Фактотум, или Отблеск Града небесного

 

 

 

^ Глава 1

Не плоть, а дух растлился в наши дни,
И человек отчаянно тоскует…
Он к свету рвется из ночной тени
И, свет обретши, ропщет и бунтует.
Безверием палим и иссушен,
Невыносимое он днесь выносит…
И сознает свою погибель он,
И жаждет веры… но о ней не просит.
Не скажет ввек, с молитвой и слезой,
Как ни скорбит перед замкнутой дверью:
«Впусти меня! — Я верю, Боже мой!
Приди на помощь моему неверью!..»

Ф. Тютчев

 

^ Монастырь Александра Свирского, май 1997 г.

— Теперь убедились? — торжествующе взглянул на товарищей Сережка. — Ну теперь-то — убедились?!

— Пока еще это ни о чем не говорит, — сказал Кирилл. — Ну, костровище, ну следы… Может туристы отдыхали… Или кто из местных…

Сказать по правде, спорил он больше из вредности: уж больно обидным было то, что первым следы заметил младший брат.

— Какие «местные»? — возмутился Сережка. — Я же тебе говорил: здоровенные бугаи, волосатые и бородатые… Что-то на развалинах делают…

— Не туристы, — подтвердил Матвей. — Одеты как для грязных работ и сильно гремят на развалинах, словно копают чего-то… Может кладоискатели… Или бандиты… От милиции сбежали и здесь отсидеться решили… землянку роют…

— Надо будет мамке сказать, чтоб вас к телевизору больше не пускала, — вздохнул Кирилл. — Там что ни день, то — «убили-ограбили-сбежали» … А вы, малявки насмотритесь, потом мерещиться всякое…

«Малявок» он ввернул для солидности. Был он старше десятилетних братьев всего на три года… но ведь — старше!..

— Скоро они сюда вернуться и сам все увидишь, — не стал спорить Матвей.

Он вообще не любил спорить. Не по годам тихий и задумчивый, был он приемным сыном профессора Игумнова. Его родной отец работал главврачом в одной из больниц Таджикистана и погиб вместе с женой и старшей дочерью в самом начале девяностых, в печально знаменитых событиях. Кто-то из коллег погибшего прислал профессору Игумнову телеграмму, и, невзирая на мольбы и даже угрозы жены, тот срочно вылетел в Душанбе. Возвратился он с маленьким Матвеем на руках, а о событиях тех страшных дней не рассказывал никому и никогда… В начале девяностых жизнь у большинства людей была, мягко говоря, не самая радужная, но профессор все же имел работу в психиатрической больнице, устроенной в бывшем монастыре, при доме были свои сад и огород, так что, несмотря на царивший в стране бардак и разруху, дети были и обуты, и одеты, и накормлены. Грех жаловаться… А про то, что Матвей — приемный, про то и вовсе не вспоминали — жили одной семьей. Разве что, на фоне русоволосых и кареглазых Игумновых Матвейка выделялся белобрысостью и ярко-васильковыми глазами — но кто на такие мелочи внимание обращает?..

— Когда вы их видели? — спросил Кирилл.

— До сумерек приходят. Костер разводят… И как-то странно себя ведут… Я объяснить не могу… Точно тебе говорю — бандиты! — сказал Сережка. — Трое здоровенных лбов… лохматые… Что им здесь делать? Только от милиции и прятаться. Интересно, а награбленное они где-то поблизости прячут? Может выследим?

— Ага… А если они тебя… выследят? Пока в нашу глухомань милиция доберется…

— Идут! — предупредил Матвей. — Вон они… Бежим!..

Мальчишки добежали до раскинувшейся неподалеку рощицы и притаились, наблюдая.

От стен монастыря шли двое. Теперь и Кирилл мог воочию убедиться, что младшие братья не преувеличивали: вид у направлявшихся к костровищу на берегу озера и впрямь был устрашающий. Здоровенные мужики, широкоплечие и бородатые, одетые в грязные и пыльные камуфляжи, нагруженные какими-то сумками и инструментами… Не надо было быть убеленным сединами сыщиком, чтобы разглядеть в их движениях и поступи тренированную выправку военных людей. Сбросив металлически звякнувшую поклажу, они принялись собирать хворост и разводить огонь.

— Я знаю, кто это, — сказал Матвей. — Террористы! Которые взрывают все… Помните по телевизору говорили? Наверное, хотят и нашу больницу взорвать… А вон еще трое идут…Смотри, смотри, самый здоровый пулемёт тащит… Надо бежать, предупредить…

— Подожди, — остановил его Кирилл. — Это не пулемёт. — Это отбойный молоток…

У одного из подошедших к костру людей и впрямь на плече лежал огромный отбойный молоток. Здоровяк аккуратно положил его на землю, поправил промокшую от пота бандану и что-то сказал собравшимся. Те поклонились в ответ и принялись вытаскивать из вещмешков какие-то свертки, пакеты, котелки и кружки.

— Этот у них главарь, — уверенно сказал Кирилл. — Вот только что-то они не больно таятся… Да и оружия не видно… Одни инструменты…

— Наверное еще только ямы для мин роют… Выроют большую, положат туда снаряды какие-нибудь, или гранаты, и — бабах!..

Люди на берегу сняли головные уборы, перекрестились, и, повернувшись на восток, принялись молиться.

— Понятно, — сказал Кирилл и поднялся, отряхивая с одежды песок и траву. — Священники это… или монахи… тут же раньше монастырь был… Я слышал, что им несколько зданий вернули. Значит, они приехали и ремонтируют. А вы: бандиты, террористы… Пойдем, на настоящих монахов посмотрим. Я еще ни разу не видел…

И первым направился к костру. Однако, по мере приближения, шаги мальчишек становились все короче и не увереннее, пока и вовсе не остановились метрах в десяти, готовые чуть что пуститься наутек…

— Ну, добрый вечер, чадушки, — густым басом приветствовал их тот, в ком Кирилл верно определил старшего. — Не холодно было на студеной-то земле лежать? Май в этих краях холодный… В разведчиков играете?

— Вы нас видели? — расстроился Сергей.

— Сложно было такую суету в кустах пропустить, — усмехнулся человек. — Вы местные?

— Мы-то местные, — сказал Кирилл. — А вот вы кто?

— А мы теперь ваши соседи, — ответил здоровяк. — Мы — монахи. Прибыли восстанавливать разрушенную обитель. Меня зовут отец Лукиан, и я — иеромонах. А вот это — братья Антоний и Гавриил, иеродиакон Павел и отец Георгий. Он тоже иеромонах.

— Братья? — переспросил Сергей. — И мы тоже — братья.

— Все монахи — братья, — сказал иеромонах. — У нас одна семья и одно Отечество. Небесное.

— Э-э-э… то есть, не настоящие братья?

Лукиан зорко взглянул на русоволосых Игумновых и белобрысого Матвея, остановился на мгновение взглядом на ямочках, украшавших подбородки старших братьев и отсутствующую у младшего и убежденно сказал:

— Настоящие. Как говорил Маугли — «одной крови». И даже более того: одного духа… Как вы. Как, кстати, ваши святые имена, отроки?

— Почему — «святые»? — распахнул глаза Матвей.

— Потому, что имя человеку дается, как правило, в честь того святого, который и становится затем его покровителем.

— Нам просто дали…

— И не крестили?

Мальчишки в замешательстве посмотрели на Кирилла.

— Меня и Сережку крестили, — ответил тот. — Бабушка настояла. А Матвея… не знаю… у отца надо спросить…

— Понятно, — кивнул иеромонах. — Итак: Сергей, Матвей и….

— Кириллом меня зовут

— Присаживайтесь рядышком. Чаю попьем. Он у нас с листьями малины и с травами… Вкусный чай.

Мальчишки переглянулись и уселись у костра на специально брошенный для них ватник.

— Значит монастырь здесь будет, — задумчиво сказал Кирилл. — А зачем он здесь? Техникум и больница — понятно… А монастырь-то к чему? Зачем он нужен?

— Зачем нужен — расскажу, — сказал Лукиан. — Но сперва и тебя спрошу: ты хоть знаешь, что это был за монастырь? В каком удивительнейшем месте вы живете? Таких мест на земле совсем немного…Здесь происходят удивительные чудеса. Сюда ступали святые, ангелы, Богородица и даже сам Творец… Большевики боялись их, и потому монастырь разорили первым из всех русских монастырей. Расстреляли настоятеля и монахов, украли святыни и мощи основателя монастыря… Его называли «Боговидцем» и «молитвенником за царей», великим подвижником… Этот монастырь был известен на весь мир и был укором новой власти своими добродетелями. Самим своим существованием. Мало монастырей так тесно связанных с историей России и так достойно прошедших через эту историю… Всего этого большевики простить ему не могли и всеми силами старались, чтоб даже памяти о нем не осталось. Как только не пытались обитель его осквернить… И в концлагерь превращали, инвалидный дом, психлечебницу… На месте вырытого святым колодца установили бензоколонку… Но их желания — их желаниями, а промысел Божий в нужное время себя явит… Скоро будет пятьсот лет этой обители… надо успеть восстановить ее… и напомнить о ней людям. Это не просто «история». Это — удивительное достояние всего мира…

— Нам про это не рассказывали, — пожал плечами Кирилл. — А что это были за чудеса? И зачем монастырь? И кто такие монахи?

— Эта история удивительная… но длинная, — сказал Лукиан. — Я лишь могу начать рассказывать… Если будет интересно — придете еще послушать… Устраивайтесь поудобнее, друзья мои, наступает время удивительных историй… Христиане верят в то, что со смертью ничего не кончается. Этот мир слишком удивителен, мудр и многогранен, чтобы возникнуть «случайно». Когда мы попадем в мир иной, предстоит еще очень много интересной работы и приключений. Проще говоря: нам еще предстоит обустраивать Вселенную… и не только…Но какими мы попадем туда? В том мире Любви, Творчества, Созидания, не нужны предатели, лентяи и трусы. Христианин — это не просто человек будущего, это — «новый человек», человек Вечности…И монастырь это как раз то место, где люди пытаются стать лучше, помогая друг другу своими талантами. Человек смотрит на этот мир, погрязший в жадности, войнах, обмане, лени, и не хочет в нем жить. Тогда он уходит в такое место, где духовное ставят выше материального, где верят в Любовь, где помогают и любят друг друга, где работают от души, потому что работают для единомышленников и единоверцев… Где изучают устройство этого мира не так, как его преподают в начальных классах. Но дело в том, что на земле идет удивительный «отбор». Был такой великий проповедник — Апостол Павел, так вот, обращаясь к римлянам, известным в те времена своей любовью к спортивным играм, сравнивал стремление человека заслужить право на вечную жизнь с тренировками атлетов: «…бегущие на ристалище бегут все, но один получает награду. Так бегите, чтоб получить. Все подвижники воздерживаются от всего: те для получения венца тленного, а мы — нетленного». Как олимпийской деревне, перед важнейшими соревнованиями в их жизни, где все силы и помыслы устремлены к одной цели. Такой образ жизни назывался «аскетическим», т.е. образ жизни, подчиненный достижению цели. В миру это сложнее… И люди объединялись в общины, основывая поселения в которых жили по заповеданным Творцом законам и старались стать настоящими людьми — людьми духа, а не брюха. Монастыри даже строились по описанному в «Откровении» Иоанна Златоуста «града небесного», и люди, приходящие в монастырь посмотреть на жизнь подвижников, получить от них совет или попросить их помолится за них, всегда помнили, что это — «кусочек неба на земле». Отражение города будущего в жизни сегодняшней. Когда-то Бог сказал Моисею: «… сними обувь с ног твоих, ибо земля, на которой ты стоишь, есть земля святая…». То же можно сказать о монастырях вообще, а уж об этом монастыре — несомненно. Здесь когда-то пришел к людям Бог… Суть жизни монашеской — уникальна. Она являет собой удивительную, парадоксальную, почти «инопланетную» культуру «высшей цивилизации». Мечтатели издревна силились найти какие-то мифические «страны счастья» — Беловодье, Гиперборею, Шамбалу, где «царят духовность и справедливость», не замечая под самым носом культуру, превосходящую самые смелые мечты утопистов-идеалистов. Здесь люди живут, мечтают, трудятся в любви друг к другу, самосовершенствуются, да еще и просят Творца за весь мир… Это место полно подвигов и удивительных историй…И мы хотим вернуть это место людям. Как думаете — стоит?

— Наверное стоит, — сказал Кирилл. — Мы вот сколько здесь живем, а то что вы рассказываете — впервые слышим… Только простите, но… Это все — правда?

— Даже не верится, да? — понимающе улыбнулся Лукиан. — Ведь мы привыкли что все удивительное где-то далеко, в других странах, с другими народами, и не видим того удивительного, что происходит совсем рядом, иногда прямо здесь и сейчас… Но, друзья мои, уже стемнело, и родители будут волноваться за вас. Давайте сделаем так. Если вам интересно, приходите сюда завтра и мы расскажем вам еще немало удивительного. За 500 лет стены этой обители повидали такое огромное количество подвигов и приключений, чудес и легенд, что в один присест о них и не расскажешь… Ни один придуманный сюжет, написанный даже самым талантливым писателем, не сравнится с тем, что иногда происходит на самом деле…

— А монахи — это только у нас, в России?

— Нет, монастыри есть практически во всем мире. Просто везде идут разными дорогами к разным идеалам. По разному представляют Бога. По разному представляют то, чем будут заниматься после окончания земного пути…

— А какой ваш идеал? — спросил Кирилл. — Не на кого хотите быть похожим, а… Идеал… Мечта?

Лукиан внимательно посмотрел на мальчика:

— Очень хороший вопрос. Примером можно с уверенностью назвать Сергия Радонежского, Серафима Саровского, Александра Свирского… еще многих достойнейших и даже великих… А вот Идеал… Идеал у всех христиан один — Спаситель, которому мы по мере сил пытаемся подражать. Но были нам даны и еще примеры. Например, одна девочка… С таким пламенеющим верой сердцем и настолько чистой душой, что Бог, решив прийти на землю в теле человека, доверил ей стать Богородицей… Всю жизнь в молитвах и труде… Жизнь не просто удивительная — Жизнь с большой буквы… И был еще один человек… Тоже одинокий, и с невероятно красивый душой… Лично для меня он является идеалом монаха, хотя монахом он никогда не был. Хотя на Западе его считают покровителем не только всех тружеников, но и нищенствующих монашеских орденов. О нем говорят преступно мало, а ведь его жизнь является уникальным служением Богу в прямом смысле. Больше нет на земле людей, которые бы так заботились о Боге… О том Боге, которому подвластно все. Создателе миров и времени, О Том, для Кого нет невозможного… И вот эти двое оберегали, кормили, защищали и даже, если так можно выразится, воспитывали… самого Бога… Впрочем, поначалу и он, наверняка, считал его просто Мессией…. Но это уже отдельная история… Может быть, наш мир только потому и существует, что видя оскудение веры и людскую подлость, Создатель помнит заботу о Нем этих двух? Как говорили мудрые: «Бог стал человеком, чтобы человек стал Богом». У Создателя есть на нас Великий Замысел… Даже не все ангелы поверили в этот Замысел, не говоря уже о людях. Люди всегда пытались «объяснить» причины своих подлостей одной и той же хитростью: «Ты такой Всемогущий, а я всего лишь человек…» И Бог стал человеком на 33 года, подавая пример своей жизнью… Люди ждали Миссию, полагая, что придет сильный и мудрый пророк, поведет их за собой, подобно Аврааму или Моисею, устроит их жизнь здесь, на земле, в благополучии и довольствии… А пришел Бог. И повел их за Собой уже не в страну обетованную, а в Вечность… Не Царем пришел, не Пророком… Пришел Примером… Примером Замысла о человеке… И, ступая на землю, избрал себе семью не царских кровей, окруживших бы Его безопасностью и роскошью, а двух одиноких, добрых и очень верящих в Него людей… Девочку, воспитанную при Храме и одинокого, стареющего плотника по имени Иосиф… Он рано потерял жену, оставившую ему четырех сыновей и двух дочерей. Был он совсем не богат, но очень добр… Наверное, потому-то именно его и попросили стать чисто формально «обручником» для девочки, которая хотела посвятить свою жизнь Богу… Наверное, он уже считал, что жизнь им почти прожита, и скажи ему кто-то о том, что именно сейчас начинается самое удивительное и невероятное — он вряд ли бы поверил…

 

^ Фактотум, или зарисовки как информация к размышлению-1.

…Разбойники выжидали, устало переминаясь с ноги на ногу. Их смущение можно было понять: вход в пещеру пастухов загораживал огромный, могучий как лев человек. Он был один и даже в наползавших сумерках было видно, как он немолод — белоснежная борода, густая грива непокорных волос, седых, как лунная ночь…. Но он был на голову выше любого из них и так широкоплеч, что издалека казался почти что квадратным. Заметив приближение незваных гостей, снял вязаный халат с капюшоном и теперь стоял в одной тунике, открывающей перевитые огромными мускулами руки и ноги. Внешне человек казался спокойным и даже расслабленным, и это тоже уверенности не прибавляло: неизвестно кем был этот человек — бывшим воином, способным голыми руками передушить разбойников как котят, или пастухом, обученным защищать стало как от диких зверей, так и от недобрых людей. Сначала все казалось простым: в Вифлеем, на перепись, шли потомки рода Давида. Шли, захватив с собой в дальний путь деньги, подарки для родственников, припасы, лучшие одежды… Гостиницы были переполнены, да и дома родственников вмещали далеко не всех. Люди искали ночлег где только возможно, и для разбойников удачнее времени было не придумать. Они давно приметили эту пару: молодую беременную женщину на ослике, которого вел под уздцы седобородый человек в длиннополой дорожной накидке. Проследили их путь до пастуший пещеры, дождались сумерек, и… Оказалось, что под халатом седобородого путника скрывались столь нешуточные мускулы, что теперь они лишь маялись возле пещеры, выжидательно поглядывая друг на друга, не зная, что предпринять…

…Иосиф хорошо видел эти три силуэта, в нерешительности переминавшиеся неподалеку, и понимал, чего ждут эти люди. Место было безлюдное и рассчитывать приходилось лишь на себя… Вифлеем был расположен выше других городов и без халата ему было прохладно, но он надеялся, что оценив ширину его плеч, разбойники отправятся в поисках более легкой добычи. Ах, если б он мог вернуть назад годов хотя бы тридцать или сорок… Тогда он сам пошел бы им навстречу, разогнав словно стаю трусливых шакалов, но время неумолимо, и 80 лет это все же изрядный возраст…

Он чуть повернулся к пещере, прислушиваясь, но оттуда не доносилось ни звука. Это было странно. Ему уже приходилось и присутствовать при рождении детей и даже принимать их. Его старший брат умер, не оставив потомства, и, согласно Закону, он взял его вдову в жены, продлевая род. Трое сыновей и две дочери давно выросли, младший (при рождении которого он потерял жену), ждал его сейчас дома… Казалось: жизнь почти прожита. Прожита честно, в трудах, и это было замечено и даже оценено людьми. Вифлеем маленький город — все на виду. Иосиф всегда соблюдал Закон и много работал. Подросшие дети обзавелись собственными семьями, работа в крошечном городке была знакома и даже любима, дни текли неторопливо и без суетно… Он даже совсем смирился с одиночеством, готовясь провести остаток дней безмятежно и тихо. Готовился ДОЖИВАТЬ… Но в его жизнь опять вмешался Закон. Подросших девочек, выросших при Храме и решивших посвятить себя Богу, священники отдавали под покровительство (формально обручая) людям в обществе известным и добродетельным. Иосиф даже не предполагал, что под старость лет окажется опекуном девочки, годящейся ему не то что во внучки — в правнучки! Когда же подошла очередь искать опекуна для девочки по имени Мария, над головами собравшихся во дворе Храма мужчин появилась белая голубка и безо всякого страха опустилась на плечо стоящего с края Иосифа. Священник посмотрел на нее и сказал, что тут даже никакого жребия не надо: Бог дал знак… Так в доме Иосифа оказались уже два ребенка: малолетний сын и тринадцатилетняя Мария. Иосиф отгородил для нее часть дома старенькой занавесью, и девушка жила там, что-то вышивая для храмовых нужд, в ожидании обручения (Закон разрешал брак для девушек с 12 лет, но, традиционно, обручения проводили после двух-трех лет от этого срока). Была она очень тихой, молчаливой и новых забот у старого плотника практически не прибавилось. Оба они были из рода Давида, но родители Марии когда-то были очень богатыми людьми, а у Иосифа никогда не было возможности что-то накопить, и поначалу он даже беспокоился о том, что Марии будет неуютно в его бедной хижине. Но девочка целыми днями что-то ткала, пряла и вышивала, помогала по хозяйству, не жаловалась, и простой жизнью в небогатом доме явно не тяготилась. А затем произошло событие, повергшее Иосифа в некоторое смущение. С изумлением он обнаружил, что девушка находится на сносях, и это было для него ударом немалым. Он видел перед собой послушную, кроткую, набожную отроковицу и никак не ожидал, что позор на его седины может прийти с этой стороны. Иосиф всегда соблюдал Закон. Даже когда следование Закону отягощало его жизнь. Но сейчас, по Закону, он обязан был предать этот случай огласке и тем самым послужить причиной смерти этой девочки. И тогда он, впервые в жизни, решился нарушить Закон, без огласки дав Марии письмо о разводе и тихо отпустив ее из города. Решение было нелегкое: людей можно обмануть, что-то скрыв, но как скрыть что-то от Всевышнего? Он ведь словно становился соучастником, прикрывая беззаконие, но… Он не хотел крови на своих руках. Он этого просто не мог сделать… Иосиф подготовил пергамент, на котором утром собрался написать разводное письмо и лег спать. А ночью ему было видение, которое нельзя было назвать «сном». Лучезарный ангел в белых одеждах возвестил: «Иосиф, сын Давидов! Не бойся принять Марию, жену твою, ибо родившееся в ней есть от Духа Святого; родит же Сына, и наречешь Ему имя Иисус, ибо Он спасет людей Своих от грехов их».

И прежняя, спокойная и соразмеренная жизнь закончилась. Он и представить не мог, что на старости лет окажется хранителем главной Святыни мира. Признаться, он уже не мечтал увидеть пришедшего в мир Мессию даже издалека, и вот…

…Видневшиеся неподалеку тени сдвинулись с места и осторожно направились к пещере. Иосиф глубоко вздохнул, обхватил огромный камень, которым пастухи закрывали вход в пещеру и изо всех сил толкнул. Сандалии его ушли глубоко в песок, мышцы вздулись от нечеловеческих усилий (даже пастухи — люди мощные и тренированные, сдвигали этот камень вдвоем, а то и втроем). И камень сдвинулся с места. Медленно, оставляя глубокую борозду, пополз, закрывая вход в пещеру. Иосиф прислонился к нему спиной и сжал огромные кулаки… Тени вновь замерли…

Но время шло, и, выждав еще немного, тени все же опять двинулись к пещере…

…И тут, на тропинке ведущей к убежищу, в ночной тиши, послышались торопливые (и довольно тяжелые) шаги. По склону поднимались люди. Уже привыкшие к сумеркам глаза Иосифа разглядели одержу и оружие пастухов Храма. Высокие, мощные (только таких людей набирали для этой опасной работы, а для охраны предназначенного в жертву Храма стада, и вовсе отбирали лучших из лучших — каждый из них без труда мог бы сразится даже с римским легионером, а то и профессионалом-гладиатором), они без труда несли огромные дубинки, утыканные острыми каменными осколками и тяжелые пастушьи посохи. Люди приближались быстро, почти бежали, для удобства в ходьбе сняв свои халаты с капюшонами, и их туники даже взмокли от пота, облегая мускулистые тела.

— Мир тебе, добрый человек, — сказали они, останавливаясь перед Иосифом. — Нам было удивительное видение. Мы несли ночную стражу у стада, когда явился огромный, лучезарный Ангел в белых одеждах, повелев: «Не бойтесь, я возвещаю вам великую радость, которая будет всем людям: ибо ныне родился вам в городе Давидовом Спаситель, Который есть Христос Господь; и вот вам знак: вы найдете Младенца в пеленах, лежащего в яслях…»И тут словно весь мир заполнило воинство небесное, поющее удивительными голосами: «Слава в высших Богу, и на земле мир, и в человеках благоговение!» Мы знали только одни ясли — Храмовые, в нашей пещере близ города Давида, и потому поспешили сюда…

Иосиф оглянулся, вглядываясь в темноту. Тени исчезли…

— Скажи нам, добрый человек, что означало это дивное? Здесь ли найдем мы Утешение и Спасителя?

…И тут из пещеры раздался первый крик Младенца…

 

^ г. Москва. Кремль, январь 1551 г.

Несмотря на множество горящих в канделябрах свечей, в помещении было сумрачно. То ли виной тому были низкие своды, навевавшие «атмосферу помещений», то ли обитые темно-красной тканью стены, «крадущие» свет. Этой заморской, с вышивкой, тканью, были покрыты так же широкие лавки вдоль стен и длинный стол, заваленный многочисленными книгами и свитками. Во главе стола, на резном стуле (больше напоминавшем трон), сидел необычного вида юноша лет двадцати. Те, кто видел его портреты, (скорее напоминавшие карикатуры) столетия спустя, никогда не смогли бы узнать его. Был он рослым (а по меркам того времени и вовсе — богатырского телосложения), за метр восемьдесят, жилистый и широкоплечий. Глаза ярко голубые, чуть раскосые (наследие татар по материнской линии), большой крючковатый нос (это уже наследие византийских императоров) и упрямая, выдающаяся вперед челюсть (наследие Рюриковичей). Это много позже, десятилетия спустя, жизнь преобразит его черты в надменно-брезгливую гримасу, которая будет нам знакома по реконструкции его черепа профессором Герасимовым. А пока это было еще очень славное лицо, красиво обрамленное густыми русыми усами, и небольшой клинообразной бородкой. На гладко выбритом черепе сидела залихватски сдвинутая набекрень меховая шапка (в покоях было холодно), а в руках он держал увесистый посох с тяжелым набалдашником из чистого золота, украшенный драгоценными камнями. Чуть наклонясь вперед, он опирался на него, увлеченно наблюдая за схваткой двух самых ярких умов своего времени. Сильвестр и Макарий были погодками — обоим недавно исполнилось по пятьдесят одному году, оба были превосходно образованы, полны сил, имели немалый жизненный опыт, были заядлыми книжниками и иконописцами… и на этом их сходство заканчивалось. Протопоп Сильвестр был высок, мускулист, черноволос и широкоплеч. Из-под косматых бровей сверкали умные, немного беспокойные глаза фанатика. Длинные, чуть вьющиеся волосы едва коснулась седина. Занимал он должность священника Благовещенского собора, был общепризнанным вождем знаменитой «избранной рады», и одним из самых близких советников первого русского царя. (Во время московского бунта 1547 г. Явился в Кремль самовольно, и не побоялся облаять юного правителя, обвиняя в том, что безумства толпы вызваны неправедной жизнью и непродуманными решениями царя, своей смелостью произведя на того неизгладимое впечатление).

Митрополит Макарий был роста среднего, сухощавый, телосложения слабого, густая шевелюра и борода выбелены сединой, а выражение лица — добродушно-улыбчивое- никак не вязалось со столь высокой должностью. Но вся правая сторона лица обезображена страшными ожогами, ослепший глаз прикрывает белая повязка… По иерархической лестнице он поднимался долго, проведя в монашестве более тридцати лет, пока не получил должность архиепископа Новгородского, а уж затем и митрополита Московского и Всея Руси. В отличии от «неистового Сильвестра», он был мягок и добродушен даже с недоброжелателями (хотя противников Православия обличал безбоязненно, невзирая на чины и родовитость). Терпение помогало ему как в иконописи, так и в трудах просветительских (объём литературных работ святителя был огромен — даже чтобы просто перечитать все написанное им, потребовались бы годы…). Макарий сидел на скамье, прислонившись спиной к стене — досадливо болела спина, поврежденная, как и лицо, во время пожара 1547 года. Митрополит находился тогда в Успенском соборе и отказался уходить, пока не закончит службу, а затем еще и спасал от огня икону Богородицы. В результате огонь отрезал ему пути к выходу и священника пришлось спускать на веревке из окна башни. Веревка оборвалась и митрополит едва выжил после падения — его долго выхаживали в Новоспасском монастыре…

Несмотря на высокий сан оппонента, Сильвестр нападал в споре яростно, язвительно (впрочем, он вообще относился к авторитетам как к дорогим инструментам — ценил их по мере собственной потребности). Макарий, напротив, был подчеркнуто мягок, терпелив, даже как-то отстранен… Но это была обманчивая видимость: два гениальных ума, в очередной раз сошлись словно в схватке чемпионов, использующих разные виды единоборств. Кому-то подобные споры могли показаться со стороны даже кощунственными, но именно в этих спорах рождалась истина и уже несколько лет решалась судьба Руси, закладывались основы государственности на многие столетия вперед. Несмотря на разницу в характере и мировоззрении, эти двое уважали друг друга (знакомы были давно — еще со времен службы в Новгороде), и знали, что каждый из них Православие и Отчизну ставит выше собственной жизни, а в схватке их идей рождались не амбиции, а законы государства Российского. Наблюдавший же за ними юноша должен был быть утвердителем этих законов, принимая их не как «аксиому», а осознавая причины их возникновения. Умный, волевой, невероятно начитанный (а с учетом его феноменальной памяти так и вовсе — один из образованнейших людей своего времени, не говоря уже о куда менее образованных «братьях-монархах»), знаток и ценитель риторики, заядлый меломан, шахматист… В этом юноше сейчас невозможно было узнать того, кто останется в памяти потомков одной из самых мрачных фигур средневековья, известный под именем Ивана Васильевича Грозного. Рано лишившийся отца, испытавший на себе все унижения правящей партии Шуйских, многократно находившийся на волосок от смерти, он мог бы давно превратится в подобие своих соседей-монархов, но поддерживаемый и наставляемый таким удивительным человеком как Макарий, пока еще был надеждой народа, правителем просто удивительным для своего времени… Уже не первый год, при поддержке собранных в «Избранную Раду» эрудитов, он проводил умные и полезные для России реформы. Он учредил уникальное собрание — «Земские соборы», где представители ВСЕХ сословий (кроме крестьянского), обсуждали политические, экономические и административные вопросы (в том числе — борьба с коррупцией и злоупотреблениями чиновников и бояр). Составил «Судебники», являвшиеся источником права, регламентирующим решения споров не с позиции силы, а с позиции закона. Провел многочисленные реформы в армии (появились первые полурегулярные войска, вооруженные огнестрельным оружием — «стрельцы»). Удачливо проводил внешнюю политику и сформировал целую систему «приказов» (по сути — министерств и ведомств). Давал отпор совершавшим набеги ханам Казанскому и Крымскому. По совету митрополита Макария принял на себя уже не княжеское, а царское достоинство, демонстрируя всему миру преемственность от Византии самодержавного покровителя Православия. (В этом вопросе взгляды Сильвестра и Макария так же радикально расходились: Макарий был сторонником идей Иосифа Волоцкого о «божественном происхождении воли государя», Сильвестр же настаивал на концепции «смиренного служения как образец для прочих христиан».) Теперь же не очереди стояли вопросы духовные. И их было много. Богослужебные книги пестрели вопиющими ошибками, порождающими ересь. Из-за границы заморские купцы привозили книги со столь «смелыми новаторскими взглядами», что у опытных богословов от них волосы на голове дыбом стояли, а доверчивые крестьяне, как обычно, развешивали уши (у русских вообще сложности с «фильтром» приема информации: какую чушь со страниц или с экрана не услышат — всему поверить готовы. И самое парадоксальное, что столетия обманов их ничему не учат… Эту излишнюю доверчивость Сталин правильно называл позже ротозейством. Она — одна из самых страшных опасностей для души и ума. Не оттого ли у нас столько «революций» и «перестроек»?). И царь и Сильвестр с Макарием об этой дурной русской особенности знали, но как не были умны, а управу на нее не находили. Молодой царь даже запретил въезд в страну «особо отличившихся» в этом вопросе еврейских купцов — уж больно памятна была история завезённой ими «ереси жидовствующих» Широко известна его переписка с польским королем Сигизмундом, требовавшим предоставить им свободный въезд в государство, и получившим ответ: «Они русских людей от христианства отвращали, яды в наши земли завозили, пакости многим нашим людям делали… и ты меня больше о них не проси!».

Историки, воспевая деятельность Кирилла и Мефодия, вытребовавших право для славян молиться на родном языке, а не на латыни, постоянно замалчивают один факт. В католических заведениях, читавших Библию на латыни, будущий священник должен был пройти обучение, получая разъяснения о сложных местах Писания, которые могли быть истолкованы двояко. На Руси же, отец (или священник) обучал ребенка грамоте и тот читал Библию, толкуя ее в меру своего понимания. Академий для духовенства еще не существовало, и на российских просторах, читая один и тот же текст, в Новгороде и в Суздали трактовали его в меру собственного понимания… Одним словом, было ради чего собирать Собор и над чем думать… И ныне, перед царем, Макарий и Сильвестр решали, какие вопросы должны быть затронуты на Соборе в первую очередь. Их споры можно было назвать «черновиком» решений соборных… Только что отгремели споры по сложнейшему вопросу монастырских уставов и вступили в новый, еще сложнейший… Священник Сильвестр был сторонником идеи, которую позже назовут «не стяжательством». Группа заволжских старцев, во главе с преподобным Нилом Сорским, настаивали на полном отсутствии имущества не только у отдельного монаха, но и у всей обители в целом, напоминая о традициях византийского истхизма. Они были против владения землей, лесом, деревнями и даже ведением торговли. Монашескую жизнь они видели, как полный разрыв с миром, духовном совершенствовании и безмолвии.

Митрополит Макарий, проведший более 30 лет в монастырях, был практиком и потому сторонником идеи Иосифа Волоцкого, получившей впоследствии название «иосифлянства». Сторонники этой идеи негативно относились к наличию личного имущества у монаха, но настаивали на необходимости иметь доходы ради организации просвещения людей, приема паломников, а также благотворительности голодающим в неурожайные годы. (Например, основанный Иосифом Волоцким Успенский монастырь ежегодно тратил огромные суммы на благотворительность, окормляя сотни и сотни окрестных деревень, проводя грандиозную просветительскую работу среди населения, содержал при обители свыше 700 нищих и калек и воспитывал в приюте более четырех дюжин детей сирот…). По сути дела, это был все тот же древний спор о тот спасаться ли монаху исключительно самому (и вот тогда — отшельничество-рубище-безмолвие), или все же заботиться и о других (невзирая на опасности вторжения мирского в приоткрытую дверь иночества). Юному царю этот спор был еще интересен и тем, что касался и его лично, имея свои взгляды на царскую власть. «Нестяжатели» видели правителя кротким, окруженным многочисленными советниками, старательно заботящемся о собственном «духовном росте и самосовершенствовании». «Иосифляне» настаивали на «вертикале власти», устраняющей в стране разброд и ереси, представляя царя как заботливого пастыря, радеющего о духовном и моральном облике подданных. «Нестяжатели» выступали против преследования еретиков, предлагая воздействовать на них убеждением, «иосифляне» же были противниками экспериментов, в которых на кону стояли человеческие души и предпочитали ереси не допускать до своих владений вовсе. Разумеется, обе эти идеи рассматривались «идеализированно», без учета того, что человек может сделать с любой идеей, если деньги или власть завладеют его помыслами… Отец царя, князь Иван Третий, так и не смог до конца сформировать свое отношение ни к одной из концепций.

— …В добродетельной нищете, дающей свободу от обладания чем бы то ни было, совершенствуется душа, — твердо и отчетливо, словно делал топором насечки «рубил» Сильвестр. — Люди уходят от мира, чтобы приблизиться к Богу. Чем дальше мирское, тем ближе Бог… Зачем обременять их материальным на этой дороге? В такой путь земной скарб тащить с собой — безумие!

— А душой светлеть можно только сидя в затворе на воде и хлебе? — мягко уточнил Макарий. — Прости, отец Сильвестр, но мы сейчас говорим с тобой о христианине или узнике в одиночной камере? Суть-то не в том что их окружает — это лишь одно из средств. «Состояние твоей души не должно зависеть от вида из твоего окна» — слышал? Да, мирское отвлекает неокрепшие души. Потому неокрепших никто и не допустит к тому что может искушать. Нищета и пост — один из способов… А ведь есть еще послушания, совместные молитвы, мудрое наставление…Ты — священник, ты видишь монастырскую жизнь со стороны и даешь советы в меру своего понимания и знания. Я — монах, знающий монастырскую жизнь изнутри… Много пользы будет как мирянам так и самим монахам, если монастыри станут на Руси очагами просвещения и примером для подражания.

— Все верно говоришь, Владыко, — не стал спорить Сильвестр. — Да только давай вспомним сочинение преподобного Нила Сорского «11 глав». Суть его такова, — он чуть повернулся к царю, так как митрополит уж всяко читал этот труд и напоминание это предназначалось не ему, — что сердце всего мира находится в душе монаха, и если он достигнет совершенства, то словно весь мир изменит. А для того чтобы спастись самому и изменить этим мир, необходима непрестанная молитва и борьба со страстными помыслами… Сосредоточение! А ты хочешь сбежавшего от мира человека мирскими заботами вновь нагрузить. По мнению Нила Сорского, даже общежительные и скитские формы жизни монаха — пути куда более опасные и длинные, чем отшельничество. Ты мне привел в пример узника в темнице…. Тогда и я тебя спрошу: чем твои монахи от служивых людей отличаться будут, грамоте обучающих да в голодный год из казны милостыню раздающих?

— Добродетелью! — не раздумывая ответил митрополит. — Что есть монах? Прежде всего — христианин! Человек Града Небесного. Человек Вечности. Разве там они порознь жить будут? Не заботясь друг о друге? Разве такой человек не пример здесь, на земле? Разве не совершенствуются души добрыми делами?

— Так сперва человек должен прийти к этому состоянию и укрепиться в нем! — упрямо гнул свою линию Сильвестр.

— Так молодые и будут укрепляться. Который раз повторяю: к деньгам будут допущены не монахи, а управители монастырей, словно опытные врачи, знающие болезни… и умеющие лечить, — Макарий осторожно поменял положение — было видно, что у него очень болит спина. И дело было не только в застарелой травме — митрополит все остававшееся от службы время сидел за составлением грандиозного труда о жизни святых — «Великие Минеи Четьи», и боль в спине стала уже «профессиональной» — ежесекундной, непрекращающейся…

— Все в порядке, Владыка? — обеспокоился царь.

— Спасибо, государь, все хорошо, — улыбнулся митрополит. — Это, можно сказать моя «заслуга» … Как мозоли у плотника или каменщика… Я вот что думаю, отец Сильвестр… Монах это не тот, кто сидит и ждет, что придет Бог и все изменит: его, мир… Это дурная мысль… Бог не слуга нашим желаниям и уж тем более нашему видению мира… Человек прилагает силы к тому чтобы стать лучше, и вот тогда Бог помогает. «Вера без дела мертва» — слышали такое? Но не эта ваша главная ошибка. Вы все время возвращаетесь к способам самосовершенствования, как к подготовке стрельцов или ремесленников… И молитва, и благодеяния, и труд, и обучение, это все хорошо, но… Это ведь не все. Мне кажется, батюшка, вы смотрите на Церковь только как на сообщество — с уставами, чинами, правилами, обязанностями… тренировками… Вы пытаетесь отвести монаху какую-то определенную роль в этом сообществе и в этом мире… Полагаете, что благодать достигается только человеческими усилиями…

— А что здесь не так?

— Так ведь Церковь это не организация, — сказал Макарий. — Церковь это — живой организм. Мы все частицы ДУХОВНОГО тела Христа. Это — Божье создание, а не человеческое… Это не механизм… Она — ЖИВАЯ! Я читал о том, как проповедуют иноверцы: «сделай то-то и то-то и ты получишь то-то и то-то». Бред! В Православии милость Божья дается еще при крещении, главное — сохранить ее, не растерять… Нет у нас такого: сделай так-то и попадешь в царствие небесного… Да хоть сто лет живи праведником — разве это цена за жизнь вечную? Сто лет — за вечность? Или знания… Ну копи их… стань самым ученым человеком в стране… но как ты будешь выглядеть, когда предстанешь перед лицом Того, Кто знает все?!. Уверяю тебя, отец Сильвестр: правду говорят, что «и в монастырях не все спасутся и в миру не все погибнут». Дайте людям возможность помочь друг другу! А уж кто эти люди: монахи, миряне, священники, даже цари — это уже вопрос количества добра, которое человек может дать, находясь в данном состоянии… Мне кажется, что монах может дать больше. Так почему бы ему не позволить этого? А упражнения для совершенствования духа будут… В этом не сомневайся.

— Они бегут от мира…

— От зла они бегут! — убежденно сказал митрополит. — От зла в мире! От мира, искаженного злом! Сам мир — прекрасен! Его Господь создал! А мы, те, для кого он был создан, исказили его своим грехом. От греха и удаляемся. В монастырь не «уходят», а — приходят! А Божий мир — славим и любуемся! Мы стремимся к Творцу и удаляемся от разрушающего и смертного… А ты видишь в монашеской жизни лишь какой-то механизм для подъёма на небо… Если опытный монах найдет в себе силы помочь не только себе — разве ж он перестанет быть монахом? Еще раз повторю: монах это прежде всего христианин! Ему можно доверить имущество, которое он употребит для пользы людей. Ну а те, кто будет поступать… иначе… вряд ли могут называться христианами… только и всего…

— Монах живет иной жизнью! Он — инок! Он…

— Уже не христианин?

— Это уже не честно, владыка…

— Прости меня, отец Сильвестр…

— Я вас выслушал, — неожиданно подал голос долго молчавший царь. — И вот что подумал… Эти два взгляда слишком разные… и объединить их не выйдет… хотя оба хороши… Так может быть и дать им право на жизнь? Это как две дороги к одной цели… Единомышленники Нила Сорского, как и единомышленники Иосифа Волоцкого могут выбирать для себя тот путь, который ближе их сердцу… Ведь они оба не противоречат православию? Пусть соревнуются друг с другом… каждый на своем пути… Но монастыри, как очаги просвещения нам все же нужны. И помощь в голодные годы добрую службу как государству, так и людям сослужат… На Соборе мы еще об этом подумаем. Там есть умные головы, а здесь есть о чем порассуждать…Одни преодолевают мир, воспитывая вне мира человека Неба, другие мечтают вернуть мир без зла, спасая и себя и других… Все это невероятно сложно и глубоко… Но я вот вам в чем признаюсь, — тут в глазах юноши появилась ироничная хитринка. — Я ведь тоже обо всем этом не первый день думаю… И вас не первый день знаю… Обоих уважаю и всей душой люблю… Но вы такие разные, что по одному и тому же вопросу у вас зачастую два совершенно разных взгляда… Один священник, другой — монах… И стало мне кое что интересно… Священники — обучают, проповедуют, грехи людям отпускают… Монахи, еще здесь, на земле, пытаются вернуть человека к тому Идеалу, который замыслил о нем Бог… Отсюда и споры, которые Максим Грек называл «Споры ума с душою» … Да, я читал его труды… Как и труды митрополита Даниила, умело спорящего с ним… И вот решил я проверить эти суждения на деле… Вам известно, как люблю я монастырь Свирского отца Александра… Мой отец посылал туда богатые дары, и я славных иноков не забывал. Обитель не бедствует, но при этом славится духовными подвигами своих насельников. Еще преподобный Александр проявил недюжинные хозяйственные способности, создав обитель крепкую, процветающую и при этом славную духовностью…Вам известен заслуживающих всяческих похвал священник Василий, что служит в новгородской церкви Покрова, славный проповедник и усердный пастырь… Так вот… Послал я ему грамоту, с приказом отправляться в Свирский монастырь и, проведя там с неделю, отписать мне о его впечатлениях… Теперь послушайте, какой пришел ответ, — царь взял со стола свиток, и развернув, выбрал нужное место. — Ага, вот… «…Настоятель принял меня с радостью и выделил отдельную келью, для отдыха телесного и душевного… Весь день трудился я вместе с братией, пытаясь не отставать от них, по мере моих скромных сил. А как солнце село, пошел с ними на службу. Служба ты была не обычная, а скитская всеночная. Рассказывать о ней не стану, о том лучше у знающих людей спросить…», — царь поднял глаза на митрополита.

— Представляю, что с этим достойным священником приключилось, — улыбнулся в усы митрополит. — Хоть до полуночи-то выдержал?

— Больше! — гордо сказал царь. — Служитель он все же добрый… Держался как истинный воин…До последних сил… А как силы к исходу подошли, спросил одного из иноков: «Что за служба такая долгая? И пение, и псалтырь, и каноны, и чтение… Будет ли ей конец или мне конец придет?» «Сейчас третий час ночи, — был ответ. — К семи утра управимся». Тогда священник достал из своей сумки полотенце, перепоясался им и привязал концы к вбитому в стену крюку… Так и провисел всю ночь, до конца бдения… Как я и приказал, оставался в монастыре неделю, как пишет — «едва выжив» … И вот что он мне докладывает далее… «Спрашиваешь меня, государь, каковы здесь монахи? Выгляни в окно и взгляни на дерево. Оно не требует ни сна, ни дремания, никакого покоя. Так и настоятель живет здесь с братией: железный с железными… И молю тебя, государь: если не хочешь потерять своего верного слугу ранее отпущенного свыше срока, то более таких поручений мне не давай. Не могу я, плотский человек, перестоять дерево и превзойти бесплотных в трудах…»

Царь отложил свиток и закончил:

— Мы еще вернемся к этому вопросу, но, полагаю, таким людям не только имущество доверить можно… А мы перейдем к следующему вопросу — о поповских старостах…

…В 1551 году, по инициативе митрополита Московского Макария и протопопа Сильвестра, в Москве был созван церковный и земской собор, получивший название «Стоглавый» (по количеству глав принятых решений). Церковные земли и имущество было решено оставить Церкви, но дальнейшее приростание ее владений постановили все же ограничить. Спор между «иосифлянами» и «нестяжателями» удалось свести к компромиссным решениям (для той поры это было удивительное событие- в Европе подобные споры непременно заканчивались войнами и расколами). Впоследствии и Нил Сорский и Иосиф Волоцкий были причислены к лику святых. Этот Собор стал одной из важнейших вех в русской истории. Среди многочисленных решений, Собор обязал священников организовывать повсеместно (!) школы для детей, где бы учили их грамоте и Закону Божьему. В Александровской слободе была учреждена школа церковного пения под руководством лучших мастеров того времени. Началась подготовка к масштабному книгопечатанию на Руси (первая русская типография открылась спустя два года, в 1553 году). Поход 1552 года позволил захватить Казань, положив конец набегам казанского ханства, (кстати, интересный факты: после взятия Казани Иван Грозный, желая привязать к себе местную аристократию, награждал добровольно являвшихся к нему высокопоставленных татар. Многие из них, чтобы получить богатые подарки, притворялись сильно пострадавшими от войны. Отсюда появилось выражение «сирота казанская». И еще один: для подготовки к завоеванию Казанского ханства Иван Грозный провёл уникальную военную операцию, перенеся деревянный кремль. Крепость разобрали в городе Мышкине рядом с Угличем, пометили каждое бревно, сплавили по Волге и выловили около устья реки Свияги, где заняли позиции русские войска. За 24 дня 75 тысяч человек собрали из тех брёвен крепость, сравнимую с московским Кремлём. Она получила название Свияжск и стала плацдармом для взятия Казани), а в начале 1555 года сибирский хан Едигер уже просил царя взять под свою руку всю Сибирь… В 1556 году, покорив столицу Золотой Орды Сарай -Бату, Иван Васильевич положил конец и войнам с Астраханским ханством. Земли молодого московского царства прирастали, «Избранная рада» проводила своевременные реформы, царю сопутствовала политическая и военная удача… Иван Васильевич был молод, смел, рассудителен, любим народом… В 1552 году у него родился сын Дмитрий, в 1554 — Иван, в 1557 — Федор. Развивалась торговля с Англией и Персией. Учредилось Войско Донское. Строились города — Архангельск, Уфа, Кунгур… За время правления Ивана IV территория страны увеличилась примерно в тридцать (!) раз… А потом…

7 августа 1560 года умерла Анастасия Романова — жена Ивана Васильевича, прожившая с ним более 12 лет и подарившая ему трех сыновей и трех дочерей. То, что она была отравлена (как и мать царя) сомнений уже нет — Бюро судебно-медицинской экспертизы Москвы в 2000 году дало по этому поводу свое заключение. Для психики царя это было подобно удару по детонатору спрятанной в глубине души бомбы — память об убийстве матери и без того была наезживаемой раной. Сейчас уже можно «просчитать» замысел отравителей: рано лишившийся отца, Иван Васильевич сызмальства был под жесткой (скорее даже — жестокой) опекой бояр. С уважением относился к мнению «Избранной рады» и митрополита Макария, явно заменявшего ему отца. Терпеливо выслушивал обличения протопопа Сильвестра. Прислушивался даже к мнению своей болезненной и кроткой жены. (Анастасия не лезла в дела государственные, но ее острый ум отмечали все окружающие и царь это знал. Большинство времени царица проводила в своей «мастерской», изготавливая удивительные по технике и мастерству вышитые полотна: хоругви, занавеси царских врат… Вот только не очень любила царских советников — Адашева и Сильвестра: советники явно перебарщивали с давлением на царя, словно малого ребенка подталкивая его к принятию тех решений, которые принимали сами. Власть над царем все больше кружила им головы. И царица была досадной помехой…). Итак, в глазах заговорщиков, царь был управляем и практически безволен, и оставалось только убрать пару конкурентов, и вот она — неограниченная власть… Есть такая остроумная, хотя и довольно циничная «Премия Дарвина», присуждаемая людям, которые особо удивительной глупостью лишили себя жизни, тем самым избавив человечество от сомнительного генофонда. Вот эту-то премию и заслужили в 16 веке отравители царицы. Царь действительно любил свою жену, всю жизнь помня ее и не находя ей замены (Потомки Анастасии, как известно, не унаследуют царского трона, но ее близкий родственник — внук брата — взойдет на русский престол, известный нам как Михаил Романов… Ее династии суждено будет править Россией более 300 лет). По подозрению в заговоре был арестован и заключен под стражу Адашев (заболев, он скончался в тюрьме через пару месяцев, что спасло его от позорной казни на плахе). Протопоп Сильвестр был сослан в монастырь, где принял монашеский постриг. (Персонаж масштабнейший: с одной стороны — умница, эрудит, составитель знаменитого «Домостроя», покровитель книжников и иконописцев… С другой — властолюбец, сторонник изъятия в казну монастырских земель (уж больно его настойчивость похожа на ревность к авторитету монашества), и… скорее всего, заговорщик…). Впрочем, Сильвестр и Адашев вступили в конфронтацию с царем несколько ранее, еще в 1553 году, когда Иван Васильевич серьезно заболел, и пологая что находится при смерти, попросил их присягнуть его старшему сыну Дмитрию. Однако Сильвестр и Адашев настойчиво принялись агитировать «Избранную раду» к передаче власти двоюродному брату царя — Владимиру, князю Старицкому, аргументируя это тем, что характером Владимир мягок и будет во всем послушен советникам, т. е. — им… Но Иван Васильевич все же выздоровел, эту историю запомнил и выводы сделал…

А вот с митрополитом Московским Макарием дело обстояло совершенно иначе. Умница и добряк, опекавший и утешавший царя от тирании высокородной знати еще с ранней юности (доставалось от высокопоставленных хамов даже митрополитам: двух они свергли, да и к Макарию относились с вызывающей надменностью, издеваясь прилюдно и наиподлейше… Что тут скажешь? Чиновники есть чиновники, что в веке 16, что в 21…) Незаслуженно мало мы знаем об этом славном человеке! Большинство того доброго, что произошло в начале царствования Ивана Грозного — его заслуга. Выдающийся просветитель, это он лоббировал идеи школ для детей и книгопечатания, проводил умные реформы в жизни гражданской и церковной. Пока был жив Макарий, Иван Васильевич не был «Грозным». Из всех известных нам властителей того времени, это, пожалуй, был самый рассудительный, и не побоюсь этого слова — приличный! — правитель. Судите сами: испанские короли Карл Пятый и Филипп Второй замучили сотни тысяч своих подданных (в их правление инквизиция приобрела тот «имидж», который носит до сего дня). Французский король Карл Девятый известен нам знаменитой «Варфоломеевой ночью», унесший тысячи жизней за раз. Король Англии Генрих Тринадцатый вообще является притчей во языцех когда дело доходит до безумной жестокости средневековых монархов (чего стоят казни Томаса Мора, ближайших советников и жен, поэта Генри Говарда… и прочих, общим числом, по подсчетам историков — до семисот тысяч (!) человек). Если говорить языком цифр, то смертей на совести Ивана Грозного несравненно меньше, чем на счету его «зарубежных венценосных собратьев». Проще говоря: правил невиданно для своего времени мягко. При одинаковом в тот момент размере Европы и России Грозный за время своего царствования казнил в 100 раз меньше людей, чем его европейские «коллеги» за этот же период — 3-4 тысячи человек против 300-400 тысяч человек. Почему же в памяти народов он остался главным «пугалом» 16 века? Все просто: его царственные «коллеги» казнили безропотных крестьян и мастеровых, а Иван Грозный в большинстве своем, вырезал зажравшуюся знать, чего, как известно, куда более возмутительно, чем сотни тысяч жизней простонародья. Да, он виновен во множестве преступлений: явных «перегибах» с опричниками, непомерном разврате, казнях, тирании… И все же, даже на пике своего безумия, он был куда менее кровожаден, нежели его европейские «коллеги». Позволю себе привести хотя бы вот такой пример разницы между правдой и легендами о нем. Некий «летописец» Одерборн, пользуясь непроверенными слухами, записал, что Иван Грозный с опричниками разгромил немецкую слободу, насилуя женщин и зверски пытая мужчин. А вот очевидец тех событий, француз Жак Маржерет, описывает те же события совсем иначе, свидетельствуя, что ливонцы, исповедующие лютеранскую веру, получили два храма в Москве и имели возможность публично отправлять там службу. Но вели они себя так нагло, хамски и вызывающе, что царь не выдержал их чванства и задирства, приказал раздеть догола и в таком виде прогнать по улицам. Их дома и впрямь были разорены, но дело в том, что жили сии «высокомерные мужи» со спекуляции спиртным, что считалось в то время немалым преступлением, а наглецы, получив в чужой стране радушный прием, не только презрительно смотрели на хозяев, но и безбоязненно нарушали законы, а потому и пришлось им побегать по улицам в чем мать родила…

…Но просто преступным было бы обойти еще один факт времен царствования Ивана Грозного, и без того столь часто игнорируемый нашими историками. Лишь изредка, вспоминая те годы мы упоминаем удивительнейшую «битву при Молодях» (состоявшаяся под Москвой в 1572 году). А ведь эта битва не менее значима чем Куликовская, или война 1612 года, ибо хан Гирей шел на Москву с намерением «сесть на царство» (и уже распределив заранее между своими подчиненными русские земли), а войска его превосходили численностью русские в пять (!!!) раз. При поддержке Османской империи хан сформировал колоссальное по тем временам войско в 120 тысяч человек (все мужское население способное держать оружие, обязано было участвовать в походах хана), но… 29 июля 1572 года в 50-ти верстах южнее Москвы у села Молоди армада хана Гирея была встречена 25-тысячным русским войском, под предводительством боярина Михаила Воротынского и князя Дмитрия Хворостина. Воротынский привез собой «чудо инженерной мысли» того времени — передвижной город-крепость (гуляй город) и весьма удачно расположил его на одном из крутых холмов, опоясанных рекой… Ну а дальше, мудрый и опытный воевода (ему было уже за 60), проявил такие чудеса тактики и стратегии, что из 120тысячного войска обратно вернулась не более 15 тысяч, уже не способное на какие-либо даже мысли о московском престоле… Ханский Крым на десятилетия лишился всего мужского населения… Русские потеряли в той войне убитыми и ранеными 5 тысяч человек…

А как можно забыть героическое противостояние Пскова — войскам Батория, практически положившее конец Левонской войне? Радостно, что Отечественная война 1941-1945 гг. столь обильно освещается нашей литературой и кинематографом, но… Зачем же забывать иные славные страницы русской истории? При таком чрезмерном «перекосе», скоро школьники будут считать, что союзниками Гитлера были Мамай, Наполеон и хан Гирей… Если вообще вспомнят о них…

…Макарий, не жалея сил боролся с многочисленными ересями, занесенными из охваченной «Реформацией» Европы, был последовательным сторонником «иосифлянства», мечтая о сильной и богатой Церкви, помогающей людям, и способствующей просвещению страны.

К 1563 году он был уже серьезно болен и просил царя разрешить ему оставив пост митрополита, удалиться на житие в Пафнутьев монастырь, где когда-то принимал постриг и расписывал стены фресками… Царь с наследником лично прибыл к нему уговаривать не оставлять митрополии. Но 31 декабря 1563 года Макарий скончался. В 1988 году он был канонизирован Церковью в лике святых…

… Бессмысленно пытаться в двух словах описать судьбу Ивана Грозного и его время… Но почему-то, читая биографию этого сложного человека, испытываешь к нему невольную жалость. Судьба была к нему очень жестока. Но царь до смерти Макария, и царь после его смерти — это два разных человека… Позже он пытался найти поддержку и в новых женах, и в опричниках, и в митрополите Филиппе… Но уже никто не мог изменить характер этого больного, ожесточившегося, загнанного и несчастного человека… Словно с Макарием умер Иван Васильевич, и престол занял совсем другой человек — Иван Грозный… (И еще один интересный факт: Иван IV был не единственным «грозным» царем в русской истории. «Грозным» называли и его деда, Ивана III, который, кроме того имел также прозвища «Правосуд» и «Великий». В итоге, за Иваном III осталось прозвище «Великий», а «Грозным» стал его внук. Интересно также, что Иван Грозный не всегда был Иваном IV. Впервые эту цифровую часть титула ему официально присвоил в своей «Истории Государства Российского» Николай Карамзин, он вел исчисление царей от Ивана Калиты. «До Карамзина» Иван Грозный «числился» Иваном I…). Даже царям не хватает простой человеческой доброты и тепла. А мудрость монаха иногда куда влиятельнее воли монарха… И сами судьбы (и пути) митрополита Макария и протопопа Сильвестра тоже являются частью их спора. Каждый из них жил по своим убеждениям. Каждый имел влияние на царя и на Россию. Так пусть их помыслы и судьбы послужат и для нас примером и поводом к размышлению…

 

^ Глава 2

Судьба и Божий суд нам, смертным, непонятны;
С безоблачных небес карает нас гроза,
Надежды лучшие и лживы, и превратны,
И в чистых радостях отыщется слеза.

Жизнь наша — таинство; мы странники, тревожно
Под облаком идем в неведомый нам путь.
О чем печалиться? Чем радоваться можно?
Не знаем, и вперед нам страшно заглянуть.

Жизнь — таинство! Но жизнь — и жертвоприношенье.
Призванью верен тот, кто средь земных тревог
Смиренно совершит священное служенье
И верует тому, чего постичь не мог.

Кто немощи души молитвою врачует
И, если душу жизнь обманом уязвит,
Скорбя, без ропота свой тяжкий крест целует
И плачет на земле, и на небо глядит.

Петр Вяземский

 

^ Александро-Свирский монастырь, июль 1997 г.

Лето выдалось славное. Не холодное, но и не слишком знойное, а меру дождливое, и даже какое-то умиротворяюще-беззаботное. В школе были каникулы и братья Игумновы бегали к монахам на вечерние чаепития почти каждый день. Солнечный день был долог и монахи радовались тому, что имеют возможность успеть больше. Для мальчишек это было необычно: мужики в поселке относились к работе… несколько иначе. Разве что их отец, увлеченный своей наукой, но тогда он казался «белой вороной», а теперь, оказывается, что есть еще люди, для которых мучительны выходные, а не работа. А уж если учесть, что работа у монахов она была воистину, как у каменотесов, то и вовсе странно выходило…

Чтобы изыскать больше времени для рассказов, мальчишки заранее готовили дрова, разжигали огонь, и когда монахи возвращались с работы, в котелке уже закипала вода. Настоятель, а иногда и кто-нибудь из монахов, рассказывали им множество историй, иногда веселых, иногда трагичных, но чаще всего крайне интересных и даже немного мистических. «Жития святых», наполненные подвигами и чудесами — не даром были когда-то любимой книгой в каждой избе. И уж совсем не случайно привлекала умы и души людей удивительнейшая Библия…

Но в этот раз монахи задержались немного дольше обычного и пришли к ужину сумрачные, явно чем-то опечаленные…

— Что-то случилось? — спросил Сергей. — По работе что-то не выходит? Хотите мы поможем?

— Спасибо, голубчик, — улыбнулся ему настоятель. — Только для этого тебе сначала придется вырасти и Президентом стать… Президент один хороший закон отклонил… Закон о религии… Вот это нас и опечалило малость…

— Закон о вас?

— Закон обо всех, — поправил Лукиан. — Мир становится маленьким, насквозь прозрачным, и любой закон касается каждого… А уж этот закон…

— И что вас расстроило?

— Слышали такое слово — «секта»? — вздохнул настоятель. — Это когда какой-то человек пытается подменить собой Самого Творца, то говоря якобы от Его имени, то создавая какую-то «общину» с псевдо-духовными правилами жития… Как правило за этим таится корысть. Наше государство сейчас строит очень недолговечное и весьма глупое «общество потребления», а человек так устроен, что жизнью коровы или улитки он жить просто не может, он все равно будет стремиться к чему-то большему… Кто-то к звездам, кто-то к Богу… Вот и находятся жулики, которые используют славные человеческие устремления для того, чтобы затащить его в секту, как паук муху и не только отобрать квартиру и деньги, но и самого его сделать безропотным рабом… но по собственному его желанию… это уже не просто мошенничество и аферы… речь о душах людских… А вот по этому закону мошенники могут теперь охотиться на людей безнаказанно… А скоро появятся всевозможные ворожеи-колдуньи-маги-ведуны… и мы опять окажемся словно в средневековье…

— Тогда почему этот закон не приняли? Не знали о мошенниках?

Лукиан грустно усмехнулся.

— Все они знают… Прекрасно знают… Раньше я думал, что «наверху» так понимают «свободу» … Но я ошибался. Мир все больше и больше завоевывают «люди денег». Люди потребления. Уже давно прошли времена «людей силы» и все меньше и меньше остается «людей духа» … Иногда говорят о «тории заговора», но все гораздо проще: законы капитализма подминают под себя слабые идеологии и усиленно искажают сильные, проникая в них, словно вирус… Я даже стал подозревать, что враг рода человеческого изменил методику и теперь уже не борется с человеком, не запугивает и не подкупает. Он заботится о нем: дает ему мягкий диван, телевизор, наполненный бездумными передачами и сериалами и много-много еды… И человек превращается в животное: есть, спит, размножается, играет… И больше уже не стремится не только к самосовершенствованию, но даже из любопытства не хочет заглянуть в глубины космоса и океана… Человек работает не потому что это ему интересно, а потому что надо оплачивать кредиты… И во всех государствах мира одна и та же пропаганда: «Кругом враги, мы всегда правы, они — всегда неправы. Идите в ногу, стройными рядами, никакого разномыслия! Наше оружие самое сильное, наш вождь самый умный… Смотрите футбол! Сегодня — шесть часов подряд!»…Но про отношение Церкви и государства мы с вами поговорим позже.. Это тема болезненная и жестокая… Ирод ведь тоже считал, что трудится на пользу государства… И волнения, перемены, нарушение стройной системы ему были не нужны… Для него было лучше, чтоб погибло несколько сотен младенцев, а с ними Тот, Кто принесет меч против этой придуманной людьми системы оболванивания самих себя… Государство всегда мечтает сделать из человека винтик в своем механизме. Церковь зовет к индивидуальности, самосовершенствованию, к Вечности… Государству нужно чтоб человек работал, покупал и продавал, размножался и вел себя тихо-тихо… Церковь зовет за пределы этого «концлагеря» — к обустройству Вселенной…Но на примере монастырской жизни, видно, что духовность и бытовую организацию вполне можно совместить… А то что происходит вокруг сейчас меня лично пугает… Я не могу понять, зачем государству нужны секты, ведьмы, маги? Это такая — свобода? Свобода от чего? От Истины? «Истина — интоллерантна, так как терпеть не может не истину». Дважды два — все равно четыре, а не «зеленое», как говорят одни и не «горячее», как кажется другим. Значит у нашего государства нет собственного мнения? Идеологии? «Пусть делают что хотят, лишь бы работали и покупали товары?» Что с нами происходит? Куда мы идем? Вот это меня печалит… Надо больше работать, больше проповедовать, рассказывать людям… Иначе — секты с одной стороны, государственная идеология потребительства — с другой, и… Кого успеем спасти?.. В этом порочном круге: «поел-поспал-развлекся» — в человеке гибнет человек… Когда Христос пришел в один городок с проповедями, ему сказали: «Уйди, ты нам мешаешь! »… Им было так спокойно и уютно в этом состоянии… Он мешал Ироду, обывателям, властолюбивым священникам… И мы, как его последователи, раз за разом будем сталкиваться то с государственным неприятием, то с общественным… Такая пропасть между духовным и телесным, тягой к знаниям и тягой к потребительству … Человек Вселенной всегда будет непонятен, а оттого страшен «племенным сообществам». Будет врагом эгоистичного, животно-инстинктивного… Тело не враг, если им управляет дух. Ужас начинается тогда, когда тело начинает управлять и душой и умом, и совестью. То же и с государством. Мы получили такой удивительный шанс, сбросив коммунистическое иго, и…. Опять ставим материальное выше духовного. Смотрим в рот Западу: чему научат… Да они все время пытались нас учить. То инквизицию тащили, теперь — наоборот — толерантность к сектам, ведьмам, гомосексуалистам… А на чем остановимся? На толерантности к каннибалам? Рассуждать о том как жить правильно могут все. А вот жить добродетельно — немногие. Потому что для этого надо научится себя ограничивать в желаниях, иметь Цель, Истину… А большинство хочет лишь «хлеба и зрелищ» … Вот потому-то я и хочу возродить здесь обитель, где смогут найти приют люди Вечности, а не «единого часа» … Люди, которые бы жили по таким Законам, по сравнению с которыми «законы» государства — безумие глупца… чтобы трудились здесь ради друг друга, жили в любви, помогали друг другу на Пути к Идеалу… Возродить здесь мир, завещанный Творцом, мир, в котором трудился Александр Свирский… Тех, кто разрушает — больше, но те, кто отстраивают — упорнее… Уж сколько раз мир обрушивался на эту обитель, но Бог милосерден, и она возрождалась… Возродится и в этот раз…

 

^ Фактотум, или зарисовки как информация к размышлению-2.

