Рассказы бывших старообрядцев о жизни в расколе и обращении в Православие

Отец мой Емельян Антонов Власов, большой доселе ревнитель раскола, и мать Наталья Васильева прежде были беспоповцами, а потом перешли в поповщину, к австрийскому попу Ивану Перфильеву Кузнецову¹. Я был крещён ещё в беспоповстве, бабкой; года четыре спустя по переходе отца в австрийскую секту поп Иван крестил меня снова, уже взрослого. Тут два обстоятельства неприятно на меня подействовали: отрицаться сатаны нужно было бы, по уставу, стоя на запад лицом, а обещаваться Христу – на восток, я же отрицался, стоя лицом на юг, а обещавался – на север, потому что крещение происходило в дому и иконы стояли в северном углу; потом, когда шли вокруг купели, я чуть не упал, потому что дом переделывали и в полу недоставало одной половицы. Однако же я был первое время горячим ревнителем австрийского раскола. А потом, когда стал почитывать книги и уразумел сказанное в Писании, что врата адова не одолеют Церкви, созданной Спасителем, и потому не может в ней прекращаться трёхчинное священство, Христом учреждённое, тогда начал несколько сомневаться в правильности нашего положения. Потом начались у меня разговоры с нашим единоверческим псаломщиком Дмитрием Семёновичем Юшковым. Он хорошо раскрыл мне неправильность нашего положения, объяснил значение клятв Собора 1667 года, которые смущали меня, и показал совершенную неповреждённость греко-российской Церкви. С тех пор я очень охладел к австрийскому священству и стал искать времени удобного, чтобы оставить раскол и присоединиться к Церкви. Но это было нелегко. Отец уже примечал за мной, что я толкую о Церкви, и не раз говорил мне: «Коли ты перейдешь в Церковь, я тебя выгоню, и наследства тебе от меня никакого не будет». А то говорил и вот что́: «Коли пойдёшь в Церковь, я убью тебя, застрелю». И так целых три года я прожил между страхом и желанием перейти в Церковь!

Однажды я зашёл к службе в единоверческую церковь. Там пели 83 псалом: Лучше день един во дворех твоих, паче тысящ: изволих приметатися во дворех твоих паче, неже жити ми в селех грешничих. Когда пели это, душа моя вострепетала, и мнилось мне – стою на небе, а не на земле. Радостный воротился я домой. А на другой день отец мой, узнавши, что я был в церкви, начал меня допрашивать: «Почто ты ходил в церковь?». Я говорю: «Посмотреть». А он: «Дивлюсь, какого они тут (и употребил дурное слово) ... не видали!». И страшно, и горько мне стало: «Полно, – говорю, – кощунствовать! Что́ ты! Я видел там лики святых на иконах, самого Христа и Божией Матери». Отец продолжал: «И что это с тобой сделалось! Прежде ты хвалил так нашу веру, а теперь хвалишь никонианскую!». Тут вмешалась мать, говорит: «Полно вам кричать!». Отец ответил ей: «Как не кричать! Вон появился новый еретик!». Я говорю: «Напрасно зовёшь меня еретиком; и ты не ответчик за меня: каждый за себя ответит перед Богом». А он говорит: «Вот когда уйдёшь от меня и не будешь мне сыном, тогда отвечать за тебя не буду!».

Другой раз, разговаривая с отцом, я прочёл ему из «Книги веры» о патриархах греческих, что их должны мы слушать. Он выслушал и ничего не нашёл возразить, только говорит: «Ну унеси тебя (и опять упомянул нечистого) в Церковь, да тотчас же уходи и от меня!». Я ответил: «Когда всё узнаю о Церкви и увижу, что православная вера правильная, ничем не подорожу, уйду. Вот я напишу вопросы Онисиму Яковличу Пермякову (начётчик раскольнический из деревни Ботанихи Мухинской волости): если он ответит правильно, останусь с вами; а не ответит, перейду в Церковь». Отец на это сказал мне: «Хоть ты и напишешь, а я закажу ему, чтобы не отвечал. Не всякой же дряни отвечать! А ты верь, как тебе велят, и больше ничего!».

И чем больше я всматривался теперь в раскольников, тем тяжелее становилось для меня пребывание в расколе. Особенно возмущал меня наш поп Иван Перфильев. Вздумали мы говеть; поп назначил время для исповеди. Собралось довольно исповедников, а поп нейдёт; часа два ждали его в моленной, потом послали за ним на дом. Там сказали, что он уехал к пчельнику; а потом сам уже присылает сказать нам: если принесут жалованье (в год 2 рубля 40 копеек с человека, да пуд муки), приду исповедывать, а не принесут, пусть уходят. Так и ушли. Тогда я начал откровенно говорить с его прихожанами, что у вас священство неправильное. Дошёл слух об этом до попа, и он искал удобного времени посрамить меня и наказать. Случилось вскоре, что во время приноса икон из православной церкви я вместе с женой присутствовал тут и прикладывался к иконам. Поп узнал это и в первое же воскресенье после службы в моленной остановил народ, потом, обратившись ко мне, говорит: «Слышно, что ты, Иван Емельяныч, встречал иконы и прикладывался, – правда ли это?». «Да, я ходил, – говорю, – хотелось посмотреть, какое на церковных иконах перстосложение». Он заметил: «А что тебе за дело до этого? Какое ни будь там перстосложение, а тебе какое дано, тем и молись!». Я говорю: «Да ведь были перстосложения разные и в старину. Вот я видел в единоверческой церкви старинное Евангелие напрестольное: тут Иоанн Богослов изображён благословляющим своего ученика именословно». «Как это именословно?» – спрашивает поп. Я сложил руку именословно и показал ему. «Это, – говорит, – еретики написали на том Евангелии, а ты и веришь! Нигде не найдёшь в старинной книге такого сложения перстов». Я подумал про себя: «Вот какие вы! И старине не хотите верить!». А он продолжал: «За то, что прикладывался к никонианским образам, вот тебе епитимия, – 500 поклонов отмолись! А опять зайдёшь в никонианскую церковь, так наложу 1000». Этим он и хотел отомстить мне за мои отзывы о лживости австрийского священства. Потом раскольнический батюшка накинулся на Петра Косаткина, – спрашивает его: «Принёс ли жалованье?». Тот ответил, что теперь денег у него нет. «Ах ты бессовестный, – начал срамить его поп, – перед Богом обещался заплатить, когда у тебя захворала жена, а я не хотел её исправлять, – говорил: заплачу скоро; а теперь обманул и Бога, и меня! Пошёл отсюда, и ни за чем не приходи ко мне, и Богу молиться не ходи сюда!». Смотря на это и припомнив, что этот поп Иван и молотками да гирями дерётся², я думал про себя: «Господи! Да когда же я избавлюсь от этих лжепастырей!». Отцу же прямо сказал потом, что непременно перейду в Церковь, несмотря на все его угрозы. Он ответил мне: «Вот дураки! – Нас прежде силой гнали в Церковь, да мы не шли; а нынче сами лезут!». Приехала к нему из Елабуги сноха и спрашивает: «Как живёте?». «Живём-то, слава Богу, хорошо, – ответил он, – всего кажись довольно; да вот беда: ныне сами, по своей воле, идут в никонианскую Церковь!».

Узнал о моей нетвердости в расколе Иван Васильевич Курбатов³ и стал говорить мне: «Слышно, что ты в никонианскую Церковь хочешь переходить?». Я ответил: «Да, если совершенно уверюсь, что она истинная церковь, непременно перейду». «Какого у табачников и у щепотников захотел ты искать благочестия!» – ответил он. Тут я указал ему в «Книге о вере» места, где повелевается слушать греческих патриархов. Он ответил, что греческих патриархов слушать нельзя: они еретики. «Да ведь «Книга о вере» напечатана при патриархе Иосифе, – говорю я, – всего за два года до Никона, и вот, видишь, – свидетельствует о благочестии греков и велит во всём повиноваться греческим пастырям». Он сказал: «А прочитай-ка Барония, – увидишь, что греки ещё много раньше утратили благочестие». Так как я не читал Барония, то ничего не мог ответить Курбатову, а после узнал, что он сделал неправильную ссылку на Барония. Притом же, если бы греки давно утратили благочестие, разве наши патриархи приняли бы поставление от греческих Иеремии и Феофана? Затем я спросил И.В.Курбатова: «Почему у нас целых 180 лет не было епископа?». Он ответил: «По неисповедимым судьбам Божиим». Я ещё спросил: «Если Греческая и Российская Церкви еретические, то на каком основании мы приняли греческого митрополита Амвросия?». Он ответил: «По 8-му правилу Первого Вселенского Собора». «А разве может, – спрашиваю, – один священноинок принять митрополита от ереси и преподать ему благодать на священнодействия?». Он ответил: «Тут был не один Иероним; тут было много иноков». «Да хотя бы, – говорю, – и всея вселенные попы собрались, не могут поставить и одного диакона, а не то что еретика-митрополита восстановить в его достоинстве». Курбатов ничего не ответил мне на это, а только сказал отцу: «Что ты думаешь? Ведь он у тебя перейдёт в Церковь!». Тут я заметил ему: «Иван Васильевич! Что же вы находите дурного в Церкви?». «Как что? Да она, – говорит, – всё изменила!». «А что же именно?» – спросил я. «Крест изменила, – говорит, – благословляют как-то именословно, чего нигде нет на иконах». «Правда ли? – спрашиваю; – а если найдётся? И я, пожалуй, укажу вам: вот в Гермогеновском Евангелии Иоанн Богослов изображён благословляющим именословно». «Этому Евангелию, – говорит, – нельзя верить: ты видел его в руках еретиков». «А вы справьтесь, – говорю, – в других Евангелиях того же выхода». Он ответил: «В прочих не найдёшь!» – и не стал больше говорить. А я понял из разговора с ним, что и лучшие у нас раскольнические начётчики не могут оправдать раскола с его незаконной иерархией, и принял уже решительное намерение присоединиться к Церкви.

