Часть 9. Женское подвижничество в 1940–1960-е годы

В послевоенные годы в силу того, что временно ослабли гонения на Церковь, изменилось в лучшую сторону и положение монахинь в миру. Конечно, ничего принципиально нового для них не произошло: они так же, как и раньше, продолжали находиться под бдительным прицелом уполномоченных, партийной власти, милиции, но появилась возможность для некоей открытости. Но сами они уже привыкли к враждебному к ним отношению и поэтому не спешили особенно открываться и оказались правы, потому что уже во второй половине 1950-х опять началось активное наступление на Церковь, которое не могло не коснуться и их. Но конец 1950-х и середина 1960-х были уже последним жизненным рубежом для всего монастырского поколения из дореволюционных монастырей, так как к этому времени большинство бывших монастырских монахинь ушло из жизни.

Что же мы видим в женском монашеском мире в тот короткий послевоенный отрезок, когда гонения на Церковь ослабли? Мы видим, что эти годы были продуктивно использованы для ученичества. Активно стали привлекаться (особенно это заметно в сельской местности) молодые девушки для передачи им богатейшего духовного опыта. Частью (по России) общение монахинь ограничивалось беседами с теми, кто приходил к ним за советом, помощью, за молитвой. Но нередки были случаи создания на приходах, где подвизались монахини, помогая священнику вести службу, своего рода монастырей в миру. Настоятелями приходских церквей в этом случае были монахи. Вообще, то, что в этот период на приходах появилось немало монахов, прошедших тюрьмы и ссылки, крайне благотворно сказалось на приходской деятельности вообще. Настоятели-монахи, бравшиеся за создание таких монастырских общин, опирались на помощь монастырских монахинь, их колоссальный духовный и церковный (уставной) опыт, на их возможность помогать в духовничестве. Многие монастырские монахини, прошедшие горнило репрессий и гонений, имели не только богатый духовный опыт, но и могли руководить новоначальными как старицы. Можно сказать, что женское старчество, как сложившаяся до революции традиция, прерванная революцией и гонениями, возродилось как массовое явление именно в послевоенные годы. Такие старицы помогали настоятелям монахам в пострижении и восприятии от Евангелия уже как духовные матери новопостриженных.

Старцами – духовными учителями в «годы ученичества» был заложен новый фундамент для будущего Русской Православной Церкви в лице наученных вере и новопостриженных в монашество, большого контингента новых лиц, не живших в монастырях.

Если составить духовную топографию в рамках всей территории России в этот период, то мы увидели бы впечатляющую картину. Почему мы так говорим, ведь сводного географического каталога еще не существует, да и будет ли он составлен? Но, тщательно проработав эту тему в нескольких областях Черноземья, мы увидели, что никакой концентрации старцев в одном месте не наблюдается. Наоборот, вся та территория, которую мы исследовали, не пустовала; руководство одного старца (и монахинь вокруг него) плавно перетекало на какомто территориальном рубеже к другому старцу. И все же нельзя, наверное, говорить о некоем плавном и равномерном распределении старчества по всей территории страны. Мы задавали вопрос одному из свидетелей той эпохи, схимитрополиту Ювеналию (Тарасову), до недавнего времени возглавлявшему Курскую епархию: «Так ли было в соседних с Воронежской и Тамбовской епархиях со старчеством и женской монашеской активностью?» Владыка в 1960-е годы стоял во главе Воронежской епархии. Он ответил нам отрицательно. «Такого, как было в Воронежской епархии по размаху и участию старцев, в других местах я не видел»¹⁰⁶⁶.

Тем не менее, в той же Белгородской епархии в те годы на приходе служил архимандрит Серафим (Тяпочкин), известный старец и духовник, много (но тайно) постригавший у себя на приходе приезжающих к нему женщин.

В этой части мы остановимся на Воронежской области – действительно ярком образце для нашей темы. Здесь были и сельские приходы, окормляемые старцами, и в городах (Воронеже, Борисоглебске) прослеживаются эти же явления, хотя и со своей спецификой.

Выдающуюся роль в организации сельского женского монашества в послевоенный период в Воронежском крае сыграл схиигумен Митрофан (игумен Серафим, в миру Никита Мякинин, 1900–1964) – яркий представитель сельского духовенства Воронежской епархии¹⁰⁶⁷. Родился и вырос в Воронежской губ. в простой сельской многодетной семье, с детства отличался глубокой верой и даже необыкновенными способностями «видеть» духовную суть людей, усердно молиться, предвидеть будущее. Церковно-монашеская культура о. Митрофана формировалась в киевских монастырях, в общении с киевскими старцами (до конца жизни он дружил с прп. Кукшей Величко), и в Нило-Столобенской пустыни, где он был послушником, вплоть до ее закрытия. Священническое служение он начал по благословению Воронежского епископа Захарии (Лобова) в с. Ясырки в начале 1930-х годов, потом был арестован в июле 1934 г. за то, что «входил в состав группы антисоветски настроенных церковников и вел пропаганду среди окружающего населения монархических идей, участвовал в нелегальных сборищах и проводил индивидуальную антисоветскую агитацию»¹⁰⁶⁸. Вернулся домой в 1938 г. и был вынужден перейти на нелегальное положение, не имея возможности ни служить, ни передвигаться (из-за отсутствия паспорта). Жил то в одном, то в другом воронежском селе в специально вырытом подполье у доверенных людей, ежедневно служил литургию, все время молился. После войны перебрался в Воронеж, где ему удалось легализоваться, после чего Воронежский владыка Иосиф назначил его настоятелем в один из сельских приходов (с. Хохлы). Оттуда священник был переведен в с. Ячейка Щученского (ныне Эртильского) района Воронежской области настоятелем Михаило Архангельского храма и прослужил там с 10 февраля 1951 года по декабрь 1961 годы. В Ячейке о. Митрофану удалось собрать тайный монастырь, границы которого простирались от Воронежа до Борисоглебска.

Преп. Кукша (Величко), (в центре) с игуменом Серафимом (Мякининым) – (слева) и прот. Василием Золотухиным – (справа)

Структура монастыря определялась характером духовнической деятельности о. Серафима. У него было около 60 «точек» (тайные молитвенные дома) в Воронежской, нынешней Липецкой и Тамбовской обл., которые он посещал постоянно, проводил там службы исповедовал, причащал¹⁰⁶⁹. В число этих посещений входило и окормление монастырских монахинь, живших большей частью по прибитюжским селам. Кроме того, часть монахинь жила в непосредственной близости от Ячейки. Несколько раз в году (накануне праздненств) некоторые монастырские монахини приезжали на приход к о. Митрофану, жили по две недели и более у сельчан и опять уезжали. В с. Битюг Матреновке и деревне Гнилуша, в непосредственной близости от Ячейки жили «старинные» монахини: матушки Марфуша, Луша и Даша¹⁰⁷⁰. Все они схиму приняли от о. Митрофана, ходили прилюдно по-монашески в апостольниках. К ним народ обращался за помощью, они помогали петь и читать в храме, а на родительские дни были с людьми на кладбище. Когда о. Митрофана не было дома, они вели какую-то часть службы и к ним собирались люди. Такой образ жизни был характерен для всех монахинь, опекаемых о. Митрофаном.

Схимонахиня Серафима (Белоусова)

Были рядом с о. Митрофаном несколько выдающихся монахинь, которые выделялись своей духовной опытностью и духовными дарами прозорливости, особой молитвы: схимонахиня Серафима (Булгакова) из г. Мичуринска, схимонахиня Михаила (Сарычева) и др. Они помогали о. Митрофану в деле старческого окормления. Со слов Л. В. Рябининой, у о. Митрофана больше воспитывали народ прозорливые матушки монахини, сам же он был пастырем для монахинь. «Батюшка без матушек Серафимы, Михаилы, Антонии ничего не делал, они великие старицы были, всегда советовался с ними»¹⁰⁷¹. Как рассказала нам М. Т. Дьякова – ныне монахиня на приходе в с. Тишанка, а тогда просто верующая девушка, она слышала от самих матушек следующее: «Был такой разговор на моей памяти. Приехала к нам одна женщина, у нее было трое детей, а муж погиб на войне. Мы сидим, разговариваем с матушками, да с батюшками, а эта женщина сидит, рассуждает вслух сама с собой: „Девчатам хорошо, они с батюшками да с матушками рассуждают о духовной жизни, а я не баба и не девка. Вышла замуж, нарожала детей, а мужа нет. Ни туда и ни сюда“. Тогда м. Серафима говорит м. Михаиле: „Матушка, давай с тобой знаешь что делать? Матушка ты девственница, ты набирай себе любых молоденьких овечек, а я баба, я буду брать себе овечек с ягнятами. Наберем, да погоним в Христово стадо Господу“»¹⁰⁷².

Старица схимонахиня Михаила(Сарычева)

Духовные дети отца Митрофана собирались в Ячейку из самых разных мест, чтобы провести пост, исповедаться у старца, пообщаться со старицами. Монастырские монахини были особой частью этого необычного духовного мира, и память юной послушницы сохранила его, как что-то неземное: «В 4 часа, затемно, наощупь одеваемся и бежим в Ячейский храм. Приходим к нему, от одного колыхания веточек холодно, но только к вратам церковным подошла, тебя так и ошунит (охватит) благодать. Заходишь в церковь, а там – все матушки старые монастырские уже сидят на лавочках, табуреточках, молятся с четочками. Лампадочки горят все. Наклонишься к полу, а от него – от досок благоухание идет. Даже пол был молитвами пропитан. Матушек было много, все старинные – монастырки: матушки Луша, Паисия, Досифея, Геронтия, Митрофания, Ксенофонтия, Амвросия. Приходит батюшка, все под благословение подходят к о. Серафиму. Упадешь к нему в ножки, а он спину перекрестит. А потом мы стоим, он идет и на ходу говорит мне: „Санька, я прибегу к своему духовнику, он меня благословит, а я думаю: Господи, какое батюшкино благословение сильное“. Это он мои мысли мне вслух высказывает и тут же на них отвечает: „Да я ведь когда вас благословляю, я ведь Господа прошу о вас“. А мы, как первый раз пришли к нему, по семи раз подходили, глупые»¹⁰⁷³.

Храм Архистратига Михаила в с. Ячейка Воронежской обл.

Монастырские монахини имели в этом тайном монастыре такое же значение, какое в обычном монастыре имели старшие монахини для послушниц – наставлять молодых примером своей жизни. К числу молодых относились немонастырские монахини, которых постригал о. Митрофан. Пострижениц было много (их было несколько сот, по нашим подсчетам), но старцем постригались не все желающие, а те, кто был способен к монашеству. Немалую часть среди пострижениц составляли те, кого в дореволюционное время относили к разряду черничек, причем с физическими недостатками. Такие девушки в дореволюционное время не могли бы попасть в монастырь, потому что там необходимо было много физически работать, а в советское время, когда монастырь сам пришел к ним в село, появилась возможность для пострижения. Среди этих немощных телом девушек было немало настоящих подвижниц, для которых монашество было закономерным итогом их жизни.

Остановимся на нескольких примерах.

Вот рассказ одной слепой сельской монахини, в миру Анны Федоровны, постриженной о. Серафимом из с. Битюг Матреновка, деревни, расположенной неподалеку от Ячейки¹⁰⁷⁴. «А батюшка Митрофан был пророк. Он мне говорил: „Ты бы замуж вышла, у тебя бы муж хромой был, ты бы родила двух детей, потом он бы тебя бросил. Но тебя Господь оставил, живи так“. Я говорю: „Ну, батюшка, спаси Господи, прошу святых молитв“. Он бабаку просвещал тоже: „Ну, мать, скоро ты отойдешь в будущую жизнь, помолись там обо мне“. „Батюшка, я много с детьми нагрешила, с мужем тоже“. – „Ну, ты молись за меня, – говорит он ей, – а я – за тебя. Мы будем друг друга слышать“. Он мне четки давал, просвирочки, икону, чтоб молилась Иисусовой молитвой Матери Божией. Три раза войду на эти шишечки «Отчу», еще три раза – Матерь Божию вспоминаю: «Пресвятая Богородица, спаси мя» (3 раза). А всего на четках 100 узелочков. Три раза нужно пройти, и будет 300-сотница. Нечего мне делать, не вижу ничего, как мне трудно (заплакала)»¹⁰⁷⁵. Анна Федоровна разительно отличается от других церковных людей (немонахинь), таких же сельчан, с которыми мы здесь беседовали. При том, что она и физически слаба, и полностью слепая, живет одна в доме-развалюхе, тем не менее, отличается именно активной духовной жизнью: у нее ясный острый ум, она умиротворенная, спокойная, очень душевно чуткая, она знает, как жить и что делать. Село Битюг-Матреновка находилось в непосредственной близости от Ячейки. Здесь жили несколько монастырских монахинь, было много черничек, часть из которых были пострижены о. Митрофаном, из них осталась в живых только Анна Федоровна.

Инокиня Анна (Анна Федоровна Наумова). Село Битюг-Матреновка

Другая черничка жила в с. Верхняя Тишанка Воронежской обл. В монашестве ее звали Анастасия, а в миру – Ольга. Сельчане ее звали за глаза Ольга-Безручка, т. к. она с детства не имела рук, была инвалидом. Но верующие с. Тишанки рассказывают, что когда уже умерли почитаемая всеми матушка Модеста и монахиня Анастасия, а храм еще не открыли, то ходили молиться или на могилку матушки Модесты, или на могилку Анастасии («Безручки»), или молились и на братской могиле 9 мая, где воины похоронены. О монахине Анастасии удалось узнать от самых близких ей людей, монахинь, из числа черничек, с которыми она жила. «Звали ее Чибисова Ольга Николаевна, с детства имела короткие руки. Хозяйка дома звалась Власова Екатерина Тихоновна. Ольга Чибисова была пострижена в иночество с именем Александры. Семья, в которой родилась Ольга, была бедной: четверо детей и дедушка с ними, он за ними ухаживал. Ольга была из детей самой старшей»¹⁰⁷⁶. «Она без рук ухаживала за детьми брата, сестры. Зубами доставала чугунки. Дети ее звали „тятяка“. Бывало, ухватит их зубами за рубашку и не пускает куда-то бежать, если еще дело порученное не сделал. Она и Псалтирь, и другие духовные книги читала»¹⁰⁷⁷. Набросит на себя одежду и придет к Екатерине Тихоновне. Та ее одевает в теплое, и идут они в школу. И из школы Екатерина ее также одевает. Потом они начали в церковь ходить (она была открыта) и читать Псалтирь начали¹⁰⁷⁸. «Ольга стеснялась поначалу того, как смотрят на нее люди, потом привыкла. Полы мыла ногами. Зубами доставала детей из люльки, когда нянчила, еще в ту пору, когда с братом жила. Жена брата ненавидела Ольгу. Приехала Ольга к отцу Серафиму, а там была прозорливая матушка, и она ей сказала: „Вот, Ольга, больше не зайдешь к снохе на порог, так и останешься у Екатерины“. Так и получилось». Постоянно Ольга жила под старческим руководством: «Она ходила сначала к отцу Митрофану, потом к о. Василию и владыке Зиновию, Виталию. Я через них тоже старцев познала»¹⁰⁷⁹. Тишанские чернички, ставшие монахинями, жили втроем. Со слов самой младшей из них Антонины Горловой, появление ее у черник произошло при следующих обстоятельствах: «Ольга и Екатерина не знали, брать или не брать меня к себе. И загадали сон. И Ольге во сне был луг зеленый необъятный такой. Ходят три ягненочка, и одного нужно поймать. Но, как и чем поймать, неизвестно. Вдруг откуда-то появился шнурочек, и им привязала ягненочка и повела». Сон решил все. Екатерина и Ольга решили брать Антонину Горлову к себе в дом и учить ее чтению. Съездили к схиигумену Митрофану – духовному отцу, он тоже благословил: „Берите, я тоже буду помогать вам“. К отцу Митрофану ездили часто. Мать Екатерина, у которой я жила, была очень начитанной, глубокой, Библию несколько раз прочитала. Была строгой. Она была хроменькая. Появилась я в доме Екатерины, уйдя от родителей в среду первой недели Великого поста. Посадили меня на старинную печку и дали Псалтирь. Села и сижу, думаю: как ее читать, – и боюсь обратиться к Екатерине и Ольге. Екатерина на машинке шьет, а Ольга на коленках молится. Я не дышу, смотрю на Псалтирь и плачу. И плакала до тех пор, пока не открылось мне, как читать, и стала все понимать. Сейчас Псалтирь почти наизусть знаю. Но и учили, конечно, меня сурово учила Екатерина, даже при людях. Книги от нее остались старинные, а умру, кому все достанется, не знаю. Екатерина ходила к матушке Модесте и у нее училась, и Ольга с ней ходила. Потом они и меня брали с собой»¹⁰⁸⁰.

Монахиня Анастасия проявила твердость веры и исповедничество, когда закрывали церковь и снимали прилюдно колокола: «Я была небольшая еще, – вспоминает черничка М.П. Огурцова, – но помню, как колокола с церкви снимали. У нас есть такая Тоня, а с ней жила еще тетя Катя. Когда-то эта тетя Катя – монахиня, жила с другой монахиней, в миру Ольгой, калекой. У той были ручки короткие, и на каждой только по три пальчика. Когда колокол сбросили, он врезался в землю. Эти монашечки подошли и пропели стих: „Умолкли священные речи, и звон колокольный затих“. Представитель из района затопал ногами и закричал: „Я вас отправлю туда, где ворон костей ваших не найдет“. А у Ольги шаль колыхнулась, и ручки ее маленькие открылись, как два крылышка. Этот представитель так и обомлел и даже заробел. „Ну, благодари Бога, что ты такая калека, а то сейчас бы арестовал“. Все это время гонений было по попущению Божию. Помните, как Господь ожесточил сердце фараона, когда нужно было вывести из Египта народ Божий? Так и у нас было в советское время»¹⁰⁸¹. Кончина монахини была праведной: «Она тяжело заболела и попросила есть. А матушка Модеста пришла к ней и говорит: „Оль, че тобе?“ А та: „Есть хочу“. Матушка начала по четкам читать Иисусову молитву. А Оля губами и ртом как будто ест в это время. Ее спрашивают: „Оля, ты, что молитвы ешь?“ „Да“. Матушка Модеста говорит другой монашке: „Катя, читайте Псалтирь, читайте акафисты, не прекращайте молитвы, ей очень тяжело“. И с того времени Оля больше ни разу не сказала, что хочет есть»¹⁰⁸². В памяти верующих с. Тишанка монахиня Анастасия осталась как великая подвижница и хранительница веры.

Рядом с Борисоглебском находился поселок Бароновка, где проживало несколько Христа ради юродивых. Через одного из них (поскольку блаженные странствовали) о. Митрофан поддерживал связь с одной из своих пострижениц, девушкой-черничкой подвижнического духа. Со слов П. С. Прохоровой – жительницы г. Анны Воронежской обл. – отец Серафим «имел много у нас духовных чад¹⁰⁸³. От нас километрах в 20 есть деревушка (Речь идет о Бароновке. – О. К.). Там девушка жила, сирота. Познакомилась с ним и стала к нам в церковь ходить в Никольское. Наши стали ее принимать. Ей тогда 20 лет было. А свои – домашние – тетка, сестра двоюродная – издевались над ней. Наши родители жалели ее. Она подолгу жила у нас. При о. Митрофане она уже жила и ни в чем е нуждалась. С о. Митрофаном была монахиня Пелагея. Эта сиротка няня Машутка сошлась с Пелагеей, и о. Серафим постриг ее в монашество, потом ее постригли в схиму с именем Ефросинья. Матушки Пелагея и Ефросинья жили в Вознесеновке, а с ними прозорливый старец Симеон. Сиротка Машутка с ним возрастала, он ее утешал, и она им и жила. Это до встречи с о. Митрофаном. После Вознесеновки они жили в Дубровке, и она с ним. А хозяйка ее возненавидела. „Ты, – говорит старцу, – живи, а ты, Машутка, не нужна здесь“. А отец Семен в ответ: „Без Машутки и я не останусь“. Из Терновки они подались в Бароновку, там тоже свои верующие жили»¹⁰⁸⁴. Схимница Евфросинья вела строгую постническую и молитвенную жизнь, и после кончины была похоронена вместе с бароновскими блаженными.

Могилы схимон. Ефросиньи и блаж. Симеона

Жизнь подвижниц из числа черничек очень напоминает жизнь тех подвижниц, которые основывали общины в начале XIX в., с их «избранностью» с раннего детства, огромными духовными силами и глубокой верой, горячей устремленностью к Богу. Например, черничку, имеющую врожденную хромоту, – Александру Шитову, и не помышлявшую в юности о монашестве, но имеющую в душе высокий дар веры, направила к о. Митрофану одна прозорливая монахиня-схимница. Девушке было сказано, что «тебя призывает к служению Святая Троица» и тебе нужно сходить к старцу в Ячейку. «Ходили мы к матушке после Троицы, а Петровским постом мы с одной пожилой женщиной собрались в Ячейку. Доехали поездом до Эртиля, а оттуда пешком верст 15, пришли, сели возле храма, у алтаря, а храм был заперт. Глядим, батюшка идет, в подряснике, шляпа на нем. Подходит к нам: «А, гости к нам приехали». А он старушку мою знал. Благословение мы взяли. Он ей: „Ну, молодцом, молодцом“. Тогда он от нас отошел и встал возле трех больших груш, росших тут же, и с час, наверное, стоял, поднимал голову. Может быть, Господь открывал ему о нас грешных. Потом говорит: Ну, пойдемте в храм, открыл храм, мы зашли. А тогда ведь все было грозно, нельзя было без службы держать храм открытым. В храме дедушка Михаил писал Распятие. Мы приложились к иконочкам, внутри было все плохо, ничего не было, все – разрушено. Закрыл нас батюшка в храме, пока мы прикладывались к иконам, а сам пошел к себе на квартиру, где жил. Приходит оттуда с двумя матушками, Серафимой и Паисией, и начал служить всенощную. Отслужил, потом взял ведро воды, я стояла возле Скорбящей Божией Матери, и начал служить молебен»¹⁰⁸⁵. У многих черничек подвижнического духа была похожая ситуация с их избранничеством. Духовник брал их в духовные дети и вел к монашеству, хотя и физически немощных, но сильных духом и верой.

Воспитание послушниц, будущих монахинь, шло по-разному. Одни учились друг у друга, дружили, другие учились, выполняя какое-то послушание. Старец нередко оказывал помощь и в налаживании духовной дружбы между девушками. Та же схимонахиня Феодорита говорит о том, что даже вопрос о дружбе решался о. Митрофаном не просто по желанию девушек. «А еще нас батюшка „соединял“. Первый раз, когда я к нему пришла, там была такая Рая. Она: „Батюшка, благословите на поезде приехать“. Но о. Серафим велел идти пешком. Пока мы шли, мать Раи много рассказывала об о. Серафиме. Так мы дорогой и познакомились между собой. Таисия и Рая убирали иконы. Я говорю: „Ой, Рая, как мне хочется старинную икону убрать, у меня иконы все старые, но не убраны“. Как-то раз Раиса пришла ко мне помочь обрядить мои иконы. И всю ночь мы проговорили с ней о старцах и старицах. А утром я ее проводила. С той поры стала ко мне Раиса постоянно приходить, и мы с ней подружились духовно, до самой ее смерти были близки»¹⁰⁸⁶. В этой дружбе было важно духовно поддерживать друг друга, молиться, помогать.

У молодых послушниц были разные послушания: трудились при храме по месту жительства, другие «убирали иконы», делая фолежные ризы¹⁰⁸⁷ для них, иные посещали пожилых и немощных монахинь. Об одном таком посещении вспоминает схимонахиня Антония (Казакова), постриженица о. Митрофана: «Матушка Димитрия из деревни Гнилуша очень хорошо пела и читала, она монастырская матушка была, очень красивая внешне. Службу знала почти наизусть. Ей батюшка сказал заранее, что в 40 лет она ослепнет и до смерти слепая будет. Действительно, она до смерти читала в церкви наизусть шестопсалмие. Я посетила ее года за два до смерти с Анастасий Петиной. Жила матушка в холодной, сырой, с заплесневелыми стенами комнате. Даже иконы почернели и покрылись плесенью. Хозяйка, у которой она жила, была не совсем нормальной, печку редко топила, часто оставляла матушку голодной. Уйдет обычно на три дня и не появляется, а матушка сидит на кровати, на ней черный подрясник. На ногах шерстяные носки, на голове черный платок шерстяной, который она закалывала впереди булавкой. В руках держала большие четки и была такая радостная, так приветливо нас встретила. Матушку приглашали некоторые местные женщины жить к себе, но она отказывалась, говорила: „Мне и тут хорошо“»¹⁰⁸⁸.