…Над Храмом стояло облако дыма от горящих в огне жертвенных животных и люди старались не морщиться от едкого, все пронизывающего запаха. Вступив на Храмовый двор, Иосиф осторожно передал Марии Младенца, которого нес всю дорогу, принимая клетку с жертвенными птицами.

— Мне! Молю тебя!.. Позволь и мне, — услышали они слабый голос за спиной.

Через весь двор, пробираясь сквозь толпу, спешили к ним двое. Редкий человек не знал находившихся при Храме практически безотлучно Симеона и Анну. Рассказывали о них разное, и порой даже небывалое. Про Анну, обладавшую пророческим даром, было известно, что когда-то она очень любила своего мужа, но столь редкое в своем счастье супружество было недолгим, и вот уже много десятков лет вдова находилась при Храме, постом и молитвой служа Создателю и прося за столь рано потерянного возлюбленного. Была она полненькой, очень улыбчивой и предсказания ее были так точны, что многие даже верили в то, что в награду за свою Любовь и Веру она все же дождётся Мессию, Которого ждала без тени сомнения. А вот личность Симеона была куда загадочнее. Если про Анну было известно, что ей шел девятый десяток, то возраст этого худенького, почти ослепшего от прожитых годов книжника, не могли назвать даже убеленные годами старики. Шептались, что он живет едва ли не триста лет, уверенный Ангелом в то, что дождется прихода Спасителя. В любом случае, вера этих двоих была так велика, что зажигала других. Постоянно видя при Храме Симеона и Анну, пристально вглядывавшихся в лица приходящих, и остальные начинали верить, что не через века, а ныне увидят они Того, Кого Израиль ожидал веками…

— Позволь… Молю тебя, позволь мне, — поддерживаемый Анной Симеон подошел к Марии и опустился на колени, протягивая руки. — Разреши прикоснуться к Нему…

Люди останавливались, глядя как трепетно принимает он на свои руки Младенца. Из глаз старика текли крупные слезы. Одной рукой держась за плечо Симеона, прикоснулась к пеленам Младенца и Анна. Пальцы ее сжались на плече старика и на выразительном лице отразилась целая гамма чувств. Это был и безмерный восторг, благоговение, счастье, и… печаль… скорее, даже боль… Грустно взглянула она на терпеливо стоящего в ожидании Иосифа:

— Береги Его… Это — величайшая Святыня мира… И Ее береги… Не все тебе еще известно… Скоро предстоит путь долгий и опасный…

Она хотела еще что-то добавить, но Симеон, подняв ставшие неожиданно ярко-синими, словно помолодевшими, глаза к небу, молвил:

— Ныне отпускаешь раба Твоего, Владыко, по слову Твоему, с миром, ибо видели очи мои спасение Твое, которое Ты уготовал пред лицом всех народов, свет к просвещению язычников и славу народа Твоего Израиля.

Окрепшим, словно вернувшим юношескую ясность взглядом, он обвел стоящих вокруг в ожидании людей… Хотел еще что-то сказать, но пальцы старухи на его плече снова ожили, сжимаясь в предостережении, и лицо старика омрачила тень. Бережно протягивая Младенца Марии, он произнес негромко, словно для нее одной:

— Се, лежит Сей на падение и на восстание многих в Израиле и в предмет пререканий, — и Тебе Самой оружие пройдет душу, — да откроются помышления многих сердец…

Тяжело поднялся, поддерживаемый Анной и, положив руку на плечо Иосифа, сказал:

— Делайте то, зачем сюда пришли, и собирайтесь в дорогу. Скоро тебе будет видение и ты все узнаешь… А мы начнем свидетельствовать о Нем… Мы станем свидетельствовать, а ты… ты береги их, ибо эти свидетельства будут опасны для зла всегда… А теперь ступайте, у меня осталось мало времени… И все же я дождался! Мир дождался! Мой путь окончен, а ваш только начинается. Начинается в ином мире… Ступай… Береги их… Береги…

 

^ Александро-Свирский монастырь, октябрь 1613 года

…Казначея Серафима братия не любила. И должна бы, согласно всем духовным заветам, и даже искренне пыталась раз за разом изменить свое отношение к нему, а вот не получалось, и все! Был Серафим камешком крепким и угловатым, наподобие того, что уж если попадет в сапог, то всего за несколько шагов успеет аж до крови исцарапать. Маленький, тщедушный, с огромным носом-клювом и реденькими усиками-бородкой, он обладал скверным характером и несуразным для его телосложения могучим басом. Характер казначей имел нервный и въедливый. Не только братия, но и настоятель нет-нет, а признавался, что отец Серафим бывает куда утомительнее мыслей о прошлом, и въедчивей дурных помыслов. Однако снимать с должности Серафима не спешил ни настоятель, ни 12 управляющих монастырем старцев. Несмотря на страшнейшее время (равного которому на Руси, наверное, еще и не бывало), умудрялся этот склочный зануда обустроить быт обители так, что на фоне повсеместной разрухи и нищеты, монастырь не только не испытывал особых нужд, но и мог по-прежнему оказывать благотворительность нуждающимся, коих год от года становилось все больше и больше…

И можно, наверное, было бы понять, если б склочный характер казначея был следствием какого-либо недуга (ну болит что-то у старика, вот он и ворчит весь день). Но ведь нет! Язвительная желчность Серафима была убежденной и осмысленной частью его характера. Духовник братии Косьма, уж сколько раз толковал ему о великой добродетели — смиренномудрии, убеждал, усовещал, даже накладывал епитимьи, но… Не в коня был тот корм. Если б Серафим не был таким фанатичным приверженцем православия, получился бы из него великолепный, может быть даже прославленный киник… Много сотен лет назад, один из учеников Сократа — Антисфен, организовал собственную школу, названную по наименованию местечка, в котором она была расположена — Киносарг («Зоркий пес»), а учеников этой школы стали называть «киниками». Подобно псам и набрасывались они на людские пороки, осмеивая их, обругивая, и едва ли не покусывая… Представителей той школы можно смело назвать «маргиналами» своего времени и именно благодаря их выходкам дошло до нас такое понятие как «циники», искаженное временем наследие «киников». Проповедовали они нищенский образ жизни, единение с природой, свободу речи, презрение к порокам… И все было бы ничего, если б не отвергали они любую религию и любое государство как «узы человеческого духа», не признавая никаких правил приличия вообще и привлекая своим эпатажным поведением внимание к своему учению… В результате чего прославились не только мудростью, но вызывающим хамством. (Мы все помним, как киник Диоген ходил с фонарем средь бела дня, сообщая, что ищет человека, но куда реже вспоминаем как он плевал в лицо приглашавших его в свой дом людей).

Никто не знал, что за отношения складывались у Серафима до пострига с длинной чередой сменившихся за последнее время властителей страны, но презирал он их не по-монашески брезгливо, вольно истолковывая фразу «Нет власти не от Бога» как — «Единственная власть — Бога, а нами пытаются править самозванцы, и говно на палочке! Потому и власть их такая!». Причем для него что Иван Грозный, что Борис Годунов, что «семибоярщина», что польский король, которому тоже приносили присягу, что череда «лжедмитриев» — все было «одного цвета, запаха и состава» …

По некоторым фразам можно было догадаться, что происходил он из хорошей семьи, имел неплохое образование, и, по всей видимости, владел немалым имуществом. Что случилось потом и что привело к становлению столь «диссидентского» характера недостойного инока — осталось загадкой. Если б не его истовая вера и недюжинные организаторские таланты, давно бы настоятель вручил ему мешок с сухарями, благословляя на все четыре стороны — ну слушком уж желчным был его характер, даже для столь терпеливой и смиренной братии. Буквально: «ложка дегтя в бочке душистого меда».

Но именно к нему, первому, направился настоятель, получив тревожные известия. После изгнания поляков из Москвы, выборов нового царя и некоем перемирием между боярскими родами, постепенно приходило на смену «смутному времени» некое подобие порядка. Но еще около пяти лет поляки, шведы и просто наспех собранные банды из всевозможного сброда, терроризировали Русь набегами. На юге России бесчинствовал атаман Заруцкий. Казачьи шайки раздирали Поволжье. Войска пана Лисовского и гетмана Сагайдачного, численностью в десятки тысяч человек, совершали опустошительные набеги в самую глубь страны. Огромная часть Карелии, Смоленск и Новгород были захвачены шведами. Князь Пожарский едва находил силы, чтобы защищать Москву, а уж про окраины говорить и вовсе не приходилось. Еще пять долгих лет лилась кровь и горели деревни… В стране царил голод — засеивать пашни было некому и нечем… Единственной поддержкой крестьян были монастыри, кормившие их и дававшие зерно и деньги. (Не в долг — в дар!). Вот по этим монастырям и наносили удар за ударом хорошо вооруженные, закаленные в боях и озверевшие от безнаказанности и жажды наживы банды мародеров. Крупные монастыри еще могли оказывать врагу сопротивление. Немеркнущей славой покрыла себя в «Смутное время» Троице-Сергиева Лавра, малыми силами выдерживающая удары лучшего войска Европы, да еще и нанося ответные удары, рассылая воззвания по всей стране с призывами противостоять врагу… и в конце концов заставившая отступить профессиональных «псов войны». Кирилло — Белозерский монастырь раз за разом давал отпор как профессиональным войскам панов Бобовского и Песоцкого, так и многочисленным ватагам разбойников. Неприступной крепостью стоял Соловецкий монастырь… Однако почти все малые и средние монастыри, не способные выдержать долгую осаду, были захвачены, разорены и сожжены. Была полностью вырезана братия Валаамского Спасо-Преображенского монастыря (разоренная обитель возродилась лишь через сто с лишним лет). Столь же сильно пострадал монастырь Коновецкий. Разорены древние Андрусов монастырь, Димитриевский, Каргопольский Спасо-Преображенский, десятки и десятки известных и любимых народом обителей и пустыней…

Теперь, видимо, пришло время и Александро-Свирской обители. Присланный в монастырь мальчишка предупредил, что в их сторону движется большой отряд чужеземцев, сжигая и грабя все на своем пути.

Настоятель, отец Николай, огромный, грузный, простоволосый, двумя руками держался за голову, передавая это известие Серафиму.

— Что делать?! Что делать?! — стенал он. — Как саранча египетская идут, мертвую землю после себя оставляя… Конец обители пришел… За какие грехи кара?!

Казначей оглянулся, словно заново осматривая обитель. Взгляд цепко пробежал по стенам, кельям, храмовым постройкам…

— Защитить не удастся, — уверенно пробасил он. — Отряд большой?

— Большой! Ой, большой, — простонал настоятель. — Говорят, даже пушки есть… Может мимо пройдут, а?

— Не пройдут, — заверил Серафим. — У таких лиходеев всегда карты имеются… Или у крестьян выпутают…Им села не нужны — там давно брать нечего. Они к нам идут. Направленно.

— Господи вразуми! Что делать? Что делать-то?! Бежать? За подмогой посылать?

— Сколько до врагов?

— Считанные часы…Еще до заката здесь будут…

Серапион еще раз огляделся, вздохнул, и начал коротко и властно отдавать приказы монахам. Оглушенный горем настоятель лишь смотрел как казначей мечется от здания к зданию, развивая деятельность по эвакуации монастырского имущества. Постепенно, видя слаженность и масштабность работы, успокоился и подключился к сборам. Он был сильный и славный человек, перенесший за свою жизнь немало, но угроза гибели монастыря, который был для него больше чем дом, ввергла его в ступор, мешая мыслить рационально. Благодаря энергичным действиям казначея, большинство церковной утвари вскоре было упаковано и уложено в сани. Куда казначей отправил этот обоз знал лишь уехавший с ним келейник (Серафим пытался отправить с обозом и настоятеля, но отец Николай заупрямился, категорически отказываясь покидать обитель).

— Хорошо, — не стал спорить Серафим. — Теперь главное…Священные сосуды, казну, иконы и книги будем прятать в тайник.

— А где ж у нас такой тайник? — удивился настоятель. — Подвалы разве что… Или хозяйственные пристройки…

— Там они найдут, — убежденно сказал казначей. — Сожгут все дотла, но отыщут…Они воры опытные… В соборе, под полом, есть небольшая клетушка… Должно вместиться…Кирпичам заложим, даже если простукивать станут — не найдут… Но делать этот схрон должны лишь ты, я и Силуан.

— Будильщик? — удивился настоятель. — А он-то с чего?

Силуан был самым молодым иноком обители — сирота, только недавно прошедший постриг.

— Он молодой и сильный… его не поймают, — коротко пояснил Серафим. — Отсидится в лесах… Потом вернется и расскажет… Тем, кто придет после нас…

Настоятель некоторое время молча смотрел на него, осознавая сказанное. Потом слегка побледнел, но кивнул:

— Да… расскажет… Зови его… Нельзя мешкать.

… Отряд пана Ходецкого вошел в обитель около пяти часов вечера. Пол тысячи отборных подонков со всех княжеств и закоулков Европы, давно утратившие какие-либо представления о добре и зле, и верящие только во власть силы и золота. Европы, тщеславно самопровозгласившая себя «цивилизацией», и по варварству своему еще не доросшая до осознания того, что «цивилизация» может быть не одна, и уж вовсе не с состоянии осмыслить, что они — далеко не лучшая из них. Европы, сотрясаемой революциями, находящейся в состоянии экономического упадка, бесконечных войн и династических споров. Европы времени крайнего рационализма и столь же крайней жестокости. Европа столь дикая, что потребовалась целая «эпоха Возрождения», Реформации и периода, названного историками «Новым временем», чтобы придать ей хоть какие-то этические нормы. Но при этом, находясь в состоянии глубочайшего духовного упадка, европейское сообщество смотрело на все иные цивилизации как на чужеродные, а потому заведомо «варварские». На смену крестовым походам пришли «колониальные завоевания» и «европейцы» потихонечку учились налаживать свой быт за счет покоренных народов. Подобно саранче, устремились они в Африку, Азию, Индию, выжирая природные ресурсы и вывозя накопленные местными жителями богатства. В Америке уже вовсю шла резня коренного населения, позже гордо названная «освоением земель». Испания и Португалия грабили Азию и Африку, превращаясь в крупнейшие «колониальные державы». Наступал золотой век пиратов и работорговцев. Ослабленная Русь была лакомой приманкой для авантюристов всех мастей. Православие — ортодоксальное, сохранившее верность слову и духу христианства, в отличии от многочисленных «модернизмов» и «реформаций» Европы, считалось у нее «диким», «отсталым», а потому то же — «варварским». В глазах «европейцев» земли Африки, Индии, Америки и России были «не европейскими», а значит «ничейными» и подлежащими «освоению» …

Молившихся в храме монахов и трудников выгнали во двор и восседавший на коне пан Ходецкий провозгласил:

— По благословлению папы Римского эти земли объявляются собственностью Швеции. Мои славные воины, за услуги, оказанные королю Густаву, получили право на владение имуществом еретиков. С этого дня и на веки вечные эти земли отходят в собственность шведской короне, а имущество мы предлагаем вам сдать добровольно, сохранив тем самым жизнь. В случае отказа вы будете подвергнуты пыткам и убиты.

Наемники привычно вбивали в стены крючья. Разводили костры, часть отряда уже разбежалась по монастырю, ломая нехитрую мебель и простукивая пол и стены в поисках тайников.

Ходецкий с высокомерным выражением лица рассматривал едва слышно молящихся монахов.

— Не отнимайте у меня время, — посоветовал он. — Ваш монастырь далеко не первый на моем пути. Кто-то был умнее и отдавал все сразу, кого-то приходилось пытать, но свое золото мы получали всегда. Огонь очень хорошо умеет развязывать языки… Или вам золото дороже жизни?

Монахи молчали, молчал и игумен, крепко сцепив перед собой натруженные ладони. Несмотря на мороз, на его висках выступили капельки пота.

— Ну хорошо, — пожал плечами Ходецкий. — Воля ваша…

Он еще раз окинул взглядом монахов. Все стояли, склонив головы в молитве и лишь плохой монах Серафим рассматривал восседающего на коне пана дерзостно, словно нарочито привлекая к себе внимание.

— Ты кто? — спросил его Ходецкий.

— Раб Божий Серафим… Казначей монастыря.

— Вот даже как? — удивился пан. — Не сбежал, значит… Делаешь вид, что не боишься… Хочешь убедить меня в том, что казны нет и где она — не знаешь…

— Знаю, — спокойно сказал Серафим.

— Но не скажешь, — понимающе кивнул Ходецкий. — Ты глуп, монах. Ты думаешь, я сейчас зарублю тебя за твою наглость и твои мучения быстро окончатся? Я старый воин, меня сложно оскорбить. Особенно тому, чья жизнь в моих руках… Взять его!

Два дюжих поляка схватили монаха, связали ему руки и подвели к Ходецкому. Вельможный пан вынул из ножен кинжал, сорвал с монаха войлочный куколь и скуфейку, и, схватив Серафима за ухо, одним ударом отсек его, отбросив в снег. Аккуратно вытер кинжал о рясу стонущего монаха и вложил обратно в ножны.

— Вот так, — спокойно сказал он, поглаживая затрепетавшего от запаха крови коня. — И это только начало… А будет очень больно, жестоко и долго… Может передумаешь? -Нет.

— Дело твое, — равнодушно согласился Ходецкий. — На крюк его!

Связанные руки монаха закинули на вбитый в деревянную стену крюк. Высокий, одноглазый казак, выполняющий при отряде роль палача, бросил в костер железный прут и натянул толстую кожаную рукавицу, которую специально для таких случаев повсюду возил с собой.

— Можешь успеть прочитать молитву, — великодушно разрешил Ходецкий. — Потом тебе будет не до этого… Или, может быть все же передумаешь? Смерть будет лютая…

— Братья! — голос Серафима показался таким громким, что вздрогнули даже бегавшие по двору солдаты. — Простите, кого я обижал… Вы знали меня не как самого лучшего человека… Да я им и не был… Все грешны… Вопрос в том — кем мы хотим быть и сколько сил к тому прилагаем. Часто обижал я вас по скверному моему характеру, но теперь хочу искупить те грехи, сберегая вас для жизни иной. Жизни без обид, без боли, без смерти. Мы все с вами жители иного Царства… Ошибкой пращуров наших, Адама и Евы, грех вошел в этот мир, изменив естество человека, и… Посмотрите на них!

Монахи поднимали головы, устремив взгляды на Ходецкого. Пан нахмурился, чувствуя, как уходит хорошее настроение и… предвкушение богатой добычи.

— Вот до чего исказился Божий замысел о человеке, — продолжал Серафим. — Они думают, что слаще этого золота ничего нет, что оно даст им жизнь иную, благополучие, уважение… Они, в безумии своем, полагают, что нет в этом мире ничего страшнее смерти. Но разве эти безумцы виноваты? Они просто не ведают что творят. Они не так обучены, не так воспитаны… Они просто не знают другой жизни и другого пути… Но они пришли сюда нести нам именно этот путь. Они исказили Путь, указанный нам Спасителем, жестокостью и болью думая привести людей на небо, продавая отпущение грехов за деньги, исказив богослужения…. Много есть княжеств и царств на этой грешной земле, но нет среди них ни одного, где бы царила Любовь…Нет на земле страны, где бы хотелось жить… коме той земли, на которой мы с вами стоим! Все князья, все страны видят мир по своему, но если не будет Идеала, служащего примером, тогда мир дойдет до состояния животных, лишь питающихся и развлекающихся… А потом и животные станут человечнее людей, и мир будет уничтожен… Если не будет Идеала — мир заблудится и сойдет с ума…

Утомленный этой речью Ходецкий сделал знак палачу. Одноглазый натянул рукавицу, взял прут, один конец которого уже раскалился добела и неторопливо приложил его к груди монаха. На лице Серафима не дрогнул ни один мускул.

— Ищущим Бога тяжело жить везде, — продолжал монах, не обращая внимания на застывшего перед ним в изумлении палача. — И в нашем Отечестве земном тоже…Но у нас есть Идеал…

Палач помотал головой, словно пытаясь согнать наваждение, и еще раз прижал раскаленный прут к груди монаха. Ряса тлела, расползалась, но некрасивое лицо казначея было спокойно-сосредоточено.

— Мы его храним хотя бы в сердце, хотя бы в мечтах… А они, потеряв, хотят принести нам магизм индульгенции, нравы сребролюбия, распущенности и научить наших детей своему видению мира…

Палач бессильно, с выражением суеверного ужаса оглянулся на предводителя. Ходецкий сплюнул в сердцах:

— Ты совсем дурной стал?! У него же вериги под одеждой! Ты, балван, железом в железо тыкаешь! Снять!

На Серафиме разорвали рясу, путаясь, принялись снимать тяжелые, кованные вериги. Монах заговорил чуть быстрее, торопясь закончить мысль.

— Смерть страшна лишь копящим богатства на земле! Они думают, что золото сделает их жизнь лучше… Но они не смогут забрать его с собой туда, где ценности иные… А для нас смерть — встреча с Богом! Но если мы будем думать лишь о себе, то… кто мы? Разве ради себя я считал эти полушки и копейки?! Да и не ради даже обители нашей! Должны остаться места, где люди будут помнить о том, что они — люди!.. — он уже кричал, видя, как палач подносит к его телу раскаленное железо. — Обитель! Должна! Возродится!!! А-а-а!..

Уже не только монахи — все войско наемников столпилось на площади, расширенными глазами наблюдая за бьющимся от боли Серафимом. Они видели много пыток, много боли и смертей, но впервые на их памяти человек сам шагнул на дыбу, как на трибуну, тратя последние мгновения жизни не на молчание или проклятия, а стремясь донести, докричать простую истину: посреди жестокого мира должны оставаться «островки», где люди живут идеалами любви и милосердия, веры и мечты. Оставаться как маяки, чтобы не заблудились во тьме блуждающие по земле…

Палач неторопливо, размеренно раз за разом, прикладывал к обнаженному телу раскалённое железо. Из последних сил, уже сорвав голос, Серафим кричал:

— Не отдавайте! Ради тех кто придет сюда после нас! Не ради богатства умрем, ради тех, кто будет здесь жить и тех, кто пойдет за нами следом… Прости им, Господи… Простите меня, братья… Ныне на небе будем… Мужайтесь…

Пан Ходецкий хмуро оглядывал своих людей. Ему не нравилось то, что он видел. Суровые, бывалые, много повидавшие воины, которых не смущали ни мольбы матерей, ни крики детей… слушали! И это было много. Даже слишком много для них…

— Смерти нет! — голос Серафима стал затихать, слова путались, прерываемые слабеющими криками. — Это короткая дорога… Что оставим… Те, кто пойдут за нами… Простите… Молитесь… за мир…

— Вырвать ему язык! — не выдержал наконец Ходецкий. — Понятно же, что ничего не скажет, фанатик… Хотя… Какой теперь смысл?

Выхватив саблю, он свесился с коня и ткнул острием в ребра агонизирующего монаха. Серафим слабо вздрогнул и затих, уронив голову на грудь.

Над обителью повисла тишина. Не было слышно даже пения птиц.

— Что встали?! — заорал на солдат Ходецкий. — Продолжать поиски! Палач, не стой столбом! Раскаляй прут для следующего! Кто-то да заговорит! До ночи надо управиться!

Палач сунул прут в тлеющие угли, снял обмякшее тело Серафима с крюка, отволок чуть в сторону и бросил на затоптанный снег.

— Ну, может кто-то одумался, или еще герои есть? — исподлобья взглянул на монахов пан Ходецкий.

Грузный, как поднятый из берлоги медведь, настоятель шагнул вперед. При взгляде на его огромные кулаки палач невольно сделал шаг назад. Но настоятель лишь перекрестился, поклонился братии, и… наклонившись, поднял из огня прут, держа его за раскаленный конец, протянул палачу. Расходившиеся было солдаты оглядывались, замирая. Теперь утратил дар речи даже пан Ходецкий. Настоятель стоял, широко расставив ноги и глядя куда-то вверх, а за ним в очередь, как на причастие, выстраивались монахи и трудники монастыря…

…История все же сохранила посреди смуты весть о тех страшных и величественных событиях. В 1613 году трех тысячный польско-литовский отряд, присягнувший Швеции, вторгся на территорию России в районе Карелии. Разграблению подвергся и Александро-Свирский монастырь. Храмы и кельи сильно пострадали от огня, часть церковной утвари и монастырского имущества было разграблено, но наемники не смогли узнать про отправленный в Кирилло- Белозерский монастырь обоз, ни про спрятанную под полом монастырскую казну. Ради последующего возрождения обители умерли в тот день под страшными пытками 27 монахов и 32 трудника монастыря… Благодаря их жертве, монастырь вскоре смог оправиться от нанесенного урона и вновь принимать братию и паломников… Десятки монастырей разграбленных в «Смутное время» восстановиться так и не смогли, потерянные для людей навеки… Какая была сила духа у этих людей?! Подвиг патриарха Гермогена, замученного поляками, но не сломленного, подвиг Троицко-Сергиева монастыря, подвиг Ивана Сусанина, Дмитрия Пожарского и Кузьмы Минина, тысяч и тысяч русских людей, пожертвовавших собой, ради будущего своей Отчизны…

…Простые крестьяне, карелы и русские, объединившись против католических «конкистадоров», при поддержке небольших государственных отрядов царских стрельцов, разгромили трехтысячный отряд профессиональных наемников, освободив Тихвин и Порохов, и изгнав их остатки за пределы Руси…

Бесчеловечное разорение русских земель «европейскими» государствами с благословения Папы Римского в конце 17 века — одна из самых подлых и позорных страниц мировой истории, сравнимое лишь с разграблением крестоносцами православного Константинополя. К сожалению, эти страницы истории у нас еще мало освещены… Лишь благодаря мужеству русского народа, их стойкости в вере и бесстрашия перед смертью, России удалось избежать участи одной из колоний «пресвященных европейских стран». А после неудачной осады Пскова и интенсивной партизанской войны против оккупантов на захваченных территориях, шведский король был вынужден начать переговоры, которые закончились подписанием Столбового мира 1617 года. По его подписанию, Карл Филипп отказался от претензий на русский престол и возвратил большую часть новгородских земель. Швеции по прежнему оставались г. Карела, Копорье, Ивангород, Орешек и несколько городов поменьше. Менее чем через сто лет, после победы русского оружия в Полтавской битве 1709 года, был окончательно положен конец господству Швеции в Европе и возвращены захваченные в Смутное время древние русские земли… А вскоре, в 1641 году удивительнейшим образом были впервые обнаружены нетленные мощи Александра Свирского, и взошедший на престол Михаил Романов посчитал такое «явление» «молитвенника за царей» хорошим знаком для своей династии… Впрочем, это уже совсем другая история…

 

^ Глава 3

…Мы по жизни идем, как по воде —
Буквально чудом.
Без веры шаг и ты в беде,
Или — Иуда…

Александр Вепрь

Еще одно, последнее сказанье —
И летопись окончена моя,
Исполнен долг, завещанный от Бога
Мне, грешному. Недаром многих лет
Свидетелем Господь меня поставил
И книжному искусству вразумил;
Когда-нибудь монах трудолюбивый
Найдет мой труд усердный, безымянный,
Засветит он, как я, свою лампаду —
И, пыль веков от хартий отряхнув,
Правдивые сказанья перепишет,
Да ведают потомки православных
Земли родной минувшую судьбу,
Своих царей великих поминают
За их труды, за славу, за добро —
А за грехи, за темные деянья,
Спасителя смиренно умоляют…

А.С. Пушкин, «Борис Годунов»

 

^ Александро-Свирский монастырь, март 2000 г.

… Монастырь отстраивался и возрождался. Подрастали и юные знакомые настоятеля. Рассказывая им обо всем на свете и находя в Писании ответы на все существующие в мире вопросы, отец Лукиан, тем ни менее, долго и упорно избегал отвечать на один, но пожалуй, основополагающий в житейском плане. Интересно, что более всего этим вопросом интересовался обычно тихий и немногословный Матвей. Поэтому, когда дети в очередной раз окружили выходящего из церкви настоятеля, и Матвей выдвинулся вперед, отец Лукиан уже примерно догадывался, о чем пойдет речь.

— Отец настоятель, — начал паренек. — Один Президент ушел… Назначил преемника. Теперь что будет?

— Что будет, что будет… Реки будут течь, птицы вить гнезда, ветра дуть, а солнце светить — расплылся в улыбке настоятель. — Уж поверьте: этого никакие перестройки и реформы не отменят.

— Да мы же серьезно… Хуже будет или лучше?

— Как жить будем, такая и жизнь наша будет…

— Отец настоятель!

— Да откуда же я знаю?! — развел руками Лукиан. — Раз преемник, значит будет… преемствовать… Иначе бы не назначили…

— Вы понимаете о чем мы спрашиваем, но почему-то упорно избегаете отвечать…

— А вы, видя это могли бы и не настаивать, — не остался в долгу игумен.

— Но вы обещали, — напомнил Матвей. — Мы уже не маленькие…

— Ладно, — сдался настоятель. — Все равно ведь не отстанете… Пойдем…

Они вышли на заснеженный двор. Солнце светило не по-мартовски ярко, снег искрился — Швейцария а не Север России. Настоятель смахнул с лавочки снег, сел, приглашая последовать его примеру подростков и начал:

— Власть и Церковь… Церковь и государство… хм…

Наклонившись, он набрал в пригоршни снег и неожиданно ловко принялся его лепить-давить, превращая в какую-то фигурку.

— «Крошка сын к отцу пришел и спросила кроха: что такое хорошо и что такое плохо», — усмехнулся настоятель, припоминая старый стишок. — А ведь «кроха» задал один из самых важных вопросов, ибо по сути своей он звучит так: «Зри в корень».

Настоятель поставил на ладонь фигурку: человек в длинном одеянии, с посохом — сразу не поймешь, то ли монах, то ли странник, то ли то и другое…

— Как говорили древние: «Прежде чем спорить надо условиться о терминах» … Вопрос заданный вами непростой… Более чем непростой… И жутко болезненный. Это только с виду кажется: «Гонения на Церковь прекратились и она благоденствует в государстве, любимая народом и властями» … Но сначала все же определимся с терминами. Понятие «государство» часто путают со словом «Родина» или «страна». «Государство», как трактует это понятие большинство философов, экономистов, да и вообще образованных людей, это «властно-политическая организация, осуществляющая управление на определенной территории». Почему «трактуют»? Да потому что в мире до сих пор нет юридического понятия этого термина. Согласитесь, звучит страшновато: «Аппарат, управляющей территорией». Теоретически подразумевается, что этот «аппарат» избирают сами жители страны. (Территорию могут населять один или несколько народов, где-то есть национальности, где-то уже — нет… где-то территория — большая, а где-то — зависимая). Даже само слово «государство» происходит от слова «государь», т.е. правитель данной земли. Сегодня это «государство» Романовых, завтра — большевиков, послезавтра… «преемников» … Государство осуществляет функции прежде всего охранительные (как от внешних врагов, так и от внутренних), затем уже экономические, экологические, и уже потом, насколько хватит желания — образовательные, социальные, нравственно-воспитательные… Так уж сложилось, что в крупных государствах образуется целый «класс» людей, осуществляющих управление… Увы, как правило это не высокообразованные специалисты, приглашенные на важные должности, а «доверенные лица», знакомые или родственники тех, кто находится во власти… Чаще всего, говоря о государстве, его характеризуют как «силу, поддерживающую порядок». Кто-то видит в нем справедливость и защиту, кто-то тиранию, но еще никто в мире не обвинял ни одно государство в добродетели. Вот потому-то поэты и монахи стараются держатся от «государства» на безопасном расстоянии, ибо «люди духа» не слишком доверяют «людям власти». А «люди власти» небезосновательно видят в свободолюбцах угрозу. Как кто-то метко подметил «Во все века власть хотела, чтобы народы: а) паслись и б) паслись молча». И уж совсем идеально было бы для безопасности, чтобы все ходили в ногу, строем, пылая любовью к правительству, а все помыслы народа были бы известны органам правопорядка. Но чиновники видят эту власть подобно Томасу Гоббсу, написавшему занимательный трактат «Левиафан или материя, форма и власть сообщества церковного и гражданского»: «человек изначально плох и нужно ограничивать его законами». Итак, государство это, в некотором роде, машина, аппарат. А Церковь — живая! Духовная. И потому смотрит на человека иначе. У государства и Церкви вообще разные свойства. Одно — человеческое, временное, подавляющее волю, другое — Божественное, нетленное, дарующее свободу во Христе и зовущее в жизнь вечную…Церковь, это не только «Таинственное, Внеземное и Мистическое», но также и вполне земное сообщество людей, живущих по Законам, данным им Богом. Их задача — становится лучше самим, помогать в этом другим и преображать мир в соответствии с замыслом Творца. Был такой философ, Владимир Соловьев, так вот он очень точно это выразил: «Суть истинного христианства есть перерождение человека и мира в духе Христа.» Государство и Церковь вполне могут сосуществовать и даже быть друг другу полезны. В идеале это взаимодействие описано в византийской «Эпонагоге»: «Мирская власть и священство относятся между собой как тело и душа, необходимы для государственного устройства точно так же, как тело и душа в живом человеке» … Но — увы! — люди все больше уклоняются в обустройство дел мирских: «телевизор-застолье-сон-секс» и хотят от государства лишь наличия огромной дубины, защищающей их покой от соседей. Государство это устраивает. Церковь — нет. Как я уже не раз повторял: «Тело хороший слуга, но очень плохой господин». И «тело-государство» слишком часто хочет подчинить «душу» своим желаниям и страстям… Государство тоже пытается воздействовать на духовную сферу людей, изобретая «идеологии» и «философии», но все познается в сравнении, и то, что дал людям Сам Творец, куда ярче изобретенного слабым человеческим разумом. Но государства, истории не помнят и раз за разом изобретают все новые «общечеловеческие ценности». И каждое государство считает себя лучше других… хм… говорят, что еще рабы Рима гордились тем, что они живут лучше рабов из соседних стран… Иногда и в Церкви находятся те, кто пытается лепить ее по образу и подобию государства — с материальными ценностями, строго распределенной властью, желанием, чтобы священники шли «в ногу» и не вздумали «разномыслить в строю», открывая рот только на славословии… В «Концепции русской православной церкви» сказано: «Церковь сохраняет лояльность государству, но выше требований лояльности стоит Божественная Заповедь… Если же власть призовет… к отступлению от Христа и Его Церкви, а так же к греховным, душевредным деяниям, Церковь должна отказать государству в повиновении…» Сказано очень правильно. Да вот только как быть, если по вполне понятным причинам, ни один тиран или негодяй не кричал еще: «Я веду вас ко злу! Все за мной!» Все кричали что ведут в светлое будущее, что все ради людей… А «перегибы на местах» совершают отдельные люди, не имеющие к государству никакого отношения. Так государство всегда официально открещивалось от своих разведчиков, награждая их втайне… Как грустно шутил Леонид Филатов: «чтоб худого про царя не болтал народ зазря, действуй строго по закону… то есть — действуй втихаря!» … И вот здесь церковь, как правило — увы! — молчит… Редчайший случай, когда против продавшихся полякам кремлевских бояр восстал Патриарх Гермоген… Что делать, священники тоже люди… Еще Иоанн Златоуст вздыхал: «Я вижу большое различие между тогдашними пастырями и современными. Те совершенствовались в книгах и учении, а эти изощряются в нарядах и украшениях…» Да, не случайно Христос пришел на землю во времена правления жестокого, властолюбивого Ирода и расцвета «фарисейства» — случайностей у Бога не бывает… Годы идут, столетия летят, но как тонко подмечено: «Иов все тот же, Бог все тот же и дьявол все тот же…» Мы все время стараемся оправдаться тем, что «мир горний» и «мир вокруг нас» — разные и несовместимые вещи. Но это все — создание Творца, просто мир вокруг себя мы сами же изрядно запакостили, а вот приводить в первоначальную чистоту упорно не хотим. Невозможно? Возможно! «Спасись сам и тысячи вокруг тебя спасутся» Изменись — и мир вокруг тебя измениться… Теперь вы понимаете еще одно назначение монастыря — «отблеск града небесного»? Христиане уходят в монастыри, чтобы и здесь, еще на земле, воплотить свой Идеал о человеке и мире вокруг него. Монах — не эгоист, он не только о своей шкуре печется, спасаясь, когда вокруг гибнут люди. Христиане хотят сделать мир прекрасным, а не только «сильным и чтоб все по закону». Монастыри тоже можно назвать и «страной» и даже «государством» … Но какое там правление? Там правит Бог…Монахи — идеалисты. Церковь и не должна посягать на земную власть, увлекаясь «клерикализмом», для управления транспортом или полицией нужны всего лишь хорошие специалисты. У нее другая задача: созидание Человека. Но государство и Церковь, как правило, видят этого человека по разному. Государству нужен человек в его «понимании и нужде», Церковь видит человека иначе… Как-то еще Александр Блок сказал: «В будущем я вижу две России: Россию-Америку и Россию Православную». Это все вопрос приоритетов… Кто-то копит богатства здесь, на земле, кто-то копит в себе Бога, готовясь к жизни иной…

Фигурка странника, полируемая его ловкими пальцами, утрачивала матовость, становясь все прозрачнее, блестя на ярком солнце…

— У государства и у Церкви, если они не едины в своих стремлениях, тут же кардинально расходятся взгляды на человека, — продолжал настоятель. — Самый населённый город ведь может при этом быть и настоящей бездушной пустыней. Там будут ходить люди… бизнесмены, писатели, врачи, актеры… Но что это будут за люди? Садом и Гоморра тоже были весьма «прогрессивными» городами, и там тоже были чиновники, плотники и бизнесмены… Пустыня это не просто «песок и обитель демонов», пустыня это еще и отсутствие молитв. Церковь без проповеди, без созидания Человека — всего лишь «бюро ритуальных услуг» … И вот именно такой его иногда хочет видеть государство, чтобы не мешала, чтобы молчала, чтобы согласно кивала на все, своим авторитетом покрывая все делишки властьпридержащих… Иван Бунин как-то сказал: «Русский человек — как дерево, из него и икону и дубину можно сделать. Все зависит от того, кто это дерево будет обрабатывать: Сергий Радонежский или Емельян Пугачев». И так как государственная машина и Церковь борются за души людей по разному, в зависимости от своего видения человека, то и отношения у государства и Церкви, как правило… в лучшем случае — «независимые». Когда подрастете, я дам вам почитать труд Алексия Первого: «Господствующие в современном нравственно-правовом сознании понятия перед судом Митрополита Филарета (Дроздова)» — интереснейшая пища для размышлений как раз в этом направлении… Государство старается быть «толерантным», а Церковь не может быть, не имеет права быть толерантной ко греху. Государство обязано расширять свои сферы влияния, используя для этого всевозможные методы, а Церковь действует только убеждением. Государству нужна торговля выгодная, а Церкви — честная. Государство — карает, церковь пытается перевоспитывать, прощая заблудших… Да за что ни возьмись- разные методы, стремления, сама суть… Но у Церкви — Истина, и государство это понимает. Никакие идеологии не могут сравнится с заповеданным Самим Творцом… И государство раз за разом пытается как-то решить этот болезненный для него вопрос с Церковью. Иногда подкупая, иногда запугивая, иногда попросту уничтожая… Но себе во вред, государство никак не хочет попытаться жить по формуле: «государство-тело, Церковь — душа» … Почему? А как же тогда коррупция? А как же тогда вседозволенность? Леность? Разврат? И самое сладкое — тщеславие: «Как это слушать мудрые заповеди, когда я и только я руковожу городом-областью-страной?! Что это за «государство в государстве», живущее по своим законам? Сейчас я их…» Вот так и живем…

Настоятель поставил на скамейку рядом с собой прозрачную как вода, фигурку странника…

— У государственного управления много правды, — сказал он. — Но замечательно сказал князь Шаховский, один из образованнейших людей своего времени, ушедший монахом на Афон и впоследствии ставший священником: «Я заскучал в своих правдах и захотел истины» … Разумеется, я все упростил до неприличия, но в целом все просто: Церковь-душа, государство — тело, и если тело берет под контроль своих страстей душу — жди беды…

 

^ Фактотум, или зарисовки как информация к размышлению-3.

…Дорога была долгая, пыльная и безводная. Иосиф, щурясь от палящего солнца, шел, ведя в поводу белую ослицу, на которой сидела Мария, пытаясь укрыть от обжигающих лучей и ветра Младенца.

Не так, нет, не так представлял себе Иосиф приход Мессии. История иудейского народа всегда была полна горечи. Люди, услышав название «избранный народ» обычно представляют себе избалованных благополучием «любимчиков», но Творец вел евреев через многие испытания, словно проводя тщательнейший отбор и показывая другим народам на их примере причины и следствия их поступков. Не каждый выдержит такую «избранность». Войны, рабство, Исход, вновь войны и рабство… Но пророки давно предсказали рождения Утешителя. Мудрецы не знали кем именно Он будет: царем или пастухом, священником или простым рыбаком, но на протяжении веков эти пророчества множились, дополняя друг друга. Доподлинно известно было лишь то, что Мессия обязательно придет, поведя народы за собой к Богу и свободе и мир изменится. Он мог быть одарен властью раздвигать моря, подобно Моисею или обладать мудростью Соломона, или храбростью и удачей Давида, но несомненно было то, что придет он от Бога, став Помазанником Творца, Утешителем и Спасителем… Как же ждали Его прихода и как надеялись на Него!.. И вот Он пришел. Пришел, именно тогда, когда нужен был больше всего. Израиль, попавший под власть могущественной Римской империей, управлялся человеком, в безумии своем жестоким, властолюбивым и беззаконным. Приняв власть из рук римлян и окропив дорогу к трону кровью, Ирод прекрасно понимал, что не пользуется в народе любовью, и потому строил свою вертикаль власти сурово и беспощадно. Конкурентов у него не было — даже малейшее подозрение на заговор он выжигал беспощадно… А «подозрений» у него было немало… Священники Храма вынуждены были проявлять к нему лояльность: смена власти внесла бы в страну немало тревожного, а может быть даже бедственного. К тому же это было попросту опасно: Ирод уже казнил 45 членов Синедриона… Да, рабство это плохо, но ведь как-то жили, как-то приспосабливались… А ведь может быть еще хуже… Да и кто, если не Ирод? Альтернативы просто не осталось. Да, он удерживает власть для себя, но ведь поневоле вынужден делать и что-то для народа: кормить, защищать. Работает сам, не доверяя власть никому, даже настоящих помощников нет, а потому работает тяжело, как последний раб на римских галерах… Вот если придет Мессия, докажет, что это — Он, тогда — да, тогда можно будет и припасть к Его ногам… Наверное… Ведь если для этого придется сражаться, проходить через голод и бедствия, тогда… Ну, честно говоря — лучше не надо… Страна и так намучалась…

Тогда Иосиф еще не знал, что встревоженный появлением волхвов, спрашивающих в Иерусалиме, где родился Царь Иудейский, свидетельством пастухов, Симеона и Анны о Его приходе, Ирод твердо решил избавиться от Младенца любой ценой… Кровь его не пугала: он и так вырезал всех возможных претендентов на престол целыми родами (позже историк Иосиф Флавий назовет его «самым жестоким тираном, который когда-либо находился у власти»). Он казнил даже свою жену и трех из своих сыновей лишь по одному подозрению в заговоре… А Мессия… Жили без Мессии веками и еще проживем, а новой смуты нам в стране не надо — наелись уже… Пусть лучше пострадает один, чем весь народ… Обманутый волхвами, разгадавшими его планы и злой оттого, что не может узнать даже земное имя Помазанника, он отправил в Вифлеем своих слуг, приказав им вырезать всех младенцев мужского пола, надеясь, что среди убитых будет и «претендующий на трон»… Вскоре он вознамерится уничтожить и всю знать Иерусалима. Чувствуя приближение смерти, он соберет их всех, заперев на Ипподроме, и прикажет своей сестре убить их в час своей кончины. Плач родственников над убитыми, по его замыслу, должен был быть истолкован как скорбь о нем самом — Ироде Великом, царе Израиля… Но сестра, не подверженная его порокам, ослушается, освободив пленников сразу после его смерти, и этот день станет днем радости и ликования…

Всего этого, разумеется, Иосиф не знал. Предупрежденный Ангелом, он уводил Святое Семейство от грозящей им опасности…

Поначалу Иосиф планировал остаться в небольшом городе Бубастис, где жили его дальние родственники (со времен порабощения Израиля, в Египте жило очень много евреев, по разным причинам не торопившихся вернуться в Землю Обетованную), но чем ближе подходили они к городу, тем больше и больше встречали на дороге встревоженных людей, стремящихся прочь. Очень хотелось отдохнуть в городской прохладе, выпить холодной воды и, наконец, начать думать, как обустроиться на новом месте, но впереди явно творилось что-то неладное…

— Мир вам, уважаемый, — окликнул он наконец одного из попавшихся навстречу людей — по одежде иудея. — Не подскажите, что происходит. Я иду навестить родственников, но исход людей из города меня тревожит, а со мной женщина и Младенец.

— Мир и вам, почтенный, — ответил путник. — Вы правильно делаете, что опасаетесь — в городе неспокойно. Я сам отправил семью, ожидая до последнего, что беда минет, но там происходит странное и у меня больше нет уверенности в том, что этот город безопасен…

— Что же вас так встревожило? Эпидемия? Беспорядки?

— Хуже, — вздохнул путник. — Вам, наверное известно, что этот город был когда-то центром древней веры египтян, — он опасливо оглянулся и, склонившись к уху Иосифа, добавил: — Языческой демоницы: «богини»-кошки Басты, или Бастет… Египтяне изображали ее женщиной с кошачьей головой, покровительствующей домашнему очагу, музыке и танцам… Правда, если ее разозлить, она тут же превращалась в свою вторую ипостась — Сахмет, которую изображали с головой львицы… Говорят, что даже их «боги» не могли устоять в схватке против этой разъярённой «хранительницей очага» и «танцовщицей»… Не стану принижать их чувство юмора: египтяне хорошо понимали женщин… Впрочем, они еще не видели мою Сарочку…

— И что же случилось сейчас?

— Начали рушиться все ее идолы в городе, — сказал путник. — Как Басты… Так и Сахмет… Землетрясения нет, а статую разбиваются на мелкие осколки, словно кто-то лупит по ним молотом… Три дня уже твориться это непонятное, все возрастая и возрастая, словно к городу приближается что-то… или кто-то… Мы-то с вами служим Истинному Богу, но все же советую вам, собрат, держаться от этого места подальше. Вы помните, что случилось, когда Ангелы Господни решили посетить Содом и Гоморру… Я как-то не хочу присутствовать при этом… Вы же помните, как печально там все закончилось… А что-то приближается… Несомненно приближается!

Простившись, он поспешил прочь, а Иосиф виновато посмотрел на уставшее лицо Марии:

— Прости, — сказал он. — Я знаю, как ты устала… Но придется продолжить путь… Кажется я догадываюсь кто приближается к этому городу… Нам туда нельзя, это будет слишком очевидно и опасно для вас… Видишь, как все обернулось… Жестокосердые правители… Разбойники… Нечестивые священнослужители Жрецы языческих культов… Люди, увлеченные пороком… Сколько же тех, кому опасен приход в мир Спасителя… А я-то, старый простак, представлял Его приход в мир совсем иначе… Прости, но придется потерпеть еще… выдержишь? Ну вот и славно… Тогда — в путь!..

 

^ Александро-Свирский монастырь, май 1719 г.

— Спать не могу, батюшка: испереживалась вся… Уже и кусок в горло не лезет. Боюсь: не ровен час помру от волнений жутких…

Елизавета Карловна и впрямь выглядела неважно: лицо осунулось, под глазами черные синяки, речь и движения ускоренные, лихорадочные. Была она дочерью немецкого рудознатца, принятого на службу государем Петром Алексеевичем, и немало преуспевшего не только на профессиональном поприще, но и в деле торговом. Отец ее, Карл Семенович, числился в Бир-коллегии на хорошем счету, и потому был отряжен в карельские земли, считавшиеся тогда весьма перспективными в рудном деле. Немец был умен, пронырлив, и, пользуясь близостью к царю. Сумел сколотить себе немалое состояние. Государству требовалось железо, много железа и вокруг Олонца, как грибы, выросли железоделательные заводы. Фрегаты Балтийского флота строили на Олонецкой верфи, в окрестностях города, и заводы, по приказу Петра Первого, вооружали их пушками и ядрами. По началу дело шло хорошо и семейство рудознатцев процветало. Но потом государь затеял строительство новой столицы и эта «эпохальная стройка потребовала привлечения огромных денежных и людских резервов. Практически все здоровое мужское население губернии было мобилизовано для этого проекта, вывезено на новую стройку и там исчезло надолго… а многие и навсегда…В и без того не густо заселенных районах Карелии царило запустение. Пытавшиеся уклониться от работ наказывались жесточайше. Деревни и города пустели, а вот требования к заводам только возрастали и возрастали — царю требовалось все больше и больше железа для строительства. Москву царь не любил и хотел похвалиться перед соседними странами возведением города нового, «европейского», ради чего не жалел ни себя, ни казны, ни тем более людишек.

Так что поводы для беспокойства у Елизаветы Карловны были нешуточные. Привыкшая жить в достатке и уважении, она с ужасом представляла себе возможные перемены. Тем более, что слухи до Олонца долетали пугающие: царь только что увлекся созданием первого русского «курорта» на месте обнаружения в Карелии источника целебной воды, приказал строить там деревянный дворец (селение там и было названо им — «Дворцы», а целебные воды, богатые железом, получили название по имени бога войны Марса — «Марциальные»), и на днях собирался прибыть туда самолично. Зная крутой норов царя, местная знать, изнеженная вдали от столичных водоворотов, уже не знала какому святому пудовые свечи ставить, вполне обоснованно предвидя крупные перемены, сопровождавшиеся пыточными камерами, рваными ноздрями и ссылками в Сибирь. После гибели под пытками сына Петра, царевича Алексея, обвиненного отцом в заговоре, у и без того вспыльчивого и подверженного приступам ярости царя, окончательно отказали тормоза. Получивший в детстве, во время стрелецких восстаний тяжелую психологическую травму (его запредельная жестокость и нервно дергающееся лицо — следствие именно тех событий), царь был нетерпим к любому инакомыслию, а на любое подозрение в измене он обрушивал такую лавину карательных санкций, что поговорка: «близ царя — близ смерти» стала в те годы правилом жизни. Только что основанная им по делу царевича Алексея «Тайная канцелярия» работала денно и нощно, выискивая все новых и новых подозреваемых. А «подозреваемых» было много. Царь ломал весь старый уклад страны, проводя реформы грандиозные. Были в них и положительные стороны, но большинство для народа было не просто вредно — смертельно опасно. Царь последовательно и энергично уничтожал все русское, «реформируя» страну по примеру обожаемой им Голландии. И более всего Петр мечтал если уж не уничтожить, то кардинально изменить Православие. Воспитанный в «Немецкой слободе», посреди бежавших из своих стран еретиков всех мастей, лютеран, кальвинистов и вовсе атеистов, он еще с юности начал сбор «единомышленников» на основе «Всешутейшего, Всепьянейшего и Сумасброднейшего Собора». Существовало это «детище Петра» целых тридцать лет (с 1690 по 1720 гг), прославившись на всю Русь повальным пьянством, свальным грехом и пародированием обрядов Православной и Католической Церкви. Идею «Собора» подал Петру Франц Лефорт, заметив неприязнь юного правителя к религии. И всю свою ненависть, все свои комплексы, царь от души вкладывал в пародии на христианскую жизнь. Случалось «заигрывался» и дело доходило до смертоубийства (надуют человека кузнечными мехами через задний проход, словно лягушку — посмотреть- что будет? А он возьми и помри… Но что делать? Бывает…). Уже тогда, с юных лет, закрепилось за царем в народе прозвание «Антихриста». Царь это знал, и платил взаимностью за «народную любовь», воплощая в жизнь желание практически всех тиранов: изменить народ, «стерев» прежний и создав «новый», покорный, полезный для государства… Разумеется подобное «видение» жизни страны было по душе далеко не всем, но недовольных повсеместно выявляли, обвиняли в государственной измене, пытали, рвали языки, били кнутом, казнили, или тысячами высылали в Сибирь. Царевич Алексей был для многих надеждой на прекращение еретической вакханалии, но попытка сделать на него ставку была предотвращена решительно и жестоко. В авторитете Церкви Петр Первый видел угрозу для своего абсолютного единовластия. Только «вертикаль власти» с девизом «Так как хочу я», была для него единственной возможной формой правления. Патриарх был для него даже опасен, как «второй государь, самодержцу равный или больший», и способный стать «вторым Гермогеном» в его желании сделать из России «новую Голландию». Заменив Патриаршество покорным и полусветским Синодом, он принялся последовательно и жестко преобразовывать духовенство в одно из «сословий» государства, лишая ее влияния в обществе и искажая саму суть, превращая Церковь в нечто среднее между «бюро ритуальных услуг» и «общеобразовательными учреждениями». Сократив количество «белого духовенства» (и максимально затруднив в него доступ «свежих сил»), Петр обязал священников славословить ВСЕ его начинания и реформы, расхваливая их на каждой проповеди и убеждая всех в их полезности для страны. Таинство исповеди — одного из величайших чудес религиозной жизни — он исказил с бесовским размахом и изощренность. Под страхом смертной казни священники были обязаны доносить даже о помыслах прихожан, если эти помыслы касались Петра и его реформ. Словно государев фискал, священник теперь обязан был следить за старообрядцами и даже сбором налогов, превращая духовную миссию в полицейское расследование. Сама деятельность духовенства, как молчаливого свидетеля человеческого раскаяния и преображения, была превращена в совершенно противоположное действо: доносительство и наказание. Отношения с паствой таким образом были подорваны сразу и в доверии и во влиянии на долгие десятилетия. Противящихся этому священников, помнящих свой долг перед Богом, уничтожали быстро и безжалостно (не зря, ох не зря большевики и коммунисты так превозносили Петра Первого, буквально создав в России его культ в книгах и на экранах, справедливо именуя «первым революционером»). Духовенство, как и планировал царь, частично было уничтожено, частично поклонилось воле самодура, постепенно превращаясь в одно из сословий государства, замыкаясь само в себе, все больше отстраняясь от общества и превращаясь в послушное орудие политики Петра. Но более всего Петр ненавидел монастыри — эти оплоты духовной жизни России. Запретил открытие новых, сократил количество действующих, откровенно называя монахов бездельниками и тунеядцами (а ему так нужны были рабочие руки для все новых и новых «строек века»), мечтал превратить монастыри из очагов духовности в фабрики, училища, дома призрения и госпитали. Он вообще видел Церковь лишь как инструмент воспитания человека-государством. В этой демонической реформации, верным сподвижником ему был первый вице-президент Синода (и, практически его руководитель), епископ Феофан (Прокопович). Перешедший сперва к униатам на Украине, а затем с головой бросившийся в объятия иезуитов Рима, шустрый малый был замечен самим Папой Римским, отметившего дарования перспективного «проповедника» … И тут мы вынуждены оставить широчайшее поле для догадок и предположений, ибо фактов (что вполне естественно для подобной ситуации) не сохранилось. Известно лишь что Прокопович почему-то решил вернуться в Россию, перешел в Православие, умело приблизился к Петру (составил столь хвалебную проповедь по поводу победы в Полтавской битве, что тщеславный Петр приказал перевести ее на латинский язык), и был привлечен царем к реформированию в православной церкви. Прокопович не только оправдывал от имени Церкви любые действия Петра (даже на убийство им сына издал манифест «Правда воли монаршей»), но и сам деятельно и умело вносил в церковную жизнь все новую и новую заразу. Умница Георгий Флоровский недаром называл его человеком жутчайшим. Можно долго спорить на тему «была ли при Петре Первом в России инквизиция?» и «были ли положительные стороны в его реформах», но то, что русская Церковь при Петре Романове получила рану не менее (а может быть и более) опасную, чем при большевиках — бесспорно! Реформа большевиков, связанная с «обновленчеством» угасла довольно быстро, а от «реформ» Петра и их последствий мы не можем прийти в себя до сих пор… Этот парень не мелочился, и ни Бога не людей не боялся… Он и впрямь «над самой бездной… Россию поднял на дыбы» … Только немного в другом смысле, нежели вкладывал Александр Сергеевич… И было бы это зло «со стороны», от иноземцев — все было бы проще и понятнее. А что делать, если непотребное творит никто-нибудь, а царь… Попробуй, скажи супротив: враг государства, царя, народа, а коль царь «помазанник», то и… вовсе далеко зайти можно… Ситуация… Так что правы, мудрые китайцы, самым страшным проклятием считая «пожелание»: «чтоб ты жил в эпоху перемен» … А на Руси вовсю шли «перемены», и не было видно их конца…

Так что надо признать — у Елизаветы Карловны были все основания для тревог. Вот только «тревожилась» она несколько странно…

— Мы же всегда были верноподданейшими слугами надеже нашему, Петру Алексеевичу, — заламывала она руки. — Все мысли, все молитвы, только о нем, только о нем! Я всегда говорила: «Петр-это вся Россия! Нет Петра — нет России! Кто если не Петр?!» Молилась за него денно и нощно! Как приказано им — кофей каждое утро пью… Платьев англицких заказала…А вдруг как враги ему недоброе про нас наплетут? Людишки-то вокруг: тьфу! Мерзость! У меня же сынок… Хозяйство… Только благосостояние обрели, на ноги подниматься стали…

Было ей немногим за сорок, и в целом она была неплохой женщиной. Вот только страх перед возможными переменами превращал ее в обезумевшее животное, готовое на все лишь бы выжить, не растратить нажитое, не лишиться с таким трудом приобретенных сундуков-ларцов-шкатулок…Лишь бы не было перемен — вот единственная молитва, которая читалась в ее глазах. Она разрывалась между желанием выказать свою верноподданеческую любовь государю и тайным, (но таким страстным!) желанием, чтоб он не приезжал. Лишь бы не трогали, лишь бы дожить средь сундучков, как мышка, все что угодно, только перемены — совсем недалеко от печально знаменитого: «Уйди, Ты нам мешаешь» …

— Так что же делать, батюшка?! — изнывала Елизавета Карловна. — Вразумите! Подскажите… Извелась вся… Страшно…

Серафим долго молчал, понимая всю ненужность своих слов, но просительница ждала и он все же ответил:

— Не о том печёшься, матушка. Не заботься о дне завтрашнем. Заботься о душе. Не держись за то что тленно, и исчезнет без следа. Стремись к тому что непроходяще. Там нет ни страхов, ни суеты. Чего ты сейчас боишься? За свою жизнь? Нет. За скарб? Посмотри на меня: у меня его вовсе нет. Я стар, болен, а как хорошо на душе…

— Скажите тоже, — фыркнула Карловна. — Вы — старец, вы иную жизнь ведете. А я — земная, грешная. Я ж ничего плохого не делала. У меня, почитай, и грехов-то вовсе нет, так за что мне это наказание? А вдруг государь на что разгневается? Да если б он только знал, как я его люблю, наше солнышко!

— Грехов нет? — вздохнул старец. — Счастливая ты… У меня их — как песка морского… Но и у меня страх есть…

— Какой же?

— За людей боюсь… За тебя, например… Ты за себя боишься, и я за тебя боюсь… Только страхи те у нас с тобой разные…

— За меня?! Схватилась за сердце Карловна. — Ты что-то в будущем зришь, отче?! Беду какую?! Скажи, не томи! Может, бежать надо? Или в ноги государю падать?

— Опять ты не о том, матушка… Вот ты говоришь, что я какую-то «особую» жизнь веду… Я такой же человек, как и ты. Просто иду по дороге к Богу… Очень дойти хочу. Грехи вниз тянут, а я все ползу… Тяжело… Так всем тяжело… Но на этой дороге — сложнейшей! — все же легче, чем на других. Почему? Да потому что Сам Господь идущим к Нему помогает… А другие дороги проще, но помощи там нет… Кто поможет? Рухлядь накопленная? Так ее саму тащить надо…

— Что-то я тебя не пойму, отче…

— Ты кого больше любишь: Бога или государя? — прямо спросил Серафим.

— Вы… как такое спрашивать можете?! — аж побледнела Карловна. — Да я их… одинаково люблю! Я вас про иное спрашиваю: что мне делать-то?!

— На Бога уповай, — твердо сказал Серафим. — В шторм прежде всего тонут те, кто за свое барахло держится, спасти пытаясь. Не огорчай меня, родная: не хватайся за то, что душу твою погубит… Иначе сделаешь неправильным выбор…

— А как же царь? — слабо спросила Елизавета Карловна.

— А что царь? Приедет-уедет… Кесарю, как известно — кесарево… Когда Бог стал человеком и по земле ходил, тоже царь был. И Синедрион…

— Кто? — не поняла Елизавета Карловна.

— Ну, Синод, если по-нашему… И Спаситель законов местных не нарушал, а Его вся равно убить хотели. Потому что боялись, что нарушит Он традиционно сложившийся уклад, маленький мирок, в котором так тепло и уютно… А он говорил, что этим миром все не заканчивается, а только начинается…И тем был опасен для желающих быть князьками мира сего и даже для тех, кто копит здесь, на земле, надеясь этим обустроить свою жизнь сейчас… и не думая о том, что будет после…

— Вы не хотите отвечать мне, — с упреком посмотрела на него Карловна.

— Я и отвечаю тебе: «Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше». Что тебе ценней, то ты и выберешь. К чему стремишься, то и достигнешь. Ведь все так просто. Ты только поверить в это не хочешь…Послушай старика: не заботься ты ни о приезде царя, ни о скопленном тобой… Заботься о душе. Тогда и греха не сотворишь. Иначе утащат тебя твои заботы на самое дно…

Елизавета Карловна молча поднялась и пошла прочь. Отойдя шагов на десять, обернулась, окинула старца странным, долгим взглядом, покачала головой, словно недоумевая и пошла дальше, уже не оглядываясь.

Серафим тяжело вздохнул и взмахом руки позвал ожидавшего поодаль келейника.

— Ванечка, скажи, что принимать сегодня никого не буду… Устал… Да и плохой из меня, видать, советчик…

— Да что вы такое говорите, отче?! — взвился паренек. — Да любого спроси…

— Зачем мне «любой»? Кто ж больше про меня знает чем я сам? Только Бог… Люди не за тем ко мне идут, Ванечка… Все чудес ищут… или оправдания грехам…А мы все всегда одно и то же им твердим: любите Бога и друг друга… Читайте Писание — там ответы на все вопросы… Люди не понимают, думают, что это слишком просто… А я не умею им объяснить, что то, что они хотят — глупость. И даже беды их, в большинстве своем им же на пользу… А желаемое может погубить… Они видят только свою проблему, а надо видеть весь мир, и тогда поймешь к добру это или к худу…

— Для этого надо научится видеть мир, — улыбнулся паренек. — Вы — видите… Потому к вам и идут…Сами рассказывали: Спаситель всем проповедовал, а сколько за Ним пошли? А сколько с ним остались? И про зерна рассказывали… Вы главное сейте… Кому дано: услышат…

— Ну вот, — улыбнулся ему Серафим в ответ. — Теперь уже ты меня учишь и утешаешь…

— Простите, отче…

Старец с трудом поднялся, погладил келейника по плечу:

— Все хорошо, Ванечка… Хороший из тебя монах получится… Рассудительный…Вот что, сынок, я сейчас пойду в келью, а ты принеси мне перо и чернильницу. Возьми у отца Арсения, скажи, что для меня. Только осторожнее неси, чтобы никто не заметил… как с делами управишься, будет у меня к тебе одно поручение…

Посмотрел вслед убегающему пареньку и покачал головой:

— И правда: кому дано, тот услышит…

…Родился Серафим в небольшом селе Псковской губернии, в семье пономаря. Характером парнишка был бойкий, умом — любознательный. Родителей рано призвал к себе Господь и мальчика взял к себе дальний родственник — священник небольшой церквушки. Жил тот священник крайне скудно, едва сводя концы с концами, но имел доставшуюся ему в наследство небольшую библиотеку — сокровище по тем временам великое! — продавать которую отказывался, даже невзирая на полуголодный быт. Он-то и приучил мальчика к чтению, сумев пробудить в нем фантазию и любовь к мудрости. А когда подошел срок, благословил решившего посвятить себя жизни иной отрока на уход в монастырь, напутствовав словами простыми: «Молись за этот мир!». Путь в монашество у будущего старца был долгим. Наставником его был монах опытный, проницательный, прошедший выучку в Афонском монастыре и убежденный сторонник монашеских традиций исихазма. Заметив у своего ученика склонность к книжной мудрости, распахнул перед ним двери богатейшей библиотеки Свирского монастыря. А библиотека та была поистине удивительна. Каждый монастырь старался копить в своих стенах мудрые наставления и летописи, но такая богатая и известная обитель как Свирский монастырь, могла позволить себе приобретать рукописи редчайшие. Удивительным было и то, что помимо богословских книг здесь хранили древние трактаты на греческом, латинском, немецком языках. Здесь были книги из Греции, Египта, со святой горы Афон и даже дощечки с непонятными знаками, которые хранили отдельно, в надежде когда-нибудь перевести, ибо по преданию они принадлежали славянам, записавшим священные тексты еще задолго до составления Кириллом и Мефодием алфавита… Так же были трудолюбиво собраны летописи по истории Руси (особенно Серафим любил перечитывать удивительный «синопсис» и не так давно доставленную «Густынскую летопись») и огромное собрание «распевов» — рукописных духовных песнопений… Следуя за образованными святителями Григорием Богословом, Иоанном Златоустом и Василием Великим, изучал мудрость эллинскую, законность римскую и историю византийскую, истории древних государств, их религии и философию. Изучая — сравнивал, а сравнивая — анализировал, и все больше поражался величию и мудрости того мироустройства, которое принесло православие. Бог приходит к ищущем Его самыми необычными путями. К волхвам — звездочетам путеводной звездой (что было бы немыслимо для религии иудейской, запрещавшей астрономию), снизойдя к добрым стремлениям их сердец и ведя их на поклон к Царю Вечности легендарной «Вифлеемской звездой». К иудеям пришел Мессией (тем Чудом, которое до сих пор не в силах оценить и осознать все человечество: ведь ждали пророка, вождя, «нового Моисея», ведущего за собой к Богу, а пришел Сам Творец…) К ревностному хранителю иудаизма и неутомимому гонителю христиан — образованнейшему Савлу, ученику знаменитого Гамалиила — обратился лично, как когда-то призывал Моисея… «Стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мной», — это сказано для ищущих Бога. Через знания вера Серафима приобрела удивительные формы: «отдай сердце твое мне, и глаза твои да наблюдают пути Мои». Имея верную «точку отсчета» и «систему координат» он наблюдал теперь за удивительной судьбой этого мира, то откликающегося на зов Отца, то убегающего от Него. Читая Писание и труды великих подвижников, он словно ежедневно беседовал с лучшими умами человечества, Апостолами и Пророками… А такая «школа» «двоечников» не выпускает…Слава о мудром и проницательном книгочее, видящем причины происходящего и способном рассказать о грядущих последствиях, разносилась далеко за пределы губернии. К нему шли и крестьяне за советом в своих нехитрых бытовых проблемах, и ехали ученые мужи из других монастырей, посоветоваться по сложным вопросам, найденным в трудах и летописях, что-то скопировать из библиотеки, а что-то и исправить…Серафим не любил, когда его называли «старцем», помня о высоком смысле этого явления былых времен. «Как я могу что-то «ведать» или что-то «утверждать» от себя лично? — удивлялся он. — Мне таких высоких дарований Господь не вручал. Могу лишь сказать, что я читал или слышал. И это будет примером: «было некогда такое событие, и следствием явилось то-то и то-то… А выводы делайте сами. Ведь если иначе поступить, то иначе и будет…». И непрестанно молился, чтобы Господь очистил его разум, давая возможность понимать происходящее и помогать людям. И молился, чтобы Творец пощадил этот мир, идущий впотьмах, несмотря на данный ему свет. Об открытых глазах и сердцах людей… Молился, не переставая, как и заповедовал ему когда-то старый священник… «Предела человеческому совершенству нет, — с грустью говорил он своему послушнику. — Если б люди хотя бы шажок в этом направлении сделали — сколько бы удивительного они увидели… Как бы разительно изменился мир…» В это Иван верил безоговорочно. Постоянно находясь рядом с Серафимом, видел он такие странные и удивительные вещи, о которых и без запрета старца рассказывать никому бы не решился…

Вечером отец Серафим вручил послушнику запечатанный сургучом свиток, велев:

— Отвезешь в Кирилло-Белозерский монастырь. Найдешь отца Александра, передашь ему.

