Раскол и его значение в народной русской истории

1) Раскол в своем происхождении является протестом земства против поглощения его прав центральной властью. Раскол в своем историческом развитии борется не за старину, а против способа введения новых порядков без спроса земства. Старина для него лишь предлог.

2) Политико-религиозные партии в России появляются одновременно с отменой земских народных прав, начавшейся при Дмитрии Донском.

3) Собственно раскол совпадает по своему появлению с полной отменой земских прав, завершенной окончательным закреплением крестьян при Алексее Михайловиче.

4) Властолюбие и резкий нрав Никона только ускорили появление раскола, которое было неизбежно при господствовавших государственных порядках того времени.

5) Раскол явился оппозицией не только земских вообще, но и местных, областных прав и преданий объединявшим и уравнивавшим стремлением центральной власти. Отсюда большое число согласий и толков, на которых отразилась этнографическая рознь русского населения и невозможность единства в оппозиции раскола.

6) Оппозиция старинного новгородского севера отразилась в беспоповщине; оппозиция старины московской – в поповщине.

7) Раскол как протест принимает преимущественно тот характер в данную эпоху, какой обусловливается слабыми сторонами в порядке государственного управления: в эпоху религиозных гонений он является с церковным оттенком; при Петре I и политических гонениях с оттенком политическим; при Екатерине II, по прекращении гонений, но при ненормальном социальном положении народа и благодаря остающемуся крепостному праву, раскол принимает оттенок социальный, экономический. Таким образом в истории раскола выдаются три периода: а) раскол как религиозная секта до Петра I; б) как политическая оппозиция – до Екатерины II; в) как промышленная и торговая община с Екатерины II.

8) Оставаясь оппозицией правительству по вопросам внутренней политики, раскол никогда не был политически опасен России. Напротив, коренясь в исконном русско-славянском населении, враждуя сначала в своем зародыше с татарским элементом, потом с западно-европейскими нововведениями, и вообще со всем, что навязывалось извне, раскол, гонимый из центра России на русские окраины и за русские пределы, всюду прививал русскую народность и содействовал как обрусению окраин государства, так и приобретению Россией новых областей.

9) На отдельных согласиях и толках раскола отразились особенности разноплеменного русского населения. Эти особенности можно проследить в учениях и правилах раскольничьих сект. Древнеславянская и финская старина имела свою долю участия в образовании сект раскола.

10) Влияние европейского запада отразилось у нас на появлении сект духоборцев и молокан. Если вообще раскол стоял за сравнительно большую свободу и права женщины – что ему придавало особенную общественную силу и значение – то всего больше стоит за это молоканская секта, приобретшая, благодаря этому и другим своим правилам, большое нравственное влияние.

11) Влияние востока отразилось на религиозных убеждениях русского народа происхождением сект: хлыстовской и скопческой. Восток ввел и в другие секты и согласия элемент принятия возбуждающих средств с религиозными целями.

12) Единоверие явилось следствием примирительного влияния политики Екатерины II в отношении к расколу. Отмена крепостного права и положение о земских правах, дарованное в нынешнее царствование, повели к подрыву раскола как оппозиции и к падению авторитета Белокриницкой иерархии, явившейся вследствие предшествовавшего преследования старообрядческого священства при невозможности для московских поповцев, при устройстве их гражданского быта, сделаться беспоповцами и самосправщиками. Но окончательно раскол может утратить нынешний религиозно-и социально-оппозиционный характер только когда начатое земское дело приведено будет к благополучному исходу.

13) Привилегированные сословия принимали участие в народном расколе только пока привилегии их были неполны. Впоследствии масонство является отчасти в роли раскола в высшем обществе, как попытка найти умственную пищу. Но раскол как протест остается исключительным достоянием закрепощенного народа.

14) Слияние Малороссии с остальной Россией имело влияние на раскол: преследование раскола малороссийскими уроженцами, стоявшими во главе господствующей церкви, придало расколу великорусский характер.

15) Крепостное право было главной причиной зарождения раскола как народного протеста. Болезненное ожидание освобождения родило в закрепощенных массах веру в пришедшего искупителя и привело к образованию хлыстовской секты.

16) В истории раскола примечается одно общее явление: чем сильнее гонение на него, тем ожесточеннее его оппозиционный характер. Как скоро прекращаются стеснения – враждебный властям характер раскола исчезает.

17) Религиозное настроение масс, доходящее, благодаря неблагоприятным климатическим, гигиеническим и социальным условиям до mania religiosa (помешательство на вопросах религии), бесспорно отразилось на расколе и в особенности на богословских спорах последователей его; но вожаки раскола, набирая себе сторонников между теми в народной массе, в ком выказывалась наклонность к мышлению и умственному развитию, и занимая их религиозными вопросами, сами в религии видели только предлог, а не сущность протеста, олицетворяемого расколом. Религия явилась как средство занять тех, чья наклонность к мышлению могла естественно остановиться только на религиозной почве, так как в народной массе распространены были только церковные книги, а мышление народных масс обыкновенно направляется запасами сведений, которыми они располагают.

* * *

Неужели от того, что одни крестились двумя перстами, чтили старопечатные книги, осьмиконечный крест и пели сугубую алилуийю, а закон других предписывал трехперстное знамение, служение по исправленным патриархом Никоном книгам, почитание четырехконечного креста и тройную алилуийю – неужели от этого 10 миллионов народа отпали от прочей массы русского населения, чуждаются её, избегают общения с ней?..·Здравый смысл отказывается верить, чтобы раскол, внесший такую рознь в среду миллионов русских людей, был следствием отступления во второстепенных подробностях религиозного догматизма и церковной обрядности.

Нет, не эти отступления раскололи русский люд на две половины. Если бы борьба и прения в области религиозной догматики исчерпывали причины, произведшие раскол, то раскол существовал бы почти с самого начала Руси. А между тем он является лишь много столетий спустя, много времени после того, как высказалась рознь во взглядах населения разных русских местностей по религиозным вопросам. Исправления церковных книг уже потому нельзя принимать за источник раскола, что исправление это началось очень давно, а между тем о расколе было не слышно. Исправляли церковные книги: митрополит Алексей, Максим Грек, архимандрит троицкий Дионисий, патр. Филарет, а между тем раскола до Никона не существовало. Истинная причина происхождения раскола кроется, очевидно, глубже.

Славянские племена, наскучив набегами варяжских ватаг, пригласили князей из варягов с их дружинами поселиться между ними и защищать их от набегов соплеменников-варягов. За эту защиту славяне давали князьям землю и доходы. Князь защищал их не одним мечем: так, Олег собирает 150 фунтов серебра для отправления к варягам за море для поддержания с ними мира¹. Раз утвердясь в славянской земле, варяжские князья, естественно, стараются увеличить свою власть. Попытка новгородцев восстать под предводительством Вадима против Рюрика окончилась для них неудачно. Князь мог теперь распоряжаться уже как в завоеванной земле. Власть его, однако не могла быть отяготительна. Узы, соединявшие князя с его подданными, были очень слабы. Рюрик, будучи князем в русской земле, принимает участие в морских набегах норманнов на западную Европу²; Олега и Игоря привлекает к себе больше богатый Царьград, нежели платящие скудную дань веси славянских племен; Святослав даже совсем хочет оставить русскую землю и утвердиться на Балканском полуострове. Притом, не в духе варяжских князей было стараться о распространении своей власти, о приобретении верховных прав. Князь оставался не более, как начальником в известной местности; он получал дань на содержание себя и дружины, чинил суд и расправу, защищал подвластные ему племена. Сообразуясь с нынешними понятиями, его можно было назвать губернатором, но никак не государем данной местности. Внутренние распорядки, земские права – оставались неотъемлемой собственностью славянской общины. Земство играло и политическую роль наравне с князем; так, оно имело своих послов при Олеге и Игоре для переговоров с греками³. Славянская община уступила политическую независимость, но ревниво охраняла свои земские права. Только Владимир, сын Святослава, решается предъявить права на верховную власть. Христианская вера вводится по решению великого князя. В Новгороде еще до того существовала христианская церковь Преображения Господня; но теперь новгородцы сочли введение христианства, по приказу князя, нарушением своих земских, народных прав – возмутились и разрушили церковь Преображения. Возмущение было подавлено. Но только личные таланты Владимира позволили ему возвысить княжескую власть на степень, на которой она никогда не стояла. Уже при детях Ярослава княжеская власть является с прежним значением. Если земство довольно князем, оно содержит его и дает ему княжеские льготы; недовольно оно им – оно указывает ему дорогу из города. Время уделов является эпохой частого перемещения областных начальников на Руси, эпохой их частых распрей и междоусобий, которые почти не отзывались на массе народа. Народ жил своей обычной земской жизнью, не заботясь о раздорах своих временных правителей и почти не терпя от этих раздоров.

Славянская община ревниво охраняла свою земскую независимость, но значение князя на Руси изменилось, когда славянская колонизация проникла в область финнов. Этнографическая наука признает финнов полувосточным народом. В среде восточных народов взгляд на гражданские отношения не тот, который господствовал у славян, варягов и других европейских народов. В смешанном финско-славянском населении княжеская власть утвердилась на других началах. Андрей Боголюбский уже был государем русской земли. На берегах Клязьмы великокняжеское звание является уже на степени величия, какой никогда не могло достигнуть на берегах Днепра и Волхова. Татарское владычество, утвердив на Руси восточные порядки, произвело окончательное изменение в понятии о великокняжеском достоинстве. Великий князь является мало-помалу верховным владетелем русской земли. Но пока продолжаются вассальные отношения Руси к Золотой Орде, земство сохраняет многие из своих старинных прав. Тот же Дмитрий Донской, который делает попытку отложиться от Орды, заносит вместе окончательно руку и на земские права народа. В 1374 г. была уничтожена должность московского тысяцкого. Это событие, по справедливости, считается решительным шагом в ослаблении земщины. Сын последнего тысяцкого Василья Вельяминова, Иван, назвавшийся тысяцким против воли великого князя, был схвачен пять лет спустя в Серпухове и казнен в Москве на Кучковом поле при слезах народа⁴. В 1356 г., следовательно еще до Донского, убит был московский тысяцкий Алексей Петрович «всех бояр общею думою» и важное значение звания тысяцкого – как представителя земства – в то время достаточно уясняется из слов летописца, который, говоря об этом событии, сравнивает смерть тысяцкого со смертью Андрея Боголюбского, убитого мятежными боярами⁵. Отношение тысяцкого к вел. князю характеризуется одним следующим случаем. Последний тысяцкий на свадьбе Донского дал вел. князю пояс (непременная принадлежность тогдашней распашной одежды) поменьше, а великокняжеский пояс подарил сыну своему Микуле, женатому на суздальской княжне. Но при Донском, после казни последнего тысяцкого, московская земская рать ходит в походы еще отдельно от великокняжеской. При сыне Донского, Василье Дмитриевиче, земская рать уже поставлена под начальство великокняжеского воеводы. Однако еще при Иване IV полки земские сохраняли внешнее отличие от полков царских⁶. Впрочем, хотя Иван IV отделяет опричнину от земщины, относя к опричнине 27 городов и даже назначает над земщиной особого царя, Симеона, но уже от земских прав теперь осталась едва одна тень. Прикрепление крестьян к земле, вполне законченное при Алексее Михайловиче, порешило вполне с земскими правами.

История земства в России находится в прямой связи с историей раскола. Введена христианская вера в России – и почти вслед за тем являются ереси в ней. Но ереси Мартина и др. в XI и XII веке явились, были осуждены и не произвели раскола. В XV столетии являются первые учения, грозящие расколом. Вспомним, что эта эпоха зарождения раскола совпадает с уничтожением земских народных прав. Особенности в деле церковной обрядности существовали и прежде в разных местностях России. Церковные книги переписывались с добавлениями и ошибками, и в этом виде входили в употребление. Уже это одно вело к недоразумениям и разногласиям. Разномыслие тут было следствием тех же причин, которые обусловливали различие во взглядах населения разных местностей в других сферах народного быта. Русская равнина должна была увидеть на себе одно государство, но на огромном протяжении она представляла местности разнообразные по природе и климату, по условиям быта, и политическое единство не обусловливало на ней, особенно при варяжских князьях, земского однообразия. Утверждение единодержавия естественно подводило бытовые условия народа под одинаковые формы. Что прежде было особенностью, то теперь становилось отступлением от нормы, выделением из общего правила. Местное отличие теперь мало-помалу начало превращаться в раскол. Разнодержавие допускало разномыслие по церковным и гражданским вопросам; единодержавие вводило единение и однообразие, и местная особенность, если она не уступала выработанным в правительственном центре формулам, делалась уклонением от них, расколом.

Исправление церковных книг явилось первым следствием желания провести единство форм в церковном чиноположении. Стремление к утверждению единообразия церковного служения должно было проявиться тотчас же, как скоро среди объединяемой России явился правительственный центр, сделавшийся вместе церковно-административным центром. Но пока продолжалось дело объединения и окончательного упрочения правительственного центра, пока кемские права были отменяемы постепенно и еще некоторые из них существовали – до тех пор были только почины исправления церковных книг. Окончательное исправление совпадает с тем временем, когда Россия была не только вполне объединена, но и земские права в ней окончательно поглощены центральной властью.

В это-то время и является раскол. Во всяком случае, в Москве собор русских и греческих иерархов мог со знанием дела указать и исправить ошибки переписчиков церковных книг. Этих ошибок была бездна и не признать их за ошибки могло только полное неведение. Как ни сильна была власть Никона, как патриарха, но странно было бы предположить, что он сам собой мог сделать ошибочные нововведения. Наконец, если бы сам Никон мог стараться о нововведениях, только чтобы не было по-старому, чтобы взять верх над своими противниками, – в чем прямо обвиняют его эти противники, как напр. протопоп Аввакум, – то не надобно забывать, что около него был собор иерархов, и не одних русских, который не допустил бы неправых нововведений. Мнения Никона не были свободны от ошибок. Доказательство этому мы видим в осуждении собором, собранным для суда над Никоном, двух его положений. – Никон строго запретил освящать воду накануне Богоявления и причащать преступников перед казнью. Собор 1667 г. отменил эти постановления⁷. Если он исправил эти ошибки бывшего патриарха, то очевидно, от него не укрылись бы и другие. Но он подтвердил положения никоновского собора об исправлении книг. Итак, не Никон был причиной раскола, а так сложились обстоятельства, что кто бы ни был на его месте – решительный шаг в исправлении церковных книг и на пути церковно-догматического единения не мог не быть сделан. А этот шах повлек за собою раскол.

Со стороны догмы и знания дела справедливость была очевидно на стороне московских соборов. Только неведение и тупое упорство могло отказать им в этом. Итак, если отказ в этом был главной причиной раскола, то·надобно предположить, что миллионы людей, тогда и после впавшие в раскол, отличались не только невежеством, но и замечательной бездарностью. Но совершенно напротив. В предводителях раскола и даже в массе их последователей, история двух последних веков выводит перед нами людей даровитых, начитанных, ловко и с тактом ведущих свои дела, часто очень тонких дипломатов. Это ли невежественная среда? Это ли сборище людей, не могущих понять, что не все то хорошо, что старо, и что ошибки должны быть исправляемы? Можно сказать, что они боролись за старину, а старина иногда безотчетно дорога и умному человеку. Но за какую же старину боролся раскол, когда главные догматы, которые он защищал, утвердились лишь после Стоглавого собора, и в особенности в патриаршество предшественника Никона, Иосифа?

Но представителям раскола нужен был только предлог. Этот предлог был – нововведения Никона. Люди, несогласные друг с другом по религиозным вопросам, даже более, чем представители раскола с принявшими никоновские исправления, оставаясь верными своим религиозным несогласиям, не чуждаются, не бегут друг друга в житейских столкновениях, не проводят своей распри во все сферы быта. Раскол представляет историческое явление, вовсе необъяснимое одними религиозными побуждениями. Он вытек из коренного переворота, который пережила Россия в половине XVII в. Религиозные догматы были избраны предводителями раскола лишь как лозунг более знакомый, лежавший ближе к сердцу их последователям.

Как судебники Ивана III и Ивана IV были предшественниками окончательно объединившего гражданскую Русь Уложения Алексея Михайловича, так исправления церковных книг Максима Грека, архим. Дионисия и патр. Филарета только предшествовали объединившему церковную Русь исправлению Никона. Окончательное объединение России в гражданском и церковно-административном отношениях, – не ладившее с местными особенностями и порядками, еще сильно державшимися на окраинах государства и, в особенности, на новгородском севере, – вместе с полной отменой земских прав, завершенной окончательным закрепощением крестьян – вот где надобно видеть источник раскола. Второстепенные причины его истекали из главных. Они были: устранение прихода от выбора священника, назначавшегося впоследствии правительством и ставшего из выборного человека административным лицом; устранение крепостных людей от священства со времени Никона, давшее возможность даровитым лицам из крепостных становиться во главе раскола; вмешательство гражданской и церковной власти в частные и семейные дела, резко противоречившее прежним правам земской общины и впоследствии найденное самой администрацией излишним и т. д.

Явился раскол, и со времени своего появления он представляет одну общую черту: чем сильнее гонения на него, тем он более разрастается и крепнет; чем более выказывается духа примирения в отношении к нему, тем слабее становится его оппозиция, тем более превращается он из фанатически-непреклонной секты в промышленную и торговую общину. Раскол при Никоне, когда за впадение в него ломали клещами ребра, кидали в деревянные клети и, завалив там соломой, сожигали; резали языки и рвали ноздри – в то время раскол представлял толпу фанатических врагов церкви и принявшего никоновские изменения общества. Тысячи людей жгутся в то время добровольно, но лишь потому, что каждый из них рисковал быть сожженным и против воли.

В начале царствования Петра I, когда гонение было сильно, еще происходят отголоски соловецкого мятежа, бунта Стеньки Разина и стрелецких волнений. Но едва во вторую половину царствования Петра гонение ослабело, как мы уже видим Выгорецкую раскольничью обитель, изучение которой представляет гораздо более интереса в экономическом отношении, чем в религиозном. Раскольник превращается в торгового, оборотливого человека, не только не опасного для правительства, но даже во многих отношениях полезного ему. Приверженцы раскола пускаются в обширные торговые предприятия: они имеют во всех концах России своих людей, отовсюду получают сведения, и потому обороты их удаются. Они содействуют процветанию олонецких железных заводов, помогших Петру окончательно оставить за собой Балтийский берег; они открыли Демидову руду на Урале и явились между первыми торговцами, повезшими хлеб с волжского понизовья в Петербург.

Гонение ослабело, но не прекратилось. Окончательного изменения организации раскола нельзя было еще ждать. Московский беспоповец, желтый козырь (воротник) которого выдавал его на посмеяние каждому уличному мальчишке, вечно шельмуемый этим предписанным властями знаком отщепенства, вечно держимый в раздражении, все еще оставался фанатиком и нелюдимом.

Зажав нос и уши, он торопливо пробегал мимо православной церкви, чтобы не чувствовать запаха ладана, выходившего из неё, и не слышать её колокольного звона. Он не хотел иметь дела с никонианцем, пришедшим к его сеням, и переговорив с ним отрывисто и сурово, окуривал свой дом ладаном в очищение от греха.

С Петра III и Екатерины II начинается новая эпоха в истории раскола. Частным утеснениям администрации еще есть место, но гонения уже нет; и как скоро оно исчезло – сущность и значение русского раскола окончательно изменяются. Последователи раскола составляют многочисленную, предприимчивую и богатую торговую общину. Эта община помогает своим членам и материальными выгодами привлекает к себе массы последователей· Основание единоверия доказало, какая малая рознь между расколом и господствующей церковью лежала в догматических отступлениях. Единоверие было шаг к общению последователей раскола с церковью; но этот шаг был сделан лишь потому, что стали исчезать те причины, которые вызвали раскол.

В политическом отношении раскол никогда не грозил власти никакими опасностями. Раскол шел в разрез со многим, что делалось в России, но никогда не являлся орудием в руках врагов России. Напротив, как это ни странно, но гонения на раскол были даже одной из существенных причин расширения русских пределов. Стригольники, гонимые из Пскова и Новгорода, в начале XVI столетия поселяются за русским рубежом на шведской земле. Это – пионеры русской пропаганды, и уже Иван IV покоряет ливонский берег, а Петр I окончательно утверждается на нем. Старообрядцы поселяются в Ветке на литовской земле, за русскими пределами, – и через несколько времени этот край, почти без усилия, делается достоянием России. Некрасов со своими казаками бежит от Петра за турецкую границу – и, несколько десятков лет спустя, этот пограничный край Турции присоединяется к России. Преследования раскольников загнали их в глубь Сибири, на границу Китая, и даже, по иным сказаниям, в Японию – и в тоже время Россия стремится расширить свои пределы в эту сторону. Люди, которые не хотели нести давления государственного центра, стремились к окраинам государства, бежали за границы его, и всюду были распространителями русской народности. Иначе и быть не могло. Представители раскола были представителями чисто русской народности. Ряды их пополнялись преимущественно из крестьянства и купечества. Были раскольники и из помещиков, но помещики-раскольники при Петре I и основательница раскольничьего женского общества, Свечина, в царствование Александра I, были почти такое же исключение между раскольниками, как кн. Лихутьин, разбойничавший в царствование Елизаветы Петровны, между разбойниками. К дворянскому сословию раскол не мог привиться. Предки большей части русских дворян являются в Москве преимущественно в правление Калиты⁸, как выходцы из татар и переселенцы из западной Европы.

Иностранный элемент в русском дворянстве был очень силен с самого начала и еще более усилился при Михаиле Федоровиче и Алексее Михайловиче, когда много поместий и вотчин было раздаваемо выходцам из западной Европы, шедшим на службу русского царя. Западноевропейский элемент так усилился с этого времени в русском дворянстве, что дворяне могли уже явиться при Федоре Алексеевиче и Петре I пионерами западноевропейского просвещения. Само собой разумеется, что дворянство, поглотившее в себе древнее боярство – в 1566 г. бояре были переименованы в дворян⁹ – и усиленное после западноевропейским элементом, никогда не могло быть в такой же степени представителем чисто русской народности, как купечество и крестьянство. Раскол преимущественно утвердился в той среде, которая при великих князьях боролась на новгородском севере с татарскими порядками, а при царях вступила в такую же борьбу с западноевропейским влиянием. И конечно люди, упорно державшиеся своего в Москве, рассеявшись по окраинам России и за ними, не изменяли своему и тут. Таким образом русская народность утверждалась на окраинах государства и за пределами его, а представителям власти лишь оставалось присоединять к России местности, где уже было утверждено русское влияние.

Помимо этого, так сказать невольного, содействия последователей раскола расширению русских границ, раскольники на русских окраинах не раз оказывали прямые и добровольные услуги русскому правительству. Стародубские старообрядцы содействовали, насколько могли, успеху Петра I над Карлом XII. Ветковские старообрядцы оказали деятельную помощь своим против поляков в 1772 г. Это имело большое влияние на прекращение прежнего строгого преследования раскола при Петре I и повело к окончательной отмене многих прежних стеснительных узаконений против раскола при Екатерине II. Правда, беспоповцы Преображенского кладбища в Москве 1812 г. вышли навстречу Наполеону, поднесли ему блюдо золота, привели к нему, как хлеб-соль, большого быка и объявили, что признают императора французов своим государем¹⁰. Но напрасно было бы видеть в этом политический шаг, или выражение враждебного настроения против русского правительства. Преображенские беспоповцы действовали тут лишь как тонкие дипломаты и дети мира сего. Они заранее озаботились отправить с настоятелем своим Гончаровым, купцом Грачевом и наставником Сергеем Яковлевым свои миллионы, драгоценности и даже 250 женщин в с. Иваново, Владимирской губернии, и теперь, чтобы сохранить в целости свою подмосковную обитель, решились подольститься к Наполеону, задобрить его и расположить к себе, как выговские беспоповцы задабривали и располагали к себе подарками и письменными обращениями Петра I и многих из его приемников. Отсюда – это ведение двумя федосеевскими сторожами огромного быка на веревке при встрече·Наполеона, и глубокая тарелка наполненная червонцами, и речь воспитанника матроской богадельни на французском языке от лица федосеевцев, падание на колени в грязь пред Наполеоном у дома Ковылина, близь Охотного ряда, посещение затем Наполеоном Преображенского кладбища и все остальное. Не забудем еще, что во всем этом федосеевцами могла руководить мысль о задуманной ими чисто – сектантской операции, цель которой была достигнута, когда федосеевцы Иван Коровин, Яков Михайлов, Григорий Кириллов и Никифор Тимофеев, пользуясь удалением Наполеона из Москвы, похитили из Сретенского монастыря и Успенского собора древние иконы и часть мощей митрополита Филиппа.

Итак, оппозиция раскола не только не имела политического характера и не представляла с этой стороны опасности правительству, но мы видели, что раскол даже был полезен государству с политической точки зрения. Оппозиция раскола носила чисто земский характер. Сила раскола очевидно заключалась в переступлении центральной властью той черты, за которой начинались местные, земские права разноплеменного населения русского государства.

Чем больше жило разнородных племен на русской земле, чем более было местностей и уголков в России, не схожих друг с другом, тем разнообразнее были основания, на которых не принимались представителями раскола объединительные и нивелирующие формы государственного быта, выработанные в русском правительственном центре; тем многочисленнее должны были явиться толки, на которые делился раскол.

Поглощение земских прав центральной властью вызвало раскол и, следовательно, возвращение земству его прежних прав должно ослабить и впоследствии прекратить его.

При Александре I политика терпимости и умеренности вызвала ослабление раскола, как враждебного администрации элемента. Еще при Екатерине II суровый беспоповец, анафемствовавший против никониан и уверенный, что антихрист уже царствует, изменился в мягкого и изысканного Ковылина, панибрата властям, не чуждавшегося обычаев и общества еретиков. При Александре I раскол начинает окончательно превращаться из религиозной секты в обширную промышленную корпорацию, ветви которой распространялись по всей России. Если бы это было распространение фанатической секты, оно могло грозить серьезной опасностью. Но правительство могло не видеть необходимости в преследовании обширной и предприимчивой промышленной и торговой общины, какой, в сущности, теперь делается раскол. Напротив, капиталы и предприимчивость этой общины приносили пользу государству.

С 1827 г. начинаются вновь меры против раскола, и раскол снова усиливается¹¹. Община, которая начинала уже принимать более промышленный характер, опять наводится на мысль о религиозных несогласиях. Меры, принятые против приема старообрядцами к себе священников, имели следствием то, что старообрядцы учредили себе церковную иерархию за границей, в Австрии.

Введение Земского положения, при ныне царствующем государе, было последней по времени эпохой в истории раскола. Отмена земских прав была главной причиной, вызвавшей раскол; возвращение их должно было ослабить раскол и лишить его прежнего исторического значения. Действительно, в 1862 г. обнаружился раскол в расколе: старообрядческая московская иерархия почти вся восстала против белокриницкой – австрийской и, в лице самых влиятельных своих членов, присоединилась к единоверию. Хотя движение, начавшееся в высшем слое представителей раскола, и не могло назваться общим, а через некоторое время даже ослабело, но уже с этого времени можно было предвидеть, что по мере того, как население постепенно приобретет свои земские права, раскол, в его прежнем значении, будет слабеть и наконец исчезнет совершенно.

* * *

В XV и XVI столетии всюду в Европе значение феодалов падает, и монархическая власть усиливается. Утверждение в государствах одной власти ведет к упрочению единства в формах управления. Местные особенности и права борются с этим стремлением власти ко всеобщему объединению, и так как борьба всего популярнее в доступной всей массе населения области религии, то возникают секты и ереси. В России было то же, что в остальной Европе. Первые, приобретающие политическое значение ереси, являются при Иване III. Это – ересь жидовствующих и секта стригольников. Обе эти секты нельзя не сопоставить друг с другом. В одних отношениях между ними была значительная разница, но, в других нельзя не заметить сходства. В догматическом отношении они расходились несравненно более, чем в политическом. Обе были плодом «умствования», хотя умствование и вело по различным направлениям. Но «умствовали» немногие: массы последователей их имели в виду только протест. Отступление от буквы догмата нужно было им лишь как сборный пункт, как знамя для политического протеста. История почти не касается подробностей религиозного разногласия между Гуссом и имперской властью в Германии: он важен для неё лишь как защитник народных чешских прав. Учение Лютера только тогда получило значение, когда северная Германия, в лице народа и отчасти своих владетелей (Фридрих Мудрый), стала резко против господствовавших порядков: учение Лютера было лишь знамя политической пропаганды, отделившей север Европы от юга.

История одного государства представит много непонятного, если ее изучать особо от истории других народов. Изучение характера и деятельности Филиппа II испанского, Людовика XI французского и Генриха VIII английского во многом пояснит возможность появления на русском престоле Ивана Грозного: сходные обстоятельства клали общий отпечаток на лица, почти одновременно действовавшие в разных государствах. История Европы поможет нам так же разъяснить, почему объединительная деятельность Ивана III и Ивана IV встречает политический и религиозный протест именно на севере России, в области древнего Новгорода. Север Европы заявил свой протест югу, папе и императору по тем же причинам, по каким германцы боролись с римским влиянием, – по причинам, которые двигали толпы норманнов на европейский юг, и также потому, что, сравнительно недавно приняв христианский закон север Европы не имел времени свыкнуться с папской властью. Те же причины влияли и в России. Новгородский север долго удерживал свою самостоятельность, долго влиял на значительную часть России и сравнительно недавно был обращен в христианство: корелы крещены в 1227 г., христианство в пермской области распространилось только в ΧΙV столетии. Что население, подчинившееся власти церковной, легче подчинялось гражданской, и наоборот – в этом едва ли кто сомневается. Северный человек в Европе и России поставлен был в такие условия что объединительные стремления власти церковной и гражданской встречали наиболее сопротивления с его стороны.

Влияние протестантства на русский раскол было усмотрено, между прочим, преосв. Игнатием воронежским. Известно, что выгорецкая беспоповщинская община отворяла радушно двери своей обители людям «лютерского» закона. Едва ли многие, однако, видели эту связь между западноевропейским протестантством и русским расколом. Феофан Прокопович, известный сторонник лютеранства между духовными лицами своего времени, писал «увещание к невеждам», разумея под «невеждами» раскольников. Нельзя предположить, чтобы Феофан Прокопович оказывал расположение к протестантству лишь как к религии любимой его Германии, «матери всех стран», по его выражению¹², чтобы он не смотрел благосклонно на идеи и дух протестантства. Противники его утверждали, что учреждение Синода было взято с лютеран. Если, расположенный к немецкому протестантству, Феофан Прокопович видит в раскольниках лишь «невежд» и – будучи по воцарении Анны первым лицом в русском духовенстве – содействует строгому преследованию раскольников, то очевидно он не видел ничего общего между протестантством и расколом. Да видели ли многие это сходство и из последователей раскола? Амвросий Юшкевич в царствование Елизаветы Петровны говорил, что раскольники защищаются тем, что устройство Синода взято с протестантов¹³. Это доказывает, что по крайней мере часть последователей раскола смотрела на германский протестантизм враждебно. Правда, это говорит православный проповедник, который мог сослаться на раскольников для своих целей, но нельзя отрицать, что масса приверженцев раскола действительно не имела понятия о сходных чертах между протестантством и расколом, и на «лютерскую» веру смотрела так же недружелюбно, как и на все иноземное. Иначе и быть не могло. Это сходство проявляется только с исторической точки зрения. Это сходство не имело даже никакого отношения к тому, что в ΧVΙΙ столетии, в Стокгольме, существовала славянская типография, печатавшая протестантский катехизис на славянском языке. Мы видели, какие были причины этого сходства.

Пал Новгород. Иван III переселил много знатных и влиятельных новгородских семейств внутрь России, но семя сопротивления на вольной новгородской земле московской центральной власти еще прозябало и долго должно было прозябать. Нужно было найтись только удобной почве: эта почва была религиозная, та, которой привлекаются толпы борцов, когда политическая борьба уже кончена.

В правление Ивана III, в области Пскова и Новгорода обнаруживаются ереси жидовствующих и стригольников.

Ересь жидовствующих была перенесена в Новгород из Киева кн. Михаилом Олельковичем и окружавшими его. Первоучителем этой ереси был еврей Схария. В Киеве эта ересь могла появиться тем легче, что там, три века до того, уже было много евреев и ими заселена была даже целая улица. Жидовствующие не верили в божественность Иисуса Христа, признавали иконы за идолов и т. д. Но сами евреи отсоветовали их последователям, русским, совершать обрезание. Уже это одно дает понять, что секта не была переходом русских в еврейскую веру. Название ереси «жидовствующих» явилось естественно вследствие того, что еврей Схария был распространителем её и многое в учении еретиков имело сходство с тем, что представляет еврейская религия. Но если бы это была не более как секта последователей еврейской веры, то едва ли можно предполагать, чтобы она имела большой успех в России. Между тем мы видим, что она является в Новгороде с князем, приехавшим туда править. Между приверженцами её в Новгороде мы видим священников Дениса и Алексея, и именно эти священники, из которых Алексей, переименовал себя, в ветхозаветном духе, Авраамом и жену свою – Саррой, были переведены в московский Успенский собор, следовательно – отличены. Это было в порядке вещей, если вспомним, что сильные люди были покровителями ереси жидовствующих в Москве: один из них, архимандрит Симонова монастыря Зосима, был сделан митрополитом московским. Секте сильно покровительствовали в Москве другой влиятельный человек, дьяк Федор Курицын, и брат его Иван Волк. Но были и более сильные покровители: между ними называли великую княгиню Елену, сноху Ивана III. Есть известие, что сектанты хотели обратить в свое учение даже самого Ивана III, по крайней мере в этом признавался после Иван III Иосифу Волоколамскому¹⁴. Можно ли поверить, чтобы секта последователей идей, взятых из еврейского закона, могла приобрести такое значение в кругу образованных и высокопоставленных людей в России? Нет, эта секта явилась следствием начинавшегося «умствования», пробуждавшегося стремления к реформе. Это стремление пробуждалось тогда всюду в Европе; оно отозвалось и в России, и очень естественно отозвалось прежде всего там, куда доходили отголоски из Европы: во дворце и в высшей духовной и гражданской сферах. Это была эпоха, когда религиозные вопросы сильно волновали образованное общество. Начинавшаяся эпоха возрождения вызвала религиозные реформы на первый план. Иван III объявил московскому митрополиту Геронтию, что он считает более правильным хождение вокруг церкви по-солонь, т. е. по солнцу. Великого князя поддерживали: Вассиан, епископ ростовский, и Геннадий, архимандрит чудовский. Митрополит настаивал на хождении против солнца и, недовольный требованием великого князя, удалился в Симонову обитель. Иван III нашел необходимым уступить, и посылал сначала сына в Симонов монастырь уговаривать митрополита возвратиться, а потом отправился с той же целью сам. Примирение последовало; желание митрополита было исполнено¹⁵. Как видим в первое время и великий князь поддался общему потоку.

Во всех этих, иногда мелких распрях, буква тезисов, о которых идет дело, имеет сравнительно очень ничтожное значение; важен дух. Это был дух времени, времени умственного брожения в ожидании будущих реформ.

Многое заставляет думать, что секта жидовствующих была чем-то вроде нынешней молоканской и, по всей вероятности, её предшественницей. То, что молокане едят молоко по средам и пятницам и постятся в субботу, и некоторые из их учений заставляли видеть в них заимствователей многого из еврейского закона. В официальных бумагах упоминается иногда о «молоканах еврейского исповедания»¹⁶. Есть в настоящее время случаи перехода молокан в унитары, – секту, уже весьма приблизившуюся к еврейскому исповеданию¹⁷. Современник игумена Артемия и Матвея Башкина, Федор Косой, такой же распространитель рационалистического учения, как и оба первые, как рационалист вносил почти те же идеи, какие Кальвин на Западе, но вместе по догматам своего учения, был последователем секты жидовствующих: он отрицал божественность Христа, называл почитание икон идолопоклонством, в моисеевых книгах видел столповые и т. д. Его учение распространилось особенно в Поволжье, по соседству с теми местностями, где впоследствии утвердилось молоканство.

Судьба русских молокан XV и XVI ст. была очень горька. Сильные покровители их в Москве должны были исчезнуть или замолкнуть, когда секта жидовствующих утвердилась преимущественно в Новгороде. В Москве не могли не видеть в религиозном учении, – утвердившемся там, где еще было много недовольных разгромом великого и вольного Новгорода, – нечто более, чем проповедь одних религиозных сектантов. Политическое недовольство укрылось за религиозное умствование. Так, по крайней мере, могли видеть в Москве, хотя умствование могло найти для себя прежде всего удобную почву в Новгороде уже потому, что западные идеи, как западные товары, шли в Россию через Новгород. Не могли не заметить в Москве и того, что удары, направленные против церковной власти, были вместе направлены против гражданской. Иван III счел необходимым уступить митрополиту Геронтию по вопросу о хождении по-солонь, а после исчезает во дворце и самая мысль о столкновениях с церковной властью по религиозным вопросам. Подрыв авторитета верховной церковной власти мог отозваться подрывом верховной власти гражданской, а этого не мог желать собиратель русской земли Иван III.

Сильное гонение началось на секту жидовствующих в Москве и Новгороде. Последователи её должны были погибнуть или отказаться от своего учения. Новгородский архиепископ Геннадий истребил последователей секты в своей епархии. Посадив их верхом на лошадей, лицом к хвосту, в вывороченной вверх изнанкой одежде, в берестяных шлемах и в венцах из сена и соломы, – архиепископ выставил их в этом виде на показ народу. На шлемах было написано «чернилом»: «сие есть сатанино воинство». Венцы из сена и соломы потом зажгли, и сектанты погибли мучительной смертью¹⁸.

Более опасных врагов новгородский епископ встретил себе в секте стригольников, явившейся в Пскове и перенесенной в Новгород. Основателем секты был расстриженный диакон Карп, отсюда производят и самое название стригольников. Это было при московском митрополите Алексее, но еще при предшественнике его Петре зародыш стригольнических мнений явился в учении протопопа Сеита. Другим распространителем стригольничества, кроме диакона Карпа, был диакон Никита. Таким образом, стригольнический протест против злоупотреблений духовенства явился в среде того же духовенства. Учение стригольников было чисто рационалистическое. Стригольники сами толковали св. писание; не признавали священников и архиереев на том основании, что те поставляются за подарки; говорили про священников, что они пьяницы, едят и пьют с пьяницами, берут с живых и мертвых¹⁹. Стригольники проповедовали, что можно каяться в грехах земле скорее, чем попам. Они учили, что отпевать и поминать умерших и приносить милостыню за душу не нужно. Они не верили в воскресение из мертвых. Стригольники были враги иноческих обетов и монастырей²⁰. Архиепископ Геннадий не мог не встретить в стригольниках тем более опасных противников, что они были люди преимущественно образованные, «изучали словеса книжные» и сладко говорили к народу²¹. Стригольник Захар четыре года рассылал грамоты против архиепископа, и Геннадий ничего не мог против него сделать²². Архиепископ писал наконец, московскому митрополиту Зосиме, что надобно было принять решительные меры и поступить с еретиками, как поступали в то время «франки в Испании». Ссылка новгородского архиепископа на франков в Испании очень многозначительна. Русский владыка предлагал поступить, как поступали в то время с ересями на Западе, с учением, проникшим к нам с Запада. Рационализм действительно явился у нас отголоском идей, подготовлявших реформацию на Западе. Но с сектой стригольников Геннадий не мог так поступить, как поступил он с сектой жидовствующих. Последняя секта теряла много в глазах массы русского населения уже тем, что евреев не любили издавна в России, а название, приданное секте, породнило ее с последователями Моисеева закона. Рационалистическое направление прививало учение этой секты более к привилегированным сословиям; догматы, заимствованные у евреев, делали ее ненавистной многим из низшего класса населения. И так с ней расправиться было легче. Но стригольники, явясь впервые на псковской земле, смежной с немецкой Ливонией, умели согласить наплыв западных идей с народным русским духом; умели на земле, еще не забывшей вольного вечевого слова, говорить красно к народу и указывать на те пороки духовенства, которые действительно требовали исправления. В их отрицании священства, они конечно не признавали архиереев и священников, хотя бы те были образцами непорочной жизни. Но в своем обращении к толпе, они восстают не на самое священство, а на те пороки и недостатки духовных лиц и духовного управления, которые действительно бросались многим в глаза. Уже то придавало много веса стригольникам, что обвинение в мздоимстве, обращенное к духовенству, вызвало меры, доказавшие, что оно было признано высшей духовной властью в стране – основательным. Архиепископ Геннадий в 1503 г. выхлопотал отмену сборов со священников для архиереев. В послании константинопольского патриарха Нила к псковичам о стригольниках, говорится, «что некоторые епископы по мзде поставляют, из этого еще не следует, что надо отделяться от церкви»²³. Факт обвинения был признан, а это давало силу обвинителям. Меры, принятые затем против стригольников, повели к тому, что они удалились за границу и поселились в шведских пределах и в Ливонии вдоль русского рубежа.

Соседство Пскова и Новгорода с Ливонией и Швецией имело большое значение в истории русской церкви. Псков и Новгород являются почвой, удобной для нововведений в силу иностранного влияния в деле религии, как и в других отношениях. В Пскове еще до 1430 г. мазали латинским миром²⁴. В псковской области ввел впервые сугубую (двойную) аллилуию, вместо тройственной, игумен Елеазар, и митр. Евфимий дозволил одинаково двоить и троить ее, смотря по тому, что мыслится молящимся – двойственность ли естества Спасителя или три лица Троицы. В Пскове начали впервые петь в церквах «Верую» и «Отче наш», которые до того читались; это нововведение принято было повсеместно и утвердилось. Напротив, когда в Новгороде «философове» начали петь вместо «Господи помилуй» – «О, Господи помилуй», – это нововведение было отвергнуто²⁵. В псковской же земле, как мы видели, впервые образовалась секта стригольников. В Пскове же родился представитель рационалистического направления в духовной сфере, белозерский игумен Артемий.

Артемий ездил в Германию и ознакомился там с церковными порядками. Он виделся с одним немецким владетелем и просил доставить ему случай к прению с кем-нибудь из немецких ученых о вере. Зарождавшееся протестантство оставило на нем свои следы. Он вернулся в Россию рационалистом и, как игумен Белозерского монастыря, имел возможность найти себе многих последователей. Между светскими последователями религиозного рационализма является наиболее влиятельным Матвей Башкин. Башкин признавался, что его мысли о реформе были навеяны двумя иностранцами. Учение Башкина было с социальным оттенком. Он напр. утверждал, что может держать рабов только если, они будут служить ему добровольно. Деятельность русских рационалистов проявляется наиболее в эпоху утверждения протестантства в Европе – в начале царствования Ивана Грозного. Царь был сам охотник до религиозных философских споров. «Велеть Матюше написать, что он думал, по апостолу», сказал царь Иван Васильевич, узнав об идеях, проповедуемых Матвеем Башкиным. Сам царь был далек от рационализма. Будущий соперник в философском споре с папским легатом Антонием Поссевином, Иван Васильевич не жаловал вместе и лютеранства, говоря, что Лютер происходит от лют. Кельх рассказывает, как раз Грозный, рассердясь на лифляндского пастора, сравнивавшего Лютера с ап. Павлом, ударил пастора хлыстом по голове, прибавив: «пошел ты к черту со своим Лютером»²⁶. Но тот же Грозный наложил большой штраф на митр. Афанасия за оскорбление немца в деле веры²⁷. Обладая умом пытливым и способным к критическому взгляду, он относился умеренно к взглядам и убеждениям других, что, например, видно и из приведенного отзыва его о Матвее Башкине. Религиозные вопросы волновали в то время в России многих. Влияние лютеранства чувствовалось и в русском обществе. Дьяк Висковатый обращал внимание московского духовенства на то, что на образах, привезенных в Москву из провинции после большого московского пожара, в малолетство Ивана IV, Спаситель представлен был с сжатыми руками. По объяснению Висковатого это значило, что образа представляли Спасителя не разрешающим грехи мира сего. Собор духовных согласился с этим замечанием Висковатого, хотя духовенство и не упустило заметить дьяку, что лучше бы он «смотрел за своим, чтобы не растерять списков». Это вмешательство в церковные дела частного светского человека было знамением времени. Стоглавый собор был созван, между прочим, и для того, чтобы оказать противодействие идеям протестантства, шедшим в Россию с Запада. Уже в 1523 г. протестантство проникло в Ригу. В 1550 г. реформатство является в Белоруссии, затем проникает в уезды Подольский, Киевский и Русский, а в 1560 г. реформатский собор уже решает послать двух миссионеров в Россию²⁸.

Условия русского быта и характер населения в России того времени не позволили идеям рационализма пустить глубокий корень на русской земле. Русские рационалисты, как слабое меньшинство, должны были, таясь на русских окраинах, отказаться от борьбы с господствовавшими порядками, или бежать за границу. Но рационалистические идеи не были искоренены в русской среде, и впоследствии отозвались на происхождении беспоповщины, сект: молокан, духоборцев, нетовщины и т. д.

* * *

В Москве началось русское единовластие, в Москве начали вырабатываться и одни общие формы управления для всего государства. Этот порядок вещей в области церковного управления немедленно отозвался исправлением тех местных отступлений и особенностей, которые должны были прежде существовать при разъединении русской земли. В церковных книгах сделано было переписчиками много ошибок и дополнений, так что одна и та же книга в разных копиях представляла нередко во многом несходный текст. В разъединенной Руси это было в порядке вещей; в московском государства такой порядок был неестественен. Мысль об исправлении богослужебных книг, о подведении их под одну норму, неминуемо должна была явиться.

Уже в 1355 г. московский митрополит Алексей, переписывая евангелие, исправлял вкравшиеся в тексте ошибки переписчиков. При Василье Ивановиче вызвали в Москву учёного грека Максима для пересмотра великокняжеской библиотеки, а потом поручили ему и пересмотр церковных книг. У великого князя библиотека была богата, между прочим, и греческими книгами. Людей, знавших греческий язык и которые могли бы привести великокняжескую библиотеку в порядок, в Москве не оказалось. Великий князь обратился на греческий восток с просьбой, чтобы ему прислали знающего человека для разбора библиотеки. На Афоне указали Максима. Заручась другими столь же сильными рекомендациями, Максим приехал в Россию и был принят с почетом. Занявшись разбором великокняжеских книг, Максим стал знакомиться мало-помалу и с русским языком. Это ему было решительно необходимо, так как по приезде он нашел, что в Москве его никто не мог бы понять, если бы он не говорил по латыни, и между приближенными великого князя не нашлось бы нескольких лиц, понимавших латинский язык. Ознакомившись с русским языком, Максим Грек, – Грек теперь ему стало прозвищем, – нашел в русских списках церковных книг очень много ошибок. Ему поручили исправить эти ошибки. Девять лет трудился он над этим исправлением в Чудовом монастыре. Ему приходилось также вычеркивать вставки, сделанные переписчиками. Русский сотрудник его Михаил Медоварцев однажды был поражен, когда Максим велел ему зачеркнуть одну из таких вставок в книге: самые ошибки, введенные давно и повторявшиеся многими, были для многих уже как-бы освящены временем.

Это неукоснительное исправление церковных книг Максимом Греком, не столько заботившимся об укоренившемся обычае, сколько о верности с текстом, послужило впоследствии главным обвинением против него. Но опала ждала Максима не за это. Если даже, в первое время, когда Максим был еще мало знаком с русским языком, он и мог сделать некоторые второстепенные ошибки, исключительно благодаря этому незнанию языка, то такие ошибки никак не могли быть поставлены ему в вину и никто не подумал бы о преследовании, пока великий князь, вызвавший Максима и сам возложивший на него дело исправления, сохранял к нему прежнее расположение. Но отношения между великим князем и ученым греком совершенно изменились, когда Максим воспротивился разводу Василия Ивановича с его супругой. К этому присоединились недружелюбные отношения к русскому духовенству. Московский митрополит Даниил сердился на Максима за то, что тот не хотел перевести для него Феодоритово слово «о двуперстном знамении»; низшее черное духовенство стояло во враждебных отношениях к Максиму, как резкому противнику пьянства и пороков между монахами. Максима заточили. Впоследствии участь его была облегчена; но дело исправления книг надолго остановилось.

Стоглавый собор созван был при Иване IV Васильевиче отчасти с той целью, чтобы принять меры к исправлению церковных книг. Открытие вслед за тем первой типографии в Москве находится в прямой связи с желанием исправить эти книги. Печать должна была окончательно устранить ошибки, всегда возможные при переписке. Первая типография в короткое свое существование в Москве выпустила только духовные книги. Через несколько дет по основании, типографии в Москве уже не было, и типографщики бежали заграницу.

Только после ряда смутных годов, по вступлении на престол Михаила Федоровича, возникает снова мысль об исправлении церковных книг. В 1616 г. положено было назначить для исправления старцев, знавших грамматику и риторику²⁹. Назначен был архимандрит троицкий Дионисий и к нему в помощь приданы священники из ученых. Дионисий с товарищами начали исправление требника. Достали 12 славянских списков и 5 греческих. По сличении их оказалось, что в требник вкралось до 40 ошибок. Самой существенной ошибкой была произвольная вставка в молитве на освящение воды в Богоявление: «и огнем». Исправители указывали, что если бы надо было говорить «Духом Святым» с прибавкой «и огнем», то эту вставку много раз нужно было бы повторять в 500 молитвах, встречающихся в русском богослужении, и, однако же, её в других случаях нет³⁰. На этом основании они решили выбросить вставку. Шаг был решительный. В то время прибавка «и огнем» не только считалась необходимой принадлежностью молитвы на богоявленское освящение воды, но и вошло в обычай при чтении этой молитвы погружать свечи в богоявленскую воду во время произнесения слов «и огнем». Против Дионисия восстали многие, в том числе и из высшего духовенства. Поддержать его было некому. Дионисия схватили; велено было бить и мучить его 40 дней и ставить «в дыму, на палатях». По приказанию митрополита Ионы его ежедневно приводили на патриарший двор, или к келье царицы-инокини Марфы и заставляли класть по 1000 поклонов³¹. Гордый дух Дионисия не мог быть смирен этим наказанием: троицкий архимандрит, воздвигнувший памятник на могиле невинно пострадавшего Максима Грека, клал иногда по 1000 поклонов от себя; ответы его были смелы и решительны. Он считал себя правым и таким нашел его патриарх Филарет, вступивший в управление русской церковью в 1619 г. Филарет тотчас же утишил бурю, поднявшуюся против Дионисия и исправления книг.

Дело исправления, как мы видели, начиналось и неожиданно оканчивалось постоянно при одних и тех же условиях: высшая центральная власть начинает дело, но общество и даже духовная среда относятся к делу неблагосклонно, пользуются всеми обстоятельствами, чтобы помешать ему, и находя точку опоры в укоренившемся обычае обыкновенно оказываются настолько сильными, что одерживают верх. Но приближается конец такому порядку вещей; этот порядок вещей возможен был лишь пока единство власти боролось с местным управлением. После смутного времени единство власти берет окончательный перевес, и теперь окончательное исправление церковных книг было обеспечено. Патриаршество Филарета открывает новую эпоху. Филарет горячо принимается за решенное до его возвращения из плена дело Дионисия. Дионисий был освобожден и возвращен настоятелем в Троицкую Лавру. Он не избавился от неприятелей. Логин, издатель церковного устава, вышедшего в 1610 г., бранил его и сломал в Лавре настоятельский жезл Дионисия³². За буйство и дурное поведение Логин был изгнан из Лавры Филаретом. Церковный устав, изданный Логином, был пересмотрен патриархом, найден совершенно неправильным и сожжен по приказанию его. Исправления в требнике, сделанные Дионисием, были найдены Филаретом правильными. Заручась авторитетом патриархов: иерусалимского (Феофана) и александрийского, Филарет объявил себя против вставки «и огнем»³³. Она была выброшена и теперь никто не прекословил. Личность патриарха так же отчасти объясняет почему это решение не встретило сопротивления.

Родственник последних владетелей Рюрикова дома, постриженный против воли Борисом Годуновым, возведенный в митрополиты по падении Годуновых, заложник и пленник в Польше в смутное время, Феодор Никитич Романов, в иночестве Филарет, был характер твердый и решительный. Возвращаясь из польского плена в Москву, Филарет, при встрече с сыном, теперь русским царем, упал пред ним на землю. Сын отдал тот же почет отцу: также упал пред ним на землю, и они некоторое время лежали друг перед другом, припав к земле³⁴. Это как-бы было символом готовившегося России двоевластия. Филарет обладал обширным самолюбием и несомненно было, что он примет участие в правлении. Действительно имя его, возведенного вслед за тем в патриархи всероссийские, начинает являться на государственных грамотах вместе с царским. Исходят бумаги первостепенной государственной важности, и не по делам церковным, от имени одного патриарха. Так в 1629 г. издан был собственноручный указ патриарха Филарета (только от его имени) о переходе вотчин в наследство³⁵; между тем как спустя недолго после того последовало повеление, чтобы без именного государева указа помещикам в вотчину поместья не продавать и вообще все изменения в праве поземельного управления считались в это время более, чем когда-нибудь столь важными, что могли совершаться только по царским указам. Многое говорит также портрет патриарха Филарета, найденный в Коломенском дворце. Патриаршее облачение явилось на портрете после. Первоначально Филарет был представлен со скипетром и в царском кафтане. Под портретом была подпись: «царь Федор Микитич Романов». Впоследствии портрет был подновлен: вместо царской одежды явилось патриаршее облачение, и знаменательная подпись была скрыта под слоем краски³⁶.

С таким-то противником должны были иметь дело враги исправления церковных книг. Им была борьба не по силам с царским отцом и человеком, который по духовному чину хотел быть пастырем и учителем царю. Печатание книг при Филарете шло также успешно, и в патриаршество его напечатано было в Москве больше книг, чем с заведения типографии до него.

Сожжение патриархом Филаретом «церковного устава», изданного за несколько лет до него, доказало, что печатание книг, на которое возлагали такие надежды в деле книжного исправления, едва ли принесет результаты, каких от него ожидали. И лица печатавшие, как переписчики, были люди, и они были не свободны от ошибок. По крайней мере сделанное одним могло показаться ошибочным другому. Но ошибки распространялись теперь в более обширной сфере: типографский станок распространял прежнюю ошибку одинокого переписчика в сотнях и тысячах оттисков. При патриархе Иосифе московской типографией издано было 5 книг в 1200 экземпляров каждая, защищавших учения и взгляды, которые вслед за тем же признаны были при патриархе Никоне ложными. Таким образом мы видим, что при одном патриархе типография, которой заведовал князь Львов и где за печатанием смотрели протопопы Аввакум, Лазарь и др. духовные лица, выпускает в народ 6000 книг, а несколько лет спустя, при другом патриархе, эти книги объявляются неправильными и проповедующими ложные учения. Допуская даже, что суждение последующего патриарха было вернее, нельзя, однако же не сознаться, что это преследование того, что узаконивалось и чтилось несколько лет прежде, должно было произвести сильное потрясение в обществе и повести к подрыву авторитета высших церковных администраторов. Человек с обыкновенной волей и не слишком твердым характером, предвидя это потрясение едва ли решился бы настойчиво восстать против совершенного при его предместнике, хотя бы и видел все сделанные ошибки. Но не таков был патриарх Никон. Человек с железной волей, он не страшился нападок врагов; строгий администратор, он считал возможным утишить неудовольствие в народе правительственными мерами. Но не только в эпоху прочного усиления верховной власти на престоле патриаршем явился человек, могший придать особенное значение высшей церковной администрации; – так сложились обстоятельства, что многое поддерживало Никона в его борьбе с противными воззрениями. В это время начинает усиливаться влияние на Россию Европы, но сначала не германской и не франкской Европы, а Европы греческой, которую Россия издавна считала родственной себе. Влияние Европы латино-германской должно было начаться при Петре I; для перехода в правление, не любившего крутых мер Алексея Михайловича, является влияние Греции. Оно было не так заметно, как последующее влияние запада, но отразилось на многом: на училищах, а главным образом на реформах, произведенных в русской Церкви. Никон был силен поддержкой восточных иерархов. Можно даже сказать, что инициатива окончательного исправления обрядовой стороны богослужения, совершенного при Никоне, принадлежит греческому востоку. Нет никакого сомнения, что высшая церковная администрация рано или поздно приняла бы меры для утверждения единства в обрядовой области религии. Не Никон, то кто-нибудь другой на его месте поступил бы точно так же, как он. Едва ли могло бы даже быть отдалено это время. Но другой на месте Никона мог взяться за дело несколько иначе, и раскол, которому неизбежно должно было появиться при коренных реформах Петра I, едва ли проявился бы с такой силой и такой разрушительной яростью против господствовавшей церкви при Алексее Михайловиче.

* * *

В 1605 г. в нижегородском Поволжье – в нынешней Нижегородской губернии, Княгининского уезда – в веси Вельдеманове у крестьянина Мины, родом мордвина, родился сын Никита. Этот крестьянский мальчик был впоследствии патриархом всероссийским под именем Никона. Если приведем при этом, что в соседнем с Вельдемановым с. Григорове родился протопоп Аввакум, а в соседнем же с. Колычеве – Павел Коломенский, то окажется, что нынешний Княгининский уезд был рассадником главных деятелей Церкви и раскола в цар. Алексея Михайловича. Все трое знали друг друга в детстве, хотя может быть двое последних, как дети местных священников и не ставили себя наравне с крестьянским сыном Никитой. Тем более печальной драматичности придается их будущим сношениям, окончившимся непримиримой враждой и борьбой по смерть.

Никита в детстве лишился отца и под надзором строгой и умной матери обучился грамоте. Двадцати лет он уже был священником. В Нижнем его увидали московские купцы: он понравился им, и они перезвали его в Москву. Составил ли здесь себе Никита план к будущему возвышению или нет, только он расходится с женой и идет на север в пустынные тундры вести скитальческую жизнь в удалении от мира. Он постригается в монахи под именем Никона. Затем мы видим его в Анзорском скиту. Здесь он не поладил с настоятелем Елеазаром. Враги Никона передают, что Елеазар раз заметил братии, что видит обвившегося вокруг шеи Никона черного змея и прибавил, что помолился бы за душу того, кто убил бы этого старца³⁷. Иные говорят даже, что Елеазар выразился, что принял бы грех убившего на себя³⁸. Это передавали впоследствии враги Никона, расколоучители. Они передают слова Елеазара как пророчество, что Никон произведет смуту в Церкви. Вероятного во всем этом лишь то, что Елеазар не сошелся с крутым по характеру и властолюбивым Никоном. Сговорясь еще с одним монахом, Никон бежал из Анзерского скита и основал свой собственный. Игуменом этого скита он посетил Москву, сделался известен царю Алексею Михайловичу и расположил его к себе. Царь вызвал его в Москву и сделал настоятелем Новоспасского монастыря. С этого времени уже можно было предвидеть, что набожный и кроткий Алексей Михайлович подчинится влиянию умного и властолюбивого игумена. Никон делается известен Алексею Михайловичу во второй год его царствования. После жизненная практика закалила характер Алексея, но в это время он был еще мягок и доступен влиянию более сильных характеров. Скоро Никон делается митрополитом новгородским. При нем возникает мятеж в Новгороде, во время которого Никон попался в руки толпы и сильно пострадал. В 1652 г. умер патриарх Иосиф, и царь избрал Никона на его место. Алексей Михайлович питал большое расположение к Никону в первое годы его патриаршества. Никон был восприемником его детей. Уезжая в походы, Алексей Михайлович оставлял на Никоне попечение о своем семействе. Никон нередко имел голос в делах правления и был всесилен как представитель церковной власти. Около этого времени открылись мощи св. Филиппа в Соловках. Каждый припомнит, что митр. Филипп, впав в опалу у Ивана IV Васильевича, погиб от руки приближенного царского опричника Малюты Скуратова. Дело внешним образом началось с ермолки, в которой входил царь в церковь, а митрополит быть в ней в церкви запрещал; но в сущности раздор между царем и митрополитом шел из-за ограничения духовной власти светской: в это время митрополичьи дети боярские были сделаны из придворных митрополита чем-то вроде государственных чиновников, зависевших от гражданской власти и составлявших из себя думу³⁹ – нечто вроде нынешней консистории. Права архиереев иметь двор были ограничены в 1551 году. При Грозном начинают созываться ежегодно в Москву духовные власти из разных местностей России; этот собор – будущий Синод, и который иностранцы уже называли Синодом⁴⁰ – так же ограничивал власть митрополита. В то же время учреждены были поповские старосты – будущие «благочинные» – для наблюдения за нравственностью священников, чтобы они не ходили в кабаки и т. д. Вообще в это время светская власть деятельно вмешивается в духовное управление, и если Иван III счел нужным уступить митрополиту Геронтию, то Иван Грозный не уступил митрополиту Филиппу. Филипп поплатился жизнью за сопротивление. Восемьдесят лет с лишком покоилось тело его в Соловецком монастыре, когда в митрополитство Никона в Новгороде оно обретено было нетленным. Обретение мощей св. Филиппа и торжественное отправление за ним духовной депутации из Москвы, представляет факт замечательный исторически в том отношении, что по этому поводу кротким царем Алексеем была написана к покойному митр. Филиппу «повинная» за Ивана IV. В этой повинной, между прочим, говорится: «терпчины бо родительныя оскомины чадом различне творят»⁴¹. Царь Алексей встретил мощи с большим торжеством в процессии. Никон во всем этом деле принимал главное участие. Он послан был во главе духовной и светской депутации для препровождения мощей в Москву. Многозначительно то, что впоследствии Никон подписывался: «Никон молитвами Пресвятыя Богородицы и чудотворца Филиппа патриарх и т. д.»⁴². Почему здесь упоминается только имя чудотворца, обретение мощей которого произошло в то время, когда митрополит новгородский Никон был, в сущности, по влиянию на дела, патриархом всероссийским? Церковь чтит одинаково память московских чудотворцев Петра, Алексея, Ионы и Филиппа, и если бы русский патриарх счел нужным ввести в свое обращение всех четырех угодников, то это еще могло быть найдено естественным; но избрание одного Филиппа не может не показаться загадочной своеобразностью.