В воскресенье, 11-го декабря 1889 года, я не пошёл в моленную, а решился идти в церковь за службу, о чём сообщил только жене своей; а домашним сказал, что иду на базар. Когда я пришёл в церковь, то забыл весь страх и все угрозы отца, – стою и молюсь: «Господи! Не забуди меня, погибающую овцу! Приведи в ограду святой Твоей Церкви!». Смотрю потом, а в церкви стоит и моя жена! Когда мы возвращались домой, жена говорит: «Если ты нашёл, что это истинная вера, то надобно нам переходить в Церковь: медлить нечего!». И тогда же я решил переносить понемногу наше добро на квартиру, которую я уже и нанял, чтобы в самом деле отец не выгнал меня и жену совсем нищими, – и вечером действительно перенёс свои книги и несколько лопати. На другой день, в понедельник 12 числа, отец, как только пришёл с работы домой, говорит своим при моей жене: «Я слышал, что вчера наш Иван ходил опять в церковь; вот я дознаюсь хорошенько, и коли правда, сейчас же выгоню его вон в одной рубахе». Прихожу и я с работы. Жена пересказала мне, что́ говорил отец, и так как отца с матерью в это время не было в избе, – они ушли к моему брату Даниле пить чай в другую избу, – то мы и решили перетащить потихоньку, что можно, из остального добра и уйти совсем из отцовского дома. Я поскорее уложил в сундук, что́ можно было, надел на себя рабочую и праздничную одежду, взял сундук и понёс к соседу, чтобы скрыть на время; но ворота у соседей оказались запертыми. Тогда я, запыхавшись, прибежал к знакомому из церковных, Матвею Григорьичу, говорю: «Матвей Григорьич! Помогите! Я перехожу в Церковь и, чтобы отец не обидел меня, переношу кое-что из имения». Он дал мне двух мальчиков на помощь. Жена успела в это время приготовить ещё сундук: мы положили его на санки и повезли. Тут же было положено ведро железное: оно выскочило из санок и застучало! Старики услышали и бегут в избу. Отец кричит, бранится нехорошими словами. Пока он добывал огня, мы успели добраться до Матвея Григорьича. Отец, не зная, что мы у него, пробежал мимо и, напрасно поискавши нас на улице, воротился домой. Потом мы благополучно перебрались на свою квартиру. И старики немного поуспокоились. Мать пришла даже к нам на квартиру, принесла кое-какую оставшуюся одежду и просила, чтобы я отдал книгу Малый Катехизис. Я отдал книгу. В следующий же воскресный день, 18 декабря, мы с женой пошли в церковь и после утрени присоединены были по установленному чину, исповедались и на литургии сподобились приобщения святых Таин. С тех пор, благодарение Богу, живём мирно, в спокойствии духа, утешаясь посещением храма Божия, под пасением законных пастырей церкви и строителей таин Божиих.

Родился я в 1865 году в городе Хотине Бессарабской губернии. Отец мой, старообрядец, был человек очень набожный, начитанный, и вообще вёл жизнь духовную. Проживал он в трёх вёрстах от Хотина, где имел прекрасную усадьбу, занимался пчеловодством, – на пасеке было у него более 200 колодок пчёл; его дом был молитвенным домом и школой для обучения грамоте детей; ещё занимался он продажей медных икон, которые получал из Москвы от некоей Марьи Ивановны Соколовой, жившей за Преображенской заставой. В 1870 году отец продал имение и отправился в местечко Ровное Херсонской губернии, где много было старообрядцев. По приезде он начал укорять тамошних старообрядцев за употреблявшееся у них хомовое пение. Обидно показалось им, что какой-то приезжий, – ещё не знаем-де христианин ли он, – нарушает их древний обычай.

–Отцы наши так пели и деды! – говорили они, – так неужели нам оставить?

Отец же говорил: «Ведь вот, – вы читаете правильно; зачем же поёте неправильно?».

–Пение от чтения, как небо от земли, далече отстоит, – сказал один певец. Ты хочешь у нас никонианское, что ли, пение завесть?

–Напрасно вы так говорите! – отвечал им отец. – Святой Афанасий Великий в завещании к Маркелину пишет: «Обаче хранити подобает, да никто сих мирскими красноглаголания словесы упещряет, ниже покусится речение пременяти, или иное вместо иного поставляти, но спроста, якоже написана суть, да чтет и поет, якоже речеся» (Псалтирь следованная, в предисловии, л.4). И святой апостол Павел в Послании к Коринфянам, в зачале 155, пишет: Аще безвестен глас труба даст, кто уготовится на брань? Тако и вы: аще неблагоразумно слово дадите языком, како уразумеется глаголемое? Будете на воздух глаголюще. И ниже: Аще убо не увем силы гласа, буду глаголющему иноязычник, и глаголющий мне иноязычник... И ниже: Воспою духом, воспою же и умом... Видите, как Афанасий Великий и сам апостол Павел повелевают петь. И псалмопевец повелевает: Пойте разумно. Так вы несправедливо говорите, что пение от чтения, как небо от земли отстоит.

Беспоповцы отвечали:

–Ты доказываешь нам от Писания о наречном пении; а можешь ли ты указать нам, – поют ли где-нибудь христиане этим пением?.. Нам кажется, что, кроме никониан, его никто не употребляет; «христианам» не подобает петь тако.

Отец мой предложил обществу выбрать из среды своей понимающих людей и послать в Москву для удостоверения, что и сами старообрядцы употребляют наречное пение. Общество охотно приняло такое предложение: немедленно собрали денег и отправили в Москву вышеупомянутого певца, крестьянина Фому Андреевича Чернова (ныне, по милости Божией, священник при единоверческой церкви в местечке Привольном Херсонской епархии), уставщика Гурия Трофимова и моего родителя – для удостоверения, подлинно ли там, в Москве, существует у старообрядцев наречное пение.

По прибытии в Москву они отправились в село Зуево, где находится много беспоповцев-поморцев, и здесь они самолично убедились, что наречное пение правильно и употребляется их единоверными «христианами». Но тут одному из путешественников, именно Ф.А.Чернову, пожелалось увидеться с архимандритом Никольского единоверческого монастыря отцом Павлом, бывшим наставником беспоповцев, о котором много слышал. Благодаря этому свиданию, наш путешественник, искавший только правды о наречном пении, нашёл бесценнейшее сокровище – истину о самой Церкви Православной, и возвратился домой уже с полным разумением погибельности раскола и готовый совсем оставить его. У него я учился крюковому пению, и многое он объяснял мне о заблуждениях старообрядцев; только, по молодости моей, я не понимал всей сущности объясняемого мне достойным уважения моим учителем.

По смерти родителей я должен был явиться в город Хотин по общественным делам и для отбытия воинской повинности.

В 1886 году я приехал в город Бельцы на работу у подрядчиков, бывших приятелями моему родителю, у Ивана Зайцева и Марка Козлова. По окончании работ мне нужно было съездить в местечко Секуряны Хотинского уезда, где жили эти подрядчики, для получения от них расчёта. Подрядчики, любя меня за старание и знание работы, предложили мне жениться на дочери одного из жителей этого местечка, Михаила Милютина, бывшего прежде поповцем, а потом склонившегося к беспоповству, почему он и согласился отдать за меня свою дочь. Брак устроился. Жена моя принадлежала к секте поповщинской, а я был беспоповцем поморского согласия и искал в Секурянах своих единомысленных, но не мог найти. А неподалёку, в местечке Единцах, проживали более 70 семейств федосеевцев, у которых происходили между себя распри о браках. К ним приехал из города Литина некто Л.Евдокимов и стал убеждать их перейти в поморскую секту. Узнав о его приезде, я отправился в Единцы и пошёл к нему на исповедь. Он начал мне советовать, чтобы я уговаривал жену перекреститься в беспоповство. Ревнуя не по разуму, я согласился последовать его совету. Жена не противилась, и 9-го марта 1887 года перекрестили её. После этого я перешёл на жительство в Единцы.

