Часть 8. Женское подвижничество в 1920–1930-е годы

Много сказано о бесспорных материальных достижениях советского периода, в самых разных областях жизни. Но не следует забывать, что строилось советское чудо на идеологическом обмане народа, на крови и слезах миллионов, на несвободном труде и проч. Вот и духовная культура чисто религиозного православного характера вырастала в это время на тех же самых слезах и крови, с одной существенной разницей: она созидалась добровольно и сознательно, Христа ради. Ее можно назвать «культурой великих страданий», потому что тот нравственный капитал, который был тогда накоплен, был заработан великими страданиями. Культурное величие этих страданий заключается ни в чем ином, как в духовном подвиге, который сам по себе не может быть отнесен к чему-то умозрительному или же сомнительному. Не всякое страдание могло получить право называться подвигом, а лишь то, которое в защите истинных духовных ценностей проявило бесспорную твердость, осознанность терпения и имело определенную материализацию (культурное оформление). Такое страдание не могло просто уйти в песок, как следствие торжества грубого насилия над человеческой природой. Было много и другого страдания: оно растворялось в судьбах отдельных людей, оно уходило с каждым отдельно в их ненависти к мучителям, в их проклятиях режиму, оно являло собой торжество победы над людьми, морально сломанными еще до их физического уничтожения, а также над сословиями – дворянами, крестьянами, купцами, духовенством, оказавшимися неспособными защититься как социально, так и государственно. Это страдание по-настоящему выявило всю нищету и ветхость земных, чисто человеческих, социальных форм защиты, как бы велики и могучи они ни казались. Пресс революции уничтожал в первую очередь то, что имело отношение к Божественному и незыблемому. Это указывает, кстати, на инфернальный характер революционной стихии, на то, что она была поднята и осуществлена темными духовными силами, а не просто идейными борцами за революцию. Сколько погибло политических противников большевиков, сколько насильно ушло с исторической арены их временных попутчиков, а еще больше было убито и ограблено простых людей, которые оказались просто беззащитны в этой стихии, и их равнодушие к вере уже не стало оправданием их существования.

У этого страдания миллионов не было способности противостоять духовной смерти, не было сил защищать честь и достоинство привычных им социальных и материальных ценностей, потому что, как говорит Евангелие, дом, выстроенный на песке, а не на Христовом камне, будет разрушен, и падение его будет велико. До сих пор существует много мифов о «красных» и «белых», те и другие идеализируются, во главу угла ставится моральный фактор «святости идеи», белой или красной, но факты говорят о другом: и среди белых большинство было немонархично и нецерковно, и среди красных, в еще большей степени, духовный фактор не был доминирующим. Без идеальной духовно-религиозной мотивации поступков не могло быть и духовного плода страдания: и потому люди уходили в мир иной не умиротворенные, а морально раздавленные, озлобленные, не насытившие свою скорбь.

Иное дело, когда вера определяла поведение людей. Тогда и жизнь, и смерть приобретали провиденциалистский характер. Вверяя себя в руки Божьи, люди становились огромным единым сообществом (а не миллионами страдающих единиц, которым дела нет друг до друга), т. е. силой, которая подчинена была уже не человеческому произволу тех, кто убивал или отправлял в ссылку, а Божьему Промыслу. Вот почему, когда изучаешь отдельные судьбы верующих людей (из самых разных сословий), попавших в революционный водоворот, то видишь, как у тех, кто остается жить в тяжелых условиях неволи, совершенно уникально, сложно и даже драматически захватывающе (трагически) выстраивается судьба. Эти люди не только сами горят огнем веры и не потухают, но и словно пронзают своим огнем тысячи судеб других людей, встречающихся им на пути – маловеров и неверующих, оказывая колоссальное духовное воздействие на них (если даже это просто взгляд удивления), как бы духовно на секунду или на большее время оживляя их. Те же из числа верующих, кого настигла мученическая смерть за Христа, кого Церковь потом будет прославлять в лике новомучеников, также были объединены в сообщество духовно не сломленных людей, отстоявших честь Церкви (во всей ее чистоте, а не просто декларации) и вместе с тем честь России в самый тяжелый период гонений на веру и на церковные устои в России. Поэтому как группа убиенных за Христа, так и оставшихся в живых страдальцев объединены в одно сообщество творцов подвига и тем самым стали почвой для сохранения нравственной культуры в стране вообще.

Женское монашество вместе с остальным сообществом православных верующих России честно и свято прошло сквозь горнило испытаний не одного года, а нескольких десятилетий. Нельзя этот подвиг сводить только к мученичеству и оценивать только мученичеством – урожаем первых десятилетий советской власти. Русская Православная Церковь советской эпохи – это Церковь не только новомучеников, но и преподобноисповедников!⁹⁴⁵ Мученики находятся впереди, они на самом виду, но жизнь церковная, и в том числе подвижническая, не остановилась: преподобноисповедников можно назвать бескровными мучениками, учитывая их жизнь в условиях постоянного надзора. Храня устав, чистоту монашеской жизни в мирском окружении (а не где-то в далекой пустыни и скиту), оставаясь при этом не озлобленными и рассерженными, а любвеобильными, щедрыми на помощь многим простым людям, эти монахини не только хранили и спасали себя, они продолжали плодотворно влиять на мир вокруг них. И всем, кто желал и искал духовной помощи, жаждал ее, они ее оказывали. Десятки тысяч тех самых простых людей, может быть и равнодушных к вере, духовно пострадали в эту эпоху, потому что, как показывают жизнеописания подвижников советского времени, появилась церковная потребность в массовой помощи одержимым, которых отказывалась лечить советская медицина. До революции неизвестны примеры того, чтобы женщины занимались отчиткой бесноватых, во всяком случае, эти явления носили единичный характер, а вот в советское время появляется большое число подвижниц, специализирующихся на этой церковной помощи людям.

Женское монашество было настоящим молитвенным щитом для России, потому что молитвенный подвиг являлся их основным делом. Все, кто соприкасался с этим удивительным сообществом христиан, отмечали, что матушки были «чудные молитвенницы», творцы Иисусовой молитвы, за молитву во многом и ценимы простым народом. Люди видели воочию плоды их молитв: умиротворение в семьях, помощь в скорбях, огромную молитвенную поддержку в годы военных испытаний, большое влияние этих молитв на воспитание детей.

Беспрецедентное разрушение основ церковной жизни в советскую эпоху потребовало от Церкви приложения самых значительных усилий, того, что мы называем духовным подвигом, и женское монашество во многом выступило хранителем церковного предания и традиции, трудясь на церковных приходах в качестве деятельных помощников священства или же воспитывая из мирской среды достойных кандидатов на священнические должности. У монахинь хранился большой фонд духовной литературы, церковных песнопений, а также литургической опыт, который нужно было передавать молодому духовенству.

Величайший духовный подвиг женского монашества, связанный с преподобием, до сих пор не увиден и не оценен. Как, впрочем, не оценен должным образом и подвиг созидания общин и монастырей в XIX в. Церковь не успела должным образом воздать женскому монашеству, потому что грянула революция 1917 г. в тот момент, когда это движение еще продолжалось, набирало силу, и подвиг преподобного жития, который уже явили тогда сотни, а может, и тысячи монахинь при устроении новых обителей, не стал достоянием церковной гласности. Этот подвиг преподобноисповедничества был продолжен и в советское время. Женское монашество вышло к революции в полной боевой готовности, в отличие от большинства мужских монастырей. Не случайно же женские монастыри в большом числе, как могли, держались вплоть до начала 1930-х годов, превратившись в образцовые сельскохозяйственные артели и кооперативы, к которым не было претензий по существу дела у дотошных проверяющих комиссий. Этот факт показывает, что внешнее – стены и прочее – не были для них существенно важны, важна была их общая молитвенная сила, их единство чистоты духа и тела ради Христа, а это единство могло быть достигнуто именно массовыми подвижническими трудами. До самой революции в монастыри шли и шли желающие поступить и трудиться там. Послушницы не разбежались, когда начались трудности и гонения, но продолжали жить при монастырях, а ведь они знали о перспективах будущей жизни, и из этих послушниц к 1960-м годам (времени их кончины, духовного созревания перед Богом) выросли схимницы, отличавшиеся многими духовными дарами. Женские монастыри, рожденные в XIX в., продолжили свое особое существование в период советской эпохи, продолжая генерировать высокую культуру духа, выступая хранителем нравственности и благочестия в обществе. И для всех мирян, кто в советское время желал настоящего духовного окормления, монахини являлись такой опорой, поэтому ни в коем случае нельзя говорить, что в это тяжелое время простые люди были брошены на произвол, что у них не было возможности ходить в церковь, жить духовной жизнью. Именно женский монашеский подвиг, который был переносим терпеливо и с достоинством, во многом позволил существовать церковно-воспитательной среде для мирян по всей стране.

Где-то в редких случаях о монашеском подвиге вспоминают епархиальные власти, но в большинстве своем бывшие женские монастыри уже не существуют и никак не обозначены на карте памяти и поминовения. Свою культуру обитатели дореволюционных женских монастырей передали Церкви и людям.

А. А. Синяева

Жительница г. Торжка Тверской обл. Ангелина Антоновна Синяева (1921 г.р.) свято хранит в памяти встречи с необыкновенными людьми – монахинями, с которыми ей привелось в молодые годы быть близко знакомой. В городе существовал Воскресенский девичий монастырь, возникший в XIX в. и закрытый в советское время. Часть монахинь тогда расселилась в городе. В 1930-е годы в Пятницкой церкви служил прот. Александр Ильин⁹⁴⁶, священник подвижнической жизни, живущий как монах. У прот. Александра окормлялись монашествующие и миряне, в основном женщины, желавшие вести строгую духовную жизнь. Монахини служили при храме. Манатейные монахини Фаина и Манефа и рясофорная послушница Евгения. Все они умерли до войны, начиная с Фаины (в 1939 г.), друг за дружкой. Были еще монахини Тамара и Валентина. Все они жили группами по 2–3 человека, соблюдая иерархию «младшая – старшая». Жили сестры тихо и скромно, читали Псалтирь по усопшим, стегали одеяла на продажу. Как отмечает Ангелина Антоновна, на именины монахини обычно приглашали по-евангельски «слепых, хромых и глухих», т. е. нищих, которые не могли бы отплатить им добром за добро⁹⁴⁷. Инокиня Елена хранила в доме А. А. Синяевой свои вещи, в основном книги. В войну попала под бомбежку и была смертельно ранена, благословила Синяевой оставить у себя духовные книги и портрет о. Иоанна Кронштадтского, который был с нею, как память о днях похорон о. Иоанна. Тогда народу, пришедшему на похороны, раздавали на молитвенную память напечатанные портреты батюшки. Интересно отметить тот факт, что Ангелина Антоновна была из обычной пролетарской семьи, но общение с монахинями стало, с ее слов, не только духовно формировать ее, но культурно просвещать: девушка стала много читать, внимательно относиться к своему внутреннему миру, делать письменные заметки. Сейчас у Ангелины Антоновны собрана картотека по книгам, по персоналиям – тем церковным лицам, с которыми ей приходилось общаться. И для прихода, где она живет, да и для города в целом, ее духовно-краеведческая работа имеет значительную ценность и значение, потому что в городе нет в живых тех, кто помнит о монахинях из Воскресенского девичьего монастыря. До сего дня в соборном монастырском храме – фабричное производство, а бывшая монастырская территория обезображена разными перестройками.

Воскресенский собор женского монастыря в г. Осташкове. Ныне здесь фабричное производство.

Культура подвижничества, которую принесли монахини в послереволюционный мир новой России, известна сегодня только в отдельных деталях, из истории некоторых обителей. Первый период испытаний, когда обитель переименовывалась в сельскохозяйственное общество, сегодня более или менее известен. Второй, начинавшийся после окончательного закрытия монастыря и полного выселения насельниц, – самый темный период. Как правило, большая часть сестер селилась рядом с игуменьей (если она не была арестована), другие – по двое, по трое, уезжали в родные места. Например, сестры Екатеринбургского Ново-Тихвинского монастыря, число которых до закрытия приближалось к тысяче человек, поселись большой группой (200 чел.) в самом городе. Остальные расселились по ближайшим к городу селам по 3–5 человек. Расселением сестер руководил старец иеросхимонах Константин (Шипунов): «Отец Константин духовно окормлял сестер и, хорошо зная их душевное устроение, советовал, кому с кем лучше селиться, подобно тому, как в общежительных монастырях духовные наставники благословляют насельникам поселиться в той или иной келье»⁹⁴⁸. Сестры старались не только сохранить монашеское устроение в своей среде, но и передать свой духовный настрой мирянам. А их опыт сохранения веры и благочестия был разнообразен. Говоря о культуре подвижничества монахинь в советский период, следует говорить о том, насколько специфичной была эта культура, с точки зрения ее обычного понимания. Речь идет о существовании христианской культуры в эпоху жесточайшего гонения на веру. Тем не менее, и мученичество, и исповедничество, уставная монашеская жизнь в мирской повседневности носили у монахинь не хаотичный характер, а были выстроены в определенную систему. Мученичество было ради Христа, и оно было высоким, житийным мученичеством, преподобноисповедничество также опиралось на опыт святых исповедников и также было ограничено определенными житийными рамками. Борьба с обновленчеством, помощь верующим в сохранении храмов, поддержание в народе веры, а в духовенстве – церковной культуры, молитва за Церковь и мир, – всё это были разные стороны исповедничества и преподобного жития бывших насельниц монастырей, особенностью их подвижнической культуры. Именно монахини, последними, протянули руку помощи царской семье в Екатеринбурге. Не страшась за себя, по благословению игуменьи Ново-Тихвинского монастыря Магдалины (Досмановой), послушницы Антонина Трикина и Мария Крохалева носили передачи находившейся в заключении Царской семье. Впоследствии послушницы были расстреляны⁹⁴⁹.

К началу революции 1917 г. женское монашество представляло собой внушительную силу. К 1914 г. в стране насчитывалось 475 женских монастырей с 73299 насельницами, из них 17283 монахини и 56016 послушниц⁹⁵⁰. Столь сильное преобладание послушниц над монахинями нельзя объяснить ничем иным, как только тем, что монастыри продолжали привлекать женскую молодежь, обители продолжали быстро расти и развиваться. Этот процесс носил всесословный характер, и, более того, во вновь возникающие монастыри, в связи с их общежительным характером, активно пошли выходцы из простонародья, главным образом крестьянки, при активном организационном и финансовом участии дворянок и купеческих дочерей.

