Как относилась православная Церковь к религиозному блужданию гр. Толстого
Церковь, в лице своих просвещеннейших архипастырей и ученых апологетов, со скорбью, но зорко следила за совершавшимся в душе великого писателя религиозным переворотом и за «буйством» его ума и пера, неустанно писавшим все новые и новые противоцерковные и противохристианские трактаты, печатавшиеся за границей и внутри России (на ремингтонах), – и давала благовременную отповедь на лжеучение яснополянского мудреца. Ни одно религиозное и философское учение не имеет такой широкой и богатой полемической литературы, как опровержение толстовского еретичества. Особенно в этой полемике приснопамятно славное имя высокопреосвященного Никанора Одесского, – он первый из архипастырей «поведал Церкви» ex cathedra о еретичестве гр. Толстого и тогда же в одной из проповедей предал Толстого публичному осуждению (анафеме). Еретичество Толстого не менее ревностно обличал и другой просвещенный архипастырь, арх. Амвросий Харьковский.
Помимо печатного обличения и вразумления гр. Толстого в его заблуждениях были со стороны Церкви сделаны попытки и к устному вразумлению и увещанию. Так, Тульский протоиерей о. Иванов и в «Миссионер. Обозрении» (май 1901 г.), и подробнее в местных епархиальных ведомостях (№ 8 за 15 апр.) сообщает о беседах, направленных к вразумлению графа, еще покойного тульского архиепископа Никандра, который, в отчаянии от ожесточения графа, молил Бога, чтобы ему умереть раньше Льва Николаевича и не быть свидетелем его нехристианской кончины. Беседовал устно и посылал Льву Николаевичу несколько писем увещательных, оставленных без ответа, и этот маститый, просвещенный пастырь – о. Иванов. Вот увещательное письмо о. Иванова.
«Ваше Сиятельство, Граф Лев Николаевич!
Известный вам, бывший студент Московского университета и горячий последователь вашего учения, Михаил Аркадиевич Сопоцько просил меня переслать, вам давно составленную им, а ныне пересмотренную и переделанную мною книжку «Плоды учения гр. Л.Н. Толстого». Исполняя его желание, я со своей стороны просил бы вас, граф, не бросать ее, не прочитавши. Книжка дышит искренностью и представляет, к счастью и радости верующего христианина, не единственный пример обращения от полнейшего неверия к самой искренней вере. Современное неверие, полнейшее отрицание христианства обыкновенно представляется болезнью неизлечимою, грехом, для которого невозможно раскаяние, который потому и должно отнести к тем грехам против Духа Святого, о которых читаем мы в Евангелии. Но вот, Слава Богу, и хулящих Духа Святого сам Дух Св. не лишает своей благодати, лишь только душа хулителя хоть немного дрогнет в сторону раскаяния. Так именно и случилось с Михаилом Аркадиевичем, так случается и не с ним одним. М. А. натура цельная, искренняя, которая неспособна двоиться или оглядываться назад, не любит лицемерить, рисоваться, останавливаться на полдороге. Раньше он был увлечен вашим уче нием, – и не теоретически, не на словах, а всею убежденною душою, всею жизнью, и был «толстовцем» больше, чем вы сами, Л.Н. Толстой. Возвратившись в христианство (несомненно, по-особому сверхъестественному действию Св. Духа), он и тут не остановился на полдороге: Дух Св. влечет его к христианскому аскетизму. Что будет далее, – одному Богу известно. Но во всяком случае вы ошибаетесь, если назовете теперешнее его состояние увлечением, которое так же может пройти, как прошло его прежнее отрицательное, толстовское настроение. Я не буду говорить о силе благодати Духа Св., под влиянием которой он находится теперь. Сверхъестественному вы не поверите. Так вот вам естественное: он испытал теперь и то и другое, – и полное отрицание веры до грубейшего материализма, и полное проникновение верою до самоотречения, Христа ради славного аскетизма; после испытания первого он выбрал последнее, – выбор