Отклики бывших единомышленников графа Толстого

С того времени, как мы разошлись с вами, Лев Николаевич, т. е. с тех пор, как я стал православным, а этому есть уже лет 8–9, я ни разу не разговаривал с вами о том, что так важно для нас обоих. Иногда меня очень тянуло написать вам, но краткое размышление приводило меня к сознанию, что делать этого не нужно, что из этого никакого толку не выйдет ни для вас, ни для меня. Теперь я берусь за перо под впечатлением только что прочитанного мною вашего ответа на постановление Синода от 20–22 февраля. Ничего нового для себя я не встретил в вашем ответе, тем не менее почувствовалась потребность сказать вам несколько слов по поводу этой свежей вашей исповеди.

Мне, как бывшему вашему единомышленнику, интересны, главным образом, те основные моменты христианского учения, на которых держится, с которыми связано наше теперешнее разногласие. На них я и хотел бы остановиться несколько подробнее, мимоходом лишь ответив на прочие (и даже не на все) пункты вашего писания.

Другие, может быть, откликнутся на ваше обвинение в не каноничности опубликованного синодального постановления... Я, со своей стороны, понимаю его, как констатирование уже совершившегося факта вашего отпадения от Церкви, о каковом отпадении Синод и объявляет чадам Церкви, чтобы предостеречь их относительно вашего учения. Думаю, что оно имело в виду и вас, надеясь вызвать вас на серьезный пересмотр ваших взглядов на христианство... Побуждало Синод к этому акту, нужно полагать, и желание открыто и во всеуслышание заявить об основных истинах веры христианской в то время, когда в обществе существует так много до противоположности несходных воззрений на сущность Христова учения.

Вы называете это постановление произвольным, потому что оно обвиняет вас одного в том, в чем подлежат обвинению многие. Отчасти вы правы, но только отчасти, потому что никто из той интеллигенции, на которую вы указываете, не вступал в такую вражду с Церковью и ее учением, как вы. Непризнание чего-либо, даже отрицание, – это не то, что ожесточенная борьба, да еще неразборчивая в средствах. В объяснение и оправдание последнего замечания приведу вам слова человека, в терпимости и высокой порядочности которого вы едва ли осмелитесь сомневаться. Когда я зимою 1900 года спросил покойного Владимира Сергеевича Соловьева, почему он, умышленно избегавший раньше полемики с вами, выступил так энергично против вас в своих «Трех разговорах под пальмами», он отвечал: «меня возмутили кощунства «Воскресения».

Добавлю еще, что истинно верующие люди едва ли могут иметь что-либо против отлучения от Церкви и всех тех, кто заявил бы себя солидарным с вами. По моему убеждению, удерживать их формально в Церкви, когда они реально находятся вне ее, – нецелесообразно и недостойно православия.

Вы называете постановление неосновательным, так как людей единомысленных с вами всего какая-нибудь сотня, т. е. вовсе не так много, как утверждает постановление. Не стоит ли это ваше заявление в противоречии с предыдущим замечанием, что почти все образованные люди разделяют с вами то безверие, в котором обвиняет вас Синод? Вы скажете, может быть, что эти интеллигенты солидарны с вами только в вашем отрицании церковного учения? Но ведь это-то отрицание главным образом и имеет в виду Синод, а не те положительные стороны вашей философии, в которой вы насчитываете так мало единомышленников.

О «явной неправде» постановления ничего не смею сказать и оставляю этот вопрос на совести вашей и тех, кто, по вашим словам, допустил эту неправду.

Что касается клеветы, которую вы усматриваете в постановлении, то я ее ни в чем не вижу, ибо не вижу «заведомо несправедливых утверждений касательно вас, клонящихся к вашему вреду».

Не могу согласиться с вами и в том, что оно есть подстрекательство к дурным чувствам и поступкам.

В доказательство последнего вашего положения вы приводите выдержки из нескольких писем, полученных вами после отлучения. Я согласен с вами, что письма эти не хороши, что они слишком отзывают тем или иным духом, который не одобрил Спаситель в сынах Зеведеевых, выразивших желание свести огонь с неба на оскорбивших Учителя самарян: «Не знаете, какого вы духа», – сказал ученикам Христос.

Не знают Христова духа и авторы этих писем. Но при чем тут постановление Синода? Вы с большей основательностью могли бы упрекнуть приходских пастырей в нерадении к духовному устроению словесных овец, обнаруживающих волчьи зубы. Вы скажете, может быть: Синод должен был предвидеть это.

Пусть так, но нельзя было этого предупредить. Не публиковать постановления, – возразите вы. Но ведь в таком случае придется совсем сложить руки, так как почти всякое постановление может быть нелепо понято и дурно принято невежеством и нерассудительностью. Лучшим подтверждением этого служит ваше учение: припомните, какой вид оно принимало, проходя через разнокалиберные головы и сердца последователей ваших!? Вам это известно, конечно, лучше, чем мне, – а и мне хорошо известно...

Чтобы не тревожить теней прошлого, укажу вам на вашу недавнюю сравнительно вещицу с невинным и даже христианским заглавием – «Не убий», которая некоторыми лицами была понята совсем не так, как вы, надо думать, желали, судя по заглавию, – и правду сказать, Лев Николаевич, не без основания на этот раз, ибо только слова говорили «не убий», а дух брошюры питал то чувство, которое Иоанн Богослов называет человеко-убийственным.

Далее вы признаетесь, что вы отреклись от православной Церкви, но не потому, что восстали на Господа, а напротив, только потому что всеми силами души желали служить Ему.

Не знаю, умышленно ли вы опустили слова «и на Христа Его», упомянутые в синодальном постановлении и однажды приведенные вами... Их нельзя опускать. Церковь православная (и не только православная) теснейшим образом связана с Христом. И для всякого мало-мальски мыслящего (равно как и для не мыслящего» а одной детской верою ходящего) православного отречение от Церкви есть и отречение от Христа (и восстание на Отца Его), ибо Христос есть Глава Церкви, Церковь же Тело Его. На Ceго-то Христа вы, действительно, восстали, что и сами признаете спустя несколько строк. Служить же вы хотите не Ему и не Тому Отцу Его (Господу), Которого знает и признает вселенское христианство, начиная от православного и католика и кончая лютеранином, штундистом и пашковцем, а какому-то неведомому безличному началу, столь чуждому душе человеческой, что она не может прибегать к нему ни в скорбные, ни в радостные минуты бытия своего.

Не буду касаться ваших замечаний о том, как вы исследовали учение Церкви, а равно и достоинств ваших богословских трудов. Об этом довольно писалось за последние 10–15 лет. Позволю, впрочем, себе сказать несколько слов. Можно пожалеть, что вам пришлось знакомиться с христианским богословием по руководству м. Макария. Может быть, приобщение на первых порах к более жизненной и животворящей мысли богословов-подвижников раскрыла бы вам глубочайшую связь между христианским вероучением и нравственностью, а главное, ввело бы вас в сферу внутреннего духовного опыта, при котором только и можно непоколебимо верить в догмат и сознательно его исповедовать.

Далее вы говорите о церковных обрядах, о некоторых догматических верованиях и таинствах. Все это вам представляется ложью, кощунством, колдовством, обманом. Не входя в подробности, которыми, повторяю, достаточно занималась духовная литература последних лет, разбирая ваши произведения, я остановлюсь на некоторых общих соображениях.

В одной из глав вашей критики догматического богословия вы, говоря о Церкви, выражаетесь приблизительно так: «При слове «Церковь» я ничего другого не могу представить, как несколько тысяч длинноволосых невежественных людей, которые находятся в рабской зависимости от нескольких десятков таких же длинноволосых людей»... Я не опровергаю этого больше, чем наивного определения Церкви, ибо знаю, что опровержение бесполезно, так как определение это вытекло не из логики, а из непосредственного восприятия вами фактов текущей церковной действительности. Пусть будет по-вашему, пусть понятие о Церкви сводится к понятию о духовенстве, и пусть все это духовенство будет сплошь невежественно и корыстно, пусть оно из самых низменных мотивов поддерживает церковное учение... Пусть будет по-вашему, но ведь должны же вы были задуматься над вопросом: когда возникло это учение?

Ведь не нынешними же, по вашему предвзятому представлению, «невеждами и корыстолюбцами» установлены таинства, даны догматические определения, введены богослужебные обряды... Ведь о важнейшем таинстве, вызывающем самые яростные нападки с вашей стороны, мы узнаем еще в новом завете. Обращаю ваше внимание на слова ап. Павла (Посл. к Кор.), который, очевидно, понимал слова Спасителя о Теле и Крови так, как понимаем мы – православные. Что он придавал таинственное (в нашем православном смысле) значение священной трапезе, это видно из того, что в зависимость от недостойного вкушения оной ставил болезни и даже смерть верующих.

Не в Евангелии ли Христос исповедуется Богом?

Не в посланиях ли апостольских искупление является краеугольным камнем учения?

Не ближайшие ли ученики Спасителя (и сам апостол любви) посещают иерусалимский храм для молитвы?

Не в первые ли века (2 и 3) развивается богослужебный чин христианский?

Не поддерживают ли все это и не полагают ли жизнь свою за то, что вы обругиваете, как ложь

колдовство и обман, ученики Христовы и ученики Его учеников?

Лев Николаевич! Вы говорите, что любите истину больше всего на свете. Докажите же это на деле: отрешитесь на самое короткое время от вашего обычного отношения к сущим церковникам и, забыв их, перенеситесь мысленно в первые века христианства.

Неужели вы дерзнете упрекнуть в невежестве, сребролюбии, недобросовестности те сотни, тысячи христианских подвижников, из которых одни вызывали восторг и удивление своими добродетелями даже, во враждебно настроенных к христианству язычниках, другие проявили глубочайшую мудрость в своих философских и богословских трудах? Вспомните Поликарпа, Иустина Философа, Антония и Макария Великих, Иоанна Златоуста, Василия Великого, Григория Богослова, Блаж. Августина, Оригена Адамантового... Чем объясняете вы в них и в тысячах им подобных самоотверженных служителей истины – эту верность церковному учению и именно той его стороне, которую вы не хотите назвать даже заблуждением, а непременно ложью и обманом? Любовь к истине, которую вы, не колеблясь, признаете в себе, требует, чтобы вы подыскали другое объяснение для возникновения тех верований, которые вы клеймите позорным именем колдовства, лжи и бессмыслицы...

Несколько лет тому назад, в первый период своего обращения к Церкви, я прочитал в «Вестнике Европы» прекрасные статьи проф. Герье о Франциске Ассизском и Екатерине Сиенской. Статьи эти драгоценны тем, что в них мы находим беспристрастное и в то же время глубоко-продуманное изложение фактов внешней и внутренней жизни названных католических святых, фактов тщательно проверенных и пропущенных через горнило строгой исторической критики. В обоих житиях (да позволено будет назвать так эти чудные монографии!), особенно в житии Екатерины (которую, кстати сказать, св. Димитрий Ростовский именует блаженною в церковном значении этого слова) – с удивительной яркостью выступают личные отношения души человеческой ко Христу. Все изумительные явления нравственной жизни Екатерины, поражавшие своей необычайностью и покорявшие своей силой даже людей к ней враждебно настроенных, оказываются теснейшим образом связанными с личным ее отношением к Живому Христу Господу. Зависимость эта сказывается так ярко, так непререкаемо, что некоторые неверующие, но не ожесточенные против Церкви люди в недоумении потупляли очи при чтении этого произведения ученого автора и – задумывались.

Так вот, когда я по прочтении названных статей попал в один московский кружок молодежи, состоящий из лиц, вам (а раньше и мне) очень близких, и заговорил с недавними своими единомышленниками о центральном пункте христианства – Самом Богочеловеке и о необходимости для христианина живого, ощущаемого общения с Ним, причем сослался (по малости собственного духовного опыта) на житие Екатерины, то встретил решительный и единодушный отпор: для слушателей казалось нелепостью общение с «мертвецом, давно сгнившим». Самосознание Екатерины и ей подобных лиц, опирающихся в своей нравственной жизни на Христа распятого и воскресшего, представлялось самообманом. У меня осталось впечатление, что это – ваша мысль, Л. Η–ч. Да и трудно, правду сказать, найти третье объяснение, если не принимать того, которое предлагают люди, свидетельствующие о живом союзе своем с Воскресшим.