Но, как показали последующие годы, монастыри накопили и огромный количественный потенциал монашествующих и собрали немалые духовные силы, приобрели бесценный опыт строгой аскетической жизни. Каков должен был быть уровень духовного воспитания в монастырях, если из послушников, не успевших до революции стать даже рясофорными монахами (например, из оптинских послушников были прп. Севастьян Карагандинский, схимонах Иосиф (Моисеев) Оптинский из г. Грязи, иеромонах Даниил (Фомин) из Сорочинска Оренбургской обл.), выросли в советское время великие старцы. То же можно сказать и про женские монастыри.

В 1917 г. насильственно прервались пути невиданного роста и развития женских монастырей и монашества в России. Чтобы представить себе конкретную картину состояния женского монашества после изгнания из монастырей в конце 1920-х годов в исследуемом регионе, обратимся к некоторым данным по Воронежской области. В восьми женских обителях Воронежской губ. к 1915 г. находилось 1831 чел.⁹⁵¹ В четырнадцати монастырях Тамбовской губ. насчитывалось 3818 чел.⁹⁵² Всего в советской России за 1922–1923 г. было уничтожено 3447 монахинь⁹⁵³. То есть, если считать от общего числа 73 299 чел., то это будет 4,7%. Остальные насельницы монастырей после окончательного закрытия обителей, которое произошло в основном в конце 1920-х годов, расселились по окрестным городам, но большей частью по селам. Т. е. в Воронежско-Тамбовском регионе в селах расселилось не менее 5 тыс. монахинь. Это была огромная духовная армия.

К началу революции в Покровской обители одних только неуказных послушниц насчитывалось почти 800 чел.⁹⁵⁴ Это был самый многочисленный монастырь Воронежской епархии, и, несмотря на городское расположение, имевший аскетическое устроение и несколько святых подвижниц в своих стенах. Монастырь закрывался не сразу, его насельницы и игуменья обвинялись в помощи белогвардейцам. Какое-то время часть сестер продолжала жить поблизости от монастыря, часть же расселилась в городе, недалеко от железной дороги. По сведениям воронежского историка А.Н. Акиньшина, монастырь окончательно закрыли в 1929 г., и тогда же, по преданию, умерла игуменья⁹⁵⁵. Часть монахинь арестовали и выслали, саму же обитель приспособили под частную застройку. Сегодня на этой территории почти никаких следов от монастыря не сохранилось. Неподалеку находился мужской Акатов Алексиевский монастырь, ему повезло больше, здания не разрушили, а лишь устроили на монастырской территории городскую мусорную свалку. Ее удалось вывести лишь в конце 1980-х, когда началось восстановление Акатова монастыря, уже как женского. Монастырь восстановился и является сегодня украшением Воронежа при въезде в город со стороны Москвы.

Воронежский Покровский девичий монастырь

Лысогорский Успенский монастырь⁹⁵⁶, основанный в 1890 г. на базе общины, на момент закрытия (1928 г.) опять стал общиной (трудовой артелью) и насчитывал 148 насельниц⁹⁵⁷, из них: 12лет 1 человек; от 15 до 20 лет – 6 человек; от 20 до 30 лет – 14 человек; от 30 до 40 лет – 28 человек; от 40 до 50 лет – 36 человек; от 50 до 60 лет – 25 человек; от 60 выше – 38 человек⁹⁵⁸. Насельницы, как отмечено в акте по исследованию общины от 28 мая 1928 г., пришли в обитель из нескольких уездов – Новохоперского, Богучарского, Бобровского и Россошанского Воронежской губернии. Часть монахинь и послушниц пришли из Тамбовской и Сталинградской областей. За 1928 г. в монастыре умерло 4 человека, и двое в возрасте 30 лет ушли по собственному желанию. В 1927 г. в общину продолжали еще поступать лица, ищущие монашества. Было принято 3 человека: одна 60 лет, две другие – по 20–25 лет. Монастырь был построен на горе и красиво возвышался над степной местностью между крупными многолюдными селами Троицкий Юрт и Красное. До революции он только успел отстроиться. Величественную соборную Иверскую церковь даже не успели расписать и освятить большим чином. В монастыре имелось также 28 кирпичных домов, в основном предназначенных для келий. В одном из зданий помещались богадельня, сестры певчие и рукодельная мастерская. Было и обширное хозяйство со скотным двором, хлебными и овощными полями, которые обрабатывали сами насельницы, плодовый сад, искусно проведенный водопровод, по которому вода поднималась снизу, из-под горы.

Лысогорские певчие

Монахиня Евдокия (Леонтьева) – начальница лысогорской общины в советское время

До 1928 г. продолжали выращивать только зерно, служившее и пропитанием, и обменным фондом, и средством уплаты большого налога. Из 600 пудов, собранных в 1927 г., 390 пудов забрало государство, 120 осталось на посев и только 100 пудов – на собственные нужды⁹⁵⁹. Сестры специально отменили общую трапезу, распределяя зерно каждой отдельно. Большинство стало существовать на выручку от рукоделия и от подаяния. Когда Новохоперским РЦИКом было вынесено решение о закрытии общины, то насельницам разрешили взять с собой только личные вещи. Некоторые из монахинь подали жалобы (Г. Т. Прокофьева и группа из 12 человек) с просьбой вернуть им личные их кельи, но ответ на жалобу был отрицательным⁹⁶⁰. Судьба монастырских построек, церквей и строений драматична. Церкви разобрали на материал «для школьного и агроветеринарного строительства»⁹⁶¹, а также на избы-читальни⁹⁶². Часть растащили местные жители на свои нужды, чему не препятствовала местная власть. Немногие оставшиеся свидетели событий тех лет рассказали о памятных в 1920-е годы крестных ходах, которые совершали «монастырские», о пении, об освящении колодцев, о монастырском порядке, образцовом хозяйстве, о помощи сельчан монастырю.

Жительница с. Троицкого на месте разрушенной обители

После закрытия Лысогорской общины в 1928 г.⁹⁶³ большая часть монахинь перебралась в разные уезды Воронежской, Липецкой и Волгоградской областей, часть прибыли в Борисоглебск. В городе монахини, как и в монастыре, продолжали жить по трое, покупая дом на троих. Монахиня Мария рассказывала нашей собеседнице матушке Сергии, что устав в Лысогорском монастыре был строгим, общежительным, рано читали полунощницу. Каждый день служилась литургия. В 5 часов утра вставали. Было много послушаний, а те, кто получал послушание, на службы не ходили. Но в воскресный день и на праздники собирались в храме все. Со слов матушки Марии, место Лысогорского монастыря было избрано и выкуплено у жителей села местными черничками в XIX в. не случайно, а по откровению Божию. Прежде черничек сюда пришли две монахини, и здесь им было видение⁹⁶⁴. Нам неизвестно, были ли в обители и старицы, подвижницы веры.

На месте Лысогорского монастыря на сегодня ничего не сохранилось: ни храмов, ни строений, нет и памятного знака, что здесь совсем недавно была величественная церковная обитель. Сегодня ставить памятные кресты на месте разрушенных храмов и монастырей не запрещается, но равнодушие среди мирян села Троицкого поддерживается и церковным равнодушием, хотя установка памятного креста была бы совсем не затратным для епархиального управления мероприятием.

Современный вид на Лысую гору со стороны с. Красного. Фото И. А. Кузнецовой

Лысогорский монастырь глазами народного художника

Другой, близкий к Борисоглебску, Казанский Таволжанский монастырь основан в 1880-е годы. Землю для монастыря – 736 десятин, купил священник из Тамбова Василий Андреевич Голубев, с желанием иметь здесь приют-богадельню для девиц-сирот духовного звания. Он же пригласил сюда (и его просьба была удовлетворена местным архиереем и Святейшим Синодом) монахиню Марию из Тамбовского Вознесенского монастыря⁹⁶⁵. Игуменья Мария (Соловьева) скончалась в 1903 г. В 1929 г. председателем монастырской общины была Соловьева Мария, из местных помещиц (владелица 400 десятин земли), как называет ее составитель акта обследования обители⁹⁶⁶. Нам неизвестно монашеское имя настоятельницы. В акте всячески подчеркивалась сословная обособленность монахинь монастыря от местного населения, «классовая реакционность» их. «Секретарь настоятельницы Сомова – дочь Петербургского жандарма-чиновника. Также в управлении состоят две дочери бывшего торговца из Борисоглебска Макашенцева и дочь врача из Борисоглебска Масловского, и др.».

Игуменья Мария (Соловьева) – первая настоятельница Таволжанской обители

Обращается внимание, что в период революции 1905 г., когда помещичьи имения активно поджигались, монастырь охранялся «жандармами-осетинами» (очевидно, казаками – О. К.). Они следили за порядком, не разрешали крестьянам ходить в монастырский лес, а тех, кто нарушал порядок, или пороли нагайками, или привлекали к работе на монастырь. Также большевики обвиняли монахинь, что в годы гражданской войны, когда Новохоперск был занят белогвардейцами, монастырь встречал их с иконами и давал приют в своих стенах⁹⁶⁷. Управляется трудовая община советом из пяти человек, он ведает хозяйственной и бытовой стороной жизни. Но фактически вся власть находится, как пишет уполномоченный, в руках у «бывшей игуменьи». Перечисляется, сколько было проведено заседаний, общих собраний общины за два года.

Певчие Таволжанского м-ря монахини Мария, Параскева и другие

За 4 года существования общины из нее ушло в мир 8 человек. Составитель акта в своем описании пытается представить общину как организм, где есть социальное расслоение, эксплуататоры и эксплуатируемые. Также обращается внимание на то, что община сохранила все характеристики монастыря. Постоянно подчеркивается, что община не является единым организмом (внутри нее – вражда, воровство, безнравственность, а во вне – ненависть крестьянского населения). Несомненно, что вопрос о земельной собственности монастыря, строго им отстаиваемый, болезненно воспринимался какой-то частью крестьян. Проводя здесь опрос старожилов, мы выяснили, что у крестьян сохранился недобрый взгляд на монашествующих, хотя мы и не пытались выяснить, почему. Рассказывали в первую очередь негативные факты: эта вышла замуж после закрытия, эта вела себя не так (два факта). Возможно все это отзвуки тех непростых отношений, которые были у монастыря с местным населением. Приходской храм в Таволжанке долгое время (до 1933 или 1935 г.) находился под властью обновленческого священника, но потом с приходом сюда о. Николая Архангельского, стал тихоновским. Ему пришлось заново совершать над крестьянами таинства, которые они приняли от священника-обновленца⁹⁶⁸.

Таволжанские певчие: инокини Мария (?), Татьяна, Параскева

С именем первой игуменьи Марии (Соловьевой) связаны многие достижения Казанской обители: возведены две церкви, одна теплая – зимняя, другая – огромный соборный храм, строившийся 12 лет. Она ввела в монастыре общежительный устав, ежедневные богослужения, устроила «правильное полевое хозяйство, огородничество», открыла богадельню и приют для малолетних сирот духовного звания. Монастырь, находящийся рядом с богомольным трактом, ведущим на Воронеж, Задонск и Киев, принимал тысячи богомольцев в своих стенах. Но и для крестьян с. Таволжанки он был заботливым помощником и просветителем. Рядом с монастырем была построена школа для крестьянских детей.

Игуменья Аполлинария вскоре после назначения

Обитель имела тесные связи с Афоном, там были заказаны несколько икон т. н. афонского стиля: «Отрада и утешение»⁹⁶⁹ и «Утоли моя печали». Сестер окормлял, со слов современной монахини Сергии (Чернышевой), схиархимандрит Михаил – «старец великой жизни» и схиигуменья Аполлинария – «великая старица», старица Аполлинария «сильно гонима была за Господа, но умерла своей смертью»⁹⁷⁰. Архимандрит Михаил после закрытия обители перебрался в с. Ржавец и сюда же привез монастырскую святыню соборный образ Казанской Божьей Матери. Умер почитаемый духовник до войны в конце 1930-х годов и был похоронен за алтарем Казанского храма в Ржавцах.

От Таволжанской Казанской обители также не осталось камня на камне, с римской языческой жестокостью все было уничтожено. А ведь Казанский собор, бывший в обители, мог быть украшением любого провинциального города и столицы, но и он не был пощажен борцами с духовной красотой. Из-за того, что в г. Борисоглебске сохранилась чудотворная икона «Отрада и утешение» – главная монастырская святыня, ревнители православия из Борисоглебска пожелали увековечить память монастыря памятным крестом на месте взорванного собора. На кресте табличка, повествующая о том, что здесь находилась женская обитель, разрушенная в годы революции.

Казанская икона Божьей Матери из Казанского собора Таволжанского м-ря

Памятный крест с надписью о существовании здесь женского Казанского монастыря

Борисоглебская монахиня Сергия (Чернышева) сохранила в памяти рассказ одной из насельниц Таволжанского монастыря, Таисии, о периоде рассеяния монахинь после полного закрытия обители. «У нас здесь жила инокиня Таисия, мы звали ее послушница Таисия, она была из Таволжанского монастыря, покинула обитель молодой послушницей. Она много раз рассказывала мне, как они тайно несли с собой, когда покидали стены родной обители, чудотворный образ Матери Божией „Отрада и Утешение“ – икону афонского письма. Икону вынесли тайно ночью шесть человек и, пряча ее, пошли по полям, в сторону Карачана. Пересекали деревни Васильевку и другие, менялись друг с другом, ночевали по оврагам. Икона была одной из главных святынь монастыря, перед ней постоянно совершались молебны и было много исцелений. Со многих мест, из разных губерний приходили сюда люди поклониться чудотворному образу и попросить Матерь Божию о помощи. От иконы получил исцеление слепой парень. Матушка Таисия была в числе шести сестер, которые несли икону из монастыря и принесли поначалу в Верхний Карачан, куда собралась большая группа изгнанных обитательниц монастыря. Более 50 таволжанских сестер расселились в Карачане – в Верхнем, Среднем и Нижнем, поближе к церкви. Основная часть матушек были Карачанские жительницы – Параскева, Мария и другие. У матушки Марии отец был старостой в Карачанском храме, и ей пришлось видеть потом, когда храм закрывали, убийство своего отца Захарии. Храм во имя Архистратига Михаила. Старосту на глазах людей и родной дочери расстреляли у самого алтаря. Стреляли много раз и не могли убить. Дочь очень плакала и сокрушалась. Вместе со всеми приехала и пожилая схиигуменья Аполлинария. Икону поставили в одну из келий и, несмотря на то, что икону скрывали, люди знали о святыне, и сюда много приезжало монахинь из других мест помолиться перед образом»⁹⁷¹.

Чудотворный образ Божией Матери «Отрада и Утешение»

«Были здесь и гонимые за веру священники: схиархимадрит Антонин служил тайные литургии время от времени. Приезжал из Борисоглебска о. Клавдиан (Моденов). Здесь какое-то длительное время жила и воспитывалась послушница Таисия, вместе со своей тетей – инокиней Марией. Матушки карачановские вели подвижнический образ жизни: по многим городам ездили, были и в Борисоглебске, Волгограде, и везде их брали священники помогать при проведении служб. Например, матушку Маврикию (великую подвижницу) взял к себе в храм в с. Ржавец отец Иоанн – также человек подвижнической жизни⁹⁷². По многим селам матушек разобрали тогда: кого в алтарь, кого – читать, кого – петь, церкви нуждались в этом.