— Но как же, отче? — удивился Иван. — Покидать монастырь государем строго запрещено…

— Переоденешься в мирское. У настоятеля я на тебя благословение получил. Но знать об этом больше не должен никто. Избегай по дороге слуг государевых: им приказ дан всех нищих и странников изничтожать… Вот тебе немного денег — настоятель с благословением передал… Ступай не мешкая, сынок…Отче, я слышал, что сам государь к нам в обитель направляется… Вот бы хоть одним глазком увидеть: каков он?

— Исполняй поручение, — строго сказал Серафим. — Каков он — узнаешь вскоре. Ступай, Ванечка. Ангела-хранителя тебе в дорогу. Я буду молиться о тебе… Благослови тебя Господь…

…Дверь кельи распахнулась без стука, и, низко пригибаясь (он был очень высок), в тесное помещение протиснулся царь. Многочисленная свита осталась за порогом — в крохотную клетушку просто было больше не поместиться.

Серафим встал и низко поклонился царю.

— Здорово, отец! — государь был в приподнятом настроении и на Серафима смотрел благожелательно, хотя, как было общеизвестно, монахов и не любил. — Гостя примешь?

— Приму, — смиренно ответил монах. — С чем пожаловал, государь?

Царь бегло осмотрел скудную обстановку кельи, сел на грубо сколоченный лежак (при его росте стоять было неудобно — голова упиралась в потолок), поставил рядом свою знаменитую трость-дубинку и спросил:

— Слышал я о тебе много хорошего… Сказывают, ты знатный книжник… Языки знаешь, историей государств заморских интересуешься… Даже эллинскую философию и римские законы вниманием не обделяешь… Правда сие?

— Люди излишне добры ко мне, государь…

— Не скромничай, не скромничай! Мне такие люди по нраву… Сколько языков постиг?

— Где-то с дюжину… точно не считал…

— Вот видишь?! Причем сам постиг, по собственной воле! Никто с дубиной за спиной не стоял… А я своих дураков вот этой палкой в школы загоняю. Ленятся, бездельники! Мне же нужны помощники образованные, толковые… Кручусь, как белка в колесе, — царь утомленно вытянул длинные ноги в потертых ботфортах. — Даже нет: как раб на галере…Хочу видеть страну сильной! Сильнее прочих! А наши отсталые дикари все по прежнему жить норовят, каждый сам по себе… А не возбранно тебе древних философов читать? Ты же монах…

— Если в вере тверд, то ни «опасных» книг для души, ни для ума нет, — ответил старик. — Видишь: где польза, а где тайный вред затаился. Христианство по своей сути таково, что ему не след иных знаний и вероучений боятся. Знания ересям страшны и безбожию…Все великие мужи христианства высокое образование имели Сам Василий Великий не считал зазорным хвалить мудрую мысль, изреченную даже иноверцами: «Хвалю сказавшего это, хоть он и не наш». Умные люди есть везде… Но истина лишь во Христе…

— А как быть если эти «умные люди» христианство не любят? — прищурился царь.

— И такое бывает, — не удивился монах. — Был такой римский император, последний из языческих, Юлиан Второй, прозванный «Отступником». Образованнейший человек, весьма неглупый. Кстати, в Афинах обучался вместе с Григорием Богословом и Василием Великим. Имея знания о христианстве, он все же выбрал для себя поклонение языческим богам.

— Почему? — с неприкрытым любопытством спросил Петр.

— Видимо его душа так стремилась, — пожал плечами старик. — Точно сейчас сказать невозможно — для этого надо быть свидетелем тех дней…Сегодня же мы можем лишь строить догадки… Судьба ведь у него была совсем не из легких. Отец погиб во время бунта, рано умерла мать… Во время резни сам он спасся буквально чудом, и это навсегда оставило в его душе след… Жил юноша под постоянным надзором своего жестокого родственника, приверженца арианской ереси… Церковь тогда болела смутами, распрями, всяческими ересями… язычество жестоко преследовали, отбирая имущество и наказывая так, словно сами недавно не подвергались гонениям… Вероятно, юноша видел христиан своими гонителями, а жрецов-язычников — носителями свободы, просвещения и будущего страны…Божий промысел устроил так, что пошедшие не по той дорожке христиане образцом добродетели не были, и в результате, сами воспитали своего будущего гонителя. Он их «привел в чувство», вернув на правильный путь… Хотя и дорого это обошлось…

Петр на глазах мрачнел, сверля монаха подозрительным взглядом.

— И что было дальше? — спросил он.

— В результате череды интриг и даже случайностей, Юлиан получил власть и принялся восстанавливать языческие культы, стараясь изжить христианство. Издал приказ о веротерпимости, при этом отдавая предпочтение язычеству, а христианство старательно вытесняя из жизни государства. Запретил христианам учиться — по его мнению, христиане не могли посещать «языческие» школы, в которых преподавали древних философов и поэтов. (Ты меня спрашивал, государь, дозволительно ли монаху изучать книги иноземные, вот тебе и ответ: злейший враг христианства именно это им и запрещал… Значит?..). Запретил им обращаться в суды, издевательски советуя «подставлять другую щеку», то есть попросту оставил их вне закона… Запретил заниматься торговлей — «раз уж духовное ищите а не материальное» … Одним словом, издевался, уничтожая…Разумеется, верноподданейшие граждане, глядя на государя, следовали его примеру. В это время государство было окружено странами недружелюбными, и император призывал к «единению» против врагов. Инакомыслие приравнивалось к предательству и каралось. Юлиан был человек далеко неглупый и стремился сделать свою империю сильной и могущественной, а потому остался в истории с титулом «Великий». Вот только строил он свой дом не на том фундаменте, забывая о том, что все будет не так как он хочет, а так как хочет Бог… И сразу после его смерти христианство вновь стало государственной религией Рима. Христиане получили хороший урок смирения, пошедший им явно на пользу…

— Тогда скажи мне вот что… Церковь — разве это не государство в государстве? — прямо спросил царь.

— Нет, — уверенно ответил Серафим. — Спаситель, как ты помнишь, и от врага рода людского, искушавшего Его, власть над всем миром не принял, и на дознании говорил прямо: «Власть Моя не отсюда» … Зачем ему то… что и так Ему принадлежит всецело? Он создал, он и уничтожит… Он о другом печется: о человеческих душах… Но не принуждает: даровал людям такое великое право, как быть свободными, решать самим, без принуждения… А мы — Его последователи и ученики… Нам тоже эта власть не нужна…

— Да, вам нужен весь мир, — понимающе усмехнулся Петр. — Мы живем в просвещённом 17 веке, а ты все о… Ладно, спрошу иначе. О чем вы заботитесь прежде всего: о земном Отечестве или о небесном.

— Стремимся к Богу, — ответил Серафим. — Заботимся оправдать Его надежды на нас…

— А мне нужны те, кто живот свой за государство положит, или, хотя бы, сил щадить не будет в его благо!

— И где ты, государь, найдешь тогда работников и защитников лучше, чем христиане? — удивился Серафим. — Да, мечтаем прийти такими в Царствие небесное, но… становимся-то здесь! Еще Апостол Павел говорил, что тот, кто не заботится о близких, тот веры не имеет. А Отечество — это большая семья. Сказано: «Во Христе нет ни римлян, ни иудеев, ни мужчин, ни женщин, это — новая тварь» И это «новое творение» ох как иначе относится и к людям, и к Отечеству. Это «новое создание» бережет людей более отцов семейств, Отечество — более любого военачальника или старейшины общины. Они видят в людях — подобие Бога. Ни один труженик не сравниться с монахом, ибо инок работает не на барина и не на себя — для братьев! Вот это — Работник! И братьями друг друга называют не ради красного словца. На секунду посмотри на мир их глазами и ты все сам поймешь.

— Для государства монахи — бездельники! — отрезал царь.

— Если верить в Бога, то их молитвы стоят дороже всей казны, — твердо ответил монах. — Если не верить, то… Тогда достаточно того, что они не просто обучают людей, неся им просвещение, они еще и воспитывают людей быть человечными… Но Бог — есть, и молитвы доходят до Него… Нет в мире человека, который бы не хотел, чтоб за него молились. А монахи молятся за весь мир. И за Отечество. Молятся, чтоб оно было прекрасно и процветающее, чтоб люди в нем были добры и мудры… Найдешь ли ты где еще таких патриотов? У тебя другие люди. И что? Они клянутся в любви тебе и к Отечеству, и не воруют, не врут, не предают, не убивают и не злословят за спиной? Так кто больший друг Отчизне? Кто как не мы умеет подчинять свои интересы — высшим? Довольствоваться малым? Кто тверже нас в принципах и идеалах?

— Думаешь, что можете рай на земле возродить? — с жалостью посмотрел на него Петр.

— Нет, не думаю. Но если просто идти в этом направлении, то можно добиться удивительного. Просто мало кто пробовал.

— Ты — дурак, — сказал царь. — А я ведь к тебе с добром ехал… Полагал найти умного человека, в премудростях преуспевшего… А ты просто фантазер… Мои люди источники целебные открыли, я там лечебницу организовал, хотел и церковь устроить… новую, с пастырем добрым… полагал тебя просить… хотя и не только хорошее мне о тебе доносили… Вот, только на днях, жена одного рудных дел мастера, отписала мне… как же ее имя? Запамятовал…Верноподданейше доносит, что ты недружелюбно отзывался о моей персоне. Что расколу приверженность хранишь, их книги сберегая и читая, невзирая на приказы об уничтожении… Вместо того, чтобы хвалить государя, дела его прославляя, людей в сомнения вводишь… И ведь дело уже пахнет дыбой… Но я-то понимаю, что баба та — дура, а мой приезд ее так напужал, что она готова мать родную в тайную канцелярию упрятать, лишь бы самой туда не угодить… И я тот донос в печь бросил, сам, лично к тебе прибыл, просить приход на Марциальных водах принять, а ты меня эвон как встречаешь… Думаешь, я твоих намеков про Юлиана Отступника не пронимаю? Ты государя — в лицо! — охаивать пытаешься, а я терплю… Не гневи меня, монах! Последний раз спрашиваю: будешь мне помогать? Я ведь Россию хочу равной просвещённой Европе сделать. Разве плохое это дело?!

— Просвещенная Европа? — удивился Серафим. — Так там не свет ныне, а вся грязь мира собралась. Ереси буйным цветом цветут. Прости, государь, но она мне не пример. У меня другой Идеал есть, и от него отступиться не могу. Есть такое слово, латинянское — «коррупция», сиречь «растление», если по нашему… Латиняне его применяли как к растлителям юных тел, так и растлителям неокрепших душ… Такое рождается там, где люди воспитываются на материальных началах, где церковь и государство не выступают в связке: «душа и тело». Золото и власть там — основа выживания. Вот они и выживают: и вне государственного долга и все христианского…

— Смотрю на тебя и понять не могу: юродствуешь ты, безумствуешь или мое терпение испытываешь? — хмуро спросил царь. — Отказ твой я уже понял… Скажи мне другое… Только честно скажи, монах, не виляя… Чем я тебе так не люб?

— Я молюсь за тебя, государь…

— Это я понял… Но я тебе вопрос задал. Смелости хватит ответить?

— Твоя воля, — кротко ответил старец. — Так все просто, государь…. Ты строишь государство без Церкви, как тело без души… Этакий Голлем ветхозаветный, бездушный, и оттого пугающий… Греки называли тело без души — «кадавром» … Ты не видишь в Церкви живой веры, принимая ее лишь за инструмент… А эта вера — истинная… Сто лет назад Патриарх Гермоген насмерть встал против занесения поляками на Русь веры католической, двести лет назад митрополит Макарий стоял против веры жидовствующих, триста лет назад Сергий Радонежский благословлял рать нашу на противостояние татарам, мечтавшим обратить Русь в веру магометянскую… Так что могла Русь быть уже и «Европой», и Востоком, и Западом… Но ведь душа России в ее вере…Поэтому она не «запад», не «восток» и не «юг». Она — Россия. Была Россией и Россией останется…Уже очень много стран забыли о истинной Дороге к Богу… А мы храним память о ней…Ты говоришь — «монахи враги государства»? А может, только благодаря православию и существует эта страна? Да и весь мир? Ты хочешь создавать государство, а значит и человека, как на Западе? Не любишь Россию православную? Так какой же я тебе помощник?

Лицо царя уже давно исказилось страшным нервным тиком. Не выдержав, он вскочил, едва не ударившись головой о низкий потолок, схватил старого монаха за грудки, впиваясь налитыми кровью глазами в его спокойное лицо и заорал:

— Ты!.. Да что ты знаешь?! Я жизнь свою, все силы свои кладу, чтоб эту замшелую страну из ее болота вытащить! К свету ее, к знаниям тащу! Да кому она нужна, твоя бородатая, монастырская Россия?! Меня тыщу лет помнить будут и благодарить! А тебя… Кто ты такой?! Трутень! Праздны вы! Прячетесь по своим кельям, пока я державу к свету тащу! За спиной моей шушукаетесь, козни строите! Не выйдет! Быть России державой европейской! Всех передавлю, а державу иной сделаю!

Тяжело дыша, отшвырнул старика в угол, отворил дверь, кивнув перепуганным слугам:

— В оковы! В тайную канцелярию! На дыбу! Смутьян! Вот! Тать! Книги все, Синодом не утвержденные — изъять и сжечь! Расплели тут паутину… Я вас всех передавлю!

Ударом ноги распахнул двери во двор и вышел. Следом толпой повалили придворные.

Задержавшийся Александр Данилович Меньшиков с нескрываемой жалостью посмотрел на с трудом поднимающегося с пола монаха и вздохнул:

— Вот кто вас все время за язык тянет? Неужто не промолчать было? Сослался бы на немощь, раз помогать не хочешь…А еще лучше: поцеловал бы ручку у государя, принял бы пост дарованный и молись себе втихаря о чем хочешь… Все молимся… тайком… У тебя такой шанс был! Дорогу бы наверх себе проложил…

— Я по ней как раз сейчас иду, — тихо сказал Серафим.

— А-а, в этом смысле… Ну-ну… Знал же ведь о характере государя: зачем на рожон лез?

— В том-то и дело, светлейший… То, что внутри меня очень болеть стало оттого, что снаружи происходит… От молчания болеть стало…Ведь все всё понимают и молчат…Надо было как-то… решать — кто я и с кем я… Иногда нельзя молчать, светлейший… Пойдем, Александр Данилович… Куда идти-то надо?

Меньшиков внимательно посмотрел на монаха, и, прежде чем распахнуть дверь на улицу, тихо попросил:

— И за меня… И за меня, грешного, помолись, отче… Очень тебя прошу: помолись…

 

…Настоятель Кирилло-Белозерского монастыря, прочитав переданное послание, долго молчал, перебирая четки и о чем-то напряженно размышляя. Затем, словно решившись на что-то, кивнул:

— Хорошо… Придумаем что-нибудь. Пока послушником к старцу Георгию пойдешь, а там поглядим…

— Не гневайтесь, отец игумен! — испугался Иван. — Мне домой надо, в обитель, к отцу Серафиму…

— Отец Серафим благословил тебя остаться здесь, — сказал настоятель. — В этом его и просьба ко мне была… Хороший он монах был… Все что смогу — сделаю… Но ты о своем прошлом молчи, если сам жить хочешь и на меня беду накликать не желаешь… Потом поймешь, от чего он тебя спас… Все, иди, отрок, келарь тебя проводит… Ах да! Вот это Серафим просил тебе передать, — протянул он маленький кусочек пожелтевшей бумаги.

…На улице Иван развернул записку. Аккуратным, красивым почерком старца там было выведено: «Молись за этот мир» …

…Несколькими неделями позже, за «приверженность к расколу» и «непочтение к государю Петру Алексеевичу» отец Серафим был лишен сана, и после долгих пыток в подвалах Петропавловской крепости приговорен к смертной казни через колесование…

… Петр Алексеевич Романов, последний русский царь, принял от верноподданных титул Императора Российского в 1721 году. В 1724 году он короновал свою бывшую любовницу из прибалтийских крестьян Марту Скавронскую соправительницей, что позже позволило ей стать первой русской императрицей Екатериной Первой. А уже в летом 1725 года, после тяжелой и мучительной болезни, Петр Первый умер в возрасте 52 лет.

Взгляды историков на его личность и его реформы расходятся радикально — в зависимости от их политических и религиозных предпочтений. Кто-то считает его душевнобольным тираном, самолично пытавшем и рубившим головы, едва не разрушившим Россию неразумными и неестественными для нее «реформами» и не просто пытавшимся погубить, а что гораздо хуже — исказить православие, уничтожая саму душу России. Кто-то — героем, гением преобразований и великим реформатором. Одно бесспорно: Петр Романов был одним из самых ярких государственных деятелей, чьи реформы определили последующее развитие страны. Сама же его личность последнего русского царя и первого императора, вероятно, так и будет оцениваться каждым — индивидуально, в зависимости от его моральных устоев, взглядов, религиозности и даже степени «верноподданичества». Вопросы, задаваемые нам историей, как правило острые, болезненные… и все же — необходимые. Или мы будем учить историю, или она — нас… Кто мы? Куда идем и к чему стремимся? Какой видим страну и человека? Отвечать на эти вопросы все равно придется. И не только на словах…

 

^ Глава 4

Завет первостепенный для философа —
Не делать вид, что ищешь жизнь высокую,
Но быть на самом деле другом Господа.

Григорий Богослов. «De vita gua»

 

^ Александро-Свирский монастырь. 2003 г.

— …Для большинства людей «пост» это — «пресная и невкусная еда» …

Братья Игумновы смотрели, как отец Лукиан одевает передник и, засучив рукава, расставляет на столе многочисленные чашки-миски-доски-терки-ложки-лопатки…

— …Но это не так, — настроение у настоятеля было отменное и он решил преподать молодым друзьям урок «мастер-класса» по кулинарии. — Пост это куда большее. Это, скорее часть жизни. Время, выделяемое для того, чтобы внимательнее присмотреться к себе и своей жизни. Это время добрых дел и особой строгости к самому себе. Напоминание о том, что тело должно подчиняться душе, а не наоборот. Если человек лежит на диване, поглощая салатики и смотрит любимый сериал это не «пост» это — диета. Если сидит в карцере на воде и хлебе, это не «пост», а наказание. А вот если он хочет есть и может позволить себе на ужин молочного поросенка, фаршированного гречневой кашей, но покупает себе рыбы, а разницу в стоимости этих блюд отдает нуждающимся — это пост. Если в постную неделю он, всеми силами, воздерживается от своей обычной раздражительности, суетности, накопительства, учится быть лучше и добрее — это пост. Если молясь за близких, не думает ни о еде, ни о развлечениях, ни даже об усталости — это пост. Если борется с диктуемыми телом желаниями, даже «падая и вставая», преодолевая неудачи в борьбе со страстями, и тяжело, медленно, но все же старается подчинить телесное — духовному, то это — пост. Но почему-то упорно вспоминают лишь о еде. Да, человек должен есть! Но что такое — еда? Польза для нашего тела, и, как ни странно это звучит — польза и для нашей души. В семьях, где еще сохранились традиции, собираясь за столом, родственники говорят о чем-то, обсуждают, вспоминают, даже чему-то учатся. Влюбленные приглашают дам своего сердца в рестораны, именно за ужином пытаясь произвести впечатление на свою избранницу. Уставший человек стремиться на природу, стирая тяготы дней запахом кипящей на огне ухи… У монахов все еще глубже и значительнее. Трапеза монаха это продолжение богослужения, некое подобие «Тайной вечери» … Но оставим на короткий срок духовное значение трапезы и вернемся к самому банальному и приземленному — к обычным продуктам. Если хозяйка заботиться о семье, она готовит так, чтобы не просто насытить близких, а дать им здоровье. То же делает и послушник в монастырской трапезной. Монах, готовящий пищу для своих братьев, прежде всего думает о пользе для их душ и тел. Человеку не нужны лекарства — лекарством вполне может быть сама пища. Каждый продукт имеет какие-то лечебные свойства, и эти «лекарства» могут быть еще и вкусны. Вот возьмем обычный подорожник. Еще древне арабские и персидские врачи ценили его за удивительные качества. Сам по себе, как и большинство трав, он пресен, но если добавить его в салаты, или, смешав с яйцом и луком, начинить им пирожки, или с прочими травами заправить им суп… Или взять самую обычную крапиву…. Вы знаете, что по содержанию железа она превосходит даже хваленый шпинат? Что витамина С в ней больше, чем в лимоне, а содержанием каротина она не уступает моркови? Опустите молодую крапиву на пять минут в кипяток, мелко порубите, добавите соль, сметану и немного кислого щавеля и от такого салата вас будет не оттащить и за уши. А какой замечательный из нее получается сок!.. А взвар с медом и лимоном?! В древности крапиву добавляли в борщи и рассольники, в пироги и соусы… Все знают, что соль — вредна, но уже забыли, что наши предки прекрасно заменяли ее высушенным укропом, морской капустой и водорослями, превращая соленое в полезное… А как незаслуженно забыта удивительно полезная репа! Кстати, сегодня я угощу вас репой, фаршированной белыми грибами, присыпанной рубленной зеленью и слегка сбрызнутой топленным маслом — посмотрю, что вы скажете… А непередаваемое разнообразие пирогов и каш? Взваров и квасов?! Постная пища не вкусная?! А вы потушите, мелко нарезав, морковь, залейте ее перепелиными яйцами, и обжарьте в оливковом масле, поперчив и посолив — и вы навсегда откажитесь от этого заблуждения… Новомодные йогурты? О чем вы?! Разотрите свежую чернику с мякишем черного хлеба и медом, залейте сливками и сравните! Знаете почему все эти современные диеты и даже лечение травами и ароматами так мало дают эффекта? Да потому что не надо лечить одни только «почки» или «давление». Человек — это целая «система», и лечить надо всю дающую сбой систему. «Разовое лечение» не заменит собой образ жизни и питания, психологический настрой и режим… Кстати: вы когда-нибудь пробовали рыбу в «свекольном полене» с мятой и грецкими орехами, запеченную в фольге? Тогда сейчас я вам покажу, какой может быть «постная еда» … А селедку с горчичным соусом и сванским салатом?.. Пост — это забота о ближних. Настоящий повар это не только кулинар, но и химик, и технолог, и, прежде всего — лекарь! Монах должен успеть сделать в этом мире как можно больше хорошего, а для этого ему нужны силы, рассудительность, и… время. И повар дает ему все это. Послушание трапезника — одно из важнейших в монастыре. А вы, друзья мои, задумывались когда-нибудь о том, что жертвы Богу приносились всегда не золотом, а добрыми делами и… пищей? То животными, как Каин, то злаками, как Авель, то голубками, быками, ягнятами… Но после того как Бог стал человеком, показывая нам как надо жить, жертвы Богу стали жертвенностью собой. Своими талантами, силами, временем… Даже жизнью…Так вот- забота трапезника о братьях и называется: «молитва делом». Тема эта большая и крайне интересная…. Давайте же посвятим ей некоторое время…. Я буду готовить и рассказывать, а вы — слушать… И поверьте- вы не пожалеете…

 

^ Фактотум, или зарисовки как информация к размышлению-4.

Иосиф принял из рук Иисуса каменный кувшин, отпил холодной воды и вытер выступивший на висках пот:

— Славно поработали, — сказал он. — Три весла, кувшин из известняка, две клетки для птиц… Вроде бы все заказы выполнили…

— Ты говорил еще про чашу, — напомнил Иисус.

— Тот заказ отменили, — махнул рукой Иосиф. — Хаим купил каменную чашу. Но сделанного и так хватит нам с лихвой, а стяжательства закон не одобряет… У нас, хвала Господу, и так есть все необходимое…

Домик их был совсем небольшим: две комнаты, небольшое подвальное помещение, лавки, циновки, посуда, обтесанные для отдыха камни во дворе, врытая в землю емкость для воды… Все недорогое, но сделанное тщательно, добротно: все же это был дом очень умелого мастера… Впрочем, богаче домов в крохотном Назарете было немного, ведь и сам город насчитывал едва ли больше пятидесяти таких жилищ…

— А ты когда-нибудь преступал Закон? — спросил Иисус.

Иосиф вздохнул:

— Доводилось… Там очень много предписаний… Я же не великий праведник, равный героям былого. Обычный человек. А человек слаб, и со времен Адама и Евы подвержен страстям и искушениям… Но все же надо стараться держаться к Закону как можно ближе — в этом наш шанс… Творец не обещал спасти всех. Он дал нам возможность спастись. Даже не так… Стать теми, кого Он захочет спасти… Я человек слабый и потому держусь за Закон, как за посох…

Неожиданно он погрустнел, что-то вспоминая.

— Закон, — тихо, словно разговаривая сам с собой, продолжил он. — Вся жизнь по Закону… правила, предписания, запреты… Женился по Закону… Жил… Ел, спал, работал… Молился…

— Что такое? — спросил Иисус. — Что-то не так?

— Не знаю, как сказать, — задумался Иосиф. — Я не жалуюсь: я немыслимо благодарен за все, что мне дано. Не могу даже сказать, что это было тяжело или невыносимо… Терпимо…

— Но?..

— Была одна девушка… много-много лет назад… Но она была из другого рода, и по Закону мы не могли быть вместе… Наверное, это тоже правильно: ведь мы не можем знать то, что будет с нами завтра, чем кончаться наши желания и во что превратятся мечты… Но я ее любил… Эх, нет у меня уст Соломона или Давида, чтоб выразить все, что я тогда чувствовал… Да, я любил… Но вот что интересно… Я так и не узнал, любила ли она меня… Да и вообще… Ведь если вдуматься, меня никто никогда не любил… Уважали, ценили, но… это другое… Родителей я не помню — они умерли раньше… Когда умер брат, я, согласно Закону, взял его вдову… Но она любила его… Нет, я знал, что такое любовь: я сам любил ту девушку, своих детей… Теперь вот у меня есть вы с Марией… А вот меня… Наверное, только Бог…

— Я люблю тебя, Иосиф, — серьезно сказал Иисус.

Иосиф, очнувшись от воспоминаний, улыбнулся и обнял Иисуса за плечи:

— И я Тебя люблю…

— Тогда почему ты грустишь?

— В этом мире так мало любви, — вздохнул старик. — Много Закона, все расписано и предписано, а вот любви куда меньше… А ведь как был бы чудесен мир, наполненный любовью… Нет, я понимаю, что люди еще не доросли до нее… Что для этого люди должны быть… другими, что ли… Сейчас им нужен закон, чтобы удерживать на привязи оставленное им в душах «наследство» Адама и Евы… Отмени Закон, и… Но неужели нельзя, чтоб любви было хотя бы столько же? Неужели Создатель никогда не простит нас за то тщеславное: «хотим быть как боги» … Мы знаем, что Закон — необходим… Но так мечтаем о Любви…

Иисус резко повернулся и внимательно посмотрел на Иосифа:

— Я тебя услышал, — сказал Он после короткой паузы.

— Ты прости, что отвлекаю своей старческой болтовнёй… Так… Воспоминания из юности… Старый стал, сентиментальный… Давай знаешь, что сделаем? Ты уже достиг немалых успехов в работе с деревом, а я тут прикупил чудесный кусок оливы, из долины Кедрон, близ Иерусалима, как раз для изготовления той чаши, от которой сегодня отказались. Кедрон… Там есть чудесный сад, засаженный оливковыми деревьями, его так и зовут — Гефсиманский. Мне как-то довелось гулять по нему лунной ночью… Это было удивительно и прекрасно…

— Тогда ты был… с ней?

— Там мы прощались, — не стал скрывать Иосиф. — Наверное, это было лучшее в мире место для прощания… Но хватит об этом… Давай возьмем этот брусок и я буду учить Тебя вырезать из него чашу. Кто знает, какие дороги Тебе предстоят, а так Ты всегда будешь иметь на руках профессию и не пропадешь… Что Ты улыбаешься? Бери инструмент. А пока работаем, я буду рассказывать Тебе о Законе, о преданиях седой старины и даже о Боге… Ну что Ты опять улыбаешься? Что я такого смешного сказал? Итак, работай и слушай…

 

^ Александро-Свирский монастырь, 1820 год.

Троицкая ярмарка бурлила как котел. Сотни палаток, прилавков, телег со скарбом, шум, гомон, толкотня. Прицениваются, спорят, не скупятся на шутки-прибаутки… Мрачных лиц нет вовсе: всякий знает — без прибыли не останется. Мальчишки-разносчики снуют вдоль рядов, предлагая горячие калачи, гороховый кисель, квасы, горшочки с ухой и пироги, начиненные всем, чего только может пожелать душа. Здесь даже крепостные крестьяне, обладающие оборотливостью и смекалкой могли потягаться с купцами, скупая по деревням лен, пеньку, холст, овчины и продавая на ярмарках все это оптом и в розницу. Преподобный Александр Свирский, искавший в этих краях безмолвия, наверное был бы удивлен, узнай, что ярмарки, проводимые дважды в год у стен его обители, станут одними из самых многолюдных и известных на Руси. Благодаря громкой славе монастыря и его удачному месторасположению (по Свири шли суда из Новгорода в Онежское озеро), дважды в год — на Троицу и в день памяти преподобного Александра, стекались под стены монастыря сотни и тысячи, желавших кто продать, кто купить, а кто и просто прицениться да поглазеть. Вторая ярмарка — сентябрьская, изобиловала продуктами: рыбой, медом, мясом, овощами, фруктами, зеленью, маслами, сырами «со слезой» и ароматными колбасами, сушеными грибами и законсервированными в меду орехами, дорогими специями и дешевой икрой. «Троицкая» ярмарка, приходящаяся на весну, более хвалилась изделиями кузнечными и слесарными, платьями, воском, гвоздями, шелком, бумагой, холстом, пенькой и всем прочим, что способны добыть и создать руки человека. Частыми гостями были здесь и товары зарубежные — голландское сукно, английские часы и шкатулки с музыкой, восточные шелка, масла и пряности, всевозможные лаки, краски, бисер и даже посуда, украшенная затейливыми рисунками. Покупали по надобности: как поштучно, так и пудами, телегами… кораблями! Еще сам Шуйский, особой грамотой, закрепил за монастырями право сбора пошлины с ярмарок, устраиваемых возле их стен. Но с самого основания братия Свирского монастыря славилась нравом добрым и нестяжательным, места-палатки сдавали недорого, а оттого арендовать их находилось желающих все больше. Сами монахи выставляли на торги и свою продукцию: от рукоделия, до выращенного на огородах и в садах. Свирский монастырь слыл одним из богатейших, и, невзирая на реформы Петра Первого и конфискацию в казну церковных земель Екатериной Второй, трудолюбием своим, казну имел справную. На деньги, вырученные от ярмарок, монахи весь год кормили прибывающих в обитель паломников бесплатно (а были тех паломников — сотни и тысячи!), щедро раздавали милостыню нищим (имея даже на содержании монастыря около двух дюжин инвалидов и стариков), содержали и обучали в приюте около сорока детей-сирот, да еще и помогали приписанным к их обители монастырям (коих, в лучшие времена, доходило до трех десятков!). Да мало ли на какие добрые дела можно потратить деньги, если не хранить их в сундуках под спудом каменного сердца? Слава о Троицкой ярмарке шла добрая: с Божьей помощью, монахам удалось отвадить от нее как воришек, так и откупщиков с Олонца и Сармасы, продававших втихаря кабацкое питье. Одним словом, все были довольны: монастырская братия, продавцы и покупатели, паломники, держатели постоялых дворов… Все, кроме Саньки Елагина. Прибыл он сюда с товаром чугунолитейного завода, да только не по своей воле. Был у Саньки талант, над которым не смеялся разве только ленивый. За какую бы стряпню Санька не брался — получалось на удивление славно: и вкусно, и сытно, и красиво, да только, кроме насмешек и прозвища «стряпуха», никаких выгод это ему не приносило. А теперь еще и приказчик со товарищами вытащили его в эту поездку им каши варить. И даже денег не сулили, отшучиваясь тем, что увидит Санька великий монастырь, да приобщится к делу торговому — вот тебе и весь «навар». Сдался ему этот монастырь вместе с их «торговым делом»! А на заводе за эти дни никто платить не будет. И чем семью кормить? Вот и выходит, что приказчику прибыль, а Саньке одни убытки. И ведь попробуй откажись… Завод давал работу всем окрестным деревням и селам. Трудились на нем сто мужиков и 68 детей, от десяти до семнадцати годов. Женщин не брали вовсе. Платили неплохо, хотя и приходилось отдавать чугунному делу 12-14 часов, да плюс дорога, и так десять месяцев в году. Взрослым, естественно, платили в десять, а то и в двенадцать раз больше, но и на Санькин заработок жила вся семья — мамка и двое младших братьев, восьми и десяти годочков. Отец-то еще три года назад погиб — провалился в засыпанную снегом полынью, а выбраться не смог… Так что и от поездки этой разорительной не откажешься — на Санькино место человек десять желающих найдется…Вроде приказчик, Пахомий Евграфович, мужик неплохой, а таких простых вещей не понимает…

Санька вздохнул, снял котелок с огня, еще раз окинул взглядом расставленные на скатерти хлеб-ложки-овощи-тарелки и побежал звать работников на обед.

Проскользнув между рядами кожевников и жестянщиков, добрался до единственной на всем рынке палатки чугунолитейщиков.

— Как торговля, дядя Пахом?

Приказчик, тридцатилетний крепыш с озорными карими глазами, шутливо щелкнул его по носу:

— Любопытной Варваре — нос оторвали…

— Значит — хорошо?

— Так в этот раз мы единственные на рынке — всяко хорошо будет, — подмигнул приказчик. — Опаздывают новгородцы… Может телеги поломались, может еще что… Так-то что не торговать, когда у тебя единый спрос… Еще денек и вовсе все сбудем… Разве что кроме этого…

Он со вздохом кивнул на огромную раму для напольного зеркала. Рама была великолепная: переплетение листьев и виноградных лоз казалось сплетением паутины… Если б при этом не весила девять пудов. На мануфактурной выставке она получила похвальный лист, а на выставке торгово-промышленной — свидетельство. С тех пор владелец завода и посылал свою «гордость» на каждую ярмарку, коронуя ценой воистину царской. Беда была в том, что эта рама была никому не нужна ни за сто рублей, ни за полушку. Но хозяин не сдавался и рама уже пятый год колесила по всем ярмаркам, выставкам и даже базаром, возвращаясь домой словно преданная собака. Плиты и колосники, дверцы и полудверцы, вьюшки, отдушины и заслонки, утюги, котлы, сковороды и утятницы, казаны и жаровни — разлетались словно горячие пирожки. Находились покупатели на статуэтки животных и затейливые каминные решетки. Не залеживались печные дверцы, украшенные сложнейшими сюжетными и орнаментальными рисунками, и оттого стоившие втридорога. На Новгородской ярмарке удалось продать даже целый чугунный камин, весом более семи пудов. А вот злосчастная рама для зеркала раз за разом возвращалась домой, словно заговоренная. Девять пудов дорогого и хрупкого чугуна упорно кочевали взад-вперед по колдобинам русского бездорожья пятый год — так что чувства приказчика можно было понять…

— Тогда мы на обед, а тебя оставляем за старшего, — сказал приказчик Саньке. — Справишься?

— Не маленький, — солидно ответил тот. — Управлюсь не хуже вашего…

Разложил на прилавке парные дверцы с орнаментом, постройнее расставил литые фигурки медведей и гончих собак, отступил на шаг, любуясь… И, зацепившись ногой о край какого-то ящика, едва не упал, пребольно ударившись спиной о чугунную раму для зеркала. Треклятая рама, которую и с места-то не сдвинешь, наклонилась назад, помедлила… подалась вперед… и медленно, словно в кошмарном сне, начала падать прямо на расставленные Санькой чугунные поделки. Широко раскрыв глаза, Санька смотрел на приближающуюся катастрофу, ни в силах ни зажмуриться, ни вскрикнуть… Но окончить свои странствования злосчастной раме сегодня суждено не было: две крепкие, мозолистые ладони перехватили ее в каких-то сантиметрах от стола с фигурками. Огромный, широкоплечий человек с гривой серо-желтых волос, безо всякого видимого усилия удержал ее и вернул в прежнее положение. Так же легко, словно играючи, передвинул два десятипудовых ящика с чугунными изделиями, укрепляя ими раму с двух сторон и удовлетворенно отряхнул ладони:

— Вот и ладно… Так-то надежней будет…

Санька, еще не пришедший в себя от испуга, во все глаза смотрел на своего спасителя. Высокой, мощный, но уже начинающий тучнеть мужчина лет пятидесяти, был облачен в черную рясу (Санька впервые в жизни видел монаха так близко: священников в церкви он, разумеется, видел постоянно, а вот по монастырям доселе ездить не доводилось), и потертую безрукавку из овчины. Серые глаза смотрели остро и весело. Больше всего он напоминал Саньке виденного когда-то на картинке льва — сильного, неторопливого, величественного, спокойного…

— Спасибо,-смог наконец вымолвить мальчишка.

Но монах, казалось, уже не слышит его, словно прислушиваясь к чему-то иному. Взгляд его стал пронзительным, и при этом как будто отрешенным от происходящего вокруг. Такой взгляд Санька видел у людей, решающих какую-то сложную задачку. За спиной здоровяка стояли еще двое: седобородый монах лет семидесяти и юноша лет двадцати, в новом, даже еще не успевшем помяться подряснике.

— Что скажешь? — чуть обернувшись, спросил здоровяк у седовласого. — Полагаю, надо звать…

— Зови, — кратко и столь же непонятно согласился седой.

— Дмитрий, голубчик, — попросил юношу монах. — Сделай одолжение — сходи за отцом Серапионом… Позови сюда.

— Пойдет ли? — с сомнением ответил тот. — вы же знаете…

— Скажи, что мы просим. Замечательный подарок для него есть. Преемник.

Юноша удивленно вскинул брови, но промолчал и лишь поспешно направился вглубь рядов. А львиногривый подмигнул Саньке:

— Ну что, брат, давай знакомиться. Меня зовут Леонидом, а это — отец Антоний. Как твое имя?

— Сашкой нарекли.

— И кем же ты мечтаешь вырасти, Сашка- Алексашка?

— Человеком, — грубовато бросил смущенный этакими расспросами мальчишка. — Кем же еще?

— Замечательный выбор, — вполне серьезно ответил монах. — а то так часто люди хотят быть кем-то по профессии или по должности… а вот — Человеком… Человеком мало кто мечтает стать…

— Бог в помощь, честные отцы, — приветствовал монахов вернувшийся Пахомий. — Приглядываетесь?

— Приглядываемся, — улыбнулся Леонид.

— Что интересует? Печные дверцы? Посуда?

— Сейчас еще один брат подойдет, он и выберет, — уклонился от ответа монах.

В это время, на дальнем конце ярмарки послышался какой-то шум. Гул понемногу разрастался, и явно приближался, словно сквозь ряды торгующих двигалось нечто необычайное и диковинное, на вроде индийского слона. Взгляды собравшихся невольно устремились к причине этих волнений. Сквозь поспешно расступающуюся перед ним толпу, шел (а точнее ковылял), необычный человек. Длинный как жердь, и столь же худой монах, с узким, ироничным лицом, и белыми, как снег, волосами, туго переплетенными в косичку, ловко передвигался на костылях, целенаправленно продвигаясь к «чугунщикам».

— Это же отец Серапион, — обомлел Пахомий. — Я про него только слышал… Говорят, он почти не выходит за стены монастыря…

— Иногда выходит, — весело отозвался отец Леонид. — Смотря как попросить…

Санька, разумеется, и слыхом не слыхивал ни про какого Серапиона, а потому с удивлением наблюдал, как сбегается со всех концов ярмарки люд, образовывая вокруг палатки «чугунщиков» плотное кольцо зевак. Вслед за монахом-калекой шли еще двое — уже знакомый Саньке Дмитрий и толстый монах лет сорока, с добродушным и немного простоватым лицом. Троица остановилась возле палатки. В ответ на вопросительный взгляд калеки, Леонид указал глазами на пытающегося спрятаться за спину приказчика Саньку. Тяжело, всем телом опираясь на костыли, калека с некоторым недоверием, уставился на смущенного паренька. Повернулся к Леониду, словно спрашивая о чем-то взглядом…

— Да точно… Точно! — заверил здоровяк. — На возраст не смотри…

Серапион вновь уставился на мальчишку, рассматривая его как заморскую «чуду-юду» — с головы до пят. Над ярмаркой повисла такая тишина, что стало слышно жужжание первых, весенних мух.

— Вот что, дядечки, — не выдержал, наконец, красный от смущения Санька. — Вы что-то купить хотите? Так говорите, а я покажу… А если нет… то и нечего другим охотникам дорогу загораживать. Это ярмарка, а не балаган… Петрушки с медведями здесь нет…

Над толпой прокатилось волна смешков. Хмыкнув, калека кивнул прибывшему с ним толстяку. Шагнув вперед, и явно с трудом сдерживая улыбку, тот слегка поклонился Саньке:

— Спаси Господь, православные! Имеем интерес к вашему товару. Не расскажешь о нем?

Санька обернулся к приказчику, но тот почему-то отступил назад, махая рукой:

— Говори, Сашка, говори! — и сам уставился с таким интересом, что аж рот приоткрыл.

Саньке надоело разбираться в причудах взрослых. «Дурака валяют, а надо быстрей товар сбывать, да домой собираться, — подумал он. — Если этот калека и впрямь важная птица, то кому как не ему товар надо сбывать…Пахом, видать, от радости просто одурел… Эх, была не была!»

— Нашего завода товар, — сказал Санька. — Заводу без малого сто лет, а уж сколько медалей да наградных листов…

— Подожди, малец, — прервал его толстяк. — Ты мне не завод нахваливай, а про товар расскажи. Какой мне интерес твой чугун покупать, когда глиняный горшок или железный протвинь мне намного дешевле обойдется?

— Железный протвинь против чугунного?! — возмутился Санька. — Да вы что, дядечка?! Вот сразу видно, что вы ни дня у плиты не стояли…

Народ вокруг аж зашелся от оглушительного хохота. Но Санька лишь упрямо склонил голову и бросился в бой.

— Вот вы пробовали хоть раз, интереса ради, тушить… ну, хотя бы репу, в железной посудине, глиняной и чугунной? Разница есть? Разница огромная! Чугун вбирает в себя жар медленно, распределяет его по посуде ровненько, а отдает с неохотой! Возьмите обычную сковороду, а я — чугунную, и давайте на что угодно спорить… хоть на рубль!.. что мой омлет выйдет вдвое вкуснее вашего! Картошка — румяней, хрустящей, а мясо — сочнее!

— А рыба?

— С рыбой надо осторожнее, — согласился Санька. — Мясо у нее нежное… но при правильно закаленной сковороде и умело подобранном огне — и тут я у вас выиграю с чугуном…

— А что это за «умело подобранный огонь»? — не унимался монах.

— Ну вы, дядечка, как в первый день родились, — вздохнул Санька. — Вы знаете, что продукт продукту рознь не только по вкусу и названию? Они и по плотности, и по влажности — разные. К каждому продукту свой подход нужен. У каждого — свой вкус, свой запах, свои особенности. Если не хочешь клей хлебать или обугленные головешки жевать, то следует подмечать как и во что продукт превратится во время варки, и как он же поведет себя во время жаренья… какой продукт как лучше обработать, чтобы его вкус сохранить, а то и усилить, чтобы он пользу приносил, здоровьем насыщал, а не просто желудок забивал. Один и тот же овощ разный вкус имеет, в зависимости от того, паришь ты его, варишь, печешь или жаришь. И — на каком огне. И с чем смешиваешь. И какими кусками режешь…Думаете: запалили дрова, котелок с водой сверху бросили, мясо с капустой покрошили и щи готовы?!Тут столько хитростей знать надо! Поставь на одинаковый огонь три одинаковые сковороды с одинаковый продуктом, но влей туда разное масло — и удивишься насколько разными получатся блюда. И не во вкусе масла дело, а свойствах. При медленном огне одно масло подойдет… сливочное, например…а если в духовке паришь или на среднем огне, то оливковое, хлопковое или раповое. А если совсем сильный жар понадобился — крушки делать, аль запечь в масле чего — то без топленого не обойтись… ну или прокаливать масло, иначе — загубишь блюдо. Стенка у чугунка долго и равномерно жар держит — знаете, как это важно?! Вот смотрите, какой фокус: берем большой котел, наполняем водой, в него ставим малый, с овощами, закрываем крышкой, варим… Большой котел нагревается первым, передает жар котлу малому, тот передает его продукту, томит его… И вкус такой, какой вы в жизни не получите, если просто овощ в воде варить станешь! Нет, дядечка, готовить — это вам не баклуши бить, тут знаний не менее чем у ученых мужей иметь надо… Я могу вас одной репой все лето трижды в день кормить, и каждый раз ее вкус новым будет! Но для этого надо думать! Все время — думать, а не валить в одно корыто, как окрошку поросятам. Где какой вкус? С чем сойдется, а с чем — нет? Как лучше: запечь или отварить, но в особом бульоне? Тут даже время года учитывать надо. Сколько продукт пролежал? Чем в этот сезон природа порадовала? Вот вы знаете, что даже вкус рыбы от сезона зависит? Угорь вкуснее всего в августе, щука — в апреле, а налим — в январе…

Он осекся, только сейчас заметив необычную тишину, наступившую вокруг. Десятки людей стояли молча, и лишь понимающе переглядывались, время от времени бросая осторожные взгляды на неподвижно застывшего калеку. Оглянулся на него и терзавший Саньку вопросами монах… Тот сделал какой-то быстрый жест пальцами, и толстяк переспросил:

— Ну хорошо… А чем ты сегодня своих товарищей почивал? Пироги покупал? Уху делал или кашу?

— Покупного нам не надо,- твердо ответил Санька. — Сами с усами. Руки еще не отсохли… Вчера поздно прибыли, поэтому с едой особо не возился. Репу потушил с яблоками, чай капорский заварил… На ночь есть плохо: сны дурные мучать будут… А сегодня на ярмарке нашел я хорошую икру сельди…

— Дешевле, поди, на всей ярмарке не было? — усмехнулся монах.

Санька даже не снизошел до ответа, а лишь продолжил:

— …Отварил картошки, протер ее с икрой и сыром сквозь сито, и начинкой той, пельмени набил… Ты, дядечка, вкуса такого в жизни не пробовал… И попробуешь вряд ли…

По толпе прокатился гул одобрения.

— А завтра чем потчивать будешь? — не унимался монах.

— Завтра и решу, — отрезал Санька. — А то я смотрю, ты, дядечка, охотник чужие секреты выведывать… Хочешь знать — иди ко мне в ученики. Платы, так и быть, не возьму, но на подхвате побегать придется…

— Тебе сколько лет, учитель? — спросил у него толстяк.

— Четырнадцать.

— И где готовить учился?

— Бабка, светлая ей память, показывала… потом сам… Я ж толковал: смотреть надо, думать, пробовать по разному…

— Ну а нюх как? Нужен?

— Как же без него? Вы вот, в трех саженях стоите, а я чую, что ели вы репу пареную с мятой и малиной… Суп грибной… крепкий хлебный квас… что-то из одуванчиков…с медом… ну и хлеб… хороший хлеб. Очень хороший… Закваска необычная…

Он замолчал и отступил на шаг, победно улыбаясь. Теперь было видно, что удивлен и монах.

— А что если, — начал он, но вмешался молчавший доселе Леонид:

— Хватит, брат Исидор. И так все ясно… У мальчика талант… Даже — дар… Тщеславен немного, но это поправимо. О вере лишь краем уха слышал, но ум смышленый — осилит… Ну что, брат Серапион? Берешь мальчишку?

Калека коротко кивнул и молча заковылял прочь.

— Повезло тебе, парень! — подмигнул Саньке сосед-кожевник. — Ох и повезло… Как жар-птицу за хвост поймал…

— Куда это «берешь» ?! — взволновался Санька, оглядываясь на Пахома. — В чем это повезло?

Приказчик молчал, улыбаясь растерянно, изумленно и немного печально.

— Отец Серапион согласился взять тебя в ученики, — сказал опрашивавший Саньку монах. — Это невероятно редкая удача, друг мой. Таких поваров, как Серапион, в мире очень немного… А может и вовсе нет. Я с ним уже 15 лет, но даже я не могу назвать себя его учеником… так… распорядитель, помощник, переводчик… Отец Серапион не говорит, а я немного понимаю его требования… Многие приходили, большие деньги предлагали за обучение. Готовы были на десятилетия в услужения пойти, лишь бы хоть часть его знаний перенять. Но дело-то не в каких-то «тайнах и секретах». Хитрости всякие, конечно, тоже есть, как в любом ремесле, или искусстве, и немало. Но основа все же в таланте. Отец Серапион, как пишут в книжках — «гениус». А этому не научишь. В тебе же есть искорка. Захочешь — раздуешь из нее пламя таланта. Нет — дело твое. Но такой случай предоставляется раз в жизни.

— Но как же мама? — растерялся Санька. — Я не могу… Кто семью кормить станет?..

— Ну и что ты молчишь? — неожиданно обратился Леонид к приказчику. — Самое время сейчас сказать то, что давно хотел… Разве нет?

Санька перевел взгляд на заметно покрасневшего Пахомия.

— Понимаешь, Сашка, — откашлявшись, начал приказчик. — Мы с твоей мамкой тут подумали… В общем дело такое… Свататься я к ней хочу… Люба она мне. Очень… Я тебя почему в эту поездку с собой взял? Подумал: познакомимся получше, подружимся… Ты не думай: у нас с ней все серьезно, все по-людски…

— Правду говорит, — заверил растерявшегося Саньку Леонид. — Ну, ты приходи в себя после такого обвала новостей и собирайся к нам, дружок. Тебе здесь по душе придется — уж поверь. Дан тебе шанс удивительный. И не только в ремесле… Ну а мы, пожалуй, пойдем. Дел много. Остальное тебе Исидор расскажет. А я с тобой не прощаюсь. Не раз еще увидимся. И выше нос, дружок! Жизнь у тебя начинается интереснейшая…

…Монастырская жизнь… Как мало нам известно о ней… Для кого-то она — бессмыслица, для кого-то — загадка, для кого-то — подвиг… Часто говорят, что жизнь монаха начинается с бегства. С бегства от мира, от самого себя — «прежнего», от грехов… Это верно, но еще раньше наступает прозрение. Что-то, что заставляет увидеть этот мир иными глазами. Увидеть всю его красоту и… искаженность людьми. А душа ищет любви, рвется к свободе, свету, доброте. Душа хочет, чтобы мир был как руки мамы, как глаза ребенка. И сердцем чувствует человек, что все это есть там, где царствует справедливость и доброта, где нет болезней и смерти, куда не может войти ничто нечистое и злобное. И даже далеко не каждый человек может войти туда, а лишь тот, кто вымел из своей души и злобу и лицемерие, и тщеславие, и даже страх. Кто из человека разумного перешел к новому — человеку высокодуховному. Человека тянет к Дому. К тому Дому, где его ждут, где в него верят, где его любят…По разным причинам приходят в монастырь разбойник и мечтатель, но цель у них одна. Самому человеку не под силу преобразиться, став «Человеком Духа» — для этого человеческих сил мало. Настоящий монах это — «ручная работа Бога». Подобно созданию Адама, Творец берет из грязи современного мира «комок» и создает из него Человека. И есть для этого лишь одно условие: этого нужно захотеть. Многие ли могут позволить себя такую роскошь, как жить той жизнью, о которой мечтаешь? Почему человек уходит в монастырь? Он уходит к своим. К тем, с кем хочет быть: к Богу и единомышленникам. Сами монахи говорят: «В монастырь не уходят, а приходят». Монашество не просто образ жизни. Недаром монахов в древности называли точным словом — «инок», иной. Есть у них точная и даже жестокая поговорка: «Если монах не стяжал святости, он — виновен!». Не каждому это по плечу: стать монахом, молиться за весь мир… Сложно обучить и воспитать олимпийца. Невероятно сложно обучить и воспитать настоящего ученого или поэта… Получить же настоящего монаха можно только с Божьей помощью, ибо кому еще под силу создать «человека Вечности» ?.. А бывает и так, что приводит человека в монастырь не его желание, а буквально — Божий промысел. Такие случаи истории тоже известны, и не единожды… Вот именно такой «случай» привел в Свирский монастырь и Саньку. Как монахи получили благословение игумена, чтоб взять мальчишку в трудники — мы уже никогда не узнаем, да это и не важно. Главное, мальчишку приняли и даже положили небольшую оплату: деньги довольно скромные, но с учетом того, что он жил на всем готовом, их можно было хоть откладывать впрок, хоть отсылать семье. Поселили его с остальными работниками, за пределами монастыря, но выделив небольшую, «личную» комнатушку.

Работа в трапезной испокон веков считалось самой тяжелой из монастырских работ. И если б Санька так не любил поварское дело, если б так не стремился узнать тот огромный мир тайн и секретов кулинарии, то эту работу можно было бы назвать изнуряющей. Но когда занимаешься любимым делом, то чем труднее и сложнее тебе становится, тем становится и интереснее.

Монастырь живет по своим, особым законам, и без понимания причин этих правил, человеку мирскому понять их нелегко. Санька начал понимать монастырь взглядом из трапезной… Краеугольным камнем трапезной лежит пост. Здоровяк отец Леонид, ненавязчиво взявший над Санькой опеку, объяснял ему так: «Понимаешь, дружок… Пост — это ведь не самоцель. Не в куске мяса дело. Бесы вообще ничего не едят, а творят такое, что не одному чревоугоднику и не снилось. Главная задача монаха — стать христианином. Новозаветным человеком. Человеком духа. Человеком, который владеет всем, но ничто не владеет им — как сказал Апостол. Что такое «страсть»? Это то, что нас несет, словно лодку без весел. Твоя воля это твои весла. Вот у ангелов тел нет. Нам дано больше. Как говорили мудрые: «Тело хороший слуга, но плохой господин». То оно не просто хочет есть, а именно — много и изысканно. То утех возжелает, то на какие-то сомнительные приключения его тянет… Ты же должен научиться им владеть словно дорогим инструментом. Что значит насытиться? Если человек голоден он и куску хлеба рад-радешенек. Но инстинкты животного, пытаясь победить и разум и волю, требуют дать телу еды с избытком, а часто и вредной. Адам с Евой питались в раю одними фруктами, а вот с «плодом познания» умудрились оплошать. Ослушавшись Творца, сами захотели стать «как боги», по собственному разумению… И потому в монастырях главной добродетелью считается послушание. Так и тело должно быть послушно духу. Еще древние заметили, что сложнее всего бороться с телом, призывая его к умеренности в пище. Пост — время торжества духа над плотью. Но монахи не самоубийца и не мазохисты, а потому рацион питания в монастырской жизни устроен мудро. Все полезно для человека, все продуманно и проверено веками. Твой учитель — отец Серапион — живая легенда. Нет монастыря, в котором бы не слышали о его рецептах. И нет дворца, в котором не хотели бы заполучить к себе хотя бы его ученика…Как есть поэты и ученые мужи, прозванные «гениусами», так и отец Серапион — гений трапезы. Он видит продукт так же, как пиит — смысл события, и рифму, в которую этот смысл надо облачить, подчеркивая важное и выделяя красивое. Как художник владеет оттенками красок, так он владеет способами обработки продуктов, оттеняя вкусы… Но для чего использует он свой талант? Мог бы тянуть баснословные деньги из купцов и вельмож, а заботиться о монахах бескорыстно…А все потому, что сам он — замечательный монах. Есть такая умная поговорка: «Если сам не умеешь ловить рыбу, так хотя бы готовь рыбу для того, кто ее ловит» Монахи молятся за мир…Стремятся стать, как завещано, «по образу и подобию Божьему». Ведь известно: «Душу спасти — не лапоть сплести». А Серапион заботиться о них. Незаметно, ежедневно, из года в год. Он не готовит — создает! — для них ту пищу, которая приносит им пользу, и дает силы на их дороге. А ведь когда-то его бранили за его умение… ругали, обвиняли… Монах ведь борется с собой и своими соблазнами, а тут — не просто соблазн… Тут и вкус, и запах, и цвет… Почти провокация… Чего ему, бедному, только не довелось выслушать в свое время… А потом… Год за годом… День за днем… В трудах, в заботе о братии, все стало на свои места. Он ведь действительно подставляет свое плечо для помощи ближнему. Учитывает даже время года и готовит так, чтобы зимой было теплее, а летом так не изнурял зной. Изучил свойства не только целебных трав, но и продуктов, которые могут обладать силой и пользой не меньше, чем те травы, и тем помогает братии в немощи. Долго искал он по старинным книгам удивительный медовый напиток, который прибавляет сил работающим трудом физическим настолько, что превращаются они едва ли не в былинных богатырей… И ведь нашел! Настоящий мастер, Сашка, должен отдавать работе всего себя, без остатка, ибо его работа — это «молитва делом»! Думаешь отец Серапион лишь трапезник? Он знает чудесную пользу тысяч трав. С помощью обычной еды он может придать человеку сил и бодрости, и наоборот — смирить излишнюю непоседливость и неугомонность. Может лечить недомогания, оказать помощь в усилении работы как физической, так и умственной. Может заменить один продукт другим так, что ты даже не заметишь подмены: рыбу приготовить словно это мясо, а мясо — как рыбу, или любую заморскую приправу заменить нашими, огородно-садовыми. И, хочешь открою тебе секрет? Уже много лет он составляет удивительную поваренную книгу… Ты уже знаешь, что трапеза — это продолжение богослужения, символизирующая тайную вечерю, когда и во время трапезы Спаситель наставлял Апостолов, обучая… А в богатой историей Церкви, каждый день несет в себе память о каком-то событии или святом, и событие это вспоминают и на службе и за столом трапезным. Так вот, отец Серапион ищет по старинным книгам рецепты блюд, которыми питались, ну, или во всяком случае могли питаться святые Ветхого и Нового Завета, великие праведники и христианские мыслители Византии, Египта и Руси… Ну, рецепт «манны небесной», он, ясное дело, восстановить не сможет, но неужели тебе было бы не интересно попробовать ту самую чечевичную похлебку, за которую было продано первородство? Библия упоминает, что сделана она была как-то необычно… и, кажется, Серапион нашел секрет ее уникального вкуса. А разве отказался бы ты попробовать то, чем питался Николай Чудотворец? Хотя это, кстати, самое простое. Святой, как известно, был великим постником и ел лишь хлеб и овощи… Но рецепты овощных салатов тех лет и той страны, а так же хлеба — были бы весьма интересны. Узнать какие блюда могли вкушать Спаситель и Апостолы…Что пробовали Василий Великий и Иоанн Златоуст… Какой хлеб пекли во времена Сергия Радонежского и какие пироги и каши готовили при Александре Свирском…И в каждый день памяти святого — не интересно ли было вкушать пищу, коей и он питался? При этом слушая житие его деяний и стремясь подражать ему хотя бы в меру сил… Понимаешь, чем занимается в трапезной отец Серапион? Он не просто кормит…» «Я понял, отец Леонид, — сказал Санька. — Он помогает людям.» «Да, друг мой! Он совершенствуется в своем мастерстве, чтобы давать людям все больше и больше, и больше! И Бог, как очевидно, помогает ему в этом. Попав в монастырь, узнав о делах былинных и даже посмотрев на нас, недостойных, но хотя бы стремящихся — просто жить уже не получится… Тут такие интересные «ориентиры», что нарочно не придумаешь», — с улыбкой закончил он.

Сам отец Леонид был Саньке шибко по душе. Огромный, широкоплечий, силы богатырской (мог спокойно поднимать до 200 килограмм), был он невероятно упорен в стремлении помогать людям. И как ни странно, были у него из-за этого стремления немалые неприятности. Когда-то служил он приказчиком, а происхождение имел мещанское. Умом и силушкой Господь не обидел с юности (как-то раз, во время путешествия напал на приказчика огромный матерый волчище — вырвал клок мяса из ноги, но совладать со здоровяком не смог даже лесной хищник. Отец Леонид с тех пор слегка прихрамывал на одну ногу… а вот волку повезло куда меньше…). И хоть судьба сулила оборотистому и смышленому приказчику на торговом поприще немалые перспективы, тянуло Леонида в дали иные. Придя в монастырь, принял постриг и с выбором дороги не ошибся: монах был редкий, вот уж воистину — «ручная работа Бога». Начитанный молитвенник, изучивший опыт афонских монахов и жития подвижников русских, он был убежден, что человек может (и должен!) стать образом и подобием Божьим. Пищу он ел самую простую, Спал (включая краткий послеобеденный отдых) не более трех часов в сутки… И все время, какое только мог дать, отдавал приходившим к нему за советом людям. Как-то раз, Сашка невольно стал свидетелем разговора отца Леонида с каким-то священником, заехавшим в монастырь навестить старого знакомого. Вот как раз на правах «старого товарища» священник и пожурил монаха: «Что ты вечно все со своими старухами возишься, Леонид? Целыми днями они вокруг тебя как оводы вокруг коня роятся!» Монах пристально взглянул на священника и ответил: «А много ли ты им времени при их исповеди уделяешь? Как ты с ними общаешься? «Грех-епитимья»? Но ведь грех греху — рознь. Как и то, что приводит к нему. Надо понять причину, приведшую к этой беде. Понять: почему именно с этим человеком такое случилось. Каков его характер и как ему помочь… Мы все созданы друг для друга и талантами своими должны друг дружке помогать. У тебя должен быть дар врачевания душ человеческих… А у тебя — нехватка времени…». Надо отдать должное священнику: тот задумался, вздохнул и попросил старца простить за дурацкий вопрос. Но не все были так умны и совестливы как тот священник. Отца Леонида, с его другом и учителем старцем Антонием уже вынуждали уйти из монастырей именно за это долгое и каждодневное общение с ищущими совета и помощи людьми. Негодование настоятелей было стандартным: «если ты монах, то и молись в тишине своей кельи, спасая душу, а не высовывайся куда не просят!». Но старцы считали себя обязанными служить людям и в монашеском чине. Подолгу стояли к ним огромные очереди, люди шли к ним за советами в делах больших и малых, важных и только казавшимися важными… Не всегда старцы были ласковы с приходящими. Иногда доходило и до суровой отповеди…Но сотни и сотни людей, которым помогли советы монахов, своими рассказами притягивали уже тысячи… Какому настоятелю нужны такие беспокойные насельники? Редкому! Только в Свирском монастыре Леонид с Антонием и могли общаться с людьми без жалоб со стороны братии и нареканий начальства. По душе пришлись они здесь, или как говорится: «ко двору». Словно недостающий кусочек мозаики встал на свое место и завершил картину. Отец Антоний стал в последнее время совсем стар и часто болел, выходя из своей кельи все реже и реже… Леонид ухаживал за ним, не перепоручая это келейникам, хотя у старца уже был свой ученик. Молодой офицер, закончивший инженерное училище, мог бы сделать блестящую карьеру, дотянувшись до чинов немалых, если б не повстречал как-то в Москве старца Леонида, и все чины мира показались ему уже бросовыми…Эта встреча перевернула его жизнь и покачала дорогу совсем иную. Звали молодого офицера Дмитрием Брянчаниновым, и, невзирая на многочисленные сложности и препятствия со стороны родственников и начальства, он все же проявил волю, сменив мундир на платье послушника (В будущем этого юношу ждала удивительная судьба, и данное впоследствии ему в постриге имя, известно практически каждому православному христианину, как и имя его учителя… Но это уже совсем другая история…). По просьбе отца Леонида, Серапион отпускал каждый день Саньку на час с кухни, и Дмитрий обучал мальчишку грамоте, ибо необразованный монах это персонаж из «бабкиных сказок», а не из реальности… Про отца Леонида, кстати, ходило огромное количество историй и слухов. Как похожих на правду, так и вовсе сказочных. Сам он наотрез отрицал все расспросы о «прозорливости» и «чудотворении». «Давайте без фанатизма!» — любил повторять он. — «Живите проще, и Бог явит милость свою». Страсти, лживость, лицемерие, тщеславие — называл «химерами» и прятал свою мудрость за многочисленными шутками и прибаутками. Он не любил смущать людей ни своими знаниями, ни своими талантами. «Знания — не главная цель для монаха, — как-то сказал он Саньке. — Любовь надо в себе копить прежде всего. А то придешь к Тому, Кто знает все, со своими накопленными «крошками» и что скажешь? «Упс…»? Знания — лишь ориентиры, инструменты, они важны, но они не самоцель. Этими знаниями надо людям помогать. Бог каждому дает какой-то талант… Надо только найти его в человеке… Бездарных людей нет вовсе…»

«А у вас какой талант? — хитро прищурился Санька, по-мальчишески надеясь, что старец приоткроет ему завесу таинственного, но Леонид лишь усмехнулся: «Ну, надеюсь, какой-нибудь и у меня сыщется… Что ж я, по твоему, совсем бездарный? Надеюсь и во мне есть что-то… полезное».