Но любовь к истине позволит ли остановиться и на теории самообмана? Не придется ли тогда признать, что наилучшие движения души человеческой и высочайшие акты воли порождены были самообманом, т. е. в сущности неправдой?! Или, может быть, самообман состоял не в том, что люди мечтой своего воображения умножили в себе добродетель, а в том, что эту собственную, самодельную, так сказать, добродетель мысленно связывали, без всякой нужды и выгоды для добродетели, со своим фантастическим верованием в «Воскресшего Мертвеца», питающего Своею плотью и кровью?

Но тут является новое затруднение. Как объяснить себе, что на расстоянии стольких веков люди различных национальностей, различного образования, пола, возраста, общественного положения подпадают такому странному обольщению, усваивают, очевидно, ненужное и столь несвойственное «здравому смыслу» верование? Удивительно, что и развитие так называемого положительного знания не освободило людей от этого исторического, из века в век переходящего кошмара: Паскаль, Гладстон, наш Владимир Соловьев – тому живые примеры... Знаменательно также, что тончайшие психологи оказываются в списке этих, по вашему, безумцев, последователей Назарейской ереси. Чего стоит один Исаак Сирин, столько же превосходящий вас (даже вас, говорю без всякой иронии) глубиной психологического анализа, сколько и высотой своего истинно духовного настроения?! Ведь если есть действительная психология, так главным образом (если не исключительно) у тех подвижников христианства, которые утверждались на камне «безумного» вероучения Церкви. Неужели эти сердцеведцы не могли разобраться в такой очевидной, по вашим словам, лжи? Странно, больше того, – непостижимо это эпидемическое ослепление, идущее из рода в род в стольких народах...

Миную ваши обычные упреки по адресу Церкви за искажение ею учения Христа о судах, войнах и др. родах насилия. Прочтите, если вы не читали, «Три разговора» Владимира Соловьева: там сказано об этом много такого, что должно бы, кажется, заставить вас задуматься...

Перехожу к вашему заключительному profession de foi. Несколько раз перечитывал я этот краткий символ вашей веры и каждый раз неизменно испытывал одно и то же тоскливое, гнетущее чувство. Слова все хорошие: Бог, Дух, любовь, правда, молитва, а в душе пустота получается по прочтении их. Не чувствуется в них жизни, влияния Духа Божия... И Бог, и Дух, и любовь, и правда – все как-то мертво, холодно, рассудочно. Невольно вспоминается ваш перевод 1 гл. Евангелия от Иоанна, где вы глубокое, могучее «В начале бе Слово и Слово бе к Богу и Бог бе Слово» заменили жалким «в начале было разумение, разумение стало вместо Бога, разумение стало Бог?! Ведь, попросту сказать, ваш Бог есть только ваша идея, которую вы облюбовали и облюбовываете, перевертывая ее со стороны на сторону в течение 2 десятилетий. Вы никак не можете выйти из заколдованного круга собственного «я». Даже в молитве, этом высочайшем душевном акте, неложно связующем христианина с Богом и раздвигающем границы человеческого «я» до бесконечности Божией, вы остаетесь одиноки – с одним собой, в одном себе. Ваша молитва (по вашему же признанию) есть лишь усилие и усиление вашего сознания, а не действительная беседа души человеческой с живым Богом, она есть искусственный психический акт выдвигания перед сознанием известной идеи, а не приобщение к живому, присно текущему Источнику благодати, орошающему иссохшую землю сердца нашего. Вера ваша такая же отвлеченная, рассудочная и мертвая, как и вера тех ортодоксов, которые ограничиваются философским признанием догмы, забывая, что истина познается не логическими рассуждениями, а всею целостью нашего нравственного существа, требующего для приобщения к истине определенного религиозного подвига. Как они, так и вы мало разумеете, что вера (с характером которой в теснейшей связи стоить и характер молитвы, этого, так сказать, барометра духовной жизни) есть нечто более глубокое, сильное и действенное, чем обычный акт сознания или некоторая идейная настроенность.

Есть «вера от слуха» (Рим.10:17) и есть «вера уповаемых извещение» (Евр.11:1).

Вот эта-то вера, осуществляющая ожидаемое и этим дающая непоколебимую уверенность в невидимом, – и чужда вам, ибо дается она только Богочеловеком Христом, через Кого единственно мы получаем, еще живя на земле, сей доступ к Небесному Отцу и к дарам Его милости.

Отметая Христа Искупителя, вы неизбежно лишаете вашу душу Его благодатного воздействия, а потому не имеете того духовного опыта, который, когда вы говорите о добродетелях, помог бы вам отличить любовь Христову от естественной благо настроенности, благодатную кротость от самообладания (или природной тихости), смирение от снисходительности, мудрое во Христе терпение от бесплодного самоистязания. Потому-то вы и не понимаете великого значения веры в Христа распятого и воскресшего, необходимости ее для истинного возрождения человека, ибо самое возрождение вам неведомо...

У вас, как это ни странно многим слышать, нет мерила для оценки и определения важнейших нравственных переживаний души человеческой, – переживаний, доступных самым простым и некнижным людям, о которых апостол сказал, что Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал, чтобы посрамить сильное, для того, добавляет апостол, чтобы никакая плоть не хвалилась перед Богом. Да, как ни бессмысленно это на иной взгляд, но духовное ведение, доступное Павлу Препростому (4 в.), не дано Льву Мудрому, святилище тайн Христовых, открытое для первого, закрыто перед вторым...

Эпиграфом с эпилогом своей статьи вы избрали слова Кольриджа, – слова настолько значительные, что их нельзя пройти молчанием. В них, мне кажется, до некоторой степени заключается разгадка того недоразумения, которое существует между вами и Церковью.

«Тот, кто начнет с того, что полюбит христианство более истины, очень скоро полюбит свою Церковь или секту более, чем христианство, и кончит тем, что будет любить себя (свое спокойствие) больше всего на свете».

Не знаю, с которого конца подойти к этому афоризму: почти каждое слово требует комментария.

Начну, пожалуй, с фактической проверки данного положения.

Вот перед нами апостол Павел, особенно, помнится, нелюбимый вами за мнимое искажение учения Христова, больше других апостолов потрудившийся над устроением Церкви.

Чем же он кончил? Тем, что полюбил себя (свое спокойствие) больше всего на свете?! Заклятой враг истины не позволит себе сказать этого о нем, величайшем, по справедливому выражению Фаррара, из великих людей, вся жизнь которого со времени обращения его ко Христу была сплошным мученическим подвигом, и в любящем сердце которого не тесно было многим народам.

Вспомните и весь сонм апостольский... Вспомните ближайших учеников Христа – Петра и Иоанна, единомысленные послания которых с искаженным, как и у Павла, учением Христовым перед нашими глазами... Чем кончают они? Изгнанием, мученичеством.

Оставляю в стороне период гонений, когда так мало помышляли о покое, а так много проливали крови за воскресшего Христа и Церковь Его Святую, и опять напоминаю вам о подвижниках пустынь – Антонии, Макарии, Исааке (и других, им же нет числа), об отцах и учителях Церкви – Златоусте, Василии, Григории, Августине, о более близких к нам – Сергии Радонежском, Стефане Пермском, св. Филиппе, Тихоне Задонском... Не знаю, как вы, Лев Николаевич, а я очень желал бы любить свое спокойствие так, как любили свое эти рабы Христовы и служители Церкви. Уверен, что и Господь такому моему спокойствию порадовался бы.

Очевидно, мысль, которую вы хотели выразить или подтвердить словами Кольриджа, не оправдывается фактами. И не оправдывается потому, что понятия тут перепутаны, сдвинуты с своих основ, поставлены в взаимную связь по случайным, а не по существенным признакам. Вы отделяете истину от христианства, хотя в последних строках и заявляете, что до сих пор истина совпадает для вас с христианством, как вы его понимаете.

Для тех же великих и святых людей, о которых я только что говорил, и жизнь которых представляет такое блестящее опровержение афоризма Кольриджа, истина безусловно совпадает с христианством. Для них Христос есть Истина абсолютная, ибо в Нем, по слову апостола, обитает полнота Божества телесно (Кол.2:9).

Мало того, для них и Церковь была неразрывно связана с истиной, что видно из слов того же апостола, называющего Церковь столпом и утверждением истины (1Тим.3:15). Верование ап. Павла было верованием и прочих апостолов, «самовидцев Слова», о чем свидетельствуют их писания, этот, кстати сказать, единственный документ, знакомящий нас с учением Христовым. Веру апостолов разделяли и их ученики; эту же веру приняли и исповедовали и христиане последующих веков. Итак, вы видите, что все эти люди любили христианство и Церковь, как истину, т. е. истина совпадала для них с христианством, как они понимали его: иначе сказать, они никак не менее вас были правы перед истиной, а если посмотреть на жизнь их, то, несомненно, окажется, что даже превосходили вас любовью к ней...

Неосновательно разъединив истину, христианство и Церковь, речение Кольриджа так же неосновательно смешивает Церковь с сектой. Для Кольриджа такое смешение естественно: он не знал Церкви, а видел секты, именующие себя Церквами: свои выводы из наблюдений над сектами, он перенес на Церковь. Между тем многое, что приложимо к секте, вовсе не приложимо к Церкви.

Впрочем, я не стану безусловно оспаривать мысли, выраженной в словах Кольриджа. Возможно, – и, к сожалению, нередко случается, – что люди, принадлежащие к Церкви, уподобляются сектантам по своему душевному устроению. Разумею тех, кто вступает в Церковь, ища в покорном послушании ей, как внешнему авторитету, ленивого покоя для своей истомленной головы. При таком отношении к Церкви движение вперед по пути усвоения истины прекращается, вера и любовь иссякают, в душе рождается сектантское самодовольство с неизбежными спутниками: фанатизмом и нетерпимостью.

Но эти случаи, мало ли их будет, или много, не изменяют существа дела, не опровергают истинности христианства и Церкви (хотя и вносят соблазн в многие людские души), подобно тому, как превалирующее количество эгоистов в мире не подрывает в глазах разумного человека правды нравственного закона (хотя и порождает в иных сердцах сомнение в силе его).

На ваше последнее признание, что вы радостно и спокойно приближаетесь к смерти, – ничего не скажу. Будущее, неизвестное и вам, и мне, скажет свое слово о вашем спокойствии и вашей радости...

Простите, если чем нечаянно обидел вас, Л. Н-ч. Говорю «нечаянно», потому что во все время писания не замечал в себе ничего к вам враждебного. Напротив, с первых страниц моего письма всплыли из далекого прошлого наши дружеские отношения, и образ их не покидает меня доселе. Мне грустно, что их нет теперь и не может быть, пока между нами стоит Он, Господь мой и Бог мой, молитву к Кому вы считаете кощунством, и Кому я молюсь ежедневно, а стараюсь молиться непрестанно. Молюсь и о вас, и о близких ваших с тех пор, как разойдясь с вами, я после долгих блужданий по путям сектантства вернулся в лоно Церкви Христовой.

Для всех нас «время близко», а для вас, говоря по человеческому рассуждению, – и очень близко... Но я не теряю окончательной надежды, что вам, которому так хорошо знакомо слово евангелиста Иоанна, что «всякий, не делающий правды, не есть от Бога» (1Иоан. 3:10), откроется истинный смысл и другого слова того же апостола любви, что «не есть от Бога и всякий дух, который не исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти», тогда, может быть, в последние минуты вашего земного странствия, Образ Воскресшего зажжется ярким пламенем, в душе вашей, и вы, выйдя из мрака в «чудный свет» Его, подобно блаженному Августину, если не воскликнете, то в тайне сердца вашего изречете: Sero te amavi, pulchritudo tam antiqua et tam nova, sero te amavi!

М. А. Н-в.

Вышний-Волочек,

Тверской губ.

29 мая 1901 г.

«Души праведные в руке Божией и мучение не коснется их» (1), «хотя они в глазах людей и наказываются, но надежда на них полна бессмертия» (4), надеющиеся на Него познают истину» (9), «Праведник, если и рановременно умрет, в покое будет» (4:7), «беспорочная жизнь возраст старости» (9), «Праведники живут во веки (5:15), «Непобедимый щит святость» (19). «Злодеяние ниспровергнет престолы сильных» (24), «Господь испытает намерения» (6:3).