Человек, несомненно, заранее обдумавший меры для борьбы со светской властью, если бы в ней представилась надобность, личность с характером непреклонным и неуступчивым – Никон, явясь на патриаршем престоле, скоро выказался чем он был. Все прошедшее его говорило преимущественно о крутом, резком нраве. Двенадцатилетним мальчиком он уходит от родителей в Желтоводский Макарьевский монастырь и возвращается к ним лишь пять лет спустя. Закаленный с детства в монастырской жизни, он, будучи священником в Москве, постригается в монахи. Но и в Анзерском скиту он не ладит с настоятелем Елеазаром. Его нрав навлекает ему неприятелей, его не любят. «Вот какие времена пришли: и Никон в митрополитах!» сказал бывший на покое старец, новгородский митрополит Афоний, когда представился ему новопосвященный на его место Никон. Тот же Афоний просил, чтобы погребал его не Никон, а псковский архиерей⁴³. Никон сделался патриархом и теперь многие почувствовали его руку. Пользуясь расположением царя, он обращался гордо и иногда самовластно с боярами. Он отнял у бояр пять возов музыкальных инструментов и сжег их на Замоскворечье. У некоторых из знатных лиц, начинавших жить по европейски, были выписанные из заграницы образа святых: Никон обобрал эти образа у владельцев и велел часть их переломать и закопать в землю, так как они были не русского письма. Он даже запрещал боярам часто умываться, говоря, что так делают турки⁴⁴. Ив. Ник. Романов, близкий родственник царя, жил уже до известной степени по-европейски: ездил на охоту окруженный людьми, одетыми в европейское платье, и нередко сам надевал его; одел своих лакеев в ливрею. Никон попросил ливреи себе как бы для того, чтобы по ним сделать одежду для своих служек и изрезал их в куски. Так мог Никон обращаться с лицами близкими к царю лишь потому, что был в большой силе у царя.

С властолюбием, отличительной чертой Никона было тщеславие. Есть положительное известие, что, имея в виду пример вселенских восточных патриархов, писавшихся иногда и «папами», Никон хотел носить звание папы и что даже у него были готовы все папские регалии⁴⁵. Оставалось только достигнуть согласия царя. Но Алексею Михайловичу представили, что царю нельзя будет жить в одном городе с папой, и согласие не было дано. Это было, впрочем, впоследствии, когда уже начинался разлад между царем и патриархом. С Никона русские патриархи начинают называться святейшими. Тщеславие Никона особенно обнаруживается в некоторых из его грамот. Так в одной из них, предупреждая о приезде царя и своем в Иверский монастырь, он предписывает, чтобы там все было во время посещения «изрядно и дивно». Это выражение «изрядно и дивно» повторяется раза четыре в грамоте. Сообщая, что царь, по всей вероятности, посетит пустынников, Никон приказывает прочистить дорогу к пустынникам сажени на три «да и число пустынников умножить хотя до 10»⁴⁶. Дав приказ об этом наборе отшельников на случай, Никон говорит, чтобы в монастыре было выбрано 12 человек из братии для произнесения пред государем встречной речи – краткой, богословской и похвальной; такую же речь должно было произнести перед патриархом. Велено было также выбрать 12 детей и убрать их лучше для произнесения приветствия при встрече и при прощании. Самолюбие Никона было оскорблено, когда раз иностранец не снял перед ним на улице шапки: вышел указ, которым повелевалось всем иностранцам носить платье каждому своей страны. До тех пор иностранцы носили русское платье в Москве; теперь они должны были вынуть из сундуков давно лежавшее там платье самых разнообразных фасонов и старинных мод. Этот невольный маскарад, выставлявший на посмешище людей, из которых один осмелился провиниться перед патриархом, продолжался до следующей навигации, когда привезен был запас платья из заграницы. Никон вообще не жаловал иностранцев, от которых шли нововведения, подвергавшиеся его преследованиям в среде русских бояр. Так знатного иностранца Марселиса патриарх высек кнутом за курение табака⁴⁷. Веротерпимости Никон не признавал: иностранцы, не хотевшие креститься, были выселены в Москве и других городах за городские стены; церкви их и мечети были уничтожены. Соображая все, нельзя видеть в этой неверотерпимости результат приверженности к своему и к старым порядкам. Это было скорее преследование людей, стоявших вне власти Никона, как патриарха, и иногда решавшихся показывать это. Тот же Никон впоследствии борется с установившимися порядками и окружает себя – по удалении из Москвы иностранцами.

Крутой нрав Никона не знал пределов. По его приказанию даже собственный его духовник был мучим и изувечен. Это впоследствии было одной из причин осуждения Никона собором⁴⁸. Во дворце на женской половине не любили Никона: и там давал себя чувствовать его нрав. Наконец Никон решился вступить в состязание с самим царем.

Недоразумения между царем и патриархом начались со времени польской войны, в 1656 г. Иностранцы-писатели: Страленберг, Кельх и Гадебуш положительно говорят, что Никон брал деньги с польского короля и австрийского посла⁴⁹ – очевидно, чтобы действовать в видах того и другого. Никону приписывали даже возбуждение мятежа в Москве из своекорыстных целей. Как бы то ни было, но его перестали приглашать в боярский совет. Он обиделся и стал требовать себе места в совете на том основании, что патриарх Филарет заседал там и принимал участие в решении светских дел. Ему дали заметить, что Филарет заседал в боярском совете не как патриарх, а как отец государя. Никон этим не удовольствовался. Окончательно разрыв между Никоном и Алексеем Михайловичем произошел вследствие явного посягательства Никона стеснить свободу действий царя. Алексей Михайлович не желал простить одного помещика, обвинявшегося в убийстве брата и невестки с корыстной целью. Царский духовник ходатайствовал за убийцу, и когда ходатайство не привело ни к чему, отлучил строго-религиозного царя от причастия. Царь говорит об этом Никону; тот довольный, что представился случай показать свою силу, нашел, что священник поступил как следует, и не дал разрешения. Когда князь Ю. А. Долгорукий добился, отчасти против воли самого Алексея Михайловича, что духовник разрешил царю приобщение св. тайн, то Никон стал торжественно проклинать кн. Долгорукого.

Все это произвело окончательное охлаждение между царем и патриархом.

10 июня 1658 г., в день положения ризы Господней, Никон отслужил литургию в Успенском соборе и, поставив затем посох свой в алтаре, объявил, что оставляет патриарший престол. Народ смутился неожиданным объявлением; некоторые решились не выпускать патриарха из церкви и заперли двери. Последовало объяснение между Никоном и посланным от царя, кн. Трубецким, нашедшим патриарха сидящим на низшей ступеньке патриаршего места в черном монашеском клобуке. Объяснение кончилось тем, что Никон, получив дозволение, выехал в Воскресенский монастырь в двух плетеных кибитках, оставив подаренную ему царем карету в с. Черневе.

В Воскресенском монастыре Никон не успокоился. Он рассылал грамоты, в которых называл себя Великим Государем (по примеру патр. Филарета), отнимал у соседей поместья и, как доносил стольник Баборыкин, проклинал даже царя. Последний донос вызвал следствие. Никон принял приехавших следователей грубо. Назвал митр. Паисия вором, собакою, мужиком; говорил, что тот дал ему, Никону, обещание «не слушаться царя»⁵⁰. Боярину Одоевскому Никон говорил, что он еще патриарх, хотя тот показывал ему письмо, где Никон, отказываясь от патриаршества, говорит, что «яко пес на своя блевотины не возвратится»⁵¹. Следствие открыло, что у Никона заготовлена была бумага, которой он хотел отлучить царя Алексея Михайловича от церкви.

Затем неожиданно Никон является в Москву, входит к заутрени в Успенский собор, берет свой жезл и служит с ростовским митрополитом Ионой литургию. Последовал запрос: зачем Никон приехал в Москву без царского ведома? Никон отвечал, что принес мир и благословение государю. Несмотря на то, его попросили удалиться. Никон отвечал текстом, что он отрясает прах с ног своих там, где его не приемлют. Полковник, назначенный в спутники ему, любезно заметил, что «этот прах подметут». На это Никон заметил: «разметет вас метла, явившаяся на небеси, хвостоватая звезда». В то время видна была комета.

Очевидно, узнав о скором приезде для суда над ним вселенских патриархов, Никон хотел вновь сойтись с царем и отвратить грозу. Попытка не удалась. Патриарший жезл был отобран у него почти силой. Между тем на него получались новые доносы; между прочим, один из двух новообращенных евреев донес о том, что Никон отнял у них жен и живет с ними в связи.

Настал собор для суда над Никоном. Никон настоял, чтобы ему идти на собор предшествуемому крестом, и в досаде, что ему не приготовили на соборе места, подобающего патриарху, простоял во все время чтения обвинительных актов против него. Чтение этих бумаг продолжалось 12 часов. Собор осудил Никона.

Падение Никона было отчасти вызвано и личной враждой, которую он успел возбудить против себя. Духовенство не могло любить его потому, что он бил даже архиереев и анафемствовал против них⁵². Бояре ненавидели его. Стрешнев дал своей собаке кличку «Никон». Тем не менее, не смотря на общее нерасположение к Никону и на его государственные преступления, с ним поступили очень мягко: его только лишили патриаршего сана и удалили в Ферапонтов монастырь. Алексей Михайлович, назначивший Никона патриархом по собственному выбору, до того разочаровался этим выбором, что с этого времени положил назначать патриархов только по жребию.

Впоследствии шли новые доносы на Никона. Доносили, что он пьет, обрубает птицам головы, ноги и крылья за то, что они ели его рыбу и т. д. В 1676 г. запрещено было давать Никону чернил и бумаги. Но царь Федор Алексеевич имел мысль вновь возвысить Никона, сделать его папой и под ним четырех патриархов. Федор ходатайствовал уже у вселенских патриархов о возвращении Никону прежнего сана. Но бояре отсоветовали царю привести его план в исполнение, представляя, что возвышение Никона было бы оскорблением памяти Алексея Михайловича, осудившего его. Тем не менее решено было возвратить из ссылки бывшего патриарха. Очень может быть, что раскол, враждовавший сначала лично против Никона, но потом принявший политический и противоправительственный оттенок (главные расколоучители были сожжены в 1681 году), был причиной возвращения царской милости Никону. Но Никон уже не мог воспользоваться ей. Он умер на дороге из ссылки, в Ярославле. При погребении его пел сам царь, в процессии несли саженные свечи, и все высшее духовенство, в ризах из богатых китайских материй, было на погребении. Федор Алексеевич просил вселенских патриархов и получил их согласие, чтобы низложение Никона было отменено, и чтобы он считался в числе русских патриархов.

Мы кинули беглый взгляд на замечательную жизнь – жизнь человека, благодаря которому раскол явился на русской земле ранее того времени, когда должно было ему явиться по ходу событий. Раскол был следствиям нововведений во всех сферах жизни, и существование его, как оппозиционного элемента при Петре I, вполне естественно. Если же он является полувеком прежде и не как оппозиция внутренним реформам, а схватывается за церковно-обрядовые мелочи и вдается в область изуверства, то этим мы обязаны человеку, самовластие которого в делах, подлежащих суду совести, и крутые меры ожесточили многих не только в народной массе, но и в духовенстве. «Ничтоже тако раскол творит в церквах, якоже любоначалие во властех», пишет протоп. Аввакум в челобитной к царю Алексею Михайловичу⁵³, и могли ли расколоучители не обвинять в любоначалии Никона, когда сам собор 1667 г. обвинил его в анафемствовании архиереев, в изувечении собственного духовника и в бесследной погибели Павла, бывшего епископа Коломенского. Жестокими и крутыми мерами Никон вызвал оппозицию многими годами раньше, чем ей следовало явиться по историческому ходу вещей, а характер преследования придал оппозиции те фанатические формы, которыми отличается раскол ΧVΙΙ столетия.

* * *

Мы видели, как вопрос об исправлении церковных книг постепенно выдвигался вперед по мере того, как в Москве утверждалось единоначалие – церковное и гражданское. То приступали к исправлению книг, то оставляли его; то торжествовало единоначалие с его объединительными формами, то брали верх местные элементы и предания старины. С начала XVII ст. эта борьба ведется судорожно, толчками, кризисами. Отбираются и жгутся книги, изданные несколько лет назад; преследуются как неправые и еретические книги, вышедшие лишь пред тем в большом числе экземпляров и разошедшиеся в народной массе с разрешения высшей духовной власти. Но если напр. Филарет сожигает требник, изданный до его патриаршества, и Никон преследует книги, изданные при патр. Иосифе; если собор 1667 г. постановляет, что «Стоглавый собор не в собор и клятва не в клятву» – то этим дело еще не ограничивается. Никон восстает сам на себя: он объявляет еретической Кормчую книгу, изданную им же самим. Правда, эта книга была приготовлена к выпуску еще при патр. Иосифе и Никон только прибавил от себя предисловие и изменил в ней одну страницу, чтобы поставить год издания; но этим самым он делался издателем книги и принимал всю ответственность на себя, а между тем сам же после всенародно называл ее еретической⁵⁴.

Чему же было верить? Что признавать за непогрешимое? Авторитеты падали, низвергаемые другими авторитетами, и даже заносили руку на самих себя. Соблазн был велик.

При этих обстоятельствах не мог не возникнуть религиозный раздор, который в царствование Петра I принимает политический характер, а в царствование Екатерины II – социальный.

Усилению этого церковного раздора много содействовало колебание в самих высших духовной и светской сферах при начале его. Не только женская половина царского семейства благоволит к врагам Никона, но и сам царь Алексей Михайлович очень милостиво обходится с главными расколоучителями, как напр. с протопопом Аввакумом. Удаляется из Москвы Никон – возвращают после шестилетней ссылки Аввакума: этим в глазах многих придается вероятие толкам, что с расколоучителями пред тем поступлено было строго, не как с противниками церковных исправлений, а именно как с врагами Никона.

Только буйство, которое дозволяли себе некоторые из расколоучителей, напр. громогласное запрещение пения тройной аллилуйи во время службы в Успенском соборе и т. д., – повело к вторичной ссылке их. Богатые люди и многие из знати оказывают явное расположение расколоучителям. Морозовы, Салтыковы следуют в этом случае только примеру, подаваемому из царского терема. Павел, епископ коломенский, явно восстает против решений Никона. Из 35 духовных лиц, бывших на соборе, созванном Никоном для исправления книг, 6 не подписалось под постановлениями собора. Но явно восстал только один епископ Павел. Никон ожесточенно преследовал его, лишил сана и сослал в Палеостровский монастырь. Там Павел погиб безвестно. Раскольники говорили, что его сожгли по приказанию Никона. Поступок Никона с епископом Павлом был осужден собором. В этом не могли не видеть подтверждения своего мнения те, кто считал Павла мучеником. Менее резко и явно восстали против исправлений Никона: Макарий, архиепископ новгородский, Маркелл, епископ вологодский и Александр, епископ вятский. Макарий и Александр на соборе признали исправления, но по возвращении их в свои епархии на них повлиял дух их паств. Духовенство, окружавшее новгородского митрополита, уговорило его не вводить никоновских книг в употребление и оставить все в прежнем порядке. Так было и сделано: новые книги положены были в кладовые и оставались нетронутыми во все десятилетнее митрополитство Макария⁵⁵.

Таким образом там, где впоследствии явился центр поповщины – в Москве – при начале раскола были заметны колебания в высших, духовных и светских сферах; а север России, впоследствии принявший учение беспоповщины, с первого появления раскола протестовал против Никона в лице трех своих главных иерархов.

Как видим, раскол, как плод религиозного раздора, начинается в высших сферах и затем нисходит в низшие. В это время последователи его борются преимущественно, по выражению протопопа Аввакума, с «любоначалием», истекающим главным образом от высшей духовной власти при Никоне. Раскол, как политическая оппозиция внутренним реформам, является лишь с Петра I: тогда он борется с заимствованиями у запада и коренится преимущественно в низших классах населения. Раскол при Екатерине II, как социально-промышленная община, является выражением самодеятельности коренного русского населения, забытого и забитого при реформах Петра I: он коренится в рядах людей, умевших из низкого состояния достигнуть веса и влияния на массы населения, стоя совершенно вне официальной деятельности.

Патриарх Иосиф крестился двумя перстами. Так крестился в начале и Никон, так крестилась масса русского населения, так креститься положено было Стоглавым собором. Были ли изданные постановления этого собора действительно утверждены им, или нет – это все равно: в массе населения эти постановления принимались за соборные. С митрополита Даниила в русском духовенстве было много поборников двуперстного знамения. В этом русское духовенство разнилось от греческого. Греческая церковь признавала трехперстное знамение и видела в двуперстном отступление русской церкви. Иерусалимский патриарх Паисий в 1649 году упрекал русское духовенство в этом отступлении. Афонские монахи даже предали двуперстное знамение проклятию. Митрополит Назаретский и патриарх Константинопольский также изобличали русскую церковь в отступлениях. В начале царствования Алексея Михайловича влияние греческого духовенства на Москву, через южную Россию и Киев, начинало становиться ощутительным. Духовное образование прививалось в северо-восточной России при посредстве людей, образовавшихся в училищах юго-западной России, устроенных под влиянием латинского запада, но еще более единоверного греческого востока. В 1648 г. основано было около Москвы ближним царю боярином Ртищевым ученое общество для перевода и издания церковных книг. Это было предварительной ступенью к окончательному исправлению церковных книг. Тут действовал главным образом юго-западный уроженец Епифаний Славенецкий. Основанием исправления должны были служить греческие книги. Отступления, сделанные в русской церкви, очевидно должны были подлежать отмене, если за норму принимался греческий текст. Эти отступления укоренились временем; вступать в борьбу с ними было нелегко. Со стороны высшей власти было естественно желать, чтобы за норму при исправлении книг, вызванном введением единства форм, был тот источник, откуда Россия заимствовала христианскую веру, упрочившую монархическую власть на русской земле. Но, с другой стороны, отступления в обрядах так укоренились в России, что нужно было много силы воли, чтобы приступить к окончательному исправлению. Признать отступления русской Церкви за правильные – значило объявить схизму. И притом какие отступления должно было принять, какие отменить, где был предел отступлениям? В Руси раздробленной и удельной об этом могло не быть речи; в России объединенной, непременно должна была явиться норма и сама собой заходила речь об отступлениях от этой нормы. Как скоро принимался за образец греческий текст – дело было просто; если бы пришлось узаконить отступления – на долю законодателя выпала бы трудная работа: примирить иногда противоположные отступления было бы так же трудно, как устранить столкновение местных интересов. Исправление по греческому тексту таким образом естественно вытекало из самого существования объединительной власти.

Не всякий представитель высшей духовной власти мог приступить к выполнению этого дела. Патриарх Иосиф опасался, что его отставят, и очень вероятно, что этот кроткий архипастырь скорее удалился бы на покой, чем решился бы вступить в борьбу со стариной, хотя бы, на основании правил греческой Церкви, она и была неправа. Приемник его Никон, был другой человек. Он крестился двумя перстами; но, когда греческий иерарх сказал ему, что это неправильно, он начал креститься тремя. Начав исправление с себя, он не отступил перед исправлением других. Двуперстное знамение признается неправым; сугубая аллилуия – также. Четырехконечный крест чтится на глазах тех, кто считал возможным поклоняться лишь восьмиконечному. Вместо семи просфор вводится служение на пяти. Все эти исправления кажутся нововведениями для многих и озадачивают их. Никон не ограничивается этим, он вводит перемены во второстепенных подробностях: поклоны в землю воспрещены – вместо них предписаны только поясные⁵⁶. Возникает раздражение против патриарха, переходящее в ожесточение. Главными врагами Никона являются священники Иван Неронов, Аввакум, Лазарь и Никита. Эти представители белого духовенства при предшественнике Никона заседали в патриаршем совете и наблюдали за печатанием книг. Преследование книг, выпущенных ими, возбудило сильную вражду в них к Никону. 6000 экземпляров книг, изданных ими и разошедшихся в народной массе, должны были доставить им много приверженцев. Противники Никона были также люди с энергией и с силой воли, как он сам.

Не надобно забывать также, что это были люди начитанные и образованнейшие из духовных того времени, тогда как Никон в молодости учился мало и только впоследствии несколько расширил круг своих знаний усидчивым чтением. Грамоты, написанные им, своим тяжеловатым и растянутым слогом доказывают, что он не был силен и в диалектике, между тем как противники его были искусны в ней. Никон брал силой характера; но стоит лишь бросить беглый взгляд на главных из первых расколоучителей, чтобы увидеть, что и в этом отношении они могли с ним померяться.

Первой и типической личностью выступает пред нами протопоп Аввакум. Это был человек железной воли и непреклонного, неуступчивого характера, фанатик в преследовании своих целей и в защите своих убеждений. В приход, где он был священником, приходят музыканты с медведями. Аввакум считает такое скоморошество грехом. Без дальних околичностей он ломает маски и бубны; один медведь избит им, другой выпущен в поле. В другой раз призывают его благословить сына одного важного боярина. У боярского сына выбрита борода – этого довольно, чтобы Аввакум наотрез отказал в благословении: выбритая борода, по выражению Аввакума, – «блудоносный образ»⁵⁷. Раз Аввакум решился унимать блуд по соседству; до полутора тысяч мужиков и баб окружили его и сильно избили за такую попытку. В Тобольске Аввакум с местным архиереем велели тело сына боярина Петра Бекетова кинуть на улицу собакам⁵⁸. Во всех этих поступках виден человек, не отступавший ни перед кем и ни перед чем, если его задевали за живое. Явное расположение женской половины царского семейства (Аввакум говорит о спорах царя Алексея Михайловича с супругой из-за старообрядцев), сочувствие бояр, большинство которых было враждебно Никону, и нерешительность в характере Алексея Михайловича, – все это много содействовало тому, что личный враг Никона – Аввакум приобрел большой вес и сделался предводителем большой партии. У Аввакума были подобные же сподвижники: Логин, когда его расстригли из священников, плевал через порог в алтарь на Никона и сняв с себя рубашку бросил ее ему в глаза. Надобно заметить, что эта сцена происходила в присутствии царицы⁵⁹. Священник Неронов, по удалении Никона, дозволял себе останавливать службу в Успенском соборе, когда пели тройную аллилуию и запрещал петь ее⁶⁰. Каковы были расколоучители, таковы и многие из их последователей. Когда в Ниловой пустыне стали служить на пяти просфорах по новому положению, предстоящие воспротивились. Пономарь ударил священника кадилом с горячими угольями в голову так, что уголья разлетелись. Затем последовала общая схватка в церкви. Сильнее всего оказано было сопротивление никоновским постановлениям на русских окраинах: на юге и на севере. Бунт Стеньки Разина находится в такой же исторической связи с окончательным закрепощением крестьянства (Уложением 1649 г.), как и с церковными реформами Никона. Недаром Стенька Разин приходил в 1661 г. в Соловки на богомолье⁶¹. В Соловецком монастыре сопротивление церковным реформам превратилось в открытое восстание как скоро сподвижники Разина, рассеянные на юге, явились на севере. Надобно заметить кроме того, что перед самым возмущением до 150 раскольников было сослано на житье в Соловки. Соловецкие монахи сначала отказались принять новопечатные книги и ходатайствовали в Москве, чтобы их оставили при старых. Основание у них было то же, как и у прочих последователей церковной старины. «Если мы раскольники – писал протопоп Аввакум к царю Алексею Михайловичу: – то и св. отцы, и цари, и патриархи также были раскольники». Словом, по мнению расколоучителей, пусть прежде молились по худым книгам; но если молились и спасались, то отчего не остаться при старом? Ходатайство соловецких монахов не было уважено. Вспыхнуло возмущение. Сначала монахи, покидав книги в море и сжегши доски от них, еще поминали на службах царское имя; но, когда в стенах монастыря явились из Астрахани сподвижники Разина, Фаддей Бородин и Иван Сарафанов с толпой людей, сопротивление приняло характер открытой борьбы с правительством. Царские воеводы 10 лет осаждали монастырь. Духовные принимали деятельное участие в военных действиях. Архим. Никанор, по показанию черного попа Митрофана, кадил на стенах и, обращаясь к пушкам, говорил: «Матушки мои, галаночки (пушки привозились из Голландии)! одна надежа у нас на вас: вы нас обороните»⁶². Он же, наводя зрительную трубу на осаждавших – указывал куда стрелять. Историк этой десятилетней осады – сам один из главных последователей раскола – Семен Денисов сравнивает ее с троянской войной. Действительно есть нечто сходное между ними и во всяком случае сравнение нельзя не назвать остроумным. Осада продолжается 10 лет. Летом ведется борьба; зимой на этом далеком севере все оковано льдом и покрыто снегом; людям не до борьбы, наступает перемирие. Горсть людей, – Денисов насчитывает 1500 человек, но другие называют эту цифру очень преувеличенной, – борется 10 лет с правительством, обладавшим средствами, которыми можно было их раздавить. Последнего неравенства сил не было даже у Греции и Трои, но за то у царских воевод было очень мало Ахиллов и Аяксов, а в Соловецком монастыре много Гекторов. Наконец, осажденные потеряли своих главных предводителей – келарь Азарий и Фаддей Бородин захвачены были на море. Участь монастыря решилась при помощи чего-то вроде Улиссова коня: осаждавшие были впущены тайно ночью в монастырь и врасплох накрыли осажденных.

Сначала в Москве мало знали о раскольниках. Велась борьба между Никоном и частью черного и белого духовенства. Знали, что многие из врагов Никона были казнены, у других отрезан язык, третьи сосланы в ссылку. Но мало знали о том, что семена, брошенные в Москве, дали плод на всем пространстве России, что число последователей раскола увеличивается. Сначала всех раскольников называли в Москве капитонами, от чернеца Капитона, распространявшего раскол, но скоро увидели, что Капитон был лишь один из многих, что раскол проник всюду. Павел, бывший епископ коломенский, сосланный в Палеостровский монастырь, учил в этом малолюдном крае Онежского прибрежья твердому стоянию в старой вере, и многие, убегая из внутренней России от преследования, собирались теперь в этих малолюдных местностях и устраивали пустыннические скиты.

Расколоучители, гонимые Никоном и проклиная его в ответ, произнесли слово «антихрист». Оно было принято их последователями. В толпе пронеслось, что Никон антихрист. Находили подтверждение этому в Апокалипсисе. Толковали, что число антихристово 666, и так как в то время приближался 1666 г., то вера в пришествие антихриста усилилась. Расколоучители распускали в народе, что Никон богохульник, что у него на внутренней подошве одной туфли вышит образ Богоматери и на другой – осьмиконечный крест. Замечания Никона, что по апостолам не нужно молиться на коленях, а довольно кланяться в пояс; что юродивые не что иное, как бешеные и их не следует писать на иконах⁶³ – подтверждали в глазах народной толпы эти толки. Верили в пришествие антихриста и ждали страшного суда. Распространена была вера, что антихрист процарствует по Апокалипсису лишь два с половиной года. Пал Никон, но преследования раскола не ослабели, и когда наступил страшный 1666-й и последующие за ним годы, то напряжение суеверных ожиданий достигло крайней степени. Издавна господствовало убеждение, что страшный суд будет с субботы на воскресенье в полночь перед масленицей. Оно, по всей вероятности, было следствием совершавшегося в старину обряда страшного суда в это время на площади Успенского собора. Теперь, в пророческие годы, особенно в Поволжье ожидание страшного суда было сильно. Прибегали к запащиванью, творили молитвы. В ночь перед масленицей и перед Троицыным днем (на этот день также ожидали наступления страшного суда) в нижегородском Поволжье надевали рубахи, саваны и, ложась в долбленые гробы, пели заунывные песни. Иные сами себя отпевали.

Когда раскол оказал противодействие силе силой – в Москве начали понимать возможность последствий распри, имевшей сначала исключительно религиозный характер. Скоро сопротивление обнаружилось и в Москве. Начинаются стрелецкие бунты, и стрельцы дают понять, что они стоят за дело соловецких монахов⁶⁴, следовательно за дело сподвижников Разина. Старые книги – лозунг партии, объявившей себя против реформ как церковных, так и гражданских. Но тут начинается уже другой период в истории раскола. Сопротивление гражданским реформам становится сущностью раскола и только прикрывается разногласием по церковным вопросам, чтобы тем многочисленнее была масса, относившаяся враждебно к крутому повороту от старины к новым порядкам.

* * *

Противники Никона называли себя последователями старой веры и видели раскольников не в себе, а в тех, кто, по их мнению, уклонился от древнего православия. Напрасно поставляли им на вид, что ничего не изобреталось, что вводилось только старое, прежде бывшее; что перед исправлением книг тщательно сверились с 500 афонскими списками, 200 греческими и из других мест, и всеми, какие могли представить 39 главных монастырских библиотек в России. Как впоследствии старообрядцы мало обращали внимания на заявления, что напр. под четвертым слоем краски на образе Андрея Боголюбского в Успенском соборе открыто такое благословение рукой, какое было введено при Никоне и, следовательно, было самое старинное, исконное, – так и первые старообрядцы в переменах, сделанных Никоном, видели не исправление, а нововведения. Никон, по словам противников его, хотел исправить книги кое-как, только бы все было по-новому. Арсений Суханов, по словам расколоучителей, заключенный при патр. Иосифе в Соловецкий монастырь за сочинение о греческом востоке (плоде его собственного путешествия туда) не одобренное духовными властями, – сделался доверенным лицом Никона после того, как предрек ему, новгородскому митрополиту, приехавшему в Соловецкий монастырь, патриарший престол. Этот рассказ о приветствии Сухановым Никона как патриарха, когда он им еще не был – о приветствии, сначала озадачившем и рассердившим, но потом расположившим Никона к Суханову – имеет нечто общее с преданием о том, как татарин предрек Никону в молодости, что он будет царствовать. Но рассказ этот необходим был для расколоучителей как опора в их воззрениях на Никона и его сподвижников. В их глазах, в произведенных Никоном переменах принимали больше участия произвол и «любоначалие», чем желание исправить. При таком взгляде на вещи совершенно второстепенный вопрос был: точно ли Никон сделал нововведения, и не сделали-ли их те, кто допустил отступления от греческих обрядов в эпоху, предшествовавшую расколу? Вопрос о юридическом праве был тут совершенно посторонний. «Так верили наши отцы и деды – так хотим верить и мы» – вот девиз первых последователей раскола. Правильно ли, нет ли верили отцы и деды; отступили ли они от первоначального догмата, или нет – не о том шла речь. Исправления приняты были бы многими с подозрительностью, если бы даже исходили от иерарха кроткого и любимого народом. В среде, где обрядовая сторона религии значит так много, где привыкли передавать из рода в род мелкие обыкновения и обычаи, даже постепенные перемены провести было трудно. Но тут является человек, ненавидимый боярством и массой духовенства, властолюбивый, жестокий, которого считали способным произвести возмущение в Москве за несколько тысяч червонцев, данных ему польским королем для отвлечения царя с театра войны. Этот тщеславный властолюбец отрешается впоследствии от своего сана собором и обвиняется в государственных преступлениях... Какой предлог для вожаков раскола представить не последовательные и мягкие, а крутые перемены, произведенные им, плодом его личного желания сделать все по-своему!

Перемены оттолкнуты массой; она их не хочет. Она не желает иметь ничего общего с теми, кто принял их. Они никониане, слуги антихриста. Так решили расколоучители, так верили их последователи. Личность Никона заслонила собой церковный вопрос.

Напрасно собор и духовенство доказывали, что вводится только старое, измененное с течением времени, что устраняются только уклонения. Расколоучители называли новопечатные книги и введенные исправления «новшествами». «Новшества», шедшие с греческого востока, они признавали неправыми, потому что где же было существовать чистым и неискаженным церковным преданиям – говорили они – на земле, подвластной туркам! Новизны с латинского запада были противны им по исконной вражде к католицизму, и четырехконечный крест уже потому восстановлял их против себя, что он был «латинском крыжем». Никона обвиняли прямо в заимствованиях как у искаженного турками греческого востока, так и у латинского запада.

Итак, раскол есть вражда с новизной, с нововведениями. Он не ведет речи о том, как было искони, что представляет первоначальный источник. Он стоит за старину, но старину недавнюю, свою. Что было за столетия назад, до того ему нет дела. Он стоит за то, что существовало на памяти людей, с чем свыклось несколько поколений. Как сопротивление нововведениям раскол в сфере одной религии был бы непонятен. И действительно русский раскол проявился одинаково во всех сферах народного быта. Во всех случаях нововведения, особенно если они делались не постепенно, а вдруг и были неожиданны, встречали отпор. Этот отпор преимущественно встречался, как мы видели, в коренной русской части земства, в той части земства, которая давала отпор татарскому владычеству и восточным порядкам, а после была готова к такому же отпору западных нововведений. Этой части населения было дорого свое русское, какое бы то ни было. Мы видели, что дворянство, образовавшееся преимущественно из московского служилого люда, большей частью иностранного происхождения, было почти чуждо этой среде. Эта среда, корень которой был в торговом населении древнего Новгорода, состояла преимущественно из купечества и крестьянства. Не имея политического и официального значения, живя своей земской жизнью, мало зная о том, что делалось вне России, или даже в иной русской местности, – эта среда мало заботилась о том, что России надо было примкнуть к Азии или Европе. Эта среда охранила русскую народность во время татарщины и затем, когда, перестав быть частью Орды, Россия захотела примкнуть к западным государствам – отпор западному влиянию был сделан в той же среде. Противники этой среды могли говорить, что, отвергнув татарское варварство, она после отвергала европейское просвещение. Но таков был характер действий этой среды – она стояла за свое худое и хорошее, за свою русскую самостоятельность.

В этой-то среде, враждебной вообще переменам, явился церковный раскол. Раскол в других сферах должен был также явиться – и он является при Петре I. Если раскол церковный на несколько десятилетий предупреждает раскол в других сферах народного быта, то это благодаря личности Никона. Личность же Никона была причиной, что первоначально сочувствие расколу оказывалось даже в тех классах, где оно впоследствии утратилось. Очень вероятно, что церковный раскол и без Никона должен был скоро явиться. Едва ли можно также сомневаться, что политический раскол, раскол земский, должен был принять в России характер преимущественно религиозный при том важном значении, какое имеет церковь в жизни русского человека: оно иначе и быть не могло. Но необходимо надобно иметь в виду, что раскол церковный был только одной из сторон земского раскола, проникавшего во все сферы быта. Являются заимствования с запада и тотчас же образуется партия, враждебная им. Протоп. Аввакум преследует занесенные в Россию домры (род музыкального инструмента) и хари (маски) еще прежде, нежели вступает в решительную борьбу с никоновскими переменами. Бритая борода – для него отвратительное зрелище задолго до того, когда в русском обществе вводится брадобритие. Последователи его не хотели рассуждать о том, что худо и хорошо, а знали только свое и чужое. Свое для них было хорошо. Заведение солдатских полков уже потому не нравилось многим из простолюдья, что это было дело новое, взятое с иноземного образца. Это настроение многих в народной массе вместе со служилым соперничеством вызвало стрелецкие бунты. Между стрельцами, как и казаками расколоучитеди должны были найти много приверженцев. Иноземный солдатский строй, толпы иностранцев в русской службе, новые чины и новая одежда – на все это с подозрением смотрел русский казак и стрелец. Казачина была подавлена в бунте Стеньки Разина; стрельцы были уничтожены Петром I. Сопротивление силой было невозможно, и оно тотчас же было подавляемо. Но именно потому, что бунты имели в виду частные цели и религиозные вопросы прикрывали нередко служебное соперничество – масса населения принимала в них мало участия. Сопротивление массы было пассивно. Да иначе и быть не могло. Эта масса шевельнулась только когда потревожили её самые дорогие убеждения – все равно правые или неправые. Если бы толчки не были сильны, ее и шевельнуть было бы трудно. Только Никон и Петр I могли расшевелить эту массу; но и им она представила лишь пассивный протест.

Старой верой начал раскол. Он продолжал его старыми порядками, обычаями, старой одеждой. Раскол защищал все старое. Все старинные обычаи и суеверия, жившие в народе, не смотря на принятие христианской веры, все прадедовские земские предания, все местные частности и особенности – все это слилось в расколе и образовало его.

Только старые церковные книги имели цену для последователей раскола. Пусть они переписаны с ошибками; пусть печатные из них неправильны – они им дороги как родовые, отцовские. Новопечатные книги принимают лишь некоторые секты; другие совершенно отвергают их. В книги, напечатанные под надзором власти, утвердившей никоновские перемены, они не верят. Но книги им нужны. Многие из них, особенно вожаки, – люди грамотные. Являются собственные списки книг, своя раскольничья литература. Еще при Федоре Алексеевиче вышло соборное определение, чтобы государь назначил человека, а патриарх от себя другого для смотрения за «продавцами лживых писем». Эти надсмотрщики должны были виновных приводить к патриарху, «чтобы чинить смирение». Если нужно, надсмотрщикам приказано было давать стрельцов на помощь⁶⁵. Эта мера была вызвана тем, что у Спасских ворот и в иных местах в Москве продавали выписки из церковных книг в тетрадях и листах, и духовные власти находили в них «много лжи». Распространение между раскольниками сочинений духовного содержания, таких, какие им были нужны, через это не было прекращено. Сами расколоучители много пишут. Является самостоятельная раскольничья литература – духовная и светская. Андрей Денисов, один из самых начитанных расколоучителей, оставляет после себя 117 сочинений разного рода. Другие следуют его примеру. Между последователями раскола являются свои историки: Семен Денисов, Иван Филипов и др. Из православных, писавших о расколе, замечательные сочинения оставлены преимущественно теми, кто, быв в расколе, впоследствии обратился в православие. Таковы: Андрей Иоаннов Журавлев, Григорий Яковлев и др. Раскол держался грамотными учителями и требовал от последователей своих грамотности. Поэтому заводились училища, было много учащихся. Нужно было много книг и их добывали, где могли. Сначала ходили рукописные тетради, потом – в прошлом столетии – стали заводиться тайные старообрядческие типографии. Еще при Петре I были печатаемы и продаваемы на ярмарках раскольничьи книги⁶⁶. Такие типографии были в посаде Клинцах стародубского уезда черниговской губернии (теперь местечко Янов)⁶⁷. Но тайные типографии были заведены лишь в конце прошлого столетия и не могли напечатать много книг. Переписка была трудна тем более, что старообрядцы, не принимая нового гражданского шрифта, искали переписчиков, умевших писать славянским полууставом с титлами и т. д.; а найти их едва ли было бы даже возможно, если бы такому письму не обучались в нарочно заведенных для того раскольничьих школах. Так в обители московской преображенской общины Федосеевцев уже в нынешнем столетии существовала школа, выпустившая много очень искусных писцов славянским шрифтом. Но такая переписка была очень дорога. Так как, с другой стороны, духовная цензура следила, чтобы в России не печаталось раскольничьих сочинений, то оставались только старопечатные книги, без того редкие, теперь ценившиеся как сокровище. Старообрядческим библиотекам русская библиография обязана сохранением многих старинных книг, которые иначе наверно были бы утрачены. Назовем напр. богатое книгохранилище Царского.

Под церковью старообрядцы понимали только старинную русскую церковь об одной главе. Никон приказал строить о пяти главах, долженствовавших символически означать Христа и четырех евангелистов. Противники Никона находили, что он не поставил бы евангелистов наравне с главою Церкви, Христом, так как между Спасителем и евангелистами есть другие лица, высшие последних, если бы им не руководила другая тайная мысль. Властолюбивый патриарх, – как говорили без околичностей противники Никона, – хотел себя изобразить главою Церкви, а четыре меньших главы на церкви должны были представлять четырех вселенских патриархов. Мысль царя Федора Алексеевича – объявить Никона папой и поставить под ним в России именно четырех патриархов – придает этому обвинению против Никона некоторое вероятие. Последователи раскола старались о сохранении типа старинной русской церкви. Церковь Преображения в Новгороде, существовавшая еще до введения христианства в России, представляла простую деревянную постройку. Посреди её, на потолке, висел фонарь. Выговская молельня представляла также обыкновенную часовню, без дорогих украшений, с образами в одних медных окладах; посреди её, с потолка, спускалась лампада. Раскольники предпочитали молиться в часовнях, часто в обыкновенных домах. Со времени Никона явилось благолепие в православных церквах; миткальные ризи и оловянные сосуды стали исчезать. У последователей раскола, иногда очень богатых, сохранилась прежняя обрядовая простота. Православный священник, со времени Никона ставший официальным лицом, не мог больше быть безграмотным. У раскольников сохранились «попы» – слово «священник» было нововведение. Иконы чтились раскольниками только старые. За такие иконы давали большие деньги. Даже в позднейшее время ставить икону за стекло считалось раскольниками грехом.

Как ни удалился раскол впоследствии от своей первоначальной щепетильной преданности старине, но даже при Ковылине в монастыре московской Федосеевской общины не было образов за стеклами. Запрет новизны простирался даже на мелочи: в госпитале рогожской общины еще в нынешнем столетии не было железных кроватей – это было «новшество».

Последователи раскола употребляли все старание, чтобы добыть более икон старинного письма. Во время чумного возмущения в Москве, вызванного преимущественно раскольниками, последние воспользовались обстоятельствами, чтобы запастись большим числом старинных икон. Пользуясь нерасположением в среде москвичей к архиеп. Амвросию Зертис-Каменскому (он сек розгами и плетьми священно-и церковнослужителей⁶⁸ и вообще был крутого нрава), раскольники тайным подстрекательством возбудили народ против архиепископа, и когда чернь нашла бежавшего в сером мирском кафтане в Донской монастырь архиепископа и, вытащив его из-за иконостаса, по указанию мальчика, заметившего торчавшую полу его кафтана, побила митрополита каменьями, раскольники беспоповской секты воспользовались смятением, чтобы ворваться в Чудов монастырь и захватить все бывшие там древние иконы. Много старинных икон перешло в руки раскольников также из частных домов во время господства чумной заразы, когда многие, до того бывшие в православии, были привлекаемы в раскол. Но самое дорогое приобретение для беспоповской Преображенской общины сделал Ковылин. Его винный погреб был по соседству с церковью св. Анастасия на Неглинной. Священник этой церкви нередко заходил к нему и Ковылин вошел с ним в сделку. Решено было сделать снимки со старинных образов, бывших в церкви, и поставить, их на месте оригиналов, а оригиналы отдать Ковылину. Священник, получив значительную сумму денег, сделал по условию. Приобретя эти образа из церкви Анастасии, Ковылин распустил молву, что они приобретены из Успенского собора. Слух о сделке дошел до правительства. Священник был отрешен от места и у беспоповцев Преображенской общины, где Ковылин был старшиной, сделан был обыск, но образов не нашли. Они были зарыты в овес или как другие говорят в рожь у крестьянина с. Черкизова, Данила Керова и, пролежав там несколько лет, были вынуты только когда это можно было сделать безопасно. Священник, оказавший такую услугу Ковылину, был обеспечен им: он до конца жизни получал от Ковылина по 25 рублей в месяц пенсии. Мы видели уже как воспользовались федосеевцы 1812 годом.

Во всем приверженцы старинного, последователи раскола были естественно еще строптивее там, где дело шло об изменении их домашних, частных обычаев, где предписания распространялись даже на личный вкус. Законы о брадобритии и новом платье вызвали самое энергичное сопротивление. В XVI ст. в России уже установилось мнение, что борода должна быть неприкосновенна, что бреют бороды только еретики. Иван IV Васильевич в споре с папским легатом Антонием Поссевином замечает легату, что у него борода подсечена⁶⁹: в глазах царя-богослова это – одно из доказательств еретического уклонения папства от истинной церкви. Стоглав запрещал стричь бороду. Мы видели, как протоп. Аввакум отзывался о брадобритии: для него обритое лице было «блудоносный образ». Аввакум был лишь один из многих. Если борода дана мужчине от природы, то зачем ему лишать себя её – такое убеждение высказывалось многими противниками брадобрития, начавшего входить в употребление в России вместе с другими заимствованиями с запада – в XVII ст. К этому смутно примешивалось толкование, что если человек создан по образу Божию и по подобию, то лишение себя бороды не было ли уклонением от образа, данного человеку и, следовательно, от образа Божия? На массы такие толкования имели сильное влияние. Аввакумовщина, секта, принявшая свое имя от протоп. Аввакума, пошла так далеко, что последователи её даже собирали обрезанные у себя ногти, завещая все эти обрезки класть с собою в гроб: в день судный, по их мнению, будет спрошено о каждой части тела человека. Прения о бороде сделались особенно часты в конце XVII ст. Противники брадобрития утверждали, что безбородый не наследует царствия Божия. На картинах страшного суда – (с одной из таких картин явились раскольники на прения о вере во времена стрелецких бунтов) – праведные, стоявшие одесную, действительно были нарисованы с бородами, а грешники ошую – безбородыми. В конце ΧVΙΙ ст. патриарх Адриан принял решительно сторону противников брадобрития. В послании, написанном им, встречаются угрозы за брадобритие⁷⁰.

И после этой-то упорной борьбы с вводителями бритья бород – борьбы с высоты патриаршего престола и в народной массе – почти непосредственно за посланием патр. Адриана является узаконение о всеобщем бритье бород. Петр I сам в шутку и его шуты серьезно отрезывают ножницами бороды у главных бояр. Сопротивления нет. Кому и горько расстаться с бородой, тот сквозь слезы улыбался из угождения царю, грозно покаравшему стрельцов, и ослушание которому было гибельно. Начало сделано; в высшем классе сопротивления нет. Духовенство могло оказать сопротивление нововведению, но его можно было оставить при бороде. Крестьян, если они не являлись в городе, нужно было также предоставить самим себе, потому что никаких средств государства не хватило бы на содержание полиции для надзора за неукоснительным брадобритием во всех сотнях тысяч русских сел и деревень. Но зато кого всегда могла достать каравшая рука, кто был более на виду – все должны были сбрить бороды. Кто не хотел – мог откупиться денежным платежем. С купцов брали десятки рублей; крестьяне должны были рассчитываться за бороду грошами на заставах. Даже городские извозчики и церковные причетники должны были обрить бороду, если не хотели платиться за нее деньгами.

В конце прошлого столетия, когда стали уже находить, что крайний абсолютизм и вмешательство власти в частные дела только подрывают авторитет власти, закон о брадобритии был отменен.

Такова же была участь узаконения о новом платье. Петр I указом велел носить всем, кроме духовенства и пашенных крестьян, иностранное платье. В 1700 году предписывалось носить венгерское платье, в 1701 – немецкое, а в 1702 назначалось в праздничные дни носить французские кафтаны⁷¹. Еще при Федоре Алексеевиче иные из русских носили польское платье; теперь ношение иностранного платья узаконивалось повсеместно. Считалось нужным предписывать даже какого образца платье носить в какое время года. Кто не имел на себе саксонского платья верхнего и немецкого нижнего, с того брали при городских воротах 40 коп. с пешего и 2 р. с ехавшего на лошади. Зимой позволялось носить саксонское или французское платье, но летом можно было носить только одно французское⁷². В Сибири и сам Петр должен был разрешить носить платье и иметь седла кто какие пожелает⁷³. Но где надзор был сколько-нибудь возможен, там зорко смотрели чтобы нововведения с точностью исполнялись. Велено было клеймить немецкое платье и шапки в рядах, чтобы они не были против образца. Сделанные против образца должно было переделывать и без клейма не продавать. В 1714 г. в Петербурге торговцы, продававшие русское платье и сапоги, были биты кнутом и сосланы на каторгу⁷⁴. Вышел указ, если кто будет носить русское платье или бороду, того ссылать на каторгу. В 1715 г. велено было посылать на каторгу тех, кто будет торговать гвоздями для подковки сапогов и башмаков; имения виновных должны были подлежать конфискации; а кто носил сапоги и башмаки, подбитые такими гвоздями, тот подлежал «жестокому штрафу»⁷⁵.

В последующие царствования законы Петра о платье соблюдались не так строго. При Елисавете Петровне приняты были вновь меры, чтобы эти указы исполнялись. Замечательно, что в это время на русское платье и бороду смотрели более как на источник дохода: предвиделось приращение казне в 50 000 р., если законы Петра о платье и бороде будут соблюдаться⁷⁶, и из-за этих 50 000 р. в год снова тормошили и трепали люд на всем пространстве русского государства. Царствование Екатерины II прекратило эту мелочную заботу власти о гардеробе и внешнем виде частных людей.

Законы Петра о бороде и платье сильно восстановили против него многих в народной массе. Расколу была большая пожива. Число лиц, удалившихся от господствовавшей Церкви, все более увеличивалось. Церковная распря теперь становилась более, чем когда-либо только предлогом; раскол проник во все сферы народного быта. Чем менее возможно было открытое сопротивление, тем более усиливалось пассивное.

Приверженность к старому коренилась в исконно-русском населении. Сначала это исконно-русское население противится водворению на Руси татарских порядков, потом борется с западными нововведениями. Что же придавало ему силу и значение? Религиозная сторона раскола была, как мы уже говорили, его слабой стороной. Люди умные и толковые заводили мелочные распри и споры о предметах смутных и впадали в неизбежный схоластицизм и софистику; из-за многословия и суесловия, из-за жалкого повторения зарубленных в памяти и непонятных слов этих распрей и споров, едва заметны тот ум, та смелость и предприимчивость, которые характеризуют последователей раскола в их устройстве общин и в их общественных предприятиях. Религиозная сторона раскола не могла бы одна придать ему такого исторического значения.

Это значение придавалось ему тем стоянием за старину, которое составляет дух раскола и его сущность. Это «стояние за старину» имело государственный смысл, когда оно направлялось против крайностей и увлечений. Превращение России в Татарию было бы крайностью; переделка ее в Германию и Голландию до платья ц бороды – была также крайностью. России нельзя было стать частью Азии; но ей и невозможно было сделаться осколком с европейского государства. Мировая задача России была – посредничество между Европой и Азией. Дело её было примирение востока с западом. Россия могла быть посредницей в передаче европейской цивилизации азиатскому востоку только когда она продолжала быть сама – соединением, смешением Европы с Азией. Чтобы исполнить свою мировую задачу и, следовательно, чтобы быть могущественной, ей не нужно было быть ни Европой, ни Азией, а самобытной Россией; и та партия, которая стояла против покушений на русскую самостоятельность – шли ли эти покушения с востока или с запада – имела за себя на весах истории многое.

* * *

В связи с расколом находятся реформы в духовной администрации и отношение духовных властей к пастве.

С конца XVI столетия высшая духовная власть в России сосредоточилась в руках патриарха; но власть патриарха была уже значительно ограничена в сравнении даже с прежней властью митрополита. Мы видели, что это ограничение произошло при Иване Грозном. Прежде митрополит имел свой особенный полк, свой двор и придворных. Духовные лица действовали нередко самостоятельно, не всегда по воле светской власти. Вассиан смело укоряет Ивана III в недостатке мужества; митрополит Геронтий берет верх над тем же Иваном III в возникшем церковном споре. Даже Ивану IV, в его молодости, подкеларник Кирилова Белозерского монастыря, Исаия Немой, на вопрос о стерлядях к ужину отвечал, что поздно, взять негде и что он, подкеларник, Бога боится больше чем государя, хотя в сущности молодой царь опоздал к монастырской трапезе лишь потому, что, по выражению его, «в Кирилове в летнюю пору не знати дня с ночью»⁷⁷. Но что допускала великокняжеская власть, то прекратила царская. Иван IV впоследствии приступает к ограничению власти митрополита. В белом духовенстве учреждены были поповские старосты или «благочинные смотрители» и также пятидесятники и десятники. Это был шаг к установлению более бдительного надзора светской власти над приходским духовенством. По мере того, как духовная власть становится в прямую зависимость от светской, духовные чины все более превращаются в администраторов, зависящих от светской власти, в государственных чиновников. Как в 1551 году архиерейские бояре сделались уже более чиновниками правительства, так и приходское духовенство приобретает постепенно правительственное служебное значение. Учреждение патриаршества, если в нем видеть желание создать высшую духовную власть вне завоеванной турками греческой империи, не повлияло на ход событий в другом отношении. Дела частных лиц, прежде подлежавшие духовному суду, постепенно переходят в ведение светского. Светская власть приобретает все более полный контроль над духовной. При Филарете патриаршее достоинство случайно стало на высоту, которая грозила столкновением. При Никоне это столкновение произошло, но ход событий остался неизмененным: как ни был набожен Алексей Михайлович, давший согласие на поездку Никона за мощами св. Филиппа в Соловки, но даже в его царствование, даже при усилиях такой энергической и сильной характером личности, как Никон, нельзя было изменить хода обстоятельств. Попытка Никона привела лишь к тому, что впоследствии при Петре I, когда власть светская приобрела полный контроль над властью духовной, патриаршее достоинство было совсем отменено, и было время (1724 г.), когда во всей России не было даже ни одного митрополита. При Петре II снова было возникла мысль о восстановлении патриаршества, но ее не привели в исполнение. Постоянный собор духовенства, который даже при Иване IV называли синодом, при Петре I получивший официально это название, заменив собой одно высшее духовное лицо, более соответствовал видам правительства.

Упрочение контроля светской власти над церковной администрацией имело прямое влияние на судьбы раскола. Прихожане церкви на Руси издавна привыкли видеть в своем священнике выборного, излюбленного человека. В конце XIV столетия миряне судили своих священников даже в церковных делах⁷⁸. Прихожане ставили такого священника, какой им был больше по душе. Не всегда священник был грамотный, особенно с тех пор, как в XVI столетии исчезли училища в северо-восточной России. Порядок был обыкновенно тот, что будущий священник шел учиться к священнику службам. За выучку каждой службы, напр. часов, вечерни и т. д. платилось по условию. По выучке наставленный давал выучившему священнику кашу, т. е. делал угощение и затем определялся на место. Еще архиепископ Геннадий в начале XVI столетия жаловался на то, что посвящаемые учиться грамоте не хотят; архиепископ хотел их сажать за азбуку и указку, а они бегут. В XVI столетии проповеди перестают произноситься в русских церквах; необразованные и часто безграмотные священники конечно и не могли произносить к народу того, что разумеется под проповедями в наше время. Являются в XVII столетии училища в Москве (первые училища были заведены именно для образования священников), и снова начинают произноситься проповеди в церквах, но с ограничением, не везде, по выбору высшей духовной власти. Прихожане, однако и прежде довольны были своими священниками, хотя часто безграмотными; это, во всяком случае, были их выборные люди. При выборе священника общиной писался «излюб»⁷⁹. Это была избирательная грамота, под которой подписывались избиравшие священника. Случалось, правда, что напр. «излюб» был подписан только двумя дворянами, хотя на выборах было 10 Помещиков и 30 крестьян; но во всяком случае видно, что прихожане принимали деятельное участие в выборах. Случалось, что прихожане ставили в священники и того, кто больше давал им денег; примеров этому не могло не быть, так как и сам поставляемый смотрел нередко на свое место как на средство к жизни. Священников выбирали в начале XVII века и в средней России; в Пскове же и по соседству еще в 1685 г. 160 церквей было в руках крестьян, не признававших архиереев и отдававших церкви священникам, кто меньше возьмет руги (годового содержания)⁸⁰. На церковь прихожане в старину смотрели как на свою собственность. Как знатные бояре в Москве имели иногда по 2–3 домашних церкви, так что во второй половине XVII века число московских церквей доходило до 1700, так небогатые горожане устраивали свою приходскую церковь как бы складчиной и она была так же домашней церковью, только для многих. В обычае было ставить в церкви свои образа; приходивший в церковь молился пред своим образом, пред ним ставил свечи и нередко привешивал к образу в виде приношения драгоценности, монеты и т. д.

В XVII ст., и именно в эпоху зарождения раскола, происходит во всем этом перемена. Право выбора священника переходит от прихожан к высшей духовной власти, контролируемой светской властью. Никон не посвящал безграмотных в священники: человек, который теперь становился «представителем власти» – духовной и светской – уже не мог быть безграмотным. Он был лицо официальное. Прежде крестьяне могли миром избирать в священники такого же крестьянина, как и они; лицо, представлявшее правительство и избиравшееся властями, должно было уже стоять значительно выше крестьянского уровня. Прихожане смотрели теперь на священника как на духовного чиновника; чем иногда больше было расстояние между ними и им, тем меньше было общения. Выборное начало еще живо было в памяти многих. Все это клонилось к усилению раскола, зародившегося в Москве. Отступали от церкви только для того, чтобы иметь духовным отцом не того, кого назначит архиерей, а кого пожелают сами прихожане.

Так как приход становится со времени Никона чем-то вроде духовно-правительственного участка, то понятно, что безместные священники не могли быть более терпимы. Никон гнал их; они должны были усилить массу недовольных и после число расколоучителей. Никон запрещал поставлять в священники из крепостных людей – новая пища для раскола: умные и даровитые личности из дворовых и крепостных, не находя теперь возможности занять священнослужительские места в церкви, становились учителями вне её и основывали свои согласия. Избранные личности из многих миллионов крепостных должны были придать большую силу расколу. Запрещение ставить в священники крепостных явилось вследствие нежелания нарушать владельческих интересов: священники были объявлены лично свободными – посвящая крепостного в священники лишали владельца одной тяглой души. В ΧVΙΙ ст., в эпоху всеобщего закрепощения, священников от крепостной зависимости спасло каноническое право. Тем не менее с Никона лично свободный священник, если он происходил из крепостных, не имел права перехода и должен был служить все время у своего бывшего помещика. Церкви в 1667 г. берутся из частного владения; их запрещено продавать. Установляется взгляд на принадлежавшие частным лицам образа в церквах и на привешенные к ним приношения как на церковную собственность. Если владелец решается взять что-либо из принесенного им прежде к образу, его наказывают как святотатца. Был случай, что женщина, украсившая жемчугом свой образ в церкви, после впав в бедность, хотела снять жемчуг с образа. Священник это заметил, повел дело и несчастной присудили отрубить обе руки⁸¹. Обычай делать привесы к образам продолжался и после. В конце царствования Петра I встречаются распоряжения, чтобы не привешивать к образам приношений частных лиц. Вещи, привешенные прежде, велено было взять на церковные нужды. Между этими вещами были иностранные деньги, серьги и т. д.⁸². Обычай украшать иконы в церкви явился, как мы видели, естественным следствием того, что эти иконы были частной собственностью; на церковь смотрели как на свой дом; свои иконы, бывшие там, украшали как свои домашние киоты. Богачи издерживали большие деньги на украшения киот. Известная киота гр. Шереметева в прошлом столетии стоила миллион рублей; так точно издерживались деньги и на украшение образов в церкви. Переменились порядки, и в том, что прежде считалось благочестивым приношением, стали видеть поползновение смотреть на церковный дом по-прежнему как на свою или общинную, а не государственную собственность. Запрещение приносить частным лицам свои иконы в церковь начинается с Никона. Может быть и это вместе с другим подало повод Коллинсу отозваться, что Никон «не был обожателем икон»⁸³.

Как скоро церкви и священнослужители перешли в ведение государства, во внешнем богослужении стали водворятся благолепие и стройность. Оловянные церковные сосуды стали выходить из употребления; ризы священников стали богаче; введено было более стройное пение.

Если бы правительство, взяв в свое ведение церкви и их служителей, назначило приходскому духовенству от себя жалованье, оно осталось бы более последовательным и точнее следовало бы принятой системе. Но, отменив «излюб» и выборное начало, ставя священнослужителей от себя, оно содержание их возлагало на тот же приход, который теперь нередко косо смотрел на своего священника. Положение священнослужителей было затруднительно. Завися по месту от властей и по содержанию от самих прихожан, священник нередко ставился в двусмысленное положение. Епископ Питирим доносил Петру I, что священники повсеместно укрывают раскольников⁸⁴. Зажиточные раскольники откупались от церковных треб деньгами. Получая постепенно все лучшее образование, по ответственности, лежавшей на них – духовные чиновники, часто по своим требованиям будучи выше уровня своих сельских прихожан и вместе с тем не получая казенного содержания, священнослужители привыкали смотреть на свой приход, как на «кормленье»: брали, где могли, и если прежние поборы духовенства породили поговорки: «поповские глаза», «поп дерет с живого и мёртвого» и т. д., то нововведения далеко не улучшили нравов духовенства в этом отношении. В начале прошлого столетия было немало священников, не получавших содержания ни от казны, ни от общины и живших обработкой земли. Там, где не было земли, а прихожане состояли большей частью из раскольников – чем должен был жить священник? Он или положительно оставался без куска хлеба, иди должен был за деньги показывать раскольников в числе сынов церкви. Такое положение дел также не могло не содействовать распространению раскола.

Жило и прежде духовенство доходами с мирян, но выборному человеку давали не жалея. Жили этими доходами все, начиная от патриарха: в конце прошлого столетия патриарху за присутствие на погребении богатого лица давали 10 р., митрополиту – 5, архиепископам по 3–4, архимандритам 1–1½ р., игуменам по 25 алт., архидиакону 40 алтын. Это была такса для первостатейных похорон. На похоронах «второй статьи» патриарх получал 7 р., «меньшой статьи» 5 р.⁸⁵. По тогдашней стоимости жизненных припасов это были большие деньги. Высшее духовенство стало впоследствии получать и те деньги с поставляемых священников, которые прежде давались выбиравшим прихожанам. Поставляемые священники сами разносили деньги по властям, от которых зависело избрание. При патриархе Иоакиме с поставляемых стала собираться пошлина в 2 рубля; эти деньги расходились между десятками лиц, хотя поставляемый и не разносил их более сам. Церковный суд доставлял также значительные деньги высшему духовенству. В конце XVII столетия, судившиеся у духовных лиц, платили за суд, за пересуд, мировые и поклонные. За сожительство вне брака духовенство брало пеню в свою пользу. Отец ребенка в таком случае платил митрополиту2 руб. 8 алтын 2 деньги⁸⁶ (по стоимости припасов, теперешних 25–30 р.). В Сибири в конце XVII столетия в подобном случае, были ли дети или нет, бралось 2 р. в пользу духовенства. В новгородской епархии, где сожительство вне брака составляло дело более обыкновенное, чем в средней России, по самому свойству местности и по характеру значительной массы наплывного и скитальческого населения – взыскания были менее строги. Митрополит Макарий (современник Никона) установил пошлину в полтину с ребенка, прижитого вне брака⁸⁷. Духовенство тем более имело основание следить за тем, чтобы не жили вне брака, что браки были его доходной статьёй. Митрополит новгородский Макарий установил, чтобы со второго брака венечная пошлина бралась вдвое, с третьего – втрое. Вместе с «почеревным» (пошлиной с детей, рожденных вне брака) брачная пошлина, конечно, доставляла немалый доход духовенству.