был вполне свободный, сознательный, – возвращение опять к отрицанию невозможно. – Ах, если бы и вашего сердца коснулась благодать Духа Св. «поне на старость». Что мудрёного? Милость Божия к человеку велика и неисповедима. Об вас, чтобы Господь призвал вас к раскаянию, к истинной православной вере, я знаю, многие молят Господа, М. А. тоже молится. Молюсь и я, – не хочу скрывать. Вы когда-то, лет 15 или 20 назад, послушались меня – прочитали Догматическое Богословие Макария и Филарета. Но вместо того, чтобы научиться и убедиться в православной вере христианской, почувствовали в себе потребность написать критику, опровержение на православное богословие (как жаль, что вы не сообщили мне тогда своего произведения, которое появлением своим обязано было отчасти мне. Я бы не оставил без ответа вашей «критики»). Тогда я еще не знал вас; из вашего двукратного собеседования со мною в моем доме, кое о чем я догадывался, но это было далеко не то, чем вы оказали себя позднее и особенно в последнее время. Вы тогда интересовались русскими аскетами, выражали намерение изучать их жизнь, приглашали даже меня издавать вместе с вами для народа сказания о них. Скорблю, что тогда я не знал, да и вы, кажется, не знали о преосвященном Феофане. Вот с кем вам следовало бы тогда побеседовать (а не с митрополитом М.). А вот и теперь как хорошо бы вам побеседовать с о. Иоанном Кронштадтским. Может быть его сильное, благодатное слово благотворно подействовало бы на вас. Я слышал, вы болеете, и от того, конечно, не можете побывать у о. Иоанна. Скажите, я написал бы ему, и он, может быть, сам к вам приехал бы. Вероятно, вы, не смотря на старость, все же обращаетесь к врачам, чтобы полечили вашу болезнь. Не может быть, чтобы, не смотря на застарелость ваших убеждений, вы не
чувствовали болезненного состояния вашей души, безотрадности этих убеждений, страха загробной участи. Как хотите, но в вашем теперешнем положении, если бы не мешали гордость и упорство, следовало бы обратиться к такому духовному врачу, как о. Иоанн. Не думаю, чтобы вы, польщенные вниманием к вам чуть не всего образованного мира, устыдились пред этим миром своего поступка: что, мол, скажет весь свет, – Лев Толстой позвал к себе о. Иоанна Кронштадтского...
Прежде чем кончить письмо, позвольте напомнить еще одно обстоятельство. Вспомнилось мне то время, когда вы охотно беседовали с покойным преосвященным Никандром, просили у него посвящения в стихарь и разрешения говорить поучения с церковного амвона. Преосвященный не решился удовлетворить ваше (конечно, не шуточное) желание, может быть, чуя недобрые зачатки в ваших убеждениях. После, когда стали ясно обнаруживаться ваши недобрые убеждения, покойный ужасно скорбел о том, что вы умрете, не раскаявшись, и что ему пришлось бы не разрешить похоронить вас по-христиански (он даже выражал желание умереть раньше вас; Бог исполнил его желание). Мое напоминание не отразится ли в душе вашей скорбными воспоминаниями об этой в высшей степени симпатичной личности... Когда я только что хотел закончить это письмо, пришло газетное сообщение о всенародном объявлении от Свят. Синода об отлучении вас от святой христианской Церкви. Страшно это, но это неизбежно. Это является удовлетворением общего, всенародного, никем не скрываемого желания. Давно уже слышится в обществе и даже в народе: что смотрит Правительство, как это терпит и молчит Синод? Некоторые пока успокаивались на том, что все ваше антихристианское и антиправительственное учение подходит под все анафемы недели православия. Но не трогательно ли то, что как в неделю православия, так и в синодальной грамоте все оканчивается молитвою об обращении и раскаянии анафематствуемых, доколе они живы. Не того же ли ждет Сам Господь Бог, дарующий вам долголетнюю жизнь, длящий вашу жизнь, не смотря на смертельные ваши болезни?