Вот уже более 5 лет, как я и некоторые другие из бывших ваших обожателей и последователей круто разошлись дорогами: вы остались на своем пути до последних дней (это читается в ваших самых последних статьях лондонского «Свободного Слова» и в «Воскресении» лондонского издания – «дышащем прещениями и зло хулениями» на Христа и Его Св. Церковь), – а мы, силою Божьего промышления и действием Всесвятого Духа Утешителя, очистились от скверны вашего лжеучения, обновились и сделались верными чадами матери – Церкви и Христа Бога нашего, «не желающего, чтобы кто погиб, но чтобы все в покаяние и в разум истины пришли».

Вы давно, как кумир нашего сердца, – разбит, как властитель наших дум и юных мечтаний – низвержен, – путем тяжелой душевной борьбы, путем многих скорбей и великих зло страданий. Но забыть вас мы не можем; скажу более, вы, Лев Николаевич, нам прозревшим, седмерицею искушенным, и ближе и понятнее со своим душевным миром, чем всем другим слепым, неискушенным поклонникам, какими были некогда и мы. Впрочем, не буду говорить за других из бывших ваших, но лишь за себя. За это время тяжелого вашего недуга я, Лев Николаевич, молил Премилосердого Бога дать вам отсрочку в смерти для покаяния и спасения. Никогда может быть, как в эту неделю, с такою силою не ощущало сердце мое ужас геенны огненной, мрака ада, тьмы кромешной, уготованной, по непреложному слову Евангелия, умершим в нераскаянном ожесточении против Христа Бога и Церкви Его; «всяк грех простится, кроме хулы на Духа Святого»! Впрочем, более чем кто-либо геенны достоин я сам: «от уст моих судит меня Бог».

Опасаясь за участь вашей бессмертной души в предстоящей ей вечности, – решил я послать вам в первые же дни вашей болезни братское письмо с призывом: вспомнить смерть, геенну огненную, блаженство вечное, проверить свои помышления и последовать евангельскому зову Христа Спасителя на путь покаяния. Получили ли вы это письмо, дали ли вам прочитать? Я просил вас отозваться хоть парою слов и теперь прошу. По милости Творца веков и времен, в руце Коего концы жизни и смерти нашей, – Вы поправляетесь. Дай Бог, чтобы Вы и еще прожили много лет. Но ваши старческие годы и болезнь печени – вещь не шуточная – невольно мысль обращают к той грани, которой ни один смертный не может не перешагнуть. Вот почему я обращаюсь к вам с этим письмом, диктуемым самыми добрыми чувствами и нелицемерными намерениями, внушаемыми долгом христианина, тесно связанного с вами столь скорбным моим прошлым. Вы не согрешите, подобно А. Н. Чертковой, приславшей мне вчера из Лондона «открытку» не христианского духа, и не назовете меня «Иудой Искариотским», «волком в овечьей одежде», – не сочтете слов сострадательной моей любви к вам «фразами фарисея»?

Вспомните, Лев Николаевич, мое к вам письмо из с.-петербургской пересыльной тюрьмы, – в котором я тогда говорил вам, что вы, как Поликрат, и что на вас излилось всевозможное земное счастье: богатство, семейное редкое благополучие, долголетняя, до глубокой старости, – спокойная, безмятежная жизнь, всемирная головокружительная слава. Вас это письмо тронуло до слез, писал мне тогда В. Г. Чертков. Оттого ли это, что писал я от преизбытка сердца, ибо в незабвенное то время весь я был охвачен любовью теплою к людям, – «страсти мои были придавлены», как писали мне с Афона. Но думаю, оттого вас тронуло то мое нежное письмо, что Дух Божий Утешитель таинственно (как ему свойственно) коснулся измученного сердца, и оно сознало на мгновение, что Бог, действительно, щедро одарил вас от богатых своих даров. Не понимал я, как спасает Бог. Теперь же мне ясно, что вас Он хотел и хочет привлечь к Себе Своею благостью, кротостью, долготерпением, любовью, которая для нашего спасения предала в руки грешников на пропятие Возлюбленного Отчего Сына. Зачем вы не внемлете тихому гласу Божией любви?

И вот Бог начинает вас взыскивать Своею строгою десницею, посылая вам тяжкую болезнь и глубокую скорбь в разлуке не только с любимою дочерью, но и в разочаровании, – смею думать, ею, нарушившею заповеди Крейцеровой Сонаты и последовавшею под венец христианского брака в православной, обруганной вами Церкви. Так я понимаю причину вашей болезни, и я ей порадовался ради вашей души. С тех пор, как я писал вам то тронувшее вас сердечное письмо, с выражениями сыновней любви, утекло много воды. Многими скорбями лютыми спасал мою сластолюбивую душу Господь. Благодарю Бога и молю не лишить меня и впредь очистительных скорбей, и обид. Знаю, что не попасть иными путями в царство небесное, как только «многими скорбями», коими спаслись все святые: мученики, пустынники, апостолы, пророки, учители, а также и тот разбойник, который первый вошел в рай Божий после мук крестных. С тех пор, как прошел я сквозь целый ряд тюрем, этапов и арестных домов, испытал я уже иные скорби, о коих сказано в Евангелии: «радуйтеся и веселитеся, егда рекут вам всяк зол глагол, на вы лжуще. Меня ради»; сладостнее этих скорбей нет в мире, ибо по мере, как они умножаются –, умножается и утешение от Утешителя Духа, Который нежнее матери умеет облегчить скорбящую по христиански душу. Да, если чем могу ныне похвалиться, – похвалюсь скорбями, коими облагодетельствовал меня Господь и дал познать неисповедимую сладость смирения и глубокие чувства любви к людям братьям, всепрощения и жалости к ним. Знаете-ли, Л. Н., что я слышал от «православных», которых всех сплошь я некогда, следуя вам, почитал непотребными. Один монах мне говорил, что «в христианине должно мудрствоваться то, еже мудрствовалось (мыслилось и чувствовалось) во Христе Иисусе, то есть в сердце Богочеловека». Что же такое? А то, чтобы иметь в тайне сердца своего желание дать ближнему есть свою плоть. Дивно, но понятно это, по крайней мере a contro verso: в злых или одержимых злою похотью является чувство, выражаемое: «так бы и разорвал в клочки, так бы и съел».

Вы написали прегрешную подпольную книгу в доказательство веры вашей, что «царство Божие внутрь нас», а я приобрел, во внутренней борьбе с вашими лжеучениями, веру, что и «царство сатанино внутрь нас», и открывается в отношениях к ближнему. Представьте, вообразите своим художественным высоким умом, как висел между небом и преисподнею на кресте Кротчайший, Смиреннейший, Безгрешный, и как молился о распинателях Тот, при последнем вздохе Которого великим трусом потряслась земля, померкло солнце и уверовало сердце язычника-сотника, сказавшего: «воистину это был Сын Божий»! Неужели ваше сердце, сердце поэта и гуманиста, менее чутко, чем суровое солдатское сердце сотника римского? Уверовал разбойник, то есть убийца и варвар, и смиренно сказал эти сладкие слова: «помяни мя, Господи, во царствии Своем», – неужели не уверуете вы, который умел описать подвиг Наташи Ростовой, смерть князя Волконского и многое другое трогательное, над чем я плакал в юношеские мои годы и что воздвигло ум мой от грубой скотской чувственности к высшим наслаждениям поэзией и поэтическим созерцанием («над вымыслом слезами обольюсь» – писал А. С. Пушкин)? Ныне я познаю другую поэзию – поэзию покаянной молитвы, самоокаявания, сокрушенного пред Богом сердца, молитвенного болезнования о ближних, в том числе и о вас. Мучительно и ужасно жить в сени смертной гордыни, самообожания, упорства, жестокосердия. «Когда услышите глас Его, не ожесточите сердца». О! я помню, как одержимый этими злыми демонами я мучил мою бедную страдалицу мать. И в тайне души я всегда любил мою мать: в отрочестве я заливался слезами, когда представлял ее себе во гробе, умершею. И мама моя чуяла сердцем, что, мучая ее злыми речами, революционными, бестолковыми фанфаронадами, сам я более ее мучаюсь. Помню: так бы кажется, упал перед матерью на колени, в слезах, целуя ее трудовые руки, но слез не было в сердце, сердце не раскрывалось, – оно сделалось гнездилищем падших и нечистых духов. Вот, милый Л. Н., не тоже ли самое испытывается в вас по отношению к Матери-Церкви, простирающей к вам руки и зовущей к таинствам очистительным: «ядите, сие есть Тело Мое, еже за вы ломимое во оставление грехов» всего мира, а не только ваших, сколько бы велики они ни были. «Пейте от нее (чаши) вcи» – в том числе и вы, – «сия есть Кровь нового завета, яже за вы и за многие изливаемая во оставление грехов». Но вы страшитесь, вам тяжело, совестно отдаться в объятия Матери-Церкви, ринуться, – вспоминая, сколько ругательств и хулений высказано вами на Церковь Христову в писаниях ваших (а наипаче в критике Догматического православного Богословия). Но это ложный стыд. Последуйте доброму примеру блудного евангельского сына. Тот сам пришел, а вас зовет и зовет Церковь-мать, не теряя надежды до последнего дня, всячески ожидая вашего обращения. Поверьте, Л. Н., что все православные, верующие люди больше, чем вы сами и все ваши безбожные поклонники, болеют в эти дни болезни вашей опасением за погибель вечную вашей души. Не «Миссионерское ли Обозрение» приняло на свои страницы это мое к вам письмо? Да и как не бояться и не скорбеть об участи тех людей, кои по канонам должны быть даже лишены христианского погребения по церковному чину и молитв Церкви заупокойных, кои могут умереть в ожесточении, не сознав своих заблуждений и грехов, в упорном отрицании Божества Иисуса Христа, как будто отрицание это сделает Его менее Божественным? В том-то и Божественность Иисуса Христа, что Он, обладая живыми и мертвыми, Он, Которого одно имя, призываемое с верою, отгоняет демонов, Он, Который имеет власть, рассекши нас с вами «полма», ввергнуть в дебрь огненную, Он-то и долготерпит, и милосердствует о нас, «не желая смерти грешника», а потому дает в наших тяжких неисцельных, казалось, болезнях отсрочку.

Опытно дознано, что болезни, посылаемые Богом, и скорби житейские исцеляют наши от самообольщения, самообожания, гордости, лжеучительства, напоминают о личном ничтожестве, о смерти, о мучениях адских там, – в мире ином, «где каждому воздастся по делам его».

Всем известна, Л. Н., искренность вашего по природе доброго, честного сердца, чуткость богато одаренного Богом, но омраченного гордостью ума, и я не отчаиваюсь в надежде, что вы не уйдете в другой мир, не сказав со всею искренностью правды о себе самом, что вы не отвергнете с грубым и тупым упорством любвеобильных попечений Церкви Христовой, которая вас и детей ваших крестила и миропомазала, благословила на брак, многократно питала Кровью и Телом Богочеловека и молится доныне о вас. Лев Николаевич! Скоро пробьет и двунадесятый час вашей жизни... Не забудьте евангельских слов Милостивого Человеколюбца, что и в этот час, пришедший к Нему «ту же честь обрящет». Припомните, Л. Н., спасшегося на кресте при последнем издыхании, «благоразумного разбойника». Не поздно и для вас покаяние, а болезнующая о заразительных струпьях и смрадных язвах вашего горделивого лжеучительства Мать-Церковь примет вас, очистит и омоет благодатью своих Таинств, вразумит, успокоит смятенную вашу совесть. «Любяй неправду ненавидит свою душу» !.. Теперь, – с Божьею помощью («без Мене же ничего не можете творить», – учит слово Божие, – «без Бога ни до порога» – говорит православный голос народной мудрости), – вы поправляетесь от недуга. Подведите-же, стоя на рубеже двух миров, спокойно и беспристрастно итоги вашей борьбы с Иисусом Галилеянином, Которого вы, в сознании и воображении своем, низводили с высоты Божественного достоинства на ступень едва ли не ниже себя, – и скажите устами Юлиана Богоотступника, который ведь не ниже вас по данным от Бога талантам: – Ты победил меня, – «трудно рожну противу прати»! Посмотрите затем, Л. Н., и на ближайшие плоды своего противохристианского еретического мудрования. Церковь Христова стоит вот уже 2 тысячи лет, как непоколебимый «столп и утверждение истины», и будет стоять до скончания века, «ибо и врата ада не одолеют ее». А ваше яснополянское царство, или, вернее, братство, не устояло и в течение какого-нибудь десятка лет. Почему? А потому, что оно построено вами на песке, на болоте горделивых страстей. Где ваши апостолы, – первенцы и пионеры толстовской секты (все из университетской, просвещенной молодежи!), на которых почивала ваша любовь и лучшие надежды? Одни, испив до дна чашу разочарования, – оживотворенные и обновленные благодатью Св. Духа в Церкви православной, при посредстве слова Божия, учения святых отцов и таинств, сделались верными и преданными сынами Церкви и государства, – из них Аркадий В-ч Ал-н, исходив всю Русь, исследовав все лжеучения, побывав в св. земле, вернулся в лоно Церкви и теперь служит помощником городского головы К-ка, Михаил А-ч Н-в, издатель вашего смердящего злобою на военное звание и помазанника Божия, лучшего из царей нашей истории, рассказа «Николай Палкин», – состоит смотрителем одного училища и миссионерствует среди увлекающейся вашим лжеучением интеллигенции, во славу православия.