Скромничал, ох скромничал здоровяк, не желая демонстрацией чудесного подавлять свободу личного выбора паренька. Впрочем, и Санька дураком не был, сам был способен и увидеть, и услышать, и запомнить и проанализировать… Например, как-то раз, задумчиво глядя на мальчишку, отец Леонид, словно размышляя вслух, обронил: «Я уже не раз говорил тебе, что послушание для монаха, это как… ну как бульон для ухи. Нет бульона-нет ухи. Не должен монах превращаться в «книгочея», «настоятеля», «келейника» или «повара». Прежде всего он — монах, то есть — христианин! Человек, идущий к Богу. Молитва и послушание это как два крыла, возносящих в этом полете. Только на одном далеко не улетишь. Как бы хорошо не писал бы ты иконы, или не изучил Писание, а если душу свою Любовью не преобразил, то иконы-то и Писание — останутся, а вот ты зачем в Вечности нужен будешь?.. Понял, к чему я?» «Пока — нет», — честно ответил Санька. «Ничего, созреешь, — уверенно сказал старец. — Пока просто запомни: послушание! Скажут — делай!» Подумал немного и добавил: «А еще настоятелю очень понравилась вычитанная им фраза: «Ваша воля — моими руками» … На следующий день Санька, пробегая по двору с каким-то поручением, попался под горячую руку настоятелю, коий, после заданной эконому трепки, пребывал в настроении желчном и воинственном. «Ну-ка поди сюда! — скомандовал игумен. — Ты ученик Серапиона? Сколько ты уже у нас? Три месяца? Надо и другие послушания тебе попробовать. Завтра в коровник пойдешь! Пару-тройку месяцев за животиной походишь… Посмотрим, какой у тебя к этой работе талант!» «Как благословите, владыка! — словно бравый солдат гаркнул Санька, и, не моргнув глазом добавил: — Ваша воля — моими руками!» Настоятель хмыкнул, задумчиво рассматривая смиренно склонившегося отрока, откашлялся, и заговорил уже куда благожелательнее: «Впрочем… Серапион воспитатель хороший…А работы у него много… Трудись пока у него, в коровнике и без тебя управятся… Богу надо служить теми талантами, которые Он нам дал… Главное — трудись усердно! На то — благословляю!»

…Но этот случай был незначительным, по сравнению с теми событиями, о которых и пойдет наш рассказ… Как-то раз, обжаривающего в карамели морковку Саньку, окликнул Дмитрий: «Саша, тебя отец Леонид к нему заглянуть просил… Чем-то встревожен… Так что — поспеши…». Вид у старца и впрямь был тревожно-сосредоточенный.

— Что-то случилось, батюшка? — обеспокоился Санька.

— Да как тебе сказать, Сашка-Алексашка, — рассеянно отозвался Леонид. — Скажу так: пока еще нет… Ты присядь, присядь, дружок…На меня не смотри, я и так тучный, мне двигаться надо…

Сложив руки на животе, он некоторое время ходил взад и вперед, поскрипывая прогибающимися под его весом половицами.

— В общем так, — наконец промолвил он. — Ты парень уже взрослый, умненький… Я тебе напрямую скажу… Про то, что слава о талантах отца Серапиона по всей округе до самой столицы гремит, про то сам ведаешь. Многие, очень многие вельможи дорого бы дали, чтобы его к себе хотя бы на время получить. К несчастью, есть и в Церкви такие начальники, которые ради благосклонности этих вельмож, готовы чужие судьбы в жертву принести. Это тоже вечное: «Пусть лучше один пострадает, чем весь народ» …А для отца Серапиона его служение — его жизнь, его молитва делом, его забота о братьях… Он не просто трапезник, вот чего они понять не в силах. Он — монах! А в услужении у какого-нибудь епископа, или канцлера, о чреве своем заботящемся больше чем о душе, он как цветок без света завянет…

Санька это понимал. Большинство людей видело в отце Серапионе лишь недюжинный талант прирожденного кулинара. Сколько мир знал гениальных поваров? Меньше, чем гениальных ученых или поэтов! А монах… Что — «монах»? Монахов — вон сколько, аж в глазах рябит. Вот и оказывалось на настоятеля постоянное и мощное давление: то просьбами и посулами, то едва ли не шантажом и угрозами, пытались заполучить к себе знаменитого повара как лица светские, так и духовного звания. Опытный игумен отбивался умело, а сам Серапион на все предложения лишь твердо мотал головой и тут же спешил прочь, словно заслышав запах подгорающего блюда. Зная эту твердость просители потихонечку отступали, лишь время от времени присылая своих людей за новыми рецептами. А вот рецептами трапезник делился с удовольствием. Но и взамен просил (если так можно выразиться о безмолвном монахе), передавать ему новые рецепты и даже такие книги, где лишь вскользь упоминались какие-нибудь необычные блюда… Он был удивителен! Можно представить великого художника, застывшего в размышлениях о сюжете картины, скульптора, вдохновенно работающего в попытке поймать промелькнувший в воображении жест своего творения, ученого, терпеливо корпевшего над своими пробирками-ретортами… Но как описать великого кулинара, который совмещал в себе и химика, и технолога, и биолога, и ботаника, и художника, и историка, и многое, многое, многое другое? Иногда Санька видел Серапиона, ночи напролет сидящего над крохотными «кастрюльками» с кипящей водой и изучающим «преображение» различных продуктов, словно древний алхимик в поисках философского камня. Иногда — раскрасневшегося и довольного! — «дирижирующего» двумя дюжинами помощников во время приготовления праздничного обеда. Иногда — невероятно задумчивого, словно погруженного в исследование сложнейшей тайны… И лишь один раз он увидел его таким, каким монах навсегда остался в его памяти… Во время подготовки к одному из больших праздников, Исидор, главный помощник трапезника, попросил Саньку срочно найти пропавшего куда-то Серапиона. Таких исчезновений в самый ответственный момент не помнил за монахом даже Исидор, и потому начал волноваться.

— Обеги все! — напутствовал он мальчишку. — В каждый чулан загляни. Не мог он ни с того, ни с сего, вот так взять и с поварни исчезнуть… Не случилось ли чего? Но никому ни слова! Понял?

Санька кивнул и бросился на поиски. Но в обширных владениях Серапиона (квасне, хлебопекарне, поварне, ледниках и прочих многочисленных пристройках), найти его не смог. Не было монаха и ни в одном из храмов (Санька даже залез на трехшатровую колокольню, со знаменитыми монастырскими часами, вот уже двести лет заменявшими должность монаха-будильника, и созывавшими братию то к трапезе, то к службе, и с высоты осмотрел монастырь). Но отец Серапион как сквозь землю провалился! Уже безо всякой надежды, Санька вышел за монастырские ворота и побрел вдоль Рощинского озера… Худую, словно переломленную пополам фигуру монаха, тяжело обвисшего на костылях, он заметил издалека… Сначала было бросился к нему, но почти тут же остановился, уже стараясь не потревожить монаха своим присутствием. Серапион стоял на небольшом пригорке и смотрел в серое Свирское небо. Санька проследил за его взглядом: монах смотрел вслед журавлиной стае, огромным клином скользящей вдаль… Острый взгляд мальчишки заметил крупную слезу, скользнувшую из краешка глаза в седую бороду монаха. Сначала Санька хотел подождать, но Серапион стоял неподвижно, устремив взгляд давно скрывшейся из вида стаи и мальчишка понял, что лучше вернуться.

— Понятно, — вздохнул Исидор, выслушав Санькин рассказ. — Я видел его таким однажды… очень давно…

— И что это с ним? — спросил Санька.

— Тоскует, — сказал Серапион. — Хочет домой… Как те журавли… Но не может… Рано…

— Так он же монах? — удивился Санька. — Какой еще дом? Разве не здесь его дом?

— Эх ты, Сашка-Алексашка, — встрепал вихры на его макушке Исидор. — Потом поймешь… А пока придется нам самим управляться… Иди, Санька, займись-ка ты, брат, соусом для угря…

… Вроде — незначительный «штрих» … Но почему-то отца Серапиона Санька запомнил именно таким: с пронзительной тоской и надеждой смотрящего в небесную даль… И много-много лет спустя, будучи уже седовласым, любимым и всеми почитаемым схимником, он будет вспоминать своего учителя не среди кухонных плит, сковородок и котлов, и даже не среди братии на праздничной службе, а одиноко стоящим на том пригорке, с развивающимися от ветра седыми волосами, и смотрящего вслед улетающей птичьей стаи…

Сколько раз он пытался выведать у Леонида или Исидора: что случилось с ногами Серапиона и почему он молчит — нем от рождения или дал обет молчания? Но ответа так и не получил. Обычно монахи не спрашивают друг друга о жизни до прихода в монастырь, смотря на то, кем человек стал, а не кем он был, но фигура Серапиона была столь ярка, что о нем ходили среди братии слухи самые фантастические. Кто-то утверждал, что он уже родился калекой, и потому, в утешение, Бог дал ему другие таланты. Кто-то настаивал, что в молодости Серапион был остер и не воздержен на язык, и потому был наказал травмами, а таланты приобрел исправлением своей натуры. Но по глазам Исидора и Леонида, Санька видел, что все эти домыслы и близко не стояли рядом с настоящей историей загадочного монаха. Но — увы! — эту тайну ему так и не дано было узнать. Прошлое трапезника словно навсегда кануло в воду, унесенное течением времени, и остался лишь нынешний отец Серапион, легенда кулинарного искусства и удивительный монах. Спал он не больше отца Леонида — 3-4 часа, а весь день его был посвящён работе и молитве. Но особо необычным было то, что Серапион был… убежденным постником, питаясь лишь водой, хлебом и совсем небольшим количеством овощей, не прикасаясь к иной пище даже в большие праздники. Готовность своих кулинарных шедевров он определял… по запаху и цвету! Лишь совсем редко, когда сложность блюда или напитка (а бывало и такое) была совсем уж высока, он, заставлял себя узнать на вкус буквально одну крошку или одну каплю — и этого было достаточно, чтобы понять завершенность блюда. «Переводил» его редкие жесты- «указания» давно знакомый с ним помощник Исидор. Впрочем, постепенно и Санька начал понимать, что требует от него Серапион, по едва заметному движению руки или наклону головы… Так, в слаженном коллективе профессионалов, во время работы, слова особо и не нужны, все и так понимают что и когда делать… И замечал Санька еще одну очень любопытную для него «мелочь»: когда Серапион смотрел в храме на иконы и когда смотрел на окружавших его людей, то глаза его принимали одно и то же выражение, словно в любом человеке и впрямь видел монах образ и подобие Создателя… И, может быть поэтому, так усердно служил людям…

— Боюсь я, Сашка-Алексашка, что зачахнет наш Серапион вне монастырских стен, а то и вовсе — отчается, — продолжал тем временем отец Леонид.

— А разве кто-то хочет забрать его от нас? — испугался мальчишка.

— То, что я сейчас тебе поведаю, должно остаться только между нами, — предупредил монах. — Ну, и отцом Серапионом, разумеется… Даже сам настоятель до поры не должен об этом знать. Уразумел?

— Уразумел.

— Тогда вот что… В августе посетит нашу обитель сам Государь-император… Да погоди ты, не прыгай как умалишённый… Не святой ведь к нам явится, в конце-то концов, а обычный человек, хоть и помазанник, а со своими грехами… и, немалыми, кстати… А вот для нас его прибытие может принести не только радость, но и некоторые сложности…Есть у него один министр, которого пророчат на должность канцлера. Зовут того министра Карл Нессельроде и считается он первым на Руси гурманом и ценителем кулинарного мастерства. Про дарования отца Серапиона он уже давно наслышан… Вот и упросит он императора, во время поездки, завернуть и в наш монастырь… Сам император к еде равнодушен: даже поваров с собой в дорогу не берет — питается чем накормят. А вот Нессельроде… Для него кулинарное мастерство не просто увлечение — страсть! И если он убедится, что хотя бы часть слухов про отца Серапиона — правда, то изыщет возможность заполучить его ко двору, в свою «коллекцию» …

— А разве можно вот так взять монаха и по чьему-то желанию себе забрать, словно простого крепостного? — удивился Санька.

— Ох, друг мой, если б ты только знал, на что одержимые всякими химерами способны, — вздохнул Леонид. — И уж как ни стоек наш настоятель, а против императора, подговоренного канцлером ничего поделать не сможет… Был уже у нас три года назад презабавнейший случай… Приехали к нам важные лица аж из самого Санкт-Петербурга. Кто — не скажу, ибо расстраивать тебя не хочу… Но из тех, что имеют право просто приказать настоятелю «отдать» Серапиона в столичную митрополию… Но тогда наш трапезник выстоял, хоть и согрешил, — добавил он с улыбкой, что-то вспоминая. — Ох, согрешил…

— Отравил кого-то? — испугался Санька.

— Ну… можно и так сказать…Ты знаешь, что продукты действуют на людей по разному. А Серапион наш, и впрямь гений кулинарии… Посмотрел на гостей, приметил — кто каким недугом болен, а кто к какому склонен, кто каким страстям подвержен… и разработал им такое меню, что для обычного человека — пир вкуса, а именно для тех… кхм… гостей…ну, скажем так не очень вкусно…

— А мне рассказывали, что не так все гладко для них обошлось, — невинно заметил Санька.

— Ну, люди соврут — недорого возьмут… Любая история имеет свойство обрастать со временем травой-небылицей… Серапион все же славный монах, не стал бы он людям вредить… сильно… Но что нашкодил малость — это правда. За что был настоятелем примерно наказан и грех свой трудами и покаянием искупил… А вспомнил я про эту историю потому, что министр о ней тоже наслышан. Мужчина он умный, образованный… в интригах опытный — недаром столько лет иностранными делами ведает… Его облапошить так просто не удастся… привезет он с собой повара… Очень хорошего повара. И будет тот повар ходить за Серапионом тенью и пробовать все, что к столу подается… Ну а потом… М-да…

— Так что же делать, отец Леонид? Он же в Петербурхе ентом зачахнет…

— Так и я о том… Ты передай отцу Серапиону в точности все, что я тебе сказал. У него еще есть время. Пусть думает… Я в него верю…

— Мне придется все это ему говорить? Может, лучше вы скажете, отец Леонид? Он же расстроится… А вы умеете нужное слово найти…

— Если это скажу ему я, то он будет надеяться на мою помощь… а здесь я ему помочь ничем не смогу. В этой битве победить может только он. Но я в него верю — так и передай…

…Дадим же и мы, дорогие друзья, время монахам, чтобы поразмыслить над тем, как пережить приближающуюся грозу, не докучая им излишне пристальным вниманием, а сами пройдемся по обширным владениям отца Серапиона. Они огромны. Работа в трапезной не спроста всегда считалась сложнейшим послушанием в монастыре. Ранним утром повар шел в церковь и молился о даровании ему сил и таланта в грядущей работе. Получал у екклесиарха огонь, зажжённый от лампы в алтаре, и от этого «честного огня» уже зажигал печи в поварне и хлебопекарне. Помощники, после молитвы в храме, следовали по местам послушания — месить тесто и готовить обед. При этом они читали те же молитвы, которые братия в это время читала в храме. Вообще все действия в поварне творились с молитвой. Не потому ли и едва в монастырях всегда была такой вкусной и целебной? Особое внимание (молитвенное!) уделялось выпеканию хлебов и просфор. Трапеза монаха зависит от церковного календаря (все время следует помнить о том, что монашеская трапеза это продолжение богослужения), в соответствии с ним меняется и сам стол и даже количество пищи. Я не стану вас утомлять описанием этих традиций (признаюсь, что сам был немало утомлен изучением уставов и обычаев разных монастырей, а потому, не желая вам того же, предлагаю оставить сии нелегкие знания в введении многоопытных экклесиархов, «уставщиков», следящих за распорядком служб) их причин и богословского фундамента, иначе повесть попросту перестанет быть «художественной» …Во время трапезы монахи читали богослужебные тексты, относящиеся к «памяти сего дня», а так же заздравные или поминальные записки жертвователей на пропитание. Трапеза могла быть очень долгой, но это означало не количество съеденного и выпитого, а количество прочитанных братией текстов и молитв.

С самого основания Свирский монастырь был окружен доброй славой и прочим монахам в пример его ставили не зря. Традиции, бережно передаваемые из века в век все же значат немало… Но, все же оставим в стороне строгие расписания и духовные обоснования, и заглянем в копилку интересных фактов и курьезных моментов, касающихся монастырской трапезы… Благодаря телекоммуникациям и интернету мир стал совсем маленьким, «прозрачным» и смешанным, словно дурной салат. Восхищаясь кухней французской, травясь фасфудом американским и балуясь кухней японской, мы напрочь забыли удивительное величие кухни русской. Часто ли вы задумывались почему она такая особенная? Русь, богатая лесами, а следовательно — древесиной, одна из немногих стран в мире, которая могла позволить себе роскошь дольше варить, тушить и запекать блюда, в отличии от тех стран, где кроме кустарника и дров-то не найдешь, а потому, в целях экономии дров, еду предпочитали обжаривать или варить на сильном (и «быстром») огне. Обилие рыбы, дичи, овощей, ягод и трав создавало славянскую кухню невероятно разнообразной и богатой. Мы не можем, просто не имеем права потерять эту кухню, заменяя ее куда менее полезной и вкусной, но столь хитро отрекламированной иностранной. Да что далеко ходить, возьмем, к примеру, все ту же репу. Овощ невероятно ценный по своим качествам. На Руси из него готовили даже не сотни — тысячи блюд! Варили, квасили, солили, если сырой, сушили тонкими пластинками, использовали в салатах, в пирогах, тушили, запекали, заливали медом как лакомство… Репа не теряет свои полезные качества всю зиму, весь срок хранения, в то время как картофель, привезенный Петром Первым и используемый Екатериной Великой как средство для борьбы с неурожаями пшеницы, утрачивает свои качества уже через 3-4 месяца. (Впрочем, она даже изначально уступает репе в количестве витаминов и минералов). Почти забыто знаменитое «рапсовое масло», которое хорошо знали во всем мире, называя «северным маслом» — отличная альтернатива маслу оливковому. Капорский чай был известен в самых дальних странах! Россия поставляла его за рубеж тоннами. Его целебные свойства просто не сравнимы с расхваленными индийскими и цейлонскими. Кстати, интересный факт: Александр Дюма, известный гастроном и гурман, выпустивший в свое время весьма недурственный сборник «Кулинарная энциклопедия», во время путешествия по России, признал, что самый вкусный чай, какой ему довелось пробовать, он пил именно здесь. И знаете почему? В Англии, которая почему-то ныне ассоциируется у нас с чаепитиями и прочими «джентльменскими изысками», чай… варили(!!!) в воде, как какую-нибудь капусту! А в России, столетиями имевшей дело с травами, его — заваривали! Такое, пожалуй, было еще лишь в странах Востока. А вы сегодня хоть знаете, что такое «няня», одно название которой когда-то вызывавшее слюновыделение у любителей почревоугодничать? (Помните, как расхваливал ее гоголевский Собакевич?). А беспримерное «тельное» — наравне с ухой и запеченной рыбой являвшейся «визитной карточкой» русских монастырей? Или дорогое, праздничное блюдо «калья»? Икра, кстати, на Руси никогда особо не ценилась. Даже из молоки готовили удивительно вкусные супы, а икра… Ну кто бы в монастырях променял ее на белорыбицу, не говоря уже о корюшке или снетках? Зато вам интересно будет узнать, что излюбленным лакомством в монастырях были «крушки» (тонкие ломтики рыбы, обжаренные во фритюре с перцем и солью, напоминающие чипсы, но многократно вкуснее и полезнее). «Перепега» — огромный праздничный пирог в виде горки из разнообразных (и разновкусных!) шариков из теста, «скрепленных» между собой медом или вареньем — так же незаслуженно забыт… Да что я пытаюсь объять необъятное?! Тысячи, тысячи и тысячи рецептов блюд невероятно вкусных, полезных, выдержавших испытание временем, терпеливо ждут, пока мы вспомним о них, насытившись примитивной а зачастую и откровенно вредной заморской кухней. Достаточно заглянуть в рецепты, бережно хранимые русскими монастырями, и вы поймете грандиозную разницу… Сегодняшние хозяйки жалуются: «Уже не знаем, что на ужин приготовить» … Что сказать? Куда исчезла череда передававшихся из поколение в поколение «бабкиных рецептов»? Взять обычный лук… Сегодня его лишь добавляют в супы, блюда мясные и рыбные… А ведь всего сто лет назад это были: луковый суп, лук жареный по-французски и по-гречески, тушеный, фаршированный разнообразнейшими начинками, глазированный, запечённый, в кляре, с изюмом и лесными орехами, тушеный со сливками, лук с творогом, многочисленные салаты, лук отваренный со сметаной, луковый соус и луковый маринад, луковая эссенция, икра из лука, луковое пюре, пирожки с луком, пельмени с луком и т.д. и т.п. В монастырях лук использовали для приготовления бульона под супы, вместо «мясокостного набора». Бабки знали, что если в бульон бросить луковицу неочищенную, или немного луковой кожуры, то бульон приобретает бесподобный золотистый оттенок. После этого примера, полагаю нет смысла говорить про то невероятное разнообразие блюд, которое можно приготовить из грибов? В большинстве стран мира грибы считаются пищей «неблагородной», непрестижной, и едва ли не ядовитой (Впрочем, вельможи когда-то брезговали и луком с чесноком, считая их «крестьянской пищей» и в дополнение к своему тщеславию, получали за это цингу и прочие болячки, в отличии от знающих их целебные свойства крестьян). Разумеется, в южных странах, откуда и пришло понятие «поста», были иные условия и иные продукты. На Севере условия жизни другие. Тут надо подходить с рассудительностью, ибо «пост» это не «диета», а упражнение духовное! В особые дни монахи и вовсе обходятся без еды (делая исключения для болеющих). В подавляющее количество дней иных, едят пищу простую и неприхотливую: каши, супы, овощи, хлеб… Но в дни праздничные, дни торжественные, когда сердце радуется событиям великим, трапезная расцветает блюдами беспримерными. Нет, я не стану сейчас соблазнять вас перечислением рецептов заливных блюд, фаршированных лососями осетров, супов в горшочках и вкуснейших пирогов с разнообразнейший начинкой, сейчас я напоминаю о пользе для тех, для кого вы готовите. Талант настоящего кулинара так же редок, как талант художника или математика, но главное, что доступно любому из нас это забота о тех, для кого мы трудимся у кухонной плиты. Замените слово «кормить» на слово «заботиться» и вы откроете дверь в удивительный мир настоящей кулинарии. Все древние рецепты начинались со слов: «Тщательно вымойте руки и посуду…» (Первые рецепты встречаются еще в записях древнего Вавилона, Египта и Китая. При императоре Тиберии-Августе появились первые школы кулинарного искусства, возглавляемые легендарным поваром Апицием, а первый известный нам повар из Руси носил имя Торчин и служил у благоверного князя Глеба (разумеется, повара были на Руси и до него, но на сегодняшний день летописи донесли до нас лишь это имя). Лаврентьевская летопись 1074 года, сообщает, что в штате Киево-Печерского монастыря был весьма солидный штат поваров. К хозяйству трапезной относилось огромное количество построек: поварни, склады, хлебни, ледники (в крупных монастырях их число доходило до семи(!), так что пращуры лишь усмехнулись бы в усы, вздумай мы похвастаться перед ними размерами своих холодильников и морозильных камер), амбары, отдельные хранилища для многочисленной поварской посуды и утвари: сковород, горшков, чанов, ножей, разделочных досок (их старались использовать из убивающего микробов дуба), кувшинов, решёток, рукомойников, ухватов, тазов и прочего, прочего, прочего… Одних разновидностей ножей можно было насчитать до двух десятков: «косари» луковые, секиры капустные, кленики (загнутые ножи для рыбы), и т.д. Хлеб пекли отдельно, с особым тщанием и непрерывной молитвой. Так же отдельно стояли квасоварни: как правило — «шатер» с «квасными очагами» (медный котел ведер на 300 и три больших чана под солод и сусло). Для квасов (а разновидностей их было множество и любой диетолог с полным основанием назовет их «целебными»), был предназначен отдельный ледник. Повара знают, что не все продукты «терпят» соседство друг друга, а потому надо иметь для них хранилища отдельные. Что травы, специи и приправы также необходимо хранить в прохладе и темноте, а не так как делают это современные нерадивые хозяйки, содержа их в шкафах рядом с плитой и тем уничтожая их вкус и запах. В монастырских летописях хранятся десятки тысяч рецептов соления, маринования, консервирования и прочих способов сохранения продуктов (правильной сушки, консервации медом, салом и пр.) К слову: самой большой и одной из самых древних поваренных книг считается «Пирующие ученые» Атенея и составляющие 30 томов (до сегодняшнего дня сохранилось лишь 15). В России же широко известен «Домострой» протопопа Сильвестра, в котором приготовлению и хранению пищи отведено немало места. В трапезной, как правило, сидели по 6 человек (на такое количество были рассчитаны подаваемые к столам блюда). Порядок же трапезы описан в Типиконе, в гл. 35 (и еще в нескольких имеются дополнения), поэтому на нем мы останавливаться не станем. Разумеется, богатые монастыри могли позволить себе большее разнообразие, бедные — чаще использовали обильные дары природы: щавель, молодые листья березы, крапиву, грибы, лесные орехи, мед, ягоды, ловили рыбу, а если появлялись деньги, то тратили их на муку и масло. При монастырях находились обширные сады, (как вы помните, легендарный Пересвет нес послушание как раз по уходу за яблоневым садом), огороды, где помимо овощей выращивалось немалое количество трав, обширные пасеки, пшеничные, ячменные и пр. поля, при наличии озер — выращивалась рыба, в небольшом отдалении от монастырских стен содержались коровы и козы, иногда имелись собственные солеварни. Одним словом, содержалось крепкое крестьянское хозяйство…

Одним словом, забот у отца Серапиона хватало с лихвой, И вот теперь прибавилась еще одна. Как ни старался скрывать он эмоции, но было заметно, что переданная Санькой весть встревожила его сильно. Монах словно постарел за один день: едва-едва передвигался по кухне на своих костылях, с видом столь отрешенным, что сам отец настоятель спустился в это «царство котлов и поварешек», встревоженный: «Не заболел ли наш брат Серапион?». Много ли найдется на свете людей, опечаленных известием о скором «возвышении» и приближении к «сильным мира сего»? Но Санька понимал переживания старого монаха. Монахи сторонятся этого исковерканного людскими «видением» мира, сторонясь от него, но иногда он врывается в стены монастыря войной, иногда- приказами недалеких или злобных правителей, на чьих землях он расположен, а иногда и хитросплетениями отношений архиереев и мирских владык. Идеал — идеалом, но есть еще и «проза жизни». Так что повод печалиться у Серапиона и впрямь был. Не подозревавший о истинных причинах этой грусти, настоятель даже решился на давно откладываемый ремонт трапезной, надеясь хоть так поднять захандрившему монаху настроение. (Человек он был хороший и пастырь добрый, оттого и так сопротивлялся немалому давлению, сражаясь за монаха). К приближающейся Пасхе выделил из монастырской казны даже больше обычного, но… Взгляд отца Серапиона продолжал оставаться тусклым и безрадостным, даже невзирая на приближение великого праздника и предшествующие ему приготовления. Обычно, перед Пасхой отец Серапион, словно забывая про костыли, «летал» между поварней и хранилищами быстрее легконогих послушников, отбирая все наиболее свежее, сохранное, ароматное, качественное для предстоящего празднования. За все десятилетия своей монастырской жизни ни разу не повторился он в меню этого дня, ни единым блюдом. И даже у него в этот день кушанья получались особенно вкусными, хоть в это и сложно поверить. (Но, видать и впрямь права была поговорка, утверждавшая, что совершенству пределов быть не может) … Но в этот раз все было иначе. Расстроенный, ничего не понимающий Исидор волей-неволей вынужден был сам взять на себя управление приготовления праздничного обеда. Серапион же стоял в углу поварни, глядя куда-то сквозь носившихся перед ним послушников, и четки в его пальцах ритмично отбивали количество молитв… В царившей суете про него вскоре даже забыли, обегая, словно стол…

…Закончившего протирать творог сквозь сито Саньку, Исидор тут же отправил заготовлять травы и настои для крашенья яиц. По традиции, в центр каждого стола, посреди изобилия яств, ставили тарелку, в которой пригоршню проросшего зерна окружали 12 разноцветных яиц, и еще одно, некрашеное, лежало в середине. И тут, давно отвыкший спорить с начальством Санька, неожиданно даже для самого себя, проявил норов:

— Не надо синий! — замотал он головой. — Цветов много, вполне можно иной подобрать… Хоть в полоску, хоть в крапинку, но с яйцами синих тонов надо избегать!

— С чего бы это? — опешил Исидор. — Сколько себя помню — красили, а тут пожаловал к нам отрок и воспретил… Что за блажь?

— Не блажь, а разумение! — стоял на своем дерзкий мальчишка. — Вы, отец, в иной день синие яйца есть станете? Вот, осенью, скажем, увидите у себя в тарелке синее яйцо, и что с ним сделаете?

— Так то — в иной день! А сейчас — праздник! Все понимают, что оно крашенное, а не порченое…

— День — иной, а человек един и в тот день, и в этот. У человека с измальства понимание заложено: синее яйцо — тухлое! Так зачем его так-то «украшать»? Неужели в мире иных цветов мало?

— Привередничаешь!

— Нет, просто хочу сделать как можно лучше… Тем более в такой день…

— Не отвлекай по мелочам! И без тебя забот полно…

— Из таких «мелочей» любая работа и состоит… У меня как-то бабка, царствие ей небесное, решилась новшество опробовать: куриный суп сварить с краснокочанной капустой… Вкусно… Запах, навар-загляденье… Но есть невозможно! Синяя вода, синяя капуста, синяя кура… Отец Исидор, благослови: я какой хочешь цвет подберу, но не этот…

Поблизости что-то негромко звякнуло. Оглянувшись, Санька увидел, что из рук отца Серапиона выпали малахитовые четки. Подбежал, наклонился, подбирая, с поклоном передал их старику… И не поверил глазам: Серапион улыбался ему широко и радостно — явление и в былые-то дни редчайшее, а учитывая то, что они оба знали, и вовсе невозможное… если не верить своим глазам. Но уже секундой позже на лицо монаха вернулось прежнее, сосредоточенно-непроницаемое выражение и громким ударом костыля по ближайшему котлу он остановил всякую беготню, привлекая к себе внимание…Все на поварне замерли, словно превратившись в соляные столбы. Серапион окинул внимательным взглядом «приготовления», презрительно хмыкнул, и взмахнул руками…Обычно монах ограничивался несколькими жестами в день, которые понимали лишь давно работавший с ним Исидор и потихоньку начинал понимать сообразительный Санька. Но в этот раз Серапион не был похож сам на себя. Стоя посреди поваренной и зажав костыли подмышками, он «дирижировал» изумленными помощниками, словно слаженным оркестром. Удивительно, но его с полунамека понимали даже те, кто раньше и видел-то его только издалека. Обрадованные «возвращением» Серапиона послушники носились как угорелые, стремясь исполнить указания как можно скорее и точнее. Серапион изменил практически все составленное Исидором меню, но тот, счастливый, что учитель обрел душевное равновесие, был только рад этому. Изменения Серапион вносил буквально во все: обычное молоко для творожной «пасхи» заменили на топленое. В рассоле вымачивалась не только вся предназначенная к приготовлению рыба, но даже овощи, выбранные для ее фарширования. Рыба, выбранная Исидором для бульона в горшочках, шла в начинки для пирогов, а предназначенная для пирогов- в паштеты. Приправы смешивались в букеты совершенно невиданных комбинаций. Черная икра смешивалась с луком, а красная с перцем, взвары на меду с мятой заменялись с брусничных на яблочные… Разнообразье куличей, «пасх», начинок для огромных пирогов и крохотных (к бульону) пирожков… осетрина под красным вишневым соусом, запеченная форель с соусом из крапивы, холодное из рыбьих голов с хреном, караси, разваренные в сметане… Разнообразные супы — от бульонов до пюре, паштеты, желе, салаты и печенье…Ну, и, разумеется, знаменитый монастырский медовый сбитень с соком из клюквы… Шум, гам, беготня, но все — радостное, предвкушающее, восторженное… Пасхальное!.. Приближался Великий Праздник…

…Лето на русском Севере быстротечно. Не успеешь привыкнуть к лазоревым небесам, а уже потянулись на юг первые птичьи стаи… Осень и того короче — а ведь сколько надо успеть сделать заготовок на зиму, которая, в отличии от лета и осени, на время не скупиться — приходит обстоятельно, надолго…

Обычно летом отец Серапион и сам покоя не знал, и другим не давал. Держал в едином напряжении все огромное хозяйство: от квасоварни до расположенного за пределами монастыря скотного двора. Посадки, прополки, покосы, сбор, заготовки, консервация медом, сушка, соление, вяление, и прочее, прочее, прочее… И потому так удивлены были и монахи и трудники монастыря неожиданным увлечением строгого монаха. Негаданно для всех, взялся вдруг отец Серапион за обустройство трапезной. Помещение, конечно, какого-то ремонта давно требовало, но монах взялся за дело очень уж обстоятельно, даже с «перебором» … Покраску-побелку настоятель благословил не задумываясь, а вот дальнейшие затеи кухонного мастера требовали уже затрат немалых. Отреставрировали и отполировали огромные дубовые столы. Провели капитальный ремонт светильников (места из расположения педантичный Серапион выбирал сам!). Из недр монастырской библиотеки Серапион извлек рисунки тарелок и чаш, которыми пользовались еще первые христиане во времена Апостольские (надо признать — красивые, с искусно сделанными рисунками), и монастырь выложил гончарам немалую сумму за воссоздание копий этих раритетов. (Впрочем, в этом вопросе настоятеля не пришлось уговаривать очень уж долго: идея была хороша, необычна и даже в чем-то благочинна). А вот с последней выдумкой неугомонного трапезника вышла целая история. Восхотелось отцу Серапиону, ни много ни мало, а заполучить в трапезную редкое заморское чудо — «витражи». Затея неслыханная! И дело было даже не в том, что цветные стекла в России практически не производились, а на западе секреты витражей были давно утеряны и только-только начали восстанавливаться, и не в том, что стоила эта затея денег баснословных… Дело осложнялось тем, что это было — новшество! А любое новшество в православном мире традиционно воспринималось так, как если бы на прием к настоятелю вознамерился прийти пьяный медведь в красном кафтане, с балалайкой подмышкой: какое там «пропустить» ?! Представить себе такое дико, не то что вслух сказать… Вот неприлично — и все! Настоятель даже рассмеялся в начале, на переданную Исидором просьбу трапезника. Когда понял, что тот не шутит, а всерьез вознамерился украсить одно из важнейших мест в монастыре разноцветными стёклышками — осерчал не на шутку. И уж вовсе не ожидал последующих «партизанских» манипуляций «чудящего» монаха. По традиции, с настоятелем монастыря, шествующим по вверенной ему обители, монахи и послушники не заговаривают до тех пор, пока он сам к ним не обратиться (ибо вопросов и мелких надобностей к нему, как у солдата к генералу, и только дай служивым волю — растащат все время начальника как малыши кулек со сладостями). И уж совсем дико было ожидать нарушения устоявшихся традиций от всегда покладистого, трудолюбивого и исполнительного Серапиона. Старых монах, практически сам являющийся хранителем монастырских традиций, неожиданно для всех, проявил норов, граничащий едва ли не с расколом, али ересью какой, заморско-завезенной. Каждый день, стоило настоятелю появиться где-либо вне личных покоев или церковных пределов, как уже бежал к нему со всех ног какой-нибудь поваренок и с поклоном передавал очередную библиотечную книгу, в коей приводились примеры существования и на Руси, и в православии вообще, витражей и мозаик. Первым за подобную дерзость был отправлен на трехдневное «сухоядение» (хлеб-воду-орехи-овощи) верный помощник трапезника — Исидор. Сухоядение и определенное количество поклонов — самое распространённое наказание в монастыре. В былые времена даже за ворчание на погоду приводили в разумение трехдневным сухоядением и пятью десятками земных поклонов. И пока вся братия хлебает наваристую уху и хрустит любимыми «крушками», ты гложешь свой сухарик, запивая его родниковой водой, и размышляешь о том, что «у природы нет плохой погоды. Каждая погода — благодать. Дождь ли, снег, любое время года — надо благодарно принимать… надо бла-го-дарно принимать!..» А тут не на погоду ворчание — на запрет настоятеля! Где ж такое видано со времен старинных смут?! И начали «засланцы» отца Серапиона садиться для вразумления на хлеб и воду… Вот только оказалось, что за этого необычного монаха, заботящегося о братии много десятков лет, готова сесть на сухоядение практически вся братия монастыря. Ну ладно братия и трудники, но когда, смущаясь и краснея, но с явной решимостью жевать неделю сухари, подходят с этими злосчастными летописями келарь и уставщик… это, знаете ли, страннее медведя в красном кафтане…

В принципе, если вдуматься глубоко, не было в этих несчастных витражах какой-то крамолы. Доподлинно известно, что главный храм восточно-христианского мира — церковь св. Софии в Константинополе украшали витражи. Завораживающую красоту солнечных лучей, проникающих в храм через цветные стекла описывал еще Прокопий Кессарийский. По образу храма св. Софии были устроены и многие другие восточные церкви, а значит — пример в истории православия был, и пример достойный. Но тут же вспоминался Максим Грек, напоминавший о том, что святые отцы на седьмом вселенском соборе заповедовали писать иконы на прочном материале, а стекла все же избегать, как материала «сокрушительного», т.е. — хрупкого. Но упорный Серапион через своих «жертв сухоядения» раз за разом передавал летописи, сообщавшие, что в году 1240, Даниил Галицкий заложил город Холм с красивейшей церковью св. Иоанна, украшенную «стеклами римскими», и что цветными стеклышками и мозаиками любили украшать свои палаты и церкви цари Иван Васильевич и Федор Тишайший, царевна Софья, боярин Кирилл Нарышкин и многие, многие другие. И даже достал откуда-то копию описи изъятого у опальных князей Василия и Алексея Голицыных имущества, среди которого числилось множество витражей, в том числе с изображением двух ангелов и даже «образа Спаса со святыми и мучениками, писанного на стекле». Особенно смущали настоятеля известия о витражах в Коломенском дворце и «Крестовой палатке» патриарха Филарета… Кроме хрупкости материала, иных богословских причин для отказа в создании витражей не было, и уставший от назойливого трапезника настоятель принял «соломоново решение»: витражи разрешить, но… без изображения каких-либо образов. Хочет Серапион украсить трапезную в византийском стиле — можно, в конце концов и разрешить, благо до этого он никогда и ничего не просил, но пусть уж это будут просто красивые, разноцветные стекла. Как говорят в народе: «и волки сыты… и буква соблюдена». На за досаждение начальству, пускай сам эти стекла и изыскивает, благо энтузиазма на это, судя по всему, у него хоть отбавляй, вот и пусть направляет его в иное русло, а монастырскую казну и без того есть на что потратить… Была у настоятеля тайная надежда, что узнав о стоимости своей затеи, монах, по определению не имеющий за душой ни гроша, откажется от этой блажи и вернется, подобно блудному сыну к своим горшкам-поварешкам, но… Как и любой великий повар, был отец Серапион прирожденным химиком. Правда, он не стал тратить время, постигая тонкую науку стеклодувов, а подошел к решению проблемы проще и практичнее: неделю что-то варил-выпаривал в своих «экспериментальных» крохотных кастрюльках и явил на свет еще один шедевр: «псевдомозаику» — стекла, покрытые удивительно прозрачной и при этом насыщенной краской. Вездесущие мальчишки (сироты — воспитанники монастыря), хвастались, что даже пробовали эти краски на вкус и они-де не только съедобны, но и так же вкусны, как и все, выходящее из под рук Серапиона. Впрочем, эти маленькие фантазеры вообще придумывали множество разнообразных небылиц, а потому и мы не будем серьезно относиться к их словам… Настоятель повертел в пальцах ярко-синие стеклышки, весело блестевшие на солнце (по замыслу Серапиона витраж должен был изображать ночное небо с ярко горящей в верхнем углу «Вифлеемской звездой») и устало махнул рукой: «Делайте, ослушники… Благословляю!» Но по глазам было видно: и ему было интересно- как преобразится трапезная с этими «новшествами». Иконописцы, покрывающие стекла красками дивились их свойствам, (а уж они-то знали о красках немало), но Серапион уже утратил к витражам всякий интерес, и готовые рамы с цветными стеклами лежали в мастерской, словно вовсе забытые. «Чудит Серапион, — качал головой настоятель. — Но хоть ожил, и то славно… А если за месяц про витражи не вспомнит — сам прикажу установить… Хоть посмотрим ради чего я столько мук принял…»

… Но витражи пригодились раньше…

…Санька сидел на улице, греясь на солнышке и подготавливая к сушке огромную груду белых грибов, принесенных послушниками из леса, слушал, как расположившийся на скамеечке неподалеку отец Леонид, объясняет Дмитрию:

— …Да понять-то просто: главное смотреть в суть вещей. Монах — это прежде всего христианин. «Новый человек», последователь Христа, верящий не просто «в Бога», но и Богу. И уже поэтому молитва не может быть просто «ради молитвы». Это уже и не молитва вовсе, а глупость какая-то… Так раньше коробку с текстами молитвы к голове привязывали… Молитва — это общение с Богом. Удивительная связь, которая…

Он неожиданно замолчал и замер, словно прислушиваясь к чему-то. И, оборвав свою предыдущую мысль, попросил:

— Беги к настоятелю, Митенька. Скажи — едет…

— Кто едет?

— Что? А… Скажи, что в гости к нам сам Император жаловать изволит. Через пару часов здесь будет… Есть еще время подготовится… А ты, дружок, — обратился он к замеревшему от восторга Саньке. — Беги к отцу Серапиону… и тоже скажи, что у него есть два часа, чтобы подготовиться… Ну, не стойте столбами, друзья мои! Шустрее, шустрее…

…Император, не планировавший ранее завернуть в монастырь и принявший решение посетить его буквально «проезжая мимо» (а точнее — заинтригованный рассказом сопровождавшего его Нессельроде, не только о славной истории обители, но и о удивительных ее обитателях), был немало впечатлен тем, что настоятель с братией встречают его у ворот, словно предупрежденные заранее. (Настоятель к тому времени успел не только переодеться, но и отдать многочисленные распоряжения по подготовке к принятию высоких гостей, в том числе приказал и срочно вставить подготовленные Серапионом витражи, благо более подходящего повода и придумать было сложно).

Под колокольный звон и торжественные песнопения Император вошел в обитель. Санька рассматривал его во все глаза. Никогда ему еще не доводилось видеть столь важного гостя столь близко. Удивительным для него было и то, что сопровождающих у Его Императорского Величества было совсем немного. Позже Дмитрий (как бывший офицер, осведомленный в этом вопросе), объяснил ему, что Император вообще принципиально и демонстративно пренебрегал мерами безопасности, хотя и прекрасно помнил о том, что и его дед, и его отец были убиты в результате дворцовых переворотов. А может быть, причиной тому были страшные события, когда поневоле втянули его в план заговорщиков, заявив цинично: «Мы сделали дело… Идите править». Еще отец его, Павел Первый, запретил офицером ездить в закрытых экипажах (впрочем, покойный Император вообще был прославлен приказами, мягко говоря — неоднозначными…). Александр Павлович же считал, что «персона Императора — персона публичная и подданные должны ее видеть», и довел идею почти до абсурда, даже в лютую стужу разъезжая в открытых санях и практически без сопровождения, словно бросая вызов опасности.

Был он высок (2 аршина и 9 вершков), внешность имел приятную: округлое, приветливое лицо, голубые глаза с сероватым оттенком, кудрявые, с проседью волосы (большую залысину Император с возрастом перестал прятать под париками, хотя за внешним своим видом продолжал ухаживать с большой аккуратностью), при ходьбе немного сутулился, говорил тихо, еле слышно, и имел привычку постоянно держать левую руку на груди. Знающие люди говорили, что у него рано испортилось зрение и он почти был глух на левое ухо (результат контузии). Носил он мундиры с небольшой орденской колодкой наград времен Отечественной войны 1812 года, к которой был присоединен (клинком вверх) миниатюрный меч от шведского военного «ордена Меча». (К слову сказать: Свирский монастырь тоже делал свой вклад в кампанию 1812 года, пожертвовав 2000 руб. на военные нужды и 300 — на ополчение.) И, как показалось Саньке, был он каким-то отстраненно-задумчивым, словно погруженным в мысли далекие и печальные, словно что-то неустанно терзало и томило его, не оставляя в покое даже на краткий срок… Саньке победитель коварного Наполеона представлялся иным: громогласным, порывистым в движениях, брызжущим гусарскими шутками, как шампанским, отдающим налево и направо звонкие приказы, в общем — чем-то вроде Дениса Давыдова, чьи подвиги изображали на лубках и приукрашали в анекдотах. Ну, на худой конец — мудрым полководцем, с пронзительным взором и величественными движениями, наподобие покойного Кутузова… А тут… Человек как человек… Грустный, даже какой-то вялый… Даже низкорослый и худющий как лоза министр Нессельроде и тот производил куда более представительное впечатление: важный, лицо с застывшей гримасой «значительности», уголки губ брезгливо опущены, а глаза — острые, ехидные, чуть злые…

Настоятель повел было Императора показывать монастырь, но Нессельроде остановил его, о чем-то расспрашивая. Стоящий рядом с отцом Серапионом Санька, естественно, не мог слышать их разговор, но по рассеянным взглядам настоятеля, брошенным в сторону трапезника, понимал, что речь идет как раз о том, о чем еще весной предупреждал отец Леонид: известный на всю страну гурман Нессельроде интересовался легендарным поваром. Настоятель слабо пытался что-то возражать, просительно поглядывая на Императора, но Александр Павлович стоял все с тем же вяло-равнодушным видом и в их диалог вступать явно не собирался, а может и вовсе попросту не слышал его. Взмахом руки министр подозвал к себе из свиты какого-то человека, и, в сопровождении настоятеля они направились к спокойно ожидавшему их Серапиону.

— Брат Серапион, — неловко начал настоятель. — Его Императорское Величество оказал нам честь, согласившись разделить с нами трапезу… Ты уж расстарайся, голубчик…

— Я слышал о тебе, монах, — скрипучий голос Нессельроде был резок и отрывист. — Говорят, что ты большой мастер. Хочу посмотреть — так ли это… Но я и о твоих проделках наслышан. Вот это, — он указал на человека из своей свиты. — Огюст, мой личный повар. Он присмотрит за тем, как ты готовишь. И помни, что готовить ты будешь для самого Императора… помазанника… ты сознаешь всю оказанную тебе честь? — значительно добавил он. -В общем так, монах: я толк в еде знаю. Удивишь и порадуешь — всю жизнь горя знать не будешь, как сыр в масле катаясь… Сколько тебе помощников надо?

Серапион молча положил руку Саньке на плечо. Паренек аж покраснел от удовольствия, а удивленный министр пожал плечами:

— Как знаешь… Мы пока монастырь осмотрим, а ты уж, братец, расстарайся… Огюст будет присматривать, а лакеи отнесут блюда в трапезную… Начинай!

Повернулся и пошел к терпеливо ожидавшему императору. Настоятель виновато развел руками, перекрестил Серапиона и заспешил следом.

Санька вопросительно посмотрел на монаха. Тот улыбался.

— Вы… готовы? — почему-то шепотом спросил Санька.

Серапион взъерошил мальчишке волосы, и кивнул, словно говоря: «начинаем!» … И они начали…

…Ах, русские пиры, незаслуженно забытые неблагодарными потомками! В стране столь богатой рыбой, дичью, дарами лесов и полей, даже в домах крепких крестьян было на праздничный день до 15 разнообразных блюд, в домах боярских — до пятидесяти, а в тереме царском доходило и до двухсот! И не в количестве дело! Сегодня мы окружены блюдами и продуктами по вкусам разнообразным, но в большинстве своем, не только не полезными, а зачастую откровенно вредными для человека. Вдумайтесь: чего стоят одни только удивительные русские пироги? Что это, если смотреть в суть? Это мясо, рыба, печень, грибы, овощи, и даже ягоды, запеченные о «оболочке» из теста, для большего сохранения питательных веществ и вкусовых качеств. Рыбу для пирогов, как правило не «мельчили» рубкой или протиранием через сито, а запекали пластами. Разумеется, гурманы былых времен комбинировали в пирогах и разные сорта рыбы, и даже каш, но все же мудрые предки старались не смешивать вкус разной рыбы в одной ухе, наслаждаясь бульоном именно из той рыбы, которую они сегодня хотели видеть на своем столе. Поэтому даже обычный пирожок с куском семги, запиваемый крепкой ухой (а уха это прежде всего бульон!), века 16, и «пирожок» с «ухой» дня сегодняшнего, это явления не просто разные — фундаментально разные! О, да! Питались наши предки совсем иначе… Мед (этот кладезь здоровья) был на столе постоянно, у каждой хозяйки имелся свой, передаваемый по наследству, рецепт хлебной закваски, делающий ее караваи не похожими на хлеб соседский. Не то что кулинар — любая стряпуха знала целебную силу и яркий вкус трав, готовя из нее вкуснейшие и питательные салаты, «варева», начинки для пирогов… Сотни и тысячи кулинарных тонкостей и хитростей, передававшихся из поколение в поколение, теперь уходят, уступая место пропитанными «усилителями вкуса» полуфабрикатам. И надежда остается не на гламурные телешоу, и не на сомнительные рецепты, собранные по пыльным закоулкам интернета бездарными (но крайне плодовитыми) «писательницами», а на возрождающиеся монастыри, хранящие старинные рецепты трапезы, которая была не только «продолжением богослужения», но и заботой людей друг о друге…

…Серапион тяжело опирался на костыли, нависая над столом, но руки его словно танцевали, мелькали ножи, вилки, миски, сковороды… Да, его работу сейчас можно было сравнить разве что с танцем — идеально выверенным, творчески обработанным, наполненным жизнью, движением, стремлением, продуманностью… мастерством…

На выбор, словно раскладывая гамму вкуса, Серапион предложил для Императора на первое: борщ с жареными карасями (и предлагающимися к нему пирожки с семгой), острую и крепкую «калью» с красной икрой (к ней-пирожки из вытяжного теста) и соте из судака с тушеными в масле шампиньонами, зелеными листьями салата и раковыми шейками, начиненными кнельной массой…

(Огюст, в первые минуты подозрительно косящийся из-за плеча трапезника на процесс приготовления, видать и впрямь был недурственным мастером своего дела, и уже через несколько минут уважительно отступил в сторону, не мешая такому же (а вероятнее всего и куда лучшему!) мастеру… Время от времени он проскальзывал к столу, пробуя что-то из вызывающего у него интерес, удовлетворенно или удивленно причмокивал и вновь возвращался на свое место. По мере разворачивающихся на поварне работ, на его лице все больше и больше проступало неприкрытое уважение, уже начинавшее граничить с восторгом: уж он-то, профессионал, в полном объёме мог оценить происходящее перед ним действо…)

Санька крутился вокруг Серапиона, словно спутник вокруг планеты, чистя, фаршируя, нарезая, вымачивая, отмеряя, обжаривая… Он словно влился в этот стремительный «танец», который знал, понимал, любил… То, что со стороны сейчас казалось высочайшем мастерством, для него было сейчас — наслаждением…

… На второе они предложили Императору (а точнее уж — Нессельроде), выбор из: карпа, фаршированного налимьими печенками с маслинами, грибной жульен, осетрину, нашпигованную семгой под легендарным мятным соусом (подавать с овощами, луком-пореем, креветками, зеленью и лимоном), и котлеты из белуги в грибном соусе (да-да: ломтики белуги, а не «фарш» — толщиной в палец!- залитые половиной стакана крепчайшего бульона, тушатся под крышкой в чугунной сковороде до готовности, остудив, смазываются нежнейшим грибным соусом на миндальном масле, помещаются в холод, чтобы соус смог застыть, обваливаются в панировке из белого хлеба, слегка обжариваются во фритюре до румяной корочки, и подаются, окроплённые лимонным соком, с нежным зеленым горошком…Вот это — рыбные котлеты! Вот это! Так и передайте современным отравителям, притворяющимися кулинарами!).

Из закусок были яйца, фаршированные красной икрой (точнее, два варианта: икрой, перемешенной с красным перцем и мелко рубленным зеленым луком и икрой, «вареной» в маковом молоке), яблоки, фаршированные творогом с изюмом и лесными орехами, и разновидность «крушек» по особому рецепту Серапиона: с удивительным «букетом» тщательно подобранных трав и специй. Из сладостей: крем из медового кваса, воздушный самбук из яблок, медово-малиновые пряники, лесные орехи в брусничном желе, хворосты и висели. Заварной хлеб Серапион приготовил по древнему рецепту монахов Киево-Печерской Лавры, а вот «ставленый» мед двадцатилетней выдержки, извлеченный из погребов, был когда-то поставлен туда им собственноручно. Так же был подан менее крепкий «мед варенный» (обманчиво коварный своей мягкостью), квасы мятные и хлебные, освежающий березовый сок и морс с добавлением трав…

Огюст пробовал, закатывал глаза и одобрительно кивал (он, видимо, был неплохим парнем, этот заезжий повар и на мастерство коллеги смотрел с любопытством, одобрительно), слуги сновали туда-сюда, унося блюдо за блюдом в трапезную… И разгоряченный работой Санька сам не заметил, когда было закончено последнее блюдо… Огюст, с трудом подбирая слова, сказал:

— Хорошьё… Очьень хорошьё! Брависимо! Будем всесте работАть… Я — гордюсь этьим…

И удалился, оставив Саньку и Серапиона посреди опустевшей поварни. (Братия и трудники толпились во дворе, ожидая выхода Императора из трапезной). Получив у Серапиона разрешение, Санька тоже побежал во двор… как раз вовремя, чтобы застать картину любопытнейшую. Из дверей трапезной выходил крайне раздраженный граф Нессельроде, на ходу отчитывая растерянного и явно ничего не понимающего Огюста. Ни с кем не прощаясь, и не на кого не глядя, министр прошествовал к монастырским воротам. Чуть позже появился император, в сопровождении чем-то расстроенного настоятеля. (Впрочем, сам Император, по обыкновению был пассивно-отстраненным и по его виду сложно было сказать в каком настроении он находится). Равномерно кивая головой на какие-то уверения настоятеля (а вернее всего попросту ничего не слыша: как известно Император был сильно глуховат, чем часто пользовались подчиненные), он, в сопровождении многочисленной свиты проследовал к выходу, с христианским смирением взял у настоятеля благословение и убыл восвояси…

Настоятель медленно оглянулся… Взгляд его, словно раскаленная кочерга, разгонял замешкавшихся во дворе монахов, пока не остановился на Саньке. Тяжелым, почти чеканным шагом он подошел и навис над мальчишкой:

— Где?!.

— Что, отец настоятель?

— Вот именно — «что»! — рявкнул игумен. — Где… «это» ?! Прости, Господи! Язык не поворачивается ему наименование дать…

Краем глаза Санька заметил, как тихо подошли и встали рядом с ним отцы Леонид и Антоний… И, пока еще робко, но все же все ближе и ближе подходят Исидор, Дмитрий… Еще монахи и трудники…

— А-а!.. Заступники набежали! — прорычал настоятель. — Не удивлюсь, если вы этого татя колченогого уже спрятали… Подвели меня под… кхм… как же вы меня подвели! Ведь не кто-нибудь это! Не губернатор какой замшелый! Сам государь Император… И что?! Едва не отравили! В рот же взять эту мерзость не возможно! За версту от нее уже воротило! Ох подвели… Что теперь будет-то?!

— Ничего не будет, — твердо сказал Леонид. — Вообще ничего… Государь Император к еде равнодушен…А господин министр… Ну что ж… бывает… Может ему вообще не стоило даже задумывать, чтобы ради чрева своего человека из святого места забирать? Ну позлиться пару дней, да остынет. Решит, что врет молва насчет нашего трапезника… А глядя на него, и другие от Серапиона наконец отстанут… Готовил-то Серапион под присмотром человека сведущего, еду пробовавшего и нахваливающего, блюда слуги тут же к столу несли, ни на миг без присмотра не оставляя. Проще говоря, в поварне Серапион создавал свои очередные шедевры… а вот на столе у министра… ну и у государя Императора, что уж греха таить… они превращались в несъедобные… Даже самому интересно… Ну, Сашка-Алексашка, признавайся, как на духу: как вы это сотворили?

— О чем вы, отец Леонид? — округлил глаза мальчишка. — Не пойму вас…

— Если расскажешь — настоятель вас не накажет, — улыбнулся хитрый монах. — Правда, отец настоятель? Не накажите?

Настоятель возмущенно фыркнул, зачем-то несколько раз дернул сам себя за бороду, все еще находясь под впечатлением от неожиданного визита и последовавших за ним событий, но… Отец Леонид обещал, что происшествие это останется без последствий, а ошибался старец, как известно, редко, а точнее — никогда… Узнать же секрет едва ли не волшебного превращения идеально приготовленных блюд в несъедобное непотребство было крайне интересно. Даже если бы за спиной Серапиона не стоял внимательный Огюст, настоятель все равно бы никогда не поверил, что монах способен подсыпать что-то в еду или хитро изменить рецепт. Здесь была какая-то иная загадка… Любопытнейшая… От упрямого Серапиона добиться чего-то было практически невозможно, и вся надежда на разгадку была сейчас в руках этого мальчишки…

— Предположим… В порядке исключения… Если искреннее покаетесь и обещаете больше таких… непотребств даже в мыслях не иметь, — согласился наконец настоятель.

— Ну, говори, — подбодрил Леонид Саньку.

— А то сами не знаете? — не удержался негодник. — Вы же все видите… А этот секрет даже вы разгадать не можете?

— А я вот вижу, что у того, кто старшим дерзит, нос сейчас в пятачок свиной превратится, — невозмутимо сообщил Леонид, и выждав пока смолкнет хохот над испуганно схватившимся за нос Санькой, продолжил: — Все знать может только Бог… Человеку же, в большинстве своем столько знать и не надо. Только дураки хотят будущее знать. И даже представить не могут, как это невыносимо скучно и безысходно — знать день радости, день скорби, день смерти… Я бы не хотел для себя такого… Я же не дурак о таком мечтать. Жить было бы скучно. А мир так интересен… Каждый день открывает что-то новое… Впрочем, предопределенности вообще нет: все меняется ежеминутно…

— Это как?

— Ну как тебе сказать… Вот например, если через минуту говорить не начнешь, мучая вместо этого расспросами нас, то можно предположить, что твои уши пострадают…Хочешь точно знать, что с твоим ухом будет через минуту?

— И с хребтиной! — приподнял палицу настоятель. — Говори наконец, Ирод! В чем секрет?!

— Цвет.

— Что «цвет»? Говори толком, а то и впрямь возьму грех на душу и ка-а-ак…

— Представьте, отец настоятель, что вам предложили съесть яйцо синюшного цвета… Ну или бледно-синего… Или сиреневого…

— Зачем? — удивился настоятель. — Если синее — значит протухло… Что ж я совсем из ума выжил — тухлятину есть?

— А если оно — свежайшее и приготовлено мастерски… но — синее?

Все молча смотрели на него, медленно осознавая.

— Витражи! — стукнул палицей оземь настоятель. — Ах, искуситель старый! А я-то, дурак наивный, ему доверился…

— И витражи, «окрасившие» еду в трапезной в цвета, непривычные для глаз, и цвет тарелок и столов, — не стал отрицать Санька. — Мы привыкли молоко видеть белым. Если оно будет окрашено в цвет… ну хотя бы — кроваво-красный, пить его мы уже будем совсем с другим чувством, даже если оно будет вкуснейшим и свежевшим…Вы просто не замечали, а любой повар знает, что цвета синие, сиреневые, коричневые, черные, аппетита у человека не прибавляют… А вот оранжевый, желтый, золотой, красный — сами в рот просятся…

— Но ведь это не все, — утвердительно заметил настоятель.

— Еще запахи, — согласился Санька. — Запах для человека важен не меньше цвета. К примеру: лук вкуса не имеет, а вот его запах…

— Как не имеет? — удивился настоятель. — Да ведь… вроде… Впрочем, ладно, продолжай…

— «Тонкие» запахи возбуждают аппетит, а грубые, слишком насыщенные — притупляют, — пояснил Санька. — Побудьте в помещении с сильным запахом полыни или корицы и вскоре ваше чувство голода изрядно притупится. Да их множество, этих секретов. Значение имеют и последовательность, и комбинация вкуса. Кулинару все это знакомо. Отец Серапион приготовил изумительно вкусные блюда… которые просто было невозможно взять в рот. Вынесете их из трапезной — и пальчики оближите…

— Все равно гад подколодный, — грустно сказал настоятель. — Это же — Император… Гость наш, в конце-то концов…

— Так пища-то была свежа и вкусна, — утешил его Леонид. — Разве что… неаппетитна… Как представлю себе: кровавое молоко… бррр…

— Бледно-зеленое, — грустно уточнил настоятель.

— Что?

— Бледно-зеленое оно было, — настоятель даже скривился, вспоминая. — И запах мяты… какой-то… аж… Фу!.. Сильно подозреваю, что мы тут далеко не все услышали…

— Неужели бы вам не жалко было его лишиться, владыка? — спросил Леонид. Настоятель вздохнул и лишь махнул рукой.

— Хулиган, конечно, — согласился Леонид. — Но… Нашего полка хулиган…

— Однако, не забывайте, отец Леонид про послушание, — уже спокойнее напомнил настоятель. — Я начальник, дал ему приказ накормить гостя…

— Так он и накормил…

— Фарисейство это!

— Бегство, — сказал Леонид. — Когда-то он бежал из мира в монастырь… Мир пришел за ним и вновь хотел его забрать… И он снова нашел способ бежать… Моисею пришлось применить куда менее гуманные способы, чтобы убедить фараона отпустить его народ. Помните, что сказал фараон? «Праздны вы…» Как и многие, он считал служение Богу и совершенствование духовности человека — делом «праздным» … Не то что лес валить или землю пахать…И не убедишь ведь… Приходится бежать…К тому же, разве дело именно в «бегстве»? Одни помнят о том, что Моисей вывел людей из рабства, а другие о том, что привел их к Богу… Первые видят в нем «вождя», вторые — Пророка… Но в любом случае: безысходность — не для Моисея…

— Шутники, — хмыкнул совсем уже успокоившийся настоятель. — Ладно… Витражи эти злосчастные немедленно разобрать! А где сам этот… из «плена министерского» бежавший? Кто знает? Что молчишь, пострел?! — обратился он к Саньке. — По глазам вижу, что знаешь! Веди… Ничего я твоему учителю не сделаю… На этот раз… Веди, кому говорят, помощник партизанский!

…Отец Серапион стоял на пригорке у берега озера и смотрел в небо. Лица его не было видно, но почему-то Санька был уверен: в этот раз старый монах улыбается. И улыбка эта была добрая и немного печальная — улыбка монаха…

Настоятель замедлил шаг, а потом и вовсе остановился, придерживая Саньку за плечо.

— Погоди… Ладно… Потом… Пусть пока отдыхает… Дорога домой еще долгая предстоит…

— Но сейчас он не тоскует, — сказал мальчишка.

— Знаю, — ответил настоятель. — Он — сильный монах… И все же… Я как-то читал у Александра Вепря: «…От сна пробудившись, и встав на рассвете, осенней предвечной порой, свой путь вспоминая сквозь грозы и ветер, поймешь, с умудренной тоской: мы все — убеленные временем дети… И как же нас тянет Домой…» Пойдем обратно, постреленок… Теперь мне надо думать, как научить тебя брать от своих учителей хорошее, а… кхм… несвоевременное — не брать…

— Может не надо? — жалобно попросил Санька. — Отец Леонид учит, отец Серапион… Исидор… Дмитрий… Сейчас вы добавить хотите… Я ж так и за год не уразумею всего…

— За год?! — усмехнулся настоятель. — Ну-ну…За год… Тут целой жизни мало… Ты вообще, что решил: у нас еще задержишься, или обратно, к мамке?.. Ну вот… А значит слушай… Как настоятель, я расскажу тебе о важности послушания…Не фыркай, а слушай, что тебе начальник говорит… Итак…

…А монах все стоял и смотрел вслед плывущим по небу журавлям…И не было сейчас на земле человека счастливее этого хромого, немого и искалеченного старика…

 

^ Глава 5

Кто в этот мир придет последним,
На последнюю муку придет?
Кто утром встанет к обедне?
Кто Бога в ночи призовет?
Поможет падшему брату?
Захочет любить врагов?
Кто им простит многократно.
Как ученик Христов?
«Один в поле не воин!»
Злоба кругом кипит…
Какого венца достоин
Тот, кто один устоит?

А.А. Алексеев (поэт-исповедник, замученный в 1941 г.

 

^ Александро-Свирский монастырь. 2011 г.

…Шли годы. Благодаря неутомимой энергии Лукиана Свирский монастырь возрождался буквально на глазах. Взрослели и братья Игумновы. Со временем, наблюдая за жизнью монахов и изучая Священное Писание, выразили желание принять постриг, став монахами Кирилл и Матвей. Впрочем, Кирилла настоятель уговорил повременить с этим непростым и ответственным решением. Он доверил ему возрождение монастырской библиотеки, отправив учиться в город. А вот Матвей оказался так тверд в своем желании, что переубедить его не смогли ни родители, ни сам настоятель…

Число братии возрастало, крепло и монастырское хозяйство. Увеличивалось и число паломников, жаждущих посетить столь необычное место… Дел было невпроворот: монастырь напоминал, скорее, небольшой город, но Бог милостив, люди работящи и дело потихоньку вершилось… Службы, труды — монастырская жизнь постепенно вошла в течение неторопливое и несуетное… Потому как громом среди ясного неба стало для юношей известие о назначении настоятеля епископом отдаленной области на Амуре…

— Как же так?!-допытывались они. — Вы же трудились, строили… Столько сил… И — вот…

— Церкви, монастыри… теперь вот целый край, — улыбнулся им настоятель. — Доверие растет…

Но вид у него все же был немного печальный.