Высшее и черное духовенство было гораздо более обеспечено, чем белое. Монастыри и высшие духовные лица владели обширными имениями. Священникам лишь оставалось брать возможно более за требы. Но прихожане не платили безропотно. Прихожане Пудожского погоста жаловались, что священники требовали до 15 руб. за погребение, а дать было нечего и мертвые лежали непогребенными; что за другие требы запрашивали вчетверо⁸⁸. Общественное положение священника было, как видим, совсем не таково, чтобы поддерживать нравственный уровень в низшем духовенстве. Соборное положение, изданное при Федоре Алексеевиче, говорит, что «многие попы и дьяконы» священнодействовали и совершали тайны пьяные⁸⁹; таких велено было «извергать». Впоследствии брали 5 р. штрафа со священника, у которого находили винную посуду⁹⁰. Определен был также штраф с духовных мужчин и черниц «за хождение в кабак и питье до великого пьянства». За первый раз полагалась полтина, за второй – рубль, за третий – 2 р. 8 алт. 2 деньги. Потом приказано было пьянствующих и бражничающих священников после третьей пени отсылать в монастырь под начало, сеять муку⁹¹. Но если нравственный уровень низшего духовенства был невысок, то и обращение с ним высшего вовсе не возвышало уважения в пастве к её духовному пастырю. Были случаи, что архиереи секли священников и жестоко мучили.

Священник, дьякон, дьячок и пономарь – составляли уже установившийся штат причта в XVII ст. В каком отношении были эти лица друг к другу – видно из того, что при Михаиле Федоровиче, в 1627 г., в Москве давалось годового содержания священнику 10 р., дьякону 6, дьячку и пономарю по 4. Это конечно один данный случай, но в подобном отношении стояли конечно лица и других причтов. Только дьякон в тогдашнем причте играл не во всех местностях роль такую, как теперь. Дьяконов было немного. В яренском уезде в 1635 г. был всего один дьякон; в Нижнем Новгороде в то же время было 22 священника, служивших в церквах, и только 2 дьякона. Следствием было то, что дьяконы, которых было мало, запрашивали много, когда их звали на освящение церкви. Это, конечно, их делало зажиточными. В Нижнем Новгороде в 1635 г. дьякон был даже выбран священниками и дьяконами в местные поповские старосты.

Из граматы новгородского митр. Корнилия⁹² видно, что дьячки были употребляемы для письма, а пономари – для рассылки. Это надобно иметь в виду, чтобы объяснить себе, почему именно дьячки делаются известными распространителями раскола, как напр. Данило Викулин, Федосий Васильев: – это были письмоводцы, люди грамотные, и так как со времени Никона ряд постановлений закрыл им дорогу на священнослужительские места, то они уклонялись в раскол и являлись учителями его.

Одной из второстепенных причин распространения раскола были также меры правительства к подчинению новым правилам монастырей и монастырской жизни. На монастырь в историческом отношении можно смотреть, как на общину людей, собиравшихся вместе для жизни под одним началом для общей пользы. Именно этим были в начале многие из монастырей, основанные в России. Жизнь в пустынных местностях, в лесах, требовала взаимной помощи, нередко взаимного содействия в обороне против общих врагов. К этому присоединялось то, что под монастырским началом лучше были гарантированы разделение труда и порядок. До сравнительно позднейшего времени монастыри устраиваются как церковные братства и вместе как экономические общины. В 1662 г. якутские служилые люди положили между собой устроить монастырь, выбрали в настоятели своего же брата, служилого человека, и послали постричь и посвятить его к архиерею⁹³. Так устраивались монастыри и в прежнее время. Монастыри особенно умножаются в России при царях. В XIV ст. возникло 80 монастырей, в XV – 70, но в XVII уже 200. С тем вместе примечаем мы, что как при великих князьях монастырям даются льготы и оказывается покровительство, так при царях принимаются меры к ограничению числа возникших монастырей – и полагаются пределы их обогащению. Дмитрий Донской дает Троицкому монастырю села и деревни, и вместе он находит в основателе монастыря Сергие Радонежском усердного сотрудника; он посылает Сергия запереть церкви в Нижнем Новгороде за ослушание горожан и т. д. Первый царь Иван IV доволен не всеми монастырями. Он пишет укорительную грамоту Кирилло-Белозерскому монастырю. Правда, Иван IV ставит Кирилло-Белозерскому в пример Троицкий монастырь. Последний, как и некоторые другие привилегированные монастыри, пользуется и впоследствии большими льготами. Иностранец-автор говорит, что в 1575 г. в Троицком монастыре жило 700 монахов на счет казны⁹⁴; до известной степени он был прав: большая часть имуществ монастыря была даром государей. По освобождении Москвы от поляков, в 1614 г., Троицкому монастырю за оказанные услуги дано было право сыскивать своих крестьян, живших за другими владельцами с 1603 г. Монастырь послал сыщиков во все города. Отовсюду начались жалобы, что и таких крестьян берут, которые жили за иным 20 лет⁹⁵. Вероятно, эти жалобы были причиной того, что в следующем (1615 г.) срок сыска был ограничен 1616 годом. Имущества монастыря после все росли и в 1764 г., при отобрании монастырских имуществ, из 910 000 монастырских крестьян за Троицкой лаврой оказалось 120 000, т. е. столько же, сколько в то время было у первого богача в России гр. Шереметева. Второй после Троицкого по богатству монастырь Кирилло-Белозерский (имевший в 1764 г. 35 000 крестьян) подвергался, как мы видели, гневу Ивана ΙV, и вообще, если впоследствии остаются некоторые привилегированные монастыри, то с царст. Ивана Грозного принимается постепенно ряд мер против монастырей. Меры к ограничению числа монастырей и монастырских богатств можно сопоставить с теми, какие принимались в отношении высшего духовенства, – с ограничением прав митрополита, с отменой патриаршего достоинства и т. д.

В 1551 г. вышло постановление монастырям не покупать более имений без царского разрешения. В 1580 – было запрещено отдавать села в монастыри при смерти. При Иване Грозном вступившие в монастырь продолжали владеть своими имениями; монахи и монахини владели крепостными; вступившие в монастырь сохраняли свои светские фамилии. Нередко брачные узы не вполне расторгались по вступлении в монастырь; муж от жены или жена от мужа ушедшие в монастырь не разрывали вполне родственных уз, связывавших их: явились для означения подобных уз даже названия: «побратим» или «посестрия». В монастырь вступали или делая вклады, или за «богорад». Вклады делались разные. Так Иоанн Феоктистов в 1679 г., вступая в Тихвинский монастырь, сделал вклад, состоявший из трех коробов стекол, стоивший 12 р. Монахи, не сделавшие вклада, переходили из монастыря в монастырь. В 1667 г. эти последние были прикреплены к монастырям; переход был запрещен. Еще прежде Уложением было запрещено монахам владеть вотчинами. Вотчины должны были отдаваться вступавшими в монастырь законным наследникам и те выдавали вступившим в монастырь родственникам деньги на прожитие. Не смотря на то, и по издании Уложения монахи продолжали владеть собственностью в городах. Это прекратил собор 1667 г. Этот же собор запретил принимать в монахи мужей, бежавших от своих жен: распоряжение, показывающее, что этот способ отделываться от брачных уз был довольно распространен. Стали строже наблюдать, чтобы монахи держались общежития. Суздальский митрополит Иларион в 1694 г. предавал огню имения противников монастырского общежития⁹⁶. При Федоре Алексеевиче пьянствовавших и бродяг из монахов велено было посылать в Пятницкий монастырь, оградив его тыном, и не пускать их оттуда никуда⁹⁷. При Федоре же Алексеевиче велено было в Москве затвердить (заделать) все ходы из частных домов в монастыри. В тех случаях, где это нельзя было сделать, велено было перевести самые монастыри в другое место. В 1698 году совсем было запрещено строить новые монастыри в Сибири; приводилось – что их там и без того довольно. Если смотреть на монастырь как на церковь, как на место богослужения, то едва ли можно сказать, что в Сибири было много монастырей в это время. В 1702 г. во всей России было 12 076 церквей, из этого в Сибири – 160. Рассчитывали, что таким образом одна церковь приходилась на 1500 прихожан; но эти прихожане были рассеяны в Сибири на огромном пространстве и вообще при 160 церквах на всем неизмеримом пространстве Сибири новые монастыри, как места молитвы, едва ли могли назваться лишними с точки зрения епархиального начальства. Очевидно, были другие причины, вызвавшие это постановление. В 1701 г. вышел указ, подтверждавший, чтобы монахи в другие монастыри не переходили⁹⁸. Писать в кельях монахам было запрещено; они могли писать только в трапезе в особом месте и только по распоряжению монастырского начальства. В 1705 г. содержание монахов уменьшено вдвое⁹⁹.

Этого обзора постепенных мер в отношении монастырей довольно, чтобы показать, что правительство неблагоприятно смотрело на умножение монастырей и монастырских богатств. В монастырях, часто уединенных, управлявшихся своими уставами, всего менее возможен был тот бдительный контроль центральной власти, который с XVI ст. проводится во все сферы государственного управления. Меры против монастырей увеличивали число последователей раскола. В пустынных местностях возникали тайные раскольничьи скиты, так как заведение открытых православных монастырей в прежнем их значении становилось невозможным. Прежний монастырь, т. е. более экономическая община, чем религиозное братство, – сделался достоянием раскола. Устраиваются большие раскольничьи обители, где сохранено много из прежнего монастырского общежития.

Мы видели, что правительств, установляя свое непосредственное влияние на приход, старалось о введении благочиния в церквах. Принимались меры для возвышения нравственного уровня приходского духовенства. Но учреждение благочинных и меры против пьянства священников и дьяконов еще далеко не вели к достижению этой цели. Общественное положение белого приходского духовенства было, как мы видели, далеко незавидно. При посвящении в свое звание священники до патр. Иоакима платили разных сборов около 4 рублей (только с Иоакима по 2) и дьяконы вдвое менее. Занимая места, они должны были приносить подарки имевшему большую власть над ними епархиальному духовенству. Со вдовых священников и дьяконов собирались епитрахильные и постихарные деньги. В конце XVII ст. со священно- и церковно-служительских домов и церквей собиралась, как с прочих, полоняничная пошлина (на выкуп пленных). Не получая часто определенного годового содержания ниоткуда, платя сами немало, члены причта имели один источник доходов – сбор с прихожан, источник нередко очень скудный, особенно если иметь в виду, что, напр., в иных московских приходах в эпоху распространения раскола при Петре I прихожане были почти сплошь раскольники и не тайные, а записанные в двойной, податной оклад за раскол¹⁰⁰. Конечно, московские священники были еще при всем том сравнительно обеспечены; но тем печальнее была участь священников в провинции, где раскольников также было много между прихожанами, а доходов, кроме приходских, никаких.

К этому надобно прибавить, что в 1641 г. вышел указ, запрещавший принимать священнических и дьяконских сыновей в подъячие, т. е. вообще в присутственные места¹⁰¹; указ уравнивал священнослужительских детей в этом отношении с посадскими и пашенными крестьянами. Один из указов Алексея Михайловича обвиняет детей священно- и церковнослужителей в том, что они занимаются «воровством» и «чернокнижничеством». Пороки, бывшие, без сомнения, более следствием тяжелой обстановки и праздной жизни, хотели исправлять тем, что велели всех, кроме одного в семье, отдавать в военную службу.

Неотрадное положение приходского духовенства в эпоху распространения раскола необходимо иметь в виду для того, чтобы объяснить себе усиление старообрядчества, той части последователей раскола, которая признает священство. Как меры в отношении монастырей косвенно оказали влияние на усиление беспоповских сект, так положение приходского духовенства имело следствием усиление поповщины. Там недовольные реформами, не находя прежнего убежища даже в монастырях, основывали в уединенных местах и лесах скиты; тут прихожане, желавшие иметь своих «попов» и свои церкви по старине, чуждались духовных чинов, назначенных в приход властями, и удалялись от церкви.

Что же заставляло прихожан бежать от духовных властей, ставимых правительством, когда от других правительственных властей те же прихожане, как граждане, не могли бежать и не бежали? Ответ на это мы находим в том вмешательстве духовенства в частные дела, которое теперь давно сделалось преданием, но прежде чувствовалось и часто тем больнее, чем сокровеннее были дела, вызывавшие это вмешательство и чем более недовольные, видели в нем посягательство на свободу своих семейных, личных действий. Мы видели, что тайные отношения между двумя полами не ускользали от бдительного надзора духовенства. Родившую вне брака, по оштрафовании деньгами отца ребенка, посылали к архимандриту на допрос и в девичий монастырь на 5–6 недель под начало¹⁰². Духовным отцам предписано было вещевать их «чтобы впредь не бесчинствовали». Если родительница не говорила чей ребенок, штраф брали с неё самой и её посылали под начало в монастырь. Отца, по оштрафовании, били батогами. Мужчин, державших наложниц, велено было высылать в Новгород к митрополиту (в 1695 г.)¹⁰³. В 1697 г. вышел наказ патриарха, повелевавший отцов прижитых детей допрашивать на десятильничем дворе поповским старостам, после «бить шелепами нещадно» и отдавать на месяц в монастырь с тем, чтобы они после каждой литургии клади по 100 поклонов¹⁰⁴. Тому же предписано было подвергать родильницу по истечении 14 дней по разрешении. Если она укрывала отца ребенка, ее велено было наказывать вдвое. Было ли это поддержание нравственности? Надобно думать, что оно имелось в виду. Но как достигалась эта цель видно из того, что в начале ΧVΙΙΙ ст. десятильники сибирского архиерея, будучи подкуплены, хватали молодых вдов, обвиняли их в вольной жизни и выдавали замуж за кого хотели¹⁰⁵. Подобные случаи подрывали доверие в добрые намерения: виделось только карающее вмешательство в частные дела с корыстными целями. Подъячий Петр Власов был наказан батогами и послан в монастырь под начало за то, что заложил свой шейный крест в питейном доме¹⁰⁶. Это даже по тому времени было слишком строго. Духовенство преследовало не только остатки суеверий, но и нередко невинные удовольствия: игры в карты, шахматы, шашки, скаканье на досках, ряженье, качели¹⁰⁷; последние на том основании, что многие с них «ушибаются до смерти». Преследовались музыканты с гуслями и волынками; сурны, гудки, и все «гудебные бесовские сосуды» велено было ломать и жечь. Преследовалось умывание с серебра по домам, литье олова и воска¹⁰⁸. Священник не только должен был следить и доносить патриарху с именной росписью, кто у него не исповедуется¹⁰⁹; ему не только велено было наблюдать, чтобы прихожане были непременно с женами и детьми в церквах по воскресеньям и праздникам, но митр. Макарий приказывал даже смотреть, чтобы набеленые женщины не были пускаемы в церковь¹¹⁰.

Обзор государственных актов доказывает, что строгий надзор духовенства за светскими делами усиливается в особенности с Никона и достигает своего апогея в первые годы царст. Петра I. Это именно время начала и распространения раскола. История раскола и, в особенности беспоповских сект, прямо говорит, что ряды последователей раскольничьих толков умножались преимущественно недовольными вмешательством духовной власти в светские отношения.

* * *

По статистическим данным, в России живет 5 млн. человек¹¹¹, признающих священство и имеющих священников, но не принадлежащих к господствующей церкви и не признающих её духовных властей. Другие полагают что их даже более 6 млн. Это – в собственном смысле старообрядцы. Тогда как беспоповцев вовсе нельзя назвать старообрядцами, последователи раскола, имеющие священников – по-старому «попов» – далеки от мысли называть себя раскольниками. Они видят раскольников в тех, кто, по их мнению, уклонился от старой веры. Но учители господствующей церкви к ним-то именно и применяли вначале прежде всего название раскольников. Епископ Питирим в донесении Петру I отделяет «раскольщиков» от беспоповщины, применяя первое название только к старообрядцам¹¹². В XVIII ст. слышатся жалобы старообрядцев на официальное прописание их «раскольщиками» и потом «раскольниками». Беспоповцы так же отвергли название раскольников. Федосеевцы за то именно и восстали на поморян, что те позволили себя приписать в двойной податной оклад под именем раскольников, следовательно сами себя признавали раскольниками. В царст. Екатерины II официальная терминология раскола уже является более определенной: беспоповщина отделяется от старообрядцев, и под последними разумеются последователи раскола, имевшие священников. В это царствование вышло запрещение употреблять слово «раскольник» в официальных бумагах.

В Москве противники никоновских перемен в первое время не могли взять верх; центром последователей «старых обрядов» сделался сначала уголок Малороссии. В Москве сопротивление старообрядцев приняло характер возмущения. Поп Никита, известный под названием Пустосвята, явился с толпой последователей «старой веры» на лобное место и потребовал прения о вере. Это было в правление Софьи. Стрельцы волновались. Многие из них высказались за иноков и казаков, защищавших в Соловецком монастыре «старую веру». Для многих из стрельцов вопрос о старой вере был вопросом о старых обычаях, о заведении в то время в Москве новых порядков, вопросом жизненным, потому что взятое с запада солдатство уже теперь грозило искоренить прежнюю стрелецкую рать. Стрельцы поддержали Никиту на лобном месте. Смелость старообрядцев увеличилась. Никита потребовал спора с патриархом. Старообрядцы приводят, что патр. Иоаким предлагал сначала отдать спор о вере на суд св. Петра митрополита: какой ответ явился бы на раке угодника в Успенском соборе в определенный срок – так и следовало быть¹¹³. Старообрядец Савва, передающий об этом, прибавляет, что старообрядцы тотчас же поняли в чем дело, и, чтобы патриарх, пройдя тайно в собор, не мог положить на раку ответ какой хотел, решили приставить к собору стражу из стрельцов. Это будто бы отклонило Иоакима исполнить его намерение отдать спор со старообрядцами на суд мощей св. Петра. Не останавливаясь на этом рассказе, передаваемом старообрядческим писателем, нельзя не заметить, что положение патриарха было действительно затруднительно. Москва была в руках стрельцов; народная толпа видимо благоприятствовала старообрядцам. Требование Никиты пришлось принять; решено быть спору о вере. В назначенный день, среди густой народной толпы, ряды старообрядцев, предводимые иноком Сергием и Никитой Пустосвятом, двинулись к Кремлю. Они несли изображение страшного суда и старопечатные книги; но есть известие, что за пазухой многих были и камни. Один из предводителей старообрядцев – Никита – был горячая голова, и камни за пазухой могли бы не остаться там, если бы инок Сергий – другой предводитель – своим хладнокровием не сдерживал волнения. Правительница Софья видела из дворцового окна старания Сергия утишить толпу и выказала ему свое одобрение. Прислали звать главных старообрядческих вожаков в Грановитую палату на прение. Те хотели было вести прение на площади, среди своих сторонников, но уступили. В палате уже собрались: правительница Софья, царица Наталья Кирилловна, патриарх и высшее духовенство. В то время, как Никита шел в палату, один из 300 бывших тут приходских священников бросился и схватил его за волосы. Это не обещало мирных прений. Войдя в палату, Никита обратился к патриарху. Александр, епископ холмогорский, возразил Никите. Тот, уже раздраженный прежде, оттолкнул епископа, заметив, что говорит с патриархом, а не с ним. Члены царской фамилии протестовали против этого нарушения порядка. Резкие речи Никиты заставили царицу Наталью Кирилловну выйти в слезах. Правительница Софья сохранила более присутствия духа; она выговаривала Никите и его сторонникам; сказала, что они оскорбляют память её родителя, причисляя его к еретикам. В ответ ей было сказано, что ей правительнице не след управлять государством, а пора идти в монастырь. По крайней мере так передает старообрядческий писатель Савва.

Известны последствия стрелецких бунтов. Исчезли стрельцы и с тем вместе принуждено было таиться старообрядчество в Москве. В Москве был настоящий центр русского старообрядства и впоследствии он открыто явился в ней, но сначала он мог открыто явиться только на одной из русских окраин, вдали от правительственного центра.

Кузьма, священник церкви Всех Святых на Кулижках, в Москве, бежал в с. Понуровку, в стародубском полку. Полковник тамошний был благоприятель ему и приютил его. С Кузьмой бежало из Москвы двадцать семейств прихожан. После удалились из Москвы в Понуровку многие другие семейства. Кузьма ввел перекрещиванье для тех, кто оставлял никонианство и приступал к «старой вере». Приступавшего погружали в воду, поддерживая под мышки на холсте; для этого обращаемый должен был принести 25–30 аршин холста. Затем он должен был проклинать еретиков и обещать с никонианами не спорить. Кузьма взял с собой в Стародуб св. дары. Эти запасные дары впоследствии, чтобы они длились более, смешивали с тестом и лоскутками полотна¹¹⁴ и этим приобщались. Что влекло старообрядцев в Понуровку и придало значение стародубским поселениям? То, что Кузьма был священник, открыто говоривший за старую веру и имевший св. дары. Как ни враждебны были многие в Москве никоновским переменам, но Москва была центром того русского населения, которое чтило церковный авторитет и духовную иерархию. Религиозный рационализм, убежищем которого был новгородский север, не был силен в Москве. Масса москвичей не отвергла бы священников, поставляемых властью, если бы ее оставили при старопечатных книгах и старинных обрядах. В новгородском поморье церковные перемены были скорее только предлогом, чтобы уклониться от церкви, и религиозные вопросы служили нередко лишь завесой политической оппозиции. В Москве в религиозном прении многие видели суть дела; уклонялись от церкви и её духовных властей, потому что боялись за свои души, были уверены, что не наследуют царствия Божия, если примут еретические нововведения. Они бы хотели удержать и «старую веру» и по-прежнему «попов» и иерархию. Но священники и духовные власти, назначаемые правительством, были естественно люди, принявшие никоновские перемены. Триста московских священников, собравшихся у Грановитой Палаты, остаются безмолвными зрителями старообрядческих волнений во время прения Никиты Пустосвята с патриархом. Они не только не принимают участия в раскольничьем движении, но один из них даже с яростью бросается на Никиту. Правительство могло сделать и сделало, чтобы во главе приходов, особенно в столице, не стояли по крайней мере явные сторонники старообрядства. Оговорка необходима: тайные сторонники старообрядства еще были в духовенстве. Так, напр., в эпоху самого сильного гонения на раскол при Петре I, духовник кн. Меньшикова, священник Лебедка, был, несомненно, старообрядец, хотя этого никто, кроме немногих, не должен был знать¹¹⁵. Если Петру I доносили, что священники почти все укрывают раскольников¹¹⁶, если это укрывательство было повсеместно, то всегда ли оно было следствием денежных сделок? Не укрывало ли иногда приходское духовенство раскольников из сочувствия? Если так близко от двора были старообрядцы между духовными, то нельзя не предположить, что их было гораздо более вдали от него. Но явных старообрядцев между членами причтов, разумеется, не могло быть. Московские старообрядцы были таким образом поставлены в очень затруднительное положение. Принять никоновские перемены они не хотели, а без того у них не было священников. Новгородский север вышел из затруднения, отказавшись от священников; масса населения средней России по самому своему общественному складу, по установившемуся взгляду на вещи, не могла поступить так же. В беспоповщине с отрицанием таинств, как мы далее увидим подробнее, стоял в связи особенный взгляд на семейные отношения. Семейные узы в средней России были прочнее, чем в среде подвижного и временного населения севера. Начиная с закрепления брачных уз, с крещения ребенка, многое в московской Руси заставляло чувствовать необходимость священника и духовных властей. Неимение своих попов по старине должно было отзываться больно на душе многих из московских старообрядцев. И вот, как скоро они прослышали, что в Стародубе есть православный священник, исповедующий старую веру, имеющий св. дары, отправляющий богослужение – они обратились туда. Стали туда стекаться старообрядцы из Москвы; начали поселяться там и последователи старой веры из других мест. Поп был найден; попа им недоставало для того, чтобы они могли назвать себя действительно последователями старой веры. Какая старая вера могла быть без попа, без таинств? И вот в Понуровке, где поселился священник Кузьма, устраивается старообрядческая метрополия. Что за личность был священник Кузьма, что заставило его одного из московских священников бежать и объявить отрытую вражду господствующей Церкви – это все равно. Личность его не имеет тут никакого значения. Никакого значения не имело и то, что он бежал в Стародуб, а не куда-нибудь в другое место. Масса старообрядцев жаждала попа старой веры, и что бы он за личность ни был, где бы он ни явился, старообрядцы наверно потекли бы к нему изо всех мест России.

Так явилась старообрядческая метрополия. В войне с Карлом XII стародубские старообрядцы оказали важную услугу Петру I. Вследствие этого меры против старообрядцев были несколько смягчены. В 1714 г. было признано их гражданское существование. Прежде раскольников преследовали и казнили, как врагов государства, теперь, когда открылось, что целые приходы в Москве, несмотря на предшествовавшие гонения, населены сплошь раскольниками, – казнить всех было невозможно, и когда стародубскими старообрядцами было доказано, что не только в расколе не кроется политической опасности для государства, но что, разливаясь по окраинам его, раскол содействует лишь их большому обрусению – нельзя было не изменить системы действий в отношении его. Раскольников записывают в двойной податной оклад – двойную подать положили штрафом за отступление от Церкви. Если раскольники были повенчаны не в церкви, с них брался еще денежный штраф. Этим положение раскольников было весьма облегчено. За что прежде пытали и жгли, теперь за то лишь брали деньги и сравнительно небольшие. Впрочем, второстепенные преследования продолжались. Если раскольник укрывался от платежа двойной подати – его ссылали в каторгу. Расколоучителям рвали ноздри, за чем так же следовала ссылка на каторгу. В сотские и бурмистры запрещено было выбирать раскольников и вообще определять их в какие-либо должности. Петр I не мог примириться с расколом: уже бритье бород и немецкое платье, возмущавшие старообрядцев, проводили пропасть между ним и ими. Раскол в его время принял характер борьбы с внутренними реформами, был силен и не только распространен в крестьянской и купеческой среде, но находил последователей между помещиками¹¹⁷. Питирим, сам бывший раскольник, потом епископ, употреблявшийся Петром для склонения раскольников путем увещания к обращению в лоно Церкви, в секретных донесениях Петру советовал хватать и наказывать раскольников¹¹⁸. Он поставлял на вид, что последователи поповщины называют царя «благородным», но не «благочестивым» и «благоверным». Он же доводил до сведения царя, что раскольники (т. е. старообрядцы) и беспоповщина посылают своих учителей в Сибирь и по городам. Это сообщение раскрывает силу раскола, в то время преимущественно истекавшую из взаимной связи, которая существовала между последователями его. Силу раскола доказывает и то, что, напр. в епархии Димитрия Ростовского книги, направленные против раскола: «Жезл правления» Симеона Полоцкого и «Увет духовный» патр. Иоакима были почти истреблены раскольниками¹¹⁹.

Преследование раскола ослабело, но не прекратилось. Старообрядцам в стародубских поселениях стало жить неспокойно. Часть их переселилась в Ветку – поселение на острове р. Сожа, близ Гомеля, на земле пана Халецкого. Ветка находилась непосредственно за русской границей в польских пределах. За русской границей старообрядцам надо было поселиться, чтобы их не достала там рука русского правительства; «непосредственно» за ней они должны были поселиться, чтобы быть в общении со своими в России. На Ветке устроена была церковь, иконостас для которой достали из калужской церкви Покрова. Скоро Ветка процвела. Там сгруппировались 14 слобод с 40 000 жителями.

Когда вышло на Ветке Иосифовское миро (сваренное при патр. Иосифе, предшественнике Никона), разбавлявшееся деревянным маслом, чтобы его стало на более долгий срок, старообрядческий настоятель Феодосий сварил новое. Ветка, в сущности, была колонией Стародуба, но скоро превзошла его богатством и значением. Дух разъединения, однако, царствовал в среде старообрядцев. Около 1730 г. стародубцы и ветковцы не имели между собой общения ни в ястве, ни в питье.

Если ветковцы, поселяясь за русской границей думали уйти от руки русских властей, то эта цель не была достигнута. При имп. Анне полковник Сытин вступил в Ветку, разорил ее и вывел 40 000 человек из неё в Россию. Пребывание на иностранной земле не спасало старообрядцев; эта иностранная земля – была Польша, падение которой подготовлялось; в отношении её не стеснялись. Около 30 лет спустя после первого разгрома, когда Ветка начала обновляться, в ней собралось почти прежнее число жителей и значение её восстановлялось – генерал-майор Маслов с русским отрядом напал на нее и увел 20 000 человек в Россию. Церковь было позволено ветковцам взять с собой. С этого времени Ветка более не восстановлялась. Ветковцев, выселенных после второго погрома, послали в Сибирь. Но вслед за тем преследование старообрядчества стало ослабевать. Еще при Петре III положено было начало более гуманному отношению к последователям раскола. В указе, вызывавшем раскольников из заграницы, говорилось, что они могут жить спокойно в России – «живут же в ней магометане и идолопоклонники»¹²⁰. Этим произносился приговор прежним гонениям на раскол; при Петре III правительство уже высказывало таким образом мнение, что если иноверцы живут спокойно и никем не преследуемые в России, то странно преследовать своих же русских за некоторые отступления в вере. Следствия о самосожигателях и раскольниках велено было прекратить и обид им больше не причинять¹²¹. А затем указом о нечинении обид раскольникам верхнеисетского завода велено было даже назначить «для опекунства» над ними сенату достойного человека¹²². Это назначение правительственного ходатая за раскольников в ограждение их от притеснений московской раскольничьей канцелярии – представляет замечательное событие в кратковременное царствование Петра III и объясняет, почему имя этого государя сделалось после надолго лозунгом разных сект раскола. Воспитанная в правилах веротерпимости, сама философ по убеждениям, Екатерина II также могла смотреть на раскол лишь с политической точки зрения. Политической опасности со стороны раскола она не видела и не могла видеть; этой опасности не было. Екатерина вызывает указами раскольников из-за границы, обещая им спокойное существование в России; она знает, что это люди полезные, деятельные, и что если гонения загнали их прежде за русские пределы, то гонений при ней им нечего опасаться. Второй ветковский погром совершился в то время, когда она, недавно вступив на престол, еще не была, как известно – в первые 2 года – вполне самостоятельной. Дух религиозных гонений был чужд Екатерине. В письме к митр. Дмитрию Сеченову¹²³, в 1767 г., она восстает на дух гонения, примеченный ею в нижегородской епархии. В это время она ближе могла взглянуть на раскол. По приезде её в Городец, тамошние священники подали ей челобитную о том, что им жить нечем, нет прихожан – все записались в раскольники. Наведены справки; действительно оказалось, что в этой местности, где по словам Екатерины примечен ею был дух гонения, число раскольников по последней ревизии значительно увеличилось. Раскольники, приходившие к приближенному лицу императрицы – Елагину говорили, что местные священники обходятся с ними как с бусурманами, и при рождении младенца отказываются давать молитву и крестить. Сделано было распоряжение, чтобы местный преосвященный прекратил такой порядок вещей.

Вскоре, по вступлении Екатерины на престол, близ неё является человек хорошо знакомый с положением церкви и раскола, бывший ученик смоленской семинарии, впоследствии сохранивший расположение к чтению духовных книг и к богословским спорам – Потемкин. Поручик конной гвардии, будучи назначен в синод за обер-прокурорский стол, Потемкин является проводником идей императрицы по церковным вопросам. Человек, чуждый неверотерпимости, получивший от папы благодарственную буллу за охранение интересов католицизма, друг старообрядческого патриарха Андрея Борисова, получавший от него послания – Потемкин при возрастании его силы должен был значительно содействовать облегчению участи раскольников в России. В 1769 г. раскольникам дано было право судебного свидетельства. В 1782 отменено было в правительственных бумагах название «раскольников» для старообрядцев; они стали называться этим последним именем. Отменена была одежда, отличавшая последователей раскола от прочих граждан. В 1785 – позволено было старообрядцам вступать в общественные должности. Таким образом ряд узаконений дал старообрядцам гражданские права, которых они были лишены.

Прекратилось преследование старообрядства – и поповщина как религиозная секта теряет значение: она постепенно превращается в старообрядческую экономическую общину.

Фанатизм преследования порождает изуверство. Первые старообрядческие попы выказывали дух нетерпимости. Каждый перешедший к ним из «еретиков» был перекрещиваем. Сами старообрядцы не допускали к ребе попов, посвященных со времен Никона. Старообрядцев гонят; они клянут еретиков и не хотят иметь с ними дела. Это – религиозные сектанты. При Петре I старообрядцев преследуют не столько как религиозную секту, сколько как противников внутренних реформ. Изменяется самый смысл раскола. Религиозные убеждения более не гонятся, а лишь штрафуются двойным податным окладом, – и тотчас же выясняется, что не столько разногласия в дедах церкви, сколько система преследования произвела церковный раздор. Как скоро прекратились преследования религиозных убеждений, так прежняя сектантская нетерпимость раскольников ослабевает. В Стародубе перекрещивали, опуская человека, подхваченного под мышки холстом, в воду; в Ветке, основанной тем же стародубским попом Кузьмой и пришедшим к нему другим попом Степаном, под перекрещиваньем уже разумеют то, что просто пред крещаемым ставили горшок с водой¹²⁴, а потом крещение даже совсем отменяется и заменяется миропомазанием. Сначала старообрядцы принимали лишь священников старого посвящения (до Никона) и раз даже перекрестили священника, погрузив его в воду в полном облачении, в ризах, «чтобы он не лишился при этом священства»¹²⁵; потом стали принимать и священников нового посвящения, миропомазывая их (также непременно в облачении), а после и без этого. Первые старообрядцы кляли никониан и давали обещание с ними не спорить; впоследствии в Ветке нисколько не возбранялось сношение и общение в пище и питье с теми же никонианами. Сначала старообрядцы держались только икон старого письма; ветковцы принимали и новые.

Если впоследствии старообрядцы принимают к себе священников нового посвящения, даже не производя над ними никаких обрядов, то можно ли сказать, что они отвергали господствующую церковь и не признавали её иерархии? Можно ли сказать, что они считали еретиками архиереев, рукоположение которых на своих «попах» признавали освящением? Одно из двух: или еретик, по их мнению, мог передавать освящение, или признание иерархии господствующей Церкви еретической было не более, как старинным принятым преданием, и церковная распря воочию становилась лишь мнимым предлогом, за которым стояла распря социальная.

Признавая архиереев господствующей Церкви, старообрядцы не могли не признавать и самой церкви. Очевидно, лишь другие причины удерживали их вдали от неё.

Старообрядство постепенно принимает характер экономической общины, охватывающей всю Россию. Чем более усвояет оно себе этот характер, тем число последователей его растет все более.

Старообрядство в первое время – как религиозная секта – является именно поповщиной. Поп является первой потребностью старообрядства. Как скоро явилась потребность эта со стороны людей часто влиятельных и богатых, так не было недостатка в священниках, переходивших из господствующей церкви к ним. Но число последователей старообрядства увеличивалось и попов не всегда хватало. Поп сделался как бы представителем известной ценности; в стародубских поселениях попов иногда продавали, напр., рублей за 100. Если прихожане были недовольны своим попом, они отдавали его другому приходу. Это был след обычая, существовавшего в России при Алексее Михайловиче, прихожанам брать с выборного ими священника запись и отсылать священника, если он не исполнял уговора по записи. Нельзя сказать, впрочем, чтобы прихожане старообрядцы могли быть часто требовательны в отношении своего попа; попы были в некоторых местностям так редки, что приходилось довольствоваться каковы бы они ни были. Явились странствующие попы; их перевозили из одного места в другое в ящиках, прикрыв рогожами, прятали в подвалах. Чем бдительнее был надзор, чтобы священники господствующей церкви не переходили к раскольникам – тем изворотливее становились старообрядцы в добывании себе попов. Являлись лица, добывавшие себе архиерейский сан неправо, иные сами себя производили в архиереи; после открывалось их неправое поставление, и при всем том рукоположенные ими попы были признаваемы за таких и совершали службы. Словом, нужен был поп; а где бы, как бы и даже кого бы не добывали в это звание, – было все равно.

* * *

Монгольское владычество наложило надолго-неизгладимую печать на русскую землю: одна половина её, открытая набегам конных татар, была завоевана ими силою; другая, охраненная отдаленностью и естественными препятствиями, подчинилась Орде по добровольному соглашению князей. Ордынским наездникам нельзя было далеко уклоняться от южнорусской степи; валдайская возвышенность и полесье охранили новгородскую Русь и польско-литовский край от их набегов. Следствием было, что русская земля незаметно разделилась на две части, с различным во многом складом жизни и народного быта. На одной монгольское иго чувствовалось сильнее, победители больше влияли на побежденных; другая, защищенная своими лесами и болотами, продолжала жить прежней жизнью, откупаясь от татарских порядков данью. Рознь между двумя половинами русской земли окончательно обозначилась в XV ст. Произошло столкновение, и московская Русь победила новгородскую – сила сломила волю.

Долго оставался неизглаженным след, наложенный господством монголов. Отличительные черты двух половин русского края надолго остались обозначенными. Когда раскол шевельнул все местности России и отозвался во всех уголках её, московская и новгородская рознь снова вышла наружу. В московской России утвердилась поповщина, в древненовгородской – беспоповщина. Кто изучил отличие этих двух половин русской земли друг от друга в других отношениях, – тот мог бы заранее предсказать, в какой форме проявится раскол тут и там. Вместе с ордынским влиянием нужно принять во внимание и условия местности. Москва вводила чиноначалие во всей России, в ней этот элемент чиноначалия был силен. В ней должна была утвердиться скорее всего поповщина с её стремлением иметь освященную власть, с её приверженностью к обрядам и признанием духовной иерархии. В московской Руси уклонение в раскол не могло быть слишком резко: должно было оставаться некоторое непризнанное общение с господствующей церковью. Здесь, при сравнительно густом оседлом населении и установившихся семейных порядках, церковная обрядность должна была иметь большое влияние.

Древне-новгородский север был совсем не то. Это была искони страна религиозного и политического свободомыслия. Вольный Новгород, владевший русской землей от Урала до псковского рубежа, не был сторонником чиноначалия. Разрозненное, нередко кочевое, временное население северного края не могло стоять за обрядность. Обрядность прививается к сплошному оседлому населению, в среде которого существует лествица взаимных отношений лиц между собой. Семейные и родовые узы, имеющие прямое отношение к охранению обрядности, в среде северно-русского населения не могли иметь такого значения, как на юге. На это влияли разрозненность его и отчасти временной характер. На новгородском севере раскол должен был явиться преимущественно в форме беспоповщины.

Последователи раскола в средней России хотели духовной власти над собой. Они употребляют все средства, чтобы добыть себе священников. Установившиеся предания имели для них силу и обаяние. В Стародубе не было сначала церкви – этого довольно, чтобы там, не смотря на большое число прихожан – старообрядцев, совсем не служили литургии, а довольствовались прочими службами. На Ветке строят церковь только тогда, когда добыли ветхий антиминс из церкви же. Нет причастия у старообрядцев – теми или другими путями оно является; крохи старого причастия, или выдаваемого за такое, смешиваются с тестом, и вновь испеченные хлебы служат для причастия: довольно, что тут есть частица старого; это-то «старое» и имеет цену. Причастие носят при себе; иногда оно пересылается в ореховых свищах – сильна вера в таинство, и если нет поблизости священника, то, по крайней мере, должно быть наготове причастие на случай нужды. Сильно убеждение, что нужна исповедь – исповедуются даже у простого мирянина, записывающего грехи на бумаге и отсылающего их к отсутствующему попу на разрешение. Попов мало, а между тем потребность в священнодействии велика. Следствием этого является заочное отпевание умерших, венчание нескольких пар одним священником одновременно, исповедь вслух пятидесяти человек и более, крещение младенцев в 46 купелях в одной церкви¹²⁶. Все эти особенности, которые обличители раскола выставляли как доказательство нелепости раскольничьих обычаев, имеют только один исторический смысл: люди, которых отрывали от чтимой ими старины, судорожно схватывались за эту старину, хотя в руках их были только остатки её.

Иначе смотрел новгородский север на старину. И он стоял против всего нового. И он, подобно последователям раскола в средней России, отвергал как никоновские перемены, так курение табака, празднование нового года в январе, употребление чая, немецкое платье, итальянское пение, иностранную живопись, бритье бород и усов, анатомирование и бальзамирование мертвых тел и т. д. К табаку последователи раскола применяли слова послания к евреям: «корень горести выспрь прозябаяй, иже пакость творит и тем осквернятся мнози». Московские федосеевцы впоследствии ставили между причинами своего необщения с поморцами то, что те до обеда и после него орехи грызут и ягоды едят и трижды в день чай пьют. Расколоучители писали, что кто чай пьет, тот должен отчаяться в спасении. Замечательно, что впоследствии, когда раскольники стали уже менее строги в отношении употребления чая, старики их отказывались пить чай, который пивали в молодости. Употреблявшие чай вначале предавались троекратной анафеме. Кофе при введении его в употребление вызвал еще более сильный протест. Против кофе писалось, что кто пьет его – в сердце того будет ков. Кофе предавался десятикратной анафеме¹²⁷. Если чай проклинался только три раза, а кофе – десять, то это может быть и потому, что главными вводителями кофе в русском обществе были имп. Анна и Бирон, в такой степени гнавшие раскол. Между беспоповцами еще в сравнительно недавнее время была распространена тетрадь против картофеля¹²⁸. В прошлом столетии, когда введение картофеля в хозяйство правительственными мерами вызывало бунты в народе, трава, «зовомая картовь» называлась у раскольников «похотью антихристовою», так как она «от Рима начало имать». Новгородский север так же стоял против нововведений и за старину; но старина у него была другая, чем в Москве. В Москве стояли за до-никоновские обряды, – старина новгородская восходила к временам стригольников и рационалистических учений игумена Артемия и Матвея Башкина. И в до-московскую старину Новгород обходился иногда в своих церковных делах без благословения высших иерархических властей. Новгородские владыки Арсений и Феодосий не были вовсе посвящены высшей церковной властью: народный выбор очевидно значил более в глазах новгородцев, чем митрополитское, или патриаршее, посвящение. Там, где установились такие воззрения – а они установились во всей северной России от Урала до Ливонии – последователи раскола не могли долго задумываться над тем, что у них не было поставленных в священство. Они по родовым преданиям привыкли видеть в духовном отце учителя, выбранного ими самими и удовлетворявшего их – очень может быть, часто невзыскательным – требованиям. Пока духовным отцом их был выбранный ими поп – мы видели, что право избрания священников приходом сохранялось в России еще при Алексее Михайловиче – новгородский поморянин довольствовался им. Когда назначение священников перешло в руки власти, он отступил в раскол и отказался от назначенных ему священников, даже не спрашивая лучше они или хуже прежних. Явились учители, соответствовавшие тому уровню, на котором стояли северные последователи раскола. Христианская вера распространилась на севере сравнительно позже; языческие поверия и предания были там еще сильны; влияние протестантской Европы шло в России через новгородские земли. Если ко всему этому прибавить, что еще не исчезло вполне новгородское соперничество с Москвой, то не удивительно, что северные жители, опираясь на никоновские перемены, гораздо более удалились от господствующей церкви, чем последователи раскола в средней и южной России. Явилось учение, что с Никона наступило царствование антихриста. Верили ли этому умные и толковые люди, насадившие раскол на севере – это другой вопрос. Но им нужно было как можно резче отделиться от власти, введшей перемены и от принявших изменения – и что же могло резче и сильнее подействовать на толпу, как не учение об антихристе?

«В беспоповщине естественно всяк считает себя вправе быть учителем», говорит преосв. Макарий¹²⁹, «и вот какой-нибудь полуграмотный дьячок, и чернец, и бродяга, и беглый солдат, и безграмотный мужик или пастух, и даже баба Акулина – выдумывают свои жалкие толки и основывают свои согласия».

Да, и именно потому, что беглый солдат, и безграмотный мужик, и даже баба Акулина являлись проповедниками учений, их слушали и солдаты, и мужики, и бабы. Куда ни проникла бы речь просвещенного проповедника, там слушали своего человека, часто известного строгостью жизни и благонравием, иногда изворотливого плута и хитреца, но почти всегда человека способного и умного. Правда, если брать мерилом грамотность и образование, учитель иногда был немного выше научаемого, но именно потому, что один был так близок к другому, что учение одного было близко к пониманию другого – это учение преуспевало. Потребность умственной самодеятельности была сильна в народной среде. Эти миллионы, которые со времени закрепощения были предоставлены самим себе и о которых никто не заботился, хотели также жить умственной жизнью. Расколоучители, близкие к народу, умели дать пищу его умственной самодеятельности. Жалка была эта пища с её религиозной софистикой и догматическим туманом, но все-таки это было кое-что, особенно для среды, где церковные книги были более известны, чем другие.

И раскол на севере рос. Более предприимчивые и даровитые из простолюдинов, видя, что народная среда ждет хоть какого-нибудь умственного движения, что закрепощенные миллионы недружелюбно смотрят на перемены, вводимые при посредстве владельческого класса и преимущественно для него – брали на себя роль представителей народа, являлись его учителями и соответственно тому уровню, на котором стояла слушавшая их масса, избирали предлогом религиозное разномыслие и основывали разные толки и согласия.

Поповщина распространилась преимущественно в средней и южной России и всюду проникла из Москвы. Беспоповщина – преимущественно на севере России и главным центром её распространения была Обонежская древне-новгородская область. Таким образом понятным становится числовое неравенство последователей той и другой. Беспоповцев считается в настоящее время 3 миллиона¹³⁰; следовательно беспоповцы по численности относятся к половцам, как 3:5. Если статистические цифры стоят ниже действительности, если тех и других последователей раскола более 8 млн., то, во всяком случае, пропорция вероятно верна: малолюдный север, хотя он схватился страстнее за раскол и держался его упорнее, не мог дать ему столько последователей, сколько более населенные средняя и южная полосы России вместе.

Но не всегда были у беспоповцев учителя из простонародья и без образования. Впоследствии, когда масонство отчасти ответило тем же требованиям в высшем классе населения, каким удовлетворял раскол в низшем, и когда раскол слишком резко стал проявлением жизни преимущественно крепостного населения – учителями его являются по большей части люди безвестные, вышедшие из народной же среды. Но в эпоху Петра I, когда раскольниками были и помещики, между расколоучителями беспоповцев мы видим потомков князей Мышецких и бояр Урусовых. Этим-то последним – людям образованным, деятельным и имевшим влияние, – беспоповский раскол обязан много своим распространением. Выговская обитель, основанная в онежском крае Данилой Викулиным и сделавшаяся известной при настоятельстве Андрея и Семена Денисовых – из рода кн. Мышецких, была такой-же митрополией беспоповцев в России в первой половине прошлого столетия, какой Ветка для поповцев. Началось со скитов, с пустынно-жительских избушек в лесах, в малоизвестных чащах. Соловецкий монастырь, боровшийся открытой силой против никоновских перемен, сделал первый почин деятельного распространения раскола на северном поморье, но еще прежде раскол появился в обонежском крае, благодаря сосланному в Палеостровский монастырь епископу Павлу Коломенскому. Реформы Петра, в особенности бритье бород и усов, вызвали новые массы раскольников и, убегая «от власти антихристовой», недовольные тем, что совершалось вокруг них, они удалялись в малодоступные леса и дебри и там устраивали скиты. Сначала селились отдельно, срубали избу, расчищали лес под пашню. Потом нужда в бедном и пустынном крае заставляла жителей скитов соединять их усилия; возникало общежитие. Выговская обитель началась из малого. Её основатели так же прошли через ряд испытаний. Очищенная от леса почва давала иногда довольно хлеба; бывали случалось урожаи – 18. Но новина скоро истощалась; в этих северных лесах возможна только система короткой обработки данного участка земли, если нет удобрения. Приходится оставлять землю непаханой много лет и очищать из-под леса новый участок. Такое хозяйство невыгодно, но таково оно в настоящее время, и другим оно не могло быть полтораста лет назад. У поселенцев бывал хлебный недород; хозяйство в этой местности было для них ново и велось без средств; земля обрабатывалась без удобрения, потому что не было скота. В нужде пекли хлеб с примесями, иногда от них расплывавшийся в печи. Ясно было, что человек среди этой природы, живя одиноко, совершенно беспомощен. Нужно было соединить усилия.

Та же причина, которая вызвала существование многих монастырей в северной Руси с давних времен, вызвала и общежитие на р. Выге. Данило Викулин, дьячок Шунского погоста, является настоятелем небольшой общины. Соединившись с несколькими другими скитниками ради взаимной пользы, деятельные головы – а только такие и могли вступить в борьбу с этой суровой природой – постепенно нашли исход из трудного положения. Осмысленный, предприимчивый труд скоро привел от бедности к достатку. Сначала выговцы должны были невольно поститься, и удар в доску созывал их молиться в бедную избушку. Потом явились средства, заведен был скот, устроилось хозяйство. Мало было своего хлеба – выговцы нашли путь на Волгу: там его было много. Начав привозить его для себя, они стали после возить его в Петербург. Не ограничиваясь коммерческой предприимчивостью, они являются полезными работниками на олонецких железных заводах. Научившись здесь горному делу, они открывают рудники на Урале и полагают там основание металлическому производству. Бывая на Урале, на Волге и в Петербурге, они везде находят себе приверженцев и связи. Растет благосостояние Выговской обители, но с тем вместе растет и раскол. Эти предприимчивые, смышленые, чуждые домоседства люди, знакомясь с разными уголками России и делаясь торговыми и промышленными посредниками между ними, наживают деньги и с тем вместе привлекают в раскол все те жаждущие жизни силы народа, которые глохли до того. Эти новые силы затем придают новую жизнь расколу.

Во время преследований раскольники должны были прибегать к иносказательным и условным способам выражения мыслей в сношениях друг с другом. Они употребляли тарабарскую грамоту, вошедшую у нас в употребление в XV ст. и состоявшую в замене одних букв в словах другими. В пример тарабарской грамоты можно привести следующее выражение из донесений московского гонца, посланного в Смоленск (1649)¹³¹: «Шелки шлросеплту цошецапысль». Употреблялась тарабарская грамота и в частной переписке. Известно напр. одно письмо тарабарским языком, написанное царем Алексеем Михайловичем к Матюшкину. В старинных рукописях часто можно видеть тарабарскую подпись «аринь» вместо «аминь». Чаще всего замена букв в тарабарской грамоте производилась следующим образом:

Верхняя и нижняя буквы в этом столбце обыкновенно заменялись одна другою. Гласные буквы в словах оставались совершенно без изменения. Основываясь на этом ключе, мы можем прочесть и приведенные слова смоленского гонца 1649 г.: «Вести всмолнску доведанылсь».

Допуская некоторую неточность в печатном тексте тарабарской фразы – смысл довольно понятен.

В употреблении у раскольников также было произношение слов в разговоре и расположение их в письме – наоборот, начиная с конца вместо начала. Так напр. «илиразар ценежрек»: если прочесть слова с другого конца – будет «разорен Керженец». По-видимому беглый разговор по такому способу довольно труден, но практика преодолевает трудности. Мы имеем свидетельство, что ученики воронежского духовного училища в 1827 г. бегло говорили между собой таким образом¹³². Тем более должны были напрактиковаться в таком языке последователи раскола в эпоху гонений на них. Последователи раскола прибегали также к иносказательному языку; напр.: «мы купили соль, да сырую, просушили на рогожках и ссыпали в сусек». Это значило, что приобретены были новые последователи раскола, которых по испытании на Рогожском кладбище присоединили к раскольничьей пастве. Так «поехать в Шацк» – значило «обратиться в православие». Существует целый словарь выражений и слов, употреблявшихся у последователей раскола иносказательно. Иногда иносказание в подобных случаях отзывалось чрезвычайным цинизмом. Так «собаки» было общеупотребительное выражение, вместо «чиновники», «начальствующие лица»; «кабак» – значило «церковь»¹³³, т. е. православная. Но всего более надобно обратить внимание на распространение между раскольниками языка офеньского. Это соотношение между расколом и офенями очень важно. Офени – ходебщики Владимирской губернии – известны по всей России. Беспоповский раскол, утвердившийся впоследствии на русском севере, зародился во Владимирской губернии, где были сильны – как и в Костромской – последователи первого расколоучителя Капитона. Язык офеньский употребляет слова иностранного или загадочного происхождения вместо обыкновенных (Стот – Бог, икона; хрутец – отец, возгран – город и т. д.). Офени, ходя с коробками товаров по всей России, заходя во все уголки её, должны были сильно содействовать распространению раскола. Распространяясь в употреблении – в течение последних 150 лет офеньский язык в настоящее время разделился на три ветви: собственно, офеньский (во Владимирской губернии), галивонский (в Костромской) и матрайский (в Рязанской и Нижегород. губ.). Офеньский язык употребляет в значительной части случаев тарабарский способ перемещения букв, но придерживается обыкновенного грамматического изменения слов. Собственные имена в нем заменяются своеобразно; так Москва – на офеньском языке – Батуся.

Но постоянно опасаясь гонений, постоянно замыкаясь в своей среде, составляя, как бы отдельный мир, последователи раскола втягивали между тем в этот мир все жаждущие жизни и дела силы русского земства.

Раскол искал во всех уголках России людей, готовых быть полезными ему. В уголках и захолустьях обширного царства, куда иногда вовсе не проникало официальное влияние, жили также люди со стремлением к деятельности, и раскол отыскивал этих людей, усваивал их себе, действовал через этих своих избранников на местное население и, таким образом, приобретал громадную силу.

Люди ловкие и смышленые, раскольники-беспоповцы хотя и учили о последовавшем уже пришествии антихриста и о том, что антихрист царствует, – непрочь, однако были ладить с князьями мира сего. Выговцы посылали Петру I подарки, лошадей, быков и т. д. При этом же отправлялись письма к царю, и посылавшие были очень довольны, что Петр читал эти письма вслух¹³⁴. Система задариванья продолжалась и впоследствии. Много подарков шлется от выговцев ко двору Петра II и Анны Иоанновны. Страсть Петра II к охоте не ускользает от внимания выговцев: они посылают ему оленей и т. д. Ловкость и подарки долго спасают их от гонения.

Явление во всяком случае замечательное: из той среды, которая учила, что антихрист уже пришел и царствует, и что Петр I и есть этот антихрист, что вернувшиеся из заграничного путешествия царь Петр не есть сын Алексея Михайловича, а настоящий Петр был подменен за границей, – из среды где рассеивались все эти учения, слались к тому же Петру послания и щедрые подарки. Эта тактика и умение находить доброжелателей в кругу вельмож, приносили свою долю пользы выговским беспоповцам. Один из главных учителей их, Семен Денисов, арестованный новгородским архиеп. Иовом и посаженный в темницу, нашел способ спастись из неё и возвратился к своим. Несомненно, однако, что умение ладить с предержащими властями не всегда приносило выговцам столько пользы, сколько то, что они умели себя сделать людьми во многих отношениях полезными и необходимыми. Петр I не мог относиться как фанатический преследователь к людям, промышленная деятельность которых охватывала значительную часть России, которые открывали ему рудники на далеком Урале; тотчас переделывали свои суда, торговавшие хлебом, по новому образцу, как скоро о том вышел указ; наконец – к тем людям, за которых, как за необходимых работников, так стоял начальник петровских олонецких заводов, Гейнинг. Петр должен был даже обходиться с ними милостиво, как с людьми полезными.

Послания к Петру и подарки ему и его преемникам с одной стороны, и учение о Петре как об антихристе с другой, непоминание царского дома в церкви и вместе заискивание в той же высшей власти – все это показывает двойственность в деятельности раскольников и их убеждениях. Эта двойственность объясняется самим характером раскола в это время: для массы он – все еще религиозное необщение с «щепотниками» (от «шепоть»; раскольники называли крестившихся тремя перстами – крестящимися «щепотью»); но в кругу промышленных и деятельных личностей, для которых церковный раздор был только знамя и которые придали расколу его организацию и силу, религиозная секта уже переходила в экономическую общину. Экономическая община находила по своим торговым предприятиям нужным искать защиты и покровительства высших властей; но основатели её и главные деятели имели значение в массе своих последователей только как враги вводимых реформ и как борцы против антихристовой власти. Чем более экономическая община брала верх над религиозной сектой в расколе – а это, как мы видели, было с постепенным прекращением гонений, – тем менее враждебно относился раскол к власти и тем терпимее становился он в своих учениях и догматах. Когда, по доносу Круглого при имп. Анне, послали на Выг следственную комиссию навести справки, точно ли выговцы не молятся за царскую фамилию – можно было уже ожидать, что выговцы и в этом отношении не разойдутся с правительством. Уступка действительно была сделана: выговцы внесли, с решения своих учителей, царский дом в свои молитвы. Если бы начальник следственной комиссии Самарин действовал снисходительнее, то может быть эта уступка была бы принята всеми беспоповцами. Но система стеснений еще не миновала, а мы видели, что чем более усиливались стеснения, тем раскол становился нетерпимее и усиливался как враждебная секта. Многие беспоповцы отделились от выговцев, назвав их самарянами (от Самарина, с розыска которого была сделана уступка). Явилось распадение в поморском согласии, центром которого был Выг; явились новые секты и толки, враждебные уступке. Самая уступка потеряла свое прежнее значение.

Беспоповский раскол почти окончательно превращается в экономическую общину только со времени прекращения преследований при Екатерине II, когда последователи его находят возможным сделать средоточием своим Москву.

* * *

С первой раскольничьей проповедью толпы людей, недовольных новыми порядками и гонимых в Москве, бегут из неё на русские окраины и за границу. Русские выходцы бегут в Китай и, по некоторым известиям, даже в Японию, в Турцию, Польшу, Швецию, Пруссию и Австрию. Уже при Федоре Алексеевиче за северо-западной русской границей жило много русских. Раскол беспоповщины мог иметь между ними тем больший успех, что у них не было священников; архиереи отказывались посвящать их для этих выселенцев. Решением церковного собора повелено было посвящать в эти пограничные местности священников, чтобы, по словам соборного решения, «достальные христиане» там не искоренялись¹³⁵. Мы видели уже, что эти выселенцы, принадлежавшие к кровно-русскому населению, стойко и упорно державшемуся старины, несли на русские окраины и за пределы их русские народные обычаи, и таким образом укореняли в местностях, где селились, русскую народность. Мы указывали также какое влияние имело это упрочение русской народности вдали от русского центра на расширение пределов государства: местности, где селились гонимые и бежавшие из Москвы упорные приверженцы старины и всего своего русского – области Швеции, Польши и Турции – мало-помалу вошли в состав русского государства. Особенным предпочтением у этих выселенцев из России пользовалась Польша, в пограничных местностях которой они были более как у себя дома. И эта-то Польша, приютившая у себя десятки тысяч русских поповцев и беспоповцев, скорее всего подпала русскому влиянию. Ветка имела, таким образом, свою долю участия в падении Польши. Более к северу, также в местностях польского королевства, поселились последователи беспоповщины. Эти русские беспоповцы в Польше разделили роль Ветки в приведенном отношении. В польских областях зарождается федосеевское согласие беспоповщины. Вышневолоцкий дьячок – Федосий Васильев, из дома бояр Урусовых, был послан из Выговской обители к русским выходцам в Польше. Вместо того, чтобы привести этих выходцев под начало Выговской обители, Федосий основывает свое согласие. Это – федосеевский толк или федосеевщина, основание которой относится к 1706 г. Сообразив различие отношений, в которые были поставлены онежские поморцы и русские выходцы в польских пределах, можно отчасти угадать, в чем должно было состоять отличие нового – федосеевского – учения от поморского. Живя за русскими пределами, первые последователи федосеевщины могли резче относиться к русской правительственной власти, чем поморцы. Последние, как мы видели, уступили и ввели в свои книги молитву за царей (но не императоров – уступив, в сущности, не хотели примириться на новом слове). Федосеевцы отвергли эту уступку. Федосеевцы разошлись с поморянами на другом важном пункте. Поморяне не признавали брака, заключенного в господствующей Церкви и разводили переходивших к ним мужа с женой. Федосеевцы, признали нерасторгаемость такого брака. Тут опять нельзя не видеть в несогласии двух учений следствия местных причин. Поморцы, жители русского севера, иначе смотрели на брачные узы, чем жители средней России; у федосеевцев, явившихся впервые в значительно более южной местности, соответствовавшей средней России, дорожат брачными узами более. Замечательно, что, когда впоследствии федосеевцы на этом пункте согласились с поморцами и приняли расторжение брака – федосеевская секта господствовала уже не на небольшом клочке польского королевства, а на всем обширном русском севере, т. е. там же, где господствовало поморское учение. Поморцы принимали иноков из господствующей Церкви без всяких обрядов. Иноки были первыми основателями северной поморской беспоповщины. Монастырский элемент отразился на правилах поморского общежития. Самый характер северной местности, содействовавший распространению монастырей, не мог не отозваться на устройстве главной северной раскольничьей обители, имевшей сходство с монастырем не по одному названию. Поморское учение не могло не относиться дружелюбно к иночеству даже господствующей церкви. Федосеевщина в первое время своего существования должна была отнестись к иночеству иначе, опять вследствие тех же местных причин: край, в котором зародилась она, мало походил на пустынный и пустынно-жительский север. Федосеевское учение поставило инока на одну доску с мирянином, без льгот. Поморяне в русском краю не очищали молитвами припасы, покупаемые на рынке; федосеевцы в польском краю, покупая те же припасы у католиков и евреев, положили очищать. Быть может на этом правиле федосеевцев отразилось старинное постановление митр. Фотия об освящении припасов, привозимых из-за границы. Это постановление было сделано давно и давно утратило силу, но мы знаем, что чем отдаленнее была старина, тем приверженцы старого крепче держались за нее.

Федосеевщина явилась за русским рубежом, но скоро проникла в Россию. Основатель её Федосий привлек к себе не одних людей простого звания. Пользуясь расположением многих значительных лиц, Федосий Васильев успел выхлопотать разрешение у кн. Меньшикова своим последователям поселиться на Ряпинской мызе. Сам Федосий был схвачен, посажен в тюрьму и скоро умер (в 1711 г.); но последователи его остались на Ряпинской мызе и затем учение его распространилось по всей, преимущественно северной, России. Успех федосеевского учения зависел много от того, что оно удовлетворяло более потребностям средней и южной России, чем поморское. Тогда, как поморское учение не нашло многих приверженцев в средней России, – федосеевское, явившееся в более южной местности, проникло в срединную Россию и затем сделало Москву центром беспоповщины.

Одновременно с беспоповщиной утвердилась в Москве и поповщина. Коренные русские силы, представляемые этими двумя сектами, как бы отхлынули в стороны от русского центра и, обрусив окраины и запределья, вернулись снова к корню и хранилищу русской старины. Но отхлынул раскол религиозными сектами, а вернулся назад богатой экономической общиной. Пройдя по Руси во все стороны, раскол как бы накопил силы и, подобрав их всюду, прилил снова к Москве.

