – Уж вы их и закрашивали, и переворачивали, и переделывали, а все не выходит, да? А тебе такой звезды вовек не увидеть…

– Вы со своим фанатизмом совсем ума лишались, – покачал головой Васильев. – Это – свет на башне!..

 Настоятель улыбался и смотрел вверх. Падающий снег покрывал его седые волосы.

– Это свет на башне! – крикнул Васильев. – Просто свет!.. Да что я с вами вообще разговариваю?!… Взвод! Слушай мою команду! Становись… Готовсь… Целься… По чужому и вредному для нашей власти элементу… Огонь!..

…Дмитрий Александрович еще раз проверил надежно ли закрепил фонарь. Удовлетворенно кивнул, глядя в окно на ленинградскую мглу, и начал спускаться вниз. Боль отступила. Он знал, что это – ненадолго, но ему должно было хватить. В своей каморке он слегка подогрел воду и сбрил бороду и усы. Достал чистую рубашку, переоделся…

 Подошел к дверям собора и своими ключами открыл замок. Широко распахнул двери перед остолбеневшими от радости старухами:

– Входите, матушки… С Рождеством!

 И, сделав шаг в сторону, встал рядом со скульптурой ангела, пропуская устремившихся в собор людей…

^ Эпилог

Пустота. Но при мысли о ней
Видишь вдруг как бы свет ниоткуда.
Знал бы Ирод, что, чем он сильней,
Тем верней, неизбежнее чудо…
Иосиф Бродский

25 августа 2006 года. С.-Петербург.

…Пожар начался во время службы. Первые языки огня заметили идущие по улице прохожие. Предупредили собравшихся в храме. Священники все же довели службу до конца и только тогда начали эвакуацию имущества. Иконы, книги, алтарные святыни и все, что возможно было вынести, относилось подальше от храма.

Пожар разгорался стремительно. Со строительных лесов языки пламени перебрались на главный купол, проникли на чердачные перекрытия. Горящие оконные переплеты рушились вниз, разбиваясь о пол собора взрывами искр. Каменный свод раскалился докрасна, готовый вот-вот обрушиться, и тогда…

Один из самых больших соборов Петербурга пылал как факел, видимый на многие и многие километры. Десятки добровольцев, рискуя жизнью, раз за разом бросались внутрь, отнимая у огня все, до чего еще можно было дотянуться. На улицах и проспектах вокруг собора люди останавливались, пораженные этим трагическим зрелищем, крестились, не в силах оторвать глаз от огня. Многие плакали…

Пожарные машины прибыли только через час, вертолеты – и того позже. А вот люди… Обычные люди, многие даже далекие от христианства, спасали то, на что покушался огонь. Пошел дождь… Совсем небольшой, он не мог остановить пламя бушующее с такой силой, но люди, молившиеся у собора о дожде, словно получили ответ: не бойтесь, вы услышаны… Затаив дыхание все ждали: устоит ли, выдержит ли храм… Впоследствии, обследовавшие собор специалисты, с восторгом говорили о уникальных технологиях инженерного мастерства, примененных Стасовым на случай пожара, которые и уберегли собор. Гениальный архитектор, построивший храм, спас его и через 200 лет… Купол выдержал…

Онисин, мокрый от дождя и пота, сжав кулаки, стоял рядом со служащими собора и твердил только одно: «Я найду тебя… я тебя найду!..». Но это уже было не в его воле. Через несколько дней, от работников местного РУВД он узнает, что в день пожара его бывший сослуживец Дмитрий Гурин был убит наркоманом – тем самым молдаванином Михаем, которого он так энергично «отваживал» от храма. Задержанный по горячим следам Михай признается в убийстве, объяснив его мотивы «личной неприязнью», и на допросе покажет, что нанеся не менее десятка ножевых ударов, забрал из карманов убитого кошелек с деньгами, ракетницу без патронов и сотовый телефон. Ракетницу и телефон он выкинул в реку а деньги потратил на водку и на наркотики. Пустой кошелек он отдаст следователю добровольно…

Священники стояли плечом к плечу и смотрели на возвышающийся посреди языков пламени крест.

…На седые волосы настоятеля падал пепел, и казалось, что он смотрит на купола сквозь летящий снег… Рядом застыли священники, все еще державшие в руках то, что успели вынести из храма…

…Мокрый от пожарных брандспойтов отец Григорий, прижимавший к груди дарохранительницу…

…Отец Константин, не выпускающий из рук образ «Спаса Нерукотворного» …

…Отец Александр, словно копье, державший хоругвь с изображением святого Сергия Радонежского…

… Отец Василий, сжимавший в руках напрестольный крест…

Они стояли и смотрели на огонь, вновь пытавшийся уничтожить их Дом…. Утром следующего дня они уже вновь будут вести службу, вынеся Престол прямо на паперть пострадавшего храма. Завтра настоятель, усилием воли запретив себе тратить время на скорбь, снова начнет планирование восстановительных работ. И, несмотря на настоятельные советы городских чиновников, приходская жизнь собора не остановиться. И вновь (даже больше чем ранее!), найдутся люди, жертвующие на восстановление храма. Вновь поднимутся в высь золотые кресты и покроются небесной синевой купола, заблестят золотые звезды… И люди, приходящие в собор, будут говорить: «Раз бесы так атакуют… Значит, быть этому храму славным!» … А потом…

В 2016 году Церковь будет отмечать 300-летие военного духовенства России. Если б не пожар, собор завершил бы свое восстановление раньше, но, как говорил мудрый Тертуллиан: «Случайности не случайны!», и храм проявит «самоволие», словно «пожелав» открыться именно ближе к этой, символической для него дате. Он откроется, когда архивы отдадут всю информацию о служивших в нем священниках, их подвигах и судьбах. Когда многие, и слыхом не слыхивавшие доселе о «военном духовенстве», благодаря пожару узнают, что такое – воинский собор, освящение погон и знамен, о бессребрениках-священниках, в жару и стужу, под пулями и осколками, следующими за своей паствой. Откроется вопреки всем изначальным планам, в строгом соответствии с Законом: «Да будет на все Святая Воля Твоя. Не так как я хочу, но так как Ты хочешь, Господи…»

…И в престольный праздник Илья и Онисин вновь распахнут перед людьми двери храма… Им предстоит еще много нелегкой (и даже опасной) работы по поискам следов похищенных большевиками сокровищ собора, утаиваемых по запасникам музеев и частным коллекциям. Но это, впрочем, уже совсем другая история…

И священники вновь будут молиться и проповедовать о том, что когда-нибудь исчезнут время и галактики, все материальное и суетное, и останется только один большой «Собор», наполненный красотой и гармонией, удивительными приключениями, интереснейшей работой и … людьми. Теми людьми, что научились верить, любить и творить еще здесь, на земле. И уже не странными покажутся слова Клайва Льюиса: «Мы сохраним в вечности свою сущность, вспоминая галактики, словно старые сказки» …

…Радуйся, путник: есть Дом у тебя.
Там ждут твоего возвращенья.
Сквозь окна-иконы зовут тебя те,
Кто дарит надежду прощенья.
Мы — эмигранты на этой земле,
Но сердце укажет дорогу:
Чем ближе ты к Дому, тем ярче оно,
Само уже светит другому.
Небо без звезд, без надежды Зари,
Не небо, а мрачная бездна.
Ты стань отраженьем Светила Любви,
Стань миру и людям полезным.
Во мраке Вселенной так много сердец
Угасло, сливаясь со мглою…
Неси этот свет ты как отблеск небес,
Стань сам путеводной звездою…
Другим покажи, где находится Дом, —
В том Доме есть комнат немало —
Не дай заблудиться во мраке ночном
Гонимым, бездомным, усталым…
…И, как бы ни била злая судьба,
Радуйся, путник: есть Дом у тебя!..