В 1889 году прибыл в Единцы из села Белоусовки миссионер-священник, отец Василий Дашкевич, для собеседований со старообрядцами. 10-го декабря открылись беседы в доме Михея Лисицына, где брат мой Димитрий учил детей грамоте. На беседу явились священник единецкой церкви и несколько лиц из православных; а беспоповский большак не явился, сказав: Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых, – пришли только некоторые из его духовных детей, в том числе и я с братом.

Миссионер принёс: «Кормчую», «Кириллову книгу», «Катехизис Великий», «Книгу о вере»; а я пришёл с «Поморскими ответами», на которые полагался вполне.

Перед началом беседы священники пропели «Царю Небесный». Затем миссионер, обратясь к народу сказал:

–Наставника вашего нет; кто же будет отвечать на мои вопросы?

–Наставник наш, – сказал я, – даже запрещает с вами беседовать; но вы предложите ваши вопросы, – мы будем отвечать.

–Есть ли у вас книга Евангелие? – спросил миссионер.

Принесли Евангелие.

–Верите ли вы написанному в Евангелии?

–Как же не верить? – Это слово Спасителя!

–Если вы верите написанному в Евангелии, то у вас, по Евангелию, должна быть и церковь, которую Христос создал и обещал соблюсти неодолённой даже вратами ада; а ваше общество, не имеющее священства и Таинств, может ли назваться Церковью Христовой?

–Церковь не стены и покров, но вера и житие! – отвечал я.

–О стенах и мурах я вас и не спрашиваю; но о священстве и Таинствах Церкви, Богом созданной.

–А как же, – сказал я, – апостол пишет: Братие, вы есте церковь Бога жива? Здесь мы разумеем и наше общество под словом церковь.

–К кому писал апостол эти слова? – спросил миссионер.

Слова написаны к коринфянам; но теперь мы их можем применять к себе, – ответил я.

–О коринфянах, – возразил миссионер, – апостол в 149 зачале пишет: елижды аще ясте хлеб сей и чашу сию пиете, смерть Господню возвещаете, дóндеже приидет. Следовательно, коринфяне причащались тела и крови Господней; поэтому апостол и писал им: вы есте церковь Бога жива. Точно так и вы тогда только могли бы вполне прилагать эти слова к себе, если бы причащались тела и крови Христовой, и значит, если бы имели священников, строителей Таин, как имели коринфяне. Но у вас священства нет, и потому ваше общество – не церковь.

–Не мы тому виной, – сказал я, – что у нас нет священства: мы следуем предкам.

–Вы должны проверить, – ответил миссионер, – справедливо ли ваши предки сделали разъединение церковное, лишили себя Таинств, которых, как сказано в «Великом Катехизисе», кто не употребляет, тот без них и крайнего оного блаженства сподобитися не может. Вот скажите мне, из-за чего предки ваши отделились от церкви?

–За новины, – за то, что книги исправили по-новому при Никоне! – сказал я.

Миссионер прочитал из «Стоглава» вопрос пятый: «Божественные книги писцы пишут с неправленных переводов, а написав не правят же, опись к описи прибывает, и недописи и точки непрямые, и по тем книгам в церквах Божиих чтут и поют, и учатся, и пишут с них, что о сем небрежении и о великом нашем нерадении от Бога будет по божественным правилам?». И там же, во главе 28: «...которые писцы по городом книги пишут, и вы бы им велели писати с добрых переводов, да написав правили, потом же бы и продавали, а не правив бы книг не продавали...» и так далее. – «Вот видите, – сказал миссионер, – когда ещё зазирали у нас книги в неисправности и велели исправлять их, – за сто лет до патриарха Никона». Потом прочитал из «Кормчей книги», напечатанной при патриархе Иосифе, из предисловия: «Воззри убо, аще неленостен еси, обрящеши ли где праве списанную без всякаго порока в церквах святых книгу? Обрящеши ли чин и последование по указанию святых и богоносных отец взаконению? Обрящеши ли суд и отмщение в вещех церковных, или строителя, или начальника, праве исправляюща слово истины, и по чину вся бывающая в церкви? Но вем, яко неудобно обрести возможеши не точию в соборных и градских церквах, но ниже в епископиях, паче же ни в монастырех. Виждь убо, аще не плача достойни суть сия окаянная времена наша, в няже, увы! достигохом». Вот и патриарх Иосиф засвидетельствовал, что в его время не только книги, но и чины, и обряды находились в неисправности. Значит, исправлением книг не новости внесены в них, как вы говорите, а устранены ошибки книжные. И это сделано было для того, чтобы привести в единообразие наши чины и обряды с чинами и обрядами Церкви Греческой, почему и книги правили согласно с греческими. Вы знаете, что веру мы приняли от Греции, потому и должны во всём иметь единообразие с Греческой Церковью. А ваши предки, напротив, признали, что исправлением книг будто бы повреждена Церковь и лишилась благодати.

Я спросил:

–А почему нам можно знать, православна ли Греческая Церковь? Я слышал от наших стариков, что греки за много лет до патриарха Никона отпали от Православия.

–Вы должны верить Писанию, а не старикам, – возразил миссионер. Старики ваши слепы духовными очами; сами идут в погибель и других за собой влекут. Вот «Книга о вере», засвидетельствованная Иосифом патриархом и напечатанная всего за четыре года до Никона. Прочитайте, что́ сказано на обороте 27-го листа.

Я прочитал: «Сего ради святая восточная во грецех обретеная церковь, правым царским путем, аще и вельми тесным, но обаче от Иисуса Христа Бога и Спаса нашего и истинных Его наследников утлаченным, ни направо, ни налево с пути не совращаяся, к горнему Иерусалиму сыны своя препровождает, в поданном от Господа Бога крестном терпении, и ни в чесом установления Спасителя своего и блаженных Его ученик и святых отец предания и седми вселенских соборов, Духом Святым собранных, устав не нарушает, ни отменяет, и в малейшей части не отступает, ни прибавливая, ни отнимая что, но яко солнце единакою лучею правды всегда, аще и в неволи пребывая, светится правою верою».

Когда я прочитал это, миссионер велел мне прочитать ещё следующее на обороте 185-го листа: «Обаче же помощию Господнею, в восточней церкви четырех верховнейших пастырей, по подобию четырех Евангелистов имеем... И аще бы хотя един от них и низпал, и все еже подлежащее под паствою стадо его в ту же яму вринул, единаче православную церковь ни в чем бы соблазнити могл, зане имеет во всем равныя ему пастыри три, от того свободны падения, истинную и безсмертную имеющих над собою главу Христа Спаса нашего Бога».

Когда я кончил чтение, миссионер сказал:

–Вот видите, старопечатная книга свидетельствует о греках совсем не то, что́ говорят ваши старики. Кому же верить: «Книге о вере» или старикам вашим?

Я понял, что старики наши говорят неправду; однако возразил миссионеру:

–Хотя «Книга о вере» и свидетельствует о благочестии греков, но этому уже 240 лет, как напечатано её свидетельство; а мы Греции не видим, и сохранилось ли там благочестие – не знаем. В вашей же Церкви благочестия не находим. Вот, например, посты у вас не только миряне, но и духовные самовольно разрешают.

Миссионер сказал:

–В словах «Книги о вере»: «Аще бы един от них (патриархов) и низпал...» и прочее содержится предсказание, что церковь всегда останется неодолённой, по слову Спасителя. Вы должны почитаемой вами книге верить; в противном случае она будет вам на осуждение. О постах же вы неправильно говорите, будто их дозволяется у нас не соблюдать. Напротив, наша Православная Церковь, как прежде заповедала, так и теперь заповедует соблюдать посты. Прочитайте «Номоканон» афонских отцов, напечатанный при Потребнике, и вы удостоверитесь в этом. А что частными лицами не соблюдаются посты, в этом Церковь не виновна. Ведь и у вас, я думаю, есть люди слабой жизни; однако из-за них вы не согласитесь признать, что у вас не соблюдаются посты и вера нарушена. Да и то имейте в виду, что апостол строго воспрещает осуждать кого-либо за непощение: Ов верует ясти вся, а изнемогаяй зелие да яст. ядый неядущаго да не укоряет, и не ядый ядущаго да не осуждает (Рим.14:2). Вы же судите не только мирян, но и духовных. А вот что́ говорит о таковых 121-е правило «Номоканона»: «Не достоит просту человеку укорити священника, или запрещати, или поносите, или обличати... Аще постигнет сие сотворити простолюдин, да есть анафема и да изгнан будет из церкви, отлучен есть от Святые Троицы и послан будет в Иудино место». За человеческие погрешности, – добавил миссионер, – церковь не может утратить благодати, потому что не церковь людьми освящается, а люди освящаются и спасаются церковью».

После этого выходит, торжественно неся в руках какие-то две книги, известный здесь богатый федосеевец Клим Чернов, садится за стол и начинает говорить:

–Напрасно ты, отец Василий, сюда ездишь; тут делать тебе нечего: мы не вашего стада овцы! Мы держимся старой веры, и вот по каким книгам веруем, – слушай, я тебе прочитаю.

Раскрыв известный сборник, содержащий «Соловецкую челобитную», он начал читать: «Велят нам креститься щепотью, тремя персты... А еже мы изначала прияхом, по апостольскому и святоотеческому преданию... двема персты креститися возбраняют...»