— Но разве не обидно оставлять все это?!

— Жалко, конечно. Обитель чудесная… Да и к вам привык… Но ведь когда-нибудь и весь этот мир оставить придется…

Расстроенные ребята смотрели на него даже с обидой, и он, ободряюще, обнял их за плечи:

— Помните: я не раз говорил вам что мы всего лишь путники на этой Дороге… На дороге бывает разное. Встречи, трудности, расставания… Но, как известно, ее осилит лишь идущий. Остановись, и кто проделает за тебя остаток пути? Монах несет обет послушания, следуя рыцарскому девизу: «Делай что должен и будь что будет». На все — воля Божия. То, что сегодня нам кажется неправильным и обидным, завтра, в свете новых событий, предстанет иначе… Мы не можем знать, что будет завтра, а Творец знает. И, если мы верим, что Он нас любит, то любые изменения в нашей жизни — с пользой для нас. Или — доверием…Оглянитесь: сколько людей приходило в эту обитель, оставляя свой след. И сколько еще будет приходить! Я тоже старался… Теперь надо идти дальше, раз зовут… Значит я там нужен…

— Но мы еще увидимся?

— Конечно, — без тени сомнения сказал настоятель. — Один раз мы увидимся наверняка — в день Воскрешения… А потом… Потом все зависит от того, какими людьми вы станете в этой жизни. Постарайтесь жить так, чтобы встретившись, мы уже не расставались… А сейчас… Есть такое латинское слово — «Фактотум», переводящееся как «делающий все». «Доверенное лицо». Это большая честь. Как говорили мудрые: «Дала зависят от нас, а их последствия от Бога». Значит, там я нужен больше чем здесь. Значит, там есть для меня работа…

…И никто в тот день не знал, как он был прав…

 

^ Фактотум, или зарисовки как информация к размышлению-5.

…Попросив многочисленных родственников и знакомых оставить его с Иисусом и Марией, Иосиф жестом позвал из ближе — говорил он тихо и с большим трудом. Было непривычно видеть этого огромного, жизнерадостного, добродушного и столь деятельного человека беспомощно распростертым на ложе.

— Пришло мой время, — он даже попытался ободряюще улыбнуться. — Жаль оставлять вас… И привык я к вам, и полюбил… А более всего мне хотелось бы видеть, как Ты начнешь свое служение, — повернулся он к Иисусу. — Я мирный человек и не люблю перемен, но… Мы так долго этого ждали… Свобода… Поверженные угнетатели… Утешение Израиля… я сделал все, что было в моих силах… Наверное, я мог бы сделать больше, лучше, но я ведь обычный человек… Я не мог дать Тебе то, что мог бы дать царь или первосвященник, я лишь отдал то немногое, что принадлежало мне…

— Ты отдал Мне все, — сказал Иисус. — И ты выполнил свой долг сполна.

— Жаль не увижу тебя в блеске славы…

— За кого ты принимаешь Меня, Иосиф?

— Ты — Мессия…

— Ну… и это — тоже…Но, видишь ли… Все будет немного не так, как это представляют люди, — сказал Иисус. — Не будет блистательных побед над римскими легионами силой оружия…

— Тогда…. Силой Господа?

— Словом, — сказал Иисус. — Чудеса дают большой результат, но сковывают волю человека, а человек должен быть свободным… в том числе, и в своем выборе. Ты же сам мечтал, чтоб человек был свободен, в мире правил не только Закон, но и Любовь, а грех, принесенный ослушанием Адама и Евы был прощен?

— Но для этого надо…

— Да. Создать нового человека. Можно, конечно, вновь стереть человечество с земли, начав все заново, но можно и так… Я не с римскими легионами буду сражаться, Иосиф. Прости, но этого слишком мало…

— Но с кем же?

— С грехом. Со смертью. Со «старым» человеком ради человека «нового».

— Но как это возможно?

— Так будет.

— А как же Утешение Израиля? Свобода? Все, обещанное пророками?

— И это будет. Но будет иначе, чем ждут люди… И куда больше. Спасение нужно не только одной стране, оно нужно всем людям. Вы ждете восстаний, битв… Но врага можно победить иначе. Я покажу. И дам больше, чем ожидаете…

— Кто же тогда Ты?

Иисус склонился к самому уху Иосифа и что-то произнес.

— Прости, я не расслышал, — сказал старик. — Мне показалось…

— Ты все верно расслышал, Иосиф, — сказал Иисус. — А вот многие и впрямь «не расслышат» … Лежи, не пытайся подняться. Теперь тебе настала пора отдыхать, а Мне… Мне пора в путь… Я не люблю прощаться. Сейчас тебе это сложно понять, но смерти больше не будет…

Он снял с крюка на стене подаренную Ему тридцать лет назад пастухами суму, положил в нее краюху хлеба, чашу, сделанную когда-то под руководством Иосифа из оливкового дерева, и положил все это у порога, рядом с пастушьим посохом.

— Нам обоим пора в дорогу,- сказал Он Иосифу. — Но прощаться нет нужды. Люди прощались, расставаясь с родными навсегда, а Я не собираюсь расставаться с вами. Скоро день ухода из этого мира будет означать не прощание, а Встречу, и этот день будет не скорби, а праздника… Ты долго терпел, осталось совсем немного. Я приду за тобой. Ты веришь Мне, Иосиф?

— Верую… Господи…

…И, когда он закрыл глаза, его лицо было спокойно…

 

^ Александро-Свирский монастырь, 1897 г. Июнь.

…У монастырей, как и у всего в этом мире, бывают времена рассвета и времена заката. Время славы и время забвения. Время созидания и время разрушения… Ввиду совпадения целого ряда причин, к середине 19 века монастырь Александра Свирского понемногу отодвигался на второстепенные роли в жизни Российской Империи, понемногу ветшал, оскудевал и приходил в упадок… К самому концу 19 века монастырь представлял из себя довольно печальное зрелище: запущенное хозяйство, требующие срочного ремонта здания, отсутствие насельников. Лишь четверо стареньких, седых как лунь, монаха вышли к воротам встречать нового настоятеля, да еще трое мальчишек, числившихся в монастырском приюте, с интересом взирали на пылящую по дороге двуколку…

В повозке, одной рукой управляя ретивой лошадью, сидел невероятно толстый и пузатый монах. Бородатый до косматости, щекастый, толстогубый и мохнобровый… Такого в сумерках на большой дороге встретишь — сам кошелек отдашь, да еще перекрестишься, что жив остался…

Остановив двуколку, с нескрываемым трудом вылез (повозка радостно взвизгнула рессорами, вмиг став едва ли не вдвое выше), намотал вожжи на сук ближайшей березы и выжидательно повернулся к седобородым инокам. Те стояли и, слегка приоткрыв рты, смотрели на нового настоятеля… Затем, спохватившись, один склонился в поклоне, едва не сбив и без того с трудом стоящих на ногах собратьев. Следуя его примеру, тяжело опираясь на посохи, склонились остальные.

— Кхм-м, — только и сказал настоятель. — Ну пусть хоть так… Ладно, не будем усугублять, ибо… ибо… ибо — да-а-а… Ну а вы кто? — обернулся он к мальчишкам.

— Живем здесь, — ответил самый смелый. — А ты кто? Новый настоятель? А что такой толстый? У нас тут еды совсем мало…

— Кхм-м, — повторил настоятель. — Не бойся, отрок: сильно не объем… Я вообще начинаю подозревать, что вскоре, впервые в жизни начну худеть… Судя по тому что вижу — сильно худеть… А кроме вас в обители есть кто-нибудь? Трудники? Монахи?

— Отец Михаил в келье лежит, — был ответ. — Тюрю в обед ему понесем, узнаем — жив ли…Сторож есть, Игнатьич, но что-то не видать его давно… А трудников нет… Какой дурак без денег работать будет? Не-э, дураков нема…

— Учителей у вас, как я вижу, тоже «нема», — понимающе покачал щеками настоятель. — Службы-то хоть ведутся? Кто из этих почтенных долгожителей… эй, вы куда?

Но мальчишкам уже стало скучно и они побежали на озеро ловить карасей — хоть какую-то «приварку» к скудной монастырской трапезе.

— Похудею, — печально глядя им вслед сказал настоятель. — Наконец-то похудею… И сильно…

Монахи, заметив уход мальчишек, видимо решили, что официальная часть встречи закончена, поддерживая друг дружку, тоже направились к воротам монастыря. Ветхие и седые, они шли, покачиваясь, то ли от ветра, то ли от старости, и словно символизировали собой состояние дел в обители…

На площади перед монастырем большой и толстый полосатый кот, с ярко-зелеными глазами, рассматривающий нового игумена нагло и даже задиристо.

— Логично предположить, что и ты мышей не ловишь, а проживаешь, поскольку здесь крыша имеется, да? — спросил его настоятель.

Кот обиженно отвернулся.

— Извини, — сказал настоятель. — Это я сгоряча и расстройства… Меня, конечно предупреждали, но… Тогда давай знакомиться. Меня зовут отец Агафангел. А тебя?

Кот широко зевнул и неторопливо скрылся в кустарнике, уже разросшимся у монастырских стен до одичалого состояния.

— Ладно, — вздохнул Агафангел. — Тогда начнем с молитвы…

…А судя по состоянию дел в монастыре, молиться надо было горячо и много. Такого упадка и запустения обитель не видела, наверное, со злопамятного Смутного времени… Но тогда, благодаря пожертвовавшим своими жизнями монахам, сохранилась хотя бы казна монастыря, позволившая вернуть его к жизни. Ныне же, казна была растрачена, хозяйство приведено в упадок, работников не было, а любые надежды на помощь извне — иллюзорны…

Несколько стареньких, беспомощных, как дети, монахов и несколько детей, формально числящихся в приюте при монастыре, но лишенных как образования, так и воспитания — вот и все богатство. Иеромонах, отец Михаил, из последних сил служивший и управлявший скудными средствами, выделяемыми начальством, слег незадолго до прибытия отца Агафангела и уже не вставал. Настоятель два дня бродил по монастырю, заглядывал во все закоулки, перебирал ветхие пожитки, и пытался осознать размеры доставшейся ему в наследство проблемы. Результаты его выводов были довольно печальны. На третий день отец Агафангел запряг лошадь в двуколку и направился в Олонец, где должна была находиться церковная лавка монастыря, громко именуемая «подворьем», в слабой надежде на… Впрочем, человек он был умный и опытный, а потому на что-то хорошее в этой поездке особо не рассчитывал…

Но стоило ему втиснуться в узкую двуколку, как откуда-то сзади послышалось недовольное шипение.

— А ты что здесь делаешь? — спросил Агафангел рассерженно сверкающего на него зелеными глазами кота. — Это архиерейская телега… Ну-ка слазь!

Кот зашипел громче и выгнул спину дугой.

— Вознамерился последнее цельное имущество монастыря захватит? — укорил его Агафангел. — Да ты кот, словно из петровских времен выполз… или наоборот, из новых? Тех, что хотят все «отнять и поделить»? Ты сперва отстрой, вырасти, воспитай, приумножь, а уж потом… Да не шипи ты на меня, я все же какое-никакое, а начальство… К тому же духовное лицо… Я ведь сейчас в город направляюсь, и если не слезешь, то со мной отправишься… Ну?.. Не хочешь вылезать? Как знаешь… Тогда поехали…

И тут кот выкинул фортель: вспрыгнул на широкие плечи настоятеля и нахально уселся, цепко пустив когти в дорожную накидку… Агафангел усмехнулся, удивленно покачал головой, и повозка тронулась в путь…

— Понимаешь, какое дело, — пояснил настоятель удобно устроившемуся на его плече коту. — Тут ведь с рассудительностью подходить надо… Задача-то непростая. Можно сказать — философская. Посуди сам: есть две одинаково неглупые идеи, сиречь — мнения, и даже убеждения… Вот что такое — монах? Христианин. Прежде всего христианин. А что такое христианин? Последователь Христа, пытающийся стать из «человека ветхозаветного» — «человеком новозаветным». Это, кот, даже не «человек будущего», о котором сейчас столько кричат. Это — «человек вечности». Помощник Создателя в благоустройстве Вселенной. Ты думаешь, рай это где все сидят, с блаженными улыбками на лицах и бездельничают в неге? Сомневаюсь, чтоб такая работа по воспитанию людей проводилась ради такого сомнительного результата. Там много работы будет… Много приключений… Любви… А для этого человек должен измениться и научиться ее здесь, на земле. Избавиться от всего временного, суетного и наносного… Ты следишь за мыслью?

Кот, подпрыгнув вместе с коляской на очередном ухабе, ударил его хвостом по спине.

— Не торопи, — внушительно сказал ему настоятель. — Я так издалека веду, чтоб у тебя понимание даже в деталях было… Сказано, что Дом наш не здесь, а значит и стремления наши в местах совсем иных находятся. Здесь мы лишь странники, ищущие Дорогу Домой. Тренирующиеся, обучающиеся и подготавливающиеся для жизни совсем иной: интересной, справедливой, насыщенной… Где не умеют предавать, и ценят вечное, а не временное. Где… Перестань меня хвостом бить, я уже подхожу к сути… Но! Вспомни историю! Как все началось? И — заметь! -началось по замыслу Бога, а не человека… Бог дал человеку землю, названную Эдемом… чтоб тебе, жителю сельскому, было понятнее: это было что-то вроде окультуренной местности посреди дикого естества… Огород или сад, проще говоря… И повелел человеку заботится об этом месте. Взращивать, давать имена животным, в общем — созидать… А потом пришла беда. Люди захотели быть «как боги», хотя еще и людьми-то, как оказалось, стать в полном смысле не успели. Нарушили заповеданное, получив познания добра и зла не из рук Творца, а по собственному своеволию и тщеславию и тем самым исказили свою природу. Оттого предали друг друга обвиняя и оправдываясь, даже в безумии своем Самого Создателя обвинить пытались: «Меня Ева соблазнила… Та Ева, которую Ты мне дал» … В общем, кончилось скверно. Пришлось человечеству с тех пор бороться с тем, что вошло в их природу: своеволием, гордыней, одним словом — грехом… С тех пор ищем Дорогу обратно. Мусульмане — по своему, иудеи — по своему, мы — по своему… Разные дороги… М — мда… Так вот монастырь — это и есть мечта человека о «городе будущего». Так сказать «изначальный Эдем». Мы стараемся в этих обителях жить по заповедям Бога, а не по законам изменившегося мира… перестань драться, я сейчас ссажу тебя с двуколки — пешком пойдешь… Имей терпение дослушать. Так вот… Ты еще не видишь здесь некоего противоречия? По глазам вижу — видишь…С одной стороны отрешенность от суеты мира, безмолвие, самосовершенствование, а с другой — надо заботиться о вверенной тебе земле, данной Господом… О братьях своих, о людях вообще… Как найти рассудительную мудрость для выбора? Или объединения во всей полноте этих взглядов? Судя по всему, мой усато-полосатый собеседник, в этой славной обители последние годы отдавалось предпочтение молитвам усердным, о бренном и земном не помышляя… На глаз можно прикинуть: лет этак тридцать… а то и 50… И теперь новым «усердным молитвенникам» молиться просто негде… М-мда… И мне, недостойному, вместо того, чтобы спасаться самому, и направлять на путь истинный стремящихся к спасению души, требуется заниматься строительством… А у меня ведь, кроме тебя, кот, никаких резервов и нет. Ты читал сказку француза Шарля Пьеро «Кот в сапогах»? Там собрат твой здорово своего хозяина выручил. Ты так же не можешь? А-а, у тебя и сапог-то нет… Да, усатый-полосатый, как-то иначе нам с тобой надо эту сказку устраивать…

Монах говорил, кот щурился, повозка потихоньку катилась к городу…

К обеду прибыли на подворье. Агафангел посмотрел на маленькую, потемневшую от времени деревянную будку с перекошенной дверью, опасливо заглянул в пахнущий сыростью и плесенью полумрак…

— Ну… Будем искать в этом положительные моменты, — сказал он сидящему в двуколке коту. — Стало быть, Господь мне доверяет, раз поручает дело с нуля… Это будет нелегко… Но роптать не станем… Хм… Не смотри на меня так… Нет ничего странного в том, что настоятель разговаривает с котом… Это бывает… Хуже будет, если настанут времена, когда настоятель станет бояться сболтнуть при коте лишнее… Простите, — обратился он к стоящему неподалеку мужчине. — Где-нибудь здесь есть чайная? Или что-нибудь… попристойнее?

Мужчина с интересом оглядел монаха (под дорожной накидкой облаченье архиерея было незаметно, а посох владыка оставил в повозке).

Да выбор-то у нас вообще небольшой, батюшка. Пара трактиров, пара рюмочных да трактир на въезде… Самое приличное место — ресторация на площади, но ведь вы туда по чину и сами не пойдете… К тому же там сейчас Степан Бочкин гуляет — купец местный… Впрочем, вы человек приезжий, и как гуляет Бочкин еще не знаете… Одним словом — вам туда точно не надо…

— Спасибо, — поблагодарил настоятель. — раз Бочкин, то… А в разнос пироги где-нибудь продают?

Прохожий лишь виновато развел руками. Отец Агафангел вздохнул и полез в двуколку.

— И не сверкай зелеными глазами, — сказал он коту. — Мы владеем телом или тело владеет нами? До обители доберемся, там и оттрапезничаем… А нет, так и это перетерпим…

Но до обители надо было еще добраться…

.. На городской площади внимание настоятеля привлекло странное и весьма неоднозначное зрелище. Тощий мужичонка средних лет, в потертом сюртуке и фуражке со сломанным козырьком, под смех и улюлюканье высыпавшей из кабака толпы, катал на себе по площади упитанного бородача. Бородач был розовощек, одет по последней моде, крепко пьян и очень доволен.

— Еще кружок! — требовал он, «пришпоривая» едва переводящего дух бедолагу. — Хочешь чекушку — еще кружок!

Но изнеможённый бедняк зацепился ботинком за выпирающий из мостовой булыжник и растянулся на земле, свалив в пыль и своего «наездника».

— Тьфу, доходяга! — в сердцах выругался бородач, пнув в бог не смеющего подняться человека. — И тут от тебя проку нет… Худая порода!

Настоятель остановил двуколку и, хмурясь, наблюдал за происходящим. Осуждающий взгляд заметил бородатый хулиган.

— А это еще кого нелегкая принесла?! — ткнул он пальцем в сторону повозки. — Смотрите, какая туша на бедной кобыле прикатила… На меня смотрит, словно винит, а сам разъезжает на животине, вдвое худее себя… А не поменять ли, господа, нам их местами?!

Толпа ответила одобрительными криками.

— Ты откуда взялся, толстяк? — не унимался бородач. — Из какого монастыря выгнали, прокормить не в силах?

Агафангел неторопливо слез с повозки, распрямляясь во весь свой немалый рост, снял и откинул в двуколку дорожную накидку, доставая оттуда взамен палицу…

…Толпа, словно вода в песок, стала исчезать в дверях кабака. Осекся и спесивый бородач, с некоторой опаской взирая на неторопливо приближающегося к нему огромного архимандрита с тяжелой палицей в руках…

— Я — настоятель Троицкого монастыря преподобного Александра Свирского, — негромко, но внушительно сообщил монах. — В постриге принял имя Агафангела… А теперь и мне угодно знать: что ты есть такое и как тебя называть надо?

…Толпа окончательно втянулась в кабацкие двери, лишь за окнами мелькали физиономии самых любопытных.

— Ну прости, Ваше Высокопреподобие, не признал… Благослови…

— Не благословлю, — спокойно уверил Агафангел.

— Я ж не специально… От незнания…К духовному сану мы со всем уважением…Просто…

— Свинячил, как обычно, — понимающе кивнул настоятель.

— Что?.. А-а…. Нет… То есть… У меня день ангела сегодня…

— Какого? — уточнил Агафангел.

— Что — «какого»? Моего…тезоименитства…

— Да я спрашиваю: ангела — какого? Того, что на правом плече сидит, аль того, что на левом? Судя по тому, что ты творишь — радуется сегодня тот, что посмуглее…

— Ты, Ваше Высокопреподобие… это… того… Человек ты здесь новый… Всего не знаешь…

— А что, здесь есть какой-то тайный смысл? Человек, коий создан по образу и подобию Божьему, объезжает другого, словно худую кобылу… Ну-ка, поясни мне что я здесь упустил?

— Я же извинился…

— Передо мной можешь и вовсе не извиняться: я — человек Божий и потому обид на дураков держать не умею. А вот чтоб ты перед ним извинился, — настоятель указал на тихонько стоящего поодаль бедолагу, — я еще не слышал.

— Перед ним?! — возмутился бородач. — Да что ты, отче, в наших делах понимаешь?! Ты хоть знаешь кто он, и кто я?!

— Пока я лишь вижу, что один человек унижает другого до скотского состояния. И тем самым в такое же скотское состояние впадает. Так что я вижу одну скотину на другой скотине. А теперь объясни причину.

— Силен ты лаяться, отче, — обиженно мотнул головой бородач. — Я — Степан Иванович Бочкин — слыхал о таком? Мне в этой округе разве что только воздух не принадлежит!.. Да и то, только потому что я добрый… А это — Колька Захарьин, пьянь местная, грязь подзаборная… и мой бывший инженер… ворюга, которого я лишь по мягкосердечию своему в остроге не сгноил… Теперь понимаешь?

— Правду говорит? — спросил Агафангел «грязь подзаборную» и «ворюгу».

— Чистую правду речет, кормилец! — склонился тот в поклоне.

— Во! — поднял указательный палец вверх купец. — Так подлецу этому еще совести хватает за мной бегать: облагодетельствуй, налей в честь праздника… А я что? Мне не жалко, я — добрый… Но не за так… Правило у меня такое. Заработать человек должен. Вот я ему и даю заработать… Сегодня прокатил — на сугрев души заслужил…

— А почему именно прокатил? — продолжал допытываться настоятель.

— А это вообще интересная история, — расплылся в довольной улыбке купец. — Дед его, Матвей Захарьин, дворянскую грамоту имел. А мой дед у него в конюхах служил… Сколько раз плетьми был порот — не счесть… А как царь-батюшка наш, Александр Освободитель, крепостных-то всех на волю отпустил, так Матвейка Захарьин и пошел по миру, разорившись. Знать, вся сила его на крепостных мужиках и стояла… а я сам своего добился! Сам! Батьку чахотка рано прибрала, мать еще в родах померла, так я в бочках, у пристани жил… мешки таскал, рыбу удил, чтоб с голодухи не окочуриться… По копеечке, по грошику свое состояние собирал. Никто не помогал! Все сам! Вот этими руками и этой головой! Так в люди и выбился… Теперь местные купчишки вокруг меня хороводы водят, а городской глава с полицмейстером с днем ангела чествуют…

— Стало быть, городское начальство тоже здесь, — задумчиво посмотрел на дверь «ресторации» Агафангел.

— А я не жадный, — ухмыльнулся купец. — Всем в округе ведомо: у Степки Бочкина душа широкая… Даже этого, — кивнул он на «потомственного дворянина». — И то не обделил… Но пущай уж и он меня потешит: покатает, как мой дед его деда катал…

— И не жалко? — спросил настоятель.

— А меня кто жалел?! Кто меня жалел, когда я в бочках этих вонючих ночами мерз?! Не нашлось что-то таких жалельщиков… Да и этого ведь, как человека к себе взял… Инжин -эррр… Да только толку из него не вышло. Сперва пить стал, а там и приворовывать… Ну что, Ваше Высокопреподобие, теперь-то, когда дело другим боком обернулось, не осуждаешь более?

— Да теперь ведь дело еще хуже выходит, — сказал настоятель. — Я-то думал — дурь купеческая, а тут целая хвороба душевная… Значит так, — он повернулся к Захарьину. — Ты! чтоб завтра к полудню был в монастыре. Семьи, как понимаю — нет? Ну, значит и радоваться твоему уходу будет некому. В этой жизни ты уже себя проявил — дальше некуда. О другой завтра говорить станем. Ну а ты, — повернулся он к купцу, — передай своим… хм-м… гостям, что в монастырь прибыл настоятель. Пусть думают!..

— Понимаю, расплылся в улыбке купец. — Денежки на ремонт нужны… Ты не думай, Владыко… Мы же тоже люди с пониманием…

— Денег твоих я не возьму, — твердо сказал Агафангел. — Даже когда очень просить будешь…

— Гордый ты, отче, — скривился купец. — Зря… В чужой монастырь, как известно, со своим уставом не лезут…

— Нет у вас монастыря, — сказал настоятель. — И это заметно… Но будет! Так всем и передай…

— Видал? — Спросил настоятель на обратном пути кота, вновь удобно расположившегося у него на плече. — А ведь это, наверняка, только верхушка айсберга…Люди умеют придумывать странные игры, и играть в них по странным правилам… Бог указал человеку Путь, и все что вне этого пути, рано или поздно приводит к искажению и человека, и всего общества. Гордыня… Если б жили как завещано… Но нет: каждый раз думают, что придумают жизнь лучше, чем Творец, лучше общество, лучше законы… А кончается плохо… Ты говоришь: «общечеловеческие ценности»? Не смеши меня. Они бессильны перед общечеловеческими подлостями… Давай-ка я расскажу тебе одну простенькую притчу… Как-то раз оказались люди на большом и плодородном острове. Как они туда попали — неважно. Может были изгнаны за что-то, может потерпели кораблекрушение или спасались от катастрофы… Сохранилось у них лишь предание, что где-то далеко ждет их огромный и красивый материк, бывший когда-то их домом. Что там есть счастливая страна где нет болезней и смерти, зато в изобилии есть любовь, интересная работа, справедливость и даже счастье. Но попадут туда лишь те, кто будет достоин жителей этой страны. Что когда-нибудь приедет за ними корабль с седобородым капитаном и увезет лучших из них туда, где они будут счастливы…Но легенды — легендами, а надо было обживаться на новом месте. Для начала построили они жилища, приручили зверей, засеяли поля, взрастили сады. Остров был плодороден, а люди — работящи, и вскоре их амбары стали ломиться от еды, а сундуки от одежд и даже украшений. Тогда люди собрались вместе и рассудили так: мы все работаем, много и тяжело, но и плоды наших трудов обильны. Мы можем позволить выбрать из своих рядов самого умного и знающего и доверить ему учить наших детей. Мы учим их каждый по своему, у кого-то получается лучше, у кого-то хуже, а мы хотим, чтобы они были образованы, потому доверим их лучшему из нас, и назовем его Учитель. Он не будет работать ни в поле, ни в огороде, но мы сумеем его прокормить, потому что он будет приносить всем нам пользу…. Так же давайте выберем из наших рядов самого сильного и ловкого, который сможет защитить нас от диких зверей и злых людей, которые могут приплыть к нам с других островов. Этот Воин и Защитник тоже не будет работать в поле и в лесу, добывая пищу, но мы сумеем его прокормить, потому что это выгодно для всего общества. И еще выберем самого одаренного в организации работы и быта, чтобы талантом организатора он помогал экономить нам время и увеличивать производительность труда. Мы обязуемся кормить и слушаться его… пока его работа приносит пользу обществу. Подумав еще, решили: не хлебом единым жив человек. Выберем из наших рядов того, кто обладает талантом увлекать людей к прекрасному и возвышенному. Того, кто в суете и буднях будет напоминать нам о звездах, любви, звать к мечте, пробуждать лучшие чувства, напоминая о красоте звука, мысли и природы… Судья нам нужен, чтоб споры наши решать, Священник — чтоб Богу за все общество молился, а обществу о Боге забывать не давал. И эту «жертву Богу от общества» мы прокормим с радостью. Лечимся мы — кто как, и у каждого свои «бабкины рецепты», а это неправильно Надо выделить из наших рядов человека, который лучше всех разбирается в травах, рецептах, болезных и станет заниматься всем этим профессионально. И его мы тоже прокормим. Назовем его Врачом. Да, все они не будут пахать, сеять, пасти скот, строить дома и ковать метал, но они смогут сделать общество лучше, помогая нам своими талантами. У каждого из нас есть таланты и мы должны помогать ими друг другу… На том и порешили. Хорошая жизнь у людей на Острове была. Еды — в достатке, одежды и утвари домашней — в изобилии. Дети в школах премудрости постигают, поэты и художники сердца людские своими произведениями радуют, Священник — молится, Защитник — защищает, Управитель бытовые проблемы решает, Судья все споры мудро и по совести улаживает… Что ж так-то не жить? Вот и жили… Община разрасталась, процветала. Детей становилось больше, больше и Учителей, Священников, Художников и Защитников. Всех могли прокормить, и дел для всех хватало…

Но как-то раз (то ли по недогляду общества, то ли благодаря личной хитрости) избран был Управителем некий человек. Вроде бы, такой же, как все… Да не такой. Может, учителя где-то недосмотрели, а может и другие причины тому были, но человек тот вырос жадным и завистливым. Всего ему надо было больше, чем другим, потому что больше всех на свете он чтил и любил себя самого. Ни трудолюбием ни умом он не блистал, но способ получить больше других он все же нашел. Начал всех уговаривать его в Управители назначить, обещая такие блага, что люди решили ему эту должность доверить: кто знает — может он и впрямь редкостный умница и день и ночь о всем народе заботиться станет. Словом, появился среди Управителей первый Политик. И, в первый же день своего назначения, собрал он людей на площади и объявил: «О, великий народ Острова! Все мы здесь достойные и работящие, живем дружно и богато, но есть у нас один недостаток, который прежде меня никто не замечал. Оглянитесь и посмотрите друг на друга. — что вы видите? Людей. Конечно, с разными лицами, разного роста и цветом волос, но все же — просто людей. А ведь мы еще и Учителя, Рабочие, Охотники, Художники… И как же нас различить? Ведь каждая из наших профессий достойна почета и уважения, но мы, сперва, общаемся друг с другом, как обычные люди, и только потом — потом! — узнаем, что говорили с Защитником или Художником… А то и вовсе не узнаем. Разве это правильно? Я придумал как исправить это упущение. Наши Мастера изготовят для всех маски. Изнутри они будут гладкие и удобные, а уж снаружи… Только представьте: идет человек, а на лице у него маска — мужественная, волевая, решительная! Сразу видно: Защитник! Вот маска вдохновенная и мечтательная — Художник! Вот мудрое, строгое, но такое отеческое лицо: это для меня, Правителя! И сразу видно: кто есть кто. Глянул — и сразу все ясно. Носите свои маски на здоровье! А меня можете не благодарить, я просто выполняю свою работу.»

И стали люди носить маски. И стала их жизнь странно меняться. Те, на ком держалась вся община, те, кто сеял, пахал, рыбачил, разводил скот и строил дома, те, без которых невозможна жизнь Острова, стали вдруг все более и более призираемой за схожесть масок толпой. А маски, которых они кормили и поили, были редкими и очень этим гордились. Не говоря уже о маске Политика, которая и вовсе была единственной. Теперь уже никто не узнавал — какой ты человек, а смотрел на маску, потому и человеком-то быть стало, вроде как, и не надо. Вот, взять, хотя бы, маску Купца. И талантлив он в своем деле, и удачлив, и работе-маске своей все время и все силы отдает, а то, что он плохой муж, жестокий отец, невежда и хам — так кто ж это за маской разглядит? Он уже не человек. Он — Маска — Купец! А уж про Политика-Управленца и вовсе говорить не приходилось. Маска у него не просто единственная была, а — исключительная! И так он с ней свыкся, что сам в свою исключительность и гениальность поверил. Народ, который его кормил, уже иначе как «людишками» и не называл, выборы на пост Управителя отменил (ибо никто лучше него, носителя Единственной и Неповторимой Маски, не справиться с управлением этой серой и невзрачной толпой) … Хотя, признаться, Правитель-то он был никудышный. Накопленное поколениями предков — проел, нового ничего не сделал, лишь настругал огромное количество подобострастных масок, делающих за него работу, и назвал их Чиновниками… Вот так, незаметно, изменилась, перевернувшись с ног на голову, жизнь людей на Острове. Впрочем, были и те немногие, кто маски не носил. Но было их совсем мало и слишком уж они выделялись, а этого Политик не любил… Остров, вроде бы, жил почти, как раньше: трудился всяк, в своем статусе, и согласно своей маске, но как-то скучно стало, серо, безлико, и… подло. Отпала сама необходимость быть людьми, равными среди равных и достойными среди достойных. Теперь все мечтали о красивой, приносящей выгоды Маске. Любой Купец или Художник теперь свои подлости, глупости, мерзости, мог оправдывать тем, что они вообще — редкие маски, а потому людские правила к ним не приложимы. А Рабочий свои лень и пьянство объяснял тем, что «все равно ничего не поделаешь, раз маска у него такая».

И неизвестно, чем бы вся эта история закончилась, если б в один прекрасный день не показался вдалеке приближающийся к Острову парус. Удивленный и перепуганный народ, вспомнив старую легенду, бросился на берег. А лодка все приближалась и приближалась, пока не ткнулась носом в песок и на берег не сошел Капитан. Был он седовлас, седобород и в руке держал витой посох. С иронией и жалостью смотрел он на окружающие его маски. «Не узнаю я вас», — сказал он. «Так и мы тебя не помним», — ответили маски. «Это я вижу, — вздохнул Капитан. — Но вы меня просто не помните, а я вас не узнаю. Не такими я оставлял вас на этом Острове много лет назад». «Так та старая легенда — правда?! — обрадовались люди. — Ты вернулся и отвезешь нас в прекрасную страну, где нет болезней и смерти, а есть лишь работа, любовь и путешествия?!» «Нет, — сказал Капитан. — Я обещал забрать тех, кого оставлял здесь — людей… А вас я не знаю. Кто вы?» «Я- Купец!» — сказал купец. «Я — Художник», — сказал художник. «Я — Рабочий», — сказал рабочий. «Не помню таких, — вздохнул Капитан. — Я здесь Людей оставлял. Ну-ка, снимите-ка ваши намордники».

И люди начали снимать маски. Это был страшный час. У многих маски вросли в кожу, у кого-то лица были натерты масками не по размеру, а у кого-то тяжелая маска буквально расплющила лицо… Люди озирались, рассматривая друг друга и не узнавали: слишком мало было среди них тех, кто сумел сохранить лицо… Но были и те, кто снимать маски вовсе не стал — кто-то не смог, а кто-то не в силах был расстаться с личиной.

Капитан нахмурился и ударил о землю посохом. Маски упали и народ ахнул: под их масками вовсе не было лиц! То, что показалось на свет, было серым и гладким, словно обратная сторона маски. А вот глаза были. Злобные, обиженные на то, что лишили их статуса и показали лица настоящие… Попятились они, зарычали, да и скрылись в лесах Острова.

Оставшиеся с надеждой смотрели на Капитана. «Садитесь в лодку, — вздохнул он. — Самим-то не стыдно? Неужели вас одних оставлять нельзя? Там, куда мы направимся, куда больше работы, приключений и опасностей будет… Как же на вас рассчитывать?» «Мы поняли, — сказали люди. Мы справимся. Ты поверь нам!» «Что ж, поглядим», — сказал Капитан и оттолкнул лодку веслом от берега. И стоило лодке чуть отплыть, как из лесной глуши выбежали на берег безликие и стали жадно собирать брошенные маски, осыпая уплывающих бранью и проклятиями… Они не хотели никуда уплывать, потому что им было удобно здесь. Там они были бы Людьми, а здесь они — Купцы, Вожди, Начальники… Не нужна была им другая страна: они обустроили для себя эту… И ни о чем лучше даже мечтать не хотели…

Но плывущие не оборачивались, потому что уже видели показавшийся впереди удивительный материк….

Но это уже совсем другая история… История, конечно, простенькая, — извинился перед котом настоятель. — В жизни-то все куда сложнее и… страшнее… Но теперь ты понимаешь, кот, почему человек становится монахом? Кто-то говорит, что «монах начинается с бегства» … Хм-м… Мне кажется, что монах все же начинается с осознания… Душа человека зовет его к звездам, удивительным мирам, великой Любви! Он чувствует, что здесь он лишь гость, странник и со смертью все закончиться просто не может. Он оглядывается вокруг себя, видит происходящее, и… становится «монахом» … или философом… Да, ты не зря смотришь на меня осуждающе, полосатый хитрец. Я и впрямь придумал для тебя «мирскую» притчу. Но если б я добавил в нее все взаимоотношения человека с Богом, когда Творец зовет человека, Сам приходит к нему, а человек все бежит и бежит от Бога в «свое» видение мира и обустройства — тогда стало бы совсем грустно. Даже в монастырях, этих отблесках града небесного, иногда все равно создают и раздают эти «маски», копят власть и богатство, вместо созидания Человека… Все мы страдаем от… недоглаженности, что ли… И при этом делаем друг другу больно… Не безумие ли? Рвать от боли — другого? Но что ты хочешь от людей, кот? С самим собой тяжелее бороться чем с самым страшным внешним врагом. Оглянись вокруг: монастырь в запустении и нет примера, и во что превратились города и села вокруг него? Что стало с людьми без правильной точки отсчета? Катаются друг на друге… По очереди… Как мартышки на конях…. А стражи закона? А городские власти? Скажешь, что они зависят от купечества? А я напомню тебе, что более они зависят от Бога! И с местными батюшками у меня будет особый разговор. Особенно с теми, кто именует себя «духовниками» этих людей. Они перед «благотворителями» не примером, а оправданием становятся. А потом приходится объяснять людям, что если батюшка — дурак, то это еще не значит, что Бога нет! Много работы предстоит, ой много… А я ведь не самый умный и не самый сильный человек даже в этом городке… Справлюсь ли? Надо будет много просить преподобного Александра о помощи, ибо здесь нужно столько сил, что даже представить страшно… Похудею…. Вот точно наконец похудею… О том, что предстоит, даже лучше и не думать… Тебе-то самому не боязно?

Но кот лишь крепче вцеплялся когтями в дорожную накидку на плечах Агафангела и бесстрашно смотрел вперед…

… То, что происходило потом, словами описать невозможно. Слишком много пришлось бы потратить времени, чернил и бумаги на перечисление всех дел, анализа, предположений, даже совпадений в происходящем, и все равно это было бы блекло и надуманно по сравнению с простым перечислением сделанного настоятелем. Описывая те события, историки монастыря единодушно будут называть их помощью преподобного Александра Свирского, ибо иначе как чудом, работу архимандрита Агафангела назвать и нельзя…

Денег на содержание такого огромного и старинного монастыря выделялось крайне немного: ежегодно по штату второго класса получал он всего одну тысячу триста семь рублей и 34 копейки. Небольшим подспорьем служили проценты с банковских билетов (лет 50 назад, при настоятеле Павле обитель уже находилась на грани финансовой пропасти, но тогда положение спас приехавший в монастырь император Александр Второй, снизошедший к просьбам настоятеля о помощи и выделивший необходимую для ремонта сумму… Его примеру тут же последовали придворные, чиновники и купцы. Особенно помогли тогда монастырю знаменитые петербургские купцы Елисеевы… на какое-то время обитель вздохнула свободно…). Но времена спонсоров и ктиторов минули и содержание обители ныне зависело только от талантов настоятеля…

Отец Агафангел взялся за дело рукой железной. В кротчайшие сроки были восстановлены подворья в Петербурге, Ладейном поле и Олонце, приносившие обители доход постоянный а со временем и — существенный. Поднял документы, исследуя принадлежавшие монастырю земли и, наняв специалистов, распорядился ими крайне рачительно, отводя часть под хлебопашество, часть под садоводство, часть под огороды, сенные покосы и выделив надел для скотоводства. Помня еще из жития преп. Александра о залежах хорошей глины, архимандрит выстроил огромный кирпичный завод, с печью, вмещавшей аж до 75 (!) тысяч кирпичей, не боясь ставить дело сразу на широкую ногу. Заказал глинобитную машину. Выстроил дома для рабочих, провел в обитель водопровод… спрос на кирпичи Свирского завода был огромный. Их этих же кирпичей настоятель начал грандиозную реставрацию полуразрушенной обители. Восстанавливались пришедшие в негодность ветхие здания, отстраивались десятки новых домов и корпусов. Для нужд обители была восстановлена речная пристань, куплено за 700 рублей судно (с возведенной на нем церковью), поставлена водяная мельница с турбинным двигателем. Воздвиг большую каменную хлебопекарню, каменный ледник и каменный амбар для муки. Несколько двухэтажных корпусов с трапезной, поварнями и кельями. Большую монастырскую баню и прачечную. Воздвиг новую каменную ограду с воротами и аркой. Гостиницу для паломников. А уж сколько отреставрировал старых зданий — и не сосчитать. На заводе Орлова заказал огромный колокол, на котором велел начертать:

«Мой голос спящих возбуждает
Поспешить во храм к Творцу,
От сует их призывает
К Милосердному Отцу…»

Настелил деревянные полы в церквах и храмах (мало кто из прихожан знает, как болят ноги у священников от многочасового стояния на холодных каменных плитах). Отреставрировал иконостасы, киоты, привел в порядок церковную утварь.

Отстроил огромный скотный двор с новыми коровниками и телятниками (отдельно возвел дома для пастухов). Закупил хороший рабочий инвентарь. И даже устроил особый «каретник» для хранения выездных экипажей. Устроил при монастыре множество мастерских: сапожных, портняжьих, кузнечных и т.д. и т. п. Возродил традицию «Троицкой ярмарки». Сам не гнушался никакой работы, и пугливые старухи-богомолки даже шарахались от пробегающего мимо них огромного и косматого человека, перепачканного то глиной, то мелом, то краской…На укоры «что ж вы, Владыко, не по чину-то работу берете», отвечал просто: «Преподобный Александр сам и хлеб пек, и зерно молол, и глину месил…. А сколько великих монахов работой не просто не брезговали, а за спасение считали? Убирать грязь не стыдно, стыдно жить в грязи. Отстраивать — радостно, печально равнодушие к разрушению вокруг тебя…». Скажите все это невозможно? Но история Свирского монастыря свидетельством тому. Всего за 12 лет монастырское хозяйство было приведено отцом Агафангелом в совершенство! Как? Ответ простой: люди. На любую работу, будь то привилегия редкого специалиста или послушание монаха, отец Агафангел ставил человека не по «блату» или по причине необходимости, а в соответствии с его талантами и дарованиями. Бездарных людей не бывает! Надо лишь найти в человеке ту «золотую жилу», которую он, быть может, и сам в себе не ведает и человек может стать настоящим «кладом». Архимандрит собирал людей по окрестным деревням и городам. Чаще всего подбирал тех, кого общество отвергло, давно махнув на них рукой. Он давал им шанс не просто на новую жизнь, он давал им возможность стать другим человеком. Не всегда выходило все гладко. Как же намучался он с одним только инженером Захарьиным (тем самым, которого так весело «объезжал» купец Бочкин). Алкоголизм — болезнь страшная и трудноизлечимая… Но еще страшнее человеческое отчаяние, безверие, безволие… Агафангел буквально выдирал их из жизни «мирской», из кабаков и загулов, краж и озлобленности… А в результате бывший пьяница Колька Захарьин, после шести лет послушания при монастыре (инженер оказался отличный — все машины работали под его опекой бесперебойно!), принял постриг с именем Андронника и со временем даже получил послушание келаря… Как и обещал, денег у «отцов города» Агафангел не брал. Использовал средства монастыря, выручку от продажи кирпичей и изделий мастерских, продукцию монастырского хозяйства, жертвы паломников, иногда даже принимал благотворительную помощь от купцов и дворян иных городов, прослышавших о грандиозном строительстве в древней обители, а вот с богатеями местными, поразившими его своим поведением, был строг. На попытки купцов впихнуть ему в руки пачки ассигнаций, отвечал резко: «Я знать не должен и не хочу, что ты там жертвуешь. Это дело между тобой и Богом. Если сердце просит дать помощь храму или нуждающимся — положи помощь в ящик. Хочешь — в наш храм, хочешь — найди самую крохотную и бедную церквушку. Незаметно для всех положи, и — забудь! Бог будет помнить… А я на тебя как на человека смотрю, а не как на кошелек. Если у тебя есть талант зарабатывания денег, ты этим талантом можешь немало послужить тем людям, у которых иные таланты. Думай, как. Стань ктитором. Организуй обучение. Помоги болящим. Используй свой талант! А мне совать свои фантики не стоит. Я тебе не банк. Каких-то процентов с этого ты от меня не получишь». Степан Бочкин поначалу смеялся, с высокомерием отзываясь о «причудах» нового настоятеля. Но со временем, глядя, как вокруг этого деятельного и мощного «мотора» закручиваются события, кипит работа, созидается и оживает не только монастырь, но и, словно подхваченные водоворотом, окрестные деревни, села, даже города, стал… злиться. Во-первых, неожиданно оказалось, что появился человек, в экономическо-организационных дарованиях многократно превосходящий его — удачливого и богатого — так же начавший «с нуля», и добившийся больших результатов в куда кратчайшие сроки. Во-вторых, это был совсем иной стиль «экономики» — благотворительный и созидательный, а потому приносящий уважения окружающих куда больше, нежели преклонение перед набитыми сундуками Бочкина. В-третьих, начал меняться сам «акцент» жизни вокруг, и уже не он стал диктовать «мировоззрение»: «заработай и потрать», а этот толстый и некрасивый внешне человек, с его странным девизом: «заботьтесь друг о друге». Это раздражало. Но более всего раздражало то, что он, всеми уважаемый до подобострастия, на фоне архимандрита выглядел лишь циничным и хватким дельцом, едва ли не самодуром и жлобом. Он попытался (нарочито снисходительно) принять участие в руководимой Агафангелом деятельности: пожертвовать какие-то материалы для строительства, отремонтировать за свои деньги церквушку или часовенку, но вредный настоятель эти дары отверг. (Ради справедливости надо сказать, что Бочкин был не единственным, от кого Агафангел отказался принимать пожертвование: еще несколько человек, печально известных своим образом жизни, были отторгнуты настоятелем с их дарами, как библейская жертва Каина.)

— Взятки не нужны ни Богу, ни мне, — пояснил коту свои действия Агафангел во время одной из поездок. — Еще мудрый Иоанн Златоуст говорил: «Милостыня есть искусство. Для сего искусства училище находится на небесах, а учитель не человек, а Бог. Если дело всякого искусства состоит в том, чтобы доставлять какую-либо пользу, а так как нет ничего полезнее милостыни, то, очевидно, что она есть искусство, и притом лучшее из искусств». Давая на храм люди участвуют в его строительстве. Как я возьму «гнилое» бревно или худой кирпич? Такой храм не долго простоит. Я и от самого последнего грешника жертву возьму, но если это будет жертвой раскаяния: если человек осознал ужас своей жизни и хочет хоть что-то хорошее сделать. Тогда я ему помогу: передам его дар по назначению. Еще Иоанн Златоуст говорил: «Если уж приобрел худо, так хоть потрать хорошо. Собрал неправедно — расточи праведно…»А если он как взятку дает, чтоб Бог за это ему в сто раз больше благ отсыпал — это уже магизм. А то и тщеславие тешат, а в раздувании их грехов я не помощник. Люди своими жертвами строят свое будущее. Скудно дал — скудно получилось. Вон, сейчас многие нигилисты ругаются: «Церковь слишком богатая, должна быть бедной и молитвенной, разукрасили купола золотом, соборы белокаменные понастроили». Но ведь человек украшает то, что любит… Не нравится тебе богатый собор? Иди в бедный, где даже иконки и то — бумажные, окладов нет вовсе, а батюшка уже давно и куска мяса-то не видел… Но нет, не хотят, хотя и таких церквей у нас полно — выбирай любую. Они хотят красивые церкви разломать, а из священников-учителей сделать недобровольных юродивых, себе на потеху. Они «так видят». А спроси: какое ты, «так видящий» имеешь отношение к христианству? Что ты о нем знаешь, как сам в нем участвуешь? Вот тут все и выясняется… Вот я, лицо духовное, мирских забот избегающее, и то хочу, чтоб в моем Отечестве были самые богатые купцы, самые мудрые властители, самые талантливые художники и самые гениальные ученые… О человеческих добродетелях, я уж вовсе умолчу… А они почему-то не хотят видеть зовущую людей к добру Церковь богатой и благотворительной… Шпиёны какие-то туземные… Нет, кот, не всякая и не от всякого жертва полезна как для Церкви, так и для самого дарителя… Жертва это не взятка, не оплата желаемого, не фиговый листок совести. Бог и так владеет всем, как ты можешь хвалиться, что что-то «построил», а сам при этом остался такой сволочью, какую даже в ад не пустят? Все, что можно купить за золото или бумажки — уже дешовка… Надо и мир украшать, и себя… отстраивать… Второе — сложнее… Церковь — не бюро ритуальных услуг и не логово ворожеи. Церковь это образ жизни, видение мира… Тут надо с рассуждением. Православие — религия умных людей…

Кот внимательно слушал и молчал — он вообще был замечательным собеседником. Даже настоятель не знал, где и у кого живет его полосатый «спутник». Он появлялся лишь когда архимандрит усаживался в двуколку, и раскатывал с ним по деревням и весям, слушая неторопливый говорок настоятеля. Они стали привычной для взоров местных жителей парой: толстый, лохмато-бородатый человек в двуколке и сидящей у него на плече или на коленях зеленоглазый кот. Местные жители даже шутили, что если настоятель решит постричь кота в схиму, то благодаря такому учителю, это будет самый образованный монашествующий кот на свете. Как жаль, что коты не умеют ни говорить, ни записывать: сколько интересных мыслей настоятеля он смог бы сохранить для нас… Сам же настоятель писать не любил, оставив после себя лишь заново отстроенные храмы и… души…

А вот Бочкин все чаще и чаще прикладываться к стакану, и его огромное хозяйство стало трещать по швам. И как-то раз, пузырь его «терпения», надутый из иллюзий, самомнения и обид, лопнул…

Выходя из очередного кабака (пил третий день, разбрасывая ассигнации словно сеятель, и уверяя охотно соглашавшихся с ним подхалимов-побирушек, что деньги для него — пыль), он увидел двуколку настоятеля, и бросившись наперерез, схватил лошадь за уздцы.

— Пора бы нам объясниться, Ваше Высокопреподобие, — глядя на Агафангела налитыми кровью глазами сказал он. — Давай-ка выясним все… аж до самого донышка…

— Ну раз созрел, то — давай, — согласился Агафангел. — Накипело?

— Так коль подогревать, то знамо дело накипит, — упрямо наклонил голову Бочкин. — Не люб я тебе, да? Ну скажи, как на духу: не люб ведь?!

— Не люб, — ответил Агафангел. — Сейчас не люб. Ты ведь не просто сам мир искаженным видишь, ты его строишь искаженным и в свои иллюзии других затягиваешь. Ты — образ и подобие самого Творца — кем стал?! Ты силен, но на что тратишь свою силу? Ты подменил саму суть, ставя материальное выше духовного. Ты — «человек денег», даже не задумывающийся над тем, что могут быть «люди духа». Где твои друзья? Где твоя семья? Где твои мечты? «Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше». Получи ты все богатства мира — не успокоишься. Захочешь стать «человеком власти». Полезешь вверх, перестраивая мир по своему, так, как ты его видишь… Вот просто скажи: зачем ты копишь это, а не иное? Так страшит тебя завтрашний день? Деньгами думаешь купить себе будущее? Ну, допустим, лет 20 купишь… А как помрешь, чем платить за Вечность станешь? «Какой выкуп дашь за душу свою?» Или ты в гробу своем карманы для ассигнаций сделал?

— А ты, отче жил когда-нибудь в подвалах да бочках?! — в голос закричал купец. — Судить вы, святоши, горазды… А где ж ты, такой добрый, был, когда я сырой рыбой, словно дикий зверь питался?! Мир другим вижу?! Это твой мир другой! А меня этот мир взял за шиворот и по камням волочил, свою суть показывая! Если б я не боролся, то и не выжил бы. Знаешь, сколько таких как я сгинуло?! Им расскажи о духовном! А-а…. не выйдет! Они же сдохли в нищете… А я — выжил! Выжил и выше многих поднялся! Вот это — жизнь! Вот это — правда!

… И тут произошло то, о чем еще многие годы спустя рассказывали друг другу жители города. Вместо того, чтобы ответить, подкрепляя мысль учениями святых отцов и добрыми примерами, Агафангел схватил купца за руку, и, приподнявшись на козлах, стегнул лошадь. Очевидцы говорили, что зрелище было занимательнейшее: по городу мчалась двуколка, в ней стоял во весь рост огромный и бородатый человек, крепко схватив за кисть бегущего рядом купца (некоторые даже клялись, что ноги Бочкина и вовсе не касались земли, а настоятель держал его на весу, а потому и выглядел он как Адам, на тех иконах, где Спаситель вырывает его за кисть руки из ада). Купец, обладавший силой немалой, вырваться из каменной хватки настоятеля все же не мог, и покорно бежал за ним до окраины города. Остановив лошадь и бросив вожжи, настоятель проволок за собой купца еще метров десять и ударом ноги опрокинул наземь кучу поставленных друг на друга бочек:

— Смотри!

Посреди раскатившихся бочек, вокруг крохотного костра, сидели дети. Оборванные, чумазые, худющие, с округлившимися от страха глазами смотрящие на ворвавшихся к ним людей.

— Вот это — твоя правда?! Вот такой мир — твой?! Так ты жил? И что с тех пор ты изменил?! Кто из них — ты?!

У онемевшего купца лишь мелко дрожала челюсть. Опомнившиеся беспризорники вскочили и задали стрекоча, подальше от этих странных и громогласных людей. И только тогда архимандрит отпустил руку купца.

— Иди, ищи их, — негромко сказал он. — Себя ищи…

— …А я ведь люблю его, — сказал настоятель на обратном пути коту. — Врал я, что не люб он мне. Просто с ним сложнее, чем с иными. Силы в нем больше, а оттого больше упрямства и дури нерастраченной. Человек ведь не рождается хорошим или плохим, он рождается способным и к тому, и к другому… Но каждый — слышишь, кот! — каждый человек — подобие Бога… Искаженный тем самым «первородным грехом», с древа познания добра и зла, полученным не из тех рук… Но нет того, кого нельзя было бы спасти, пока он жив. Как жалко, кот, что не могу я забрать всех людей к себе в обитель. Показать им другой мир, рассказать о том каким он может быть, научить, утешить… Мало меня… Я вон какой толстенный, а меня мало… Забрать бы их всех из этих «бочек» — каждого из своей, утешить, научить, найти в них личное дарование… Ох, какую кашу бы мы еще в этом мире сварили!.. Эх, недоглаженность, недоглаженность… А ты глаза его видел? Хочешь скажу, что завтра будет? Я не пророк, а это — скажу наверняка… Найдет от всех этих оборванцев, и возмечтает всех облагодетельствовать: одеть-обуть-обучить-в люди вывести… А я не дам! Да-да, мой полосатый собеседник, не дам! Он ведь их по-своему «облагодетельствовать» захочет. Нарядит как кукол, повара наймет, гувернанток каких-нибудь французских… Вот и будет растить новых… «Бочкиных» … А мне еще с этим-то возиться и возиться… Сердце у него еще не зачерствело, а вот вопрос приоритетов для него пока загадка. Одного «горения сердца» мало. Ты даже не представляешь, кот, что и сколько нужно для того, чтобы стать человеком… Правильная «точка отсчета» и «система координат», «чистый взгляд» и знания, внимание к себе и к другим, воспитание, образование, ритуал — как строго предписанное и формирующее и обряд, как «народная память», украшение, возвышающее сердце и ум… Разум и душа, доверенные Богу… Вот ты знаешь, что у католиков явный перевес духовного в чувственность? Это еще Игнатий Брянчанинов подмечал. У нас же главной добродетелью монаха считается рассудительность. Вот потому-то мы телесное, то есть чувственное, стремимся подчинить духовному. Вот дай сейчас Бочкину, у которого чувства над разумом верх держат волю, и во что он превратит детей? А ведь намерения благое… Эмоциональность и доверчивость сбежавшие от разума — огромная наша беда… Так что не дам я ему их. Хочет благодетельствовать: под присмотром опытных учителей пусть и растит, и кормит, и профессию дает… Испортить людей я не дам даже из благих побуждений… О людях надо думать, кот. Прежде всего о людях… Мы все страдаем от «недоглаженности» … Уж ты-то это должен понимать, кот… Но человек несет ответственность куда большую, чем животные, а потому и заботиться о нем надо больше… Правильно заботиться…

…При Свирском монастыре был организован приют более чем для сорока детей (купец Бочкин проводил в нем день и ночь, и настоятелю приходилось буквально выталкивать его, чтобы не избаловал подопечных в порыве своего «горения». Зато, бизнес Степана Ивановича изрядно укрепился: у купца появилась в жизни цель, а потому открылось «второе дыхание»). В приходской школе монастыря учились дети со всех окрестных сел и деревень. А в самом монастыре Агафангел возродил «старчество». Монастырь давал работу огромному количеству людей и зарплата их была честна и своевременна. При обители устроили большую аптеку с постоянно дежурившим фельдшером. Для паломников отстроили новую гостиницу (на праздник в обитель теперь прибывало до 10 тысяч человек!). Были наняты опытные регенты для обучения певчих. Обильно кормили нищих и богомольцев. В области настоятель способствовал созданию «Общества трезвости», всячески помогал просвещению крестьян… С началом Первой мировой войны монастырь разместил у себя госпиталь, а затем и санаторий для раненных солдат, с опытной прислугой и медицинским персоналом. Число обитателей монастыря подходило уже к трем сотням, и скажи кому, что всего два десятилетия назад прибывшего настоятеля встречали на развалинах горстка оборванных детей и стариков — вряд ли бы кто поверил в это…

…И никому не приходило в голову задуматься о том, кем же раньше был этот невероятно толстый, косматый, некрасивый внешне и такой красивый внутренне человек… Сколько ему лет? Из какой он семьи? Почему он выбрал эту дорогу и как шел по ней?.. У монахов нет прошлого. У них нет даже возраста. Они отмечают лишь «день ангела» и остаются в памяти потомков по дню их возвращения к Творцу. Для большинства смерть — событие скорбное. Для монаха — радостное, ибо он, завершив земное «обучение» и вверенные ему труды, уходит туда, где его давно ждут и Любовь, и много-много новых приключений и интересной работы… Кем был человек до того, как стал монахом — не важно. Важно каким монахом он стал…

Косматая борода настоятеля седела и серебром покрывалась грива его непокорных волос, но никто не мог сказать сколько ему было лет. Старел и его полосатый «собеседник», уже предпочитая чаще лежать на коленях разъезжающего по делам архимандрита, чем восседать у него на плече. (Настоятель не менял привычек: по прежнему трясся на ухабах в старенькой двуколке, категорически отказываясь как от новой коляски, так и от кучера). Наверное, только старый кот — конечно, если бы он умел говорить — мог бы поведать хоть что-то из прошлого настоятеля… Впрочем, на той встрече, которая более всего проливала свет на тайны судьбы архимандрита, не было даже его. Как-то весной 1906 года, получив письмо из Петербурга, настоятель спешно собрался и отбыл в столицу.

В крохотной квартирке на Петроградской стороне, архимандрит сидел у кровати истощенной болезнью женщины и удерживая ее ладонь в своих руках, убеждал:

— Не бойся ничего… Ничего не бойся! Что есть смерть? Просто двери… А разлука так быстротечна… Там, на той стороне, все иначе, а времени так и вовсе нет… Господь милостив… Я знаю тебя, у тебя доброе сердце, а это самое главное… Так что бояться нечего…

— Есть чего… Но я не за себя, за них боюсь, — слабой рукой указала она на дверь, за которой сидели, притихнув, четверо мальчишек. — Что с ними теперь будет?

— И с ними все будет хорошо, — заверил настоятель. — Я сам о них позабочусь. Уж что-что, а воспитание это моя обязанность… У меня целый монастырь детей…. И больших, и малых, и седобородых…

— Только про отца им ничего не говори. Они не знают… и не надо, чтобы знали… Им все эти «революционные порывы» и в зрелом-то возрасте губительны, а уж сейчас и подавно… Лучше ты воспитывай… Может и к лучшему что не он их в мир поведет…

— Не говори так о Павле, нехорошо это, — сказал Агафангел. — О мертвых или хорошо, или ничего…

— Все заступаешься… Всю жизнь за него заступался… Даже когда я между вами выбирала… Два умника… Оба мечтали сделать мир лучше… Красавцы…

— Это я-то красавец?! — рассмеялся архимандрит. — Вот уж насмешила так насмешила… Красавец….

— Ничего ты не понимаешь…. Ни тогда, ни сейчас… Ты по другому красив… А я, дура, его выбрала… Я ведь испугалась тогда…

— Чего же?

— Что тебя все время делить придется… С Ним, — кивнула она вверх. — Ты ведь, после смерти родителей один семью тянул… Серьезным был, ответственным…. Каждый день в церкви, через день на могиле Ксении Петербуржской… А Павел весь здесь, весь земной, весь в семье… Как тогда казалось… И вот что вышло… Ты в монастыре, а я вдова государственного преступника с четырьмя детьми…. Да и тех скоро сиротами оставлю… Интересно, что было бы, если б я тогда выбрала тебя?

— Было бы иначе, — просто ответил настоятель. — Не переживай, душа моя: все что ни делается — все к лучшему…

— Прости меня…

— Да за что же? Я своей судьбой доволен. Даже, честно говоря, просто не вижу себя в другой «судьбе». Работы много, работа невероятно интересная, полезная. А самое главное — я Богу служу и к Нему иду… У меня на горечи времени нет. Дел невпроворот. Сперва на Валааме, потом в Свирском монастыре. Все думал — похудею, наконец… Ан нет, видать мало я еще работаю… Вот если призовет к Себе Господь — там столько дел важных будет, что там-то я точно похудею… Иль нет? Как думаешь?

— Инок, — слабо улыбнулась женщина. — Иной… И всю жизнь один…

— Да как же один, когда Господь рядом?! Какое уж тут одиночество, помилуй…

— А я вот все в толк не возьму… Монах это ведь тот кто один, а ведь твой монастырь это целый город… Столько народа… Как же он может быть при этом один?..

— Ты последние годы детей одна воспитывала, — сказал архиерей. — Кругом беготня, смех-слезы, шум-гам… Учила их чему-то, что-то объясняла, мирила, воспитывала, заботилась… И при этом была матерью-одиночкой… Вроде — семья, а все же одна… Так что мы с тобой, душа моя, два сапога — пара… У меня те же самые проблемы и те же самые радости. И то же самое одиночество… Один и не один… Так что, уж кто-кто, а мать-одиночка знает, что такое — настоятель монастыря… Архимандрит — одиночка…

— А ты все шутишь, — вздохнула она. — Саша… Э-э…. Ваше Высокопреподобие… Возьми детей к себе. Ты можешь о них позаботиться. Тогда я за них спокойна буду… Ты — единственный человек, кому я всецело могу доверить их…

— Я устрою их в пансион при обители…

— И сделай так, чтобы они про отца… не всё знали… Хочу, чтоб они иной дорогой пошли… Не надо им не осуждать его, ни оправдания пытаться найти… Пусть лучше просто не знают…

— Я дам им фамилию…. Игумновы, — после короткого размышления сказал Агафангел. — А что? Я — игумен, а они мне почти родные: дети друга детства, и… твои…. Теперь и мои… Ни о чем не волнуйся, душа моя. Я с тобой… Ничего не бойся… Смерти нет…

…Летом 1917 года въехавшую в город двуколку архимандрита остановила целая толпа людей. Седовласого настоятеля плотным кольцом обступило местное купечество:

— Благословите, Ваше Высокопреподобие!

— Бог благословит, — несмотря на возраст, взгляд настоятеля был по прежнему острым и проницательным. — И что означает эта засада на меня? Все местное купечество, все местное начальство… Кажется, ведаю, зачем меня отлавливали? Опять та же история, что и каждый год повторяется? Нет, дорогие мои! Тогда говорил, и сейчас повторю: нет и нет!

— Ну вот что, владыка, — выступил вперед затянутый в строгий английский костюм Бочкин. — В этот раз мы тебя попросту не выпустим, хоть анафеме предавай…. Ты можешь хоть сто осьмнадцать раз быть бессребреником и нестяжателями, но совесть при этом иметь тоже надо! У тебя именины вскоре, мы от души, от всего сердца хотим сделать тебе подарок, а ты… Для обители твоей мы всегда и так расстараемся — об этом ты знаешь, но сейчас речь о тебе идет. У тебя, отче, совесть есть? Вот такая простая, обычная, человеческая совесть, которая стыдиться, когда ты людей обижаешь? Это ж как надо нами брезговать, чтобы так с нас отвергать?!

— Ну что вы, дорогие мои?! Я же вас…

— Прости, владыка, но сегодня не отвертишься! Нельзя так…. Это уже перебор… Ты сам всю жизнь твердишь, что к любому делу надо подходить рассудительно. Вот теперь сам и рассуди: как ты с нами поступаешь? Чем только тебя не пытались порадовать, у тебя на все один ответ: «Не о том думаете».

— Да мне лучшим подарком ваши добрые дела и сердца стали…

— Все понимаем, — упрямо гнул свое Бочкин. — Духовное выше материального и все такое…. А сам сейчас не понимаешь, что этим «материальным» нас до глубины души обижаешь? Что ты вцепился в стоимость подарка?! Не о том думаешь! Не думай о материальном! Думай о том, что мы от души хотим тебя поздравить…

Толпа одобрительно загудела.

— Не хочешь ты наших подарков… Хорошо! Скажи, что ты хочешь. Мечта-то у тебя какая есть?! Не для обители, не для города… Для тебя!

— Я об одном мечтаю: чтоб вы, дети мои, были счастливы… И с меня довольно…

— Да что ж это такое?! — Бочкин аж посерел от возмущения, и согласная с ним толпа возмущенно зароптала. — Хорош наш настоятель: весь город в один миг обидел… Обидел ведь?

— Обидел! — рокотала толпа. — Не пущать никуда, пока не покается… Нас учит-учит, а сам эвон как с людьми…

— Долго репетировали? — обвел из укоризненным взглядом архимандрит. — И не стыдно? Я все же духовное лицо… сан имею…

— Потому с тебя и спрос больше! — стоял на своем Бочкин.

Настоятель неловко улыбнулся, стараясь скрыть нахлынувшие чувства.

— Спасибо… Спасибо вам, дорогие мои… Но мне и впрямь…

Толпа глухо заворчала.

— Хорошо, — со вздохом сдался настоятель. — Есть у меня одна мечта… Не знаю, выполнима ли…

— Ты скажи, а выполнить — наша забота…

— Я мечтаю увидеть нашу обитель… да и весь край, с высоты птичьего полета… Но я ведь очень толстый…

Толпа вновь протестующе загудела.