Стихи Д. Леонтьева

^ Часть II. «Чтобы помнили»

Или приложение, которое само по себе могло бы стать увлекательнейшей историей…

Читатели, знакомые с моими книгами, знают, что я уже не в первый раз использую приложение как отдельную и практически самостоятельную часть романа. Дело в том, что в «художественную» часть просто физически невозможно вместить весь собранный за время работы над книгой материал. Это было бы нелепо и с точки зрения эстетики и с точки зрения меры, и с точки зрения уважения к читателю (ну, я же не поучать собираюсь, а поделиться тем интереснейшим, что удалось найти). Однако оставлять «за бортом» удивительные, а подчас уникальные факты было бы глупо, и, опять же – не вежливо по отношению к читателю: я не считаю читающих мои книги глупее меня и не думаю, что человек берет в руки книгу только для того, что бы убить время. То, что преподносит нам история намного занимательнее того, что способно создать человеческое воображение. «Художественная» часть способна пробудить в человеке любопытство, эмоции, заинтересованность глубже и обширнее погрузиться в описываемое время и тематику. Лично мне кажется, что работа писателя, помимо «развлекательного» аспекта, состоит еще и в том, что бы отыскивать на просторах истории и людских судеб то занимательное и поучительное, на поиски которого у обычного человека просто не хватает времени. И писатель, как метко заметил Маяковский, изводит не только «тысячи тонн словесной руды раджи единого слова», но и перебирает сотни судеб, событий, фактов, перелистывает десятки и десятки воспоминаний, мемуары, отчетов, документов, что бы радостно нестись со своей находкой к читателю: «Смотрите, что за чудесную историю удалось найти! Какой удивительный факт! Какая поучительная и прекрасная судьба!». Может быть я ошибаюсь, но лично мне именно такие истории хотелось бы слушать, сидя долгими зимними вечерами у камина.

Ну признайтесь же, друзья моим, что не многие из вас слышали о таком необычном явлении как военное духовенство. А если краем уха и слышали, то не удалялись в подробности. К своему огорчению, за время работы над повестью я не нашел в художественной литературе произведений о военных священниках (не исключаю, что где-то они и есть, но…). Священники с глубокой древности сопровождали воинство в боевые походы, но официально военное духовенство России стало отмечать свой праздник с момента опубликования воинского устава, утверждённый Петром Первым 30 марта 1716 года при Данциге.

Русские священники сопровождали свою паству во всех опасностях и бедах, делили и грязь дорог и пули, и непогоду. И священники лейб-гвардии Измайловского полка не были исключением. Вот лишь несколько примеров… Священник Иоанн Георгиев – участник русско-турецкой войны, и взятия Очакова. Священник Симеон Ушкалевич, участник русско-шведской войны 1741 года, иерей Иоанн Алексеев, участник битвы при Аустерлице и войны 1812 года, иерей Антипа Гаврилович Гаврилов – Участник многих военных походов, герой Бородинской битвы, дошел до Парижа. Награжден золотым крестом на Георгиевской ленте от Священного Синода. За сражения при Пирке и Кульме награжден орденом св. Анны 2 степени, в дальнейшем – скуфьей и камилавкой. Протоиерей Громов Петр Антонович – награжден наперстным крестом от Священного Синода за отличие и мужество в походах 1812-1815. иерей Иоанн Алексеевич Топогрицкий Участник Бородинской битвы, битвы при Малоярославце, заграничных походов. Награжден золотым наперстным крестом. Протоиерей Федор Дмитриевич Раевский – За мужество, проявленное в походах полка награжден орденом св. Анны 3 степени с мечами, золотым крестом на Георгиевской ленте и камилавкой. Участник войны 1812 года. Протоиерей Александров Симеон Александрович – С Измайловским полком принял участие в походе 1828, был при осаде крепости Варна, участник похода 1831 в Польшу. Награжден наперстным крестом на Георгиевской ленте, орденом св. Анны 2 степени. Протоиерей Назаров Иоанн Антипович – Известный богослов. В Крымскую войну, уже в престарелом возрасте участвовал с полком в охране берегов Финского залива.

Или – протоиерей Грифцов Василий Николаевич. За мужество в русско-японскую войну был награжден орденами св. Анны 2 и 3 степени (с мечами), орденом св. Владимира 4 степени с мечами, золотым крестом на Георгиевской ленте (позже – главный священник Юго-Западного фронта 1 мировой войны). Расстрелян красноармейцами в 1918 г.

 Это только малая часть удивительных людей, служивших в Свято Троицком соборе Измайловского полка. Огромное количество прошедших войну, награжденных… расстрелянных. Что говорить: воинский собор. В них служат люди особого склада… И обида берет оттого, как быстро мы забываем, как мало ценим сделанное для нас предками. Вот простой пример.

В феврале 1943 года военно-транспортное судно «Дорчестер» было атаковано немецкой подводной лодкой и стало тонуть. На борту находились четыре военных капеллана разных конфессий. Они взяли на себя распределение спасательных жилетов и не поврежденных шлюпок. Раздав все, что было, они стали молиться вместе с оставшимися на борту солдатами (в той трагедии погибло более 600 из 900 взятых на борт военнослужащих). Выжившие говорили, что не видели ничего величественнее чем эти четыре взявшихся за руки священника, в тот миг, когда корабль опускался в воду…

Этот случай увековечен в литературе, в памятниках, даже на марках… А у нас?! Сотни и тысячи подвигов, пожертвовавших своими жизнями священников, и… Христианство называют культурообразующей религией России, так почему же в это понятие «культура» не входит такой удивительный и восхищающий пласт как история военного духовенства? До революции было хоть что-то, сейчас же нам еще только предстоит вернуть украденную большевиками историю.

