В Пюхтицком Успенском монастыре прощаются с настоятельницей матушкой Варварой. Приближаясь к безмятежному закату дней своих, приняла она великий ангельский образ.
Вспомнилась последняя, не столь давняя встреча с ней, уже созерцающей закат своих земных дней — и как Бог принимает ученика, припадающего к Его груди, так слабеющая старица, с любовью принимала всех нас, вырвавшихся в тихую обитель из зловещей трясины смрадного мегаполиса, чтобы омыться от обволакивающей душу скверны — всех, для кого она пришла на эту землю…
Утреннее небо над монастырским холмом прозрачно изменчиво – то светлее, то темнее. Лес вокруг обители высок и плотен, точно зеленая гора, на вершине этой горы машут красными крыльями птицы-церкви, обратив золотые клювы к Небесному Окормителю. Скатилась с неба усталая луна, А над крестами главной церкви вспыхнула утренняя звезда, холодная и зеленая, как изумруд в архиерейской митре.
Издалека плывет приглушенный расстоянием сладко-звучно-грустный колокольный звон. Грустно вздыхает гулкая медь колоколов, но я знаю, что скоро они грянут весело, возвещая воскресенье. Сегодня нам, приезжим питерским клирикам, соборно служить здесь Литургию…
Сам монастырь почти невидимо скрыт за зеленою стеною старых сосен, подпирающих небо, но сквозь темную зелень хвои таинственно просвечивают красно-кирпичные стены и приветливо сияют золотые кресты. На вершине холма, на фоне безмятежно синеющего неба, пасхальным торжеством высится главный храм, а справа небольшой домик припал к крутой паперти, точно ласковый домашний зверек. Это дом настоятельницы. Из-за хвори она уже почти не ходит – ноги отказывают, молится келейно, а богослужения из храма слушает по трансляции. Шумно перепархивают у игуменского крыльца сизые голуби, их полет заставляет, вздрогнув, недоверчиво смотреть – не ангел ли пролетел?
Все та же дума со мной здесь – верная мне, как домашняя собака, здесь она никогда не отстает от меня. Какая прекрасная земля дана Богом для этих мужественных женщин в клобуках и апостольниках! Я уже немало встречал монашествующих людей, и они всегда с таинственной силой магнита притягивали мое внимание. Насколько они интереснее, лучше густой массы обывателей, которые живут исключительно для работы и денег, отталкивая от себя все, что может огорчить изнеженную плоть, все, что мешает вырвать немногое имущество из некрепких рук ближнего. С одеревеневшим сердцем, фальшиво добродушные эти мирские люди, как будто веселые, но холодные изнутри, всегда поражают своей скрытой жестокостью, жадностью, волчьим отношением ко всему в жизни.
Здесь – не так… В плотной массе народа монашествующий человек очень резко бросается в глаза: он вдумчивей, молчаливей, но живей, у него острое духовное зрение, он умеет заглянуть за пределы обычного, у него емкая душа, и она всегда хочет быть полной благодати. В нем есть стремление к небесному простору, он, одетый во все черное, любит светлое и сам как бы светится.
Началась воскресная Литургия – шепот робкой утренней молитвы перешел в ликующую песнь благодарности Богу. С безграничных высот ниспадает на землю густой звон серебряных колоколов, торжественный звон навстречу наступающему празднику. И праздничное воскресное веселье, ясный блеск синего неба, певучие звуки нового дня, бодрая свежесть монастырского воздуха – все вокруг как дивный сон. Многочисленные богомольцы собрались отовсюду в уверенности, что в праздничный день Господь досыта насытит их благодатью Святого Причастия – и не ошиблись. Смирные и благочестивые — многие из них устали от трудов, от неудач жизни, и вот – сошлись сюда.
Молитвенно стонет душа — нестерпимо хочется просить Бога за них — всех обиженных и гонимых, хочется петь хвалебный гимн Ему о красоте солнца, когда оно обнимает эту землю своими ласкающими лучами, хочется сказать людям такие слова, которые подняли бы им глаза к Небу, — и как-то сама собой эта певучая импровизация души удобно укладывается в канонические прошения ектений.
После благодарственных молитв молодая чернобровая инокиня, спрятав пухлые руки в раструбах рукавов, кротко позвала, нас, исходящих из алтаря:
— Матушка ждет…
Входим с настоятелем в игуменский домик. Все вокруг немного полинявшее, но чистое, спокойное и трогательно простое, все так близко, понятно и мило душе. Матушка сидит в кресле, ее седые волосы прикрыты белой шелковой пеленой, шелк отливает на солнце, и голова кажется фарфоровой, только на лице, иконописном и точно немного подкопченном дымом пережитых пожарищ, пронзительно блестят никогда не виданные мной синие мудрые глаза.
«Вот она – старица!» — подумал я .
Она говорит просто, но весомо, после фраз молчит немножко, как бы ставя за ними большую точку, говорит она со всеми и много, утверждая за собой славу мудрой старицы. Настоятель, епархиальный секретарь, кажется, даже внешне помолодел перед лицом зримой премудрости, вмиг утратив протоиерейскую солидность и став похожим на юного семинариста, сдающего экзамен профессору богословия.
Матушка зовет келейницу:
— Чайку испить, не хотите ли?
Спокойно помешав истертой серебряной ложечкой душистый крепкий чай, она снова говорит, задумчиво вздохнув. Она говорит с неколебимой уверенностью, что Крест у каждого человека свой. И нам, тоже несущим свой крест, она желает успеха в восстановлении собора. И еще – благодарит нас за праздник, за то литургическое укрепление, которое мы внесли своим соборным служением. И — предупреждает меня, сколь велико диаконское служение на земле: в молитвах Бога славить, и самому ежедневно в прошениях этих из пепла погибельных забот и помышлений воскресать, и вновь молиться и петь, многие и многие сердца, из теплохладной погибели воскрешая.
— Пой и люби Славу Господню, служи на земле ее летописцем, слагая молитвенные прошения любви и надежды. И да поможет тебе Господь привести возлюбленных чад Своих к Себе, — наставляет меня матушка.
Говорит и — вся светится теплым светом чудного миру веселья, легкая и чистая, легко вызывающая добрую улыбку, мягкие чувства. Слова ее, словно невесомые белые кирпичи, возводят вокруг меня светлые стены незримой келлии.
Но – пора прощаться. Как будто извиняясь пред нами, она говорит немножко печально:
— Что сделаешь с собой? Стара стала — проводить-то вас уже не могу, ноги не ходят.
И вдруг, спохватившись, напоследок рассказывает нам, что в одном из зданий монастыря есть комната святого Иоанна Кронштадтского, где бережно хранятся его книги, предметы и личные вещи, подарки насельниц великому старцу:
— Благословляю вас на дорожку облечься в митру и шубу батюшки, — неожиданно властно, но ласково и молодо говорит она.
Надобно идти. А я не могу отвести глаз от старицы, пораженный неожиданным благословением, словно только сейчас открыв от нее духовное родство с великим праведником.
Иду облачаться будто во сне, думая — как хорошо, что у этой великой женщины еще есть благословенные преемницы, люди одного с ней духа, такие, как, например, моя бывшая односельчанка Наташа, в постриге инокиня Вениамина, которой, как потаенно открыла мне матушка, назначено «стать игуменией».
Такой и останется навсегда в памяти моей пюхтицкая старица: любвеобильная, радостно благословляющая всех встречающихся на пути.
Запоздало уезжаем из монастыря. Спит благословенная земля, и все ближе к ней спускаются звезды…
10 февраля 2011г., с Шапки