Я, многогрешный, – исходив после освобождения от ссылки – per pedes apostolorum – весь дикий север, до Соловок включительно, как видите, отдался духовной журналистике и тоже против вас миссионерствую, ради спасения своей грешной души.

Молодой, талантливый Г-е, наплодив полдюжины детей с одной крестьянкой, на правах толстовского гражданского брака, после 10 летних мук жизни по толстовскому режиму, проклял день своего впадения в капкан вашего учения и умчался за-границу; Абаза – единственная надежда у матери, не справившись с душевною борьбой, с двоящимися своими мыслями по поводу вашего лжеучения, – застрелился; совращенного в вашу секту священника Аполлова (как ужасно это, что и иерей не устоял!) ваши же удержали на смертном одре от раскаяния, послав к нему П. И. Бир-ва увещевать умирать мужественно (какое насилие!) Дрожжина, в бесплодной борьбе с воинской дисциплиной, заела скоротечная чахотка в госпитале исправительного батальона. Шкарвана увлечение вашим учением лишило докторского диплома, гражданских прав и здоровья. Ваше же учение десятки духобор – толстовистов (постников) свело в могилу, сотни довело до ссылки, а тысячи разорило и выкинуло за борт отечества, – в Канаду, где теперь они клянут свою судьбу (прочтите письмо духобора Гончарова в ноябрьской кн. «Мисс. Обозр.»). В. Г. Черткова, кн. Д. А. Хилнова (оба – единственная надежда своих матерей!), П. И. Бирюкова, И. М. Трегубова, Е. И. Попова, М. А. Бадянского постигла административная ссылка, и они эмигрировали за границу, где из непротивленцев сделались озлобленными сеятелями всякого противления, неправды и хулы на Россию и Церковь православную (в своих листках «Свободного Слова», в которых и вы мараете свои руки, украшая каждый мизерный их листок передовыми статьями). А где ныне толстовские колонии опростившихся интеллигентов? – Все рассыпались, разбрелись. Посмотрите, наконец, на свою собственную семью: Магомет и тот прежде всего пленил вслед себя жену, а вы ни супруге Софье Андреевне, ни детям вашим не могли внушить и привить своих заповедей, правил и начал жизни, ибо в самой основе их лежит фальшь и противоречие. Если уже дети ваши, последовавшие за вами, скоро изменяли (уж не Татьяна ли Львовна была, казалось, верною последовательницею вашею!), то где-ж прочность и незыблемость ваших начал и основ? Из краткого сего повествования вам ясны должны быть горькие плоды вашего учения.

Неужели вы, великий художник слова и поэт, – этому своему антихристианскому учению принесите в жертву свою бессмертную душу, свою судьбу в вечности? Да сохранит и вразумит вас Всемилостивейший Спас, ими же весть судьбами! Смотрите сами: вы свободны, насильно Бог никого не спасет «Обратитеся ко Мне, и Аз обращуся к вам», говорит Господь.

Пусть знает, что обративший грешника от ложного пути его спасет душу от смерти и покроет множество грехов» (Иак.5:20).

Хорошо известный вам, бывший ваш Михаил С-ко.

«Кто есть лживый, точию отметаяйся, яко Иисус несть Христос; сей есть антихрист» (1Иоан.2:22).

"Явлена суть чада Божия и чада диаволя» (1Ин.3:10).

«Антихрист грядет, и ныне антихристи мнози» (Ин.2:18).

Высокопреосвященнейший Владыка митрополит С.-Петербургский выше справедливо указывает на самообожание графа Толстого, ясно обнаружившееся («нет ничего тайного, чтобы не сделалось... явным») в его напыщенных словах: «верю в то, что он во мне и я в нем». Под словами: «он» и «в нем» граф воображает Господа Бога, и не без намерения граф эти местоимения пишет с малой буквы, а не с большой.⁴⁶ Если сопоставим еретически кощунственное содержание всех скверных сочинений графа с его наглым ответом Св. Синоду и с его смехотворными словами: «он во мне и я в нем», то убедимся, что поистине никто иной, как «отец лжи», в графе, и граф «в нем». Другой граф Владимир Бобринский поймал Толстого во лжи явной: граф Лев утверждал, что Святая Церковь не делала по отношению к нему «попыток вразумления». Разве брошюра «Плоды учения гр. Л.Н. Толстого», изданная Святейшим Синодом в 1896 году, то есть 5 лет назад, в приложении к «Церковным Ведомостям» более, чем в 50 тысячах экземпляров, не есть «попытка вразумления» и притом от лица бывшего толстовца? Не солгало ли его сиятельство? А если так, то кто же в утробе его обитает таинственно (незримо), но реально (действительно, не мнимо)? Дух Истины или дух лжи? Ответ ясен: «он в графе и граф в нем».

«Отец лжи» и «человекоубийца» столь хитросплетенно незримо сплёлся с духом графа, что поистине граф может утверждать: «он во мне и я в нем». Бедные люди, горемычные, прямее сказать, окаянные «сыны человеческие»! Как нас ловко обманывают лукавые споспешники «отца лжи», им вдохновляемые, благодаря нашему невниманию к точному смыслу слова Божия, неведению учения св. отец, благодаря пренебрежению к царице добродетелей, рассуждению. Не Богослов ли Иоанн вопиет поныне: «не всякому духу веруйте, но искушайте⁴⁷ духи, аще от Бога суть». И почему же надо «искушать (исследовать, рассуждать)? «Яко мнози лжепророцы изыдоша в мир». Сын громов, Богоглаголивый Иоанн, в коем действительно был Бог и он в Боге, ясно учит, как отличать Духа Божия (Святого) от «духа лестча» (диавола, «отца лжи»). «Всяк дух, иже не исповедует Иисуса Христа во плоти пришедша, от Бога несть» (1Иоан.4:3). И чтобы тверже запечатлеть истину сию в умах наших и душах, Боговидец Иоанн повторяет: «всяк"⁴⁸ дух, иже исповедует Иисуса Христа во плоти пришедша (т. е. Богочеловека, Бога во плоти), от Бога есть» (1Ин.4:2). Но ни для кого уже не тайна, что Толстой, сей лев, рыкающий свирепо на Св. Церковь, в Божество Иисуса Христа не верует и не только не исповедует Богочеловечества в лице Иисуса Христа, но с ожесточением и озлоблением проповедует совсем противоположное: отвергая не только Сына Божия, но и Отца, и Святого Духа, как ясно видно из слов графа.⁴⁹

Кому же верить, графу ли, утверждающему, будто Бог в нем, и он в Боге, или св. Иоанну Богослову, уверяющему нас, что «несть от Бога» дух, который не исповедует «Иисуса Христа, пришедшего во плоти» нашего ради спасения, обновления и просвещения? – Веруем святому Иоанну Богослову и не верим «отцу лжи, говорящему устами графа Толстого. Довольно яснополянскому лжеучителю морочить нас! Довольно мы ему покурили фимиама, как какому-то божку или идолу.

II.

«Се же веждь, яко в последние дни настанут времена люта. Будут бо человецы самолюбцы, сребролюбцы, величавы, горди, хулиницы... неправедни... нагли, напыщени, имущий образ благочестия, силы же его отвергшиеся. И сих отвращайся» (2Тим.3:1–5).

Достойно смеха то, что граф в себе Бога видит, а в Иисусе Христе Бога не видит; себя именует богоносным («он во мне»), а в Иисусе Христе Божественности не разумеет. Граф сделался «само истуканом» – по выражению церковному: себя он объявил Богом, а Сына Божия развенчал (конечно, только в своем греховном воображении): граф пришел в то состояние, которое диаметрально-противоположно смирению, то есть в состояние сатанинской слепой гордости: сердце его одебелело, очерствело, окаменело и утратило чувство Бога, то чувство духовное, коим верующие ясно опознают истинного Бога, Бога Вседержителя и Творца всего видимого и невидимого в пресветлой Личности Иисуса Христа и коим отличают истину Его учения, правду Его заповедей и словес. Граф точно осатанел, пришел в состояние бесовское. Не то это значит, что граф стал бесноватым: я знаю бесноватых, одержимых бесами, которые чтут Иисуса Христа, как Бога, осеняют себя крестом, молятся Богу и Его угодникам. Бесноватый это – больной, попущением Божиим: своими страданиями он платится за грехи родителей, или за свои, но страданиями и очищается. Граф же стал «делателищем диаволим» добровольно, постепенно подпав под «власть тьмы» за то, что отверг истину Святой Церкви и поверил лжи и отрицанию «отца лжи». С графом сталось то, что с Иудою Искариотским, в которого «по хлебе вниде сатана»: Иуда не стал бесноватым, но стал орудием («делателищем») сатаны и исполнителем его богоубийственного замысла; и граф стал служителем сатаны, вестником безбожного и богоборного учения. Что может быть ужаснее этого состояния, в которое пришел граф постепенно через безнаказанное лжеучительство! Только ангел-хранитель видит во всем ужасе это духовное состояние погибающей души графа. Граф приближается к смерти, которая есть дверь в ту грозную область, где действие нашей свободы уже кончается: приближаясь к смерти, граф ругается над всем тем, что любит Владыка живота и смерти Христос, думая, что власти над ним, графом, Христос Господь не имеет. Не думает ли он, что ложь заключают в себе слова Господа: «дадеся ми всяка власть на небеси и на земли»? (Мф.28:18). Забыл он и в ослеплении не видит в этих словах непререкаемую истину, что Христу Господу принадлежит власть и над личностью графа. Вот более 75 лет граф прожил на сем свете, и каждый год хулимый им Христос Господь мог его поразить смертью, бедою, болезнью, нищетою. Однако Христос Господь доныне дает Л.Н. «жизнь, дыхание и все» благое. Граф пользуется с самого рождения воздухом Господним и хулит Господа, разлившего сей воздух; пользуется землею и плодами земли Божией и оскорбляет Бога Христа, создавшего землю; пользуется водами и светом солнца Божия и поносит уничтожительными именами Создателя солнца; пользуется телом своим, устроенным мудростью Бога Слова («им же вся быша») и «отвергает» Святую Троицу (стр. 4 «Ответа»), создавшую человека. Уразумеем же, братия, долготерпение Господа, кротость Господа, Его дивное смирение, являемое в Его отношении к гордому ересиарху, которого Он не только жизни не лишает, но и осыпает дарами земного временного счастья (богатством, славою человеческою и семейным счастьем). Господь Иисус Христос учит нас словами Евангелия «любить врагов и творить добро ненавидящим»; но более того Господь учит нас примером собственными делами, тем, что сияет солнцем Своим на «благие и злые». Но поучимся и тому, чтобы презирать земные блага, столь ценимые грешниками, но столь малоценные в очах Господа Бога, что Он в них не отказывает даже лютейшим Своим врагам: ересеучителям и лжепророкам. Научимся тому, что земные блага недостойны любви, но не заслуживают и ненависти, а даны для правильного пользования ими по воле Господа и для возбуждения чувств любви к Благодетелю и сознания нашей обязанности прославлять Его святое имя в правой вере и жизни.

В следующих главах, слово за словом, рассмотрим дальнейшие предерзости графского ответа Свят. Синоду.

«Прежде приятия силы духовной не читай книг, чуждых правоверия, потому что они исполнены тьмы и помрачают умы немощных» (св. Иоанн Лествичник, слово 27, гл. 78).