Разумеется, многие из вас уже догадались, что описывая истории священников, мне не пришлось выдумывать ничего. Например, прототипом «отца Константина» послужил священник времен первой мировой. В 1914 году священник 58 пехотного Прагского полка отец Парфений, следуя с полковой церковью в сопровождении лишь трех человек, был окружен отрядом австрийцев. Подняв над головой икону «Спас Нерукотворный», священник произнес столь пламенную проповедь, что 22 солдата и 2 офицера сложили перед ним оружие, сдаваясь проповеднику.

Кстати, это далеко не единственный случай, когда после проповеди священника, устыдившись того, что творят, люди вспоминали о совести. Например, известен случай, когда во время Второй мировой войны, настоятель церкви села Мало – Плотницкое, Пинской области, отец Александр Романушко, насильно «приглашенный» отпевать убитого полицая, не только отказался, предав изменника Родины анафеме, но и произнес столь пламенную речь, что половина полицейских прямо с похорон ушла с ним в партизанский отряд.

Характер же своего героя я позаимствовал из воспоминаний офицера лейб-гвардии Конногренадерского полка Н. Вороновича о полковом священнике отце Викторе Малаховском. Под огнем неприятеля этот священник спешил туда, где находились раненные и умирающие. Перевязывал, причащал, закрывал глаза убитым… И при этом все время говорил, что человек он крайне мирный и боится войны. По ночам почти не спал, попивая чай и вздрагивая от каждого выстрела. Но как только начинался бой, он опять бросался на передовую и под свистом пуль и ревом снарядов исполнял свой пастырский долг. Как писал о нем Воронович: «Если б все «трусы» походили на отца Виктора, то в нашей армии никогда бы не было ни вызванных паникой отступлений, ни брошенных обозов. Отец Виктор боялся только до тех пор, пока не было настоящей опасности, а когда таковая наступала, он убивал свой страх». Служащий при нем церковник Еремин так же «пугался» дальней канонады, и так же шел за священником на поле боя, презрев смерть. Наверное, это самый лучший пример героизма, ведь боятся все, но трус боится и не идет, а герой боится, но все равно выполняет свой долг. Это и есть победа и над страхом и над смертью… Кстати, отец Виктор сам просил в штабе отправить его к пастве на передовую, не в силах отсиживаться в обозе, когда «его» солдаты находятся в опасности… Такой вот «робкий» батюшка…

Случай со снарядом, про который я упомянул вскользь, имел место в 1915 году на Галицком фронте. Иеромонах 311 пехотного Кременецкого полка отец Митрофан вел службу, когда снаряд попал в церковь, пробил крышу и упал возле алтаря. Священник хладнокровно перекрестил бомбу и продолжил службу. Молящиеся, следуя примеру священника, завершили молебен не поддаваясь панике. По окончанию службы снаряд был вынесен из церкви и обезврежен.

Теоретически, военный священник мог иметь наград даже более, чем у офицера, так как офицера, по вполне понятным причинам, не могли наградить камилавкой или набедренником. Но вот приобрести дорогой орден мог далеко не каждый…Но вот тут мы подходим к интересному, но довольно печальному моменту из истории жизни полковых священников. В наше время только глухой не слышал воплей атеистов о «баснословных богатствах священников» … Что ж, обратимся к фактам. Когда, согласно «Уставу» Петра Первого, при каждом полку и на каждом корабле должен был быть священник, денежный вопрос власти попросту игнорировали. Священнику выплачивались такие гроши, что по возвращению из похода он был разорен окончательно и бесповоротно. Как известно, священника кормит его приход. Он молится за людей, крестит-венчает – отпевает, часто учит не только Закону Божьему, но и грамоте – арифметике, а община берет на себя расходы по содержанию его семьи и ремонту церкви. Не стоит забывать, что в свои и без того большие семьи, священники, как правило, берут еще и приемных детей. «Изъятие» из семьи кормильца означало голод. Но правительство на Руси испокон веку умело решать денежные вопросы, не затрагивая… денежных вопросов. И выход был найден! Сначала на корабли и в полки решено было набирать вдовцов, но где взять столько вдовцов? И тут вспомнили о монахах. «Обет не стяжания давали? Давали. Стало быть, деньги вам вовсе не нужны! Вперед, честные отцы, за Веру, царя и Отечество!» И батюшки, натянув под рясы тельняшки, бороздили студеные моря, имея возможность сходить с корабля на берег лишь раз в неделю (но только до захода солнца)…

Надеюсь, мне не надо объяснять, что использованный мной литературный прием с «перенесением» персонажей повести в различные исторические времена, это не уклонение в «колесо Сансары» буддизма, и не желание «вышибить слезу» ради красного словца. Среди множества подвигов, совершенных священнослужителями, я просто подобрал те, которые соответствовали характерам моим героев, благо из чего выбирать – было. Случись беда и все эти «отцы Сергии, Варфоломеи, Александры и Константины» опять пойдут за своей паствой под пули и осколки снарядов, как шли вчера и позавчера… Они не канули в прошлое, они здесь, рядом. Вы можете их увидеть в «воинских» соборах и при воинских частях.

После наводнения 1824 года талантливейшему архитектору Стасову было предложено разработать проект каменного собора на основе архитектуры полюбившегося солдатам деревянного храма.

На личные средства Николая Первого, был построен пятиглавый собор Святой Живоначальной Троицы лейб-гвардии Измайловского полка.

Стоимость его возведения превышала фантастическую по тем временам сумму в три миллиона рублей. В соборе южный предел освещен во имя св. Марии Магдалины, западный – св. Иоанна Воина. Освещал собор знаменитейший митрополит Московский Филарет (Дроздов). На момент постройки это был самый большой православный собор России.

11 ноября 1918 года закончилась Первая мировая война. Среди страшных памятных дат этого года (расстрел царской семьи, начало красного террора 1918, сталинские репрессии 1938), эта дата вспоминается не так часто. Первая мировая война безо всякого преувеличения перевернула мир: рухнули монархии нескольких стран, казавшиеся незыблемыми в течении столетий, на алтарь политических амбиций были принесены миллионы реальных человеческих жизней, впервые за всю историю человечества применены столь страшные орудия массового уничтожения, какие не могли до этого привидится и в страшном сне, карта мира была перекроена, раны демографии и экономики мир лечил еще много лет, а последствия этой войны разъедали мир еще долгие десятилетия.

Полагаю, стоит сказать несколько слов о Цусимском сражении, «вскользь» упомянутом в повести – одном из самых кровавых и печальных в русской истории. 14 мая 1905 года, Вторая эскадра Тихоокеанского флота потерпела сокрушительное поражение от императорского флота Японии, неподалеку от острова Цусима. Флот потерял убитыми 209 офицеров, 4761 нижних чинов, десятки священников, служивших на кораблях. В плен попали 7 282 человека, включая двух адмиралов.