В 1771 г. в Москве устраиваются две общины: беспоповцев за Преображенской заставой и поповцев за Рогожской. Обе эти общины являются сначала под именем кладбищ и богаделен; но скоро стягивают к себе богатые средства московского земства и становятся центрами двух главных подразделений раскола для всей России.

Основание этих общин в правление Екатерины II является естественным следствием взглядов, которые с течением времени наше правительство стало усвоивать на отношения свои к земству. Во время, последовавшее за монгольским игом и почти до Екатерины II, земство в России было совершенно порабощено. Видоизмененная в дворянское служилое сословие – дружина является со времен первых царей главным и господствующим сословием. Земщина, коренящаяся в купечестве и крестьянстве, теряет всякое значение. Закрепощение крестьян было одним из видов полного подчинения земщины служилому сословию. Мы уже имели случай говорить, что пока служилое сословие стояло во главе всего в государстве и земство было вполне безгласно – со свержения ига монгольского до Петра I включительно – политика России склонялась к крайностям: Россия то оставалась Азией, то хотела быть Европой, тогда как ей нужно было быть Россией, т. е. не оставаться неподвижной, но вместе не следовать раболепно всему новому, а оставаясь верной своему, что было хорошо, хотя и старо, принимать из нового только то, что действительно было нужно. После Петра I увидели, что политическая и нравственная сила России заключается в возрождении её народности: эта народность была родственна как Европе так и Азии, и только благодаря ей Россия могла явиться посредницей между европейским просвещением и азиатским застоем, т. е. усвоить себе свое настоящее мировое значение. Вспомнив о народности, не могли не вспомнить и о безгласном, задавленном земстве, в котором коренилась эта народность. Земство, прежде отбивавшее влияние татар и потом западноевропейские нововведения, теперь проявляло свою деятельность исключительно в расколе. В подавленном земстве жили силы, почти неведомые центральной власти, но которые раскол подбирал по всем уголкам России. Раскол, как оппозиционная партия, получил большое значение, особенно с тех пор, как некоторые из нововведений Петра I должны были показаться в глазах массы населения крайним увлечением внешностью запада. Ничтожное значение России в кругу европейских государств при преемниках Петра I, зависимость её от политики Австрии, Пруссии и Франции, низвержение и возведение государей по воле иностранных резидентов (Иван Антонович, Елизавета Петровна); закупка министров, руководивших русской политикой иностранными деньгами, – все это было следствием отрешения центральной власти от народности, и, конечно, народная масса и земство чувствовали в этой правительственной слабости свою силу. Государство должно было скоро признать их значение, если не хотело упасть еще более. Раскол был проявлением народной земской оппозиции. Чем больше государство должно было стремиться к возрождению народности и значения земства, тем все более росло число приверженцев раскола.

С Екатерины II начинается новая эпоха. Хотя и не вполне, но значение земства было признано. Ничего другого нельзя видеть в учреждении местного самоуправления при Екатерине. Её комиссия Уложения была освящением земского начала. Выборное начало, введенное в среде дворянства (с 1762 г., превратившегося из служилого сословия тоже в земство) и других сословий, так же было восстановлением земской старины. Народность признается главным источником жизни государства – и Екатерина, сама превратясь из немки в природную русскую, – стоит за самостоятельную Россию, за все свое, русское.

При ней должны были прекратиться гонения на защитников русской старины, в среде которых коренилась русская народность. Последователи раскола получили гражданские права, и отсутствие гонения тотчас же вызывает реформу в самом расколе. Уже прежде, когда ослабевали преследования, раскол, как церковная секта, превращался, как мы видели, в экономическую общину. Теперь он окончательно превратился в нее.

Многое останется смутным и непонятным для нас, если мы упустим из виду оппозиционное земское начало в расколе. В первое время раскол является под покровом церковного раздора и прения о догматических подробностях. Затем он делается защитником старой Руси против новой. При Алексее Михайловиче он носит чисто религиозный характер; при Федоре Алексеевиче и в правление Софьи – религиозно-политический; при Петре I почти исключительно политический. По-видимому, тут есть непоследовательность: предводители раскола поднимают то одно знамя, то другое, по усмотрению. Но это-то и доказывает, что не догматические подробности, не платье и борода – были сущностью раскола. Народная земская оппозиционная среда брала то или другое, лишь как лозунги. Когда она оппонировала церковной власти выражением её был религиозный раскол. Когда началась борьба против западных нововведений явился раскол политический и бытовой. Таким образом становятся понятными видимые непоследовательности в среде поборников раскола. Мы видели, что поповцы, отвергая господствующую церковь, с тем вместе признавали её иерархию и, следовательно, признавали самую церковь. Беспоповцы говорят, что антихрист пришел и царствует и в то же время, как в массе их многие видят антихриста в Петре I, учители их шлют к Петру верноподданнические письма и подарки, а в 1739 г. поморяне начинают молиться за потомков Петра I. Впоследствии глава федосеевской общины в Москве, Ковылин, во главе значительнейших федосеевцев, просит имп. Александра I явиться покровителем Преображенской общины с тем, чтобы последняя была названа Александровской¹³⁶, а между тем, в той же Преображенской общине, несколько лет спустя, в молельне за иконостасом находят написанную раскольничьим учителем Гнусиным картину, изображавшую того же Александра I, с надписью на ней: «семо прииде Христе, се бо на тя брань готовлю»¹³⁷. Ни для кого не было тайной, что картина была отголоском прежнего учения о царствующем антихристе. Остановит на себе внимание непоследовательностью и то, что впоследствии приверженцы старины, так стоявшей за платье и бороду и восстававшие на чай, кофе и табак, изменили одежду, начали являться в трактирах и в увеселительных заведениях, курить табак и т.д., в то же время оставаясь приверженцами учения об антихристе и других верованиях раскола.

Словом, часто поразит кажущаяся непоследовательность. Но если взглянем на раскол как на оппозицию земства, то непоследовательность покажется системой. Налегают в особенности на земщину Никон и церковная власть – им противопоставляется религиозная секта. Налегает на нее Петр с немецким платьем и брадобритием – ему противопоставляется политическая и гражданская оппозиция. Отражается не то, что предписывается, а способ исполнения предписаний; отвергают не реформы, а крутой произвол, нередко вводивший их. Это объясняет почему иерархическая власть, которую не хотели признать тотчас после Никона, впоследствии признается сама собой, и иноземные нововведения, отвергаемые прежде, впоследствии сами собой проникают в среду последователей раскола. Предписываемое кажется худым, лишь пока оно предписывается; как только давление ослабело и предписания отменяются, так добровольно входит то, чего не могли ввести приказом.

Если бы раскол не был выражением земского начала, он бы не увлек масс. Сопротивление новому только потому, что оно ново, так нелепо, что миллионы не увлеклись бы им. Но борьба шла не с новым, а с нововводителями не справлявшимися с народными желаниями, не слушавшими голоса земства.

Понятным становится таким образом, почему раскол усиливается именно в то время, когда усиливаются гонения на него: сильнее давление – сильнее сопротивление. Есть масса доказательств, что это было так. При Петре I, когда раскольники были почти лишены гражданских прав, целые приходы Москвы были сплошь населены последователями раскола. Екатерина II замечает, что много людей записалось в раскол нижегородской епархии именно в то время, когда в ней, в церковно-правительственных сферах, утвердился дух гонения¹³⁸. Раскол заметно усилился в 1827 г. когда против раскольников стали приниматься меры до того почти оставленные¹³⁹.

Екатерина II не могла не понять дух и характер раскола. Он возник из подавления земства. При Екатерине права земства начали восстановляться. Раскол возник из отрицания народности. Теперь занялись возрождением её. Раскол явился следствием господства произвола. Екатерина не терпела произвола и, хотя личное отвращение еще не отменяло факта, но при Екатерине центральная власть уже многое представляет личной совести и частной предприимчивости. При ней прежнее вмешательство церковных властей в частные дела становится невозможно. Когда в белозерское духовное правление представлен был как колодник крестьянин Ильин за то, что жил без брака с солдатской женой и прижил младенца, то местная консистория ответила, что не её дело входить в светские дела¹⁴⁰. Заметим, что это было еще в то время (1765), когда меры против раскольников не были ослаблены, когда предписывалось напр. чтобы рекруты из раскольников были распределяемы в разные полки и в роте не было бы двух раскольников¹⁴¹. Но скоро, как мы видели, последовало дарование раскольникам одних за другими гражданских прав.

С этого времени раскол делается явлением социальным, экономическим; как при Петре I он утратил религиозный характер, так теперь утрачивает политический. Но земские права, если и были даны, то еще далеко не все. Большая часть того сословия, в котором теперь по преимуществу коренилось земство, была закрепощена. Без отмены крепостного права не могло быть мысли о полном восстановлении земских прав. Мы видели, что хотя задатки раскола существовали во все время после окончательного подчинения земства дружиной, но организуется раскол и делается грозным политическим явлением лишь со времени окончательного закрепления крестьян (в 1649 г.), т. е. в эпоху самого полного подчинения земского элемента дружине, превратившейся в помещичий служилый класс. При Екатерине II участь крепостных не была изменена, и потому раскол не мог ослабеть. Напротив, он еще более усилился, хотя и изменил свой характер. С Екатерины II раскол превращается в экономическую общину, охватывающую всю Россию. Религиозный протест Аввакума и Никиты, политический протест Некрасова и Пугачева превращаются в экономический протест Преображенского и Рогожского кладбищ.

Миллионы населения, почти неведомого центральной власти, если бы с него не бралась поголовная подать, производили и замечательных, и даровитых личностей, как производят их миллионы населений во всех частях земного шара. Эти даровитые личности из земства, в силу государственных постановлений о крепостном праве, не могли выходить из рядов и должны были оставаться вне официального, управлявшего мира. Но у них был исход из трудной доли. Управлявший класс не мог захватить всего в свои руки. Торговля и промышленность оставались на долю земства; они дали земству деньги, а деньги во все времена были сила. Деньги являются главным орудием раскола во все эпохи; но особенно они делаются силой в руках его со времени превращения его в экономическую общину. Раскол обшаривал всю Россию, и находя выдававшихся из массы личностей, усваивал их себе. Он предоставлял в их распоряжение только торговлю и промыслы; но люди сметливые и даровитые могли и из этого сделать кое-что. Личности, выходившие из ряда дюжинных, обогащались торговлей и промыслами, и сильные связью, существовавшей во все времена между последователями раскола во всех частях России, скоро делались главными деятелями в русском неофициальном мире. Нет никакого сомнения, что влияние и деньги привлекали много самых обыкновенных личностей в раскол, даже из одних корыстных видов. Но эта толпа всегда группируется около личностей даровитых, влиятельных не по одному богатству и богатых благодаря своей даровитости. Этих личностей всегда было немало – не мало их должны были производить миллионы земского населения. Этих людей производило земство, и как значительная часть земства была закрепощена, то очевидно, многие последователи раскола были из крепостного состояния. Можно сказать, что капитал был единственное средство для них выйти из трудной доли. Таким образом стремление к приобретению капиталов должно было совпадать в среде последователей раскола с эпохой, когда крепостное право является главной причиной протеста земства против существовавших порядков.

Со времени Екатерины II раскол, уже вовсе неопасный правительству, потому что не преследуемый, утверждается в Москве и Петербурге. В руках его последователей сосредоточиваются громадные капиталы. Выборные люди из земства, для которых был только один исход – торговля и промышленность – пробились этой дорогой вперед и стали приобретать влияние. Чем более развязывало руки земству правительство, которое теперь уже обременялось избытком власти и прежней заботливой опекой в мелочах, – тем более должно было ослабевать значение служилого класса и тем более должны были приобретать значение неофициальные деятели из народной среды.

В течение XIX века, и в особенности около времени освобождения крестьян, главные русские капиталы скопляются преимущественно в руках последователей раскола. Почему именно в их руках? Потому ли, что они были даровитее других или потому, что они соединены были в одну экономическую общину? И помощь общины имела действительно большое значение.

Многие из главных московских капиталистов получили капиталы, положившие основание их богатству, из кассы раскольничьей общины. Но кто же распоряжался выдачей этих основных капиталов? Община могла потерять капиталы, отдав их в ненадежные руки. Очевидно, надобно признать искусство и умение в распознавании людей, и обращении капиталов в тех, кто руководил общиной. Словом, сказать, что сила раскола состояла в деньгах, в капиталах, значило бы принять следствие за причину. Не деньги придали силу расколу, а капиталы должны были неизбежно явиться в руках прежде безденежных и бедных последователей раскола. Мы видели, что раскол искал себе последователей в среде миллионов людей, остававшихся чуждыми всякому другому влиянию. Миллионы людей, какого бы они состояния ни были, производят много даровых личностей. Раскол подбирал их, да и не мог не подбирать: личности, вырывавшиеся из закрепощенной массы, естественно становились оппонентами постановлений, налегавших на них тяжестью, и как раскол был главным средоточием оппозиции – приставали к нему. Эти личности сообщали ему жизнь и силу. Они сделали из него народную школу в то время, когда училищ не было для народа. Они сделали из него экономическую общину, когда стало ясным, что они деньгами приобретут силу и значение. Сила и значение действительно были ими приобретены, когда с Екатерины II утвердились более мягкие и гуманные, чем прежде, формы государственного управления в России.

* * *

Раскол, в его историческом развитии, был оппозицией местных противоречий объединительным мерам государственного центра. Местные условия разнообразны, особенно в разноплеменной России, образовавшейся из многих разнородных по характеру местностей. Ничего похожего на единство протеста против мер государственного центра быть не могло.

Раскол отразил на себе не только исторические предания, но и поверья, обряды и обычаи отдельных местностей и племен. Раскол не мог представить одной политической или социальной партии. Он с самого начала должен был распасться на согласия и толки.

Это одно показывает, что согласия и толки в расколе явились не случайно, не вследствие произвольной инициативы отдельных расколоучителей, а должны были явиться как результат исторических и этнографических причин.

Не смотря на слабую разработку истории раскола с этой точки зрения (к расколу относились пока более с канонической, чем с этнографической точки зрения), этих причин нельзя не проследить в происхождении, и сущности многих из сект и согласий.

Поповщина, как мы видели, явилась выражением московской Руси; беспоповщина – новгородской. Москва, как столица, сделавшаяся средоточием всей России, является в конце прошлого столетия и центром раскола обоих согласий. Но во всей России число беспоповцев продолжает оставаться сравнительно менее значительным, чем поповцев. Таково отношение малолюдного русского севера к более плотно населенным средней и южной полосам России. Впрочем беспоповщина, зародясь и утвердясь к северу от Москвы, распространилась впоследствии и в других местностях, и по южным русским окраинам. Но напрасно было бы искать исторический новгородский север только на нынешнем русском севере. Как самые новгородцы были выселены из Новгорода целыми тысячами семейств и расселены по разным местностям России, так и учение беспоповщины проникло с русского севера в Сибирь, в западные губернии на казацкие окраины и в Бессарабию – всюду, где встречный этнографический элемент приближался по духу к древненовгородскому.

Беспоповщина – по преимуществу учение русских окраин; поповщина – привилась более к русскому центру. Борьба местных преданий с центральными установлениями, конечно, должна была вестись слабее близь центра и сильнее – чем далее от него. Близь центра таким образом утвердился раскол, не выказывающий такой нетерпимости к порядкам, господствующим в центре. Чем далее от центра, тем нетерпимость должна была высказаться сильнее.

Беспоповское учение приобретает название поморского, от своего прежнего центра – Выговской обители, где раскол был утвержден иноками с соловецкого поморья.

Федосеевское согласие явилось из поморского, и мы видели вследствие каких причин. Федосеевское учение именно потому и распространилось в разных местностях средней и южной России, что оно более соответствовало их особенностям, чем северное – поморское. Федосеевское учение, как мы видели, возникло в полосе нынешней средней России, хотя и не в русских пределах. Мы проследили отличия федосеевского учения от поморского. Главные из этих отличий явились прямым следствием другой обстановки, других этнографических условий, при которых складывалось федосеевское учение. Это учение в начале было строго-аскетическим: таким и должно было явиться оно в среде беглецов и изгнанников. На соборе 1751 г. в Польше, федосеевцы положили, между прочим, чтобы молодежь по воскресеньям за грибами не ходила и по чужим деревням не гуляла. Кто отращивал себе волосы и носил шляпу (в старину волосы отпускались только при опале, и шляпа в половине прошлого столетия была нововведение), тех положено было не допускать к молению. За пение светских песен, качание на качелях, игру на дудах и хождение к ворожеям полагалась епитимья в 500 поклонов. Молодых стряпух мужчинам не позволялось иметь. Красное платье запрещено было носить при молении. За матерную брань полагалось 500 поклонов. Подравшиеся клали 2000 поклонов. Укравший исключался из согласия пока не отдавал украденного. Меры и весы предписывались правильные; обман строго преследовался. Катанье на масленице, катание яиц на святой неделе и игры в карты преследовались подобно игре на «дудах и ворганах»¹⁴².

Таково было федосеевское учение в первое время. Впоследствии утвердясь в Москве, федосеевское учение во многом изменилось. Но если многие последователи его после были далеко не аскеты, то тем не менее первоначальная суровость его правил была перенесена и в Москву. Ковылин, роскошно угощая скоромными кушаньями в посту московских знатных бар, сильно действовал на своих последователей федосеевцев, показывая им остатки от этих пиршеств. Строгие в жизни, постившиеся федосеевцы были убеждаемы этим в неверии «платоновских» православных (в то время митрополитом московским был Платон, стоявший в непреклонно враждебных отношениях к расколу), и ловкий глава московских федосеевцев, сам себе разрешавший все, знал чем действовать на своих последователей более суровой жизни. Но вообще Москва повлияла на федосеевское учение. Мы видели, что первоначально федосеевская беспоповщина приближалась по взгляду на брак к поповщине и этим отличалась от поморского учения. В следующие сто лет взгляды двух учений изменяются. Поморье делается населеннее, семейная жизнь там устанавливается прочнее; взгляд поморского учения на брак становится благосклоннее. В то же время московская федосеевщина идет по диаметрально противоположному пути. Столичная жизнь большого города с её свободой и соблазнами, как нанесла удар федосеевскому аскетизму, так повела к более полному утверждению в нем безбрачия. Таким образом становятся понятными упреки, обращаемые после поморянами к московским федосеевцам за отвержение брака и галилейство¹⁴³. Но средняя Россия все же наложила свой отпечаток на федосеевщину: новожены, т. е. люди, не отвергавшие брачного союза, были сильны между федосеевцами и одно время, в начале нынешнего столетия, даже пытались взять верх в Преображенской общине. Отвержение брака частью московских федосеевцев было также одной из причин расторжения с ними союза со стороны новгородских, петербургских и других северных федосеевцев¹⁴⁴.

Между федосеевцами и поморянами существует общение, но неполное. Два учения близки одно к другому, и эта близость сознается; но отличия их также важны. Федосий Васильев пожертвовал поморянам своим правилом о титле (он первоначально учил, что на кресте должна быть надпись I. Н. Ц. I. (Иисус Назарянин, Царь Иудейский) – не желавшие сделать этого пожертвования последователи его образовали особую секту – титловщину – но он не мог и не хотел пожертвовать более важными догматами своего учения. После заключительного совещания с учителями поморян, он отряс прах с ног своих: прения не повели к соглашению. Но не смотря на разъединение, существовавшее между поморянами и федосеевцами, основатель московской федосеевской общины, Ковылин, отправился в Выговскую обитель, чтобы изучить тамошние правила и ввести их, если можно, в московской беспоповщинской общине. Не удивительно, однако, что приняты на Выгу с большим почетом и ознакомившийся с бытом поморской обители, Ковылин не ввел выговского устава у себя в Москве. Иная жизнь сложилась в Москве. В этом русском центре и беспоповщинский толк должен был во многих отношениях приблизиться к поповщине. Таково было влияние среды и местности. Ковылин заимствовал свой устав у стародубских последователей беспоповского раскола. Если вспомним, что Стародуб первый приют поповцев, заимствовал многое у Москвы и эти заимствования не могли не отразиться также на стародубских беспоповцах, то введение стародубского устава в среде московских федосеевцев было как бы перенесением московского же в Москву.

Другое согласие, отделившееся от поморского, было филипповщина. Филипповщина была протест поморской старины против изменений в поморском учении. Богатая и промышленная выговская обитель должна была смириться перед властью и ввела у себя в книги молитву за царский дом. Но часть поморян, которым терять было нечего, не подчинилась требованию представителя власти – Самарина. Многие сожгли себя вместе со своим учителем Филиппом.

Это – главные беспоповщинские толки. Второстепенных явилось много.

Более бедные последователи раскола не сочувствовали жертвам, которые приносила Выговская обитель, чтобы оставаться в безопасности. Пастух этой самой обители, еще при основателе её Андрее Денисове учил, что не надобно брать в руки новых русских денег и паспортов, так как на них изображен двуглавый орел с всадником, а это печать антихриста. Выговские влиятельные лица также учили об антихристе, но они не были так последовательны в своей логике, как пастух обители, не могли отказаться от паспортов и брали деньги, не смотря на печать антихриста на них. Пастух осуждал тех, кто позволил себя записать раскольниками в двойной оклад, так как они сами себя признавали раскольниками. Отвержение новизны в его секте доходило до того, что она учила не ходить по каменной мостовой, как выдуманной в антихристово время. Пастухово, или как оно еще называется – Адамантово, согласие, не смотря на видимую и резкую вражду против власти и новизны, считается уже шагом от крайней беспоповщины на путь к умеренности и соглашению, более выражающимся в поповском учении. Этим оно обязано тому, что отвергает самосожигательство и вообще самоубийство, распространенное в филипповщине, и не допускает расторжения брака, где бы он ни был заключен.

Спасово согласие (нетовщина) также представляет уже смягчение поморского учения. Основателем его был крестьянин Кузьма, отчего и само согласие называется иногда кузьминовщиной. Неграмотный крестьянин Кузьма явился учителем также бедных людей. Кузьма отвергал перекрещивание. Крещение, как догмат, занимало постоянно видное место в раскольничьих прениях. Перекрещивание было, как мы видели, первоначально догматом даже у поповцев. Перекрещивание означало рознь непримиримую и ненависть между последователями разных учений. Перекрещивание было естественно в ту пору, когда несогласных в деле религии считали нечистыми и слугами антихриста. Смягчился взгляд на нечестие и перекрещивание стало оставляться. Вторичное крещение имеет в истории раскола важное символическое значение. Перекрещиванцы даже со своими детьми ни в чем не сообщались, как с нечистыми. Но когда прекращение гонений ослабило фанатизм раскола, между последователями его не раз должен был подняться вопрос: справедливо ли такого же человека, как они, за церковное разногласие считать нечистым и не сообщаться с ним, если он не перекрещен? Ладожане на Выгу отделились от прочих выговцев по вопросу о крещении. Они отвергли перекрещивание. Подобно им, отвергло перекрещивание и спасово согласие. Это был переход от секты самоперекрещеванцев, последователи которой, как видно из самого названия, перекрещивали сами себя. Спасово согласие, подобно пастухову, стояло за нерасторгаемость брака, где бы он заключен ни был. Это было так же естественно: оба главные отступления от поморского толка – пастухово и спасово согласия явились в этом случае выражением уже более гражданственной, более семейной жизни, развившейся в увеличившемся населении дотоле безлюдного севера, где утвердился первоначальный, безбрачный, иноческий раскол. Кузьминовщина стала называться нетовщиною от того, что, по учению этого согласия, «нет ныне в мире ни православного священства, ни таинств, ни благодати». Отвергая все это, нетовщина учит возлагать всю надежду на Спаса, «Который сам ведает как спасти нас, бедных». Отсюда другое название – спасово согласие. Последователи этого учения, не перекрещивая обращающихся к ним, не крестят иногда и собственных детей: – по их учению «Спас и без крещения может спасти». Они отвергают также исповедь. Учение о нерасторжимости брака служит одним из пояснений – почему спасово согласие могло распространиться в средней России – в губерниях ярославской, костромской и нижегородской.

Вопрос о браке был причиной отпадения многих от поморского учения. Поморский раскол, распространенный иноками, долго слишком сильно шел в разрез с понятиями, установившимися в обществе. Пока этот раскол был достоянием по большей части бессемейных и бездомных отшельников и скитальцев малолюдного северного края, он еще мог оставаться в первоначальном виде. Но скоро малолюдная местность населилась более; скиты и отдельные хижины заменились, обителями и деревнями; явилась общественная жизнь. Изменилась среда, в которой было распространено учение – изменилось и само учение. Новая общественная жизнь внесла с собой вопрос о нерасторжимости брака. В каждом из главных беспоповских согласий, отвергавших брак, явились толки новоженов; многие, не будучи в состоянии соблюдать безбрачия – женились. Сначала новожены были в презрении у последователей согласий. Федосеевцы, сначала в Польше установившие нерасторжимость брака, но впоследствии, когда их учение, распространилось на русском севере, отвергшие брак – положили на соборе 1751 г. не иметь с новоженами общения ни в ястве, ни в питье, и не крестили у них младенцев. Но толки новоженов несмотря на это усиливались, особенно в местностях не северных и более многолюдных. В Москве новоженство особенно усиливается с 1765 г., благодаря деятельности купца Артамонова. Отсюда название, придававшееся московским новоженам, артамоновщина. Московские новожены восставали на нападки, которым они подвергались со стороны беспоповцев-безбрачников. В 1794 г. они писали опровержения на пять статей, написанных против них выговскими поморцами. Артамонов был федосеевец, и в среде московских федосеевцев, не смотря на решительную проповедь главы их, Ковылина, в пользу безбрачия, новоженство было сильно распространено. А в начале нынешнего столетия новожен купец Осипов уже имел в федосеевской общине настолько сильную партию, что едва не приобрел решительного влияния на нее. Наконец и поморцы стали смотреть недружелюбно на отвержение брака. Согласие странников или бегунов явилось сравнительно поздно – при Екатерине II. Леса северной России издавна были приютом для массы скитальцев. Между ними скорее всего могло найти последователей учение о том, что паспорты брать грех, так как на них есть печать антихристова. Скитание этих людей было отчасти памятью о когда-то бывшем кочевничестве. Закон преследовал их как бродяг, и эти бродяги, в свою очередь, образовали в своей среде секту, наиболее враждебную правительственным установлениям. Эта секта не признает властей и не хочет иметь с ними дела, а так как сопротивление им невозможно, то остается бежать. И бегут странники в леса, из одного места в другое. Они чуждаются всех оседлых жителей: те в глазах их еретики, слуги антихристовы. Странник идет день и ночь, иногда сам не зная куда. Скрывается он у своих собратьев, еще не начавших открытого странствования, где-нибудь в подпольях и потаенных местах. Если его схватывают, он называется «непомнящим родства»: – термин, слишком часто попадающийся в наших судебных бумагах. Когда странник умирает, его одевают в чистый саван, завертывают в рогожу и опускают в землю. Этим и кончается обряд погребения. Секта странников очень распространена, особенно в лесных губерниях; но всего значительнее число последователей её в ярославской губернии, где с. Сопелки считается её главным средоточием. По уставу страннической секты, её последователь должен класть по 4 400 поклонов в сутки. Много поклонов кладется им также в случае нарушения целомудрия. Каждый странник является для моления со своей иконой и свечи, ставимые перед иконами странниками, должны быть сделаны ими самими. Странническая жизнь не допускает брака. Если странники приживают детей – бремя в их скитальческой жизни – то избавляются от них всеми способами. Раз в одной местности, населенной бегунами, при чистке пруда найдено было 30 младенческих тел, и это при всем том, что в иных страннических местностях из 50 беременных женщин рожают только 5¹⁴⁵. Чтобы понять возможность существования подобного порядка вещей необходимо помнить, что в центре деятельности секты бегунов существовал в былое время обычай между помещиками, обычай брать с крепостных женщин по 100–150 рублей за право не выходить замуж¹⁴⁶. Там, где таким образом женский пол обязан был деньгами откупаться от брака с немилым человеком, появление бегунсвой секты было естественно, как естественно и то, что крепостные браки – по неволе могли повести к тому, что, например в приуралье, в иных местностях незаконнорожденных детей родители любили больше, чем законнорожденных¹⁴⁷. Основатель секты странников или бегунов, Евфимий, был первоначально филиповского согласия, и на странническую секту можно смотреть как на видоизменение филиповщины. Филиповцы учат, что от преследований слуг антихристовых надобно избавляться самосожигательством; по учению странников от этих преследований надобно бежать. Секта, преследующая брак как тяжкий грех, хуже блуда (другие секты, отрицая брак, не доходили до таких крайних учений), открыто восстающая на закон и власти, смотрящая с отчуждением не только на последователей господствующей церкви, но и на беспоповцев других сект, – такая секта не могла не обратить на себя особенного внимания властей. Основатель секты Евфимий ясно и напрямки заявил главный источник своего нерасположения к властям. Говоря о ревизиях, установленных Петром I, Евфимий замечает, что «описью Петр хотел собрати народ в единую крупу и в руке его держати»¹⁴⁸. От этой-то руки и бежали странники в леса. Слишком долго жил человек лесного севера вольной кочевою жизнью, чтобы ревизская опись, сдерживавшая его на одном месте, не показалась ему тягостной. Секте придавало особенное значение и то, что центром её является ярославская губерния – промышленный и зажиточный край. Характер ярославского населения по преимуществу скитальческий. Ярославцев знает вся Россия. Оставляя женщинам полевые работы дома, они идут в города и основываются там, зарабатывая деньги более легким, но вместе выгодным трудом. Это поголовное скитальчество ярославского населения необходимо надобно сопоставить, если не с происхождением, то с распространением секты странников. Таким образом становится понятным почему один из исследователей этой секты назвал странническую секту порождением раскола и трактирной цивилизации¹⁴⁹. Но точно ли трактирная цивилизация играла тут роль больше всего? История учит нас, что массы сторонников (а секта странников очень многочисленна) приобретаются только теми учениями, в основе которых лежит какое-либо высшее побуждение, руководящее ими как знамя. Это знамя может быть забыто и попрано, но оно было. Какое же знамя придало значение секте бегунов? Обращаемся к источникам из официального мира и находим что песни странников часто говорят о лихоимцах и немилосердных – «первых во градех». В этих песнях слышится голос наболевшей души народа.

«Душа свой пищи дожидается,

Душе надо жажду утолити,

Потщися душу свою гладну не оставити»¹⁵⁰.

Эта душа народа, о которой не заботился официальный мир, жаждала также пищи и готова была принять ее от каждого, хотя бы давали ее странники, или бегуны, часто люди бывалые, видевшие немало. Понятно таким образом становится почему в народе смотрят на странников как на людей высшего разряда¹⁵¹, почему эти странники, очевидно нередко ловкие плуты и хитрецы, умевшие извлекать из пищи для души народа свою пользу, обыкновенно находимы были одетыми, несмотря на свое убогое странничество, очень хорошо и даже роскошно для своего быта. Эта секта особенно обращала на себя внимание в последнее время. Сведения о бегунах, собранные одной комиссией, назначенной правительством в 1849 г. и окончившей свои занятия в 1851 г., дали материал для 86 томов рукописного сборника.

Это главные толки беспоповщины.

По самому характеру своему поповщина не могла представить многих толков и значительно отличных одно от другого учений. Поповщина преимущественно распространена в средней России, в населении более сплошном, где расовые и исторические отличия почти изгладились. Если в поповщине есть толки, то они явились вследствие определенных исторических событий, или своего рода местничества между отдельными группами последователей поповщины. На преследования нужно смотреть как на главную причину появления в поповщине таких толков, как аввакумовщина и чернобольцы. Главное отличие аввакумовщины, распространившейся преимущественно в нижегородском поволжье, как и филиповского беспоповского толка, состоит в том, что она допускает самосожигательство. Аввакумовщина, как и филиповщина, с их учением о самосожигательстве явились следствием первоначальных гонений на раскол. Протоп. Аввакум допускал самосожигательство, как крещение огнем. Убегая от преследований, последователи его, как и филиповцы, предавали сами себя огню. Не раскол, впрочем, научил впервые жечь себя и свое. Еще Жолкевский писал, что в смутное время в Москве и Смоленске русские бросались в огонь и погибали за православную веру¹⁵². Вера в огненное крещение как-то пришлась по душе народу, привыкшему перегонять скот через костры для предотвращения чумной заразы, – народу, в повериях которого домовой всегда был хранителем огня. Мы видели какого труда стоило исключить из молитвы при водосвятии неправильно вошедшее в нее выражение «и огнем». Учение Аввакума и Филиппа о самосожигательстве нашло таким образом готовую почву. Раз сожглось 1 700 человек; другой раз 2 500. Менее многочисленные сборища предавали себя огню часто. Впоследствии правительству стоило немало трудов предотвращать случаи самосожигательства. Нужно было останавливать порывы слишком рьяной исполнительности мелких чинов областной полиции и войсковых начальников, потому что раскольники иначе неминуемо сожигались. Впрочем, в беспоповщине учение о самосожигательстве поддерживалось сильнее. В поповщине аввакумовщина не приобрела слишком много последователей и мало-помалу ослабела. В догматическом отношении аввакумовщина признает, что для каждого при трех лиц Троицы есть особый престол, а для Христа, кроме того, четвертый¹⁵³.

Как в аввакумовщине есть сходство с филипповщиной, так можно провести параллель между чернобольцами поповщины и федосеевским, равно как и пастуховым учениями в беспоповщине. Секту чернобольцев основал крестьянин Иларион Коровьи-Ножки. Чернобольцы, как поповская секта, образовавшаяся за границей, в Польше, отвергала молитву за царский дом, тогда как поповщина не отвергает этой молитвы. Чернобольцы не терпят паспортов, так как «на них печать антихристова». По их учению, погиб тот, кто пошел на службу, уже потому, что служба разумелась преимущественно солдатская, а солдат должен брить бороду. Чернобольцы отвергали присягу, говоря, что Христос запретил клясться иначе, как только словами: «ей ей,» «ни-ни». Чернобольцы (получившие это название от местечка Черноболя, принадлежавшего Хоткевичу, где после сосредоточилось их учение) явились особенной сектой в Стародубе в 1775 г. В это время центром поповщины уже становилась Москва. Часть Стародубцев, не хотевшая жить вблизи еретиков, хохлов и москалей, удалилась в Польшу и там-то основала новую секту, получившую название чернобольцев. В это время большая часть последователей раскола начинала примиряться с господствующими порядками, благодаря мягким мерам Екатерины II; чернобольцы остались непримиримыми между ними.

Местность много значила и в поповщинском расколе. Когда процвела Ветка, керженские-нижегородские последователи раскола не могли с такой же готовностью признать ее своей «метрополией», как их собратья в западной России. Естественным центром раскола и тогда могла бы быть Москва, если бы это допускало тогдашнее государственное устройство России. Ветка была центром только случайным, временным. Керженские леса могли быть таким же центром для восточной России. Каждый, расколоучитель, который отверг бы зависимость русских восточных поповцев от западного центра, от Ветки, мог рассчитывать на большое число приверженцев. Этим расколоучителем явился дьякон Александр, учивший, что не надобно употреблять мира, сваренного настоятелем Феодосием для ветковцев. Миро играло тут лишь второстепенную роль. Для иных важным казалось и то, что дьякон Александр начал кадить иначе, чем ветковцы; его последователи иногда называются кадильниками. Но в сущности дьяконовщина – так назвали толк, основанный дьяконом Александром – явилась следствием соперничества нижегородского Поволжья с Веткой, и это придало новой секте силу.

Такое же соперничество – нечто вроде местничества – разделило Стародуб от Москвы, когда последняя стала становиться центром раскола. По внешности дело состояло в том: перемазывать ли переходящих в раскол или не перемазывать. Москва стояла за перемазывание миром обращающихся; Михаил Калмык, главный учитель стародубских поповцев, стоял за неперемазывание. Спор о перемазывании здесь был лишь внешним поводом; в сущности, шла борьба между Москвой и Стародубом, кому быть во главе раскола. Перевес остался за Москвой. Перемазовщина – толк московских поповцев – может быть названа таким образом особым толком в поповщине только условно. Она была следствием более местнической распри, чем религиозной.

То же можно сказать о Сусловом согласии в поповщине. Купец Суслов, основатель согласия, и его последователи не принимали к себе священников, поставленных малороссийскими епископами. Тут видим борьбу великорусского раскола с малорусским.

Нам остается сказать о более мелких толках и согласиях.

Самокрещенцы, недовольствуясь крещением от других, крестят сами себя в реках и источниках. Иные считают возможным креститься только в дождевой воде.

Стефановщина (основатель – дьякон Стефан) отвергает брак и учит бросать детей в лесу на съедение зверям и птицам. Причащаются богоявленской водой и пасхальным куличем.

Осиповщина (от чернеца Осипа) есть переход от беспоповщины к поповщине. Эта секта учит, что непосвященные могут также исполнять службу священника.

Онисимовщина иначе называется согласием «разиней». Крестьянин Онисим учил стоять за службой в великий четверток разиня рот, в ожидании, что причащать будут ангелы.

Акулиновщина, основанная бабой Акулиной, женой стрельца, представляет братство, в котором господствует коммунизм в отношениях между двумя полами. При вступлении в секту меняются крестами и целуют иконы.

В волосатовщине и иларионовщине женщины крестят детей как священники.

Последователи серапионовщины морят себя голодом.

Ветковщина пересылает молитвы в платках. Это остаток той старины, которая в Ветке имела метрополию поповщины, рассылавшую дары церкви по всей России.

Досифеевцы говорят, что довольно исповедаться один раз в жизни.

Липовцы (в екатеринбургском уезде) поклоняются только липовому кресту. Рябиновцы поклоняются только кресту из рябины, и осиновцы – только из осины. Эти две секты живут в том же екатеринбургском уезде, как и липовцы. Очевидно, это лишь мелкое этнографическое подразделение раскола.

Рубашники (пермской губернии) ходят в одних рубашках и выдают себя за святых.

Иевлевцы выводят жену, если она наскучила мужу, на круг и отдают тому, кто возьмет. Иные из них имеют до 10 жен в одно время. Это секта приближающаяся к мармонизму.

Андреяновцы принимают священников, рукоположенных после Никона, но с проклятием рукополагателей и со своим новым посвящением.

Детоубийцы теперь уже едва-ли существуют как секта. Мы видели, что секты странников, стефановщина и другие до известной степени поглотили ее в себе. Горькая доля сельского населения при крепостной зависимости, когда считали смерть иногда лучше жизни для милых сердцу, а также и религиозное умопомешательство – более результат дурной гигиенической обстановки – делали возможным появление этой секты. От прошлого столетия остались рассказы о закапывании этою сектою детей живыми, о вынимании у убитых младенцев сердца для употребления его вместо причастия и т. д.

Потемщина явилась следствием учения одного крестьянина, что надобно перекрещивать в потьмах. Основатель секты толковал, что и Христос крестился в потьмах.

Двуименники явились особой сектой вследствие распространенного между последователями раскола (особенно в эпоху гонений) обычая принимать другое имя. Некоторые имели даже несколько имен. Принятие другого имени тем более могло войти в обычай у последователей этой секты, что на Руси был исконный обычай – с самого введения христианской веры – иметь два имени, из которых одно хранилось в тайне.

Рябиновщина была открыта в 1840 г., но, по всей вероятности, происхождение её относится ко временам Пугачева. Рябиновщина признавала только крест, сделанный из рябинового дерева, подобно тому, как принадлежность каждого странника составляет крест, сделанный только из кипариса, и отсюда яазвание «рябиновщина», но как секта, приобретшая многих последователей в поволжье, она представляет, по взгляду на семейную жизнь, переход от беспоповщины к поповщине.

Душильщики тюкальщики, сократители верят, что надобно прекращать жизнь опасно больных близких себе людей, а иногда убивают и не больных.

Мы не перечисляем всех сект; со многими из них мы еще встретимся впоследствии. Обращая внимание на поименованные нами второстепенные секты и их отличительные особенности, мы видим, что появление многих из них объяснить нетрудно. Нет священников – и вот люди, прежде не обходившиеся без них, приходят к убеждению, что можно крестить самим себя (самокрещенцы). Некому совершать брака там, где нет священника – является отвержение брака и вместе неизбежно свободная жизнь (акулиновщина). Где нет брака и семейной жизни – там дети в тягость. Мы видели, как избавляются от них странники. Являются наконец люди, которые, бесчеловечно отделываясь от детей, делают из этого догмат (стефановщина). Нет священников у людей, которые привыкли исповедоваться, и они решаются исповедоваться лицам непосвященным, только бы кому было выслушать их исповедь (осиповщина).

Как видим, один недостаток священника со времени происхождения раскола достаточно поясняет появление этих сект. Другие секты являются вследствие какого-нибудь – иногда частного и мелочного – отступления от принятых обычаев. Но почти всегда это мелочное отступление – только предлог, за который хватается известная местность, или масса людей известных убеждений, чтобы отделиться от других. Уже задолго до нашего времени считали более ста раскольничьих толков и согласий. В половине прошлого столетия одних беспоповщинских сект считали более 50¹⁵⁴. В нынешнем столетии явилось сравнительно немного согласий и сект. Лужковское согласие явилось в 1822 г. (Лужки – одно из стародубских сел черниговской губернии). С 1818 г. дозволено было старообрядцам иметь своих попов лишь с тем, чтобы те вели метрические книги. Лужковцы отказались от дозволенных попов и от метрических книг. Вообще многие последователи раскола, имея своих попов, избегали вступать в сношение со священниками господствующей Церкви, хотя были вынуждаемы к тому житейскими условиями. Еще в прошлом столетии раскольники, бравшие памятную запись у священников господствующей Церкви, составили особенную секту харатейников (запись – хартия). Лужковцы не признавали присяги, военной службы и паспортов. Как видим, они в этом отношении походили на прежних чернобольцев. Хотя лужковцы и приняли впоследствии метрические книги под названием обывательских, тем не менее секта их была признана правительством особенно вредной и в 1845 г, донским казакам запрещено было даже ездить в Лужки.

Вследствие усиленного преследования священников, переходивших в раскол, в 1840 г. образовалась секта самосправщиков – исправлявших для себя все требы, или лучше сказать не исправлявших никаких треб и не имевших общих наставников и т. д. Самосправщики были – переход от поповщины к беспоповщине. В пятидесятых годах открыта была секта щельников (молящихся в щель), а в 1866 г. – во Владимирской губернии – секта белоризцев, названная так местным епископом, потому что собиравшиеся слушать учение секты были одеты в белых рубахах и подвязаны белыми льняными поясами. Эта секта отрицала обрядовую внешность церкви.

Насчитывают до 130 различных толков и согласий на всем пространстве России. Но очень может быть, что их значительно больше. Довольно упомянуть некоторые секты чтобы видеть, что они известны большинству только по имени. Димитрий Ростовский, пересчитывая известные ему 29 толков, упоминает чувственников, кривотолков, капитонов (они же и подрешетники), рагожников или рубищников. Феофилакт Лопатинский, насчитывая 36 толков, упоминает селезневщину, или жидов, суетных, познающих, или сомнящихся. Наконец из рукописных данных¹⁵⁵ мы узнаем о существовании сект: глухой нетовщины, Петрова крещения, дрождевиков, кокоревщины, фарисеев, милютинской, шелапутов. Все эти названия хотя и не дают понятия о сектах, столь малочисленных, что нет надобности в их изучении, тем не менее характеристичны.

* * *

При взгляде на карту Москвы каждый может заметить, что город протянулся на северо-восток гораздо дальше, чем в другие стороны. Там, где город, улицы которого идут как нити паутины вокруг центра, по-видимому, уже кончается, есть на северо-востоке как бы прирост – Преображенская слобода. Русские города, выстроившиеся сами собою, выросли по главным путям торгового движения. Если город вырос по одной реке или дороге, то он по большой части тянется одной длинной линией; напр., Архангельск, Владимир и др. Если город представляет средоточие дорог, как Москва, то он не мог не превратиться по виду почти в круглую паутину, основой которой были дороги – радиусы, сходившиеся к центру. При характере старинных сообщений естественно было также, что московские предместья заселялись значительной частью прибылыми людьми из тех провинций, в чью сторону обращены были предместья. Тверская, Смоленская, Калужская заставы – не одни топографические термины. Части города, прилегавшие к этим заставам, населялись тверскими, смоленскими и калужскими выходцами, давая приют приезжавшим из этих провинций.

Зная это, мы прямо должны приписать образование части города на его северо-восточной окраине влиянию русского северо-востока.

Действительно, эта часть Москвы составляет метрополию всех беспоповцев в России, т. е. именно по преимуществу людей севера и востока.

Самое появление Преображенского приказа в этой местности с его ужасами, сделавшимися впоследствии достоянием тайной канцелярии, было вполне естественно: беспоповцы, из последователей раскола, всего более возбуждавшие против себя преследования, появились прежде всего к северо-востоку от Москвы в уездах нынешних Владимирской и Костромской губерний. А раскол, как мы знаем, лежал в основе стрелецких бунтов и вообще волнений против Петра I, которые искоренял Преображенский приказ, под охраной вновь учрежденной регулярной армии. Искоренять стрельцов и производить страшные преображенские розыски можно было только опираясь на эту регулярную армию. Таким образом, самое сформирование первых регулярных полков в с. Преображенском и смежном Семеновском было вызвано не случайностью.

Несомненно, что северо-восточная часть Москвы была с самого появления раскола главным приютом беспоповщинских сект. Но сначала беспоповщина имела в Москве мало последователей; она ютилась на малолюдном и лесистом севере и в большой город проникала лишь тайно и исподволь. Открыто и как устроенная община является она в Москве лишь при Екатерине II.

Малолюдная беспоповщинская община теснилась у Хапиловского пруда на северо-восточном крае Москвы, когда к ней присоединились влиятельные и зажиточные люди: суконный фабрикант Зенков и содержатель погреба иностранных вин, торговавший также кирпичем, Ковылин. Последний явился вскоре главой и устроителем обширной беспоповщинской общины в Москве.

Ковылин был из дворовых людей кн. Голицына. Таким образом человек, ставший во главе раскольничьей общины в то время, когда раскол превратился в социальный протест закрепощенного земства, принадлежал сам к тому же сословию крепостных. Это был человек, хотя не получивший школьного образования, но несомненно обладавший обширным и светлым умом. Впрочем, раскольничий писатель Павел Любопытный называет его и «редким буквалистом». Очень вероятно, что как раскольник, особенно представитель раскольничьего толка, он был начитан в церковных книгах; по крайней мере, только при такой начитанности он мог «торжественно поражать» – как говорит Павел Любопытный – «лжемудрие никониазма в глазах вельмож и обожателей его»¹⁵⁶. Ковылин говорил и против заблуждений последователей раскола не его (федосеевского) толка; но при всем том все секты раскола находили в нем защитника при столкновениях с представителями власти и господствующей иерархией. Он умел говорить красноречиво и увлекательно. Живая, твердая память не оставляла его без необходимых для оратора ссылок, а ясное изложение и приятный тон убеждений помогали общему впечатлению на слушателей. Ковылин имел важный и сановитый вид. Высокий ростом, внушающей наружности, с лысиной, еще более увеличивавшей обширный лоб; с белым продолговатым лицом, обрамленном окладистой длинной с проседью бородой, с веселым, но вместе пронзающим взглядом – Ковылин даже наружностью своей производил впечатление на окружавших. «В церкви патриарх, а в мире владыка мира» – так отзывается о нем, принадлежавший к поморской секте Павел Любопытный¹⁵⁷. Отзыву Любопытного тем более можно довериться, что принадлежа не к одной секте с Ковылиным, он не забыл упомянуть и о том, что было и в его глазах темными сторонами в Ковылине – о том, что Ковылин восставал против брака, стоял за свободную жизнь и любил пышно и хорошо пожить.

Этот человек, несомненно одаренный замечательными способностями, этот тонкий дипломат и светский человек, вышедший из среды дворовых людей, этот бывший крепостной, стоивший в глазах сотен тысяч русских людей того, чтобы быть в церкви патриархом и казавшийся им в мире владыкою мира – 40 лет стоял во главе управления московской федосеевской общиной. Этого было достаточно, чтобы ей процвести, приобрести многомиллионное состояние и причислить к сонму своих последователей богатейших людей в Москве и во всех концах русской земли. После сорокалетней деятельности, Ковылин, умирая, говорил, что сделал еще не все, что можно было, и если бы он еще пожил, то увидали бы, чего он мог достигнуть.

Ковылин является символом в русской народной истории. Он доказал, что состояние рабства не убило духовную жизнь в большей части русского земства, что замечательные и даровитые личности могли вырываться из неё и, не смотря на все препятствия и затруднения, пробивать себе дорогу к общественной деятельности и становиться главными деятелями русского общества. Уже то, что мог явиться деятель, подобный Ковылину, совершенно вне всякого правительственного и официального влияния ставший во главе масс поселения, разбросанного по всему пространству России – показывало, что земская жизнь в России Екатерины II и Александра I возродилась и началась. В прежнее время Ковылин был бы немыслим.

Как в царствование Александра I было не думать об отмене крепостного состояния, когда люди, вышедшие из этого состояния с нажитыми ими миллионами, образовав обширную земскую общину на всем пространстве России, стояли живым протестом против крепостного права!

Выборный человек многих сотен тысяч русских людей, имя которого гремело в Астрахани и северном поморье, в Петербурге и Нижнем, Ковылин займет видное место в русской народной истории наравне с главными деятелями русской земли, когда эта история будет написана.

Деятельность Ковылина начинается с чумного года в Москве – с 1771 г. В это время чумной заразы и дороговизны припасов, когда все представители власти в Москве потеряли голову, кроме одного Еропкина, бодрствовал и зорко наблюдал за всем происходившим московский купец И. А. Ковылин. Сам беспоповец, крестившийся в Хапиловском пруде, он увидел, что теперь-то настало время усилить и организовать беспоповщинскую общину в Москве и сделать ее центром русского беспоповского раскола. Припомним, какое это было время. По наущению раскольника купца Юршева, народная толпа в Москве убивает московского архиепископа, и первый камень в убиваемого бросает раскольник. Это время непосредственно предшествовало тому, когда раскольник Пугачев бежал из Ветки к последователям раскола на Иргиз и, хотя выдан был своими единоверцами в с. Мечетном правительству¹⁵⁸, но затем бежал и на этот раз уже с успехом явился Петром III во главе народной толпы. Ковылин начинал таким образом действовать в то время, когда раскол открыто бушевал в Москве и на русском востоке подготовлялась пугачевщина. Может быть, со временем будет признано, что, организовав беспоповский раскол и дав ему экономическое направление, Ковылин содействовал отвращению от Москвы ужасов пугачевщины. Протест закрепощенного земства выражался и в окровавленном ноже донского казака, и в набитых золотом мешках беспоповской общины Ковылина. Может быть, не лишнее будет тут прибавить, что правительство, видя, как неизбежно ищет себе исхода главный земский вопрос, решилось подать руку экономическому протесту, чтобы тем ослабить державшую нож руку бунтовавшего казака. Если бы раскольничья община в Москве и значительной части России оставалась в прежнем хаосе в эпоху пугачевщины, если бы её старания не были направлены Ковылиным к приобретению богатств – чем самым члены её делались необходимо сторонниками порядка и тишины; то трудно сказать, пощадила ли бы пугачевщина, не смотря на все меры правительства, самую Москву.

Но в эпоху пугачевского бунта в Москве уже образовалась ведшая обширные торговые обороты раскольничья община, без насилия приобретавшая себе влияние и готовившая средства, чтобы помочь освобождению закрепощенного земства не ножом и виселицей Пугачева, а протестом капитала и труда людей, вышедших из крепостного состояния. Казак-раскольник мог иметь успех только на русском востоке, где еще не образовалось такой общины: он не дошел до Москвы.

Выбор между Ковылиным и Пугачевым был не труден, и, хотя нельзя сказать, чтобы правительство намеренно и произвольно содействовало организации беспоповской общины в Москве в подрыв значению грядущей пугачевщины, но тем не менее ход исторических событий хотел, чтобы так случилось – чтобы именно в данную минуту кризиса, в Москве не оказалось сродного Пугачеву элемента.

Остерегаясь говорить о каком-либо прямом содействии правительства образованию ковылинской общины в Москве, нельзя, однако не задать себе вопрос: каким образом эта община могла устроиться и сделаться силой в Москве и в остальной России, на глазах властей, и между тем эти власти не видели ни влияния, ни значения её? Наконец сама Екатерина II, преследовавшая масонов, разве не отдавала приказания не смешивать с ними раскольников и оставлять последних в покое¹⁵⁹? Очевидно, хотя федосеевская община Ковылина становилась силой, действовавшей не в одном направлении с официальным миром, тем не менее эту силу положено было терпеть, и следовательно, дать ей развиваться.

В конце концов это значило, что земская жизнь народа была допущена властью в гораздо больших размерах, чем прежде.

Дан был исход земским силам – и вот, повторяем, может быть источник того, что пугачевщина, в которой было так много грозного, не дошла до русского центра. Силы, которые могли придать ей более значения, были уже направлены в другую сторону.

В Москве свирепствовала чума. Колодники-фурманы в дегтярных рубашках железными крюками собирали мертвых из домов, откуда все бежало. От чумного все отступались. Зараженный чумой мог ожидать только, что, когда оставленный без всякой помощи, он умрет, то и его багор пьяного колодника свалит на дровни, и его отвезут за город и кинут в общую яму. В эту-то минуту народного ужаса, когда городские власти потерялись первые и не знали, что делать, земская помощь выступила вперед – Ковылин с его сотоварищами приступил к делу. Они обращаются к городской власти за разрешением устроить близь Хапиловского пруда карантин и больницу для заболевавших чумой. Власти в екатерининское время не могли им отказать в этом и в эпоху народного несчастия более, чем когда либо, нуждались в частной помощи и содействии общества. С тех пор к Ковылину и Зенкову стекались толпы народа из всей Москвы. Бедным давались пища и приют; больных лечили. Больница Ковылина превратилась скоро в обширную богадельню. Людей, которые в прочих частях города не могли нигде встретить руку помощи, принимали здесь с участием, лечили их, давали им пищу и все нужное. Кто умирал, того не сваливали в общие ямы для умерших от заразы, как в других местах, а честно хоронили с церковными обрядами. Разумеется, прилив народа к карантину у Хапиловского пруда был большой.

Не надобно упускать из вида еще одного обстоятельства, очень важного по своему влиянию на образование сильной беспоповской общины в Москве – именно в этот критический заразный год. Вода всегда была одно из верных средств против чумы. В Константинополе, где чума еще сравнительно в недавнее время, была почти постоянным явлением, хорошо известно, что водоносы, как и продавцы масла обыкновенно не были поражаемы этой болезнью. В армии Паскевича, в Персии, в 1829 г., обливали солдат водою против чумы. У нас в чумный год противозаразными средствами считались: уксус, в который окунали деньги; деготь, которым смазывали платье фурманов, собиравших трупы по домам и т. д. Но не обратили внимания на воду, предохраняющую от заразы константинопольских водоносов. Вода-то именно и играла главную роль в пользовании чумных, приходивших в ковылинскую больницу, хотя ее вовсе не употребляли как медицинское средство. Являясь благотворителями больных и бедных, приходивших к ним, федосеевцы; с Ковылиным и Зенковым во главе, не упускали случая дать понять обращавшимся к ним, что Москву карает Господь за отступления никониан и что единственное средство спастись состоит в обращении к древнему правоверию. Затем, как непременное условие перехода к правоверию, являлось крещение в Хапиловском пруде. Крещение у федосеевцев над обращавшимися в их толк, совершалось не для одной формы. Новообращенного погружали в воду, как бы она холодна ни была, и приводят даже, что крещаемому стоило только охнуть, чтобы крещение было признано недействительным: тогда его снова погружали. Считали лучшим, если новообращенный умирал при крещении, чем если он не выносил его и подавал голос. Теперь крестили в Хапиловском пруде по ночам чумных и расположенных к заразе. Предание говорит, что также чаны беспрестанно наполнялись водой для перекрещивания желающих; «крестили и таких, которые сами были не в состоянии выразить уже никакого желания»¹⁶⁰.

На все это нельзя не обратить особенного внимания. Свежая вода живительно действовала на больных и расположенных к заразе; вода всасывала в себя чумный яд; окрещенному становилось легче и лучше после погружения в воду. Какой случай выдать благотворное действие воды на больной организм за помощь свыше за отречение от еретичества! И вот обряд перекрещиванцев-беспоповцев случайно является полезным медицинским средством, а для федосеевского согласия средством к усилению и приобретению нового значения.

Чума дала много последователей Ковылину и федосеевцам. Извозчики Ковылина – у него их для развоза кирпича, которым он торговал, было 100 человек – ездили в Москве по оставленным домам лиц, нашедших приют в богадельне у Хапиловского пруда, и забирали из этих домов все имущество, бережно и точно передавая его Ковылину. Это были приношения людей, потерявших надежду остаться в живых, церкви, в которую они обращались перед смертью или точнее Ковылину и его богадельне. Составились огромные богатства. Когда выздоровевшие в ковылинской больнице хотели удалиться в свои оставленные дома и взять туда обратно свое имущество, Ковылин этого не дозволял. «Что принесено Богу, то не могло быть возвращено – по его словам – как сгорает принесенная Богу свечка». Имущество, принесенное богадельне в минуту страха за жизнь, когда ничто мирское не имело цены, осталось таким образом достоянием богадельни и федосеевской общины.

Прошла чума, но богадельня у Хапиловского пруда не закрылась. Под именем Преображенского кладбища выросла богатая и влиятельная обитель федосеевского согласия. Члены, обращенные в него в чумное время, остались при нем. Обширные средства московской федосеевской общины были в надежных и искусных руках. Ковылин, сам пожертвовавший общине своим имуществом в 300 тысяч, руб., пускал в обороты её суммы. Община выдавала предприимчивым и деятельным её членам вспомоществования, и те разбогатев, впоследствии не забывали общины, давшей им первые средства. Богатое Преображенское кладбище является скоро затем средоточием беспоповского раскола в России.

Кладбищу Ковылин придал вид монастыря и сам был избран в настоятели его. В этой обители жили мужчины и женщины. Особенность в одежде отличала их от всех посторонних. Мужчины носили кафтаны, отороченные черным сукном с тремя складками на лифе, застегивавшиеся напереди восемью пуговицами, и сапоги непременно на каблуках. В одежде женщин преобладал черный цвет: головные повязки, китайчатые сарафаны и платки – все было черного цвета. Безбрачие – непременное условие жизни в этой обители – еще более увеличивало наружное сходство с монастырем. Но сношения мужчин с женщинами не преследовались в этом монастыре, хотя оба пола и жили на отдельных половинах. Впоследствии результатом этой близости женского отделения обители от мужского явились «воспитанники Ильи Алексеевича» (так звали Ковылина). Этих детей тщательно учили в школе обители и из них впоследствии вышло немало людей, начитанных в церковных книгах и искусных писцов старинного письма. Впрочем, Преображенское кладбище было отчасти отделением московского воспитательного дома: туда принимали всякого ребенка, откуда и кем он ни был бы принесен. И на это обстоятельство нельзя не обратить внимания. При императрице, учредившей московский воспитательный дом, такое назначение Преображенского кладбища могло быть одной из причин его спокойного существования.

Двадцать пять лет спустя после моровой язвы, на Преображенском кладбище жило 500 человек, и до 3 000 прихожан, большей частью зажиточных купцов, посещали его молельню.

Первоначальная деревянная часовня была перестроена в богатую каменную церковь – часовню только по названию. Содержание обители стоило очень немного, так как пожертвования в пользу её были значительны. Пожертвования делались из разных мест России. Так, наприм., впоследствии, когда Преображенская община имела уже огромное состояние, купец Песковский присылал из Астрахани на содержание её обители ежегодно 30 подвод лучшей рыбы. Из Саратова слал ту же провизию купец Прядильщиков на 20 подводах. Из Углича купец Хархорин присылал масло. Иные купцы делали в пользу кладбища ежемесячные взносы¹⁶¹.

Но каким же образом учредилась и процвела беспоповская обитель на глазах московских властей, когда у неё было столько врагов, хотя правление Екатерины II и отозвалось на последователях раскола более мягкими мерами? С ведома или без ведома властей явилась устроенная и богатая федосеевская община, первым и постоянным неприятелем которой был митрополит московский Платон?

Дело, как мы видели, началось с карантина, больницы и кладбища. Все было сделано своим порядком, чтобы расположить начальство столицы в пользу этих частных учреждений. Осматривать больницу приезжал сам Еропкин и благодарил за устройство её. При больнице состоял от правительства доктор Шафонский. Словом, внешность была соблюдена. А если до Еропкина и его преемников в управлении Москвой доходили под рукой слухи, что превратившаяся в богадельню больница скрывает за собой беспоповскую обитель, то прежде всего не надобно упускать из вида, что екатерининские вельможи были большей частью философы, отличавшиеся веротерпимостью, а Ковылин был большой мастер обделывать житейские дела и ладить с властями и сильными мира. По кирпичным подрядам Ковылин имел дела с московским городским начальством еще прежде, чем стал во главе московских федосеевцев. Он считался у начальства за человека благонадёжного. Вельможи екатерининского века любили хлебосольство, и Ковылин является любезным и радушным хлебосолом, кормит московскую знать великолепными обедами, и московские городские власти, бывшие в числе этой знати, видели в Илье Алексеевиче только прекрасного человека и любезного хозяина, и им конечно в ум не приходило, чтобы этими обедами отводили их глаза от какой-то богадельни на краю Москвы, в существовании которой в екатерининский век терпимости наконец и не было ничего незаконного.

На какой ноге Ковылин был с московскими городскими властями видно из того, что ему ничего не стоило после роскошного угощения их и обильных возлияний посадить в шутку губернатора в экипаж обер-полициймейстера, обер-полициймейстера в губернаторский и т. д. – каждого в чужой. И городские власти, пришедшие в себя каждый в чужом доме, не сердились на любезного Илью Алексеевича за злую шутку, а впоследствии тем же порядком принимали от него угощения¹⁶². И в Петербурге Ковылин имел руку. Он был близок с главой петербургских федосеевцев, купцом Косцевым который в свою очередь находился в хороших отношениях с сильным вельможей того времени, кн. Куракиным.

