Мысли светского человека по поводу ответа Л.Н. Толстого Св. Синоду. Врач Н. Апраксин

«А вы не называйтесь учителями; ибо один у вас Учитель – Христос, все же вы братья. И не называйтесь наставниками, ибо один у вас Наставник – Христос» (Ев. Матф. 23:8–10).

Прочитав ответ Л.Н. Толстого на постановление Св. Синода об отлучении его от Церкви, я понял, на чем основываются толстовские лжеучения. Лжеучения эти основаны на том, что Толстой:

1) имеет одностороннее, узкое, материалистическое понятие о Боге;

2) возвышенное, ложное представление о природе человека.

О том, что такое Бог, каким путем управляет Он миром, что ожидает нас за гробом и т. п., существуют два воззрения: рационалистическое с его подвидами, позитивизмом и материализмом, и идеалистическое. Первое воззрение поставляет исходной точкой разум, или вернее, представление человеческое и, основываясь на опытной науке (оцеживающей комара, верблюда же поглощающей), признает только то, что доступно нашим внешним чувствам, что можно посадить в банку и исследовать тем или другим путем, т. е., отрицает невидимое, невесомое, неощущаемое; все явления природы, по этому воззрению, совершаются по известным вечным, неизменяемым законам всегда и только так; чудес нет – это основное положение научного рационализма.

В человеке мировоззрение это видит одну только плоть, а душевные процессы рассматривает, как функцию этой плоти; все то, что противоречит этому, как то: Воскресение Христово, Его чудеса, превышающие разум человеческий и т. п., безусловно отрицается.

Идеалистическое воззрение, основываясь на высшем разуме, на способности человека к отвлеченному мышлению – абстракции, допускает существование невесомого, невидимого вещества, признает Высший Разум, как нечто обособленное, все наполняющее, способное все видеть, все слышать, вездесущее; что создало мир, частица чего обитает в каждом человеке и отличает его от животного, что вложило в материю известные законы, в общем неизменные, но в частных случаях может их и изменять, там где найдет это нужным; мировоззрение это признает, следовательно, чудеса, т. е. явления, совершающиеся вопреки законам природы. Чувства человека по этому мировоззрению, – несовершенный орган, могущий дать не абсолютное понятие о вещах, а только субъективное; так же не совершенное и субъективное представление человека.

В котором из этих воззрений заключается абсолютная истина – это во всяком случае вопрос нерешенный. Положения материалистов строго не доказаны; их отрицания основаны не на том, что невозможность существования данного чуда доказана, а на том только, что это противоречит их недоказанным основным положениям. Отрицая чудесное, материалисты не могут, однако, объяснить трех основных и величайших чудес: создания мира, появления жизни, появления разумного существа среди бессловесных.

А разве доказана неверность других чудес, разве доказано, что Христос не воскрес, что Лазаря Христос не воскрешал и т. д.?

Нет, это отрицается потому только, что противоречит их гипотезам, их человеческому представлению. Возьмем самый разительный пример – евангельское представление о бесноватых. Для современного материалиста это – не требующий никаких доказательств абсурд; но доказано ли, известно ли точно, в чем заключается сущность эпилепсии, истерии и других душевных заболеваний? Нет, не доказано. Не только сущность, а даже механизм их не известен; а если это так, то евангельское воззрение на них не опровергнуто. А сколько других фактов и явлений, где известен только механизм, а люди думают, что узнали сущность; да и вообще так называемая точная позитивная наука едва ли в состоянии раскрыть нам большее, чем механизм явлений. Возьмем точную, по-видимому, науку, способную делать предсказания, – астрономию: она точно изучила законы движения небесных тел, но знает ли она, что представляют из себя рассеянные в мировом пространстве многочисленные миры, представляющиеся нашему глазу в виде отдельных светящихся точек–звезд? Какая там жизнь, те ли законы жизни, что и в нашей солнечной системе? Может ли она сказать, что там, над этим небом, нет другого «неба небеси»? А ведь это еще только внешняя сторона, а если коснуться сущности, – спросить, откуда это все взялось и так мудро и чудно устроилось, то в позитивной астрономии не найдем на это ответа, кроме детски наивной, способной удовлетворить разве ум 15-тилетнего гимназиста, гипотезы о том, что неизвестно откуда взявшаяся расплавленная материя, под влиянием тоже неизвестно откуда взявшейся неразумной силы, завертелась вокруг своей оси, центробежной силой разорвалась на отдельные куски, которые тоже стали вертеться и... превратились сами собой в чудные населенные миры.