–Тут сказано: по апостольскому преданию; который же апостол предал вам креститься двема персты? – спросил миссионер.

Чернов не знал, что́ ответить; а миссионер повторил свой вопрос. Я подумал: и в самом деле, написано «по апостольскому преданию», а не сказано, который апостол предал. Потом говорю миссионеру:

–Святые отцы предали так молиться.

–Которые святые отцы?

–Феодорит, Максим Грек... «Стоглав», «Катехизис», «Книга о вере».

–Так вы, значит, неизменно следуете этим писаниям, слагая персты для крестного знамения? – спросил миссионер. Посмотрим, так ли. Покажите сначала, как вы, по этим писаниям, слагаете персты.

Я сложил персты по обыкновению старообрядцев, мало пригнув средний палец.

–Теперь прочитаем, – говорит, – что сказано в «Книге о вере» (л.74): «Протягнением же двоих перст, вышнего и среднего, показуется тайна самого Господа нашего Исуса Христа, яко совершен Бог и совершен человек бысть нашего ради спасения». Вот вы и не следуете наставлению «Книги о вере», которая велит два перста иметь протянутыми, – вы один из двух перстов преклоняете. Далее, – «Великий Катехизис» повелевает два перста имети наклонены, а не простёрты (л.6); а у вас только один наклонён: значит, и с «Катехизисом» ваше перстосложение не согласно. А здесь же, в «Катехизисе», повелевается полагать на себя крестное знамение «сложивши три персты десные руки» (л.6). Также и в «Кирилловой книге» (л.236) пишется: «почто не согбаеши три персты, егда полагаеши на челе, но твориши крест обоими персты». Так вот, вы говорите, что неизменно следуете этим отеческим писаниям; а на поверку выходит, что сами же не исполняете того, что в них написано о сложении перстов для крестного знамения; да и нельзя этого исполнить, потому что о сложении перстов пишут и сами различно. Поэтому за перстосложение вы напрасно отделяетесь от Церкви. Перстосложение не есть догмат веры, потому что ни в Святом Писании, ни на Соборах не изложено о нём никакого повеления.

Я просмотрел указанные миссионером наставления старопечатных книг о перстосложении и, первый раз приметив такие несогласия, в недоумении воскликнул:

–Что же это такое? Почему такие несогласия внесены в старопечатные наши книги? И как же после этого предки наши назвали двуперстное сложение апостольским преданием?

Затем брат мой Димитрий начал предлагать миссионеру вопросы об антихристе. Из слова Божия и свидетельствами самих старопечатных книг миссионер доказал, что антихрист ещё не являлся и что даже во времена антихриста приношение бескровной жертвы в Церкви Христовой не прекратится, но будет продолжаться до второго Христова пришествия. Против его свидетельств мы не могли ничего возразить.

Беспоповцы, видя нас безответными, подняли шум. Было уже далеко за полночь. Православные закончили беседу пением «Достойно есть». Во время этого пения раскольники начали кощунствовать над словами: «без сравнения Серафим», насмешливо повторяя их.

Миссионер предложил ещё собраться побеседовать на следующий день и оставил у нас все принесённые им книги.

Я просидел за чтением этих книг до утра, – искал, чем бы оправдать себя, но не мог найти. Вместо оправданий я находил теперь только обличения и прещения за наше отступление от Церкви.

Утром пришёл миссионер к часовне, чтобы прослушать службу беспоповцев; но часовня оказалась запертой: вожаки раскола успели до рассвета окончить службу, опасаясь, как бы миссионер своим посещением во время службы не замирщил их всех.

К 12 часам дня беспоповцы собрались на беседу в школьную квартиру, к тому же Михею Лисицыну; но миссионера не было: он был приглашён на погребение умершей женщины. Явился он уже в 5 часов вечера. По обыкновению, пропели молитву и уселись за стол.

–О чём вы желаете беседовать? – спросил миссионер.

–Прочитав в «Книге Кирилловой», на л.32: «Яко антихрист прежде пришествия своего жертвенники и жертву Христову истребит и кумир свой поставит на то место», я спросил:

–Не служат ли для нас доказательством такие ясные слова об истреблении жертвы и таинств?

Миссионер заметил мне, что приведённое мною место в «Кирилловой книге» начинается так: «Хризостом святый глаголет». Значит, продолжал он, это слова Златоуста и взяты они из «Толкового Апостола». Вот мы и прочитаем, как слова эти читаются в «Толковом Апостоле»: «Опустошение ея (то есть жертвы), еже соделает антихрист прежде пришествия Господня» (л.549). Видите – «прежде пришествия Господня», а не прежде «своего пришествия». Значит, в «Кирилловой книге» слова Златоуста приведены неверно. Вот такие-то и подобные неверности в книгах и требовалось исправить.

Затем, обратясь к собранию, миссионер сказал:

–Братия! Перестаньте влаяться всяким ветром учения; оставьте проповедывать антихриста, якобы уже царствующего ныне. Веруйте со святой Церковью, что антихрист будет человек, явится перед кончиной мира и царствовать будет три с половиной года. Веруйте, что священство и бескровная жертва в Церкви Христовой не прекратятся до второго Христова пришествия. Послушайте, что́ говорит любимая вами «Кириллова книга»: «Но рекут еретицы: то уже иерейства и жертв в церкви Христове несть потреба?». Видите, писатель «Кирилловой книги» еретикам усвояет это учение, что будто бы в Церкви Христовой несть уже потребы в иерействе и жертве: «рекут еретицы». И вот, что́ отвечает он говорящим это еретикам: «Христос не по Ааронову временного, но по Мелхиседекову вечного чина прииде Архиерей вечных благ, и яко же сам никогда не умирает, тако же и иерейство его по чину Мелхиседекову не престает, яко же пишет: ты еси иерей во веки по чину Мелхиседекову. Престало тогда архиерейство Аароново, яко временное, восстало же Христово, вечное, иже из мертвых восстав, апостолов своих на се освяти хиротонией, еже есть руковозложением: и воздвиг руце свои, и благослови их и вознесеся на небо» («Книга Кириллова», л.76, на об.). Так решительно говорится в «Кирилловой книге» о вечном пребывании священства в Церкви Христовой. Поэтому напрасно вы ищете себе оправдания в этой книге.

Не могу всего описать, что́ было высказано на второй беседе. Много было вопросов с нашей стороны, и все они разрешены были на основании Святого Писания и самых книг старопечатных.

Перед окончанием беседы я и брат мой пропели по крюкам: «О Тебе радуется». Миссионер, со вниманием выслушав наше пение, похвалил его и потом сказал:

–Как хорошо было бы, если бы вы избрали из своего общества достойного человека, который принял бы рукоположение от православного епископа и, в общении с Православной Церковью, совершал бы у вас богослужение и таинства по старым, любимым вами книгам! А без этого не спасёт вас ни пение, ни чтение ваше с службами, ни воздержная жизнь. В книге «Златоуст» вот что́ говорится: «Аще кто и чисте живя в покаянии, а не приемлет Таин Христовых, не может спастися»; а шестое правило Гангрского Собора и вот какой грозный изрекает суд: «Аще кто кроме соборные церкве о себе собирается, и не радя о церкви, церковная хощет творити, не сущу с ним пресвитеру по воли епископа, да будет проклят» («Кормчая», л.58).

Беспоповцы отвечали на это криком и бранью; но отец миссионер не показал ни малейшего вида оскорбления, и, по просьбе нашей, оставил нам, уезжая, много книг миссионерского содержания. По отъезде его я с братом просиживал дни и ночи за чтением этих книг. Много подействовали на нас в особенности сочинения отца архимандрита Павла и книжки «Братского слова».

В праздник Рождества Христова зашёл к нам священник единецкой церкви и, довольно побеседовав, пригласил зайти в его церковь. Меня заинтересовало это приглашение, и в следующее же воскресенье я зашёл в церковь. Не могу выразить, что́ произошло тогда со мной. Отроду не бывавши в православном храме и не слыхавши Божественной литургии, я содрогнулся сердцем от слышанного и виденного мной, слёзы невольно текли из глаз...

Когда, пришедши домой, я передал всё это брату, он в восторге воскликнул: «Боже милосердый! Не погуби нас, но настави на путь спасения!». Потом мы решили дождаться нового приезда миссионера и тогда неотложно присоединиться к святой Церкви. На Богоявление мы оба пошли в церковь, и брат мой даже читал часы, и при освящении воды – паремии. В следующее затем воскресенье брат мой, не дождавшись и миссионера, присоединился к Церкви. Чин присоединения через святое миропомазание совершён был местным священником отцом Иаковом Перетятковым, в присутствии нескольких беспоповцев. А меня отец миссионер пригласил для совершения присоединения к себе, в село Белоусовку.

