Глава XXI. Влияние археологических изысканий на дальнейший ход исторических работ

В историческом, научном развитии нашей археологии ясно обозначилось в новейшее время преобладающее стремление к доисторическим временам. Это понятно. И география, и этнография, и особенно филология в это новейшее время направились к тому, чтобы отодвинуть в глубь древности пределы исторические, дальше того времени, о котором говорят письменные памятники. Естественно, что по этому пути пошла и археология.

Все эти знания в новом их направлении произвели в нашей науке поворот к изучению опять наших древностей, в частности к новому переисследованию варяжского вопроса и даже к изложению целых систем русской истории с новой точки зрения.

В нашей Академии наук всегда были поборники норманнского происхождения нашей государственности, и нам известно, что эта теория закреплена лучшими нашими историками – Карамзиным, Погодиным, Соловьевым. Утвердилось мнение, что признавать эту теорию – дело науки, не признавать – ненаучно. Но в первых шестидесятых годах (1862–1863 гг.) совершенно, по-видимому, неожиданно явился сильный противник этого, казалось, неодолимого мнения – противник, вооруженный громадной, чисто академической научностью. Это покойный директор Эрмитажа и театров С. Гедеонов, который своими «Отрывками о варяжском вопросе», напечатанными в «Записках Академии наук» (№ 1–3), смутил самых ученых защитников норманнства наших призванных князей и заставил отказаться от некоторых положений, что прямо и заявил его оппонент академик Куник.

В этой полемике, между прочим, возник вопрос о тенденциозности и вообще о достоверности рассказа нашей Начальной летописи о призвании князей.

Два решения даны этому вопросу в ближайшее за его появлением время, а вместе с тем даны два своеобразные решения варяжского вопроса.

1. В 1872 г. в «Русском Вестнике» появилось исследование Д.И. Иловайского, под заглавием «О мнимом призвании варягов». В исследовании этом автор воскрешает теорию скептиков, отвергает подлинность летописного рассказа о призвании князей, признает это сказание басней и уничтожает самое существование наших князей до Игоря. Вместе с тем он ниспровергает все доводы норманистов – исторические и филологические.

На место всего, что дают нам летописи о первых временах нашей государственной жизни до Игоря, и вместо всего, что выработали для уяснения этого периода норманисты, автор ставит полян – русь, как более цивилизованное, господствующее племя, из которого вышли и наши князья и выработалась наша государственность. Затем автор стал уяснять историческую силу этого племени в более древние времена и пришел к выводу, что не только болгары, давшие начало Болгарскому государству, но и гунны были славяне. Эти свои изыскания автор издал в 1876 г. в особой книге под заглавием «Разыскания о начале Руси», куда вошло и вышеуказанное его исследование о варягах⁸⁸⁶.

В основе этой оригинальности теории, явившейся у нас, как метеор, подобно костомаровской теории о литовском происхождении наших первых князей, лежит положение Гедеонова, что Русь, связанная у Нестора с варягами, как пришлый элемент, есть наше туземное население, носившее это имя с древнейших времен, с которым соединились князья с их дружинами из балтийских славян. Д.И. Иловайский отбросил, как миф, и славянство, и норманнство варягов и своеобразно развил мнение о туземном происхождении Руси.

В нашей литературе недостаточно понято и оценено действительное значение изысканий Д.И. Иловайского о начале Руси. Они поражали и поражают ученых двумя противоположными особенностями – отрицанием чужого элемента (варяжского) в образовании нашей государственности и слиянием нашего славянства с чужими (болгарским, гуннским) элементами в более старые времена. Но в действительности тут нет ни противоположности, ни странности. Над всеми этими кажущимися противоречиями у автора возвышается стремление уяснить самобытное, русско-славянское начало и во времена варяжские, и еще более – во времена древнейшие. Со многими положениями автора нельзя согласиться; но нельзя не признать, что присутствие русского славянства у Черного и Азовского морей в VII и VI веках и важное значение его в V и IV веках при гуннах разработаны автором немало и составляют положительное приобретение науки. Подобный положительный результат мы видели у скептиков, дошедших путем своих отрицаний до балтийских славян. Увидим подобный положительный результат и ниже, в «Истории» профессора Голубинского.