Обходя науки биологические, представляющие в своей общей, нефактической части ряд поспешных обобщений, гипотез, часто просто фантазий, сменяющихся чуть не каждое десятилетие и уже во всяком случае редко переживающих свое поколение, обратимся к другой точной науке – физике; возьмем учение о свете. Пока она изучает механизм этого явления, законы распространения света и проч., она остается строго позитивной наукой, но лишь только она вздумает заглянуть поглубже, узнать, в чем сущность света, она должна допускать невесомое, неощущаемое; она приходит к тому заключению, что все мировое пространство наполнено особой невесомой, следовательно, не подчиняющейся закону всеобщего тяготения жидкостью, световым эфиром, который мы можем познать, следовательно, одной только абстракцией. Беда вся в том, что мы думаем, что очень многое теперь знаем, тогда как, в сущности, ничего хорошенько не знаем.

Толстой – материалист, а потому отрицает чудесное в Евангелии: Божество Иисуса Христа, таинство воплощения, воскресения и т. п., но доказать, конечно, этого не может он. Сам Божественный Учитель Христос и Церковь преподают идеальное воззрение на мир.

Кто прав – Толстой или Христос, материалисты (Конт, Милль, Спенсер и др.) или идеалисты (Платон, Лейбниц, Вл. Соловьев), наша интеллигенция или первые христиане, святители и отцы Церкви, которым уже, конечно, нельзя отказать ни в уме, ни в глубокомыслии, ни в искренности, – это, я думаю, для самого Льва Николаевича должно по меньшей мере представляться вопросом, над которым можно задуматься. Для верующего христианина тут нет вопроса, ибо где Христос, там и истина; неверующий же пусть задумается, доказана ли подлинно невозможность всего того, что он отрицает? Отрицание таинств и обрядов основано на незнании духовной природы человека.

Не есть мяса, которое вредно, немного от скуки поработать физически, быть целомудренным в 60–80 лет, отказаться от имущества, переведя состояние на имя жены, пользуясь однако прежними удобствами и не имея ни в чем нужды, – все эти подвиги не особенно трудные; но если бы Лев Николаевич вздумал в более широких размерах исполнить заповеди Христовы, в таких, например, как это делали святые; если бы он попробовал вступить в борьбу с наиболее сильными человеческими страстями, как-то: гордость, самолюбие, самомнение, желание, чтобы о тебе хорошо говорили, что все в конце концов препятствует истинной любви к ближнему; если бы он добрыми делами стал считать не только те, которые ведут к пользе ближнего, но и исходят из добрых, альтруистических побуждений, а не из самолюбия, тщеславия, боязни человеческого осуждения и т. п.; если бы он понял постоянную внутреннюю ложь, оправдывающую наши в сущности дурные поступки, и пожелал бы достичь истинного совершенства, а не того, которое только себя таковым называет, – совершенства преподобных, – то право Л.Н. убедился бы, насколько трудно это, насколько окаянен и немощен в борьбе со своим окаянством человек.

Одного намерения и сознания недостаточно для совершенствования, тут нужны вспомогательные средства, которые и указаны человеку Самим Христом и Его ближайшими учениками. Пост, молитва, богослужение, таинства и проч. и являются этими вспомогательными средствами; нужны они не Богу, а немощному и окаянному человеку. Нет, молитвы, читаемые при богослужении, не есть таинственные заклинания, колдовство, как называет их Толстой, а прочувствованные поэтические произведения, которые рассчитаны на то, чтобы возбудить в душе человека соответствующие чувства. Значение молитвы в этом смысле сам Толстой не отрицает; то же значение имеет и все прочее в церковном ритуале.

Что же касается самой сущности таинства, то это представляется гр. Толстому абсурдом опять-таки только с материалистической точки зрения, с идеально-спиритуалистической же это вполне доступно разуму и чувству. Что при таинстве Евхаристии в хлеб и вино «входит Сам Бог» и сообщает им особую таинственную силу, представляется нелепым для человека, имеющего материалистическое представление о Боге, в сущности отрицающее Бога, для идеалиста же верующего в Бога, не как в силу только действовавшую некогда, а теперь куда-то сокрывшуюся, предоставив все одним только законам, а как в силу живую, действующую, разумную, – такое претворение хлеба и вина в тело и кровь Господа Иисуса Христа не представляет ничего сверхразумного. Тоже и покаяние; не всякий оправдывается им, а только тот, который искренно кается с сокрушением и с твердым намерением исправиться. Эти моменты очень важны для совершенствования человека вообще, и то, что вызывает их, не можем поэтому считаться абсурдом, как говорит гр. Толстой; оно не дает повода грешить, ибо это намерение лишает человека оправдания, но оно дает ему надежду и не позволяет впасть в опасное состояние душевного отчаяния. Тайну брака чувствовал когда-то сам Толстой, как это видно из его романа «Анна Каренина»; описав с свойственной ему художественностью самый обряд венчания Левина с Кити и то влияние, которое он оказывает на чувство и настроение всех присутствующих, Толстой в заключение говорит следующее: «Сняв венцы с головы их, священник прочел последнюю молитву и поздравил молодых. Левин взглянул на Кити, и никогда он не видал ее до сих пор такою. Она была прелестна тем новым сиянием счастья, которое было на ее лице. Левину хотелось сказать ей что-нибудь, но он не знал, кончилось ли. Священник вывел его из затруднения. Он улыбнулся своим добрым ртом и тихо сказал: «поцелуйте жену, и вы поцелуйте мужа», и взял у них из рук свечи.

