Глава VIII. Храмостроительство Патриарха Никона. Усиление позиции старообрядцев после Собора 1656 года и ссылки их вождей на Север и в Сибирь. Паисий Лигарид в Москве. Собор 1666 года и суд над Патриархом Никоном на Соборе 1667 года. Лишение Никона Патриаршего достоинства и ссылка его в Ферапонтов монастырь

Еще до отъезда из Москвы в Воскресенский монастырь Патриарх Никон занимался строительством, как зодчий храмов. По приезде же в монастырь он в полную меру взялся за возведение Воскресенского монастыря, но одним из первых объектов его строительства были в Москве Кремлевские палаты.

На патриаршей кафедре храмостроительство Святейшего Никона осуществлялось в огромных масштабах и достигло высоты, оставшейся непревзойденной.

В 1652–1655 гг. в Московском Кремле сооружались великолепные Патриаршие палаты. За строительством «надсматривал» подмастерье каменных дел Алексей Корольков. С октября 1654 г. в документах рядом с ним упоминался домовый подмастерье Ивашка Семенов, начинавший работу домовым каменщиком. Автором замысла и программных решений проекта был заказчик – Святейший Патриарх Никон.

Здание палат, расположенное к северу от Успенского собора и первоначально соединенное с ним переходами, включало в себя административные, хозяйственные, жилые и церковные помещения. В палатах нижнего этажа совершалось делопроизводство. Здесь же находилась большая кухня и печь, от которой тепло поднималось вверх. Во втором этаже помещалась Крестовая палата, которая поражала своей необыкновенной величиной. Впервые в строительной практике Руси пространство размером 280 кв. м было перекрыто сомкнутым сводом без опорного столпа в центре.

По окружности палаты сделаны ступеньки, и пол в ней вышел наподобие бассейна, которому не хватало только воды.

Стремления Патриарха Никона одухотворяла общая идея оцерковления жизни. Патриарх Никон понимал Православие не только как учение, но и как путь, истину и жизнь духовную, чему сам был живой пример, начав строительство огромного Воскресенского собора и всего комплекса церковных зданий под названием «Новый Иерусалим». Начатое Никоном под Москвой строительство не получило одобрения царя. В силу своего характера (порой – малодушного) царь не мог тогда же запретить Никону строить, но внутренне всей душой оказался против него...

В 1653 г. Патриарх Никон во исполнение своего обета основал Иверский монастырь на Валдае, в замысле которого прослеживается глубочайшая богословская программа, присущая всем творениям Первосвятителя. Это относится и к святыням обители, и к посвящению престолов монастырских церквей, и к зодческим особенностям соборного храма.

Иверский монастырь создавался как великолепная ковчежница для великой святыни – нового списка Иверской иконы Божией Матери, украшенной золотым окладом, драгоценными камнями и жемчугом «верою и снисканием и повелением» Патриарха Никона.

Главный аспект замысла новой обители связан с тем значением, которое имеет Иверский образ для Святой горы. Согласно афонскому преданию, икона Царицы Небесной чудесно пришла туда в X веке по морю в столпе света, достигшего небес. Иверский монастырь и населявшая его братия, число которой при Патриархе Никоне достигало двухсот человек, были проводниками новых тенденций в русском церковном искусстве, связанных с культурой раннего барокко. Одним из ярких примеров этих связей является герб Патриарха Никона.

Герб Первосвятителя отражает духовную генеалогию священства и может принадлежать, с заменой имени, любому архиерею. Его изобразительный ряд построен по принципу уподоблений, с использованием в обрамлении щитка барочного картуша и надписей. Одна из них рифмованная: «Егда печать сию вернии сматряемъ, Велика Пастыря всем уподобляем». Другая перечисляет изображенные предметы. В щитке герба их четыре: благословляющая десница, Евангелие, светильник и ключ. Каждый символически соотносится с образом Спасителя, что восходит к толкованию правила 55-го святых апостолов: «Епископи убо по образу суще Господа нашего Иисуса Христа, и главою церковнаго телесе именуеми». Изображения в щитке указывают на Небесное происхождение архиерейства, чья родословная путем преемственности благодати восходит через апостолов к Самому Христу.

Предметы в верхней части герба составляют эмблематическую композицию: от митры-короны спускается на цепочке панагия с изображением Керамиона – Нерукотворного образа Спасителя на чрепии, а по сторонам помещены крест и посох, которые поддерживают Ангелы. Все предметы «связаны» переброшенным между ними вервием и являют метафорический образ Первосвятителя – с митрой на главе, панагией на груди, с крестом в правой руке и посохом в левой. Ангелы держат и овальные «зерцала» с надписью «Патриарх Никон».

По сторонам герба – буквы аббревиатуры, которая читается слева направо и расшифровывается как титул Первосвятителя: «Никон, Милостию Божией Великий Государь, Святейший Архиепископ Московский, Всея Великия, Малыя и Белыя России Патриарх».

Удалившись в Воскресенский монастырь, Никон оделся в бедную грубую одежду и с забвением отдался иноческим трудам, не гнушаясь любой черной работы, являясь при этом примером трудолюбия. Однако в праздничные и царские дни Никон облачался в архипастырские одеяния и совершал божественную литургию. Часы, свободные от трудов и молитв, Никон посвящал чтению книг, составлению летописи, делам милосердия.

Царю были известны жизнь и дела Никона в монастырском уединении, он неоднократно присылал ему денежные и другие подарки, кроме этого, он передал в полное его распоряжение построенные им обители с запретом взимания с них государственных податей. Но сближения, как прежде, царя и Патриарха не происходило. И опять в этом вина боярского окружения царя, которое во многом искажало их слова. Правда, спустя год после своего уединения, при распространении слухов о приближении войска крымского хана, Никон приехал в Москву, и состоялась даже его встреча с царем в присутствии боярской знати, но она, к сожалению, не принесла возобновления их прежней дружбы.

Воскресенский монастырь Нового Иерусалима

Вершиной храмосоздательства Патриарха Никона является Новый Иерусалим. Покинув 10 июня 1658 г. первосвятительский Престол, он поселился в Воскресенском монастыре, где к 1656 г. уже была освящена деревянная церковь Воскресения Христова и заложен храм по образу храма Гроба Господня в Иерусалиме. Возведение «великой церкви» началось 27 апреля 1658 г., и в дальнейшем все строительные работы в монастыре велись под руководством Патриарха Никона. Число братии монастыря к середине 1660-х гг. достигло 500 человек. Столько же было и трудников – рабочих, занятых на работе в хозяйственных и строительных службах.

Житие Патриарха Никона полностью соответствовало монастырским наставлениям. В Новом Иерусалиме Первосвятитель возложил на себя железные вериги весом в 14 фунтов (5,5 кг), которые не снимал до самой кончины. Для братии Воскресенской обители Патриарх был образцом молитвенных подвигов и непрестанного труда. В этом, как и во многом другом, он следовал своему духовному образцу – святителю Филиппу.

Патриарх «вдадеся молитвам и посту и воздержанию, и нача у церковнаго онаго великаго строения сам собою безпрестанно надзирати и плинфы носити на руках своих и на раменах, такожде и братия того Воскресенскаго монастыря с ним же труждающеся, плинфы носяще всегда в работныя дни. Таже Святейший Патриарх начат окрест монастыря пруды копати и рыбы сажати и мельницы устроивати и всякия овощныя сады насаждая, такожде с братиею и лес секуще, поля к сеянию расширяюще, из болота же рвы копающе, сену кошение устрояюще и сено гребуще, везде же всякия труды труждаяся, сам собою во всем образ показуя; и сам везде на трудех прежде всех обретаяся; последи же трудов исходя, и тако пребываше, труды к трудам прилагая».

В этом описании жития Патриарха Никона, сделанном его учеником и клириком Иоанном Шушериным, не случайно первой названа молитва – главный труд инока.

Святейший Никон, имевший дар слезной молитвы, собственным примером побуждал к молитвенному подвигу монастырскую братию. В дни великих праздников он сам возглавлял монастырские богослужения, в другие дни молился на своем патриаршем месте в деревянном храме Воскресения Христова или в своей домовой деревянной же церкви во имя Трех Святителей. Кроме того, Патриарх ежедневно читал келейное «правило повечерия и три канона: Иисусу, Богородице и Ангелу Хранителю».

После Божественной литургии в монастыре был обычай петь молебен Пресвятой Богородице «греческим речением и согласием». Во время скорбных обстоятельств к молебну прибавлялись Богородичные стихиры «киевским согласием российским речением: «Всем предстательствующи Благая»». Святейший Никон при этом «всегда моляся со слезами».

Для внутренней жизни Воскресенского монастыря образцами служили общежительные русские и афонские монастыри. Особо значимым для Нового Иерусалима было духовное преемство от Святой горы Афон. Его воплощали и особенности Богослужебного устава, и книжное собрание Воскресенской обители, в состав которого входили 498 рукописей, приобретенные на Афоне иеромонахом Арсением (Сухановым), и, главное, чудотворная икона Божией Матери «Троеручица», привезенная Патриарху Никону из Афонского Хиландарского монастыря и ставшая Небесной покровительницей Нового Иерусалима. Сохранился список этой иконы, созданный в середине XIX века. Образ облачен в оклад 1756 г.

В начале 1660-х гг. Патриарх Никон составил для насельников Нового Иерусалима устав, взяв за образец монастырский устав преподобного Иосифа Волоцкого. В настоящее время известна одна глава Воскресенского устава, названного, подобно своему первоисточнику, Завещанием-уставом. Она почти полностью соответствует первой главе «Духовной грамоты преподобного игумена Иосифа», озаглавленной «О еже, како подобает попечение имети настоятелю и всей братии о церковном благочинии и о соборной молитве».

В основу своей Духовной грамоты или Устава общежительной жизни, преподобный Иосиф положил Устав Студийского монастыря, развивая заложенные в нем идеи применительно к Волоцкой обители, которая устраивалась на общежительных началах древних греческих и русских монастырей¹¹³. Духовная грамота Волоцкого игумена представляет собой бесценную сокровищницу духовной мудрости Восточной Церкви. Ее первая глава, заимствованная Патриархом Никоном, составлена из текстов Священного Писания, а также изречений святителей Иоанна Златоуста, Василия Великого, Афанасия Великого, святых Симеона, Нового Богослова, Исидора, Ефрема Сирина, Иоанна Лествичника и Аввы Дорофея. Но, что для Патриарха Никона было особенно важным, эта глава содержит образы, связанные со святынями древнего Иерусалима. Так, Устав преподобного Иосифа предписывает, цитируя святителя Иоанна Златоуста, при звуке клепала, зовущего на молитву, оставить «вся яже в руках наших обретающаяся» и усердно поспешить «ко Божественному красному пристанищу церковному яко Петр и Иоанн ко гробу Господню». В Воскресенском уставе эта цитата повторена с добавлением эпитетов, подчеркивающих высокое духовное значение слов «священного Златоуста»: «потецем ко божественому и красному пристанищу всепресвятому церковному, якоже Петр святый и Иоанн Богословный ко гробу Господню всепасительному». В церкви же иноку следует пребывать «якоже в самом небеси с вышними силами»: руки стиснуть, ноги соединить, очи смежить, «ум весь собрати со сердечным чювством», мысль и сердце «взять на небо... со слезами и стенанием милость Божию призывая».

Молитве способствуют посты, которые Патриарх Никон соблюдал наряду с братией. Он был воздержан в еде. В повседневном быту Патриарх Никон был прост до аскетичности. Свою мантию черного сукна он надевал только когда шел в церковь, «на строение же всякое и в работу точию камилавкою и куколем покровен, без мантии хождаше, подпоясан поясом усменным широким». В монастыре долгое время хранилась его войлочная шляпа с широкими полями, сапоги, туфли, посох «от простых самородных древ» и другие личные вещи, сильно изношенные.

Благочестие Патриарха Никона было взыскательным к себе и окружающим. Он не терпел небрежения, лености, пьянства, лжи, строго наказывал за них, смиряя строптивых и упорствующих во зле батогами и ссылкой «под начало» в Иверский и Крестный монастыри. Но более всего он действовал личным примером и словом. Обращаясь к насельникам обители, Первосвятитель в своем Завещании-уставе писал: «Молю вас, отцы мои и братия святая и чада возлюбленная, аз, отец недостойный, патриарх и брат ваш, и раб, за любовь Господа нашего Иисуса Христа... оскорбимся о мимошедшем времяни жития нашего, подвигнемся о будущих благих, да не леностию и нерадением здешнее житие провождающе, осуждени будем в страшное второе пришествие Господне».