2. Мнение Гедеонова и отчасти А. А. Куника о тенденциозности летописного рассказа касательно призвания князей и мнение Д.И. Иловайского о совершенной недостоверности этого рассказа, вызвали одного из усерднейших тружеников по нашей науке – Н.И. Ламбина на тщательное изучение летописного рассказа о призвании князей по всем имеющимся спискам⁸⁸⁷. Автор пришел к выводу, что это есть ничто иное, как вставленное в летопись донесение в Константинополь из Киева о перевороте, произведенном там в 882 г. Олегом, для ознакомления с которым сообщаются мельком сведения и о призвании князей в Новгород. Затем автор берется разъяснить самое призвание князей и, отвергая, на основании Гедеонова, строго норманнскую теорию, но не принимая и славянской теории, находит нечто среднее. В варягах он видит сборную морскую дружину, в которую входили и чужие, и наши славяне, но в которой был элемент шведский, откуда взято и само слово «варяг» (союзник, давший клятву в верности); но так как финны шведов называют ротси, руотси (жители гор), то к нам и перешло это двойное название морской дружины – шведское – варяги и финское – русь. Дружина эта, по автору, своими отдельными отрядами давно и много надоедала и финнам, и нашим славянам новгородским, и вызвала их на то, что они обратились к князьям этой дружины, и их призвали к себе.

Соображения автора о том, что были варяги-русь и как происходило само призвание, составляют явно искусственный компромисс прежних мнений и норманистов, и их противников и никого не могут удовлетворить. Но его обработка летописного текста – прекрасный труд и может служить образцом для подобных работ.

Все эти попытки подвергнуть новому пересмотру вопрос о призвании князей вызвали особую меру со стороны нашей Академии наук. Хотя еще первые поборники норманнской теории выдвигали, кроме европейских, и восточные, арабские свидетельства, но последние туго разрабатывались по малой доступности восточных языков. К рассматриваемому времени, к разъяснению этого дела явилась новая помощь – стали помогать наши ученые евреи. Так, Д.А. Хвольсон издал с комментариями в 1869 г. Сказания древнего арабского писателя Ибн-Даста, а в следующем, 1870 г. другой ученый-еврей Гаркави издал свод арабских известий под заглавием «Сказания мусульманских писателей о славянах и русских с половины VII до X века». В этих изданиях то и дело выступали руссы как сильные многочисленные двигатели политических и торговых дел на востоке Европы. Это, естественно, могло подкреплять силу европейских свидетельств о норманнах. Объединить и выставить значение обоего рода этих свидетельств – европейских и азиатских, и было задачей, выполненной в нашей Академии наук. Известный ориенталист, покойный Дорн, и известный знаток исторических древностей А.А. Куник – оба академика соединились для защиты норманнской теории и в 1875 г. издали объемистую книгу под заглавием «Каспий» – о походах древних русских в Табаристан с дополнительными сведениями о других набегах их на прибрежья Каспийского моря. Из древних походов разумеются походы 880, 909–910 и 914 гг.

Издание это составляет сборник разного рода статей, заметок и ученых указателей обоих ученых касательно вопроса о норманнском происхождении нашей государственности, сборник, изданный с очевидной целью освежить данные для этого вопроса и уничтожить новейшие попытки поколебать немецкое решение его. Основная, однако, мысль сборника находится в тесной связи с мнением Гедеонова о древнем туземном народе – русь и даже с мнением Иловайского о господственном племени полян-русь. В противовес этому в сборнике выясняется господство норманнов – руси на всем пространстве нашей страны, – господство, давшее им возможность предпринимать самые смелые походы и к Каспийскому морю, и к Черному. Сборник этот очень трудно читать, но как справочная книга он очень полезен. В нем сведены восточные и западные свидетельства по этому вопросу, и сведены с необычайной научностью. Но что касается самого дела, то оно в нашей науке пошло не по этому пути.