Левин поцеловал с осторожностью ее улыбнувшиеся губы, подал ей руку и ощущая новую, страшную близость, пошел из Церкви. Он не верил, не мог верить, что это была правда. Только, когда встречались их удивленные и робкие взгляды, он верил этому, потому что чувствовал, что они уже были одно«. (Т. П. стр. 321, изд. 1880 г).

Прежний Толстой – художник, познававший истину не только разумом, но и чувством, ощущал эту тайну; теперь же, когда на первый план вместо чувства выступил более грубый элемент сознания – представления, тот же самый Толстой не может ни понять, ни представить этого. А что вся суть в нравственном совершенствовании, в любви к ближнему, это, конечно, Церковь понимает не хуже, чем Толстой; разница вся в том, что Церковь имеет в этом отношении практику и опыт, знает, как трудно спастись немощному и окаянному человеку, а Толстой, усвоив материалистическое воззрение на вопрос о нравственном совершенствовании, теоретизирует, не имея собственного опыта в этом отношении; гордость не побеждена, а раздута поклонением, а в психологическом отношении это самая опасная страсть: она помрачает разум и родит злобу. Как например такого умопомрачающего самомнения укажем на следующий факт из деятельности Л.Н. Толстого: не доверяя переводу семидесяти толковников, из которых больше половины были греки, Толстой на 40-м году своей жизни стал изучать греческий язык и перевел лично Евангелие с греческого подлинника на русский язык, причем многим местам придал совершенно иное значение, чем православная Церковь, и стал считать свой перевод за абсолютно верный, забыв, что не только семьдесят толковников, но и все христиане – греки, пользуясь Евангелием, написанным на их родном языке, понимали его именно так, как понимает его теперь православная Российская Церковь. Таким образом, Толстой возомнил себя лучше понимающим греческий язык, чем сами природные греки. Исказив таким образом Евангелие, он не ограничился этим; разделил его на две произвольные половины, из которых одну, не противоречащую его личным взглядам, признал, как истинное слово Христово, другую же отверг, как выдумку апостолов и переписчиков, и не потому только, что эта половина заключает в себе много чудесного, но потому, что противоречит его личным взглядам. Так, отрицая таинство священства на основании приведенных в эпиграфе слов Спасителя (Матф.23:8), относящихся как раз к подобным лжеучителям, как сам Толстой, а не к священникам, наставляющим паству не своим учением, а учением Христа, он игнорирует Матф.23:19: «шедше убо научите вся языки, крестяще их во имя Отца, и Сына, и Св. Духа, учаще их блюсти вся, елика заповедах вам», и подобного же содержания стихи Мк.16:15–19, в которых говорится то же самое. Предоставляю судить читателям, насколько произвольно подобное отношение к Евангелию, истинность которого свидетельствуется не одним, а четырьмя учениками Христа, очевидцами и участниками описанных событий. Можно было бы найти много и других подобных противоречий, но ограничимся пока этим.

Показав себя крайним материалистом в невозможности понять догмат о Св. Троице и в отрицании таинства воплощения, рождения от Девы и всего чудесного в Евангелии, он в конце своего объяснения впадает в явное противоречие, признавая какую-то загробную жизнь, утверждая, следовательно, что после смерти нашей от тела отделяется нечто, что продолжает жить, чувствовать, страдать. Признавая это, он незаметно приближается к учению Церкви о бесплотных силах, ангелах, демонах, о предстательстве Святых и проч... Ибо что живет, то и действует.

Что касается нравственного влияния толстовской проповеди, то, после сказанного, что еще сказать об этом?