Вот как оберегали души верующих Богоносные отцы и насколько опасным почитали чтение еретических книг. А вот граф почитает бесцельным постановление Св. Синода. Оно не бесцельно уж хотя бы потому, что предостерегает многих от чтения богохульных сочинений Толстого. Такое чтение может быть неопасно только для приявших «силу духовную», по Лествичнику, то есть имеющих в себе, в уме и сердце своем, Святого Духа, то «помазание от Святого», которое научает всякой истине и ясному рассуждению между ложью и истиною. Только люди имеющие, по апостолу, чувства, «обученные в рассуждении добра и зла», могут без вреда и помрачения читать еретическое «блядословие» (по выразительному выражению Четий-миней). Поэтому-то постановление Свят. Синода, поставив клеймо порицания и осуждения на произведениях яснополянского смутьяна, имеет целью предостеречь православных от заразы, невидимо (таинственно) точащейся и веющей в смысле, духе и тоне богохульных сочинений Толстого. Св. Синод исполнял только свой священный долг, притом с немалым самоотвержением, ибо противостать словом, всеобщему увлечению и беснованию – это очень нелегко.

Толстой называет бесцельным постановление Свят. Синода. Но разве назовет он бесцельными врачебные предостережения и санитарные постановления во время чумы и холеры? Если в этих постановлениях публично и всенародно будут указаны клоаки и вертепы, опасные своею нечистотой в санитарном отношении, то хотя бы владельцы клоак и вертепов злились и ярились на постановления, понуждающие их уничтожить источники заразы, никто из благоразумных не станет на сторону владельцев и не назовет санитарные постановления бесцельными.

Сочинения Толстого (разумею его «религиозные» сочинения) суть клоаки, издающие на весь свет смрад лжесловесия и богохульства, убийственное для здоровья душ и умов дыхание «князя мира сего». Постановление Свят. Синода столь небесцельно, что, по мнению одного подвижника, его одного довольно для спасения всех тех мужей, которые подписали это постановление. Это мнение весьма основательно: «кто исповедует Меня», – сказал Господь, – «перед человеками, того исповедую и Я пред ангелами». Двое из лиц, подписавших знаменитый акт отлучения Толстого, – преосвящ. Борис и Маркелл уже преставились и явились Лицу Господа Бога, и теперь им очевиднее, чем кому-либо из нас, насколько было для них полезно участвовать в составлении и объявлении акта сего. «Помянет всяку жертву твою» Господь Бог и «воздаст коемуждо» не только по делам и словам, но и по намерениям и тайным целям. Для Толстого же постановление Свят. Синода имеет двоякое значение: оно или спасет его, или довершится его погибель, но причина того и другого лежит не в постановлении, а в свободной воле Толстого. Слово Божие само по себе благотворно для человечества, но для «сынов противления» оно служит к вящшему их осуждению. Бог «хощет всем спастися и в разум истины приити», но насильно никого не спасает, а врагов своих, долго потерпев на них, посекает косою смерти, как садовник негодные яблони, и низводит их во ад, о котором неумолчно вопиет доныне Святое Писание, предостерегая всех людей и подавая верные средства спасения от ада. Своим свирепым ответом, подобным рыканию льва или шипению змия, граф Толстой, по-видимому, вступил на путь ожесточения, о котором сказано: «егда услышите глас Его, не ожесточите сердец ваших». Никакое слово постановления не устрашает и не трогает Толстого, но все в нем кажется Толстому коварным, нелепым, несправедливым. Ожесточение всегда связано с помрачением, а это состояние граничит с состоянием адским, бесовским и близко к совершенному отчаянию, которое во всей силе даст себя почувствовать в минуту смерти.

«Никто из благоразумных не сочтет ложь за малый грех; ибо нет порока, против которого Всесвятой Дух произнес бы столь страшное изречение, как против лжи. Если Бог «погубит вся глаголющие лжу» (Пс.5:7), то что «постраждут те, которые сшивают ложь с клятвами»? (Иоанн Лествичник, слово 12, гл. 3, стр. 132).

Граф и начал–то свой ядовитый ответ не как русский человек, но как иностранец, «как денди лондонский». Эпиграфом к своему ответу граф поставил глаголы. Кольриджа, как будто для русских людей сей Кольридж – непререкаемый авторитет. Хитрейший дух, гнездящийся в сердце графа, по собственному его признанию («он во мне»), зная слабую струнку немощных и грешных сынов человеческих, вдохновил графа слова Кольриджа выставить в эпиграфе на английском языке. Это самое ребяческое тщеславие, дабы все простаки опешили и изумились: вишь, дескать, как по-английски то «попов отщелкал». На «интеллигентов» это тоже обаятельно действует; европейские «знаменитости» у раболепствующей интеллигенции русской известны по именам стократно лучше, чем имена знаменитостей «доморощенных» («слово доморощенный» и употребляется всегда почти саркастически: «может ли что доброго произойти из Назарета!»), интеллигенция наша и не подозревает, что многие епископы, иереи и даже диаконы и чтецы Церкви знают европейские языки не хуже гр. Толстого, а языки: еврейский, греческий, и латинский многие в духовенстве знают превосходно. Признаюсь, я сам, когда вступил в общение с духовенством, изумлялся богатству лингвистических и иных научных познаний в лицах духовных, и особенно меня трогала скромность, с какою обладали этими познаниями некоторые из них. Но в интеллигенции, при удалении ее от области веяний и влияний Святого Духа (области церковной), тщеславие, бахвальство внешними лингвистическими познаниями сильно развиты. Есть между интеллигентами люди и серьезные, у которых хорошо развито нравственное чутье и которые гнушаются тщеславием, хвастовством и горделивостью. Но оскудение благодати и тлетворное дыхание «князя мира сего» сильно дает себя чувствовать в людях интеллигентных сильным развитием изнурительного, как лихорадка, тщеславия. Я бы не приписал тщеславию то, что граф выставил в эпиграфе английские словеса, если бы не слышал, что в Крыму граф о себе прямо трубит в трубу тщеславия⁵⁰ самым комическим образом. Это тот самый «не искусен ум», о коем предсказывал святой ап. Павел.

И что для нас за диковинка Кольридж! Мы сумеем, при Божьей помощи, и Кольриджа раскусить и дознаться, какой душок веет хотя бы в тех глаголах сего Кольриджа, которые, как некую тяжелую артиллерию, выдвинул вперед наш англоман. «С нами Бог – разумейте язы́цы» (английский, французский, германский, итальянский и все «двунадесять») и «покоряйтесь» духовно той истине, которая сияет в святом православии тихим светом смиренной, кроткой и чистой мудрости.

Что же такого премудрого говорит сэр Кольридж, которого Лев Толстой в России прославил, снабдив свой ответ Св. синоду изречением сего джентльмена?

«Тот», – говорит Кольридж, – кто начнет с того, что полюбит христианство более истины, очень скоро полюбит свою церковь или секту более, чем христианство, и кончит тем, что будет любить себя (свое спокойствие) больше всего на свете». Экая, – подумаешь, – премудрость! Не даром понадобилось сию мудрость прикрыть английским диалектом, подобно тому, как прикрывают фиговым листком что наиболее срамное. – Кольридж явно противополагает христианство истине, так что христианство, по его мнению, одно, а истина – другое. Для иностранца это и понятно: на западе христианство смешивают с католичеством, протестантством, англиканством, не подозревая возможности существования такой Церкви, которая соблюла доныне христианское учение во всей чистоте. Оттого-то Кольриджу и думается, что Церковь сама по себе, а христианство само по себе. Но христианство не виновно в том, что «лживии сынове человечестии» разъединились и раскололись на секты, и совершилось дело, вполне подобное вавилонскому смешению языков. Основатель христианства Господь Иисус Христос желал «единого стада» при Едином Пастыре Добром; первые проповедники христианства, апостолы, ясно говорят о необходимости «единения духа» (т. е. верований, убеждений, мыслей, чувств, намерений, ибо это все составляет содержание и плод духа) и «союза мира» и нигде не учат о желательности сект, расколов, разномыслие. Хотя и сказал Господь Бог о том, что «подобает прийти соблазнам», но тут же для всех веков провозгласил: «горе соблазняющему» и при том горе горчайшее («лучше бы ему и не родиться»). «Подобает» прийти соблазнам (ересям, расколам, грехам) вовсе не потому, что это желательно («desiderata»), но потому, что это необходимо («да сбудется реченное от Господа»). Если бы все люди до единого боялись Бога, точнее сказать, боялись греха, оскорбляющего Бога; если бы все до единого внимательно исследовали Св. Писание, научающее истину, помнили его изречения и разумели точный смысл свящ. Писания, тогда бы в мире не могло явиться ни единой ереси: все люди жили бы и мыслили ангельски, божественно, духовно и всегда были бы единодушны, ибо Святой Дух не может Сам Себе противоречить. Если бы во всех до единого людях обитал Святой Дух, то разногласий, споров, лжеучений не могло бы быть. Но если бы только один между людьми завелся, который бы захотел мыслить по-своему, а не по Божьему, и жить «не как Бог велит, а как хочется», то вот бы и открылся источник ересей, лжи и соблазнов.

Отсюда понятно станет, почему ереси неизбежны, по слову Господню: «подобает прийти соблазнам» и по слову апостола: «подобает быть между вами и разногласиям, да явятся искусные». Однако Богу единому, Богу истины, Богу Человеколюбцу ничто так не ненавистно, как ереси и разногласия между людьми. Все, кто внимательно читал послания апостолов и св. Евангелие, хорошо знают, как заботливо апостолы и евангелисты увещевали о любви, мире, единомыслии, смирении.

Поэтому Кольридж напрасно и ложно противополагает христианство истине и Церковь христианству. Мы, православные, «верою разумеваем», что христианство содержит чистейшую вечную истину и что сия истина в своей чистоте соблюдается именно Святою Церковью, «окормляемою» (по. выражению св. отцов) тем самым Святым Духом, который вдохновил евангелистов и апостолов. Ведь очевидно, что автор бывает всегда наилучшим разъяснителем и истолкователем им написанного, по слову: «никто же весть, яже в человеце, токмо дух в нем живущий». Автор Святого Писания есть Сам Бог, действовавший в пророках, евангелистах, апостолах Святым Своим Духом: следоват., лучшим истолкователем мыслей, сокрытых в словах Св. Писания, может быть только Сам Святой Дух. Так и было в деле истолкования. Св. Писаний: Святой Дух, обитавший за чистую жизнь в св. отцах, истолковал Св. Писание, и нам досталось драгоценное наследие от св. отцов: их бессмертные достопокланяемые книги – «творения св. отец». Ни Л. Толстой, ни Кольридж незнакомы вовсе с этими творениями, однако бесстрашно берутся судить и рядить о христианстве, которого смысл и дух понять без Святого Духа или людей, исполненных Св. Духа (Св. Церкви) невозможно, ибо ум всякого человека помрачен, способен ошибаться, превратно разуметь и «превращать писания». Самому св. Петру представлялось нечто «неудобовразумительное» в глубокомысленных посланиях св. Павла, что же сказать в данном случае о графе Толстом и его вдохновителе Кольридже?..

Мы показали ложь, содержащуюся в мыслях Кольриджа, коими граф тщеславно возглавил свой ответ. Ложно и то утверждение Кольриджа, что «кто начнет с того, что полюбит христианство, кончит» будто бы «тем, что будет любить себя (свое спокойствие) больше всего на свете». Кольридж, значит, думает, что любовь к христианству ведет к самоугодию, эгоизму, плотоугодию, лени, ибо все такое и выражается в любви к своему покою. Но правда ли это, сэр Кольридж? Чистейшая ложь, ибо история христианского подвижничества говорит совсем противное. Любовь к христианскому учению, то есть, к заповедям Христа Господа, привела к мученичеству и великомученичеству целые сонмы и легионы христиан. А неужто «больше всего на свете» покой свой любили святые пустынники, почти не спавшие, почти не евшие, а буквально почти «питавшиеся Святым Духом», т. е. молитвою, чтением слова Божия, богомыслием! А как прожили свою жизнь все св. отцы и учители Церкви? Неужто в покое, неге и лени? Не во многих ли и неизреченных скорбях и трудах? Наибольшие то скорби им и доставляли вот все такие самозванные учителя, как Кольридж и Толстой.

Итак, граф Толстой ложью начал свой ответ, ложью его преисполнил и, как увидим, ложью и окончил. Можно бы, перефразируя пословицу, сказать: «ложь на лжи едет, ложью погоняет».