Особенная эта мера со стороны наших почтенных академиков вызвала другую, разрушавшую при самом начале ее предполагаемое действие. Известный нам Гедеонов в следующем – 1876 г. издал исправленное и дополненное свое исследование о варяжском вопросе под заглавием «Варяги и Русь» – два тома (печаталось в той же академической типографии, что и «Каспий»). В этом исследовании автор с новой силой доказывает, что варяги не были норманнами и что норманны не были русью, что русь составляла коренное наше население, а варяги-князья и их дружина призваны к нам из славянского Балтийского побережья. В новоизданном своем исследовании автор выдвигает новое доказательство – филологическое. Исходя из того положения, что язык балтийских славян, судя по сохранившимся остаткам, занимал середину между польским и чешским, автор из этих последних объясняет множество непонятных для нас, не встречающихся потом слов и выражений в наших старинных памятниках, как Русская Правда, «Поучение» Мономаха, Слово о полку Игоря и др. Против этого аргумента последовали возражения со стороны филологов, особенно профессоров Фортинского и Первольфа⁸⁸⁸. Возражения утверждаются на том главном основании, что в древности все славянские наречия были близки между собой. Но для всякого непредубежденного читателя, знакомого с нашими русскими памятниками, слишком очевидно, что собранные Гедеоновым данные составляют особое наслоение в указанных им памятниках, очень большое, быстро потом исчезнувшее и, несомненно, связанное больше всего с западнославянскими наречиями. Одно уже слово «пискуп», вошедшее в новгородское наречие, много говорит в пользу мнения Гедеонова.

1876 г. был особенно богат новой постановкой вопроса о наших древностях и вообще новыми приемами при изучении нашего прошедшего. Кроме упомянутых исследований Иловайского и Гедеонова в этом году появились две системы русской истории – обе вразрез с норманнской теорией, и обе под явным влиянием новейших археологических изысканий.

Одна из них принадлежит тому же Д.И. Иловайскому. В 1876 г. он издал первый том своей «Истории», обнимающий Киевский период нашей государственности, до падения киевского великого княжения в начале XIII века, а в 1880 г. издал второй том – Владимирский период, до начала XIV века. Во втором томе, впрочем, есть вещи, относящиеся к первому периоду. Это, собственно, обозрение внутренней истории всех областей России, из которых особенно выдвинулось Суздальское княжество и которые после татарского разгрома распались на Русь Северо-Восточную и Русь Юго-Западную.

В основе этой системы – тот же взгляд о господстве в древней Руси племени полян, какой высказан автором в его исследовании о начале Руси. Племя это, по автору, дает о себе знать Византии и восточным странам Европы своими шумными походами; в нем возникает Русская княжеская династия, исторически начинающаяся с Игоря; оно же разливает по всей русской равнине свою колонизационную и государственную объединительную силу. Источник этих дел и свойств автор находит в самой природе славян-руси, в даровитости, в их сильной впечатлительности, соединенной с немалой выносливостью и способностью к государственному строению. При таком взгляде, очевидно, должна была выступить на первый план воинственность, дружинность восточнорусских славян, особенно полянского племени.