Особый интерес представляет изложенное в Уставе сказание о сне некого старца, жившего в пустыне близ древнего Иерусалима. «И виде во сне старец той быти себе в церкви святаго Воскресения у Гроба Христа Бога нашего; и обоня его смрад велий и тяжкий во святой церкви и нестерпимый зело, и виде тамо два старцы священнолепы, и вопрошаше их, глаголя: «Отцы святии, повеждьте ми истинну, откуды смрад сий злый исходит?» Они же реша ему: «От беззаконий церковников, живущих зде». Старец же той рече им: «То почто вы не очистите сего смрада презлаго?» Они же отвещаша ему: «Веры ими, брате, яко немощно есть сих очистити инако, разве огнем единым». И по мале времяни по сих скоро приидоша перси, и церковь святаго Воскресения Христова и святый град Иерусалим разоривше и весь в запустение положивше». Изложив это сказание, преподобный Иосиф Волоцкий, а за ним и Патриарх Никон добавляют: «Глаголет бо о сем пророк: «Проклят есть всяк, творяй дело Господне с небрежением»».

Трудно переоценить духовно-нравственное значение этого предания для насельников Нового Иерусалима. Ежедневно они во главе с Патриархом Никоном приходили «помогать строить» Воскресенский собор – подобие храма Гроба Господня в Иерусалиме, и монастырский Устав назидал каждого из них в том, что это великое и святое дело может пострадать и даже разрушиться в случае их небрежения о деле Господнем и о своем спасении.

Среди братии Воскресенского монастыря было много юношей, рано принявших постриг и возросших под омофором Патриарха Никона в иноков высокой духовной жизни. Именно они завершили после кончины своего учителя строительство Воскресенского монастыря, сохранили церковный устав и традиции обители. Ни один русский Первосвятитель не имел стольких преданных учеников, сподвижников и последователей. Из 29 церквей Воскресенского монастыря четырнадцать построено по Иерусалимскому образцу.

Сохранилась парсуна начала 1660-х гг. «Патриарх Никон с братией Воскресенского монастыря». Это первый групповой портрет в русской живописи и единственное сохранившееся прижизненное изображение Его Святейшества.

Ново-Иерусалимский монастырь. Воскресенский собор. Гравюра cep. XVIII в.

Портрет разделен композиционно на две части. В правой половине холста изображен Святейший Никон, стоящий на кафедре в повороте влево. Правая рука его – на раскрытой книге, которую держит иподиакон Герман, в левой руке – двурогий посох с тремя «яблоками». Лицо обрамлено длинной округлой каштановой бородой, оставляющей открытым подбородок.

Кроме царских палат Иверского монастыря и храмовых комплексов Нового Иерусалима Патриарх Никон возвел еще ряд храмов. Один из них – Крестный монастырь на Кий-острове, против Онежского устья, построенный в 1656 г. Главной святыней монастыря является крест-мощевик. Он был украшен серебром и золотом, в нем находилось до 300 мощей святых.

Длительное отсутствие Патриарха в Москве привело в расстройство управление Церковью. В столице и в стране стали поднимать голос противники истинно полезных дел Никона. В Москву возвратили приверженца старых церковных порядков протопопа Аввакума, который открыто выступил за низложение Патриарха Никона. Монастырский приказ занялся настоящей травлей и издевательством над Патриархом, дьяки приказа составили на него и доложили царю несколько ложных доносов. Ко всем этим нападкам присоединили голос и завистники Никона – митрополиты Иларион и Питирим и несколько других служителей Церкви. Некоторые бояре и архипастыри оказывали на царя настоящий нажим с целью свержения Патриарха Никона. Для решения этого вопроса собрали Собор 1660 г.

Он был созван царем Алексеем Михайловичем по делу об оставлении Никоном патриаршей кафедры из русских и случайно бывших здесь греческих иерархов. Большинство стояло против Никона и только немногие, как Епифаний Славинецкий, защищали его. Собор постановил «Никону чужду бытии патриаршего престола и чести, вкупе и священства и ничем не обладати», так как он самовольно оставил патриаршество, на его же место избрать нового патриарха.

Когда в самом же начале мнения русских архиереев оказались несогласными, царь решительно поторопился пригласить к соборованию всех в тот момент случайно обретавшихся в Москве по делам милостыни греческих иерархов: Кирилла Андросского, Парфения Фивского и Нектария Погоянинского. Греки нашли Никона формально виноватым, но соблюли свой собственный интерес восточного достоинства и греческого патриотизма.

Особое мнение архимандрита Игнатия (Полоцкого монастыря), что дело о Патриархе нельзя решить без участия вселенского (Константинопольского) патриарха, усилили сомнения царя Алексея и побудили его еще отсрочить окончательное решение по этому делу. Никон, со своей стороны, тоже не молчал и обозвал этот собор «не точию сонмищем иудеским, но и бесовским». Дело запуталось и временно встало на мертвую точку.

Патриарх Никон, возражая на решения Собора 1660 г. о непризнании его Патриархом и неправильном применением канонов на суде, писал: «Все они имеют в виду уход с кафедры епископов, а не Патриарха, IX правило IV Вселенского Собора не позволяет даже митрополиту судить другого митрополита. Но таковой подлежит суду своего Патриарха или Патриарха Константинопольского. Также устанавливают в 57 и 58 главы кодекса Новелл. Но они в своем приложении выписали каноны и постановления гражданских законов, относящиеся только к епископу, а никак не к патриарху. Простой епископ по 12 Карф. не может быть судим без вызова на суд; затем необходимо, чтобы обвинение против епископа было доказано компетентными свидетелями, и только после этого он может быть осужден и наказан, как того заслуживает доказанное против него преступление. Так, даже простой епископ не может быть судим без троекратного вызова. Епископы подлежат суду патриарха, как и все митрополиты. (9 пр. IV Вс. соб.). Но о патриархе нигде не сказано, чтобы он мог судиться своими епископами».

Об участии же в этом суде Лигарида Никон говорит особо. В одном месте Никон обращается к нему: «Кто тебя поставил судить на место Бога и осуждать патриарха? И откуда ты? И по какому закону ты становишься над нами судьей и говоришь: так не поступали патриархи с сынами своими. Но как ты можешь, не будучи отцом отцов, ставить законы для отца отцов? Каноны святых отцов не позволяют никому судить решение патриарха, не только они не позволяют всякому пришлому иноземцу, но даже и всем епископам (I, 520). И как иначе можно назвать такое собрание, как не сборище, когда они наперекор всем канонам, имеющим в виду простого епископа, пытались осудить меня и не спросили меня ни относительно моего отшествия, ни вызвали меня к суду, как епископа, согласно 74 Ап. пр.

Пр. 16, І–ІІ Собора гласит: «Если какой либо епископ оставит свою епархию и живет в некоем другом месте более 6 месяцев, не в силу царского вызова и не в послушание патриарху, и не в силу болезни и невозможности передвижения, то он по общему согласию лишается своего епископского ранга и власти»¹¹⁴. Но мое отшествие было иного порядка. Как Христос Сам уходил от злобы Ирода и Евреев, тайно укрываясь и открыто уходя от них, как уходили Апостолы – Павел из Дамаска, Петр из тюрьмы, как после них уходили и другие, как Божественный Григорий и Афанасий Великий уходили от преследования тиранов, так сделали и мы. Скорее те самые епископы, которые так неудачно применяли к нам 16 пр. І–ІІ Собора, чтобы осудить одинаково с нами и Самого Христа и Его Апостолов, в силу того же самого канона, как можно видеть, достойны низвержения, ибо, сойдясь на Соборе по единоличному вызову царя, они оставались в Москве вне своих епархий больше шести месяцев, хотя долг их был – не слушаться царя и не собираться на Собор без нашего согласия и позволения. Но они, почти все посвященные мною, могут быть подведены под 13, 14 и 15 пр. того же Собора: «Если священник или епископ или митрополит осмеливаются отделиться от единения со святейшим патриархом и не будут возносить его имени, согласно правилам, в святых таинствах, прежде решения законного Собора и прочтения акта об его осуждении, подлежит и низвержению, и такого собор лишает священнической чести». Они должны были рассмотреть 17 правило собора Сард, правило, IV Вс. Соб. 33 пр. А мы не уходили в другую епархию, как могли сделать без всякого порицания, согласно этого канона – в течение всего этого времени, но оставались в своей Московской епархии, среди своей паствы».

Причины непризнания Никоном канонической силы за Собором 1660 г.

Так, сводя все воедино, Никон отвергал действительность соборного суда над ним в силу ряда причин: 1) Собор созван без согласия патриарха, одним царем; 2) он действовал не свободно, а под давлением царя; 3) Никон не был вызван на Собор; 4) свидетели-бояре не могли считаться заслуживающими доверия, ибо они подчинены царю; 5) противная сторона (Никон) вовсе не была выслушана; 6) природа ухода Никона намеренно искажена; 7) каноны, говорящие об оставлении епархии епископом, ничего не говорят о патриархе; 8) патриарх не подлежит суду своих епископов; 9) епископы нарушили свою присягу ничего не делать без согласия патриарха, а они собирались по единоличному приказу царя.

Что касается рассмотрения дел на Соборе 1660 г., то, рассматривая его заседания, исследователь П.Ф. Каптерев вполне подтвердил влияние царя на ход дела и даже поставил этот Собор в пример того, какое действительно подавляющее влияние имел на соборах царь¹¹⁵. Алексей Михайлович созвал Собор. До Собора царь назначил комиссию под руководством боярина П.М. Салтыкова для испрошения инструкций; царь призывал к себе архиереев, поучал их и призывал составить выписки из правил церковных, а когда выписка их его не удовлетворила, то он приказал ее дополнить; царь руководил таким образом прениями, выбирал и лиц для ведения протоколов Собора; царь пополнил состав Собора тремя греческими архиереями, готовыми поддерживать точку зрения царя, как после 1662 г. ее поддерживал Лигарид; Соборные деяния записывались секретарем и утверждались царем, но царь собственноручно туда вносил поправки, а в конце концов царь и вовсе не утвердил и не привел в исполнение постановления Собора, хотя по его распоряжению все архиереи его подписали. Эта критика написана современным недоброжелателем Никона.

Пока Никон жил в монастыре, в печати его не решались критиковать. Очернение и клевета появились позднее, с XVIII века и до настоящего времени недруги Никона и Святой Православной Церкви не перестают злобствовать на Патриарха. За триста лет после смерти Патриарха Никона вышло много книг, где приверженцы раскола один за другим приписывали ему все новые и новые грехи и ошибки.

По уходе Никона местоблюстителем патриаршего престола был выдвинут любезный сердцу старообрядческих вождей митрополит Питирим, по положению своему естественный заместитель патриарха. Оппозиция осаждала Питирима и царя просьбами повернуть церковный курс против затеянных реформ, Григорий (Неронов) писал царю о том, что нужно поскорее низложить Никона и начать «исправление церковное». Бояре вернули из ссылки, правда, после 11 лет отсутствия, Аввакума. По словам последнего, приняли его «яко ангела» и царь радостно спросил: «Здорово ли, протопоп, живешь?» Аввакум ответил: «Жив Господь, жива душа моя, царь-государь, а вперед что Бог изволит». За царем потянулись и бояре к протопопу, «челом да челом» ему. Поместили ссыльного в Кремле, прочили в царские духовники¹¹⁶.

В Москве Аввакума уговаривали всем миром помолчать и не возбуждать людей против Церкви.

«Когда увидели, – продолжает рассказ Аввакум о своем пребывании в Москве, – что я не соглашаюсь с ними (а увидеть это было легко из его челобитной, нами рассмотренной), то государь приказал Родиону Стрешневу уговаривать меня, чтоб я по крайней мере молчал. И я потешил его: чаял помаленьку исправиться. Сулили мне, что на Семеонов день (1 сентября) сяду на Печатном дворе книги править, и я был сильно рад: мне-то было бы лучше и духовничества. Пожаловал мне царь прислал десять рублей денег, столько же прислала царица, по стольку же прислали царский духовник Лукиан и Родион Стрешнев, а старый наш дружище Федор Ртищев – тот и шестьдесят рублей велел своему казначею сунуть мне, про других же нечего и сказывать – всяк тащил и нес всячиною. У Федосьи Прокопьевны Морозовой жил я, не выходя со двора: она дочь моя духовная, как и сестра ее, княгиня Евдокия Прокопьевна Урусова. И у Анны Петровны Милославской всегда же в дому были, а к Федору Ртищеву браниться с отступниками ходил».

И Аввакум пишет, что он «потешил» друзей, не говорил с полгода: но видя, что нет перемен, «паки заворчал». Подал царю челобитную: «старое благочестие взыскать, а новые Служебники отложить, да и все Никоновы поправки». Ходил лично к боярину Ртищеву «браниться с отступниками». В результате многие перестали ходить в церковь. Подал и еще царю «моленейцо», рекомендуя своих кандидатов на епископские кафедры. Церковные власти стали беспокоиться, что Аввакум «церкви запустошил» и просили царя убрать из Москвы Аввакума. Партия порядка, и церковная и гражданская, взглянула на дело серьезно и решила не подрывать всего режима: убрать опасного агитатора подальше. Снова повезли Аввакума в далекую ссылку, в Печорский край, в Пустозерск.

Этот протопоп, который скоро превзошел своею слепою и фанатическою ревностию по вере самого Неронова и сделался действительным главою вновь возникшего раскола, сам написал свою биографию по просьбе отца своего духовного Епифания около 1675 г., весьма любопытную как по содержанию, так и по изложению, но не избег в ней, как это большею частию бывает в автобиографиях, пристрастия и самохвальства. Он старается здесь представить себя не только ревнителем истинной веры, но и страдальцем за веру и чудотворцем, и, видимо, преувеличивает и украшает вымыслами свои страдания и свои мнимые чудодеяния.