Заручась благорасположением людей нужных, Ковылин все более расширял круг деятельности своей общины. К нему являлись депутаты от раскольничьих общин из разных городов России с просьбами о наставниках и учителях для своих местностей. Ковылин принимал их сидя на богатом кресле; представлявшиеся клали, входя к нему, семь обычных федосеевских поклонов. Ковылин давал наставников и певчих областным федосеевским общинам, но лишь под уговором, чтобы они обещали признавать над собою главенство московской общины. Это повело к тому, что впоследствии Ковылин фактически стоял во главе обширной общины, имевшей средоточие в Москве и разветвления по всей России.

В царствование Павла I над Преображенской общиной собралась гроза. Митрополит Платон смотрел постоянно с неудовольствием на процветание в столице, в центре России, раскольничьей общины, открыто враждебной господствующей церкви. В детстве ученик Платона, имп. Павел ценил и уважал старого митрополита. Слово Платона значило многое в царствование религиозно настроенного и не забывавшего впечатлений детства Павла. Это слово было произнесено против московских федосеевцев. Не помогли Ковылину его светские заступники. Даже близкий к Павлу человек кн. Куракин не мог помочь горю федосеевской общины. Дано было предписание прекратить существование Преображенской кладбищенской обители. Но где не помогли сильные люди, там оказали помощь маленькие. «Россия управляется секретарями», сказал Миних, и по крайней мере на московской федосеевской общине оправдалось это изречение. Приказание свыше о закрытии Преображенского федосеевского монастыря было дано, но от предписания до исполнения путь бывает иногда долог, особенно если его покрыть ассигнациями и звонкой монетой. Федосеевцы нашли себе за деньги покровителей в московской полиции и закрытие монастыря постепенно отлагалось¹⁶³. Между тем последовала смерть имп. Павла. Вступление на престол Александра I было эрой самой полной веротерпимости в России. Ковылин скоро угадал дух нового царствования. Не только Преображенский монастырь остался нетронутым, но участь его была теперь еще более обеспечена стараниями Ковылина. Ковылин выхлопотал, чтобы его обитель не зависела от московских духовных властей, а находилась в исключительном ведении гражданских; с последними он уже привык жить в ладу. Другой важной льготой для беспоповцев было выхлопотанное Ковылиным постановление об исключении раскольников в Москве и остальной России из списка прихожан православных церквей. Еще при жизни Ковылина Преображенский монастырь отстроился заново. Возведены были прочные каменные здания и наружный вид двух федосеевских монастырей – мужского и женского – стал более соответствовать их богатству. Число, живших в монастырях увеличилось до 1 500; число прихожан в Москве было до 10 000.

Ковылин умер в 1809 г., быв таким образом почти 40 лет в главе управления московскими федосеевцами. На погребение его собрались не одни последователи раскола – их горе было обще по всей России – но и многие из московской знати, вспомнившие о любезном хозяине, угощавшем их на славу.

Другого Ковылина уже больше не было у русских беспоповцев. Московская федосеевская община, однако, еще долго после сравнительно процветала под управлением совета попечителей, избранных еще самим Ковылиным и утвержденных городскими властями. В 1825 г. в монастырях жило до 2 000 человек и в Москве считалось 12 000 федосеевцев – прихожан. Но скоро наступило тяжелое время для федосеевской общины. Уже с первых лет царствования имп. Николая I начинают приниматься деятельные меры для ослабления раскола. Но и в это время Преображенское кладбище еще играло видную роль. Холерный – 1831 год послужил федосеевцам подобно чумному в прошлом столетии. Опять федосеевская община явилась, в эпоху сумятицы и тревоги, с земской помощью, когда необходимость в этой помощи всего более должна была чувствоваться правительством и властями, естественно не могущими сделать всего для всех в критический момент, удесятеряющий обязанности. Если без земской помощи, без самодеятельности общества, могли обходиться в обыкновенное время, то в критическую эпоху теряли голову. Тут-то возвышало голос земство. Мы видели, что исторический элемент земства преимущественно проявлялся в среде последователей раскола; но хотя земская помощь шла от беспоповцев-федосеевцев, и её в трудное время, нельзя было не принять. Вот истинный источник усиления беспоповщины в Москве в холерный год нынешнего столетия, как и в чумный прошлого. Федосеевщина, беспоповщина, раскол – это все только знамя, внешность: за ними стояло земство. Годы усиления московской беспоповщины были годами вызванной общественными бедствиями, пробужденной земской деятельности.

В 1831 г. не хватало на Хапиловском пруду места и в Преображенском монастыре чанов для желавших перекреститься в федосеевское согласие. В это время на Преображенском кладбище жило 3 000 женщин и 800 мужчин¹⁶⁴. Устроено было временное отделение в банях у Покровских ворот, в Москве, для перекрещивания желающих. Заметим, и в холерный год, как в чумный, вода опять оказала магическое действие. В медицине есть особенная метода лечения холерных больных завертыванием их в холодные, мокрые простыни. Московские федосеевцы, не зная этой методы, благотворно действовали на своих больных холодной ванной, и расчет, действовавший на невежество, разумеется, приписывал после это действие холодной ванны чудесному промыслу, спасавшему обратившихся в правоверие из ереси. Если бы завертывание в мокрые простыни и прикладывание льда не было признано методом лечения в науке, то успех московских федосеевских ванн в 1831 г. должен был бы навести докторов на мысль об этом методе. Если бы успеха не было, то не только народ не толпился бы в федосеевских крестильнях, но и крестившим могло прийтись худо в эту эпоху народного раздражения, когда народная толпа бушевала на петербургских улицах, в новгородских военных поселениях шла резня начальствовавших лиц и в Севастополе старый и малый, мужчины и женщины, шли на готовый стрелять гарнизон.

Но немного лет спустя после холерного года Преображенское кладбище окончательно постиг разгром. Это не подорвало значения беспоповщины, но лишило московских федосеевцев их прежнего центра.

* * *

В царствование Алексея Михайловича казненных раскольников хоронили за Рогожской заставой. Это место сделалось для последователей раскола заветным. В 1771 г. – в тот же год, когда было основано беспоповское Преображенское кладбище – положено было основание и обители поповского согласия под именем Рогожского кладбища. Она явилась за Рогожской заставой. Появление беспоповской и поповской обителей под именем кладбищ заслуживает внимания. Название кладбища было конечно предлог, юридический изворот. Рогожское кладбище явилось скоро таким же средоточием для поповцев во всей России, каким было Преображенское для беспоповцев. Под именем кладбища является обитель, потому что кладбище устроить не могли не дозволить, так как на устройство монастыря или обители не дали бы согласия. Погребение умерших последователей раскола уже пред тем приводило к серьезным столкновениям раскольников с духовным ведомством господствующей церкви. Красносельские и покровские причты в Москве жаловались на то, что раскольники «нахально приносят» своих умерших к ним в церкви и оставляют для погребения¹⁶⁵. Приняты были меры, чтобы раскольники своих мертвых в церквах для погребения не оставляли, и, хотя еще прежде существовало за Серпуховскими воротами раскольничье кладбище, тем не менее предлог был достаточный, чтобы дозволить отвести раскольникам еще место за городом, под кладбище.

Но прежде, чем явилось Рогожское кладбище, последователи поповщины еще не сразу сделали средоточием своего согласия Москву после того, как пала Ветка. Из Ветки центр поповщины был перенесен опять в Стародуб. Туда же перенесена была и церковь Покрова из Ветки. Но Стародуб поднялся ненадолго. Непосредственно перед возвышением Москвы, как главного средоточия раскола в России, возвысился Иргиз до степени поповщинской метрополии. Екатерина II прямо по вступлении на престол сделала вызов раскольникам, жившим за границею, возвратиться в Россию. Тем, которые возвратятся, объявлены были разные льготы: дозволение приписаться в какое хотят состояние – в купеческое, мещанское и т. д., освобождение на время от повинностей и пр. Явились желающие возвратиться и им отведены были земли по р. Иргизу. Так положено было начало иргизской поповской общине, скоро приобретшей большое значение, потому что это было одно время единственное место в России, где не только находилась поповская церковь, но и были дозволенные правительством раскольничьи попы. Дозволение иметь попов было одной из льгот людям, послушавшимся призыва правительства и мирно поселившимся на отведенном им месте. Церковь явилась на Иргизе так же из-за границы. По крайней мере инок Сергий (сын купца Юршева, принимавшего, как мы видели, такое участие в убиении московского архиеп. Амвросия), возвращаясь из-за границы, из Польши, просил на границе упомянуть в его паспорте, что он везет с собою церковь и эта (полотняная) церковь вслед за тем явилась на Иргизе. Иные говорят, что Сергий просто накупил холста и, навив его на палки, нес с собой, намеренно заявив, что это была церковь. Церковь и дозволенные попы – этого было достаточно, чтобы Иргиз скоро приобрел большую известность у последователей поповщины по всей России. Скоро Иргиз стал рассылать своих дозволенных попов во все концы государства, а оттуда потекли к нему деньги. Первую церковь московскому Рогожскому кладбищу дал также Иргиз – в 1789 г. Службы в ней совершались тайно. Процветание Иргиза начинается в особенности с 1783 г. В начале нынешнего столетия до 200 иргизских попов жило в разных местностях России. В одном Улангерском скиту помещицы Свечиной жило одновременно 12 иргизских попов. Как ценились иргизские попы видно из того, что на Урале за попа Алексея было заплачено в 1825 г. 1000 руб., между тем как прежде в Стародубе 100 рублей считалось хорошей платой за попа¹⁶⁶. В 1803 г. по поводу разрешения Городцу, нижегородской губерний, иметь иргизского попа, император Александр I, в письме к князю Куракину, советовал на раскольничьих попов смотреть сквозь пальцы, «хотя и не подавать им, однако же явного вида покровительства»¹⁶⁷. Иргизская община, сделавшаяся очень богатой, существовала до тридцатых годов нынешнего столетия, когда и её существование было прекращено правительственными мерами.

В то время, когда на Иргизе только устраивалась поповщинская община и поп Михайло Калмык в Стародубе еще не терял своего влияния на русскую поповщину, начала приобретать значение поповская община в Москве. В течение всего прошлого столетия поповское согласие приобретает постоянно новые силы. Мы видели уже, что беспоповское поморское согласие с течением времени усваивало себе правила, которые приближали его отчасти к поповщине, и приписали это явление тому, что, зародясь в малолюдной пустыне, благодаря соловецким инокам, поморский толк сделался после учением сравнительно населенных мест и устроенного общества, приближавшегося по характеру к средне-русскому, московскому. Не только учение новоженов сделало большие успехи в среде поморцев, но в 1730 г. у поморян явилась даже мысль найти себе высшего церковного иерарха. Дело разошлось потому, что митрополит ясский – Антоний, к которому обратились поморцы за посвящением им епископа, не посвятил присланного к нему кандидата в епископы Варлаама, и оскорбясь тем, что Варлаам не хотел назвать его – митрополита – благочестивым, велел даже остричь ему голову. Если таким образом главный беспоповский толк склонялся в своих правилах к поповщине и начинал искать над собой иерархической власти, которой беспоповцы не признают, то это значило, что поповщина значительно усиливалась.

В начале царст. Екатерины II, в 1765 г., все раскольничьи секты в Москве соединились, чтобы сообща избрать себе епископа. Они положили посвятить его особенным образом: держать руку мощей над головой посвящаемого. Это должно было быть, по их мнению, равносильно архиерейскому рукоположению. Но эта попытка последователей раскола установить у себя собственную иерархию была оставлена. Около этого времени поповщина в Москве значительно усиливается, а спустя несколько лет основывается Рогожское кладбище.

В 1777 г. совершилось другое важное событие в истории московской поповщины – сварено было миро. В это время в Москве устанавливалось мнение, что переходящих в поповское согласие надобно перемазывать – помазывать миром. Мы проследили в своем месте, как начав с перекрещивания поповщина постепенно перешла к неполному соблюдению этого обряда, а потом и совсем оставила его. Теперь у московских поповцев явилась мысль перемазывать обращающихся в их согласие, и мы видели, что это привело их в столкновение со стародубскими поповцами и их представителем Михайлом Калмыком, хотя в сущности спорный пункт был только предлог, а дело шло о первенстве между Москвой и Стародубом.

На варение мира московскими поповцами можно смотреть как на проявление тех же стремлений, которые заставляли их прежде искать себе архиерея. Архиерея не нашли; взамен того, по крайней мере, хотели сварить миро. Но миро варить может по церковным правилам только архиерей. Как нашлись в этом случае московские поповцы? Они решили, что довольно чтения одних молитв, обыкновенно читаемых при варении мира, для освящения его. Главное участие в варении мира принимал поп Василий Чебоксарский. Иргизская община, в лице строителя своего Сергия, смотрела на эту попытку московских поповцев с некоторым недоразумением и неудовольствием. Стародуб, в лице своих главных деятелей, открыто восстал против Москвы.

Варение мира всегда совершалось в церкви с большой торжественностью и варилось миро из дорогих снадобий и благовонных мастей. Из сведений аптекарского приказа мы знаем, напр., что патр. Филарету отпускались на миро янтарь, корица, перетрун (?), корень азар, ладон росный, мед дивий¹⁶⁸. Поповцы свое миро сварили в большом самоваре, смешав деревянное масло, разные благовонные вещества, под названием «мастей» и «ароматов», и – на что в особенности надо обратить внимание – истолченные в железной ступе частицы мощей. Эта смесь варилась от лазаревой субботы до великого четверга. Чебоксарский читал молитвы, прочие священники стояли вокруг самовара и бывший дьячок, в это время московский мещанин Федор Михайлов, в стихаре мешал смесь в самоваре большой мешалкой. Наварили мира два пуда шестнадцать фунтов. Оно было розлито в две бутылки, из которых одна впоследствии лопнула и миро, находившееся в ней, пропало. Самовар, в котором варилось миро, был впоследствии продан на рынке как был – с прикипевшими к нему остатками мира, что повело к немалому соблазну.

Варение мира поповцами в Москве важно не само по себе, а по вопросу, который стоял за ним. Примут ли поповцы в остальной России главенство Москвы или нет? Кто хотел принять, тот должен был принять перемазыванье и московское миро; кто не хотел принять их, тот стоял против главенства Москвы. Как следовало ожидать: керженские, иргизские и донские поповцы приняли московское миро. Оно и понятно: на Керженце, на Иргизе и на Дону поповщина сохранила в себе великорусский элемент. Стародуб был, напротив, местностью, где сходились Малая и Великая России. Тут зародилось согласие, одинаково не хотевшее знать ни москалей, ни хохлов. Тут явилось другое согласие, отвергавшее попов, посвященных малороссийскими архиереями и признававшее одно великорусское посвящение. Это была арена борьбы племенных особенностей. Стародуб не так легко мог подчиниться Москве. В стране, где Хмельницкий, видя, что Польша берет над ним перевес, присоединился к России – теперь, когда Москва грозила взять перевес над местной поповщиной, задумывалось присоединение к православию.

Скоро московская община процвела. Рогожское кладбище сделалось богатой обителью. Принятие московского мира поповцами в остальной России (даже стародубцы восстали на Михайла Калмыка и инока Никодима за непринятие его) сделало эту обитель метрополией русской поповщины. На Рогожском кладбище была церковь во имя Покрова Богородицы, устроенная по образцу ветковской Покровской церкви, но богослужение, как мы видели, совершалось в ней тайно. Открытое богослужение на Рогожском кладбище стало совершаться только с 1812 г., когда атаман Платов – сам старообрядец – оставил московским поповцам свою походную церковь во имя Пресвятые Богородицы и начальник Москвы разрешил служение в ней¹⁶⁹. О числе прихожан Рогожского кладбища можно заключить из того, что, напр., в Рождественской кладбищенской часовне стояло впоследствии 46 купелей – так как старообрядцы твердо держались правила крестить детей не на домах, а в часовнях.

Рогожское кладбище процветало, но официально о нем мало было слышно. В докладе министерства внутренних дел за 1823 года показано было столько прихожан Рогожского кладбища, сколько их было в 1796 г.¹⁷⁰. Было ли это неведение, или рогожским поповцам оказывалось под рукой покровительство, только такое счисление старыми цифрами клонилось к пользе Рогожского кладбища, потому что отводило глаза от важного значения, которое оно начало мало-помалу приобретать. Это значение приобреталось им, благодаря тем же причинам, которые придали силу и могущество московской беспоповщине, и потому мы здесь о них не будем говорить.

В эпоху усиления поповщины в Москве усилилось значение екатеринбургской поповщины. Екатеринбург был в этом отношении для Сибири то же, что Москва для европейской России. Мы видели, как проникала на Урал беспоповщина. Беспоповцы-раскольники открывают Демидову его богатые рудники и с тех пор беспоповщина прививается на Урале. Но мы проследили также постепенное приближение в других случаях беспоповских толков к поповщине, по мере того как людность, оседлость и среднерусский элемент являлись на прежде пустынных и с подвижным населением окраинах России. Так было и на Урале. Там, где семена раскола были посеяны беспоповцами, впоследствии явилась обширная и людная поповская община. Эпоха Александра I была временем процветания этой общины. Представителем и главным деятелем её является Рязанов. Что Ковылин был в беспоповщине, то Рязанов в екатеринаургской и отчасти во всей поповщине. Рязанов был лицо очень известное во всей России и особенно в Петербурге. Ковылин ладил только с гражданскими властями, Рязанов – и с духовными. Пермский епископ Иустин останавливался в его доме¹⁷¹.

С 1827 г. невзгоды постигают Рогожское кладбище. Запрещено было вновь принимать последователям раскола священников, переходивших к ним из господствующей церкви. В это время на Рогожском кладбище было 9 дозволенных попов и 3 дьякона. Мы видели, что дозволение старообрядцам иметь попов было дано в 1822 г. Согласно вышедшему теперь указу, только прежде дозволенные попы могли оставаться у старообрядцев; новых им нельзя было иметь. И вот по мере того, как вымирают прежде дозволенные попы, священство у старообрядцев оскудевает. Наконец остаются в Москве в живых только два попа – Русанов и Ястребов. Зато как их лелеят и холят прихожане, число которых, как мы видели из всего хода истории раскола, теперь должно было не только не уменьшиться, но напротив, увеличиться. Ничего, что один из упомянутых священников под веселую руку сам бранит старую веру – его услуги дороги, потому что его некому заменить. Недостаток попов вызвал заочные погребения. Из Петербурга, с Волги, даже из Сибири заказывали на Рогожском кладбище заочные погребения, и два попа должны были петь иногда 20 000 заочных погребений в год. В экономическом отношении это было небезвыгодно как для кладбища, так и для его священников. За каждое погребение платилось по 3 р.; из этого половина шла в пользу кладбища, другая в пользу священников, которые, конечно, наживали капиталы. Нужно было поповцу священника на дом – считалось обыкновенным слать за ним карету. Очень естественно, что теперь, при двух попах на всю поповщинскую Москву, обыкновенная исповедь была невозможна. Явилась гласная исповедь. Человек по 50 мужчин и женщин – иные говорят, случалось и по 300 – являлись к причетнику исповедоваться. Тот громко спрашивал грехи, исповедовавшиеся громко отвечали: «грешен батюшка», причем иные каялись в грехах, которых не могли совершить ни по полу, ни по возрасту. Явилось венчание гуськом. Поп брал епитрахилью за руки жениха и невесту первой пары и водил вокруг аналоя; прочие пары следовали за ней. Первая пара платила денег попу больше других. Правительство имело в виду неудобства, которые вызовет этот недостаток попов у старообрядцев, и в 1840–42 гг. последовало дозволение в некоторых епархиях сочетать браком старообрядцев в православных и единоверческих церквах, без обращения их. Все, однако, заставляло полагать, что подобные меры не будут иметь успеха. Старообрядцы не только не возвращались массами в лоно господствующей церкви и не присоединялись к единоверию, но, напротив, стали упорны в своих отступлениях. Основываясь на исторических данных ΧVΙΙ ст., можно было предполагать, что и теперь недостаток попов у старообрядцев вызовет усиление беспоповщины насчет поповщины. Так и случилось. Около 1840 г. в пермской и вятской губерниях образовался толк самосправщиков, – не имея священников, иные решились сами справлять для себя церковные требы. Прежде поповцы-самосправщики не имели теперь ни учителей, ни наставников, ничего общего. И так в то время, когда утверждение гражданского быта и усиление московско-русского элемента на русских окраинах вызывало как бы перерождение, постепенный переход беспоповщины в поповщину, – с сороковых годов этого столетия начинается обратное явление: недостаток попов заставляет прежних поповцев обходиться без них и они обходятся.

Но так могло, быть лишь по краям русской земли. В русском центре, в Москве, не могло быть этого колебания, этого перехода беспоповщины в поповщину и обратно. Тут беспоповщинская община – прививка к Москве богатого и торгового новгородского севера – имела свое определенное и самостоятельное существование; но вместе с тем численно поповское согласие было все-таки господствующим. Как центр русской народности, Москва не могла не быть метрополией как поповщины, так и беспоповщины. Но исторические предания и весь быт средней России более гармонировали с буквой и духом поповского согласия, чем беспоповщины. Московские поповцы не могли превратиться в самосправщиков. Мера, не дозволявшая старообрядцам иметь новых попов, вызвала протест. Не могли русские старообрядцы иметь дозволенных попов в России – они добыли себе не только попов, но даже епископов и митрополитов – только заграницей. Явилась Белокриницкая-австрийская иерархия. Начало Белокриницкой иерархии относится к 1846 г. Епископов русским старообрядцам посвятил греческий митрополит Амвросий. Предварительно Амвросий принял раскол. Амвросий был приглашен на староверческую метрополию иноками Алимпием Милорадовым и Павлом Васильевым из буковинской староверческой обители Белой Криницы (У румунов «Фонтаны Альбы»), лежащей близ города Серета. Эта обитель, с прилежащими к ней, староверческими слободами, представляла в то время население в 3 000–4 000 душ и процветала благодаря денежным присылкам из России. В то время, когда Алимпий и Павел отыскивали митрополита для староверческой церкви, третий инок обители, Геронтий, был посредником между Белой Криницей и Москвой. Алимпий и Павел, прежде чем приступит к розысканию митрополита должны были испросить на это дозволение у австрийского правительства. Писал бумаги за них иеродиакон Виктор Кокоряк, бывший ректор черновицкой семинарии. Прибыв в Вену, староверческие иноки употребили все седства, чтобы склонить правительство исполнить их просьбу. Не забыты были родственники императора, министры и вообще влиятельные лица. Тем не менее австрийское правительство дало разрешение буковинским старообрядцам искать митрополита, где они хотят кроме России. Австрия имела повод опасаться, чтобы имп. Николай не принял к сведению забот габсбургского правительства о русских старообрядцах. Точно так же когда 63-летний – но еще свежий, плотный «красивый старик» – митр. Амвросий принял предложение старообрядцев и прибыл в Белую Криницу, он не проклял никонианство и дело ограничилось лишь проклятием ересей по требнику.

Увидев, что его наградят должным образом и обеспечив условиями со старообрядцами своего сына с женой, митр. Амвросий – лишенный перед тем метрополии константинопольским патриархом и живший в Константинополе, решился отправиться на зов староверцев. На пароходе отправился он в Тульчу, где был встречен некрасовцами (которым впоследствии посвятил архиепископа) и всеми придунайскими староверческими слободами. Затем он явился в Вену, где принял австрийское подданство. В Белой Кринице, при приеме его было большое стечение народа; присутствовали австрийские чиновники, палили из пушек, была зажжена иллюминация. Не без труда и больших издержек старообрядцы приобрели себе митрополита. Просьба австрийскому правительству подана была Алимпием и Павлом в 1843 г., Амвросий вступил в управление метрополией только в 1847 г. По прибытии в Белую Криницу он получил богатые подарки из Москвы. Затем Амвросий посвятил в епископы крестьянина Киприяна Тимофеева под именем Кирилла и учредил в России Владимирскую епархию с архиепископом и Симбирскую с двумя епископами.

Во время вступительного служения, Амвросий, не знавший ни по-славянски, ни по-русски, прочел славянское евангелие, написанное для него греческими буквами. В 1847 году куплено было старообрядцами у купца Винокурова 3 пуда благовонных мастей за 30 руб. и отправлено на варение мира в Белую Криницу. Самое варение произошло по требуемому чину. Митр. Амвросий вылил в сосуд, вмещавший два ведра и вмазанный в печь в церковной трапезе, крестообразно 12 ковшей масла, влил затем вина и воды, священнослужители положили туда истолченных благовонных мастей и все варилось до великого четверга¹⁷². Находясь близ юго-западной русской границы, но вместе на иностранной земле, Белая Криница сделалась теперь тем же для русского старообрядства, чем прежде была Ветка; но Белая Криница слала в Россию уже не одних попов, но и епископов. Как прежде польско-литовское правительство было не прочь видеть на своей земле метрополию русских старообрядцев, так теперь австрийское, не только не преследовало русскую старообрядческую иерархию у себя, но, напротив, смотрело на нее благосклонно. Мы уже видели, что Ветка, укоренившая народный русский элемент в области польского королевства, была первым этапом к присоединению Литвы к России и к раздроблению Польши. Близость событий не позволяет делать никаких выводов: мы не сопоставим с утверждением русской старообрядческой метрополии в Белой Кринице даже сильного движения между славянскими племенами Австрии в пользу более прочного общения с единоплеменной Россией, – хотя оба эти события совпадали по времени, и несомненно, что сторонники славянского единства явились в России преимущественно в той земской среде, одним из выражений которой было и старообрядство. Ход исторических событий, однако непреложен и все заставляло предполагать, что Белая Криница отзовется на Австрии тем же, чем Ветка отозвалась на Польше. Но историю русского раскола не изучали в Австрии; на Белую Криницу не взглянули там как на пионера русской народности на австрийской земле. Напротив, эта посылка из маленького австрийского местечка епископов, которые должны были духовно управлять миллионами русских людей, могла казаться в глазах австрийского правительства средством действовать против России. Да и в одной ли Австрии на утверждение старообрядческой иерархии в Белой Кринице смотрели как на враждебные замыслы против России?

Между тем белокриницкая иерархия утвердилась в России. Епископы, назначенные белокриницким старообрядческим митрополитом, заняли каждый свою епархию. Белокриницкую иерархию не признали только Лужки. Стародубская слобода Лужки должна была естественно протестовать против белокриницкой духовной власти. Белая Криница была создание Москвы, а Стародуб, где сталкивался великорусский элемент с малорусским, постоянно был в борьбе с Москвой и московским влиянием.

За то почти вся остальная поповская Россия признала белокриницкую иерархию.

И так, в то время, когда дозволенное священство времени Александра I оскудело на московском Рогожском кладбище, в Москве явились епископы, посвященные в Белой Кринице, и затем недостатка в попах не могло более быть.

Еще в 1835 г. Рогожское кладбище было превращено административным распоряжением в рогожский богадельный дом. В 1854 г., оно было совершенно взято в правительственное ведомство.

* * *

Соловецкие иноки насадили на севере пустынно-жительский, безбрачный раскол. Скитальческая и разрозненная жизнь среди негостеприимных северных лесов, вместе с гонениями, поддерживали долго бессемейный характер раскола на русских окраинах. Впоследствии и другая причина сильно влияла на поддерживание безбрачия в среде раскольников-беспоповцев: рекрутскую повинность отбывала только одна семейная среда и более изворотливые из русских людей, не желавшие нести рекрутства, приставая к учению, проповедовавшему безбрачие, имели впоследствии жен и детей, но числились официально и по уставу своего толка холостыми, таким образом освобождаясь от рекрутства.

Пока эта последняя причина, поощрявшая и усиливавшая беспоповщину, была официально исследована и указана, северное беспоповское безбрачие успело охватить все местности России и привиться всюду.

Нο почти с самых первых времен появления безбрачного раскола являются в нем и толки, требующие чтобы семейная жизнь не была отвергаема. Находили возможным восставать против церкви и администрации, но многим трудно было разорвать семейные узы, отказывать себе в спокойной домашней жизни и в лучших чувствах, которые иногда одни примиряют человека с его бедной долей. Беглецам среди олонецких пустырей некогда было думать о семействе и кровных. Но когда закон прикрыл поборников верований, не ладивших с церковью и администрацией, и беглецы были признаны гражданами, положение дел изменилось. В первое время Андрей Денисов мог крепко стоять против брака, и брачная жизнь между беспоповцами утвердилась только на юге – в Чугуеве, на Дону, в Австрии, там, где окружающая сфера всего скорее обусловливала гражданскую и общественную жизнь. Но и в менее населенных олонецких местностях стала скоро развиваться гражданская жизнь. Явились и там браки между беспоповцами, и Андрей Денисов теперь уже «соблаговолял на них». Федосеевское учение, как мы видели, в начале узаконило у себя брак и только после отрешилось от него, когда образовавшаяся в Польше малочисленная секта, распространяй впоследствии в России, разрослась в обширную общину, искавшую себе членов преимущественно в неоседлом населении окраин русского государства.

Брак в беспоповской среде является сначала под видом «новоженства», и уже находит сторонников в 1685 г. В Москве проповедовали брак в беспоповщине Антон Кауров и Семен Артемьев. Первый из них был современником соловецких челобитчиков. Мы видели, как с половины прошлого столетия «новоженство» в Москве усиливается, так что в начале нынешнего уже может вступить в решительную борьбу с безбрачной беспоповщиной. Но «новоженство» еще не составляло брачной жизни в собственном смысле слова. «Новоженство» было уступкой безбрачных беспоповцев требованиям времени и среды, но уступкой только на половину. «Новоженство» не было признанным браком. Это был грех, разрешаемый в виду слабости человеческой природы, и «новожены» были только отщепенцы от своих собратий, находившиеся в первое время в презрении и посрамлении у них.

Закон беспоповцев, предписывавший чтобы «оженивыйся разженился» и холостой оставался безбрачным – для многих был неисполним с самого начала. Другой «разжениться» был еще не прочь, но скоро чувствовал необходимость в новой жене. Таким образом явились «новожены». Дорого платился сначала «новожен» за это «попущение греху». Он был в опале у своих, к нему относились чуть не как к прокаженному, свои отказывались сообщаться с ним в ястве и в питье. Семейная жизнь его начиналась тем, что он или похищал девушку себе в жены, или невеста убегала к нему. Родители его и её знать не хотели, что творится их детьми. В их сближении на всю жизнь родители видели грех. И впоследствии, когда взгляд на «новоженов» стал изменяться, дети·вступали в брак без родительского благословения и родители хотя смотрели на происходившее сквозь пальцы, но открыто боялись дать согласие. Случалось, жених являлся за невестой, а родители тем временем уходили из дому в другие двери, или запирались в особой комнате, чтобы не знать и не видеть ничего непроисходившего. Но родственное чувство брало иногда верх над догматическим педантизмом и детям давалось родительское благословение с иконой, хотя после отец и мать должны были отмаливать за совершенный грех и отплачиваться епитемиями. Впрочем и в тех случаях, когда отец и мать тайком уходили из дома чтобы не дать благословения жениху и невесте и ничего не знать и не ведать, – под конец все-таки любовь к родному детищу брала верх и родные мужа принимали жену его как сноху, любили ее, пестовали её детей. Словом, никакие пустынножительские учения и учительские запреты не могли остановить потока семейной жизни, врывавшегося в среду беспоповцев. Она охватила наконец все поморье. Выг и Лекса остаются как прежде центральным пунктом северного поморского раскола и обителями мужскою и женскою куда стекались выходцы почти из всех местностей России. Тут до конца хранится обет безбрачия и какой была в этом отношении Выголексинская обитель в эпоху своего процветания, такой она остается и перед эпохой своего упразднения (в пятидесятых годах нынешнего столетия), когда стена между Выгом и Лексой уже осыпалась, ров был полузасыпан, дома большей частью запечатаны и вид запустения был там, где полтора века назад зародился русский раскол как деятельная экономическая община. Но за исключением этой обители все обонежье знало уже давно семейные отношения, и брак был признан поморским учением.

Еще открытее и прямее заявило себя в пользу брака беспоповское учение в Москве, в лице двух своих представителей: государственного крестьянина Василия Емельянова и мещанина Гавр. Илар. Скачкова. Согласие их называется новопоморским, или монинским (по имени одного из главных членов Монина). Монинское согласие одинаково восставало на безбрачие и на новоженство. Оно открыто стояло за брак и за семейные узы. В браке «несть греха и ложе нескверно» – основываясь на этих словах апостола, Василий Емельянов смело восстал на своих собратьев – московских федосеевцев, отвергавших брак. К нему присоединились многие из федосеевской общины, так как сам он был не что иное как орган убеждений многочисленной среды, уже признавшей семейство за основу гражданственности. Против Емельянова действовал Ковылин всей силой своего авторитета и своих средств. Ковылин был враг не только настоящей брачной жизни, но и новоженства. «Если бы даже Христос сказал – говорил Ковылин: – Илья! прими новоженов в согласие к себе! – То я бы ему отвечал: не послушаю тебя, Христе!»¹⁷³ Это замечание, доказывавшее степень религиозности Ковылина, бравшего верх в своей среде не христианской жизнью, а силой характера, было сделано напрасно. Через несколько времени и Ковылин поддался общему потоку, и он как Андрей Денисов должен был признать брак для сохранения собственного авторитета, как киновиарха. Масса его последователей стояла за брак, но одни еще оставались при новоженстве, тогда как другие прямо высказались в пользу полного признания брака. Последние составили особое согласие – под руководством Емельянова и Скачкова; первые еще держались преображенского кладбища и Ковылин не мог отринуть их, если не хотел видеть ослабления и обеднения своей общины. Монинское согласие приобретает много последователей особенно в конце прошлого и начале нынешнего столетия. К нему присоединяются более люди с положением в обществе, зажиточные и влиятельные.

Видя, что согласие, признававшее брак, все более усиливается, Ковылин потребовал на соборе на Выгу, в 1792 г., чтобы Емельянов отрекся от своего учения о браке. Не столько увещаниями, сколько насилиями и даже побоями Емельянов принужден был подписать отречение¹⁷⁴. Это показывает слабость характера в том, перед кем – как выражается Павел Любопытный – старообрядцы и нетовщина краснели, извинялись и тряслись¹⁷⁵. И в Москве Ковылин мог бить по щекам и выгонять от себя того же Емельянова¹⁷⁶, увидавшего скоро, что он не может остаться при своем отречении. Слабый ли, сильный ли характер был Емельянов – личность его значила тут очень мало. Московские беспоповцы массами начинали высказываться в пользу брака. За брак стал даже такой влиятельный член федосеевской общины как Зенков, положивший, как мы видели, ей вместе с Ковылиным основание. Зенков обращался к Емельянову как к «боговдохновенному учителю». Как ни крут и самовластен был иногда Ковылин, из мало известного подрядчика – которому ген. Безобразов, заподозревший его как-то в обмане по поставке кирпича, мог вырвать полбороды – превратившийся впоследствии в главу богатой общины, считавшей членов сотнями тысяч, – но и Ковылин ничего не мог сделать против начавшегося движения. Он даже должен был прибегать к мерам вовсе уже недостойным «окормителя всего стада христианства», как он сам называл себя. Монинцы хоронили своих умерших на Преображенском кладбище федосеевцев, так как своего не имели, да и хлопоты их об отведении им особого кладбища могли не иметь успеха, потому что Ковылин (о котором кн. Куракин писал московскому главнокомандующему: «окажите доброму Илье Алексеевичу помощь в случае нужды», и которому эта помощь действительно была оказываема) был силен у полиции и властей, и употребил бы все усилия чтобы желание монинцев не было удовлетворено. Свое кладбище Ковылин сделал средством держать монинцев в зависимости от себя. «Не пущу вас, сатинские дети, на кладбище!» говорил иногда Ковылин последователям монинского (по месту нахождения молельни называемого иногда покровским) согласия¹⁷⁷. Иногда и предписания полиции в пользу покровских не помогали. Раз Ковылин долго убеждал частного пристава не торопить погребением одного монинца, но когда убеждения не подействовали и места для погребения нельзя было не отвести, то о Ковылине рассказывают, что он сам скакал по кладбищу на дрожках, чтобы показать для могилы место где вода могла затоплять гроб.

Все эти мелочные проявления мести и соперничество не помогали. Монинское согласие усиливалось. Преемник Емельянова в наставничестве, Скачков был человек твердых правил и стойкий защитник своего согласия. «Нет у меня врага злее и опаснее Гаврюшки Скачкова» говорил Ковылин.

С принятием репресивных мер против раскола, начавшихся с 1827 г., раскол начинает приобретать характер более оппозиционный властям, чем прежде. В тридцатых годах впервые иностранцы писатели начинают обращать внимание на последователей раскола, с целью действовать на них ко вреду русскому правительству. Богачи-купцы в разных местностях России обращаются в раскол, и даже официальные исследователи приписывают это стеснительным мерам против раскола¹⁷⁸. Число беспоповцев (последователей наиболее оппозиционных учений раскола) растет в сравнении с поповцами: в Москве беспоповцы вместо 46 молелен, бывших в 1812 г., в 1846 считали уже 145¹⁷⁹. Петербургские старообрядцы, не смотря на приглашение московских, отказываются иметь тайных попов, но, когда настоятель Белокриницкого монастыря Геронтий был схвачен полицией на пути из Москвы в Белую Криницу, и они решились принять тайных попов¹⁸⁰. Словом, чем больше стеснений, тем больше упорства и раздражения является в среде последователей раскола, и тем непримиримее относятся они к действиям власти и администрации.

Все это необходимо иметь в виду чтобы понять почему в 1827 г. покровское согласие положило не молиться за царствующий дом¹⁸¹. Иначе такой шаг был бы решительно непонятен. По всему своему внутреннему складу монинское согласие стояло в уровень с поповщиной. «Скачков говорил даже, что «священство пало не навеки»¹⁸², т. е. главный наставник беспоповцев, признававших брак, уже заставлял провидеть в будущем возможное соединение монинского согласия с поповщиной. Поповщина молилась за царь; молились прежде и монинцы. Перестав молиться за царствующий дом монинское согласие делало этим решительный шаг к беспоповщине. И действительно это было обычное явление в то время: число беспоповцев быстро увеличивалось на счет поповщины и дошло до того, что вопреки всем данным – говорящим, что в России оседлого гражданственного населения, где утвердилась поповщина, значительно больше чем подвижного и временного населения окраин, – число беспоповцев даже официальными исследованиями показывалось превышавшим число поповцев. С исторической точки зрения это было неизбежное явление. Оно вытекало из преследования старообрядческого священства и из стеснения брачной жизни в среде последователей раскола. Признание священства и таинство брака – были явления, почти всегда шедшие об руку в среде последователей раскола. Священный смысл брака, как охраны женщины и семьи и вместе санитарной охраны общества, издавна заставлял признавать в нем таинство, а таинство могло совершаться лишь священнодействующим. Отсюда необходимость священника. Понятно таким образом почему и в среде последователей монинского согласия являлась мысль, что «священство пало не на веки». Стали преследовать старообрядческих священников, думая этим обратить паству их в православие, но вышло что вместо того поповцы за неимением священников превращались в беспоповцев. В костромской: губернии явились самокруты – люди, за недостатком священников обходившиеся без брака или соединявшие себя сами¹⁸³. Еще прежде самокруты явились в Вятской губернии. Самокрутами делались те, кто не хотел при венчании в церкви давать подписку о присоединении к православию. В Петербурге подверглось преследованию новопоморское учение, признававшее брак. Главная молельня его, на Моховой, в доме Пиккиева, украшенная более чем 500 богатыми образами, была закрыта административным распоряжением. Известный Павел Любопытный, петербургский мещанин, так ревностно боровшийся с отвергавшими брак, должен был покинуть Петербург. Но петербургским поморцам трудно было отказаться от брака, как общественного установления. У них явились «венчальники» – люди, которых главным занятием было совершение браков. Когда умер главный «венчальник» их и не находилось охотников принять на себя это звание в виду преследования со стороны властей, то дочь умершего Марья Карповна Новосадова приняла на себя звание «венчальницы»¹⁸⁴. Таким образом, женщина явилась священнодействующим лицом при заключении браков. Незаметно, вечером, как знакомые и гости, проходили жених с невестой к Марье Карповне, и та тихо, чтобы не подать вида что в доме совершается что-либо особенное, читала положенные молитвы и совершала обряд. Марья Карповна соединила таким образом много пар. Так, в то время, когда наложничество и бессемейная жизнь стали заменять браки, женщина явилась на защиту брака, как учреждения, прежде всего охраняющего женщину и семью. Приведенные меры против поповцев и наконец – в начале пятидесятых годов – отвержение законности раскольничьих браков и признание детей от этих браков незаконными, вопреки указам 1762 и 1785 г., узаконившим детей от «безсвященнословных» браков – все это вело к усилению беспоповщины на счет поповщины, а так как монинское согласие было как бы переход от первой ко второй, от Преображенского кладбища к Рогожскому, то на нем этот порядок вещей должен был отразиться тем, что связь между Преображенским кладбищем и Покровской молельней, связь, которая при обычном ходе обстоятельств могла порваться – укрепилась еще более, а сближение с Рогожским кладбищем замедлилось.

Василий Емельянов и Гаврило Скачков, отделив монинское согласие от Преображенской общины, старались придать ему такую организацию чтобы согласие составляло постоянно особую корпорацию. Уступка времени и гражданственности, сделанная в одном отношении, в деле брака, могла повести к другим уступкам и к сближению со старообрядцами и даже с православными. Этому Емельянов и Скачков старались воспрепятствовать строгим запретом в своем уставе общения с «инославными» («православными» устав называл только принадлежавших к монинскому согласию) в пище и подражания в одежде. По замечанию Павла Любопытного Скачков писал «жаркие и разительные стихи против мод и покроя платьев у староверов». Вообще последователи раскола обращают большое внимание на одежду. С каблуками сапоги, или без каблуков – это был один из существенных вопросов в обрядовой стороне федосеевской московской общины – и за несоблюдение правила в этом отношении грозило отлучение. Беспоповцы упрекали православных за то, что у них женщины стоят в храмах с открытыми головами. Восстает раскол и на женщин «яко пещь намазанных,» т. е. набеленных. Устав Преображенской общины запрещал мужчинам приходить в церковь в халатах. Галстухи знаменовали, по догматике иных беспоповцев, удавление вместо креста и погибель на страшном суде¹⁸⁵. Емельянов и Скачков явились самыми тщательными сторонниками старинной одежды: у них в уставе были подробно поименованы все роды одежды, от каких надобно было воздерживаться.

Схватываясь таким образом за мелочи, чтобы хотя несколько долее продлить свое существование как беспоповщинской общины, монинское согласие неудержимо шло по пути сближения со старообрядством, признававшим священство, и с православными. Этому помешали особенные обстоятельства – ряд стеснений, который придал более резкий оппозиционный характер расколу в то время, когда этот характер, благодаря мерам и духу царствования Екатерины II и Александра I, стал уже сглаживаться.

* * *

Соприкасаясь с западной Европой, Россия не могла обойтись без заимствований у неё. Не остался без этих заимствований и русский раскол. Все предыдущее могло уяснить, что в корне раскола лежали славянские предания. Эти славянские предания борятся сначала с дружиной варяжских князей. Их же мы видим в борьбе с восточным элементом, явившимся по включении в русские пределы финнов средней и северной России и еще более со времени ига монгольского. Те же славянские земские предания, стоящие за исконную старину, проявляются в расколе во время утверждения западного влияния. Мы видели, что раскол боролся, собственно, не с нововведениями, а с теми способами, которыми делались нововведения, с утвердившимся со времени монгольского владычества обычаем производить перемены, не спрашивая земство. Таким образом, в сущности, раскол стоял более против влияния востока, чем запада. Это можно в особенности сказать о новгородском северном расколе. Но, конечно, при разноплеменном населении России, по распространении раскола во всех концах её, должны были образоваться толки, на которые более повлиял восток.

Несмотря на видимую заключенность раскола против всех влияний извне, запад влиял на него не мало и издавна. Это было естественно. Славяне – европейский народ. Многое соединяло их с западной Европой, и исторические движения на западе не могли не отражаться в России, несмотря на то что последовавшее за основанием славяно-финской Руси монгольское иго на время отвлекло русских славян от Европы. Мы видели, что протестантство проникло к нам почти вслед за появлением его в западной Европе и что время Ивана IV было эпохой пропаганды русских рационалистов. Эта пропаганда не прекратилась и впоследствии произвела несколько сект раскола. Главными из этих сект явились впоследствии духоборцы и молокане.

Зародыш этих двух учений нельзя не видеть в протестантстве, начавшем было прививаться в России в первую половину царствования Петра I. Петр I был лично большой поклонник Лютера. Когда в Виртемберге ему не хотели подарить чашку, принадлежавшую Лютеру, он с досадой разбил ее в дребезги¹⁸⁶ и сказал, что памятник, поставленный Лютеру в одной из тамошних церквей, не достоин такого великого человека. Самый видный из представителей духовенства при Петре, Феофан Прокопович, благоволил к лютеранству. При таких обстоятельствах лютеранская пропаганда не могла не иметь некоторого успеха в России. Главным распространителем лютеранства явился лекарь Тверитинов, называемый иными также Дерюшкиным. Позаимствовавшись протестантскими идеями у иностранцев Тверитинов явился смелым и искусным распространителем их в русской среде. В доме Тверитинова, вместо образа висел лист – вделанный в рамку, как икона – гласивший большими буквами: «Аз есмь Господь Бог твой, да не будут тебе бози инии, разве Мене. Не сотвори себе кумира, ни всякаго подобия». Тому, кто заинтересовывался этим листом, Тверитинов не упускал объяснять, что иконы·– идолы, и им не следует поклоняться; он же толковал библию и ссужал тетрадками с выписками, которые могли служить в подтверждение пропагандируемых им учений. Эти тетради были и у таких лиц как архим. Антоний и Мусин-Пушкин. Вообще на пропаганду Тверитинова смотрели сначала довольно благосклонно. Он защищал протестантское учение на диспутах, происходивших у Магницкого, в Симоновом монастыре, у Мусина-Пушкина. На этих диспутах два раза присутствовал вице-губернатор Ершов, и даже по желанию Ершова архимандрит Феофилакт Лопатинский вступал в прения с Тверитиновым¹⁸⁷. Тверитинов действовал ловко; он называл себя православным и только являлся адвокатом протестантства, чтобы вести прения. Он имел последователей, не одну тысячу, и ими наполнен был Серпухов¹⁸⁸. Тверитинов действовал довольно умеренно. Он хотя и бил жену за то, что та ходила на исповедь к священнику, но все-таки держал для неё в доме икону. Некоторые из последователей его были неуступчивее и настойчивее. Православное ухо серба, полковника Божича, соседа Тверитинова по квартире, до того раз было поражено слышанной им беседой у Тверитинова, что он чуть саблей не изрубил беседовавших. Когда московские протестанты стали действовать открыто – началось дело против них; но в Петербурге доброжелатели протестантства вероятно замяли бы его, если бы один из протестантов, двоюродный брат Тверитинова, фельдшер Фома Иванов не явился иконоборцем во всеуслышание перед судившими его. «Вы говорите – замечал он – что икона Богородицы в московском Успенском соборе написана евангелистом Лукою, а между тем Лука был не живописец по занятиям, а врач». Скованный, тот же Фома Иванов, приведенный на покаяние в церковь Благовещения, не смотря на оковы, изрубил там образ Алексея митрополита. Поступок этот вызвал строгую кару и протестантизм в Москве был истреблен. Но он был прямым предшественником духоборства и молоканства на Руси.

Оба эти учения появляются с 1762 г. – с реформ Петра III и начала царствования Екатерины II. На это следует обратить особенное внимание. В кратковременное царствование Петра III сделано было немало перемен в германском духе. С воцарения Екатерины II иностранные поселенцы и именно гернгутеры, которых так боялась Елисавета Петровна¹⁸⁹, начинают являться массами для водворения в юго-восточной России, на низовом Поволжье. Около этого времени в местности, соседней со слободами иностранных поселенцев, по большей части религиозных сектантов, являются толки духоборцев и молокан. В правление Екатерины II, отличавшейся веротерпимостью, духоборцы и молокане могли беспрепятственно размножаться, и, хотя даже в настоящее время, по статистическим данным тех и других считается не более как по 110 000, но значение этих сект весьма важно и на них нельзя не обратить особенного внимания.

Начало духоборства и молоканства, как организованных сект, положено было в селе Горелом, Тамбовской губернии. Поляк, бежавший из Сибири, поселясь в селе Горелом у однодворца Ларионова, наставил Ларионова в правилах нового учения. Сын Ларионова, принявший фамилию Капустина, положил начало духоборству. Но Капустин в своем рационализме и в отвержении церковной обрядности зашел слишком далеко. Больше успеха имел ученик его Семушка, давший начало молоканству. Молокане близки к духоборцам, они так же не признают религиозной обрядности, но рационализм духоборцев более непримирим в отношении к существующим порядкам. Главным распространителем молоканства является Сем. Мат. Уклеин, уроженец с. Уварова, борисоглебского уезда Тамбовской губернии. Портной по ремеслу, Уклеин ходил шить в разные места и в с. Горелом полюбилась ему дочь главы тамошнего духоборчества Илариона Побирохина. Уклеин, принадлежавший к православию, развелся с женой, пристал к секте Побирохина и женился на его дочери. Скоро однакож они разошлись со своим тестем. Побирохин называл библию хлопотницею, отвергал все обряды, хотел являться своим последователям как бы Богом, завел у себя ангелов-истребителей, обязанностью которых было преследование провинившихся пред их учителем. Уклеину не нравился этот порядок вещей; он поссорился с Побирохиным и едва не был задушен его ангелами-мстителями – тремя здоровыми мужиками, от которых его едва спасли прибежавшие на помощь. После этого Уклеин окончательно разошелся с Побирохиным и умеренность правил его учения привлекла к нему многих последователей, особенно в низовом поволжье. Молоканство принял даже священник с. Дурникина, Саратовской губернии – Савва Иванов с некоторыми членами своего семейства, и когда два старшие сына его отказались принять то же учение, то он устранил их и передал священническое звание третьему сыну, молокану¹⁹⁰.

Молокане были официально отделены от духоборцев в 1818 г., когда правительство дозволило последним называть себя духоборцами и предписало не принуждать их к присяге¹⁹¹. По учению духоборцев – как они сами передавали квакерам Аллену и Грелье – Бог в троице есть един: Отец – память, Сын – ум, Дух Святый – воля. Таким образом они веруют аллегорически, обоготворяя человеческую природу. В том же аллегорическом, духовном смысле они признают Иисуса Христа. Его признают они единым своим священником. Внешнюю церковь они отвергают. Иконы признают идолами. Угодников Христовых уважают за их добродетели, но отказываются молиться им как божеству. Церковных преданий не признают. Пост, по их мнению, заключается в воздержании и умеренности. Таким образом духоборческое учение приближается к квакерскому, и начало его коренится в учениях Федора Косаго и Кальвина. Можно проследить как постепенно зарождалась духоборческая секта. В 1689 г. были сожжены в Москве Квирин Кульман и его товарищ миссионер Нордерман с их квакерскими книгами. Семена, посеянные ими, однако не исчезли. Секта Тверитинова, о которой говорилось выше, имела сходство с квакерской. Затем в 1740 г. духоборческое учение распространяется в Харьковской губернии каким-то иностранцем – квакером¹⁹², а в 1750 является учителем его в Екатеринославской губернии и звестный Колесников и затем уже русскими людьми, как мы видели выше, организуется многочисленная секта. Молокане называют себя духовными христианами. Церкви рукотворной и икон они не признают. Апостолы и мученики, по их учению, были добрые люди, но свят один Господь. Замечательно что при бракосочетаниях молоканских, невеста вручается «по закону Моисееву». Архим. Израиль, приравнивая духоборческую секту к квакерской, в молоканской видит сходство с анабаптизмом. Духоборчество, отрицая всякую обрядность, должно было в первое время иметь успеха меньше молоканства в массе народа, в такой степени сжившегося с обрядовой стороной церкви. Молоканство оставляет долю обрядности из христианской религии. В первое время существования двух сект, духоборчество действительно сделало мало успеха; число молокан, напротив, значительно увеличилось. Название духоборцев, как полагают, было придано секте в южной России преосв. Амвросием екатеринославским, и объясняется тем, что они противоборствуют духу истины. В 1767 г., в год созвания комиссии Уложения – молокане ходатайствовали у императрицы о формальном признании своей секты¹⁹³. Екатерина II обратилась к совету духовных лиц и уже важно то, что императрица сочла необходимым посоветоваться: какой ответ дать молоканам. Молоканами стали называться «духовные христиане» впервые в бывшей новороссийской губернии, в павлоградском уезде. Название молокан, как полагают, дано было им потому, что они в среду и пятницу едят молоко, а постятся в субботу. Иные название молокан производят от того, что последователи секты поселены были на Молочных водах. Молоко, как пища, так же играет некоторую роль в среде молокан. Так молокан помещик Викторов питался одним молоком, причем соблюдал субботу и принуждал своих крестьян следовать своему примеру, но те жаловались начальству¹⁹⁴, так как вовсе не имели в виду сделать своего помещика и духовным учителем своим. Замечательно, что иные молокане переходят в унитары (иудействующие, субботники). Иногда и духоборчество смешивалось с иудейством. Так, когда астраханский житель Шутов откровенно объяснил местному митрополиту, что принимает моисеев закон – жена его жаловалась тому же митрополиту, что муж принуждает ее с сыном вступить в духоборческую секту¹⁹⁵. Мы уже говорили, что нельзя не видеть связи между так называемой ересью жидовствующих, явившейся в России при Иване III, и современным молоканством. Очень вероятно, что зародыш молоканства существовал в России во все время с XVI ст. Если оно при Екатерине II является устроенной сектой, то это объясняется духом правления Екатерины, который позволял выходить наружу тому, что прежде было шито и крыто. При всей связи между молоканством и сектой иудействующих, мы должны видеть, однако в нем влияние запада. Молоканство – русское протестантство. Таково, по крайней мере, о нем общественное мнение. Молокане представляют в жизни много особенностей, напоминающих протестантизм и пуританство. Молокане не пьют крепких напитков и потому большей частью зажиточны. По воскресеньям молоканское семейство собирается вместе и слушает чтение библии. У молоканских детей нет игрушек, они не едят лакомств, но зато и к наказаниям родители их почти никогда не прибегают. Молоканские женщины не носят украшений: женщина у молокан равноправна мужчине. Семейные дела молокан судит церковное собрание (мир).

Останавливаясь на особенностях молоканского учения, нельзя не обратить внимания на то обстоятельство, что оно признает равноправность женщины мужчине. Брака – этой охраны женщины в её сравнительно беззащитном положении в другом обществе у молокан, собственно, нет. Они не признают видимой церкви, священников и, следовательно, таинства брака. У них супружеский союз есть следствие одного согласия и слова любви, данного друг другу. Этого оказывается, однако же достаточным, чтобы не только такой союз был крепок, но, чтобы и права мужчины и женщины были признаны равными. Христианский брак охранил русскую женщину во время водворения монгольских порядков. Она не сделалась, подобно женщине востока, где господствует многоженство, невольницей, не способной воспитывать молодое поколение. Но монгольское влияние все-таки отразилось, напр., на Домострое с его мужниной плеткой для жены, на теремной жизни и т. д. Раскол, ратуя вообще против чуждых порядков, явился и на оборону русской женщины. В беспоповщине женщина стоит высоко. Там женщины основывают свои согласия подобно мужчинам. Правда, на 17 основателей согласий, по именам которых названы их учения, насчитывали в половине прошлого столетия только двух основательниц, но вообще женщина играла видную роль в том подразделении раскола, которое сохраняло новгородские предания времен Марфы Посадницы. На Выгу, как мы видели, был особенный женский монастырь, где настоятельницей была сестра основателей выговской общины. Этот монастырь представлял ту особенность, что в нем не только были мастерские – швейные, прачечные и проч. – как в мужском, но также дома, носившие названия по областям: избы олонецкая, вятская, каргопольская, тихвинская, зарайская, березовская и т. д. Эти названия имеют свое значение. На Выг собирались не только мужчины, но и женщины из разных мест России. Нет никакого сомнения, что женщины много содействовали распространению раскола. В 1735 г. раскольничьих черниц именно потому и перестали ссылать в Сибирь¹⁹⁶ и решили оставлять в Екатеринбурге, что они распространяли в Сибири раскол, а распространения его там правительство имело особенные причины опасаться. Нижегородские чернички-раскольницы обучая детей православных родителей грамоте, не упускали наставлять их в расколе и этим приобретали для раскола новых последователей. В то время, когда православная церковь, руководясь словами апостола «жене учити не повелеваю, но быти в безмолвии»¹⁹⁷, не предоставляла женщинам миссионерской и проповеднической деятельности – раскол напротив в женщинах находил существенную опору в распространении своих учений. Из 41 федосеевских молелен, существовавших в Москве в конце царствования имп. Александра I, 14 содержались женщинами – мещанками и купчихами. Выг рассылал своих грамотниц по всей России, и даже можно сказать, что значение Выга главным образом вытекало из роли, которую играл соседний с ним Лексинский женский монастырь. При окончательном закрытии выговской и лексинской обителей в пятидесятых годах нынешнего столетия, оказалось, что женское население в центре поморского учения было весьма значительно в сравнении с мужским и все женщины были искусные грамотницы и начетчицы. Эти несколько сот женщин несли на себе главную миссионерскую деятельность. В беспоповских толках женщины часто занимали первое место. Так Анна Семенова правила федосеевской общиной в Вышнем Волочке. Женщины-крылошанки высоко ценились у раскольников. Купцу Хархорину в Углич ежегодно посылалось к Святой московской федосеевской общиной по 8 крылошанок. Влияние этих крылошанок было так велико, что Кирило Михайлов, не желая уступить Москве, также ежегодно стал посылать из Выговской обители крылошанок к купцу Мохову в Ярославль.

Между распространителями духоборства в приуралье на первом плане стоят женщины: вдова поручика Настасья Мих. Власова (урожденная Сабурова) распространяла духоборческое учение в Глазовском уезде Вятской губернии в 1832–33 г.г.; Евдокия Герасимова распространяла то же учение в Сарапульском уезде той-же губернии в 50-х годах нынешнего столетия. Эта последняя – непреклонная старуха строгой жизни, будучи заключена в тюрьму, уморила себя голодом чтобы только не иметь дела с «слугами антихристовыми». Беспоповщина, как и молоканство, не охраняло женщину браком, но не смотря на то предоставляла ей такие права, что на Выг стекались женщины из тех местностей России, где муж был если не признанным, то на деле властелином в доме, а жена его подчиненной. Женская община на Выгу с её скотным двором, молочной, прачечной и вместе с грамотной избой (училищем), больницей и часовней – процветала. В часовне служили и пели сами женщины. В последствии в федосеевской ковылинской общине в Москве женщины так же отправляли у себя в монастыре службу. Сначала Ковылин не имел в виду устройства самостоятельного женского монастыря, но потом должен был основать его. Денежными средствами женской федосеевской общине особенно помог купец Грачев. Дочь этого Грачева приняла на себя издержки по содержанию женской половины федосеевской обители, когда женщин преображенской общины перевезли в село Иваново при приближении Наполеона к Москве.

При этом нельзя не обратить внимания еще на одно обстоятельство, оставшееся не без влияния на распространение федосеевского учения в Москве. Столичная жизнь естественно обусловливала во многих отношениях свободную жизнь. Федосеевщина, отвергая брак, разрешала свободную жизнь мужчинам. Она не могла не дозволить её и женщинам. Впоследствии церковные учители федосеевцев пользовались этим, чтобы увеличивать свою паству женским населением из личностей, тяготившихся брачными узами или вовсе отказывавшихся ожидать их. Федосеевский учитель Михаил Гнусин ввел это потворство человеческим слабостям даже в кодекс наставлений своим преемникам по учительству, как залог успеха и влияния на паству¹⁹⁸.

Мы видели, что федосеевцы других городов потому и отреклись от московских, что те потворствовали «галилейству» по выражению поморян.

Даже в поповщине, которая уже близка к господствующей церкви, женщина пользовалась правами, напоминавшими старинную славянскую равноправность двух полов. В беспоповских сектах, в волосатовщине и иларионовщине, детей крестили женщины вместо священников, не в виде исключения в необходимых случаях, а постоянно. Поповщина не уравняла двух полов на столько, чтобы предоставить женщинам священнические требы, но она не уменьшала значения женщины. Мать Пульхерия на Рогожском кладбище пользовалась еще сравнительно в недавнее время большим значением. В течение долгого периода лет, около неё группировался многочисленный московский женский кружок, и эта женщина, поражавшая своим умом и обхождением как женщин, так и мужчин, немало содействовала усилению авторитета кладбища. «Если нам перейти в церковь, говорили рогожские, по словам известного Сопелкина, то бабы нас проклянут»¹⁹⁹.

Поповщина, подобно беспоповщине, ввела для женщины состояние среднее между монашеским и светским. В Казанском Климовском монастыре (в Стародубе) сестры, певшие на клиросе, стояли в цветных платках. В этом монастыре выбор игуменьи производился всеми сестрами. Но вообще, стоя за монастырские формы обителей, раскол оставлял в быту братии и сестер много светского. Мы видели, что в старину, и вообще в монастырях, допускалось это смешение. Отделение светского элемента от монастырской жизни, начавшееся с царствования Ивана ΙV, или даже ранее – с тех пор, как Нил Сорский и Вассиан впервые восстали против монастырского владения имениями – всего более отозвалось на женщинах. Самая теремная жизнь прежней русской женщины, делая ее затворницей почти от самого рождения, располагала к уединенной монастырской жизни. И вообще жизнь так складывалась, что женщинам чаще приходилось и было более оснований идти в монастырь, чем мужчинам, а между тем женские монастыри стесняли более мужских и отделение светского элемента от монастырского в них проводилось строже. Полное отрешение от мира конечно не имелось в виду большинством лиц, вступавших в монастырь, а между тем прежние братства и общины сестер постепенно превращались в монастыри со строгими уставами. В 1681 г. женщин, постригшихся дома, велено было ссылать в устроенные для них монастыри²⁰⁰. Заметим, что эти монастыри должны были находиться в вотчинах мужских монастырей, вблизи архиерейских домов. Основанием для этого приводилось, что девичьих монастырей с вотчинами было мало, но надобно иметь в виду, что и имевшиеся вотчины женских монастырей было велено отдавать в управление дворянам под заведыванием архиерея²⁰¹. Это соборное постановление, относившееся к многовотчинным женским монастырям, было вызвано, как говорилось, тем, «чтобы старицы не ездили и по деревням, и меж мирских домов не жили». Еще строже относился к женщинам, искавшим монастырского приюта, указ Петра I. В 1701 г. велено было девиц, живших в монастырях, выдавать замуж по их желанию, и женщин, моложе 40 лет, в монахини не постригать²⁰². Во всяком случае тут стеснялась воля и от этого стеснения, равно как от пыток и штрафов, за заблуждения молодости – о чем мы говорили в своем месте – женщины бежали в раскол, где их ожидали монастырские – но в старинном смысле слова – общины и самостоятельность, если не всегда равноправность с мужчинами. Женщина, всегда и во всех обществах дающая дух и направление молодому поколению, следовательно будущим деятелям, много содействовала успеху раскола в русской народной среде.