Японцы тщательнейше проанализировали все предыдущие сражения русского флота, выясняя вероятную тактику и, благодаря выбранной стратегии, быстроходности и маневренности своих судов, а так же исключительному качеству своих снарядов, нанесли эскадре сокрушительное поражение. А вот около трети русских снарядов, попадая в корабли противника, почему-то не взрывались…

Такое сокрушительное поражение столь могущественной державы как Россия, привело к дестабилизации баланса сил во всем мире, и, в конечном итоге, послужило причиной Первой мировой войны, а в России – – усилению революционного движения. Правление Николая Первого было отмечено экономическим ростом России, но и сильнейшими социально-политическими противоречиями. Народ беднел (особенно страдали крестьяне), «аристократия» мало интересовалась судьбой государства, сотрясаемая скандалами, порочащими ее в глазах своих же подданных. Народ не понимал необходимостей войны с Японией и с немцами. Нравственность стремительно падала. Императорская семья дискредитировала себя связью с тамбовским проходимцем Григорием Распутиным и жуткой чехардой, которую устроил Николай Второй в министерствах. (Человек иногда просто не успевал принять дела, как его снова куда-то переводили). Император, как показали события, не в состоянии был управлять страной в кризисных ситуациях, но его отречение сыграло с империей еще более злую шутку. Теперь на императора смотрели как на отступника даже самые преданные люди… Именно с 1905 года страна начала свое скольжение в пропасть. И результаты падения ужаснули даже врагов России…

Интересующимся сражением при Цусиме, я рекомендую воспоминания офицера флагманского броненосца «Князь Суворов» Владимира Семенова. (Именно они послужили мне основой для приведенного в повести эпизода). Так же крайне интересны воспоминания иеромонаха Зиновия (Дроздова) – «С эскадрою до Цусимы. Записки с пути».

Вот как описывает гибель корабельного священника иеромонаха Назария, очевидец:

«Наш симпатичный батя, монах не только по платью, но и по духу, находился на пункте в епитрахили, с крестом и запасными Дарами. Когда к нему, сраженному целым градом осколков, бросился доктор и санитары, он отстранил их, приподнялся и твердым голосом начал:» Силой и властью…», – но захлебнулся кровью и торопливо закончил: «отпускаю прегрешения… во брани убиенным…» – благословил окружающих крестом, которого он не выпускал из рук, и упал без сознания»

Владимир Семенов свидетельствует, что он заходил позже в этот пункт и видел страшные разрушения от попадания снаряда. Все было разбито и иссечено осколками. И только корабельные иконы оставались совершенно целыми, не разбилось даже стекло большого киота, перед которым, в висевшем подсвечнике продолжали гореть свечи.

Год 1905 вообще был поворотным в истории России: война с Японией, «кровавое воскресенье», восстание на «Потемкине», знакомство царской семьи с Распутиным, многочисленные восстания и забастовки по всей России (бастовали даже Госбанк и министерства), бегство за границу и дискредитация в глазах веривших в него рабочих «попа Гапона»… Забавно, что все это совпало в годом, в котором Николай Второй разрешил переход из православия в иную веру и «легализовал» «близ христианские» секты на территории России («Закон о веротерпимости» от 17 марта 1905 года), ввел гражданские свободы, провозгласил Дума законным органом, ограничил царскую власть в пользу подданных, объявил политическую амнистию, разрешил создать «Совет рабочих депутатов»…

А вот последняя война с Турцией была иной во всех отношениях. Еще в конце 14 века Болгария была захвачена могущественной Османской империей. Давление на христиан было жесточайшее: ограничение в правах, «линия оседлости», многочисленные запреты (например – на верховую езду), налог деньгами или детьми, политическая и экономическая дискриминация. Апрельское восстание 1876 года, когда плохо вооруженные отряды болгарских повстанцев были разбиты турецкими войсками, повлекло за собой невиданные по жестокости погромы, в ходе которых были убиты десятки тысяч христиан, в том числе стариков, женщин и детей. Запредельная жестокость привлекла внимание ведущих мировых держав. О болгарской трагедии писали все газеты мира. Перед смертью несчастных подвергали пыткам, девушек и детей продавали на Восток… Попытки мирными переговорами улучшить положение христиан были отвергнуты Турцией, уверенной в своей непобедимости, и в апреле 1977 года Россия объявила Турции войну.

Измайловский полк участвовал в этой компании в составе сводного батальона, отличаясь в боях высоким мужеством. Описанные события у Горного Дубняка, интересны в контексте рассказа о измайловцах еще двумя моментами. Когда под огнем неприятеля, солдаты вынуждены были залечь у Большого редута, окапываться пришлось, используя штыки и ножи. Фактически именно после этого боя командование ввело в повседневное обращение «шанцевый инструмент» – саперную лопатку. А благодаря необычной тактике, использованной в бою командиром первого батальона Владимиром Николаевичем Клевензалем, приказавшего солдатам вместо атаки в едином строю, передвигаться к редутам перебежками, используя рельеф местности, и, благодаря этому «ноу хау» сохранившему батальон, Верховным командованием была в корне пересмотрена тактика наступательного боя. К слову сказать, подобные «новинки» измайловский полк придумывал не впервые. Измайловцев часто называли «разгильдяями, у которых почему-то все получается». Это «почему-то, как мне кажется, являлось всего лишь следствием высочайшей подготовки солдат и офицеров полка.

Начало военных действий было без преувеличения, блистательно во всех отношениях, стратегически, тактически, в плане дипломатическом и даже (что редкость для «военной» России ) – по временным рамкам… Но затем последовал ответный ход турецкого маршала Осман-паши, занявшего и укрепившего город Плевну, и именно эта страница стала одной из самых героических (и вместе с тех трагичных) в истории русской гвардии. Три штурма Плевны провалились, несмотря на внушительные потери русской армии. Для заключения города в осаду, требовалось перерезать захватить три укрепленных населенных пункта, через которые в Плевну шли подкрепления, боеприпасы и продовольствие. Этими пунктами были Дольний Дубняк, Горний Дубняк и Телиш. Именно эта задача и была возложена на гвардию, в числе которой был, разумеется, и славный Измайловский полк.

1-м батальоном лейб-гвардии Измайловского полка командовал полковник В. Н. Клевезаль. Командир полка генерал-майор Н. В. Эллис в своём рапорте командующему дивизией высоко оценивал действия 1-го батальона и его командира:

«Было приказано 1 баталиону, вверенного мне полка, идти на поддержку л.-гв. Гренадерского полка, что он и исполнил, понеся большие потери в людях во время движения своего перебежками … Отдавая полную справедливость бесстрашию и спокойствию всех чинов полка, я считаю своим долгом донести Вашему Превосходительству в особенности о заслугах всех 4-х баталионных командиров, которое действуя каждый врозь, распорядительностью и пониманием дела стремились к одной цели и достигли блестящего результата взятия редута, понеся сравнительно с другими частями небольшие потери..»