Игумен Серафим и схимонах Иоасаф (Моисеев), оптинский постриженик

Круг пострижениц и новых послушниц о. Митрофана сменялся кругом мирян, чаще всего послевоенных вдовиц, нередко многодетных, которые не всегда постригались, но опекались старцем. Он наставлял, как правильно жить по-церковному, учил молитве, посту, объяснял значение благословения и т. д. «С мирскими он так общался: даст какое-нибудь послушание, а сам наблюдает за этим человеком»¹⁰⁸⁹. Для многих мирян основным послушанием была помощь богомольцам, приходившим к о. Митрофану, поскольку таковых была не одна сотня в дни праздников. Обстановка, в которой приходилось паломницам жить по неделе и более, была самая простая, безыскусная, но всех согревало внимание, теплота, радушие. «Какие люди были благодатные, – передает свидетельница тех событий, – и скорые на помощь. Приедем к тете Феколе (в Ячейке) на квартиру и ночуем человек 40. А она нам настелит маты, такие были из куги¹⁰⁹⁰ и тахта была, а топили навозом. Изба каменная, старинная, большая, и мы все 40 человек на полу помещались. Оденемся суконной дерюгой. Лавка была широкая, метра два длинны. Она, хозяйка, по 4 ведра картошки нам варила и ставила кадушку ведер на 5 кваса. Капусты много нарубали. Придем, бывало, из церкви, хоть и нетопленной, но такой благодатной. И такая у нас любовь была, как мать родная, был батюшка нам. И между собой такая была любовь, такая дружба. Бывало, сама не станешь есть, а все хочешь другого угостить. Зайдет, бывало, кто, его хочется приветить, последний кусок отдать, чем-то уважить человека. Сейчас такого нет. Пост Успенский строгий, я весь пост у батюшки пробыла»¹⁰⁹¹.

Пасхальный крестный ход в с. Ячейка.1960-е годы

Раиса Алексеевна Сотникова и Анастасия Васильевна Бычуткина – жительницы с. Ячейка Воронежской обл.

Но вместе с тем много сил священник отдавал и духовному воспитанию простых сельских жителей Жительница села Ячейки Анастасия Васильевна Бычуткина, вспоминает: «Мы не понимали, что б брать благословение. А мамака моя, куда б ни ехала, всегда бежала к батюшке брать благословение. Он ей подарил четки и Псалтирь на день рождения. А она: „Батюшка, я не знаю, как читать“. Он написал ей буквы, благословил, и все. И она и Псалтирь, и газеты, потом, читала. И картинок много давал с иконочками и с монастырями. У нас монашек много ночевало, когда на праздники приезжали на службу к батюшке. Они эти картиночки нам убирали, украшали. Отец Серафим был духовным отцом нашим. Всех он разблажал, всем помогал. Обратишься: „Батюшка, как у меня голова болит“. Он: „Подойди под Чашу“ (во время Великого выхода после Херувимской). Или из-под престола чего даст, водички или елейца, всегда соборовал вазелиновым маслом. Мама хорошо соринки и щепки из глаза могла вынимать, и она благословлялась у о. Серафима, вынет и помажет этим маслицем из-под престола глаз, и он перестает болеть»¹⁰⁹². Со слов другой сельчанки – Раисы Алексеевны Сотниковой: «Батюшка показывал поперву, как читать Псалтирь, и мы друг от друга учились, и до сих пор у нас принято Псалтирь, особенно по покойникам, читать самим. И как батюшка нам объяснял: „Даже если слова не понимаешь, которые читаешь, то все равно читай Псалтирь в любое время, как бы отгоняя всю бесовскую силу. Псалтирь – молитвенно самая сильная книга. Читай ее в любое свободное время. Кафизму ежедневно прочитывать надо обязательно, или хотя бы одну славочку“ (внутри одной кафизмы одна третья часть – О. К.)»¹⁰⁹³.

В отдельных благочестивых семьях, в которых о. Митрофан любил бывать, нередко останавливался там, он постригал кого-то из пожилых членов семьи, как правило, это были вдовы не вернувшихся с войны мужей. Со слов М.С. Юровой, жительницы г. Эртиля: «Наша мама была тайная монахиня. Никто из нас об этом не знал. В церкви ни один праздник не пропустит. Папа наш (муж ее) погиб в Великую Отечественную, осталось семеро детей, потом трое померло». Отличалась своим нищелюбием. «Тогда очень много ходило нищих, и всех она приглашала домой. Соберет одежду их со вшами и пожарит в печи так, что клубками они вились в устье. Сама искупает нищих, накормит и ночевать оставит. В селе странников направляли к нам в дом: „Да идите вон к Косякиным, она всех бабка пускает“. Мама не говорила нам, что она монахиня, узнали мы об этом только перед смертью, убор монашеский под нее в гроб положили, все боялись, ведь мы, как преступники, были из-за того, что в церковь ходили. Моего мужа звали „ячейский поп“, брата – также, детей дразнили „ячейские попята“. Иисусовой молитве меня научила мама. У меня сын Женя в армии погиб в Тбилиси в 1982 г., и она сказала, дав старенькие четки: „Читай Иисусову молитву по четку, на „большой“ – поминай его и будет тебе хорошо и ему“. Знала я и до этого Иисусову молитву, но некогда было читать, умаривалась, ложилась спать, даже не молясь»¹⁰⁹⁴. На примере семьи М.С. Юровой видно, что о. Митрофан духовно воспитывал всех взрослых членов семьи каждого по-своему, деликатно и незаметно для глаз другого. В таком случае, постепенно старшие выступали сами духовными руководителями своих детей и внуков.

На востоке Воронежской обл. территория духовного влияния о. Митрофана чуть не доходила до Борисоглебска. В городе был свой особый куст расселения старинных монастырских монахинь, которые жили под духовной опекой других духовников. На западе крайней точкой влияния был г. Воронеж. На юг влияние старца не шло ниже сел Тишанки, Никольского – там, где начинались вкрапления украинского населения. В Тишанке помощницей о. Митрофана была монахиня Модеста. Но она не обладала той долей авторитета и духовных сил, какие были у схимниц и стариц Серафимы (Белоусовой) и Михаилы (Сарычевой).

Крестный ход с чудотворным образом иконы Божией Матери «Скоропослушницы» в с. Ячейка. 1960-е годы

Плотным было кольцо расселения монахинь в прибитюжских селах, т. е. непосредственно вокруг центра – Ячейки, где служил о. Митрофан. Видение духовными детьми территории окормления своего батюшки, конечно, оказывается разным. Вот взгляд из «центра» – из Старого Эртиля – места ближайшего к Ячейке. «Сколько сел обходил батюшка, – рассказал нам Иван Степанович Косякин (1932 г.р.), житель Старого Эртиля, – один храм тогда оставался на 13 сел и более в радиусе до 50 км. К нему относились села Битюг-Матреновка, Самовец, Сластеновка, Щучье, Щучинские Пески, Эртиль, Вознесеновка, Васильевка, Фрунзе, Победа, Гриняк, Троицкое, Никольское, Михайловка. Ездил он в последние годы на машине с шофером, когда священникам разрешили иметь автомобиль¹⁰⁹⁵. В основном это были поездки к тяжелым и предсмертно больным людям. Иногда за батюшкой присылалась телега с лошадью, чтобы смог пособоровать умирающего или окрестить младенца». Мария Тимофеевна Дьячкова (Верхняя Тишанка) рассказала, что к старцу – отцу Митрофану ездили со всей их округи: «Ездили из Панина, Щучьего, Михайловки, Садового, из Таловой, Чиглов, Бутурлиновки, г. Анны, с. Никольского, Рубашевки, Курлацкого. Ближайшие к Тишанке села – все ездили к о. Митрофану. В крупных селах, таких как поселок Мордово, число пострижениц старца доходило до нескольких десятков¹⁰⁹⁶.

То, что схиигумен Митрофан был признанным старцем, подвижником, проведшим в 1930-е годы жизнь в вынужденном катакомбном затворничестве, делало его фигурой знаковой не только для тех, кто входил в Русскую Православную Церковь, но и для тех, кто продолжал придерживаться до поры катакомбных убеждений. По сути, его легализация в 1940-е годы, позволила легализоваться и огромному числу верующих, в том числе монастырских монахинь, с которыми он поддерживал связь как духовник. По рассказам наших собеседников, духовных чад о. Митрофана, его тайные посещения упомянутых выше шестидесяти «точек», не были катакомбным служением, но лишь тайным служением в рамках принадлежности к РПЦ. Он собирал по селам все церковно здоровые силы, может быть, даже не отвергая тех, кто продолжал пребывать в катакомбничестве, но при этом был чужд сектантства. Прямых свидетельств в пользу этого предположения у нас нет, но есть примеры возвращения обычных мирян из Катакомбной Церкви в «патриаршую» в тех селах, где трудился о. Митрофан.

Десять лет было отпущено схиигумену Митрофану служить на одном приходе, собирать воедино монашествующих с территории трех больших областей, постригать большое число новых монахинь, но потом он попал под прицел уполномоченного по делам религий и начался трехлетний период преследований и гонений – перевода с прихода на приход, пора ежедневного морального давления. Эти испытания закончились тяжелой неизлечимой болезнью и смертью священника 25 декабря 1964 г. К этому времени ему удалось подготовить себе смену и передать часть своих духовнических и даже старческих полномочий нескольким священникам. Но масштабы монастырского окормления у новых священников были уже гораздо меньшие, главным образом, по той причине, что к середине 1960-х годов ушли из жизни многие монастырские монахини – оплот тайных монастырей. Ничего подобного тому, что существовало под началом схиигумена Митрофана (Мякинина) здесь уже не было создано.

Могила схиигумена Митрофана (Мякинина) в с. Михайловка Воронежской обл.

К числу близких воспитанников о. Митрофана можно отнести прот. Василия Золотухина (иеросхимонаха Тихона, 1916–1972)¹⁰⁹⁷ – настоятеля храма во имя Михаила Архангела в с. Ясырки Михайловского района Воронежской области с 1954 по 1972 г. Отличительной чертой священника было ревностное служение, дар молитвы и чрезвычайно чуткое отношение к людям. По благословению своего духовника о. Митрофана (Мякинина) он опекал в округе всех монастырских монахинь, кого-то из числа тяжелобольных брал на приход. Также вокруг него стала собираться небольшая общинка им постриженных монахинь, поскольку он имел тайный монашеский постриг, а потом и схиму.

Как и у о. Митрофана (Мякинина) духовные чада собирались все вместе только несколько раз в году. Особенным в Ясырках был день памяти Почаевской иконы Божьей Матери, поскольку сам настоятель очень почитал этот образ. Он заказал в Почаеве точную копию с чудотворной Почаевской иконы, и эта икона стала в селе почитаемой.

Ясырский храм

В 1950-е годы о. Василий некоторое время был послушником в скиту Почаевской лавры, но тогда старцы благословили его жить в миру. Став вскоре после возвращения священником, о. Василий до самой кончины пребывал на одном сельском приходе.

На Почаевскую в село Ясырки приезжали известные старицы-схимницы Михаила (Сарычева) и Серафима (Белоусова), из Грузии схиархимандрит Виталий (Сидоренко) и митрополит Зиновий (Мажуга). Схиигумен Митрофан (Мякинин) перед своей кончиной передал часть своих духовных чад о. Василию, и, по сути, после его кончины сюда переместился центр духовничества в Воронежской обл.

Иеромонах Власий (Болотов), митр. Зиновий (Мажуга), прот. Василий Золотухин

Прот. Василий в эти годы поддерживал духовную связь с Глинскими старцами, жившими в Грузии, считая духовным отцом митрополита Зиновия. Духовная монашеская община о. Василия отличалась от общины о. Митрофана (Мякинина) территориально меньшими размерами и гораздо меньшим числом опекаемых духовных детей. У него было меньше монастырских монахинь и больше новопостриженных сестер. «Была у него общинка, – рассказывает Л. В. Рябинина, – говорит нам батюшка заранее на этой неделе тогда-то и тогда-то будете причащаться. Готовимся. А в большие праздники, когда мирских много собиралось, то он больше внимания уделял им. Нас он вел отдельно – кучечка маленькая (несколько десятков). Сюда вливались после кончины о. Серафима (Мякинина) его духовные чада и другие. И с нас строже спрашивал и по-своему объяснял. Исповедовались мы чаще. Помыслы исповедовали человек 10 – личные его чада, близкие. За 1,5 года до болезни он ввел для самых близких исповедь помыслов. Объяснил это просто: „Немножко за собой последите“. Он сам ввел откровение помыслов, по собственной инициативе. Старался, чтобы поменьше было празднословия. Что-то, например, делаем, чтобы попусту не разговаривать, благословлял читать Иисусову молитву¹⁰⁹⁸. Но если видит, что не помогает Иисусова молитва, тогда он говорит, чтобы кто-то из сестер читал вслух „Жития святых“, а остальные – слушали. Чаще мне приходилось читать вслух»¹⁰⁹⁹. «Вот мы что-то делаем по хозяйству, человек пять у него собиралось, один читает, другие трудятся. Вдруг, забылись и разговорились. Он тут же обращает на это внимание: „Что такое вы делаете, пересуды или что?“ Не давал нам празднословить. Были и правила: каноны читали. Три канона обычных – Спасителю, Божией Матери и Ангелу Хранителю, четвертый – дневной канон, седмичный, а в четверг – Николаю Угодничку; под пятницу и среду – по три канона. Каноны вычитывались на повечерии вечером, а утром – полунощницу. Если намечалась служба, идем в церковь на службу, а если нет, то дома прочитываем часы и изобразительные. Раз в неделю причащаются большие схимники, монахини же причащались реже: раз в 2–3 недели, когда благословит батюшка. А послушницы – еще реже. Было легко жить. Хоть строго, но легко. Что касается чтения. Утром до полунощницы что-то читали, т. е. что было отмечено у батюшки: Добротолюбие, Авву Дорофея, Лествицу или еще что-то. Потом он говорит: „Ну, а теперь пойдем молиться“. У нас там был почитаемый образ Почаевской Божией Матери над царскими вратами, так икону спускали, и мы прикладывались к ней, как в Почаеве. И домой о. Василий давал книги читать, особенно новоначальным, и я еще школьницей все прочитала. Дал прочитать мне сначала „Лествицу“. На меня она большое, конечно, произвела впечатление. И такой он ревнитель веры был: „Это – надо, это – нет“. Одним словом удерживал».

Глинские старцы в Грузии и гости из России. Прот. Василий второй слева в нижнем ряду

Распорядок дня был таков. «Батюшка вставал в два часа ночи, молился без света, потом зажигал лампу (нам сигнал), значит, пришло время и нам подниматься: в 4 или в 4:30. Идем в храм на полунощницу. После прочтения полунощницы, спускали икону Почаевскую над церковными вратами и прикладывались к ней. Проскомидию он совершал очень долго, с 6 часов до 8. Очень много было благодетелей у храма, помощников в ремонте и строительстве. Духовных чад было много, и за них нужно было помолиться. И мы стояли, читали поминания во время проскомидии. Холод невозможный зимой, ведь храм не отапливался. И валенки, и шубу, и платок пуховый оденешь, но ничего не спасало от холода. Один раз, как нам рассказал батюшка, он от холода чуть сознание не потерял. Вышел на Великий вход, в руках металлическая Чаша. Стал он говорить возглас, но руки так защипало от холода, что в голове помутилось. Но выдержал, сказал, повернулся, и тепло пошло понемножку в руки. Начнешь роптать: „Батюшка, что ж такой холод, и мы каждый день служим, и в храме нет никого из прихожан, только свои три-пять человек. Ну, давай там полунощницу, обедницу, часы будем дома прочитывать“. Я молоденькая, болезненная была. А он мне на это говорит: „Знаешь, что, Люба, пойди посмотри, какие завтра угодники“. Иду я и смотрю и говорю ему: такие-то и такие. Он мне: „А они ничего тебе не сказали?“. „Нет, батюшка, – отвечаю, – ничего не сказали“. „Да как же они тебе ничего не сказали?“. Они же говорят: „Мы столько мучились, столько ради Господа потерпели, а вы не можете службу постоять ради Бога“. Отхожу, от него: ну что тут скажешь, он же прав»¹¹⁰⁰.

Аскетический настрой о. Василия передавался не только самым близким его духовным чадам, жившим рядом с храмом, но и жителям Ясырок и близлежащих сел. Однако, у священника не было такого притока молодых сил, как это было в вышеописанной общине о. Митрофана, к нему приходили в праздники издалека, в основном, бывшие духовные дети о. Митрофана, т. е. уже определившийся контингент, постриженные в иночество девушки и вдовы. Новых же было не так много по той причине, что сам о. Василий не объезжал специально округу, поскольку большая часть монастырских монахинь на местах уже умерла, а именно они были опорой для о. Митрофана в его самых дальних поездках. Вот почему, несмотря на подвижнический образ жизни о. Василия, на его склонность к монашескому образу жизни, он не мог уже собрать вокруг себя такое огромное и разнообразное монашеское сообщество, как это сделал о. Митрофан (Мякинин). На долю о. Василия выпала задача опеки той немногочисленной части бывших монастырских монахинь, которые еще оставались живы, но сами эти монахини были уже болящими престарелыми людьми. Тем не менее, о. Василий на приходе по-своему поддержал начинание о. Митрофана и выполнил важную миссию, передав духовную эстафету старческого окормления в регионе другим подвижникам, следующего поколения.

После кончины о. Василия в 1972 г. большая часть его духовных детей отошла к другому почаевскому монаху – игумену Валерию (Мирчуку), который в 1972 г. был настоятелем архангельского храма в с. Ячейке (месте служения схиигумена Митрофана Мякинина), а с 1976 г. получил новое назначение в храм с. Ожога Липецкой обл.

Община о. Василия

Следующие три примера показывают то, как еще более локализовалась в этом регионе тайная монашеская деятельность в более позднее время. Игумен Власий (Болотов), иеромонах Валерий (Мирчук), иеросхимонах Иоанн (Макашев), о которых пойдет речь, были духовно близки о. Митрофану, но все же относили себя к другой духовной школе: Почаевской и Глинской.

В 1970-е годы в селе Бурдино возник уникальный в своем роде тайный монастырь. Здесь существовал приходской храм во имя Вознесения Господня, трехпрестольный, построенный в 1750 г. Это место было не совсем обычное. Здесь трудилось при церкви много известных старцев в послевоенное время, когда храм вновь открыли. Здесь служили в разное время такие подвижники, как иеромонах Анания, схиигумен Митрофан (Мякинин), схиархимандрит Серафим (Мирчук), схиархимандрит Макарий (Болотов). Настоятелем храма сразу после открытия стал старец Анания. Вот как это произошло, со слов местной жительницы, регента храма Нины Николаевны Киселевой (схимонахини Зиновии): «Наша церковь в Бурдино открылась в двадцатых числах октября 1945 г. Об открытии хлопотала моя крестная монахиня Мария, в схиме Нафанаила. Во время войны в нашей церкви сделали конюшню, она была полна навоза, и матушка Нафанаила организовала людей, и церковь была очищена. Но никаких строительных материалов для ремонта храма нигде не было, ни стекла, ничего. Монахиня и еще несколько женщин ходили по селам, побирались, просили у людей дать что-нибудь на церковь. Набранную пшеницу продали, и на эти деньги храм ремонтировался»¹¹⁰¹.

Иеромонах Анания (Зиновьев)

Иеромонах Анания (Антоний Игнатьевич Зиновьев) был прозорливым старцем и занимался отчиткой бесноватых. Когда он служил в Бурдино, «к нему народ шел со всех деревень, откуда только можно, и пешком приходили и на телегах везли больных. Очень и очень много таких людей здесь перебывало за то время, пока у нас служил отец Антоний – с 1945 по 1950 годы». Потом его вызвали в район, и уполномоченный стал предлагать ему сделаться агентом-доносчиком, угрожая в противном случае лишить его возможности служить. Но старец сказал: «Зачем быть священником, если Богу не служить?», – после чего начались гонения на него. Старец вынужден был уехать в Елец. За отказ сотрудничать, отец Антоний до конца жизни оставался под запрещением, и лишь за месяц до кончины стараниями благочинного и настоятеля собора в г. Ельце архимандрита Исаакия (Виноградова) власти разрешили иеромонаху Ананию опять служить. Умер старец в январе 1967 г. под празднование памяти прп. Серафима Саровского. По словам его духовной дочери, схимонахини Зиновии, «батюшка никого не судил, никогда не празднословил, был необыкновенно любвеобилен и смиренен. В Ельце у него была отдельная маленькая келейка, а было у него три послушницы. Отец Анания был делателем Иисусовой молитвы, и любовь у него была неописуемая, строгости не было. И в Ельце, когда он находился под запрещением, к нему шли и шли люди, чтобы он помог избавиться от беснования».

Старец Анания был для Нины Николаевны Киселевой духовным отцом, и через него она узнала самые главные вещи о монашестве: об отреченности от мира ради Бога, о послушании духовному отцустарцу, о том, как надо жить по воле Божьей. Именно о. Анания дал ей направление движения в монашестве. Она рассказывает: «Я пришла келейничать к отцу Ананию в мае 1965 г. в 22 года, а в августе он с крестной моей – матушкой Нафанаилой, послал меня в Почаев на праздник Почаевской Божией Матери. И вот на Тихвинскую мы сели в келье за стол, и о. Анания мне говорит: „Ниночка, а в этом году ты должна иночество принять“. Я ему говорю: „Батюшка, а нельзя мне еще в послушницах у вас пожить?“. Хотя я уже была в Ростове-на-Дону по его благословению и несла там «светское испытание». Но батюшка на мое возражение сказал: „А воля Божия на твой постриг пришла“. Я опять берусь возражать: „Батюшка, я боюсь“. На что он: „Не будем спорить“. Домик у отца Анании в Ельце был небольшой, так, летняя келейка, стоявшая на возвышенности, одна часть открытая, а другая закрытая. На терраске стояла кровать. Он и говорит: „Мы пошли отдыхать в келии, а тебе благословляю на балкончике на кровати ляжь, поспи за послушание“. И пошел молиться в свою келию. Только я прилегла, глаза закрыла и вижу два таких молоденьких в рясах и волосы такие длинные. Удивительно, что они были очень молодые, а в рясах. Они меня под руку взяли и говорят: „Скорее иди на благословение, игуменья идет“. И взяв меня под руки, к этой игуменье подвели и тут же шепчут: „Держи руки на благословение“. Я сделала, как они говорят, и вижу, что на игуменье крест золотой. Лица я ее не вижу, а только крест. И тут я открыла глаза и вижу: отец Анания на пороге стоит и говорит: „А что ты видела?“. Я ему рассказала. Он тут же: „Вот видишь, воля Божия есть на твое пострижение в иночество“. На Илью пророка мы с крестной были уже в Почаеве. Подошли к игумену Прокопию – другу отца Анании, и он меня постриг в иночество на праздник Марии Магдалины, как раз под Почаевскую. Пострижение было совершено в его келии. За Лаврой у него были родственники, и там он одел меня в иночество»¹¹⁰².

Отец Анания хорошо знал глинских старцев, особенно схиархимандрита Виталия (Сидоренко) и много рассказывал своей духовной дочери о нем. Еще в юные годы, не видев о. Виталия, она горячо молилась вместе со своей матерью о том, чтобы когда-нибудь встретиться с таким человеком. Когда они узнали, что к ним едет о. Виталий, их радости не было предела, а бабушка Нине тогда сказала: «Малый и старый вывели монаха из пустыни». Те же слова произнес о. Виталий, когда вошел к ним в дом. Так через о. Виталия установилась связь с другими глинскими старцами.

В 1970 г. настоятелем бурдинской церкви был назначен игумен Власий (Болотов Виталий Николаевич, 1936–2001) – человек, тесно связанный с Глинскими старцами¹¹⁰³. В период его настоятельства был организован тайный женский монастырь. На приход собрались многочисленные духовные чада о. Власия, а также духовные дети Глинского старца о. Виталия (Сидоренко), и из них сформировалось монастырское сообщество.

Митрополит Зиновий, игумен Власий с посохом, игумен Виталий

Материал о бурдинском монастыре собирался нами из разных источников: воспоминаний монахинь, которые были насельницами монастыря, воспоминаний священников, которые знали о. Власия, архивного материала, состоящего из отчета уполномоченного, который расследовал дело о тайном монастыре. Мнение об этом тайном монастыре у тех, кого мы опрашивали, было неоднозначно. Например, для жительницы с. Бурдино схимонахини Зиновии, входившей в число послушниц о. Власия, это был не монастырь, а скорее – необычный приход, где жили монашествующие. Но, возможно, что монахине до сих пор страшно вспоминать те годы, когда здесь властвовал уполномоченный, и до сих пор не хочется до конца говорить правду даже сейчас. Схимонахиня Зиновия отмечает в своем рассказе¹¹⁰⁴, что в организации монашеской общины при приходе особое значение сыграл схиигумен Виталий (Сидоренко)¹¹⁰⁵, глинский подвижник, проживавший долгое время в абхазских скитах, а потом в Грузии, под началом митрополита Зиновия (Мажуги). Игумен Власий попал на это священническое служение в приходской храм вскоре после изгнания его и нескольких других монахов (под давлением уполномоченного) из Почаева. Когда он обратился к игумену Серафиму (Мякинину), служившему в с. Ячейка Воронежской обл. за старческим советом, тот не благословил искать новый монастырь, а сказал, что лучше идти на приход, «иначе такой милости Божьей не получишь». Отец Власий пришел из Почаева простым монахом, и на какое-то время он остался послушником у о. Серафима. Потом он попал в Липецк, где владыка Воронежский Сергий рукоположил его в иеродьяконы и благословил служить в городе, а через несколько лет, после рукоположения в иеромонахи, о. Власий получил свой первый приход в г. Задонске. Семь лет продолжалось здесь его служение. Потом тучи над головой о. Власия начали сгущаться, и о. Серафим (Мякинин) благословил его перейти на сельский приход в Бурдино. Здесь освободилось место, священник о. Захарий по старости лет ушел на покой, и о. Власий получил этот приход. В 1968 г., еще до того как приход передали о. Власию, он с о. Виталием осматривал храм (в тайне от священника о. Захарии) и тогда о. Власий «испугался». Церковь требовала огромного ремонта: она была вся разбитая, из-за того, что давно не было здесь постоянного священника и некому было ее ремонтировать. Отец Власий не захотел тогда сюда идти, но о. Виталий начал его уговаривать: «берись за восстановление, я буду помогать». И о. Виталий собрал в Бурдино многих своих духовных чад для ремонта церкви. Церковь была заново отштукатурена извне, внутри поновлены все росписи, где надо – покрашено. Во время ремонта постоянно горела двухметровая свеча (диаметр – около 20 см). Отец Виталий говорил: «Сестры все подходите и по 3 поклона положите, чтобы никто из работающих на высоте не разбился». Восстановили ограду, взяли поначалу кирпич в долг у богатых сельчан, а потом, когда удалось кирпич самим приобрести, долг отдали. Председатель колхоза удивлялся числу людей, работающих на стройке. Но работали большей частью приезжие, местных было мало, им необходимо было трудиться в колхозе. «Такая любовь была, люди уже не могли оторваться от о. Виталия, как магнит был такой притягивающий, что не удержит никто, хоть и черствые были такие люди, а делались мягкими. Это вообще было чудо», – подчеркивает матушка Зиновия. Вот на этой волне любви и родилось то сестричество, которое напоминало чем-то монастырь. Кто-то из трудившихся девушек остался жить при приходе, потом приезжали еще новые люди от о. Серафима, но в целом община была немалая, со слов прот. Александра Долгушева, который там бывал, – около 60-ти человек¹¹⁰⁶. Была назначена тайно поставленная игуменья, но кто, нам выяснить не удалось. Существовало общее правило и для тех, кто работал на приходе, и для тех, кто трудился в колхозе. На молитвенное правило все собирались в храме. Также было уставное чтение, каждый был на послушании. Основная часть общины жила на приходе, но были девушки и из соседних сел. В общине игумена Власия находилась одна из родных сестер вышеупоминаемого прот. Василия Золотухина – схимонахиня Ксения, которая в юные годы вместе со схимонахиней Серафимой (Белоусовой) и другой сестрой о. Василия – монахиней Сергией, ходила в Курск за старческим советом к епископу Онуфрию (Гагалюку), ныне прославленному в лике священномученников¹¹⁰⁷.