Замечательно и то, что отрицатель и хулитель авторитета и достоинства Святой Церкви и ее святых «окормителей» (св. отцов), граф Толстой сам преклоняется пред авторитетом сэра Кольриджа, выставляя его изречение, и притом весьма фальшивое, в эпиграфе своего злого ответа Св. Синоду. «Идоли язык бесове». Если кто перестанет покланяться Богочеловеку, то непременно поклонится одному из «лживых сынов человеческих», как идолу. Так случилось с хлыстами и другими сектантами. Также случилось и с Толстым: отвергнув авторитет св. отцов (Церкви), он подпал авторитету Кольриджа, одного из «сынов человеческих», о коих справедливо Св. Дух сказал: «всяк человек – ложь».

«Рассуждение в общем смысле в том состоит и познается, чтобы точно и верно постигать божественную волю во всяком месте и во всякой вещи. Оно находится в одних только чистых сердцем, телом и устами».

«Лествица» св. Иоанна, сл. 26, гл. 2, стр. 220.

Такого рассуждения мы не можем надеяться видеть в Толстом, ибо он весьма нечист и сердцем, которое не содержит правой веры, и телом, которое оскверняется более всего нечистыми мыслями и ложными мудрованиями, и устами, которые давно стали у Толстого «яко гроб отверст», источая зловоннейшие глаголы вечной смерти, то есть хулы, кощунства и ереси. Рассуждение, иначе сказать, логика не будут обитать в уме страстном и богохульном. Когда мы начнем разбирать заграничные сочинения Толстого, то много найдем примеров его безрассудства и даже обезумения. Кого Бог оставляет, тот теряет рассудок, логику здравую и наконец обезумевает. Наоборот, к кому Бог за смирение и усердие к добру начнет незримо приближаться, тот начнет ощущать в себе увеличение рассуждения, мысленного света и прозорливости духовной. Лучшего способа к приобретению истинной мудрости и силы умственной нельзя изобрести, как тот, которым святые отцы обрели мудрость: это исполнение заповедей Евангелия в их правом разумении. «Начало премудрости страх Господень». Следовательно, отсутствие страха Божия, то есть страха греха, есть начало обезумения. Богохульство же должно приводить к совершенной потере здравого разума, осатанению, что и увидим на Толстом, при разборе его сочинений.

В ответе Св. Синоду отсутствие логики обнаруживается на каждом шагу. В предыдущей главе мы показали, что Кольридж, слова которого граф раболепно выставил в эпиграфе ответа своего, противополагает христианство истине. Между тем граф тотчас вслед за словами Кольриджа говорит: «я полюбил христианство более всего на свете. И до сих пор истина совпадает для меня с христианством, как я его понимаю».

Из этих слов можно заключить: или слова Кольриджа, для коего христианство с истиною не совпадает, для графа не имеют значения (тогда зачем же их в эпиграфе приводить?), или слова самого Толстого, будто для него истина совпадает с христианством, не достойны доверия. Или Толстой не понял смысла слов Кольриджа, на коего опирается, как на авторитет, или сам Толстой лицемерит, уверяя нас, простаков, будто христианство он за истину считает и любит его даже «более всего на свете».

Вот это-то именно и есть то руно овечье, коим непременно надо волку прикрыться, чтобы пробраться в овчарню. Это-то и есть тот «вид ангела светла» (наружность), в которую облекается сатана, когда хочет обольстить христианина. Если бы люди были все прозорливы, лжеучителю не было бы цели облекаться во образ любителя истины и христианства. Но в том-то и дело, что люди легковерны и шумиха громких фраз сильно на них действует. Зная это, «отец лжи» никогда в наготе и в своем безобразии не является, но всегда облекается в лесть.

Но кто поверит графу, что он «любит христианство более всего на свете», когда граф Самого Основателя христианства Христа понимать Богом не хочет и даже почитает это – страшно сказать – «величайшим кощунством»⁵¹. Если же принять во внимание всю сумму вреда, сделанного Толстым по допущению Божию христианам, и все его богохульства, то слова о «любви» его к христианству окажутся не ложью только, но и злейшим сарказмом, ядовитейшей иронией.

«Весь мир не стоит одной души, потому что мир приходит, а душа нетленна и пребывает во веки». («Слово к пастырю» св. Иоанна Лествичника. Сл. 13, гл. 18).

Толстой говорит в «ответе»: «людей, разделяющих мои взгляды едва ли есть, сотня», и думает этим доказать «неосновательность» постановления Свят. Синода. Не только если сотня была бы толстовцев, но если бы только одна душа заразилась толстовством, то и тогда постановление Свят. Синода было бы уместно, ибо заразную болезнь надо пресекать в самом зародыше, а когда она разовьется, тогда бороться с нею трудно, если не совсем невозможно. Для Толстого ничего не стоят и 100 душ, а для Свят. Синода, по смыслу заветов Евангелия, и одна душа должна быть дороже целого мира. Каждая душа человеческая для Христа Бога неизреченно драгоценна. В слабой степени это можно представить себе, созерцая отношение художника к своему лучшему произведению. Если бы кто испортил или уничтожил это произведение, то для художника это было бы большою и лютою скорбью, личною обидою. Душу и тело создал Христос Бог, Он же и воссоздал падшего человека, искупив его и показав ему словом и примером, как в себе сохранить и прояснить образ и подобие Божие. Художник Бог дорожит Своим произведением и отомстит всякому, кто бы стал обезображивать, ломать и портить это произведение. Толстой говорит о 100 погибших в его ереси душах, как о плевом – что называется, деле. Но он ответит Богу и за эти 100 душ, соблазненных им. Но Толстой сам себе же противоречит, к чему ему не привыкать стать. На той же странице «ответа» он говорит: «оно (постановление) обвиняет одного меня в неверии во все пункты, выписанные в постановлении, тогда как не только многие, но почти все образованные люди разделяют такое неверие и беспрестанно выражали и выражают его в разговорах, и в чтении, и брошюрах, и книгах».

Если так, то разве «образованных людей» только сотня? Если "все образованные люди» разделяют твое неверие, то, стало быть, ложь твое утверждение, будто толстовцев только сотня. Не видим ли, как Толстой на лжи едет, ложью погоняет. Поистине, Толстой «в нем, и он» в Толстом (он – «отец лжи»).

Но в сущности оба утверждения Толстого ложны: неправда, что толстовцев только сотня – их гораздо больше; неправда и то, что «все образованные люди» толстовцы: их гораздо меньше. Духовенство, наприм., ведь это тоже люди «образованные»: чем хуже семинарское и академическое образования гимназического и университетского. Я даже готов был бы отдать преимущество первого рода образованию, если бы не знал достоверно, что «начало премудрости страх Господень», то есть удаление от грехов по страху Божию⁵² и исполнение воли Божией (добрых дел по заповедям Евангелия), а это все не от одного образования зависит, но гораздо более от школьного, семейного и общественного воспитания.

Во всяком случае вот едва ли не стотысячная армия людей образованных – духовенства и клириков, и она не «разумеет» толстовского неверия.

Следовательно, утверждение Толстого, будто «почти все образованные люди разделяют неверие» его – ложно. Правда, Толстой говорит: «почти все», а не «все», но «почти все» значит большинство и большинство огромное. В том-то и дело, что не у одного страха «глаза велики», но и у высокоумия тоже: что ни померещится высокоумному, он все то выдает за истину, без опасения ошибиться и сказать ложь. Известны нам и, вероятно, Толстому и верующие врачи и верующие литераторы и т. п. Если же принять во внимание сословие людей классов правящих (правительство) и особенно военных, то между ними немало людей искренно верующих и благочестивых по жизни.

Итак, далеко не все и даже не «почти все образованные» люди разделяют неверие Толстого.

Но, впрочем, Сам Господь сказал, что хотя «много званных» к вере и жизни по вере, но «мало избранных» из этих многих для наследования Царства Небесного. «Не бойся, малое стадо» верующих и благоговейно чтущих в Лице Иисуса Христа истинного Бога! Ведь «Бог не в силе констей восхощет и не в лыстех мужеских благоволит», то есть Бог не на грубую силу толпы опирается, но «благоволит в боящихся Его и во уповающих на милость Его». Толпа некогда вопияла: «распни»! Значило ли это, что она была права в своем большинстве, и «малое стадо» апостолов, рассеянное грубою силою («лыстами мужескими», силою мускулов), было неправо в своей вере в Сына Божия, шедшего добровольно на ужасную крестную смерть.

Если бы и «почти все образованные люди» прониклись неверием, то в России образованных-то едва ли есть один миллион, то есть, менее, чем сотая часть всего русского народа. А русский народ, хотя и волнуемый сектами и недугующий расколом, в массе своей и поныне народ верующий, христианский, что доказывается яснее всего великим множеством храмов Божиих и святых обителей. И вот Толстой морочит нас, будто в России «почти все», да еще люди образованные, одержимы неверием. Да и как последнее утверждение согласить со словами самого Толстого: «мне хорошо известно, что людей, разделяющих мои взгляды, едва ли есть сотня»? О если бы была только сотня! Молитвами миллионов эта сотня была бы спасена от уз заблуждения и воссоединена со Святою Церковью, которую «врата адовы не одолеют» во веки.

«Кто унижает или отнимает твою честь, всеми мерами старайся простить ему, по слову Евангелия: «от взимающего твоя, не истязуй» (Лк.6:30). Когда люди поносят нас, то мы должны считать себя недостойными похвалы, представляя, что ежели мы были достойны, то все кланялись бы нам. Мы всегда и пред всеми должны уничижать себя, следуя учению св. Исаака Сирина: «уничижи себя, и узришь славу Божию в себе» (слово 57).

Наставления о. Серафима Саровского 306 стр. Изд. 1901 г.

Толстой говорит о себе, что он любит «христианство более всего на свете». Если бы это было правдою, а не ложью и лицемерием, то граф любил бы переносить от людей не только поругания, насмешки, обиды, но и самые побои. Все святые подвижники утверждают в своих сочинениях, что когда в человеке возникнет любовь к учению Иисуса Христа (христианству), то в нем воспламеняется жажда крестных подвигов и подражания страданиям и скорбям Господа Иисуса Христа. В ком этого нет, тот лжет, утверждая, будто он любит христианство «более всего на свете». Граф же Толстой не только не любит поношений от людей, но наоборот, сильно любит славу человеческую и с великим негодованием и озлоблением называет постановление Св. Синода «подстрекательством к дурным чувствам и поступкам», приписывая в своем ослеплении Свят. Синоду вину того, что его, графа, в письмах обругали «старым чёртом», «собакою», «прохвостом», «анафемой» и другими ругательствами. Если бы граф любил «христианство более всего на свете», то он любил бы и заповедь Господа: «радуйтеся и веселитеся, егда рекут всяк зол глагол на вы лжуще Мене ради», а любя эту заповедь, он бы старался ее исполнить, то есть на самом деле «радоваться и веселиться» о приключившемся ему поругании. Но «по плодам» познаем, с кем мы имеем дело: со лжеучителем или с «пастырем добрым», вдохновляемым от Бога. Кто хочет быть благовестником «христианства» (употребляя неточное выражение Толстого), тот должен уготовить «душу» свою во искушение», по слову: «аз на раны готов». Апостолы Христовы тем и отличались от лжеучителей, что они «заклани быша, якоже агнцы», и искренно исполняли заветы Богочеловека, радуясь среди поношений и даже после побоев. В «деяниях» апостольских рассказывается, как сильно избитые руками беззаконных апостолы «пошли радуясь, что за имя Господа Иисуса удостоились принять бесчестие» (Деян.5:41). Это самый лучший признак, по которому можно сразу отличить лжеучителя от истинного апостола: стоит лжеучителя оскорбить, и он разъярится; апостол же Христов кротко перенесет поношения человеческие и от них духом не упадет.