Все таволжанские насельницы прожили в Карачане до того времени, как начались сложности, трудно стало жить и стали всех разбирать по округе родные. Таисию и ее тетю, Марию, забрал брат Таисии в Борисоглебск, отделил им небольшую комнату со столиком и кроватью, вдвоем негде было повернуться. Тетя умерла в 1980 е годы, а матушка Таисия дожила до 2003 г. Когда Таисия стала жить одна, она никогда не топила комнату, ходила по городу, как нищенка, она немного юродствовала: ходила по базару, что-то собирала, копалась в мусорках. И тут же говорила людям нужное, обличала, наставляла. Дома зимой от холода у нее замерзала вода, но она продолжала молиться целыми ночами. Утром придешь: „Таечка (она сама так просила называть ее, считая себя недостойной называться по-монашески), пойдемте к нам, отогреетесь“. Она шла и час другой (не больше) отогревалась и уходила. Было несколько таких соседей (и мои родители в том числе), которые брали матушку „на отогревание“. Так она и дожила свой век и похоронить просила в страннической, а не монашеской одежде („как я хожу, так и есть“). Ее похоронила церковь, и, когда стали уже закапывать могилу, бесноватый так кричал, что упал даже на землю без чувств, не имея сил переносить эту благодать. И люди удивлялись, что ушедшая была человеком такой высокой жизни, ведь многие насмехались над ее странностями»⁹⁷³.

Игуменья Аполлинария с семьей родной сестры, бывшей замужем за врачом Масловским

В 1927 г. судьба трудовой артели была решена. 27 декабря 1927 г. президиум Воронежского губисполкома вынес постановление о ликвидации женской трудовой артели в Таволжанке. «Ввиду того, что 1. В женской таволжанской общине совершенно не применяется трудовой строй; 2. В общине сохранены все бывшие монастырские устои и порядки». Подпись «П. Дьяконов»⁹⁷⁴.

Храм во имя иконы Казанской Божьей Матери в с. Ржавцы. Здесь в советское время хранилась Таволжанская святыня – соборная икона Казанской Божьей Матери

Представители советской власти ради большего глумления над монахинями приехали объявлять о закрытии монастыря на Пасху: «В две недели очистить монастырь». В записке уполномоченного К. А. Пугачева от 29 января 1929 г. о ликвидации Таволжанского монастыря упоминается «таволжанский священник, бывший афонский монах, поднявший крестьян на восстание, когда мы описывали церковное имущество»⁹⁷⁵. «Восстание» заключалось в том, что священник дал набат, когда обнаружил, что какие-то люди тайно открыли церковь, закрылись в ней и начали упаковывать церковные святыни и имущество. Игуменье удалось до разграбления монастыря вывезти оттуда часть ценностей: «39 мест запакованных в ящики церковного имущества и ценностей отправлено в Бутурлиново»⁹⁷⁶. Дальнейшая их судьба неизвестна. Очевидно, после революции это число вдвое уменьшилось за счет, главным образом, «послушниц на испытании»⁹⁷⁷. С 1917 по 1927 г. число сестер особенно не менялось. В 1925 г. их было 165 человек, в 1926 г. – 161. По возрасту они распределялись следующим образом: до 25 лет – 3 человека; 30-летних – 12 человек; 40-летних – 16 человек; 50-летних – 29 человек; 60-летних – 46 человек. То есть основной состав монахинь был пожилого возраста. Сохранилось и описание всего комплекса монастыря и церковных святынь и предметов, изъятых властью⁹⁷⁸. Церковные вещи было рекомендовано частично передать в ближайшие приходы (иконы, хоругви), а другие «реализовать на месте» (столы, сундуки, ящики), т. е. продать с общих торгов. Церкви и колокола оценивались в категориях «кубометры» и «пуды», с переводом на рубли.

У власти были планы использовать Таволжанский монастырь под устройство детской колонии, помещая туда детей из детских домов Новохоперска. Рассуждали при этом так: «дети сблизятся здесь с крестьянской массой» и будут воспитываться в естественных условиях. Тем более что из-за их переселения в Новохоперске освободится несколько зданий⁹⁷⁹. Но этого не произошло, и монастырь разрушили, отдав после вывоза всего необходимого на разграбление. Все до кирпичика было вынесено отсюда жителями Троицкого для своих хозяйственных построек.

Местность, где находился Таволжанский Казанский монастырь

Место, где находился Сомовский Варваринский монастырь, сейчас относится к Курской обл. Горшеченскому району, до революция эта территория входила в Нижнедевицкий уезд Воронежской губ.

После закрытия обители здесь был устроена детская колония⁹⁸⁰. Жительница Старого Оскола Валентина Ивановна Зырянова, знавшая многих монахинь из монастыря, рассказала о той группе, которая попала в Старый Оскол: «Когда их разгоняли, издевались, конечно, над монашками. Вот бабушка Аксюта с ума и сошла. Ходила бедняжка такая… Иконы часть сожгли. Свои же деревенские и сжигали. Один даже потом приходил перед смертью просить прощение. Они же и колокол первые стаскивали, никто ведь не мог на это решиться из нормальных людей. А эти смогли. Оборзевшие люди. Когда громили обитель, все деды наши еще были не в ссылке, забрали вечером из храма полотняные панно большого размера. Эти картины на евангельские сюжеты висели на стенах храма, особенно много их было на тему Рождества. Где-то теперь это все хранится. Монастырь был деревянный, даже изгородь была из дерева. Каменный храм Андрея Первозванного даже не взрывали, его просто расковыряли и растащили на печи, вплоть до щебня. Там теперь только лопухи да полынь. А как звенели монастырские колокола накануне праздничной всенощной! Казалось, звон так и плыл по лугам вплоть до Горшечного. Монахини, как только нельзя стало в храм ходить, собирались в доме у одной старушки Симонихи, на нашем ближнем краю села. Они привозили потихоньку откуда-то священников, и ими проводились службы. Собирались люди только с нашего края, ближнего к монастырю. Дальний край, их называли почему-то „турки“, редко в храм ходили. Все местные монахини, что были в монастыре, были с ближнего края. Были тут две Полины – тетя и племянница, обе пришли в монастырь совсем юными. До старости у бабушки Полины, а ей было за 90, был голосок, как колокольчик. А в юные годы он был особенно звонким. Бабушка Полина рассказывала, что была в Иерусалиме, ездила по святым местам. Родительские семьи у обеих Полин были многодетными, но все дети выросли хорошими, верующими, получили хорошее образование. Фамилия у них была Носовы. Доживала та Поля, которая помладше, уже в Старом Осколе, очень старенькой. Были они обе такие умиротворенные, покойные. После изгнания из обители они, чтобы заработать на хлеб, стегали одеяла, шили, вышивали, молились, помогали батюшкам отпевать покойных. Моя двоюродная бабушка Таня была монахиней в Сомовском монастыре, а ее отец тут же при монастыре служил кучером. Умерла она после войны уже. Была она деревенская, но в комнате у нее было не как в деревенском доме, а как у всех монастырских, вроде как по-городскому: кружевные накидки на кровати, подушки сложены горкой, стояла тумбочка красивая, а на ней – иконы и Евангелие неподъемное. Иконостас от пола до потолка.

Я любила смотреть на эти иконы, не сводила глаз.

Слышала я много рассказов от монахинь о своем родном монастыре: на праздник в большом количестве приходил народ, шли крестьяне босиком, а как зайти в обитель, одевали свои лапти или что там еще. Нужно было подняться на гору, а уже с горы открывался вид на окрестность, на речку и луга. В логу находились монастырские огороды, много на них трудилось монахинь. И деревенские им помогали. На праздник обязательно всех богомольцев покормят, а потом только отпустят. Сомовский монастырь находился, как и Таволжанский, в Воронежской обл., на богомольном тракте, тянущемся в Киев. С Воронежа дорога шла на Нижнедевицк, оттуда на Есенки, а тут рядом (5 км) и Сомовка.

Акации, посаженные вокруг монастыря живой изгородью, подрезались и выглядели очень красиво. Возле школы была высажена каштановая алея, росли и другие деревья, невиданные прежде в этой местности. Сирень специальных сортов выписывалась из Франции и также была украшением обители. Великолепен был монастырский сад: таких прекрасных груш не было в округе. Этот сад и после закрытия обители долгое время служил людям: яблоки из него давали крестьянам-колхозникам на трудодни, по числу детей в семье»⁹⁸¹. В Сомовском монастыре выращивали помидоры, которых не было в окружающих деревнях, их солили в бочках. Также выращивали и заквашивали капусту, солили огурцы. Сомовские монахини хорошо вышивали, местное население им заказывало приданное для невест⁹⁸².

Революция разметала сомовских монахинь по самым разным местам, много их осело в Старом Осколе при Ямском храме. Там у них был хороший хор у о. Анатолия Богуты. И пели и читали монахини как-то по-особому, „не окостенелым голосом, как теперь это делают, а молитвенно, и выговор у них был другой“. Другая часть уехала (очевидно, по месту жительства) в Воронежскую обл. В селах Ячейка и Матреновка жило несколько сестер отсюда: схимонахини Гавриила и Димитрия. Последняя была хорошей регентшей, на память знала шестопсалмие, часы, чуть не всю Псалтирь, а «ведь была совершенно слепенькая. Добрейшая, добрейшая. Стройная такая. Говорит: „Я красовалась собой, и Господь отнял от меня зрение“. Она была уставщица в сомовском монастыре и пела там 3-м голосом». Они окормлялись там у игумена Серафима (Мякинина)⁹⁸³.

Иеромонах Геронтий с сестрами: сидит монахиня Ангелина, стоит – будущая монахиня Херувима

Еще одна группа сомовских монахинь осела в Курской обл. в с. Озерки Касторенского района. Это были четыре сестры: Херувима, Серафима, Ангелина, имя четвертой не сохранилось. Они приехали к своему брату иеромонаху Геронтию, который служил в Озерках на приходе. У сестер была тесная связь с воронежским старцем о. Митрофаном Бучневым (см. о нем ниже). Одна из сестер – Херувима – отличалась особо строгой подвижнической жизнью, была прозорлива, старчествовала. Сохранилось свидетельство их пребывания в Озерках. Курский уполномоченный по делам религий составил аналитическую справку «о слишком высокой религиозности в Озерках»: клуба нет, детей все крестят, на праздники также все село в церкви, у коммунистов в домах висят иконы, даже председатель, заболевши, решил собороваться. «Есть монахини. Вчера хоронили монахиню (очевидно, старицу Херувиму. – О. К.). Народу собралось очень много, человек 200. В беседе с настоятелем (5 лет отбывал наказание за веру, с 1935 по 1940 г. – О. К.) Чичевым выяснилось, что покойная монахиня и ее сестра пользовались в селе большим авторитетом, и среди окружающих сел, и даже за пределами района. На похороны приехали даже из Воронежской обл. Еще 3 июня (похоронили 2 июня 1956 г.) в сторожке обедали 20 нищих, поминали покойную. 20 лет назад, после ликвидации Сомовского монастыря в Воронежской обл., сюда приехали и поселились 4 монахини-сестры. Здесь служил их брат – иеромонах. Они прислуживали в церкви, поддерживали церковный хор и оказывали влияние на религиозное воспитание населения, особенно женщин. К ним обращались за советами, и они своим авторитетом привлекали прихожан в церковь, и не только данного села (к приходу с. Озерки относятся 4 села с населением в 1000 чел. – О. К.). Благодаря им в церковь стекалось много народа. Умер давно брат и две сестры. Теперь умерла третья, осталась одна монахиня. Умрет она, и приход зачахнет, т. к. все держалось на них. В притворе церкви раскрашенный щит из фанеры, на котором наклеены листовки религиозного содержания: „О вере в Бога“, „О страшном суде“, „О вреде родительского проклятия“, изданные в Одессе. Их тоже повесили монахини»⁹⁸⁴.

Слева направо: монахини Херувима, Серафима (сидит) и Ангелина

В Нижнедевицком краеведческом музее хранится деревянная ложечка художественного исполнения. В музей ее передала жительница Нижнедевицка Лабутина Марина Максимовна в 1999 г., а ей она досталась от Кандауровой Надежды Гавриловны, у которой тетя была последней игуменьей Сомовского монастыря. Когда Надежда Гавриловна училась на Бестужевских курсах в Петербурге, она на каникулах приезжала к тете в монастырь, и там ей была подарена эта ложечка. Закрытый в с. Писаревка Острогожского у. монастырь был превращен в детскую колонию для девочек-подростков им. Крупской. В колонии к 1925 г. еще сохранялось здание церкви и остатки недостроенной церкви⁹⁸⁵.

Деревянная ложечка, подаренная настоятельницей Варваринского м-ря своей племяннице (хранится в краеведческом музее п. Девицы Воронежской обл.)

До 1925 г. просуществовала трудовая артель на месте Валуйского Николо-Успенского Пятницкого монастыря. В акте о ликвидации артели записано: «Принимая во внимание, что монастыри не были переданы артелям и что эти последние создавались с целью удержания монастырей для монашествующих, признать ликвидацию артели целесообразным, а церкви передать группе верующих граждан. При ликвидации общины освобожденные помещения отдавать нетрудоспособным и разместить там дома призрения»⁹⁸⁶.

Монастырь был закрыт и превращен в колонию, которая существует там до сего дня. Вопрос о размещении в женских обителях малолетних преступниц впервые был поднят еще до революции 1917 г. К прежней повинности монастырей – держать в своих стенах женщин, нарушивших нравственно-религиозные нормы и отправленных за это на покаяние, – в 1897 г. прибавилась задача – перевоспитания малолетних преступниц⁹⁸⁷. Но уже манифест 1905 г. упразднил действие этих мер и потому неизвестно насколько успешным был этот опыт. Большевики, очевидно, не забыли о столь специфической роли женских монастырей и стали использовать обители для заселения их малолетними преступниками и преступницами, выселяя предварительно монашествующих.

Один из самых ранних «новых» монастырей Тамбовской губ., Усманский Софийский монастырь, был закрыт в 1920 г. по решению Тамбовского ревтребунала «за встречу монахинями казацких мамонтовских банд в 1919 г.». Но монастырь продолжал существовать до 1924 г. Сестры обители, числом 150 человек, объединились в трудовую артель «Надежда», трудились и посещали монастырские церкви. В 1923 г. над монастырем нависла угроза окончательного закрытия. На базе обители власти решили создать объединение детских домов Усманского уезда. Сюда свезли около 500 детей и 100 человек персонала.