Общая праздничная фотография в день приезда вл. Зиновия в Бурдино: справа от владыки Зиновия сидят игумен Власий (Болотов) и игумен Виталий (Сидоренко), слева – о. Михаил и игумен Валерий (Мирчук)

Вот впечатление прот. Александра Долгушева от посещения этой тайной обители: «Это было удивительное направление, удивительный дух молитвы, дух смирения, дух такого дара утешения. Я у него (о. Власия. – О. К.) плохого ничего не находил, может быть, сейчас что-то получилось¹¹⁰⁸, я не знаю, но тогда он вел к вере и спасению. В глухой деревне был заметен религиозный подъем». Но в тоже время о. Александр отмечал чрезмерную строгость о. Власия по отношению к монахиням, большинство насельниц имело мужские имена¹¹⁰⁹, и было заметно отношение духовника к ним, как к мужчинам: «Отец Власий говорит мне: „Замучился, одни мужики, баб нету, на мужиков нужна управа, а я сам бессильный. Прокоп, ты куда летишь (это Власий по ходу разговора со мной обращается к монахине, спешащей куда-то), не видишь, что батюшка приехал, горе мне, мужик называется“. В столярке работали тоже женщины».

Певческое дело было поставлено в храме при о. Власии на должную высоту, поскольку сам о. Власий в Почаеве управлял хором, хорошо знал регентское дело. Регент Н. Г. вспоминает о тех годах: «У нас пение все как бы просеянное сквозь сито: что было для души, располагающее к покаянию, к молитве, то мы развивали, а что театральное, нотное – отсеивали. О. Власий не любил нотное пение, он любил простое, душа чтобы пела. Пение – это молитва, чтобы эта молитва передавалась верующим, чтобы они ощущали силу этой молитвы, ее сладость и чтобы душа располагалась к покаянию, петь не горлом, а сердцем». Упоминаемый выше автор книги «Женские иноческие уставы» иеромонах Серафим (Кузнецов) отмечал, что для монастыря нормой будет «умилительное пение», т. е. пение слаженное и молитвенное, а не «козлогласование и бесчиние», как называл он оперное пение. Монашеская община в Бурдино просуществовала около шести лет. За это время здесь установился определенный порядок жизни, основанный на монашеском послушании. Много раз общину посещал схиархимандрит Виталий Сидоренко, три раза приезжал из Грузии митрополит Зиновий (Мажуга), чтобы молитвенно поддержать это сестричество. И эти приезды действительно укрепляли дух общины, приезжали новые люди, совершались пострижения.

Встреча влад. Зиновия

h6C

Встреча вл. Зиновия. Монашеский хор

Приезд в Бурдино митрополита Зиновия (Мажуги)

У о. Власия, при том что с епархиальным архиереем владыкой Ювеналием были хорошие отношения (тот поддерживал все благочестивые начинания), не было, с точки зрения владыки, правильного отношения к тому большому делу, которое было затеяно в Бурдино¹¹¹⁰. Во-первых, о. Власий не посвящал епископа в дела монашеского пострижения, делал все тайно. Владыка Ювеналий сравнивает ситуацию с другим тайным монастырем – в Ельце, существовавшем под руководством архимандрита Исаакия: «Отец Исаакий тоже много постригал в монашество женщин, но он спрашивал разрешения. Он ставил меня в известность». К тому же о. Власий «демонстративно выставлял монашескую жизнь напоказ, по гордости, он делал показное. Но церковный корабль оставляет за собой сомкнувшиеся волны, все остается скрыто, никакого следа. Так делал о. Серафим в Ожоге, много делал хорошего, но не трубил об этом, не выставлял это напоказ, или же о. Василий Золотухин в Ясырках». Поэтому, когда уполномоченный начал вести следствие, владыка был не в курсе многих общинных дел и не мог деятельно защищать о. Власия, и того убрали с прихода. Поначалу митрополит Зиновий, со слов владыки Ювеналия, высказывал ему свое неудовольствие тем, что тот вовремя не помог отцу Власию, но когда митрополит разобрался в обстоятельствах дела, то написал владыке Ювеналию письмо, «в котором благодарил за то, что я, как мог, защищал отца Власия, в то время как тот вел себя неправильно». И все же в общей оценке выдающихся церковных людей послевоенного времени в Воронежской области владыка Ювеналий упомянул и о. Власия, наряду с о. Василием Золотухиным, архимандритом Исаакием (Виноградовым), о. Виссарионом из Ельца, о. Валерием (Серафимом) из Ожоги. За немногие шесть лет бурдинского сестричества многие девушки прошли здесь хорошую школу монашеского послушания, которая потом пригодилась им на других приходах: здесь они учились и послушанию, и молитве, и пению, и рукоделиям. После разгрома общины многим из приезжих пришлось уехать, как и самому о. Власию.

Архиерейская служба в храме Воскресения Христова в с. Бурдино

В любом случае, для Бурдино существование монашеской общины было выдающимся событием, здесь было много девушек, постриженных в монашество, отсюда вышли несколько известных современных архиереев, несколько священников, и все они воспитанники тех лет и тех событий. Да и для местных жителей, стремящихся к монашеству, оно стало реальностью. Для регента бурдинской Вознесенской церкви монастырем стал ее собственный дом, как и сказал ей духовник – старец Анания: «Живи с мамой, и у вас будет в доме свой монастырь». И, действительно, со временем и сама регент, и ее мать, и бабушка были пострижены в схиму, и их маленький монастырек продолжал и молиться, и принимать дорогих гостей: из Грузии, из Задонска и Воронежа. Сохранились дома, где жили старцы схиархимандрит Виталий, митрополит Зиновий и другие.

Бурдинская община о. Власия (Болотова)

Как следует из документов уполномоченного, ядром монашеской общины в Бурдино были девушки, прибывшие со стороны. Основная их часть входила в число «обслуживающего персонала: Болгова Варвара Васильевна – староста, Грязева Вера Ивановна – уборщица, Дурова Раиса Дмитриевна – просфорница, Емельянова Вера Михайловна, – ночной сторож и истопник, Овчарова Клавдия Федоровна – дневной сторож, Романова Ксения Дмитриевна – уборщица, Зубарева Антонина Семеновна – ночной сторож и истопник, Чупардина Тамара Алексеевна – счетовод, Токсмакова Раиса Петровна – ночной сторож и истопник, Лукина Александра Феодотовна – ночной сторож-истопник, Чинская Татьяна Николаевна – продавец, Чинская Александра Николаевна – уборщица, Фурсова Мария Григорьевна – просфорница¹¹¹¹.

В справке, которую уполномоченный И.В. Люков подготовил для Москвы, отмечается: «в церкви с. Бурдино фактически действует скит. В 1972–1978 годах (в основном 1972–1976) в село приехали из других областей: городов и районов Липецкой обл. – 18 человек, Ростова-на-Дону (1), Курской обл. (6), Тамбовской (2), Воронежской (2), Ставропольского края (1), Липецкой обл. (6). Часть из них купили себе в Бурдино дома. 13 человек трудоспособных числилось в списке обслуживающего персонала, другие не числились в документах, а фактически работали просфорницами, швеями, на кухне. Больше половины из общего числа прибывших живет в домах, построенных на территории церкви, без разрешения райисполкома. В течение дня обслуживающий персонал и другие заняты работой по уборке церкви, выпечкой просфор, швейными работами, приготовлением пищи. На территории имеются столовая и баня-прачечная. В столовой питаются 2–3 раза в день. Проверяющие видели длинный стол, накрытый на 20 человек. В другом помещении имелось тринадцать кроватей. Организатор скита – священник Болотов В. Н. (игумен Власий), 1936 г.р. Представители исполнительных органов церкви – Болгова В. В., Чукардина Т. А., Чинская Т. Н. (все прибыли из Курганской обл.»¹¹¹². После обращения уполномоченного в исполком Тербунского районного совета там сразу предприняли решительные меры: были опечатаны столовая, подсобные помещения, где находилась швейная машина, кровати, а после выезда матери бывшего священника Болотова В.Н. ее комната. Значительно сокращен обслуживающий персонал, 9 человек прибывших из других районов были уволены и выбыли опять за пределы района. 26 июня 1980 г. на собрании верующих религиозного объединения с. Бурдино был избран новый состав исполнительного органа¹¹¹³. В докладной записке уполномоченный отмечает хорошее отношение к игумену Власию со стороны епархиального архиерея Ювеналия (пишет, что о. Власий входит в число его «любимчиков»), поэтому трудно видеть в сегодняшней критической оценке схимитрополита Ювеналия предвзятое отношение к тем событиям.

Монашеская община из числа местных жителей в Бурдино. Фото 1976 г.

Монашеская община игумена Власия (Болотова), конечно, не типичное явление для такого рода общин, поскольку со стороны духовника общины мы можем наблюдать почти открытое проявление оппозиционных настроений по отношению к советской эпохе. Чем объяснить это нарочитое проявление небоязни контролирующих органов власти, а также непосвящение правящего архиерея в дела общины? Как нам кажется, все это симптомы церковного диссидентства. И если вспомнить церковную ситуацию в целом по стране, то можно увидеть, что примеры диссидентства в этот период будут не единичными¹¹¹⁴. Возможно, все эти примеры знаменовали некую переломную ситуацию, с которой общество и Церковь столкнулись во второй половине 1960-х. Вероятно, за всем этим стоял своего рода искус, перед которыми находились многие верующие РПЦ (в силу общего процесса либерализации начала брежневской эпохи) и который толкал их включиться в борьбу за права и свободы вместе с политическими диссидентами, чего, к счастью, не случилось.

Монахини из числа местных жителей с. Бурдино

Старчество советского периода было ярчайшим явлением этого времени, и оно внесло свои коррективы в общецерковную жизнь. Для значительного числа верующих этого времени, живущих строгой духовной жизнью, жизнь под старческим руководством была необходимой нормой, а без старца казалась ненормальной. И когда стали уходить из жизни один за другим старцы, духовно сформировавшиеся в годы лагерных испытаний 1930-х годов (а это началось именно в середине 1960-х), то постепенно стал образовываться вакуум в церковном обществе. Люди жаждали вести церковную жизнь под духовным руководством старцев, а их становилось все меньше. Но столь обостренная потребность в старчестве породила и другое явление – появление нового старчества, выросшего не на подвижничестве, а на внешнем подражании исконному старчеству. Это были люди, духовно сформировавшиеся на волне либерализации 1960-х, а потом свободомыслия эпохи застоя 1980-х годов и во многом перенесшие это свободомыслие в церковную плоскость. Тем более был ценен пример других духовников, живущих в ту же переходную (от советской к постсоветской) эпоху, но старавшихся в своем духовничестве проявлять максимальную скромность, и скрытность. О старце Серафиме (Мирчуке) даже такой искушенный в делах человек, как Липецкий уполномоченный И. В. Люков в 1980-е годы, так и не смог составить объективного суждения. Например, он писал в отчете: «Верующие говорят о нем так: „какие там проповеди, отслужит и сразу ложится отдыхать. Да и во время службы делает перерыв. Послужит немного, отдохнет и потом снова за службу. Обряды не ездит исполнять, не может ездить на лошади и на машине тоже, болен он“»¹¹¹⁵. Но получилось так, что именно община о. Серафима, единственная из существовавших после деятельности о. Митрофана (Мякинина), смогла в 2000-е годы стать женским монастырем.

Игумен Валерий (Мирчук)

Схиархимандрит Серафим (Мирчук Василий Илларионович, 1936–2006) – личность выдающаяся в череде воронежских старцев. Тем, с кем нам пришлось общаться, расспрашивая о 1960–1980-х годах, он был известен по монашескому имени Валерий. Родился старец 15 мая 1936 г. в г. Проскурове Хмельницкой обл. в крестьянской семье, рано остался без матери. С 1937 по 1950 г. воспитывался у отцовской тети Щербановой Василисы Ивановны¹¹¹⁶. С 1944 по 1949 годы учился в г. Троекурове в школе и окончил 3 класса начальной школы, одновременно помогая по хозяйству тете. С сентября 1950 по март 1960 г. находился в монастырском скиту на разных послушаниях, откуда «уволен по сокращению штатов»¹¹¹⁷. Этот последний биографический отрезок по-другому рассказан человеком, хорошо знавшим о. Серафима по Почаеву, – о. Евгением (Макашовым). С его слов, о. Серафим пробыл в Почаеве до закрытия обители. В начале своей почаевской жизни о. Серафим, тогда еще не монах, а послушник Василий Мирчук, подросток, имел послушание пасти стадо. Тогда уже отличался и верой, и молитвенностью. Он говорил коровам, пасшимся на клеверном поле: «Вот до сих пор можно есть траву, а дальше – нет». И коровы слушались его. В 16 лет его сделали просфорником. В 1959 г. скит закрыли и обитатели скита перешли в монастырь.

Соборное духовенство г. Ельца. В центре: архим. Исаакий (Виноградов), слева от него – о. Нектарий (Овчинников), справа – о. Виссарион и о. Валерий (Мирчук)

Далее из анкеты уполномоченного следует, что 4 марта 1958 г. Василий Мирчук был пострижен в монашество с именем Валерий, а 11 августа 1958 г. посвящен в сан иеродиакона, прослужив в сане до 1961 г. С апреля 1961 и до 3 сентября 1963 г. работал при Архангельской церкви в с. Малые Ясырки сторожем, чтецом и певцом на клиросе¹¹¹⁸. 8 февраля 1968 г. о. Валерий был рукоположен в иеромонахи и назначен служить в с. Ячейку. До этого проходил служение в Воскресенском храме Новохоперска. В 1976 г. иеромонах Валерий был переведен в приходской храм в с. Ожогу Липецкой обл. С его слов, это – его «пятое место» после Почаева¹¹¹⁹. В скиту батюшка руководствовался схимонахом Зиновием. Из Почаевских о. Серафим вспоминал о. Кукшу Одесского, которого он знал по монастырю, а потом несколько раз приезжал к нему в Одессу. Постепенно рядом с о. Серафимом появились надежные помощники, стала формироваться монашеская община. Но о. Серафим во главу угла поставил не нарочито открытое воспитание монашества, как это было в общине о. Власия в Бурдино, а призрение пожилых, больных людей и, прежде всего, монахинь. Таким образом, монашеское делание у него было скрыто богадельней, приютом и не бросалось в глаза проверяющим. И сам о. Серафим старец вел себя не как старец, а как старый, измученный болезнями приходской священник, порой юродствующий. Но при этом в храме была строгая, по почаевскому уставу служба, в послушаниях также отбор и строгость. В 2000 г., когда мы в первый раз посетили Ожогу¹¹²⁰, о. Серафим, был тяжело болен¹¹²¹, принимал посетителей редко, лежал на кровати под сенью из свежесрубленных веток дуба, но все время молился и был в курсе всех дел своей общины. Как он нам вроде бы случайно и шуткой показал, он знал даже где его кошка обходит кругом и как ловит мышей. В ожоговской общине в 2000 г. было около 100 человек. Приход совсем не был похож на приходской храм, а скорее на маленький монастырь или на скит. Посредине пространства находился храм во имя Благовещенья. Хороший, крашенный зеленой краской железный забор и достаточно большая территория (не менее 0,5 га) позволили расположиться здесь множеству строений и других полезных площадей: самой двухэтажной из белого кирпича богадельне, дому для трудников (гостинице), огородам, пчельникам, мастерским. Везде чистота и порядок. О. Серафим упомянул, что с этого и началась его жизнь в Ожоге. В богадельне имелась домовая церковь и крестильня. Очень интересно выглядел интерьер богадельни (здесь же покои самого о. Серафима, две трапезные и комнаты для богадельниц): все стены плотно были увешаны портретами русских подвижников. Каждый образ был в аккуратной рамочке, и было видно, что это не современные фото, а старые литографии и картины. В одно из посещений о. Серафима мы стали свидетелями его трудов по оформлению дома: батюшка сидел в кресле и вырезал из дореволюционных журналов портреты и вставлял их в рамки.

Ежедневный крестный ход в с. Ожоге с Афонским образом Божьей Матери

Дом в Ожоге

Мы спросили о тех, кто населяет общину. В основном, это люди пожилые, прежние благодетели, помощники общины, духовные чада о. Серафима, нуждающиеся в помощи. Община занимается еще и тем, что восстанавливает в округе храмы, уже несколько самых близких восстановлено (в Прибрежном, в Урицком, проведен ремонт, там началась литургическая жизнь. В эти храмы передавались облачение, утварь, книги. Но беда, как считает о. Серафим, в другом – в отсутствии духовной ревности у многих священников, из-за сугубых забот только о земном. Одна из трудниц, которая 6 лет постоянно живет в общине, говорит, что поначалу ее очень удивляло, как люди здесь трудятся, – от одной работы к другой. Кроме того, община помогает трем больницам, отсюда туда ездят постоянно люди ухаживать за больными, возят продукты: муку, масло, крупы. Также у о. Серафима около 60 мест – молитвенных домов в округе, где время от времени проводятся богослужения священниками из Ожоги¹¹²².

Владыка Ювеналий в Ожоге

Община Ожоги и вл. Ювеналий

При том что община занималась деятельной миссионерской работой в округе, существовала определенная проблема с жителями села Ожоги, которые во многом не понимали происходящего. Поэтому о. Серафим сокрушался: «Я должен принимать и окормлять своих прихожан – сельских, – но они не идут. Идут все с пустыми вопросами и разговорами, а о спасении и духовном совершенствовании никто и не спросит». Местные в храм ходят мало: отпевать, да крестить.

Со слов о. Серафима, при церкви, когда он сюда пришел, жило несколько монахинь в миру, но они ему не понравились, ни уставной жизнью, ни пением. Ему пришлось устанавливать свой порядок с большими трудами: «От много приходилось отучать, и от грубости в разговоре, от упоминания слов о блуде и другого». Со слов прот. Александра Долгушева, до о. Серафима в Ожоге служил священникеретик Александр, который занимался творением «чудес». «Кого ни посылали сюда, никто с ним не мог справиться. Был до о. Серафима здесь и игумен Власий (Болотов), но его избили и выкинули. А о. Серафим сумел искоренить ересь, борьба была сильная, но он постепенно создал общину»¹¹²³.

Постепенно в общине идет пострижение, кто-то умирает (уже 30 монахинь похоронено), есть в общине и схимницы. Некоторые из богадельниц (не имеющие пенсии) получают деньги на необходимые расходы: 300 руб. молодые (на одежду и обувь) и 100 руб. пожилые (на просфоры и свечи).

Клирос в Ожоге

Об о. Серафиме ожоговском приходилось много слышать в самых разных местах Воронежской и Липецкой областей. Многим храмам он помог святынями. У него собралось много христианских святынь, прежде всего, мощей угодников Божьих. В благословение вновь открывающемуся храму или монастырю о. Серафим любил отсылать мощевики, сделанные в Ожоге. Конечно, святыни передавались тем, кому о. Серафим доверял: он передал мощевик в Воронежский Алексиево-Акатовский женский монастырь, когда тот открылся, передал чудотворный старинный образ св. вмч. Параскевы Пятницы в Каменку Воронежской обл., когда о. Александр Долгушев только задумывал построить храм в честь св. Параскевы (и об этом никто еще не знал). Позже там были выстроены Пятницкий и Казанский храмы, а также приют-богадельня для престарелых – явление крайне редкое для нынешнего приходского мира. Помог он святынями и прот. Василию Гришанову при строительстве в Эртиле храма в честь иконы Божьей Матери Скоропослушницы, а также храма во имя прп. Серафима Саровского и богадельни при этих храмах. Были переданы иконы («целый автобус с иконочками старинными и аналоями») в возрождающийся собор в с. Тишанка Воронежской обл.

Крестный ход в Ожоге

Со слов прот. Александра Долгушева: «Отец Серафим имеет разум предостережения, даже может провидеть. Мне несколько раз делал предостережения. Удивительна его близость к Богу, ничего его не отвлекает, никакие мирские мысли и чувства, заботы. Все идет своим чередом. И очень так все соразмерно, планировано. Все заранее припасет, куда какую иконку и кому частички мощей, все лежит на своем месте, и всему он радуется. Когда-то он был в Почаеве, и в воспоминаниях об этом он создал у себя такое молитвенное настроение, чтобы, приходя сюда, человек попадал как бы в рай. Любовь у него такая к святыне, что сейчас многим это уже непонятно. А он и своим чадам это прививает. Батюшка удивительный, чудный». Отцу Серафиму было от епархиального архиерея предложение восстанавливать Задонский монастырь, когда тот только открыли, но он отказался по старости и немощи. Уже после кончины о. Серафима на месте его богадельни был открыт женский Благовещенский монастырь.

Таким образом с полным основанием общину, созданную трудами схиархимандрита Серафима (Мирчука) при приходском храме с. Ожоги, можно сравнить с дореволюционными общинами. Тогда для многих общин богадельный период был самой ранней стадией их существования. Общине позволяли возникнуть в виде организма, социально полезного обществу, и это была часто единственная возможность стать потом общиной и монастырем. Похоже, что о. Серафим избрал для себя именно этот наиболее безопасный для существования общины путь.

Иоанно-Предтеченская церковь в с. Вязовое

В этом регионе была еще одна серьезная попытка создания женской сельской общины в с. Визовое иеросхимонахом Иоанном (Мокашовым). Он также принадлежал к почаевским воспитанникам, жил в скиту при монастыре несколько лет вплоть до времени закрытия обители. Евгений Мокашов, будучи еще мирянином, духовно опекался о. Митрофаном (Мякининым), именно старец направил его в Почаев, но не благословлял там рукополагаться в священство. Вырос юноша в благочестивой зажиточной крестьянской семье. Семью его бабушки репрессировали и отправили в 1920-е годы на Соловки в ссылку, но те сумели после 3-х лет вернуться благодаря молитвенному дару бабушки Евгения. Она была очень нищелюбива и все время молилась свт. Николаю. Явившийся ей воочию святитель помог остаться всем живыми и благополучно добраться до дома.

О. Евгений (Мокашов)

В Почаеве Евгений был пострижен в монашество с именем Иоанн, но не выполнил другого старческого совета – не рукополагаться. Когда о. Митрофан узнал о рукоположении о. Иоанна,

то горько плакал. Иеромонах был направлен на приход в с. Вязовое и очень скоро о нем стали говорить, как о замечательном священнике, молитвеннике, ярком проповеднике и внимательном духовнике. Также о. Иоанн стал отчитывать приходящих к нему духовно больных людей. Это было уже после кончины о. Митрофана, и часть духовных детей старца, им постриженных, перешло к о. Иоанну. От Глинских старцев о. Иоанн принял тайную схиму и сам тайно постригал в иночество новых сестер на приходе. Община духовных чад о. Иоанна, собирающихся сюда на богослужения, росла. Но случилось то, чего никто не ожидал, даже глинские старцы, с которыми поддерживались у о. Иоанна духовнические отношения. За грубое нарушение монашеских заповедей он был отстранен от богослужебной деятельности и запрещен в служении. Община распалась, что было сильным ударом по женскому общинному движению в этом регионе. Сильно переживал эти события митрополит Зиновий в Грузии, но человеку всегда оставлено покаяние и покаяние стало делом жизни монаха Иоанна.