Толстой же не только не радуется ругательствам, но жалуется публично на эти ругательства и даже винит в них Свят. Синод. Не ясно-ли, что в Толстом «Духа Христова» нет, а «кто Духа Христова не имеет, тот и не Его», тот и не имеет права именоваться христианином. Христиане (разумею истинных, а не по метрике только христиан) на каждую ночь просят у Бога: «Господи, даждь ми великодушие, терпение и кротость! Господи, даждь ми смирение» (см. 7 молитву на сон грядущим св. Иоанна Златоуста). Молитвою христиане и приобретают мало-по-малу, не без борьбы и падений все упомянутые свойства характера (добродетели). Толстой же молиться Христу Богу почитает всеокаянно «величайшим кощунством». Откуда же могут у Толстого явиться кротость, смирение, терпение и великодушие? Ведь эти «совершенные дары» нисходят в душу человека «свыше от Отца Светов», Христа Иисуса, конечно, не без трудов и стараний самого человека. Вот почему так сильно Толстого раздражили ругательства не по разуму ревностных православных людей. Да и как не разъяриться от ругани тому, кто весь свой долгий век слышал от всего мира похвалы и рукоплескания. «Горе» в таких обстоятельствах человеку тому, которому «добре рекут вси человецы». Кто привык ходить в мягких одеждах, на того должно раздражающим образом подействовать, если надеть на него вокруг власяницу монашескую, или кольчугу воинскую, или вериги подвижника. Конечно, и все мы, христиане, должны строго испытать себя, достойны ли мы высокого имени христиан, да еще православных: если замечаем на своей душе и сердце, что обиды, обличения, ругательства действуют на нас, пробуждая в душах дикого бесплотного зверя, гнев, от коего «избавитися» молится Святая Церковь, то мы еще недостойны христианского имени. Но, впрочем, таинства Церкви и молитва, при частом внимательном чтении творений св. отцов, могут нас обучить кротости, незлобию и долготерпению, без коих спасение наше совершиться успешно не может.

Но виноват ли Св. Синод «в подстрекательстве к дурным чувствам и поступкам», как обвиняет его Толстой? О сем скажем посильное слово несколько ниже, а здесь только подивимся, как ожесточен Толстой и как далек он от стези покаяния, и следовательно, и обращения. Вместо того, чтобы смириться и сказать: «да, я грешен во всем, в чем меня Св. Синод обвиняет. Господи Иисусе, помилуй меня, злобу древнюю»⁵³, вместо сего Толстой сам выступает судиею и обвинителем Св. Синода, причем не только в грехах своих не кается, но вновь излагает на бумаге такие богохульства, что в России оказалось невозможным напечатать почти 100 печатных строк «Ответа». Исполняются слова Апокалипсиса: «неправедный пусть еще делает неправду; нечистый пусть еще сквернится» (Откровение.22:11)⁵⁴. Да сохранит нас Господь Бог Иисус Христос от ужасного состояния нераскаянности, ожесточения и сатанинского упорства. Все такое рождается незаметно от долгого пребывания без исповеди, или от частого возвращения после исповеди на прежние грехи и привычки, что апостол Петр без обиняков и смягчений уподобляет возвращению пса на свою блевотину и вымытой свиньи в грязь (2Пет.2:22).

«Сии суть ропотницы, укорители, часть порочна... уста их глаголют прегордая» (Иудино.1:16).

Самое начало взбалмошного графского ответа дышит гордынею, и запечатлено ложью. «Я не хотел сначала отвечать на постановление обо мне Синода» – вот «прегордая» прелюдия «ответа». «Но постановление это вызвало очень много писем, в которых неизвестные мне корреспонденты бранят меня за то, что я отвергаю то, чего я не отвергаю». А в сих словах ложь, ибо граф отвергает многое такое, что не должно отвергать (Святую Троицу, воскресение мертвых, воздаяние, ад, рай, Богочеловека, святые мощи, святые иконы, иерархию, таинства) и за что заслуживает не «брани», а самого дна ада. Может ли быть хорош и честен ответ, который начат гордынею, ложью и лицемерием.

Почему же ты, о граф, не хотел сначала отвечать Св. Синоду? – Фу, ты, какое великолепнейшее презрение!.. но кто ты таков и кто таков Св. Синод? Хоть ты и Сиятельство, а все же ты человек незначительный и не облеченный властью свыше (за что слава Богу Создателю!), притом же человек отныне заклейменный и отверженный. А Св. Синод – это собрание избранников Божиих: митрополитов, епископов и изряднейших слуг Великого Государя. По образованию и учености лица эти во много раз превосходят тебя; по власти, которою они облечены, они господа и владыки, а ты их раб и подданный; по вере эти люди ходатаи и молитвенники пред лицом Вседержителя Бога, а ты враг сего Человеколюбивого Бога. Как же смеешь ты так прегордо начинать свой «ответ» лицам поистине высокопреосвященным, избранникам Бога и Царя, – лицам, коих пречестные руки изливают чудную благодать священства, венчают главы царей, творят бесчисленные милостыни, в чем ты совсем не искусен. Но, Бог тебе Судья, а не мы, многогрешные!

«Постановление Синода вообще имеет много недостатков». Граф не именует Синода святейшим, ибо вообще для графа святого ничего нет; для него иконостас не более, как перегородка, потир не более, как чашка, кровь Христова не более как вино, и на тело Господа он смотрит, как на простой хлеб. Ум и сердце графа огрубели: он не различает предметов священных от предметов простых, лиц священных от лиц простых. Но мало того: над графом во всей силе сбылось слово Апостола: «для нечистого всё нечисто». Для графа предметы священные кажутся не только простыми, но даже скверными, нечистыми, отвратительными. Далее же увидим, что граф уже дошел до состояния бесовского, ибо священные предметы (антиминсы, кресты кажутся ему ужасными, чем лучше всего доказывается священное достоинство и значение всех наполняющих храмы Божии предметов. Очень понятно и естественно это впечатление, оказываемое на «ересиарха, врага Божия, предметами, освященными благодатью Святого Духа, который есть «огонь попаляющий» нечестивых. Граф боится антиминсов и крестов, как чёрт ладана. Поистине большая честь для Синода, что такой злой человек презирает и унижает его: да радуются, да веселятся досточтимые члены Святейшего Синода о всяком злом глаголе, какой приведется им услышать о себе в наше материалистическое и богохульное время. Настали «времена люта», и дай, Господи, чтобы хотя на некоторое время эти времена изменились стараниями пастырей, епископов, монахов, клириков и всех церковных людей, ныне призываемых к делам апостольским, подвигам исповедническим, мужеству преподобническому. Буди! Буди! (Пс.40:14).

«Начальствующие страшны не для добрых дел, но для злых» (Рим.13 гл. 3).

«Распространение моих писаний, благодаря цензуре, ничтожно» – пишет Толстой. Устами бы его мед пить, если бы только всегда он говорил правду. Невольно припоминаются тут слова: «демонов немощные дерзости» и «врата адова не одолеют ю». Бог часто заставлял демонов исповедовать во всеуслышание свою немощь. В житиях святых приведено много таких случаев, но сведения о сем известны лишь тем, кто ежедневно удостаивается слушать чтение Четий-миней, как это бывает в монастырях за трапезою. Более известен читателям Евангелия тот случай, как легион бесов исповедал свою немощь, прося у Сына Божия о том, чтобы он не посылал их в бездну, но позволил вселиться в свиней.⁵⁵

Вот и Толстого, сего демона 19 и 20 веков, Бог понудил и нехотя исповедать правду, для него очень досадную: «благодаря цензуре ничтожно распространение его писаний о религии», писаний прескверных. Но как комически звучит в устах Толстого это «благодаря» цензуре. Я отлично знаю и помню, какою ненавистью и презрением к цензуре русской были заражены толстовцы и я в их числе, пока я был с ними заодно (от чего теперь открещиваюсь силою креста животворящего мя).⁵⁶ По самой этой ненависти можно судить, как важно учреждение цензуры для общественного блага: цензура есть одно из тех «удерживающих», которые служат плотиною против напора беззакония, и сам антихрист не появится на земле «дондеже не возьмутся «от среды» именно все сии «удерживающие». Св. Отцы объясняют, что пока власти и начальства проникнуты сознанием долга своего и одушевлены святою мыслью о том, что не напрасно они носят меч, но на страх злым и на поощрение истинно добрым⁵⁷ (См. Рим. 18 гл. 3 и 4), до тех пор «антихрист», это высшее воплощение своевольства, появиться не может. Я прекрасно знаю, что прослыву в глазах «либералов» и «оппозиционных партий» чистейшим «ретроградом», а ранее того «ренегатом» за то, что защищаю столь «отсталое», по их мнению, учреждение, как цензура и столь «дикую» для слуха мысль, будто «несть власть, аще не от Бога» и будто «сущий власти от Бога учинени суть». Все это и, мне казалось, самому дико и нелепо, когда ум мой и сердце были осквернены смертными грехами и от них точащеюся гордынею, высокоумием и легкомыслием. Когда же я от грехов моих очистился в таинствах (таинственно) покаяния и многократного причащения и когда я окреп духом через всенародное исповедание грехов моих (чего устав церкви даже и не требуют) и нового образа мыслей своих (веры), тогда все явления и в природе и в человеческом обществе стали являться уму моему не в кажимости своей, но в существе их. И что же оказалось? Оказалось, что сущность вещей и явлений жизни такова именно, как ее изъясняют Священные Писания и писания Богоносных Отцов Церкви. Но главное Бог скорбями выколотил из меня великую «толику» самолюбия, и я теперь ничуть не боюсь ругательных прозвищ: «ретрограда», «ренегата», «обскуранта». Я уже знаю хорошо цену суждениям «лживых сынов человеческих» и дорожу только мнением обо мне людей богобоязненных и христиански настроенных. О последних я знаю, что в них обитает Сам Бог, ибо не напрасно христиане слышат от иереев: «причастие Святого Духа буди со всеми вами». Но мнением тех, в коих обитает «князь мира сего» и проявляет себя в них

злословием, сарказмами, глумлениями («поведаша мне законопреступницы глумления, но не яко закон твой»), кощунством, мнениями таковых дорожить не могу, а даже радуюсь их ругательствам по заповеди: «радуйтеся и веселитеся, егда рекут вам всяк зол глагол на вы лжуще Мене ради».

Цензура, правительство, войско, иерархия церковная, суд – все это учреждения благодетельнейшие для человечества, и если они не оказывают всего того добра, какое могли бы оказать, или даже иногда причиняют вред и зло, то это надо поставить в вину людям, а не учреждениям: греховность и окаянство сынов человеческих искажает смысл, значение и цель самых благодетельных учреждений и идей. Уж на что благодетельно Евангелие, однако и Евангелие люди умудрились исказить, перековеркать, превратно понять. Сам Человеколюбец Бог оказался для многих «камнем претыкания и соблазна». Неужто за это винить Святейшего Бога! Весьма естественно, что и цензура сделалась «соблазном» для многих, чему, конечно, могло содействовать и уклонение тех или иных цензоров от пути беспристрастия, истиннолюбия и правды. Но по идее своей цензура столь благое дело, что даже и при недостатках, свойственных людям, цензура доныне служит плотиною против напора, свирепейших волн лжеучительства, суеверия и злословия. Порукою в этом да послужит для всех всенародное (если не всесветное) выражение саркастической благодарности со стороны гр. Л. Толстого, сказавшего: «благодаря цензуре распространение моих писаний о религии (т. е. самых вредных и скверных) ничтожно». Вот кого русский народ должен благодарить, за свое спасение от заразительного влияния богохульств толстовских: – это цензуру русскую и, конечно, правительство, давшее власть цензуре «вязать и решить». Надо разуметь цензуру духовную, ибо представители светской цензуры под действием «князя мира сего» стали очень снисходительны к писаниям не только бездарным, но даже и вредным. Можно надеяться, что в состав светской цензуры будут введены члены духовного сословия и вместе с ними привнидет в решения светской цензуры, благодать мудрости, беспристрастия и святой ненависти»⁵⁸ к лжи и суеверию.

Все учреждения (правительство, войско, церковь, цензура, университеты, полиция) вовсе не в ломке нуждаются, как бы хотели шальные анархисты и свирепые революционеры, но в одухотворении от Святого Духа представителей учреждений сих, то есть царей, начальников, воинов, духовных лиц, цензоров, ученых полисменов. Без вдохновений от Святого Духа самые идеальные учреждения или будут приносить мало добра или даже причинять вред. Но в том то и счастье России, что во главе ее стоят цари православные, о коих надеяться мы имеем право, что «сердце их (мысли, стремления, намерения, предначертания) в руце Божией» находится, то есть тайно руководствуется Святым Духом, по молитве всей православной Руси и по молитве самих царей, не чуждающихся и таинственных освящений своим душам и сердцам (в таинствах миропомазания, покаяния и причащения). Пока во всех учреждениях России не оскудеет «соль», то есть люди истинно-христианского образа мыслей (веры) и истинно-христианского характера (а Господь смиренных возносит на высокие посты), до тех пор в ней распространение прескверных писаний Толстого будет «ничтожно».

«Отойди от Меня, сатана, потому что ты думаешь не то, что Божие, но что человеческое» (Марк. 7:33). «Один из вас диавол» (Ин.6:70).