Отец его Петр был священником и «прилежаше птия хмельнаго», а мать Мария, сделавшаяся по смерти мужа инокинею Марфою, была «постница и молитвенница», и всегда учила сына страху Божию, и воспитала его в самом строгом, преимущественно обрядовом благочестии. Женившись на дочери местного кузнеца Анастасии, Аввакум в 21 год поставлен был в диаконы, а в 23 – в попы. И в эти еще молодые свои годы, будучи только сельским священником, он уже обнаружил в словах и действиях тот чрезвычайно дерзкий, задорный, ничем не укротимый характер, которым отличался потом всю свою жизнь и из-за которого претерпел в продолжение ее столько страданий.

Заметим только, что попом он был восемь лет. И в эти восемь лет два раза его выгоняли из прихода. После первого изгнания Аввакум побрел в Москву к царскому протопопу Стефану Вонифатьеву и протопопу Иоанну Неронову. Известили о нем царя, который с того времени начал знать Аввакума, но они послали его с грамотою на прежнее место. Здесь едва он вновь обзавелся, над ним разразились новые беды, и «помале паки инии изгнаша от места того вдругоряд, – пишет он сам, – аз же сволокся к Москве и Божиею волею государь меня велел в протопопы поставить в Юрьевец Повольский». Аввакуму исполнился тогда еще только 31 год, и, сделавшись так рано протопопом, начальником целого церковного округа – протопопии, он, верно, захотел показать себя еще более резким и задорным в своих словах и действиях, потому что едва прошло восемь недель, как на него восстал почти весь город¹¹⁷. К местному Патриаршему приказу, где заседал Аввакум, занимаясь духовными делами, собралось множество попов, мужиков и баб, человек с тысячу или полторы, вытащили его из приказа и били среди улицы батожьем, и топтали, а бабы были с рычагами. Более всех вопили попы и бабы, которых он унимал от блудной жизни: «Убить вора, да и тело собакам в ров кинем». И действительно, его убили почти до смерти и бросили под угол одной избы. Прибежал городской воевода с пушкарями и, схватив чуть живого протопопа, увез его на лошади в его дом. На третьи сутки ночью Аввакум, покинув в городе свою семью, ушел в Москву и оттуда уже не возвращался на свое место. В Москве он явился к отцу своему духовному, казанскому протопопу Ивану Неронову, остался у него жить и во время его отлучек правил его церковью. Это было уже под конец жизни патриарха Иосифа, когда он принял участие в исправлении церковных книг. Потом, когда Никон сделался Патриархом, а Неронов и Аввакум с братией выступили против него, Аввакум в сентябре 1653 г. осужден был на изгнание в Тобольск, Енисейск и Даурию, где всюду выступал против исправления церковных книг и Патриарха Никона. Вернулся в Москву в конце 1663 г.

Но не ничтожна была и партия друзей старообрядчества. Уступчивого царя опять умолили не высылать Аввакума на Печору, остановили его пока в Мезени. За Аввакумом возвращен был из Сибири и протопоп Лазарь в его Романов Борисоглебск. Но за «дерзость» его опять выслали в Пустозерск.

В самой Москве агитация не прекращалась. Действовал по своему положению диакона Благовещенского Собора зубастый на слове и на письме Федор. За ним шли игумен московского Златоустова монастыря Феоктист, архимандрит Покровского за Яузой монастыря Спиридон, уставщик Симонова монастыря Серапион. По улицам и задворкам бродили, проповедовали благочестие. Юродивый Федор всучил царю текст Аввакумовой челобитной. Юродивый Киприан бежал за царским экипажем, выкрикивая: «Добро бы, самодержавный, на древнее благочестие вступить».

Значительная роль в расколе принадлежала женской группе старообрядцев. Ученицами Аввакума были видные боярыни: Феодосья Прокопьевна Морозова и сестра ее, княгиня Евдокия Урусова, вместе с их подругой, женой стрелецкого полковника Марией Даниловой. Эти три боярыни, по слову Аввакума, составляли «троицу». Аввакум записал данную им инструкцию: «Женский быт одно говори: как в старопечатных книгах напечатано, так я держу и верую, с тем и умираю». Овдовевшая с 1662 г. боярыня Морозова все свои связи в высшем обществе покинула и значительное богатство отдала на служение старообрядчества. Она держала приют для всех агитаторов. Юродивые Федор, Киприан, Афанасий и другие были ее приживальщиками и сотрапезниками. Тут же группировались и изгоняемые из монастырей за приверженность к старым книгам инокини. Это был целый штат для старой веры по домам и семьям. Сама боярыня Морозова ходила, облаченная в рубище, с благотворительностью по богадельням и тюрьмам, превращаясь в «вождя» для части народа. К этому боярскому женскому центру тянулись и представители иерархии, как, например, епископ Вятский Александр, Златоустовский архимандрит Феоктист и другие. Главным тут был Аввакум в годы своего пребывания на Москве. Он говорил им: «Вы моей дряхлости жезл и подпора». Над всей этой женской группой с одобрения Аввакума начальствовала как бы игуменья, способная к тому Мелания. Аввакум величал ее «Материю великой, начальницей». Ядро этой женской общины сосредоточилось в самом кремлевском Вознесенском женском монастыре. Уставщица монастыря Елена (Хрущова) приказала даже и петь по старому Служебнику. А когда власти запретили, то богослужение стало у них совершаться по кельям «с крылошанками».

Свобода старообрядцев в Москве поднимала их дух и в провинции. Епископ Вятский Александр, недруг Никона за перемещение его с богатой Коломенской епархии, хотя и подписался в 1656 г. под осуждением вождей раскола, не скрывал теперь своей солидарности со старообрядцами. Суздальский соборный поп Никита написал большую челобитную против новых книг против скрижали. Своей агитацией против Никонова ставленника, Суздальского архиепископа Стефана, добился его смещения с кафедры. Соловецкий старец Герасим (Фирсов) распространял свое «Писание о сложении перстов». Немало было и других анонимных писем против Никона. Поэтому замена старых текстов богослужебных книг новыми шла медленно. Продолжались споры, не было единства в церквах. В 1665 г. в послании к Иерусалимскому патриарху говорилось об этих годах: «Весь церковный чин в несогласии, в церквах служит всяк по-своему». Для утишения беспорядка царь заставил архиереев составить собор: «Быть Собору в мае, июне 1663 года». Так как на собор приглашались и защитники «старины», то они – Никита, Лазарь, Аввакум, Савватий, Антоний, Спиридон и другие – снова написали серию челобитных.

Челобитчики на имя царя подчеркивали, что бьют челом ему не «о себе» и не «о своих», а о святой церкви. Они докучают царю, чтобы «благочестию в поругании не быти». Даже в мелочах вдруг вместо церкви пишут «храм», очевидно, чтобы «с римляны не разниться». Ведь римляне служат «в простых храмах – костелах». В херувимской вместо «трисвятую песнь приносящее» заменили словечком «припевающее», «яко же латины ко органом припевают»; «за сим словом хотят органы внести в церковь». Проведено Никоном латинство и в самый символ веры. Никон приказал вместо «несть конца» читать по-униатски: «не будет конца». В 8-м члене веры Никон выбросил слово «истиннаго», «ревнуючи римскому папежу».

Доброжелатели и друзья Никона среди русских бояр предприняли немало усилий для восстановления расположения царя к Патриарху. Примером этому служит поступок боярина Никиты Зюзина, который ценой своего благополучия хотел добиться возобновления дружбы царя и Патриарха.

13 декабря 1664 г. Патриарх Никон получил письмо от боярина Никиты Зюзина, который звал его в Москву «для установления мирных условий с польским королем и иных государственных дел». Прежде чем принять какое-либо решение, Святейший «предался сугубой молитве и посту»¹¹⁸.

На пятый день молитвы, 17 декабря, во время утрени Патриарх «вздремася мало» и «в том дремании» увидел себя в Успенском соборе среди восставших из гробов святителей Московских. Святитель Петр сказал ему: «Брате Никоне, говори царю, почто он святую и великую церковь преобидел, иже с нами собранныя святыни недвижимыя вещи исхитил безстрашием, и несть ему на пользу се». Патриарх ответствовал святому, возразив, что царь его не послушает: «Добро бы да един из вас кто явится». На что святитель Петр отвечал: «Судьбы Божии не повелели сему быти, но рцы ты; аще тебе не послушает, то аще кто и от нас бы явился, не послушает, и се знамение да будет ему». Митрополит Петр указал своим перстом на Запад, и Патриарх Никон увидел царский дворец, объятый страшным пламенем. «И Святейший Никон Патриарх в том часе исповеда то страшное видение ту сущим с ним бдящим архимандриту Герасиму, бывшему настоятелю Печерского Нижегородского монастыря и прочей братии всякаго чина и возраста».

После письма боярина Зюзина Никон даже приезжал на Рождественские праздники в Москву и пытался встретиться с царем, но это ему не удалось, и он вновь уехал с огорчением в душе, увозя на этот раз с собой посох святого Петра.

По дороге у него отобрали знаменитый посох митрополита Петра, стоявший всегда у царских врат Успенского собора. И допросили об обстоятельствах его нежданного приезда. Никон сказал, что «приехал де он к Москве по вести, а не сам собою». Значит, был сговор. Никон открыл посредническую роль друга патриарха – Никиты Зюзина, получившего ссылку в Казань за помощь Никону. Митрополит Иона был смещен с местоблюстительства за уступчивость Никону. Местоблюстителем назначен Павел Крутицкий. Но Никон не сваливал все на других. Он повторял свое убеждение в праве своего возврата: «Он к Москве приехал и в соборную церковь вошел на свой святительский поставленной престол», либо «он оставил патриарший престол на время за многое внешнее нападение и досадительства». В 1666 г. Никон писал Константинопольскому патриарху Дионисию, что он имел в виду «паки придти» на свой стол. И на соборе 1666 г. также говорил: «Я не отрекался от престола, то де на меня затеяли». И не раз то же твердил и впредь.

С той поры преследование Никоновских доброжелателей, которые так или иначе были полезны для освещения дела в пользу Никона, стало системой правительства¹¹⁹. Мы упоминали уже о ссылке эконома Воскресенского монастыря старца Аарона, убеждавшего царя, что на Никона напрасно клевещут и ссорят с ним царя. Митрополит Афанасий Иконийский, высказывавший сомнение о патриарших свитках, привезенных дьяконом Мелетием 29 мая 1664 г., и уверявший, что митрополит Газский – враг Божий и сын погибели, был заточен в Симоновском монастыре. Афонский архимандрит Феофан, сообщивший Никону сведения о Лигариде, был сослан в Кирилло-Белозерский монастырь. Севаст Дмитриев, который привез грамоту от Иерусалимского Патриарха Нектария, говорившего о необходимости призвать Никона обратно на престол, ибо не было никакого отречения от кафедры, а только от непокорного народа, был заточен в тюрьму. Письмо Нектария к царю обнаруживало, что восточные Патриархи знали, что положение Никона обязано ненависти могущественных врагов, не осмеливавшихся открыто выражать свои мысли, и было крайне им неприятно, но собственное письмо Патриарха Нектария к Патриарху Никону было просто уничтожено и ему не доставлено. Живший в Воскресенском монастыре грек Димитрий, который переводил на греческий язык письмо Никона к Константинопольскому Патриарху, был схвачен в декабре 1666 г. и заточен в тюрьму, где от страха покончил с собой. Участники по Зюзинскому делу – священник Сысой, привозивший письмо от Зюзина Никону, был сослан со всей семьей неизвестно куда, а другой доставитель письма от Зюзина, хотя и не знавший его содержания, закован в тюрьме в железо и умер. Шушерин, сопровождавший Никона на суд и ехавший впереди с крестом, был арестован ночью 30 ноября 1666 г. и оставался в заточении больше трех лет, а потом сослан в Новгород Великий, где оставался до начала 1680 г.

Под руководством такого человека, как Лигарид. составилось мнение о деятельности Никона, которая получила его освещение в вопросах-ответах Стрешнева-Лигарида, в анонимной петиции от имени русских архиереев, составленной под его же вдохновением, и, наконец, ему было поручено осветить эту деятельность перед восточными Патриархами и получить от них такой ответ, который дал бы возможность низвергнуть Никона. Скажем еще, что наряду с двинутым делом перед восточными Патриархами, которые авторитетом своим придали бы делу Никона совершенно бесповоротно законченный вид, делались на Москве и самостоятельные попытки отделаться от Никона. Пальмер сообщает о проекте бояр и царя в декабре 1664 г. постричь Никона в великую схиму, как раз перед тем как боярин Зюзин сделал неудачную попытку примирить царя с Никоном.

После неудачного приезда 18 декабря 1664 г. в Москву Никон пошел на уступки, письменно просил царя отменить приезд патриархов, соглашался на поставление нового патриарха с условием, чтобы оставили за ним, Никоном, «патриаршее титло», полную власть в трех его монастырях и независимость от нового патриарха. Но в Москве уже решили дожидаться суда патриархов.