Известный на белгородчине старец Серафим был приходским священником в с. Ракитное, настоятелем Свято-Никольского храма с 14 октября 1961 и до кончины в 1982 г. Рядом с ним, как таковой, не было монашеской общины, но он имел много духовных чад, которые приезжали к нему из ближайших областей. Среди них были и те, кто постригался им после какого-то времени. Архимандрит Серафим был яркий проповедник, его проповеди за богослужением запоминались и сильно влияли на людей. С больными духовно он проводил отчитки, и потому сюда приезжало очень много людей, страдающих одержимостью. Менее известна была духовническая деятельность старца по окормлению людей, способных вести строгую духовную жизнь. Такие люди тоже приезжали, и старец из них отбирал и делал их своими близкими духовными чадами. В основном для монашества им избирались девушки, на это указывают некоторые примеры.

Также к о. Серафиму посылал много девушек и женщин, способных к монашеской жизни, один из известных блаженных старцев из Белгородской епархии, который сам принимал большое число людей¹¹²⁴. Этот блаженный, кроме того, посылал людей на отчитку к старцу Ипполиту в Рыльский Никольский монастырь. Известно, что старец Ипполит сумел создать в Белгородской епархии новый женский монастырь (в Зимовеньках) в 1990-е годы. Насельницы в нем собрались, в основном, пожилые, но молитвенницы, а настоятельницу старец пригласил из Нальчика.

Нам удалось поговорить с некоторыми жительницами Старого Оскола, ездившими в Ракитное – сестрами Тамарой Дмитриевной и Валентиной Дмитриевной Брагиными. Валентина с детства была хроменькой, поэтому осталась в девах, но общалась с монахинями из закрытого Танеевского монастыря и от них получила начальные представления о монашеском образе жизни. Когда они с сестрой приехали к о. Серафиму, то он сам предложил Валентине стать его духовной дочерью, а Тамаре не предложил. Тамара Дмитриевна считает, что объясняется это тем, что Валентина была девственницей и таких он больше привечал¹¹²⁵. Другая жительница Старого Оскола Л. В. Рябинина также была какоето время духовной дочерью о. Серафима. Но потом обстоятельства так сложились, что она стала петь в хоре на приходе, возглавляемом прот. Василием Золотухиным (о котором мы выше упоминали), и жить под его духовным руководством. Разрешилась же ситуация с переходом к другому духовному отцу, без его ведома, следующим образом. Протоиерею Василию, клирику Воронежской епархии, конечно же, слышавшему об о. Серафиме, захотелось к нему съездить, и он взял с собой Л. В. Рябинину вместе с другой клирошанкой храма. Это было время, когда о. Серафим по немощи и возрасту принимал уже ограниченное число посетителей. Но о. Василия он принял вне очереди (духовенство им вообще так принималось) и вместе с ним и двух девушек. Когда после беседы о. Василия зашла Л.В. Рябинина, то старец, увидев ее, заплакал и сказал: «А я уже беспокоиться начал, куда Люба пропала, но теперь вижу, что попала ты в хорошие руки». И старец благословил ее¹¹²⁶.

Архимандрит Серафим как старец-духовник имел круг лиц тайно монашествующих или еще не постриженных, живущих на стороне, по месту жительства, и эта территориальная рассеянность была особенностью такой духовнической практики.

Община о. Севастиана

Старец Севастиан, оптинский послушник и келейник старца Иосифа, потом Нектария, после закрытия пустыни попал в Мичуринск (Козлов) и служил в Ильинском храме, был арестован и отбывал срок в Казахстане, где и остался. Был молитвенником, аскетом, прозорливцем, отличался даром утешения. Долгое время он не имел возможности служить в отдельном храме, потому что власти не разрешали устраивать такой храм, и ему приходилось совершать богослужения во временных помещениях, устраиваемых как молитвенные дома. Но вокруг него собрался большой круг духовных детей, как из числа освободившихся ссыльнопоселенцев, так из числа тех, кто приехал сюда из различных областей России ради старца Севастиана. Костяком его многочисленной общины были постриженницы батюшки, среди которых было много молодежи. В 1955 г. была зарегистрирована община, и жилой дом был полностью переоборудован под церковь.

Приехавшая в Караганду по совету знакомой монахини Мария Ивановна Немцова пожила некоторое время, попела в хоре, и старец благословил ее перебираться насовсем. Отец Марии продал свой дом в Новохоперске, и на эти деньги купил карагандинский дом.

Схимонахиня Агния и о. Иоанн Мичуринский

Но у прп. Севастиана были и монастырские монахини, их присутствие он особенно ценил. Яркий пример тому схимонахиня Агния (Стародубцева, 1884–1976), насельница Знаменского Сухотинского монастыря Тамбовской епархии, в котором она провела 21 год вплоть до закрытия обители. Духовником монахини был оптинский старец Варсонофий. Имея художественный дар, она прошла обучение в знаменитой на всю Тамбовскую епархию монастырской иконописной школе и стала писать иконы¹¹²⁸. С матушкой во всех ее скитаниях был ею написанный портрет своего старца-духовника¹¹²⁹. В 1929 г. Сухотинскую обитель окончательно закрыли и монашествующие разъехались. Матушка Агния вместе с монахиней Надеждой попала в г. Новохоперск Воронежской обл., потом они уезжали в с. Алферовку Новохоперского района, потом опять вернулись в город и трудились при Воскресенском храме, открытом после войны. Монахиня писала иконы для храма, а также по заказу архиерея подготовлила весь иконостас для Покровского собора г. Воронежа. После смерти своей сестры, монахини Надежды, уехала в Караганду, получив от старца письмо с приглашением. Туда же, со временем, как явствует из письма матушки Агнии, перебрались и несколько других сестер из Сухотинского монастыря¹¹³⁰. Монахиня Агния имела старческий дар, и старец Севастиан благословил ей окормлять людей в Караганде, что она и делала вплоть до кончины.

Интерьер храма Рожества Христова в Караганде. Иконостас расписан монахиней Агнией (Стародубцевой)

Характер женской общины в Караганде определялся монашеским отношением к послушанию: законом было все делать по благословению старца и неуклонно выполнять послушание. Также существовало утреннее и вечернее правила, много людей пело в хоре. После литургии было принято читать акафисты нараспев. Также большое внимание уделялось поминовению усопших: «каждый день вечером ходили на кладбище, служили панихидку без священника, без чтения апостола и Евангелия. Каждый в общине знал наизусть панихиду. Десять лет прожила Мария Ивановна в общине, до самой кончины старца, а потом, по желанию своего отца, переехала обратно в Новохоперск. Мария Ивановна, судя по всему, там же была пострижена в иночество. Она отмечала удивительную духовную чуткость старца Севастиана, его любвиобилие, прозорливость. Только они с подругой поговорили о батюшке, что он их, наверное, забыл, народу-то кругом много. И уже наутро, после пения на клиросе и окончания обедни, о. Севастиан говорит им: «Зайдите-ка ко мне в келию». Там он подарил им сетку с продуктами и сказал: «А я сегодня проснулся ночью и молился о вас, воронежские». А другим людям в общине не раз говорил, привечая нас: «Вы воронежских не обижайте». Девушки также старались что-то доброе сделать для батюшки, связали ему теплые вещи: кофту и носки¹¹³¹.

Монашеская община старца Севастиана входила в церковную общину (приходскую) и была ее частью. «Говорили, что добрая половина Михайловки (район города в Караганде) как бы негласный монастырь в миру»¹¹³². Здесь находились и постриженницы старца, и монастырские монахини. И в целом община жила по правилам монашеского послушания. Особенностью ее была локальная ограниченность рамками церковного прихода.

Духовник Марфо-Маринской обители в Москве, протоиерей Митрофан после революции и закрытия обители был пострижен св. патриархом Тихоном в монашество с именем Сергий, потом были годы тюрем, ссылок и лагерей, после чего – поселение в с. Владычня Тверской обл., на родине жены о. Сергия. Батюшка мечтал возродить здесь общину, подобную московской, поскольку возвращались из ссылки монахини обители, а среди окрестного населения были девушки, склонные к монашеству. Но этому не суждено было состояться¹¹³³.

Служил на приходе в Преображенском храме с. Спас-Прогнань Калужской обл. Здесь было когда-то подворье Пафнутье-Боровского мужского монастыря, монахом которого старец был до революции. После закрытия Пафнутье-Боровского монастыря и были несколько лет заточения и ссылки в Казахстане. Здесь в семипалатинском храме он встретил на клиросе монахинь из Шамордина и Каширы¹¹³⁴. С 1942 по 1978 г. старец Амвросий служил в с. Спас-Прогнань, и здесь постепенно им создан своего рода тайный монастырь, куда была собрана часть его постриженниц. Монахиня Афанасия рассказывала, что еще до существования монастыря ей было явление Божьей Матери в виде простой женщины и было сказано: «А я здесь открою монастырь»¹¹³⁵. Как показывают наши полевые материалы, явления, подобные этому, не были редкостью для советского времени, когда Богородица являлась людям не в славе, а в простом образе женщины, пекущейся о каждодневных нуждах терпящих нужду и бедствия христиан. Старец Амвросий отличался прозорливостью, помогал людям исцеляться, отчитывал бесноватых и собирал вокруг себя тех духовных чад, которые могли бы жить монастырской жизнью. Старец постриг более 800 монахинь¹¹³⁶. У этого монастыря была своя игуменья – схимонахиня Серафима, (Шошина Мария Семеновна, умерла в 1989 г.), восприемница всех постриженниц. Сама она была воспитанница монастыря в г. Золотоноше в Донбассе. Часть монахинь жила в селе, непосредственно при церкви, рядом с духовником. Другие приезжали, время от времени, работая, храня в тайне свое монашество. Они жили по наставлениям старца. Постриги совершались старцем в 1960–1970-е годы, время непростое для Церкви. Одна из известных постриженниц старца – схимонахиня Ольга (Ложкина Мария Ивановна), московская блаженная, насельница Никитского монастыря в Кашире¹¹³⁷. Были и другие схимницы в общине строгой духовной жизни, имевшие благодатные дары от Бога: схимонахиня София (Леонтьева), схимонахиня Серафима (Тенькова).

Монастырь в миру схиархимандрита Амвросия был собран вокруг приходского храма, где священник прослужил на одном месте 36 лет, что является большой редкостью для обычной практики советского времени, когда уполномоченные постоянно переводили священников с прихода на приход. «Тайный монастырь» – название условное, потому что людей здесь объединяло в монашеское сообщество пострижение и молитвенное правило. Большая часть постриженниц жили на стороне по месту жительства, выполняя наставления старца. Схимонахиня Серафима была игуменьей, имела три наперсных креста, была духовной матерью огромного числа постриженниц, постоянно принимала их при храме, давала советы, следила за духовной жизнью.

Насельник сначала Троице-Сергиевой лавры, а потом Псково-Печерского монастыря, о. Савва (1898–1980) был прекрасным проповедником и богословом. Сохранился круг его поучений и проповедей.

Как старец, он много отчитывал бесноватых, а как духовник имел много духовных чад по всей России. Часть их была им пострижена, другие жили по правилу, указанному старцем. Особенностью монашеского сообщества, которым руководил о. Савва, было синхронное молитвенное делание духовных чад в разных частях страны: устраивалась непрерывная цепочка чтения неусыпающей Псалтири в рамках всей духовной семьи старца. Нам пришлось соприкоснуться с этим механизмом в г. Михайловка Рязанской области, где жила одна группа духовных чад о. Саввы¹¹³⁸. Духовные дети старца периодически посещали обитель или приход, куда тому одно время пришлось переместиться по настоянию уполномоченного. Своим духовным чадам о. Савва передавал в руки «пакеты», где были наставления, лично касающиеся человека. Кроме того, в этой общине сложилась необычная практика приема в духовные чада и после кончины старца – молитвенное вопрошание к нему и потом бросание жребия.

К числу псково-печерских старцев, имеющих особый характер духовного руководства своими постриженницами, можно отнести и иеросхимонаха Сампсона (Сиверса). Он также собрал большую духовную семью монашествующих в разных областях России и сам появлялся в том или ином месте по обстоятельствам. Нам известно это на примере его духовных чад – монастырских монахинь, живших в Борисоглебске Воронежской обл. Еще в 1930-е годы о. Сампсон служил в одном из храмов города и был на стороне того духовенства, которое боролось здесь с обновленцами. Позже приезды к монахиням носили уже тайный характер, приходилось переодеваться, скрываться. Старец вел обширную переписку со своими духовными чадами, внимательно отвечал на вопросы в письмах. Немало женщин посещали Рижскую Спасо-Преображенскую пустынь, где старчествовали, сначала схиархимандрит Косьма (Смирнов), а потом с 1969 по 1978 г. – архимандрит Таврион (Ботозский).

В целом же, если подвести итог монастырскому старческому духовничеству, то оно было, главным образом, статичным: духовные дети из монашества сами большей частью приезжали к старцам из разных концов страны и проводили отпуск в стенах обители, выполняя послушание, молясь, исповедуясь и причащаясь. Получив духовное наставление и благословение, уезжали обратно. Письма были основной формой общения в этот промежуточный период. В практике иеромонаха Иоанна (Снычева) в ту пору, когда он учился в Санкт-Петербурге, было даже принятие зашифрованной исповеди от духовных чад по почте, что практиковали и оптинцы в отдельных случаях.

Особо следует сказать о духовничестве монашествующими со стороны епархиальных архиереев. Хотя архиереи находились под особым присмотром уполномоченных, но они также тайно постригали своих духовных детей, склонных к монашеству, также опекали монастырских монахинь, хотя все зависело от духовного устроения архиерея. Большой круг духовных детей был у владыки Мануила (Лемешевского). Таковые не только входили в круг ближайшего окружения, непосредственных помощников в административной работе, но и были обычными мирянами. В ходе экспедиционной работы и чисто случайно нам приходилось встречать духовных детей митрополита Мануила в самых разных местах, но в основном, там, где он служил: в Чебоксарах, Самаре, Дмитровграде, Москве. Такой же стиль руководства сложился у его духовного сына – митрополита Иоанна (Снычева). Он также имел духовных чад, как в ближайшем окружении, так и среди мирян, причем очень простых по натуре людей. Их до сих пор много живет в Ульяновске, Самаре, Сызране, Петербурге. Владыка Иоанн отличался большим вниманием к своим духовным чадам, которыми руководил заочно: писал им много писем, подробно отвечал на насущные вопросы. Судя по всему, выбор в духовные чада происходил по инициативе самого владыки.

Не так много материала о многотрудной работе монахинь в аппарате епархиальных епископов. Нам пришлось общаться с монахиней Макарией (Санниковой), ныне уже покойной, которая была вместе со своей мамой помощницей митрополита Сергия (Петрова). Владыка их заметил еще, когда был священником в Елецком Вознесенском храме. Потом он был хиротонисан во епископа и направлен на Воронежскую кафедру, куда «перетянул и своих духовных». Санниковы, мать и дочь, отличались какой-то врожденной духовностью, простотой, любовью к прошлому, к старине, были глубоко церковные люди. Владыка Сергий писал магистерскую диссертацию, и Санниковы помогали ему набирать и корректировать текст¹¹³⁹. Монахиня Макария сама, в свою очередь, оказывала воспитательное влияние на других людей, здесь работающих. Ей доныне очень благодарен митрополит Мефодий (Немцов), который и опекал немощную монахиню в последние годы ее жизни¹¹⁴⁰. Владыке Михаилу (Чубу) помогала в секретарской работе монахиня Иоасафа. Была она из высокоаристократического рода, но фамилии своей не называла, по паспорту записавшись Марина Викторовна Колбасьева. Со слов прот. Александра Долгушева, «была высокообразованным человеком, знала языки, помогала владыке подыскивать литературу.

В смоленских газетах много клеветы было вылито на владыку из-за нее. Она также хорошо знала Тамбовского преосвященного Луку Войно-Ясенецкого»¹¹⁴¹.

Круг таких духовных детей, трудившихся «при церковной канцелярии» епархиального архиерея епископа Мануила, мы еще застали в середине 1990-х Чебоксарах. До сих пор они живут наставлениями владыки Мануила, помнят и молятся о нем. С ним многие из этих людей связывают начало своей духовной жизни, осознанной и привязанной к старческому руководству. С благодарностью вспоминал о монахинях, трудившихся с ним, находящийся ныне на покое схимитрополит Ювеналий, бывший Курский владыка¹¹⁴². Это была также особая среда и особая школа воспитания, но она мало изучена, т. к. пока недостаточно свидетельств, чтобы широко анализировать это явление. Мемуары архиереев советского времени не такое уж частое явление.

Совершенно особым было устроение монастырских монахинь, живших компактно в одном месте. В селе, как правило, не получалось, чтобы монахини жили большой общиной по нескольку десятков человек, а в городе это было не так заметно. Например, в г. Курске мы столкнулись с удивительным открытием: монахини из закрытого в 1920-е годы Свято-Троицкого монастыря еще в 1960-е годы большим числом (40 человек) продолжали жить на территории обители, а еще 53 сестры жили в непосредственной близости «на квартирах». Более того, видя, что храмы начали открываться и передаваться верующим, монахини также воодушевились и обратились к властным структурам города с просьбой передать им в пользование храм монастыря, занятый облархивом, «под богослужение по православному монастырскому уставу». В обращении от 112 монахинь (с приложением всех 112 мирских и монашеских имен) было написано: «Храм нашего монастыря – древний архитектурный памятник конца XVI–XVII в. состоит из трех церквей. До февраля 1950 г. в правой стороне теплой (верхней) церкви совершалось богослужение, и эта часть находилась в ведении монашеской общины сестер бывшего монастыря. С февраля 1950 г. по июнь храм стал приходским и по независящим от сестер причинам, без их ведома, по настоянию протоиерея Сергея Ханова и игуменьи Агнии храм закрыли, и все здание занял облархив. Просим аннулировать документы за подписью Ханова и игуменьи Агнии о закрытии храма. Просим убедительно возвратить нам для молитвы и совершения богослужения нашу теплую церковь, как более удобную по своей вместимости для молящихся, как совершенно изолированную от двух других. Инициативная группа из семи монахинь (Вероника, Дуклида, Августа, Павла, Алевтина Юдина, Артемия, Маргарита Новикова)». И подписались под обращением 112 сестер¹¹⁴³. Из них только пять проживало в сельской местности. Но облисполком отклонил это ходатайство, и монахиням пришлось ходить на службу в приходской храм (очевидно, Казанский, находящийся неподалеку). Редкий и, может быть, единственный в советской России случай, когда монашеская община почти целиком осталась на месте, рядом со своим монастырем. Обычно, после нескольких лет революционного эксперимента, превращавшего монастырь в коммуну или артель, сестры изгонялись и расселялись по самым разным местам вдали от своей обители. Курский Троицкий монастырь единственный из женских монастырей Центральной России на короткое время смог открыться в период немецкой оккупации в 1942 г.¹¹⁴⁴ Очевидно, этому помогло компактное проживание насельниц поблизости от обители. Но с приходом советской власти сестер стали опять теснить, им оставили часть храма, а потом отобрали и ее. Но еще долго продолжалась их деятельность по возвращению обители. Этнографическая экспедиция работала в монастыре в конце 1990-х, но история с возвращением тогда еще не была закончена: половину монастырского храма занимала редакция городской газеты, где нередко печатались пасквили на сестер обители, часть помещений находилась в частных руках, ограды не было.

К послевоенному времени положение рассеянных по стране женских общин в какой-то мере стабилизировалось. Вернулись из ссылки те монахини, которые попали туда в 1930-годы, вместе с оставшимися в живых духовниками. Ослабление гонений позволило монахиням активнее включиться в приходскую церковную жизнь, в то же время не оставляя строгого уставного порядка внутри своей общины. На примере одной монашеской борисоглебской общины в Воронежской обл., состоящей из монастырских монахинь (из разных монастырей), нам бы хотелось показать то, как существовал этот удивительный мир в послевоенное десятилетие. Мир этот был многосложен, в него входили не только сами монахини, их община и старцы на стороне, которые поддерживали с монахинями эпизодическую связь, но сюда входили и миряне, посещавшие монахинь; приходские священники, живущие в самом тесном контакте с матушками; сюда входило большое число блаженных, юродивых, ориентировавшихся более на монахинь, чем на приходских священников. Сюда же входил весь тот мир за пределами города, с которым монахини поддерживали тесную связь через паломничества в Киев, Почаев, Троице-Сергиеву лавру, Псково-Печерский монастырь, Абхазские скиты.

Вид на Казанский храм и перспективу г. Борисоглебска. Совр. фото С. Д. Федорова

В непосредственной близости от г. Борисоглебска Воронежской губ. находилось два женских монастыря – Успенский Лысогорский в с. Троицкий Юрт (ныне с. Троицкое) и Казанский монастырь возле с. Таволжанка. В самом городе также имелся построенный незадолго до революции мужской монастырь св. блгв. кн. Александра Невского «на горе».

Со слов монахини Сергии, знавшей некоторых матушек из Таволжанского монастыря¹¹⁴⁵, часть их, числом около пятнадцати человек, перебралась в Борисоглебск¹¹⁴⁶. Также сюда попали некоторые лысогорские монахини. Клирос в Знаменском храме г. Борисоглебска в послевоенные годы состоял в основном из них¹¹⁴⁷. Среди борисоглебских монахинь находились и изгнанницы из Дивеевского монастыря¹¹⁴⁸. «У нас дивеевских было шесть человек, три монашки и три девицы, может быть, послушницы. Одну из девиц звали Ксеньюшка, она была черничкой. Другие – Варвара и Евдокия. В черном ходили, платочком низко покрывались, юбочка с кофтой. Дивеевские матушки-монахини двадцать лет прожили в монастыре, а приехали в Борисоглебск на родину»¹¹⁴⁹. Кроме того, среди борисоглебских монахинь была и группа выселенных из Почаева. «Они долго жили в Борисоглебске, но потом вернулись в Почаев. Имена этих матушек-схимниц: Маргарита, Анастасия, Феврония. Они жили втроем. К ним тайно приезжал один великий старец с Афона, но об этом никто не знал. Потом они отошли от Церкви, говорили, что там обновленчество, редко в наш Знаменский храм ходили»¹¹⁵⁰. Была одна монахиня Анастасия (Никульшина) из Кадомского монастыря¹¹⁵¹.

Схимонахини Маргарита, Феврония и Анастасия в Почаеве

Ставропольские монахини: игуменьи Тамара¹¹⁵² и Мария, монахини Варвара¹¹⁵³ и Фессалоникия¹¹⁵⁴, инокиня Мария-лежачая, монахиня Фессалоникия старшая¹¹⁵⁵. Жили все кавказские матушки рядом. В одном доме у хозяйки Александры жили игуменья Варвара и Тамара, в другом – Фессалоникия и Мария. Еще на Кавказе ставропольские монахини познакомились с иеромонахом Сампсоном (Сиверсом). Духовная связь сохранилась и после переезда в Борисоглебск. В 1935 г., судя по документам Воронежской епархии, иеромонах Симеон Яковлевич Сиверс числился исполняющим обязанности псаломщика в Знаменской церкви Станичной слободы¹¹⁵⁶. Со слов Веры Сергеевны Спельник, иеромонах Сампсон стал духовным отцом ставропольских монахинь, многих из них постриг в рясофор, мантию, схиму. После удаления его отсюда приезжал еще три раза тайно, останавливался у игуменьи Тамары. Иногда ему приходилось одевать в Борисоглебске женскую одежду, чтобы никто из соглядатаев его не узнал. А один раб Божий – юродивый, босой, подошел к нему и говорит: «Батюшка, благословите»¹¹⁵⁷. Монахиня Сергия вспоминает, что о. Сампсон приезжал в 1954 г. из Подмосковья и тогда постригал некоторых сестер¹¹⁵⁸. Служил по домам молебны, дома освящал. После его кончины монахинь окормлял местный священник, настоятель Знаменской церкви о. Андрей Учамприн.

Прот. Андрей Учамприн

Протоиерей Андрей может быть отнесен к числу выдающихся пастырей воронежской земли, исповедников веры. С 1918 г. по 1984 г. он был связан многолетним служением с Борисоглебском. В 1930 г. о. Андрей занимал активную антиобновленческую позицию, будучи настоятелем храма в Борисоглебске, в 1935 г. был арестован и сослан почти десять лет провел в Сибири¹¹⁵⁹. Вернулся из ссылки в Воронежскую епархию, служил на приходах¹¹⁶⁰, потом в Борисоглебске, долгое время был благочинным. Из-за провокации, устроенной в храме, при которой погибли в давке люди, был отстранен от священнической деятельности и 14 лет стоял в церковном притворе вместе с нищими. Но продолжал в эти годы тайно совершать обряды и таинства на дому: крестить, венчать, исповедовал своих духовных чад.

Сохранились воспоминания людей, которых он духовно воспитывал.