История битвы при Горнем Дубняке заслуживает отдельного и более подробного рассказа, но вот лишь несколько интересных фактов: именно после этого сражения была изменена тактика боя в русских войсках. «Марширование» на врага стройными колоннами-это конечно, красиво, но приводит к огромному количеству жертв, т.к. противник имеет возможность вести огонь по атакующим, словно в тире. Подобные атаки привели при Горном Дубняке к огромным жертвам, и лишь тактика Измайловского полка, своевременно применившего подход к противнику с помощью перебежек от укрытия к укрытию, смог сократить и число жертв среди наступающих и обеспечил выполнение поставленной задачи. Так же, именно после анализа этого сражения, в русской армии был введен шанцевый инструмент, позволяющий солдатам окапываться на местности… Так или иначе, но именно Измайловский полк сыграл в этом сражении решающую роль, что привело впоследствии к сдаче всей турецкой армии.

Сопровождал Измайловский полк в этом походе протоиерей Александр Филаретов. За подвиги при Горном Дубняке и при Телише протоиерей Филаретов награжден золотым наперстным крестом на Георгиевской ленте. Он почил 4 октября (по стар. стилю) 1898 г. и погребен на Митрофаньевском кладбище.

Тем же, кто хочет подробнее узнать о том героическом времени, я рекомендую труд Н.И. Беляева «Русско-турецкая война 1877-1878гг.», 1956 года издания. Из всех материалов, изученных по этой теме, лично мне она больше всего понравилась своей информированностью и логикой изложения.

Захватив Шипкинский перевал и укрепления Горнего Дубняка, русская армия вынудила к сдаче засевшие в Плевне турецкие войска. Перейдя Балканы, разбили остатки гарнизонов, перекрывавшие путь на Константинополь, турки вступили в переговоры о капитуляции, но… Вмешательством вечной ненавистницы России — Англии затянули и сильно откорректировали их в пользу Османской империи. Англия предприняла попытку психологического давления на Россию, введя в Дарданеллы свою эскадру. Русские, в ответ, пообещали захватить Константинополь, и эскадра отошла назад. Подписанные предварительные «Сан-Стефанские соглашения» были оспорены Англией и Австрией (требовавшими себе немалых выгод от итогов Русско-турецкой войны), и был подписан новый, «Берлинский трактат». Россия возвратила себе Бессарабию и получила Карскую область, населенную православными армянами и грузинами.

Вскоре, благодаря значительному ослаблению Турции, Болгария полностью вернула себе независимость. Османская империя была вытеснена с Балкан, не угнетая более православные народы, и постепенно превратилась во второстепенную европейскую державу…

С того времени и по сей день во время Литургии во всех православных храмах Болгарии поминается русский царь Александр и все его воины, сложившие головы на поле брани за освобождение православных народов от турецкого ига. На территории Болгарии до сих пор находится почти 400 памятников русским солдатам. В столице России, у Свято-Троицкого собора Измайловского полка, был воздвигнут памятник «Колонна славы», сложенный из шести рядов пушек, отбитых у турок. Русско-турецкую войну в те годы по всему миру называли «самой справедливой войной 19-го века».

Русские потери в этой войне составили от 16 до 30 тысяч убитыми и от 7 до 15 тысяч умершими от ран и болезней солдат… (По некоторым данным, число умерших от ран и болезней приблизилось к 80 тысячам…)

Что касается «вечерней атаки» на укрепления Горного Дубняка, то герой, увлекший за собой солдат так и остался неизвестен. Кто это был – теперь уже навсегда останется тайной. Но ведь главное – он был! И земной ему поклон за тот «шаг вперед» …

Тем, кто захочет узнать больше о подвигах и быте полковых священников я рекомендую замечательную книгу К.Г. Капкова «Памятная книга Российского военного и морского духовенства». Читается она как занимательный роман а по информационной насыщенности заслуживает поклона автору за этот труд.

Священник был примером для солдат во всем: в вере и знаниях, нравственности и отваге, в жизни мирной и «походной» …

Что бы подробнее и ярче осветить деятельность полковых священников, я специально коснулся «казуса Пересвета». («Казус» в переводе «происшествие», «инцидент»). Еще в первые века, во время гонений, христиане сталкивались с проблемой: только молиться о спасении, или все же что-то предпринимать для спасения жизни своей и своих близких? Что интересно, «жертвенности» от христиан более всего требовали именно язычники и атеисты (хотя их фарисейский подход понятен…) Но как говорили древние: «Для торжества зла необходимо всего лишь бездействие добра». В свое время, такой же «французский Пересвет» – Жанна Д’Арк, на вопрос инквизиции: «Зачем ты полезла защищать страну? Разве ты не веришь в то, что Бог и без тебя бы все устроил как надо?!», ответила гениально: «Что бы Бог даровал победу, солдаты должны сражаться!».

Христианский священник приносит Богу бескровные жертвы, поэтому его руки должны быть чисты. Священнослужитель, совершивший даже непреднамеренное убийство, лишается возможности приносить Богу жертвы, снимая сан. Монах же – не священнослужитель. Он дает четыре обета: послушания (отказа от личной воли и вверения ее Богу), целомудрия (безбрачия), не стяжательства (отказа от личной собственности) и непрерывной молитвы. Он получает новое имя (как бы рождаясь заново и приобретая еще одного небесного покровителя на этом нелегком пути). При постриге в «великую схиму» (явление крайне редкое), ему вновь дается новое имя (поэтому, скорее всего, мы уже никогда не узнаем данных при рождении Пересвету и Ослябе имен. «Александр и Родион – имена данные им Сергием Радонежским при постриге в великую схиму, и носили они их чуть больше недели…) Все остальные «жизненные правила» у монахов такие же, как у обычного христианина, т. е. – Божьи Заповеди. Те, немногое, пытливые умы, все еще читающие серьезные исследования по истории России, а не только «исторические» сказки Бушкова и Акунина, еще помнят о беспримерной осаде лучшего войска Европы Троице– Сергиевой Лавры, героической осаде Соловетского монастыря и прочих, многочисленных подвигах монахов, дававших отпор врагу.

Монах – явление вообще уникальное. Как пошутил кто-то, явно хорошо разбирающийся в этом вопросе: «это казачество христианства». «Монах» – от греческого «один», «един», т.е. подразумевается, как «одинокий», так и «единый с Богом». Зародилось оно в третьем веке, и, строго говоря, «библейское» обоснование его существованию найти непросто: ни в Ветхом, ни в Новом Завете оно не упоминается. На заре возникновения монашества даже имели место интересные споры: дозволено ли человеку спасаться «индивидуально», покинув христианскую общину и мир в целом из-за понятных трудностей «идеальной жизни» в миру, или же христианин свой жизнью должен подавать пример, проповедовать Евангелие и заботиться о ближнем? Если оставить в стороне сложный ход битвы лучших умов того времени по данному вопросу, то вывод был сделан все же в пользу допустимости существования монастырей и пустынножительства. Монастырь ведь это и «лечебница для души», и дом, и даже крепость. Священник же, живет «в миру», проповедует, совершает таинства, выдерживая напор мира во всей его ярости и во всем его коварстве.