Уравнение полов в правах, к которому стремится запад и о котором не думает восток, не было, однако, западным влиянием на русской земле. Равноправность двух полов присуща славянской расе, и она не могла не отразиться на расколе, стоявшем за славянскую старину.

Высшее выражение равноправности полов явилось, как мы видели, у молокан и эта черта придает особенное значение молоканскому учению.

В начале царствования Александра I духоборцев велено было, по их желанию жить вместе, поселить на р. Молочной, дав каждому по 15 десятин удобной земли с избавлением от повинностей на 5 лет и с выдачей заимообразно на подъем по 100 р. на человека²⁰³. Это распоряжение, как оно ни было выгодно для духоборцев, едва ли можно объяснять в смысле льготы им. По крайней мере несколько лет спустя духоборцев, за распространение их учения, велено было ссылать в Сибирь, в военную службу и на заводы²⁰⁴. Казаков-духоборцев велено было с Дона посылать в Выборг, и имп. Александр по поводу обращения в православие духоборца, казака Назарова, велел докладывать себе о всех подобных случаях обращения²⁰⁵. Что касается молокан, то на заявление о том, что половина купцов жителей Александрова (на Кавказе) – молокане, дающие только подписку вместо присяги, последовал указ о неопределении этих купцов в городские должности²⁰⁶. Впрочем, если в царствование Александра I, отличавшееся высшей веротерпимостью, духоборцы и молокане подвергались преследованиям, то на это были иногда особые причины. Духоборцы распространяли свое учение, а молоканин Уклеин решился даже с 70 учениками вступить в Тамбов для уничтожения там, как он говорил, идолопоклонства²⁰⁷.

Молоканская секта обращала на себя внимание и подвергалась официальному изучению. Нельзя сказать, чтобы в молоканстве не было черт, общих с другими раскольничьими толками. Чернобольцы, не доходя до иконоборства, не чтут креста, если на нем нет изображения Спасителя. Нетовщина отвергает видимую церковь и исповедуется матери-земле. Щельники отвергают иконы и храмы, и когда холодно молиться на восток на дворе, то открывают нарочно устроенные в избах щели, обращенные к востоку, и молятся, глядя в эти щели. Сходная с этой секта дырников была открыта на Урале в 1860 г. Но секта молокан представляла, не смотря на то, столько своеобразности, что заслуживала внимательного изучения. Правительство не могло не интересоваться сектантами, дающими только подписку вместо присяги и, на основании своего правила, не употреблять оружия для нападения, бросающими его в виду неприятеля, – как это случилось, напр., в первую турецкую войну под Перекопом, где молокане вологодского полка бросили оружие. Из официальных записок о молоканах²⁰⁸ можно видеть, что значение этой секты, не смотря на сравнительную немногочисленность её последователей, очень велико. Одна из этих записок говорит, что у молокан есть агенты и покровители во всех местностях империи. «Общее мнение – прибавляет записка – всюду за них»²⁰⁹, т. е. за молокан. Последнее замечание записки объясняется той строго-нравственной жизнью, которую ведут молокане.

Не смотря на кратковременное историческое существование духоборства и молоканства, они представляют немало различных сект.

Иконоборцы упоминаются уже Димитрием Ростовским. Как на видоизменение духоборчества можно смотреть на иконоборскую секту, проявившуюся в Орловской и Астраханской губерниях в нынешнем столетии.

Немоляки или немолвяки. Эта секта была открыта в Одессе 1845 г. Немоляки полагают, что устная молитва совершенно не нужна тому, кто молится в мыслях.

Общие – секта, основанная в недавнее время казаком Шепиловым (Поповым). По словам других секту Общих организовал англичанин Мельвиль. Общие впервые явились за Кавказом в Шемахинском уезде. Они должны были иметь все общее. Сектанты соединили было в одно свое имущество, но опыт не удался и через год каждый разобрал свое и стал жить своим хозяйством. Ограничились только учреждением общественного запасного магазина.

Субботники или иудейстеующие соблюдают подобно евреям субботу и обрезываются. Эта секта распространением своим обязана тому, что Уклеин, обратив в молоканство проповедовавшего иудейство Семена Далматова, принял некоторые из правил учения последнего. Так впоследствии Уклеин советовал воздерживаться от свинины и рыбы без чешуи. По климату астраханских степей, где учил Уклеин, это диэтическое правило может быть было и полезно, но русское население в Саратовской губернии восстало против этого запрета. Иудействующие, распространившиеся в последнее время за Кавказом, признают Иисуса Христа обыкновенным человеком, хотя и очень мудрым, и учат что нравственная сторона учения Христова была ослаблена в учении апостолов. Когда правительство сделало распоряжение, чтобы субботников называли жидами, многие из молокан опасаясь, чтобы это название не было применяемо и к ним, обратились в православие.

Воскресники в отличие от субботников соблюдают воскресение. В 1858 г. Иван Григорьев учил новоузенских молокан-воскресников оскоплению.

Пресники считают грехом употреблять квас и квасной хлеб и употребляют в пищу только пресное. Всех прочих молокан эта секта называет «квасниками». Секта пресников также – произведение известной местности; как степной татарин ест вместо кислого пресный хлеб, так предпочел в гигиеническом отношении пресный хлеб и русский поселившийся в степи, а низкий уровень развития в гигиеническом правиле предписал церковное учение и несоблюдение диетического совета назвал грехом.

Сопуны названы так потому, что на своих молениях «сопели» друг на друга. Этот род взаимного оплевания был основан на словах псалма: «окропиши мя исопом». Взаимное общение, вообще развитое у молокан, здесь доходит как видим до совершенного потушения в себе чувства брезгливости. Обряд воскрешения дев у сопунов (причем истерическая женщина представлялась умершей, чтобы манипуляцией пророка быть приведенной к жизни) был чем-то в роде опыта магнетизирования и вместе удовлетворения сладострастия пророка.

Вообще отступление в каком-нибудь обычае вело к образованию отдельной секты. Так молокане, не желавшие целоваться на общих молениях (процесс приветственного лобзания распространен между тамбовскими молоканами и неизвестен у жителей более северной местности, владимирских), отступились от прочих, назвав их «целовальниками».

* * *

Западный рационализм проникнув в Россию, благодаря игумену Артемию, Матвею Башкину и Федору Косому, отозвался в последнее время появлением сект духоборцев и молокан. Самый характер населения России, далеко уходящей в Азию, и исторические судьбы её ручались, что не обойдется и без влияния востока. На расколе влияние востока отразилось повлиянием сект хлыстов и скопцев. Замечательно, что по статистическим данным хлыстов и скопцев вместе считается 110 000, т. е. столько же, сколько духоборцев и молокан²¹⁰.

Влияние востока отозвалось и на других сектах. На востоке употребление хашиша (наркотического, опьяняющего вещества, добываемого из азиатской конопли) вызвало, как известно, появление страшной секты хашишинов, или ассасинов. Есть полное основание сказать, что подобные же по действию вещества употреблялись в некоторых раскольничьих согласиях. В сектах морельщиков и подрешетников едва-ли не был в употреблении тот же самый хашиш. Действие хашиша на человека отличается тем, что в опьянении им покушаются на свою жизнь. На востоке употребляющих хашиш непременно стерегут, чтобы они, прийдя в самозабвение, чего-нибудь не сделали над собою. В этом отношении сходен по действию с хашишем только мухомор, употребляемый ради его опьянящих свойств туземцами Сибири. Секты морельщиков и запощиванцев тем и отличались, что сектанты, причащаясь какого-то вещества, данного их наставником, готовы были все сделать над собой в минуту восторженного исступления. В секте морельщиков хитрые спекуляторы пользовались этим, чтобы забирать имущество людей, которые, придя в исступление, стремились сжечь себя или погубить каким-нибудь другим образом. Известный Иона-морелыцик нажил себе капитал в 40 000 рублей и давал по 20 рублей монахам, чтобы те не допускали запощиванцев избавляться от избранной голодной смерти. Только имея в виду это действие наркотического вещества можно понять то самозабвение, с каким сотни людей, собравшись в каком-нибудь сарае, став на колени с надетыми на головах бумажными венцами и с надписями красными чернилами на венцах, ждали пока подложат огонь к сараю и их охватит пламя, из которого не было спасения. Подрешетники причащались изюмом, пропитанным чем-то ядовитым, приводящим в исступление, так что по причащении сектанты готовы были тотчас же так или иначе погубить себя. Подрешетникам, собравшимся на моление, выносила этот изюм из подполья девица и затем все причащались ягодами. В «Розыске Дмитрия Ростовского» приводится случай, дающий довольно ясное понятие о свойстве ядовитого вещества, которым наставники иных сект действовали на своих последователей. Священник кн. Голицына растер одну из трех ягод, оброненных крестьянином, подговаривавшем других к самосожжению, и попробовал эту ягоду. Тотчас он стал сам не свой и бросился бы в топившуюся печь, если бы его не удержали и не смотрели за ним, пока он не пришел в себя. После он рассказывал, что как скоро отведал ягоду, то почувствовал непреодолимое желание броситься в огонь и печь казалась ему райскими вратами.

Даже на Выгу, кажется, что-то давалось обитателям монастыря в хлебе, который старшие торжественно разрезывали в трапезе после богослужения и раздавали присутствовавшим. Этот хлеб назывался богородичным и его не дозволялось есть тем, у кого были «сонные грезы»²¹¹.

Мистические, возбуждающие вещества, игравшие довольно видную роль в мелких подразделениях раскола, по всей вероятности были занесены с востока, где употребление их весьма распространено.

Секта хлыстов занесена в Россию с востока; на это есть ясные свидетельства. Скопческая секта – только видоизменение хлыстовской и произошла от неё. Притом скопчество между людьми распространено и поддерживается только на востоке. Таким образом, обе эти секты – восточного происхождения.

Баядерка в северной Африке, став на колени перед курильницей и надышавшись дыма ладана, приходит в восторженное исступление. Она начинает прыгать, скакать, бегать, кружиться, пока наконец истомленная и полуживая, бледная как смерть и облитая потом, падает на землю. Восточный дервиш, скачущий и ломающийся на улицах правоверного города, совершает свой обряд кружения в одну сторону с таким рвением, что приходит в такое же истомленное состояние, как и баядерка. Очевидец, наблюдавший как в бахчисарайской мечети в 1822 г.: дервиш кружился и бился до неистовства, рассказывает, что у кружившегося явилась наконец пена у рта, пот с него лил ручьями и затем дервиш начал прорицать²¹². Этот усиленный моцион приводит человека в самозабвение, доставляет какое-то особенное внутреннее удовольствие, но вместе физически истощает. Это – своего рода убивание плоти, и понятно таким образом, почему дервиш – духовное лицо на востоке – кружится иногда так быстро, что дух захватывает, и со стороны нельзя видеть вертящегося человека или разобрать что кружится. Несомненно, что начало всех танцев коренится в обычае первобытных племен усиленными движениями и кружением приводить себя в особенное восторженное состояние. Но танцы, и даже немецкий вальс, представляют только слабое подобие того, что достигается дервишем в его кружении. Кружение дервиша пересажено на русскую почву в хлыстовской и скопческой сектах.

Полтораста слишком лет назад, в 60 верстах от Нижнего, на берегу Оки, видели статного, красивого мужчину, турка родом, окруженного 12 учениками. Турок называл себя Христом, а учеников своих апостолами. Апостолы поклонялись турку как Богу и есть даже известие, что турок являлся своим поклонникам с каким-то сиянием вокруг головы. Какими средствами турок производил это сияние вокруг головы – сказать трудно; но оно должно было оказывать большое действие на суеверов. Основание христовщины – или как ее называют, хлыстовщины – положено было, однако еще прежде и притом русскими людьми. Но хлыстовщина русских людей имела мало общего с тем, чем она сделалась после. Первым христом у последователей хлыстовщины был Данило Филипов, принявший на себя звание искупителя в 1649 г. Он представлял себя сошедшим на землю в Муромском уезде. Иван Суслов был любимый ученик и преемник его. У Филипова и Суслова были поклонники и в Москве. Хлысты до сих пор чтут память Филипова и хранят как святыню вещи, по преданию принадлежавшие ему и его главному ученику. Хлысты говорят о распятии, смерти и воскресении своих христов и приписывают им все, что преданность поклонников могла только подсказать. В деревне Старой, костромской губернии, недавно еще жила одна женщина – последняя из потомства Данила Филипова. Она пользовалась большим почетом у хлыстов и влиянием даже в нехлыстовских сферах. Вода из колодца деревни Старой как святыня развозилась зимой в кусках льда хлыстам по всей России. На ней хлысты пекли также хлеб для раздачи между своими. Как явилась хлыстовщина с востока в русской среде? По всей вероятности, она была занесена казаками из Турции, очень вероятно, что запорожцами. Но есть основание полагать, что она нашла путь в среднюю Россию с Дона. Так одна хлыстовская песня говорит:

Ай у нас, на Дону,

Сам Спаситель во дому

И со ангелами

Да с архангелами²¹³.

Привиться к восточным местностям средней России восточная хлыстовщина могла тем скорее, что в среде финских народов, напр. мордвы, издревле самобытно существовали обычаи сходные с хлыстовскими. У христов Суслова и Лупкина было напр. по 12 апостолов, но и у мордовского бога Кузьки, сосланного в 1808 г., было также 12 учеников. Тем не менее хотя были и этнографические причины появления хлыстовщины в русском народе – главная причина усиления этой секты была вера в грядущее искупление в среде закрепощенного крестьянства. Немало времени спустя после первого появления секты, наставник её Аввакум Копылов предписывал пост и воздержание и полагал вообще правила, значительно приближавшие хлыстовщину к молоканству и отчасти к старинной федосеевщине. Хлысты не ели мяса, рыбы, даже лука, чеснока и картофеля, не пили вина, не могли ходить на игрища, не должны были браниться дурными словами; женщины их не должны были носить украшений, и чем ниже спускался на глаза платок на их голове, тем было лучше. Кружение в хлыстовской секте явилось лишь при сыне Копылова, Филиппе²¹⁴. А между тем кружение-то и сделалось отличительным обрядом хлыстовщины и произошедшего из неё скопчества. Учение Аввакума Копылова напоминает себя у хлыстов и скопцев лишь тем, что те и другие буквально чтут в человеке образ Божий, ставят женщину в своих сектах наравне с мужчиной и не произносят дурных слов. Что касается убивания плоти, то вместо строгого поста прежнего времени последующие хлысты избрали для этого кружение, а скопцы – свой особенный способ.

Восточное происхождение собственно хлыстовской секты, т. е. где кружение составляет обряд, видно из того, что хлыстовские книги явились из Турции и хлыстовские пророк и пророчица, замененные в русских сектах христом и богородицей, могли читать их только от левой руки к правой и непосвященные ничего не понимали в них²¹⁵. Замечательно так же, что хлыстовская и скопческая секты запрещают читать книги. Это правило могло быть следствием того, что читать собственно хлыстовские книги могли только пророки и пророчицы, и очевидно для изучения их требовалось согласие последних. Вообще же нельзя, однако не заметить, что многие хлыстовские правила подсказаны здравым смыслом и стремлением к нравственному совершенству. Хлысты должны хмельного не пить, дурных слов не говорить, в хмельных беседах не бывать, не воровать, и т. д. Суслов учил, что украденные деньги растопятся на голове укравшего в день судный. Что касается заповеди не творить плотского греха, то она соблюдалось не везде и несоблюдение её повело, как увидим далее, к появлению скопческой секты.

Главный наставник в хлыстовщине называется Христом, главная наставница – богородицей. В оправдание этого сектанты ссылаются на то, что в церковной песне сказано, что «Христос рождается», а не родился. Итак, по их выводу, христы продолжают рождаться. Происхождение скопческой секты от хлыстовской поясняет также, почему скопцы не только на пасхе, но круглый год поют «Христос воскресе».

Если принять во внимание, что даже при обряде кружения в хлыстовском учении не было ничего безнравственного и гадкого, то неудивительным покажется, что оно прошло не только в среду простолюдья, но наставник Суслов распространил его даже в московских монастырях – женских: Вознесенском, Рождественском, Ивановском, Новодевичьем, Варсанофьевском и мужских: Симоновом и Высокопетровском²¹⁶. К петербургскому хлыстовскому обществу Татариновой, урожденной Буксгевден, принадлежали кн. А. Н. Голицын, В. М. Попов, Лабзин, богатый помещик Дубовицкий, кн. Енгалычев и др.²¹⁷. Вообще, хотя скопчество произошло из хлыстовщины, но ставить наравне обе секты далеко нельзя. Операция, совершаемая скопцами, проводит между двумя сектами бездну. Кружение, доставляющее особенное наслаждение хлыстам, перешедшее и к скопцам, составляет невинное средство убивания плоти сравнительно со скопческой операцией.

Хлыстовские и скопческие общины называются «соборами» или чаще «кораблями». Собираясь, сектанты садятся, мужчины и женщины отдельно или смешанно, вокруг комнаты. Затем кто-нибудь встает, как бы по наитию свыше, и начинает ходить, скакать и кружиться; потом один за другим остальные сходят с мест и делают то же. В то время, когда одни кружатся под звуки какой-нибудь песни – хлыстовских и скопческих песен немало – другие, сидя на месте, ударяют себя ладонями по коленам. Наконец, начинается общее кружение. Кружатся по-солонь, т. е. как движется солнце, от левой руки к правой, и сектанты так приучаются вертеться в эту одну сторону, что скопец и во всех других случаях, где нужно повернуться, поворачивается от левой руки к правой. Скопцы являются в свое собрание непременно в белых рубахах и когда они кружатся быстро, эти рубахи раздуваются и производят как бы ветер. Некоторые кружатся необыкновенно быстро и могут кружиться очень долго. При быстром кружении дух захватывает у сектантов, слышны неясные возгласы людей, у которых прерывается дыхание. Иногда можно различить слова: «ой дух! ой дух! свят дух! накатил!» Сектанты ждут при этом, чтобы на них «накатил» дух святой. Быстрое движение производит стеснение в груди и как бы помрачение ума. Человек начинает говорить бессвязно и в это-то время, по словам сектантов, он пророчествует. Новички не в состоянии перенести этого кружения и с ними делается дурнота. Привычные кружатся до того, что пот с них течет градом, так что мокрый пол после надобно подтирать ветошками, и кружившиеся падают в полном изнеможении сил. По чрезвычайной бледности лица их узнают, когда они идут со своего моления. В некоторых хлыстовских общинах, как говорят, производилось также самобичевание во время кружения. Что касается быстроты кружения, то, например купцы первой гильдии Фролов и Тименьков вертелись в моленной так быстро, что гасили свечи и люстры.

Хлыстовщина подвергалась впервые строгому правительственному преследованию в Москве в царствование Анны Иоанновны. В это время, по доносу разбойника Караулова, забрано было несколько десятков людей, при нем замешано было немало лиц монашеского сословия²¹⁸. Монахиня Ивановского монастыря была в это время главной наставницей у московских хлыстов. Правительственное преследование не помешало в начале нынешнего столетия обнаружиться хлыстовской секте в Петербурге, и мы видели, что петербургская хлыстовская община считала в числе двоих членов многих лиц с видным положением в свете. Основательница петербургской общины, жена полковника Татаринова, пользуясь покровительством высокопоставленных лиц, жила в Михайловском замке. Утром по воскресеньям к ней собиралось до 40 человек и при этом совершались хлыстовские обряды. После обычного верченья, пророчествовали, больше женщины. В 1817 г. хлыстовские сборища в Инженерном замке были открыты тайной полицией. Солдатка Осипова показала, что ее, приведя в квартиру, Татариновой, положили в постель, затем она была приведена в беспамятство; к ней ввели человека, которого назвали пророком, и он ей говорил что-то не совсем понятное. Рассеянное общество Татариновой после продолжало, однако, тайно существовать и уже в конце тридцатых годов открытое вновь, подверглось преследованию, положившему, ему на этот раз конец. Кроме верчения (называемого хлыстами духовным пивом, потому что оно доставляет какое-то наслаждение, похожее на опьянение без вина), у хлыстов Инженерного замка в ходу были также лобызания. Вообще хлыстовщина, начав со строгого воздержания и убивания плоти, впоследствии нередко не в состоянии была убить плоть. Первые хлысты не ели, как мы видели, даже лука, чеснока и картофеля. Впоследствии хлыстов, постившихся не так строго в хлебородных губерниях, одно кружение до истомления не спасало от страстей. Вследствие этого в иных хлыстовских «кораблях» моленные собрания сделались сходками мужчин и женщин с эротическими целями. Тут уже очевидно дело шло не об убивании плоти, а напротив смешение мужчин и женщин в исступлённом состоянии вело совершенно к противоположному. Таким образом хлыстовщина последующего времени стала резко отличаться от первоначальной.

Протестом против этого было появление скопчества. Хлыстовщина более не была верным средством для убивания плоти. Явились люди, которые изменили характер хлыстовщины. Толкуя произвольно слова евангелиста Матвея: «аще око твое соблазняет тя, изми е», эти люди стали подвергать себя и других операции мучительной и опасной, а главное – даже напрасной, если в виду иметь их собственную цель. Отсекая одну часть тела, тогда как соблазняет не она, а все тело, они не могли избегнуть страстей. Стремление оставалось и делалось тем настойчивее и беспокойнее, что вожделения уже быть не могло. Это повело ко введению вторичного, более полного уродования (с 1816 г.). Припомним, что в этом году позволено было скопцам записаться принадлежавшими к скопческой секте и записавшихся после не тревожили.

Скопчество как секта явилась из хлыстовщины и именно в тех местностях, где хлыстовщина не могла выдержать первоначального характера более, чем где-нибудь – в хлебородных губерниях – Тульской и смежных с ней. Убивание плоти тем очевидно труднее, чем лучшая пища дешевле и доступнее и климатические условия более развивают страстность натуры. Никогда кружения сектантов не были так долги и утомительны, как в жаркие и располагающие к чувственности июньские дни. Даже воздерживаясь от вина, мяса, рыбы, лука, чеснока и картофеля, хлысты в богатой черноземной местности все-таки находили обилие пищи, мало располагавшей к воздержанию страстей. Хлыст Кондратий Селиванов один из первых порешил разом покончить со страстями операцией, которая и до него в России была не нова, хотя и не вела к образованию отдельной секты. Из истории церкви хорошо известно, что один русский епископ в отдаленную старину был скопец. В старину готовы были видеть в самооскоплении себя подвижниками, скорее один дальнейший шаг в убивании плоти, и потому смотрели на это сквозь пальцы. Известно, напр., что еще сравнительно в последнее время (в 1867 г.) все монахи Святогорского монастыря в харьковской епархии оскопились²¹⁹. Скопчества из подвижничества во всяком случае нельзя смешивать со скопчеством – сектой. Скопческая секта есть корпорация людей, стремящаяся, при помощи денежных средств и приманок, физически изуродовать возможно большее число людей.

Итак, основателем этой секты скопцов или, как они себя называют, «белых голубей» – был Кондратий Селиванов. «Белые голуби» – название не без значения. Белый цвет – самый любимый цвет скопцов. Сами бледные после физического истомления в своих моленных, с лицами нередко матово-желтоватыми, никогда не выдающими тени краски – скопцы любят во всех животных и птицах белую масть и белое перо. Каждому известно, что это – преобладающий цвет кладеных животных, и потому это предпочтение цвета объяснимо.

Человек простого происхождения, но хитрый и умный, бесспорно имевший большое влияние на окружавших его, Кондратий Селиванов нашел себе много приверженцев. Сосланный в Сибирь, он в Иркутске назвался искупителем. Надобно заметить, что скопцы, играя словами, читают вместо искупитель – «оскопитель», точно так же, как слова херувимской песни: «тайно образующе» читают «тайно обрезующе» и вместо слов: «плодитеся и множитеся» читают «плотитеся» и т. д. Назвавшись искупителем, Селиванов назвался также Петром III. Заметим, что секта произошла в начале царствования Екатерины II, а в это время имя Петра III было лозунгом всех недовольных. Скопческая секта к правительственным лицам относилась вообще недоброжелательно, называя их иудеями и фарисеями; но Екатерине II в скопческой мифологии – мы не подберем другого слова для «истории», как она приводится в скопческих сказках – уделена еще более печальная роль: Наполеон I, по мнению скопцев – антихрист и побочный сын Екатерины; он воспитывался в российской академии и еще жив и скрывается в Турции. Надобно заметить, что скопцы считают принадлежавшими к своей секте многих государей и замечательных людей.

Значение Кондратия Селиванова особенно усилилось по возвращении его из Сибири имп. Павлом I. Внимания Павла Селиванов не мог не обратить на себя уже тем, что назвался Петром III. Монеты кратковременного царствования Петра III как редкость хранятся у скопцев: в портрете на этих монетах они видят замечательное сходство с основателем их секты, Кондратием Селивановым. Имп. Павел хотел видеть Селиванова. За ним в Иркутск послан был знакомый государю купец Колесников, известный под именем Масона, и тайный скопец. Селиванов был представлен Павлу Петровичу в Петербурге. Глава скопцов сделал при этом императору такое предложение, что после свидания был послан в дом сумасшедших. Что результат свидания не был благоприятен главе скопцов, видно так·же из скопческого стиха, сложенного по поводу представления Селиванова Павлу²²⁰.

Надобно заметить, что вообще скопцы большие любители стихов, рифм и игры слов. Вспомним напр. замечание Селиванова: «тот у меня и архиерей кто стоит у моих дверей; тот у меня и енарал кто плоть свою не замарал». Скопец унтер-офицер из Нижнего Новгорода говорил, что «Иуда не повесился на осине, а женился на Аксине». Многие скопческие рассказы сплошь написаны рифмами и стихотворным размером.

Из дома сумасшедших Селиванов был переведен в больницу, а потом взят на поруки скопцом, камергером Еленским, жившим в Александро-Невской лавре и находившим покровительство у тогдашнего петербургского митрополита. Потом Селиванов жил в доме богача-скопца Солодовникова, а в смежном доме, у другого богача-скопца Васильева жила девица редкой красоты Анна Сафоновна, которой поклонялись скопцы как богородице. Скопческие сборища происходили в доме Солодовникова. Тут Селиванов или лежал на богатой постели под балдахином и в этом виде принимал новопосвященных и давал целовать руку своим последователям; или в дорогом старинном кафтане (не надо забывать, что он являлся между верующими вместе и Петром III), с белым платком в руке. Платок в руке вообще играет важную роль в одежде на скопческих собраниях и называется у скопцов «покровом». Селиванов бывал и в доме Ненастьева, на Басейной улице (в Петербурге); около этого дома нередко можно было видеть целые ряды экипажей. Приезжали отдать поклон Селиванову даже многие богатые люди не из скопцев. В 1819 г. администрация обратила внимание на скопческие собрания в Петербурге. Оказалось, что между оскопленными были один гвардейский офицер, придворный лакей и т. д. Впоследствии (уже в царствование Николая I), когда наведены были справки административным путем о скопцах-офицерах и чиновниках, – таких оказалось 23²²¹. Хотя в екатерининское время капитан Лугинин был одним из главных распространителей скопчества, тем не менее скопцев из высших сословий всегда было самое незначительное число. Кондратий Селиванов, как не сдержавший данного им слова не распространять своей ереси, был сослан в Спасо-Ефимьевский монастырь, в Суздале. Имп. Александр вообще относился к скопчеству как к чудовищной секте. Так оскопившие себя дворяне Тульской губернии по указу его были отдаваемы в военную службу или в монастырь²²². Когда в с. Луковце, Мало-Архангельского уезда, однодворец Егурнов, взятый в рекруты и найденный оскопленным, был наказан плетьми и оставлен на прежнем месте жительства, из Петербурга пришел указ, чтобы Егурнов все-таки был отдан в военную службу²²³. В одном из указов имп. Александра скопчество прямо названо было богопротивной сектой. Но если имп. Александр относился вообще к скопчеству так, как и можно было ожидать, то, как объяснить, что Селиванова должно было отвезти в монастырь по воле государя «с удобствами как старцу»? Согласно этому приказанию, пристав Путвинский бережно повез Селиванова в покойной коляске. У Тосны коляску нагнали петербургские богачи-скопцы Солодовников и Кузнецов. Прощаясь с Селивановым, они целовали его руки на коленях и обливали их слезами. Снисхождение, оказанное Селиванову, объясняется словами одного из скопцев – Хорошкевича. Хорошкевич рассказывает, что когда два чиновные лица, объявлявшие скопцам волю государя, выходили от Селиванова, то один из них сказал, всплеснув руками: «Господи! Если бы только не скопчество, то за таким человеком пошли бы полки за полками!» Оказывается, что эти чиновные лица были кн. А. Н. Голицын и В. М. Попов²²⁴. Что Селиванов, бывший в сношениях с петербургскими хлыстами, жил покойно в Петербурге до 1819 г. объясняется преимущественно терпимостью, которую оказывал кн. А. Н. Голицын (сам хлыст) всем сектам и в том числе скопческой. Что касается Селиванова, то мы видели, что он был в почете в Петербурге не у одних скопцев. Это действительно была замечательная личность. Если судить по портретам, то его светлый, мягкий, спокойный взор и вообще вся наружность производили довольно выгодное для него впечатление на окружающих. Поклонникам Селиванова в Петербурге было объявлено, что их глава сослан в Сибирь, хотя как мы видели, он ехал в покойной коляске в недалекий Суздаль. Поклонники выражали разными способами свою приверженность к Селиванову. Петров (скопец, бывший придворный метрдотель) упал на колени перед чиновниками, объявлявшими приказ государя о высылке Селиванова. Мещанин Кононов подал в Царском Селе просьбу государю о возвращении «отца-искупителя», за что и был выдержан 10 дней в полиции. После тот же Кононов послал просьбу о том же государю по почте – она осталась без последствий. Кононов не удовлетворился этим. В 1822 г. он подал еще просьбу государю лично; на этот раз его продержали 3 недели в полиции²²⁵.

Следующий погром скопчества произошел в 1835 г. в Москве, когда захвачено было полицией около полутораста скопцев, в том числе некоторые из влиятельных московских богачей. Последние скоро были освобождены, благодаря ходатайству петербургского богача Солодовникова²²⁶. На этот раз скопцы были захвачены во время их ночного собрания. Все они были в белых рубахах с голубыми и розовыми бантами; некоторые в венцах из фольги. У мужчин были повязаны полотенца через плечо. Все были босые. В молельне горели свечи и лампады, и некоторые были захвачены полицией со свечами в руках, как сидели перед образами.

Последний погром скопчества произошел в 1869 г. в Моршанске, в главном центре русского скопчества. Здесь у распространителя скопчества (хотя медицинское исследование не доказало, чтобы он сам был скопец) Максима Плотицына найдены были огромные богатства, по некоторым показаниям, до 30 млн. рублей, больше золотом. Эти капиталы скоро исчезли. Но Плотицын и его сообщники, найденные виновными в распространении скопчества, были осуждены.

Скопческая секта произошла от хлыстовской и хотя особенности, принадлежащие исключительно ей, ставят ее особняком, как бы вне русского раскола, но хлыстовский элемент в скопчестве вводит его в раскол.

Сущность хлыстовского элемента в скопчестве состоит в обоготворении человека. Скопцы молятся друг на друга (закавказские скопцы крестятся в одно время двумя руками, говоря, что нельзя подняться на одном крыле). Друг друга скопцы называют больше ласкательными именами – Иванушка, Романушка и т. д.; считают долгом помогать друг другу. Бранных слов они не допускают в разговоре; если надо сказать дьявол, скопец говорит «враг». Скопцы кружатся подобно хлыстам – «радеют» – ссылаясь в оправдание своего обряда верчения до изнеможения на слова Евангелия, что Христос молился в вертограде до кровавого пота: тут опять игра слов, до которой скопцы такие охотники – вертоград и «вертеться». Скопцы называют себя людьми божьими и прилагают к себе слова Апокалипсиса: «стоять будут на Сионе горе 144 тысящи, иже с женами не осквернишася». Они не полагают, чтобы все способны были к скопчеству; по их мнению, способны к нему только избранные, остальные же должны продолжать род человеческий.

Скопцы хотя и называют духовные власти, как и светские, иудеями и фарисеями, но наружно исполняют обязанности православных. Они часто бывают вкладчиками в церкви на большие суммы. Наружно они живут семействами и имеют жен. Они больше капиталисты, очень часто менялы. Самоё слово скопец очевидно происходит от скопить, копить; скопцы давно были известны на Руси, гораздо прежде, чем образовалась их секта, и люди копившие деньги, скоплявшие капиталы, по-видимому, исстари были вместе нередко и скопцами. Есть ли какое-нибудь физиологическое соотношение между любовью скопцев к деньгам и их физическим недостатком – нельзя сказать, точно так же, как нельзя утверждать, есть ли связь между обрядом обрезания и любовью к деньгам и торговым сделкам у евреев.

Скопцы богаты, сила их – деньги. Тем опаснее для общества секта, вредные начала которой признаны. Скопчество возбуждает против себя преследование главным образом потому, что оно есть организованное общество для уродования человечества за деньги.

Положение скопчества в ряду других учений будет далеко неясно, если мы опустим физиологические подробности об извращении человеческой природы, производимом им.

Оскопление производилось большей частью раскаленным ножом, причем накаленное состояние металла содействовало более скорому заживлению раны; но многие не переносили операции. В Закавказье к ранам, произведенным ножом, прикладывали для скорейшего залечения жир, добытый из грудей оскопленных женщин²²⁷. Скопчихи, отрезывавшие одну из грудей у посаженной в чан с водой на скопческом собрании будущей скопческой богородицы, также владели каким-то секретом быстрого залечивания раны. Женщин скопили, отрезывая груди иногда при посредстве ножа и вилки. Бывали случаи, что грудь, отрезанная у будущей богородицы, разрезывалась на куски и съедалась скопцами²²⁸. Этот способ оскопления не предохранял женщин от беременности. Бывали случаи более полного оскопления, где уродовались самые внутренние органы производительности, но эта операция, по крайней опасности её, производилась очень редко.

Если операция произведена над мальчиком, то у него после усы и борода уже не будут расти. Лицо его бледно-желтого цвета, без краски, остается моложавым на вид в зрелом возрасте и в преклонных летах приобретает какое-то старушечье выражение. Голос такого скопца остается тонким и нежным, почти женским во всю жизнь. Такие скопцы имеют склонность к полноте и делаются нередко очень тучными. Бывали случаи, что у них развивались – по размерам – почти женские груди.

При оскоплении в зрелом возрасте тотчас же останавливается рост усов и бороды. Усы выпадают прежде. Если волос на лице остается, то он уже безжизнен и напоминает старый мех. Скопца можно узнать по одному прикосновению к его коже; ощущение, чувствуемое при этом, не таково, как при прикосновении к телу обыкновенного человека. Упругость тела у скопца исчезает; точно будто кожа отделена от мяса и может скользить по нем.

Не только правила запрещают скопцам есть мясо, но они не могут есть его, им противна самая мысль о нем. Они называют его проклятой пищей. Едва ли можно сомневаться, что это отвращение от наиболее возбуждающей пищи есть следствие физического изуродования: невозможно удовлетворение страстей – природа лишила и главного средства возбуждения их.

Зато скопцы необыкновенные охотники пить чай. Опять на это есть физиологическая причина. Чай производит испарину, а испарина, по-видимому, необходима ненормальному состоянию организма скопца: иначе обильное выпотение при «радении» – какое едва-ли мог бы произвести нормальный организм – было бы необъяснимо.

Походка скопца легка, подобно женской; он как бы не чувствует тяжести тела. Этим объясняется способность иных скопцев вертеться по целым дням не уставая.

Хотя скопчество стремится лишить человека его пола, сделать его чем-то в роде существа среднего рода, оно достигает этого лишь отчасти, тем самым доказывая, как странно частное уродование организма, когда пол выражается во всем организме, а не в одной какой-либо его части. Приведенные выше физические изменения, как следствия скопчества, конечно, значительно приближают мужчину по свойствам к женщине; тем не менее пол остается. «Как магнит-камень притягивает железо, так тянуло – по словам Селиванова – брата к сестре, т. е. скопца к оскопленной женщине»²²⁹. Что оставалось делать скопцам? Между закавказскими скопцами даже прикосновение мужчины к женщине, хотя бы нечаянное, считается грехом²³⁰. Видя, что уродование, проповедуемое ими, не достигает цели, скопцы стали прибегать к вторичной, более полной опeрации; но даже отрезание наружных частей не мешало разыгрываться страстям, и по словам официальных данных между сектантами существовало даже содомство. Более полного опровержения главного догмата скопческого учения нельзя найти, как в этом тщетном старании избавиться от инстинктов, вложенных природой. Постоянное страстное стремление и невозможность удовлетворить его, делает жизнь многих скопцев одним беспрерывным мучением. Невозвратно потеряв общечеловеческие свойства, часто в детстве, они с ожесточением в душе стремятся сделать подобно себе несчастными других. Особенно тяжка жизнь оскопленных в малолетстве. Нередко эта жизнь – цепь постоянных жалоб, утишаемых и останавливаемых лишь толстыми кошельками оскопителей.

Ни общество, ни правительство никогда не могли смотреть равнодушно на действия скопческой секты, покупавшей за деньги право лишать людей их человеческих свойств и лишавшей общечеловеческой будущности иных в том возрасте, когда не может быть речи о сознательном, добровольном согласии на изуродование и когда скопческая операция так опасна, что может быть названа покушением на жизнь.

Другое важное обстоятельство надо иметь в виду. В скопческой секте действуют не одни скопцы. В мелитопольском уезде таврической губернии, найдено было только два скопца и 400 сообщников их²³¹. Скопческие богородицы рождают скопцам так называемых «христосиков». Максим Плотицын был долгое время распространителем скопчества и осужден за это, а между тем, медицинское освидетельствование не могло открыть в нем скопца.

Что же заставляет нескопцев оскоплять других людей и проповедовать скопчество? Очевидно, тут скрывается спекуляция.

Скопцы-извозчики, тайно отправлявшие Солодовникову боченки золота за границу, и почти открытая торговля оскопленными мальчиками – все подобные факты поясняют, что это – денежная спекуляция, средство скопцев-капиталистов при помощи агентов, связанных с ними союзом, отрешающим их от прочего мира, вернее держать денежный рынок в зависимости от своей секты.

По своему происхождению, от хлыстовщины и по тем чертам, которые остались в нем от хлыстовского учения – скопчество несомненно составляет секту в расколе. Но как спекуляция, оно стоит вне раскола, как и вне закона.

Хлыстовство и скопчество образовали немало сект:

Ляды – упоминаются как отдельная секта, но в действительности в простом народе вообще хлыстов зовут лядами. Это название даже по всей вероятности очень древнее. Хлыстов узнают обыкновенно по бледным истомленным лицам – от радения – и слово лядащий без сомнения происходит от «ляд».

Купидоны – открыты были в Костромской губернии. Купидоны отличаются от лядов лишь тем, что на сходбищах сидят совсем нагие. Официальное расследование показало, что костромские купидоны ни у одного священника не числились раскольниками.

Монтане (скакуны). Название монтан было придано секте православными духовными. Монтанство проявилось прежде на низовом поволжье. Впоследствии секта скакунов обнаружилась в петербургской губернии и некоторые называют образователем петербургской секты скакунов тайного советника Попова (известного члена общества Татариновой)²³². Скакуны отличаются от хлыстов тем, что между ними свальный грех – более частое или даже общепринятое явление. На сходбищах скакуны после молитв начинают скакать, взявшись за руки попарно; скачут иногда очень высоко, затем начинается сближение полов. Истомленные долгим скаканьем сектанты спят очень долго и крепко. Узы родства в сближении полов не признаются. В оправдание своих оргий скакуны ссылаются на библейский пример Лота с дочерьми и на 300 наложниц у Соломона. Скакуны в петербургской губернии являлись на сходбища обыкновенно в белой, синей или черной одежде; прочие цвета были запрещены. Они не пили горячих напитков и не ели мяса. Подозревали в принадлежности к секте даже одного лютеранского пастора. Племянница же этого пастора Аврора играла главную роль в секте. В 1851 г., как оказалось, она принимала участие в процессе секты как осля, которого вели под узцы двое и на котором верхом ехал наставник. Секта скакунов со всей её необузданностью оргий проникла было в Петербург, но здесь положен был ей конец духовным начальством финской церкви. Скакунство в петербургской губернии отчасти усилилось потому, что наставники скакунов толковали священное писание на понятном народу языке. Известно, что ижорские русские крестьяне на вопрос: почему они ходят в лютеранскую церковь? – отвечали, что там служба производится на понятном им языке.

Духовные (прыгуны, трясуны и духовидцы). Если вообще в некоторых молоканских сектах мы встречаем сближение с хлыстовщиной, то эта секта молоканская по происхождению совершенно превратилась в хлыстовскую. Основатель этой секты, явившейся за Кавказом, Рудометкин (иначе Комар) выдал себя за Христа и в 1857 г. венчался на царство – в порфире и короне. Комар не раз начинал процес вознесения и распятия, но каждый раз так случалось, что его уговаривали не покидать верующих, и Комар оставался жив и на земле. Подобно поволжским христам Комар имел наперсниц. Комаром выдавались верующим отпускные в грехах – лоскутки, вышитые шелками, за которые бралось по 5 рублей и более; это нечто вроде индульгенций.

Адамиты – лишь другое название секты Татариновой.

Искатели Христа (иначе ползуны, холстовщина). Распространены в пермской губернии. Сектанты, собираясь где-нибудь в лесу расстилают на траве только что сотканный холст и ползут по нему, причем поют:

Ползу, ползу

По новому холсту

К истннному Христу.

Кто первый приполз

Того и холст.

Очевидно, тут правило учения сливается с народной игрой.

Наполеоновы – верят в Наполеона как в Бога. Эта секта проявилась почти одновременно в 1822 году в Пскове и Белостоке, а в 1845 году обнаружились последователи её в Москве. Найдены были у них изображения Наполеона, возносящегося на небо. Эти изображения были награвированы на почтовых листах в Париже и пересылались, в пору господства самых строгих цензурных правил, вложенными в книги, доставлявшиеся из-за границы русским книгопродавцам, от которых они вместе с книгами переходили к последователям наполеоновой секты. Последователи секты собирались обыкновенно в особую комнату и рассуждали там о великих свойствах Наполеона; после чего начиналось поклонение его бюсту. Эти сектанты утверждали, что при вторжении Наполеона в Россию видна была на небе звезда, которая прежде являлась только раз – при рождении Иисуса Христа. Происхождение этой секты необходимо сопоставить с идеей свободы и освобождения от крепостного права, которой Наполеон старался действовать на крестьян при вторжении в Россию. Обоготворение Наполеона явилось вследствие тех же причин, какие произвели вообще хлыстовщину. Если хлыстовское учение с его ожиданием грядущего Искупителя было создано ожиданием освобождения в среде закрепощенного земства, то надежда, возложенная некоторыми из крестьянства на Наполеона как на будущего их освободителя от неволи, вместе с союзом существовавшим между московскими федосеевцами и Наполеоном в 1812 г., произвели наполеоновщину как секту. Преклонение перед Наполеоном сообщилось также молоканам и духоборцам. Молокане выслали пять человек в белых рубахах приветствовать Наполеона, но сделали это когда он уже отступил, и посланцы их были схвачены на Висле. Духоборцы также запасались большими белыми одеждами в ожидании пришествия Наполеона, который, по их мнению, должен был создать на земле царство Давида²³³.

Зеленый сад или Белый виноград. Эта хлыстовская секта образовалась в пермском краю. Богородицей в этой секте обыкновенно бывает старуха, называемая также пятницей.

Лазаревщина. Последователи этой секты отравляют ближних ради спасения и составляют в хлыстовщине нечто сходное с морелыциками, душителями, тюкальщиками и сократителями.

Духовные скопцы – приближаясь по учению к скопцам не производят, однако, над собою операции.

В скопчестве замечательны две секты:

Перевертыши, которые, не производя над собою скопческой операции, оттягиванием и кручением вместилища семенных ядер достигают полной половой неспособности. Эта секта проявилась в особенности в Тамбовской губернии. Постоянное оттягивание и кручение в одну сторону, иногда почти с детства, вело к разрыву семенных канатиков и таким образом достигалось скопчество без операции.

Проколыши – прокалывали себе семенные канатики и давали таким образом истекать жизненным сокам. Особенно известна Куткинская секта проколышей, открытая 1841 г. в Лифляндии на берегу озера Пейпуса. Секту Куткина называли в простонародье также «фармазонами»; но это название прилагается больше к секте Татариновой, хотя нельзя отрицать что между хлыстовской сектой Татариновой и сектой Куткина были некоторые общие черты, так как и самое скопчество было первоначально лишь сектой в хлыстовщине.

* * *

Долго в России верили, что раскол порожден схоластическими спорами об обрядовых подробностях. Истинное значение его могло быть уяснено лишь при той степени знакомства с историей, которой в былое время не достигали и не считали нужным достигать. Если раскол схоластическая распря, то стоит только начать прения, победить противников в споре – и дело улажено. Кажется так? Так и поступали во время стрелецкого волнения в правление Софии; так хотели поступать даже в царствование Петра I, когда раскол переходом своим из церковного протеста в политический ясно обнаружил свой истинный характер. Епископ Питирим уполномочивается обращать в православие нижегородских раскольников. Он пишет им 130 вопросных пунктов; они в ответ обращаются к нему с 240 подобными же вопросами. Питирим имел в своих стараниях успех только наружный и может быть именно потому, что роль его была двойственна. Он старался действовать увещаниями, а увещания предполагают кротость; но, с другой стороны, в своих секретных сообщениях Петру I он советовал принимать меры строгости против «раскольников»²³⁴. Между открытым и конфиденциальным образом действий епископа было разногласие. Особенного успеха не могло быть. Окончательного успеха нельзя было ожидать от прений и при большей доли искренности в сношениях. Теперь о нем не могло быть и речи. Раскол в нижегородской епархии затем усиливался все более, пока наконец Екатерина II в первые годы своего царствования при посещении этой местности нашла ее переполненной раскольниками.

С той же целью как Питирима, отправили при Петре I иеромонаха Неофита к олонецким выговцам. Он послан был для увещания, но вместе с тем ему предоставлена была помощь гражданского начальства, если потребуется. Посылка Неофита имела еще меньше успеха, чем полномочие Питирима. Выговцы, узнав о приезде иеромонаха, прежде всего оробели и приняли его как начальника. Наружно преклоняясь перед представителем власти, обитатели Выга готовили острое слово и тонкую изворотливость как скоро начнутся прения. Прения не повели ни к чему. Сначала выговцы просили дать им более срока для ответа на вопросные пункты и сидели над ответами всем собранием. Потом иеромонах отлагал свои возражения. Когда дело дошло до словесных прений, ловили друг друга на словах, и конечно ни та, ни другая сторона не согласилась с противною.

Более успеха в деле соглашения последователей раскола с господствующей, церковью имели меры, принятые в царствования Петра III и Екатерины II. Единоверие является благодаря Румянцеву Задунайскому и Потемкину. Любимец первого представителя германского протестанства в Европе, короля прусского Фридриха II, сам окруженный в жизни немцами и походивший по разговору на немца в глазах иностранца²³⁵, Румянцев взглянул на раскол совсем с другой точки зрения, чем с какой глядели до него. Прежде принимали следствие за причину. Румянцев видел, что церковная распря только предлог, что раскол будет обнаруживаться как в церковной, так и в других сферах, пока не устранятся причины, производящие его, и не произойдет соглашения между властями и народной массой. Соглашение предполагает уступки с обеих сторон. Это было основание, на котором Румянцев установил русское единоверие. Соглашение между расколом и господствующей церковью несомненно подготовлялось с самого вступления на престол Екатерины II. Просвещенная личность на престоле гуманно отнеслась к расколу. Если и дикий зверь делается ручным, когда его ласкают, то не удивительно, что последователи раскола, в которых дух гонений так долго воспитывал непримиримую ненависть к господствующей церкви, теперь стали смягчаться, делаться уступчивее. Хотя крепостное право еще тяготело над русским земством, но новая эпоха уже начиналась. Переход дворянства из служилого сословия в земство при Петре III и Екатерине II и начавшееся восстановление земских прав, установляли новые отношения между властью и земством. Начиналось новое время, и оно должно было немедленно отозваться на расколе. Оно отозвалось началом единоверия. Прежде всего единоверие явилось конечно благодаря Екатерине II. Но ближайшими виновниками его происхождения были Румянцев и Потемкин. Румянцев начал дело в Малороссии и, как генерал-губернатор малороссийского края, был счастливо поставлен для этого дела. Раскол в Малороссии не породил тех сект, на которых как на хлыстовщине позднейшего времени и скопчестве отразилось изуверное влияние востока. Скопчество проявилось почти исключительно в великорусских местностях. В Малороссии не могло явиться десятков сект, порожденных разъединённостью населения и суевериями отдаленного русского севера. Малорусский раскол был явлением не столько этнографическим, сколько политическим. Устранялись политические причины разъединения – ближе должен был подойти к господствующей церкви малорусский раскол. Другая причина содействовала соглашению, предначертанному Румянцевым. Стародуб – эта малорусская окраина да севере – стоял постоянно особняком от великорусского раскола. Незадолго перед началом единоверия шел вопрос: кому первенствовать в поповщинском расколе – Москве или Стародубу. За Стародуб стояли исторические предания, за Москву – её влияние и денежные средства; Стародуб остался побежденным, когда большая часть русской поповщинской общины и даже влиятельный Иргиз признали главенство Москвы. В Стародубе естественно было явиться первой попытке к сближению с господствующей церковью. И она явилась тут.

Инок Никодим был один из самых влиятельных наставников стародубской поповщины. Двадцать лет голос его много значил у половцев. Между Никодимом и Румянцевым открылись в 1781 г. переговоры. Румянцев сделал первый шаг к сближению. В Петербурге деятельным сотрудником Румянцева был Потемкин. Духовенство екатерининского времени, с митр. Платоном во главе, не было против уступок, если они могли привести к примирению. Уступка была взаимна. Последователям раскола были оставлены двуперстное крестное знамение и старопечатные книги; они, в свою очередь, признали иерархию господствующей церкви. По-видимому, последователям раскола была уступлена буква спорного пункта, а они уступили дух его; но если принять в соображение, что самое начало соглашения было вызвано изменением отношений власти к земству и расколу, то окажется, что уступка во всяком случае была равна. Двоеперстие и старые книги – но о чем же так настойчиво спорили раскольники в XVII ст., чего более домогались они, как не этого признания двоеперстия и старых книг? Уступка, сделанная расколу, важна была не значением уступленных пунктов, а духом, направлением государственной мысли, навеявшей ее. Здесь власть гражданская и духовная торжественно отреклась от нетерпимости, с какой велась борьба в XVII ст. за подведение всего под один строгий уровень. В екатерининское время уже видели, что вмешательство в мелочи и частные вопросы народной жизни не входит в сферу деятельности просвещенного правительства, и снова давали земству возвышать свой голос в делах, касающихся его, чтобы тем более внимание высшего правительства было обращено на главные заботы управления.

Никодим был в Петербурге, нашел деятельного ходатая в Потемкине и был представлен им имп. Екатерине. Старообрядцы приступали к единоверию на условиях, изложенных ими письменно. Условия эти, с пометками на них рукой Потемкина, напечатаны. Замечательна следующая приписка Потемкина: «Клятва на двуперстное знамение только для непокоряющихся святой церкви, а которые присоединяются, те не надлежат»²³⁶. Что касается хор-епископа, т. е. отдельного епископа, которого просили себе старообрядцы с тем, чтобы он зависел от одного Синода, то Потемкин заметил, что на это есть соборное запрещение. В ответ на условие, чтобы старообрядцев не приневоливать к брадобритию и ношению немецкого платья – рукой Потемкина замечено, что законы на·этот счет уже прежде отменены. Но хотя хор-епископа старообрядцам не было дано, тем не менее нашли средство соглашения и по этому пункту. Учреждена была новая таврическая епархия и к ней причислены были единоверцы, хотя они жили в окрестностях Стародуба ц Новгорода Северского, следовательно очень далеко от Тавриды. Таким образом зависимость единоверцев от местных епархий была устранена, и вместе с тем соборное запрещение, о котором упоминал Потемкин, не было нарушено.

Никодиму помогали в деле устроения единоверия купцы Кузнецов и Беляев. Но хотя людей, сочувствовавших делу, было немало, тем не менее были и яростные противники начинания Никодима. Особенно много противников было между старообрядцами низших классов. В правление Екатерины II земство высших классов начинает пользоваться правами, которые еще не достигли до закрепощенного низшего класса. Нельзя не обратить особенного внимания и на то обстоятельство, что одновременно с этим в высших, влиятельных и наставнических кружках раскола единоверие пускает корень, тогда как низший класс, масса, по-прежнему остается глухой к увещаниям присоединиться к господствующей церкви. Никодима преследовали, грозили ему смертью. Но просьба о соединении с господствующей церковью дошла до Петербурга не из одного Стародуба. Иргизские и елисаветградские старообрядцы также просили Синод дать им священников. Но и на Иргизе низший класс старообрядцев восстал на своего строителя Сергия за его старания о единоверии. И Сергию грозила также опасность.

Никодиму приписывали желание соединить беспоповщину с поповщиной и привести весь раскол к единению с господствующей церковью. Можно положительно сказать, что эта задача была не по силам Никодиму: в Москве со времени прения о перемазывании он не имел большого авторитета и его вступление в единоверие нашло ему там много врагов. Значение его отчасти упало даже в самом Стародубе. Нечего прибавлять, что на беспоповщину он имел еще менее влияния, чем на поповщину. Если бы наконец у него и были какие планы, то он умер слишком рано для того, чтобы привести их в исполнение. Его не было в живых, когда единоверие еще только зарождалось.

В 1785 г. Потемкину разрешено было построить в таврической епархии единоверческий монастырь и несколько приходских церквей для единоверцев. Стародубским единоверцам решено было дать священников. Затем до исхода прошлого столетия единоверие делает успехи, но надобно сознаться очень слабые. Со смертью Потемкина вопрос о воссоединении старообрядцев лишился главного из своих двигателей. Потемкин умел ладить с расколом и даже пользовался им, заселяя людом, крепко стоявшим за русскую старину, вновь приобретенные русские области по черноморскому прибрежью. Со смерти Потемкина раскол теряет значение союзника и силы в руках власти. На единоверие смотрят как на вопрос более теологический. Оппозиция со стороны раскольников к единоверию усиливается. В 1799 г. эта оппозиция особенно усиливается в Москве. Московским единоверцам поручено было поставлять священников архиепископу казанскому Амвросию. Но хотя Амвросий поставлял лишь тех, кого желали сами прихожане, следовательно было возвращено одно из существенных прежних прав земства, но между властью и единоверцами скоро произошло разногласие на другом пункте. Старообрядцы отказались произносить царский титул на ектениях по новопечатным формам. Они соглашались поминать «самодержавнейшего и Богом хранимого великого государя царя Павла Петровича всея России», но ни за что не хотели называть царя императором и произносить все остальное, введенное в поминовение. Не хотели они также ввести произношение имен царского дома во всех тех случах, где предписывалось. В июне 1799 г. поверенные московских старообрядцев – Дмитрий Федоров и Митрофан Ильин ходатайствуют в Петербурге, чтобы утверждено было по их желанию, но напрасно. В августе того же года казанский архиепископ отказывается иметь дело с московскими старообрядцами за их ослушание, а 3 ноября 1799 г. Дмитрий Федоров созывает на Рогожском кладбище собор, которым постановляется, чтобы больше не просить о священниках у духовных начальств и при встрече с тем, кто будет просить о них, кричать «беее», как козлы блеют²³⁷. Просящих о священниках Дмитрий Федоров называл козлищами, и со слезами на глазах всенародно просил своих не отпадать от старообрядчества и не вступать в общение с господствующей церковью.

Вслед за этим, однако состоялся указ имп. Павла I, которым установлялось единоверие в России на определенных и постоянных условиях. Единоверцев было пока мало. Число их не увеличилось особенно и в царствование Александра I, хотя Ковылину приписывалось желание, заявленное будто бы кн. Куракину, соединить все беспоповские согласия в одно и присоединить их к господствующей церкви, как такое же намерение относительно поповщины приписывалось известному Рязанову. Оба они были люди тонкие и оборотливые. Ковылин моет в воде икону, которую, по словам федосеевцев, осквернил бритоусый солдат, приложившись к ней – и федосеевцы снова прикладываются к той же иконе. Рязанов принимает у себя архиерея господствующей церкви. Оба – Ковылин и Рязанов – умели услужить тут и там, оба может быть ублажали знакомых им сановников обещаниями о воссоединении последователей раскола с церковью; но едва ли тот и другой серьезно имели это в виду. При Александре I не упрочивается единоверие, а восстановляется мир между властью и расколом путем терпимости.

В правление имп. Николая I вопрос об утверждении единоверия поднимается снова. В 1835–36 гг. были сделаны решительные шаги к упрочению единоверия. Наиболее верным средством для этого было признано наложение запрещения на раскольничьи обители в Москве и на Иргизе. Приняты были меры, чтобы Преображенское кладбище не было как бы отделением воспитательного дома и приютом для лиц без законных видов. Федосеевская община, узнав от состоявших у неё на жалованье²³⁸ доброжелателей о готовившейся ревизии, снабдила кого следует паспортами, а малолетних, бывших в монастыре, послала в безопасные места. Вслед за тем велено было отобрать и продать с публичного торга недвижимое имущество Преображенского кладбища. Сделалось, однако, так, что хотя сотни тысяч заплачены были за эти имущества казне, но купил их капиталист Гучков, федосеевец и прихожанин кладбища, и имущества, если не номинально, то на деле остались за кладбищем. Когда опасность грозила общественному капиталу Преображенского кладбища – 12 млн. рублей также временно были поручены Гучкову и на них нельзя было наложить руку как на общественную сумму. Богатство раскольнических общин конечно не могло остаться неизвестным для правительства, хотя его и старались скрыть, как скрывалось, напр., от того же правительства истинное число раскольников, которых показывался один там, где их было десять, и 12 000 во всей ярославской губернии, когда их была там четвертая часть населения²³⁹. Когда Рогожское кладбище, в 1835 г. превращенное в богадельный дом, брали окончательно в правительственное ведомство, там нашли 1150 священнических риз. Старообрядческое духовенство жило все время в довольстве; белокриницко-московский старообрядческий митрополит Антоний мог иметь шапочку ценою в 10 000 рублей.

Одновременно с разгромом Преображенского и Рогожского кладбищ, в 1835 г., употреблены были решительные средства, чтобы сделать единоверческим Иргиз. Никольский иргизский монастырь отнят был силою у старообрядцев и сделан единоверческим²⁴⁰. Старания ввести единоверие, правительственными мерами не имели успеха. По наружности делалось кое-что, но, в сущности, очень мало. Из официальных источников мы узнаем, что хотя прибегали к крайним мерам, в роде напр. обливания из пожарных труб в Пермской губернии в 1840 г. губернатором Огаревым тагильских раскольников, запершихся в своей часовне²⁴¹, и разорения раскольничьих скитов, тем не менее не только раскольники не переходили массами в единоверие, но напротив православные приступали к единоверию и потом переходили в раскол²⁴².

Если вспомним, что одним из главных поводов к принятию единоверия, еще со времен Никодима, было желание старообрядцев иметь дозволенных священников и, если сопоставим с этим, что в конце царствования имп. Николая в России не было недостатка не только в старообрядческих священниках, благодаря белокриницкой иерархии, – то очевидным покажется, что дело единоверия не могло похвалиться в это время преуспеянием.

Главные реформы царствования имп. Александра II сопровождаются кризисом в расколе. Дело единоверия, о котором прилагалось столько стараний прежде, неожиданно делает решительный успех, хотя мер вроде прежних не принималось. Этот успех был следствием отмены крепостного права, введения земских учреждений и вообще начавшихся внутренних преобразований. Мы имеем право сказать это на основании всей прежней истории раскола. Восстание русского старообрядческого высшего духовенства против своего белокриницкого главы было бы необъяснимо, если рассматривать его отдельно от других событий того времени в России. Белой Кринице был нанесен тяжкий удар именно потому, что при новых порядках она стала ненужной для русского старообрядства. Но главные представители старообрядческого духовенства не только отпадают от Белой Криницы, но и присоединяются к господствующей церкви. Уже окружное послание их, наделавшее столько шума между последователями раскола в последние годы, заставляло предполагать такой конец. Тотчас по обнародовании окружного послания многие из последователей раскола прямо указали на стремление в нем к сближению с православием. Действительно это был уже шаг главных представителей раскола на пути к единоверию. Вслед за тем приступает к общению с господствующей церковью и часть беспоповцев, живших за границей, в Пруссии, с Павлом Прусским, известным староверческим писателем во главе. Проходит еще несколько времени, и мы видим бывших старообрядческих архиереев, присоединившихся к единоверию и обеспеченных правительством, а Павел Прусский в звании, настоятеля московского единоверческого монастыря, отправлял уже, несколько времени спустя, с митрополитом Филаретом в день преп. Сергия службу в Троицкой Лавре. Государственные преобразования устраняют причины, поддерживающие раскол – и раскол сам собой ослабевает. Правда, и тут ослабление его началось с высших сфер и лишь отчасти отозвалось на низших, но для первого времени и этого было более, чем, по-видимому, можно было ожидать. С этого времени можно было сказать, что по мере того, как новые порядки будут утверждаться в России на деле и восстановляемые земские права будут упрочены народу – раскол потеряет свое нынешнее значение и исчезнет в смысле отщепенства миллионов народа от прочего населения русской семьи.