Монахиня Сергия (Чернышева) в Знаменском храме г. Борисоглебска

Монахиня Сергия (Чернышова), руководитель левого клироса в Знаменском соборе, считает о. Андрея главным своим воспитателем, несмотря на то, что провела много лет рядом с Борисоглебскими монахинями и стала продолжателем их дела – клиросного послушания в храме (и как регент, и как уставщица, и как псаломщица). Матушка рассказала, что «с детства прилепилась к о. Андрею. Выказывала желание петь на клиросе и помогать в церкви. А он подошел и спросил: „Девочка ты не боишься, что тебя отведут в гороно?“ Но я не боялась этого, и он стал подробнее расспрашивать о семье родителей, а потом стала ему помогать по хозяйству, в доме и на огороде. После окончания семилетки захотела я остаться при храме, и тогда батюшка поговорил с моей мамой: „Александра, мы хотим взять Веру на клирос, чтобы она стала псаломщицей“. Мама отвечает: „Она же ничего не знает“. „Ничего узнает, медведей и тех учат“. Но меня батюшка попросил в случае сильных гонений отвечать, что я сама выразила желание быть на клиросе. Его принуждали убрать меня с клироса, но он так и не согласился на это. Перед самой смертью он мне рассказал, что в те годы он молился и просил Царицу Небесную открыть Свою волю о том, кому здесь служить на клиросе, потому что инокиня Антония, бывшая псаломщицей, по болезни уже не могла нести это послушание. И Матерь Божия открыла ему Свою волю, жребий пал на меня. Через два года обучения о. Андрей, обращаясь ко всему клиросу, сказал: „Я хочу, чтоб Вера Федоровна самостоятельно служила понедельно“. Так началось мое самостоятельное служение на клиросе. Здесь и пришлось теснее узнать батюшку Андрея. Он был необыкновенный молитвенник, в алтаре никогда не разговаривал, служил всегда со слезами, такая у него благодать от Бога. Многие смеялись за это над ним. А на клиросе все было слышно, как он зарыдает и остановится немножко. Перед исповедью также: „Напоминаю вам грехи, согрешили тем-то и тем-то“, – и обязательно заплачет. Такой был усердный. И просто себя вел, не накладывал на нас больших подвигов. Кроткий и смиренный, голоса никогда не повысит. Даже каноны и акафисты всегда читал тихо. Я слышала, как ему задавали вопросы о том, что в храм нельзя ходить, когда советская власть пришла, а он отвечал: „Можно, благодать сейчас есть, но придет время, и вы сами увидите католическую веру, вас станут гнать“. Давал всем нам молитву, переписанную его рукой, как свое благословение: „Господи, прежде конца не погибну, спаси мя“. Она читается перед покаянным каноном Великим постом. Говорил: „Молитесь спроста, и Господь услышит вас, не бойтесь ходить в храмы, пусть сейчас и батюшки разные, не обращайте на них внимание“. Дома много молился, выполнял большое правило. Другая воспитанница о. Андрея – Раиса Владимировна Лычагина, упомянула о творении о. Андреем Иисусовой молитвы: „Он спал, а его сердце и во сне читало Иисусову молитву: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий помилуй мя“, – а оно – тук, – говорю: „Соня, это у него сердце бьется под чтение Иисусовой молитвы“»¹¹⁶¹.

Дом, где долгие годы жил прот. Андрей Учамприн. Борисоглебск. Фото С. Д. Федорова

Жил без телевизора, без особой мебели, только кроваточка да иконы. Ходил все время в одном плаще и в одних и тех же сапогах. Не пропускал ни одной литургии в храме, когда проходила служба.

В заключении, как он рассказывал, самым тяжелым был первый год, в одиночной камере, когда вши облепляли все тело. Также говорил, как не принимали обновленчество. Испытанием его смирения были и годы отстранения от богослужения, когда его не пускали в алтарь. Он лишь говорил: «Так Господу угодно». В эти годы испытаний его нередко навещали ссыльные монахини. Ввел его в алтарь владыка Ювеналий, который будучи на воронежской кафедре, приехал в Борисоглебск, увидел о. Андрея и сказал: «Кто тебе дал право здесь стоять?» Это было за полтора года до кончины о. Андрея. Когда же он скончался, то было явлено чудо Божье. Священник, который отпевал о. Андрея, перед тем как опустить гроб в могилу на кладбище, открыл крышку гроба и увидел, как просиял лик покойного. «Как солнце видел я его сияние», – сказал этот священник. Известный Борисоглебский прот. Николай Серов (о нем ниже), хорошо знавший отца Андрея, отмечал многие его положительные качества: «это был святой экземпляр, подобных я не видел никогда»; «этот человек был весь в себе, внутри себя, в Боге жил»; «о. Андрей был лучшим благочинным в епархии. У него в храме было пять священников, два дьякона и всегда были мир и согласие. А это было нечастое явление тогда»; «он был умнейший человек, никогда лишнего слова не говорил, в алтаре никогда не разговаривал»; «я спросил: где он научился молчать? На что о. Андрей ответил: „с малых лет берись за дело, дело научит“; «никто из мирян не слышал от него ни разу грубого слова, всегда был миролюбив, всегда умиротворял, это был благодатный человек»; «он не был сребролюбив, отказывался от полагающейся ему седьмой части доходов храма» (когда священники не имели зарплаты. – О. К.)¹¹⁶².

Архимандрит Клавдиан

О. Антонин

К о. Андрею много раз приезжал из Старой Руссы архимандрит Клавдиан (Моденов Иван Матвеевич)¹¹⁶³, умерший и похороненный в Борисоглебске. Два года прожил о. Клавдиан после тяжелой операции, продолжая служить, а умер в 87 лет на праздник Рождества Пресвятой Богородицы¹¹⁶⁴. Также приезжал сюда и к матушкам в Борисоглебск и старец схиигумен Иоанн из Печор. Он был родом из Борисоглебска, «батюшка старинный», умер в Печорах. Бывал в Борисоглебске и служил здесь о. Антонин, из Вышинского монастыря. Прот. Андрей был знаком с игуменом Серафимом (Мякининым), знал о его духовной жизни, со слов о. Николая Серова.

Был еще один Борисоглебский священник, поддерживающий связь с монахинями, звали его о. Павел Ледовских. Также прошел и тюрьму, и лагеря, был в дружбе с прот. Андреем Учамприным. Тот у него был духовником. Отец Павел служил на приходе в с. Алешки, но когда приезжал в Борисоглебск, навещал о. Андрея и матушек, особенно Фессалоникию, Елизавету и Пелагею, оставлял им денег¹¹⁶⁵. Люди много к нему обращались, исповедовал он со слезами, молился за людей. Дожил до 90 с лишним лет и не прекращал служить. Весь сиял, очень был похож на Серафима Саровского . Перед кончиной о. Андрей принял монашество¹¹⁶⁶.

Прот. Павел Ледовских

Более молодых лет был недавно почивший известный Борисоглебский протоиерей Николай Серов (1926–2005). Долгие годы он был настоятелем Покровской церкви в с. Бароновка и духовником Борисоглебского священства. Рукополагал его в дьяконы и иереи митрополит Вениамин (Федченков). Общение с таким подвижником, как владыка Вениамин, заложило в о. Николае стремление жить по строгим правилам, ориентируясь на монашество, подчиняя свою волю духовнику-старцу. Таким духовником для о. Николая стал игумен Власий (Болотов). Также батюшка самым тесным образом общался с известными блаженными на своем приходе в Бароновке. Имея постоянное местожительство в Борисоглебске, о. Николай Серов жил рядом с домом, где обитали монахини Тамара, Варвара и инокиня Мария, был знаком с ними и имел немалую духовную пользу от этого общения.

Схимонахиня Анфия (из Дивеевского м-ря)

Главный труд, который совершали монастырские монахини, – молитва. Старшие монахини были «бесподобные молитвенницы», – передает их ученица – монахиня Сергия (Чернышева). Матушка Сергия с детства воспитывалась ими и с детства имела желание стать монахиней. Монахини поражали ее, прежде всего, своим строгим молитвенным устроением: «Не знаю, как они выдерживали. Начинали молиться с 11 часов ночи и до 3-х часов ночи молились. Вычитывали большое правило, акафисты, каноны. Много читали, книг было много, но их прятали. Потом лягут, два часа отдохнут. Я у многих из них ночевала девочкой – у матушки Маврикии, Назарии – и видела. А утром идут обязательно каждый день на литургию. В Знаменской церкви служили четыре священника и два диакона. Матушки пели раннюю литургию, в 7 часов. После литургии монахини шли на работу. Многие работали санитарками, уборщицами. Другие стегали одеяла на заказ, платки вязали, убирали иконы. В церкви тем, кто пел на клиросе и был псаломщицей, полагалась пенсия, и матушки отдавали эти деньги, в основном, на налоги, т. к. для церковных людей они были большие».

С вечера ложились часика на полтора отдохнуть. Каждая несла Богородичное правило. Обязательно читалась неусыпаемая Псалтирь. Все по кафизме читали, давали читать всем своим. Монахини читали и миряне. Двадцать человек читало Псалтирь. Каноны давали, чтоб мирские читали, Параклис Божией Матери, по саровскому обычаю. Подолгу поминали усопших. Из своих монастырей они привезли синодики: из Дивеева, Таволжанского монастыря, других, по 400–500 имен в каждом. В Таволжанском было 300 имен. Синодики ими вычитывались за службой на клиросе. После вечернего правила каждый вечер перед иконой Господу каждая сестра отдельно читала исповедание грехов на каждый день, составленное игуменьей Тамарой. Сюда входило следующее: «Верую и исповедую Бога…», далее – «считаю себя недостойной Его милосердия, но достойной вечных мук. Однако не отчаиваюсь, но смиренно прошу прощения. Полагаю намерение исправить свою жизнь. Твердо верую, что будут прощены грехи мои, Господи, как Тебе угодно, как знаешь, помилуй мя». Каждая сестра читала это исповедание перед иконой. Также произносилась следующая молитва: «Боже Преблагий, благости источник и бездны Создателю, Искупитель и Спаситель мой! Тебе, всеведующему сокровенные тайны, испытующему сердца и утробы, исповедую пред лицем всех слуг Твоих, Ангелов и Архангелов, беззакония моя. Согреших, Господи мой, Творче, в том-то и том-то. Все язвы и струпы и гноения моя (все перечисляется). О Всемилостивый Врачу, все тяжкие мои бремена, благий Господи, сей труд мой и нагота моя, о долготерпеливый Судья, всеми деяньми моими опечалих, прогневах и раздражив Твою благость и ими образ Твой осквернив, Духа Святаго твоего оскорбих». Также игуменья рекомендовала читать сестрам молитву при охлаждении веры: Видишь, Господи, мою мертвую душу, но рцы слов, и исцелюсь.

Синодик борисоглебских монахинь

В беседах с сестрами (очевидно, чтобы они не унывали от того тяжелого положения и бесконечного унижения, которое постоянно приходится претерпевать) она говорила о том, что унижения и бескровное мученичество, которое они несут, должны быть понятны им, но смысл этого скрыт от «умных мучителей»: «Нужно помнить, что все мученики бескровные, иноки XX в., не будут считаться умными, а юродами, а от умных века сего сокрыто Божие благоволение, и напрасно они уничижают. Все святые поношениями и осмеяниями входят в рай». Она подчеркивала в беседах, что Господь не взирает на количество поклонов и молитв, а требует от нас: «Сыне, дай мне твое сердце». «На всяк час молись умственно и не рассеивай мысли. Страдания, поношения Господь попускает для испытания нашего смирения»¹¹⁶⁷.

К исповеди готовились также по составленному игуменьей исповеданию грехов.

Монахини Ангелина и Елена, инокиня Мария (уставщица из Таволжанского м-ря)

В праздники после службы собирались по 6–7 человек, пели псалмы¹¹⁶⁸. Днем за работой читали Иисусову молитву, а также были отдельные молитвы, которые произносились в разное время в течение дня. Также, в праздничные дни обязательно вслух читалось житие святого или праздничное чтение и акафист. Читали Лествицу, Добротолюбие, Иоанна Кронштадтского, его жизнеописание и дневник «Моя жизнь во Христе». Порядок вкушения пищи был таков: постом раньше 13:00 не кушали. Великим постом ели один раз в день, без масла. Обычно же, за стол садились после 11:00, как заканчивалась литургия. И второй раз легкий ужин – в 19:00. Игуменья Тамара вливала себе супчику три ложки в чайную чашку и этим довольствовалась. А ужинать уже не садилась, что-то у себя в уголочке съедала. В первую неделю Великого поста матушки проводили вообще без пищи, только просфора со святой водой. Говорили и мирянам о серьезности поста.

Раиса Владимировна Лычагина, жительница Борисоглебска, долгие годы тесно общавшаяся с монастырскими матушками, рассказала об уставной жизни Борисоглебских монахинь: «Я молодая была, три года только замужем была, муж на фронте погиб, они меня спасли. За меня многие сватались, даже один директор. А у меня два ребенка на руках осталось, аборты не делала, не грешила этим, боялась страшно. Мальчик один умер, один остался, вырос. Я как познакомилась, они сказали, чтоб приходила, они научат молиться. Молитвенник давали, утреннее, вечернее правила. Потом – Псалтирь. Мысли ведь, что река, и даже сейчас, в старости. Их только молитвой Иисусовой побеждаешь. Иисусову молитву я от них узнала. Для них эта молитва многое значила. Они постепенно увеличивали правило. Сейчас читаю в день одну кафизму Псалтири, утром – 18-й псалом, полунощницу. Встаю полчетвертого. После полунощницы читаю акафист Спасителю, три канона: Спасителю, Матери Божией и ангелу хранителю, и помянник. В церковь каждый день хожу. Также матушки научили читать по каноннику. В понедельник вечером – канон Иоанну Предтече читаю, во вторник – Спасителю, в среду – Николаю Угоднику акафист, в четверг канон Кресту Господню. В пятницу – всем святым, в воскресенье – архангелу Михаилу канон»¹¹⁶⁹.

Часто к матушкам обращались миряне, и те постоянно наставляли людей. Игуменья Тамара, когда начнешь жаловаться на болезнь, погладит по голове и присказку скажет: «Кто болеет, того Бог жалеет». Или еще: «А что Иерусалим так хочешь заработать, где не домолишься, где еще как согрешишь, вот болячка и становится выше всякого правила». «Но они-то, – отмечает монахиня Сергия, – хотя и болели, но правило неукоснительно выполняли. Люди с горем своим шли к ним, они успокаивали их, тут утешение для души получали. Они приучали, чтоб в посты не ели, чтобы молитве учились. Давали молитвенники и научали всех. Также людям давались переписываться молитвы и акафисты. В основном, это делала монахиня Анастасия. У нее дядя был на Афоне. Кроме того, в с. Маховка у нее жила двоюродная сестра, инокиня Ирина. У нее был спрятан целый сундук книг духовных. От них большей частью мирские и получали книги, и читать, и переписывать».

«К монахиням за советами полгорода шло, и всех они привечали. Тот, кто особенно духовно откликался, становился близок матушкам, они вели его духовным путем»¹¹⁷⁰. Все для людей матушки делали (одеяла, вязаные вещи и т. д.), делали очень качественно, через много лет потом люди говорили об этом¹¹⁷¹. Матушки словно притягивали людей к себе, и, несмотря на тяжелый труд, к ним приезжали и много сельских из-под Борисоглебска. «Это были другие миряне, чем сейчас, нет сравнения, – говорит монахиня Сергия, – на лица глянешь и сразу видно отличие. Те были постники и вообще как-то жили и работали по-другому. Какие огороды у них были, по 40 соток. Некоторые из деревни ездили беспрестанно к матушкам. Кушали в Великий пост все сухое, только в субботу и воскресенья приправляли еду маслом. И за всех за их матушки молились». По-видимому, они не брались исцелять болящих, находясь все время под бдительным надзором Борисоглебского НКВД, а потом КГБ, но отдельным духовным чадам из мирян, помогали. Р. В. Лычагина была исцелена игуменьей Тамарой, так как это могла исцелить только старица: «Пришла я к ним на Рождество, а у меня была шишка на руке, признавали как бы рак, я к Рождеству не могла уже стирать. Понесла к ним молоко и рассказала матушке о болезни. Она говорит: „Ой, мы сейчас тропарик пропоем и мирром помажем“. На второй день шишка моя исчезла».

Клирос Знаменской церкви г. Борисоглебска. Фото нач. 1960-х гг. Верхний ряд справа налево: лысогорские монахини Феонилла, Феофания, ставропольская монахиня Фессалоникия, лысогорская инокиня Пелагея, таволжанские монахини Ангелина, Мария, певчая Домна. Нижний ряд справа налево: псаломщица Валентина Петровна и лысогорская монахиня Евдокия

Раиса Владимировна Лычагина (1914 г.р.) считает, что многих мирян, ходивших в Знаменскую церковь, воспитало благодатное пение монахинь. «Как они пели, какие голоса, без слез нельзя было слушать их. Постом они всегда выходили в центр храма и оттуда пели с клиросом, по средам и пятницам. У Луши (монахини Фессалоники) дискант был невозможной красоты – благодатный дискант, со слов В.С. Спельник, Лиза – у этой – тенор, у Тани – альт. Как запоют „Да исправится молитва моя, яко кадило пред Тобою…“, – даже мужчины в церкви все плачут навзрыд. Очень духовные они были. До них у нас здесь такого не было. Научили всех молиться. Всех заставляли Псалтирь читать просто дома. Обязательно, хотя бы кафизму. И поклоны делать. Постом скажут: „Делай столько-то поклонов в день“. У нас многие ездили по монастырям, а мне ездить особенно не хотелось, прерывать молитву. И так кружишься, ум отходит. Они сразу меня по четкам учили молиться. Дали 300 Иисусовых, 100 «Богородице Дево, радуйся», 100 – ангелу хранителю, 100 – всем святым. Я уж теперь не брошу это правило. Потом еще 150 раз – Богородицу. Поэтому до сих пор я – иду или ложусь спать – все равно читаю молитву»¹¹⁷².

На обороте этой фотографии есть надпись «ето гулюшки живут у церковной колокольни. Я вышла ихъ кормит а меня неожидона сняли. Монахиня Анастасия»

Матушки не были катакомбницами. Чтили убиенную царскую семью. Самым близким давали в благословение фото царя-мученика. У них были семейные портреты. Плакали о царе, молились, поминали его. Они говорили, что царь Николай был последним помазанником, теперь жизнь советская, преддверие антихриста. Говорили, что советская власть кончится, будут открывать церкви, но ненадолго, и такого благочестия, как раньше, уже не будет. Будет другое поколение верующих. Причащались некоторые раз в 2–3 недели, но обычно один раз в месяц, в Великий пост три раза.

Все матушки были разные по уровню своей духовности, но между ними был и мир и согласие, они жили одним и, как сказала свидетель их ежедневного жительства, монахиня Сергия, бывшая в те годы девочкой-подростком, «цвели все, цветущие были». «А какие они сады выращивали: яблони, вишни. Труженицы были необыкновенные. Сушеные яблоки потом отвозили в монастыри во время паломничеств. И цветники были прекрасные, особенно мне нравились циннии. У них во дворе все цвело и благоухало, как в раю. Зимой выращивали цветы в горшках. Кошечки у них водились, котятки, живность всякая, куры, у схимниц коза была. У некоторых овцы, коровка».

Монахини привезли с собой различные святыни, были частицы мощей, которые постепенно они раздали по монастырям и храмам по благословению старца Сампсона. Частицы мощей монахини держали в маленьких серебряных ковчежцах. Матушка Назария много мощей отвезла в Киев. Большой святыней был чудотворный афонский образ Божьей Матери «Отрада и утешение», привезенный сестрами из Таволжанского Казанского монастыря¹¹⁷³. Еще был почитаемый образ Спасителя в рост.

Икона «Снятие со Креста», принадлежавшая лысогорской монахине Феониле

Игуменья Тамара¹¹⁷⁴ (Власенко Тамара Трофимовна, род. в с. Копышовка Борзенского у. Ставропольского края, 1870 –17 июня 1964 г.), насельница Ставропольского Иоанно-Мариинского женского монастыря, накануне революции была казначеей, правой рукой настоятельницы – игуменьи Нины. Благочинными были монахини Иеронима и Лариса. Накануне закрытия обители в ней насчитывалось указных 276 сестер и 430 неуказных (всего более 700 человек). Монахини предлагали губревкому взять на себя добровольно большое число новых обязанностей: устроить ясли, приюты для детей и престарелых, готовить вещи для воинов. Но предложение было отвергнуто¹¹⁷⁵. Монастырь решили распределить между различными структурами: домом отдыха для рабочих «Здравица», детским городком, клубом в соборе. В сентябре 1921 г. сестер заставили покинуть монастырь в 24 часа и разойтись по месту жительства, а престарелых предложили отправить в дома старости. Все имущество обители было расхищено. Четыре храма из пяти разрушили, в алтаре пятого устроили отхожее место. Поначалу монахини остановились у жителей монастырской слободы¹¹⁷⁶, но потом начался их долгий путь странничества и испытаний. Только небольшая часть этих монахинь прибыла в Борисоглебск из Ставрополья, в ссылку после 1932 г. Со слов Веры Сергеевны Спельник – жительницы Борисоглебска – это произошло так: «Монахини из Ставрополя уходят на Кавказ, а Абхазию. Идут они пешком во главе с игуменьей, кажется Варварой (Ниной – О. К.). Дорога оказалась чрезвычайно трудной. Монахиня Фессалоникия¹¹⁷⁷, – от которой Вера Сергеевна и слышала этот рассказ, – тяжело заболела, лежала без движения, но была исцелена во время явления ей великомученицы Варвары и целителя Пантелеймона. На Кавказе, в Абхазии, монахинь собралось около 500 человек из разных монастырей России и Украины. Ставропольские монахини жили в горах, на горе Псху, молились в подземной церкви. «В дупло заходишь и спускаешься вниз. Там были великие подвижники. Жить было тяжело. Питались орешками, из которых делали муку. Также меняли в Сухуми орешки на хлебную муку. Когда переходили через водопады по тоненькому бревну, очень было страшно, читали Иисусову молитву. Прожили в Абхазии до 1932 г. Потом власти арестовали их, и когда выводили, то половину из 500 монахинь, тех, кто не мог идти пешком, сбросили в пропасть. Живых отправили в ссылку в различные места. Часть, около 15 человек, попали в Борисоглебск»¹¹⁷⁸. Очевидно, в Абхазии погибла и настоятельница монастыря, игуменья Нина, потому в Борисоглебск сестры приехали с другой настоятельницей – Тамарой, бывшей до того казначеей обители.

Крест на могиле игуменьи Тамары (Власенко). Городское кладбище в г. Борисоглебске

Могилы игуменьи Тамары и монахини Варвары

До Борисоглебска игуменья Тамара отбыла 10 лет заточения. Когда ее забрали, то больше недели не давали есть, и она провела в камере это время, с ее слов, «натощак». Очень тяжелое было время заключения – «страсть, что делали над ней в тюрьме»¹¹⁷⁹. После освобождения матушка попала на Украину, а оттуда в Борисоглебск.

Борисоглебские монахини, принадлежащие к разным монастырям, тем не менее, объединились в одно монашеское сообщество и признавали власть игуменьи Тамары. Она определяла порядок и строй всей общины, благословляла, кому в какой день причащаться, кому и когда ехать в паломничество. До ее кончины в 1964 г. этот строгий порядок существовал. Прот. Николай Серов отмечает: «Игуменья Тамара всегда была как затворница, если кто приходил, она всегда находилась за ширмой». Потом уже не выбиралась новая глава общины, а старались поддерживать установившийся уклад. Монахиня Сергия (Чернышева), на глазах которой прошло и то время, и время после ухода монахинь из жизни, отмечает, что вместе с ними уходило в прошлое и особое качество богослужения, его особый молитвенный дух. Даже уполномоченный стал чаще вмешиваться в дела общины, влиять на священников, отстраняя опытных и молитвенных пастырей. В те годы пострадал от уполномоченного прот. Андрей Учамприн, отстраненный от алтаря на много лет.

Монахиня Варвара (Угрюмова Феодосия Алексеевна, род. 29 мая 1892 г. в Ставропольском крае), келейница игуменьи Тамары еще по ставропольскому монастырю была верной спутницей матушки. Со слов о. Николая Серова, игуменья Тамара и ее келейница Варвара отсидели по 10 лет. И было чудо. Забрали их вместе, но отбывали наказание в разных местах. А потом отправили в одну и ту же ссылку, и приехали они в Борисоглебск в один и тот же день, где и встретились.

Монахиня Фессалоникия (в центре)

Монахиня Фессалоникия (Беликова), в миру Лукерья, Луша, как ее звали, была дочерью губернатора одного из городов на Кавказе. Отец ее был человек богомольный, «он все время Богу сильно молился, чтобы кто-нибудь пошел в монастырь из их семьи». Ставропольский Иоанно-Мариинский женский монастырь был от них в 100 км. И вот однажды, когда матушке Фессалоникии (его дочери Луше. – О. К.) было 13 лет и она играла с девочками на дороге, то увидела трех бабушек, шедших из монастыря, которые подошли и сели передохнуть и поесть. «Девочка прислушалась к их разговору. Одна говорит: „В монастыре, как на небе, как в раю“. „Когда я услыхала, что так говорят о монастыре, то прибежала домой и говорю: мама, вези меня в монастырь, бабушки шли с монастыря и говорят, что там, как в раю“. А мать стала противоречить. Девочка забралась на печку и начала плакать. Вечером, когда отец услышал, что старшая дочь Луша запросилась в монастырь, тут же встал из-за стола, три поклона сделал и сказал: „Благодарю Тебя, Господи, что ты услыхал мою молитву. Собирай, жена, нас завтра же в монастырь“».

Крест принадлежал монахине Фессалоникии

Поначалу девочка жила в монастыре с бабушкой (два месяца). Потом стала учиться в школе, начались послушания. Отец каждую осень привозил в монастырь продукты, и каждый раз происходило одно и тоже: после поездки сдыхал конь. Ему уже дома стали пенять, что так все кони передохнут. Но начались революционные события, и поездки прекратились сами собой: отца большевики расстреляли и с ним одного из сыновей. К этому времени Лукерья стала инокиней. Братья, оставшиеся в живых, стали по примеру отца возить сестре продукты в монастырь, но также начали сдыхать кони, а в один год даже двое коней, и они отказались возить. Но монастырь уже закрывали, и монахиням пришлось уходить, и так начались скитания. «В Борисоглебске Фессалоникия была певчей на клиросе, а когда за 15 лет до кончины уже не могла ходить в церковь, день и ночь молилась. То, что в церкви служили, она все вычитывала. И это кроме монашеского правила. Все вычитывала!»¹¹⁸⁰.