Духовенство и клирос Успенского храма в г. Усмани. В центре прот. Василий. Сверху: слева мон. Стефания, мон. Зинаида, схимон. Агапита, мон. Елена. Внизу: мон. Дарья.

Соседство монахинь и детей было признано идеологически опасным для юного поколения. Тогда монахини создали религиозную общину из числа монахинь и жителей села Новоуглянское (70 дворов). Но это не спасло храмы и монастырь от закрытия. В 1924 г. с монастырских двух храмов были сняты кресты и колокола, церкви запечатаны, а монахини выселены в Усмань на территорию монастырского подворья. Но они не остались на подворье, а разошлись по селам. «Со слов свидетелей, когда коммунисты Барабанов и Аржеухов снимали кресты, монахини внизу пели»⁹⁸⁸. Монахини пытались добиться справедливости, писали о том, что закрытие храмов и снятие крестов и колоколов сопровождалось кощунствами. Но ответ был по пролетарски прост: кресты и колокола снимали «дешевым способом – сбросом на землю, чтобы не повредилось здание»⁹⁸⁹. Настоятельницей обители была неизвестная нам по монашескому имени игуменья (Юдина Александра Сергеевна). Судьба ее, после закрытия обители в 1924 г., нами не прослежена.

Судьбы сестер закрытого Усманского монастыря нам удалось выяснить, опрашивая жителей г. Усмани. Со слов Нины Михайловны Татариновой (1939 г.р.), ее бабушка (очевидно, двоюродная) – схимонахиня Агапита из Усманского Софийского монастыря. В 14 лет ей был необычный сон, когда ее благословила Божия Матерь. Она попросила родителей отвезти ее в Усманский монастырь: «Если не отвезете, то я сама уйду». Старший брат ее, Федор, отвез сестру в 1903 г. в обитель. Там она научилась шить ризы, это было ее основное послушание.

Нательный крест схимонахини Агапиты

Схимонахиня Агапита (Татьяна Абросимова, 1889–1984)⁹⁹⁰ рассказывала племяннице, что после закрытия монастыря небольшая часть насельниц расселилась в Новоуглянке – селе, где находился монастырь (2–3 человека, по своей родне), человек 6–8 переехали в Усмань, основная же масса перебрались в села, туда, где была их родина. Углянские монахини жили замкнуто, тихо, в Усмани же, поселившись поначалу на подворье, сестры продолжали открыто вести монашеский образ жизни: ходили в апостольниках, трудились, помогали людям. Некоторые читали Псалтирь по усопшим, другие лечили, кто-то стегал одеяла, вязал носки, чулки, занимался ткачеством. Все опрошенные жители Усмани, знавшие монахинь, отмечают их необыкновенную доброту, любовь, ласку, приветливость, внимание к детям.

Усманские монахини, инокини Фекла и Степанида, Марфа, Калиста, монахиня Зинаида, схимонахини Аникия, Калиста, Агапита, жили поначалу в одной келье в Усмани. Потом схимонахини попали работать в больницу в 1930-е годы, их забрал к себе главврач Черных, и потому они не были арестованы. Агапита была блестящим костоправом, хорошо читала рентгеновские снимки. Потом уже схимонахиня Агапита занялась воспитанием 12 детей, оставшихся сиротами после смерти ее родных сестер и братьев. Всех воспитала, всем дала высшее образование, всем привила глубокую веру. Как отмечает племянница, «бабушка вся была соткана из добра, хотя при этом умела быть строгой и авторитетной, никогда не кричала, за каждого молилась. Когда узнала, что я хочу сделать аборт, то встала на колени передо мной: „Не делай этого. У тебя будет девочка, я буду за нее молиться, она тебя будет опекать до смерти“. Монахини пекли для храма просфоры, ездили по монастырям (в Пюхтицу чаще всего). Духовно опекал монахинь старец-священник при усманском храме – о. Василий. Агапита знала на память Евангелие и Псалтирь, и когда 3 года лежала прикованная к постели до самой смерти, то читала их вслух».

Апостольник усманской монахини. Хранится у родственников

Монашеская вышивка на скатерти: ПП – Пелагея Павловна

В городе в советское время жило множество монахинь, было даже такое выражение «монашьи углы», т. е. в разных частях города были свои компактные монашеские поселения. Часть монахинь принадлежала к Катакомбной Церкви, а часть ходила в официальную церковь. В основном в городе осели монахини из двух закрытых монастырей: Прошинского (рядом с Моршанском) и Черняевского. Была небольшая группа сестер из Керенского монастыря Пензенской епархии.

Оржевский монастырь был почти целиком крестьянским, и, как отметил исследователь Р. Ю. Просветов, он сильно отличался от близлежащего городского кирсановского Тихвинского монастыря. Оржевский монастырь возник не эволюционно из общины, а сразу как монастырь, возник он в имении, стал крупным землевладельцем, не был поддержан крестьянами этого богатого села, отчего были частные споры с крестьянами из-за земли. Да и в самом монастыре из-за не слишком строгого устава имели место ссоры между настоятельницей и сестрами.

Сохранившая колокольня Оржевского Тишениновского монастяря. Фото 2007 г.

Оржевка вообще была необычным местом. Очень много крестьян здесь было выучено помещиком различным ремеслам, отчего крестьяне жили большей частью зажиточно. В селе родился такой известный иерарх Церкви, а также крупный государственный деятель как митрополит Вениамин (Федченков)⁹⁹².

«У мужа тетка была монахиней в одном из подмосковных монастырей, а когда монастырь закрыли, то приехала на родину в с. Вышенку. Когда коммунисты разрушили в селе церковь, она все равно ходила молиться на то место, где стоял храм. Тогда ее решили наказать: пришли к дому, закрыли дверь, дом облили керосином и подожгли. Монахиня взяла икону и стала молиться. Керосин сгорел, а дом так и не загорелся, и ее оставили в покое»⁹⁹³. Как передают жители села, до революции «монахини ходили гордые, в хорошей одежде, улыбались, а после революции и гонений выглядели оборванными, понурыми, но говорили жителям: „Придет время, когда храмы опять отдадут верующим, но прольются реки крови, прежде чем это произойдет“». Катакомбниц-монахинь в селе было мало, с десяток, остальные признавали официальную Церковь⁹⁹⁴.

До сих пор монастырь находится в руинированном состоянии: нет кирпичной ограды, из всех храмов остался в сильно измененном виде Тихвинский собор, но в нем до сих находится гараж техникума. На территории монастыря часть корпусов уничтожена, часть сохранилась, но в них живут люди. На месте кладбища построен помпезный дом в стиле «новых русских», его называют здесь «дом на костях». Хозяин знает, но ему все равно⁹⁹⁵. Со слов кирсановского краеведа Р. Ю. Просветова, кирсановских монахинь выселили еще до 1928 г., чтобы занять монастырь под учреждения. Они все осели в городе, купив по дому на несколько человек. Каждая имела в домике свой кошт: кровать, что-то из мебели и вещей. По одной неделе длилось послушание дежурства (поддерживание чистоты и порядка, уборка территории в доме и вокруг). Монахини устроились на разные работы и работали на заказ. В основном к монахиням обращались люди, чтобы те почитали Псалтирь по усопшим. В Кирсанове монахини занимали жесткую позицию по отношению к советской власти, многие из них принадлежали к Катакомбной Церкви. До войны их окормляли монахи-старцы из Александро-Невского монастыря, находящегося в с. Оржевка, также кирсановский блаженный Егорушка. Некоторые из монахинь арестовывались, отбывали наказание, возвращались назад. Отмечается также перемещение кирсановских монахинь по всему району, иные переселялись в деревню, иногда меняя несколько раз местожительство⁹⁹⁶.

Тихвинский собор Тихвинского женского м-ря в г. Кирсанове. 2007 г.

Старожилы Кирсанова вспоминают, что в городе было принято отдавать девочек в монастырь на воспитание, иногда те оставались в монастыре совсем. Также была практика оставлять девочек в монастыре летом, для помощи обители, т. к. большая площадь обрабатываемой земли в монастыре требовала многочисленных рабочих рук.

В монастырь принимали только девиц, был строгий Саровский устав, было много схимниц высокой духовной жизни. Левкоева Евгения Федоровна вспоминает о схимнице Евгении, которую она застала. Та была в свое время послушницей Дуней у последней игуменьи монастыря Евгении. Все монахини сидели в тюрьме, прошли через ссылку: Митродора, Платонида, Вениамина, Евгения, Мариамна. Последняя в миру звалась Александра Львовна Шаховская (не из жительниц Кирсанова), отличалась даром прозорливости.

Как и в Усманском монастыре, священник о. Василий Архангельский оказался не на высоте своего звания, он сотрудничал с властями, доносил на монахинь, но был посажен вместе со всеми. Последние кирсановские монахини умерли в 1965–1970 годах. Монахиня Клавдия умерла в 1998 г. После закрытия монастырского храма монахини вычитывали службу дома. Монахини и мирские собирались у схимонахини Евгении, чтобы читать акафисты. В беседе с мирянами монахини также находили людей, склонных к монашеству, которые потом по их рекомендациям ездили куда-то на постриг. И таких людей было немало. Некоторые из них так и не возвращались в Кирсанов. Большая часть монахинь ходила в официальную церковь, не считая ее красной. В открытом кладбищенском храме монахиня Платонида пела в хоре, кононаршила. Монахини ходили в апостольниках, во всем черненьком. Также монахини ездили в паломнические поездки в Киев, в Вырицу, ходили к оржевским монахиням. Были и такие, кто ездил в Мордово, как из монахинь, так и из мирян⁹⁹⁷.

Знаменский храм Сухотинского женского м-ря

Сухотинский Знаменский м-рь. Совр. вид.

Документы указывают, что закрытие Мамонтовского Алексеевского монастыря было в 1926 г. Из Тамбовского губисполкома в Главное управление коммунального хозяйства НКВД было отправлено следующее послание: «Бывший Алексеевский женский монастырь существовал с 1908 г., в нем сейчас (1926 г.) проживают монахини. Они подают жалобы, что у них отбирают их законную собственность. Монастырь, очевидно, строился на средства богатых благотворителей или богатых монашенок. Из проживающих в каменном здании монастыря монахинь, большинство, как имеющие в своем сельском обществе земельные наделы, разъехались к своему постоянному местожительству, а остались монашки преклонных лет, которые подлежат передаче в органы социального обеспечения. Здание (келейный корпус, стена которого до сих пор сохранилась. – О. К.) не является специально церковным, а в полуверсте от Мамонтова есть церковь. Поэтому губисполком вынес решение, руководствуясь секретным циркуляром ВЦИК от 21 августа 1924 г. и параграфа 4 Инструкции НКЮ и НКВ от 19 июня 1923 г., об изъятии из пользования общины упомянутого монастыря и роспуске общины как незарегистрированной и, следовательно, существующей нелегально»⁹⁹⁸. Монахини пытались сохранить общину, образовав трудовую артель, названную в другом документе как «примонастырский колхоз»⁹⁹⁹, но и это не спасло положение, они были выселены с территории монастыря и расселились в Мамонтово и в соседнем селе Сосновке, где был приходской храм. Монахини активно участвовали в дни памяти святителя Николая (весной и зимой) в общем народном молитвенном чествовании праздника. Уполномоченный по делам религии периодически получал из Сосновского исполкома депеши о таких собраниях. «22 мая 1954 г. возле Мамонтовского озера проходило сборище верующих – до 2 тыс. чел., главным образом, из других районов и даже областей. Священников служивших не было. Пение молитв проводилась группами верующих под руководством бывших монахинь и престарелых женщин. Отдельные лица продавали церковную утварь»¹⁰⁰⁰.

Высокая религиозная активность здесь в дни памяти свят. Николая и в целом создавала условия для активной религиозной жизни у местного населения. Через уполномоченного до нас дошли эти свидетельства. «В районном центре в с. Сосновке (это несколько км от с. Мамонтово) группа верующих во главе с гр. Белоумцевым Никитой Никифоровичем в его собственном доме проводит религиозные службы, обряды, спевки»¹⁰⁰¹.

Мамонтовский Никольский монастырь. Начало возрождения в 1990-е годы. Епископ Феодосий с тамбовскими богомольцами у стен разрушенной обители.

h6C

Революция не пощадила «трудящихся монахинь», потому что они входили в церковную структуру, хотя поначалу произошло в большинстве случаев формальное закрытие обителей: им было запрещено называться монастырями, их потеснили и территориально, и налогами, но эта была временная мера, потому что к концу 1920-х все женские обители ждал окончательный приговор.

Поначалу репрессии в отношении монахинь носили точечный характер, под прицел власти попадали те, кто был связан с белогвардейским движением, кто был замечен в монархических симпатиях и «участвовал в монархическом заговоре». Но позже, в конце 1920-х, монахинь стали забирать уже группами, отправляя в ссылки, а в конце 1930-х их еще раз проверили на лояльность, и тогда отдельные точечные аресты заканчивались судом «тройки» и расстрелом.

Город Борисоглебск, до революции принадлежавший Тамбовской губ., а потом перешедший в Воронежскую обл., стал местом концентрации ссыльных монахинь. В 1930 годы город был выбран узловым центром, куда из нескольких областей (Волгоградской, Тамбовской, Воронежской, возможно, и др.) свозили арестованных «контрреволюционеров» и распределяли их дальше, на восток и на север. Тут же расстреливали тех, кто был обречен на расстрел. В нескольких километрах от города находился скотомогильник на месте естественных оврагов, эта местность называлась Матрюшкин буерак. Сюда и привозили осужденных (поначалу собрав в лагере за колючей проволокой), в том числе духовенство, верующих, епископов, и расстреливали. Сейчас на вершине буерака поставлен памятный поклонный крест, выстроена часовня, в соседнем селе Чигораке восстанавливается руинированная церковь во имя Архангела Михаила, где в те годы в алтаре выстроили туалет, а фрески в соборе методично расстреляли, целясь в глаза святым.

Борисоглебск и после этих событий, имея нужную инфраструктуру, стал местом высылки духовенства, но в основном женского монашества. Вот почему сюда попало большое число монахинь из разных монастырей. Им приходилось отмечаться в милиции каждые две недели, а некоторым и чаще.

Женское монашество в России было не только высокопатриотично, что проявилось в событиях всех войн, начиная с Балканской 1870-х годов и заканчивая Первой мировой, оно было еще и повсеместно монархично. Монархизм был частью их церковного сознания, а не потому только, что от императора зависело открыть их общину или монастырь или не открыть. Император являлся верховным покровителем и защитником всех женских монастырей, и для их насельниц это были не пустые слова, а слова, сопряженные с высоким смыслом.