Никон в январе 1665 г. писал царю о своем частичном отречении, о готовности поставить нового патриарха, но просил: а) оставить за ним три его монастыря в полное владение земельными и владельческими привилегиями без вмешательства Монастырского Приказа; б) в его монастырях предоставить ему поставлять во все чины духовенство; в) при приездах в Москву при новом патриархе, ему, Никону, сидеть выше всех митрополитов; г) писаться ему «патриархом» просто, не московским.

Никон явно питал надежду, что таким предварительным соглашением он избегнет суда над ним восточных патриархов и сделает ненужным их приезд. Царь давно и усиленно просил патриархов приехать. Однако царь отдал эти условия Никона на рассмотрение русских архиереев.

В феврале 1662 г. в Москву прибыл грек-проходимец, лже-митрополит Газский Паисий (Лигарид) из выучеников римской Коллегии св. Афанасия. Он был послан как платный миссионер униатства в конгрегацию пропаганды в Константинополь¹²⁰.

Никон слышал о собственном желании Паисия приехать в Россию и в 1657 году написал ему письмо, приглашая того в Москву. Неизвестно, почему он не приехал тогда, и только спустя несколько лет Паисий Лигарид явился в Москву, когда Никон был уже в другом положении, и явился не для помощи Патриарху в делах церкви, а для отягчения его участи. Приезд его обрадовал обе стороны. Царь его принял очень ласково как человека, который при знании церковных дел может распутать ему трудное дело, тянувшееся целых пять лет после ухода Никона в Воскресенский монастырь. Никон со своей стороны тоже рассчитывал найти в Паисии своего защитника, тем более что он приехал по его приглашению.

Прибыв в Москву, Паисий Лигарид прежде всего обратился с просьбой дать ему денег, увеличить его содержание, выдать ему архиерейские одежды, саккос и митру, карету с новой упряжью. К расходам казны Лигарида следует отнести и немалые потери от его беспошлинной торговли соболями. Московское правительство смотрело на все это сквозь пальцы. Царь хотел показать, что новый Собор восточных патриархов – это не его личное дело, а дело чисто церковное, и Лигарид взялся его организовать.

Несколько подробнее о человеке, который сыграл главную роль в низложении Никона, о Паисии Лигариде (1610–1678)¹²¹.

«Митрополит» Газский. Родился на острове Хиосе. В 1623 г. отправлен в Рим, где получил образование в греческой коллегии; окончил курс в 1635 г. со степенью доктора богословия. В это время папой был Урбан VIII, который был очень заинтересован в распространении католицизма на Востоке. Еще во время своего пребывания в Риме Лигарид издал две книги в интересах латинства: произведения Аркудия и Родина, двух миссионеров латинства в Польше и Греции. В 1641 г. Лигарид был отправлен на Восток, но уже в 1644 г. должен был уехать из Константинополя, так как на патриарший престол взошел Парфений II, энергично боровшийся с иезуитским влиянием на Востоке. Лигарид отправился в Молдавию, где был на службе у Тарговицкого митрополита Стефана и учителем Ясского придворного училища. Кроме того, он занимался подготовкой к изданию на румынском языке Кормчей книги. Отсюда он уехал в Иерусалим с Иерусалимским патриархом Паисием, который прибыл сюда проездом из Москвы. В 1651 г. он был посвящен в Иерусалиме в монахи Патриархом Паисием.

Лигарид (Пантелеон), получил новое имя Паисия, которым было прикрыто все старое, а в 1652 г. рукоположен в митрополита Газского, но в своей митрополии он так и не появился. В 1657 г. он жил опять в Валахии, где принимал участие в дворцовых заговорах. Тут застало его предложение патриарха Никона приехать в Россию и принять участие в предпринятых им церковных реформах. Но только в 1662 г. Лигарид прибыл в Россию в самый разгар распри между Алексеем Михайловичем и Никоном, обласканный царем и еще более – боярами. Он принял сторону царя и бояр – врагов патриарха. К нему обратился боярин Стрешнев с тридцатью вопросами, в которых изложил поведение Никона и спрашивал у него ответа. Тот ответил полным осуждением Никона; подлинное заглавие его ответа: «Отписка боярину Семену Лукьяновичу Стрешневу митрополита Газского Паисия на тридесятъ вопросов ответы новых обычаев Никоновых, бывшего патриарха Московского в 1662 г.» Между тем Никон, не зная расположения Паисия, в письме к нему изложил жалобу на свое положение и подобное письмо написал Константинопольскому Патриарху. Письмо к Патриарху было перехвачено боярами, как и письмо к Паисию. Содержание писем огорчило царя. Вопросы Стрешнева и ответы Паисия скоро дошли до Никона, и он совершенно ясно понял, как жестоко обманулся он в Паисии и какого опасного врага нажил, ожидая в нем встретить защитника.

Лигарид приобрел влияние на царя благодаря своей учености. Он первый посоветовал царю пригласить восточных патриархов для суда над Никоном; сам же он не принимал явного участия в Соборе, хотя был приглашен патриархами к тайному совещанию. Своим влиянием он пользовался для выпрашивания у царя подачек, ходатайствовал за своих соотечественников и даже сам занимался торговлей. Тем временем авантюра Паисия Лигарида начала вскрываться. Обманутый им Иерусалимский Патриарх Паисий лишил Лигарида его Газской кафедры и самого архиерейского сана. Это засвидетельствовал только лишь в 1669 году Иерусалимский Патриарх Нектарий. Но Москва еще не знала и допустила Паисия Лигарида до служения и участия в хиротониях и до соборного следствия и суда над русским Патриархом. Все это время Лигарид незаконно пользовался титулом митрополита, так как давно уже был лишен кафедры и даже проклят как еретик патриархами Константинопольским и Иерусалимским за написанную им книгу о подвижниках и патриархах, в которой он выступил в защиту папской власти.

По Паисиеву совету царь и бояре решили вызывать всех патриархов. Были составлены и датированы 22 декабря 1662 г. грамоты к восточным патриархам, приглашавшие их прибыть в Москву. Заранее посылались и денежные дары приглашаемым. Повез грамоты на Восток земляк и друг Лигарида и его диакон – грек Мелетий. Услышав об этом, Никон написал царю, что напрасно дело доверено Мелетию, подделывателю чужих подписей. А Мелетию действительно поручено было осветить дело Никона всем патриархам в живом личном докладе. Самоочевидно, что доклад этот был простым пересказом всей аргументации и всех враждебных Никону выводов самого Паисия Лигарида.

Но за домашними пределами Москвы во всем греческом мире о Никоне уже составилось не только не враждебное, но прямо дружественное мнение, как о редком грекофиле. И вдруг этого друга греков почему-то судят и свергают с престола! Мелетий рапортовал Лигариду, что у Никона на Востоке много защитников.

Необходимости их личного путешествия в Москву патриархи понять не могли. Выразителем их мнения явился Иерусалимский патриарх Нектарий. В 1664 г. он особо протестовал против задуманного осуждения Никона. Нектарий не видел для этого никаких серьезных оснований. Пройдоху Паисия Лигарида в Иерусалиме знали с наихудшей стороны, и участие его в деле Никона находили подозрительным. Архидиакон Нектария, а впоследствии его знаменитый преемник по Иерусалимскому патриаршеству Досифей писал Лигариду личное укоризненное письмо, упрекая того в интригах. Константинопольский патриарх Дионисий также передал свое мнение царю, что последний лучше сделал бы, если бы возвратил Никона. А преемник Дионисия на Константинопольской кафедре, патриарх Парфений, пользуясь своим в ту пору особенно веским приматом над другими патриархами, решил даже прибегнуть к отставке зависевших от него Антиохийского патриарха Макария и Александрийского Паисия за то, что они соблазнились на Московский призыв и поехали судить Никона. Это запрещение их старейшего собрата так и висело над Макарием и Паисием, когда они судили Никона в Москве.

Интриган Лигарид был противен и многим грекам, оказавшимся в те годы на Москве. И они стали на защиту Никона.

Видя, что патриархи в Москву не едут, Паисий Лигарид решил употребить все свои связи с друзьями в Константинополе, чтобы достать на свое имя особые полномочия для процесса суда над Никоном. Из нежелания Константинополя судить Никона Лигарид нашел выход: друзья добыли ему от Вселенского на сей предмет экзаршие полномочия. В 1663 г. в Москве получили об этом патриаршую грамоту. Как оказалось впоследствии, она была подложной, махинацией друзей Лигарида, людей той же растленной морали, как и он. Но наивная Москва поверила подлогу. В ее глазах Лигарид был теперь высококвалифицированным судьей над Никоном, и московские власти открыли ему доступ к суду¹²².

Весной 1664 г. до получения патриарших свитков царь назначил Лигарида вместо Питирима местоблюстителем и председателем Собора и около 10 мая того же года с его благословения перевел митрополита Питирима в Новгород и посвятил новых епископов, сделав Иону, митрополита Ростовского, местоблюстителем, Павла, архиерея Чудовского, – митрополитом Сарским и Подонским, т.е. Крутицким (22 августа), Корнилия сделал архиереем Тобольским. Иоаким, один из Иверских Никоновских монахов, был сделан в сентябре из келаря архимандритом Чудовского монастыря, а 23 октября Симон посвящен в архиепископы Вологодские. «Вся иерархия была реконструирована, – замечает Пальмер, – и ея поставления опорочены благословением и наложением рук Паисия Лигарида, так как эти поставления получили начало от него».

«Остается факт, несравненный в церковной истории, – пишет он, – что самодержец обширной империи, непосредственно сделавшись главой своей национальной Церкви, поставил себя и свою заново устроенную Церковь и иерархию вместе со всем своим двором и царством, со всей своей мирской гордостью и властью под благословение не только неизвестного беглеца из Рима, отлученного и греческой Церковью, но и человека, способного написать (в «Истории»), что он был послан в качестве царского комиссара для следствия над преследуемым Патриархом»¹²³.

Лигарид занимался постановкой всего дела обвинения и имел в виду придать борьбе против Никона идейный характер – защиты царской власти от покушения на нее со стороны Патриарха. Для бояр это было настоящим приобретением. Лигарид стал их кумиром с тех пор, как еще в августе 1662 г. стали расходиться по боярам его вопросы, якобы заданные ему от имени родственника царя Семена Стрешнева, и его ответы. Никон впоследствии писал, что царь и бояре слушают Лигарида «как пророка Божия». Никон писал Константинопольскому Патриарху: «Я писал царскому величеству, что недопущено принимать таких лиц без удостоверения, согласно Божественному праву, говорящему: входящий во овчий двор не через дверь, есть вор и разбойник». Но на это не было обращено никакого внимания, и царь следовал ему во всем: все, что тот ни говорил, он принимал как из уст Божьих, слушал его как пророка Божия, о котором знающие говорят, что он раскольник. В своих ответах Лигарид обвинял Никона во многих несуществующих грехах. Он явился инициатором созыва Собора 1660 г. по снятию Патриарха с должности. В конце своих ответов Лигарид выставлял Никона виновником всех бед и предлагал создать среди бояр опору для борьбы по вопросам, касающимся Никона. Сама царица Мария Ильинична Милославская (†1669 г.), можно сказать, ненавидела Никона, и тесть царя Алексея Михайловича, Илья Данилович Милославский по своим причинам относился к Никону неприязненно. Царь был огражден боярами так, что для других оставался недоступен.

Впоследствии ответы Лигарида легли в основу его характеристики Никона как человека и Патриарха, и многие историки принимают ее как достоверную. «Возражения» Патриарха Никона на ответы восточных патриархов содержатся в труде архимандрита Аполлоса. Там о главном труде Патриарха Никона говорится, что произведение «переработано, исправлено Лигаридом, а вопросы к патриархам действительно составил Лигарид»¹²⁴.

В «Возражении» Никон опровергал все доводы Лигарида и утверждал превосходство духовной власти над светской¹²⁵.

18 июля 1663 г. Лигарид вместе с Астраханским архиепископом Иосифом был послан к Никону в Воскресенский монастырь для официального вручения ему долго державшегося под сукном (благодаря осторожности царя) официального постановления давно протекшего собора 1660 г. Как известно, оно было радикальным: лишало Никона и патриаршества, и даже священства. Никон постановления не принял и отверг законность привлечения его к суду. Вскоре обнаружилось, что Патриарх Дионисий полномочий и титула экзарха Лигариду не давал. Затея Лигарида провалилась. Царь Алексей Михайлович решил прикрыть Лигарида и послал патриархам Паисию и Макарию его друга, греческого иеродиакона Мелетия, сказать, чтобы они не держали гнева на Паисия Лигарида. Увлеченные московскими подарками, патриархи стали участниками суда над Никоном. Перед тем как приехать Восточным Патриархам, в России состоялся собор, посвященный начавшемуся расколу в Русской Православной Церкви.