Путь из местечка Единцев в село Белоусовку пролегает через Секуряны, где живёт отец моей жены: поэтому дошло до его сведения, что мы едем присоединяться к Церкви, и он, вместе с сыном Лукьяном, прибыл в Белоусовку отобрать от меня свою дочь. Но жена не соглашалась оставить меня. Тогда он вызвал её в сени, будто бы имея что-то сказать ей, и там, вместе с сыном, схвативши её, насильно посадили в сани и хотели увезть. Жена закричала. На крик её выбежал я вместе с отцом миссионером. Когда они, разъярённые, рвали у меня из рук жену мою, прибежали ещё несколько человек и церковный староста: при их содействии я наконец освободил жену. С проклятиями мне и дочери отправился старик домой... Да простит ему Бог! – Не ведает бо, что творит.

Излишним считаю описывать все гонения, обрушившиеся на меня и на брата после нашего присоединения к Церкви. Брат лишился должности учителя. Время было зимнее; мы остались почти без средств к пропитанию. Но, благодаря нашему доброму отцу миссионеру, который посещал нас несколько раз и помогал нам, мы пережили трудное время. Отец Иаков тоже не оставлял нас без помощи.

Затем, отец миссионер, видя наше жалкое положение, написал о нашем присоединении к Церкви преосвященному Аркадию, епископу Аккерманскому, викарию Кишинёвской епархии, и просил помочь в нашем трудном положении. Преосвященный пожелал лично видеть меня. 2-го января 1891 года я отправился в город Кишинёв. Остановился я у единоверческого священника, отца Варфоломея Подлеского, а общество единоверцев предложило мне быть учителем при их церкви, так что к преосвященному Аркадию я уже явился с просьбой определить меня на это место. Владыка принял меня с пастырской кротостью, сделал мне испытание в знании крюкового пения, церковного устава и прочем и утвердил меня в звании учителя. Когда я зашёл к нему вторично, просить разрешения съездить за женой, то, благословляя меня и отпуская с миром, вручил мне и денежное пособие.

Затем Бог помог мне с братом извлечь из раскола и сестру нашу Марфу; она присоединилась к Православной Церкви вместе с мужем и дочерью.

От всего сердца воссылая благодарение Богу, возвратившему нас в ограду святой своей Церкви, молю Его, да вразумит и прочих старообрядцев, да поможет им оставить заблуждения раскола и познать истину Православия.

Родился я в 1863 году в станице Прочноокопской Кубанской области. Родители мои принадлежали к сословию казаков и были старообрядцами из приемлющих австрийскую, или белокриницкую иерархию. Грамоте, то есть чтению и письму, обучался я в своём станичном училище; но так как семейство наше было не богатое, – занимались мы преимущественно хлебопашеством, – то и пришлось мне скоро оставить учение для занятия домашними работами. Однако же, имея сильное желание учиться, я всё свободное от работы время занимался чтением, к которому и приобрёл большую любовь.

Достигнув совершеннолетия, я вступил в брак. Семейные заботы оставляли мне ещё меньше времени для занятия чтением; но и теперь я не оставлял этого занятия и понемногу образовывал себя. 21-го года я был командирован на царскую службу в Закавказский край и прослужил четырёхлетний срок. Знание грамоты и умение порядочно писать здесь очень пригодились мне: меня сделали старшим писарем в полку. А как мало понимал я тогда о религии, показывает следующий случай. Во время поста я вздумал поговеть; а так как в местности, где расположена была наша часть, старообрядческого прихода не имелось, то я решился говеть в Православной Церкви. На исповеди я открыл священнику, что я старообрядец, и спросил его, может ли он приобщить меня святых Таин. Священник сказал, что мне нужно присоединиться к Церкви, а без этого допустить меня к причастию не может. Присоединиться я не согласился и отказом в причащении не был огорчён, потому что не имел тогда и надлежащего понятия о Таинстве причащения, а равно и о том, как оно необходимо для спасения. После этого священник неоднократно увещевал меня присоединиться к Православной Церкви, но я не хотел его и слушать.

По окончании службы я возвратился на родину и, оставаясь раскольником, нимало не думал о том, к истинной ли церкви принадлежу и на правом ли пути ко спасению нахожусь. Священное Писание я знал мало; книг духовного содержания также читал весьма не много, а прочитанные мною раскольнические тетрадки да такие сочинения, как «Поморские ответы», вполне успокоили меня, что, находясь в расколе, я принадлежу к истинной вере. О Православной Церкви я не только не рассуждал, но и знать её не хотел, даже смотрел на неё со враждой.

При таких убеждениях находился я до тех пор, пока луч истины не коснулся моей, омрачённой расколом, головы. Это случилось следующим образом.

В январе месяце 1890 года прибыл в станицу Прочноокопскую миссионер протоиерей Ксенофонт Крючков для публичного собеседования с старообрядцами о истинной Христовой Церкви, её иерархии и Таинствах. Беседа назначена была в доме вдовы Дарьи Турченковой; приглашены были беседовать старообрядческие попы и беспоповские наставники; собралось довольно и посторонних лиц, – было и несколько офицеров. Сам я на беседе не был, но видел, какое впечатление она произвела в нашей станице: по отъезде миссионера пошли толки о единоверии, никогда не слыханном у нас, и возбудили большое волнение среди раскольников; начётчики же усилили свою проповедь среди народа и, под их влиянием, каждая безграмотная женщина начала износить хулы на Православную Церковь, а старые, закоренелые раскольники строго внушали молодым ни за что́ не оставлять родительской веры, – хотя бы погнали на край света, иди, но не оставляй своей веры! – Иные вслух проповедывали, что это явился антихрист. Словом, по всему Прочноокопу поднялось волнение в расколе. Но тут, к удивлению всех, из среды самих раскольников явились четыре человека, начавшие гласно выражать сомнение о истинности старообрядчествующей церкви. Это были: есаул Пётр Самсонович Курунин, отставной хорунжий Тимофей Кузьмич Захаров и урядники: Терентий Иванович Уколов и Ерофей Евсеевич Жогин. Уколов и Жогин пользовались у раскольников особым уважением, так как состояли в клире и известны были своей разумностью и начитанностью, – Жогин же при том считался у них и сильным защитником раскола. И вот эти люди, к удивлению всех, поколебавшись в преданности расколу, начали выражать сомнения о законности раскольнической иерархии и самого отделения раскольников от Православной Церкви. Для рассуждений об этом они стали собирать к себе желающих и открыли у себя беседы. Этим Уколов и Жогин возбудили в раскольниках сильное против себя негодование, – раскольники забыли своё прежнее к ним уважение, начали преследовать их бранью, злословием, клеветами. Сначала ко всему этому я относился довольно равнодушно: я не бранил, как раскольники, Уколова и Жогина, но и не сочувствовал им. Скоро, однако же, обратил я внимание на их замечание, что миссионер на беседах говорит ведь не из своей головы, а всё на основании Священного Писания и старопечатных книг. Тут блеснула в моей голове мысль, что не мешало бы в самом деле послушать беседы отца миссионера. Желание это явилось во мне, сначала, не ради искания истины, а просто из любопытства. И вот, случилось мне как-то встретиться с Терентием Ивановичем Уколовым. Поговорили мы, и я думаю: неужели этот человек, с таким светлым понятием, ошибается в своих суждениях о вере? Надо в самом деле подумать, не ошибаемся ли мы, следуя только примеру отцов, которые держались будто бы старой веры. Тут я спросил Терентия Иваныча: могу ли я принять участие на ваших беседах? Он ответил, что будет очень рад моим посещениям и что я могу приходить к нему во всякое свободное время, особенно же в праздничные дни. Разговор этот был летом и, по причине полевых работ, мне не представилось возможности побывать у Уколова. Между тем в первых числах ноября того же 1890 года опять в нашу станицу прибыл для собеседования с старообрядцами миссионер, отец Ксенофонт Крючков. Остановившись в доме местного священника, отца Алексия Покровского, вечером с 7 под 8 ноября он пригласил к себе станичного атамана, сообщил ему о цели своего приезда и предложил в следующий день собрать на беседу старообрядческих попов, беспоповских начётчиков и объявить всем желающим послушать беседы. Но 8-го числа публичной беседы не состоялось, потому что на этот день старообрядческие попы отъезжали на Ляпин хутор, где был храмовой праздник во имя святого Архистратига Михаила и где в этот день находился сам раскольнический лжеепископ Силуян.

Беседа составилась на другой день в здании станичного правления, куда, по распоряжению атамана станицы, должны были собраться старообрядцы. Пошёл и я; дорогой встретился с Т.И.Уколовым. Поздоровавшись, он сказал: «Вот вы желали послушать бесед, – пойдёмте». Несмотря на будничный день, народу стеклось большое число, так что комната буквально была наполнена вся. На столе я увидел много старопечатных книг, приготовленных для необходимых на беседе справок. Видя, что раскольнических попов нет и теперь, отец Ксенофонт спросил старообрядцев: «Где же ваши попы? Почему не пожаловали на беседу?». Кто то из толпы без церемонии ответил на это: «Наши попы уехали вчера праздновать на хутор, да наверно до сих пор похмеляются!».