Инокиня София (Сомова) из Таволжанского м-ря (на обороте надпись «На молитвеную память и добрые воспоминания сестре о Христе Ольге Вуколовой от помнящей и любящей ее грешной инокини С. Сомовой. 1913 год 10 авг.»

30 сентября 1937 г. монахиня Таволжанского монастыря София (Елена Константиновна Сомова, 1872–1937) была арестована «за контрреволюционную деятельность» (ст. 58 пункт 10) и посажена в Борисоглебскую тюрьму¹⁰⁰². Она попала в монастырь в 1898 г. в 20 лет и пробыла там вплоть до закрытия в 1928 г. Проживала в Борисоглебске до ареста на ул. Базарная, 19. При обыске из имущества имела только паспорт. Родом из г. Лебедяни, из дворянской семьи (отец секретарь земской управы), получила среднее образование¹⁰⁰³. В 1930 г. ссылалась на три года в северный край. Виновной себя монахиня не признавала, а показания свидетелей объявляла ложными. В свидетельских показаниях записано то, о чем монахиня говорила со знакомыми женщинами «на Базарной площади»: «Большевики – это самый дикий и некультурный народ, и без нас, старых интеллигентов, им не обойтись. Хотя они и кричат повсюду о росте советской интеллигенции, но это пустые фразы, их молодежи никогда не получить тех знаний, которые имели мы. Сколько бы большевики не старались, все напрасно, ничего у них с их бессмысленной политикой не выйдет. Для того, чтобы управлять такой страной, надо иметь мозги в голове, а у большевистских руководителей (тут она сказала слова, оскорбляющие т. Сталина, Молотова и Калинина). Подобная власть с ее кровопийцами руководителями долго не просуществует. В воздухе уже запахло порохом и недалек тот день, когда от этой власти ровным счетом ничего не останется. Я удивляюсь, почему крестьяне до сих пор не сбросят с себя большевистское иго, ведь им тяжелее всех его переносить: подумайте, насильно загнали крестьян в колхозы, хлеб у них весь отбирают по дешевке, а если крестьянин вздумает что-либо купить, то ему надо полгода за простую безделушку работать. Если бы я обладала физической силой я, не задумываясь, встала бы с оружием против этой ненавистной мне власти». В другой раз она говорила, указывая на снесенную Серафимовскую часовню: «Вот дело рук большевиков, говорят о свободе слова, печати и религии, а сами разрушают церкви, засыпают их хлебом, вообще делают все, чтобы не дать возможности помолиться, а попробуй сказать правду, так тебе дадут такую свободу слова, что век будешь помнить. Как их вожди только не могут понять, что этим они только озлобляют против себя. Я уверена, что если только вспыхнет война, то озлобленный народ не пойдет на защиту советской власти. Ну а вы, женщины, тоже должны помочь своим мужьям и братьям бороться с этими антихристами. Долго так продолжаться не может, скоро найдутся люди, которые сотрут с лица земли и Сталина, и Ежова, руки которых запачканы кровью безвинно погибших умных, честных и преданных родине людей, Тухачевского и других. Я слышала от одной моей знакомой, что скоро испанские события окончатся в пользу Франко, а китайских коммунистов всех почти уже перевешали, отсюда надо сделать вывод, что скоро доберутся и до русских головорезов». Далее шла речь, что большевики проиграют войну, разве можно сравнить их технику с германской и японской и их полководцев-пастухов с заграничными полководцами. Другие три свидетеляженщины высказались в том же духе. Дело было направлено на рассмотрение Тройки УНКВД, которая постановила «расстрелять»¹⁰⁰⁴.

Монахиня София как представительница дворянского сословия, как образованный человек находится не только в курсе того, что происходит в советской России, но и дает этому категоричную и совершенно объективную оценку. Монахини были в курсе не только церковных дел, касающихся их лично, но, как показывает этот характерный пример, знали, что происходит в политике, в области государственной.

Благочинная Таволжанского монастыря монахиня София (Сомова)

Именно сословная принадлежность, «государственный ум» позволяет ей оценивать положение в стране с точки зрения «грамотности – безграмотности», и в этой оценке звучит приговор: до власти добрались невежды, не патриоты, тираны. Политический протест в данном случае является главным, но он обусловлен именно тем, что это «антихристова власть», богоборческая. Нам трудно сказать, исходя только из свидетельских показаний, насколько ясно и определенно монахиня высказала бы свою церковную позицию в другом случае, потому что здесь обстоятельства не располагали к этому. Сам характер встречи и контекст беседы предполагал разговор о политике. Поэтому на основании только этого материала нельзя судить о том, что монахиню Софию (Сомову) волновали больше политические вопросы, и потому она из-за них пострадала. Конечно, ее мученическая кончина была церковной, святой, нисколько не умаленной ее арестом за «контрреволюционную деятельность».

Часть монахинь, арестованных и осужденных на разные сроки, возвращались домой, с большей осторожностью вели себя после освобождения. Вот сухая справка Рудовского райисполкома (Тамбовская обл.) на запрос Тамбовского уполномоченного по делам религии: «Гражданка Палагина Евдокия Анисимовна 1890 г.р., уроженка Дмитриевского сельского совета, проживает одна, единоличница, с 12-летнего возраста (с 1902 по 1918 г.) находилась в монастыре Кирсановского р-на (т. е. в Оржевском Тишановском в 20 км от Кирсанова. – О. К.). В 1928 г. лишалась избирательных прав и находилась в заключении 1 год и 3 месяца за антисоветскую агитацию. Некоторые верующие Дмитриевского сельского совета приглашают ее для совершения религиозных обрядов во время похорон. Она совершает религиозные обряды с 1930 г. с момента возвращения из заключения. Предупреждалась и больше не замечена. Не облагалась подоходным налогом (не пишут, что не имела от государства ни пенсии, ни земли, ни работы – О. К.), живет за счет подаяния, т. к. за совершение религиозных обрядов плату не устанавливает, а берет, кто что даст или покормит»¹⁰⁰⁵. Судя по тем сведениям, которые мы могли получить от лиц, близко знавших монастырских монахинь, ссылки не избежала значительная часть (более 50% от общего числа на момент полного закрытия монастыря) свободно расселившихся насельниц монастырей. Они подверглись арестам в основном в первой половине 1930-х годов.

Вопрос об обновленчестве в регионах, об особенностях и глубине влияния обновленцев на широкую народную среду пока не попадал в поле зрения исследователей, наверное, по причине скудости фактов. В ряде публикаций мы встречаем или отдельные свидетельства современников событий, или общие выводы нынешних церковных историков, характеризующие широту распространения обновленчества и влияние его на простых верующих. М. А. Новоселов, религиозный писатель, философ и исповедник Церкви, отмечал, опираясь на опыт Москвы: «Святыню истинной Церкви против живоцерковного нечестия отстаивали главным образом народ-миряне и иноки, гораздо менее – пастыри»¹⁰⁰⁶.

В научных публикациях исследований и документов по церковной истории советского периода многие авторы отмечают значение народного противодействия обновленчеству: «Особую мудрость и стойкость проявили простые прихожане (Москвы – О. К.), об их верность Церкви, любовь к Патриарху-исповеднику и надежду на Господа в самых лютых испытаниях разбился обновленческий натиск»¹⁰⁰⁷. Но в то же время нельзя однозначно говорить, как, например, это делает другой автор, о том, что обновленчество с самого начала было лишено народной поддержки¹⁰⁰⁸. Хотя в другом месте своего текста С. Фомин приводит свидетельства народной поддержки обновленцев в отдельных регионах. И действительно, в 1920-е годы обновленцам в ряде мест, особенно в отдельных регионах, удалось перехватить инициативу у патриаршей Православной Церкви и подчинить себе немало приходов в городах и особенно в селах. В период 1920–1930-х годов именно сельские приходы в немалой своей части, через своих пастырей и епархиальных архиереев, были втянуты в это движение. Причина этого не только в репрессивной политике власти и в либерально-реформаторском духе, характерном для интеллигенствующей части священства, их страстной жажде революционных перемен в Церкви, но и в том, что часть епископата старого постановления (в том числе и такой авторитетный архиерей, как архиепископ Нижегородский Сергий Страгородский) поначалу поддержали обновленцев (1922 г.)¹⁰⁰⁹. Многочисленные аресты руководителей епархий, отсутствие объективной информации о стремительно меняющихся событиях в центре не позволяли священству и мирянам в регионах правильно оценивать ситуацию и адекватно реагировать на происходящее. Немаловажно, что на первом этапе – самом тяжелом в противостоянии Церкви и обновленчества, с 1922 по 1924 годы, большевики целенаправленно и активно поддерживали обновленчество, провоцируя его рост и определяя его специфику. Обновленческие функционеры и большевики объединили силы для устранения неугодных православных священнослужителей, особенно архиереев, и для подчинения своей власти любой ценой верующего народа. Ложь стала для врагов Церкви постоянным и действенным оружием. Об этом писал из соловецкого лагеря священномученик архиепископ Петр (Зверев), активный противник обновленчества, в одном из своих писем духовным детям: «Меня считают еретиком, обновленцем. Благо мне, яко смирил мя Господь, приемлю эту клевету и поношение, как от руки Господа, во избавление множества грехов моих»¹⁰¹⁰. Ситуация была настолько сложной и неопределенной, что автору письма приходилось говорить своим корреспондентам не о догматических отличиях православия от обновленчества, а указывать, на кого из священников можно положиться, кому можно довериться, не боясь, что тот станет обновленцем: «Поступай так, как поступают отец Андриевский Иоанн, отец Петр Покровский, отец Николай, прибывший из Полтавы»¹⁰¹¹. В это время силами выдающихся исповедников веры, архипастырей, в том числе и святейшего патриарха Тихона, священников и старцев, Церковь сумела соборно, несмотря на преследование и репрессии со стороны большевистской власти, дать первый действенный отпор обновленчеству. Распространение раскола было остановлено сначала в Петербурге и Москве, и это было самым значительным успехом Церкви на первом этапе борьбы с ним¹⁰¹². Здесь через различные виды соборных приходских объединений – братства, сестричества, крестные ходы и т. д. – архиереи и приходские священники пытались укрепить ряды верующих, внести миссионерский дух в жизнь актива приходов.

Нельзя не отметить при этом особую роль прославленных всероссийских старцев, ясно выразивших волю Божию по этому вопросу. К старцам Оптиной пустыни, Зосимовой пустыни, дивеевским старицам и подвижникам из других центров обращались архипастыри и пастыри за разъяснениями¹⁰¹³. В 1923 г. оптинские старцы составили воззвание к верующим относительно обновленчества¹⁰¹⁴. От них вести распространялись дальше, в церковную среду народа. Миряне нередко и сами обращались за разъяснениями по поводу обновленчества («живой церкви») к монастырским старцам, но это было лишь там, где были рядом такие монастыри и старцы¹⁰¹⁵. В результате этих объединенных усилий обновленчеству был нанесен серьезный удар: дана богословская и соборная церковная оценка этого явления¹⁰¹⁶, особенно в крупных городах, приведены к покаянию многие ушедшие в раскол архиереи и священники, начался очень важный массовый процесс возвращения прежде заблуждавшегося, частью по неведению, частью под давлением обстоятельств, относительно целей и возможностей обновленчества сельского приходского духовенства в лоно православия. О разнице существования обновленчества в городе и селе и борьбы с ним писал епископ Мануил (Лемешевский) в «Совопроснике Православия» (1927 г.): «По всем епархиям в городах обновленцы Божиим попущением засели в соборных (хотя и пустых) храмах и держат в своем распоряжении наиболее чтимые чудотворные иконы. Это объясняется тем, что в городах всегда можно организовать обновленческую двадцатку и передать ей храм. В деревнях не то: там, когда совращенный в раскол приход определит себя в духе православия, священнику остается каяться или уходить: внешней защиты обновленец себе не найдет»¹⁰¹⁷. И действительно, в документах начала 1930-х годов встречаются заявления священников из сельской местности, которые возвратились в православие под давлением своей паствы¹⁰¹⁸.

С конца 1920-х годов и до 1935 г., как можно судить, например, по материалам Воронежской и Липецкой епархий, в активную борьбу с обновленчеством в регионах (как в селах, так и в городах) включились различные церковные силы – приходские священники и многочисленные монахини из разоренных монастырей, сельские чернички, а вокруг них – приходские активы верующих. При этом продолжало сохраняться значение архипастырей как организаторов противостояния обновленчеству всех церковных сил¹⁰¹⁹. Обновленчество продолжало и во второй половине 1920-х гг. сохранять свои позиции. На 1926 г. в Воронежской губернии существовало 700 „старотихоновских“ церквей, 350 – обновленческих и 70 храмов ВЦУ тихоновской ориентации¹⁰²⁰.

До конца 1920-х гг. большинство женских монастырей в разных регионах России, как и в Воронежской епархии, продолжали существовать, хотя уже в измененной внешней форме – в виде трудовых артелей. Они боролись за выживание в тяжелых условиях постоянного жесткого давления со стороны местных органов власти, с их непомерными налогами, постоянными проверочными комиссиями, угрозами, принудительными изъятиями имущества и недвижимой собственности. У нас нет никаких сведений о характере противообновленческой деятельности женских монастырей Воронежской и (современной) Липецкой областей в 1920-е г., пока они не были закрыты, известно лишь, что все они оставались верными православию. Но сюда можно отнести косвенные свидетельства о монархических симпатиях, отмеченных государственными органами в женских монастырях. Обновленцы, как известно, были резкими противниками царской власти, никогда бы не допустившей появления обновленческой церкви. Конечно, монархизм не исповедовался монахинями открыто в советское время, но следы его проявляются. У многих монахинь хранились портреты последней царской семьи. Об этом свидетельствуют наши полевые опросы тех, кто общался с монастырскими монахинями. Также не случайно то, что так называемые монархические заговоры, ставящие целью возвращение монархии, – явление, распространенное в России в 1920-е годы, – проходили, нередко, с участием монахинь. В Воронежской области было раскрыто два таких заговора в 1925 г., в Покровском женском монастыре г. Воронежа¹⁰²¹ и в 1934 г. в Усманском районе Воронежской области¹⁰²².

Когда в период коллективизации началось массовое закрытие женских монастырей, то тысячи монахинь¹⁰²³ расселились по городам и весям России, существенно изменив уровень духовной активности церковных приходов в регионах. Репрессиям в отдельных случаях подверглась лишь начальствующая часть насельниц монастырей, их отправляли в ссылку, давая срок от 3 до 5 лет, основная же часть монахинь смогла уехать или к себе на родину или поселиться несколькими большими группами в ближайших к их монастырям городах и селах. В Курске, например, большая часть сестер поселилась рядом со своим закрытым Знаменским монастырем, а во времена послаблений (сразу после войны, в середине 1950-х) не раз делали попытки вернуть монастырь себе¹⁰²⁴.