Граф! Неужели вы твердо и ясно убеждены, что там ничего не будет? Нет, в этом никто не может быть убежден и этого никто не может доказать. Вы скажете, что и доказать никто не может, что там будет суд, и так далее. Ну, и остановитесь на том пока, что ни того, ни другого доказать нельзя. Но ведь что-нибудь одно должно случиться: или ничего, или все. А что, если все – и суд, и мука вечная? Можно ли оставаться бессмысленно равнодушным перед этим последним вопросом? – Граф! отбросьте вашу сатанинскую гордость («гордость всяку отложше и удобь обстоятельный грех»), что-то в роде мании величия. Знаете ли? Ваше теперешнее (сомнительное, впрочем) величие тотчас после вашей смерти покроется позором, а потом вскоре совершенным забвением, и разве только историческим воспоминанием, какое заслужил себе Арий и подобные еретики, да еще церковным напоминанием в неделю православия, да и то без воспоминания имени вашего. Но действительным величием покрылось бы ваше имя за одно ваше подобно Савлову раскаяние, за публичное ваше осуждение всех ваших богоборных и противонациональных и противоправительственных сочинений. По этим сочинениям вы хуже разбойника (читайте басню Крылова). Но вы сделаете много добра всему русскому народу, а, может быть, и всему свету, если окончите свою жизнь так же, как окончил свою разбойник, распятый вместе со Спасителем нашим на кресте.
Граф! Много я вам наговорил такого, что, может быть, неприятно для вас. Но в моем доброжелательстве к вам прошу не сомневаться. А еще просил бы я вас об одном, не прошу вас отвечать подробно на мое письмо, но прошу написать мне два-три слова о том, что вы прочитали мое письмо.»
Протоиерей Александр Иванов.
Один из тульских священников, некто о. Димитрий Троицкий, с благословения своего архипастыря, епископа Питирима, многократно посещал графа и беседовал со Львом Николаевичем.
При постигшей графа 1900 г. тяжкой болезни, высокопреосвященный Владимир, митрополит московский, в своих отеческих заботах о спасении души знаменитого русского писателя, поручал вновь сделать увещание графу через протоиерея о. Соловьева, бывшего законоучителя детей графа. Последний трижды был в доме графа для увещательной беседы, но Л.Н. под разными предлогами (нездоровья, срочной правки корректуры «Воскресения» ...) уклонился от свидания и бесед с почтенным пастырем; граф очень рассердился, когда узнал, что о. С. послан к нему иерархом. В первые два посещения с о. С. беседовала о графе супруга его, графиня Софья Андреевна, и обещала даже, по совету о. С-ва, пригласить к графу о. Иоанна Кронштадтского, а в последний раз и она не вышла к увещателю. Не говорим о частных попытках к увещанию графа, предпринимавшихся духовными лицами, посещавшими графа (напр., мы знаем, что беседовал с Львом Николаевичем архимандрит Антоний, ныне епископ Волынский), и мирянами (напр., из бывших его единомышленников С-ко), не говорим о литературном изобличении заблуждений графа. Авторы обязательно присылали Льву Николаевичу свои труды, направленные против его мудрований, но оказывается, что книги эти граф и не разрезывал. Разве все это не попытки?