Искатели «сенсаций от истории» частенько говорят о том что личности Пересвета и Осляби выдуманы, ссылаясь на то, что не во всех летописях того времени упоминаются эти иноки. Что тут скажешь? В романах Бондарева и Васильева тоже не упоминается Зоя Космодемьянская и Александр Матросов… Тем, кто считает, что это «русские легенды», советую ознакомиться с трудами хронистов того времени Иоанна Пошильге, Линдерблата, Дитмара Любекского, Альберта Кранца, с ганзейскими и булгарскими летописями. Но больше всего забавляют ссылки на то, что Ослябя упоминается и в более поздних исторических летописях. А ведь историкам хорошо известно, что род Осляби (должен признаться, что правильно имя Ослябя будет склонять так же, как слово «дитя»: дитятя, дитяте и т.д. Я же сознательно делаю эту ошибку, что б не смущать читателя), нёс редкое и почетное послушание по охране князей и священнослужителей Руси. Согласно легендам, раненого Дмитрия Донского кто-то вынес с поля боя и укрыл, бесчувственного, в роще неподалеку. Можно смело предположить, что Ослябя с честью выполнил свой долг, и поручение Сергия Радонежского. А тело его (как и тело Пересвета), было похоронено не на поле боя, а перевезено в Москву и погребено рядом с храмом Рождества Пресвятой Богородицы в Старом Симонове. А имена телохранителей из рода Осляби (Родион, Андрей, Иаков и др.) встречаются на протяжении десятилетий после Куликовской битвы.

Существует множество примеров (от Харитона Исповедника до Серафима Саровского) когда монах или священник, будучи схваченными разбойниками не оказывали сопротивления даже под страхом смерти от побоев. Но это – личный подвиг христианина. Что же касается ситуации, когда на твоих глазах убивают женщину или ребенка, а ты стоишь и надеешься на то, что вместо тебя «немощного», за них вступиться Бог, то… Лучше бы вам с Ним потом не встречаться…

…Был такой интересный случай в 976 году. Правитель восточных областей Византийской империи Варда Склир поднял мятеж, захватил столицу и жизнь императорской семьи висела на волоске. Царица Зоя срочно отправила гонца к преподобному Афанасию Афонскому, в обители которого монашествовал знаменитый военноначальник Торникий. Императрица писала: «Нынче молим Вашу светлость: помогите нам вашей силой и мужеством одолеть врага и освободить столицу». Монах Торникий пытался отказаться, говоря, что ведет жизнь уже иную, на что настоятелем было сказано: «Мы все дети одного Отечества и обязаны защищать его. Наша обязанность – ограждать Отечество от врагов молитвами, но если верховная власть признает нужным употребить на пользу общую и руки наши и грудь, мы беспрекословно должны повиноваться. Если ты не послушаешь царицу, то будешь отвечать за кровь своих соотечественников, которых ты не хотел спасти, и за разорение храмов Божьих…» Поставленный во главе двенадцатитысячного войска монах Торникий одержал целый ряд блистательных побед, разгромив неприятеля и пришедших к тому на помощь «соседей», освободил столицу, спас царскую семью и вернулся в монастырь под водительство мудрого Афанасия… Интересно: знал ли эту историю преподобный Сергий Радонежский?

…Дмитрий Солунский (день памяти 26октября/ 8 ноября) был одним из самых почитаемый святых на Руси того времени. (Интересный факт: взятие Олегом Вещим Константинополя, греки приписывали не воинской доблести славян, а помощи святого Дмитрия Солунского, их покровителя… Значит, в войске язычника Олега… были христиане?). Почитание его было так велико, что практически во всех монастырях древней Руси было миро от его мощей, частичка гроба или одежды. Именно благодаря этому святому было так распространено имя Дмитрий. (От татаро-монгольского игра избавил Дмитрий Донской, от польского – Дмитрий Пожарский…) Русские цари называли своих первенцем в честь этого святого, а день его памяти считался большим праздником и службу вел сам Патриарх в присутствии царя).

Лейб-гвардии Измайловский полк — полк Российской Императорской гвардии.

По старшинству являлся третьим пехотным полком русской гвардии и обязан своим основанием императрице Анне Иоанновне. Полк сформирован в Москве 22 сентября (по старому стилю) 1730 года. Наименование получил от села Измайлова, около Москвы, принадлежавшего издавна правящей династии Романовых. Полковой праздник отмечался в день Св. Троицы. Штаб-квартира с 1731 г. — Санкт-Петербург.

За свою историю Измайловский полк покрыл себя неувядаемой славой в многочисленных сражениях и военных компаниях (Аустерлиц, Бородино, Кульм, Горний Дубняк и пр.)

За время Великой войны (более известной у нас как Первая мировая), полк воевал беззаветно мужественно, неся огромные потери.

В связи с революционными событиями, в 1918г. полк был расформирован по причине преобразования воинских частей новой властью.

Большинство офицеров участвовало в Белом движении, а после окончания войны эмигрировало во Францию, Германию, Сша и пр. Оставшиеся в Советском союзе офицеры были репрессированы, и, в большинстве своем, расстреляны.

 Впрочем, судьбы немногих выживших воистину уникальны. Так штабс-капитан Измайловского полка Аничков, талантливый медик, был удостоен Сталинской и Ленинской премии, став известным академиком.

Карл Бакмансон прославился как известный художник (к слову сказать, Козьма Петров-Водкин так же некоторое время служил в Измайловском полку).

Полковник фон Руммель, великолепный наездник и участник Олимпийских игр вошел в историю Голливуда как каскадер и постановщик трюков.

Юрий Бахрушин (сын создателя театрального музея в Москве), стал знаменитым историком балета и театра.

Судьба офицера Измайловского полка Александра Кнорре вообще заслуживает отдельного романа. Израненный на фронтах Великой войны, после революции он успел послужить в казачьей дивизии персидского шаха, много лет служил во Французском иностранном Легионе (сражался с фашистами еще в Норвегии, а позже бывал и в Африке, и Вьетнаме), затем возглавлял вооруженные силы крошечного государства Монако, и наконец, умер в в г. Ницце в возрасте 91 года, в должности президента нескольких нефтяных компаний.

Но большинство, конечно, погибло в годы Великой войны, Гражданской и последовавших за ней репрессий.