Воронежский край сильно пострадал от обновленчества, здесь оно проникло не только в городские храмы, но и широко распространилось по сельским церквам. Вопрос зачастую не стоял о сознательном принятии идеологии Живой церкви, но о подчинении воле епархиального архиерея, ставшего благочинным, послушании благочинному. То есть в распространении обновленчества, особенно в сельской местности, был задействован механизм послушания младших по иерархии старшим. При том, что долгое время не было информации о реальном положении вещей, о целях обновленчества, и сельское духовенство не могло сразу разобраться, кто прав, а кто виноват. Мы можем судить подобным образом, исходя из знания биографий нескольких достойных священников, которые вышли из обновленческой церкви, как только узнали правду об обновленчестве. Губернский центр Воронеж был значительно охвачен обновленчеством, но монастыри, в том числе женский Покровский, держались линии св. патриарха Тихона. В 1923 г. сестры уже бывшего Покровского монастыря подали заявление в Совет Уполномоченных с просьбой решить их насущные религиозные вопросы, касающиеся произвола обновленцев. «Мы, нижеподписавшиеся, просим незамедлительно проводить в жизнь данные решения собранием коллектива от 27 августа сего года, а посему, отказавшись от постановлений еретического живоцерковного ВЦУ, теперь же: 1) начать поминовение православного архиепископа Воронежского Владимира и 2) окончательно перейти к Православию и осуществить постановление 1-го Вселенского Собора о порядке церковных служб. По сему последнему поводу мы вынуждены заявить, что производимая в настоящее время непонятная путаница праздников и самовольное смешение старого и нового стиля только возмущает умы верующих. 27 августа 1923 г. коллектив верующих Покровско-Преображенской церкви (бывшего женского монастыря)». 50 подписей. Также дается список всех сестер бывшей обители – 263 чел. Часть их живет в самом монастыре в Воронеже (89 чел), остальные – в кельях бывшего монастыря¹⁰²⁵. К 1924 г. монахини бывшего монастыря стали называться артель швейного производства «Труд». Монахини числом 150 человек продолжали жить в монастырских кельях. Возраст их – от 20 до 46 лет, основная масса – 30-летние. По некоторым устным свидетельствам нам известно, что какая-то небольшая часть сестер монастыря дожила в Воронеже до 1960-х годов. Их навещал как духовный отец старец Серафим Мякинин.

Этот антиобновленческий настрой городских монахинь передался и монахиням, расселившимся по селам Воронежской и Тамбовской областей, и в 1930 годы именно монахини дают обновленчеству в селах настоящий отпор.

В Воронежском областном архиве (ГАВО)¹⁰²⁶, в фонде № 256 мы нашли несколько уникальных дел (№ 22–24) с обновленческими отчетами за 1922–1936 гг. и материалы по антиобновленческой деятельности Православной Церкви (№ 1–24) (в основном, это письма православных архиереев). Отчеты обновленческих архиереев и благочинных Воронежской митрополии содержат характеристику церковной жизни «староцерковников», как именовали обновленцы своих врагов «тихоновцев» (или «сергианцев») и ВЦС¹⁰²⁷. Отчеты показывают, что воронежская обновленческая митрополия в лице Воронежского «митрополита» очень обстоятельно собирала сведения о состоянии религиозной жизни приходов и объединений всех ориентаций. Сюда же входили характеристики на духовно и идеологически активных лиц, которые мешали обновленцам и, по их логике, и советской власти. Сведения поступали от «архиереев» шести епархий (Воронежской, Борисоглебской, Острогожской, Россошанской, Мичуринской, Елецкой) и нескольких благочиний и направлялись потом в Москву, попадая, как можно пока только предположить, через ВЦУ в органы государственной безопасности. Такое предположение не лишено оснований, так как эти сведения вскоре были употреблены при репрессиях 1937–1938 гг. на местах.

Просмотренные документы позволили нам по-новому увидеть расстановку духовных сил в обширном регионе – ныне это территория трех областей Черноземья: Воронежской, Липецкой и Тамбовской – в один из самых темных и страшных периодов советской истории – 1930-е годы. Материал ценен тем, что содержит как характеристики персоналий – лиц, активно противостоявших обновленчеству, так и картины местной церковной жизни, увиденные глазами обновленческих функционеров. Православные архиереи и священники в это время были ограничены в возможностях вести полноценную документацию, потому что документы могли в любую минуту послужить обвинительным и наводящим материалом для карательных органов. Скудость церковных архивных документов лишь в какой-то мере компенсируется следственными материалами этого времени, хотя это источники с ограниченной информацией и нередко тенденциозные. Церковная мемуарная литература о подвижниках благочестия и исповедниках веры захватывает в большинстве своем время, начиная с 1940-х годов, а 1920-е и 1930-е в них представлены кратко и фрагментарно. Современные полевые исследования также не позволяют составить полноту картины того времени, так как активных и сознательных участников тех событий уже почти не осталось в живых. Но еще сохраняется возможность собирать воспоминания тех, кто застал в 1950-е и 1960-е годы престарелых монахинь из разоренных монастырей, общался с ними в юном возрасте и сохранил в памяти их духовный облик и их рассказы. Но и в этих воспоминаниях, как показывает наш опыт, больше фигурирует время военное и послевоенное, и только в небольших деталях – 1930-е годы.

Рассмотрим, как обновленческие функционеры на 1935 года оценивали свое положение в каждой из шести епархий¹⁰²⁸ обновленческой Воронежской митрополии. По существующей сейчас периодизации, это было время между третьей волной гонений (1929–1931) и четвертой – самой страшной и массовой (1937–1938)¹⁰²⁹.

В Борисоглебской обновленческой епархии к середине 1930-х г. насчитывалось 22 прихода, в основном сосредоточенных в селах, так как сам Борисоглебск находился почти целиком под влиянием «тихоновского» духовенства. Обновленцам в городе принадлежал один кладбищенский деревянный храм, но и там священники-«тихоновцы» и их помощники-миряне не оставляли их в покое; верующим в городе разъяснялось, что отпевание покойных обновленцами не считается действительным. «Тихоновскому» духовенству принадлежало три храма – один в центре и два на окраине города, но «все три каменные и благоустроенные». «Архиепископ» Борисоглебский Александр в своем отчете указывает: «Монашествующих, именно женщин, в разных приходах много. Почти все они Тихоновского направления». «Паства заражена тихоновщиной и сектантством. Гнездом этой заразы является город Борисоглебск»¹⁰³⁰. В Казанском храме служил «целый собор протоиереев (кажется, 6) при участии протодьякона, дьяконов и хора певчих. Почти то же – в других их церквах. А у нас, – жалуется „архиепископ“ Александр, – нет ни хора, ни дьякона. Поэтому неудивительно, что богомольцев в тех церквах бывает значительно больше»¹⁰³¹.

В Борисоглебске сохранилось три староцерковных храма, два в городе и один на окраине. Городские храмы: Казанский собор с тихоновским духовенством. Настоятель храма прот. Феодор Каннинский, священники – прот. Петр Алексеевич Алгебраистов, прот. Александр Андреевич Никольский, иерей Сергий Тимофеевич Архангельский. Тихоновским принадлежит пригородная Знаменская церковь в слободе Станичной. Настоятель храма Николай Павлович Шиловский, священники Петр Матвеевич Кузьминский, протодиакон Дмитрий Петрович Виноградов, псаломщик иеромонах Симеон Яковлевич Сиверс. В другой, пригородной Казанской церкви, Солдатской слободе настоятель протоиерей Андрей Маркович Учамприн, также сергианец, находится под арестом, его замещает из Казанского храма о. Алгебраистов. Протодиакон Ефим Тарянин. Кроме того, в Борисоглебске служит священник-сергианец благочинный прот. Иоанн Васильевич Кобяков, бывший настоятель Серафимоского храма, и его помощница – псаломщица Голубятникова Лариса Егоровна¹⁰³².

Прот. Петр Алгебраистов

Большим авторитетом в это время в городе пользовались протоиереи Иоанн Романовский, Иоанн Кобяков, Александр Николаевский, Петр Алгебраистов¹⁰³³, Феодор Каннинский. Обновленческому «архиерею» известно, что соборный протоиерей Иоанн Романовский в свое время ездил к патриарху Тихону для выяснения отношения к течению живоцерковников и оттуда приехал с твердым решением противостоять обновленчеству. Далее автор пишет: «Много зла причинил соборный протоиерей Иоанн Романовский, ныне умерший в ссылке. С наступлением Октябрьской революции весь свой пастырский авторитет он направил по контрреволюционному пути. Особенно сильное влияние на население он оказывал в борьбе с обновленчеством»¹⁰³⁴. Романовский называл обновленцев раскольниками. «Агитация против обновленцев особенно активно проходит на кладбище, куда верующие приходят для служения панихид. Тихоновские священники ежедневно приходят и дежурят, предлагая свои услуги для служения у ворот кладбища».

Арест о. Иоанна Романовского не уменьшил активности других священников-«тихоновцев». В беседе с людьми протоиерей Александр Николаевский говорил: «Лучше просфору в кузницу подать, чем в обновленческий храм», «кто будет причащаться у обновленцев, тому причащения не будет». Другой священник – о. Петр Алгебраистов в беседе – с прихожанкой замечал: «Они (обновленцы) выкидывают три слова из Евангелия, будешь с ними, тебя хоронить не будут». Протоиерей Феодор Каннинский разъяснял, что священник, став обновленцем, теряет свою благодать, и потому грех ходить в храм, где он служит. Священники Казанского храма протоиереи о. Андрей Учамприн, о. Иоанн Кобяков, о. Александр Николаевский и о. Петр Алгебраистов стали в городе главными организаторами борьбы с обновленчеством. Им помогали прихожане Прасковья Феофанова, Акулина Грамотеева, Наталья Ивановна Попова.

Вместе со священниками и мирянами церковную позицию перед лицом народа активно отстаивали и монахини из закрытых монастырей. В отчете отмечается: «Немалое зло обновленцам приносят и монашки, в большом количестве сгруппировавшиеся в городе из ближайших монастырей, теперь ликвидированных. Монашки ведут сильную агитацию против обновленцев, главным образом, когда они бывают в домах верующих для чтения Псалтири по покойникам. Так, например, в тех домах, где побывала монашка Анисья Маслова, после ее посещения перестали принимать обновленческого священника»¹⁰³⁵. Монахини поют в церковном хоре, служат псаломщицами, ходят вместе со священниками по домам и на кладбища исполнять требы. Они разъясняли верующим, что обновленцы – безблагодатные и находятся под анафемой, их таинства недействительны.

В обновленческом отчете оценивается и ситуация в сельских приходах «Борисоглебской епархии». В отчете отмечается, что большая часть приходов принадлежит «тихоновскому», а именно «сергианскому», духовенству¹⁰³⁶, при этом 22 обновленческих прихода. Не приводя никаких фактов, но, руководствуясь выводами двух своих «благочинных», «архиерей» пишет: «тихоновщина, хотя и не во всех (сельских приходах) существует, но там она настолько потеряла силу, обаяние и значение, что наш благочинный протоиерей Барбарин из Коленовского района пишет, что „со староцерковничеством¹⁰³⁷ здесь покончено“». «Тихоновским» священникам активно помогают чернички.

В отдельных случаях они действуют как партизаны в тылу врага, помогают обновленцам проводить службы (поют в хоре, но не целуют Евангелие, не причащаются здесь), чтобы иметь возможность вести среди прихожан разъяснительную работу, постоянно разоблачая обновленчество перед народом. В том же отчете говорится: «В Тихоновском селе Калмыке, смежном с нашим (селом) Никандровкой имеются чернички, которые занимаются активной антиобновленческой работой. Чернички приходят в церковь с. Никандровки, поют, читают на клиросе, но к кресту и Евангелию не подходят. После службы они ходили по домам верующих и убеждали последних выгнать священника из прихода, т. к. он коммунист, безблагодатный. И когда начинает службу, то говорит: „Не благословен Бог наш, а благословен Бог я“, т. е. называет себя Богом. Руководительницей является известная черничка Александра». Суммируя в конце отчета свои выводы, Борисоглебский «архиерей», пишет: «Главное зло епархии – городское тихоновское духовенство и монашки»¹⁰³⁸.

Важно проанализировать ситуацию, связанную с черничками. Революция и советская власть сильно изменила их социальное положение. Монахини, осевшие в селах после закрытия монастырей, в 1930-е годы, встретили здесь множество дев-черничек¹⁰³⁹. Статус сельских черничек, как уже говорилось выше, в деревнях и селах отличался от статуса обычных деревенских жителей. Хотя они были частью сельского мира, но имели свою социальную нишу – часто жили отдельно, не занимались специально сельскохозяйственным трудом и жили на средства от чтения Псалтири по покойным, обучая девочек церковной грамоте, рукодельям, духовным песнопениям. До сих пор в таких селах, где было много черничек, немногие семьи решаются хоронить покойного без приглашения чтиц Псалтири, до сих пор они естественные участники деревенской жизни. В 1930-е годы авторитет черничек для абсолютного большинства сельского населения был еще более высок, чем ныне, в силу чего они в меньшей степени подвергались гонениям. Положение изгнанных из монастырей монахинь было другим. Хотя многие из них вернулись в места, где была их родина, но, объявленные уже один раз врагами существующего строя, они были постоянно под подозрением. При этом духовный авторитет монахинь в селах оказался выше, чем у черничек. Об этом говорит немало примеров и из полевых материалов, и из литературы о подвижниках благочестия советского времени. Чернички приняли старшинство монахинь, и те выступили духовными учителями для основной массы дев-черничек. Через черничек или напрямую, монахини действовали как обличители обновленчества. Рядом с монахинями чернички начинали вести аскетический и уставной образ жизни, со временем вливаясь некоторой своей частью в число монахинь. Во всяком случае, именно в советское время мы наблюдаем процесс пострижения черничек-вековуш в монашество, а также другие серьезные изменения в составе этой количественно немалой социальной группы¹⁰⁴⁰. В 1960-е гг. в Воронежской области проводились в рамках борьбы с религией мероприятия по сбору сведений о религиозности сельского и городского населения области. Там, где речь заходила о черничках, их однозначно связывали с монашеским статусом. М. Тепляков, организовавший многолетние исследования в области, писал: «Чернички – это келейницы монахинь, возвратившихся из монастырей в села, то есть они – послушницы, а потом наследницы имущества монахинь»¹⁰⁴¹.