Инокиня Мария-лежачая из группы кавказских монахинь, была прозорливой. 17 лет провела на одре, 7 лет еще могла подниматься, а потом 10 лет провела без движения, три раза замирала и была водима по мытарствам. К ней приходили люди, спрашивали совета, и она отвечала одним иносказательно, другим прямо. Призывала всех: «Не унывайте. Богатые обнищаша, взыскающие же Господа не лишатся всякого блага» (Псалом 33). Хорошо знала церковный устав. Умерла, приблизительно, в 1958 г. Хоронило ее большое число людей. Верующие очень почитали ее, приходили постоянно брать землю с могилки, и власти уничтожили это кладбище, сровняли тракторами могилы с землей.

Инокиня Пелагия, из Новохоперского Таволжанского монастыря, красавица, управляла левым клиросом (хороший регент, со слов о. Николая Серова), в монастыре была уставщицей. Жила она в келье с матушкой Лушей (монахиней Фессалоникией). Судьба ее такова: в 1914 г. вся их семья решила уйти в монастырь. Отец привез жену и семилетнюю дочь в Таволжанский монастырь, а сам собрался в мужской. Но наступила война, и его забрали на фронт, и там он погиб. Мать со временем умерла, а когда монастырь закрыли, то Пелагея уехала в Москву и стала работать прислугой в семье одного врача. Потом, когда гонения поутихли, она вернулась на родину. Вместе с ней на левом клиросе пели монахиня Захария и инокиня Мария. «Хочешь идти в будний день на службу, то услышишь, как они поют. Это было благодатное пение». «Это было хорошее пение, клирос в то время состоял из одних монахинь», – добавил о. Николай Серов, – и я знал монахинь именно с этой стороны: хорошие певчие, добрые, миролюбивые, не сварливые». Некоторые монахини певчие на Рождество ходили по домам славить Христа (Феофания и Феонила), кто за волхвов, кто за пастушков. И конечно, любили петь духовные стихи все вместе. «Был у Христа-младенца сад», «О Втором Пришествии Господнем», «Как Господь страдал на Голгофе», «Про Серафима Саровского». Пели эти песни клирошанки и на поминках после отпевания и похорон. Люди плакали, когда слушали эти песнопения.

Инокиня Анастасия приехала из Кадомского монастыря, отсидела в тюрьме 5 лет. Старинная монахиня, большая подвижница. Инокиня Мария из Таволжанского монастыря была регентом в 1957 г. Монахиня Елена из монастыря, жила в Поворино, но навещала в Борисоглебске своих монастырских сестер Феонилу и Феофанию. Елена была икописицей.

«Жили в одном домике неподалеку от Знаменского храма две монахини, обе болящие: слепая и лежачая, с больной ногой. Пока хромая лежит дома на постели, слепая за ней ухаживает, а как соберутся в храм, хромая показывает слепой путь. Пели на клиросе в Знаменском храме. Какой крепкий дух у них был. У слепой сколько было жизни, радости. И мы, зрячие, ходили к ним, чтобы утешиться и приободриться. Очень были добрые люди»¹¹⁸¹.

Монахини Наталья, Александра, Акилина, Антонина (Шелдомежский Шестаковский Вознесенский женский м-рь)

В Борисоглебске жили две монахини из Шелдомежского монастыря, находившегося в одном из сел Кашинского уезда¹¹⁸²: монахиня Магдалина (в миру Куликова Наталья Федоровна, 1889–26 марта 1976) и инокиня Антонина. Жили они поначалу не в самом монастыре, а на подворье в Петербурге и оттуда, после закрытия его, уехали в родную деревню Пашкино, что недалеко от Борисоглебска. Монахиня Магдалина, которую специально обучали где-то в другой обители еще совсем молоденькой девочкой, была регентом. Из-за высокой должности, она была рано пострижена в монашество. Находясь в миру, она стала носить имя Наталья и была очень чувствительна к тому, что их жизнь кардинально изменилась: она не стала регентовать в «обычной мирской церкви», а потом перестала и петь там, считая это умалением монашества. С самого начала революционных событий горела желаем пострадать за веру, и что-то случилось в ее родном селе Пашкино, и она была арестована и сослана в лагерь на 3 года. Там поначалу топила бревнами какие-то печи, потом ее взял к себе в услужение начальник лагеря. Он оказался верующим, дома тайно имел иконы, и она могла молиться у него. Но все же о лагере отзывалась так: «Туда лучше не попадать, иначе потеряешь все, и тело, и душу». Вернулась она к инокине Антонине, оставшейся в Шапкино. Эта Антонина была родом из Тверской губ., ушла в монастырь совсем девочкой, тайно от родителей. Потом, когда ее обнаружили, отец сильно ругал ее и сказал, что скоро монастыри разгонят (очевидно, к этому все шло), но домой он ее не возьмет. Когда обитель закрыли, инокиня уехала вместе с монахиней Натальей к ней на родину. Потом церковь в Шапкино закрыли, и сестры уехали в Борисоглебск, купили маленький домик на Антонину и думали там дожить свой век. Но когда уже приступила старость, то ухаживать им друг за другом стало тяжело, Антонина отписала дом одним людям, взявшимся доходить монахинь, но Наталья к ним не поехала и доживала свой век одна в тяжелых телесных немощах. Отличалась большой духовностью, была прозорлива, но все скрывала за юродством и мнимым сумасшествием. Елизавета Андреевна Филатова, которая ухаживала за старицей в последние годы, говорила об этих случаях: идем мы с подругой, разговариваем о своих проблемах, а когда пришли, матушка нам стихами из Псалтири отвечает на наши вопросы. Также задолго до перемен в стране говорила о них. Сокрушалась, что из-за своей немощи ее приходилось раздевать и мыть мирянкам: «это монахине не положено». Об Антонине и Наталье известно еще то, что они обучали о. Николая Серова порядку церковной службы, уставу, когда он только стал священником. Инокиня Антонина даже ездила с ним на приход в Третьяки и помогала там ему. Монахини имели дома фисгармонию и могли играть на ней.

Образ Шестоковской Божьей Матери был привезен в г. Борисоглебск монахинями из подворья Шелдомежского монастыря в С.-Петербурге

Матушка Маврикия (Котова) из Таволжанского монастыря была аскетической жизни, пела на клиросе тенором, ни с кем не разговаривала, никого не осуждала, была строгой жизни. Когда заболела, то ее увезли в Карачан на родину, там она и умерла и была похоронена¹¹⁸³. Матушка Маврикия, пока была в силе, сама приезжала в Карачан, жила некоторое время у знакомых черничек и сразу уходила, так как ее выслеживали¹¹⁸⁴. Вместе с другой таволжанской монахиней Маврой они ездили в Кирсанов, в храм, там пели на клиросе. В Карачане м. Маврикия обучала мирянок читать Псалтирь по усопшим (в 1950-е годы). В Карачане долго жила игуменья Тавожанского монастыря, Аполлинария. Также известно, что духовник Таволжанского монастыря архимандрит Михаил (афонский монах), доживал свой век после разгона обители в с. Ржавец¹¹⁸⁵. Туда же была привезена из обители почитаемая Казанская икона Божьей Матери. Икону поначалу доставили в с. Тагайка, а потом монахини передали ее в Казанский храм с. Ржавец. Архимандрит Михаил находился здесь с послушницей Феклушей, они снимали две комнаты у одной вдовы в селе. Мало сохранилось свидетелей пребывания архимандрита в Ржавце: говорят, что жизнь его была очень строгой, имел он благообразный вид седобородого старца, ходил с посохом. К архимандриту Михаилу приезжал еще один афонский монах – о. Антипа из с. Братки, который позже пострадал за веру, как новомученик, и был недавно прославлен Церковью. В самом селе Ржавце настоятелем храма в 1930-е г. был о. Иоанн Кононов, также благодатный и любвеобильный пастырь. Он был вызван чекистами в Борисоглебск и расстрелян там, в подвале вокзала. Архимандрит Михаил умер где-то в 1937 г. и был похоронен за алтарем Казанской церкви. К нему из Богрисоглебска в Ржавец приезжала еще одна таволжанская монахиня – «Мавруша» – и помогала служить при церкви.

Знаменский храм в 1950-е годы

Интерьер Знаменского храма в 1950-е годы

Инокиня Татьяна (справа) и инокиня Сергия

Были такие монахини, которые очень тяжело болели. У одной что-то произошло с головой, и миряне-старушки по очереди за ней ходили два года, пока она лежала на одре. К другой также ходили миряне ухаживать по несколько человек, установив график, кому что делать. Все борисоглебские монахини ходили в черном одеянии, ни апостольников, ни клобуков не носили. Сами с людьми не заговаривали, но на приветствие и разговор откликались.

В Борисоглебске пребывало немало блаженных и странников, но об их подвижничестве знали лишь духовные люди, их привечали монахини. Блаженные были частью того мира, в котором жили монахини, мира, хранящего веру, традицию, совесть и нравственность. Конечно, облик и действия блаженных обычным горожанам мало чем напоминали о вере и нравственности, но и в их жизни, поведении, в их служении Церкви был заключен великий смысл, понять который можно было лишь верным, как говорит Евангелие о понимании притч. Борисоглебский духовник о. Николай Серов очень высоко отозвался о миссии блаженных в этот период, поскольку многих он знал лично: «если сказать коротко, они сделали для Церкви больше всех священников, они укрепили, удержали веру. Мы и сейчас не сможем сделать того, что они сделали. Это особо призванный к служению народ. Здесь Лена была блаженная. Она поехала на празднование Урюпинской Божьей Матери в г. Урюпинск, нормальной поехала, а приехала глупенькой¹¹⁸⁶. Но эта глупенькая несла в себе великую мудрость духовную. Сидит она, мухи на ней тучами, она их не сгоняет. За ней сестра ухаживала. Сестра забудет покормить, та и не спросит. Гуляла привязанной за руку и развязалась, и видят: идет совершенно голою рядом с мужиком. Ее знали здесь многие. Ее короткого мудрого слова хватало человеку, чтобы его пронять. У них, у блаженных, была специализация. Например, была такая Параскева там, где я служил (в Бароновке. – О. К.). Она ходила зимой и летом босиком. Характер обличений у блаженных разный. Параскева, та с палкой ходила. Врывается в любую церковь и давай гонять батюшек. Ее боялись как огня. Если хороший батюшка, она его не трогала»¹¹⁸⁷.

«Валентина-странница, как запомнилась она мне, без конца стояла возле священнических могил при Знаменском храме, читает то молитвы, то акафисты. Как в церкви какое-нибудь искушение назревает, она начинает заранее ругаться, кричит, то стоит, то бегает по двору. Все знают, что-то должно произойти. За день до кончины сказала: „девчата, я завтра умирать буду“, – и умерла на следующий день на вокзале ночью. Церковь ее хоронила. Лежала такая хорошая. Когда спускали в могилу гроб, то один гробокопатель начал бесноваться, не перенося ее благодати. Великая была подвижница. Сама себя мучила, над собой издевалась, обольет себя водой из колонки и стоит, читает акафист или просто молится»¹¹⁸⁸.

Другой блаженный Аркадий Федорович был когда-то священником, отсидел срок за веру, вернулся в родной город, какая-то женщина его женила на себе, как будто бы хитростью, но он отошел от нее и стал юродствовать. День и ночь, зимой и летом был одет в грязную фуфайку, ходил по городу и творил Иисусову молитву. Пел на клиросе в Знаменском храме и так сильно любил пение, что мог пойти в театр на оперу. Отличался редким смирением.

Духовенство и правый клирос Знаменского храма. В центре прот. Андрей Учамприн. Крайний справа вверху певчий юродивый Аркадий

«Витя-болящий юродствовал, Елена-болящая была, а еще – такой блаженный Леня Копейкин. Привезут покойника, а он кричит, кричит, плачет, голосит, как женщина. В народе говорили: „вот отмаливает его“. Кричит: „Привезли, привезли в церковь, молитесь, молитесь за него, грешник, грешник“. Как начнет кричать, так становится жутко. А когда праведного человека хоронили, то он радовался: „Маму, маму мою хоронят“. Едет на кладбище, сам засыпает землею могилу, старается и у гроба стоит, свечки ставит. Всех тут у нас хоронил, все через него прошли. Идет за гробом грешника и плачет горько. Мог Леня прийти и на клирос, что угодно сказать, а ты сам понимай, о чем он говорит. Его монахини хоронили. Когда-то он ушел от своих родных, ночевал у монахинь где-нибудь в сарае. Но ходил туда, куда его приглашали. Еленушка еще была, Елена Павловна, все странники у нее пребывали, и всех нищих она дома принимала. Какие здесь люди благодатные были! Такая же, как Елена Петровна, была Мария Ивановна, также у нее двери дома не закрывались, любому страннику в любое время откроет и впустит, плохой ты или хороший. Ее благословили на это. Была девственницей. Мыла всех странников, стирала одежду. Иной раз не продыхнешь, такой запах стоял, бывали и буйные, и всякие, а она не боялась их пускать, потому что по благословению старца это делала.

Были еще блаженный Алексей, Аннушка блаженная, она приезжала к нам несколько раз сюда. Они под видом болящих ходили. Были блаженные Витя, Борис, Александр, Алексей, Коля ходил по прозвищу Шутолом. Если начнут над ним смеяться, он камешки возьмет и бежит за детьми, а они кричат: „Коля, Коля идет глупой“. Витя сидел в клеткезатворе, его родные сумасшедшим считали, а он не был сумасшедшим, с матерью жил, комнатушка крохотная, ну как в тюрьме. Тоже все скажет и точно все исполнится. Выходил из комнатушки пока был ходячим, а потом сильно заболел и перестал выходить.

Был еще такой блаженный Ваня на колодке. Оденет на себя колодки и идет стучит¹¹⁸⁹. Саша болящий, с детства ездил на инвалидной коляске, был духовным человеком, предсказывал. Монахини некоторые тоже юродствовали, особенно игуменья Тамара, чтобы скрыть свою прозорливость». К Борисоглебским подвижникам тяготела группа подвижников-блаженных из с. Бароновка, где с 1960-х годов настоятелем был о. Николай Серов.

Храм в с. Бароновка Воронежской обл. Фото И. А. Кузнецовой

В Бароновке было несколько подвижников-блаженных. Бароновка была постоянным местом их пребывания, откуда они расходились по селам и куда, после долгого отсутствия, возвращались. Александра Дмитриевна Машарова¹¹⁹⁰ (1919 г.р.) жительница с. Бароновка Воронежской обл. (духовная дочь схиархимандрита Макария (Болотова)), всю жизнь принимала у себя в доме блаженных и странников. Почти все бароновские подвижники скончались у нее в доме. Сама она пришла в Бароновку в 1930-е годы еще юной девушкой, ее поселил здесь местный блаженный Петр Ильич. Послушанием Александры стало печение просфор для церкви и ухаживание за блаженными. У Александры Дмитриевны (она тайно постриженная монахиня) «вся семья верующая была: тетки и бабушки подвизались в дивеевском монастыре еще до революции. Звали их Гликерья, Софья и Таисия, были они иконописцами. Сестра ее матери была монахиней в Таволжанском Казанском монастыре». «Наши сельские пешком туда ходили», – говорит Александра Дмитриевна. Мама научила девочку всякому рукоделью, и до сих Александра Дмитриевна умеет и шить, и ткать, и вышивать, и вязать. А иконы обряжать научила ее одна монахиня, постриженица архимандрита Рафаила, что служил в Питиме, на юге Тамбовской обл.

Блаженная Нюра Синякова была родом из Козловки, села не очень отдаленного от Бароновки. Высокая, худощавая, темноволосая. Родители ее были или зажиточные крестьяне, или же купцы. После раскулачивания их отправили на Соловки, а девочку, видя, что она «глупая», оставили в Терновке. И там ее забрали кто-то из жителей с. Братков (рядом с Бароновкой) к себе в дом. Уже взрослая, она перебралась в Бароновку поближе к церкви и жила у Машаровой Александры Дмитриевны. Умерла блаженная Нюра лет в 60 на медовый Спас, в начале Успенского поста. Как рассказывает хозяйка дома: «Болела она последнее время и таких червей кормила. У нее рак груди был, и черви в язвах завелись. Смахнешь их, бинтами перевяжешь раны и все. Спрашиваю: „Нюр, за кого же ты так терпишь?“ Она отвечает: „Не знаю“. „Что же за беднушка какая“. Долго она с червями этими жила. Такой невозможный запах стоял, что даже ночью я от него просыпалась, а как она жила со всем этим, я не знаю. А до последнего думала о других, о том спросит, о другом: „Шурк, батюшка-то уехал? А Вальку-то нашли (дочь певчей)?“ Выпила перед самой смертью святой водички и тихо скончалась. Это были 1990-е годы».

Прот. Николай Серов воспроизвел один памятный разговор с блаженной Нюрой, которую он очень уважал и ценил: «Была ранняя весна, на Страстной седмице было настолько тепло, что снег растаял и земля согрелась. И вот, вижу, сидит она земле и разговаривает: „Придет Пасха, после Пасхи пойду туда-то и туда-то“ – и все деревни перечисляет, где ее пути-дороги всю жизнь прошли. А я говорю: „Нюр, возьми меня с собой, бери, не ошибешься“. А она: „Ты мужик,“ – и, подумав, добавила – „ты не понесешь“¹¹⁹¹. Вот и собрались к ней на похороны сотни людей из тех мест, где она ходила.

С отцом Николаем у блаженной были особые отношения. Батюшка много лет болел, опухали ноги, и из-за этого он не мог приезжать в храм на службу. И она в такие времена начинала «изнурять» себя: не спит, ночами молится: «Рыжий, прямо меня измучил, спать не дает». Подходит Благовещенье, блаженная посылает к священнику женщин: «Скажите, если не приедет на Благовещенье служить, то и вторая нога у него отвалится». Поехали женщины все передали о. Николаю. Тому сшили срочно особые бурки, чтобы ноги распухшие поместить туда, и он приехал. И на Пасху служил. В другой раз произошел похожий случай. Батюшка отменил крестный пасхальный ход на второй и третий день Пасхи. Убираться в храме было некому, одна уборщица и та престарелая. Подошла Нюра и начала уборщицу лупить, а батюшке сказала: «Волосы все до одного волоска выдеру и шкуру спущу». Крестный ход, конечно, не отменили. Прот. Николай Серов перед смертью наказывал своим близким, чтобы его похоронили обязательно рядом с блаженной в Бароновке, и завещание священника было выполнено. Отец Николай не раз советовался с блаженной по разным церковным вопросам: кого выбрать в псаломщики, например. Однажды он отказался отпевать человека, который повесился. Она пришла и говорит: «Нет никакой беды, предавай земле, не будет тебе ничего». И как он не настаивал, она заставила отпеть. В другой раз привезли отпевать женщину, про которую думали, что она колдует. Блаженная так сказала о. Николаю: «Ты не молись о ней, все равно Бога не умолишь», и он отказался отпевать. Ходила Нюра по улице с двумя сумками, в них были пустые баночки. Иногда она сама говорила человеку, что ему нужно, а порой сами люди ее спрашивали. Она предсказывала, когда будет голодный год, сказала, когда война закончится, и что Россия победит. Если люди даже мысленно обращались к ней, она приходила на помощь: «Я ведь туто стою, ведь ты просила меня, – говорила она потом этому человеку»¹¹⁹². И таких случаев было немало.

Своим поведением она нередко обличала какие-то пороки, распространившиеся тогда: пьянство, убийства детей во чреве. Предсказывала людям образно то, что должно произойти с ними.

Была еще блаженная Параскева, они с Нюрой родом из одного села, из Козловки. Ходила босиком и зимой, и летом. Но даже в лютый мороз ноги у нее оставались теплыми. Нюра разговаривала чисто, без дефектов, а Параскева произносила слова малопонятно. «Идем с ней в метель, – вспоминает Александра Дмитриевна, – она босиком, без варежек, без шапки, сумка для милостыни на плече, и только слышу голос: „Папань, да буде, папань, да буде!“ Это она просит утихомирить метель. Доставалось мне от нее: вдруг как начнет за волосы таскать: „Вот тебе за кудри завитые, вот тебе за мужа гармониста“. А я все равно любила ее и привечала у себя. Померла она на Казанскую задолго до Нюры. Разговариваю с ней перед смертью: „Проск, бывало, как ты побьешь мне голову, больно было“. А она так рукой потихоньку по голове провела и стала все тише и тише. Сколько она людям предсказывала! „Люнька“, так она называла тех, кто помоложе, а постарше – „папаня“ пожилых мужчин, а женщин „маманя“. Жила Параскева, где придется, кто пустит в дом».

В Бароновке собрался целый сонм блаженных. Самый почитаемый был Петр Ильич, главный у них. Рассказывает Александра Дмитриевна: «У меня сестра Параскева жила в Терновке, в прислугах. Наступил Петровский пост, а они скоромное едят, жалко выливать теленку наваристый хозяйский борщ. Идет как-то навстречу Параскеве Петр Ильич и уже издалека кричит: „Параха, ты обалдела!“. Та сразу поняла, за что он ее обличает и тут же начала прощение просить, а он и говорит: „Параха, ты знаешь, как за тебя телок бы помолился?“ „Не буду, больше Петр Ильич, больше не буду“. „Ну гляди, Параха“». Старец Петр Ильич почитался народом за веру и терпение, за силу пророческих слов. Был он местный житель, грамотный, знал и хорошо пел церковные песнопения. Жена Григория Ивановича Романкина говорит, что Петр Ильич стал блаженным потому, что зачитался Библией¹¹⁹³.

Блаженные отличались еще тем, что собирали верующую молодежь и воспитывали многих в церковном духе. Со слов Александры Дмитриевны Машаровой, была у них в селе такая Мария Васильевна, неграмотная, сиротка, большая умница. Петр Ильич принес ей Псалтирь: «Машка, вот – читай Псалтирь». И по его благословению, понемножку-понемножку та стала читать и петь. «Сирота она была беззащитная, и одни как-то пришли звать ее читать по покойнику, да решили это сделать с издевкой, чтобы смутить ее: „Где у вас тут матушка, которая Псалтирь читает?“ А другой бароновский блаженный старец о. Симеон услышал эти слова да и говорит: „Не промахнулись“». Через 15 лет эта Машутка стала схимонахиней Евфросиньей¹¹⁹⁴, а потом была погребена на кладбище со всеми бароновскими блаженными старцами.

Редко блаженные встречались все вместе: Петр Ильич, отец Симеон, Нюра, Проска, такие встречи происходили в церкви, чаще Петр Ильич с о. Симеоном встречались, а потом после службы беседуют, не наговорятся в каком-нибудь дому.

Петр Ильич подолгу ходил в одной одежде, пока не истлеет, потом начинает говорить: «Смену, смену». Собирают ему смену белья и верхнюю одежду, и так до следующего раза. «Во время бездождия всегда по его молитвам шел у нас дождь». Ел все постное и грубое, картошку не чистил от кожуры. Обычной пищей его были лук, огурцы, хлеб. Спал, где придется. К нему ходили со всех окружающих сел, и сам он ходил по селам. Знал все праздничные тропари и пел очень красиво. В церковь ходил, молился там на коленях, потом причащался.

Как и другие блаженные, изнурял себя то холодом, то жарой: смотришь, на улице ливень идет, а Петр Ильич стоит, как вкопанный, с места не сойдет. Холодно, а он стоит, молится. Умер Петр Ильич после войны, потом – Проска, а потом о. Симеон, Нюра – последняя. «Хоронило Петра Ильича огромное число народа, никогда в селе так не хоронили. Гроб на головах несли, иконы выносили, знамена (хоругви), табуретки возле отдельных домов ставили. Всем хотелось возле своего дома отслужить по нему литию. Чудесный случай произошел во время похорон блаженного. Как только блаженный умер, с постели поднялась лежачая больная Евдокия из д. Братки и пришла хоронить Петра Ильича. Ей было предсказано, что она будет исцелена в момент смерти Петра Ильича. Девушкой она потерпела от недобрых людей, колдунов, и тяжело заболела, так что не могла даже подниматься с постели. Она встала, к удивлению родных, и пошла на похороны, помогала нести гроб старца в 40-градусный мороз. Но Евдокия до конца тогда не исцелилась, дальнейшее ее выздоровление происходило постепенно, по мере ее хождения в храм. Сначала она не могла даже стоять во время херувимской и на евхаристическом каноне, кричала и выходила из храма. Позже перестала кричать. Но все эти годы она жила по-монашески.