Граф Толстой признался, что его кто-то в письме назвал «старым чёртом», а другой на площади сказал, увидав персону графа: «вот диавол в образе человека.» Графу это, разумеется, не нравится. Но вот пусть-ка он поразмыслит о том, как строго и резко отозвался об апостоле Петре Сам Господь Иисус Христос, сия воплощенная кротость. Господь Бог назвал Петра сатаною за одно то, что он мыслил «человеческое,» мыслил по-человечески, суетно и несообразно с волею Господа Бога, не по Божьи. Если по праведному Суду Сына Божия достоин имени сатаны всякий даже апостол, который стал мыслить вопреки воле Господа Бога, мыслить суетно, мудрствовать «земная,» а не горняя, то кольми паче достоин имени «диавола» и «старого чёрта» тот, кто не только сам мыслит богохульно и кощунственно, но еще и других всеокаянно научает мыслить столь же скверно и злобно. Давно доказан безбожный, нигилистический и антихристианский образ мыслей графа, и самый его дерзкий ответ Св. Синоду обличил лжеучителя наилучшим образом. Не ясно ли отсюда, что граф совершенно напрасно гневался на тех, кто ему сказал и написал горькую правду. Господь Иисус Христос был Богочеловек: Он был в Отце, и Отец был в Нем, как Он Сам исповедал пред св. ап. Филиппом. Однако злые люди именовали «вельзевулом» Самого Царя Царей, и Он не гневался, а кротко переносил, хотя это поношение не только не было правдою, но «хулою на Святого Духа,» грехом, который не простителен вследствие ожесточения согрешающих сим грехом. Следовательно, графу-тο тем менее должно было бы негодовать на тех, кто сказал ему в глаза горькую правду. Спаситель был свят и был Бог, а кротко переносил, когда безумцы называли Его «вельзевулом,» или что тоже сатаною. Граф же ведь не Бог, а человек и очень грешный пред Богом человек, следовательно, ему тем более оснований кротки перенести, если бы люди назвали его «диаволом» и «старым чёртом». Но вот в том то и дело, что по прямому смыслу Марк. 8:33 выходит вполне основательным назвать диаволом того, кто действует по вдохновению от диавола, отца всякой лжи, родоначальника всякого лжеучения. Никаким резкостям нельзя сочувствовать, а лучше выражаться в тоне кротости. Ученик пр. Макария Египетского, встретив в пустыне язычника, тащившего дерево, по неразумной ревности назвал его резко окаянным. Язычник, бросив дерево, в ожесточении побил ревнителя. Того же язычника встретил сам преподобный Макарий и ласково сказал ему: «Бог помочь трудолюбче!» Услыхав такие слова, язычник припал к ногам преподобного и изъявил желание стать христианином. Вот пример: – чего не сделало резкое обличение, того достигло слово ласковое, согретое любовью и уважением к образу Божию, которым почтен всякий человек. Оттого-то «без любви и человеколюбия не угодны Богу ни пост, ни молитва, ни даже раздаяние всего имения» (1Кор.13), хотя сами по себе эти дела (пост, молитва и милостыня) необходимейшие средства достижения совершенства и любвеобилия. Нельзя сочувствовать ругательствам православных грешников, коими они оскорбляли графа на словах и в письмах. Но нельзя не видеть в этих ругательствах совершающегося над ересиархом Суда Божия. «Что посеешь, то и пожнешь». Сеял граф в души людей семена раздора, лжи, богохульства, и пожинает горькие и ядовитые плоды ругательств. «По делам вору и мука,» сказал иеросхимонах Амвросий Оптинский одной барыне, которая начала жаловаться ему на скорби, какими ее посетил Бог. Когда злые люди ругают и оскорбляют праведников, то, сами того не ведая, они служат к вящшему прославлению праведников, по слову: «блаженны вы, егда поносят вам и изженут и рекут всяк зол глагол на вы лжуще Мене ради.» Но когда поруганию предается нечестивец, то это исполняется над ним глагол: «обличение нечестивому раны.» Ругательства, которым подвергся граф Толстой, составляют начало тех поруганий, которым подвергнется во веки его душа от бесов, если только он умрет в том злом ожесточении, которое ясно сквозит в словах ответа его. Св. Синоду. Если бы граф принял поругания, на которые он жалуется патетически (представляясь страдальцем за правду), с сознанием их необходимости, как наказание за грехи, тогда эти самые поругания послужили бы к его славе и могли бы Богом ему быть вменены в заслугу. Но граф привык к славословиям и поклонению, и его сердит и озлобляет неуважение и поругание. Это-то и доказывает гордость и самолюбие графа. Человеку смиренному более любезны поношения от людей, чем похвалы от них, ибо смиренному хорошо известен смысл глагола: «горе аще рекут о вас добре вси человецы.» Самолюбие же и гордость извращает порядок самочувствия: является жажда похвал и омерзение к поношениям. Как химик посредством покраснения или посинения лакмусовой бумажки узнает присутствие в жидкости кислоты или щелочи, так психолог может судить о состоянии души своей потому, как душа ведет себя по отношению к поруганиям и к похвалам от человеков. Раздражение, гнев и даже только смущение при поношениях явно свидетельствуют о таящемся в душе недуге гордости, а услаждение, удовольствие, радость при похвалах указывают на недуг самолюбия, от коего да избавимся при Божией помощи.

«Я действительно отрекся от церкви». «То, что я отрекся от Церкви, называющей себя православною, это совершенно справедливо».

Слова гр. Л.Н. Толстого в «Ответе».

Если же так, то по меньшей мере, Ваше Сиятельство, не все «клевета» (как Вы осмелились выразиться) в постановлении Святейшего синода.

«Тайна беззакония деялась»: отречение графа Толстого от Церкви и всех ее благ совершалось как бы в тайне, быв достоверно известно только читателям его подпольных кощунственных сочинений. Но ныне сия тайна открылась пред очами всех, по слову Господа: «нет ничего тайного, что не сделалось бы явным». Сердцеведец Господь чудными путями выводит наружу существо, скрывавшееся под руном овечьим. Была овечка смирненькая, как будто Христова, и вдруг у всех воочию такая метаморфоза: руно овечье распороли ножи обличителей, и из-под шкуры показался матерый злющий–презлющий волк, который как взвоет по волчьи, как защелкает зубами, как засверкает глазами! Это среди самого-то стада! Овцы так и шарахнулись! Зато отовсюду на злобный вой старика послышались отголоски и завывания других весьма многочисленных волков, волчих и волченков. Поднялся концерт, от которого у боязливых, по коже забегали мурашки, а у смелых охотников загорелось ретивое смелостью и отвагой.

Если только у нас, христиан, не оскудело «всеоружие Божие», то нам не страшны не только серые хищники (лжеучители), но и сами черти («духи злобы поднебесные», (Ефес.6:12). Но проверим себя: имеем ли пояс истины, броню праведности, обувь готовности к благовестию мира, щит веры, шлем спасения (заботы о спасении) и меч духовный обоюдоострый, как назвал Св. Павел глагол Божий! Пусть каждый из нас проверит себя вдумчиво, как проверяют себя воины перед походом или смотром. Не заржавели ли у кого доспехи от неупотребления, не разучился ли кто владеть мечом, щитом и шлемом от долгого не упражнения? «Се ныне день спасения! Се ныне время благоприятное»!

Известен случай, как один грешник дал диаволу рукописание в своем отречении от веры, ради достижения какой-то земной плотской цели. Это рукописание из рук диавола исхитил молитвою Св. Василий Великий. Невидимый дух, принуждаемый силою Божией, бросил с воплем рукописание к ногам Спасителя. Можно вообразить себе, как это было чудно и дивно: обнаружение присутствия в воздухе злых духов, коих бытие хорошо знакомо всякому христианину по опытам лютой борьбы, которую приходится вести с ними при молитве, посте, чтении слова Божия и всяком подвиге веры и добродетели.

Граф Толстой также дал рукописание своего отречения диаволу. Это рукописание в «ответе» его. Когда душа графа вылупится из тела, как из скорлупы (употребляю сравнение самого графа), то на воздушных мытарствах бесы представят ему в обличение его ответ Св. Синоду с отречением от веры. Еще недавно (в 1898 г.) священник Шаров описал в «Душеполез. Чтении» о явлении ему из загробного мира души брата его диакона, не успевшего вследствие холеры исповедать своих согрешений. Бесы на мытарствах представили 15 таблиц с рукописанием не только грехов, делом и словом содеянных, но и грехов в мыслях, мечтах и пожеланиях. Свящ. Шарову (доныне живому) понадобилось 15 лет трудиться в молитве, посте и делах милостыни, чтобы освободить душу брата от уз диавольских.

Этот замечательный случай совершился, не в древности, но в 19 веке, и всякий может проверить мои слова, прочитав в «Душеполез. Чтении», которое мимоходом позволю себе рекомендовать всем пастырям, монахам, клирикам и христианам, пекущимся об «едином на потребу». Отсюда, между прочим, видно, что не так-то легко выручить душу грешника из когтей и власти диавола, будь-тο при жизни или по смерти грешника. Пятнадцать лет подвигов понадобилось для уничтожения 15 таблиц грехов. Те, кто молится о графе Толстом, должны помнить, что надо молиться о нем с постом или хоть с воздержанием чрева, с щедрою милостынею, со слезами. Только такая молитва Бога умилостивляет. К тем же, которые говорят, что молятся, а на деле-тο не исполняют, относится слово: «погубити всех, глаголющих ложь». Правду сказать, я со времени отлучения графа, сомневаюсь, можно ли о нем молиться. Иоанн Богослов прямо говорит: «если кто видит брата своего согрешающего грехом не к смерти, то пусть молится, и Бог даст ему жизнь, то есть согрешающему грехом не к смерти. Есть грех к смерти: – не о том говорю, чтобы он молился» (Иоан.5:16).

А Господь Иисус Христос ясно говорит о непростительности греха хулы на Св. Духа, то есть, хулы на Святую Церковь, ибо поистине невозможно делается спасение для того, кто смотрит на Св. Церковь, подательницу спасения, как на обиталище духов нечистых. А именно это самое утверждает окаянный граф, когда в ответе своем (который отныне будут именовать человекоугодники «знаменитым») говорит об учении Св. Церкви, что он нашел его «коварною и вредною ложью», «собранием самых грубых суеверий и колдовства». Это ли не хула на Святого Духа. Дверь покаяния для графа отверста широко, но он не хочет этою дверью входить, закоснев в гордости и богоборстве. Чем это объясняется? Лучше всего это объясняет тот случай, который был с преп. Антонием Великим. К нему пришел диавол в образе кающегося и отчаянного грешника, вопия, что не может быть ему прощения, ибо по грехам он подобен диаволу (а это был сам диавол, принявший благовидный образ, как принимает мошенник, нарядившись джентльменом). Преп. Антоний обещался спросить у Господа Бога, возможно ли спасение и помилование для этого грешника. Бог открыл своему угоднику, кто к нему приходил и предложил вполне исполнимый для злодея сего подвиг: став лицом к востоку вопиять в течение трех лет к Богу: «Господи, Иисусе Христе, помилуй меня, злобу древнюю». Когда преп. Антоний передал слова Божии мнимому грешнику, вновь к нему пришедшему, тогда-то диавол снял маску (притворный свой вид) и воздух огласился адским хохотом и свирепым воплем: «стану я каяться, когда я князь грешного мира и когда весь мир в моей власти!» Не знаю, как другим, но мне грешному, весь ответ графа представляется, как насмешка и дерзость, вполне по смыслу подобная хохоту того чёрта, который являлся под видом христианина к преп. Антонию. Посмотрите, каким бесовским презрением и сатанинским сарказмом дышат слова графа: то же, что люди, подписавшие его (определение Св. Синода) так уверены в своей правоте, что молятся о том, чтобы Бог сделал меня для моего блага таким же, каковы они, не делает его лучше». – Не хохочет ли граф над делом молитвы? Истинно хохочет. Следовательно, если бы и Моисей и Самуил помолились за графа, то и такая молитва не принесла бы ему пользы, ибо человек спасается не одною благодатью, но и собственною волею, которую он должен исправить и направить искренно к добру, помня о всевидящих очесах Божиих, от коих не скрыты мысли людей и их тайные намерения.

Злохуления же и кощунства графа попущены Богом в наказание нам православным за грехи.

М. А. С-ко.