Отчет обновленческого «архиепископа» Острогожской епархии¹⁰⁴² Сергия (Танаевского) содержит не менее красноречивые свидетельства противодействия православных монахинь и черничек обновленчеству, хотя данная епархия по числу обновленческих приходов была в числе ведущих. Здесь было 60 обновленческих приходов (7 городских и 53 сельских), 36 – «сергианских», 32 – ВЦС и 1 «буевский» (последователи епископа Алексия Буя)¹⁰⁴³. Обновленческий «архиерей» отмечает главенство архиепископа Захарии (Лобова) в организации антиобновленческой пропаганды в епархии¹⁰⁴⁴. «Его послания полны всяких прещений, угроз и проклятий», – пишет обновленец. Монашествующие и чернички – та сила, на которую опирается архиерей, а их, «особенно черничек, многое множество, их количество учету не поддается. За редким исключением, они относятся к обновленчеству враждебно». В данном отчете весьма ценными для нас являются следующие слова: «Они (монахини и чернички) удерживают своим примером простецов-верующих даже от посещения обновленческих храмов». Они сами не посещают эти церкви, предпочитая ходить в отдаленные, за 5–10 верст и более¹⁰⁴⁵.

В следующей обновленческой епархии – Елецкой, Воронежской митрополии, к 1935 г. наблюдается почти равное соотношение сергианских (62) и обновленческих приходов (65)¹⁰⁴⁶. Здесь также просматривается антиобновленческая активность со стороны монахинь из разоренных монастырей. «Архиепископ» Василий (Павлов) указывает на их большое количество в епархии, говоря, что их так много, что «подсчитать дело невозможное». Монахини действуют под руководством духовных авторитетов – епископа Уара, иеромонаха Феодосия (Некрасова), батюшки Волобуева, странника Иллария и нескольких матушек¹⁰⁴⁷.

Сравним результаты середины 1930-х годов с теми, которые были в Воронежской епархии к 1926 г. На епархиальном пленуме, проводившемся обновленцами в Воронеже 17–20 февраля 1927 г. были озвучены цифры и даны рекомендации, как действовать против тихоновской Церкви. Обновленцам принадлежало 338 церквей и 400 священников. После ареста в 1926 г. тихоновского архиерея архиепископа Петра (Зверева) обновленцы пошли в наступление. Начался захват храмов. За полгода к ним перешло 14 церквей. Таким образом, к середине 1926 г. у обновленцев 36% храмов, 13% – в ведении ВЦС под омофором митрополита Русанова, ставленника ВЦС. Тихоновцам принадлежит 51% церквей. Ими руководит митрополит Сергий Страгородский. Обновленцы ставят задачу привлечь простой народ к обновленческой церкви, для этого они поднимают святыни, мощи свт. Митрофана Воронежского, и идут крестным ходом по улицам города. На день открытия мощей свт. Митрофана, когда собралось 30 тыс. крестьян из разных мест России, обновленцы понесли мощи по городу, потом вокруг стен монастыря. «Староцерковники во время крестного хода с мощами в 3 попутных церквах не звонили в колокола и даже отвязали веревки у колоколов. Когда мощи проносили мимо них, они не крестились, стояли на паперти». Также обновленческий митрополит Корнилий совершил крестный ход по улицам Задонска с мощами свт. Тихона Задонского в день его памяти. В крестном ходе участвовало много тысяч крестьян»¹⁰⁴⁸. Но при этом, когда начинается обычная церковная жизнь, на богослужение к обновленцам никто не ходит, «дохода никакого», «священники бегут отсюда». Народ узнает правду о живоцерковниках от монахов-тихоновцев, живущих рядом с закрытыми монастырями и от монахинь из разоренных женских обителей. Обновленческий функционер отмечает особую роль епископа: «Предводителем у монашества является епископ-тихоновец Митрофан (бывший Акайский)¹⁰⁴⁹.

1930-е годы были тяжелейшим испытанием для всей Православной Церкви. Никто не избежал ареста, ссылки, жестокой расправы. Часть монахинь была отправлена в лагеря на долгие сроки. Тогда же большинство из духовных отцов старцев также было репрессировано: расстреляны, сосланы в лагеря и ссылки. Редкие из них сумели избежать ареста. Так известный Воронежский старец схиигумен Митрофан в эти годы находился в затворе, жил в погребе то в одном селе, то в другом. Странничество и юродство остались тогда единственными «легальными», а точнее открытыми формами церковной проповеди.

Странничество и юродство становятся одними из основных видов духовного подвижничества, в том числе и в монашеской среде в 1930–1940-е годы. Материалов об этом виде подвижничества женщин в советский период не так много, в церковных публикациях мы встречаем в основном лишь факты общего характера: такая то была странницей. Но как проходило это странничество не описывается. Пожалуй, из всех многочисленных публикаций можно выделить книгу: «Я испытал тебя в горниле страдания». Схимонахиня Антония. (Анастасия Яковлевна Кавешникова). Жизнеописание. Наставления. Письма. Воспоминания (М., 2003)¹⁰⁵⁰. Эта подвижница получила благословение на странничество от киевского старца Кукши (Величко)¹⁰⁵¹, который широко очертил круг деятельности Анастасии: «бывать на службах, петь на клиросе, но нигде не брать за труд деньги, раздавать молитвы о младенцах, убитых во чреве, юродствовать в поведении, проповедовать слово Божье»¹⁰⁵². Она посещала монастыри, приобретала там опыт церковной молитвы, опыт монастырского клиросного пения, знакомства с духовной литературой. И все, что собирала, раздавала в странствиях людям, в том числе помогала многим священникам. Такая сосредоточенная духовная жизнь под руководством монастырских старцев позволила и ей со временем стать духовной наставницей – старицей. Окончила схимонахиня Антония свою долгую жизнь в Толгском монастыре, где пользовалась безграничным уважением и любовью всех сестер. Ее старческий опыт (хотя к тому времени она передвигалась только на инвалидной коляске) имел большое значение для этого старинного женского монастыря в Ярославской области, вновь открытого в начале 1990-х годов.

Странничество, как, впрочем, и другие виды подвижничества, монахини предпринимали только по благословению старцев. Смысл странничества состоял в том, чтобы быть духовно связующим началом для какой-то значительной территории. Странницы шли от храма к храму, от человека к человеку, много молились, приходили или с вестью, или с духовной молитвенной помощью. Например, странничавшая почти полвека в пределах нынешней Липецкой, Тамбовской и Воронежской областей схимонахиня Михаила (Сарычева)¹⁰⁵³ имела дар прозорливости и была для людей и старицей, помогавшей в важнейших духовных вопросах, и духовным врачом. Вместе с ней долгое время ходила другая странница – монахиня Афанасия, хотя не имеющая дара прозорливости, но отличающаяся глубокой верой и твердостью. Вступление на путь странничества потребовало от нее невозможного для обычного человека отречения от самого близкого – своих детей. Подробный рассказ о страннице Афанасии мы услышали от схимонахини Феодориты (Шитовой), которая ухаживала за Афанасией в старости.

1930-е годы были тяжелы тем, что особенно трудны и даже невозможны стали открытые формы церковного служения, тем более подвижнического. Вот поэтому в эти годы появляется немало нищих, блаженных, странников, которые несли церковное послушание хранения веры и благочестия в народе по-своему. У странниц, о которых пойдет речь, духовным отцом, руководившим ими и благословившим их на путь странничества, также был блаженный старец, когда-то афонский монах, вернувшийся в Россию, ставший здесь юродивым Христа ради, обретшим в своих духовных подвигах дар прозорливости. В народе все его звали Егор Иванович. Жил он в селе Шмаровке Усманского у. Тамбовской губ. Сам Егор Иванович о себе рассказывал так: «Жил я сиротой, у нас отец умер, и мать осталась с пятью детьми – ребятами. Жили очень бедно, находились досыта и разутыми и раздетыми». Источник «Громовой» в Мордово называли еще Егор Иванычев колодец»¹⁰⁵⁴.

О старце вспоминает житель с. Чамлык, находившегося недалеко от д. Шмаровки, И. Д. Дуров. «Мне было 10 лет (т. е. в 1931 году). У него кельица была три на три, она не топилась, печки там не было, ничего не было. У него такой был тканый халатик, и воротник с башлыком, он в халатике этом постоянно и был одет. Разведет костерик, да и то один только дым, и жару то нет совсем. Это при большом морозе градусов 20–30. Часто он забирался на крышу своего дома и оттуда давал советы тем, кто приходил к нему. Всегда возле его дома стояло человек 30–40 народу. Мужчин он всех называл „дядя Ваня“, а женщин – „баба Маня“. И вот у меня на родительскую отец наколол дровишек и говорит мне: „Ваня, нужно дрова отнеси Егору Иванычу“. И положил мне дрова на санки, а идти до другой деревни было 3 км. Подъехал к келье Егора Ивановича. А у него на север выходила такая форточка маленькая и на восток – такая же, и на юг. А с западной стороны к нему заходили, и был там сделан маленький коридорчик, и тоже с оконцем. Подъезжаю я, он открывает оконышко и что-то мне говорит, но я ничего не понял. Подошел я к келии с восточной стороны, опять открылось оконце, и опять он мне слово сказал, и опять я – без внимания. Подъехал тогда я с южной стороны, и тут он меня встречает. После чего подъехал я с западной стороны, захожу в коридорчик, он мне открыл оконышко и начал мне что-то говорить. А меня робость берет, т. к. мне всего 10 лет. Я сложил дровишки ему, завернул за угол и поехал домой. Он был великий, очень великий. Его слова никогда не проходили даром»¹⁰⁵⁵.

Наши собеседницы подчеркивали, что Егор Иванович сильно влиял на воспитание в народе их региона страха Божия, одного из важных компонентов веры. Страх Божий придавал вере силу и твердость. Иван Дмитриевич Дуров, земляк Егора Ивановича отмечает, что в воспитании детей это было очень важно. «У моих родителей было 5 человек детей, три сына и две дочери. Одна моя сестра умерла в 5 лет, была при этом необыкновенной красоты. После ее смерти моя мать перестала веселиться, больше стала ходить в храм, а то раньше только по большим праздникам ходили. Родители тогда наставляли не словами, а делами. Отец помогал многим вдовам, построить что надо. Перед моим уходом в армию так мне говорил: „Что тебе начальник скажет, все выполняй, никогда не перечь“. Благословил меня крестом. И мать была честным и добросовестным человеком. Когда я в армию уходил, то в селе некоторые говорили: „Ну, святой, в армии ваша власть кончится, там из тебя твою дурь выбьют“. Но в армии меня уважали, я воевал с немцем, был ранен. Командир батальона сказал, когда меня отправляли: „Всякими силами старайся придти в свою часть“. Отлежал я 6 месяцев в госпитале, и не пришлось мне вернуться к своим».

Главным в деятельности Егора Ивановича было поддержание и сохранение веры в народе, ради этого трудился и он сам как духоносный старец, отличающийся прозорливостью, и его близкие помощники – та необычная женская община, которая собралась под его началом. Это не была община в обычном смысле, потому что эти девушки не жили рядом друг с другом общиной, но они лишь были в духовном руководстве у старца Егора Ивановича. Нам удалось узнать о существовании двух групп, входящих в общину, хотя, возможно, их было больше.

Одна такая группа состояла из двух странниц: монахини Михаилы (Сарычевой) и монахини Паисии. Более 50 лет ходили вместе две странницы по Воронежской, Липецкой и Тамбовской земле от одного места к другому. Старец Егор Иванович был их духовником до того, как его забрали власти в тюрьму в 1930-годы, где он и погиб.

Схимонахиня Михаила с монастырскими монахинями

Схимонахиня Михаила¹⁰⁵⁶ родилась в 1898, умерла в 1976 г. Семья родителей была благочестивой. Состояла семья из 7 человек. Родителей звали Андрей и Пелагея Сарычевы. Они были зажиточными крестьянами. Крестили матушку с именем Мария. Здоровье у нее было слабое, болела пороком сердца, никуда на гуляние не ходила, не веселилась, как ее сестры, часто уединялась, читала духовные книги. Говорила: «Сестры уйдут гулять, а я сяду на завалинке и читаю, а солнце пригревает меня».

В 3 года ее отдали на воспитание в монастырь, а когда монастырь большевики разогнали, девушка начала странствовать.

Примерно в 10–12 лет она уже прозорливо говорила матери, и все сбывалось. И мать стала прислушиваться к ее словам, советоваться с ней. В родном селе стали называть ее еще ребенком мать Мария, стали приходить за советами, особенно в трудные минуты, и она помогала. Семью Сарычевых во время коллективизации раскулачили и сослали в Казахстан. Там они пробыли 2 года. Матушка рассказывала, что она тяжело переносила климат, болело сердце, и думала, что умрет. Пригласили ссыльного врача, он дал какие-то капли, и ей стало лучше. Когда вернулась из Казахстана, то уже явно открыто не ходила, боялась, что опять заберут. Жила у одной женщины по имени Афанасия. Со своей родной сестрой Анной матушка ездила в Киев на поклонение святым угодникам. По пути они зашли в один женский монастырь, и Анна ей говорит: «Молчи и никому ничего не говори (то есть не пророчь)». Сестра знала, что Мария с детства имела дар прозорливости и открыто обличала своих сельчан в грехах, о которых знали только они. Но Мария не послушала сестры и стала обличать тех сестер монастыря, которые позорили свою мантию и не каялись в грехах.

Очевидно, еще до войны матушка познакомилась с о. Серафимом (Мякининым), который стал потом ее духовным отцом, постригшим ее в монашество, и духовным соратником вплоть до его кончины в середине 1960-х. И все же отношения двух старцев Серафима и Михаилы нельзя назвать отношениями учителя и ученика, это были отношения двух старцев, которые нуждались друг в друге и, судя по всему, именно на общине о. Серафима замыкалась наиболее ответственная часть духовной деятельности странничества и старчества схимонахини Михаилы.

Была у матушки тесная молитвенная связь еще с иеросхимонахом Тихоном, служившим в с. Ясырки Воронежской обл. под именем приходского белого священника Василия Золотухина. Не раз матушка приезжала сюда на дни поста и жила по месяцу, духовно окормляя приход. Ездила мать Михаила и в Бурдино к о. Власию, где действовал негласный монастырь в миру, сообщалась с Елецкими батюшками, в первую очередь, с о. Николаем, в монашестве Нектарием, посещала грязинского старца из оптинской плеяды – о. Иоасафа (Моисеева), теснейшая связь была у матушки Михаилы со схимонахиней Серафимой (Белоусовой) из Мичуринска.

Как странница, матушка до последних дней продолжала объезжать многих и многих духовных отцов на приходах, поддерживая духовное единство, собирая вокруг них «малое стадо» новопостригаемых монахинь.