Собор открылся в феврале 1666 г. и имел одиннадцать заседаний. На первом заседании в крестовой патриаршей палате, на котором присутствовали одни только собравшиеся святители и архимандриты, по прочтении символа веры в новоисправленном виде было предложено три вопроса: как думать о греческих патриархах, греческих книгах и московском соборе 1654 г., – православны они или нет. Все отцы собора отвечали утвердительно и засвидетельствовали это каждый своею подписью. Во втором заседании, происходившем 29 апреля в столовой царской палате в присутствии самого государя и его синклита, царь Алексей Михайлович произнес речь, в которой он, упомянув о новоявившемся расколе и его успехах, просил отцов собора обратить свое внимание на это важное дело; затем объявил, что обрел при помощи Божией в своей царской сокровищнице бесценный бисер – книгу «Хрисовул», присланную восточными патриархами царю Феодору Иоанновичу по случаю утверждения патриаршества в России, и выразил желание сам прочитать ее на соборе. Когда же дошел до символа веры, начертанного в книге, то поднялся и прочел символ стоя и спросил архиереев и бояр, так ли они содержат святой символ и прочие догматы, как изложены в «Хрисовуле». Все отвечали утвердительно. В следующие заседания собор исключительно занимался расколом и расколоучителями¹²⁶.

Собор, созыва которого так ожидали сторонники старого обряда, не оправдал их ожиданий. Ни представители белого духовенства, ни миряне, как об этом просил Неронов, не были приглашены на Собор, и ни один из защитников старого обряда не стал его участником.

В своей борьбе с низшим духовенством, которое вслед за Нероновым и старообрядцами хотело большей свободы и больших прав, епископат был солидарен скорее с Никоном, чем с протопопами, и не имел побуждений солидаризироваться с мятежными сторонниками старого обряда из белого духовенства и рядового монашества.

Многие из них заранее, до Собора, согласились покаяться и подчиниться авторитету Церкви и только затем предстали перед Собором. Это были: захваченный в чернораменских лесах Керженца старец Ефрем Потемкин, соловецкий старец Герасим Фирсов, архимандрит Антоний Муромский, иеромонах Авраамий из Лыскова на Волге (не смешивать с юродивым Афанасием, в монашестве Авраамием), игумен Сергий (Салтыков), старец Боголеп, в миру князь Львов, протопоп Серапион Смоленский и друг Неронова и епископа Александра игумен Феоктист. Все они не решились порвать с матерью-Церковью и, как Неронов это сделал еще раньше, согласились подчиниться иерархии, чтобы избежать суда Собора. После этого они были разосланы по монастырям под надзор.

Несмотря на резкости в спорах и «сильно мятежное» настроение под конец заседаний при расстрижении Аввакума и его товарищей, весь Собор, в общем, прошел в сравнительно мирных тонах. Пример епископа Александра Вятского увлек других, в конце концов раскаявшихся оппозиционеров. Увещевания епископата часто носили очень мирный характер, и общий тон подсказывался не духом осуждения старого обряда, а признанием законности нового обряда и необходимостью сохранения единства Церкви. Несмотря на отдельные бурные инциденты и окончательное осуждение нераскаявшихся, со стороны иерархов и двора сказывалось определенное желание примирения. Заключительное воззвание Собора, принятое на его последнем заседании 2 июля, ничего не говорило о старом обряде, ничего не осуждало и ничего не предавало анафеме.

Это «наставление благочиния церковного» было лишь общим решением о «врачевстве душепагубного вреда... сиречь о утолении мятежа от помяненных раскольников». Проведенные при Патриархе Никоне правки книг признавались правильными, и советовалось креститься тремя перстами и применять новые молитвы. Только в случае непослушания Церкви и продолжения мятежа ослушники объявлялись отцами Собора за мятежников. «А еще же кто... не послушает, хотя во едином чесом повелеваемых от нас, или начнет прекословити... мы таких накажем духовно; аще же и духовное наказание наше начнут призирати, и мы таковым приложим и телесная озлобления». Неосуждением старого обряда и сравнительно мягким обращением с ослушниками, которые, как, например, Аввакум (с Морозовой), даже во время Собора могли общаться и совещаться со своими друзьями, русский епископат как бы намечал дорогу к примирению, что и сказалось в значительном успехе увещеваний. Аввакум оказался, в конце концов, одиночкой в своем неповиновении авторитету Собора, и известное успокоение было достигнуто.

Но все равно оставались ярые противники решений Собора. Это были суздальский священник Никита Добрынин Пустосвят, который привез на Собор свои подробные разборы «Скрижали» и других изданий Никона, благовещенский дьякон Федор, протопоп Аввакум и священник Лазарь из Романова-Борисоглебска, который не был еще привезен из Мезени и дело которого разбиралось заочно. Книга священника Никиты показалась Собору настолько значительной, что ею отдельно занялись Паисий Лигарид и Симеон Полоцкий. Никита Добрынин Пустосвят оказался упорным противником, резко критиковал новые книги, «на бывшего Патриарха Никона отрыгал хулы и клеветания, глаголя яко Никон в вере не есть постоянен и остави совершенно веру христианскую, прият же зловерие жидовское и ересь Ариеву, Несториеву». О греческих Патриархах он отзывался «не хорошо» и «не хотел слушати архиерейских увещеваний». Разбор его дела затянулся дольше, чем разбор проступков других подсудимых, и только 10 мая, после повторных отказов священника подчиниться авторитету Собора, он был лишен сана и отлучен от Церкви, а его писания преданы проклятию. Не менее упорен был и дьякон Феодор.

Собор не мог уговорить протопопа Аввакума. Его привезли в столицу еще 1 марта, где на Крутицком подворье восемь дней подряд его уговаривали сам митрополит Павел и другие члены Собора. В Москве в эти дни ему удалось повидать своего верного друга – боярыню Морозову.

Они смогли поговорить два дня, многое обсудить и дать взаимное обещание: «Како постражем за истину, и аще и смерть примем – друг друга не выдадим». Затем его отвезли в Пафнутьев монастырь, где он в цепях просидел до открытия соборных совещаний. Сюда несколько раз приезжали архиереи убеждать Аввакума. Однако, хотя игумен монастыря Парфений, по словам Аввакума, девять недель мучил протопопа, говоря ему: «Приобщися нам», узник все же мог получать от боярыни Морозовой «потребная» для пропитания. Знакомство с царем и доброе отношение к нему и самого Алексея Михайловича, и царской семьи и теперь, и позже ставили Аввакума в привилегированное по сравнению с другими узниками положение. 13 мая протопопа привезли в Кремль в Крестовую палату и он предстал перед лицом Собора.

На Соборе его допрашивали о тех хулах, которые написал он на исправленный Символ веры , на троеперстие в крестном знамении, на новоисправленные книги и исправителей, и о клеветах его на московских священников, будто они не веруют во Христа вочеловечившегося, не исповедуют Его Воскресения, не исповедуют Духа Святого истинным, и пр. и пр. Аввакум вступил в состязание с отцами Собора, упорно отстаивал свои мысли, оставался глух ко всем доказательствам и убеждениям и дерзко «укори в лице весь освященный Собор, вся неправославными нарицая».

Протопоп Аввакум на суде перед восточными Патриархами. Худ. К. Вещилов

Там, как писал он сам, «стязавшася со мною от писания Иларион Рязанский и Павел Крутицкий (Сарский и Подонский). Питирим же яко красная девка, нишкнет – только вздыхает... и лаяше меня Павел и посылаше...». Не добившись от непреклонного подсудимого никакого покаяния, Собор осудил его, постановил лишить сана и предать проклятию. Прямо из Крестовой палаты его отвели в Успенский собор, где он вместе с Никитой и Феодором был лишен сана и предан анафеме 13 мая. В свою очередь отлученные от Церкви прокляли отлучавших. Через семь лет, в Пустозерске, протопоп вспоминал эту трагическую для осужденных и для Русской Церкви сцену: «По херувимской в обедни остригли и проклинали меня, а я, сопротив их, врагов Божиих проклинал... мятежно силно в обедню ту было». Все три расстриги были отвезены в Никольский Угрешский монастырь под Москвой, где 2 июня Феодор и Никита в конце концов раскаялись и подписали требуемые от них грамоты. Таким образом, Аввакум оказался единственным представителем оппозиции, отказавшимся склониться перед авторитетом русского Собора и продолжавшим мятеж против иерархии. Лазарь не был еще привезен из Мезени на Собор, но 17 июня Собор заочно осудил его за его мятежные челобитные.

В последнем, одиннадцатом заседании было написано и подписано Собором общее наставление к духовенству по случаю раскола. Отцы собора для прекращения мятежа церковного, возбужденного раскольниками, изложили «наставление благочиния церковнаго» в руководство духовенству и через него всем мирянам: они заповедовали и повелевали, чтобы все и во всем без всякого сомнения и прекословия покорялись Святой Восточной Апостольской Церкви.

Великий Собор 1667 г.

К великой радости царя, наконец-то 2 ноября 1666 г. патриархи прибыли в Москву и были приняты с великой честью. Сразу же началось их ознакомление с делом Никона через «переводчика» Паисия Лигарида. Паисий приготовил для патриархов записку, в которой обвинял Никона в том, «что он дерзнул поставить свой трон выше других, стал поражать благодетелей своих и терзать, подобно ехидне, родную мать-церковь.

Заседания суда опять открылись в той же дворцовой столовой царя 1 декабря. Никон в ночь приехал из Воскресенска. Перед поездкой «исповедовался, причащался и соборовался». Никон приехал в санях с преднесением креста. Хотел было зайти к литургии в Успенский собор. Но перед ним захлопнули двери. Не пустили его и в Благовещенский собор. При приближении Никона к дверям соборной залы и эти двери закрыли и его заставили ждать.

На суде присутствовали два восточных патриарха: Александрийский Паисий и Антиохийский Макарий, нарочно прибывшие в Москву для соборного суда над Никоном. Если не было здесь лично двух других Восточных патриархов, Константинопольского и Иерусалимского, зато находились из Константинопольского патриархата пять митрополитов: Никейский Григорий, Амасийский Козьма, Иконийский Афанасий, Трапезундский Филофей, Варнский Даниил и один архиепископ – Погонианский Даниил, а из Иерусалимского патриархата и Палестины – Газский митрополит Паисий и самостоятельный архиепископ Синайской горы Анания, да кроме того, находились из Грузии митрополит Епифаний и из Сербии епископ Иоаким Дьякович. Всего же иноземных архиереев присутствовало теперь на Соборе двенадцать, чего прежде никогда у нас не бывало. В Соборе принимали участие все семнадцать русских архипастырей: митрополиты – Новгородский Питирим, Казанский Лаврентий, Ростовский Иона, Сарский Павел, архиепископы – Вологодский Симон, Смоленский Филарет, Суздальский Стефан, Рязанский Иларион, который постоянно выступал с «обличениями» против Никона, Тверской Иоасаф, Астраханский Иосиф, Псковский Арсений; епископы – Вятский Александр и из Малороссии Черниговский Лазарь Баранович и Мстиславский Мефодий, блюститель Киевской митрополии; а вскоре к ним присоединились только что вновь избранный Московский патриарх Иоасаф II и архиереи двух новооткрытых епархий: Белогородской – митрополит Феодосий и Коломенской – епископ Мисаил. Таким образом, на Московском Соборе 1666–1667 гг. присутствовали сперва два, потом три патриарха (Александрийский, Антиохийский и Московский), двенадцать митрополитов (пять русских и семь иноземных), девять архиепископов (семь русских и два иноземных) и пять епископов (четыре русских и один иноземный) – всего 29 иерархов (хотя, надо заметить, что не на всех заседаниях присутствовали все), и в числе этих иерархов находились представители от всех главных самостоятельных церквей православного Востока, не говоря уже о множестве архимандритов, игуменов и других духовных лиц не русских только, но и иностранцев. Такой Собор сравнительно со всеми прежними назывался Большим Собором¹²⁷.

Уроженец Нижегородской земли архимандрит Нижегородского Печерского монастыря в 1658–1659 гг., затем настоятель Владимирского Рождественского монастыря и с 1672 г. митрополит Нижегородский и Алатырский Филарет принял участие в жизни Патриарха Никона. Архимандрит Филарет 29 октября 1666 г. встречал Восточных Патриархов Паисия и Макария в Подмосковном селе Рогоже. До этого, в 1660 г., Филарет участвовал в соборе, где обсуждался вопрос о праве царя с собором русской церкви. Имя митрополита Филарета стоит на грамоте среди тех, кто подписался о переводе Патрираха Никона из Феропонтова монастыря в Кирилло-Белозерский монастырь в 1676 г. Был свидетелем стрелецких бунтов, участвовал на соборе 1682 г. в Грановитой палате Кремля против Никиты Пустосвята и других раскольников, подписался под указом об уничтожении местничества.