Отец Симеон был также подвижник, к которому обращалось много народа. Он поддерживал духовные отношения со старцем Митрофаном (Мякининым). Необычная жизнь у него началась после того, как ему на свадьбе «поднесли» недобрые люди. Симеон «плясал до упада от болезни, потом стал кричать, потом видения начались». Но он начал вести духовную жизнь, много молился и потому уже смог помогать людям своей прозорливостью и способностью исцелять. Давал людям водичку, молился о них. Пелагея Серафимовна Федянина говорит, что знает об исцелении тяжело больного экземой парня по молитвам старца Симеона. В войну к нему часто обращались люди за молитвой о фронтовиках, спрашивали: жив ли их близкий человек. Когда старец молился за кого-то, то прямо ручьи слез из глаз бежали на пол. Те, кто знал старца во время войны, вспоминают: «Вижу, что-то необычное происходит, словно о. Симеон разговаривает с кем-то, подбадривает: „Я воюю, помогаю им, – говорит старец. А сам словно кому-то говорит: – Ну-ну-ну, ну давайте, не отступайте“. У одной женщины пришел брат с войны и сразу направился к старцу Симеону: „Ну, няня, пойдем к моему помощнику, к моему спасителю“, – как они обнялись, как брат плакал при встрече, это невозможно было видеть. Брат ясно ощущал помощь старца в бою. Они переписывались, и о. Симеон писал бойцу: „будет очень трудно, шуми, я помогу“. И солдат вслух иногда кричал: „Отец Семен, помогай!“. Солдаты спрашивают: „Кого ты зовешь?“. Потом и сами стали обращаться в бою к о. Симеону». Под конец жизни у старца ноги стали сильно болеть, и послушницы возили его на тележке. Схимонахиня Евфросинья рассказывала: «Вот мы едем в Никольское в церкву, огородами летом. А он глядит на огород и говорит: „Вот тут православные начинали с молитвой Господи, благослови, и закончили с молитвой слава Богу! И пололи так же“. Едем дальше, возле другого огорода говорит: „Ой пойдем скорее, тут одни маты-перематы“».

После кончины блаженных многие из Бароновки, ведущие духовную жизнь, стали ездить по духовным вопросам к схиархимандриту Макарию (Болотову), «по 40 человек ездили каждый год»¹¹⁹⁵. Окружающие села, которые посещали бароновские блаженные: Братки, Дубровка – до сих пор отличаются своей высокой религиозностью. Здесь много тайно постриженных монахинь из числа бывших черничек, которые ведут строгую духовную жизнь, руководствуются старцами, знают цену послушанию. Именно здесь они подвигли народ на строительство новых величественных храмов: и в Дубровке (во имя иконы Взыскание погибших), и в Братках. Большими группами женщины из этих сел ездят в паломнические поездки по монастырям. Заказывая специальный автобус на предприятиях, они собираются и посещают не только святыни Воронежской области, но и всей России и Украины. К указанным селам тяготеет и с. Никольское, где служил 9 месяцев игумен Митрофан (Мякинин) после его перевода из Ячейки. Сюда приезжала к нему старица Антония. Именно здесь о. Митрофан установил связь с бароновскими блаженными и постриг тех девушек, которые были склонны к монашеству. Также у о. Митрофана были постриженицы, жившие в другом близлежащем от Бароновки селе – Дубровке. Таким образом, от Воронежа до Борисоглебска замыкается кольцо того монастыря в миру, который создавался схиигуменом Митрофаном (Серафимом, Мякининым) и старцами-подвижниками, близкими ему по духу. Сам же Борисоглебск все же отличался особым характером существования монастырской монашеской общины. Здесь компактно находилось большое число монастырских монахинь, среди которых было немало настоящих подвижниц и стариц высокой жизни. Они жили своим укладом и, хотя принимали старцев, но, по сути, были самостоятельным монастырем с игуменьей Тамарой во главе, с правилами и строгостью послушания во всем обиходе.

В круг Борисоглебских монахинь входили монастырские монахини из разных обителей, а также новопостриженные сестры, в основном, из числа местных черничек. В с. Карачан жила тайно постриженная монахиня Никандра, местная жительница, вдова, вырастившая пятерых детей. Монахиня Никандра (в миру Татьяна Григорьевна Мячина, 1911–1999) общалась с монастырскими монахинями из Таволжанского монастыря, дружила с инокиней Милией, постриженной черничкой из с. Малая Грибановка, где та трудилась при церкви регентом. Постригал м. Никандру в Задонске игумен Власий (Болотов), он же и стал ее духовным отцом. Интересно отметить, что в семье Мячиных, более верующим человеком был муж. Он наставлял детей в вере, читал духовные книги, строго говорил жене, чтобы она никогда не думала об абортах. Каждое Крещение, хотя храм был закрыт, он шел купаться на Иордань. Погиб на войне. От него Татьяна Григорьевна и «набралась веры», как говорит ее дочь. Свою младшую дочь он «посвятил Богу». Случилось это, когда ту еще маленькой девочкой чуть не заклевал петух, и отец тут же дал Богу этот обет о монашестве дочери¹¹⁹⁶. Дочь его выросла человеком глубоко верующим, воспитала троих детей, и как жительница Карачана все время молилась, чтобы у них открыли храм, закрытый еще до войны: «Святой Михаил Архангел (именование храма. – О. К.), открой нам свои врата», – молитвенно просила она каждый день, когда проходила мимо закрытого храма, идя на колхозную работу. И храм в начале 2000-х годов начал действовать. Тогда она ушла с работы, чтобы помогать его восстанавливать. Ее мама, монахиня Никандра просила дочь, чтобы та постриглась в монашество, как отец хотел, но 50-летняя женщина отказалась до времени, из-за многих проблем в семье. Монашество бывших черничек, не знавших уставной монастырской жизни, может показаться поверхностным, но мы имеем неоспоримые свидетельства того, что это не так. Они понимали свое отречение от мира также глубоко и серьезно, как монастырские монахини и ставили перед собой не менее высокие духовные цели. Конечно, за всем этим стояло приобщение к монашеству через помощь старцев, их духовничество, через общение с монастырскими монахинями. Благодаря некоторым сохранившимся письменным документам, мы можем судить о внутренней жизни новопостриженных монахинь.

Сундучок, принадлежавший монахине Никандре

Документ, который сохранился у монахини Никандры, принадлежал инокине Милии. Это, по сути, личный дневник монахини, где собраны и ее сокровенные обязательства перед Богом, ее главные мировоззренческие позиции. Инокиня Милия была удивительным человеком. Яркий народный тип праведника, очень скромного, даже скрывающего свою духовность под некоторой маской юродства: она могла нарочито громко рассказать о чем-нибудь светском, показать себя в ироничном свете. Очень участливая, сердечная, открытая. Как заметил священник Николай Крячко, она совсем была непохожа на привычный тип сельской чернички с повязанным низко платочком, потупленным взором, тихим голосом. Матушка Милия – и шумна, и громогласна – «иерихонская труба», как ее называли сельчане. Прожила инокиня Милия трудную и даже суровую жизнь: сирота, жившая поначалу в приюте, убежавшая оттуда и принятая в дом двумя сельскими черничками. У них она и выросла, закончила в селе школу и всю жизнь она прослужила регентом и уставщицей в с. Малая Грибановка. Грибановский храм своими размерами больше похож на столичный собор, в советские годы служить там было нелегко: отопление было сломано, и приходилось вести службу в неотапливаемой церкви, где зимой не спасали ни шали, ни валенки. В молодые годы она, судя по всему¹¹⁹⁷, застала еще схиигуменью Аполлинарию и, возможно, от нее получила очень многое для монашеского устроения духа, вместе с матушкой она ездила в Подмосковный Новый Иерусалим, Киев, Задонск, Дивногорье¹¹⁹⁸. Духовным отцом инокини Милии стал старец Рижской Спасо-Преображенской пустыни – схиархимандрит Косьма (Смирнов, умер в 1969 г.), а потом кто-то из старцев Троице-Сергиевой лавры, возможно, о. Наум. Сохранившийся документ отражает, очевидно, более ранний этап духовничества в жизни инокини Милии.

Наставления старцев у монахинь – явление нередкое, и в данном случае инокиня хранит наставления своего духовника, как величайшую святыню. Редкий случай, когда такой сокровенный материал, имеющий духовно личный характер, сохранился и может являться свидетельством духовной жизни и духовной зрелости его создателей и хранителей¹¹⁹⁹.

Рукопись состоит из двух частей: в первой части даются правила духовного отца для жизни монахини в современном мире. Вторая часть – собственный кодекс самосовершенствования, названный «обет инокини Мили», где в 17 пунктах расписано главное, чего инокиня должна придерживаться в своей духовной жизни. И как послесловие к обету ниже приписаны еще несколько важных заметок для памяти.

Обратимся сначала к первой части – советам духовника. Этот текст во многом напоминает жанр «подготовка к исповеди». Из числа опубликованных и широко известных текстов этого жанра исповеди работы свт. Игнатия Брянчанинова, старца архимандрита Иоанна (Крестьянкина), игумена Никона (Воробьева), в виде писем к духовным чадам, также труд митрополита Иоанна (Снычева) «Дай Мне твое сердце».

В виде «общей исповеди» построен и данный рукописный текст. Отсюда – разговорный язык, словно текст записывался за говорящим человеком, после чего он стилистически не редактировался, не унифицировался, но сохранял, в силу важности для тех, кто записывал его, первоначальную стилистическую шероховатость. Эти наставления не предназначались для печати, а лишь для внутреннего употребления. Данный текст явно писался в советское время на это указывают фразы о хранении себя от мира. Поведение монахини в миру, как нам кажется, является главной темой этого наставления. Стратегия поведения, сводящаяся к хранению внутреннего мира, позволяет говорить об особой активности другого – противоположного монахиням – мира, который агрессивно движется на них и искушает. Искушает не издалека, а в непосредственной близости.

Старец обращается к духовной дочери: «(инок) будь скрытным от мира», «будь глуха и нема миру», «мир есть токарный станок, который обтачивает человека и показывает ему худые его поступки», «живя в мире сем современном, будь воин духовный, не выявляй себя, а скрывай от него», «не гневание, не воззрение на поступки современных человеков и не осуждение их (они больны разумом, в то же время им благотвори»); «не (подавай) повод ко греху человека (люби его, делай ему, что себе, а то дашь за него ответ перед Богом своим соблазном), он, глядя на тебя согрешит, тебя осудит, а ты будешь виноват. Не давай людям соблазна своим поведением. Знай, что есть кругом человеки, и их можно соблазнить»; «сокрытие молитвенного состояния», «воин среди мира сего втайне от него, но люби всех человек, за них пострадал и умер Господь, не оскорбляй их, молись за них и не озлобляй их, а с ними будь и дела твори добрые, будь ловцом человеков, чти образ Божий, тех людей, но не выше Бога, все мы греховные, чаще кайся и приобщайся»; «чтобы устранить свой порок в себе в древности иноки укоренялись в добром деле своем, т. е. в трезвении (иногда и откалывали такие чудеса ради того, чтобы их братья не возносила, а то появится гордость и погибнешь, так и ты живи с миром и в мире, в душе – монах)», «не внимание миру, будь глух миру и нем ему». Но, при том, что мир зол, духовник призывает любить людей в нем, как имеющих образ Божий и страдающих от затемнения этого образа.

В стратегии общения кроме темы «мира» есть и другие направления действия: например, «береги сердце» (у м. Милии было больное сердце – О. К.), «не допускай перегрузки, во всем умеренность, твердая вера и решительность, пробивайся вперед как раненый воин (герой), но не назад»; «береги время»: «исполняй правило точно вовремя, с утра укладывайся во времени и распредели его для твоих предстоящих дел; от духовенства удаляйся: духовные руководители – рассуждение и святые отцы; духовный наставник тот, кто без страстей, а они отсутствуют; когда читаешь молитву, то в нее вставь свое, т. е. исповедай свои преступления – грех за день».

Кроме стратегии общения с современным миром, в тексте есть «нормы» и есть «рассуждения» о правильном духовном поведении. Нормы определяются короткими понятиями: «сопротивность, самоисправность, нерассеянность, рассуждение, восприимчивость, немздоимство, благодушие, благотворность, скромность, кротость, смирение, сдерживание себя, терпение, устраненность худого, устранение суеверия, благодушие, невысокоумие, умеренность, твердая вера, решительность, чистота сердца, голубиная простота, расположение сердечное, не грубость, не пресыщенность, не пристрастие, поникший взор; неподозрительность, труд, умеренность, соразмерность всему, немногословие и речи, перевоспитание, воздержание, трезвенность ума, сопротивность, соучастие духа, невнимание мира, целомудренность, устремленность, самочиние, самоволие».

Рассуждения о правильном духовном поведении включают в себя «короткие советы»: хранение себя, избегание похвалы, тщеславия, гордости, сострадание людям, умная молитва, сосредоточенность ума, изучение святых отцов, чтение книг, избегание необдуманности, вызывание молитвы размышлением, суд самоиспытания и т. д.

Итак, два идеальных образа, два ориентира – конкретный и абстрактный – присутствуют в этом наставлении. Один – следование во всем Христу и Божьей Матери, другой – необходимость быть героем. И, соответственно, вырисовываются две социальные стратегии: повседневный монашеский аскетический труд связан с конкретикой, с образами Спасителя и Божьей Матери, с выполнением монашеских заповедей. Второе направление деятельности монахини в миру, хотя и повседневно, но менее ей привычно – быть «воином», «героем» и действовать на поле сражения. Мир, в этом случае, рассматривается как поле сражения монахини. Это второе направление деятельности монахини является новым, непривычным для ее деятельности, и поэтому этой области уделено большее внимание в документе духовника.

Рассмотрим подробнее, что является самым важным в области монашеского «воинского служения в мире». Самое первое – то, что ясно прописан образ воинского служения: будь «воин среди мира сего втайне от него, но люби всех человек, за них пострадал и умер Господь, не оскорбляй их, молись за них и не озлобляй их, а с ними будь и дела твори добрые, будь ловцом человеков, чти образ Божий»; «во всем умеренность, твердая вера и решительность, пробивайся вперед как раненый воин (герой), но не назад. Хотя в ранах, но к победе; избегай ожесточения сердца, расположение сердечное, беги грубости, не пресыщайся; не будь подозрительная для человек; беги похвалы и тщеславия и гордости, сострадай всем человеком, в каком бы ты ни был состоянии». Далее, через образ «мира» и стратегии действия в мире обозначены детали «воинского служения»: необходимо не открывать себя перед миром, действовать скрытно, быть глухой и немой (это обеспечивает неосуждение), но в то же время быть открытой (оказывать помощь нуждающимся, сострадать). Важно для инока, чтобы своим поведением он не искушал людей, не подталкивал к осуждению. Соблюдение этой меры и духовной антиномии как нормы возможно только при жестком самоконтроле, предельном внимании к себе. Это достигается лишь в процессе духовного дистанцирования от мира: «пока мир и его действия действуют на тебя, ты еще не воин». То есть главное, чтобы не мир на тебя действовал, а ты на мир, в делах милосердия и сострадания. Монах, как воин в миру, действует скрытно, он прилагает все силы, чтобы не быть духовно соблазненным действием мира, но в тоже время он не может не идти навстречу миру в делах милосердия.

Школа аскетического делания позволяет выстоять в самых тяжелых искушениях. Эта школа нужна еще и потому, что инока искушает не только мир, но и его собственная плоть и наваждения лукавых духов. О последнем духовник ничего не пишет, но все внимание сосредотачивает на искушениях плоти. Эти нормы, в основном, прописаны в той части, которую мы обозначили, как «норма» и «короткие советы». Стратегически важным является здесь чтение Иисусовой молитвы (она входит и в число 17 пунктов «обетов инокини Милии») и памятование о благодеяниях Божьей Матери. Есть еще третий активный центр, воздействующий на монахиню в миру, кроме Бога, Божьей Матери, святых, с одной стороны, и мира, с другой. Это центр, связанный с личностями духовного отца и духовной матери, они на земле – истинные учителя для инока. Неприятие священства, которое высказывается в наставлении, связывается, как нам кажется, с условиями жизни 1960-х годов, когда, скорей всего, данный документ писался. Наличие тотальной слежки за духовенством приводило к тому, что оно не могло, как это не абсурдно звучит, быть духовным помощником для тайных монахинь в миру. Это подчеркивается в документе. Духовник дает инокине и идеальную планку ориентации в современной жизни: наставником могут быть духовные отцы или рассудительность (отсюда рассудительность – это высшая добродетель). Второго может достичь сам инок. Но в то же время духовнические наставления все же даются, и дается совет прибегать к помощи сестер по иночеству: «старайтесь между сестрами напоминать друг другу об Иисусовой молитве».

Воспитание себя в духе научения рассудительности является важнейшей задачей, поставленной старцем перед инокиней Милией в этом документе. Именно так поставленная задача заставила, конечно же, саму инокиню воздвигнуть перед собой важнейшие задачи, которые закреплены как «обет» – зарок перед Богом. Аскетический путь, личное совершенствование суммируется наставником в образе «Ангела земного», отличного от «воина». Ангел – это полученное в пострижении в монашество (и иночество) небесное достоинство, а воин связан со спецификой пребывания монахини в миру.

Представленный документ приоткрывает многое из той внутренней мастерской, в которой трудилась вдали от чужих глаз постриженная в монашество черничка, воспитанная черничками. Надо учесть, что «мир» в те годы был крайне агрессивно настроен к монашеству. Но что мы видим здесь, в сокровенной шкатулке мыслей самой монахини? Ей трудно с миром, она отгораживается «слепотою и глухотою» от мира, чтобы не слиться с ним, но и распахивает ему навстречу свою душу, отдает ему добро, милосердие, участие, все, что мир может потребовать, как терпящий бедствие, она готова ему отдать. И это при самом строгом контроле над своим внутренним миром. Для «мира» она – «воин», для неба она – «Ангел». Анализируя представленный опыт духовной жизни монахини, бывшей чернички, мы еще раз встречаемся с тем удивительным феноменом подвижничества, который явило черничество в советское время. Монахиня Милия в дореволюционное время не стала бы монахиней в силу очень слабого здоровья. Но, тем не менее, она была пострижена в монашество, она прошла суровую школу послушания, духовного совершенствования, много сделала для Церкви как певчая, как регент, как старица, к которой обращались молодые священники за духовным советом.

Люди нередко обращались к монахиням за лечебной помощью, зная, что их молитвы очень действенны, что у них есть святыни, которые также помогают облегчить или излечить болезнь. М.М. Громыко справедливо отмечает, что «дар исцелений наряду с прозорливостью был для массы верующих важнейшим показателем высокого духовного уровня человека, признаком старчества, т. е. свидетельствовал об особых возможностях, данных свыше»¹²⁰⁰. Но были (и даже нередко) среди монахинь отдельные лица, кто помогал лечить людей травами, лекарствами, святынями, которые у них имелись. Мы уже не раз в тексте упоминали о действенной помощи монахинь людям, здесь же остановимся на конкретной их лечебной деятельности.

Монахини Сомовского Варваринского монастыря лечили деревенских детей в округе от судорог и других физических недугов¹²⁰¹. Схимонахиня Усманского Софийского монастыря Агапита (Абросимова) была хорошим костоправом (этот талант был по роду, монахиня была представителем 6-го поколения), и она лечила жителей Усмани, используя также специальную мазь, которую делала сама. Все эти таланты особенно оказались востребованными, когда и сомовские монахини сестры Херувима, Серафима и Ангелина оказались в миру, трудясь на сельском приходе. Также и усманская монахиня Агапита была известна жителям этого города в годы ее вынужденного пребывания в миру. Немало примеров того, как в советское время монахини, имевшие дар лечить от одержимости, помогали людям исцеляться.

О своих поездках за подобной медицинской помощью к схимонахине Антонии рассказал нам житель Воронежа Митрофан Иванович (1935 г.р.), многие годы проработавший завхозом при Покровском соборе. Приехал он к матушке в Хворостяновку в первый раз еще совсем молодым. Старица встретила его, словно знакомого: «Митроша», – назвала она юношу, хотя видела в первый раз. Она помогла молодому человеку избавиться от тяжелой духовной болезни, которая прицепилась к нему вскоре после женитьбы. Матушка велела Митрофану достать из перины иглу – подарок от недобрых людей – и сжечь ее. Также было сказано, чтобы он постоянно ходил в церковь, исповедовался, причащался. Кроме того, юноша был излечен еще от одного тяжелого физического недуга: он болел миозитом, остро чувствовал перепад температур, так что сводило мышцы. Но на этот раз матушка не сразу излечила больного: «Молись Митроша, молись». И он ездил к ней, молился. «Ехать туда очень хотелось, потому что у матушки словно заряжался духовной бодростью, уезжал всегда окрыленный». И вот однажды матушка сказала: «Митроша, тебе надо съездить в Ольшанку, там есть чудотворный источник Божьей Матери, Она тебя исцелит». «Поехал я туда, а сам думаю, – рассказывает Митрофан Иванович, – как же я войду в ледяную воду, если я воздуха холодного не терплю? Ну, да будет воля Царицы Небесной! Если суждено умереть, то умру, а все равно Она сильнее этого холода. Помолился, перекрестился и вошел в воду. Вышел, и словно чешуя какая с меня спала. И с тех пор перестал болеть этой болезнью». Матушка Антония сказала: «Митроша, ты от Церкви не отставай, а то как бы худшего не было». С благословения старицы он устроился работать при храме: «Вот и тружусь, хоть я и грубый человек, хоть и характер у меня плохой, думал, недели не продержусь, а уже сколько лет работаю»¹²⁰². Подобно старице Антонии в другой части Тамбовской обл., в с. Кузьмина Гать, помогала излечиваться одержимым монахиня Екатерина (1916–1985). Она была слепой от рождения, но получила от Бога дар глубокой веры и возможность исцелять людей. Мало известно об обстоятельствах ее жизни. Известно, что к ней ежедневно приезжало по нескольку десятков человек, и она им помогала. Даже сегодня на ее могилку ездят не только почитатели, благочестивые христиане, но и болящие. Мы были свидетелями, когда группа паломников из Тамбова подошла к могиле, одна благообразного вида пожилая женщина начала вдруг низким грубым голосом кричать, упала на спину: «Ой, мне больно, больно, горячо, не бей меня матушка четками». Перед нашими глазами разворачивалась невидимая глазам картина. Оказалось, что эта женщина (лет 65) была с 15 лет знакома с матушкой Екатериной. Матушка навещала семью ее родителей, даже жила у них. Девочка страдала одержимостью в очень тяжелой форме. Особенно это проявлялось в пасхальные дни перед плащаницей, где она кричала, ругалась, пела, плясала. Ее лишь частично излечила монахиня Екатерина, но также было сказано, что больной суждено нести свой крест до конца своих дней. Эта болящая женщина – человек глубоко церковный, постоянно ходит в храм, причащается, знает церковный певческий обиход, так что может петь на клиросе. В поездке она руководила пением панихиды. Паломники, прежде чем началась панихида, стали класть на могилку печенье, конфеты, а после молитвы забрали с собой, «как благословленное матушкой». Брали также с могилки траву и землю¹²⁰³.

Современные старческие могилы подвижниц веры, духоносных стариц – это особое значительное явление в религиозной жизни постсовестского времени. Огромное число старцев и стариц, существовавших в эпоху гонений, были необходимой частью церковного попечения о верующих, явлением сколько «естественным», столько и таинственным. Своим духовным детям все они оставляли завет «приходить на могилку», потому что они и там будут слышать просьбы людей и отвечать на них. Таким образом, здесь религиозная жизнь активно продолжается, не только как акт памяти, но и как реальное духовное общение верующих с подвижниками, что вполне в духе православной христианской традиции.

Но, тем не менее, крайне важны и агиографические материалы о подвижничестве, биографии, свидетельства их праведности, святости, случаи их помощи. Поучительно в этом смысле выглядит жизнь монахини Раисы (Кривошлыковой) – насельницы Усть-Медведицкого Преображенского монастыря, известного строгостью своей монашеской жизни. Еще девочкой она была исцелена в монастыре от чудотворной иконы Божьей Матери «Скоропослушницы» и осталась в обители. После закрытия монастыря в 1928 г. стала странствовать на Дону до 1936 г., когда была арестована и отправлена в ссылку. Семь лет провела в мордовских лагерях, затем еще несколько лет отбыла в Сибири. Еще в годы своего странствия матушка много лечила, особенно помогая страдавшим одержимостью: читала акафисты, молитвы к Божьей Матери. Отмечается, что монахиня Раиса была прозорливой, и этим она также служила страждущим людям, нередко предостерегал людей от губительных поступков. Вместе с тем, она хорошо знала и «народные средства» лечения: «сама растирала больные места, ставила банки, поила молоком, топленым маслом, свекольным и морковным соками»¹²⁰⁴. За долгие годы своего пребывания в неволе в Сибири, она собрала большую духовную семью, за которую несла ответ перед Богом. Умерла монахиня Раиса в 1957 г., до последнего дня трудясь, советуя, излечивая, молясь за людей.

Много духовных детей собрала схимонахиня Нила (Новикова, 1902–1999), старица, проживавшая в Подмосковье, в пос. Фосфоритный рудник¹²⁰⁵. Ее помощь людям заключалась в научении православных основам духовной жизни, и делала она это как прозорливая старица, молитвой и большим духовным опытом.

Широко известны своей помощью такие блаженные праведницы, как Матрона Московская (Никонова, 1881–1952), ныне прославленная Церковью в лике святых, и Макария (Артемьева, 1926–1993), о многочисленных случаях помощи людям уже после смерти, составлена целая книга¹²⁰⁶.