Другая избранница Егора Ивановича, благословимая им на странничество Христа ради была вдова Афанасия, имевшая двоих детей, мальчиков. Вот как повествует о ней схимонахиня Феодорита, у которой Афанасия (в монашестве Паисия) доживала свой век. «Афанасия жила поначалу в 15 верстах от Шмаровки в селе Вискове, была вдовой с двумя детьми. Мужа у нее в I-ю Мировую убили. Сначала она просто ходила к Егору Ивановичу, помогала ему. Приносила на себе мешок дров. А он из этих дров сделает таганок, поставит картошку варить. Она варится, дрова то горят, а там, где стоит чугунок, не загораются, вот чудо то. Афанасия стала странницей по благословению Егора Ивановича. Для этого пришлось оставить детей – двух сыночков Алексея и Егора. Пятьдесят лет она пространствовала. Обычной ее одеждой был пиджак из дерюги мешковины с большими карманами, где лежала всякая всячина. Бывало спросит: „Шура, хлеб у тебя есть, а то я дам“.

Трудно ей было решиться начать странствовать и бросить детей. Она спросила Егора Ивановича: „Как же я пойду, ведь у меня дети?“ А он: „Да у тебя детей нету, дядя Ваня в стенку вопрет (это он про себя), и все будет хорошо. Дети будут пристроены“. Афанасия водила мальчика Алешу к Егору Ивановичу до того как уйти. И вот однажды темной ночью она тихо ушла из дома, дошла до речки и присела, там были стожки сена. Сидит она, роса на траве, а лягушки в речке так и поют нараспев. Посидела она, поплакала, попросила Господа и двинулась дальше, как стало рассветать, дальше в путь – к Егору Ивановичу. Пришла к нему и говорит: „Отче Егорий, прости – благослови“. Он отвечает: „Пришел инок в монастырь, а ему говорят: У нас голод, у нас холод, у нас скорби, у нас болезни, хочешь – оставайся жить. Если будешь все терпеть, то оставайся“. Она согласилась: „Все буду терпеть“. Егор Иванович благословил ее пребывать у старых монастырских монахинь в Шмаровке, пока не странствует. Дети Афанасии потом ушли к соседке и прожили там зиму. Братья Афанасии потом очень ее ругали за ее шаг. Весной дети стали прибегать в Шмаровку и спрашивать у матери, как им жить, как сеять, просили вернуться. А она говорит старшему сыну: „Алеша, скажи дяде Феде или дяде Кузе, они подскажут, как сеять, или сами посеют“. Федор да Козьма были ее родные братья. Сама же в голод собирала брошенные капустные листья и ими питалась»¹⁰⁵⁷.

Согласно рассказу матушки Феодориты, Афанасия долгое время странствовала вместе с Марией Сарычевой (потом схимонахиней Михаилой), которая стала ее духовной матерью, но все же главным был Егор Иванович. Его посещала постоянно и им руководствовалась и Мария Сарычева, сама имеющая с детства дар прозорливости. Целью странничества было поддержание духовных связей между монашествующими из закрытых монастырей.

Егор Иванович дал Афанасии такую сплетенную кошелочку, ложечку, и так они отправились в путь. Ходили по большому кругу по Воронежской, Тамбовской и теперешней Липецкой областям, останавливались на некоторое время у своих надежных людей, бывало даже скрывались некоторое время в подвалах и чердаках и потом шли дальше. Матушка Михаила много испытала и боялась. Ночевали странницы, где приходилось, иногда и в курятнике. Одно время жили на чердаке у Афанасии на Хопре. Ксения, послушница матушки Михаилы. за 40 верст ходила к ним, носила еду. Наварит каши в чугунке и несет. То каши пшенной молочной в чугунке принесет или простой каши, хлеба, булочек каких накупит. А они, чтобы поесть, не могли даже сойти с чердака, так опасно все было. Господь открывал матушке, когда за ними должны прийти милиционеры, и они всегда с Афанасией вовремя уходили. Афанасия говорила: „Мы, бывало, придем в Никольский Чамлык, где был дом м. Михаилы, ночью, а утром чуть свет уходим, пока никто не видит. Всю ночь просидим, проговорим. А матушка сияет, переливается, как радуга, и такая благодать была невозможная“¹⁰⁵⁸.

Период странничества матушек Михаилы и Афанасии можно разделить на два условных этапа: 1) 1920–1940-е годы и 2) послевоенное время. Первый период был наиболее тяжелым, поскольку чаще всего нельзя было даже легально у кого-то из близких остановиться на время, приходилось все делать тайно. Именно в эти годы сестры-подвижницы жили и на чердаках, и в погребах, и в других тайных укрытиях. И хотя прозорливость м. Михаилы помогала ей предвидеть опасность, но все же было очень страшно. Именно с той поры у старицы начала трястись одна рука. В послевоенное время матушка Михаила могла уже открыто приезжать на приход к о. Митрофану в Ячейку и проживать там по месяцу и более, а также и посещать приходы о. Василия Золотухина в Ясырках, о. Власия в Задонске или в Бурдино, о. Евгения в Визовом (Липецкой обл.).

Иеромонах Серафим (Мякинин), схимонахиня Антония (Овечкина) с послушницами

Кроме Христа ради странниц Егор Иванович имел в своей общине такую подвижницу, которая была наделена даром помогать людям в духовных и телесных болезнях. Схимонахиня Антония (Овечкина) была духовным чадом Егора Ивановича, а позже, как и вышеупомянутые странницы м. Михаила и Афанасия, вошла в круг людей особо близких старцу Митрофану (Мякинину). Она время от времени приезжала к о. Митрофану в Ячейку, считала его своим духовником, всегда советовалась с ним.

Зная в деталях об организации духовной жизни в этом регионе центрального Черноземья в советский период, можно отметить общее значение странничества. Действительных странниц, трудившихся по старческому благословению, было немного. Они в значительной степени выполняли связующую роль «епархиальных архиереев», которые в это время были очень ограничены в передвижениях. Странницы соединяли приходы в одно целое тем, что контролировали духовную жизнь в них, выступая как молитвенницы, наставницы и опытные помощницы приходского духовенства. Не случайно в среде верующих про таких, как схимонахиня Михаила (Сарычева), бытовало мнение, что «они – духовные столпы, на которых держится вся епархия». Странницы-монахини духовно поддерживали верующих, велика их заслуга и в сохранении от закрытия многих сельских храмов. Например, в исследовании о послереволюционных судьбах сестер Екатеринбургского Ново-Тихвинского женского монастыря ярко представлена эта сторона деятельности живших в рассеянии монахинь и послушниц. Монахиня Антония (Сычева, в схиме – Арсения) «часто ходила по окрестным селениям, беседовала с жившими там монахинями, утешала и ободряла их», а в с. Троицком, где она жила, «часто безбоязненно ходила в клуб, в избу-читальню и срывала антирелигиозные лозунги и плакаты, а на улице открыто разговаривала со школьниками о Боге». Другая Ново-Тихвинская насельница – послушница Афанасия Вожегова вместе со священником добивалась открытия церквей. За ту же деятельность были репрессированы другие монастырские послушницы (жившие в разных местах) – Екатерина Ставрова и Валентина Садчикова¹⁰⁵⁹. Отбыв в заключении длительные сроки, эти послушницы и после возвращения родные места продолжали помогать мирянам сохранять веру: «В эти годы послушница Валентина была для многих людей примером мужественного терпения скорбей и непоколебимой веры». Монахиня Антония после десяти лет лагеря «оставалась такой мужественной и бесстрашной. Во все церковные праздники она собирала верующих, чтобы вместе помолиться, вычитать службу. Носила посылки в тюрьму для арестованных священников и монахинь».

Схимонахиня Михаила с духовными чадами

Странничество могло нередко иметь территориально ограниченный характер, простираться только на один город. Например, многие верующие борисоглебцы (Воронежская обл.) до сих пор хорошо помнят монахиню Таисию из Таволжанского монастыря, которая и относилась к числу таковых. Она была юной послушницей, когда в конце 1920-х годов ее монастырь закрыли и началась долгая скитальческая жизнь. И хотя в момент закрытия монастыря она была еще подростком, но она при этом твердо усвоила суть монашеской жизни и строго придерживалась до конца жизни этих правил. Перед смертью, она просила похоронить ее в страннической, а не монашеской одежде¹⁰⁶⁰.

Блаж. Феоктиста Михайловна

После ликвидации Покровского воронежского девичьего монастыря, сестры, оставшиеся жить в городе, духовно окормлялись у блаженной Феоктисты Михайловны, которая жила в обители, пока ее не закрыли совсем, потом переселилась вместе с послушницами в «рабочий городок». Также в городе проживал подвижник протоиерей Митрофан Бучнев, который опекал молодых послушниц. Отец Митрофан начал подвижническую жизнь после посещения Оптиной пустыни в начале XX в., сделавшись духовным чадом старцев Иосифа и Анатолия. Он стал самоотверженно служить, подолгу и со вниманием молиться за людей, а когда началась революционная смута, то стал опекать тех, кто вольно или невольно стал духовной жертвой революционного помрачения умов. В городе появилось много таких людей, которых Церковь относила к категории одержимых. Таких больных обычная медицина относила или к числу частично излечиваемых душевно больных, или обозначала как неизлечимых, болезнь которых имеет необъяснимый науке характер. Протоиерея Митрофана оптинские старцы благословили духовно лечить людей, проводя специальные водосвятные молебны перед иконой «Нечаянная радость». Ему было благословлено старчествовать, принимать людей и помогать им в излечении болезней. Священник отличался «внутренней и внешней чистотой, – от него так и веяло чистотой». Как подвижник о. Митрофан имел дар прозорливости. Но кроме своего рода «отчитки» бесноватых, о. Митрофаном устраивалась особая общинная жизнь, чтобы люди могли духовно развиваться: «образовалась община глубоко верующих, общая трапеза, за которой читались жития святых и мучеников»¹⁰⁶¹. В период широкого распространения обновленчества в Воронежской епархии прот. Митрофан занял непримиримую к ним позицию и был в числе тех немногих, кто отстаивал чистоту православия в этом регионе в 1920-е годы. Ему помогали в антиобновленческой деятельности окормляемые им бывшие монастырские послушницы и чернички («мой монастырь» – называл он их), а также все члены церковной общины. За «содержание гарема» в октябре 1929 г. пастырь был арестован и сослан в Сибирь, а 22 марта 1930 г. по дороге, не выдержав испытаний, скончался. Перед ссылкой он вручил всех своих духовных чад блаженной Феоктисте и юродивому Максиму Павловичу.

Прот. Митрофан Бучнев с семьей

Блаженная Феоктиста, находившая под духовным руководством о. Митрофана (тот называл блаженную «рабой Божьей в меру Антония Великого»), была странницей с достаточно территориально обширной амплитудой посещения разных мест: на север от Воронежа до Задонска, а на юг до Новочеркасска, поскольку старица была родом из земли Войска Донского. «О себе она говорила мало. Мы знали, что матушка ходит с молодых лет из Новочеркасска в Воронеж, из Воронежа в Задонск и в другие места. Знаю очень отдаленные места, такие как Соловецкий остров, куда матушка ходила, и в Киев, конечно, и, вероятно, в Саров. „Смолоду я босиком ходила 7 лет“, – говорила сама матушка. С возрастом она стала ездить на поезде, но от Воронежа до Задонска пешком ходила до самой глубокой старости»¹⁰⁶². Как передает свидетельница передвижений матушки Феоктисты, ее помощница, «матушку уже по всем селениям знали»¹⁰⁶³. Кроме прот. Митрофана Бучнева, блаженная была в дружбе с активным противником обновленчества архиепископом Воронежским Петром (Зверевым)¹⁰⁶⁴, и в этом случае странничество блаженной Феоктисты несомненно имело одной из важных целей поддержку православия в борьбе с обновленчеством. Сам владыка пользовался духовными советами не только воронежской блаженной Феоктисты, но и дивеевской Марии Ивановны, с которой имел переписку. В своих странствиях блаженная Феоктиста посещала тех верующих, которые остро нуждались в помощи. Бывало, что в один дом собиралось 10–15 человек, и матушка с ними беседовала¹⁰⁶⁵. Умерла блаженная Феоктиста в марте 1940 г.

Поразительная сплоченность женского воронежского монашества, рассеянного по городам и весям области, была результатом, подготовленным деятельностью странниц, блаженных, таких, как схимонахиня Михаила (Сарычева) с ее помощницей Афанасией, Феоктиста Михайловна с ее помощницами по странничеству. Результатом сплочения стало, во-первых, активнейшее противодействие обновленчеству, а во-вторых, в дальнейшем, в послевоенные годы – создание общин, объединивших монашество всего Липецко-Воронежского региона в одно целое, с перспективой постоянного вливания в это сообщество все новых и новых сил за счет постоянных пострижений молодежи.

После революции 1917 г., когда волна насилия обрушилась на Церковь, и женское монашество в том числе, наступил период выявления, насколько крепкими были духовные устои общинного движения, насколько подвижничество укрепило обители. Женские монастыри проявили способность к высокой степени самоорганизации в условиях гонений, они выдержали испытание на духовную прочность. В первое послереволюционное десятилетие обители сумели сохраниться, когда большинство их было превращено в кооперативы и артели. Они показали образцы творческого труда, и были закрыты окончательно. В этот же предвоенный период насельницы, рассеянные по городам и весям, стали главной опорой Церкви в антиобновленческой деятельности. Причем идейная борьба с обновленчеством проходила в тесной связи с черничками. Так приходской церковный мир к середине 1930х сумел победить с помощью женского монашества одну из главных опасностей. В этот же период женское монашество несло тяготы исповедничества и мученичества за веру: немало монахинь пострадало за Христа, и конкретные судьбы их весьма показательны. Монахини исповедовали свою веру и те ценности, которые Россия имела в дореволюционной жизни и которых лишилась в новый период. Их государственное мышление противоречило тем задачам, которые решала советская власть.

История закрытия женских монастырей в Воронежской и Тамбовской областях показательна тем, что насильно советскою властью уничтожались здоровые и сильные социальные организмы, какими тогда были женские монастыри, долго боровшиеся за право жить и существовать и в советское время. На месте обителей большей частью сначала организовывались детские колонии для малолетних преступников, чтобы «стены или местное население» оказывали на этих детей благотворное влияние. Но этого не происходило, и почти все обители были разрушены: храмы взорваны или разобраны, монастырские здания растащены на кирпичи. Беспощадная расправа даже с тем местом, где была особая святость и святыни, показательна тем, что обличает крайне богоборческий характер этого насилия.

Одной из важнейших форм подвижнической деятельности в предвоенный период было странничество отдельных монахинь, направленное на задачу единения духовной, церковной жизни в условиях распада епархиальных и, соответственно, межприходских связей. На этот подвижнический путь вставали особые люди, по благословению старцев, и они нередко сами были старицами, потому что путь духовного странничества в 1930-м был, по сути, мученическим путем, по уровню тягот, лишений и тех испытаний, которые им пришлось претерпеть. Благодаря этим странницам была сохранена внутри наполовину катакомбной уже Церкви тесная связь между духовенством, прихожанами и епископатом.