Отнимая у немощного брата своего веру в божественное происхождение Христа и Его учения, Лев Ник. ведет последователей своих не к любви, а к безнравственности и крайнему пессимизму. Я убежден, что замкнутость, холодность, отсутствие искренности, эгоизм, нервная неуравновешенность нашей интеллигенции есть следствие маловерия, поддерживаемого толстовской проповедью, и что на уверенности прежде всего зиждется увлекающая самого Толстого духовная мощь и правда народная. В области же философии толстовское воззрение должно привести каждого принявшего его воззрение последовательного мыслителя к безумному ницшеанству – отрицанию самых нравственных заповедей Христовых, как придуманного людьми тормоза, задерживающего прогресс и мешающего выработке нового, более совершенного человеческого типа «сверхчеловека».

Теперь хотелось бы сказать несколько слов по вопросу о том, имел ли право Св. Синод отлучить от Церкви Л. Н Толстого? Никакого нравственного права не имел, – рассуждают последователи Л. Толстого во главе с супругой его; это насилие над личностью, жестокий поступок, противоречащий учению Христову о любви к ближнему и всепрощении. Если признать этот поступок законным, то точно таким же образом можно будет оправдать инквизицию; ибо с этой точки зрения является вполне логичным следующее рассуждение: не согласен во взглядах с Церковью – отлучи, если отлучение не помогает – вышли, потом заточи, а если и тогда будет оставаться при своих заблуждениях, то, во избежание соблазна сожги на костре и т. д. Так рассуждают в интеллигенции об акте 20–22 февраля истекшего года.

А по моему мнению, этот акт Св. Синода, представителя высшей духовной власти, по отношению Л. Толстого противоречит учению не истинного, а Христа, созданного мудрованием нашей гордой, не желающей никому и ничему подчиняться, кроме собственных страстей, интеллигенции, во главе с самим предводителем ее Львом Николаевичем; учению же истинного Христа, Которого мы познаем из Евангелия, отнюдь не противоречит. Истинный евангельский Христос учил так: «возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душою твоею, и всем разумением твоим. Сия есть первая и наибольшая заповедь. Вторая же – подобна ей: возлюби ближнего твоего, как себя самого» (Ев. Матф. 22:37, 38, 39). Заповедал нам Христос прежде всего и более всего любить Бога, а потом ближнего своего не на словах только, а на деле, прощая ему до «седьмижды семидесяти» раз подставляя правую щеку хотящему ударить тебя по левой, не гневаясь, не осуждая, а совершенствуясь в духе Христовом, в духе кротости и смирения. Христос в то же время никогда не отрицал власти, а следовательно, и связанного со всякой властью наставления, руководительства всех и даже наказания. Только не было бы наказание жестоко, не исходило бы из желания зла, а из желания добра и исправления ближнего, каждую минуту было бы готово смениться прощением при первых признаках искреннего раскаяния и исходило бы от лица, власть на то имущего. Во всем Евангелии нельзя найти ни одного указания на то, чтобы Христос отрицал власть; на вопросы фарисеев, нужно ли платить подать кесарю, Он отвечал: нужно. Его ближайшие ученики – апостолы, которые наверное уже понимали лучше нас, современной интеллигенции, смысл Христова учения, прямо и определенно говорят: «будьте покорны всякому человеческому начальству для Господа: царю ли, как верховной власти, правителям ли, как от него посылаемым для наказания преступников и для поощрения делающих добро» (1Пет.гл.2:13, 14). Сам

Христос не только не отрицал власть, но и пользовался ею. Не имея ни единого греха, он в то же время всегда обличал людей, достойных того, напр., фарисеев, называя их лицемерами, порождениями ехидны и т. п., а там, где это было нужно, действовал не только словом, но и делом; так Евангелие повествует нам о том, как Христос изгнал из храма продающих и покупающих: «и вошел Иисус в храм Божий и выгнал всех продающих и покупающих в храме, и опрокинул столы меновщиков, и скамьи продающих голубей. И говорит им: написано: дом Мой домом молитвы наречется, а вы сделали его вертепом разбойников» (Мф.21:12–13). Отходя от земли, Христос заповедал апостолам продолжать начатое ими дело – пасти и наставлять стадо Христово и дал им власть не только разрешать, но и связывать; апостолы передали эту власть через таинство священства первым рукоположенным ими епископам, т. е. Церкви, у которой эта власть и остается до сего дня. Таким образом, право налагать известное наказание с целью исправления на членов своих Церковь получила от Самого Бога, а, следовательно, право это не только юридическое, законное, но и нравственное, ибо источник нравственности есть Иисус Христос. Да и по человеческому рассуждению говоря: если какой отец отстраняет своих детей от человека, могущего развратить их, будем ли мы считать такого человека нарушающим заповеди Христовы, или назовем ли жестоким отца, наказывающего порочного сына своего ради его исправления, не сочтем ли это скорее признаком сильной любви. «Всякое наказание, говорит Апостол Павел, в настоящее время кажется не радостью, а печалью, но после наученным через него доставляет мирный плод праведности» (Евр.12:11), так что разумное, исходящее не из злобы, а из желания исправить ближнего, наказание со стороны человека, власть на него имущего (родительская, царская, духовная и пр.), отнюдь не противоречит истинной христианской любви. Да и что было бы, если бы не было никакой власти и связанных с властью наказаний; куда бы нам деваться от воров, разбойников, убийц, преступников и прочих порочных людей? Только в царстве Божием не нужно власти, т. е. тогда, когда человек усовершенствуется, приблизится к идеалу Христа; пока же человек не расстанется со своим окаянством, со своей наклонностью ко всему злому, – до тех пор без власти, без руководителей, без наказания немыслимо никакое общество, никакое государство.