Дружинность этих славян-руси группировалась в многочисленных городах, составлявших, по автору, первоначальных вид поселений этих славян. Автор, таким образом, берет мысль Погодина о военном характере русских первоначальных поселений и развивает ее на основании новых археологических данных, добытых раскопками и изучением древних наших городищ. Эту великую, дружинную силу, сосредоточивавшуюся в городах, автор должен был в государственное, княжеское время разделить на две части – земскую городскую с вечем и княжескую дружинную, и первую из них автор ставит в подчинение князю. В связи с этой организацией военных сил Руси автор ставит развитие сельских поселений, которым теперь было безопаснее существовать и в которых, однако, и города, и князья находили главную массу войска. Автор дает еще большее значение сельским жителям. Он находит у них земельные общины, которым князья покровительствовали, в видах более удобного сношения с группами, чем с каждым двором. Яснее всего этот взгляд автора на развитие древнего строя русской жизни высказан им в следующем месте второго тома: «Когда русское племя, – говорит он, – посредством собственных дружин распространило свое господство в Восточной Европе и когда эти дружины объединили восточных славян под властью одного княжеского рода, естественно, должны были уменьшаться и опасность от соседей, и взаимные драки между славянскими племенами. Русь, с одной стороны, обуздывала внешних врагов, которых нередко громила в их собственной земле; а с другой стороны, княжеская власть запрещала в своих владениях драки, возникавшие из-за обладания полем, лесом, пастбищем, рыбной ловлей или из-за похищенных женщин, а также нападений с целью грабежа, добычи рабов и т. п. Поэтому жители множества городов вследствие большей чем прежде безопасности могли постепенно расселяться по окрестным местам в неукрепленных хуторах и поселках, чтобы удобнее заниматься сельским хозяйством; сами городки нередко получали более мирный характер, постепенно превращаясь в открытые селения. Отсюда все более и более размножалось сельское население, преданное земледелию и другим хозяйственным занятиям...»⁸⁸⁹ «По мере размножения этого населения составлялись поземельные общины, носившие разнообразные названия: вервь, волость, погост и проч. Главной связью между селениями, входившими в состав такой общины, служило общее пользование землей, а также совокупная уплата даней и оброков в княжую казну...»⁸⁹⁰ У этих общин автор видит сходки, подобные вечам городов. В этом случае автор явно отступает от родовой теории своего учителя С.М. Соловьева. Иначе чем Соловьев он представляет и усиление Северо-Восточной Руси. Киев, по автору, стал слабым от накопившихся у него богатств и развития изнеженности нравов, своеволия⁸⁹¹, тогда как Северо-Восточная Русь крепла от защиты, какую власть давала колонистам, и от внутренней сплоченности общин, вызываемой уже самым поселением в чужой Финской стране⁸⁹².

В изложении исторических событий автор держится приема, с каким писал свои учебники, т. е. излагает дело догматически, не любит часто делать ссылки на источники, но за то в немногих своих примечаниях дает богатое содержание и чаще всего – обстоятельную литературу вопроса.

Политическая история в этом сочинении представляет прежде всего ту выдающуюся особенность, что в ней оторвано начало нашей государственности до Игоря. Далее, в сочинении весьма обстоятельно описаны русские области в топографическом и правительственном отношениях, а также русские города и, в частности, русские памятники, особенно церковные. Наконец, весь рассказ событий представляет замечательную стройность изложения. Автор в Предисловии к первому тому своей «Истории» ставит требование художественно излагать историю и, очевидно, старается выполнить это требование. Мы лично усматриваем в «Истории» Д.И. Иловайского иную особенность. Автор, по нашему мнению, обладает замечательным умением угадывать потребности читателя видеть события в надлежащем освещении, и удовлетворяет этим потребностям. Это умение, без сомнения, немало выработано многолетней работой автора над учебниками по русской и всеобщей истории, наблюдениями над результатами этой работы. Теперь эти приемы изложения перенесены в научную среду, и перенесены самым счастливым образом.

И.Е. Забелин. Еще более антинорманнской, если можно так выразиться, и еще более – археологической нужно признать другую новейшую систему русской истории. Это «История русской жизни» И.Е. Забелина.

Мы говорили, что новейшая постановка данных географических, этнографических, филологических и археологических раздвинула пределы исторического знания в глубь древности, далее и полнее письменных свидетельств. Перед глазами археолога, вооруженного и другими вышеуказанными знаниями, письменные свидетельства легко могут даже терять свое первостепенное значение и уступать место всем тем бытовым чертам, какие сохранились то в земле – в курганах, городищах, то в остатках других памятников, то в одеждах, утвари и обычаях современных людей.