Отец Ксенофонт сказал: «Господь наш Иисус Христос во святом Евангелии глаголет: пастырь добрый душу свою полагает за овцы; а наемник, иже несть пастырь, емуже не суть овцы своя, видит волка грядуща, и оставляет овцы и бегает (Ин., зач.36). Посудите сами, – не относятся ли к вашим попам эти слова Христа Спасителя? Они волну-то емлют и тучное заколают, а о пастве своей не радят, не являются охранять её от волков, какими, верно, считают нас».

На это старообрядцы ответили: «Наши попы малограмотные, в семинариях не обучались, им говорить с вами трудно; вместо них у нас имеются такие люди, которые могут говорить с вами».

Отец Ксенофонт сказал им: «Я доволен буду, если вы пригласите тех людей, которых изберёте на защиту своей веры».

Тут старообрядцы послали за известным у нас отставным сотником Георгием Карповичем Захаровым, который у старообрядцев считается на Кавказе самым главным защитником раскола, на которого они возлагают все свои надежды как на человека, якобы вполне сведущего и тонко понимающего Писание. «У нас, – говорят они, – Егор Карпович веру держит, – дай ему Господь здоровье, – не будь он, наполовину ушли бы в церковь!»⁴. Через четверть часа Захаров явился. С ним пришли ещё два начётчика: отставной сотник Евсей Осипович Турченков и некий мужичок Евтроп Колошин. Захаров, усевшись на скамью, посадил около себя и Колошина.

Отец Ксенофонт, обращаясь к старообрядцам, сказал: «Вот теперь ваш защитник прибыл; можно с ним и побеседовать, а вас прошу слушать со вниманием, ибо тут будут произноситься слова самого Христа Спасителя из Его святого Евангелия. Вы знаете, други, что мы на сём свете странники и пришельцы, что все неизбежно должны перейти в будущую жизнь, где ожидает одних блаженство вечное, других мука вечная. Для того, чтобы избежать этой последней, печальной участи, прежде всего необходимо быть православным христианином, то есть принадлежать к истинной Христовой Церкви».

Захаров возразил: «Мы принадлежим к истинной Христовой Церкви; не для чего было и собирать нас сюда на беседу».

Отец Ксенофонт: «Подождите так смело утверждать о себе; нужно беспристрастно разобрать, действительно ли все мы, находящиеся здесь, принадлежим к Христовой Церкви, все ли действительно православные христиане. Иисус Христос, создав на земле Церковь свою с иерархией и Таинствами, сказал, что она пребудет неодолённой до скончания века, то есть до самого второго и страшного пришествия Его на землю. Не будет такого времени, чтобы какое-либо гонение или какая сила могли прекратить хотя один какой чин из учреждённой Им иерархии, хотя бы одно из установленных Им Таинств. Это я несомненно могу доказать вам из целого ряда свидетельств Слова Божия и писаний святоотеческих; а теперь спрошу вас: не имея почти двести лет епископа, а значит и священства, могут ли старообрядцы составлять из себя ту Церковь, которую создал Господь Иисус Христос? А если не могут, то имеют ли надежду получить вечное спасение?».

Захаров: «Мы не виноваты, что у нас не было епископа; у нас Никон убил священство; он перепортил богослужебные книги».

Отец Ксенофонт: «Какое же могло быть у вас ваше священство в то время, когда ещё и раскола не было, когда предки ваши находились ещё в единении с Церковью? Никакого вашего священства Никон истребить не мог. А что будто бы Никон перепортил богослужебные книги, так это вы говорите неправильно, клевещете на патриарха Никона: он не перепортил, а исправил их».

Захаров: «Какое Никон имел право исправлять книги и обряды?».

Отец Ксенофонт: «Никон был патриарх, то есть высшая духовная власть в Русской Церкви; а Церковь имеет неотъемлемое право производить по своему усмотрению, когда нужно, исправление чинов и обрядов церковных. Значит, патриарх Никон вправе был приступить к исправлению книг; да он и сделал это не сам собой, но по решению Собора. А что книги требовали исправления, это несомненно, – это засвидетельствовал и патриарх Иосиф».

Тут он привёл свидетельство из предисловия к Кормчей книге Иосифовской печати, где говорится: «Воззри убо, аще не леностен еси, обрящеши ли вправе списанную книгу» и прочее.

Захаров, видя, что миссионер приводит доказательства, против которых ничего нельзя возразить, пришёл в страшное волнение и начал кричать: «Если Никон имел право исправлять книги, докажите мне это правилами святых отец!».

Отец Ксенофонт начал приводить примеры того, как ещё в древнейшие времена обряды и установления в Церкви были отменяемы и заменяемы другими: подробно изложил, как сначала праздник Пасхи праздновали в некоторых христианских церквах одновременно с иудеями, основываясь притом на апостольском примере, и как этот апостольский обычай отменён потом Первым Никейским Собором; подробно также раскрыл, как соборне отменено было апостольское же правило о имении жен епископами. «Если, – сказал он в заключение, – даже апостольские обрядовые установления были отменяемы и изменяемы в Церкви, то патриарх Никон с своим Собором имел несомненное право исправить некоторые обрядовые действия в нашей церкви, несогласные с обрядами Церкви Греческой. А книги у нас правили много раз и до патриарха Никона, и исправления эти считались делом законным».

Захаров, не зная, что́ возразить, опять громким, порывистым голосом сказал: «Укажите мне правила святых апостолов и Вселенских Соборов, какими бы именно позволялось Никону исправлять книги!».

Отец Ксенофонт: «Если вы считаете приведённые мною примеры исправления Церковью обрядов недостаточными, то я укажу и ещё...»

Захаров: «Не надо; укажите мне правила! Иначе я не желаю с вами беседовать!». И встал, чтобы уходить.

Отец Ксенофонт: «Погодите; что же вы уходите? Разве не желаете ещё побеседовать?».

Захаров: "О чём же?».

Отец Ксенофонт: «О Церкви Христовой».

Захаров: «Что мне об этом говорить! Я и так нахожусь в Церкви Христовой!».

Отец Ксенофонт: «А вот ваши же книги доказывают, что вы находитесь в не Христовой церкви».

Захаров в это время сильно рассердился и, размахивая руками, кричал: «Что мне тут об этом говорить! Я иду своей дорогой, никто мне не поперечит!». И, расталкивая народ, быстро ушёл с беседы, к общему удивлению самих старообрядцев. А отец Ксенофонт сказал им: ваш защитник на что-то рассердился и, не доказав правоты своей церкви, без всякой причины убежал домой, – не пожелал даже слушать евангельских слов, которые я хотел предложить ему».

Тут невольно зародились во мне сомнения о правоте нашей церкви, ибо и я считал Георгия Карповича непобедимым защитником старообрядчества, теперь же сам видел, что он ничего не знает, а только кричит и сердится ни на что́. После этого я стал ещё внимательнее слушать. Захарова заменил Колошин, которого тот нарочно привёл на поддержку себе. И об нём я много наслышался прежде от старообрядцев, что это человек, хорошо понимающий Святое Писание, и может всё растолковать. Ну, думаю, наверно, он поведёт дело лучше Захарова. У Колошина в руках были какие то выписки, которыми он хотел вооружиться против своих же старопечатных книг. Отец Ксенофонт сказал ему: «Вот ваш защитник ушёл, не ответивши на мой вопрос: могут ли старообрядцы составлять Церковь Христову, не имевши 180 лет епископа, и могут ли надеяться на получение вечного спасения? Теперь вы и ответьте мне на этот вопрос».

Колошин, очевидно, не ожидал этого вопроса и, не зная что́ ответить, стал говорить о епископе Павле Коломенском. Но отец Ксенофонт потребовал, чтобы он ответил сначала на вопрос. Тогда Колошин стал читать из своих выписок что-то о маленьком кораблеце. Отец Ксенофонт опять заметил ему, что он уклоняется от вопроса, и потребовал отвечать прямо. Колошин ещё более растерялся. С выписками своими он, как видно, и сам мало познакомился, так что они выпадали у него из рук, а с него катился пот градом. Народ, видя его в таком растерянном положении, начал вслух говорить: «Кто его уполномочивал вести беседу с миссионером? Выведите его вон!». Но Колошин и сам уже встал, собираясь уйти домой. «Что же, – и вы уходите?» – спросил его отец Ксенофонт. Колошин ответил: «Я схожу только взять книгу и приду опять». Но, конечно, более не приходил.

Оставшись теперь без защитников, старообрядцы, народ малограмотный, начали кричать: «Что вам нужно? Говорите нам скорей! А то нам некогда, у нас дома дело стоит!».

Отец Ксенофонт сказал: «Кто не желает слушать беседы, может уходить; я держать вас не вправе».

Но уходить никто не захотел. Тогда отец Ксенофонт стал говорить старообрядцам: «Вы, други, должны попещись о своих душах; подумайте, – ведь вы вверили их ложным, безблагодатным священникам, которые совсем и не радят о вас».

Старообрядцы закричали: «Для нас они хороши, и хорошо нам служат! – Мы других не желаем иметь».

Отец Ксенофонт: «Как бы для вас ни были хороши ваши попы, но когда они не имеют благодати, то какие же они пастыри? Разве они могут освящать вас Таинствами, без которых нельзя получить спасения души?».