Так был расстреляны офицеры полка Лев Ганзен (сын знаменитой переводчицы Анны Ганзен), Анатолий Гамалея (сын академика, именем которого назван Национальный исследовательский центр эпидемиологии и микробиологии в Москве), знаменитые музыканты (в прошлом офицеры полка) Нарбут и Рейнике, и многие, многие другие…

Про упоминавшийся знаменитого «Измайловский досуг» необходимо сказать несколько отдельных слов, ибо тема эта крайне интересная и столь же крайне забытая… Как и его создатель.

Знакомьтесь: внук Николая Первого, Великий князь Константин Константинович Романов, командир роты Измайловского полка. Личность незаурядная. Четыре года безвылазно бороздил моря в составе команды Морского училища, реально пройдя службу от рядового матроса до гардемарина. Во время русско-турецкой войны 1877-1878 участвовал в боях, получив за отличие в боевых действиях орден св. Георгия 4 степени. С декабря 1883 года – командир Первой роты лейб-гвардии Измайловского полка. Человек огромных дарований. Забегая вперед, перечислю лишь несколько его достижений: генерал от инфантерии (инспектор Военно-учебных заведений), Президент Санкт-Петербургской Академии наук, переводчик, поэт, драматург, Председатель археологического общества, Русского музыкального общества, Петербургского яхт-клуба, и т. д. и т.п. Создатель Зоологического музея в Петербурге, переводчик на русский язык Шиллера, Гете и Шекспира. Поэт, которого даже Афанасий Фет просил «редактировать» его стихи. Человек здоровья неважного, а энергии удивительной. Многие из вас наверняка слышали романс «Растворил я окно», на стихи князя, положенные на музыку Петра Чайковского. Он мечтал: «Мне страстно хотелось бы дать посетителям театра, народную, здоровую пищу, удовлетворять их потребности в зрелищах, душу возвышающих, а не щекочущих низменные поползновения, которым, к прискорбию, потворствуют многие из современного репертуара. Хочется верить, что проповедь добра, правды и красоты в художественной форме восторжествует над гнусностями корифеев литературы» … Актуально и сегодня, не так ли? Увы, добро и чистоту и сегодня многие называют «банальностью», желая видеть нечто такое, что Князь и называл «гнусностями корифеев» …

Семь лет командовал он ротой Измайловского полка. Что бы офицеры на «зимних квартирах» не впадали в скуку и разгильдяйство, придумал проводить «вечера измайловского досуга», прославивший полк с совершенно необычной стороны. Большой поклонник литературы и театра, он решил создать из офицеров театральный кружок, названный им «Измайловский досуг» и имевший девиз «Во имя доблести, добра и красоты».

Вот что писал князь-поэт о себе самом:

«…Но пусть не тем, что знатного я рода,
Что царская во мне струиться кровь,
Родного православного народа
Я заслужу доверье и любовь,
Но тем, что песни русские, родные
Я буду петь немолчно до конца
И что во славу матушки России
Священный подвиг совершу певца…»

А своему «детищу» – «Измайловского досугу» он посвятил не менее яркие строки:

«…не ищем мы, друзья, ни славы, ни хвалений –
Пусть безымянные в могиле мы уснем,
Лишь бы Измайловцы грядущих поколений,
Священнодействуя пред тем же алтарем,
Собравшись, как и мы, стремятся к той же цели,
В досужие часы чрез многие года
Те песни вспомнили, что мы когда-то пели,
Не забывая нас и нашего труда.
Гремите, пойте же, Измайловские струны,
Во имя доблести, добра и красоты!
И меч наш с лирою неопытной и юной
Да оплетут нежней художества цветы.»

Человек искренне верующий (ходил в Троицкий собор каждый день, бывало и не раз), он более четверти века работал над драмой «Царь Иудейский». Позже, восхищенный этим произведением Михаил Булгаков позаимствует у него некоторые сцены для своего романа «Мастер и Маргарита». Кстати: князь применил уникальный литературный прием, позже так же взятый на вооружение Михаилом Афанасьевичем. Дело в том, что тогда вера была еще крепка, и люди считали, что Евангельские текста могут звучать только на проповедях и богослужениях, а самого Спасителя изображать актеру – не самая хорошая идея. Так вот, в книге князя нет действующего Христа, но пьеса устроена таким образом, что все происходящее – реакция на Его жизнь и слова, а потому Спаситель словно незримо присутствует в ней постоянно. (Булгаков, работая над повестью о Пушкине, использовал тот же прием и получилось на удивление славно). Невзирая на высочайший художественный уровень и православную корректность, пьеса все же была запрещена Священным Синодом по цензурным соображениям. Исключение было сделано лишь для «Измайловского досуга», так как его участники не были профессиональной труппой. Император разрешил поставить измайловцам пьесу в Эрмитажном театре Зимнего дворца.

Умер князь в 1915 году, подкошенный известием о гибели сына, павшего на полях сражений Первой мировой, и был последним из династии Романовых, умерших своей смертью до революции… Еще три его сына – Иоанн, Константин и Игорь будут убиты большевиками в 1918 году. Связав им руки и оглушив обухом топора, большевики сбросят их в шахту Алапаевского рудника вместе с другими членами династии Романовых, на следующий день после расстрела царской семьи. (Именно эта организованность уничтожения династии не позволяет верить тем историкам, которые говорят о «принятии решения на местах», и уверяют, что руководство о казнях не знало).

В числе Алапаевских мучеников был капитан Измайловского полка, князь императорской крови Константин Константинович (младший), правнук Николая Первого (бывшего сперва командиром, а при восхождении на трон – шефом полка, построивший для своих солдат Свято-Троицкий собор), сын Константина Константиновича Романова (старшего), командира Первой (Императорской) роты Измайловского полка.

Не стоит так же забывать, что при соборе действовало общество помощи бедным, содержавшее богадельню для старушек, приют для девочек сирот (к сожалению не могу поместить здесь фото занятий девочек танцами и рукоделием – очень плохое качество), бесплатные квартиры, а с 1912 года – Братство православного воспитания детей. Все эти благотворительные общества большевики уничтожили…

Чем больше я читаю мемуаров и документов той эпохи, тем больший ужас охватывает меня: что это было? Кто были эти люди, называвшие себя «большевиками»? А ведь мы не знаем еще и десятой доли всей правды – архивы раскрыли свои глубины далеко не до конца, а правительство не торопиться подвергать пересмотру на государственном уровне «точку зрения» на события той поры…

Образ настоятеля Варфоломея в этой повести – собирательный. Это мой «благодарный поклон» всем строителям и восстановителям монастырей и соборов России. И то, что мы чудом не потеряли такую редкость как Свято Троицкий собор лейб гвардии Измайловского полка – заслуга всех его настоятелей, от первого – отца Иоанна (Назарова), до восстанавливающего ныне собор в прямом смысле «из руин» – митрофорного протоиерея отца Геннадия (Бартова). Когда, в начале «перестройки» заброшенный, ободранный, полузатопленный собор возвратили Церкви, мало кто верил, что вообще удастся его восстановить. Священники приняли интереснейшее решение: вести службы одновременно с восстановлением храма. И, по факту, выходит так, что храм строится под молитвы…

Но, как известно, дьявол бьет всегда в самое опасное для него, и 25 августа 2006 года в Троицком соборе вспыхнул пожар.