Напрасно Никон искал глазами патриаршего места для себя. Не найдя его, он остался посреди зала и все время заседания, тянувшегося более 10 часов, стоял и опирался на посох, давая показания. Он держался неуступчиво, оправдывал свои действия и слова, против него выставляемые, обвинял во вражде к нему царя и других. Обвинителем его явился сам царь, изредка давали показания и другие лица на Соборе. На следующем заседании (3 декабря) продолжали рассматриваться обвинения, возводимые на Никона: его самого на этот раз не пригласили. 5 декабря состоялось окончательное решение в присутствии Никона. Приговорили лишить его патриаршего и святительского сана. В окончательной форме приговор был объявлен ему 12 декабря в Благовещенской церкви Чудова монастыря. При этом Патриархи вновь послали за святейшим Никоном епископа Мстиславского Мефодия и архимандрита Печерского Нижегородского монастыря Иосифа. Последний до этого был переведен в Печерскую обитель в 1664 году из Астраханского Троицкого монастыря, и по указу царя Алексея Михайловича был вызван в Москву на собор по делу Патриарха Никона. Как только Патриарх Никон вошел в храм и совершил обычное поклонение иконам, поклонившись также и всем присутствовавшим, Патриархи, совершив со всем духовенством краткое молебствие, приказали читать соборный приговор или так называемое «Объявление о низложении Никона». Сначала приговор Собора был прочитан экономом великой Церкви Антиохийской Иоанном на греческом языке, а затем Рязанским архиепископом Иларионом – на славянском.

В домовой церкви у Патриархов Архиепископ Иларион во всеуслышание начал чтение соборного приговора Святейшему Никону. Патриарх долго слушал, как «громогласно» зачитывал Иларион ему приговор и, наконец, решил остановить его и сделать несколько возражений против некоторых обвинений. «Брань посыпалась на Патриарха от Рязанского архиепископа»; Иларион, забыв всякое приличие, «лаял на Никона», как тогда выражались, и в неистовстве называл его самыми ругательными именами. «Чадо! благодать во устну твоею», – кротко отвечал ему Никон. В приговоре были обозначены следующие «вины» Никона: «он досадил великому Государю и возмутил все государство, вдаваясь в дела, не относящиеся до патриаршего сана и власти»; самовольно отрекся от патриаршества и оставил паству, однако продолжал «действовать архиерейская»; устроил монастыри «с неподобающими» названиями: Новый Иерусалим, Голгофа, Вифлеем, Иордан и прочие, «глумяся и ругаяся над божественными вещами»; величал себя патриархом Нового Иерусалима, «похищал разбойнически» имущество для своих монастырей, не допускал поставить нового патриарха в Москве, «отлучал архиереев без всякого изследования и суда, глумился над двумя архиереями, называя одного Анною, а другого Каиафою, а двух бояр – одного Иродом, а другого Пилатом»; явился на собор не смиренно и поносил здесь патриархов и греческие правила; в своих письмах к патриархам называл царя латиномудрствующим его мучителем, также синклит и всю Российскую церковь – впадшею в латинские догматы; не архиерейскую употреблял кротость, но мучительски наказывал духовных лиц.

Патриархам-гостям подсказали заявить Никону о предстоящем ему осуждении. По слову патриархов, у Никона тут же отобрали предносимый ему крест и объявили, что он будет низвергнут из сана и священства и объявлен простым монахом. Поэтому мы не будем писать о подробностях предъявляемых обвинений.

По прочтении приговора патриархи велели Никону через переводчика, чтобы он снял с себя клобук с жемчужным серафимом, но Никон не согласился. Тогда Александрийский патриарх, как судия вселенский, тихо подошел к Никону и сам снял с головы его патриарший клобук, а надел на него простой клобук, который снял с находившегося вблизи греческого монаха. Потом сняли патриархи с Никона и сребропозлащенную панагию, украшенную жемчугом и другими драгоценными камнями, и Никон сказал: «Возьмите все это себе, бедные пришельцы, и разделите на ваши нужды». Но патриархи не взяли, а передали как клобук, так и панагию Никона стоявшему при нем монаху его Марку. «Возьмите и мою мантию, если желаете», – сказал Никон. «Следовало бы, – отвечали ему, – снять с тебя теперь же и архиерейскую мантию, но по сильному ходатайству великого государя дозволяем тебе носить ее, пока не прибудешь в назначенную тебе для жительства обитель». То есть мантии и посоха не взяли теперь у Никона, «страха ради всенародного». Наконец, объявив ему, что он уже не патриарх, а простой инок и должен идти на место своего покаяния в Ферапонтову обитель в Белозерских пределах.

Приход Патриарха Никона на суд. Худ. А. Земцов. 1892 г.

«Я страдал и издыхал от ударов, переносил ужасы и упал духом, когда погасло великое светило», – так писал об этом Черниговский епископ Лазарь (Барнович)¹²⁸.

Выходя из церкви, в которой выслушал соборный приговор над собою, Никон говорил вслух народу, толпившемуся вокруг: «Погибла ты, правда, господствует ложь; не следовало тебе, Никон, так смело говорить правду царю и боярам, а льстить бы им и угождать, и ты не дожил бы до такого осуждения». Сел в свои сани и в сопровождении двух архимандритов, назначенных от Собора, и своих приближенных отправился на подворье, где проживал. Пришел, наконец, от царя полковник Аггей Шепелев и сказал Никону, что назначен провожать его в Ферапонтов монастырь. В Кремле собралось множество народа, но между собравшимися пустили слух, что Никон поедет из Кремля в Спасские ворота по Сретенке, и, когда народ отхлынул в Китай-город, чтобы там удобнее видеть проезд Никона, его быстро повезли из Кремля в Арбатские ворота на Каменный мост. Двести стрельцов со своими начальниками сопровождали поезд за самый Земляной город, а отсюда поехал провожать Никона только полковник Шепелев с пятьюдесятью стрельцами. Под «крепкою» стражею Никон был препровожден на Архангельское подворье, где провел ночь. На следующее утро к нему явился царский окольничий Родион Стрешнев с «подношением» от царя, прося дать «благословение Царскому Величеству». Стрешнев принес серебряных денег, различные одежды, собольи и лисьи, в дорогу. Никон наотрез отказался от даров, присланных Государем, а окольничему на его просьбы ответил «Если бы благоверный царь желал от нас благословения, то не оказал бы нам такой немилости». После ухода окольничего сразу же в покои зашел стрелецкий полковник Аггей Шепелев и объявил, что по царскому указу он должен немедленно препроводить Никона в назначенное ему место ссылки – Ферапонтов монастырь.

С наступлением утра к Никону явились сопутствующие ему архимандрит Иосиф и полковник Шепелев и объявили, что по указу царскому и благословению патриархов и Собора они должны взять от него, Никона, архиерейскую мантию и посох, врученные вчера его монаху Марку. Никон отдал без всякого прекословия, и мантия и посох отправлены были в Соборную церковь в Патриаршую казну. Архимандрит Иосиф и полковник Шепелев со стрельцами остались жить при Никоне для охраны его впредь до государева указа.

В это время зачитанный в церкви приговор над Патриархом Никоном еще не был никем подписан. Зато, против всех ожиданий, по окончании суда архиепископ Иларион отказался подписать акт о низложении Никона, так как в документе, вследствие неправильного перевода с греческого, указывалось на подчиненность патриаршей власти царской. От подписи отказался также и архиепископ Крутицкий Павел. Преосвященный Иларион, как и владыка Павел, в двух последних заседаниях Собора не участвовал, но, испугавшись своей смелости, тот и другой тайно, ночью подали Патриархам свою просьбу – походатайствовать перед Великим Государем о прощении за высказанную смелость и противление. На следующий день архиереи вновь собрались в Патриаршем дворце, где был обсуждаем вопрос о власти царской и патриаршей. Тогда в заключение Паисием Лигаридом была высказана похвала царю Алексею Михайловичу, и все стали рукоплескать и взывать: «Многая лета нашему победоносному Государю, многая лета и Вам, Святейшие Патриархи». Услышав обо всем этом, Павел и Иларион смирились и подписали Соборный акт о низложении Никона.

По решению Святейших Патриархов и Великого Государя указано было архимандриту Иосифу не только сопровождать Никона в Ферапонтов монастырь, но строго наблюдать и за бывшим Патриархом и за тем, чтобы никакого оскорбления никто ему не чинил.

Архимандрит Иосиф повелением Иосифа Святейшего Патриарха Московского и Всея Руси в феврале 1667 г. вернулся из Ферапонтова монастыря и возвратился в Печерский Нижегородский монастырь, которым управлял до 1672 г. В 1673 г. хиротонисан во епископа Коломенского. В 1676 г., как наказание Божие, на соборе в Крестовой палате архиепископ Иосиф за хульные слова на Патриарха Иоакима и государя был запрещен в священнослужении. Через год Иосиф возвращен в Москву. Перед своею кончиною он удалился в Никольский Угрешский монастырь, приняв схиму, где и скончался 29 июня 1681.

Одновременно с тем, как происходило низложение Никона, делались распоряжения об изъятии из-под его власти всех трех монастырей, которыми он владел прежде. На другой же день после словесного над ним приговора, 6 декабря, уже послана была в Иверский монастырь царская грамота архимандриту Филофею и наместнику Паисию, чтобы они не слушались ни в чем поставленного Никоном строителя, старца Евфимия, и не давали ему никакой воли ни в монастырской казне, ни в монастырских вотчинах, равно как и никому другому, если еще кого пришлет Никон, а сами заведовали всем впредь до государева указа и чтобы теперь же оба прибыли в Москву, взяв с собою старца Филагрия с товарищи, которых прислал Никон в Иверский монастырь под начало. 12 декабря, когда был прочитан и письменный приговор над Никоном, от патриархов и всего Собора с соизволения государя последовал приказ Новоспасскому келарю Варлааму да подьячему Авдию Федорову, чтобы они ехали в Крестный монастырь и сделали там подробную перепись всего имущества, монастырского и церковного, всей братии и службников, всех монастырских вотчин и прочих владений и, переписав, приказали ведать всем этим местному архимандриту, келарю, казначею и соборным старцам впредь до указа государева, а отнюдь не слушаться тех, кого будет присылать Никон.

Оба Патриарха, судившие Патриарха Никона, знали еще раньше прошлое Лигарида от Иерусалимского Патриарха Нектария, но в Москве защищали и удостоверяли его Православие и пользовались его указаниями и советами. Впрочем они сами были низложены со своих кафедр в то время, как судили Патриарха Никона, и не могли почитаться каноническими его судьями. Их заявления о том, будто они имеют полномочия от Константинопольского и Иерусалимского Патриархов, были явной ложью, ибо те Патриархи не одобряли осуждения Никона и не одобряли самой их поездки в Москву для суда. Патриарх же Нектарий, как известно, рекомендовал не судить Патриарха Никона, а пригласить в Москву обратно для патриаршествования.

Московскому правительству предстояли хлопоты по восстановлению низвергнутых патриархов, судивших Патриарха Никона, ибо они и низвергнуты были как раз за эту поездку церковной властью Константинопольского Патриарха Парфения и всех греческих архиереев, согласных с ним. На самом суде Никон был обманут относительно наличия полномочий Патриархов от Константинопольского и Иерусалимского указанием на лежащий на столе свиток, составленный за подписью всех Патриархов в 1664 г., в котором без указания личности Патриарха Никона просто содержались общие рассуждения на тему о том, чему подлежит Патриарх, виновный в таких деяниях, которые приписывал Патриарху Никону ездивший дважды в Константинополь друг Лигарида диакон Мелетий со Стефаном Греком, привезшим ему в 1665 г. и подложную грамоту от Константинопольского Патриарха, назначавшую его представителем Константинопольского Патриарха для суда над Патриархом Никоном.

Свиток этот читался в отсутствие Никона, и Никон лишен был возможности удостовериться в наличии полномочий, которых там, впрочем, и не заключалось. Грамоте о назначении Паисия экзархом Константинопольского престола царь поверил, несмотря на то, что еще в ноябре 1665 г. показания митрополита Афанасия возбуждали относительно этого сомнения; правда, царь послал для проверки к Константинопольскому Патриарху келаря Чудова монастыря Савву; тот и привез грамоту Константинопольского Патриарха, где было сказано: «Стефан грек у меня не был, только хартофилакс докучал мне, чтобы я написал грамоту о бытии Газскому экзархом, но я ему этого не позволил, и если такая грамота явилась у тебя, то это плевелы хартофилакса... Лигарид – лоза не Константинопольского престола, я его за православного не признаю, так как слышу от многих, что он папежник и лукавый человек».

Однако грамота пришла, по указанию Гюббенета, в Москву уже во время производства суда над Никоном и не повлияла на дело. Самый суд над Патриархом Никоном нельзя назвать судом в собственном смысле, ибо это была лишь формальность, утвердившая заранее составленное решение. Обвинение, рассмотрение пунктов обвинений и самый обвинительный вердикт не совпадают между собой. Основные идеи Никона о власти царской и патриаршей были восприняты судом как правильные, но уже после осуждения Никона в январе 1667 г. все свидетели в пользу Патриарха Никона были заблаговременно сосланы, сам Никон не был приглашен ни на заседание 28 ноября (когда читался патриарший свиток), ни 3 декабря. Он присутствовал только на заседаниях 1 и 5 декабря (5-го сделано постановление, а 12-го последовало низвержение из сана в Чудовом монастыре); самое обвинение не было ему вручено заранее, и он должен был экспромтом только отвечать на предложенные ему вопросы; патриарших свитков, полученных им в 1664 г. и составленных применительно к тому, что говорил Патриархам диакон Мелетий, друг Лигарида, Никон вовсе не читал. Патриархи-судьи во время путешествия были застрахованы от всякого общения с людьми, которые пришли бы от Никона, и, таким образом, получили данные от одной стороны. Самый суд 1666 г. был подтверждением суда русских архиереев 1660 г., который был составлен в отсутствие Патриарха Никона и не мог считаться каноническим судом.