Старообрядцы: «Какой веры держались наши деды и отцы, такой и мы будем держаться; другой веры не желаем принимать!».

Отец Ксенофонт: «Нет, вы должны держаться не той веры, которую передали вам ваши предки, а той, которую установил Господь наш Иисус Христос, проповедали святые апостолы и утвердили святые отцы на седьми Вселенских Соборах».

Старообрядцы: «Мы во Христа веруем; какую же нам ещё познавать веру?».

Отец Ксенофонт: «Вот вы говорите, что веруете во Христа, а не слушаете того, что́ Христос заповедал, не всему, сказанному в Его Евангелии, веруете». И потом подробно объяснил, что они не веруют словам Спасителя: созижду церковь Мою, и врата адова не одолеют ей, потому что учат, будто Церковь была одолена Никоном и на 180 лет лишена была епископов; раскрыл, как незаконно приняли Амвросия и как незаконно происшедшее от него священство. В подтверждение своих слов он постоянно приводил места из старопечатных книг.

Во всё продолжение беседы (а она продолжалась более 5 часов) я стоял у стола, где наложены были старопечатные книги, и внимательно слушал всё, что́ из этих книг читал отец Ксенофонт. Очень удивлялся я, что наши же книги так строго осуждают нас, старообрядцев, в отторжении от Православной Христовой Церкви. Придя с беседы, я не мог заснуть всю ночь: из головы не выходила мысль, что непременно следует глубже вникнуть в Писание и разведать, не ошибаемся ли мы действительно в своих мнениях. Утром я не мог утерпеть, чтобы не пойти к Терентию Ивановичу Уколову. Там нашёл я отца Ксенофонта и ещё нескольких старообрядцев. Меня приняли ласково. Тут я внимательно слушал, как отец Ксенофонт разрешал недоуменные вопросы, с которыми обращались к нему старообрядцы, – разрешал все на основании Святого Писания и старопечатных книг. Побеседовав несколько, отец Ксенофонт предложил – вечером отслужить вечерню, так как день был субботний, а в воскресенье – часы. Терентий Иванович и бывшие тут же Ерофей Евсеевич Жогин и Тимофей Кузьмич Захаров изъявили на это полное своё согласие. Предложили и мне участвовать в молитве: я тоже не отказался от такого богоугодного дела. Вечером собрались мы на слушание вечерни, и я всё своё внимание обратил на порядок службы: всё совершалось истово, по-нашему. Утром, на другой день, отслужены были часы. Жена моя узнала о том, что я был с православными на вечерне и на часах, и когда возвратился домой, начала упрекать меня, зачем я к ним ходил: «Из-за тебя, – говорит, – нельзя теперь по улице пройти, – старообрядцы так и поносят во всеуслышание за такие твои поступки!». Узнали также и родители. Мать нарочно пришла ко мне и грозно стала допрашивать: «Ты, говорят, был у мирских (так старообрядцы именуют православных) за вечерней и за часами?».

Я ответил: "Был!».

Она: «И Богу молился?».

Я ответил: «И Богу молился!».

Она, обратясь к моей жене, сказала: «Ну вот, он уже опоганился!».

Я ответил: «Грешно так говорить! Разве Богу молиться значит опоганиться?».

Она: «И к кресту подходил?».

Я ответил: «И к кресту подходил. А что же, – разве к кресту грех подходить?».

Она: «Ну вот, он уже туда и глядит!».

Я ответил: «Гляжу ли я туда или не гляжу, но во всяком случае должен сказать, что имею теперь большие сомнения относительно нашей веры».

Она закричала: «Молчи! Ты ещё молод узнавать веры! Поди-ка расспроси у деда, он тебе скажет про эту веру никонианскую, какая она есть! – Не дай Бог в неё идти!».

Я ответил: «Пожалуй, я схожу к деду расспросить его об этой вере; но только потребую, чтобы он толковал не из своей головы, а говорил бы на основании Святого Писания, ибо я уже знаю теперь твердо, что истинная вера познаётся от Писания; а одним толкам наших дедов верить не согласен».

Тут я взял лежавшую на столе «Книгу о вере» и вычитал из неё матери следующие слова: «Иже суть христиане, хотящие в правду о вере утвердитися, ни к чесому же иному да бежат, точию к Писанию: аще бо на ино что взирати будут, соблазнятся и погибнут, не разумеюще, кая бы бяше истинная Христова Церковь». Прочитавши, говорю: «Вот, матушка, что́ наша же книга говорит, – не от дедов велит познавать веру, а от Писания!».

Мать рассердилась, хлопнула дверью и ушла.

В этот день была назначена ещё беседа в здании станичного училища; но домашние обстоятельства, к сожалению, не дозволили мне быть на ней, – я только слышал потом, что и тут старообрядцы не могли ответить на вопросы отца Ксенофонта.

Вечером же этого дня присоединились из раскола ко святой Церкви на правилах единоверия, первые в Прочноокопской станице, следующие лица: есаул Пётр Самсонович Курунин с своим сыном урядником Иоаникием, зять его Тарас Панков с женой и малолетним сыном, отставной хорунжий Тимофей Кузьмич Захаров – унтер-офицер лейб-гвардии собственного его Императорского Величества конвоя, бывший бессменным ординарцем Государя Императора, с семейством, состоящим из жены, сына и двух дочерей, отставной урядник Ерофей Евсеевич Жогин с женой и двумя сыновьями, урядником Яковом и малолетком Василием. На другой день отец миссионер предложил написать от нового православного общества приговор об избрании кого-либо из своей среды для рукоположения во священника. Единоверцы пожелали иметь священником Терентия Ивановича Уколова, на которого и составлен был приговор. После этого отец Ксенофонт Крючков отправился в Петербург ходатайствовать об открытии единоверческого прихода в Прочноокопской станице и о постройке в ней единоверческого храма.

Видя присоединение к Церкви всех упомянутых лиц, я начал сильно мучиться совестью, что остаюсь в расколе, и с этого времени стал ещё внимательнее читать книги, чтобы совершенно узнать, почему наши предки отторглись от Православной Церкви, и правильно ли они поступали в том, что, лишась на двести лет законного епископства и священства, окормлялись беглыми попами. По целым суткам я просиживал теперь, читая книги, и, по милости Божией, вполне убедился, что наши предки самочинно произвели с Православною Церковью раскол и что священство, которым они окормлялись, принимая беглых попов, незаконное и совершало неподобающие беглецам, отторгшимся от своих епископов, Таинства и священнодействия на свою и их погибель. И исполнились на них слова апостола: «В последнее время будут люди, которые здравого учения принимать не будут, а по своим нечестивым похотям будут избирать себе учителей». Не принимая здравого учения Церкви, они по своей похоти приняли к себе беглого митрополита Амвросия, который, отделившись от Церкви, мог дать им только лжесвященство. Я вполне убедился, что это мнимое священство ведёт свое начало не от времен святых апостол, а только от этого беглого Амвросия, что защитить его старообрядцы никак не могут, а потому и уклоняются от миссионерских бесед. Тогда я решился сходить, чтобы поговорить о всём этом, к моему деду, к которому меня посылала и мать, – отставному хорунжему Григорию Васильевичу Улитину: он человек видный в расколе, состоит попечителем моленной и находится в близких отношениях к своему лжевладыке Силуану. Придя к нему в дом, я начал высказывать ему мои сомнения относительно старообрядчества и спрашивать его мнения. Но что же он сказал мне? – Он сказал: «Ну, если ты познал никонианскую веру истинной, то и будь в ней; а мы пусть будем в заблуждении!». Я говорю: «Да вы убедите меня, что это вера не истинная, тогда я не приму её; а в заблуждении я не желаю быть».

Ещё я спросил: «Что же, епископ Силуан вышлет ли нам кого на защиту против миссионера?».

Он ответил: «Нет; владыка вот прислал мне письмо, запрещает выходить на беседу с миссионерами, а если будут настоятельно притягивать, то, пишет, подите вы с Егор Карповичем и застойте паству, как можете».

Я сказал деду: «Вот как владыка ваш соблюдает церковные правила! Видно, забыл, а то и не знает, что́ писано в 58 правиле святых апостол: «Епископ или пресвитер, небрегий о причетницех и о людех своих, и не наказая их на благоверие, да отлучится; пребывая же в таковой лености, да извержется». Вопреки этому правилу, и сам нейдёт, и священников не посылает защищать своё «благоверие», а поручает это простецам!».

Затем я пошёл к нашему лжепопу Ивану Горшенину. Я спросил его: «Что же вы, отец Иван, ни разу не пожалуете на беседы миссионера?».

Он ответил: «Как туда идти? С ним нельзя говорить; он какое-нибудь слово примет за противное и сей час же привлечёт к суду».

Я ответил: «Он никогда этого не сделает, – пожалуй, даст вам и подписку, что ничего подобного не допустит».

Поп Иван сказал: «Если Георгий Карпович будет, так и я, пожалуй, пойду. Да впрочем, если кто познал эту веру истинной, тот пусть идёт!».