В 1897 г. Церковь, в лице Миссионерского съезда в Казани, признала толстовское движение в интеллигенции, народе и сектантстве определившимся как с положительной, так и с отрицательной стороны распространяемого им лжеучения и признала его за особую секту. Постановление съезда утверждено Св. Синодом. Символическим изложением учения толстовства, как секты, тогда признан был «катехизис Иисусова братства по евангелию (штунды)». Он широко распространен среди последователей этого религиозного движения уже с конца 1880 годов, в гектографированных и ремингтоновских рукописях, нередко начертанных славянским полууставом; составлен катехизис в вопросо-ответной форме, напоминающей форму изложения известного Филаретовского катехизиса. Эпиграфом толстовского катехизиса, названным «догматом братства», служат следующие слова: «Бог Дух=разум, Бог Отец=жизнь, Бог Сын=разум в жизни, три сии едино суть». Катехизис состоит из введения, трактата об откровении Божественном, о пяти заповедях секты: из них первая – не убивай, или не воюй, вторая – не прелюбодействуй, третья – люби всех людей одинаково и не предпочитай соотечественников, четвертая – не противься злу, пятая – не клянись (против присяги); оканчивается катехизис особым трактатом (приложение) «о молитве и других способах общения с Богом»;
Сличая религиозно-социальные воззрения гр. Л. Толстого, разбросанные в его нецензурных религиозно-нравственных сочинениях последнего писательского периода с вероизложением «Катехизиса», нельзя не видеть, что последний представлял собою тогда квинтэссенцию упомянутых сочинений и трактатов, – суммирование анти-христианских, еретических и социалистических воззрений яснополянского лжепророка, облеченных в катехизическую, общедоступную форму изложения; не подлежит сомнению, что катехизис имеет миссионерские задачи популяризации религиозных воззрений гр. Толстого среди полуинтеллигентных слоев и в среде простого народа.
Разбор догматических положений катехизиса уже тогда приводил к изобличению гр. Толстого и его последователей в явном отступлении от православной Церкви и в анти-христианском еретичестве, заключающем в себе отрицание всех основных догматов Церкви, с ее устройством, таинствами и обрядами, и сущности христианства.
Отличительною чертою вероизложения толстовского катехизиса служит то, что он затрагивает и стремится разрешить не религиозные только верования, но и социально-политические вопросы жизни народа, но на почве религиозной, в духе или пассивной анархии, или прямого социализма. Вследствие чего, по заключению съезда, толстовство признано, по характеру и направлению своему, не только еретическою сектою, но и религиозно-социальною. В народном понимании последняя сторона выступает резче первой, так что все известные анархические действия, и социалистические воззрения Харьковских, Воронежских толстовцев из православного народа, а равно и известные преступные деяния закавказских духобор-постников находят себе и мотив, и оправдание в вероизложении катехизиса.
Тождество катехизиса с несомненными произведениями гр. Толстого, наблюдаемое не только в воззрениях, строе мыслей, но и в выражениях и стиле изложения, дают основание заключать, что дело издания катехизиса не обошлось без непосредственного участия самого Льва Николаевича. Выпущенное же в 1898 г. «Христианское учение» представляется лишь более полным развитием основных положений, высказанных в катехизисе. «Христианское учение» – это своего рода догматика толстовства.
Говорят: если Толстой – не христианин и отступник, то почему же он называет свое мудрование «христианским учением» и везде в своих писаниях проповедует христианскую мораль, внушая жить «по Божьей воле», «по христиански», сам живет аскетом, то и дело ссылается в своих сочинениях литературных на Евангелие, из которого приводит тексты и проч.