Трагедия страшная. Даже сложно представить себе, что тогда чувствовали священники, настоятель, прихожане, рабочие собора… Но уже на следующее утро, прямо на паперти собора служили Литургию… Вы знаете, есть люди, которых не сломить… Но вот что интересно: «благодаря» этой трагедии стали поступать новые пожертвования на восстановление (что бы не говорили, а не у всех еще зачерствели сердца даже в безумном 21 веке…), о воинском храме узнали даже те, кто до этого и слыхом не слыхивал о таком явлении как «военное духовенство» и «воинский собор». Как говорил мудрый Тертуллиан: «Случайности не случайны».

К нам возвращается наша история, традиции, мы снова имеем возможность безбоязненно узнавать о духовной жизни… Но какой ценой это оплачено и каких трудов это стоит сейчас…

Немало перенес на своем веку этот воинский собор… Я вчитывался в биографии священников, служивших в нем и удивлялся яркости их судеб. Иногда даже суеверная мысль возникала: они выбирали собор, или собор призывал их? Революция мало кого из них пощадила. Они выжили под пулями и осколками на фронтах и были расстреляны в своей стране… Они были живым укором как оставшимся в тылу трусам и дезертирам, так и эмигрантам-космополитам, без Родины, веры и чести…

В соборе есть икона причисленного к лику святых настоятеля Троицкого собора– протоиерея Чельцова. Большевики несколько раз арестовывали его. Невзирая ни на что, священник продолжал служить, проповедовать, уже догадываясь, какой финал готовят большевики для русской церкви. Ему довелось даже сидеть в камере смертников, ежечасно ожидая расстрела. На допросах держался достойно. Оставил удивительные воспоминания. В 1930 году вновь арестован по делу графини Зарнекау (белогвардейцам удалось выкрасть из большевистского Петрограда дочь принца Ольденбургского – сюжет достойный приключенческого романа… Если б только спасенная графиня не дала зарубежной прессе «благодарственное» интервью, в котором поименно поблагодарила всех, кто помог ей спастись. Большевики были, конечно, сволочи, но не дураки, и читать умели). Протоиерея арестовали и расстреляли вместе с еще одним священнослужителем Троицкого собора – отцом Михаилом (Николаевским), в Рождество 1931 года. По воспоминаниям красноармейцев, идя на расстрел, Чельцов пел тропари Рождеству…

Судьбу одного из героев повести «диакона Сергия – младшего» я перенял с биографии диакона Троицкого собора Федора Ивановича Юдина. Во время Второй мировой войны он оказался на оккупированной немцами территории (служил протодиаконом при архиепископе Нарвском Павле (Ивановском). Арестован в 1944 по обвинению в измене Родине. Освобожден в 1955. В 1958 вернулся в Петербург, служил в церкви на Смоленском кладбище. С 1963 – в Троице– Сергиевой Лавре. Скончался в 1974 году, в возрасте 74 лет. Братия монастыря оставила о нем очень хорошие воспоминания. С ранней юности до самой смерти он служил Церкви и Богу… Признан «неподлежащим реабилитации» …

Увы, мне не удалось найти сведений о послереволюционной судьбе колоритнейшего протодиакона Крестовского, послужившего прообразом «отца Сергия-старшего». Да-да, это вполне реальная личность именно с таким характером, как я и описывал.

Офицер Семеновского полка Юрий Макаров в воспоминаниях «Моя служба в старой гвардии», пишет: «Бесспорно, самой красочной фигурой нашего причта был протодиакон Николай Васильевич Крестовский. Гвардейского роста, с черной бородкой и гривой вьющихся волос, всегда веселый, с громоподобным голосом, он был любимцем полка и всего Введенского прихода. Выпить мог – море, каковое обстоятельство не могло не способствовать его широкой популярности. Он был не только добродушен, но и очень сострадателен и активно добр. Ночлежный дом, столовая и оказание всяческой помощи – находились в непосредственном его ведении, и не бывало церковной службы, чтобы, при выходе, его не ожидало несколько скудно одетых личностей. Приходская голытьба стояла за него горой. Когда его произвели в протодиаконы, он был этим очень горд и на обращение «отец диакон» отзываться перестал. Рассказывали, что какая-то старуха раз после службы долго плелась за ним по церкви, взывая:

— Отец диакон! Отец диакон!

Тот никакого внимания. Наконец, на пятый раз, Николай Васильевич наклонил голову и бархатной октавой в нижнем «до» пустил:

— Прото!

— Отец диакон!

— Прото…

Наконец, старуху осенило:

— Отец протодиакон!

— То-то! — отозвался он на два тона ниже и остановился…»

В Измайловском соборе он служил два года и дальнейшая его судьба мне неизвестна. Хочется верить, что большевики пощадили хотя бы его седины, но… Уж больно горячим был характер этого замечательного хулигана…

А вот образ штабс-капитана Касаткина я «составил» из судеб двух людей. Первый – председатель «двадцатки» – Григорий Александрович Толоконцев. После закрытия большевиками собора, он призывал прихожан «сплотиться вокруг церквей и не давать их закрывать». Своими ключами открыл собор, впуская верующих. Был задержан и предупрежден о «возможных последствиях» … И уже тем же вечером вновь открыл собор для людей. Два дня он открывал двери храма, прекрасно понимая на что идет. На третий день был арестован и вскоре расстрелян.

Ну а второй, чье имя и фамилию я менять не стал, был комендантом Троицкого собора уже в наши дни. Работал в храме практически с первых дней его возвращения Церкви. Работал много, не жалея себя. Последние годы болел раком. За то время, что мы были знакомы, я не слышал от него ни одного слова жалобы, хотя было заметно, что боли мучали его сильно. Помню, когда незадолго до своей смерти он повел меня по бесконечной лестнице на купола, он то и дело останавливался, собираясь с силами и перебарывая боль. Когда я не выдержал и стал требовать вернуться, он сказал: «Нет. Ты должен все осмотреть, увидеть, понять. Составить общую картину. Рассказать… Что б люди знали… Помнили… Что б больше не допустили… Это ведь больше чем история… Это та борьба, которая еще не закончилась… А если будут помнить – какой ценой заплачено за их право входить в этот храм…Тогда больше не допустят…Так что – вперед!»

Всем этим людям: священникам и служителям соборов, офицерам и солдатам, защищавшим Веру и Отечество, я и посвящаю свой скромный труд… Что б помнили…