Лигарид действовал, как платный адвокат. Его нравственная физиономия и способы действий не требуют комментариев. Он был платный наемник, а не действительный противник. Греческие Патриархи, как показывает рассказ об их действиях в деле Никона, не являют какой-либо идейной противоположности Никону: они выслуживали милостыню от царя и бояр и стали только платными орудиями в их руках. Действительным врагом Никона был и не царь. Царь спрашивал много раз у него благословения уже после низвержения из сана, как бы не признавая последнего, посылал ему подарки, просил многократно прощения и даже на смертном одре испрашивал его как у отца и блаженного пастыря, но не получил формального прощения, которое Никон обещал дать под епитрахилью, но только в случае возвращения его в Воскресенский монастырь. Противником этим были бояре, не щадившие в обвинениях на Никона самого царя. Между ними шла борьба, быть ли государству русскому Святою Русью, возглавляемой царем, как представителем верховного политического принципа, и Патриархом, как представителем высших руководящих нравственных и церковных норм, обязательных для самого государства, или же ему быть возглавляемым только мирским светским началом, которое может всегда меняться в зависимости от господствующих в каждый данный момент философских течений. Этот вопрос встал на Руси не тогда, когда Петр нанес Церкви последний удар своим законом о монастырях и о церковной собственности, уничтожителем патриаршества, а тогда, когда стояли лицом к лицу две силы: боярство и Никон. Боярство достигло того, что из патриаршества, как учреждения, была вынута живая душа. В каких бы нелепостях ни обвиняли Никона, он, в конце концов, пострадал только за свой уход с кафедры, бывший в основе протестом против секуляризации государственной жизни. После него оставались группы, формы временно без изменения, но обновляющей силы они не имели, и Церковь постепенно переходила на положение государственного учреждения из самодовлеющего самостоятельного, хотя бы и поддерживаемого государством союза, каким хотел ее сделать Никон. Бояре искали подтверждения своим взглядам у продажных Патриархов с тем, чтобы авторитету Никона противопоставить авторитет такого же сана, а самого его не только низложить, но и низвергнуть из сана, чтобы он не мог быть восстановлен царем, который мог покаяться и вернуть Никона¹²⁹.

Из восточных патриархов на Собор приехали два – Паисий и Макарий, но, не говоря пока о существе судопроизводства и о том, что суд и не разбирал вовсе и не исследовал, и не допрашивал Никона по существу тех обвинений, о которых высказывался патриарший свиток, и, таким образом, никто и не доказывал, что он именно совершил все то, о чем отвлеченно рассуждал свиток, суд этот сам по себе был незаконен. Собор для законности должен быть законно созван, и, если по обстоятельствам все судьи не могут прибыть или даже не могут быть приглашены и некоторые действуют за других все же необходимо, как предпосылка, их согласие на этот Собор и все постановления Собора должны исходить из предположения их присоединения к ним. В данном же случае отдельные Патриархи были отысканы, уговорены и куплены и потому никого кроме себя не представляли. «Хотя бы все епископы продались за милостыню, – пишет Пальмер, – что невозможно при наличности обетования Христа, природа вещей не меняется, и продажное рабское собрание не может превратиться в канонический Собор».

Мало того, два Патриарха не имели права, согласно их правилам и обычаям, председательствовать на русском Соборе и судить Московского Патриарха иначе как в согласии двух других и по соглашению с ними, особенно с Константинопольским Патриархом. Но они не имели ни согласия, ни соглашения и солгали на суде Никону, что имели это согласие, хотя и отнеслись к Никону как к непокорному за то именно, что он требовал доказательств этого согласия, сомневаясь в их компетенции. Но они верили, что Царь, которому надо угодить, сумеет добиться согласия других Патриархов впоследствии. Судя по свиткам, поместный Собор не только под председательством двух Патриархов, но и без них мог судить Никона, но свитки не давали права судить безапелляционно, ибо оставляли оговорку в пользу права обращения к Константинопольскому Патриарху с его братьями; в данном же случае было налицо не общее мнение Патриархов, а разные мнения Патриархов. Фактически Никон никогда не смог бы апеллировать после низложения, раз и до суда было перехвачено в декабре 1665 г. посланное им письмо к Константинопольскому Патриарху, и для него была прекращена возможность свободного общения с внешним миром¹³⁰.

Было все это проведено через Лигарида, которому бояре за его консультацию и работу в деле против Никона прощали самые бессовестные дела, а не только курение табака, которое едва было прощено Никоном Мирскому митрополиту, и то только лично ему, а не лицам, его сопровождавшим. Этот же Лигарид был призван осветить дело Никона приехавшим двум Патриархам, от которых были отдалены всякие другие влияния. Пока они ехали от Астрахани, их сопровождали из Москвы присланные лица, и они не допускали никого к ним без разрешения Московского правительства, чтобы к ним не проникли сторонники Никона. И сами эти особо присланные лица, а также митрополит Астраханский Иосиф (грамота напечатана среди документов у Пальмера) имели запрещение говорить с ними по этому делу. Беседа с царем, богатые от него подарки должны были доделать остальное. С Никоном же первая встреча состоялась на заседании 1 декабря, когда накануне дело было по существу уже решено. Чтобы патриархи решили дело, как надо было правительству, для этого был поставлен Лигарид, который стремился воздействовать на их иерархическое самолюбие. В докладной записке Лигарида патриархам Никон обвинялся в том, что «он дерзнул поставить свой трон выше других патриархов, стал поражать благодетелей своих и терзать, подобно ехидне, родную мать свою Церковь. Но Тот, Кто смиряет надменных, развеял, как паутину, замысел его именоваться Патриархом и Папою, нарушая должное почтение к истинному Папе и Патриарху Александрийскому, которому принадлежит этот титул искони и поныне канонически... И Иерусалимского Патриарха оскорбил он, наименовав себя Патриархом Нового Иерусалима, ибо он бесстыдно и невежественно назвал новую обитель свою Иерусалимом, забывая, что Софроний разделяет Иерусалим на древний христоубийственный и новый – порождающий благочестие.

Никон хотел подчинить себе и Антиохийский престол, где впервые послышалось название христиан, стараясь обманчивой подписью стать третьепрестольным. Он обидел вселенский трон захватом престола Киевского, сего первопрестольного града равноапостольного Владимира, желая, чтобы его торжественно поминали так: Божией милостью Никон архиепископ Московский и Всея Великия и Малыя и Белыя России Патриарх. Он придумал, что так как Александрия вследствие обстоятельств опустела и не служит более жилищем Патриархам, и Антиохия тоже распалась, то Патриархи Александрийский и Антиохийский незаконно именуются Патриархами. Таким образом, он по-иудейски прикрепляет власть к месту, но благодать Духа не ограничивается местом, но всюду свободно расширяется». Затем Лигарид изобразил его церковным новатором, поколебавшим и древнее церковное предание, «что Никон был рукоположен дважды и потому и не есть законный Патриарх».

Совершенно ясно, что все эти обвинения – сплошная клевета, но клевета, сделавшая свое дело и восстановившая Патриархов против Никона. На суде не было вовсе речи о тех обвинениях в отношении действий Никона к гражданской власти, как будто они не имели никакого значения: очевидно, их считали слабым пунктом обвинений и обвиняли Никона сначала в уходе с кафедры, не принимая во внимание заявлений самого Никона, а потом читалось перехваченное письмо его к Константинопольскому Патриарху Дионисию, написанное в декабре 1665 г., в котором описывалась история Никоновского возвышения и падения. Чтение его прерывалось обсуждениями отдельных мест, и, таким образом, не было систематического обвинения по тем пунктам, которые ставили вопросы восточным Патриархам; вовсе не подумали о том, чтобы наказание, предусмотренное там и заключающееся в низложении с престола, низвержении из сана и ссылке, оказалось примененным к самому Никону. Этого и не нужно было, ибо еще 30 ноября все архиереи и бояре огульно заявили, что Никон повинен во всем.

Как раз в этот день Никон, по словам иподиакона Шушерина, повез с собой в Москву свое «Разорение», которое было написано им в 1664 г. Мнение о времени написания «Разорения» определяется тем, что в нем на фронтисписе упомянуто об издании Библии, вышедшем только 12 декабря 1663 г.; а в январе 1665 г. произошли переговоры Никона с Собором об условиях отречения его от патриаршества, из которых видно, что Собор почитал его не отрекшимся от патриаршего престола; если бы Никон писал «Разорение» в 1665 г., он об этом, конечно, упомянул бы, и ему незачем было бы подробно доказывать, что он не отрекался от престола.

Это «Разорение» не было представлено Никоном на суде, и ясно, что не было предметом суждений, ибо в противном случае многие резкости Никона были бы поставлены ему в вину, а с другой стороны, были бы в деле следы спора с ним по существу о принципах царской власти. Говорили же на суде только об уходе Никона с престола, но, если остановиться на этом одном пункте, который только и разбирали на суде хоть сколько-нибудь, то и тогда ясна будет необоснованность суда. Что касается обвинений во введении новых обычаев в церковно-государственных отношениях, о которых говорили главы І–V и X–XIII вопросов Патриархам, то в этом отношении никаких обвинений Никону не было поставлено. Любопытно посмотреть, достаточно ли объективно постановили Патриархи наказание за уход в виде низвержения с престола, лишения сана и наказания еще от светской власти¹³¹.

Посмотрим, какова была практика Константинопольской Церкви и наиболее известные в истории случаи оставления кафедр. В Константинополе после убийства Парфения II в 1650 г. был некоторое время Патриархом Иоаникий, затем Кирилл Коза, но его не приняли, и так как он смог собрать денег визирю и свите его, то был низложен и на его место поставлен Афанасий Пателяр, приезжавший в Россию в 1653 г., ранее бывший Салоникским митрополитом, а потом Патриархом по низвержении Кирилла Лукариса; он был опять низложен и получил от Молдавского бея Церковь и монастырь в Яссах. Потом он без позволения бея пришел в Константинополь и сделался Патриархом на место Кирилла Козы. Он оставался Патриархом 15 дней и был низложен. Вернувшись в Молдавию, он нашел Церковь свою переданной другим и уехал в начале 1653 г. После Афанасия духовенство и епископы избрали Паисия, заставив его продать Ларисскую кафедру (этот Паисий в конце 1654 г. посылал ответы Никону в Москву о церковных обрядах); после него в 1655 г. был Парфений III, повешенный 25 марта 1657 г., затем был Дионисий до зимы 1665 г., Парфений IV и Мефодий сменяли друг друга несколько раз.

Так и в Иерусалиме после смерти Паисия в 1660 г. вступил Нектарий, который в 1668 г. отказался от патриаршества, и его заменил Досифей. Из этой смены Патриархов и их обратного возвращения видно, что сам по себе факт оставления патриаршества не считался каким-либо преступлением, и если в Константинополе он вызван был условиями турецкой неволи, то в Москве мог быть вызван другими условиями.

Собор продолжал работу. Вечером 24 января 1667 г. новым московским патриархом избрали престарелого архимандрита Троице-Сергиева монастыря Иоасафа. Наречение – 8 февраля, а 10 февраля возведение в сан Патриарха в Московском Успенском Соборе. Вотчины и монастыри Никона были переданы епархиям, в которых они находились.

Большой Собор осудил Никона, но не осудил исправления книг, бывших при Никоне. Все постановления Собора находятся в книге «Предел освященного Собора». В книге говорится, чтобы все и во всем без всякого сомнения и прекословия покорялись святой Восточной апостольской Церкви и, в частности, чтобы принимали новоисправленные и напечатанные при Никоне и после него Служебники, Требники и прочие церковные книги, и по ним правили все церковные службы чинно, немятежно и единогласно, и пели на речь; чтобы Символ веры содержали неизменно без прибавления «истиннаго», «аллилуйю» говорили трижды и потом «слава Тебе, Боже», крестное знамение на себе творили тремя перстами, молитву Иисусову в церковном пении и общем собрании произносили: «Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас», а наедине, кто как хочет, и чтобы священники благословляли народ перстосложением именословным.

Собор 1667 г. отверг постановления Стоглавого Собора. Было осуждено и отменено распоряжение Никона, сделанное им еще в конце 1655 г., чтобы в праздник Богоявления водоосвящение совершалось только один раз в навечерие праздника.