Блаж. Мария Ивановна (Матукасова)

Также общероссийскую известность имеют блаженные старицы Любушка (Лазарева, 1912–1997) и схимонахиня Мария (Матукасова 1908–2000), лежащие рядом в Вышневолоцом Казанском женском монастыре, а такая трудившиеся всю жизнь в отдалении друг от друга: старица Любовь в пос. Сусанино под Петербургом¹²⁰⁷, и схимонахиня Мария в с. Кинель-Черкасы под Самарой¹²⁰⁸. К ним так же, как и при жизни, идут в большом числе страждущие, болящие и телесно и духовно, и многим они помогают¹²⁰⁹. К жившей в с. Хотоли (Новгородская обл.) блаженной старице Марии Павловне Леонтьевой приезжали люди со всех концов России, кто за советом, кто с сердечной просьбой, кто за последней надеждой в тяжелой жизненной ситуации. Как отмечает писатель и этнограф Г.П. Дурасов, на Новгородчине сложилось гнездо старчества, это были блаженные Мария (Леонтьева, 1906–1998), Димитрий (Принцев, 1906–1996), Варвара (Трофимова, 1907–1997)¹²¹⁰. Они жили в некотором отдалении друг от друга, но были знакомы и близки друг другу, а также нередко посылали приезжающих людей посетить другого старца. Все перечисленные выше блаженные, за некоторым исключением, не были монахами, но жили по-монашески, и народ ценил их аскетику не меньше, чем их особые способности исцелять, предсказывать, молиться. Как отмечает в своем исследовании о такой праведнице в миру Екатерине Михайловне Хлуденевой Т.А. Воронина, такие люди не были достоянием только того региона, где они жили и помогали людям, но, как правило, к ним ездила «вся страна»¹²¹¹. И это весьма характерное явление для такого рода деятельности праведников и старцев.

Монахини непременно участвовали в традиционных общественных молениях на местах, имеющих отношение к их обителям. Например, когда в день памяти свт. Николая весеннего на Мамонтовское озеро собирались верующие со всей Тамбовской области, сюда приходили и монахини из закрытого Никольского монастыря. В отчете председателя Сосновского исполкома, составленном для уполномоченного, сказано: «22 мая 1954 г. возле Мамонтовского озера проходило сборище верующих – до 2 тыс. человек, главным образом из других районов и даже областей. Священников служивших не было. Пение молитв проводилось группами верующих под руководством бывших монашек и престарелых»¹²¹². На источник Скорбящей Божьей Матери в Бондарском районе Тамбовской обл. ежегодно 16–17 июня собиралось до 3 тыс. человек. Люди приходили из ближайших к селу Бондарскому районов, а также городов Моршанска, Рассказова, Тамбова, из селений Пензенской обл. «Религиозные обряды здесь совершали монахини и верующие граждане». В справке отмечается, что чудотворная явленная икона до 1936 г. находилась в часовне возле источника, пока часовню не разрушили по приказу, и святыню забрала Кудряшова Прасковья Петровна. Позже была попытка священника Федора забрать икону в храм, но верующие воспротивились, так как, очевидно, опасались, что оттуда ее легко заберут власти. Часовню позже восстановили. В 16 часов сюда собирается большое число богомольцев, около часовни ставится стол, устанавливаются и зажигаются свечи, и народ молится до 9–10 часов утра. Деньги, собранные молением у источника, раздаются слепым, хромым, нищим и другим нуждающимся¹²¹³.

В с. Оржевке (здесь было до революции два м-ря: мужской во имя Александра Невского и женский Тишениновский Тихвинский-Уметского р на священник Лазуткин Василий Яковлевич проводил нелегальные богослужения в своем доме. В этом селе около бывшего мужского монастыря, около родника (святого источника. – О. К.) собиралась масса верующих под руководством «монашек», и совершалось богослужение¹²¹⁴. Руководство монахинями народного моления у источника зафиксировано в селе Большое Ломовисское Пичаевского р на, где 28 июня 1959 г. с 19:00 часов вечера до 14:00 следующего дня монахини вели службу в честь праздника¹²¹⁵.

Широкое участие монахинь во внехрамовой церковной деятельности в советские годы – это отдельная тема в их церковном служении. Там, где не было храмов, где люди не знали, как им без священника похоронить, отпеть, как провести богослужение в праздничный день, очень часто помогали монастырские монахини. Эти свидетельства в основном сохранились в архивах, потому что фиксировались уполномоченными по делам религий. Память людей также донесла до нас эти драгоценные факты их преподобной жизни. В воспоминаниях о сельских монахинях, живших там, где не было храма и священника, наши корреспонденты таких знаний не показывали. Вот, например, какими помнит монахинь своего села Марфа Фроловна Сурайкина, ныне жительница Москвы, 1947 г.р. Ее родная деревня находилась в 12 км от Дивеева и называлась Жерновка¹²¹⁶.

«Когда Дивеево разрушили, все матушки ушли кто куда. И вот с нашей деревни была одна монашка, она приехала жить к племяннику. Построили всем миром ей баньку и там она жила, а мы ходили все к ней. Мы церковной жизни не знали, церковь в селе рано закрыли, и она много нас просвещала. У меня подруг было много. Помню, пришли на прощальную неделю (в Прощенное воскресенье) к ней, время 12 часов ночи. Взбрело нам в голову, гуляли до того, гуляли и решили пойти к тете Саше. И она без всякого возражения встала, с радостью открыла и приветила нас. А мы тогда у нее прощения попросили за беспокойство. Была и другая монахиня у нас, она вернулась к брату, он предложил ей жить у него в избе, но она отказалась, и брат построил ей отдельную келейку. Их обеих уже после войны чуть было не забрали „чекисты“ в кожаных куртках. А дедушка мой в Первую мировую был прапорщиком, и потому и в деревне был как ответственный человек, и „чекисты“ его взяли в проводники, чтобы он привел их к монахиням. А он и не знает что делать. А тут одна из них сама идет на встречу. «Чекисты» спрашивают: – Она? – Нет, – говорит дед, – другая». Пошли дальше. И другая монахиня им тоже, как нарочно, попадается, дед в полной нерешительности, а милиционеры подходят к ней и спрашивают сами: – Вы замужем? Та отвечает: – Нет. – А почему? Мужик не взял, а за бабу не пошла. Дед мой развел руками – видите, мол, какая монашка. Так они и уехали ни с чем, и монахинь перестали искать. Монахини отпевали, ходили читать по покойникам, помогали людям, вели благочестивую жизнь. Когда мама моя привела меня к матушке Саше (тете Саше) домой, я увидела там, в углу, статую Божией Матери с Младенцем, на троне как будто белого цвета и с покрывалом. Мама часто ходила к матушке за советом. Чуть только тяжело на душе, мама говорит: „Пойдем к тете Саше“. Целыми вечерами сидела, получала утешение. А потом тетя Саша провожала ее домой, до половины дороги, километра три, все наставляла на истинный путь, ты делай так-то, а так – не делай. Мама спрашивала: – Можно ли от мужа требовать алименты, уж очень он богато живет, а я тут с детьми бедствую? Та отвечала: – Не надо брать у него, ты – самая богатая, у тебя есть дети. У нее были книги, но люди в селе были неграмотными, читать не умели, хотя тогда специально газеты бесплатно раздавали, чтоб учились читать. Только монахини и умели читать по-церковнославянски. Однажды я вместе с другими детьми присутствовала у тети Саши на пасхальном богослужении. Мы сидели на печке. Она всю ночь читала, а старушки молились. Крестный ход был вокруг ее домика, в 12 часов ночи. Вообще собирались у нее верующие, в основном, на праздники. Не хотели ее лишний раз беспокоить, она же все время молилась. Приходили, если только сама пригласит. На сельские праздники она никогда не ходила. С ней в селе считались, ходили к ней советоваться, верующих тогда много было. Монахини дожили до начала 1960-х годов, умерли здесь же, в деревне. Ближайший храм от нас был в 40 км»¹²¹⁷.

Две монастырские монахини в изоляции от остальных монахинь, в тесном единении с сельчанами, такими предстают пред нами они в воспоминаниях М.Ф. Сурайкиной. Но, тем не менее, хотя обстоятельства давали возможности монахиням теснее общаться с народом, не боясь ареста, они все же живут своей естественной – монашеской жизнью, изолированной от мира, и мир это принимает. Данный пример, как и тот, который мы приведем ниже, хорошо иллюстрирует тот возможный уровень опрощения, которого могла достичь монахиня в силу естественных причин жизни среди сельчан. При этом у крестьян сохранялись и страх Божий, и уважение перед монахинями как перед людьми особого рода.

В воспоминаниях другого москвича, – А. Н. Стрижева, хорошо передан пропитанный монашеским духом быт послевоенных сельских черничек, которые в его селе еще продолжали быть той незамужней (девической) частью села, что была во многом близка монахиням. Взгляд подростка, каким автор видел тех и других в своем селе, уловил и разницу между ними, и нечто общее. «Чернички – это ведь не только монахини в миру, а по существу, как тогда называли, старые девы, не вышедшие замуж. Отцы чувствовали некоторую вину за то, что их дочери не вышли замуж и потому дома строили на задах. В глубине сада, огорода ставился небольшой домик в два окна для одного человека, светличка такая. Там черничка и жила. Было у них все, как в крестьянской избе, только почище, пол как желток куриный. Они скоблили ножом, и стены перед Пасхой скоблили. Им даже иные завидовали женщины: „Вот так бы пожить в тишине, а то у нас Содом настоящий“. У них собирались близкие. Ей прирезали участок в 10 соток. У нас семье было положено 40, а таким людям по 10 соток давали. Занимались они своим маленьким хозяйством, ни на какие общественные работы не ходили, поскольку не состояли в колхозе. Жили они потаенной от всех жизнью: читали святые книги. Я сам ходил к таким черничкам в детстве и брал у них духовную литературу. Чаще всего, это были жития святых разных лет выпуска, разного объема и, естественно, – Евангелие. А Евангелие было тогда в каждом доме в нашем селе, еще сохранялись те самые Евангелия, которыми награждали выпускников церковноприходских школ. В некоторых семьях, помню, было даже по два Евангелия: на русском (как говорили тогда «гражданской печатью») и церковнославянском языках. И когда нам дед читал Евангелие, то он читал по-церковнославянски. Евангелия лежали всегда на полке, завязанные в платки, чтоб не засидели мухи, или их держали в сундуке. У черничек же Евангелия не были завернуты, потому что они каждый день их читали. Лежали святые книги на видном месте, рядом с иконами. И в войну (из села было убито 261 человек) к черничкам ходили, чтобы те читали Псалтирь по погибшим, и по умершим в селе их вызывали читать. А благодарили за чтение носильными вещами, которые оставались от покойника, также съестным чем-нибудь.

У меня есть фотографии таких черничек в старости. Я с ними много говорил, бывал у них часто. Чернички вне мира и вне государства жили, и государство, в лице наших местных властей, ими не интересовалось. К ним не заходили домой, налог с них не требовали, участки у них были минимальные, ничего им от государства не полагалось: ни торф для отопления, ни дров, и они ходили, собирали коровьи «блины» засохшие и ими топили всю зиму. А если б власти к ним зашли, то за голову бы схватились. Над кроватью той чернички, к которой я ходил, висел старинный портрет Государя и Государыни – Николая Александровича и Александры Федоровны¹²¹⁸. Два портрета висели на самом виду над кроватью. А если бы у крестьян бы нашли портреты, за это бы дали срок. У нас одному мужику припаяли срок за хранение Библии, так он и погиб в ссылке. Для черничек будто и не существовало советской власти: они все время разговаривали о царе, да о царях. Все стены и потолки были оклеены дореволюционными журналами „Родник“. Великолепные картинки! Мы маленькие залезали на табуретки и читали на потолке все эти необычные письмена. Так и учились церковной грамоте. Лампадка у них всегда горела возле икон в углу, неугасимая, чего не было в крестьянских избах. Там зажигали ее только под праздники. Икон было гораздо больше, чем в крестьянских избах. Когда они читали по покойникам, им иногда на молитвенную память отдавали и иконы. Помню, ходил я к ним славить Рождество Христово и, бывало, заглядишься на эти иконы, они как будто воздухом писаны, красивые, легкие. У нас у народа большинство фолежные иконы имели: сама иконочка из бумаги, в деревянной рамке, но украшение вокруг – все из тисненной и ажурно вырезанной фольги, иногда разных цветов. Но по существу это фабричные были иконы, а у них – писанные на досках. Когда разбирали церковь, они могли взять часть церковного имущества, по домам разнести, сохранить до времени. Наш храм разоряли в 1935 г., священников сослали. Часть церковного имущества забрали тогда чернички, а часть снесли в подвал, и долго оно там лежало, еще во время войны оно там было.

Те из жителей села, кто боялся дома держать церковное что-либо, приносили к ним на хранение. К ним бежали, когда провожали мужиков на фронт в 1941 г. Люди списывали тогда 90-й псалом – по-народному «Живые помощи». Писали сами крестьяне со слов черничек, так как самим им было писать нельзя, за это могли дать срок. Мужик, он ведь понимает Слово Божие не большими фразами и абзацами, а отдельными словами, но зато, когда он запомнит слова, он способен в любую минуту реконструировать текст. Чернички не отказывались учить детей, но со взрослыми старались не связываться. А ребенку ничего. Придешь к ним на Пасху, яйца дадут. Им, кстати, разрешалось две-три курочки держать, больше никакого скота они не могли иметь. Одевались всегда чистенько, аккуратно, в хатке светло, прибрано, иногда на подоконнике цветы стоят: Ванька мокрый, домашний Бальзамин, он называется еще Огонек. В чугунке каком-нибудь маленьком худом. Цветов было вообще мало. Вместо них висел острый перец. Его нанизывали на нитку и протягивали ее вдоль проема окна. Окна они украшали особо. Очень любили вырезать из бумаги кружева. Этим убиралась полочка – божница. Тут каждый старался сделать поинтереснее, чтоб был красивый рисунок. Они показывали нам детям, как это сделать: как держать ножницы, сгибать бумагу. Обучали своему ремеслу. Между двойными рамами у них лежала вата и кисти рябины, тоже такое украшение свойское. Своих рисунков они не вешали. А у тех – у профессиональных, монастырских монахинь, – у нас их три жило, – имелись специальные картины, они их из пробки складывали, такие объемные, как диарамы. Черничек в нашем селе было 15 человек на 5 тысяч жителей села. Называли их здесь «мамаши», если пожилая. Я думаю это пошло от тех, кому они помогали воспитывать детей. Мамаша в деревенском обиходе была синонимом человека радушного. Черничек еще называли читалками, чтицами, за их чтения Псалтири по покойникам. Плата за чтение была „по совести“. Об этом заботились те, кто звал читать. Часть вещей покойника отдавали им, могли дать кружок масла топленого. Красивое было масло, светилось, как янтарь, в черепушке.

Монахини отличались от них, они могли молебны служить, на молебны их люди звали. Одно время разрешали носить икону по домам. Это тоже они делали. На весь р-н у нас оставалось два храма, а в р-не было 104 села. И вот на праздник престольный могли брать по домам иконы, и тут они могли участвовать в крестных ходах. Они считались просвещенными людьми, «мамаши» – те непросвещенные были, научились читать и все. Монахини знали устав, службу, читали жития святых на каждый день, аккуратно по одному тексту. И книг у них было много и икон огромное количество, старинных, от дедов еще.

Но они их не показывали, к ним вообще стеснялись ходить не по делу, стеснялись тревожить. Очень ласковые и хорошие люди, но безделкою никогда не ходили ни соседи, ни чужые. Сами они иногда приходили к нам, очень они бедствовали, особенно зимой, во время войны, когда были жуткие холода. Саша-монахиня, бывало, бежит с мешочком, она небольшая была росточком, те-то – другие, высокие, она же помоложе была и более общительная, прибежит и попросит, чтоб дали ей торфа, топить нечем. „А мы вам будем шить одеяла“. Их все знали и все любили. Если их встречали на улице, то никогда не отказывали им помочь. А вообще они жили довольно замкнуто. Они отделились, и свой участок обвели сиренью и вырыли канавку по примеру Дивеевской, чтобы сатана местный не шастал сюда. Канавка была высокая довольно, бруствер я помню, сверху был обсажен сиренью. Так что, ни коровы, ни мальчишки, ни собаки, не могли продраться к ним. Между сиренью была посажена колючая акация. А дальше – внутри был свой монастырский огородик. Монахини Лепилины жили почти в центре села. Им сельчане отдавали „гривки“¹²¹⁹ копать. Выкопают, а чуть остается, им предлагают: „Идите себе накопайте“. Я последний раз их видел в 1950-е годы, уже когда был студентом. Были они грамотнее всех в селе, даже грамотнее местного начальства, но никогда этого не выказывали. Приехали они сюда из монастыря после закрытия, потому что были из местных. Три сестры ушли в монахини сразу, а брат у них был немой – Никодим, о нем я писал в книге¹²²⁰. Монахинь звали по-нашему, по-простому – Саша, Лиза и Василиса, монашеских имен их я не знал. Называли их в народе „монашка Саша“ и т.п. Встретишь их на улице и если сам заговоришь, то они тебя обязательно обо всем расспросят. Синодики у них были и наших сельских они тоже поминали. Но домой к ним не ходили, боялись их подвести. Чаще всего и те, и другие были или на огороде или на богомолье. У монахинь и черничек вражды не было. Монахини, умирая, передали все свои вещи одной черничке: иконы, книги, четки»¹²²¹.

На черничек советская власть стала обращать пристальное внимание в 1960-е годы, когда энергичные антирелигиозные кампании захлестнули города и деревни. Новый натиск на веру и религиозную культуру отличался во многом от гонений 1920–1930-х годов. Советская идеологическая и хозяйственная кристаллизация деревни не коснулась только этой небольшой группы верующих, и они остались на виду. В районных и областных газетах периода 1960-х можно встретить немало материала на тему борьбы с черничками в селах. Но взгляд на черничество несколько иной, чем он был до революции. Тогда чернички однозначно оценивались, как часть безбрачного населения села, со спецификой бытового уклада, причем, отношение к черничкам было неоднозначным у официальных церковных властей. В 1960-е годы в Воронежской обл., в рамках антирелигиозной кампании, проводились массовые социологические исследования под руководством доцента М. Теплякова. Был собран и обработан огромный массив материала, в том числе и по черничкам. В этих исследованиях чернички уже не рассматриваются как часть сельского безбрачного населения, т. е. как миряне, с особым моральным статусом в селе, но их видят, как часть осевшего после закрытия монастырей монашества. «Чернички – это келейницы монахинь, возвратившихся из монастырей в село, т. е. они послушницы, а потом наследницы имущества монахинь»¹²²². Причина подобной оценки, на наш взгляд, в том, что за несколько десятков лет после 1917 г. контакт черничек и монахинь в селах был настолько тесным и плодотворным, что чернички – те, кто не выходил замуж, – стали в массе своей монахинями, если не по постригу, то по образу жизни. И хотя современное село продолжает иметь в числе своих жителей такую небольшую категорию, как чернички, но их стало значительно меньше и они стали другими. От старых черничек осталось у них только имя. Современные чернички, в основном, пришли в черничество из вдовства, а не из девичества. Причем нередко это «соломенные» вдовы, а есть и чернички семейные – с мужьями и детьми. Они пожилого возраста, и основное их занятие, за что называют их черничками, – чтение Псалтири по покойникам. Можно сказать, что на исходе советского периода, когда прервался тесный контакт черничек и монахинь, и само черничество стало меняться. Прервалась его традиция в селе – хранить девство особым церковным (через черничество) образом, если воля Божия и жизненные обстоятельства расположили девушку к безбрачию. Девушек-инвалидов с детства теперь отдают в интернаты на государственное обеспечение.

Монастырские монахини не дожили до времени открытия монастырей, не стали непосредственными учителями нового молодого поколения монахинь. Опыт дореволюционной женской монашеской школы сохранился лишь в книгах и рассказах тех, кто был знаком с монастырскими монахинями, и потому круг этого опыта ограничен. Но старинные монахини воспитали немало современных священников, монахов и архиереев, и в этом нам видится залог неприрывности продолжения традиций русского женского монашества сегодня, так как именно духовною опекою монастырских старцев, приходских священников подвижников в XIX в. и поднялось, как на дрожжах, а потом оформилось широкое всенародное женское движение, направленное на образование общин и монастырей.

В дореволюционное время процесс созидания общин и монастырей, как мы выше показали, зависел от старческого руководства. Старчество было совершенно необходимой направляющей и организующей монашеский духовный труд силой, без которой общины и богадельни не стали бы монастырями. Такое же значение старчество имело и в 1940–1960-е годы для рассеянного по различным местам женского монашества. Когда появилась возможность легализоваться мужскому старчеству в послевоенное время, что мы показываем на примере Воронежского духовного центра, руководимого схиигуменом Митрофаном (Мякининым), то оно начало структурировать эти монашеские группы в одно целое и вместе с этим продолжать пополнять монашеские ряды новыми постриженицами. В результате стали появляться структурные духовные образования, которые мы можем назвать «монастырями в миру». В этих монастырях был духовник-старец, монахини-старицы, монастырские монахини, новопостриженные монахини (то, что в обычном монастыре называлось указные послушницы, или рясофорные монахини), и те лица, которым предстояло пострижение в иночество. Вокруг монастыря находились благочестивые богомольцы, которые также приезжали сюда в дни праздников, когда весь «монастырь» собирался воедино. Такое состояние монастыря в миру позволяло совершать много постригов, потому что здесь для молодежи существовала, как и в обычном монастыре, хорошая школа воспитания. Они могли учиться монашеству и у старца-духовника, и у стариц-монахинь, и у монастырских схимниц и мантийных монахинь, и у более молодых – новопостриженных инокинь. Такой монастырь смог просуществовать до начала 1960-х. Потом начинаются другие процессы, появляются несколько старцев-духовников, территория их влияния уменьшается, и число пострижеников несравнимо уменьшается, прежде всего, из-за сужения воспитательной среды. Это 1970–1980-е годы, когда уже почти не осталось монастырских монахинь, умерли старицы-монахини, и из воспитателей были только сам духовник и новопостриженные монахини. В это время появляются разные типы монастырей в миру: это приход, где время от времени собираются духовные чада из разных мест и прихожане (с. Ясырки, духовник о. Василий Золотухин); это приход, где почти открыто начинается монастырская жизнь, все насельницы этого монастыря в миру живут или при приходе, или рядом в селе (с.Бурдино, духовник игумен Власий Болотов); это приход, где строится богадельня и она является основой прихода (с. Ожога, духовник игумен Серафим Мирчук). В результате самым жизнеспособным из этих монастырей в миру оказался последний, потому что именно там, в конце концов, смог образоваться в 2005 г. легальный Благовещенский женский монастырь. Итак, здесь монастырь в миру претерпел эволюцию, имеющую две стадии: а) когда он был макрообразованием, охватывал большую территорию и большой круг людей и внутри себя был сложной структурной единицей; б) вторая стадия, когда в процессе разделения на несколько территориально локальных монастырей в миру жизнеспособным оказался один – тот, где в основу была положена богадельня.

Как показывают приведенные нами другие примеры (в иных регионах советской России), попытки создать монастыри в миру не были столь успешными по той причине, что они начинались со второй стадии и, не имея необходимого «люфта» после отпочкования от макрообразования, не имели такого будущего, как в случае с Воронежским регионом.

Особый случай представляет собой большая группа компактно живущих монастырских монахинь в г. Борисоглебске. Здесь структуризация в одно целое (городской монастырь с миру) была вызвана тем, что в городе собралась большая группа монахинь, живущих строгой жизнью, среди которых были старицы. Они поддерживали связь со старцами со стороны и с некоторыми священниками из Борисоглебска, которые, несомненно, влияли на это монашеское сообщество, но все же здесь было некоторое подобие настоящего монастыря, только что не имеющего стен. Это уникальный пример, как и пример монахинь, живущих в Курске, где монахини за счет женского старчества и большого числа компактно проживающих монастырских монахинь из разных монастырей, смогли опять собраться в нечто единое, могущее называться обычным общежительным монастырем.

В сельской среде монахини, жившие небольшими группами в отдалении друг от друга и своих духовников-старцев, продолжали жить „по-монашески“, контактируя с черничками и, более осторожно, с сельчанами. Среди жителей села они считались самыми просвещенными, духовно грамотными, и с ними советовались по самых важным жизненным вопросам, считая, что по мелочам их беспокоить нельзя. Таким образом, в разном социальном окружении и в разных жизненных условиях монастырские монахини продолжали до самой кончины быть нужными и полезными людям, являясь духовно авторитетной частью города и села. Их воспитательные возможности зависели от характера стуктурированности. Наиболее эффективное воспитательное влияние на мирян оказывали монахини, интегрировавшиеся в сельские монастыри в миру, и монахини, сумевшие воссоздать в городе образ общежительного монастыря.

Важным представляется вывод и о категории постриженных в советское время монахинях. Среди них было две большие группы: девушки, принадлежащие, в основном, к категории черничек, и послевоенные вдовы. В лице черничек-вековуш, как их называло дореволюционное село, мы сталкиваемся с интересным феноменом. Основная часть этих черничек из-за тех или иных физических недугов была не способна жить в общежительном монастыре, а, значит, в дореволюционное время они никогда бы не стали монахинями. В советский период, находясь рядом с бывшими монастырскими монахинями, которые общались со старцами-духовниками, эти чернички получили возможность вести подвижническую жизнь. Именно советский период дал многочисленные примеры подвижничества бывших черничек-вековуш (физически больных), ставших монахинями. Они оказывали самую действенную помощь монахиням в антиобновленческой деятельности, они же активно постригались в монашество в 1940–1960-е годы, будучи самыми действенными помощницами приходских священников и монахинь. Таким образом, и эта сельская категория, которая многими исследователями не признавалась за духовно активную, проявила себя самым неожиданным образом. К тому же, чернички, о которых идет речь, были девицами, и они были частью дореволюционной традиции. Им на смену в послевоенное время, в 1940-е годы, шли чернички-вдовы и семейные чернички, новое поколение другой деревни.