Под влиянием такого воззрения И.Е. Забелин решился написать историю русской жизни, историю бытовую, которой до настоящего времени вышло два тома. Первый том вышел в 1876 г., второй – в 1879 г. Автор точно определяет свою задачу в Предисловии к первому тому. «Жизнь народа, – говорит он, – в своем постепенном развитии всегда и неизменно руководится своими идеями (мы знаем, что подобная мысль высказана Лешковым и, несомненно, предполагается во взгляде на «Историю» Данилевского), которые дают народному телу известный образ и известное устройство. Разработка истории стремится найти такие идеи в общей жизни народа, в его политическом или государственном и общественном устройстве. Но мелочный повседневный частный быт точно так же всегда складывается в известные круги, необходимо имеющие свои средоточия, которые иначе можно также именовать идеями. Если подобные мелкие круги народного быта не могут составлять предмета истории в собственном смысле, то для истории народной жизни они суть прямое и необходимое ее содержание. Раскрыть эти частные мелкие жизненные идеи – вот, по нашему мнению, – говорит автор, – прямая задача для исследователей народной жизни. Но само собой разумеется, что допытаться до этих идей возможно только посредством разнородных и разнообразных свидетельств самой же исчезнувшей жизни. Здесь и представляется беспредельное необозримое поле для изысканий, на котором вдобавок не все то возделано, чего требует именно история жизни»⁸⁹³.

По этому плану автор и написал два тома своей «Истории русской жизни», она обнимает время с глубочайшей, чисто археологической древности и до смерти Ярослава I. И.Е. Забелин прежде всего дает понятие о русской природе. Мы знаем, что с этого начинает свою «Историю» и Соловьев; но Забелин ставит этот вопрос шире Соловьева и больше приближается к Леруа-Болье. Он и начинает свое исследование с указания отдельности, особенности русской равнины от Западной Европы, и постоянно указывает влияние русской природы на человека, как, например, влияние ее равнинности и расходящихся с алаунской возвышенности рек на русскую колонизацию, или влияние русской зимы на развитие той же колонизации и предприимчивости русского человека⁸⁹⁴, или влияние лесной местности на развитие способности защищаться, и степной – на развитие казацкой удали⁸⁹⁵ и на более или менее прочное заселение; наконец, он показывает особенно важное значение рек, направлявших народонаселение к морям – Азовскому, Черному, Балтийскому, Белому, Каспийскому, причем, подобно Леруа-Болье, автор показывает важное значение угла, образуемого Волгой и Окой, т. е. Московской области.

Уяснив таким образом физическое поприще для своеобразной русской исторической деятельности, автор расчищает затем это поприще от ученых исторических заносов – от норманнской теории. С замечательной даровитостью И.Е. Забелин ударяет в самый слабый пункт немецкой учености, выработавшей у нас норманнскую теорию, – а именно в узкий, немецкий патриотизм, выразившийся в этой учености⁸⁹⁶ и превративший всю нашу древнюю русскую жизнь в пустое место, пустое пространство, которое наполнял этот немецкий патриотизм только семенами немецкой цивилизации.

Устранив эти семена, автор ищет другие, и находит их как бы взамен немецких в балтийском славянстве, для чего прибегает к богатому запасу географических данных, доказывающих древнейшее общение балтийских славян и наших, даже прилагает к книге словарь слов, подтверждающих это общение. Это, впрочем, предварительное исследование. К нему автор возвратится еще во втором томе. Здесь оно нашло себе место только как часть топографического исследования страны.

Топографическое исследование России автор подвигает дальше в глубь древности и начинает с Геродота. Исследование это весьма замечательно. Автор находит, что Геродот не только с поразительной точностью описывает Южную Россию до пределов черниговских и галицких; но что он называет наши реки славянскими именами, как Днепр-Борисфен, от Березины, и еще замечательнее описывает наши славянские племена – вятичей и радимичей и финские племена – на восток от Днепра.

Древнейшие известия о славянах автор дополняет достоверными и точными свидетельствами о наших славянах-руси писателей византийских, западноевропейских и арабских IX–XI веков и, наконец, переходит к нашим летописям, которые предварительно подвергает критическому разбору. На основании всех сведений – чужих и своих – И.Е. Забелин дает известное уже нам понятие о родовом быте и переходе его к городовой жизни. Этим заканчивается первый том «Истории русской жизни».

Во втором томе автор снова обращается к древним временам, даже более древним, чем прежде, – доисторическим, и на основании филологических и археологических данных уясняет заселение русской страны славянами. Здесь опять автор обращается к балтийским славянам, от них выводит колонию Новгородскую, точно так же, как им приписывает развитие славянского центра в Киеве. Естественным результатом того и другого поселения балтийских варягов в этих центрах русской жизни было объединение их под властью варяжских же князей. Известные шумные дела первых наших князей автор тесно связывает с особенностями русского народа. Он ударяет не только на сильное развитие торговли у наших славян, но и на их воинственность. По автору, наше днепровское и донское казачество ведет свое начало от глубокой древности. Удаль этого рода сказалась и в греческих походах, и в еще более смелых походах к Каспийскому морю.