Засвидетельствовав таким образом полное свое согласие и как бы единство с Собором 1666 г., Большой Московский Собор выразил в том же своем «Изречении» уже от себя следующее: «Сие наше соборное повеление и завещание повелеваем всем хранить неизменно и покоряться св. Восточной Церкви. Если же кто не послушает нашего повеления и не покорится св. Восточной Церкви и сему освященному Собору или начнет прекословить и противиться нам, мы такового противника данною нам властию, если будет от священного чина, извергаем и предаем проклятию, а если будет от мирского чина, предаем проклятию и анафеме как еретика и непокорника и от Церкви Божией отсекаем, дóндеже уразумится и возвратится в правду покаянием».

Большой Собор изрек анафему только на людей, которые не покорялись Церкви и сопротивлялись ей тем, что не хотели принять ее новоисправленные книги и обряды, называя их еретическими, но вовсе не изрекал анафемы или проклятия на самые книги старопечатные и мнимо старые обряды, которых держались эти люди, противники Церкви, да и на них наложил анафему только до тех пор, пока они не образумятся и не покаются¹³².

Особое значение он имел по отношению к тем Соборам, которые происходили в Москве в последние двенадцать лет и рассуждали то об исправлении церковных книг, то об оставлении Никоном патриаршей кафедры, то о появившемся в Церкви расколе. Все эти Соборы нашли для себя в Большом Соборе подкрепление и разъяснение, дополнение и завершение. Он окончательно решил вопросы и о Патриархе Никоне, и о новоисправленных при нем книгах, и о появившемся вследствие исправления книг расколе, а вместе решил и другие вопросы для исправления недостатков в Русской Церкви и для ее дальнейшего благосостояния.

Еще решал свои задачи Большой Собор 1667 г., а Никон в студеные дни декабря того же года выехал на Север в ссылку.

На всем протяжении пути во всех городах и селах стрельцы удаляли с улиц народ, не позволяли никаких встреч и передачи подарков и милостыни Никону и его спутникам.

В декабре 1666 г. был окончен путь по зимней стуже опального Патриарха и его сопровождающих. Никон помещен был в неблагоустроенные закопченные кельи Ферапонтова монастыря. Он довольно тяжело перенес этот путь, принесший ему ранение и заболевание. Смену житейских условий, болезни и унижения Никон переносил в молитвах, одновременно анализируя все то, что с ним произошло, в своем твердом убеждении о несправедливости суда над ним.

В январе 1667 г., когда Московский Собор еще не кончился, Никон писал царю: «Ты просишь у меня благословения, примирения, но я даром тебя не благославлю, не примирюсь. Возврати из заточения, так прощу».

В Ферапонтовом монастыре Патриарх Никон сидел в полном заточении. Маленькая келья его в одно окошечко, через которое едва-едва проникал свет, не давала ему возможности ни пройтись, ни достаточно иметь воздуха. Единственное движение ему разрешалось делать – это ходить в трапезную, где он ел из общего котла со всеми служителями монастыря. Никого к нему не пускали, и он три года никого не видел, ни с кем не говорил; продавать или покупать что-либо ему было воспрещено. Крест у него отобрали. Одежда и обувь его изодралась, так что ему стыдно было посещать трапезную. Но к Рождеству 1671 г. тюремщик дал Никону перья, бумагу и чернила, чтобы он написал царю другое письмо.

Большинство русского народа встретило решение Собора как расправу монархии над Патриархом и считало его несправедливым.

Интересно складывалась дальнейшая судьба главнейших судей, вершивших суд над Никоном.

Патриархам Паисию и Макарию пришлось писать после суда над Никоном оправдательные письма Константинопольскому Патриарху Парфению IV и Нектарию. Они писали Парфению IV, что были уверены, что Константинопольский Патриарх пошлет своего представителя, что Нектарий уже уехал в Москву, что они поехали в Москву, повинуясь царю, «ради поддержания нашей отеческой веры и истинной правды». Они приехали в Москву, но не нашли Константинопольского Патриарха, но уже что сделано, то сделано. Они приступили к делу, уже рассмотренному раньше поместным собором.

Иерусалимскому Патриарху Александрийский и Антиохийский Патриархи тоже писали, что уверены были, что увидят его в Москве, что видели его приписку к свитку, сделанную как бы ввиду осуждения Никона и, «опираясь на это, мы низложили Никона».

Они освободили из заточения посланного Патриарха Нектария Савватия; «исследовав истину (через Лигарида, которого испросили у царя в помощники), мы, согласно канонов и наших патриарших свитков, лишили Никона права священнослужения». Царь Алексей Михайлович достиг восстановления на кафедрах Паисия и Макария уже через преемника Парфения IV Патриарха Мефодия, но и Парфений уже получил царскую милостыню и занес в диптихи нового Патриарха Иоасафа II, тем признав низвержение Никона.

Патриархи, прибывшие с Ближнего Востока, были повешены турецким султаном за самовольную поездку в Россию, а их богатые подарки, полученные в России, изъяты. Известие о том, что Лигарид не митрополит, пришло в Москву в 1668 г., но, как мы видели, не испортило отношений между Паисием Лигаридом и царем Алексеем Михайловичем. Иезуит Паисий был посвящен в священнический сан и получал от папы ежегодное содержание, что не мешало ему в Москве притворяться православным. Паисию Лигариду принадлежит ряд книг в духе католицизма, а также история осуждения патриарха Никона, которая потом послужила дополнительным материалом для критики Патриарха Никона.

Нектарий также покорился в деле Никона, но не в деле Лигарида. Еще не успели уехать Паисий и Макарий из Москвы, Нектарий привлек внимание Парфения IV как Константинопольского Патриарха на сочинение Лигарида «История Иерусалимских Патриархов», написанное еще много лет назад в католическом духе, и оба Патриарха анафематствовали и сочинения, и автора. Нектарий написал целое письмо, объявляя Лигарида латинским еретиком и рекомендуя держать его взаперти, чтобы он не ушел к своему старому господину, к папе, и не выдал государственных тайн. Царь стал хлопотать за Лигарида, как если бы Лигарид был низложен Нектарием только за латинство и за неканоническое отсутствие из своей Газской митрополии, и написал в его защиту Нектарию весной 1669 г. и Патриарху Мефодию послания с просьбой его простить и восстановить на его кафедре. В июле эти письма были в Константинополе, и Досифей, ставший Патриархом после отречения Нектария, ответил, что восстановить его на кафедре – дело не Константинопольского Патриарха, что Лигарид был низвергнут и анафематствован Нектарием не за латинство, а за преступления, которые он по скромности не смеет назвать, что он далек от покаяния, но из уважения к царской просьбе, так как царь пишет, что Лигарид принес много пользы ему и довел царство до доброго конца, Досифей готов вменить ему преступление в добродетель и дать ему разрешительную грамоту; причем добавил, что ждет милостыни от царя – единственной надежды. Разрешительная грамота датирована октябрем 1669 г. из Филиппополя, причем Досифей добавил, что он рекомендовал Нектарию и всему Собору также разрешить Лигарида, «как он разрешен нами за преданность самодержавнейшему царю». 24 января 1670 г. царь получил и показал Лигариду эту грамоту, чтобы он реабилитировал себя перед русским духовенством, но Патриарх Иоасаф II не удовлетворился этим документом, как неполным и двусмысленным, а через два месяца Лигарид снова был запрещен, и уже на этот раз, несмотря ни на какие усилия царя, Досифей не согласился снять запрещение с Лигарида, который был выслан из Москвы в 1678 г. под запрещением в Киев, потеряв всякое влияние в Москве¹³³.

Вскоре после суда епископ Мстиславский Мефодий привлечен был к суду за измену и умер под стражей.

Непонятным в это время было поведение царя: отдав на моральную расправу своего бывшего друга и способствовав ей, он после всего случившегося желал получить благословение Никона. Как бы показывая свое уважение к бывшему Патриарху, царь посылал ему съестные припасы, но осужденный не унизил своего человеческого достоинства, не принял подарков и не дал своего благословения царю и его семейству.

За такое отношение к Патриарху Алексей Михайлович подвергся наказанию Божию как в лице своего семейства, так и в судьбе всего государства. Вскоре умерла его жена Мария Милославская. Шестеро из семнадцати детей царя умерли в детском возрасте. Среди оставшихся детей – великая вражда. Через два поколения угасло мужское потомство Романовых. После смерти Алексея Михайловича Россия пошла по худшему пути своего духовного развития. Отметим, что суд на Патриархом Никоном имел свои последствия и для Нижегородского Печерского монастыря. Дело в том, что архимандрит Печерского монастыря Иосиф, как отмечалось выше, участвуя в Соборе по низложению Патриарха Никона и выполняя должность охранника в Ферапонтовом монастыре, тем самым принял на свою душу «великий грех». Виновными в этом осознавали себя и все последующие архимандриты Печерского монастыря, а настоятель Иоасаф (с 1686 по 1688 г. архимандрит в Печерской обители), бывший в 1667 г. еще служкой Иосифа и присутствующий на Соборе, решил во искупление своего хоть и косвенного, но участия в низложении Патриарха Никона выстроить над спуском к Нижегородскому Вознесенскому Печерскому монастырю часовню, затем получившую в народе название «часовня-крест». Архимандрит Иоасаф обратился за благословением на «сие деяние» к митрополиту Нижегородскому и Алатырскому Филарету. В 1666 году Филарет, посещая по царскому указу и благословению Восточных Патриархов Ново-Иерусалимский Воскресенский монастырь, и сам мог лицезреть все постройки, возведенные Патриархом Никоном. Мог молиться он и возле креста, поставленного Патриархом на Елеонской горе, с которой открывалась панорама строящейся Воскресенской обители.

Почти одновременно как в Воскресенском монастыре, так и в Печерском началось строительство часовен. Поскольку часовня в Ново-Иерусалимском монастыре именовалась «Елеонской» и в плане повторяла палестинский первообраз VI века, который отмечал место Вознесения Господня, а Печерская обитель также основана в честь этого праздника, то Крестовоздвиженскую часовню-крест решено было возвести на вершине горы, дабы с нее открывалась вся панорама ансамбля Печерского монастыря, по аналогии с Новым Иерусалимом. Таким образом, промыслом Божиим оба монастыря духовно связались между собой невидимою связью времен. Разница заключалась в том лишь, что на Елеонской горе в Новом Иерусалиме сначала был установлен крест, а потом над ним возведена часовня, а в Печерском монастыре первоначально возвели часовню, а затем установили крест. Самое раннее сохранившееся описание часовни зафиксировано в монастырской описи имущества за 1854 год: «От монастыря на юго-западе – на горе, каменная осьмиугольная часовня, коей верх сведен конусом, на главе крест железный, выкрашен желтым кроном, дверь железная решетчатая».

Архимандрит Иоасаф привлек к финансированию строительства самых влиятельных людей Нижнего Новгорода, о чем свидетельствуют записи из «Вкладной книги» Нижегородского Печерского монастыря XVII века.

В 1861 году, по благословению епископа Нижегородского и Арзамасского Нектария (Надеждина), при наместнике монастыря архимандрите Досифее (Цветкове) часовня-крест была обращена в храм¹³⁴.

Бедность, неустроенность жилья, унижения со стороны охраны и другие невзгоды не могли сломить сосланного в Ферапонтов монастырь Патриарха. Никон без малодушия воспринял все неприятности. Народ, как мог, поддерживал Никона, простые люди не могли забыть своего святейшего заступника, и уже в середине лета к осужденному потянулись многие посетители из ближайших селений Каргополя и более далеких волостей, среди которых были и довольно знатные особы.

Со временем происходило постепенное ослабление жестокости содержания Никона в Ферапонтовом монастыре, он получил от царя позволение иметь свою отдельную церковь и разрешение на постройку новых келий. В следующее лето Никон занялся расчисткой участков земли от леса для посева хлеба и овощей. В 1668 г. Никон тяжело заболел и лежал в больничной келье. Думая о своей кончине, он обратился к царю с письмом, в котором просил о погребении его останков в Новом Иерусалиме.

Царь Алексей Михайлович вскоре остро почувствовал утрату своего друга и советчика. В стране многие государственные дела пришли в расстройство, в военных походах бояре, деля власть между собой, терпели неудачи, происходили бунты народа. В своем желании все же получить благословение, царь через боярина Наумова обратился к Никону еще раз, с намерением об удовлетворении его просьбы о погребении.

Никон письменно выполнил эту просьбу царя и в своем послании написал: «...благословляю и прощаю».

Однако мечтаниям Никона не суждено было сбыться. Царь, получив от него прощальную грамоту, не принял решения о позволении возвращения Никона в Воскресенский монастырь, что не могло не вызвать нового гнева в душе опального, он даже отказался от богатых царских подарков. Но вот в марте 1669 г. умерла царица, и царь, исполняя ее последнюю просьбу, обратился к Никону с прошением молитв об упокоении усопшей царицы, посылая ему с этим прошением подарки. Никон опять отказался от царских подарков, доставленных ему с этим известием, мотивируя свой отказ грехом взятия подарков за молитвы, однако сказав при этом, что молиться за упокой царицы он будет без всякой мзды.

При всех жизненных невзгодах время лечило душу Никона, его обида на царя постепенно смягчилась. При вступлении царя в новый брак Никон охотно принял присланные от него подарки. Дружба между ними, кажется, начала возобновляться, царь удовлетворял новые просьбы опального и присылал к нему еще подарки.