— Да толстый, толстый, — отмахнулся Агафангел. — Ничего в этом такого нет… Ну толстый и толстый, подумаешь… Но именно потому мечта о крыльях и сильнее… Я смотрел на аэропланы… Но это скорость, ветер… Да и не каждый самолет меня поднимет, — усмехнулся он. — А вот достать бы где воздушный шар на время… В Петербурге на них, говорят, даже для развлечения катаются, а я хочу…

— Значит будет! — не дал ему даже закончить Бочкин, обрадованный тем, что наконец-то «дожал» упрямого монаха.

— Да вот только, наверное нет сейчас воздушных шаров… Война…

— Достанем! Надо будет — сами сделаем! Сделаем ведь, господа?

— Сделаем! — в один голос ответили люди.

— Слыхали, владыка?! Так что в этот раз вам никак не отвертеться! Будете летать!

…Далеко внизу остались деревни и луга, блестящей лентой струилась Свирь, монументально раскинулся древний монастырь… На городских улицах и площадях застыли люди, глядя в лазоревое северное небо, по которому величественно плыл огромный, красный словно пасхальное яйцо, воздушный шар.

Широко расставив ноги в стареньких, сношенных сапогах, отец Агафангел стоял в плетеной корзине и окроплял святой водой из чаши все, видневшееся внизу… Кропило равномерно орошало сверкающими капельками землю, деревья, людей, словно зерна из рук сеятеля… На щеках и бороде настоятеля блестели в солнечных лучах такие же капли — и не понятно было: то ли это слезы радости, то ли ветер в ответ кропил святой водой старого монаха… Шар летел над Свирскими просторами… Впереди было чистое, словно из детских воспоминаний небо… А позади, над горизонтом, неторопливо поднимались черные, как ночь, грозовые облака… Но до них было еще далеко и Агафангел летел, благословляя и молясь…

…Через год, когда занесенная Лениным и Троцким чума уже свалит Россию в смертельном приступе, монастырь Свирского чудотворца первым в стране подвергнется разорению. Духовный оплот Севера России был для богоборцев врагом опаснейшим, сплочающими людей и дающим им совсем иные мечты, нежели несли с собой большевики… Нетленные мощи Александра Свирского будут изъяты, монастырское хозяйство, казна и даже предметы богослужения — изъяты, и даже колодец, когда-то выкопанный руками Александра Свирского — засыпан… Детский приют и госпиталь при монастыре — закрыты, а в храмах обители расположиться мрачное порождение большевистского террора — печально известный «Свирьлаг». Позже эту судьбу повторят десятки и сотни других древних обителей России. Но первый удар безбожной власти придется именно сюда — в то место, где к христианам когда-то спустился Бог…

Архимандрита Агафангела, повесткой вызовут в Олонецкое ЧК… Сопровождать старенького настоятеля вызовется молодой монах Кирилл Игумнов и казначей обители отец Андронник (бывший когда-то инженером Захарьиным), а на пол дороге к городу их догонит запыхавшийся Степан Бочкин, и как не будет гнать его от опасности седой архимандрит, но упрямый купец (или, уже правильнее будет сказать — ктитор монастыря), поедет с ним до конца… Так, вчетвером, они и будут расстреляны ночью на городской площади по приговору новых властей, как «элементы чуждые и опасные» для «нового видения мира». Подробностей их гибели мы, скорее всего, уже никогда не узнаем, да это и неважно: зная какими они были при жизни, можно представить их и в последние мгновения… На семь десятилетий удивительная обитель будет скрыта от народа, и лишь в 1997 году вновь ступят на берега Свири несколько монахов, вновь из руин начинающие ее возрождение… Но это будет после, а пока…

… Воздушный шар плыл над монастырем, городами и селами, и священник благословлял и эту землю, и этих людей, молясь о том, чтобы превозмогали они все беды и несчастья, и крепко стояли в своей вере, возрождаясь к жизни новой… Жизни вечной…

 

^ Эпилог

 

^ Дальний Восток. 2013 г.

… С конца июня 2013 года на Дальнем Востоке началось катастрофическое наводнение, вызванное затяжными осадками. Специалисты констатировали, что наводнение такого масштаба в этих местах происходит раз в 200-300 лет.

Из нескольких затопленных областей (Приморской, Магаданской, Еврейской автономной области, Хабаровского края и т.д.) наиболее пострадала Амурская область. Было подтоплено 126 населенных пунктов в 15 округах, повреждено 8 тысяч жилых домов (каждый пятый стал непригоден для жилья), более 200 тысяч дачных участков, тысячи гектар сельских угодий. Десятки тысяч людей остались без крова.

По всей России будет организован сбор средств для пострадавших. Ящики для пожертвований будут установлены во всех храмах России…

Вода будет все прибывать и прибывать…. И тогда епископ Лукиан примет решение весьма необычное: с чудотворной иконой Богородицы, он, на одном из перевозящих гуманитарную помощь вертолетов, два дня будет облетать край, проводя над землей молебен к Божей Матери о помощи терпящим бедствие людям…

… Позже атеисты будут называть это совпадением, но сухие факты хроники тех дней упорно свидетельствуют: 14 и 15 августа вертолет со с молящимися священниками будет летать над затопленными лугами и селами, а 16 августа в Амурской области вода остановится на своей «пике», после которого пойдет на спад…

…И таким же «совпадением» окажется то, что в самом пострадавшем крае России, окажется человек, умеющий, не жалея себя, отстраивать и восстанавливать буквально из небытия церкви и монастыри… Окажется в нужное время, в нужном месте. И работы ему будет доверено много. Работы ежедневной, тяжелой, изматывающей. Работы, за которуювозьмутся немногие и доверить которую можно лишь немногим. Работы, которую можно доверить лишь тому, на кого можно всецело положиться… «Фактотуму» …

И пока есть такие люди, всегда какой-то воздушный шар (или вертолет) будет лететь навстречу солнцу, невзирая на все грозовые облака, несомый Великой Мечтой…

…Молись за этот мир — он создан для тебя.
Он искажен безверием и злобой,
Но Вечный Замысел о нем храня,
Ты правильную выберешь Дорогу.
Молись за этот мир: в нем скрыта Тайна Тайн,
Увидь в земном — небесное величье, и Замысел, от наших грез отличный,
Ты в этом мире жизнью воплощай.
Молись за этот мир, не верь тем, кто твердит,
Что он был создан хаосом и злобой,
Для жадных он — сундук, для гордых-пьедестал…
А для тебя — Дорога к Богу…
Молись за этот мир, он — то, что видят люди,
Он может быть прекрасным и больным,
Бескрайним, крохотным, нежнейшим и стальным…
Каким в твоих молитвах и глазах он будет?
Молись за этот мир: молитвами сердец,
В конце времен преображен он будет в Совершенство.
Избавленный от зла, вмещающий Любовь,
Известный ныне нам как «Райское блаженство» …
…Все это будет так. Ну, а до той поры —
Молись за этот мир!.. Учись творить миры!..*

*Стихи Д. Леонтьева

 

^ Приложение

…Итак — монашество и монастыри… Тема интересная невероятно. Идеализированный мир посреди мира реалистичного. Цивилизация посреди цивилизаций. К сожалению, в наше время люди знают множество информации бесполезной, зачастую глупой, иногда вредной и суеверной («какой иконе для какой надобности свечку ставить», какой псевдостарец какую глупость сморозил, пересказывают вымышленные истории о каких-то двусмысленных «чудесах») и совершенно не понимают значение простых и основополагающих понятий: «кто такой христианин», для чего необходим пост, что такое «причастие», для чего нужен монастырь и зачем монахи уходили на подвиг пустынножительства… Второстепенное затмевает первичное, суеверное — духовное… Монастыри, построенные по образу «града небесного» манили людей возможностью жить иначе чем жестокий и сребролюбивый мир (отсюда и само слово «инок» — «живущий иначе, не так как все» …) Это место где люди «ветхозаветные» стремились стать «людьми новозаветными», людьми духа, христианами, людьми будущего. Место, где принимали павших, от которых отвернулся весь мир и помогали им воскреснуть для жизни новой. Здесь служили друг другу своими талантами и поддерживали друг друга. Здесь укрепляли свой дух в подвигах, учились как не давать телесному возобладать над духовным. Здесь люди готовились к жизни вечной в трудах и любви. Монашество — это образ жизни, мысли и душевных устремлений. Это не «набор правил жизни», это сама Жизнь, ибо, как известно, Сам Христос есть и Истина и Жизнь, и Путь. Да, настоящий монах — большая редкость. Но ведь и в природе химических веществ в «чистом виде» практически не существует. Редкое исключение — алмазы «чистойводы» …Но какие жуткие, невообразимые условия необходимы для их появления! Вот так же и среди людей: «элементов разной степени чистоты» — много, а настоящих «алмазов» — единицы. С людьми ведь сложнее чем с простой природой, здесь без вмешательства Творца не обойтись. Потому-то настоящих монахов и можно смело называть «ручной работой Бога».

Основателем христианского монашества принято считать св. Антония Великого (около 251, Кома, Египет — 356, Дейр-Мари)

В возрасте около двадцати лет он принял решение начать жизнь иную, продал имение, роздал вырученные деньги нищим и поселился отшельником недалеко от бывшего дома (происходило это все в Среднем Египте). Святой Антоний проводил дни в молитве, чтении, изучении наизусть Св. Писания и, разумеется, в работе. В через 15 лет, чувствуя в себе силы для новых подвигов, он удалился в куда более уединенное место близ горы Писпир, на правом берегу Нила. Но (как впоследствии произошло и с Александром Свирским), молва о его святости и духовных подвигах на протяжении последующих 20 лет побуждала других отшельников приходить туда и селиться поблизости от него. В 305 г. св. Антоний, по просьбам этих людей, нарушил свое уединение, согласившись наставлять их в аскетической жизни. Подобные общины людей, мечтающих стать христианами и научиться ставить духовное выше телесного стали увеличиваться и разрастаться. Св. Пахомий Великий (отставной коптский солдат) внес немалую лепту в создание таких общин. Он видел, что пустынножительство для «новоначальных» — непосильно и не полезно. Требовалось не просто желание, а — опыт, знания, рассудительное руководство… В 318 г. в Тавенне (Южный Египет) он создал первую киновию (монашеское общежитие), где монахи стали жить вместе в монастыре, обнесенном стеной, в домах, вмещавших по 30—40 человек. Каждому монаху поручалась определенная работа, и монастырь таким образом, обеспечивал себя всем необходимым. Он же основал первый женский монастырь, для своей сестры Марии. Там были те же самые правила, что и в мужеских; у них была та же и одежда, (единственное различие: они не носили милоти. Волосы монахини стригли и покрывали голову клобуком, спускавшимся на плечи. Вскоре появилось еще несколько женских монастырей (и так жаль, что у нас мало литературы о монахинях. Женщинах, осознающих что и они, а не только мужчины, «творение — иное», наследующее Вечность, созидающее, Хранящее, Совершенствующееся до Идеала. Более того: даже в Ветхом Завете, именно женщина по имени Девора, что означает «пчела», была одним из Судей Израиля (о ней повествуется в 4 и 5 главах Книги Судей) и к ней прислушивались даже старейшины). Согласно преданию, Ангел Господень, передавая общежительный устав Пахомию, сказал: «Устав… я дал для тех, у кого ум ещё незрел, чтобы они, вспоминая общее правило жизни по страху пред Владыкой, хотя бы как непокорные рабы, достигали свободы духа».

(Пахомий Великий получает от ангела Устав монастыря. Икона.)

Интересно будет напомнить, как выглядела одежда первых монахов, в монастырях основанных св. Пахомием. Это были длинные одеяния из грубой и дешевой ткани (напоминавшие мешок) без рукавов (в знак отречения от мирских благ и того, что руки этих людей «не причиняют обиду». На голове носили вязанные шапочки, называемые «камилавка» ( смысловой перевод — «непомерный жар»), подобные тем, какими укрывают головы детей, в знак того, что они ведут жизнь младенчески непорочную (такие круглые камилавки можно увидеть на иконах Кирилла Белозерского и, вязанную из ивы — на иконах Спиридона Тримифунского. С 16 века она стала называться «скуфья» и свою нынешнюю форму приняла во времена патриарха Никона). Пояс и кожаная безрукавка (дань памяти Иоанну Крестителю) завершали наряд. На куколях был нанесен красный крест. На Руси древний клубок монаха имел вид шлема или «буденовки» (перед тем как надеть, его целовали в «крыльца») и надевался на камилавку. (Во время службы их снимали). Сейчас уже немногие помнят, что и на Руси в древности монахам выстригали на голове «гумнецо», символизирующее «терновый венец».

(Акварели Ф. Г. Солнцева.)

В середине 4 века св. Василий Великий совершил путешествие по Египту, изучая варианты жизни различных «монастырей — общин» и сформировал «общежительный устав» по образцу которого монастыри стали жить и в Греции, Палестине, Сирии, Малой Азии, в Армении, Европе, и — впоследствии — в России.

Итак, монашеская жизнь знала уже два вида: отшельничество и общежительность. Основателем третьего вида — «скитского», стал преподобный Макарий Великий. Скитской устав сочетает в себе отшельнические и общежительные правила: пять будних дней проходят в скиту по уставу пустынножителей, а в субботу и воскресный день по уставу общежительных монастырей.

На Западе общежительный уклад монашеской жизни, утвердился благодаря усилиям св. Бенедикта Нурсийского (ок. 480 — ок. 543). Ознакомившись с опытом монахов-отшельников и уставами общежительных монастырей, он постарался приспособить быт монашеской жизни к условиям климата Европы… Но именно Запад, отпав от Православия, переродившись в «католичество», уничтожил «крестовыми походами» огромнейшее количество древних монастырей (из одной только Византии крестоносцы вывозили награбленное почти сто лет) …

На Руси монашество началось практически одновременно с принятием христианства. Основателями монашества здесьсчитаются преподобные Антоний и Феодосий, жившие в Киево-Печерском монастыре, («печеры» — это, разумеется, пещеры), которые выкопали в песчаных берегах Днепра Антоний Печерский (983—1073) и Феодосий Печерский (1036—1091).

(Св. Антоний и св. Феодосий Печерские)

Хотя летописи доносят до нас упоминания и о более ранних обителях. Так, первое сообщение о существовании монастырей на Руси содержится в «Слове о законе и благодати» митрополита Илариона, писавшего, что при князе Владимире «манастыреве на горах сташа, черноризьци явишася». Сохранилось предание, что греческие монахи основали близ Вышгорода Спасский монастырь. Георгиевский и Ирининский монастыри в Киеве основал сын Владимира — Ярослав Мудрый. В «домонгольский» период в Киеве существовало до 17 монастырей, примерно такое же количество находилось и в Новгороде; всего на Руси было основано около 70 монастырей. Большинство монастырей были «ктиторскими», т.е. строились и содержались за счет князей (забавно, но именно феодальная раздробленность княжеств способствовала росту монастырей — между князьями шло даже некое «соревнование»: чей монастырь славнее и богаче). Одновременно эти монастыри были и усыпальницами князей: монахи молились за своих благодетелей как при их жизни, так и после их смерти. Нравы властителей и в те времена особой добродетелью не отличались и многие из них, под старость уходили в монахи, передавая все свое имущество и землю обители, чтобы братия и после их смерти просила за них Создателя. (К слову сказать, эта традиция: хоронить в монастырях, сберегла для нас множество могил людей, бывших поистине достоянием России: князя Пожарского, Суворова, Ломоносова, Глинки, Чайковского… В Святогорском монастыре покоится Пушкин, в Спасо-Прилуцком — Константин Батюшков. На погосте Александро-Невской Лавры — Достоевский…). Однако, как тонко подмечает летописец, эти монастыри были все же «поставлены от богатства, а не слезами, молитвами и постом»). Наверное именно поэтому основателями монашества на Руси и считаются Антоний и Феодосий Печерские, созидавшие обитель своими трудами и подвигами. С конца 16 века монастыри становятся не столько «ктиторскими», сколько организуются инициативой монахов — основателей (Сергий Радонежский, Александр Свирский, Кирилл Белозерский, Иосиф Волоцкий и т.д.). В большинстве своем они были немногочислены — до 10 человек братии, и лишь несколько монастырей насчитывали до 50 насельников. (Интересный факт: даже татарские ханы, оказывая монастырям покровительство, требовали от монахов молитв за весь свой род — так велика была вера в то, что молитвы этих подвижников доходят до Творца). Монастырь символически трактовался как небо, явленное на земле, «отблеск града небесного», монахи назывались ангельским чином и в таком качестве должны были служить примером для всех православных.

Каждый монастырь имеет свой распорядок жизни, т. е. свой монастырский устав. Все монахи должны выполнять различные работы, которые по монастырскому уставу называются послушаниями. Как правило испытание («искус») занимал около трех лет, в течении которых претендента на монашеский постриг проводили практически через все выполняемые в монастыре работы. При этом учили грамоте и отдавали под руководство опытного наставника. И если находили его желание искренним и крепким, совершали постриг, давая ему новое имя… и новую жизнь… (при постриге в «великую схиму монах давал еще более строгие обеты и опять получал новое имя. Но великая схима — большая редкость и большая честь). Само иночество заключает в себе две степени, малый и великий образ (образ ангельского жития), которые по-гречески называется «малая схима» и «великая схима». Все одеяние монаха, (от клобука до четок), имеет определенную символику. (Одеяние средневекового монаха заметно отличалось от современного. Клобуки были преимущественно войлочными и напоминали рыцарский шлем или «буденовку». А вот (согласно древним житиям) рясы встречались даже из дорогого «немецкого красовидного сукна». Появилось даже постановление, запрещающее шить рясы из дорогого сукна, шелка и сафьяна, ибо именно ряса монаха по своему смыслу напоминает о бедности и не стяжании.) Благотворительность, согласно большинству уставов, является обязательной задачей монахов. Монастыри кормили крестьян в неурожайные годы, давали «безвозвратную ссуду» и даже выкупали крестьян у помещиков и попавших в плен солдат. (Кстати: именно Иван Грозный настаивал, что именно это наиглавнейшая задача монаха: «Не вопросит Господь на судище, како много молистеся, како много постистеся, како чиновно в храме воспевали, аще и вся сия добра; а спросит, колико бедным милости явисте…».)

Монах не просто стремиться стать «новым, лучшим человеком», он беспрестанно молится за весь мир, за живых и за мертвых. С древнейших времен монастыри были «центрами просвещения», хранителями огромных библиотек.(Не надо даже и напоминать о том, что процент грамотности в монастырях был многократно выше чем даже среди знати, не говоря уже о простом населении). А помимо добывания пропитания на собственные нужды, монахи, как правило, кормят многочисленных нищих, паломников и даже содержат при обителях детские дома для сирот, богадельни и госпитали.

Наверное, лучше всех сказал о монахах Феофан Затворник: «Иноки — это жертва Богу от общества, которое, предавая их Богу, из них составляет себе ограду. В монастырях в особенности процветает священно-служение чинное, полнейшее, продолжительнейшее. Церковь является здесь во всей красоте своего облачения». Так же мне понравилась фраза Якова Кротова из его статьи «Что есть монах»: «Монашество существует, пока есть хотя бы один монах. Этим оно похоже на поэзию, которая существует лишь до тех пор, пока «жив будет хоть один пиит».

Не лишним будет напомнить, что рыцарские ордена изначально создавались по некоторому подобию именно монашеской общины.

Благодаря трудолюбию братии, большинство монастырей процветало (и государство частенько было не против под благовидным предлогом пополнить растранжиренную казну за счет казны и земель монастырских).

Здесь будет уместно вспомнить о знаменитом споре между двумя замечательными подвижниками русского монашества — преподобные Иосифом Волоцким (1439—1515) и Нилом Сорским (ок. 1433—1508), чаще более известными в литературе как «иосифляне» и «нестяжатели». «Иосифляне» не были сторонниками личного обогащения монахов, но настаивали на том, что монастырь просто обязан иметь достаток, чтобы употреблять его на дело просвещения и помощь нуждающимся. «Нестяжатели» настаивали на том что финансовое благополучие отвлекает от трудов духовных. У каждой из сторон были свои, весьма весомые аргументы. Но не стоит забывать о том, что даже при наличии у монастыря казны, она все равно считалась «стабилизационным фондом царя», а не просто «накоплениями общины». (К слову сказать: до 17 века богачи хранили свои драгоценности в подвалах монастырей, как в банке, в «именных сундуках»).

(Св. Нил Сорский)

(Св. Иосиф Волоцкий)

Достижения монашества бесспорны, велики и разнообразны. Но, как вы, дорогие мои читатели, наверное, уже заметили, о духовных аспектах исцеления и воспитания душ человеческих я стараюсь не упоминать вовсе. Можно было бы долго и красиво говорить об «умной молитве» и «водительстве мудрых старцев», но в данном контексте это было бы не только лишним, но и, пожалуй, вредным. Общих рецептов нет. Каждый человек удивителен и уникален, словно неповторимая драгоценность… У каждого свой характер, своя история, свои беды и свои достижения… И о каждом можно говорить только индивидуально… Монастырь — это не «высшее учебное заведение», здесь работают с каждым индивидуально… Разные характеры, разные силы и разные знания требуют и разных подходов… Идеал и цель у них — одна, но путь может быт весьма разным… Бросив прежнюю жизнь, к вершинам духа устремлялись и купцы, и дворяне, и разбойники, и офицеры, и крестьяне. Уходили, чтобы стать людьми будущего, уходили к Идеалу, повторяя (в том или ином виде, но неизменную в смысле) молитву Ефрема Сирина, гениально переложенную в стихи А.С.Пушкиным:

Владыко дней моих! Дух праздности унылой,
Любоначалия, змеи сокрытой сей,
И празднословия не дай душе моей.
Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья,
Да брат мой от меня не примет осужденья,
И дух терпения, смирения, любви
И целомудрия мне в сердце оживи.

Увы, но сегодня большинство людей так мало знают о христианстве, что приходится напоминать о вещах даже самых, казалось бы, очевидных. Монах — не священнослужитель, а мирянин, давший обеты послушания, не стяжательства и целомудрия (хотя так же может быть рукоположен в священники). Цель этих обетов — отрешением от мира и удовольствий, дать возможность духовно и телесно посвятить себя на служение Богу всецело, без остатка. (Тут можно привести еще одно старинное образное сравнение: общежительный монастырь это некий «стан Израиля», уходящий из рабства фараона в «землю обетованную»). Иногда можно слышать от атеистов мнение, что монашество — результат бегства христиан от притеснений языческих императоров. Но основной рассвет монашества приходится как раз на те века, когда гонения на христиан прекратились. Да, это бегство, но не от конкретных властителей, а от мира вообще. От мира с его измененными, «временными ценностями», войнами, лицемерием, жестокостью, предательством… И не столько от «врагов», сколько от «друзей». От мира, утопающего в праздности, тратящего время на мелочи, забывая о главном, от мира, где животные часто становятся для людей примером верности, мужества, терпения… Согласитесь: сложно привязаться к миру во времена Смутного времени, Петровских реформ, Ленинской революции или Горбачевско-Ельцинской «перестройки»… Как-то к мудрому монаху пришел молодой послушник и спросил: «Отче, как мне отречься от всего мира?» Старик ответил гениально:«Будь истинным христианином и этот мир сам отречется от тебя». Не зря Ап. Павел сравнивал стремление стать христианином с упражнениями атлетов. Монах в этом смысле подобен спортсмену, готовящемуся к главным соревнованиям своей жизни в «олимпийской деревне» (сравнение грубое, но так проще объяснить для чего нужна дисциплина, пост, каждодневные тренировки). А прибавьте сюда огромное количество знаний, которые необходимо получить и ежедневную, изнуряющую борьбу с самым хитрым и мощным противником — самим собой…

Одно из интересных совпадений в истории монашества, подмеченных уже давно: Египет когда-то принял Младенца, которого Св. Семейство увозило от опасности… И Египет же, (словно в награду), стал колыбелью для зарождающегося монашества. Египет был страной просвещённой — вспомните хотя бы знаменитую Александрию, давшую миру столько гениальных философов и ученых. А христианство, как известно — религия умных людей. Именно в Александрии Ветхий Завет был переведен с еврейского на греческий. Именно в Александрии сделано огромное количество переводов не только Писания, но и текстов преданий, текстов житийных, агиографических…Небезынтересно будет узнать и о том, что слово «скит» тоже египетского происхождения и переводится как «вес сердец» (хотя до сих пор идут среди востоковедов споры о том, насколько корректен этот перевод, или же будет правильно трактовать его более поздним названием, означающим просто слово «пустыня»), а слово «монах» в привычном нам смысле, встречается в документах коптов аж в 324 г. Большое количество гностических (библиотека из Наг-Хаммади) и манихейских текстов (такие как «Кефалайф» или «Главы», отражающие манихейское вероучение), сохранилось именно на коптском языке. Монахи вообще издревна славились своей ученостью. Вспомним хотя бы трех святителей: Иоанна Златоуста, Василия Великого и Григория Богослова. Все трое из знатных и богатых родов. Все обучались у лучших философов и ораторов своего времени. Постигали геометрию, поэзию, астрономию, труды греческих философов. Умнейшие и образованнейшие люди своего времени (при этом ведущие подвижнический образ жизни — аскетический и деятельный). Стоит напомнить, что крупнейшие университеты Европы — Болонья, Сорбонна, Оксфорд, были основаны монахами. Да и само изобретения высшего образования принадлежит православному архиепископу Льву Математику, еще в 9 веке заложившему основы Константинопольского университета. Василий Великий открыл настоящий центр «социальной помощи» — «Василиду», включающие в себя столовую, ночлежку, школу для детей и больницу.

Не стоит забывать и о монахе Августинского монастыря Георге Менделе, положившим своими экспериментами начало целой науке — генетике (изначально она называлась «менделизм» по имени своего основателя). Отлично разбирались в музыке (именно монахом Гвидо Аретинским была изобретена нотная грамота). Для миссионерской деятельности монахи учили по несколько языков. Занимались строительством, виноделием, садоводством, книгопечатанием да и огромным множеством всевозможных ремесел, везде оставляя свой заметный след. В середине XIII века хранитель библиотеки монастыря доминиканцев монах Джордано да Риальто изобрел очки. Итальянского монаха Луки Пачоли можно смело назвать основоположником бухгалтерского учета (с двойным подсчетом операций — актива и пассива). Монах Герберт де Орилла создал для города Магдебурга первые в мире башенные механические часы. И даже вот какой забавный факт: архиепископ Николай Японский (прославленный Церковью в лике равноапостольных) благословил при духовной семинарииКиото школу дзюдо, а один из молодых семинаристов достиг в ней таких успехов, что даже получил 2 дан, став первым русским и третьим европейцем достигшим такого уровня. Из-за грянувшей в России революции он не стал ни священником, ни монахом, зато основал первую в России школу дзюдо и стал одним из основоположников школы самбо. Спортсмены уже догадались, что речь идет о легендарном Василии Ощепкове. Ну а о таких «профессиональных» талантах монахов как иконопись, кулинария и градостроение и говорить не приходится. Увы, в обывательском представлении образ монаха все реже и реже ассоциируется с просветительской и философской деятельностью. Мы словно теряем что-то невероятно важное…

Я не стану останавливаться ни на укладе монастырской жизни, ни на должностях в монастыре, ни на видахмонастырских уставов, их истории и различий, упоминатьвсе это здесь не имеет смысла — это уже «специфика» иного разговора.Литературы по этой теме сейчас огромное количество (жаль мало изучена и проанализирована история женских монастырей — эта тема еще ждет своих летописцев). Тем же кто хочет узнать эту тему более углубленно, лично я бы рекомендовал труды И. К. Смолича — он более 15 лет изучал архивы и анализировал собранный материал весьма достойно.

Вернемся к Свято-Троицкому Александра Свирскому монастырю… Это один из самых удивительных монастырей мира. Разумеется, есть монастыри древнее. Есть архитектурно красивее, есть известнее… Но немного наберется на земле мест — необычнее. Находится он в 260 км. От С.-Петербурга, на древней земле новгородской республики. Когда-то в монастыре (а точнее в двух его частях, ибо необычна даже сама его форма: «два в одном»), было восемь храмов, огромное количество хозяйственных построек, богатейшая ризница, редкие иконы, огромные земельные наделы, легендарно обширная библиотека с древнейшими рукописями и свитками, изучать которые приезжали знаменитейшие историки, здесь была Духовная семинария и архиепископская кафедра, обители подчинялось 27 монастырей и пустыней края, ее называли «Северной Лаврой» и «Северной Фиваидой».

(Свирский монастырь на дореволюционном рисунке).

Основатель монастыря, Александр Свирский родился в деревушке под названием Мандера на реке Ояти (это к северу от Новгорода) в году 1448. Во святом крещении ему было дано имя Амос (в честь библейского пророка). Его родители, Стефан и Васса, жили небогато, но были людьми верующими, трудолюбивыми и грамотными. Самому отроку грамота по началу давалась с трудом, но ему так хотелось изучать Писание, что, согласно дошедшим до нас свидетельствам, он пошел в монастырь, где взмолился о помощи перед иконой Богородицы… и вскоре обогнал в постижении книжной премудрости своих сверстников.

(Преподобный Александр Свирский. Икона)

Надо заметить, что время то было и страшное, и интересное… В год рождения Свирского чудотворца произошло событие знаковое для Православия: по приказу Василия Второго, митрополитом был избран русский епископ Иона, посвященный не Константинопольским патриархом, а собором русских архиереев, что стало отправной точной независимости русской церкви от константинопольского патриархата. (Эти «случайности и совпадения» будут проходить через всю жизнь преподобного… И удивительнейшим образом связывать историю Свирской обители с историей России… Я потому так интересовался историей этой обители, что, пожалуй, нет на Руси другого человека и его дела, которые так ярко иллюстрировали бы историю России за последние 500 лет… Все знаковые события оставили на этой обители след необыкновенно яркий. Все были так или иначе связаны с ней…) В Руси начинает происходить объединение земель вокруг Московского княжества (Московский Кремль становится привычным нашей памяти — кирпичным), происходит окончательное освобождение земель от татаро-монгольского ига, проводятся полезные (какая редкость!) для страны реформы. Успешная политика дипломатическая, торговая (именно в это время тверской купец Афанасий Никитин бороздит моря и пишет свое знаменитое «Хождение за три моря»), и военная, появляется большое количество летописей (кому-то забавно будет узнать, что именно на Руси, по собранным легендам тогда была написана Федором Курицыным первая в мире книга о графе Дракуле), немецкий ювелир Гуттенберг уже изобретает свой станок с подвижными литерами, а Софья Палеолог привозит в Москву библиотеку, которая послужит основанием для знаменитой «библиотеки Ивана Грозного». Из Европы вызывались искусные зодчие для устроения соборов и палат. В 1453 году под натиском мусульман пал Константинополь и Русь приняла на себя христианскую (ортодоксальную, в первоначальном значении этого слова — «православную») миссию (а так же гербовую символику — двуглавого орла) …

До земель древней народности вепсов (предков преподобного Александра), монгольское иго разорениями не дотягивалось — больше беспокоили набеги западных соседей. (Кстати: интересная особенность — у народности вепсов форма черепа, как правило, «округлая», поэтому иконы с изображением преподобного несколько отличаются этой особенностью от прочих икон…).

… История доносит до нас рассказ о том, что Амос все более и более углублялся в изучение Писания, строго постился, и все более стремился к жизни иной, духовной, подвижнической, преосвященной… Родители начали беспокоится — мальчик был поздним и буквально вымоленным ребенком, они на него возлагали надежды иного рода — наследственные. Они пока что видели мир иным, нежели их сын. Амосу стали подыскивать невесту… Но тут вновь вмешался Божий промысел. Юноша повстречал на берегу реки двух монахов Валаамского монастыря, поющих псалмы. Разговаривая с ними, Амос рассказал о своем стремлении уйти в монастырь и ему был указал путь до Валаама…

Бежав из дома, Амос прошел в монастыре на Валааме послушание, и был пострижен в монашество с новым именем — Александр, в возрасте 26 лет игуменом Иоакимом (в 1474 году). Родители искали его три года. Узнав, что сын находится на Валааме, отец немедленно отправляется туда и даже угрожает покончить с собой у ворот монастыря, если ему не дадут встретиться с сыном… А дальше происходит беседа, после которой изумленный отец говорит: «…Не сын ты мне, а — отец и учитель», и, возвратясь домой, убеждает и жену принять монашеский постриг. Раздав имущество они уходят в монастыри: Стефан постригся в Островский Богородицкой обители с именем Сергий, а Васса облеклась в монашеский чин, приняв имя Варвары…

Гравюра, изображающая пещеру преподобного Александра на Святом острове (Валаам)

(Скит Преподобного Александра Свирского на Святом острове в семи верстах от монастыря (из альбома видов Валаама, изданного к пятилетию прибытия на остров императора Александра Второго, 1863 г.)

Ученик преп. Александра и преемник по игуменству Иродион, написавший его Житие, описывает подвижническую жизнь преподобного в славном Валаамском монастыре. Это были великие труды. О монахе пошла слава… Земная слава, так неудобная и не нужная усердному монаху… Однажды, стоя на молитве, он увидел свет, сияющий на востоке, и, получив благословение настоятеля, настоятеля на подвиг пустынножительства, Александр ушел к новым подвигам духа. Идя на восток, он достиг диких и безлюдных мест на берегах реки Свирь, и возле красивого лесного озера увидел дивный свет, озарявший место, где он и остановился… Было ему в ту пору 36 лет…

…Так уж получилось, что эту повесть я поехал дописывать на реку Свирь, пытаясь понять, в каких условиях жил преподобный… (Со Свирским монастырем у меня вообще связана целая череда интереснейших встреч и удивительных совпадений, но об этом — позже…) Природа Севера строга и красива… Даже сейчас,500 лет спустя, народа в этих краях немного, зато в лесах полно зверей, змей и клещей. Почва — скудная…Но места красоты удивительной и какие-то очень «умиротворенные». После городской суеты, где каждый день и каждый час — действие, начинаешь понимать, почему монахи так ценили эту уединенность, дающую возможность думать, молиться, видеть этот мир иным, первозданным… И, вспоминая жития святых, понимаешь, почему даже лесные звери не трогали этих миролюбивых и добродушных людей…

(Монахи Грузии с медвежатами)

Александр молился, обустраивал свое жилье, а питался травой и кореньями. Предания говорят, что его так сильно мучали боли в желудке и в сердце, что бывало, он целыми днями не мог подняться с земли… А потом произошло нечто, о чем источники говорят уклончиво, но что исцелило и укрепило этого подвижника с железной волей… Много лет он не видел лиц людей, исполняя подвиг отшельничества… Но у Бога были на него иные планы…

Молодой дворянин, хозяин этих мест, Андрей Завалишин, во время охоты наткнулся на жилище удивительного подвижника. Долго говорил с ним, и, изумленный, рассказал людям по возвращении об удивительном старце, пребывающем в подвижничестве на его земле (Впоследствии, Андрей Завалишин сам основал монастырь и стал известен миру как св. Адриан Ондрусовский, и лучше всего у бывшего дворянина получалось возвращать на путь праведный разбойников и душегубов «шаливших» в этих северных краях. Удивительный подвиг-возвращать Богу павших, зажигать свет в душах остывших и зачерствевших… Люди с легкостью отринут оступившихся. Даже матери могут отречься от детей, а дети предать родителей. Но Бог — никогда… Часто ли помним мы об этом?)

.. Слухи о подвижнике быстро разносились по краю. Дошли они и до младшего брата преподобного — Иоанна. Много лет искавший брата, направился тот к Александру и был принят с радостью и любовью. С разных мест пошли к молитвеннику люди-кто-то за советом, кто-то с просьбой, кто-то желая учиться у такого человека. С приходом его учеников (преп. Адриан Ондрусовский (был восприемником дочери Ивана IV), Афанасий Сяндемский, Геннадий и Никифор Важеозерские, Геннадий Костромской и др.) образовалась удивительная монашеская община(многие из его учеников были причислены к лику святых. Это и Андрей Завалишин, принявший в постриге имя Андриана Ондрусовского, Геннадий и Никифор Важеозерские, Корнилий Паданский, Ферапонт Вознесенский, Кассиан Соломенский…). Преподобный взял на себя еще один труд… Он проповедовал пришедшим к нему людям, будил для них дома-кельи, носил воду, готовил… Сохранились свидетельства, что когда он обходил свою обитель ночами и видел заснувших за работой людей, то не будил их, доделывая за них незавершенные труды…

(Преп. Александр поет псалмы и мелет зерно жерновом.
Клеймо 69 иконы «Образ Александра Свирского чудотворца, с деянием»)

А когда трапезник попросил его отправить какого-нибудь свободного монаха на озеро за водой, преподобный кротко ответил:«Я свободен» и пошел сам…Слава о нем разлеталась по Руси все дальше и дальше…Число братии росло…Александр хотел быть отшельником, но… «Спасись сам, и тысячи вокруг тебя спасутся»… Бог видел в Свирском чудотворце не только стремление к Нему, но и таланты вести за собой людей. Обучать их, просвещать, воспитывать… И было ему явлено Удивительное… То, о чем не хватит ни слов, ни таланта, рассказать ни одному поэту в мире… На Свирские берега ступил Бог…

…Однажды, в году 1507, когда Александр стоял на молитве в отходной пустыне, его келью залил необычный свет и на порог ступили трое мужей в белых одеждах. Видом они были «благообразны и прекрасны, сияя светлее солнца невыразимо славным пресветлым светом, и каждый из них имел в руке своей посох». Преподобный получил благословение воздвигнуть на этом месте храм, освященный во имя Животворящей Троицы…

Существует мнение (и весьма логичное), что после прихода на землю Христа, для человечества уже нет надобности в посещении его всей Троицы. Но, из каждого правила есть исключения, а человеческая логика и Божий промысел — вещи все же разные… Дело в том, что именно в то время, расползалась по Руси едкая и опасная ересь, именуемая в народе «ересью жидовствующих» (в тех или иных формах она и доселе процветает своими сорняками). Хитрые лжеучителя, пытались убедить народ, что нет никакой Троицы, да и сам Христос — не Бог, пришедший к людям на краткие 33 года, а всего лишь пророк… Многие верили «ученым мужьям» … И тут это событие…Всего два раза Бог ступал на землю в виде Троицы. Первое явление — знаковое не только для определенного народа, но и для всего человечества: Троица явилась Аврааму у Мамрийского дуба (кстати: многие ли знают, что эту удивительную реликвию нашел, исследуя библейские тексты, начальник Русской Духовной миссии в Иерусалиме архимандрит Антонин (Капустин). В 1868 году он купил участок земли с этим деревом и позже рядом был построен православный монастырь Святой Троицы). Значение явления Троицы Аврааму переоценить сложно… Как бы я дорого дал, чтобы узнать, что принесет еще миру удивительный Свирский монастырь… Явления ТАКОГО порядка без последствий не остаются… Но когда это будет и как — нам знать не дано… Не уверен, что дело было только в расползающейся «ереси жидовствующих» и даже только в основании Свирского монастыря… Верю, что все куда интереснее и удивительнее… Только два народа посещал Творец в виде Троицы: евреев и русских… И обратите внимание на еще один интересный факт: Бог пришел в виде Троицы не к спорщикам, отстаивающим истинность Троицы, не к архиереям, подтверждая Истину через властьпридержащих, не к царю… Он опять пришел к человеку скромному и праведному. К смиренному монаху, молившемуся Ему тихой келейной молитвой (хоть и в той земле, и в то время, когда происходило борение за чистоту веры). «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят». (Мф.5.8.) Но так или иначе, а повеление Александр Свирский исполнил в самые короткие сроки: церковь была построена. Сначала деревянная, а вскоре и каменная. (Преп. Александр обнаружил залежи глины и с помощью братии начал обжиг кирпичей). По просьбе настоятеля московский князь Василий Третий прислал мастеровых для возведения каменных церквей. Его освятил в 1526 году епископ Новгородский Макарий (человек удивительный, к нему мы еще вернемся) … Те же мастера, с помощью братии, построили и Покровскую церковь (с трапезной, и нижним этажом, который служил кладовой). Руководил работами мастер Игнатий: «…делающим с убо в обители святого церковь камену такоже с убо и трапезу купно делающее нарядчик же суще оу дела церкови того Игнатиею именем…» (Правда, сейчас ведутся ожесточенные споры о датировке постройки Покровской церкви… Но даже если как утверждают знатоки она и была построена на 50 лет позже, то хуже от этого не стала)…Проще говоря, в прямом смысле «с родного места», преп. Александр воздвиг Обитель с большой буквы, как в духовном.. так и в бытовом смысле. Церкви, кельи, подсобные помещения, мельницы, огороды и даже собственноручно вырытый преп. Александром колодец…… Труд великий… Я долго изучал документы (и споры историков) касающиеся архитектуры монастыря, времени ее постройки, мастеров, возводивших церкви, стили, датировки… Но приводить здесь эту информацию не стану, хотя она и достаточно интересна… Всем им низкий поклон за их труды… Обитель получилась славная…

Вот интересная миниатюра XVIII в. из рукописного Жития Александра Свирского. Александр Свирский служит закладной молебен и освящает алтарь. По другую сторону алтаря с топором в руках стоит главный мастер, производящий работы по возведению храма. (Очень рекомендую интересующимся книгу М.И.Мильчика и Ю.С.Ушакова «Деревянная архитектура Русского Севера», там в главе «Как строили церкви на Севере» много интересной информации касающейся того времени).

(Фотографии Прокудина-Горского)

Александр Свирский еще при жизни совершил немало чудес. А незадолго перед смертью, был награжден еще одним удивительным Посещением…Однажды вечером, после совершения акафиста Богородице, преподобный сел немного отдохнуть в келии, причем сказал келейнику Афанасию: «Чадо, трезвись и бодрствуй, потому что в этот час будет чудное и ужасное посещение». Тотчас раздался сильный голос: «Се Господь грядет и Рождшая Его». И (на том месте где сейчас находится Покровская церковь) вспыхнул яркий свет и явилась восседающая на престоле Богородица, с Младенцем на руках. Преподобный пал, не вынесши света, но Богородица ободрила его и благословила обитель: «Востани, избраниче Сына и Бога Моего: се бо приидох посетити тебе, возлюбленниче Мой, соглядати основание Церкве Моея зане услышася уст твоих молитва, ктому прочее да не скорбиши! А еже молился еси о ученицех твоих и о Обители твоей, се Отныне всем изобиловати имать: и не токмо при животе твоем, но и по отшествии твоем неотступна буду от Обители твоея, подающи потребная неоскудне и снабдевающи и покрывающи. Смотри же и виждь опасно, колико инок сошедшихся в паству твою, иже тобою имут быти наставлени на путь спасения, о Имени Святыя Троицы» Преп. Александр увидел множество иноков, несущих кирпичи к этому месту, словно все кто еще будет трудится в этой славной обители проходили перед ним, невзирая на года, десятилетия, века… Пречистая снова обратилась к преподобному: «Возлюбленниче Мой, аще кто и един кирпич принесет на сограждение церкве Моея, во Имя Иисуса Христа Сына и Бога Моего, не погубит мзды своея»… Так и получилось, что монастырь как бы вмещает в себя две обители -Троицкую (расположенную ныне на месте древних братских келий) и Преображенскую (на месте братского кладбища). Места посещения Бога и Богородицы…

…Преп. Александр преставился 85 лет 30 августа 1533 г., и был погребен в пустыньке у церкви Преображения Господня.

(Икона с точным изображением лица преп. Александра. 16 век)

Он был канонизирован на церковном соборе 1551 года. Одной из самых ранних пядничных икон с образом преподобного Александра можно считать икону, 1545 г. находившуюся в Иосифо-Волоколамском монастыре (Но по преданию, и это не самая ранняя икона: монахи Иосифо-Волоцкого монастыря первыми поняли избранность святого Александра Свирского Господом, поэтому гимнографически и иконографически этот святой был прославлен здесь еще до того, как он был прославлен соборно в Москве в 1547 году.) Ростовая фигура известна на новгородской иконе 1560 г. «Избранные святые: Никола, Никита Новгородский, Иоанн Новгородский, Александр Свирский», на иконе 1565 г. «Воздвижение креста, Покров и из-бранные святые. Трехрядница», на иконе 1655 г. из Александро-Свирского монастыря с 39 клеймами жития и прижизненных чудес (ГРМ, инв. № 2657)

Преп. Александр почитался на Руси и как молитвенник за царей. Известно, что еще Иван Третий просил его молитв о даровании наследника. И по этим молитвам был рожден первый русский царь. И если о победе Дмитрия Донского молился преп. Сергий Радонежский и по этим молитвам было положено начало освобождения от монгольского ига, то по молитвам преп. Александра Свирского, знаменитое «стояние на Угре» бескровно знаменовало его окончание. С той поры все русские царицы молились Александру Свирскому о даровании сына. Иван Грозный помнил, по чьим молитвам он появился на свет, и не мог не отметить значение молитвенного заступничества преп. Александра в сражении с татарами за Казань — победа произошла 30 августа, в день преставления святого. В честь победы он построил собор Покрова (более известный нам простонародным именованием Собор Василия Блаженного), и один из пределов был освящен в честь преп. Александра Свирского. (Царь ставил в пример добродетель монахов Свирского монастыря, следя за жизнью обители). К тому времени (необычайно скоро для подобных случаев) уже прошла канонизация Свирского чудотворца, а друг и наставник Ивана Грозного — митрополит Макарий, приказал изготовить в своей мастерской удивительную икону, со 128 «клеймами», повествующими о жизни преподобного для Успенского храма Кремля.

(Икона со 128 клеймами жития Александра Свирского)

Вот увеличенные клейма:

(Александр поучает братию. Клеймо 106 иконы «Образ Александра Свирского чудотворца, с деянием»)

(Покаяние провинившегося монаха. Клеймо 73 иконы «Образ Александра Свирского чудотворца, с деянием»)

Над местом погребения преподобного выстроили небольшую деревянную церковь, но по прошествии столетия она обветшала и настоятель монастыря игумен Авраамий решился просить денег на новую у царя Михаила Федоровича. А вот что произошло позже:

«В 1641 году от Рождества Христова, согласно повелению благочестивого Царя, разобрали ветхую церковь во имя Преподобного Отца нашего Александра, где находилась и гробница, поставленная над его телом… Когда начали копать ров для передней стены, на восточной стороне храма… обрели гроб. Земля над ним стояла в виде пещеры, ничем не поддерживаемая… Игумену сейчас же показали обретенный гроб. Он, сойдя со священноиноками в ров, снял верхнюю доску с гроба, и повсюду разлилось сильное благоухание от мощей преподобного, так что все место то исполнилось благовония. Каждения же в то время не было, и увидели все лежащее тело преподобного отца Александра, цело и ничем невредимо, в мантии и схиме по чину повитое, и аналав на нем весь цел, из-под схимы виднелась часть бороды; обе ноги лежали, как у недавно скончавшегося, правая ступнею вверх, а левая обращена ступнею в сторону, по чину обе обуты в сандалии. По телу его, подобно некоторым растущим цветам, разошлось благовонное миро, и излилось как вода. Видя это все, бывшие там исполнились ужаса и радости и прославили Всемогущего Бога, Прославляющего святых Своих…» («Сказание об обретении мощей преподобного отца нашего Александра, игумена Свирского, чудотворца»).

Есть свидетельства, что после сноса ветхой церквушки и перед началом строительства новой церкви монахи были очевидцами необычных явлений: «В четверг Вербной недели сделался необыкновенный гром и молния. Молния падала на землю и не исчезала вдруг, как обычно бывает, а падала на землю и сияла долгое время. То же самое явление повторилось и в пятницу вечером.», — записал Иоанн Кронштадтский пересказ летописи… Говорили, что молнии растекались, подобно огненным лужам… Правда это или нет — мы уже никогда не узнаем, а вот увидеть необыкновенные мощи преподобного можно и по сей день.

«Вскоре после того игумен Авраамий послал вышеупомянутого иеромонаха Елисея в Новгород к преосвященному митрополиту Аффонию с письменным извещением об обретении мощей преподобного Александра и о преславных чудесах, бывающих от него», — продолжает повествование Иоанн Кронштадтский. «- Митрополит, услышав о том, сильно удивлялся, что по прошествии стольких лет мощи Преподобного обретены целыми и нетленными и, прославив Бога, донес об этом событии Самодержавному Государю Царю и Великому Князю Михаилу Феодоровичу всея России. Царь весьма обрадовался, получив такое известие, и повелел митрополиту Аффонию освидетельствовать мощи преподобного Александра… По прибытии в Новгород святитель описал Самодержавному Государю все касающееся свидетельствования честных мощей преподобного Александра Чудотворца и послал ему в благословение отрезанную часть схимы святого. Благочестивый Царь и Великий Князь Михаил Феодорович, всея России Самодержец, принял ту часть как некий драгоценный дар и возрадовался весьма великою радостью, что во дни его царствования Господь Бог благоволил открыть мощи угодника Своего, великого Чудотворца, преподобного Александра. В 7152 году (1644 г. от Р. Х.) повелел устроить серебряную вызолоченную раку в сорок пудов, украшенную каменьями, и послал ее в обитель Живоначальной Троицы к преподобному отцу Александру Чудотворцу со стольником своим, Князем Петром Волконским. Изготовлена рака была в Серебряной палате Московского Кремля. До наших дней сохранилась крышка с изображением преподобного (ныне она находится в Русском музее.) Митрополиту же Аффонию повелел с духовенством Софийского собора в обители Живоначальной Троицы освятить храм Благолепного Преображения Христова, и в тот храм перенести мощи Преподобного и переложить их в устроенную им раку…» В ЦГАДА были обнаружены два документа, указывающих на то, что рака Александра Свирского была изготовлена в Серебряной палате Кремля. Под 1643 г., 12 и 16 февраля, значатся два царских указа в Серебряный приказ о выдаче трехсот золотых «угорских» на золочение раки Александра Свирского и 20 аршин бархата на поволоку на раку» … (К слову: современные исследователи имеют основания предполагать, что этот «царский заказ» выполнялся одновременно с работой над серебряными раками для царевича Дмитрия и Кирилла Белозерского — вы можете представить себе производительность мастеров Серебряной палаты?)

(Крышка серебряной раки, работы Гаврилы Овдокимова и других мастеров под его руководством, 17 век, Москва 1644 г.
Серебро, ковка, чеканка, золочение, драгоценные камни.
214.5 × 80.7 см)

А вот два интересных покрова на раку, вышитые руками цариц (с помощью мастеровых) и поднесенных в дар монастырю:

Москва. 1582.
Преп. Александр Свирский. Мастерская Ирины Годуновой. Шитый покров. Москва. 1582 г. 229 х 108. Из Александро — Свирского монастыря. ГРМ. Спб. XVI в.

(Покров на раку преподобного Александра Свирского. 1644. Москва. Вклад царя Михаила Федоровича)

Вот еще несколько интересных святынь из Свирского монастыря:

(Преподобный Александр Свирский
Мастерская Александрова Свирского монастыря.
Середина XVI в.)

«Преподобный Александр Свирский в молении перед Богоматерью», пелена 1580 г.

Напрестольный крест. Свято-Троицкий Александра Свирского мужской монастырь. (Считается одним из самых древнейших на Руси). На нижнем перекрестье также в медальоне помещен образ основателя монастыря Александра Свирского. Крест сделан из серебра, покрыт голубой эмалью. По краям заметны следы от креплений для жемчужного обрамления, которое не сохранилось. На рукояти указана дата создания креста — 1576. Крест выполнили в мастерской монастыря монахи, которые были хорошо знакомы с техникой чеканки, филиграни, эмалирования, умели обращаться с золотом и драгоценными камнями.

(Рака преп. Александра Свирского. Фото Прокудина-Горского)

Царь Федор Иоаннович пожаловал монастырю колокол весом в 96 пудов. И это не единственный колокол подаренный царями: «…Да на трапезе часы боевые, а колокол часовой пудов вдевять; данье гдря цря и великого кнзя Михаила Федоровича всеа Руссии; а прислан де тот колокол по гдреву указу из великого Нова города». (А упоминание о часах монастыря и вовсе встречается в документах 1646 и 1660 годов: «…часы боевые с перечасьем и с указным колесом…»). Колоколов (изделий весьма дорогих) к 1628 году находилось в монастыре уже восемь: «…Да в мнтреж на колокольнице колокол благовестной болшой весом двесте одинадцать пуд; данье цря и великого князя Бориса Феодоровича всея Руссии. Да под тем другой колокол весом девяносто шесть пуд; данье блженные памяти цря и великаго кнзя Федора Ивановича всеа Руссии. Да два колокола по смете пудов по сто; данье Олонецкого погоста крестьянина Карпа Костина. Да четыре колокола менших зазвонных по смете пудов всорок…»Впоследствии их стало еще больше, и все они были уникальны…Богатейшие и знатнейшие роды присылали сюда дары и пожертвования, прося монахов молиться за них. Сведения о дарителях аккуратно заносились монахами в «Переписные книги» (Ныне основная часть монастырского архива разделена между Национальной публичной библиотекой, библиотекой РАН и несколькими историческими архивами Петербурга).

В конце семнадцатого века годы в была возведена трехъярусная звонница, поставленная на широком четырехугольном основании и увенчанная тремя шатрами. На третьем ярусе были устроены часы «с боем» (демонтированы в конце 19 века, при ремонте звонницы).

Императрицы Анна Иоанновна и Екатерина II так же помогали монастырю св. Александра Свирского. Большой вклад в монастырь внесла Анна Иоанновна в 1732 году — 1188 рублей.

27 июня 1858 года Свирский монастырь удостоился Высочайшего посещения Государя Императора Александра II и Государыни Императрицы Марии Александровны с сыном, будущим Императором Александром Третьим, и так же сделали значительные пожертвования.

В начале 20 века была построена новая каменная массивная колокольня, высотою от основания двадцать одну сажень; выстроенная в 1903-1904 годах архимандритом Агафангелом (к этому удивительному настоятелю мы еще вернемся позже более подробно). На колокольне был установлен большой праздничный колокол (звук в тоне ля, имеющий минорное трезвучие; вес колокола 532 пуда 5 фунт, вылит в 1901 г. на зав. Орлова).

(Колокольня. Фото Прокудина-Горского)

Позволю себе привести еще несколько замечательных фотографий Прокудина-Горского, сделанных в Свирском монастыре:

(Келья преп. Александра Свирского)

(Риза, крест и посох Преподобного)

(Стенная живопись в Троицком соборе)

…Нельзя не сказать несколько слов об авторе этих фотографий.

Сергей Михайлович Прокудин-Горский — русский фотограф, химик (ученик Д. Менделеева), «пионер» цветной фотографии в России, путешественник, оставивший нам невероятное наследство: тысячи фотографий быта дореволюционной России. (В том числе десятки удивительнейших цветных фотографий — найдите их в интернете и вы не пожалеете о потраченном времени). Уцелевшая в революцию часть его наследия была куплена Библиотекой Конгресса США (и с 2000 года выставлена на сайте библиотеки в бесплатном доступе).

(Вид на пристань в деревне Ручьи 1909 г.)

Надо сказать, что у большинства монастырей имелось весьма крепкое хозяйство (У Соловецкого монастыря практически был небольшой собственный флот). Рыбный промысел, солеварение, крупное сельское хозяйство (издревна не боялись экспериментировать с выведением сортов, в теплицах выращивали редкие «заморские диковинки»), проводили крупнейшие в стране ярмарки. (Ярмарка Свирского монастыря была международной и начала приходить в упадок, как и прочие монастырские ярмарки, да и производства вообще, лишь после «реформ» Петра Первого). Монахи трудились в мастерских, совершенствуя гончарное, бочарное, плотницкое, колесное, сапожное ремесло, а в женских монастырях — ткачество и плетение кружев. Торговля сеном, деревом с монастырских вотчин. Это не говоря уже о производстве свечей и написании икон.

Первое подворье монастыряв северной столице было построено еще при Петре I в 1715 году, но церковь была деревянная, время — непростое, и здание быстро обветшало и было снесено. Второе выстроено в 1865 году, в настоятельство архимандрита Павла. Вверху его помещается трехпридельный храм: 1) во имя святого благоверного князя Александра Невского, 2) во имя преподобного Александра Свирского, Симеона Персидского и великомученицы Варвары и 3) во имя Иулиана, епископа Кеноманийского; нижний этаж занимался братством и служащими по найму. Третье находится ныне В Санкт-Петербурге, по адресу ул. Челиева д. 10.

(Церковь Благ. Кн. Александра Невского подворье Александро-Свирского монастыря)

… Отдельной истории заслуживают мощи преп. Александра Свирского. Они воистину уникальны. Недаром изумленные большевики так старательно объявляли их «восковой куклой» и… отправили в институт для изучения. О первой, удивительном их обретении, засвидетельствованном множеством людей, я уже писал. Они были найдены нетленными и мироточащими в царствие первого царя из династии Романовых (что было воспринято им как добрый знак). Затем первыми из всех мощей, изъяты большевиками и было даже имитировано их «уничтожение» (найденные ныне в архивах документы однозначно свидетельствуют о их перевозке в Петербург чекистами). И было чему удивляться: естественная мумификация такой высокой степени сохранности современной наукой необъяснима. «Старейший сотрудник Военно-медицинской академии, анатом, кандидат медицинских наук М. В. Твардовская высказалась следующим образом по поводу необычайно хорошей сохранности тела: «Я ничего подобного за все годы своей работы не видела». Рентгенолог Е. Р. Борисов (сотрудник СМЭС, участвовал в исследовании мощей св. Иоасафа (Белгородского) также оценивает сохранность тела, как совсем особенную, полагая, что этот случай «представляет интерес для науки». Сохранилась не только пожизненная внешность, но и кожа лица — не сморщено-высохшая, а весьма гладкая и эластичная; цвет кожи светлый, с желтовато-янтарным оттенком… Из заключения главного стоматолога Министерства обороны РФ, начальника кафедры челюстно-лицевой хирургии и стоматологии, профессора и полковника медицинской службы В. Н. Балина, на кафедре которого мощи святого Александра Свирского тоже проходили экспертизу: «Совершенно уникальна сохранность мягких тканей лица и околозубных тканей: лоб, нос, щеки, десна, что вписывается в известные свидетельства об исключительно хорошей сохранности мощей некоторых святых в сравнении с мумифицированными телами мирских людей»» -это не единственная статья, пронизанная удивлением подобного состояния мощей. Вторичное обретение мощей произошло в 1998 году. Большевики тщательно «заметали следы», и потому возвращению мощей предшествовала долгая поисковая работа по архивам. Затем были проведены целый ряд экспертиз (хотя и так понятно, что мощи такой «сохранности» — единичны в мировом масштабе, но «порядок есть порядок»). Я уже писал о том, что иконы с изображением Александра Свирского необычны: во-первых, они практически «писаны с натуры», учитывая удивительную сохранность мощей, во-вторых Александр Свирский принадлежал к вепсам, и округлая форма его черепа не характерна для «удлиненных» ликов русских икон. (К слову сказать: инокиня Леонида (Сафонова), участвовавшая в поисках мощей, «в миру», после окончания Ленинградского государственного университета на протяжении 30 лет занималась исследовательской работой в области биологии клеток и тканей человеческого организма, она автор более 60 научных работ, кандидат биологических наук, так что даже в этом можно положиться на мнение специалиста.)

(Мощи преп. Александра Свирского. Наши дни.)

Я не стану подробно описывать поиски мощей (это целая детективная и занимательная история), отсылая вас к воспоминаниям инокини Леониды (Сафоновой), которые вы без труда найдете в интернете. Скажу лишь что до 1954 года защиту мощам преп. Александра обеспечивал академик В.Н.Тонков, происходил из священнической по линии матери. До 1926 г. он занимал пост президента ВМА и, одновременно, заведовал кафедрой анатомии, где и находился музей (при появлении всевозможных комиссий и прочих «чекистов», он прятал мощи за шкаф). Несмотря на логическую очевидность, все же были проведены многочисленные экспертизы. На основе проведенных архивных изысканий, антропологических, иконографических, морфологических и рентгенологических исследований с участием специалистов из судебно-медицинской экспертной службы Петербурга и Военно-медицинской академии было сделано заключение о том, что «экспонат» музея ВМА представляет собой полностью сохранившуюся мумию мужчины, которая по ряду существенных признаков: возрасту, этнической принадлежности, внешним особенностям — соответствует описанию, сделанному при первом обретении мощей преподобного Александра Свирского в 1641 году. Ученые различных специальностей составили 500-страничный научный отчет об обследовании «экспоната анатомического музея ВМА», и начальник академии поставил на этом труде свою резолюцию о том, что исследуемый объект следует признать святыми мощами преподобного Александра Свирского и передать их Церкви.

Кроме того, было установлено сходство антропологических особенностей строения лица исследуемых останков с иконографическими изображениями святого Александра Свирского XVI-XVII веков. Но и это не все! Практически сразу после из обнаружения, мощи стали обильно мироточить. (И это зафиксировано документально на фото и видеосъёмку). Святой словно давал знак: «Это я. Я снова с вами»). Сегодня мощи преп. Александра Свирского вновь находятся в созданной им обители…

И вот теперь мы можем перейти к одному из самых необычных людей 16 века — митрополиту Макарию (1482-1563).

Митрополит Макарий родился около 1482 г. в Москве. Известно, что отца его звали Леонтий и что мать его приняла впоследствии монашеский постриг с именем Евфросиния. При крещении он был наречен во имя Михаила, Архистратига Небесных Сил. Его дальним родственником, братом прадеда, был преподобный Иосиф Волоцкий. Отец его умер рано, мать постриглась в монахини, и будущий просветитель России поступает послушником в монастырь преподобного Пафнутия Боровского. При постриге будущий святитель был назван в честь знаменитого православного аскета-пустынника преподобного Макария Египетского (Стоит упомянуть о том, что помимо множества прочих достоинств, монастырь был известен по всей Руси талантливой школой иконописцев… Большими дарованиями на этой стезе отличался и Макарий… Говоря языком современным: в нем был огромный талант художника… Но Творец дал ему стезю иную…). Затем Макарий был архимандритом Можайско- Лужецкого монастыря. 4 марта 1526 г. архимандрит Макарий посвящается в архиепископы Великого Новгорода и Пскова, на самую древнюю кафедру Московской Митрополии. Возведен на престол Митрополита влиянием князей Шуваловых, рассчитывавших, что добросердечный Макарий будет послушным исполнителем их воли. Однако, «доброе сердце» податливо как раз добру, а ко злу бывает тверже алмаза, что, к своему разочарованию, Шуваловым вскоре и пришлось испытать на себе. (До этого влиятельные бояре насильственно свергли двух митрополитов-просветителей: Даниила и Иоасафа… Любовь чиновников и правителей к просвещению вообще редкость… Вот гладиаторские бои, школы самбо и тенниса, или там Олимпиада какая — это другое дело… Это им понятно…). В отличии от того же протопопа Сильвестра, Макарий никогда не облекал свои советы в требования, чем и заслужил искреннее расположение царя, которого с юных лет все только и пытались заставлять и принуждать. Даже князь Курбский, как и подобает любому предателю, критиковавший все, что мог вспомнить, не позволял себе выпадов в адрес митрополита. Я не спроста начал повесть о Свирском монастыре с фигур Ивана Грозного и Макария. Во-первых, хотелось лишний раз напомнить о том, что благотворное влияние умного, верующего и образованного человека может иногда менять жизнь тысяч и тысяч людей, в строгом соответствии с формулой Серафима Саровского: «Спасись сам и тысячи вокруг тебя спасутся». Уж больно часто мы помним о «второй половине» царствования Ивана Грозного и старательно забываем о первой… Проживи Макарий еще хотя бы пять-десять лет, и как знать… Но история, увы, как известно, сослагательного наклонения не имеет… Сейчас уже мало кто помнит, что Макарий не только писал великолепные иконы, вел обширную просветительскую деятельность и умело управлял московской митрополией, но и собирал деньги для выкупа русских пленных из татарского полона, деятельно помогал пострадавшим во время эпидемий и пожаров, не только сам помогал бедным, но беспрестанно призывал к этому всю знать царского двора. Это именно он уговорил Ивана Васильевича венчаться на царство а позже энергично лоббировал идею книгопечатания… Была проведена удивительная, огромная, кропотливая работа не только по описанию жития святых, но и собрана история России (а в первых томах и мировая история), Состоял из 10 томов, содержавших около 9 тысяч листов. Создание свода длилось с перерывами более 3 десятилетий. Его можно разделить на 3 части: 3 тома хронографа, содержащего изложение всемирной истории от сотворения мира до Х века, летописание «лет старых» (1114-1533) и летописание «лет новых» (1533 — 1567). Тома были написаны на лучшей бумаге, специально закупленной из королевских запасов во Франции. Текст украсили 15000 искусно выполненных миниатюр, изображавших историю “в лицах”, за что собрание и получило наименование “Лицевого свода”. А вот еще интересный факт: однажды попросил Иван Грозный митрополита Макария прислать ему душеполезную книгу. Получив же «Чин погребения», он разгневался на святителя: «Прислал еси ко мне погребален, а в наши царьские чертоги такие книги не вносятца». И рече ему Макарий: «Аз, богомолец твой, послал спроста по твоему приказу, что еси велел прислати книгу душеполезную; и та всех полезней: аще кто ея со вниманием почитает, и тот во веки не согрешит» … И над этим стоит задуматься всем… Александр Свирский и Макарий были знакомы, и судьбы их тесно связаны. Макарий принял новгородскую кафедру в 1526 году (до этого она «вдовствовала» целых 17 лет). Как известно, преподобный Александр Свирский почил в году 1533. Есть основания полагать, что Макарий не раз бывал в обители преподобного и даже освящал храмы. Перед своей кончиной преподобный Александр просил Макария заботиться о оставляемой им обители и ее иноках. Через 12 лет после кончины преподобного, Макарий благословляет одного из его учеников, на написание жития Александра Свирского. (Случай для Руси крайне редкий: всего через 14 лет после кончины — канонизация… Но и сама жизнь преподобного Александра — редчайшее исключение…) Сам же Макарий будет канонизирован лишь через пятьсот лет… «Блаженны, умирающие в Господе; ей, говорит Дух, они успокоятся от трудов своих, и дела их идут вслед за ними» (Откр. 14, 3). Самое раннее прижизненное изображение святителя Макария находится на четырехчастной иконе 1547 г. в Благовещенском соборе в Кремле. Другое прижизненное изображение 1560 г. было создано в алтаре Успенского собора Свияжского монастыря на фреске «Да молчит всяка плоть человеческая…».