* * *

Вообще говоря, к привилегированным сословиям раскол у нас не привился, и мы видели причины этого. «Привилегированные классы» – в этих словах заключается вся разгадка того обстоятельства, что раскол как земский протест замкнулся в среде преимущественно крестьянства и купечества. «Привилегия» делала выгодным положение служилых классов и что было им протестовать, когда все выгоды были на их стороне? Протест шел главным образом из закрепощенной и граждански подавленной среды. Протест был из среды земства, выгоды которого крепостным правом были всецело принесены в пользу служилого сословия. Тем не менее земское сознание пробуждается иногда и в рядах высших сословий, и там понимается порою что служилые выгоды не исчерпывают всего, что есть общественные и общегражданские стороны дела и что раскол не есть одно тупое стояние за старину, а что за ним скрываются подспудные силы государства, оттолкнувшиеся от общего движения потому, что их оттолкнули и стеснили. В своем зародыше – в первое время – раскол был борьба мысли и умственного развития против застоя, видевшего в умственном развитии грех, потому что невежество масс обеспечивало материальные выгоды тех, кто постановлял что грешно и что не грешно. Ученому еврею Схарие, распространявшему учение сходное с молоканским при Иване III, ставится в вину в особенности то, что он занимался чернокнижием и астрологией – а кто же не знает, что под чернокнижием и астрологией в средние века разумелись вообще занятия высшими науками. Сами иерархи, преследовавшие ересь жидовствующих, сознавались, что «жидовство» проповедовалось лишь простейшими из еретиков и что под жидовствующими разумелись вообще сторонники самых разнообразных учений²⁴³, все «умствовавшие». Принадлежал ли, например митр. Зосима к поборникам моисейства? Нет, он только отрицал существование царства небесного, второе пришествие, воскресение из мертвых и т. д.²⁴⁴. Словом, это был лишь неверующий, атеист. Софийский протопоп Григорий, сын знатного боярина Тучин и другие последователи Схарии – были ли и они только жидовствующие? Нет, мы находим прямое указание, что еретики учились астрологии и чернокнижию²⁴⁵ и в этом-то чуть ли не была их главная вина в глазах тех, кто карал их.

В первое время существования раскола, как открытого протеста против объединительных мер церковной и гражданской власти, в рядах его мы видим немало известных и влиятельных лиц. Между ними мы встречаем Салтыкову, урожденную Морозову, сестру её Урусову, Стрешнева, Воротынского, Хованского; Милославских, родственников царицы; Соковнина, Потемкина, Нарышкина, кн. Барятинского, кн. Мышецких, Плещеевых, кн. Львова, Ртищева. Круг знати, принадлежащей к расколу или державшейся многих из его верований, наверно гораздо шире, но он принужден таиться, потому что власть открыла строгое и неумолимое преследование непокорных, и кому было больше терять, тот естественно был осторожнее. Одно время раскол, предводимый Аввакумом и попами Лазарем и Нероновым, смело поднял голову. Это было в то время, когда началось преследование Никона. Предводители раскола в среде духовенства были также самые видные члены его, его аристократия, если можно так выразиться. Вспомним, что надсмотрщики за печатанием духовных книг, запрещенных Никоном, были представители белого духовенства, нарочно как выборные, лучшие люди созванные из разных местностей России. Эти-то люди и стали после против нововведений Никона. Они пользовались большим почетом и уважением у своих духовных детей. Так Ивана Неронова, своего духовника, Плещеевы в письмах называют «вышеестественным» и «равноапостольным». Но в особенности выдвигается вперед, по влиянию на многих из московских знатных людей, личность протопопа Аввакума. Протопоп-богатырь, по выражению г. Соловьева, – Петр I с обратной стороны по своему влиянию на консервативный слой русских людей – по сравнению г. Тихонравова – и прот. Аввакум имел сильное влияние на современников: имя его доселе в большом почете у последователей раскола, а один толк – онуфриевщина – признает его даже святым и чтит его изображение. Высокий, плечистый, несколько худощавый старик, со слегка вьющимися длинными с проседью волосами и большими, открытыми глазами, Аввакум своим сильным и едким словом действовал не на одни народные массы: он привил раскол к высшим слоям московской знати. Живя в доме Салтыковой, он действовал на дворец. В его распоряжении были два ловких юродивых – Киприян и Федор – и в тот век, при почете, которым пользовались юродивые во дворце и в хижине, их услуги были очень важны. Никон объявил себя против юродивых, и они стали на сторону его противников. Оба упомянутые юродивые живут у прот. Аввакума и служат у него на посылках. Юродивый Киприан раз решился бежать за экипажем царя Алексея Михайловича, прося восстановить древнее благочестие. Религиозный и добродушный царь взял юродивого к себе в экипаж, довез до Красного крыльца и ласково спросил в чем его дело²⁴⁶.

Юродивый Федор посылан был с поручениями даже во дворец, где постоянными благоприятелями Аввакума были обитатели терема царицы. Но Алексей Михайлович не мог, даже если бы хотел, принять сторону Аввакума. Обстоятельства так сложились, что Аввакум и его приверженцы являлись возмутителями общественного спокойствия. Объединение государства подвигалось вперед помимо влияния личностей, даже бывших на престоле, и раскол, объявивший вражду объединению и централизации, становился в разрез со всем установлявшимся государственным строем московского государства. Очень может быть, что Алексей Михайлович в душе благоволил Аввакуму и нет ничего невероятного в предании, передаваемом последователями раскола, что во время заключения Аввакума на Угреше – Алексей тайно был там, постонал у дверей жилища протопопа, но не решился войти туда и удалился²⁴⁷. Но как правитель государства Алексей Михайлович шел только за временем и его личное расположение не избавило от преследования тех, кто противился нивелировке и перетушевке России, стянувшейся к Москве по одному предпринятому плану. Смелость и резкость расколоучителей только ухудшила их участь: начались резанья языков, ссылки, сожигания в срубах и т. д.

Присоединение Малороссии играет видную роль в истории русского раскола. Уже до решительного слова Богдана Хмельницкого массы малороссиян являются в Москве. Никона многие за то и не любили, что он вызвал много малороссов в московские области. Еще митрополитом новгородским он вызывает певчих из Киева: это также ставится ему в укор неприятелями. Соединяются Великая и Малая Россия – этим весь государственный строй изменен. У объединявшей государство власти явились новые слуги, слуги даже более образованные и развитые, потому что они учились в колегиях, о которых в Москве не имели и понятия. Великороссияне смотрят подозрительно и враждебно на этот наплыв ученых с юга: духовенство северной России предчувствует что ему будет тесно, что эти ученые станут ему поперёк дороги и займут может быть даже первое место не только благодаря своей учености и книжности, но и тому, что вероятно власти найдут в них лучшую опору для себя как в чужеземцах, при содействии которых легче проводить объединительные меры в чуждом для них крае, чем опираясь лишь на людей, которые, хотя и слуги власти, были однако плоть и кровь этой населенной закрепощенными людьми и теперь переделывавшейся по абсолютистскому плану земли.

При оценке раскола, как преимущественно великорусского явления, никак не надобно упускать из вида этого обстоятельства. Церковные преобразования действительно вводились Никоном при помощи малороссиян и затем – в эпоху особенного распространения раскола и вместе гонения на него – мы видим на всех видных местах в русской церковной администрации лиц юго-западного происхождения. Стефан Яворский, Феофан Прокопович, Феофилакт Лопатинский – все это вместе и решительные противники раскола, и усердные слуги власти, гнавшей раскол, может быть благодаря всего более их же влиянию. Петр I оперся на малороссиян в церковном управлении точно так же как он опирался на немцев в гражданском; из великорусских уроженцев не все могли оказаться усердными слугами преобразователя: у иных могло заговорить сердце и за старинные русские предания, и за подневольный русский люд.

Это было после, но и при Алексее Михайловиче будущее стало уже выясняться. Его можно было провидеть и в то время, когда у Аввакума шли ожесточенные споры с Симеоном Полоцким в доме боярина Ртищева, после которых и протопоп, и западный ученый расходились «яко пьяни». Ртищев, царский постельничий и близкий человек, сначала, как мы видели, покровительствовал наплыву юго-западных ученых на Москву и сам основал Андреевское братство для перевода церковных книг при их содействии. Но затем и Ртищев увидел, что дела принимают оборот, какого многие вначале не предполагали. И Ртищев после стал за сторонников старины.

Защита своего невежества против наплывной учености, даже прикрытая знаменем церковного разногласия, и догматические придирки, скрывавшие за собой вражду и соперничество к новым людям, к новым совместникам – все это не могло бы повести к зарождению раскола на всем лице России, если бы эти пришельцы с их школьной ученостью и незнанием русской жизни и русской старины не являлись орудием в руках правительственной системы, лежавшей гнетом на закрепощенных миллионах русских людей. Невежество подало руку гражданской свободе и этот союз произвел раскол, вступивший в борьбу с учетной эксплуатацией России иноземцами. Силы были равны: там – невежество делалось сильным от союза с инстинктом свободы, жившим в закрепощенном земстве; тут – наука теряла свою мощь от союза с абсолютизмом и преследованием свободы совести.

Невежество и инстинкт гражданской свободы – эти причины, породившие раскол, поясняют почему, несмотря на явные выгоды для служилого сословия всецело примкнуть к правительственной системе, в среде русской знати и в высшем слое русского общества постоянно были явные или тайные сторонники раскола. Служилые люди были вместе русские люди и не могли не знать, что благосостояние государства возможно только при гражданской свободе, при отмене закрепощения милионов, при возрождении земской самодеятельности.

При Петре I мы видим мало явных поборников раскола в высших классах, но они есть. Старообрядец свящ. Лебедка недаром находится при Меньшикове. Этот светлейший князь, вышедший из русского простолюдья, не может не знать, что раскол коренился вовсе не в церковных отступлетях и не в тупом упорстве, а в крепостном праве и в объединительных стремлениях администрации. Ему было бы грешно не знать этого. Меньшиков не мог смотреть на раскол с исключительно-правительственной точки зрения. Поверим поэтому сыну Федосея Васильева (распространителя федосеевщины) – Евстрату, что Меньшиков беседовал с его отцом о предметах веры подобно многим другим боярам и дворянам того времени. Федосею Васильеву сочувствовали Негановский, Злобины, Небаровы, Полонские, Нееловы, Дирины, Дедевякины, Стоговы, Елагины²⁴⁸. Бор. Петр. Шереметьев, ген. Аргамаков, царский родственник С. Г. Нарышник, ген. Корсаков, Челищев, торопецкий и великолуцкий комендант Алексеев – беседуют с основателем одного из главных беспоповских согласий. Евстрат Васильев называет новгородского губернатора Корсакова златолюбцем: по крайней мере когда Федосий Васильев, положась на его содействие, явился в Новгород, снял с себя медные вериги и власяницу и отправился по своим делам, его схватили слуги новгородского архиерея, посадили в смрадную тюрьму, приковали в ней железной цепью к стене, допустили корабельного мастера Стиляева вырвать полбороды у заключенного, не соглашавшегося с ним в догматическом споре, и затем довели до мучительной смерти. Корсаков допустил сделать все это, как говорили федосеевцы, из-за того, что не получил подарка. Но не отвергая златолюбия Корсакова, не сомневаясь нисколько со своей стороны, что право поселиться федосеевцам на Ряпиной мызе кн. Меньшикова было дано не без задней мысли воспользоваться трудами этих деятельных людей, так как светлейший князь всегда стоял на стороже за свои интересы, нельзя однако во внимании и помощи со стороны представителей русской знати и русского соседнего дворянства, которые были оказываемы учителю беспоповщины, видеть одного златолюбия, тем более что раскол не считал еще в среде своей и богачей в то время; в то время он только зарождался как богатая община и система подкупа для приобретения льгот в нем еще не процвела. Нет, тут со стороны людей зажиточных и не нуждавшихся «в злате» было одно сочувствие к представителям народной оппозиции в то время, когда не одно простолюдье было недовольно петровскими преобразованиями, – сочувствие часто осторожное и скрываемое, но несомненное.

Не забудем, что рука Петра одинаково простиралась на все сословия и карала всех. В то время дворянство еще не было в исключительном положении и владея крестьянами само было, так сказать, прикреплено к центральной власти. Служилое сословие до известной степени также было «крепко», если не земле, то власти. Положение отчасти было сходное и потому были последователи раскола в рядах дворянства и знати. Но бремя одних было несравненно легче бремени других: вот почему раскол охватил массы простого народа и лишь отчасти привился к высшим слоям русского общества. Когда положение дворянства сделалось вполне привилегированным – с Петра III и Екатерины II – раскол почти совсем исчез из среды его.

Скоро в русском высшем обществе утверждается раскол своего рода – масонство. Если раскол был до известной степени средством для народа находить пищу для ума, – хотя и очень скудную пищу, потому что имея в распоряжении только одни обрядовые книги, он глох в схоластическом догматизме и в твержении непонятных, туманных фраз, – то с этой же точки зрения надобно смотреть и на масонство. Одни служилые обязанности, одни домашние и хозяйственные заботы среди крепостного, замкнутого в себе, оттолкнувшегося от барства населения – разве это, при стремлении человеческого ума во всяком положении и во всех обстоятельствах искать себе пищи – могло удовлетворить всех и каждого? Науки, дельного занятия ей тогда еще на Руси не существовало. Где же был исход для пытливости ума, для жажды, с которой он стремился к самообогащению. Раскольники пустословили, препираясь и повторяясь в спорах все о тех же сугубом аллилуе и осьмиконечном кресте. У них явились легенды «как Христа в попы ставили», «Моисей на Индию ходил», «о христовом крестнике» и т. д.²⁴⁹. Но на барство уже повеяло просвещение запада: оно не могло удовлетвориться мертвящим догматизмом и схоластической казуистикой, в которой всего лучше вывозила начетливость и твердая память. Явилось в кругу нашего дворянства учение с запада, – учение под белым фартуком масона и мраком таинственной комнаты с черепами скелетов, под театральностью обрядов и странными одеждами членов, скрывавшее тайны, к познанию которых стремились многие, ища той пищи для души и ума, которой не давали общественная и служебная сферы, и которой всегда жаждет внутренний человек.

Масонство делается достоянием высших сфер русского общества именно в то время, когда эти сферы отдалились от раскола. Очень вероятно, что многие в масонстве искали материальных выгод от сближения с сильными и влиятельными людьми, как впоследствии многие искали тех же выгод в расколе от сообщества с тузами коммерческого мира, но в основе как масонства, так и раскола лежала жажда внутреннего человека найти пищу для себя. В этом отношении масонсонство было – раскол в среде дворянства.

Екатерина II, в конце своего царствования преследуя масонов и мартинистов, предписывает Прозоровскому не распространять мер строгости в Москве на раскольников. Интересно это сопоставление, доказывающее что многие и в то время видели связь между масонством и расколом.

Когда масонство явилось в роли раскола в среде высшего сословия, последнее уже не могло иметь связи с народным расколом. Народный раскол был раскол закрепощенных масс. Привилегированное сословие естественно стояло вне его. Масонством оно занялось для развлечения ума. Раскол был протест, а протестовать привилегированному сословию не было надобности. Тем не менее и в век Екатерины не могло не быть людей, понимавших земское значение раскола и сочувственно относившихся к нему. Это были люди, стоявшие выше предрассудков времени. Сама Екатерина II стояла выше этих предрассудков и таковы же были Румянцев, Потемкин, Г. Орлов. Румянцев принимает у себя в с. Вишенке представителей стародубского раскола – Никодима и Михаила Колмыка; здесь обсуждается и зарождается единоверие. Потемкин, друг главного учителя выговских беспоповцев, выхлопатывает последователям раскола одни за другими гражданские права. Г. Г. Орлов вводит к Екатерине купца Позументщикова, которого императрица хотела удостоить ласкового слова за добротность его изделий и Позументщиков пользуется этим случаем, чтобы упасть в ноги императрице и просить о дозволении построить раскольничью молельню. Молчание императрицы²⁵⁰ было истолковано в добрую сторону – и вот может быть одна из причин появления ковылинской богадельни в чумный год, когда Г. Г. Орлов был Москве с чрезвычайными полномочиями от императрицы.

Около того же времени на востоке России высшие слои общества остаются еще не вполне безучастными к расколу. Еще при Петре I в пермских скитах жило немало из знати и лиц известных, бежавших из Москвы после стрелецких бунтов, и нет основания не верить в этом раскольничьим писателям, хотя имена у них и перемешаны. В царствование Екатерины II главным представителем раскола на Урале является Рябинин, из рода князей Хованских.

В начале нынешнего столетия в Петербурге усиливается хлыстовская секта, сначала в среде более простонародной, а потом переходит и в дворянский слой общества. Это последнее обстоятельство представляет явление чрезвычайно замечательное. Хлыстовщина впервые является в 1649 г. Это – год, в который Данило Филипов объявляет себя искупителем и вместе год окончательного закрепощения крестьянства. Закрепощенный народ ждет искупителя именно с того времени, когда уложение Алексея Михайловича окончательно лишило его свободы. Если впоследствии является множество искупителей, если искупители являются не только в среде последователей хлыстовщины, но и более развитых последователей молоканского учения, если даже духоборцы управляются своим божком, то во всем этом нельзя не видеть болезненно-нервного напряжения народа, ждавшего освобождения своего от рабства. Этим болезненно расстроенным воображением народных масс пользуются хитрецы, или изуверы, и являются искупителями, предтечами, пророками и т. д. Таким образом секта, положившая основу верованию в пришедшего искупителя – христовщина – должна была зародиться – как действительно и случилось – в среде простого народа и в ней только она была возможна. Как же эта секта явилась в высшем классе общества, которому не приходилось ждать искупления от крепостной неволи?

Мы видели, что хлыстовщина давала своим последователям средство убивать плоть без сближения двух полов. Изнурение от быстрого вращения в одну сторону и от скорых движений было полное. Это искусственное убивание плоти привило хлыстовство, как мы видели, к некоторым монастырям. Уже вскоре по появлении секты мы видим принадлежащим к ней архиерея Досифея²⁵¹. Для других хлыстовство было не столько «убивание» плоти излишним возбуждением, сколько «удовлетворением» возбужденной плоти. Общение двух полов при обрядах секты вело к оргиям. Это удовлетворяло требованиям разнузданных страстей.

Если возьмем то и другое во внимание, то окажется, что хлыстовство имело черты, которым могло привлекать последователей не в одном простонародье.

В начале нынешнего столетия в Петербурге основываются два хлыстовских кружка: если так выразиться – демократический и аристократический. Центр первого – дом Ненастьевых, в Басейной улице. Дочь хозяина, Вера Сидоровна, здесь главная пророчица; барабанщик Никитушка (по всей вероятности скопец) – главный прорицатель. Корифей этого кружка – Кондратий Селиванов, часто являвшийся сюда из своего помещения – дома Давидова у скопцов. Это общество – среднее между хлыстовским и скопческим. К этому кружку примыкали денежные лица; но, когда аристократия и высший круг завели хлыстовство в своей среде, хлыстовское общество является в Инженерном замке, в квартире Татариновой. Помещение Татариновой было отведено в Инженерном замке по желанию имп. Елисаветы Алексеевны. Когда тайная полиция открыла это общество, имп. Александр, которому донесли о нем, заметил, что он не находит ничего в этом обществе «отводящего от религии»²⁵². Только Татариновой, по его мнению, не следовало жить в Инженерном замке, потому что квартира была отведена не ей, а её матери, Буксгевден. Сын Милорадовича, военный офицер, о котором полиция доносила как об участнике в обществе, также не подвергся особенным гонениям. Членами общества Татариновой были влиятельные лица, напр. директор департамента министерства просвещения при кн. Голицыне – Попов. На самого Голицына указывали как на принадлежавшего к хлыстовству.

Эпоха религиозного ханжества в после-наполеоновские годы, отразясь на процветании всех сект, содействовала как появлению хлыстовства в дворянской среде и успехам масонства, так вообще как-то породнила между собою секты и учения, имевшие очень мало общих черт: таково было влияние дворянской, образованной среды и свойственных ей гражданственности и общительности. Хлыстовщина делается каким-то салонным учением, заимствует многое у масонства. Мистики, представителем которых является Лабзин (давший начало учению лабзинцев и сионской церкви) – были естественно сродны хлыстам: тут и там играли главную роль пророки и прорицатели. Монах Авель предсказывает день смерти Екатерины II и затем Павла I; за это Павел посылает его в Соловецкий монастырь. Александр Павлович возвращает его и дает ему 1000 рублей на путешествие в Иерусалим, но Авель попадается в прегрешениях и сходит со сцены²⁵³. Другому мистику – Штиллингу судьба улыбалась более. И Штиллинг пророчествует – предрекает светопредставление на 1836 год. Предсказание Штиллинга повлияло на умы, тем более что проникло в простонародье, особенно в молоканскую среду. Это предсказание причинило в царствование Николая Павловича немало хлопот: началось движение молокан на юг, на Кавказ, ближе к Арарату, где, как казалось верующим, всего вероятнее быть второму пришествию и страшному суду. Ждали второго пришествия, но перед вторым пришествием должны были явиться Энох и Илья. За этим дело не стало – уже в 1833 явился Илья, но изобразивший его крестьянин Терентий недостаточно был хитер в изобретении средств и попытка его вознестись на небо при помощи крыльев кончилась весьма неблагополучно для него, и неудачный Илья был подвергнут преследованию своими же. В 1836 – роковый год – явились лжехристы Лукьян Петров, Евстигней Яковлев и Никифор Филипов. Лукьян Петров, имевший при себе Илью и ангелов, все в должном порядке, собрав с доверчивых поболее всякого добра бежал с ним в Бессарабию. У Яковлева было 12 женщин – апостолов: и учитель, и апостолы были сосланы в Сибирь.

Такой-то переполох произвело предсказание бывшего учёного профессора. Это предсказание не могло не проникнуть в массы, потому что Штиллинга читали в молоканских кружках и благодаря породнению разных учений молоканин Крылов развозил издания библейского общества между своими собратьями, а молоканину Радаеву были известны произведения m-me Гион.

При имп. Николае дух раскола исчезает из круга дворянства и аристократии, или очень бережно таится там. Масонские ложи были закрыты. Секты, к которым принадлежавшими оказались дворяне и военные чины, особенно строго преследовались. В 1839 г. открыта была вновь хлыстовская аристократическая секта – опять той-же Татариновой. В народе, благодаря заимствованиям этой секты у масонства и мистиков, она слыла под названием фармазонской. О фармазонах в народе говорили, что они меняются женами, дают каждому вступившему в их общество по 100 рублей и снимают портрет с каждого из своих членов с тем, что если кто выдаст своих, то в портрет его старик, член общества, стрелял и это должно было вести к гибельному концу для изменившего. Это были народные толки, но, в сущности, секта Татариновой, открытая теперь, была та же, как прежде. Хлысты из простонародия не могли не видеть в ней отличия от своего учения. Самые хлыстовские стихи (их Надеждин приводит 50, Добротворский имел под руками 85, а Барсов собрал даже 145) в Петербурге, в аристократическом кружке изменили свою форму, были написаны обыкновенным литературным слогом, а иногда просто составляли переложение гимнов с иностранных языков на русский. Но, в сущности, и теперь секта Татариновой была хлыстовской сектой. Общество собиралось теперь за городом, на даче. Богатые образа украшали молельни Татариновой и Попова на этой даче. Жена ген.-лейт. Головина с дочерью принадлежали к общесту Татариновой. Открыто было что тайный советник Попов, один из главных представителей общества, жестоко мучил голодом и холодом своих дочерей – в особенности еще очень молодую девушку, Любовь – за то, что они не чувствовали в себе охоты быть пророчицами, а Любовь навлекла сверх того на себя нерасположение г-жи Татариновой. Изувер отец держал несчастную девушку в темном чулане, куда ей давали скудную пищу, так что молодая и здоровая девушка скоро совершенно зачахла. Правительственные агенты пришли к заключению, что члены общества делятся на обираемых-верующих и обирающих-плутов. Что некоторые чиновники приютились к обществу с исключительно-финансовыми целями – это не подлежало сомнению. Сама Татаринова была оставлена в сильном подозрении, что она эксплуатировала богатых членов своего общества. Между принадлежавшими к хлыстовскому обществу и открытыми в царствование имп. Николая были также генерал-лейтенант Головин, кн. Енгалычев, богатый помещик Дубовицкий и другие лица с положением в обществе. Но нельзя не заметить, что тут уже самое хлыстовство изменило свой характер и приблизилось к масонству и мистицизму.

Что же касается раскола – протеста, он в это время существовал только в простонародной среде – на которой всем бременем лежало крепостное право. Секты для забавы в раскольничьем духе были и в высшем слое общества, но раскол – протест почти исчез из него и остался уделом лишь тех, кому было из-за чего протестовать.

Учитель и последователи – в этом выражается главным образом организация раскола. Учитель обыкновенно умный человек, иногда тонкий плут, нередко человек высокой нравственности, почти всегда – сильный характер. Последователи – масса, всегда преданная своему учителю и, как свойственно людям, стоящим на невысокой степени развития, обыкновенно превращающая свое уважение почти в обоготворение.

В беспоповщине учитель только первый между равными, в поповщине он лицо, перед которым преклоняются, в хлыстовщине – он существо обоготворяемое. Личность учителя почти постоянно стоит на первом плане и проповедуемое им только на втором. В пермской губернии учил в прежнее время крестьян Шихов; так и пошла Шихова вера и последователи её зовутся «шиховлянами». В Сибири даже взрослые дети на вопрос, какой они веры, отвечают: «мы веры Михаила Захарыча, или Назара Афанасьевича». Аввакум чтется как святой одной из сект. В Арзамасе была еще в нынешнем столетии «икона» Салтыковой, духовной дочери Аввакума, которой покланялись как прочим иконам²⁵⁴; она отобрана была правительством. Портрет молоканина Щеглова чтится его последователями как изображение угодника Божия. Последователи расколоучителя Ионы грызут с благоговейным чувством в его воспоминание корень ели, так как само дерево давно уже изгрызано. В приуралье раскольники массами стекаются на поклонение к скиту жившего в прошлом столетии расколоучителя Иова. Пред Ковылиным творилось семь земных поклонов. Что касается хлыстов и скопцов, то у них, как мы видели, существует самое полное обоготворение их учителей. Скопцы называют своего главного наставника искупителем и белым царем. Кондратий Селиванов воспевался как «Господь Саваоф и с ручками, и с ножками»²⁵⁵. Сходя с поприща, он передал свой божеский сан Зайцеву и Громову. К могиле своего «предтечи» Шилова скопцы собираются массами, провертели даже, как говорят, отверстие в могиле и опускают в это отверстие что желают видеть освященным. В царствование Анны Ивановны нашли нужным вынуть кости христа Суслова и развеять их в прах, так как не было отбоя от хлыстов у его могилы.

Основа влияния расколоучителей на их паству была сила характера. Она создавала их святость. Святого в жизни большей части из них было очень мало. Возьмем напр. протопопа Аввакума; язык его сочинений жгуч, силен, язвителен, но вовсе не говорит о христианской кротости и смирении. «Видишь ли, никонианин, что вы делаете над одною просфорою –, пишет Аввакум – кудесите, дыр триста навертите. Ах, собаки! переменили предание св. отец». Или в другом месте: «пишут Спасов образ Эммануила: лицо одутловато, уста червонныя, власы кудрявыя, руки и мышцы толстыя, и весь яко немчин, брюхат и толст учинен, лишь сабли на бедре не написано»²⁵⁶.

Тут виден сатирик, но не учитель церкви; сильный характер, но не человек с религиозными чувствами. Мы видели, в какой степени был религиозен другой главный представитель раскола и также сильный и мощный характер – Ковылин.

Учители и наставники, управляя своей паствой и чествуемые ей, не довольствовались иногда значением и авторитетом, приобретенным силой характера. Они не прочь были представиться перед своими последователями и в ореоле чудесного. Аввакуму говорят, что он сотворил чудо, исцелил кого-то. Аввакум ничего сам об этом чудесном исцелении не знает, но зачем разуверять верующих? «Ох, прославил Бог! – говорит он: – что делать, простите мя грешнаго!»²⁵⁷. Эта фраза характеристична. Тут слышится и смирение ханжи, знающего что прославлять его не за что, и ирония человека внутренне улыбающегося над доверчивостью толпы, и стыд, ощущаемый умным человеком, что он является в такой шарлатанской роли, и нежелание разуверять в нелепом убеждении, которое для него может быть выгодно.

Даже Ковылин рассказывал о восхищении его в рай, хотя как практический философ он вероятно хорошо понимал, что все дело заключалось в грезе, да и слушатели не могли подозревать ничего другого, за исключением разве только служки федосеевского киновиарха, так как этот служка-то кажется и надоумил Ковылина, что действительно не наяву ли он был восхищен в рай.

Более мелкие представители раскола открытее играли в святость и в чудесное. В 1824 г. отставной штабс-капитан Савицкий, явясь в подольском Берштадтском монастыре в роли Христа, но не учить, а «спросить за грехи мира», выдавал себя вместе и за антихриста. Отличие, кажется, не завидное, особенно при той репутации, которую антихрист приобрел в России; но штабс-капитан не вполне по-русски «спрашивавший за грехи мира», не принимал и русского толкования об антихристе. Он объяснял, что антихрист – это «агнец-крест», агнец несущий крест за грехи мира. Савицкий предрекал, что он будет царем и место царице предназначал священнической дочере Домне, которая о нем отзывалась, что он человек «не свежий, а святой и антихрист». Савицкий, как кажется, действительно был человек не свежий и достигал этой несвежести, по-видимому, искусственными средствами. От него пахло, по замечанию монаха того же Берштадтского монастыря, Пашуты, «лучшим духом чем от киевских мощей»²⁵⁸. Каким средством достигал этого штабс-капитан Савицкий мы не знаем, но букет имел, конечно, свое действие на толпу.

А сияние над головой московского старообрядческого архиерея Антония Шутова²⁵⁹? Сначала московский мещанин, потом казначей федосеевской общины, смеявшийся над белокриницкой иерархией, потом сам иерарх белокриницкой церкви, Антоний был человек ловкий и имел несомненно влияние на окружавших, но по свидетельству рогожских прихожан над головой его во время служения было сияние, и это конечно приводилось верующими в доказательство достоинств старообрядческого иерарха. Интересно было бы узнать, если только это сияние не пуф – каким средством производилось оно?

Составляя общину, в которой наставники пользовались громадным авторитетом, последователи раскола естественно должны были иметь систематическую организацию общины и точно определенные правила взаимных отношений. Если девушки раскольничьих общин пели в светских романсах «фортлелиный» вместо «фортепиана» (в строфе «звук унылый фортепиана») и «я люблю хотя и рано», чтобы только не сказать о «любви к тирану», так как форте-«пиано» кололо слух трезвого раскольника, а любви к тирану он вовсе не понимал; если последователь раскола не ел из дичи ничего кроме мяса лоси («дикой коровы» у раскольников), хотя это было для него иногда убыточно; если, повторяем, в мелочах быта последователи раскола так были строги в исполнении раз предписанных правил, то конечно у них должны были существовать строго определенные общественные отношения. Московская федосеевская община стояла во главе прочих федосеевских обществ в России. В 1820 г. 920 000 человек, рассеянных по всему лицу России, были в ведении Преображенского кладбища²⁶⁰. Москва снабжает все федосеевские кружки в России книгами и учителями. Казак Степан Иванов везет на Дон в 1824 г. из Москвы целый воз книг. Из Москвы едут всюду федосеевские наставники и учители. Владимирская федосеевская община замедлила было послать депутацию к Ковылину, но после послала. Тюменская федосеевская община получает предписания от Преображенского кладбища и исполняет их. Раскол всегда имел свои правильные съезды, свою почту и полицию.

Съезды, преимущественно русских последователей раскола с заграничными, бывали обыкновенно на харьковских ярмарках, в Новоселицах и Скулянах, близ австрийской границы. Почтовые сообщения производились правильно и существовали как в беспоповщине, так и в поповщине. В Киеве было почтовое агенство; черниговские леса также были почтовым этапом. Раскольничья полиция разыскивала, что нужно, усердно. Правительственный чиновник Арнольди удивлялся организации раскольничьей полиции в с. Урени, Костромской губернии, где раскольники, благодаря своим агентам, быстро узнавали о всех мерах, которые правительство предпринимало против них²⁶¹.

В сношениях с миром окружающим – преимущественно с полицией и православным приходским духовенством – главное средство, на которое постоянно опирался раскол, были деньги, а иногда и застращиванье. Деньги делали то, что с представителями раскола трудно было бороться. Приводят замечание митрополита московского Филарета, что «всего труднее бороться с откупщиками и расколоучителями»²⁶². Те и другие опирались на значительные фонды. Подкуп вошел в систему. Не было административных тайн, о которых не надеялись бы проведать представители раскола посредством денег. Об одном государственном чиновнике приводят, что, не желая, чтобы проникли в тайну дела те, кому не следовало, он, избрав себе помощников, но не доверяя им, каждый раз по окончании занятий сам бережно зашивал дела в подушку и даже ходил в баню с бумагами под мышкой и в сопровождении своих помощников. Это приводится как действительный факт²⁶³, и он очень возможен. Известно, что когда был открыт комитет по раскольничьим делам в царствование имп. Николая, то тайну его заседаний хранили так строго, что целый год никто даже не знал где комитет заседает.

Всего акуратнее и систематичнее подкуп ведется в Москве в конце прошлого столетия и в начале нынешнего. Ковылин с Миловановым подносят пирог обер-полицеймейстеру Воейкову. Пирог очень увесист потому, что начинку его составляли 1 000 империалов. Воейков отломил кусочек пирога и найдя его вкусным поблагодарил поднесших, а дела федосеевской общины пошли благополучнее. После того случай был превращен в правило и федосеевская московская община уже акуратно платила обер-полицеймейстеру по 1 000 рублей в месяц, т. е. такую же сумму, какую жертвовала в кассу общины самая щедрая вкладчица её – Варвара Ефимовна Грачева²⁶⁴. И долго эта система уплаты тайной арендной суммы была в ходу; от кого ни приходилось зависеть – всех задаривали.

В провинции то же было что и в Москве. «Раскол клад для полиции» говорили в народе. Стрижение золотого руна было повсеместное. И приходские священники не были забываемы, если были слепы и глухи там, где нужно. «Наша горница ими только и кормится» говорили священники в Костромской губернии про раскольников²⁶⁵. В Ярославской, там, где не имели успеха задаривания, пускали в ход застращивание, и приходские священники должны были под угрозами показывать раскольников в числе православных²⁶⁶. Иногда и благоприятствовавшая полиция ходатайствовала у приходского духовенства за раскольников. С другой стороны, если полиция была недовольна раскольником, то можно было явиться к нему в дом, все обшарить, найти улики в принадлежности к расколу, отобрать книги и иконы и донести по начальству об открытии тайного отщепенца. Недурным финансовым ресурсом было в руках исправников и анатомирование. Анатомирования раскольники боялись больше всего на свете. Одной из кар за раскол было именно то, что последователей его после смерти положено было подвергать вскрытию. Чтобы избавиться от этого процесса – представлявшегося им ужасным поруганием их смертных останков – последователи раскола решались даже явиться «бытчиками», т. е. бывать на причастии в православной церкви. Причащались иногда раскольники и перед смертью, чтобы только избегнуть анатомирования, хотя даже причащавший священник мог видеть, как принятое причастие тут же тайком сплевывалось в белье²⁶⁷.

Внутренняя организация беспоповщины довольно резко отличалась от того, что мы видим в поповщине. В беспоповщине была организация больше демократическая, а в поповщине – аристократическая. Север и запад России, не знавшие прямого татарского владычества и населенные более беспоповцами, менее чтут авторитет. В средней и южной России авторитет наставников и духовных властей напротив очень силен. Там если над последователями раскола нет авторитета, то они сами создают его и после преклоняются перед ним с полным уважением и даже с самоуничижением. На то и на другое были, как мы видели, свои исторические причины.

* * *

Несчастная судьба постигала почти всех представителей рационалистических учений, предшествовавших расколу. Дьякон Карп, основатель учения стригольников, погиб со своими приверженцами в схватке с народной толпой: его утопили в Волхове. – Иван III в 1491 г. казнил в Новгороде распространителя учения жидовствующих, ученого еврея Схарию. Три первых русских лютеранина – Федосий, Артемий и Фома должны были бежать при Иване Грозном из России в Витебск и затем далее в Литву; Грозный, овладев Полоцком в 1563 г., нашел там Фому и утопил его.

При Алексее Михайловиче одно время смотрят на зародившийся раскол несколько снисходительно. Думают, что это не более как обрядовый спор, вызванный тем, что при Никоне стали читать «не будет конца» в «Символе веры» – вместо «несть конца» и «Трисвятую песнь припевающе» в херувимской песни – вместо «Трисвятую песнь приносяще», как было до тех пор, и т. под. Скоро должны были в этом разувериться; протест шел из чисто-светского источника. Правда, он всего сильнее выражался в борьбе с требованиями церкви, но дело в том, что народ, впадая в раскол, начинает и на самую господствующую церковь смотреть как на светское, мирское учреждение.

«Кто Бога боится, тот в церковь не ходит,

С попами, дьяками хлеб-соли не водит,

говорится в одной раскольничьей песне²⁶⁸, – и это понятие, что господствующая церковь, во главе которой Петр I – под влиянием, как говорят, совета голландского короля²⁶⁹ – поставил высшую государственную власть, есть учреждение мирское, вошло с течением времени в плоть и кровь народной массы. Правительственный исследователь раскола в прошлое царствование – Синицын – сообщал что на вопрос у подозреваемых раскольников: какой они веры? – получался ответ: «мы не христиане: мы люди суетные, мирские»²⁷⁰. Бедные люди хотели сказать этим, что они не раскольники, а принадлежат к господствующей церкви, вовсе не подозревая какая ирония заключалась в их словах, – ирония тем более подавляющая, что она была непреднамеренна в искреннем выражении убеждений запуганного русского человека.

Как скоро истинный характер раскола обнаружился, как скоро увидели, что не обрядовые разноречия кроются в основе его, что это – светский протест подневольного, закрепощенного земства – тогда государственный строй зиждившийся на льготах служилого сословия и полном подавлении земства, на крепостном праве – лег всем своим гнетом на раскол. Начались жестокие гонения даже при таком кротком государе как Алексей Михайлович. И Федор Алексеевич не отличался жестокостью характера, и он был сам по себе довольно гуманная личность, – а мржду тем и при нем страшные казни постигают раскольников.

Не Алексей Михайлович и не Федор Алексеевич изобретали эти пытки и казни. Раскол давило крепостное право. Напрасно казацкие мятежи и стрелецкие бунты являлись на защиту порабощенного земства, – тем прочнее лишь утверждалась основа всего государственного строя – крепостное право и тем тяжелее было выражению народной оппозиции, расколу.

Является на престол Петр I. Если при кротких личностях на престоле расколу было плохо, то невольно являлась мысль: что теперь будет, когда во главе власти явился железный человек с непреклонной волей, с нервами, которые без содрогания могли выносить зрелище самых жестоких мук? Петр был умный человек – тем хуже для раскола. Прежде казнили и мучили, но эти казни и мучения были чем-то бессвязным и хаотическим, являлись какими-то необдуманными порывами от времени до времени. Петр I повел дело обдуманно, систематически. Раскол восстал на Петра со всей яростью и негодованием. Прежде воплощением антихриста на земле был для раскольников Никон; теперь антихристом является Петр I. В раскольничьей песне говорится:

Народился злой антихрист,

Во всю землю он вселился,

На весь мир вооружился;

Стали его волю творити,

Усы, бороды стали брити,

Латинскую одежду носити,

Трепроклятую траву пити²⁷¹.

Под «трепроклятою травою» разумелся, конечно, табак.

Явилась даже целая генеалогия Петра как антихриста. Настоящий Петр – сын Алексея Михайловича исчез как уверяли раскольники за границей во время известной поездки московского посольства, а вместо Петра в Россию явился, жидовин от колена Данова. Раскольничья легенда прибавляет, что настоящий Петр был заключен в тюрьму какой-то шведской королевой и т. д. Подложный Петр, явившийся в Россию, был антихрист.

Мощный атлет, брюнет, желудок которого не мог выносить рыбы, но зато требовал постоянно большого количества мяса, – Петр вовсе не походил на своего родителя флегматического и вялого, полного блондина с кротким характером и наклонностью к молитве и постничеству, каким был Алексей Михайлович. Если это обстоятельство, или что-либо другое, подало впоследствии повод к заявлению в одном заграничном сочинении русского человека, что Петр не был сын царя Алексея Михайловича, то тем скорее мог схатиться за молву о подложном Петре раскол, которому непременно нужно было сделать из Петра антихриста.

Сказания об антихристе приобрели такую популярность в русской народной среде, что можно даже указать на целую литературу о нем. Поэтому нельзя не остановиться подробнее на том, чем и как представлялся в разные времена антихрист русскому человеку. Все нововведения Петра I – дело антихристово. Талицкий указывал на Петра как на антихриста в сочинениях, распространявшихся в народной среде. Талицкий был человек с влиянием на окружавших, и после царевич Алексей Петрович вспоминал о нем как об очень умном человеке²⁷². Распространение в народной толпе толков об антихристе вызывает противодействие в правительственных сферах. Является сочинение Стефана Яворского «Знамение о пришествии антихриста» и затем сочинение новгородского митрополита Иова так же об антихристе, по поводу одного подмётного письма. Со стороны властей было большой ошибкой писать опровержения толков о царствующем антихристе, если в виду имелось доказать нелепость этих толков. То, что явно нелепо – не заслуживает серьезного опровержения, подобно тому, как аксиома не требует доказательств. Доказывать с усердием и долгое время что белое – бело не станет ни один человек в своем уме. Правительство должно было игнорировать толки об антихристе, если не хотело видеть усиления этих толков. Но мы еще и впоследствии встретимся, как встречаемся тут, с проявлением того знаменательного факта, что хотя власть и служилое сословие опирались на науку и западноевропейский прогресс, а закрепощенное земство, выставившее своим знаменем раскол, было заключено в области одних старинных обрядовых книг, следовательно было обречено на застой и невежество; тем не менее такт и дипломатическое чутье народной массы иногда берут верх над ученым официальным миром. Сочинения церковных иерархов об антихристе, придав значение толкам, только усилили их распространение. Раскол торжествовал.

Учение об антихристе таким образом пустило корень. Заимствования у запада делаются печатью антихриста. Признаки пришествия антихриста видели в особенности в некоторых предметах, каковы: карты, портреты, вензеля, паспорт, двуглавый орел, присяга²⁷³. Табак является антихристовым зельем. По раскольничей легенде он вырос в 17 ст. в Литве из трупа блудницы. Раскольничья поговорка учит, что «кто курит, тот из себя Бога турит», а «кто нюхает табаки, тот хуже собаки». Папироса – антихристова свеча. Сахар также не избег некоторой солидарности с антихристом, так как они «от песка и костей мертвящих».

Петр I учредил сенат. Этого довольно, чтобы сенат был назван последователями раскола «дьявольским комитетом», а слово «сенаторы» представляло даже звериное число – 666²⁷⁴, хотя в сущности чтобы попасть на звериное число нужно сделать натяжку – написать «сенатри» – тогда славянскими буквами, представляющими вместе и цифры, – счет цифр даст звериное число.· Впоследствии это же звериное число находили в императорском титуле и в словах «Гольстейн» и «Николай I»²⁷⁵.

В XIX веке понятие об антихристе является уже крайне смешанным и запутанным. Является, например объяснение, что антихрист: «по-еллински – аввадон, по-еврейски – Напалиен, по-гречески Бонапарт, а по-славянски антихрист»²⁷⁶. Итак Наполеон, обоготворяемый одними в русском расколе и даже вызвавший поклонение в молоканской и духоборческой среде, в приуралье является в народных толках как антихрист. Очевидно, догматика раскола запутывается на этом пункте и наконец запутанность достигает своего апогея, когда штабс-капитан Савицкий объявляет себя одновременно и царем верующих, и антихристом. Впоследствии изображения антихриста, находимые у раскольников, представляли его также в каске.

Толки об антихристе усиливаются с Петра I как благодаря неудачным опровержениям их из правительственных сфер, так в особенности вследствие сильного недовольства в народной среде многими из мер принятых Петром и иными из его преобразований.

Является рекрутчина. Раскол тотчас же заручился словами из притчи Соломона: «на нем же аще месте воя соберут, не иди тамо, уклонися же от них и измени». Начались уклонения от рекрутчины. Рекрутчина – явилась злейшим врагом раскола.

Учреждены паспорты. Это установление правительственного контроля над движением населения прямо восстановляет против себя раскол. Паспортов избегают, стараются не иметь их. От них бегут туда, где удобно укрыться от правительственного контроля. Является поговорка: «коли хочешь в Камыши, так паспорта не пиши; а захочешь в Разгуляй и билет не выправляй». Камыши – это Камыш-самарские озера, а Разгуляй – народное название Астрахани; это – места, где среди степной казачины постоянно укрывались беглецы из внутренней России.

Суд карал раскол. Принадлежность суда – зерцало с его двуглавым орлом – вызывает против себя ненависть раскола. Едва увидали зерцало два раскольника приведенные в суд в Екатеринбурге, в царствование Николая Павловича, как со словами: «антихрист, антихрист!» они бросились на зерцало и в одну минуту оно уже было под их ногами²⁷⁷.

Метрики предписываются властью и ведутся православным духовенством. Этого довольно, чтобы раскол восстал на них. Лужковцы отвергли метрики. В Сибири иные переходили в раскол, собственно, из враждебного чувства к метрикам.

Петр I наложил на народ подушную подать. Раскол объявил, что злое дело брать дань с души человеческой²⁷⁸.

Даже то, что Петр назвался Петром I – вызвало против себя негодование раскольников, нашедших, что Петр превозносился над самим Богом, называя себя первым, хотя уже вовсе не вина Петра, что ему случилось быть первым Петром на русском престоле.

Петр принял титул императора; раскол решил, что «император» значит «перун, титан, или диавол»²⁷⁹. Словом, раскол ничего не прощал Петру, нападал даже на то, что казалось, вовсе не вызывало нападок. Тем естественнее была вражда раскола к Петру там, где последний действительно делал ошибки. Так преследование платья и бороды было крайностью, нападая на которую раскол чувствовал, что ему есть на что опереться. Лишь за несколько лет перед тем патриарх Адриан сильно нападал на брадобрииц, как на еретиков, приводил, что брили бороды только Юлиан – отступник, Ираклий и Константин Копроним²⁸⁰. Расколу теперь оставалось только цитировать слова патриарха господствующей церкви.

Словом, Петр и раскол были в исконной, постоянной, непримиримой вражде. Как человек умный – Петр видел пользу от этих «фанатиков и изуверов», какими представляли раскольников духовные власти, потому что эти «фанатики и изуверы» были часто люди деятельные, промышленные, смышленые. Петр не прочь был бы иногда пойти с ними на мировую. Он дает им некоторые льготы. Но эти льготы не примиряют их с ним. Дело царевича Алексея снова возбуждает Петра против раскола. Путь увещаний одно время кажется Петру самым надежным потому, что взаимные препирательства не повели ни к чему, так как раскольники в ответ на обозвание двоеперстия «армянским кукишем» и «чертовым преданием» – называли Дмитрия Ростовского «сущим табашником», а Инокентия Иркутского «сущим бритоусом»²⁸¹, и на этом дело остановилось. Путь увещаний, однако также оказался тернистым. Питирим, которого Петр называл равноапостольным в доказательство расположения своего к нему, повел увещание вовсе не так, как бы следовало в видах соглашения. По резолюции Петра I обнародовается соборное деяние против еретика Мартина. Питирим печатает его в своей «Пращице» в опровержение раскольничьих учений. Но раскольники открывают что это «деяние» – подложное. Дьякон Александр пишет в доказательство этого рассуждение и когда рассуждение Александра, обличающее много тонкого ума и критического такта, было показано Петру, сочли более удобным не писать опровержения, а самое деяние положено было под спуд, помещено в синодальной библиотеке и его не показали даже Карамзину, сто лет спустя. Карамзин признает его подложным. Таким же признает его за диаконом Александром и Карамзиным – и Мельников²⁸². Очевидно, не этими средствами нужно было действовать на раскол. Это была другая важная ошибка администрации, которая даже не подвергла, перед принятием мер, верной оценке умственных сил народной массы, с которой входила в состязание.

После Петра I уже не прибегают ни к увещаниям, ни к прениям. При Анне раскол по- прежнему просто гонят и преследуют. Оно вернее, да и не требует ни ума, ни ловкости. С царствования Петра до Екатерины II ⅞ одних нижегородских раскольников бежало за границу²⁸³. Добродушный Петр III, уже в силу своих германо-протестантских тенденций, принимает раскол под свое покровительство. Он видит запустение страны от бегства деятельных и промышленных личностей за границу. Он вызывает бежавших вернуться и предлагает им Барабинскую степь для поселения. Екатерина II предлагает им Иргиз. Началось примирение между властью и расколом. Является единоверие. При Павле I хотят смотреть на единоверие не как на взаимную уступку, а как на средство привести непокорных в послушание. Непокорные останавливаются в своем стремлении к единоверию, начинают подозревать умысел, начинают называть единоверие «ловушкой». Но уже и то много, что снята клятва господствующей церкви с двоеперстия. Бездна, отделявшая две половины русской семьи, начинает засыпаться.

* * *

С Александром I начинается эпоха терпимости в истории раскола. Исполняют просьбу духоборцев о переселении. В 1805 г. борисоглебский мещанин Петр Журавцев и воронежские крестьяне Максим Иосев и Матвей Мотылев объясняют в правительствующем сенате правила молоканского учения²⁸⁴, и молоканство запрещено было подвергать преследованию. В 1816 г. является указ о духоборцах, утвердивший законы веротерпимости; вспомним что около этого же времени квакер Грелье, после коленопреклоненного моления, с имп. Александром едет в новороссийские степи изучать сходную с квакерством духоборческую секту. Впрочем, мы видели впереди, что и в царствование Александра I заметно колебание власти в отношении к расколу, как заметно оно в прочих сферах государственной деятельности. Но в итоге все-таки преобладает веротерпимость.

Вступает на престол имп. Николай. Все так соединилось, чтобы восстановить этого государя на раскол с первых дней его царствования. Вспомним открытую на Преображенском кладбище в Москве, в конце царствования имп. Александра, картину Гнусина и Таровитого, представлявшую имп. Александра в виде «змия», восседавшего в порфире на престоле. В 1825 г. молокане отказывались платить подати и давать рекрут. В 1826 г. открыты были подделыватели фальшивой монеты в среде молокан, и пойманные говорили, что у них такие же пять пальцев, как и у императора, и что если он делает деньги из металла, то могут делать и они²⁸⁵. В 1826 г. был произведен Миловановым бунт в подмосковном с. Никольском²⁸⁶. Арестованный, Милованов дал знать другому федосеевцу – Гусареву, что его поведут к Ильинским воротам, и чтобы Гусарев был там в назначенное время. Как только Милованов крикнет к православным что его мучают – Гусарев должен был броситься и освободить его из-под стражи. Гусарев был в назначенном месте, и Милованов крикнул как было условлено, но Гусарев не кинулся освобождать его.

Все эти волнения в раскольничьей среде, при характере начинавшегося царствования, должны были повести к мерам против раскола. Не упустим здесь из вида и того обстоятельства, что во вред последователям раскола должно было обратиться то, что прежде приносило явную пользу. Мы говорим о неточном счислении раскольников, о показывании несравненно меньшего числа их против действительности. Прежде это отводило глаза, теперь вызвало меры против последователей раскола. Как вообще производилось счисление раскольников может показать несколько примеров. В Олонецкой губернии по церковным книгам считалось 8 000 раскольников с небольшим, а когда навели справки, то нашли что их там более 18 000. В Нижегородской считалось 36 т. раскольников, потом стали считать 126 т., а Мельников показывал до 170 т. В с. Коробове, Костромской губ., где живут потомки Сусанина, из населения в 1320 душ – говорит г. Арнольди – можно было подозревать в расколе только 10 человек, а между тем в праздник Покрова у обедни в церкви было едва 3 человека. Хотя это и своеобразный способ исчисления раскольников, – по числу приходящих в церковь к обедне, – но, вообще говоря, ничего нет невероятного, что с. Коробово было сплошь населено раскольниками. По официальным данным во все царствование имп. Николая общая цифра раскольников в России только раз – в 1837 г. – дошла до 1 миллиона, а то все показывалась меньше. Впоследствии, когда петербургский статистический комитет взялся за счет последователей раскола, он нашел что официальные цифры надобно удесятерить.

Но это было после, а при Николае Павловиче в высших сферах действительно верили, что чиело раскольников очень незначительно. И вот, что прежде спасало раскольников, то теперь обратилось им во вред. Если бы знали настоящее число раскольников – над ними бы задумались. Но ничтожная фракция обращала на себя внимание только смелостью, с какой она заявляла свой протест, когда вся остальная Россия молчала. Явились решительные меры. Начинается приведение в единоверие административными средствами. 150 000 приуральских раскольников просят, чтобы им дали независимых от господствующей церкви священников²⁸⁷; от них требуют, чтобы они приступили к единоверию. Ни одна часовня не должна быть вновь построена раскольниками; ни один поп не может более перейти к ним из господствующей церкви. Постепенно снимают кресты и колокола с существующих раскольничьих часовен. Секты раскола делятся на весьма вредные, вредные и могущие быть терпимыми. Первые строго преследуются. Последователи раскола официально делятся на орудователей, простаков и изуверов, и с каждым разрядом управляются сообразно. В сороковых годах начинается исследование скопчества как секты. В это время взят был скопец, у которого нашли паспорт от самого Бога, заявлявший что рабства не должно быть на земле. И так доказано было что скопцы, молящиеся за сосланных и сидящих в тюрьме, как секта – преследуют так же социальные цели, как и согласия раскола, причисленные к разряду весьма вредных.

Вслед за тем доходит весть, что в Белой Кринице явился раскольничий митрополит. Эта весть встревожила правительство, которое видело во всем этом деле руку врагов России. Хотя инок Павел и был смышленый говорун и писатель, а Алимпий мог лепетать даже немного по-немецки, но ясно что не им было найти раскольничьего митрополита и обделать все дела с австрийским правительством и константинопольским патриархом касательно этого. Действительно еврей Костюшко является посредником в деле, из-за кучки червонцев. Он находит Амвросия, лишенного звания по наговору турецкаго паши, предместник которого был удален по жалобам Амвросия – и уговаривает его сделаться раскольничьим митрополитом. Но и не Костюшко играет тут существенную роль. За Костюшкой стоят поляки Жуковский и Чайковский и служат чем могут заграничному русскому расколу.

Русская администрация командирует людей для изучения раскола за границей. Оказывается, что раскольники живут в числе нескольких десятков тысяч в Пруссии, Австрии и Турции. В Пруссии поселились преимущественно беспоповцы, носящие общее название филиппонов. Центр поселения их был Зеленая Пуща – местность вблизи русской границы. Движение беспоповцев, число которых в то время в западных губерниях было втрое или вчетверо больше числа поповцев, в Пруссию особенно усилилось около 40-х годов, но уже в 1842 г. прусское правительство запретило дальнейшее переселение их в прусские пределы. Весьма вероятно, что эта мера была принята под влиянием дружеского совета из России. В Австрии в то же время усиливалось раскольничье население в Буковине, близ русской границы. Общее название для австрийских – почти исключительно поповцев – было липоване. «Филиппоны» и «липоване» – это более географические термины; это не название согласий, а прозвища прусских и австрийских раскольников, подобно тому как стародубским старообрядцам, которых переписывал при Петре I полковник Иорганский, придано было прозвание иорженцев, как всех пермских беспоповцев сливают в одну секту стариковщину и все раскольники в приуралье называются кержаками. Австрийские липоване явились на своем местожительстве в Буковине в прошлом столетии и с тех пор сохранили вполне свой великорусский тип. Среди смешаннаго населения малороссиян, румунов и немцев они со своим языком, со своими нравами, обычаями и наружностью являются по свидетельству путешественников как бы выходцами с того света. В 1816 г., при проезде имп. Александра Павловича через Черновицы, в Галиции, ему представлено было несколько липованских семейств, и император удивлялся как народный тип в течение долгого времени мог так живо сохраниться во всех мелочах в этой кучке людей, заброшенных в среду чужеземного населения. Что касается турецких раскольников, то главные представители их – казаки. Одинаково не дружа православию и старообрядским иерархам, эти демократы по природе, находившие в названии масона (масонство считалось принадлежностью аристократии) в высшей степени бранное слово, жили совершенно своим особым миром.

Из раскольников, живших на иностранной земле, всего больше значения имели австрийские липоване по их сношениям с поповской Москвой. Благодаря московским приношениям, главная обитель линован процвела: там явились церкви Покрова и Николы Чудотворца, а затем является митрополит и утверждается своя – белокриницкая – иерархия.

Весть о том, что митрополит нашелся для раскольников живо облетела всю Россию. Уже несколько лет пред тем московские федосеевцы знали, что русские поповцы задумывают основание собственной иерархии. Власти слышали это, но не верили. Когда они узнали, что слух оправдался, началась тревога. При полном незнании свойств и истории раскола, в голову никому не приходило что если есть кому опасаться Белой Криницы – то это Австрии, что Белая Криница распространяет русскую – и при этом русскую до мелочей – землю за русскими пределами. В Москве произошел переполох. Поповцы радовались. Монинцы просили у правительства себе иерархии, ссылаясь на австрийскую у поповцев²⁸⁸. О федосеевцах шел слух, что даже они готовы признать белокриницкую иерархию. Последнее в особенности замечательно. Вообще между последователями разных учений раскола в Москве господствовали пререкания и несогласия. Федосеевцы соперничали с поповцами, поповцы были недовольны федосеевцами. Андреян Сергеев, монинского согласия, писал резкие стихи против новоженов. Семен Кузьмин, федосеевец, называл в отместку за это монинцев «чертоженами». Если таким образом в слухе о принятии федосеевцами белокриницкой иерархии было что-нибудь вероятное, то это сближение между двумя главными согласиями раскола в Москве могло быть лишь следствием стеснительных мер против раскола вообще, так как стеснения обыкновенно вызывали сближение между вообще не ладившими друг с другом раскольничьими согласиями и толками. Иные полагают что сближению федосеевцев с поповцами в настоящем случае помешал тогдашний министр внутренних дел²⁸⁹. Скорее это сближение не имело места потому, что слишком резкая грань отделяла беспоповцев от поповцев.

Приезжает в Москву белокриницкий игумен Геронтий. «Перлюстрация письма» – берем деликатное официальное выражение – показало в какой роли приехал этот гость, выдававший себя за торгового человека²⁹⁰. Пока Геронтий собирает приношения в Москве для Белой Криницы, за ним следит чиновник тайной полиции, инкогнито поселившийся рядом с ним в гостинице. Уезжает Геронтий с собранным из Москвы – на дороге настигает его полиция и забирает как его, так и все, что при нем было. Геронтий был послан в ссылку. Австрийскому правительству было сделано через канцлера Нессельроде внушение относительно Белой Криницы. В 1849 г., когда Россия одно время могла распоряжаться в Австрии как дома, вышло предписание австрийского правительства закрыть Бело-Криницкий монастырь. Константинопольский патриарх, получив оповещение, струхнул и отрешил Амвросия от должности, а австрийское правительство послало его в ссылку на один из островов Средиземного моря, где после видели почтенного архипастыря удовлетворившимся чубуком и обществом немцев и свыкшимся со своей судьбой. Говоря о мерах против Белой Криницы, не забудем также о том, что инок Алимпий дрался пред тем на баррикадах Праги. Это обстоятельство должно было усугубить преследование.

Все эти меры были напрасны. Они нисколько не могли повлиять на русский раскол. Дело было уже сделано. А что касается Амвросия, то посвятив русских епископов и попов – он не нужен был более и самой Белой Кринице, где подчиненные, не стесняясь называли его «сатанинским сосудом».

Замечательно что поповцы преследовались наравне с беспоповцами. Только поповцам – казакам было льготнее. Им дозволено было иметь своих попов, тогда как московским прихожанам Рогожского кладбища в этом отказывалось. Впрочем, сами казаки снискали расположение к себе правительства. В то время как Владимирские и тамбовские молокане Уклеинского толка не признавали предписаний закона и отказывались идти в военную службу, донской казак Саламатин основал свой молоканский толк, повиновавшийся предписаниям правительства и принявший отчасти даже обрядовую внешность церкви, а в 1837 г. казаки хватали и приводили к властям тех, кто восстановлял их против правительственных распоряжений.

Меры против раскола принимались очевидно как вследствие недостаточного знакомства с его историей, так и незнания его настоящей численности. Ознакомиться с ним, впрочем, было трудно. Он заключился вполне в это время в крестьянской среде и понятие о расколе, как исключительной особенности крестьянства, сделалось до того присущим многим, что один могилевский помещик говорит просто о «мужиковской раскольничьей секте»²⁹¹, т. е. ему дела нет до того, что за согласие, или толк: он знает только раскол и раскол только «мужиковский».

Увидев необходимость непосредственного изучения раскола – правительство разослало чиновников для изучения главных раскольничьих центров, для наведения справок на месте. Особенно тщательному изучению подверглись губернии Ярославская, Костромская и Нижегородская. Но как поступали правительственные исследовали раскола? Они, кажется, направили всю свою деятельность на запугивание правительства опасными свойствами и враждебным к нему настроением раскола.

Вообще замечательна непоследовательность действий администрации в отношении к расколу. В то время как в одних местностях и сферах ему мирволят, в других куют на него перуны. Духовные консистории находили напр. что в сочинениях Радаева, выдававшего себя за Бога, нет ничего противного христианскому учению, и на заявление, что раскольник Головастиков производит фабрикацию св. мощей из бараньих костей, отвечали что почитание св. мощей зиждется на вере каждого и что, следовательно, вмешиваться в это дело не следует²⁹². Тут выражалась «терпимость» и желание держаться на нейтральной почве. Посмотрим теперь что сообщали административные исследователи раскола. Г. Синицын, осматривавший Ярославскую губернию, узнавал раскольников по несомненным для него признакам. Эти признаки были: подушечки подкладывавшиеся под руки при земных поклонах, кадильницы медные и глиняные с ручками, надписи на дверях с изречениями св. отцов, стриженые маковки, беспрерывное повторение хозяевами молитвы, чтение молитв особенным гнусливым голосом и т. д.²⁹³. Таким образом, достаточно было даже православному иметь подушечку для подкладывания под руки, или выстричь не так макушку, или просто обладать гнусливым голосом, чтобы его тотчас же накрыли как раскольника.