В этой-то мистификации, а точнее – в фальсификации христианства, и заключается самый страшный обман (вольный или невольный, – этого не будем касаться) и соблазн толстовства, служащий камнем преткновения для нашего так называемого интеллигентного общества, познания которого в области богословия редко у кого идут далее знания нескольких ходячих текстов. Проповедуя религию без живого личного Бога и христианство без Христа Спасителя и Искупителя, опираясь на Евангелие, превращая его, как и прочие «Писания», – гр. Толстой идет обольстительным путем антихриста, почему о. Иоанн Кронштадтский не раз прямо называл яснополянского лжеучителя в своих проповедях – антихристом. В предотвращение этого именно, страшного и обольстительного соблазна, губящего души «невежд» (в знании веры) «и неутвержденных», и являлась необходимость для Церкви возвысить свой голос и открыто засвидетельствовать миру, в чем заключается религиозное лжеучение Льва Толстого, и как относится к нему Церковь. Тем более, что соблазн и ухищрения самого яснополянского мудреца и его учеников в распространении мнимо-христианского лжеучения толстовства не прекращаются, а растут; при этом соблазн и проповедь толстовства не ограничиваются только кругом интеллигентного общества, – лжеучение толстовства просачивается в народную среду, производя «истребление» в умах и сердцах «сих малых» самых священных и дорогих чувств веры христианской. Да и справедливо ли было бы умолчание Церкви о грехах и хулах «великого писателя»? В то время, когда последователи толстовства числятся отпадшими от Церкви и несут все последствия своего сектантского состояния в Церкви и государстве, глава новой в русской Церкви секты, наоборот, в смутных понятиях известной части общества величается и превозносится, как образцовый христианин, служит предметом поклонения и не как великий писатель-художник, – за это ему честь и слава, – а именно как религиозный мыслитель, как проповедник церковной анархии. Все это не свидетельствует ли о смуте в умах и сердцах, и Церковь, по долгу и требованию высшей правды, не была ли наконец обязана произнести свой приговор? У Церкви Божией нет и быть не может «лицезрения», суд ее нелицеприятен, – она всем членам своим воздает «единою мерою», – не наклоняясь ни на «шуию», ни на «десно», а тем паче не склоняя своего святого знамени пред «идолами времени», не сообразуясь с духом века сего. Страшно было бы, если бы и соль потеряла силу; если бы Церковь доселе не произнесла своего приговора об учении гр. Толстого и своем к нему отношении.
Со всею силою стал пред лицом правящей церковной власти вопрос о лжеучении гр. Толстого и об отношении к нему Церкви во время тяжкой и, казалось, безнадежной болезни Льва Николаевича зимою 1899 года. Тогда пастыри Церкви и миссионеры, и просвещенные миряне, знакомые с богохульными творениями яснополянского еретика, вопрошали своих епископов и Св. Синод, как им поступать, в случае смерти Толстого, относительно служения панихид и поминальных служб. «Могу ли я, не лицемеря, голосом петь »со святыми упокой, Христе, душу раба Твоего Льва», и в то же время про себя думать: Льва, который Тебя, Христе, оскорблял, оплевал, не признавал, как Бога. Нет, я этого, по совести, не могу сделать, а, между тем, от меня будут почитатели требовать служения панихид, не как молитвы, а как декорум, как профанацию священнейшего для верующих обряда». Тогда писал нам в редакцию один из просвещеннейших московских пастырей.
И тогда было первое суждение в Св. Синоде об еретичестве гр. Толстого и признано было, что он решительно отпал от общения с Церковью и, как таковой, по церковным канонам, по смыслу и по существу погребального обряда, заключающего в себе торжественное засвидетельствование со стороны Церкви о верности и неуклонности содержания усопшим истинной веры, последнее на земле увенчание за веру и благочестие, – не может быть в случае смерти погребен по православному обряду, если пред смертью не восстановит общения с Церковью через таинства исповеди и приобщения св. Тайн. В таком роде и преподаны были Св. Синодом указания всем епископам. И здесь церковная власть поступила с болящим «талантливым сыном России» в высшей степени осторожно и деликатно, всячески ожидая обращения заблудшего и опасаясь ожесточения его сердца: как сердобольная мать Св. Синод объявил свое первое распоряжение секретным циркуляром.
В нем были кратко изложены главнейшие пункты еретичества гр. Толстого и преподано указание, как священнослужителям поступать в случае смерти, относительно погребения и служения панихид.
Но вот Господь воздвиг болящего гр. Льва Николаевича от одра болезни. Ни Божье посещение, ни увещания нисколько не поколебали еретического упорства яснополянского лжеучителя, он коснел в своих заблуждениях. Церковная власть естественно должна была «поведать» всенародно об отпадении гр. Толстого и призвать верующих к молитве о заблудшем, что Церковь и сделала своим известным посланием.