В 1533 году Макарий приказывает воздвигнуть во Пскове целый дворец «наук», где будут трудится множество книжников и переписчиков. Недаром церковные историки называют его «покровителем книжного делания» России. Одни только удивительные «Четьи Минеи» составили 27000 тыс. рукописных страниц (этот труд иногда обоснованно называют целой библиотекой). (Кстати, интересный факт: Русской Церковью 16 столетия правило подряд пять митрополитов-книголюбов, митрополитов-философов: Даниил, Иоасаф, Макарий, Аванасий, Филипп, что позволило священникам и монахам того времени подняться на ступень просвещения совсем иную…). Он же благословил Ивана Грозного в Казанский поход: «за всех православных христиан, неповинно в плен уведенных и всяческими бедами томимых».

Интересный факт: Василий Блаженный (память 2 авг.) был современником Макария и неоднократно молился на службах в Успенском соборе, совершаемых митрополитом. И можно с уверенностью сказать, что один из величайших «блаженных» относился к Макарию, если так можно выразиться — «с симпатией», а святитель, позднее, сам, лично, отпевал и погребал блаженного.

В построенном на Красной площади соборе Покрова Пресвятой Богородицы что на Рву (более известным в народе как Собор Василия Блаженного), в 1560 году Макарий освящает один из пределов в честь Александра Свирского… Убежден, что именно благотворное влияние Макария столько лет сдерживало искалеченный людьми нрав Ивана Грозного. Что же до его «имиджа», идущего в основном с Запада, то хорошей иллюстрацией их «познаний» о русском царе может служить такой факт: до сих пор, во французском энциклопедическом словаре «La Pose» можно прочитать: «Иван Четвертый Грозный, русский царь, прозванный за жестокость — Васильевичем.» (Если мне не изменяет память эта «развесистая клюква» так же появилась с легкой руки Александра Дюма).

В житии Александра Свирского упоминается просьба Василия Третьего молитв преподобного Александра о рождении сына, с тех пор правители на Руси традиционно обращались к преподобному с молитвами о даровании наследника, именуя чудотворца «молитвенником за царей». Тут интересно вспомнить одну идею, памятную еще со времен Ветхого Завета. Царь ведь может быть не только благодетелем народа, но и (как это правило и бывает), сущим наказанием для всей страны. Помните хрестоматийное: «Каждый народ достоин своего правителя»? Так вот задача «молитвенника за царей» не только желать правителям бесконечного здоровья, но и просить перед Богом заступничества за народ, наказанный «дурнями во власти», образумливая их и укрощая… В каком-то смысле быть «макариями» при «иванах грозных». В этом и есть величайший подвиг монахов: молить Творца за весь мир, прося простить его грехи, умоляя сделать так, чтобы «дважды два не равнялось четырем» и за наши «причины» не наступили вполне заслуженные последствия, чтобы Творец распутал запутанное нами, умягчил ожесточенное и очерствевшее, сделал бывшее — не бывшим, дал время осознать и исправить. Проще говоря — опять совершил чудо…

(А вот так изображен протопоп Сильвестр на памятнике 1000-летия Крещения Руси)

И его знаменитый «Домострой»:

…Книга правил и наставлений написанная Сильвестром не только для сына Анфима, но и по его разумению, для всякого, стремящегося жить жизнью христианской: «Даю писание на память и вразумление вам и чадам вашим. Если наказания (наставления) нашего не послушаете и не станете следовать ему и будете творить не так, как писано, то дадите за себя ответ в день Страшного суда, а я вашему греху не причастен». В книге он коснулся даже христианской «этики», ведения хозяйства и хранения запасов… Но вот интересное наблюдение для тех, кто все же решится его прочитать. Обратите внимание на то, что множество ситуаций расписываются в ней до мельчайших деталей… Правила, предписания, наставления. Едва ли не каждый шаг и каждый вздох… «Жизнь по Закону». Прямо «программа для роботов» … И по сути своей вряд ли способная побудить человека к христианской жизни… Тем и рознились их взгляды с Макарием… Впрочем, Бог ему судья, а книга эта по праву входит в число национального достояния России…

…А вот про Ивана Грозного я говорить больше не буду: и без меня о нем написаны тома и тома… Лишь еще раз хотел бы обратить ваше внимание на то, каким… разным был этот человек до (и после) убийства своей жены, и смерти своего наставника Макария…

(Портретная реконструкция Ивана Грозного. М.М. Герасимов. 1963.)

…Эпизод же с историей про священника, решившего «испытать себя» в монастыре, я не выдумывал. Этот случай произошел с одним ученым новгородским священником, пришедшим в Елиазаров монастырь, в котором настоятельствовал преп. Ефросин. Эту историю я нашел в совершенно восхитительной книги Елены Романенко «Повседневная жизнь русского средневекового монастыря». Настоятельнейшим образом рекомендую вам прочесть ее. Дело в том, что просто «иметь знания» — мало. Даже большевики могли писать исторические труды о жизни монастырей. А книга Е.Романенко проникнута не просто пониманием того, о чем она пишет, она составлена с любовью к тому, о чем повествует. Огромное количество интереснейший информации, историй юмористических и трагических, легкость изложения, грамотная последовательность… Эта книга стоит десятка томов тщеславно-заумных историков и бытоописателей монастырской жизни. Поверьте: вы не разочаруетесь…

… «Смутное время» … Одно из самых значительных, и при этом одно из самых малоосвящённых событий русской истории. Казалось бы, написано о том времени много, и практически каждый слышал о героизме Минина и Пожарского, освобождении Москвы, но… Картина неполная — всегда картина искаженная! Убежден: главным предметом изучения в школе должна быть именно история. Ведь «история — это и законы, и экономика, и причинно-следственная связь падений и взлетов целых цивилизаций. Именно история, а точнее ее плохое знание, заставляет нас жить так… как мы живем. «Невыученные уроки истории» стали уже притчей во языцех по всему миру. Недаром Америка, несмотря на снисходительные усмешки других стран, так усиленно пытается переписать историю себе во благо и в оправдание. (Но этот «псевдо-опыт будет для нее опасней реальности, ибо будет служить лживым примером и ориентиром). Впрочем, в нашей стране с историей всегда обходились не менее вольготно: не учитывали происходящие в мире события, вырывая отечественную историю из контекста мировой, переписывали, «корректируя» реальность то в угоду правящему дому Романовых, то создавая какую-то вообще новую, «альтернативную» коммунистическую историю, то перечеркивали и обливали грязью в печально памятные времена «перестройки» … Почему же сейчас государство усиленно игнорирует этот опыт, хотя Россия никогда еще не получала прежде столь удивительного шанса взглянуть на свое прошлое беспристрастно и сделать выводы. Выводы в законах, в образовании, в экономике, в самом устройстве жизни своих граждан? Для меня этот ответ печален… Историю России нельзя изучать вне религиозного контекста. Религия и быт были неразделимы. Более того: христианство являлось мировоззрением России. Вот поэтому мне так и хотелось написать небольшую повесть о монастырях, с их идеализмом посреди повседневности материально-потребительского мира… Ах, сколько бед мы могли бы избежать, если б внимательнее изучали и анализировали историю и заставляли учить эти уроки своих детей. Сколько раз, сколько раз уже было, когда «люди власти», стремясь сохранить свое положение, предавали интересы своих соплеменников. Из-за этого мы получали столетия татаро-монгольского ига, Смутное время, и революции… Наверное ни одна страна в мире не обладает таким опасным «коллективным равнодушием» к своим «управленцам», как Россия. И это равнодушие очень дорого обходится всей стране… Но вернемся к нашим баранам. Именно эти «бараны», стремясь сохранить, а то и преумножить власть, во время династических трудностей и климатических катастроф 16 века, вместо того, чтобы налаживать быт государства, воспользовались бедами страны для укрепления своих личных позиций, и ввергли страну в хаос, именуемый ныне «Смутным временем». Кому только не присягали они (с целованием креста и клятвами), ради сохранения своего положения. Бояре публично и официально признавали царем Лжедмитрия, Шуйского, Годунова, польского королевича Владислава… И был в это безумное время человек, которому мы обязаны не меньше чем Минину и Пожарскому. Вспоминая про «Смутное время» часто ли вспоминаем мы и Патриарха Гермогена?

Личность удивительная. Еще подростком встал на путь монашества (сведений о его происхождении не сохранилось). По отзывал современников был весьма образован, умен, выделялся моральными качествами. Стал первым Казанским митрополитом. Когда будущий патриарх Гермоген был еще священником Ермолаем в Казани, (Патриаршество он принял будучи в возрасте 70 лет), то стал свидетелем явления чудотворной иконы Божий Матери, впоследствии названной «Казанская». В 1608 году, во время оккупации Москвы, Гермоген благословил привезти икону в столицу, где она стала главной святыней ополчения. Был хорошо известен и в Москве. Лжедмитрий пригласил его в состав Боярской думы, но Гермоген оказался дальновиден: самозванца не жаловал, требовал крещения его жены в православную веру, отстаивал интересы Церкви так яростно, что попал в опалу, и только смерть самозванца спасла его от репрессий. В 1606 году был поставлен Патриархом Московским и был последовательным приверженцем избранного на царство Василия Шуйского. Всеми силами пытался удержать бояр от подталкивания страны в пропасть смуты, протестовал против «семибоярщины», пытаясь как можно скорее организовать выборы русского царя (удивительно, но этот прозорливец прямо указывал на Михаила Романова как на лучшую кандидатуру). Когда бояре все же постановили возвести на русский престол поляка Владислава, настаивал на его православном крещении и выводе всех польских войск с территории России, практически в одиночку (!) борясь за сохранение в стране истинной веры… Когда понял, что поляки никаких условий не примут, собираясь перекраивать страну по образу и подобию «Речи Посполитой», с утверждением веры католической, незамедлительно воззвал… нет, не к «боярству», а к русскому народу, призывая его на борьбу, бросая вызов как захватчикам, так и их кремлевским прихвостням. Призыв такого человека был услышан: по стране зазвучал набат Поляки и русские бояре заключили Патриарха в темницу Чудова монастыря, требуя прекратить «раскачивать лодку». Издеваясь, давали пищу нечеловеческую: бросали ему лишь сено и немного воды. Мученик был непреклонен: «Что вы мне угрожаете? Боюсь одного Бога. Если все вы, литовские люди, пойдете из Московского государства, я благословлю русское ополчение уйти от Москвы, если же останетесь здесь, я благословлю ВСЕХ встать против вас и умереть за православную веру!». Через сочувствующих ему людей он продолжал передавать на волю послания, поднимая народ против предателей. Он умер от голода в темнице, не дожив до освобождения Москвы 8 месяцев. Умер несломленным. Умер христианином и гражданином и своей земной Отчизны, и Небесной, не отрекшись и не разменяв убеждения на чины, благополучие и даже саму жизнь. В 1913 году Русская Православная Церковь прославила Патриарха Гермогена в лике святых. Его память совершается 12 /25 мая и 17 февраля/1 марта.

…Но с изгнанием поляков беды Руси не закончились. Набеги «цивилизованной Европы» продолжались на русские земли еще не один год… А у России уже просто не было сил для централизованного сопротивления (войска князя Пожарского с трудом могли защищать лишь Москву). Многотысячные отряды зверствовали и грабили на всей территории страны. В северных районах в этом плане «отличались» шведские отряды, известные в летописях под наименованием «немецкие люди».

Как указывает источник, «землю пустошили, города воевали, церкви Божии оскверняли, людей мучили всякими муками и на смерть побивали, и по лесам разгоняли, всякий живот грабили, дворы и деревни жгли, и скот выбивали, и все до конца разорили». Ситуация была катастрофическая, а войск для охраны попросту не было. Для защиты Онеги с трудом был собран небольшой отряд…

В 1613 года в район «Толвуйского погоста», указом нового царя спешно был направлен с ратными людьми воевода Богдан Иванович Чулков. История не сохранила численность его отряда. Известно, что ему в подчинение был придан отряд из 118 казаков вместе с атаманом Томилой Антипьевым. К ним присоединялись местные жители (уцелевшие монахи усердно помогали строить оборонительные укрепления) … Но это были слишком неравные силы против хорошо обученных и вооружённых мародеров. (По оценкам современных краеведов только два крупнейших отряда наемников, вскоре объединившиеся в грабительском рейде, достигали четырех тысяч человек). И все же воевода Чулков, грамотно выстроив укрепленные остроги и едва ли не каждодневно нападая на шведские отряды малыми силами, сумел рассеять, измотать их, и в результате вынудить покинуть территорию (надо отметить, что уйти тогда смогли ох как немногие: «… и тех черкас и немецких людей многих побили и языки многие и знамена поимали».

(«Патриарх Гермоген отказывается подписывать договор». Худ. Чистяков П.П. 1860 г.)

Это было удивительное, восхищающее единение православного духовенства и мирян. Монастыри, даже самые бедные, открывали свои житницы, отдавая практически все, без остатка, как народному ополчению, так и голодающим. Троице-Сергиев монастырь отдал все что имел и готов был уже продавать последние ценности ризницы. Монахи сражались на стенах рядом со стрельцами и крестьянами. Такого удивительного единения в защите страны и духовности наверное, не было ни до, ни после этих событий. Люди защищали не просто страну: свои души. Запад раз и навсегда показал России свое понимание «миссионерства», свое отношение к религии, «толерантности» и следованию христианским идеалам.

Последствия интервенции для России были страшными. Голод, разруха, обезлюдившие земли, разоренные города и монастыри. И еще много лет многотысячные, хорошо вооруженные отряды «конкистадоров» терзали русскую землю набегами. Последняя попытка была предпринята аж в 1618 году, когда сейм Речи Посполитой выделил «царю» Владиславу деньги для очередного похода на Русь. Поляки сумели дойти до Москвы, но были вновь остановлены войсками Дмитрия Пожарского, и вынуждены были заключить перемирие, практически и положившее конец «Смутному времени».

Уникальны истории противостояния русских монастырей лучшему на тот момент войску Европы. Отдельной главой читается в то время осада Троице-Сергиева монастыря. Эта обитель оставалась главной опорой православия, оказывала огромную помощь ополчению деньгами и хлебными запасами. В тоже время монастырь представлял собой сильную крепость, важную в стратегическом отношении. Три тысячи стрельцов, монахов и крестьян противостояли в Троице-Сергиевом монастыре огромному, отлично обученному и хорошо вооруженному войску численностью от 15 до 30 тысяч человек. По тем временам — сила огромная… Оборону возглавил настоятель — архимандрит Иоасаф. История осады — грандиозна! Подвиги и предательства, интриги и беспримерное мужество, величие человеческого духа и даже мистика… Обязательно почитайте об этой осаде (особенно интересен третий штурм монастыря) — вы будете поражены силой духа этих людей Из трех тысяч защитников, к концу осады оставалось не более 200 человек из «первоначального состава», и шесть монахов обители. И эти люди заставили отступить профессионалов со всей Европы, своим примером вдохновив русских ополченцев. Даже старцы монастыря лично возглавляли конные контратаки — жалеющих и берегущих себя там не было…

(В. Верещагин «Осада Троице-Сергиевой Лавры»)

(М.В. Нестеров «Всадники» по легенде времен осады Сергиевой Лавры)

«Когда в 1619 году в Москву прибыл Иерусалимский Патриарх Феофан, он посетил и Троице-Сергиев монастырь. Патриарх пожелал увидеть иноков, которые участвовали в сражениях. Ему были представлены несколько монахов и среди них «зело стар и пожелтевший в сединах инок Афанасий». Патриарх спросил его: «И ты ходил на войну и начальствовал над воинами?» Афанасий, поклонясь, ответил: «Да, Владыко Святый, понужден был слезами кровными». «А что свойственно тебе: иночество ли в молитвах или подвиг перед всеми людьми?» «Всякая вещь и дело, Владыко Святый, в свое время познается, я же что делаю и делал — исполняю послушание». Обнажив голову, Афанасий показал рану, нанесенную ему вражеским оружием, и сказал: «Вот подпись латинян на голове моей, еще же и в теле моем шесть памятей свинцовых обретаются; а сидя в келии, в молитвах, возможно ли было найти таких будильников к воздыханию и стенанию? А все это было не по нашей воле, но по воле пославших нас на службу Божию». Патриарх был поражен тем, что над воинственным одушевлением, господствует дух иноческого благочестия, смирения и простоты. Он благословил Афанасия, поцеловав его и прочих его сподвижников, и отпустил с похвальными словами.»

Давали отпор врагам и множество других монастырей-крепостей. Кирилло — Белозерский монастырь отбивал набеги иноземцев пять долгих лет. Пафнутьев Боровский монастырь был разорен и уничтожен, но перед гибелью похоронил у своих стен так много иноземной нечисти, что стал для них «новым Козельском» — «злым городом» … Русские монахи выполнили в те годы свой долг перед Богом и людьми сполна. Низкий поклон им за это.

Монастыри вообще, как правило, выполняли роль «крепостей» на русских рубежах. Например, Соловецкий монастырь содержал к концу 16 века за свой счет аж до тысячи стрельцов. Симонов монастырь успешно выдержал осаду войск Ивана Болотникова, а Далматовский Успенский монастырь- осаду Пугачева. (И не только против «интервентов» и бунтовщиков, но и для вразумления собственных властителей монахи могли так или иначе применить свою силу и авторитет — достаточно вспомнить что преп. Сергий Радонежский велел затворить церкви в Нижегородском княжестве, пока удельный князь Борис Константинович не подчинится московскому великому князю. Или «Соловецкое сидение» — многолетнее сопротивление монахов Соловецкого монастыря — правительственным войскам).

В ту жестокую годину пострадал и монастырь Александра Свирского. Вот что пишут о тех событиях иноки-летописцы Свирского монастыря: «Польские шайки в конце владычества самозванцев и особенно с воцарением Михаила Фёдоровича, разбиваемые в населенных центрах Русского государства, бродили по отдаленным местностям и причиняли беззащитным жителям всякие разорения и злодейства. Такие шайки появились и в Олонецком крае. Одна из них в 1613 году устремилась на разорение Свирского монастыря. Бывший в то время настоятелем обители игумен Паисий с братией не могли оказать никакого сопротивления разбойникам. Злодеи вошли в монастырь и посредством истязаний и пыток стали требовать от монахов монастырских сокровищ, но никто не решился выдать разбойникам монастырской казны, которая была спрятана в Покровской церкви под кирпичным полом. В этих пытках было умучено из братии 27 человек, в том числе был убит и игумен Паисий, да 32 человека из числа монастырских работников-служек». Уходя, грабители подожгли обитель. На русском севере тогда находилось большое количество монастырей и острогов. Иноков пытали, убивали, сжигали заживо (Только в Спасо-Прилуцком Димитровском монастыре было сожжено 200 человек).

Благодаря сохранившимся летописям, сегодня известно, что при приближении опасности, часть имущества настоятели Свирского монастыря перевозили на хранение в Кирилло-Белозерский монастырь. Так были сохранены наиболее ценные предметы ризницы и богослужебного обихода в 1613 году, и так была сохранена монастырская библиотека в 1666 году.

В защите северных земель России важную роль сыграли карелы. (Фино-угорские племена, согласно Лаврентьевской летописи, крестил новгородский князь Ярослав, отец Александра Невского, около 1240 года). Веками жившие в добрососедских отношениях с русскими, они не предали и на сей раз. При приближении отрядов иноземцев, целыми селениями снимались с мест и уходили в леса, лишая возможности оккупантов разжиться продовольствием, а вот партизанскую войну против них вели знатную, благо охотниками были меткими и леса свои знали, как пять пальцев. Самыми опасными отрядами, вторгавшимися в земли Карелии были перешедшие на службу шведов польско-литовские соединения Баришпольца и Сидора — авантюристов, мечтавших разбогатеть за счет грабежа. Отряды стрельцов, при помощи местного населения, раз за разом вступали с ними в бои, и все же сумели измотать и разгромить мародеров…

…Петр Алексеевич Романов. Петр Первый… «Лакмусовая бумажка» для выявления мировоззрения человека. Подобных «индикатором» в мировой истории — единицы: Кромвель, Сталин, Петр Первый, английская королева Елизавета. Их личное «видение мира» изменило мир. Вопрос лишь в том — пошло это людям на пользу или во вред?

Я вырос и учился еще при Советском Союзе, когда лишь Петра Первого, единственного из всех царей, коммунисты едва ли не «обожествляли», выпуская про него книги, фильмы, передачи, называя «первым революционером-коммунистом» и «единственным прогрессивным царем, боровшимся с религией и русским национализмом». Но с падением коммунистического режима появился доступ к материалам, дающим пищу для иных оценок и размышлений.

Характерно, что памятник Петру Первому работы Михаила Шемякина, показывающего царя не «плакатно-приукрашенным», а «естественным», появился именно в 1991 году, в год распада СССР (его лицо воспроизведено с точностью до мельчайших деталей — художник использовал прижизненную маску Петра, изготовленную Бартоломео Карло Растрелли). Даже внешне этот «символ движения на Запад» предстал перед нами несколько иным. Царь «прорубил окно» на Запад, Михаил Горбачев распахнул его настежь, а страна судорожно пытается собрать разлетевшиеся по дому от ворвавшегося «ветра перемен» ценности… Ах, как не хочется отказываться от привычных (и даже по-детски добрых) сказок про образы «несчастного и ищущего себя Льва Толстого», «честного и даровитого Ганнибала из «Арапа Петра Великого», решительного «бомбардира» Петра Первого с плотницким топором в руках, кучерявого Ленина на октябрятской звездочке, плавно переходящего в «мудрого Ильича», отдающего последний кусок хлеба — голодным детям…Все же изначально в человеке есть что-то хорошее — хочет он видеть мир добрее и справедливее, чем он есть на самом деле, и «сам обманываться рад». Но — увы! — если мы не дадим четких определений реальности, то она раз за разом будет вытаскивать нас из уютного мира иллюзий и показывать настоящее лицо Ганнибалов, Толстых, Петров Первых и Лениных уже на нашей, собственной шкуре. Из учебников Советского Союза просто взяли и выкинули тысячелетнюю идеологию России — православие, и в результате образовались огромные «белые пятна» в логике происходившего, в причинно-следственных связях… Впрочем, именно так поступают и сегодня некоторые «историки», попросту «вырывая» религию из истории России и искажая тем самым смысл происходившего. И вот тут мы подходим к главному вопросу: каким мы хотим видеть свою страну, свое будущее и будущее своих детей? Ответ «сильной и богатой» убираем сразу, как непродуманно-глупый, ибо это всего лишь «составляющая часть «идеального государства». Играть мускулами и бряцать оружием забавно лишь до той поры, пока, с возрастом, комплексы не пройдут. Не бойтесь быть идеалистами! Не бойтесь мечтать! Вопрос лишь в том — о чем мечтать… Многие предлагали нам свое видение мира — от Платона до Карла Маркса. Что нам, испытавшем на себе практически все виды возможного правления — феодализма, капитализма, империализма, социализма, «революционно-перестроечных» переходных периодов, странной разновидности «демократии» дня сегодняшнего -ближе по душе? Или все же есть еще нереализованная мечта? Взгляд христианина на свою Отчизну? Православного взгляда на методы преобразования пространства вокруг себя?..

В правлении Петра Первого осталось множество так и не рассмотренных всесторонне вопросов, но меня больше всего интересовал вот какой… Россию, как доказано историей, очень тяжело победить «извне». Но нет в мире страны более уязвимой в плане «саморазрушения изнутри», вызывающей то тиранию, то бунты, то революции, то «перестройки» … А причина простая: нет мечты об «идеальном государстве». Цели, к которой шла бы страна. Вот и «кроит» ее всякий так, как видит, превращая в «мечту импрессиониста», а народ терпит… до поры… Появляются на горизонте поляки-французы-татары-немцы, и народ сплочается в едином противостоянии. Появляется внутри Петр Первый — Горбачев — «Семибоярщина», что для страны страшнее любого опустошительного набега, и… «Но это же наш, родной кровопивец…» И вечное утешение скудоумных: «Царь — хороший, это бояре плохие… Где ж ему, родному за всем уследить? Вот придет, так наведет порядок…». Простая истина: если дворник не справляется с уборкой территории — гнать надо паршивца, а не понимающе выслушивать о том, что «люди плохие — мусорят и мусорят». То же самое надо делать и с «властьпридержащими». И к ним, этим потерявшим ориентацию «слугам народа» надо относится в десять раз строже, чем к дворнику, ибо последствия их идиотизма и самодурства в десять раз опаснее для всех. Немножко меньше бы нам «верноподданичества» и немножко больше личной ответственности за Отчизну. Но самое главное: мечта о том каким должно быть наше государство, и тогда будет чем мерить день сегодняшний и ориентироваться в направлении дня завтрашнего… Петр хотел все переделать в России по образцу любимой им Голландии. Вот что он писал собственноручно: «Я желаю преобразить светских козлов, то есть граждан, и духовенство, то есть монахов и попов. Первых, чтобы они без бород походили в добре на европейцев, а других, чтоб они, хотя с бородами, в церквах учили бы прихожан христианским добродетелям так, как видал и слыхал я учащих в Германии пасторов».

Есть две одинаково неприемлемые крайности в рассмотрении отношения христианства к Отечеству земному. Первая — «этнофилетизм» — церковная независимость или даже «избранность» на основе «национальной особенности». (Была осуждена еще на Поместном Константинопольском соборе 1872 года). Это нечто вроде своеобразного «нацизма», забывающего о том что Церковь — едина и национальностей не имеет. Вторая, совсем уж безответственный паразитизм, получивший с легкой руки Даниила Сысоева наименование «уранополитизм». «Раз ты уже житель Царства Небесного, то какое тебе дело до того, что происходит вокруг тебя? Ответственности здесь ты уже не имеешь, беги прочь, и зарасти оно все травой!» … Вопрос: зачем на небе тщеславный эгоист, считающий, что он хорош уже только по праву крови и месту рождения или безответственный дурак, избегающий ответственности за порученную ему землю и отворачивающийся от бед своих близких?.. Вот почему монахи главной добродетельностью считают именно рассудительность! Не в крайности надо стремиться, а в мудрость и духовность! Преображать себя и мир, совершенствуясь! Монах ведет жизнь не «эгоистичную», а «иную», христианскую! В мирные дни он — труженик, в годы военные — защитник и молитвенник, в дни сумеречные — просветитель… У них есть чему поучиться в плане как «общежительности», так и отношения к дарованной земле… Да, у государства — своя задача, у Церкви — своя. Но Церковь имеет возможность воздействия на государство сильнейшим, что есть на земле — Словом Божьим. Проповедники православия — единственная надежда России во все «смутные времена». Главное, чтоб они не молчали. Когда «возопиют камни» будет уже поздно. «Молчанием предается Бог». И тогда начинают говорить тираны, изменяющие страну (и людей) в меру своего понимания… Странно: у нас столько было достойных правителей (не идеальных, но достойных): Андрей Боголюбский, Дмитрий Донской, Екатерина Великая, цари и императоры из династии Романовых, а символом страны упорно пытаются сделать Петра Первого, мечтавшего превратить Россию в Голландию… Петр Третий — в Пруссию, Ленин и Троцкий вовсе видели в ней лишь «хворост для разжигания мировой революции» … А какой ее видите вы?..

К слову сказать, виднейшие русские ученые (например Карамзин и Ключевский), отзывались как о самом Петре, так и о его реформах «в свете», мягко говоря, далеком от восторженности… Вот что писал о нем Карамзин: «Петр не хотел вникнуть в истину, что дух народный составляет нравственное могущество Государств, подобно физическому, нужное для их твердости. Сей дух и вера спасли Россию во время Самозванцев; он есть не что иное, как привязанность к нашему особенному, — не что иное, как уважение к своему народному достоинству. Искореняя древние навыки, представляя их смешными, глупыми, хваля и вводя иностранные, Государь России унижал Россиян в собственном их сердце. Презрение к самому себе располагает ли человека и Гражданина к великим делам? Любовь к Отечеству питается сими народными особенностями, безгрешными в глазах космополита, благотворными в глазах политика глубокомысленного. Просвещение достохвально, но в чем состоит оно? В знании нужного для благоденствия: художества, искусства, науки не имеют иной цены. Русская одежда, пища, борода не мешали заведению школ. Два Государства могут стоять на одной степени гражданского просвещения, имея нравы различные. Государство может заимствовать от другого полезные сведения, не следуя ему в обычаях. Пусть сии обычаи естественно изменяются, но предписывать им Уставы есть насилие, беззаконное и для Монарха Самодержавного. Народ в первоначальном завете с Венценосцами сказал им: «Блюдите нашу безопасность вне и внутри, наказывайте злодеев, жертвуйте частию для спасения целого», — но не сказал: «Противоборствуйте нашим невинным склонностям и вкусам в домашней жизни». В сем отношении Государь, по справедливости, может действовать только примером, а не указом.». Лучше него, пожалуй, и не скажешь… Но правители России, раз за разом, занимая то царский, то демократический «престол», видят в нем — оправдание, а потому Петр Романов по прежнему остается самым «востребованным» государством правителем…

Не могу обойти стороной один интересный факт, относящийся к Олонецкому уезду, времен Петра Первого. Во время Северной войны шведы стягивали к границам России воинские соединения, и даже начали совершать набеги (так было разорено укрепление всего в 40 км. От Олонца. Но, традиционно, наравне с «государевыми войсками» уже начали вновь собираться «отряды самообороны», или, проще говоря — «партизаны». И жил в Олонецком уезде некий священник Иван Окулов, видимо, хорошо помнивший по летописям последствия такого же набега «соседей» столетней давности. Тут я позволю себе привести отрывок из статьи Волокославская Н. С.: Наряду с участием олончан в действующей армии в первые годы Северной войны возрождались традиции партизанской борьбы. Организатором партизанского движения явился священник Иван Окулов, сменивший свою рясу на одежду партизана. Он был выходцем из Карельского уезда, бежавший от шведской власти в Олонецкий уезд.

Партизанский отряд был организован Окуловым не позднее лета 1702 года, ибо уже в начале октября в Москве стало известно о его успешных действиях.

8 октября 1702 года Олонецкому воеводе был направлен Указ Петра «О дозволении выходцу священнику Иоанну Окулову со всеми при нем будущими охотными людьми «чинить над шведами воинский промысел». Воеводе предписывалось всячески способствовать деятельности карельских партизан, «давать им пожеланию их к тому промыслу порох и свинец» и строжайше запрещалось чинить им какие-нибудь препятствия и обиды или брать взятки с партизанской добычи.

В Москве уже знали, что отряд Окулова в результате удачных действий к этому времени успел захватить у шведов несколько пушек. «Завзятые пушки и за военную его службу» указом предписывалось выдать Окулову из военной казны на Олонце вознаграждение: «…пожаловал его величество попу 200 рублей, красного сукна с позументом, рясу и золотую медаль и бывшим при том действии по хорошему русскому кафтану, по 2 рубли денег и по тесаку для обороны впредь, чтоб они его носили за свою службу».

Сообщение о подвиге Ивана Окулова было помещено в первом номере первой русской газеты «Ведомости», вышедшем 2 января 1703 года В нем говорилось: «…города Олонца поп Иван Окулов, собрав охотников пеших с тысячу человек ходил за рубеж, в Свейскую границу, и разбил Свейские Ругозерскую, и Гиппонскую и Сумерскую, и Карисурскую заставы. А на тех заставах шведов побил многое число, и взял рейтарское знамя, барабаны и шлаг, орудей и лошадей довольно, и что взял запасов и пожитков он, поп, и тем удовольствовал солдат своих; а достальные пожитки и хлебные запасы, коих не мог забрать, все пожог: И соловскую мызу сжег, и околь Соловской многие мызы и деревни, дворов с тысячу пожег же. А на вышеописанных заставах, по сказке языков, которых взял, конницы шведской убито 50 человек, пехоты 400 человек; ушло их конницы 50, пехоты 100 человек. А из попова войска только ранено солдат два человека».

Поход, описанный в «Ведомостях» отрядом Ивана Окулова был совершен 22 декабря 1702 года, о чем были найдены сведения в «журнале барона Гизена», изданном в XVIII веке Таким образом, действия карельских партизан в 1702 году нанесли серьезный удар по шведским военным силам: было разгромлено 4 шведских заставы и тем самым уничтожена система обороны шведской границы на самом ответственном участке вблизи Олонца и Ладожского озера.»

Может быть, благодаря именно этому странному священнику и не состоялось очередное разорение северных монастырей потомками «бравых викингов». С богословской точки зрения его «поход» можно трактовать весьма двояко, а вот сколько жизней он сберег и сколько монастырей и сел сохранил, разгромив скопления сил неприятеля — мы уже, к счастью, никогда не узнаем. Так что в тот раз военная напасть обошла Свирский монастырь стороной… Но беда пришла в обитель не извне, а от самого государя, «надежи земли русской» … Известно, что государь бывал в Свирском монастыре дважды (некоторые источники свидетельствуют о трех посещениях), останавливаясь в архиерейских покоях: в 1703 году, в связи с устройством Олонецких верфей на реке Свирь, и в 1719 году, когда вместе со всей семьей и двором ехал на Марциальные воды. (Главным поставщиком провизии для этих царских «турне» становился Свирский монастырь). Открытые источники лечебной воды (первый северный курорт) заинтересовали Петра и он приказал строить там лечебницу, лично руководя работами и даже собственноручно изготовляя мебель и украшения. Так, например, он выточил из слоновой кости паникадило на семь «рожков» для церкви Ап. Петра на Марциальных водах. Согласно «Походному журналу», Петр завершил эту работу 15 марта 1724 г., и в обедню «паникадило трудов своих привесил в церкви». В «яблоко» паникадила царь вложил записку с благодарностью Богу за исцеление. (Все же удивительный был человек… особенно для психологов…).

В 1720-м году с его ведома был казнён с особой жестокостью — колесован — архимандрит Александр, настоятель Александро-Свирского монастыря, называвший незаконным с точки зрения канонов Церкви брак Петра и Екатерины I, а также осуждавший несоблюдение монархом постов, насильственное насаждение в России табакокурения, брадобрития и других западных обычаев. Еще после первого посещения Петром обители в 1719 году архимандрит, не таясь (хотя прекрасно знал о грандиозных масштабах прорастающем в России под видом «верноподданичества», и поощряемым царем, доносительстве, отзывался о Петровских реформах крайне негативно, особенно переживая за реформацию монастырской жизни. В Свирскую обитель он был переведен из подмосковного Николаевского монастыря; церковные власти подозревали его в «склонности к расколу», хотя, судя по характеру настоятеля, просто убирали «от греха подальше». Петровские затеи сильно отражались на благополучии монастыря: на верфи в Ладейном Поле забрали лошадей, в Новгород обязали поставлять изрядные количества муки (а вот с мукой у обители всегда были проблемы — земля в тех краях скудная и урожай зерновых был весьма небольшой, как правило, приходилось докупать самим), монахов обязали пережигать на р. Сясь известь для строительства Петербурга, кормить многочисленный «царский поезд» (а каждая поездка занимала у царя несколько месяцев), поставлять им вино и пиво, да еще государь вознамерился возложить на обитель обязанность содержать богадельню для покалеченных «служивых людей». Все это сильно мешало монастырскому строительству и ремонту (только для росписи фресками Троицкого собора деньги собирали более девяти лет). А вскоре царь решил забрать из обители часть дорогой утвари и облачения для открываемой им на Марциальных водах церкви… В 1719 г. Царь долго пробыл в монастыре ввиду болезни. И, видимо, общение с ним было для настоятеля мало радостным (особенно учитывая то, что сопровождали Петра, как правило, мужчины и женщины «особо приближенные», … Как бы это помягче сказать? Проверенные «Всепьянейшим собором» …Одна «князь-игуменья» «Всепьянейшего сумасброднейшего собора» — Анастасия Голицина, по воспоминаниям современников «баба невежественная, глупая и вечно пьяная» чего стоила… Или шут и тайный палач (особо отличившийся в деле царевича Алексея) Степан Медведь, по кличке «Вытащи» — собутыльник и партнер царя по игре в шахматы, любивший разгуливать по Петербургу в медвежьей шкуре со знаменем в руках… Впрочем, шутов, карликов и прочих «королей самоедских», с царем тогда ездило немало. «Гулять и отдыхать», царь, как известно, любил «широко», и можно только представить, что творилось тогда в монастыре, если уж столь высокопоставленный священник, каким был архимандрит Александр, не выдержал, невзирая на очевидные последствия… А царица Прасковья Федоровна заметив, что иеродиакон Иринарх славится в обители талантом иконописца… попросту забрала монаха с собой в столицу, где он выполнял для нее «шпалерную работу, живописность и золочение». А Петр Первый забрал из монастыря понравившийся ему колокол для Петропавловской крепости (не говоря уже о церковной утвари для церкви Марциальных вод). Царская свита одарила монахов деньгами, но архимандрит забрал их для нужд монастыря, сказав: «От царя обители и так одно разорение». И тогда «братия» настрочила на начальника донос. Поначалу даже Екатерина Алексеевна пыталась примирить братию с настоятелем, но вскоре бывший архимандрит монастыря Кирилл объявил на своего «преемника» — «Слово и Дело» … (В этой истории, как в зеркале отражается сама суть «верноподданичества», ищущая лишь свою, личную выгоду, но пользующуюся поощряемым государством доносительством).

…Пытали настоятеля в казематах Петропавловской крепости и пытали страшно. Оскорбленный царь наказал «заплечных дел мастерам» о жалости вовсе забыть. Пыточное дело при Петре Алексеевиче вообще достигло в России своей вершины. Пытали изощренно, безжалостно… умело. Огромное количество народа просто не доживало до «суда». А работы было много… Доносы сыпались словно стружка из под рубанка «царя-преобразователя». Священники, женщины, сумасшедшие потоками вливались пыточные казематы наравне с ворами и бунтовщиками. Тем, кто наивно полагает, что в России не было инквизиции, настоятельно рекомендую познакомится сперва с указами Петра, а затем с делами тайной канцелярии, воплощавшими их в жизнь. Инакомыслие Петр выжигал в прямом и переносном смысле. (Очень рекомендую в этом аспекте труды Евгения Анисимова «Русская пытка. Политический сыск в России 18 века» и «Дыба и кнут» — они основаны на документах того времени…. Впрочем, эти документы сейчас уже может найти без труда любой, интересующийся историей… Редкий случай для России…. И — долговечный ли?)

Если мне не изменяет память, то такую страшную казнь как «колесование» впервые применили в России после утверждения ее официально (отдельные случаи бывали и ранее, но как случаи из ряда вон выходящие) в «Воинском уставе» Петра Первого, именно к настоятелю Свирского монастыря. После страшных пыток в крепости, ему переломали ломом все крупные кости тела (ударами по животу ломали и позвоночник) и, привязав к колесу, оставили умирать от боли и жажды. Говорят, что приговоренные умирали долго. Очень долго…

…Еще один интересный факт: как известно, во времена «крестовых походов» захватчики захватили немалое количество северных земель России и вынуждены были их вернуть лишь после Полтавской битвы. И мало кто сейчас сопоставляет, что победа над врагом была одержана в день памяти святого Александра Свирского. Северная война закончилась 30 августа 1721 года Ништадтским миром, по которому Россия вернула все свои земли по Неве и по берегам Финского залива.

.. Забавно, что любой тиран, охваченный манией величия, непременно жаждет поменять летосчисление (или хотя бы «летнее время» на «зимнее»), словно «соревнуясь» во владении временем с самим Творцом. Новый 7208-й год по русско-византийскому календарю («от сотворения мира») Петр, «по-европейски», сделал 1700-м годом по юлианскому календарю. Он же ввёл и празднование 1 января Нового Года, а не в день осеннего равноденствия, как праздновалось ранее. (Это, как и принятие Петром императорского титула — подчеркивающего преемственность его власти от Западного, католического мира — побуждало в народе множество кривотолков, от попытки оправдать самодурство: «царя в поездке подменили… наш-то хороший был», и до именования его антихристом… Впрочем, последнее имеет право на жизнь, помня о том, что «антихрист» это, скорее, «должность», а не конкретный человек — «тот, кто вместо Христа», тот, кто подменяет Его — собой… Хотя с точки зрения психологии все гораздо проще, как и Юлиана Отступника, Петра Первого просто неправильно воспитали, да еще душевные травмы детства…). Год 7208 был самым коротким в истории России, уже через три с половиной месяца Петр ввел новое летосчисление, приказав отмечать сей «праздник» весело и пьяно. Но эта затея не так безобидна, как кажется на первый взгляд. Во-первых, дата была взята «не с потолка»: по завещанию Отцов Первого Вселенского Собора 325 года, церковный богослужебный календарь начинается с 1 сентября (в память о том, что Константин Великий, одержав знаменитую победу над Максентием 1 сентября 312 года, даровал христианам возможность свободно исповедовать свою веру. Это была дата «христианской свободы»). А во-вторых, это было время поста, и петровские «ассамблеи», с их повальным пьянством и дебошем, смотрелись в это время кощунственно. (Император требовал, чтобы на его «ассамблеи» приезжали все со своими домочадцами, хоть больными, хоть беременными. Опоздавшим наливалась огромных размеров «штрафная» водки. Известен случай, когда боярыня Олсуфьева, находясь на последнем месяце беременности, умоляла Петра разрешить ей не пить, но император отказов не терпел… и в тот же вечер у боярыни случился выкидыш… Полагаете это смутило императора? Нет, он тут же использовал мертвого младенца для своей Кунсткамеры, заспиртовав и выставив на всеобщее обозрение. Очень «прогрессивный» был товарищ…). Ну а коммунисты, с полунамека понимавшие затеи Петра, довели эту идею до совершенства, окончательно подменив Рождество — «Новым годом». Святого Николая, на Западе именуемого «Санта Клаус» успешно заменили Дедом Морозом, добавили к нему Снегурочку и смысл праздника поменялся кардинально: вместо безбрежного смысла Рождества, теперь мы, по привычке, отмечаем лишь начало одного года, и окончание другого, «усиленно празднуя» это событие, невзирая на пост…

Как и любой тиран, одержимый манией величия, Петр начал переписывать и историю. Приказал собирать в епархиях жалованные грамоты и летописи, с передачей на вечное хранение в учрежденный им Синод (представляете, какого количества летописей, не угодных Петру и Прокоповичу мы тогда лишились?). Да что — летописей?! До Петра на Руси была такая редкая уже в то время «штука» как религиозность, а соответственно — нравственность. У людей была «точка отсчёта», от которой они меряли свою жизнь и поступки. Вот что писал прибывший в Россию 17 века арабский путешественник Павел Алеппский: «…В праздничные дни все поспешают в церковь, нарядившись в свои лучшие одежды, особенно женщины… Люди молятся в храмах по шесть часов! Все это время народ стоит на ногах. Какая выносливость! Несомненно, все эти люди — святые!.. Винные лавки остаются закрытыми от субботы до понедельника. Так же длится и во время больших праздников. По отчеству зовут даже крестьян. Черный хлеб любят больше белого. Жена садится за один стол с мужем…Торговля честная. Цены везде одинаковые. При попытке торговаться — сердятся. Это торговля сытых людей…»

… Интересная и крайне неприятная фигура одного из ближайших соратников Петра Первого — Феофан Прокопович скончался 8 сентября 1736 г. в своем петербургском доме на Аптекарском острове. Человек, всеми силами уничтожавший сам дух Православной Церкви, погубивший сотни и сотни выдающихся русских людей, еще не получил должного освещения в отечественной истории. Работая с материалами по Свирскому монастырю я столкнулся с довольно интересной, хотя и печальной историей, свидетельствующей о том, какими методами расправлялся с инакомыслием Прокопович. Настоятель Иверского монастыря Серафим (Авраамов), священник -ученый, ревнитель древнего благочестия, был противником разрушительных перемен Феофана. Не в силах одолеть ученого монаха интеллектом, Феофан прислал к нему в монастырь, для сбора сведений и тайного обыска, капитана Преображенского полка Степана Юрьева. Но сыскные мероприятия результатов не дали. Тогда, в направленном в Кабинет министров осенью 1732 г. Доносе, Феофан Прокопович написал: «…Наипаче же о плевосеянии арестанта подозреваю из частых его в баню приходов; ибо если он по прибытии уже новаго настоятеля ходил в баню людскую за монастырь, то не было и четырех недель, как он осморижды (а, может быть, и множае того) в оной бане был. Разсудить же надо, как бы он, ведомый исхнилат и лицемер, похотел так часто париться, если бы под видом паренья не имел инаго какого вельми себе нужнаго промысла…» И под предлогом «частого посещения бани» добился отправки противника простым монахом в монастырь Александра Свирского… Этот эпизод красноречиво свидетельствует, среди прочего, и о его умственных качествах… (Кстати сказать, монахи вообще очень чистоплотны, ибо издревна им предписывается быть опрятными, не оскверняя нечистоплотностью тело, которое, как известно, создано по образу и подобию Создателя. Еще Василий Великий, перечисляя добродетели, которые должен стяжать монах, между нестяжательством и трудолюбием упоминал «благоприятную наружность»).

А чего стоил обрусевший шотландец Яков Брюс, прозванный в народе «колдуном» и «чернокнижников»? Широко известен его знаменитый «Брюсов календарь», основанный на астрологии и астрономии, в соответствии с которым Петр старался планировать «важные дела», но мало кто помнит, что именно Брюс пристрастил царя к «тайнам масонским», а заседания знаменитой масонской «Нептуновой ложи» проходили именно в его обсерватории — в Сухаревой башне.

Еще один интересный факт: Петр Первый, изъяв немалое количество монастырской казны и утвари, все же сделал вклад на украшение его фресками, и… Одна из фресок изображает Петра Первого в виде ветхозаветного персонажа, пасущего гусей… Почему-то мне кажется, что без воли царя здесь не обошлось…

Общее руководство строительством верфей и заводов в Карелии по поручению царя осуществлял губернатор Ингерманландии Александр Данилович Меншиков. (Именно здесь, на Свирских берегах начинался Балтийский флот).

Кстати, именно Александр Данилович Меньшиков, несмотря на всю свою вороватость, кажется едва ли не единственным симпатичным персонажем во всем окружении Петра. Лично участвовал в самых опасных битвах, был великолепнейшим организатором, и, как полагают многие историки, тайно покровительствовал не только православию, но и «староверам» … После ссылки обучал местных детей грамоте и «Закону Божьему», участвовал во всех богослужениях местной церквушки, умер, исповедовавшись… Впрочем, этот персонаж заслуживает куда больше внимания, чем е пару строк, которые я могу ему выделить, а потому оставим его для иной истории…

(Александр Данилович Меншиков. Портрет неизвестного художника, 1716-1720)

И не случайно я «противником» преобразований Петра сделал именно монаха-«библиотекаря», монаха-книжника… Легко управлять стадом, этакими «Маугли, воспитанными телевизором». Куда сложнее управлять людьми образованными, представляющими какая причина поведет за собой какое следствие. История — бесценное наследие, оставленное нам предками. Прежде всего это опыт, и все, что нам кажется «новым» уже в том или ином виде в истории было. Но с историей в России такая беда, что даже появилась поговорка: «Россия- страна, с самой непредсказуемой историей в мире». Если уж не каждый новый правитель, то каждая новая «династия» или «идеология» пытаются «переписать» историю под себя, находя оправдание своему «видению мира». Мы практически не знаем — кто мы и откуда пришли. Нам почти не известны сведения о славянах, имеющиеся в летописях соседей… Я сейчас не стану затрагивать эту тему: она слишком обширна, и лично для меня очень болезненна… Пока остановлюсь лишь на литературе христианского периода. Самым замечательным ее наследием были летописи и духовные тексты. Как известно, Кирилл и Мефодий перевели Библию на славянский язык и откорректировали имевшиеся на тот момент письмена, создав новый алфавит — «кириллицу».

(Святые равноапостольные Кирилл и Мефодий, учители Словенские. Икона 19 век)

Интересный факт: братья Михаил (будущий архиепископ Мефодий) и Константин, (в монашестве Кирилл), выросли в семье офицера «ромейской» армии Льва, славянина по происхождению, и с детства были знакомы со славянскими наречиями. (Мефодий, к слову сказать, тоже поначалу долгое время был на воинской службе и даже управлял одной из славяно-болгарских областей, и лишь позже принял монашеский постриг). И все же остается несомненным, что славянская (если угодно — русская) литература началась именно с богословских текстов и летописей (истории). Еще интересный факт: исследователи полагают, что сначала Кирилл составил для славян «глаголицу», главными элементами которой были крест, треугольник и круг, символизирующие основные христианства: распятие, Святую Троицу и жизнь вечную, и уже потом трансформировалась в «кириллицу». В любом случае, русский язык изначально был религиозно-литературным. Как подметил Дмитрий Лихачев: «древнерусскую литературу можно назвать литературой одной темы и одного сюжета. Эта тема — смысл человеческой жизни, а сюжет — вся мировая история». Любопытно, что русские летописи охватывали историю не только своего, но и иных народов. Были и интереснейшие описания «хождений» — путешествий в страны заморские, страны далекие (чего стоило одно только «хождение» игумена одного из черниговских монастырей -Даниила, который посетил Палестину в 1104- 1107 гг., проведя там 16 месяцев и даже сопутствовал крестоносцам, наблюдая «крестовые походы».) По дошедшим до нас слухам, привез из Палестины интересные книги и записи знаменитый Андрей Боголюбский… Надеюсь, что несмотря на уничтожение этих документов, что-то еще сохранилось… Ведь Ломоносов работал над своей «Историей» на основе летописей и воспоминаний (впрочем, было бы великим счастьем найти сейчас конфискованную Екатериной Второй саму эту «Историю»), и если получить эти документы, — убежден! -не только мы, а весь мир изумиться… Очень интересна «житийная» литература, так как в ней, кроме описания жизни канонизированных лиц, давалась правдивая картина жизни в монастырях…“Русская история поражает необыкновенной сознательностью и логическим ходом явлений”, — писал К.С. Аксаков. Потому-то так и страшна история каждому приходящему правительству: она лишает тщеславия, заставляя просто трудится, обустраивая быт страны. Но ведь так хочется «владеть временем», «строить новое государство и новых людей», начинать «новейшую историю страны» именно с себя, любимого… А тут оказывается, что таких дураков уже сотни проходили… Понятное дело — обидно…Но книги это не только опыт практический, но и духовный, недаром же величайшее сокровище человечество так и названа: «Книга», т.е. — «Библия». «Цель не в том, чтобы быть хорошим и добрым, предоставляя привилегию быть умным другим, а в том, чтобы быть хорошим и добрым, стараясь при этом быть настолько умным, насколько это в наших силах. Богу противна лень интеллекта, как и любая другая» — верно подмечал К. Льюис. «Кто часто читает книги, тот беседует с Богом и со святыми мужами» — учат нас мудрые. «Читай все, что попадется под руки, потому что ты можешь обсудить и исследовать каждую мысль» — наставлял св. Дионисий Великий еще в 3 веке. Христианство еще и потому так победоносно шествовало по миру, что это религия умных людей, а не суеверных, полувыживших из ума старух. Позволю себе привести замечательный отрывок из размышлений прот. Евгения Горячева: «…Христианскую культуру можно определить, как одухотворение вещественного и материальное «опредмечивание» идейного в границах нашего мира, по законам истины, справедливости и добродетели, сформированным на основе Божественного Откровения. Обратимся к истории. Церковь как культурная сила не начинала с чистого листа; она вошла в мир сложившийся, утонченный, по своему одухотворенной языческой культуры… Хорошо известно, что ранние отцы Церкви называли философов Сократа, Платона и Аристотеля «христианами до христиан», за их удивительные прозрения о Едином Истинном Боге. Эта же церковная интуиция легла в основу многочисленных заимствований в сфере литургического, литературного, художественного и прочих видов творчества. Например, неслучайно церковная музыка (в первую очередь Октоих) доносила до христиан истины веры через утонченные музыкальные формы, созданные еще во времена античности… И так Церковь действовала почти во всем, ибо задача, как она формулировалась апологетами раннего периода, сводилась к тому, чтобы все то, что есть в нехристианской культуре истинного, подлинного, способного к преображению и обожению, вобрать в себя, возведя на новый уровень. Другими словами, Церковь не увела свою паству от мира, от жизни, от творения Божия в какие-то мрачные катакомбы, где совершается Евхаристия для посвященных в эстетическом и интеллектуальном обрамлении пещерного человека. Наоборот, Церковь раздвинула евхаристическую общину до границ всего мира. Преображая его, в том числе и культурными усилиями своих верующих — мыслителей, поэтов, музыкантов, художников, аскетов и так далее…».

Интересно, что и в Византии, и на Руси существовало представление об «ангелогласном архетипе»: композиторы не «сочиняли», а лишь «улавливали» пение ангелов, и наполняли ими рукописи. (То же касалось и литературы, даже летописцы, отдающие этому нелегкому труду десятилетия, действовали по принципу: «Не нам, не нам, но Имени Твоему», отказываясь от славы…). Одним из древнейших памятников книжности является так называемый Изборник (1076 г.), в котором «Слово о чтении книг» начинается так: «Доброе дело, братья, чтение книг, особенно для каждого христианина». Телевизор сам диктует нам образ героя, его чувства, события — не надо думать, воображать. Сиди, чувствуй, верь… Читая книгу, ты включаешь воображение, иногда споришь с автором, думаешь… В результате, «люди воспитанные книгами» и «люди воспитанные телевизором» — люди разных миров…

Впрочем, и среди книг можно найти немало вредоносного. Отличить легко: надо просто иметь правильную «точку отсчета» и верную «систему координат», проще говоря — быть христианином. Простой пример: Лев Толстой. Изобрел свое «учение», и своим многочисленным читателям рекомендовал брать из Нового Завета то, что нравится, а что не нравиться — не брать (напомню, что «ересь» это и есть «выборка», когда человек не понимает целой картины и берет лишь то, что понятно и приятно ему лично). Оптинские старцы, встретившись с ним, вздыхали: «Горд очень… не наш…» (О Достоевском, кстати, отзывались доброжелательно). Но лучше всего сказал о нем Иван Бунин: «Не понимаю: что все так на него накинулись? У него просто нет того органа, которым верят…» В результате Толстой бежит, бросив семью, чтобы «жить по своим убеждениям», а добрые женщины до сих пор жалеют бедного старика… сбившего с пути тысячи людей и послужившего одним из камешков в лавине революции. («Жалость, исполненная зла»). Если смотреть на него глазами атеиста: да, жалко. Талантливый был человек. А вот если глазами христианина, то тоже жалко… только тех, кого он отвратил от Бога. Их было тогда (да и сейчас немало), этих «реформаторов Слова Божия, «подправляющих» и искажающих данное свыше… Ну да Бог им Судья… Меня лично беспокоит другое. Накануне Своего вознесения Христос сказал ученикам: «Идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа, уча их исполнять все, что Я заповедовал вам» (Мк. 16:15-16). И — что?.. Еще свят. Николай Японский вздыхал: «Шедше, научите все языки — как будто и в Евангелии нет. Хотя слышат это все и знают наизусть. И нет у нас иностранных миссий! В Китае, Индии, Корее, здесь — моря и океаны язычества, все лежит во мраке и сени смертной, но нам что же? Мы — собака на сене! Не моги-де коснуться Православия — «свято оно»! Но почему же вы не являете его миру?!» (Дневниковые записи от 12 июня 1896 г.). Носители благочестивого, ортодоксального православия молчат так, что в мире православие считают едва ли не «сектой» христианства! И ладно бы за рубежом: все можно понять — только-только встаем на ноги после 70 лет коммунистического ига, но… За четверть века священники совершили настоящий подвиг, возродив из руин величие соборов и монастырей, а подавляющее большинство жителей России не могут толком ответить на вопрос: «Что такое причастие» или считают Христа — «проповедником»… Мусульмане активнейшее проповедуют свою веру и результаты мы видим по всему миру (чего стоит один нашумевший сериал «Великолепный век»?), а мы не просто доиграемся «в молчанку», мы скоро уподобимся Ионе, который так не хотел выполнять заповеданное Богом, что пришлось доставлять его «к месту служения» насильно, и без комфорта — в китовой утробе. (Кстати: в одном из древних вариантов жития Ап. Фомы рассказывается, что он, получив в удел для проповеди Индию, так долго медлил ехать в далекую страну, что вмешался промысел Божий и его продали в рабство капитану корабля, отправлявшемуся в Индию.) Чего у нас нет: талантливых писателей-сценаристов-режиссеров, денег или… желания? За 25 лет по пальцам можно пересчитать книги и фильмы на христианские тематики… Плохо кончится, господа, плохо кончится! Интернет и телевизор — очень высокие трибуны, и если не будет слышно нас, то в этой тишине будут звучать другие голоса… Вот что писал Патриарх Алексий Второй, обращаясь ко всем нам: «…Общество, в которое вы войдете (или в которое вас введут), будет небывалым в истории. Это не похвала ему. Это — предостережение вам. Дело в том, что впервые общество конкурентной экономики будет создаваться в условиях духовной разрухи… Надо ли кого-то убеждать сегодня, что даже за годы перестройки наше общество не стало в целом более духовным. Есть люди — и их, слава Богу, немало,- которые действительно смогли всерьез соприкоснуться с миром христианства и стали мягче, глубже, серьезнее. Но много ли их вы видите среди своих друзей и готовы ли вы сами всерьез прислушаться к их суждениям?.. Христианство говорит, что человек приходит в мир для того, чтобы после него мир стал хоть чуть-чуть светлее и добрее. Христианство говорит, что человек приходит в мир, чтобы дарить, а не чтобы потреблять. И прежде всего человек должен дарить самого себя. Боюсь, что сегодня человек воспитывается так, что он воспринимает самого себя как некое единое «чувствилище», услаждению которого должен служить весь окружающий мир. Я должен предупредить, что христианство иначе видит место человека в мире. Вспомните Распятого Христа, вспомните, как Он возлюбил мир!.. С любовью, надеждой и тревогой за вас

Алексий, Патриарх Московский и всея Руси
1991.»

Полагаю, все уже догадались, кого я дерзнул взять прототипами для главы о монастырской трапезной. Другое дело, что далеко не все знают, что первые Оптинские старцы много лет служили людям именно в Свирском монастыре, который принял их, когда другие монастыри просто не разглядели этих удивительных монахов…

(Схимонах Феодор Свирский)

Схимонах Феодор Свирский — ученик преподобного Паисия (Величковского). Долгое время обучался и трудился в монастырях Молдавии, затем преодолевал трудности в монастырях русских. Познакомился с отцом Леонидом, с которым они стали не только друзьями, но и единомышленниками. Из-за зависти настоятелей к его славе вынужден былраз за разом переходить из монастыря в монастырь (если б не заступничество Митрополита Московского Филарета и епископа Иннокентия Пензенского, дело для него вообще могло закончиться печально- зависть постепенно принимала формы обвинений), пока вместе с отцом Леонидом они не остановились в монастыре Александра Свирского, где были приняты с доброжелательностью и интересом. В это время, в монастыре, на покое, жил митрополит Имеретинский Евфимий, который подолгу беседовал со старцем, отзываясь о его понимании монашества и молитвенности с большим уважением. (Здесь я не стану излагать взгляды старцев — хоть и интересно, но… для этого есть люди пообразованней меня в данной теме). В 1820 году император Александр Первый, совершая путешествие по северным областям империи, неожиданно решил завернуть в Свирский монастырь. Старцы Феодор и Леонид заблаговременно предупредили настоятеля, и император был немало удивлен, когда оказалось, что его приезд не является в обители неожиданностью… Правда, потом произошло событие несколько неоднозначное. Император попросил у старцев благословения, на что получил сухой ответ, что Феодор всего лишь монах а благословение надо брать у священнослужителей. Сказанное про Феодора- правда, но ведь отец Леонид уже был священнослужителем, и почему старцы, обычно устремленные навстречу людям, так сухо встретили самого Императора? Не в давних ли и трагических событиях, послуживших причиной смерти Императора Павла, и вознесших на престол Александра, дело? Впрочем, гадать теперь бессмысленно… Старец Федор почил 22 апреля 1822 года, оставив по себе добрую память и немалые труды.

А вот фигура первого Оптинского старца, отца Леонида весьма и весьма колоритна… В миру его звали Львом Даниловичем Наголкиным и родился он в 1768 году, в городе Карачеве Орловской губернии в скромной мещанской семье. Наделенный недюжинной силой и смекалкой, был удачливым приказчиком, и исколесил вдоль и поперек всю Россию. (В одной из поездок на приказчика напал огромный волк и вырвал из ноги кусок мяса, в результате чего старец всю жизнь прихрамывал). Был очень физически силен и стать имел богатырскую (свободно поднимал до 200 кг, и хоть и был несколько тучен, но ходил легко и вид всегда имел доброжелательный и даже веселый, при этом обладал живым умом и прекрасным чувством юмора. В 29-летнем возрасте его принимают послушником в Оптинский монастырь, в котором 30 лет спустя положено было начать великую традицию старчества. Но пока ему суждено было пробыть в Оптиной лишь около двух лет…. В 1804 году отец Леонид был избран настоятелем Белобережского монастыря, где поселился и Феодор. Отказавшись от настоятельства, в 1808 году отец Леонид последовав за Феодором в его затвор, стремясь к указанным ему старцем вершинам… Отец Леонид был келейно пострижен в схиму с именем Лев. Так, вдвоем, они и дошли до Свирского монастыря. После смерти своего друга, отец Леонид хотел перебраться в скит Оптиной пустыни, но братия Свирского монастыря, не отпускала полюбившегося им старца еще несколько лет. Отец Леонид очень почитал преподобного Александра Свирского, в обители которого прожил 12 лет, в его келье находилась большая «ростовая» икона этого святого. И лишь в 1829 году, отец Леонид с несколькими учениками смог переехать в Оптину пустынь, где положил начало череде великих монахов-молитвенников, известных ныне, как «Оптинские старцы». Так что и здесь Свирский монастырь оказался на высоте, приютив странников, и разглядев в них то, чего не заметили другие… К сожалению, и в Оптиной пустыне преследования человеколюбивого монаха не прекратились (ему даже запрещали носить схимническое одеяние, поскольку постриг в схиму был совершен келейно…) У него была нелегкая судьба… и великая слава после смерти (11 октября 1841 г), как это и бывает с по-настоящему великими людьми… Человек и монах он был удивительный: почитайте его житие — сколько там доброты, света и…. чудес…

(Преп. Лев (Леонид) Оптинский)

Ну а ученик старцев Дмитрий, как вы догадались, это будущий святитель Игнатий Брянчанинов (я немного изменил время их жизни в Свирском монастыре, в угоду сюжетной линии). Молодой и перспективный офицер Дмитрий Брянчанинов, после знакомства со старцем Леонидом, подает прошение об отставке и вступает на путь, прославивший его на долгие века…

(Свят. Игнатий (Брянчанинов)

В Александро-Свирском монастыре было начато, а в Площанской пустыне закончено «Житие схимонаха Феодора» — первое произведение Дмитрия Брянчанинова.