Или другой пример своеобразного взгляда на раскол. Едет чиновник на границе Тверской губернии и Мышкинского уезда, Ярославской. Навстречу ему идут два крестьянина из деревни Подосиновки. Чиновник вступает с ними в разговор, и крестьяне в разговоре говорят ему «братец». Какое ужасное нарушение чиноначалия! Служивый, бывший с чиновником, первый пришел в себя и объясняет крестьянам, что ведь это чиновник: как же смеют они ему говорить «братец»? Что же отвечают ему мужички? «По ващему кто чарь (царь), кто енарал, кто ваше высокоблагородие, а по-нашему все равные братья!»²⁹⁴. Воображаем ужас услышавшего подобные речи чиновника. В деревне, куда прибыл затем он, и старуха встречает его словом «братец». Как быть! Тут одна логика – там другая. В славянской среде, при её родовом и семейном характере, родственные названия постоянно были очень обыкновенны в разговоре между посторонними людьми. Особенно часто слышалось и слышится слово «брат». Но с течением времени люди высшего класса на Руси стали обращаться к простолюдью со словом «братец», не допуская чтобы простолюдин обратился точно так же к ним. И вот чиновник поражен этим словом «братец», хотя он должен был бы снисходительно извинить этой странной логике простого народа, представляющей что если Петр брат Ивану, то и Иван брат Петру.

В Романовском уезде нашли книгу «Цветник», где, между прочим, значилось: «вообще цари, вельможи, архиереи и учители – наши грабители и мучители»²⁹⁵. Сейчас это оповещается: вот дескать как весь раскол думает о властях.

Другой административный исследователь раскола (г. Липранди) открыл, что беспоповщина была «конфедеративно-религиозная республика». Он нашел что есть согласие, не признающее «ни царя, ни князя»²⁹⁶. Особенно смущали его славянофилы потому, что он никак не знал куда отнести их – к поповцам или к беспоповцам. Наконец решил, что они более подобны беспоповцам²⁹⁷. Свое сопричисление славянофилов к расколу г. Липранди основывал на том, что со славянофилами вели знакомство поповец Царский (известный собиратель старинных книг) и беспоповцы Гучковы. Основание, как видим, совершенно достаточное, но с другой стороны и ставящее в недоумение: знакомы со славянофилами поповец и беспоповцы – к какому же согласию отнести самих славянофилов? Согласны, что затруднение очень велико, но, как мы видели, из него г. Липранди вышел победоносно. Идя далее в этом направлении можно было открыть в Москве согласия: Аксаковщину, Хомяковщину, Киреевщину, но далее г. Липранди не пошел.

Как видим, ближайшее исследование раскола административным путем лишь только больше запутало дело. Какая цель была в запугивании правительства расколом? Цель ли, исчерпываемая преимущественно одними мелкими, корыстными и личными расчетами? Если и не относительно всех административных исследователей, то, по крайней мере, относительно значительной части можно сказать «да!» Раскол, не трогаемый никем, не ублажал никого; раскол тревожимый и преследуемый был золотым дном для многих. По крайней мере не видно, чтобы административными деятелями руководила какая-нибудь последовательность, какая-нибудь государственная мысль. Так напр., министр внутренних дел гр. Перовский ревностно преследует раскол и вдруг прекращает преследование. Г. Липранди отказывается проникнуть в тайну этой перемены. Отказываемся и мы, хотя изучение истории раскола по отношению к властям во многом должно помочь раскрытию подобных тайн.

* * *

Ныне царствующий государь, вскоре по вступлении на престол, выразил свою волю чтобы закон наказывал проступки, но за искренние убеждения никто не подвергался утеснениям. Эти слова открыли новую эру для России и раскола. Последователи его вздохнули свободнее. Началось примирение между властью и расколом. Правительство видело необходимость в ближайшем изучении раскола и его истории. 20 января 1858 г. последовала высочайшая резолюция: «не смотря на обилие у нас печатных книг и рукописных записок, история, статистика и законодательство раскола еще весьма мало обработаны и поэтому незнание всех обстоятельств раскола затрудняет правительство не только при решении частных случаев о раскольниках, но в особенности при избрании правильной и твердой системы действий в отношении к расколу вообще»²⁹⁸.

С этим мнением, выраженным с трона, от всей души мог согласиться каждый русский в избе и в хижине. Много писалось у нас по расколу с догматической и административной стороны, но догматическая и административная точки зрения были не те, которые могли повести к обстоятельному и верному изучению его. Чтобы вникнуть в значение и смысл раскола нужно было глядеть на него с земской точки зрения, а изучать раскол в земском отношении в то время еще едва начинали.

Началось более полное и правильное изучение раскола. Явились в печати сочинения и записки, уяснявшие взгляд на предмет. Печатная литература раскола увеличивалась менее теологическим, чем историческим материалом; вместо фраз стали говорить дело. История раскола стала уясняться.

Правительство заняло положение, которое одинаково охраняло права господствующей церкви и не стесняло «искренности убеждений». Эта система выразилась в словах: «правительство не вмешивается в заблуждения, противные правилам истинной веры».

Меры, давшие вздохнуть свободнее последователям раскола, явились одна за другой. Право найма рекрутов в 1863 г. было применено и к молоканам. Правда, молоканам еще не предоставлено было права найма рабочих из православного населения, права отъезда из места жительства без разрешения начальства и покупки земель, но затем покупка земель была разрешена, хотя, впрочем, уже в то время, когда земля, которая была очень дешева непосредственно за освобождением крестьян, значительно вздорожала и не представляла такой выгоды в покупке как несколько лет назад, когда ее невозбранно скупали немецкие сектанты-колонисты, на которых не распространялись меры ограничивавшие деятельность русских сектантов²⁹⁹. В 1863 г. молокане в южной России встречали старшего сына царя, ослабившего ограничения стеснявшие их, как «дорогого гостя»³⁰⁰. Это были те самые молокане, которые обнаруживали столько нерасположения к правительству и упорства, когда их, в конце тридцатых годов, заставляли продавать все за бесценок и разоренных пересылали с земли, которую они целовали при прощании, на пограничные с Персией закавказские болота.

Правительство со вступления на престол нынешнего государя хотело руководиться в отношении раскола законами справедливости и умеренности. А что же раскол?

Раскол в ответ теряет свой прежний ожесточенно оппозиционный характер. Белокриницкая метрополия больше не нужна для русской поповщины. Является Окружное послание, положившее начало сближению поповщины в лице её главных иерархов с господствующей церковью; через несколько времени видят митрополита Филарега Московского в одной карете с недавним поповцем Сопелкиным, едущего в старинном облачении освящать сторообряческую часовню, причем митрополит господствующей церкви крестится двуперстным знамением³⁰¹. Беспоповцы в Пруссии – приближавшиеся к поповщине уже тем что признавали брак, и основавшие в Иоганнесбурге свой старообрядческий журнал «Истину» – склоняются к общению с господствующей церковью и, вслед за присоединением Павла Прусского к единоверию, типография одного из главных помощников его, Голубова, из-за границы является уже во Пскове. Прусские беспоповцы частью переселяются в Россию, и Государь Император от себя посылает им в подарок икону старинного письма.

Но всего яснее обнаружился новый характер отношений между властью и расколом в эпоху польского восстания, когда интрига безуспешно хотела помешать делу преобразований нынешнего царствования.

Темные силы бродили на Руси. Освобождение крестьян от крепостной зависимости было выгодно не для всех. В то время, когда миллионы жаждавшие свободы получали ее, кучка людей лишалась некоторых прав и денежных средств. Сделана была попытка помешать начавшемуся делу, затормозить его. На стороне небольшой кучки людей были сила, деньги и опиравшаяся на западноевропейскую образованность интрига. Сборного центра в самой России эта кучка людей не могла иметь. Даже когда правительство охраняло крепостное право и народ стал под знамя, дрожавшее в пьяной руке казака-самозванца – и тогда заколыхалась русская земля, и только войско отстояло кастовый и крепостнический порядок вещей. А теперь... Теперь нечего было и думать прямо противопоставить отпор слову освобождения. Интрига повела свое дело иначе. Центром избрана была Польша. Там хлоп всегда был безответнее русского крестьянина и кастовые привилегии опирались на многочисленную шляхту. Вспыхнуло польское восстание с тайными разветвлениями в России.

Интрига торжествовала. Прикрывшись маской либерализма, она ловко скрыла свои черные цели. Она обратилась даже к лучшим людям русской земли и многие из них были обмануты внешностью. Даже искренне любивший Россию Герцен, которому и люди, нападавшие на него за увлечения, отдавали дань справедливости как громадному таланту, и тот при всей своей проницательности дал себя опутать интриге. Темные силы торжествовали. Делу русской будущности грозила действительная опасность. Темные силы стали действовать и на русский раскол.

Но если русские люди, жившие за границей, были обмануты, то трудно было обмануть много русских людей в России и притом тех русских людей, в среде которых не могло не жить сознание, что крепостное право было одним из главных источников раскола, и если оно пало, то тем менее было причин народу стать против правительства произнёсшего слово освобождения. В среде последователей раскола обнаружилось и на этот раз, то же верное политическое чутье, какое не раз проявляла, как мы видели, их история. Раскол как бы сознавал, что если революция против государственной системы, давящей народ – заслуга, то та же революция против правительства, выказавшего стремление нравственно поднять веками глохшие народные силы – являлась, уже не гражданской заслугой, а чем-то очень неблаговидным. Раскол понял это и не поддался на уверения.

Обманутые русские люди старались действовать на раскол, но все усилия их были тщетны. Кельсиев – тогда молодой и деятельный член эмиграции – делает предложение бывшему мелитопольскому митрополиту Кириллу явиться в главе старообрядческой церкви; но тот, хотя уволенный правительством от должности русского духовного представителя в Иерусалиме, предпочитает остаться на покое в Казани и там умирает. Сделана попытка со стороны лондонской эмиграции сблизиться с белокриницкими властями – и тут неудача. Белокриницкие власти уже признали направленное против них Окружное послание и сам Кирилл, митрополит белокриницкий, подписал его. Белокриницкие власти прислушивались теперь к тому, что делалось в Москве и были глухи к заискиванию. Неудача постигла эмиграцию и в плане завести прямые сношения со старообрядческой Москвой. Представитель поповского раскола, епископ Пафнутий – под светским именем купца 1-й гильдии Поликарпа Петрова – был в Лондоне, где хотел напечатать некоторые старообрядческие книги. Он входит в сношения по этому делу с членами эмиграции. Личные впечатления его не за них. Он остается недовольным тем, что Бакунин громко поет: «во Иордани крещающемуся Тебе Господи!» идя посетить его – представителя щепетильного в деле обрядности раскола. Другой раз они в доме у Герцена, и у хозяина, всегда обладавшего светским тактом, из внимания к гостю-старообрядцу, гости на этот раз не курили. Пафнутий, он же и Поликарп Петров, заметив это, просит не стесняться его и курить. «Ну, значит, разрешил!» восклицает Бакунин, и Пафнутий должен серьезно объяснить ему, что допустить мирские слабости еще не значит разрешать их. Все это были мелочи только доказывавшие, что лондонские русские при своем свободомыслии не хотели относиться к расколу как к церковной секте, а звали его в союз как земскую общину. Личные впечатления Пафнутия нисколько не помешали бы делу сближения, если бы оно было возможно. Но оно, как мы видели, было немыслимо. Лондонская эмиграция начала прямо действовать на московских представителей раскола и так же встретила полную неудачу.

Раскол как бы говорил представителям русской эмиграции: вы люди честные, умные и любящие Россию, но вы обмануты интригой, прикрывшейся как драпировкой фразами либерализма, польской свободой и Наполеоном III. Но мы не обманемся.

И раскол не обманулся. Он стал за правительство с сознанием, как прежде с сознанием проявлял резко-оппозиционный характер, когда гонения принуждали его к тому.

Одному благодушию нельзя приписывать политику терпимости и умеренности, которой сочли нужным в последнее время следовать в отношении раскола. Первые меры могли быть подсказаны добрым сердцем и требованиями гуманности. Но затем началось более полное изучение раскола, явилась более верная оценка его как социального явления в русской народной жизни. Что прежде могло быть подсказано инстинктом добра, то является впоследствии уже правилом политической мудрости и результатом более полного знакомства с расколом, история которого постоянно доказывала, если выразимся вполне по-русски, что «добром с ним можно все сделать и ничего злом».

* * *

Мы уже говорили о роли, какую играла вода в чумный 1771, и холерный 1831 годы в истории раскола и касались также физиологических особенностей хлыстовства и скопчества. Естественно-исторические подробности там необходимы были нам, чтобы уяенить исторические судьбы и социальное положение согласий и сект. Здесь мы коснемся раскола насколько он представляет интерес с точки зрения естествознания, как науки.

Вода всегда была очищающим символическим средством, но в приуралье придается ей такое значение, что на Нижнетагильском заводе ей причащаются, заменяя ей евхаристию. В некоторых других местностях Пермской губернии причащаются водой из трех рек, подобно тому, как в тех же местностях есть обычай причащаться хлебом из трех печей. Быть может и недостаток в причастии в беспоповское время побудил отчасти к этому, подобно тому, как в Шадринском уезде существует причащение слезами вместо евхаристии; но вода, как средство очищения телесного, и вместе духовного в глазах масс населения, невольно должна была представиться уму многих как замена недостававшего причастия.

Вода играет главную роль в обряде крещения во многих согласиях раскола. Поливательное крещение приводило в негодование последователей раскола. Самый обряд, чтение молитвы и проч. – все это было для многих из них второстепенное дело, а главное нужно было чтобы самый процесс погружения в воду производился не для одной формы. Раскольницу в Сибири спрашивали, как она крестила. «Да как крестила – был ответ: – да погрузив младенца в сосуд сказала: «Господи Исусе Христе помилуй! Агафья!» Так новорожденная Агафья и вступила в свет под этим именем. На Карамбарском заводе, Осинского уезда, Пермской губ., и многие из жителей северного поморья не крестятся пока им не исполнится 30 лет. Делается это, как говорят они, из подражания Спасителю, крестившемуся 30 лет от роду. Но очень может быть, что источник этого обычая кроется в трудности с какой переносит еще не вполне развившийся организм действие студеной воды холодных стран, а между тем в обычае крещение в реках и если бы крестили младенцев прямо после рождения, то очевидно должны были бы крестить во всякое время года.

Но вода и баня играют еще более важную роль в жизни русского народа, как увидим сейчас.

Изуверство и фанатизм, проявляемые некоторыми сектами раскола – бесспорно явления так называемого в медицине религиозного умопомешательства. Случай религиозного умопомешательства прекрасно описан Иноземцевым³⁰². Иноземцев призван к пациенту, который после сильной простуды вдруг обнаружил признаки сильного религиозного настроения. Он молится целые дни, творит поклоны. Если бы он постоянно был так религиозен, то все приписали бы обыкновенной набожности. Но с ним это сделалось вдруг; домашние не могли не видеть в этом чего-то особенного, и призванный доктор нашел у больного припадки религиозного умопомешательства (mania religiosa). Через несколько времени больной был совершенно излечен от этих припадков обыкновенной русской баней.

Когда Каченовский писал ряд рассуждений о русской бане, его статьями скучали, говорили, что они льнут к читателю как банный лист. Но значение бани в гигиене русского человека таково, что о нем можно было бы написать очень много. Если бы не баня, то трудно сказать, где бы был предел распространению религиозного умопомешательства в русской среде, при дурной жизненной и санитарной обстановке простого русского человека и при постоянной возможности для него схватить простуду ведущую к болезни. Религиозная мания составляет в некоторых местностях северной Италии один из шести главных видов умопомешательства. У нас она должна была бы явиться главным видом помешательства, эпидемически, если бы не русская баня. Но и при бане болезнь проявляется с силою и в массах населения. Религиозный характер нашего земского светского раскола объясняется преимущественно этим господством религиозной мании.

На усиление религиозной мании действовали и внешние обстоятельства. Ум жаждал пищи, но кроме обрядовых книг в народе почти не было никаких других. Еще в прошлом столетии мать Лабзина говорила, что от чтения библии в её время сходили с ума многие. Между тем, недостаток других книг заставлял читать с жаром духовные и перечитывать одни и те же. Человек зачитывался; ум заходил за разум. Разнообразие даже в духовных книгах еще поддержало бы читающего. Но книги доставались с трудом и дорогой ценой. Более 100 женщин занимались перепиской книг на продажу в одном Лексинском монастыре еще в нынешнем столетии и эти книги развозились в Москву, Петербург, Тихвинский скит, Шую, Архангельскую губернию, но книг из этого и других источников, при большом числе последователей раскола и при отсутствии типографий – было мало. Даже издания учителей господствующей церкви раскупались преимущественно благодаря раскольникам. Это объясняет почему вышло семь изданий «Розыска» Димитрия Ростовского, пять «Знамения пришествия антихриста» Стефана Яворского, по три «Соборного деяния» на еретика Мартина и «Пращицы» Питирима. Редкость книг в расколе, при большой потребности в них, делало то, что, например крестьянин Холкин купил у другого крестьянина Хомурова книгу Ефрема Сирина ва 120 рублей. Такие деньги – капитал в крестьянском быту и далеко не всякий мог платиться подобным образом на книги. Оставалось таким образом довольствоваться одной какой-нибудь книгой, зачитываться ей и наконец, при вредновлиявших гигиенических условиях, впадать в религиозную манию. Только имея это в виду можно понять, каким образом один тамбовский крестьянин два года искал случая убить кого-нибудь, чтобы только грех был на душе: ему казалось, что, не согрешив нельзя получить вечного спасения.

Другой вид помешательства – пиромания – проявляющаяся неудержимой страстью к поджогам – также должен обратить на себя внимание. Возьмем случай приводимый Иноземцевым. Мальчик, сирота с трех лет после родителей, до 9 лет остается на руках крепостной дворни. За ним никто не смотрит, и ребенок живет так себе, как живется. Затем его берут на воспитание родственники. Девяти лет от роду он не ощущает голода, не просит есть, если не дадут, и марается под себя. Застенчивость и молчаливость долго остаются в нем результатом прежней жизни – и 15 лет от роду он рассуждает еще как дитя. Испуг при виде пожара производит в этой расслабленной от рождения, болезненной натуре пироманию. Мальчик пять раз поджигает свой дом, и может быть его засадили бы в острог как поджигателя, если бы он был не в той среде, где доктор мог следить за ним и признал припадки пиромании.

Пиромания играет на Руси также видную роль и ее непременно нужно иметь в виду, говоря о раскольниках – самосожигателях. Конечно, возбуждающие средства играли также видную роль в случаях самосожигательства, но тем вернее было действие этих средств на слабую и болезненную, вследствие дурной обстановки и климата, часть населения.

Возбуждающие средства действовали тем сильнее, чем слабее была натура и также, чем менее она была прежде приучена к принятию сильнодействующих средств. Среда раскола стояла преимущественно за трезвость. Чиновник Синицын рассказывает, как один из раскольников, говоря о причастии в церкви, заметил, что ложки вина мало: «вот если бы по ведру – другое дело». Но если страсть к вину не могла не замечаться и в некоторых раскольничьих кругах, то, вообще говоря, последователи раскола отличались трезвостью. В федосеевской общине Ковылина за нетрезвость положены были мужчинам поклоны, а женщины должны были носить власяницу, подпоясанную железной цепью. Г. Липранди, которому смело можно довериться, когда он говорит о добрых качествах последователей раскола, приводит, что раскольник вообще прост в одежде, работящ и «трезв».

На трезвую натуру сильно действовали возбуждающие средства там, где обман пускал их в дело под видом причастия, и исступление было естественным следствием такого причащения.

Особенно воздержны от вина хлысты. При Даниле Филипове они ели мясо и некоторые едят его теперь, но от хмельного, как и от табака, они строго воздерживаются. С физиологической стороны это объяснимо тем, что вместо этих возбуждающих средств, хлысты употребляют другое – кружение. Впрочем, у хлыстов и скопцев постоянно было в употреблении своего рода причащение – хлебом. У Лупкина были калачики. В московских монастырях – где при Анне Иоановне открыто было хлыстовство – причащались черным хлебом. У Кондратия Селиванова были в ходу какие-то пряники и кусочки хлеба. У Татариновой причащались кусками белого хлеба. Химический анализ всех этих калачиков, кусочков и ломтей, конечно, не был произведен, но очень может быть, что он открыл бы много интересного. Почти, несомненно, что в значительной части случаев подобное причащение служило средством давать возбуждающие средства. Как баядерке в Алжире надобно надышаться ладана из курильницы, чтобы прийти в восторженное настроение, так и радение хлыстов и скопцов едва ли бы могло совершаться так дружно и одновременно без приема общих возбуждающих средств. Конечно, по закону индукции электрический процесс движений одного живаго существа сообщается другим и если эти другие существа – слабые организмы, то они иногда безотчетно вторят движениям главной животно-электрической машины. Отсюда все виды хореи (невольного подражания действиям других), большая часть общих движений по темпу, или размеру, танцев и так далее. Тем не менее, хотя общее увлечение надобно непременно иметь в виду, но им одним в действиях хлыстовской и скопческой сект всего нельзя объяснить. По крайней мере были примеры, что еще не оскопившиеся члены скопческого общества не чувствовали заодно с другими охоты к радению. Вспомним также о неохоте к радению у дочерей тайн. сов. Попова.

Бели охота к хлыстовскому радению вызывалась каким-нибудь тайным возбуждающим средством, то само радение, в свою очередь, вело к дальнейшим пароксизмам восторженного состояния. Человеком от сильного движения овладевало какое-то чувство неизъяснимой радости, первой степенью которой может, пожалуй, считаться то веселое настроение духа, которое является при сильных движениях в обыкновенных танцах. Это радостное ощущение, которое хлысты и скопцы называют сошествием Св. Духа, приводит человека в какое-то опьянение, в бессознательное состояние, причем он бормочет сам не знает что, но кто-нибудь объясняет его слова присутствующим в пророческом смысле.

Даже при самом вступлении в хлыстовскую секту, как мы видели из показания солдатки Осиповой, давалось что-то приводящее в бессознание. Но чем истеричнее была натура от природы, тем менее нужно было возбуждения чтобы побудить ее к радению. Так пророчица Устинья у скопцов была в высшей степени истерическая женщина пока ей не пришла охота радеть. Она долго слезно маливалась пред образами на коленях, плач прерывал её проповеди. Она вообще была восторженна по природе. Раз – рассказывала она о себе – ей пришла сильная охота радеть, т. е. кружиться: она начала радение и вдруг почувствовала неизъяснимую радость. С тех пор радение стало необходимостью для неё. Вообще у скопцов замечали, на какую женщину радение производило всего более действия (это обыкновенно были самые истерические личности) – подобная женщина считалась у них «избранным сосудом в богородицы».

Из показаний скопца Андреянова и хлыста Евграфова³⁰³ мы знаем, что радостное ощущение при радении действительно является, и что затем самый прорицательский лепет радеющего не есть шарлатанство, а шарлатанство заключается обыкновенно лишь в объяснениях этого лепета. Чем кружение сильнее, тем больше чувство внутреннего довольства. У дочери дьякона – Аграфены, в Александровском уезде, Владимирской губернии, женщины Авдотья и Наталья вертелись вместе, связавшись косами. От этого они чувствовали невыразимую радость. Иногда при радениях является полное самозабвение. В Костромской губернии бывали случаи что, при ночных радениях в потьмах, радевшие рвали на себе волосы и кричали неистовыми голосами. Иногда пророк или учитель таскал других радевших за волосы, бил их и даже ходил по ним. Радение возбуждает сильный жар в человеке. Под ногами хлыстов, бежавших с радения, таял снег при 25 градусном морозе. Опьянение, производимое радением, проходит от испуга³⁰⁴ как и опьянение от вина.

Обыкновенный человек съедает в день почти в пять раз больше дыхательной пищи, чем питательной. Хлысту нужно еще больше пищи, поддерживающей дыхание, в сравнении с пластической, идущей на возобновление частей организма. Поэтому хлысты едят вообще много сладкого, так что в народе их даже зовут «сдадкоедушками». Как скопцам необходимо много пить чаю чтобы помогать процессу выпотения при радении, так и хлыстам необходимы при радениях чаны с водой в комнате, или колодцы, если радение происходит на открытом месте. С хлыстов обыкновенно и так пот льет ручьями при радении, так что они принуждены иногда останавливаться и выжимать платье. Полотенца – «знамена» на хлыстовском языке – очевидно для них необходимость. Но выпотение было бы еще больше в сухом воздухе; присутствие влаги, паров в воздухе, очевидно необходимо чтобы предотвратить еще более полное истощение радеющих. Иногда в долгие июньские дни восторженному воображению хлыстов мерещится в парах воды над чаном золотистый младенец в лучах – это видение означает что достигнута высшая степень радения.

Радения бывают всего продолжительнее в жаркие июньские дни. Не упустим при этом из виду, что особенный зуд, являющийся в жарких климатах, даже у нас в Закавказье летом на теле от зноя, облегчается кружением в одну сторону и это кружение производится невольно. Вспомним и наши хороводы, где люди в жаркие вечера долго кружатся под песни. Во всем этом кроется физиологическое объяснение хлыстовского радения, перешедшего на север из теплых стран востока.

У хлыстов мужчины вертятся в правую сторону, женщины в левую, но не знаем составляет ли это общее правило. Иногда хлысты хлещут себя при радении вербами по голому телу. Если на вербе осталась кровь – верба сожигается и дым от неё глотается. Радение с ударами вербы – род самобичевания, довольно распространенного в Европе в средние века, когда проказа делала кожу целой массы населения нечувствительной к внешним влияниям и самобичевание являлось как бы народным средством возбуждения чувствительности кожи. Самобичеватели сохранились еще в Абиссинии.

Радение – средство убивания плотских желаний. Как сильный моцион приостанавливает эти желания, так сильное радение может на время совсем убить их. При постоянном радении должна явиться даже почти атрофия половых органов, так как страстность удаляется от них и исход ей дается в порах всего тела. Это объясняет, почему скопчество началось хлыстовским радением и почему оскопления совершаются чаще теми, кто уже вступил в секту и приступил к радениям. Истомленный организм, плотские стремления которого, так сказать, отведены уже по другому направлению – легче переносит страшную операцию, на которую едва ли так же скоро решился бы человек с организмом, не свыкшимся еще, благодаря радению, с удовлетворением плоти другим способом. Хлыстовство уже само делает шаг к скопчеству, когда оно установляет у себя сарафаны, сшитые так, чтобы они давили женские груди и делали их мягче, тем отстраняя возбуждение плоти. Скопцы прямо перешли к операции, и замечательно, что вырезывание молочных железок левой груди у женщины считается более действительной операцией для скопческих целей, чем такая же операция над правой.

В заключение нам остается коснуться роли бороды в истории раскола. Что есть соотношение между лесными болотами Белоруссии и волосяными шапками колтуна, между короткими курчавыми волосами негра и влажной, жаркой местностью обитаемой им – в этом едва ли кто будет сомневаться. Так точно есть соотношение и между бородой и природой русских местностей. Едва инородец, как напр. тунгус, начинает жить по-русски, он обрастает бородой³⁰⁵. В медицине известно, что волос служит охраной против проказы: где растет на теле волос – тех частей тела проказа не поражает³⁰⁶. Мы не будет вдаваться здесь в объяснение этого факта – видеть в волосе трубу, выводящую из тела яд проказы и т. д. Довольно того, что верен самый факт. Проказа, господствовавшая на больших пространствах в западной Европе в средние века, явилась у нас эпидемически лишь сравнительно позже, но и теперь еще не изчезла вполне, а представляет нередкое явление в астраханском крае, в прибалтийских местностях, около Березова и т. д. Медицинские наблюдения открыли, что между низменным положением местности равно как и рыбной пищей населения, и проказой, есть прямое соотношение. Русское население живет в массе случаев на низменных местностях и ест много рыбы. Следовательно, в предрасположении к проказе недостатка быть не может и волоса являются, таким образом, гигиеническим предохранительным средством. Велеть обрить бороду немцу и малороссу, таким образом, еще вовсе не одно и то же, что великорусскому крестьянину. У тех на возвышенных, или ровных местностях и при другой гигиенической обстановке борода без того плохо растет; у жителя лесистой и часто болотистой Великороссии, при его рыбной пище в течение части года, окладистая борода является, уже вовсе не одной пустой принадлежностью внешности. Хохол может смеяться над кацапом и кацап над хохлом, но борода великоросса и хохол малоросса вовсе не случайное явление, а результат гигиенической обстановки населения. Понятно, почему таким образом борода удержалась и должна удерживаться в нашем, преимущественно питающемся рыбой, духовенстве, в нашем крестьянстве и почему нигде приказание Петра I брить бороду не вызвало такого сопротивления как на лесистом востоке России и в прикаспийском крае, где казак до сих пор смотрит на свою бороду как на святыню. Она действительно для него не только отличие от степного киргиза, но и, очень вероятно, гигиеническая охрана при соблюдении установленных постов и в нездоровой местности.

* * *

Аввакум. Житие протопопа Аввакума. Автобиографический очерк одного из главных столпов раскола. Г. Тихонравов издал это житие с буквальной точностью, и так как протопоп Аввакум не стесняется в словах и выражениях, то изложение этой небольшой книжки кое-где оскорбит изысканный и изящный вкус. Но как материал для изучения раскола, и в особенности общества, в котором он распространялся, эта небольшая брошюрка чрезвычайно важна.

Следующие слова протопопа должны были заставить задуматься его современников. «Чудо! – говорит Аввакум – как-то в познание не хотят прийти: огнем да кнутом, да виселицей хотят веру утвердить! Которые то апостоли научили? Не знаю (стр. 93)». Но таков был тот век, и сам протопоп Аввакум был сыном своего века. Его, протопопа, местный начальник в церкви за ноги волочил, хотя протопоп был в ризах (14); но и он, протопоп Аввакум, высек ремнем на церковном полу архиерейского дьяка Ивана Струну, когда тот схватил во время богослужения на клиросе его дьячка Антона за бороду (стр. 31).

Б. Александр. Описание некоторых сочинений, написанных раскольниками в пользу раскола, 2 тома. Это собрание извлечений из главных раскольничьих сочинений, иногда с краткой рецензией их. Изложение почти нейтральное, хотя автор и не уклонился вполне от желания оказать своим сочинением пользу администрации. Впрочем, места из сочинений выбраны им недурно. Одолеть не специалисту, а простому читателю эти два тома очень трудно и при всем том это издание г. Кожанчикова кажется составляет теперь библиографическую редкость.

Барсов. Братья Андрей и Семен Денисовы. (Прав. Обозрение 1865, XVII). Немного интересных фактов и изложение, вообще говоря, довольно сухо. Очень много места посвящено решению вопроса, точно ли Денисовы были княжеского рода или нет, тогда как нам кажется, что положительный ответ на этот вопрос не подлежит сомнению, да и самый вопрос не имеет почти никакого значения.

Русский простонародный мистицизм. (Христ. Чтение, 1869, №2). В этой статье, вызванной по-видимому трудом г. Добротворского о «Людях Божиих», автор преимущественно говорит о хлыстовской секте и притом тем тоном беспристрастия, который не всегда составляет удел духовной журналистики, даже более: автор, как нам кажется, утрирует, придавая слишком много мистического значения хлыстовщине, которая кое-чем позаимствовалась от мистицизма только в сравнительно недавнее время и в аристократической среде; в простонародье же имела первоначально более символическое значение по отношению к народной неволе и к чаянию искупления от неё, как это мы старались разъяснить в настоящем труде, и впоследствии приняла восточный характер усвоением обряда радения.

Варадинов. VIΙΙ том «Истории министерства внутренних дел» г. Варадинова исключительно посвящен расколу. Автор – кропотливый собиратель материала, но ни выводов, ни личных взглядов у него не нужно искать. В суждениях он очень осторожен и нередко вместо полного имени ставит одну начальную букву, тогда как нет, по-видимому, причин не быть вполне откровенным. Г. Варадинов сильно налегает на статистические данные о расколе и на какие? Которые даже официальным миром признаны совершенно незаслуживающими доверия, так как они уменьшали чуть не вдесятеро число раскольников. По времени составления труда, когда еще масса сочинений о расколе не являлась в печати, он не может теперь представить какой-нибудь полноты фактов. Некоторые сектантские документы (рассказ скопца Андреянова и т. д.), помещенные в книге целиком, придают ей значение, как сборнику исторического материала. Г. Варадинов, в своем довольно тщательно составленном перечне сочинений по расколу, упоминает 104 сочинения, конечно, далеко не все могущие представить исторический материал, но так или иначе относящиеся к расколу. Вообще, несмотря на недостатки, на официальность и сухость изложения, труд г. Варадинова почтенный и без него не обойдется ни один исследователь раскола.

Г. Раскол как орудие враждебных России партий. (Русс. Вестн. 1866.) Ряд статей о последних событиях в расколе. Решительно нельзя сообразить, что заставило автора дать своим статьям такое оглушающее заглавие, тем более, что все факты в статьях его клонятся к тому, чтобы доказать – как это в действительности и было – что никакие усилия врагов России ничего не могли сделать с русским расколом и раскол никогда не являлся орудием в их руках. Статьи эти служат даже блестящим доказательством этого исторического явления и как в этом отношении, так и вообще с фактической стороны очень интересны.

Гакстгаузен, бар. В «Путешествии по России» этого автора встречаются заметки о русских раскольниках и некоторые учения в особенности обращают на себя его внимание; но вообще замечания его не имеют особенной важности, так как он изучал раскол лишь поверхностно и поэтому относится к предмету иногда слишком легко.

Добротворский. Русский раскол в его отношении к церкви и правительству. (Прав. Обозрение, 1862, VII.) Это сочинение професора казанской духовной академии представляет весьма замечательное явление в литературе раскола. Автор богат фактами и умеет пользоваться ими. Замечательно в особенности то, что это сочинение, написанное по приемам светского писателя, появилось в духовном журнале в то время, когда, вообще говоря, наша духовная журналистика еще не всегда придерживалась беспристрастия в изложении, и умеренности и сдержанности в тоне.

Людии Божии. Историко-философский очерк хлыстовской секты. Автор собрал немало хлыстовских песен и вообще говорит об избранном предмете с той серьезностью и сдержанностью, без какой невозможно обсуждение таких явлений в народной жизни, как образование многочисленных сект.

Дух христианина. Этот журнал представляет несколько нелишенных интереса статей по расколу в своем критико-библиографическом отделе, но более по отделу рецензий вновь вышедших книг. Самосостоятельной разработки вопросов из истории раскола в нем почти нет.

Есипов. Раскольничьи дела XVIII столетия. Касаясь усиления раскола в начале прошлого столетия, благодаря введению брадобрития и немецкого платья, автор так характеризирует петровскую реформу: «Она (насильственная реформа) должна создать неминуемо два класса людей – одних из страха и из интереса обманывающих, других – негодующих, враждующих. Первые неминуемо безнравственны, вторые опасны». Эти слова показывают, что автор – теоретик, а между тем в его сочинении всего менее теоретического и исторических взглядов. Это – эпизоды, извлеченные значительной частью из дел тайной канцелярии и, пожалуй, интересных в беллетристическом, но очень немного в историческом отношении.

Журавлев. Полное историческое известие о раскольниках. Написанное еще в прошлом столетии, это сочинение охтенского священника Андрея Иоаннова Журавлева – обратившегося в православие из раскола – составляет один из самых обстоятельных исторических трудов о расколе по настоящее время. Посвящение в этой истории раскола многих страниц древним стригольникам показывает, что автор смотрел шире на предмет чем те, кто относил происхождение раскола ко времени исправления церковных книг. Значительное добавление к известиям Журавлева о стригольниках находится в Актах Исторических, изд. Арх. ком. и у Игнатия воронежского.

Знаменский. Иоанн Неронов. (Прав. Собеседник 1869, I). Статья в особенности замечательна независимым тоном изложения и тем, что автор наводит на разъяснение одной из существенных причин раскола – указывает на влияние малороссиян, окружавших Никона.

Ивановский. Протопоп Аввакум. (Прав. Собеседник 1869, II) Эти публичные лекции о первоучителе раскола замечательны интересным изложением и обилием фактов. Воспользовавшись гг. Тихонравовым и Соловьевым, автор заимствует так же наиболее рельефные места из известного «Описания сочинений раскольников, Александра Б.».

Игнатий. (архиен. воронежский). История о расколах в церкви российской. Вышел только один выпуск и разошелся в двух изданиях. Г. Мельников в своей Записке о расколе говорит, что эта книга была изъята из продажи административным распоряжением духовной власти и приписывает эту меру тому, что книга заключала в себе опровержение на замечание диакона Александра (нижегородского основателя драконовского учения) и Карамзина о подложности соборного деяния на еретика Мартина, тогда как эта подложность не может подлежать сомнению и следовательно, дальнейшие прения могли повести лишь к большему глумлению. На стр. 37, 38, 65, 113 и 115 преосвященный автор сообщает немало заслуживающих внимания подробностей о зарождении религиозно-рационалистических учений в России.

Израиль (ректор черниговской семинарии). Обозрение русских раскольничьих толков. 1850. Обозрение это очень неполно, но представляет некоторые интересные черты в дополнение к тому, что известно из других источников. Большая часть книги, впрочем, посвящена богословскому исследованию; с исторической точки зрения интересны только стр. 11–18, 159–162, 266–268, 302–305. Учительный и полемический тон изложения не отнимает многого у книги, потому что по времени издания её он был неизбежен: у нас еще недавно расстались с мыслью, что опасные учения непременно надобно излагать с опровержениями, хотя бы опровергающие, своей слабой аргументацией и натянутыми возражениями на заказ, положительно вредили своему же делу.

Костомаров. Воспоминание о молоканах. (Отечественные Записки, 1869, № 3). Известный наш историк посетил саратовских молокан и описывает свои впечатления, вынесенные из знакомства с молоканской средой. В особенности замечательны предания, записанные г. Костомаровым о том, что молоканство ведет свое начало от ученого еврея Схарии (61), следовательно находится в прямой связи с ересью жидовствующих, и другое – также сохранившееся в молоканекой среде – о том, что основателем молоканского учения был некто Матвей, еще при Иване Грозном – как догадывается г. Костомаров – Матвей Башкин (стр. 78). Эти предания, повторяем, чрезвычайно важны. Мы также не придали бы первому преданию важного значения, если взять его отдельно, но мы уже в тексте нашего сочинения путем сравнения учений пришли к выводу, что молоканство – остаток рационалистических учений XV и XVI веков и молоканские предания являются в этом случае прямым подтверждением теоретического вывода, к которому нельзя не прийти и напр. после прочтения известной статьи Сервицкого.

Ливанов. «Раскольники и острожники». 1869 Т. I и 1870 Т. II. Книги г. Ливанова можно назвать сборником рассказов, содержание которых отчасти извлечено из официальных документов. Под руками автора была вся масса дел о раскольниках, накопившаяся в правительственных местах. Поэтому фактов много и кого интересуют они, тот найдет книги его занимательными. Но, в сущности, дело идет нередко о мелочных эпизодах, далеко не имеющих исторического характера. О духе сочинения можно сказать только, что если бы на обертке книги не стояло имя г. Ливанова, как автора, то можно было бы подумать, что этот сборник составлен несколькими лицами, не имеющими между собой ничего общего ни во взглядах, ни в убеждениях. Некоторые статьи книги написаны с теплотой и обличают гуманный взгляд в авторе. Другие очевидно составлены под влиянием раздраженного чувства и без соблюдения беспристрастия, а иногда переходят в личности, имеющие очень мало общего с литературными приемами. В статье о молоканах автор является совсем не тем, чем мы видим его в очерке: «Как раскольники исповедаются по почте?».

Во втором томе эта разношерстность достигает своего апогея и многие главы этого тома вовсе не подлежат суду литературной критики и еще менее имеют отношения к истории раскола.

Липранди. О секте Татариновой (в Чтениях И. М. О. И., 1868). Автор пишет, как человек близко знакомый с делами о расколе, и потому с фактической стороны статья его, описывающая сравнительно недавние события, имеет интерес.

Записка (в Сборнике Кельсиева). Представленная правительству записка эта замечательна тем, что старается придать расколу еще более опасное значение в глазах правительства, чем какое хотели предполагать прежде. Автор, по-видимому, имел в виду доказать необходимость учреждения особого ведомства, которое имело бы на своем попечении раскол. По счастью записка г. Липранди не могла никого уверить, потому что заключала в себе явные противоречия. Так напр. в одном месте записки мы читаем (II, 145): «Известна необыкновенная простота нашего народа: нет нелепости, которая бы не нашла к нему доступа; нет глупости, в которой бы нельзя было его убедить». Если под словом «наш» разумеется тут русский народ, то разубеждать г. Липранди не нужно, потому что он сам разубеждает себя. Так, говоря о беспоповцах, он сравнивает внутреннее устройство их общин с республиканским устройством Швейцарии и Соединенных Штатов. Но ведь беспоповцы по большей части представители нашего крестьянства и сам г. Липранди приводит, что их насчитывали до 5 миллионов. Что же это за глупые люди, которые поверят всякой нелепости и необыкновенно просты, а между тем выдумывают Швейцарию и Соединенные Штаты! Словом, противоречие очевидно и подрывает вообще веру в знание автором нашего народа, а не узнав его нельзя узнать и раскола, и приходится приравнивать явления в расколе к западноевропейской мерке, которая довела нашего автора до того, что он во взаимном вспоможении членов беспоповской общины видит социализм и коммунизм! (II, 156). Это уже верх всего и побивает даже открытие того же автора, что славянофильство есть беспоповское учение (II, 166–167) и сожаление его что книги и иконы, которые отбирались у раскольников (многие из них составляют дорогое приобретение для археологии), не сожигались (II, 165).

Любопытный, Павел Ануфриев. Библиотека староверческой церкви.

Исторический словарь староверческой церкви.

Павел Ануфриев, принявший прозвание Любопытного, петербуржский мещанин, принадлежавший к поморскому согласию, известен преимущественно приведенными двумя сочииениями, хотя сам он, поместив себя в ряду перечисляемых им староверческих писателей, упоминает массу сочинений, написанных им, не опуская указывать на великие достоинства их, так как к сожалению он принадлежит к немалому числу учителей раскола, которые, благодаря раболепству и преклонению пред ними их последователей, вдавались в самохвальство и тем бросали тень на свои иногда действительно замечательные достоинства. Два приведенные сочинения Любопытного помещены были в Чтениях И. М. О. Истории и Древностей, 1868, ч. III. В первом сочинении (66 страниц) нашел место между староверческими писателями и Иван Васильев, критически описывавший митрополита Платона и православных, молившихся с ним в Успенском соборе. Упоминается в числе произведений его между прочим и острота на счет московской полиции (стр. 38). Вообще слог Павла Любопытного удивительно однообразен и отзывы иногда почти тождественны. Изложение, впрочем, более риторическое и довольно правильное, как вообще у людей, читавших много, но не получивших основательного образования.

Макарий (архим.). История русского раскола. Ученый автор подробно излагает фактическую сторону истории раскола. Как духовный писатель, он естественно впадает иногда в тон обличительный, но обличение его серьезно и не отзывается личным раздражением. Если автор и изменяет себе в этом отношении – напр. говоря о беспоповщине (стр. 285), – то это редкие исключения. Обилие фактов придает этому сочинению значение в историческом отношении; тон сочинения и в особенности навеянное христианской терпимостью заключение, делают сочинение архим. Макария духовной книгой, более полезной в сношениях с расколом, чем резкие обличения предшествовавших времен. Историк может найти в этом труде недостатки – особенно в области критической разработки событий XVI в.; духовный мыслитель увидит в труде архим. Макария зародыш того духа примирения, который впоследствии, при более благоприятных обстоятельствах, принес счастливые плоды.

Максимов. Рассказы из истории старообрядства. Автор имел целью сообщить извлечение из раскольничьих сочинений на основании того справедливого убеждения, что эти сочинения долго были покрыты таинственностью, а между тем для верной оценки раскола и его значения нужно было выслушать и противную сторону.

Мельников. Старообрядческие архиереи и Очерки поповщины («Русский Вестник» 1863–1866 гг.). Ряд статей, живых по изложению и обильных фактами, основанных на официальных данных и вместе очень мало отзывающихся официальностью. Тут нет ни докторального тона, ни тенденциозности, и многие выводы верны.

Белые Голуби («Русский Вестник», 1869 г.). Довольно обстоятельный очерк хлыстовской и скопческой сект. Статья богата фактами и раскрывает многое, остававшееся для массы общества под завесою.

Письма о расколе. В начале шестидесятых годов помещен был в Северной Пчеле ряд писем о расколе, известным официальным исследователем его г. Мельниковым. После эти письма были изданы отдельно. Эта серенькая, тоненькая, довольно неопрятно изданная, маленькая брошюрка, не только в свое время, но и теперь представляет одно из самых замечательных явлений в ряду сочинений о расколе. На стр. 63 г. Мельников упоминает о подложном слове Димитрия Ростовского против Мартина-еретика, напечатанном епископом Питиримом по резолюции Петра I.

Записка о русском и расколе (в Сборнике Кельсиева). Эта записка была написана в 1858 г· для великого князя Константина Николаевича, принимавшего живое участие в вопросе о значении раскола. Лучшему специалисту, чем был г. Мельников по расколу, нельзя было поручить составление записки, имевшей такое важное назначение. Как всегда, г. Мельников в этой записке сообщает массу интересных фактов и держится нейтралитета в отзывах и во взглядах. За ним остается заслуга, что в этой записке он открыл глаза на многое прежде бывшее секретом или представлявшееся в ложном свете.

Муравьев. Раскол, изобличаемый своею историею. Изложение докторальное, но серьезное. Кто и не соглашается с выводами автора, тот не может не прочесть их со вниманием, какого заслуживает всякое прямо и серьезно высказанное убеждение. Притом сочинение Муравьева читается с интересом, даже по прочтении авторов, компилировавших его, так как они нередко опускали полноту фактического изложения в тех случаях, где эта полнота придает занимательность сочинению Муравьева.

Надеждин. Исследование о скопческой ереси 1845. Эта книга, изданная по распоряжению министерства внутренних дел, была напечатана лишь в небольшом числе экземпляров и не распространена в публике. Еще прежде было составлено, по распоряжению того же министерства, менее полное сочинение о скопцах г. Даля, но не окончено. Сочинение Надеждина представляет много интересных данных о секте, сведения о которой очень мало распространены, но сколько-нибудь полный очерк скопчества в России эта книга может представить лишь сопоставленная с тем, что писалось о том же предмете гр. Толстым, Кельсиевым (о тульчинскях скопцах), Максимовым (о закавказских), в духовных журналах, и т. д. и в особенности Мельниковым в статье Белые Голуби.

Надеждин. О заграничных раскольниках (в Сборнике Кельсиева). Автор сам ездил по местностям, которые описывает, хотя и не по всем. Ведя беседы с лицами, не подозревавшими иногда в нем правительственного чиновника, он мог узнать многое, что иначе было бы скрыто от него. Дознанное этим путем, он употребляет однако не с тем, чтобы представить раскол перед правительством в настоящем свете, а развивает систему запугивания власти мнимой политической опасностью со стороны раскола, систему, которую конечно не создал г. Надеждин, а заимствовал у высшей администрации того времени, когда с истинным характером раскола вовсе не были знакомы.

Николаев. Очерк происшествий в поповщине с 1846 г. (в Чтениях И. М. О. И. 1865, III). Труд очень необширный, хотя статья и сделана объемистой, благодаря документам, приложенным к ней и представляющим неоспоримый интерес. Что написано самим г. Николаевым – отзывается той желчностью изложения, которая не говорит в пользу автора и мешает внимательно прочесть его труд до конца. Статья, впрочем, отнесена в отдел Смеси и получила значение только благодаря документам, приложенным к ней.

Нильский. Несколько слов о расколе. Брошюра, имеющая целью доказать несостоятельность мнений г. Щапова о политическом значении раскола. Выводы её решительно не выдерживают критики, и тщетное борение против истины со стороны автора, знающего и начитанного, вызывают вопрос: какие причины побудили его восставать на то, что так ясно и убедительно? Автор старается доказать, что не социальные и гражданско-исторические, а именно церковные вопросы лежат в основе раскола. Едва ли кто-нибудь станет серьезно доказывать неверность такого воззрения в настоящее времи.

Семейная жизнь в расколе. 1869. Книга написана сухо и довольно богословски, но самый предмет настолько интересен, что она найдет читателей. Тот ошибется, однако, кто предположит в этой солидной по объему книге много новых фактов и указаний. Кому литература раскола знакома, тот встретит в ней немного нового. Но при всем том, г. Нильский – трудолюбивый исследователь раскола, и в этом нельзя не отдать ему справедливости.

Новицкий. О духоборцах. Эта брошюра не более как в 60 страниц – перепечатка из «Трудов» студентов киевской духовной академии – представляет замечательное явление в исторической библиографии раскола. Явясь в начале тридцатых годов, эта брошюра составляет теперь библиографическую редкость. Экземпляры её продаются, говорит г. Мельников в своих «Письмах о расколе», по 50–100 рублей. Причиной этого было следующее. Новицкий (професор киевской духовной академии) собрал в систему все, что было известно об учении духоборцев с тем, чтобы, по правилам православных учителей, опровергнуть догматы духоборского учения. Иначе взглянули на дело молокане. Они увидели в труде почтенного професора большую услугу себе, так как до тех пор у них не было ничего приведено в систему относительно их учения. Является депутация от молокан к профессору – благодарить за его труд... Професор конечно, смущен явясь в неожиданной для него роли, но он конечно не был виноват перед своим начальством ни душой, ни телом. Восхищенные молокане, раскупали книгу его нарасхват, а затем явилось запрещение её в обращении и, таким образом, экземпляры её сделались библиографической редкостью. Эта книга до того редка, что когда экземпляр её был украден – Бог весть из корысти, или из других побуждений – из имп. публичной библиотеки, то оказалось невозможным, несмотря на желание и средства библиотеки, восполнить пропажу.

Палладий, архим. Обозрение пермского раскола. Автор выставил на своем сочинении лишь буквы А. П., но из рецензии на его книгу в Христианском Чтении мы узнаем полное имя и звание его. Сочинение архим. Палладия весьма замечательно как историко-этнографический материал, и нельзя не пожалеть, что у нас нет поболее описаний местных толков раскола.

Полное Собрание Законов представляет обильный материал для истории раскола. Мы не приводим статей, относящихся к расколу: они перечислены в подробном Указателе к П. С. З. Нет сомнения, материал этот исчерпывался; но писатели, пользовавшиеся им, смотрели на дело не всегда беспристрастно, пользовались не всем, что представляет материал, и потому основываться на них не всегда можно, а необходима проверка самого материала.

Попов. Что такое современное старообрядство?

Сборник из истории старообрядства.

Сборник для истории старообрядства 2 т.

Сочинения г. Попова почти не имеют исторического характера. Эго – сборники фактов, большей частью мелочных, иногда касающихся только личностей. Автор сам называет прекрасным сравнение «Московских Ведомостей» раскола со странником, тем плотнее укутывающимся в плащ, чем сильнее дул ветер, и скинувшим тот плащ, когда вышло солнце и стало тепло. Автор, полагающий, что раскол потерял характер мрачного упорства и фанатизма с тех пор, как прекратились гонения на него, может писать только в духе примирения. Но, г. Попов не всегда верен себе. Термины и приемы, раскрывающие иногда более цитат и фраз, задушевные взгляды не всегда говорят в сочинениях г. Попова о духе примирения. Впрочем, нельзя сказать, чтобы сборники эти не имели никакого исторического интереса: они богаты приложениями и прилагаемые документы иногда довольно важны по своему содержанию.

Постановления министерства внутренних дел и св. Синода по расколу, 1858 и 1860 г. – были изданы правительством для административных целей и оставались нераспространенными в публике. Нельзя сказать, чтобы эти книги представляли очень обильный материал для истории раскола, но как дополнение к Полному Собранию Законов, куда не вошла значительная часть правительственных распоряжений по расколу, они имеют свое значение. Этим собранием правительственных актов обильно пользуются: г. Варадинов в своей Истории раскола (VIII том его «Истории министерства внутренних дел») и г. Мельников; но вообще говоря эти собрания документов представляли не всем доступный источник.

Православное Обозрение. Из всех духовных журналов этот едва ли не настойчивее других подвергал исследованию вопросы из истории раскола и в таком духе, который не служил к затемнению предмета. Между тем как прочие духовные журналы лишь постепенно отрешались от прежнего полемического и бездоказательного характера изложения в пользу фактов и нейтрально-ученых воззрений, Православное Обозрение разом стало на верную почву.

Православный Собеседник, издающийся в Казани, поместил на своих столбцах немало статей по расколу и вообще Казань, обладающая бывшей Соловецкой библиотекой, и куда являлись иные раскольники издалека для прений о вере, могла сделать вклад, и не малый, в историческую литературу раскола.

Raskol, Paris, 1859. В зтой книге, напечатанной в Париже в ту пору, когда наше правительство было в особенности серьезно озабочено изучением раскола, проглядывает желание оправдать меры, принимавшиеся в прежнее время против раскольников. Как сочинение изданное за границей оно представляет немало интересных заметок, от которых может быть автор счел бы нужным воздержаться, если бы писал в России, тем более что он даже и в книге, изданной на французском языке и за границей, ставит вместо имен одни начальные буквы даже там, где можно было бы обойтись без этой скромности.

Русский Архив, изд. при Чертковской библиотеке, заключает в себе несколько статей и документов по расколу в XVII ст. и при Петре I, и представляет некоторые не обнародованные до того времени документы о времени, совпадающим с началом единоверия. Заметки «О странниках» сообщают интересные факты о расколе в нынешнем столетии.

S. Из истории Преображенского кладбища (Русский Вестник, 1862, №2). Статья, представляющая массу фактов из истории московского раскола. Написана во многих отношениях беспристрастно. Она обстоятельно раскрывает то громадное социальное значение, которое имело и имеет община, устроенная Ковылиным, и историческую роль самого Ковылина, а с тем вместе уясняет истинные причины успехов раскола в конце XVIII и начале XIX ст.

Сборник Кельсиева 2 части, Лондон, 1860–61. Мы упоминаем только 2 части, потому что другие тома, изданные г. Кельсиевым в Лондоне – не что иное как перепечатка сочинения Надеждина о скопцах и постановлений министерства внутренних дел по расколу – сочинений, изданных в России лишь в небольшом числе экземпляров для правительственных целей, и с которыми г. Кельсиев хотел познакомить массу публики. Что касается первых двух частей сборника г. Кельсиева, то они представили новый и важный материал для истории раскола и впервые вызвали на свет записки административных исследователей раскола. Несомненно, что ради самого знакомства с расколом и его историей – на малое знание её так справедливо жаловались в наших правительственных сферах – эти материалы должны были появиться в печати и в России. Лондон предупредил русскую печать и, к сожалению, некоторые без нужды резкие отзывы мешают лондонскому сборнику даже теперь явиться в обращении. В духовных и светских журналах и книгах мы встречаем заимствования из этого сборника, и даже иногда весьма обильные, с должными ссылками на источник заимствований, а иногда и без ссылок, но самая книга – и именно, как мы полагаем, вследствие особенностей издательского слога во вступительных статьях – не допущена к свободному обращению в России. Особенно дают много материала для истории раскола записки Липранди, Мельникова, Надеждина, Синицына, Арнольди, Брянчанинова и История федосеевской общины. О наиболее замечательных записках административных исследователей раскола мы упоминаем отдельно. Что касается Истории федосеевской общины, то в ней заключается масса сведений в пополнение, к находящемуся в истории Преображенского кладбища, помещенной в Русском Вестнике. Немало интересных данных заключается и в введении г. Кельсиева к обеим частям.

Сервицкий. О ереси новгородских еретиков (Прав. Обозрение, 1862, VI). Автор, представляя исторический очерк распространения секты жидовствующих во многих отношениях говорит обстоятельнее протоиерея Журавлева и архиеп. Макария. В особенности ему принадлежит честь раскрытия обстоятельств, поясняющих что действительно на ересь жидовствующих можно смотреть как на предшественницу современных нам духоборчества и молоканства.

Снигирев. Основатели секты Людей Божиих, лжехристы Иван Суслов и Прокопий Лупкин. (Прав. Обозрение, 1862, VIII). Автор держится фактического изложения и почти совершенно не прибегает к критике описываемых фактов. Точно ли архиерей Досифей пристал к хлыстовщине и был за это по лишении сана разорван клещами, или нет; был ли Суслов распят на кресте у Спасских ворот – ни о чем этом из слов Снигирева нельзя заключить наверно. Он передает о распятии Суслова, воскресении его и после жизни у Николы в Грачах, со слов последователей хлыстовщины, без всяких пояснений, хотя факт воскресения, – если под ним разуметь то, что Суслов был отпущен арестовавшими его правительственными властями, – весьма нуждался бы в разъяснении.

Столлов. Несколько слов о молоканах в Таврической губернии. (Отеч. Зап. 1870, №6). Автор, как видно из статьи его, молоканской учитель, но он вместе подписался казаком и георгиевским кавалером. Эта подпись также имеет свое значение. Автор доказывает, что в среде молокан вовсе не существует той оппозиции правительству, какую предполагают иные, что донские и таврические молокане поступают в военную службу и вообще повинуются предписаниям закона. Основываясь на этом, автор справедливо замечает, что молоканам должны быть по крайней мере даны те же права, какими пользуются другие иноверцы в России, а между тем они этих прав до сих пор еще не имеют.

Субботин. Современные движения в расколе. Под этим заглавием помещен был ряд статей в «Русском Вестнике» за последние года. Собственного исторического значения эти статьи почти не имеют. Описывая современные происшествия, часто мелочные дрязги, эти статьи, конечно, имеют журнальный интерес для массы москвичей – последователей раскола, но на них почти нельзя указать как на исторический материал.

Терновский. Московские еретики при Петре I. (Прав. Обозрение, 1863, X). Автор обстоятельно излагает попытки протестантизма утвердиться в России в царствование Петра I. Из статьи видно, что многие влиятельные лица, по крайней мере в первое время, если не сочувствовали этим попыткам, то и не совсем неблагосклонно смотрели на них. Поворот в мнениях произошел после, когда русский протестантизм перешел в открытое иконоборство.

Толстой. О сектах в Закавказье (в Чтениях И. М. О. И., 1864, IV). Сообщаются сведения о закавказских скопцах, бросающие во многом новый свет на эту секту. Автор держится преимущественно фактического изложения.

Филипов. История выговской пустыни. Филипов был настоятелем выговской общины и потому, конечно, пишет в духе партии. Это – рукопись прошлого столетия, изданная в сравнительно недавнее время. Так как это скорее летопись выговской общины, то заключает в себе много подробностей, лишенных интереса. Сохранение орфографии и особенностей подлинника в печати, отнимая интерес у «Истории» Филипова, как книги для общего чтения, придает более значения ей как историческому материалу.

Филиберт, Анна. Несколько слов о молоканах. (Отеч. Записки, 1870, № 6). Страницы 293–295 представляют много интересных данных о современном нам молоканстве и вообще статья написана с душевной теплотой. Тут женщина является на защиту учения, высоко ставящего женщину – и это одно уже достойно замечания. Статья г-жи Филиберт служит вступлением к статье Столлова, о которой мы говорим отдельно.

Христианское Чтение, журнал, издающийся при петербургской духовной академии, представил начиная с шестидесятых годов, – когда вообще историческая литература раскола стала быстро обогащаться благодаря нашей духовной журналистике, вдруг заявившей себя замечательными статьями, – целый ряд исследований по истории раскола. Особенно частое явление в них были статьи професора петербургской духовной академии Нильского. Отдавая дань начитанности и эрудиции г. Нильского мы, однако, не можем согласиться со многими из его положений. Так, напр., он дошел до того, что в одной из статей своих, вслед за Филаретом (История русской церкви) приписал Никону незлобивость голубя, заметив, что этому иерарху недоставало только «мудрости змеи». Это уже вопреки всем свидетельствам истории, которая хотя и не видит в Никоне «мудрости змеи», но зато видит другие, вовсе нелестные качества, и уже никак не заставляет предполагать в этом жестокосердом, мстительном и корыстном честолюбце незлобивости голубя.

Чашников. Историческое известие о раскольниках. 1787. Сочинение малозамечательное и о котором надобно упомянуть лишь потому, что оно было из первых сочинений, трактовавших о расколе со сдержанностью и с довольно обстоятельным изложением причин нравственной силы раскола. Так, тут излагается аскетическое направление учения беспоповцев федосеевского толка в доковылинское время.

Чтения в Имп. Моск. Общ. Истории и Древностей. Кроме нескольких отдельных документов, преимущественно официального характера, обнародованных впервые, здесь встречаются статьи по расколу – как напр. Толстого, Николаева и Липранди, о которых мы говорим отдельно. Из документов в историческом отношении особенно важны: донесение Питирима (1860, IV); прошение старообрядцев с условиями, на которых они согласны приступить к единоверию, с заметками Потемкина на полях (1860, IV); о происхождении молокан и духоборцев (1864, II, IV); о последних происшествиях в расколе (1865, III). В I и II книгах 1869 г., помещены интересные статьи и документы о федосеевском и монинском согласиях, с портретами Ковылина и Скачкова.

Щапов. Земство и раскол.

Русский раскол старообрядства.

Умственные направления русского раскола.

За г. Щаповым остается честь первого почина на пути философского изучения русского раскола. Он не касается мелочей и подробностей, за которыми так гонятся другие историки раскола, как будто в них-то все и дело. Другие имеют преимущественно в виду религиозно-обрядовую сторону раскола; г. Щапов – историко-критическую. Что другим кажется сущностью дела, в том он видит лозунг, один внешний символ. Многие из сочинений по расколу могли быть, по справедливости, относимы к отделу богословия; сочинения г. Щапова могут быть отнесены только к области истории. Самое заглавие «Земство и раскол» показывает, что г. Щапов стоит на верном пути в оценке отношений земских преданий к расколу. В статье «Умственные направления русского раскола» (Дело, 1867) автор бросает свет на значение обычаев и суеверий у разнообразных масс русского населения в происхождении разных согласий и толков раскола.

Энциклопедический Лексикон, изд. русскими учеными и литераторами 1861. Статьи: «Аввакум», «Андрей Иоаннов Журавлев», «Екатеринбургские раскольники».

Яковлев. Испытание о раскольнических мнениях. 1748. Григорий Яковлев обратился из раскола в православие и «Испытание» его доказывает в нем большого знатока внутреннего склада раскола и его различных толков. Он сообщает интересные сведения о подразделении раскола на толки и об основателе федосеевщины.