Тут я увидел вполне, что это действительно не пастырь, а наёмник, не радящий о овцах.

После этого я неоднократно вступал в беседы с старообрядцами, и ни разу не слышал от них никакого основательного ответа об их вере и церкви; только все бранили Православную Церковь, да и меня кстати, зачем толкую об ней. Всё это окончательно отвратило меня от раскола, и я ждал только приезда в Прочноокоп отца Ксенофонта, чтобы присоединиться к Православной Церкви. Между тем несколько раз я приходил к своим родителям, приносил им книги, думая, не подействует ли на них слово истины. Но старания мои были тщетны. Каждый раз они встречали мои убеждения с великим негодованием, и однажды выгнали даже из дома и выбросили книги. Я всё это переносил с терпением и одного лишь просил у Господа, да просветит очи их светом истины.

Наконец, 5-го января 1891 года прибыл в Прочноокопскую станицу отец протоиерей Ксенофонт Крючков. Я немедленно заявил ему о своём желании присоединиться к Церкви, и он назначил мне совершить присоединение в тот же вечер. Собираясь, я сказал своей жене, что иду присоединяться. Она заплакала и вслед мне послала всякие проклятия. Я мог бы, конечно, остановить её, употребив свою супружескую власть; но рассудив, что иду на великое и святое дело, от которого зависит спасение души моей, терпеливо перенес её брань и клятвы. А она тут же побежала к моим родителям сказать, куда и зачем я отправился. Они пришли тоже в большое волнение, а мать хотела даже бежать, чтобы не допустить меня до присоединения; но её остановили, растолковав, что теперь дела не поправит.

За вечерней службой в доме Т.И.Уколова совершён был надо мной чин присоединения ко святой Церкви. Со мной вместе присоединены были дочери Е.Е.Жогина. Усердно благодарил я Господа Бога, что умилосердился надо мною и привёл во святую свою Церковь, и тут же обещался с терпением переносить за сие от раскольников порицания, хулы и насмешки. Утром 6 января новое наше единоверческое общество вместе с отцом протоиереем Ксенофонтом, облачённым во священные ризы, пошли на освящение воды на реку Кубань. И с какой радостью, с каким утешением все мы, новые чада Церкви, присутствовали при этом священнодействии! По окончании водоосвящения, когда мы шли со святой водой и иконами по улице, неожиданно пришлось нам встретиться с раскольниками, которые огромной толпой валили из своей моленной. Один урядник из этой толпы остановился и начал молиться на иконы; тогда дочь Георгия Захарова сильно толкнула его и сказала ему что-то; но он не обратил на неё внимания и истово положил три поклона. Проходя через толпу старообрядцев, отец протоиерей кропил людей святой водой, произнося: «благодать Святого Духа». Некоторые из раскольников, особенно женщины, закрывались из опасения, как бы не попала на них хотя бы капля святой воды. Когда возвратились в дом Терентия Иваныча, отец протоиерей поздравил нас с праздником, и радостно все мы разошлись по домам. Но дома, как я и ожидал, встретили меня огорчения. Приходит мать и рыдая говорит мне: «Порушил ты отцовскую веру, пропала твоя душа навеки!».

Я ответил ей: «Из чего вы знаете, что моя душа пропала? Я уверен, что пропадают на веки души тех, кто находится вне Христовой Церкви; а я вступил именно в Церковь Христову». И стал ей приводить свидетельства из Святого Писания; но она и слушать не хотела.

Не стану описывать, сколько брани и проклятий пришлось мне принять в первое время по присоединении к Церкви. Я подкреплял себя только тем, что постоянно содержал в памяти слова псаломника: Господь просвещение мое и Спаситель мой, кого ся убою!

Спустя несколько времени начал я ходить в дом к отцу и понемногу разъяснять ему, что́ побудило меня оставить раскол и присоединиться к Церкви, ибо знал, что отец человек рассудительный, может увидеть истину, если спокойно будет слушать. И благодарение Создателю, Он помог мне внушить отцу правильные понятия о Церкви и убедить в неправоте старообрядчества. Даже и мать моя стала слушать чтение святых книг и спокойно принимать разъяснения о Церкви. В настоящее время они хотя ещё находятся в расколе, но уповаю на милость Божию, что и они соделаются чадами Православной Церкви.

В марте месяце 1891 года рукоположён во священника к нам Терентий Иванович Уколов, и тогда же из Петербурга отец протоиерей сообщил нам, что состоялось распоряжение о постройке для нас, на площади, единоверческой церкви. Раскольники не хотели было давать нам площадь под постройку церкви; но по требованию начальства должны были уступить. 31 числа того же марта прибыл в Прочноокоп отец протоиерей Крючков и 1-го апреля освятил место под храм, водрузив крест и отслужив молебен. Храм, который теперь строится у нас, будет истинным украшением Прочноокопской станицы по своему благолепию, а своей благодатью да привлекает он под кров свой и коснеющих доселе в душепагубном расколе наших именующихся старообрядцев!

Как ни тяжело, но считаю полезным сделать всенародное признание о моём прошлом и настоящем положении. С самых юных лет вращался я между именуемых старообрядцев и не мог не усвоить себе их духа, обычая и характера. Воспитание я получил от бедных родителей, которые на свои скудные средства, по неимению в то время учебных заведений, обучали меня грамоте старинного обихода – кое-как читать церковную печать и невзрачно писать. При таком-то незавидном образовании, достигши определённого возраста, поступил я на царскую службу; прослужа 25-летний срок, я во всё это время старался всячески быть полезным для службы, а вместе с тем приобрести и полезные для жизни познания. Неоднократно бывши в жарких сражениях с неприятелем, получив несколько огнестрельных ран и тяжкие увечья, я за такую усердную службу возведён в настоящее моё звание; на службе же приобрёл я те сведения и привычки общежития, какие должны быть свойственны моему званию. Одного только, к сожалению, не мог я приобрести – правильных религиозных понятий, так как в течение всей прошедшей жизни не вникал в учение веры, а исполнял неопустительно те обрядовые предписания, какие мне с малолетства внушены родителями.

Ныне же, пользуясь более или менее свободой, стал я читать книги, разъясняющие старообрядчество, в коем я доселе пребывал, стал более и более вразумляться и пришёл к такому убеждению, что наш обряд, хотя сам по себе хорош, но без священства православному христианину обойтись нельзя, и с одним обрядом не спасёшься.

А наши праотцы и отцы, как я увидел теперь, не имели истинного священства, принимая беглых попов от Русской Церкви, а теперь имея священников от какой-то австрийской иерархии, которая никакими законами и священными правилами оправдана быть не может, так как митрополит Амвросий, по разъяснению, оказался безблагодатный и ему в Австрии не от кого было получить благодать архиерейства по неимению старообрядческих епископов и святого мира, без коего нет совершенства. Поэтому австрийские священники старообрядцев не настоящие, не законные, не истинные священники; потаённо отправляют они богослужение вопреки священных правил; безбожно обманывают простой, невежественный народ; не хотят сознаться в своём беззаконии, ради своего лишь интереса. Притом же и сами старообрядцы видят, как они держат себя неприлично, зазорно, – даже за одно дурное поведение следует давным-давно отлучить их от места. Видят это старообрядцы и лишь только иногда волнуются, но идут всё-таки за ними. А понять обмана не могут потому, что руководители держат их в полном неведении и своими лжетолкованиями отвлекают от Церкви, на беседу же с миссионерами и вообще с более разумными и сведущими людьми не допускают и даже так говорят: «Кто решится пойти на миссионерскую беседу, тот присоединяется к антихристову учению, ибо-де миссионеры посылаются от антихриста, а не от Бога». Такую именно мысль выразил лжеепископ Силуан в письме своём к старообрядцам, удерживая их от присоединения к единоверию. А постоянный собеседник мой, Георгий Карпович⁶, помимо уже Святого Писания, запасся сведениями из светских книг и газет и защищает ими своё старообрядчество. Так, в книге «Вестник Европы» Стасюлевича нашёл он между прочими разнообразными статьями статью под названием: «Греки в московском царстве», где по сочинению господина Каптерева утверждается, что после падения Константинополя греки потеряли будто бы истинное благочестие, вступили в унию с католицизмом, не имеют более чистоты Православия, – и эту неправду начал всем проповедовать, забыв притом, что и его митрополит Амвросий был грек, значит, по его, придерживался унии и католицизма, а они приняли его, Амвросия, за святителя! Если Амвросий принял поставление в стране, потерявшей, по их же понятиям, чистоту православной христианской веры и благочестия, то каким же порядком и кем именно старообрядцы могли исправить его и допустить к священнодействию, не имея у себя никакой иерархии, не имея и святого мира? Нет, ни Георгий Карпович и никто не защитит, старообрядцы, вашего незаконного священства. Не губите же душ своих, вручая их под руководство таким ложным пастырям! Взыщите пастырей истинных, обратитесь к православной греко-российской Церкви, в которой только и можно получить спасение.

Иосиф Шевандрин,

войсковой старшина Кубанской области, станицы Прочноокопской