«Старчество» — это духовное руководство. Нет людей, которые вольно или невольно, не совершали бы грехов и ошибок. Вопрос в том, чтобы увидеть их, по возможности избежать, преодолеть, победить… Духовный учитель ведет ученика вслед за Христом, помогая ему личным опытом и опытом учителей былого. Он не ведет «за собой», и не говорит «от себя». А люди, к сожалению, хотят, чтоб «старец» был похож на Деда Мороза, исполняющего желания. Был такой замечательный старец Паисий, на войне он служил связистом, и потому подобрал очень необычный и яркий образ для совета: «Если хочешь, чтобы Бог услышал тебя во время молитвы, нажми на кнопку смирения, ибо именно на этой частоте всегда работает Бог…». Уж сколько раз великие учителя былого сетовали на то, что умоляя людей читать Писание, где есть все ответы, они встречали лишь разочарование и обиду. Это чем-то напоминает «потребительское» видение Бога, когда человек «видит» Бога как своего, личного слугу, исполняющего его желания в обмен на свечки или договор: «я в Тебя верю, а Ты мне насыпай до краев». Видно, слишком много читали в детстве сказок про джинов из бутылки… Старец это строгий и опытный духовный руководитель, при этом сам служащий примером. Тот же отец Леонид безропотно терпел притеснения, потому что помнил наставление мудрецов былого: «Состояние твоей души не должно зависеть от вида из твоего окна», и сам подавал пример своим ученикам. (Замечательно сказал по этому поводу блаженный Иосиф Исихай: «Где человек найдет Христа, там его и безмолвие, покой».). Верить в Бога — не сложно. Еще древние замечали: «и бесы верят, и трепещут». Верить надо не только «в Бога», но и Богу, выполняя завещанное… Как редко мы вдумываемся в великие, удивительные слова молитвы: «Не так как я хочу, но так как Ты хочешь». Мы не можем знать все, не можем знать даже последствия наших просьб. Бог знает будущее и не дает то, что пойдет нам во вред. Эгоизм и тщеславие — фундамент наших бед, «стержень всех грехов и ошибок». «Я так хочу! Я так вижу! Я добьюсь!» … Так было и с ангелами, в тщеславии своем решившими что «Творец ошибается», и потребовавшими «свободу от Бога», ибо они «видели» мир иначе… Но они не знали будущего…Есть замечательная притча про отца Макария. Когда он терпеливо работал в пустыне, вознося молитвы, явился к нему раздраженный дьявол, признавая: «Не получается у мня искусить тебя. А я ведь сильнее, умнее, опытнее… Все, что ты делаешь, я могу делать совершеннее. Ты постишься, а я вообще не ем… Ты мало спишь, я не сплю никогда…Но в одном ты сильнее меня и это все меняет… Ты смиренен и потому переносишь мои козни, уповая на Бога… А я никогда не смирюсь…» Верно сказал Феофан Затворник: «Мы такие обидчивые от отсутствия кроткости и смирения в наших сердцах. Обидчивость происходит от «самооценки», потому что каждый из нас мнет, что он — «нечто», и «нечто» — немаловажное, и потому, кто не дерзнет не воздавать нам почести, кипятимся и обижаемся до слез и ссор, и замышляет отмщение!». А Иоанн Златоуст подмечал: «Человекоубийца может сослаться на свою раздражительность, вор на бедность, прелюбодей на похоть, иной на власть, но все это — предлоги неосновательные, не представляющие никакой уважительной причины. Не от них происходят грехи, но от воли согрешающих». Сколько раз, друзья мои, мне доводилось видеть, как человек, словно одержимый, рвется к намеченной им цели: богатству, объекту своей страсти, «славе» … А ведь давно известно, что «страсть» — это то, что несет нас, как лодку без весел по бурному течению… И кончалось это всегда плохо. Недаром Василий Великий советовал: «Без воли игумна не делай ничего, даже похвального». Я мог бы привести примеры, которые видел лично… и их весьма печальные последствия, но, полагаю, у каждого из вас есть знакомый, стремящийся к богатству и оттого становящийся далеко не самым лучшим человеком, или девушка, бегущая к любовнику, оставляя разбитые сердца мужа и родителей, мужчина, ради водки или длинных ног соседки разбивающий семью… Они «так хотят»! Они ничего не слышат, кроме своего желания, словно робот с уже вложенной программой или машина, которой управляет кто-то… или что-то… Мне вообще кажется, что эгоизм это одна из форм одержимости. Потом, рано или поздно, наступают следствия этих причин и человек бежит в церковь или к «старцу» — духовнику, и вопит: «Какой толщины мне свечку поставить, чтоб мои неудачи закончились?!» И кто-нибудь обязательно ему отвечает: «Переменись. «Раскаяние» в переводе — «перемена ума». Стань другим. Не предавай, не лги, не прелюбодействуй…» «Нет-нет-нет, вы меня не поняли! Я спрашиваю, какую свечку поставить, чтобы я все делал как прежде, а последствий не было? Или может, денег дать? Или заговор какой есть?» … В Библии сказано: «В искушении никто не говори: Бог меня искушает; потому что Бог не искушается злом и Сам не искушает никого, но каждый искушается, увлекаясь и обольщаясь собственной похотью, похоть же, зачав, рождает грех, а сделанный грех рождает смерть.» (Иак. 1613-15). Варсонофий Оптинский говорил, что человечество делиться на два типа людей: распятых справа от Спасителя, и распятых слева… Все мы совершаем ошибки, и все «распинаемся» за них жизнью. Все мы в чем-то — разбойники. Но одни продолжают упорствовать, а другие раскаиваются… Вот потому-то монах и дает обет послушания, «отсекая» свою волю… Была раньше такая замечательная притча: настоятель дал приказ послушнику сажать капусту корешками вверх. Тот, решив, что старец оговорился, ибо для капусты это губительно, посадил «правильно», о чем и отчитался. «Это было нужно не для капусты, а для тебя, — сказал ему настоятель. — Капусты-то у нас много… Послушания у нас мало…». Известен случай, когда в голодную пору одному монаху удалось наловить много рыбы, но без благословения игумена. И настоятель приказал выбросить весь улов, как «плод непослушания». На рыбака наложили епитимью, и он был прощен лишь после того как осознал и покаялся, а вся братия просила за него. Послушанием смеряется эгоизм. Впрочем, как шутят монахи: «Стань святым, и вот тогда делай что хочешь.» Вот потому-то послушание и считалось в монастырях добродетелью выше поста, и капля такого пота приравнивалась к капле крови мученика. Не каждый может быть «старцем», даже прожив в монастыре много-много лет. Для этого надо верить не только «в Бога», но и Богу, идти за Ним, а не от себя поучать… «Старец» это не возраст, а опыт и мудрость. Того же Паисия Величковского уже в 24 года называли «юный старец». Говорят, что «случайностей у Бога нет, есть действие Его разумной воли», причины и следствия… В православии не говорят «что есть истина?», тут говорят: «Кто есть Истина». Большинство же хочет православия «гламурно-глянцевого»: не меняющего привычный уклад жизни, не делающего над собой усилий, не изучающего Писания… «Бог и так простит… Всех простит…» Нет. Он дал Закон и Слово Свое не нарушит. Потому-то и последний Суд именуется в Библии «Страшным» …

Я уже сетовал здесь на то, что мы даже не пытаемся мечтать об «идеальном государстве», потому и не понимаем хотя бы к какую сторону начать двигаться… Но обратите внимание еще на один момент: мы более или менее представляем себе что такое «ад» (в переводе это — «место которого нет»), благодаря стараниям поэтов и миссионеров. Но как мало мы хотя бы мечтаем о том, что будет с нами в раю… У мусульман представление о нем хоть и весьма своеобразное, и для христиан даже ироническое, но они хоть мечтают… А мы? Куда мы стремимся? К чему тянемся всей душой? О чем мечтаем? И я пойду еще дальше: я посмею утверждать, что подавляющее большинство плохо представляет себе даже что такое «идеальный человек». Проще говоря, какими бы мы МЕЧТАЛИ стать и какими бы хотели видеть людей вокруг себя. «Общечеловеческие ценности»? Замечательно едко пошутил в этом духе сер Уинстон Черчилль: «Если вы можете начать свой день без кофеина, если вы всегда можете быть жизнерадостным и не обращать внимание на боли и недомогания, если вы можете удержаться от жалоб и не утомлять людей своими проблемами, если вы можете есть одну и ту же пищу каждый день и быть благодарными за это, если вы можете понять любимого человека, когда у него не хватает на вас времени, если вы можете пропустить мимо ушей обвинения со стороны любимого человека, когда все идет не так не по вашей вине, если вы можете спокойно воспринимать критику, если вы можете относиться к своему бедному другу так же, как и к богатому, если вы можете обойтись без лжи и обмана, если вы можете бороться со стрессом без лекарств, если вы можете расслабиться без выпивки, если вы можете заснуть без таблеток, если вы можете искренне сказать, что у вас нет предубеждений против цвета кожи, религиозных убеждений, сексуальной ориентации или политики, — значит вы достигли уровня развития своей собаки.» Христианская философия намного мудрее и сложнее «общечеловеческих ценностей» и уж она-то учит мечтать… Монахов можно назвать романтиками-идеалистами… А в наше рационально-прагматическое время нам так не хватает МЕЧТЫ и ВЕРЫ…

…А вот интересная картина Рябушкина: обратите внимание — на окнах изображены витражи…

(Рябушкин Андрей Петрович. Русские женщины XVII столетия в церкви. 1899)

Ну а этот витраж, полагаю, в особом представлении и не нуждается… «Воскрешение Господне» в Исаакиевском соборе. Самый большой витраж России. 19 век.

А дореволюционные ярмарки России замечательно запечатлел Б. М. Кустодиев:

…О трапезной монастыря я скажу кратко здесь, ибо в другой книге буду говорить о ней много. Очень много. Сама суть поста восходит к послушанию и благоговению перед Богом еще из Ветхозаветной Церкви. Можно смело сказать, что пост начался еще в Раю, когда Творец благословил Адаму в пищу древесные плоды и растения (Быт 1, 29). После Потопа и начала нового бытия мира, Бог разрешил уже употреблять в пищу «все движущееся, что живет» (Быт. 9, 3). Во время беседы с Богом на горе Синай Моисей не ел и не пил сорок дней и ночей, и с тех пор упоминается и в книге Судей, и книге Царей… Православные христиане, кроме установленных больших постов, так же постятся по средам и пятницам (на Руси было даже поверье, что двух ангелов, провожающих человека в рай зовут Среда и Пятница).

Как известно, кухни мира разняться в зависимости от того, чем благодатна та или иная земля. И в зависимости от того, был это стол бедняков или богачей. Но все же законодателем кулинарии выступало монашество. Заботясь о здоровье братии, трапезник просто вынужден был быть и биологом, и физиком и даже химиком. В бедных монастырях были рады любому подаянию (отшельники и бедные монастыри часто вешали у дорог корзины, куда сердобольные путники опускали для них пропитание, и по мере сил собирали то, что давала им природа). А вот монастыри с большим количеством насельников оставили нам великолепнейшее наследие удивительно вкусный и полезных рецептов. Еще Аристотель утверждал, что под влиянием еды «люди могут становиться поэтами или прорицателями» подмечая, что едва может оказать на человека довольно сильное воздействие. Она может как придавать силы и бодрость, так и быстро погубить. Наверное, именно поэтому Сократ изрек свое знаменитое: «Мы едим, чтобы жить, а не живем, чтобы есть». Платон, высказал интересное мнение, что «человек который ест в одиночку попросту наполняет бурдюк под название желудок» (Кстати: само греческое слово «товарищ» — синтрофос- имеет смысловое значение «человек, с которым ты ешь».) Еще в глубокой древности люди, подмечая целебные свойства продуктов, старались основывать свое питание не столько на сытности, сколько на пользе. Но, с той же древности известно, что труднее всего сдерживать «самоволие тела» именно в отношении еды. И, постепенно, прекрасно понимая губительность своих действий, люди все же стали отдавать предпочтение обилию и вкусу, в ущерб пользе. Богачи и цари «перегружали» свой стол, бедняки, по вполне понятным причинам — губили здоровье скудностью, и только монастырская кухня мудро выбирала «золотую середину», воспитывая людей духовно, но при этом с любовью заботясь о их здоровье. Хороший трапезник это и лекарь, и историк, и ученый. Мы просто преступно пренебрегаем рецептами древней русской кухни в угоду экзотическим иностранным. Сейчас уже и не помнят, что до середины 17 века самым востребованным мясом в России была баранина, а свинину практически не употребляли. Но и даже из мяса наши предки предпочитали все же дичь. Готовили изумительные сыры (в «Домострое» их называли «губчатыми» — столько в них было дырок). Неимоверное количество рецептов хранения, совершенно особая глава приготовления невероятно вкусной и полезной пищи в чугунках и горшочках, полезнейшие салаты из трав — все это потихоньку забывается… (Очень рекомендую вам почитать работы по кулинарии Вильяма Похлебкина и Максима Сырникова). Монастырская трапеза ориентирована церковный календарь: дни постные, дни праздничные, но самое главное — это не просто «еда», это — продолжение богослужения, когда во время трапезы, символизирующей «тайную вечерню» Спасителя и Апостолов, вспоминается какое-либо событие церковной истории или святой, чье житие читается во время трапезы. И такой, на первый взгляд. Банальный процесс, как принятие пищи, превращается в нечто другое, возвышенное. Именно поэтому даже огонь для приготовления трапезы берут из храма, а вся пища готовиться с непрестанной молитвой… может потому она так удивительно вкусна и полезна? … И во времена преп. Александра Свирского прекрасно знали о пользе или вреде продуктов. В «Книге, глаголемой прохладный ветроград, избранной от многих мудрецов, о различных врачевских вещах, ко здравию человеческому пристоящих», написанную в 1534 году врачом Василия Третьего, и переведенную в наши дни Т.А. Мсаченко, мне удалось найти такие советы: «Уха, в которой варен горох, старый кашель уймет», «Сок мяты огородной смешан с уксусом поровну — помазать лоб и виски, тогда болесть головная перестанет», «Елей из можжевелового дерева принять с питием — пользует меланхолиеву болезнь» (от уныния) «Цвет розмарина растолчен и принят в вине теплом по рассуждению, тогда весельство наводит и кручину отгоняет»… И даже такой: «Капуста, варена с семенем капустным в питие приятна — никакой человек в тот день не напьется пьяным, он же сладостен сон наводит»… Сегодня мы имеем уникальную возможность изучить все старинные рецептуры мира, отделив знания от суеверий и взяв на вооружение полезное.

А теперь признаюсь вам, что уже много лет собираю старинные рецепты, так или иначе относящиеся к Ветхому и Новому завету и к святым, чтимым православной Церковью. Есть у меня мечта: составить книгу, в которой, применительно к церковному календарю будут представлены рецепты тех блюд, которыми питались (или могли питаться) те Великие, чью память мы чтим в этот день. Разумеется, основной акцент я делаю все же на кухню православную и кухню русскую. Но и Ветхий Завет может принести в нее немало. Теперь, когда открыты для желающих все музеи и библиотеки мира, можно найти в них информацию удивительнейшую. Рецепта «манны небесной», в них разумеется нет (хотя мы помним из Библии, что иудеи очень недовольны были ее постностью и однообразием… Хотя сперва были счастливы тем что хоть сыты…), но, возьмем, к примеру книгу «Готовим с Библией». Пастор Энтони Чиффоло из США и редактор Райнер Хессе из Германии много лет подряд выписывали из Ветхого и Нового Завета все упоминания блюд и напитков и восстанавливали их рецептуру, в результате чего вернули из небытия десятки рецептов салатов, супов, рыбных и мясных блюд… А в другой любопытной книге старинных рецептов мне удалось найти знаменитый «Мятный соус», который в древней Руси подавали к столу только в самых торжественных случаях. Не удержусь, чтобы не привести его рецепт: «Мелко нарезать 3 столовых ложки мяты, добавить две столовые ложки жидкого меда, 1 столовую ложку яблочного уксуса, 3-4 ложки воды. Дать настояться в тепле 2-3 часа. Подается как к рыбным, так и к мясным блюдам.». Уверен, что вам будет интересно знать, чем питались во времена Николая Чудотворца или Филарета Московского… А уж сколько изумительных хитростей и «изюминок» таит в себе кулинария!.. Работа идет очень медленно, потому что помимо изучения древнеримских, древнеиудейских, древнерусских, древнегреческих и пр. рецептур, приходится изучать пользу этих продуктов для человека, их взаимосочетание между собой, даже плотность и свойства. А ведь там есть еще рецепты засаливания, квашения, вяленья, маринования… Настойки, морсы, медовухи… И даже некоторый «этикет» присущий тому или иному времени… Сложности и составляет появление определенных овощей или приправ в какой-то стране (сами понимаете, что Иван Грозный не ел жареную картошку, а морковь, например, еще 700 лет назад имела совсем другой вкус и была совсем иного цвета, зато лимоны вовсю засаливали еще во времена Сергия Радонежского). «Смешивание» кухонь мира в результате торговли или завоеваний (например, турецкая кухня — это слегка «модернизированная» кухня богачей и вельмож Древней Византии. Даже брендовое «кофе по-турецки» — это изобретение православной Византии. А иудейская кухня времен «Второго Храма» — в большинстве своем заимствована из кухни римской и греческой). Даже с хлебом и лепешками все не так просто: овес и ячмень считался пищей для животных и бедняков, а в Древнем Риме по пшеницей подразумевался эммер, сама же она была культивирована значительно позже… А вот «щи да каша пища наша» — смело могли сказать древние римляне, к тому же умело готовившие десятки видов свекольного борща…А уж какая путаница с приправами и специями!.. Зато радует огромное изобилие непревзойденных по разнообразию рецептов русской кухни, бережно сохраненных нашими древними монастырями. Книга получается огромная. Вряд ли на нее «покуситься» какое-либо издательство (сейчас сложно понять логику не только «светских» издательств, но и православных: они словно ждут что читатели сами «вцепятся» в какую-то книгу, обеспечив им тираж, а сами словно не умеют ни заинтриговать читателя, ни, тем более, просвещать его…), и потому, я как обычно, бесплатно выложу ее когда-нибудь в интернет, в открытый доступ… (если, конечно, хватит сил закончить начатое) …

К середине 19 века хозяйство Свирского монастыря пришло в сильное запустение. Прототипом отца Агафангела мне послужили два замечательных настоятеля монастыря. Архимандритом обители с 1892 г. стал отец Агафангел (Амосов), (+ 27 декабря 1909 г.), бывший ризничем Валаамского монастыря. К моменту назначения о. Агафангела, монастырь пришел в изрядное разорение и представлял собой зрелище скорее печальное: монастырские строения были в запущенном состоянии, требуя срочного и капитального ремонта, братии было не более 15 человек, и большинство из них были люди в преклонном возрасте, а монастырское хозяйство… да можно сказать, что не было никакого «хозяйства». И нужный человек пришел в нужное время… За 18 лет своего настоятельства архимандрит Агафангел привел обитель во внешнее и внутреннее благоустройство: все храмы и корпуса были отремонтированы, возведено множество строений, появились новые мастерские, возобновлено (и поднято на уровень высочайший!) Все монастырское хозяйство, включая мельницы, пристань, ледники, кирпичный завод с глиномятной машиной и даже «каретный двор». В начале 1900-х годов в монастыре жило более 200 человек братии. Они имели большое хозяйство: 40 лошадей, около 100 коров, занимались хлебопашеством, трудились в мастерских. На воспитании в монастыре находилось 40 сирот. Бедным жителям окрестных деревень бесплатно отпускались лекарства и оказывалась медицинская помощь. Для рабочих были выстроены дома. В 1677-1698 годы Троицкий монастырь по периметру был окружен двухэтажными корпусами келий. Для снабжения корпусов монастыря водой из Рощинского озера, был проведен водопровод с паровой водокачною машиной. Но при этом у энергичного настоятеля на первом месте стоит все же забота о братии — строгом соблюдении устава и монашеских правил, духовное воспитание иноков… С 1892 года в обители введено старчество. Свирский монастырь вновь засиял на всю Россию…

После его кончины 31 декабря 1909 г. В должность настоятеля вступил иеромонах Евгений, бывший монастырский казначей. Архимандрит Евгений, (в миру Ефим Трофимов), родился в 1868-м году в новгородской губернии в крестьянской семье. В Александро-Свирский монастырь он пришел 26 лет от роду. Через три года был пострижен в монашество, а в 1910-м году, он был избран братией настоятелем обители. Во время великой войны в монастыре разместился госпиталь для раненых, а в 1916 г. Был устроен военный санаторий.

(Братия Александро-Свирского монастыря на петербургском подворье
в центре — архимандрит Евгений (Трофимов). 1916 год).

В монастырском архиве хранится пять свидетельств о награждении настоятеля монастыря архимандрита Агафангела и архимандрита Евгения орденами российской империи.

14 февраля 1919 г было принято постановление советского правительства об изъятии мощей святых, но еще до этого, 20 декабря 1918 г. Был издан указ за подписью Зиновьева о вывозе св. Мощей преп. Александра Свирского, что и было тогда же сделано. Исполнителем этой кощунственной акции был председатель Олонецкого губчрезвычкома Оскар Кантер. На архивных документах, касающихся Свирского монастыря, имеются подписи Урицкого, Зиновьева.Ленин тоже живо интересовался разрушением этой обители.

В 1918 году в западной стене Троицкого собора братия устроила тайник, в который были заключены рака и часть ризничных вещей. Но в октябре тайник был обнаружен. Олонецкая губернская чрезвычайная комиссия изъяла все предметы и перевезла их в Петрозаводск. Были арестованы, а потом и расстреляны архимандрит Евгений, казначей Варсонофий, иеромонах Исайя, Алексей Петров и Василий Стальбовский за «контрреволюционные призывы и сопротивление». Еще пятерых монахов посадили в тюрьму.

«В марте 1918 года, — находим мы дату в докладе сотрудника наркомпроса н. Моласа, — в монастырь впервые прибыло несколько рот красноармейцев». Так же из Олонца были направлены в монастырь два милиционера «для постоянного проживания», а проще говоря — сбора сведений о монастырском имуществе и настроении среди иноков. Дело было еще и в том, что жители расположенных вокруг монастыря сел и деревень организовали «союз охраны церквей и часовен при Александро-Свирском монастыре», в который вошло до тысячи человек — факт для новой власти, мягко говоря, неприятный. В числе многих пунктов, в уставе «союза охраны» говорилось следующее: «в случае нападения на церковное имущество грабителей, захватчиков следует призывать православный народ на защиту церкви, ударяя в набат, рассылая гонцов и т. Д.». Учитывая высокой авторитет настоятеля Евгения, подобные призывы могли иметь силу нешуточную…

…16/29 сентября 1918 года настоятеля Евгения и казначея обители иеромонаха Варсонофия вызвали ЧК г. Олонец. С ними поехали сопровождающие: иеромонах Исайя, студент казанской академии иерей алексий Петров и Василий Стальбовский (секретарь местного комитета деревенской бедноты). Они были арестованы и провели под следствием чуть больше месяца. За это время вооруженные отряды красноармейцев обыскали обитель и вывезли практически все более или менее ценное (был обнаружен и сделанный настоятелем тайник — красноармейцы угрожали монахам расстрелом, если те не выдадут его месторасположение и кто-то из братии дрогнул…). А в ночь с первого на второе ноября (по новому стилю) настоятель обители архимандрит Евгений, казначей иеромонах Варсонофий и иеромонах Исайя расстреляны в г. Олонце. Они так и не сказали чекистам о тайнике. По свидетельству очевидцев, расстрел происходил в центре города, в парке. Монахам разрешили пропеть пасхальный тропарь «Христос воскрес», сделали залп, и закопали в приготовленных могилах. Ныне место их захоронения — утрачено… Немногим позже было разорено монастырское подворье в Петербурге (с изъятием ценностей и арестом монахов). Были вывезены из обители и мощи преп. Александра Свирского. Это были первые изъятые новой властью мощи. О них мы позже поговорим подробнее, сейчас же стоит заметить, что именно они, как и мощи Сергея Радонежского, больше всего бесили верхушку богоборческой партии. Подписи Зиновьева и Урицкого есть на документах, касающихся Свирского монастыря, а Ленин так и вовсе пристально отслеживал происходящие в обители события. Интересный факт: постановление о ликвидации мощей святых, было принято большевиками 14 февраля 1919 года, а приказ о конфискации мощей «молитвенника за царей» и «боговидца» АлександраСвирского — на два месяца раньше — 20 декабря 1918г. Как известно, дьявол бьет в самое опасное для него место. Мощи преп. Александра Свирского вскоре были вывезены большевиками в город Лодейное поле. Обнаруженные в наши дни архивные материалы свидетельствуют, что в 1919 г. Рака с мощами была отправлена в Петроград, в ведение наркомздрава.

Все эти события имели широкий резонанс. Сам патриарх Тихон выступил с резким протестом, и руководство большевиков было вынуждено хотя бы «для приличия», сделать запрос своим представителем в Олонце, но руководитель акции товарищ Август Вагнер в ответ заявил, что все свои действия и распоряжения считает вполне обоснованными, «верными в смысле беспощадной борьбы с врагами коммунистических идей и социалистической мысли». Правда, тут вышел неприятный для него казус. Патриарх, в своем протесте упомянул о количестве конфискованного из монастыря, и оказалась, что тов. Вагнер «скромно» оставил себе львиную долю украденного. Большевики, как известно, ни во власти, ни в разбое, конкуренции не любили, посему была проведена проверка… с характерными для «революционного времени» результатами.

К 1930 г. На берегах Свири разрастается система исправительных учреждений — «Свирьлаг». В нее входит около 10 отделений, одно из них размещалось в Александро-Свирском монастыре. Заключенные работали на вырубке леса, в каменоломнях, лесосплаве (одним из заключенных был знаменитый философ А.Ф. Лосев.)

То, что творили большевики в первые годы своего правления предстоит изучать и осмысливать еще не одно десятилетие. Разумеется, в советское время нам не рассказывали, что творилось на самом деле, отделываясь общими формулировками: «борьба с суевериями» и «возвращение трудовому народу награбленного попами». Сейчас, когда открыты архивы, можно поседеть только читая о событиях тех лет. Такого не было даже в период гонения христиан языческим Римом. В это даже сложно поверить. Священников и монахов не просто убивали. Их мучали зверски и извращенно. Сложно представить, что в цивилизованной стране двадцатого века к людям будут применять такие пытки, какие не использовали даже варвары. Особо страшным был «ленинский период» (у нас все время пытаются «объединить» правление Ленина и Сталина под общей эгидой «революции», но это были два совершенно разных этапа.).

К 1917 г. В России насчитывалось 117 миллионов православных, проживавших в 73 епархиях. РПЦ имела 54 174 храма со штатом более 100 000 священников, диаконов и псаломщиков, в число которых входили три митрополита, 129 епископов и 31 архиепископ. По данным иеромонаха Дамаскина, к 1939 году в советской России осталось 1277 церквей (из 54 тысяч). На свободе пребывали только четыре правящих архиерея… Были зверски убиты десятки тысяч священнослужителей и монахов, практически все остальные прошли через тюрьмы и лагеря. Через тюрьмы и лагеря прошли церковные старосты, певчие, наиболее активные прихожане. А всего, по предварительным оценкам, было убито более 30 миллионов православных христиан. Такого не было за всю историю христианства, и это еще предстоит осмыслить…

Ленин призывал расстреливать священников повсеместно и как можно больше, церкви и монастыри закрывать, превращая их в склады и тюрьмы. Простой расстрел был тогда для священников огромной «милостью» — как правило, перед смертью их пытали. Кому-то выкалывали глаза и отрезали язык и уши, кого-то топили в нечистотах, кого-то замораживали, обливая водой на морозе, кого-то жгли, кого-то рубили… Я не стану останавливаться здесь подробнее на годах того сатанинского безумства (я уже приводил некоторые данные в романе «обитель» и не хочу повторяться), но подробнейшие исследования событий тех лет просто необходимы. Государство, по вполне понятным причинам, будет стараться обходить стороной этот «неудобных» во всех планах вопрос (чего стоит одна только проблема возвращения украденного большевиками церковного имущества или хотя бы архивов!), стало быть, этот огромный пласт работы ложится на плечи христианских историков, писателей и местных краеведов. И, судя по моему личному опыту, эта работа будет встречать очень активное сопротивление…

В годы ВОВ по р. Свирь проходила линия обороны. Финны оставили после себя огромное количество укрепленных сооружений.

(Соревнования финских солдат по биатлону около Свято-Троицкого Александро-Свирского монастыря. 27 февраля 1942 года.)

После войны в монастыре была размещена психиатрическая больница и инвалидный дом. Большинство зданий монастыря находились в аварийном состоянии…

… Что же касается эпизода с полетом священника на воздушном шаре, то я его не выдумывал. Был в городе Кунгуре такой замечательный священник, настоятель Спасо-Преображенского храма отец Борис (Бартов). Во времена Великой Отечественной войны, служил механиком на аэродромах, а сразу после войны пришел в церковь, и после обучения принял сан. По воспоминаниям прихожан (а это был очень любимый ими настоятель, известный далеко за пределами своего прихода), был он убежденнейшим бессребреником и никак им не удавалось сделать подарок для него лично (мне рассказывали, что даже когда близкие предлагали хотя бы заменить его старенькую кровать, на хоть чуть-чуть более новую и удобную, он отказывал словами: «Не о том думаете!»). Он служил у Престола Божия более 60 лет, а как вы помните, годы эти и для Церкви и для России были, мягко говоря, весьма непростые… И вот когда его паства, в приближении очередного юбилея стала обижаться уже всерьез, восьмидесятилетний настоятель, видя их искреннее расположение и желание сделать хоть что-то хорошее лично для него, и согласился принять подарок… в виде полета на воздушном шаре. Взяв с собой иконы пресвятой Богородицы и Николая Чудотворца, в полном облачении летел он над любимым городом и кропил его с высоты святой водой, молясь за него и благословляя… Тот полет длился полтора часа. Этот эпизод почему-то запал мне в душу и я использовал его в своей повести…

В 90-х годах 20 века преображенский комплекс Александро-Свирского монастыря, который стоял в запустении, был практически полностью разрушен. Стены и крыши корпусов местами обрушились, не было ни окон, ни дверей, ни межэтажных перекрытий, одним словом — «мерзость запустения на святом месте».

Первые иноки — настоятель иеромонах отец Лукиан (Куценко) и несколько монахов — по благословению митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Владимира, поселились в монастыре летом 1997 года. На первый взгляд восстановить такую огромную обитель было вообще невозможно, но они даже наметили дату — к пятисотлетию основания монастыря — 2006 году. Работали с утра и дотемна, собственноручно разбирая завалы, спали о общем помещении, плохо отапливаемом и сыром. У отца Лукиана уже был опыт восстановления храмов, но не побояться приступить к ремонту таких масштабов — это заслуживает величайшего уважения. (Помимо ремонта и восстановления нескольких петербургских храмов он основал женский Покрово-Тервенический монастырь, и, впоследствии сестры этого монастыря немало помогали при восстановлении монастыря Александра Свирского). Потихоньку обживались, разведя огород, небольшую пасеку, скотный двор. Ходили в лес за грибами, заготавливая их на зиму, ловили рыбу, и…. Работали, работали, работали! В это сложно поверить, но грандиозные работы начавшиеся трудами всего нескольких монахов, практически без каких-либо средств на первых этапах, были окончены к намеченному сроку, и более того — в монастырь были возвращены мощи преп. Александра Свирского. На такое благое дело как возрождение этой славной обители откликнулись много добрых сердец: кто-то помогал своим трудом, кто-то деньгами… Ныне в монастыре находятся множество удивительных реликвий. (Например, благотворители подарили обители точную копию Туринской плащаницы, и таких копий в мире — единицы! Кусочек гвоздя, с распятия спасителя, частицы даров волхвов — кстати: странно что когда привозят святыни из-за рубежа, люди стоят к ним чуть ли не сутками, а ведь многие из этих святынь имеют куда более сомнительную репутацию, чем те, которые остались в православной церкви со времен дореволюционных и собирались по миру царями и императорами с особым тщанием…). Я не стал рассказывать про удивительные «самообновляющиеся» фрески монастыря, про чудеса, совершившиеся по молитвам к Александру Свирскому, да и про многое другое, что вы сможете узнать самостоятельно, если, конечно, мне удалось разбудить в вас любопытство…

(Настоятель о. Лукиан с братией монастыря)

(Епископ Благовещенский и Тындинский Лукиан (Куценко).

(…и восстановленный им монастырь…)

Епископ Лукиан — человек удивительной судьбы. С детства хотел стать монахом, не скрывал своей веры в бога в школе, за что был выгнан… и много лет спустя на месте той школы ему суждено было построить один из своих первых храмов. В 18 лет он стал старостой церкви, которую отремонтировал. За время своего священнического пути построил и восстановил десятки храмов и три монастыря, а теперь возглавляет благовещенскую епархию.

Хиротония архимандрита Лукиана в епископы состоялась 16 октября 2011 года, и вскоре, к огромному огорчению уже ставшей многочисленной паствы, убыл к месту нового послушания. Можете только представить себе как тяжело оставлять столь удивительное, и полюбившееся сердцу место, в которое, к тому же, вложено столько трудов? Но, как уже говорилось: послушание — великая добродетель монаха… И вот тут произошло еще одно совпадение, которое смело можно назвать «промыслом Божьим» …

…в 2013 году на дальнем востоке произошло страшное наводнение, равному которому не было уже несколько столетий. Пострадали сотни населенных пунктов, тысячи и тысячи человек. Был нанесен немалый урон и без того немногочисленным в тех местах монастырям и церквушкам. Беда масштаба всероссийского… Православная церковь объявила сбор пожертвований в помощь пострадавшим на дальнем востоке и по всем церквам и собором люди собирали деньги и вещи для пострадавших… И можно ли назвать «случайностью» то, что именно в эти страшные дни епископом в пострадавших областях оказался человек с огромным опытом восстановления церквей и монастырей? «Не так как я хочу, а так как Бог хочет» … как часто мы видим примеры, когда человек планирует одно, но у бога на него совсем иные планы. И человек послушно идет и делает то, что ему доверено. Так строил монастырь и обучал монахов сначала искавший тишины и одиночества Александр Свирский. Так заботился и защищал богоматерь и младенца Иосиф Обручник… Я назвал эту повесть «фактотум» — от латинского «делай все», как когда-то называли людей, точно выполняющих порученное им. Послушники. Монахи… Надо быть особенным человеком, чтобы Творец поручил тебе что-то…

Владыка Лукиан попросил у губернатора вертолет, чтобы провести торжественный молебен над затопленным краем и попросить бога о том, чтобы дожди, наконец, перестали заливать регион, а вода в реках пошла на спад. В этот полет епископ благовещенский взял с собой чудотворную Албазинскую икону Божией Матери, главную православную реликвию региона. Два дня владыка облетал огромную территорию края, вознося молитвы… А потом опять была работа. Много, много работы…

…Был в моей жизни очень занимательный период, когда, в течении нескольких лет, я занимался поставками топлива на заводы различных городов России. Приезжал, предположим, на Урал, и кропотливо объезжал все промышленные города, где, помимо основной работы, имел возможность изучать местные музеи, предания, посещать монастыри и церкви, иногда даже бывать в «запасниках» и архивах, изучая историю «на местах». Затем следовала Псковская область, Ивановская, Саратовская, Тверская, затем Алтай, Мордовия, Татарстан и так далее, и так далее, и так далее… Но заметил я одну странную особенность: десятки раз проезжая мимо по мурманской трассе, мне все никак не удавалось заехать в расположенный всего в трех километрах Александро-Свирский монастырь (тогда я еще очень мало знал о нем, слышал лишь, что когда-то это был одним из славнейших монастырей России, но информации не то что о монастырях и соборах, о самом православии в России было ох как немного…). Постоянно отвлекало то одно, то другое. Куда-то надо было спешить, где-то срочно подписывать контракт, где-то контролировать поставки топлива… И вот как-то раз, возвращаясь с берегов Онежского озера, я заранее договорился с везущим меня на машине начальником базы (и моим старым товарищем), что в этот раз мы точно заедем хотя бы на часик, посмотреть -что же это за монастырь такой… Но уже в дороге мой друг начинает нервничать, что он не успеет на концерт к жене шефа (хотя времени для этого мы выделили предостаточно) и собирается в очередной раз проехать мимо обители. Устав его убеждать и даже ругаться, я прошу высадить меня у поворота на монастырь, намереваясь добраться до Петербурга самостоятельно… И, уже глядя в след удаляющейся машине, понимаю, что вгорячах оставил в ней куртку как с телефоном, так и с деньгами. Не успел я сделать и двух шагов по направлению к монастырю, как (безо всякой просьбы), рядом со мной останавливается старенькая машина, за рулем которой сидит старенький, круглоголовый монах (если судить по этой «круглоголовости» — вепс) и распахивает дверцу. Я говорю, что иду в монастырь, но денег у меня, так уж получилось, нет. Он аж рассердился: «А я тебя что, про деньги спрашивал?». Довез до обители и уехал. (Я потом расспрашивал иноков монастыря и про этого монаха и описывал машину… не знают такого…). Походив час по монастырю, вышел за ворота и стал грустно наблюдать как усаживаются в комфортабельный автобус иностранные паломники. Как добираться до лежащего почти за триста километров Петербурга меня еще не «осенило». Куривший неподалеку водитель, наблюдая за моим скорбным выражением лица, вздохнул и поинтересовался: «в город надо?» «Надо, — говорю. — только так уж вышло, что я без денег остался… и без связи…» Он молча достал откуда-то раскладной стульчик, выделив мне весьма комфортное место в огромном автобусе, и довезя до города, мои предложения завезти деньги, категорически отверг…. Будете смеяться, но в Петербург я прибыл на несколько часов раньше своего товарища (через несколько километров у него вылетевшим из под колес «КАМАЗа» камешком разбило лобовое стекло, а затем пробило колесо, и, в отличие от меня, на тот концерт он опоздал… И уж сколько лет прошло, а до сих пор так и не смог он побывать в этом монастыре, несмотря на то, что я много раз возил туда своих многочисленных знакомых: то одно мешало ему, то другое…) Через несколько лет случилась в моей жизни полоса, которую принято именовать «черной». Предал, запутавшись в «бизнес просторах» и сбежал шеф — мой одноклассник и крестный сын, оставив меня разбираться с многочисленными банками и кредиторами. Немного погодя и девушка предпочла не мешать мне разбираться с неприятностями, корректно исчезнув в менее облачном направлении, и я, грустный и печальный, потихоньку начал впадать в депрессию. Вот тогда, мой старый друг и предложил немного развеется, съездив отдохнуть на базу отдыха его фирмы, расположенную на берегах реки Свирь. Организовали ее бывшие моряки торгового флота, ныне занимающиеся частным бизнесом, что называется «для себя». Красивые рубленные домики с каминами, беседки, баня — в устье между озером Ровское и Свирью — местом древним и необыкновенно живописном. Руководитель фирмы построил на самом видном (и красивом) месте берега часовню, освященную в честь покровителя моряков Николая Чудотворца, открытую для всех желающих (даже свечи, оставленные там, по благочестивому обычаю — в дар гостям). Раз в год приезжали монахи из Свирского монастыря провести там молебен. И этот день как раз совпал с моим визитом. Здоровенный веселый монах (позже я узнал, капаясь в инете, что благочинный обители отец Георгий — бывший спецназовец, спасавший детей во время трагедии в Беслане, закрывая их своим телом и вынося в безопасное место, вообще побывал в местах опаснейших и повидал немало, а тогда я все не мог понять его шутку о том, что «черный пояс по карате он поменял на черный пояс монаха»), рассказывал интереснейшие истории о Свирском монастыре и преподобном Александре. Заинтригованный, я вслух признал: «Как интересно! Надо будет как-нибудь написать об этом…», и… получил от благочинного весьма чувствительный хлопок ладонью по лбу: «Благословляю!» (он перед этим просмотрел подаренную мной книгу «Обитель» прототипом которой являлся Важеозерский монастырь, основанный одним из учеников АлександраСвирского — преп. Геннадием.) Занимаясь материалами о Свирском монастыре, я как-то стал забывать про депрессию, благо нашлась работа весьма увлекающая, а потом, постепенно, «на нет» сошли и прочие неприятности… Вот так и было положено начало этой повести. Позже, пару лет я неторопливо собирал материалы одновременно о Свирском монастыре и таком необычном явлении как «военное духовенство», сидя в залитых солнцем лесах Карелии, пока не узнал, что в Троицком соборе Измайловского полка открылась вакансия смотрителя собора. Упустить такую возможность узнать жизнь собора «изнутри» и залезть в его историю я не мог, и уже на следующее утро входил в состав претендентов. А вот потом меня сильно подвела мое неуемная энергия и даже некая переоценка собственных сил. Я так энергично взялся за архивы и историю православия в целом, пытаясь объять необъятное, что здоровье начало «поскрипывать и прихрамывать». Мне хотелось успеть закончить книгу из двух частей (про Троицкий собор и Свирский монастырь) к 2016 году, когда исполняется 510 лет монастырю АлександраСвирского и дате трехсотлетия военного духовенства. А еще я хотел найти биографии всех священников и дьяконов Измайловского полка…. А еще составить огромный том по блюдам монастырской трапезной, изучая кухни стран мира, в которых жили святые отцы… а еще пытался найти похищенные большевиками реликвии собора… а еще — подробно изучить быт того времени, о котором упоминал в рассказах… понять историю и разницу церковных уставов… работал в соборе смотрителем… писал статьи для православных журналов… разрабатывал сюжетные линии следующих книг… И т. д. И т. п… Вот так своим тщеславием я и был «награжден» давлением, с которым уже и в реанимацию не берут… Отпросившись у настоятеля на излечение, я некоторое время еще даже пытался довериться врачам, (которым не доверял уже с начала «капиталистических» отношений в России), но давление лишь росло, врачи уже предпочитали держатся от меня подальше, не портя личную статистику, а до конца повести было еще далеко. И вот тогда мои старые знакомые, памятуя о моем спецназовском прошлом, вновь позвали меня на берега Свири, уже в качестве инструктора по пейнтболу. Тишина, треск поленьев в камине, ярчайшие звезды над головой, спорт, чистый воздух, красоты Свирской природы, ежедневные «походы» на лодке до часовенки на противоположном берегу потихоньку привели мое самочувствие и настроение в норму, помогли уложиться с окончанием повестей к намеченному сроку и дописывая эти строки, я уже дерзновенно помышляю вскоре закончить работу и над книгой о монастырской трапезной… Круг словно замкнулся: когда-то на этих берегах я услышал интереснейшие рассказы монаха о Свирском монастыре, и они же дали мне возможность дописать последние строки. Не могу не поблагодарить здесь этих замечательных людей: Игоря Шутилова (уж сколько лет помогающего мне в работе над книгами), Вячеслава Игонина (руководителя компании «Навигатор», хорошего знакомого отца Лукиана, немало помогавшего в свое время по мере сил в восстановлении Свирского монастыря) и Александра Кузина. Отдельная благодарность протоиерею о. Константину Пархоменко, за консультации и поддержку.

(Монахи Свирского монастыря (о. Георгий) проводят службу в часовне Николая Чудотворца на реке Свирь, близ озера Ровское, 2011 г.)

И уж особая благодарность епископу Лукиану за его труды как в восстановлении удивительного монастыря, так и в дальнейших (нелегких) заботах… Мы живем в удивительное время, когда Россия, в очередной раз находится на перепутье. И какой дорогой она пойдет зависит не только от этих людей… но и от нас… от каждого… Какой мы видим свою страну и весь мир? Каким мы оставим его после себя? Какими мы сами хотим стать? О чем мечтаем? История дает нам множество примеров для подражания… Пора выбирать…

И под конец истории (чтобы стало наиболее запоминающимся из всей повести), я оставил самого удивительного(и при этом самого малоизвестного для современных людей) святого — Иосифа Обручника. Человека, которому Творец доверил заботиться о Себе, когда пришел в этот мир в хрупком и беззащитном человеческом теле. Человека, в полной мере являющимся «Фактотумом» Самого Творца. Одинокий, небогатый, честный, он принял на свои руки Младенца, и растил Его, даже воспитывал и обучал. Дал Ему имя, защищал, унося от опасности в Египет, кормил, зарабатывая своим трудом… То, что Иосиф, если так можно выразится «усыновил» Иисуса, дало Христу все «гражданские права» жителя Галилеи и даже «родословную» … Иосиф отдал Ему все что имел. Все, без остатка… И как же мало мы знаем об этом человеке… Скудные обрывки о нем содержатся в апокрифах и гностических текстах. Какие-то предположения смогли высчитать богословы, но… Нам остались в назидание лишь его дела… Но насколько же удивительны эти дела!

Гвидо Рени. Иосиф с Младенцем Христом на руках. 1620-е.

Чаще вспоминают поклонение Христу волхвов, но все же первыми Спасителю пришли поклониться пастухи, которым Ангел возвестил о великом событии. Их имен мы тоже никогда не узнаем, они словно символизируют собой все человечество, и дары, принесенные к ложу Младенца были дарами простых людей. И тут есть интересный момент для размышления. Согласно некоторым толкованием Талмуда, Мессия должен был родиться в «башне стада» близ Вифлеема. Там паслись стада, принадлежащие Иерусалимскому храму. Христианские богословы утверждают, что ангел указал пастухам на Спасителя еще и потому, что таким образом давал знак: «не нужно будет им более выращивать скот для заклания, так как жертву за грехи человеческие принесёт Сын Божий». Из Евангелия известно, что пастухи не только поклонились Спасителю, но и рассказывали о Нем другим, став по сути, первыми евангелистами… Количество их неизвестно, но в иконописи и изобразительном искусстве принято изображать троих (как и пришедших позже волхвов), реже четверых или пятерых…

Картина Гвидо Рени «Поклонение пастухов».

(Картина Рембрандта «Симеон Богоприимец»).

… И совершенно удивительная история, которую мы вспоминаем в праздник «Сретения» («Встречи»). Это встреча Ветхого и Нового Завета. Встреча, которой так долго ждал и на которую так надеялся ветхозаветный человек. Согласно Закону, на сороковой день Мария и Иосиф принесли Младенца в Иерусалимский Храм: «…как предписано в законе Господнем, чтобы всякий младенец мужеского пола, разверзающий ложесна, был посвящен Господу…» (Лк. 2:23). При входе в Храм они были встречены благочестивым и праведным старцем Симеоном и пророчицей по имени Анна. О Симеоне доподлинно известно то, что он был благочестив, ожидал Мессию и был предупрежден Святым Духом о том, что не умрет, пока не увидит «Утешение Израиля». Легенды дополняют, что он входил в число ученых мужей, переписавших Ветхий Завет по приказу египетского царя Птоломей II Фила-дельф, решившего пополнить свою знаменитую Александрийскую библиотеку священными текстами иудеев. Среди 72 мудрецов, присланным Синедрионом, был и праведный Симеон. Праведный Симеон переводил книгу пророка Исаии. Прочтя в подлиннике слова «Се, Дева во чреве приимет и родит Сына», он решил что в тексте неточность, ибо был уверен, что девственница не может родить сына, и хотел было исправить «опечатку», но явившийся ангел удержал его руку и пообещал, что Симеон сам станет свидетелем сбывшегося пророчества, и до той поры не умрет. Узнав в Иисусе — Мессию, Семеон в пророческом вдохновении открывает Святому Семейству некоторую часть будущего. Но если ангел возвещал Марии радость Рождества Господня, то Симеон говорит и о предстоящей скорби земной. Тогда он и произнес свое знаменитое: «Ныне отпущаеши раба Твое-го, Владыко, по глаголу Твоему, с миром, ибо видели очи мои спасение Твое, которое Ты уготовал пред лицем всех людей. Свет к просвещению язычников и славу людей Твоих Израиля». Богословы древности считали, что он был священнослужителем. Предание гласит что прожил он 360 лет… С ним была и 84-летняя вдовица Анна — пророчица, дочь Фануилова, постоянно находящаяся при Храме, постом и молитвой служившая Богу. Признав в Младенце — Миссию она так же делилась этой радостью, «благовествуя». Весь Ветхий Завет наполнен ожиданием этого события, никто и не знал, что произойдет оно так просто и буднично, без рева труб и выходящих навстречу царей и священников… Плотник, книжник, благочестивая вдова, пастухи и чужеземные «звездочеты» — вот кто встречал входящего в этот мир во плоти Творца…

Рассказ о путешествии в Египет содержится только в Евангелии от Матфея. Ангел, явившийся Иосифу во сне, повелел: «встань, возьми Младенца и Матерь Его и беги в Египет, и будь там, доколе не скажу тебе, ибо Ирод хочет искать Младенца, чтобы погубить Его» (Мф.2:13). Той же ночью Иосиф отправился в Египет и находился там до смерти Ирода… По преданию, когда Святое Семейство вошло в древний город Бубастис, то на землю упали и разбились каменные идолы «богини» Басты (или — Бастет) … В традициях коптов (египетских христиан) сохранилось огромное количество всевозможных историй о пребывании Святого Семейства в Египте, «памятных мест» и даже «реликвий», но доподлинно о тех событиях, мы — увы! — не знаем…

И есть еще один любопытный момент: вы когда-нибудь задумывались о том, что принесенные волхвами дары Иосиф сохранил, не истратив золото, которое ему, очевидно, могло бы немало помочь в странствиях… Неутомимый труженик, он зарабатывал на содержание своего семейства своими руками…

Картина Алессандро Турчи

Картина Эдвин Лонгсден Лонг
«Святое семейство в Фивах»

«Детство Христа в доме Иосифа»
Геррит ван Хорст

…Человек, обучавший Творца Мироздания — столярному ремеслу… Наверняка читавший Ему Библию… Есть в этом что-то невероятно трогательное…

К слову: Иосиф не был плотником в узком понимании этого слова. Слово «тектон», которым назван в Библии Иосиф подразумевала под собой скорее нечто, более приближенное к сегодняшнему значению слова «мастер». Тектон строил и дома, и корабли, и даже мастерил клетки для птиц… Он работал не только с деревом, но камнем и даже металлом. Именно эти навыки и передавал юному Иисусу Иосиф…

Кано, Алонсо — «Смерть св. Иосифа» (эта картина находится в Эрмитаже)

Согласно преданию, Иосиф Обручник прожил 111 лет и скончался на руках у Иисуса.

На Западе Иосиф считается покровителем Церкви (как когда-то был покровителем Святого Семейства), трудящихся (с установленным праздником — днем Святого Иосифа Труженика), путешественников, отцов и отчимов, и… счастливой смерти. В средние века нищенствующие монахи тоже считали его своим покровителем…

Так не забудем же и мы этого удивительного святого- его пример не может не вдохновлять… Кроткий, терпеливый, трудолюбивый, добродетельный… Человек, своей жизнью заслуживший право быть «доверенным лицом» Бога… И выполнивший свой долг до конца…

Август 2015 г.

 

^ Авторское послесловие

Работая над книгой о монахах (этих идеалистах, строящих на земле «города будущего» — монастыри, живущих вне сумасшедших мирских законов и обычаев, посреди «цивилизации денег» строящих «цивилизацию духа»), я буквально споткнулся о очевидную, лежащую на поверхности, даже банальную мысль: мы не умеем мечтать! Не согласны? Тогда подумайте: как мы представляем Идеал жизни всех времен и народов — жизнь вечную. Рай. Все туда стремятся, или, по крайней мере, не против туда попасть… Но — зачем? И, собственно говоря — куда? И вот тут подстерегают вопросы неприятные… Практически все религии мира (за исключением буддизма, мечтающего исчезнуть из мира навсегда и без остатка) пытаются представить себе «жизнь лучшую», без боли, страданий, смерти, проходящую в блаженстве. Но основная часть этих человеческих (!) представлений касается преимущественно физиологических удовольствий. «Поля вечной охоты», где много-много еды, местечки полные юных гурий и вкусных блюд (и-как вершина человеческой фантазии! — данные свыше силы, чтоб все это «счастье» осилить), иногда речь идет о состоянии какой-то! эйфории», чем-то напоминающей наркотический транс из-за потери личностного осознания и воли… И вот все это-мечта?!. Высший идеал, к которому надо стремиться всю жизнь? Ради этого Создатель долгие тысячелетия помогает идущим к Нему людям? чтобы в конце Пути наесться-напиться и в блаженстве откинуться на берегу океана вечности?! Но «вечная жизнь» это… довольно долго. И на сколько хватит терпения у достигших таких сомнительных «высот»? Через какое время они заскучают от образа жизни «избалованной комнатной собачки»?

О, нет, я не дерзну высказывать предположение о тех местах, «куда даже ангелы не заглядывают», но я дерзну предположить, что телесными «блаженствами» дело там вряд ли ограничится. Бог есть Любовь, а еще Он — Создатель и Творец, а это значит, что работы там предстоит немало…

«Божественная комедия» Данте очень красочно описывает ад (настолько красочно, что множество напуганных людей бросились после ее прочтения в Церковь не из любви к Богу а из желания избежать описываемых там мучений), а вот с раем, надо признать, вышло не так блестяще… Почему? Потому что на земле, во все времена, было очень мало примеров для хорошего, и бесконечное количество примеров для страхов, мучений и тоски. И все же эти примеры есть! Сам мир, созданный Творцом, с его бесконечной красотой закатов и рассветов, жертвенная любовь матери, дерзание человеческой воли в искусстве и науках, надежность друга, искренняя вера… Но все это — ничто, по сравнению с тем, что «Не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его» (1 Кор:2). Только представьте, насколько грандиозным может быть «Город… которого художник и строитель Бог» (Евр. 11:10). Но и к населяющем его требования будут немалые. Ибо в таком месте нет «идеологии» и «морали» ниже заданного нам уровня — святости. Бог дал нам, как образец населяющих его людей, послав Своего Сына, учениками которого мы и дерзаем себя называть. «Бог стал человеком, чтоб человек стал Богом» — не боялся утверждать св. Ириней Лионский. Человеку действительно сложно представить, что приготовил для него Сам Творец (многие не могут до сих пор поверить в то, что на короткие 33 года человеческой жизни Сам Бог стал человеком… Ведь ожидали всего лишь Мессию, который приведет народ к государственному процветанию…). Даже самые смелые фантазии блекнут перед Замыслом: «Теперь мы видим, как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же — лицом к лицу» (1Кар. 13:12). И тут есть лишь один путь: довериться Богу (как и во всем прочем, ибо мы так часто повторяем: «Верю в Бога», но так редко: «Верю Богу», поступая по Его заповедям…). И стремиться… нет, не к обещанной награде, а — к Нему! Данте, в конце своей поэмы, ставит на «вершине рая» блаженство — как общение с Богом, (и это самая мудрая часть его творения). Есть старая легенда о блаженной, ходившей с факелом и ведром воды, поясняющей: «я хочу поджечь рай и залить водой пламя ада, чтобы люди не гнались за райской наградой и не боялись ада, а стремились к Богу». Две последние главы Откровения посвящены описанию Новой Жизни. Они иносказательны и не всегда ясны нам, смертным (даже такие титаны мысли как Иоанн Златоуст и Феофан Затворник в своих толкованиях избегают конкретики в этом вопросе), но одно очевидно: Бог там везде и во всем. «И ототрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже, ни плача, ни вопля, ни болезни не будет, ибо прежнее прошло. И сказал Сидящий на троне: «Се, творю все новое» и говорит мне: «Напиши, ибо слова сии верны» И сказал мне: «Свершилось! Я есть Альфа и Омега, начало и конец…» (Откр. 21:4-6).

Замысел Бога о человеке-высокая планка. Недаром Ап. Павел сравнивал устремление человека к Богу со стремлением спортсменов к олимпийским рекордам. Цель почти недостижима… без помощи Бога. И Создатель обещает эту помощь идущим к Нему. Монахи строили свои обители как «отблеск Царства Небесного», используя и форму Города, описанного в «Откровении» Иоанна Богослова, и само общежития людей, с любовью друг к другу, трудясь не за похвалу или вознаграждение, а помогая друг другу своими талантами. И, наверное, потому монастыри пользовались таким уважением взирающих на них людей. Да, не все было гладко, ибо побед без потерь не бывает, но у людей была Цель высочайшая! Идеал… А теперь давайте оглянемся вокруг. Нет, не только в день сегодняшний. Как человек, изучающий историю, я могу заверить вас, что сейчас еще далеко не самые худшие времена в истории человечества. Мы просто «всего-навсего» потеряли ориентир, «точку отсчета» и систему координат. Разговор о мечте и рае я начал не ради красного словца. Как и в любой религии, так и в любой цивилизации, в любой стране, была мечта о «счастливом будущем» этой общинности. Проще всего пояснить это на примере «утопии». Последнее время «Утопию» (слово переводится в двух смысловых вариантах: «место которого нет» и «благое место») принято характеризовать как «жанр литературы, описывающий идеальное (с точки зрения автора) устройство государства». Но ведь автор, как правило, просто суммировал и конкретизировал царящие в обществе надежды и мечтания, иногда давая даже конкретные советы по устройству этой «мечты». Название, как известно, произошло от произведения Томаса Мора «Золотая книжечка, столь же полезная, сколь и забавная, о наилучшем устройстве государства, и о новом острове Утопия» (Признаюсь, что читал эту «мечту» с легким содроганием — даже с точки зрения пресловутых «общечеловеческих ценностей» эта «мечта» весьма… сомнительна). Но первой «утопией» считается знаменитое «Государство» Платона (а вот это произведение настоятельно рекомендую почитать — оно того стоит!). Позже было огромное количество «утопий» как их видели в разные времена в разных странах: от «Города солнца» Томазо Кампанеллы и «Христианополя» Иоганна Андре, до «Туманности Андромеды» Ивана Ефремова. И опять тот же интересный факт: последовавший тут же жанр антиутопии (показывающий возможное будущее во всей неприглядности, жестокости, эгоизме, тирании и беспринципности) получался у писателей куда ярче, правдоподобнее… реалистичнее!.. (Чего стоит один Дж. Оруэлл со своим легендарным романом «1984»). Да, мечтать мы не умеем, зато умеем бояться… и реализовывать свои страхи. Многие еще помнят жуткие годы так называемой «перестройки», когда напуганные неизвестностью люди, словно хомяки, старались наполнять свои дома запасами (денежными или продуктовыми), пологая, что это обеспечит им день завтрашний. Такие же животные инстинкты просыпались в людях во времена всех перемен, войн и катастроф. И этот инстинкт так глубок, что мы тащим его даже в мечту, видя в раю (или в мечте о «идеальном государстве») лишь неисчислимые запасы бутербродов, вина, золота и удовольствий. И все крепче и крепче, словно детский сон, забываем настоящую Мечту. Мы даже забываем Кому надо подрожать. Мечты «нового времени» увлекают уже подражанием новым «героям» — «Человеку-пауку» или «Человеку-летучей мыши». Смешно… Но грустно. Довольны ли мы нашей сегодняшней жизнью? В том числе и христианской? И жизнью в сообществе, именуемой «Российской Федерацией»? Согласитесь: даже самый искренний патриот найдет в нашем бытие огромные недостатки. Как пошутил один умный человек: «Я — патриот, поэтому мне не все нравится в происходящем вокруг меня. А вот тот, кому нравится абсолютно все… наверное, американский шпион» …

…21 век… Век разгульного материализма. Век жесточайшей пропаганды. Век потери всех идеалов и ориентиров, кроме материальных. Век вседозволенности, принимаемой за свободу, псевдодемократии, уничтожение традиционного института брака и извращенной «толерантности» … Но это и век огромных достижений в научно-техническом прогрессе. Для России невиданная доселе возможность анализировать (без давления идеологий самодержавия или большевизма) свою историю, делая выводы из побед и поражений. Век уникальной возможности получать информацию из книгохранилищ со всего мира… Время начинать мечтать… Россия в этом отношении совершенно удивительная страна: мы прошли через множество форм правления и имеем опыт недоступный большинству стран. Одна из основных ошибок всех «утопий» — описание жизни в среде «единой воли народа, единой мысли, единой вере». Наша же страна не просто многонациональна, но и сохранившая большинство национальных культур, многовекового добрососедского сосуществования множества конфессий — где как ни здесь можно получить беспримерный опят «единства в многообразии», недоступный мечтаниям западных «утопистов»? Но и проблемы, сохранившиеся у нас — больше и глубже, чем в большинстве стран. Для многих жителей Р.Ф. так и остается тайной (хотя эта информация и находится в открытом доступе, просто не афишируется), что русская нация, одна из немногих на земле, официально (!!!) юридически лишена своей территории (подобно цыганам, палестинцам, курдам, тибетцам и пр.). Это может показаться на первый взгляд невозможным, но это — факт. (Здесь необходимо пояснить: понятие «Российская Федерация» отождествляется властью как «русское», но у каждой нации есть своя территория и свои представители, защищающие их интересы: у татар-Татарстан, у чеченцев Чеченская республика, и даже у чукотского народа есть своя «автономная область», а вот у русских с государством большие проблемы. Не думайте, что я говорю о национальном вопросе: в 21 веке это, скорее, уже вопрос самоиндификации, но юридически это беспримерное ущемление прав, и полное отсутствие лиц, представляющих интерес именно этой нации, а не только «федерации». Как вы помните, «Федерация» это — «Объединение». Так вот в этом «объединение» юридически самой незащищенной остается именно русская нация… А это ведь вопросы не только распределения природных ресурсов и налогов, но и культуры…Но это — отдельная тема для другого разговора). Так же шокирует закрепленное в Конституции отсутствие идеологии. «Идеология», как правило, трактуется как «система общественно значимых идей и ценностей». Получается, что у нас их, законодательно… нет? А известно ли вам, что во всем мире, не существует и самого определение слова «государство»? (Пора устыдиться: вот так «хорошо» мы знаем мир вокруг себя. Так «часто» задумываемся о том — кто мы и как живем) Так же очень размыты понятия «народ» и «нация». (Есть несколько противоречивых формулировок на этот счет, практически взаимоисключающих друг друга). И еще много-много-много других, неприятных и страшных для нашего будущего вопросов, над которыми мы даже не задумываемся в суете современного мира. Евреи, лишенные своего государства столетиями, жили Мечтой о его обретении, у них был Закон и ожидание Мессии. И они все же получили свою «землю обетованную», а теперь живут с надеждой на грядущее «Царство Израильское». Право слово: у них есть чему поучиться в этом плане. Не пора ли и нам, оглянувшись вокруг, начать хотя бы мечтать? Мы испуганы бесконечными (и катастрофическими) переменами, происходящими в России почти сто лет. Революции, «перестройки», войны… Многим уже не хочется вообще никаких перемен, лишь бы «дожить спокойно». И тут мы подходим к самому сложному вопросу: вопросу выбора: христианство «теоретическое» или христианство — как образ жизни, образ мысли, как само существование человека. «Теоретически» многие у нас знают что хорошо и что плохо с точки зрения православия. Теоретически знают обряды и даже Писание и предание. Теоретически видят разницу между «днем сегодняшним» и тем, как надо жить ученику Христа. Но как только дело доходит до практики, грустно перечисляют сотни причин, почему теория и практика — несовместимы… А почему не совместимы?! Да, все люди — разные, но как много их и объединяет! Вне зависимости от религиозных мировоззрений, образования, воспитания, талантов, даже возраста и пола, мы все хотим, чтобы страна, в которой мы живем, была процветающей, безопасной для наших детей, нравственной, а не только «сильной, чтоб нас все боялись». Да, все видят ее обустройство по своему. Но давайте и мы, христиане, хотя бы просто помечтаем о той стране, которая останется нашим детям. Священнослужители и монахи за два минувших столетия зарекомендовали себя весьма достойно еще и как просветители, строители, воспитатели, интеллектуалы, по праву считавшиеся образованнейшими людьми своего времени. (Сомневаюсь, что даже современное образование сравниться с образованием Василия Великого или Иоанна Златоуста). И самое главное: помимо опыта и интеллекта, у них есть правильные ориентиры, точка отсчета и система координат жизни. Монахи, уходя от мира и отстраивая свои «города будущего», все же находили силы и время помогать советами и приходящими к ним за помощью мирянам. Священник, помимо исполнения служб и таинств, всегда был лучшим советчиком и в делах житейских, ибо судил их по законам духовным… И, признаюсь, лично я возлагаю надежду на создание Мечты о будущем нашей страны не на экономистов-юристов-политиков (это уже практики), а именно на тех, кто даря людям мечту о «Граде небесном», сможет подарить хотя бы отблеск этой мечты и в реальном мире. Как мудро заметили древние: «Государство и Церковь должны взаимодействовать как тело и душа». Душе без тела сложновато в этом мире, но и тело без души — «кадавр» или «голем», подвластный чужой (и не всегда доброй) воле. Единство Церкви и государства, до реформ Петра Первого, породило мечту о святой Руси. Много сил приложил император, чтобы отделить государство от Церкви, видя в ней лишь инструмент для своих «начинаний». Но сегодня мы имеем редкую возможность выразить и свою мечту о «стране будущего». Когда-то Бог поселил Адама в Эдеме, заповедовав ему заботится о этом месте и его обитателях… Может пора вернуться к истокам, и начать заботиться о земле, как о завещанной нам Создателем? Да, совершенство души — первично, как стремление к Богу и исполнение Заповедей. Но разве в это мировоззрение не входит забота о дарованном нам мире? Точно ли нет и нашей вины в том, что мы отдаем будущее наших детей в руки растлителей, коррупционеров, террористов, идеологов материальных ценностей? Неужели «забота о ближнем» распространяется только на семейный круг? Неужели «люди духа» пассивнее чем «люди денег»? Тогда что мы будем делать в Граде небесном? Безумная затея? Но, чтобы изменить мир, разума недостаточно. Необходима — вера! «Мы верили и потому победили!» — говорили наши предки… Оглянитесь вокруг! Самое время мечтать…

В оформлении обложки использована картина В. Тропинина «Монах со свечой».

[1] http://elefantmuller.users.photofile.ru/photo/elefantmuller/

[2] http://hram-nikola.kiev.ua/palomnichestvo/1287-odin-den-v-koptskom-monastyre

[3] http://www.angelologia.ru/iconographia/183_ikonografia_angelov.htm

[4] http://pravlitlug.ru/index.php/obrazovanie

[5] http://komanda-k.ru/

[6] http://www.vidania.ru/saints/zitie_aleksandra_svirskogo.html

[7] http://slovohrista.ru/wp-content/uploads/2015/02/19389.jpg

[8] http://ps-spb2008.narod.ru/images/bw/01934v.jpg

[9] http://www.icon-art.info/masterpiece.php?lng=ru&mst_id=3026

[10] http://www.liveinternet.ru/community/2336672/rubric/831804/

[11] http://сергиев-посад.рф/

[12] http://prokudin-gorskiy.ru/image.php?ID=2006

[13] http://www.liveinternet.ru/users/bo4kameda/post216467735/

[14] http://ps-spb2008.narod.ru/mar_al_svir4.htm

[15] http://tvereparhia.ru/256-voprosy-k-pravoslavnym?format=feed&type=rss

[16] http://www.poznaemvmeste.ru/index.php/lichnosti/150-lichnosti/

[17] http://rushist.com/index.php/russia-children/801-domostroj-silvestra

[18] http://www.liveinternet.ru/tags/

[19] http://www.liveinternet.ru/users/3072785/rubric/1758806/

[20] http://historydoc.edu.ru/catalog.asp?ob_no=15574&cat_ob_no=14232

[21] http://www.tanais.info/art/node?page=986

[22] http://www.valeurs.su/nesterov-kartina-vsadniki.html

[23] http://spbfoto.spb.ru/foto/details.php?image_id=681

[24] http://ww.uer.varvar.ru/arhiv/slovo/aleksandr-svirskiy.html

[25] http://www.svirpalom.ru/content/

[26] http://100grt.ru/iskusstvo-srednevekovya/relikviya-svirskoj-obiteli/

[27] http://rudocs.exdat.com/docs/index-283329.html?page=5

[28] http://russian7.ru/2014/10/kak-ivan-iv-stal-groznym/

[29] http://obitel-nikolskoe.ru/?chapter=church&church_id=2

[30] http://www.olonec.ru/arena.php

[31] http://welcome-karelia.ru/articles/martsialnye-vody/petr

[32] http://vera-istina-3.blogspot.ru/2011/03/blog-post.html

[33] http://www.srcc.msu.ru/bib_roc/jmp/07/04-07/08.htm

[34] http://rivershkiper.livejournal.com/56604.html

[35] http://avtotravel.com/forum/aft/31766

[36] http://rushist.com/index.php/russia/2857-menshikov

[37] http://drevo-info.ru/articles/18139.html

[38] http://www.optina.ru/starets/lev_life_short/

[39] http://drevo-info.ru/articles/209.html

[40] https://svirskoe.ru/ru/history/golgotha

[41] http://bair-books.com/ru/zimnie-vidy-sporta-v-finskoj-i-nemeckoj-armii-article.html

[42] http://www.srcc.msu.su/bib_roc/jmp/07/04-07/08.htm

[43] http://oldsp.ru/old/photo/view/6362

[44] http://www.pravmir.ru/monaxi-i-medvedi/

[45] http://www.liveinternet.ru/users/bo4kameda/post250309776/

[46] http://aquarells.ru/category/painting/page/3

[47] http://www.pravmir.ru/episkop-blagoveshhenskij-i-tyndinskij-lukian-glavnaya-sila-tolko-v-vere/

[48] http://baraxolochka.ru/?page_id=1199

[49] http://www.liveinternet.ru/users/mariya-mirabella/post227275737/

[50] http://www.varvar.ru/arhiv/slovo/kirill-mefodiy.html

[51] http://bookitut.ru/Putevoditelj-po-kartinnoj-galeree

[52] http://classic-online.ru/ru/art/picture/Reni/96627

[53] http://dic.academic.ru/dic.nsf/ruwiki/1654069

[54] http://miro101.ru/index.php/6-klass/51-novyj-zavet/227-begstvo-v-egipet

[55] http://www.liveinternet.ru/community/lj_agritura/post337542012/

[56] http://gallerix.ru/album/hermitage-5/pic/glrx-359881591

[57] http://www.pravmir.ru/episkop-lukian-s-albazinskoj-ikonoj-video/