Время Ольги и Святослава дают автору повод раскрыть еще больше и воинственность русскую, поразившую при Святославе ближайший к нам восточный мир и византийско-славянский и, с другой стороны, раскрыть мирные строительные силы русского народа, выразившиеся в мудром управлении Ольги и принятии ею Христианства в Византии. В этих исследованиях автор старается выставить тип древней русской женщины и тип древнего русского воителя. Затем автор изучает русское язычество, русское общество того времени, степень его образованности (бывалости) и, наконец, в делах Владимира и Ярослава изображает христианский склад Русского государства.

Самыми свежими по усидчивой работе и богатству собранных данных в «Истории» И.Е. Забелина нужно признать:

1. Необыкновенно смелое по замыслу и выполнению толкование древних свидетельств с целью открыть и расширить древнейшие поселения славян. Его разбор Геродотова описания Гипаниса – Буга Южного может быть признан образцовым (1, 219). Его объяснения, что под бастарнами скрываются славянские быстряне южной Угорщины, и в герулах – славянские горали Карпатских гор могут быть оспариваемы, но нельзя не признать их новости.

2. Еще тверже его данные для объяснения славянской балтийской колонизации в Новгородскую область. Все наше русское славянство автор разделяет на две группы: южную-понтийскую и на лесную в северной половине России, и утверждает, что Новгородскую колонию никак нельзя вывести с юга России, что житель южного климата, чернозема и степей никак не мог сделаться колонистом суровой, лесной, болотистой страны Новгородской. Автор даже утверждает, что эта последняя колонизация не была вызвана потребностями русской жизни, а явилась извне как выражение чужих потребностей. Ища этой потребности извне, автор по сходству географических названий доходит до балтийских славян, и оттуда выводит население Новгорода⁸⁹⁷.

3. Но самым важным исследованием у г. Забелина нужно признать его главу о русском язычестве и вообще связанные с ней и разбросанные по всему сочинению бытовые черты русского народа. Автор расширяет прием, употребленный Афанасьевым, – восстановить древнейшие верования и обычаи по их остаткам в живом русском быте и сравнительным указанием подобных явлений у других народов. Близко знакомая автору бытовая сторона России дала ему возможность широко воспользоваться этим приемом. Можно сказать, что этот прием выполняется во всей Истории русской жизни г. Забелина, т. е. прием воссоздавать древнюю русскую жизнь не только по прямым свидетельствам истории, но и по остаткам этой жизни в позднейшие времена, т. е. изучать русскую жизнь путем сравнительного изучения явлений ее всех времен и подходящих явлений у других народов.

С изысканиями в области русских древностей Д.И. Иловайского и И.Е. Забелина имеет тесную связь сочинение Д.Я. Самоквасова «История русского права», вып. 1, изд. 1878 г., и особенно вып. 2, изд. 1884 г. В первом выпуске автор разбирает мнения ученых о славянских древностях, а во втором рассматривает самое дело, раскрывает нам древнейшие времена – славянские и русские – на основании исторических и археологических данных. Д.Я. Самоквасов приходит к выводу, что прародиной славян была Скифия, в которой он находит не азиатский этнографический элемент, а славянский. Из этой прародины выделилась в первом христианском веке могущественная держава у южной части Дуная – Гетская или Дакийская (тоже славянская), а когда она к началу второго века была сокрушена волохами-римлянами, то составлявшие ее славяне расселились по странам, указываемым нашей Древней летописью. Этот вывод автор с особенной обстоятельностью основывает на кладах с римскими монетами, в большом числе и с большей точностью исследованными им. В этом же труде Д.Я. Самоквасов весьма обстоятельно подрывает научность Шлецера и высказывает весьма важное мнение, что Шлецер и другие наши ученые немцы отклонили изучение и наших древностей от того правильного пути, каким его вели наши русские историки XVIII века.