Большинство из возмущающихся постановлением Церкви относительно Л. Толстого и не отрицает наказаний преступников против нашего тела и имущества, прибегая и лично всегда в подобных случаях к представителям светской власти..., «но, говорят, карать человека за те или другие убеждения нельзя, в этих случаях можно действовать только словом, но отнюдь не репрессивными мерами, ибо свобода мысли есть основа прогресса». Подобное рассуждение правильно и логично только с точки зрения человека неверующего, но для верующего человека, для истинного христианина, признающего вместе с Христом и апостолами загробную жизнь, ожидающего второго пришествия Христова, страшного суда и начала новой жизни, подобное рассуждение кажется в высшей степени странным. Христос научал так: «какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит, или какой выкуп даст человек за душу свою»; и действительно, что значат все блага и радости земные в сравнении с мукой вечной, и все несчастья земные – с жизнью вечною, вечным духовным блаженством, обещанным Самим Христом верующим в Него и любящим Его. Самым ценным сокровищем христианина таким образом является не здоровье, не богатство, а истинная правая вера, покоящаяся на известном мировоззрении, и все, что может разрушить это, является величайшим злом, преступлением, превосходящим в тысячу раз преступление против тела нашего и нашей собственности. И если власть может и должна пресекать второго рода преступления, то тем паче духовная власть должна и обязана охранять своих чад от преступников первого рода, совращающих их на путь погибели и могущих погубить не только тело, но и душу человека. В этой области нечего бояться остановки прогресса, ибо для верующего, истинного христианина Евангелие есть абсолютная истина, и всякое мудрование, приводящее к отступлению от него, есть не прогресс, а опасный, нежелательный регресс.

Что касается собственно права отлучать от Церкви, то, оставляя пока в стороне подобные примеры из Церкви апостольской – отлучение апостолом Павлом кровосмесника, жившего со своей мачехой, от Церкви в Коринфе, и Соборной – отлучение Ария, Македония и проч. еретиков, обратимся опять к Евангелию, т. е., к Самому Христу. Христос, предвидевший и предсказавший возникновение многих лжеучений после Него, не обошел молчанием вопроса о правах будущей Церкви и оставил такое наставление апостолам: «если же согрешит против тебя брат твой, пойди и обличи его между тобою и им одним; если послушает тебя, то приобрел ты брата своего. Если же не послушает, возьми с собою еще одного или двух, дабы устами двух или трех свидетелей подтвердилось каждое слово, если же не послушает их, скажи Церкви, и если Церкви не послушает, то да будет он тебе, как язычник и мытарь. Истинно говорю вам: что вы свяжете на земле, то будет связано на небе, и что разрешите на земле, то будет разрешено на небе» (Мф.18:15–19).

Так и поступила Церковь по отношению к Л.Н. Толстому: она испробовала свои меры литературного и устного обличения и увещания, она много и долго терпела; наконец, видя, что ничто не помогает, и соблазн принимает грандиозные размеры, она решила употребить свою власть для назидания и предупреждения прочих членов Церкви и произнесла свой молитвенно-мирный приговор. И что же! Эти слова церковного священноначалия подняли целую бурю. Одни стали кричать, что это выражение бессильной злобы, другие, что жестоко и противно заповедям Христа о любви к ближнему. Нет, не из злобы, не из желания наказать муками ада за личное оскорбление сделала это Церковь, а из любви истинной, из желания наставить на путь истинный и избавить от мук ада, которые в противном случае неизбежны. В своем отлучении она предлагает молиться о Толстом, да наставит его Господь на путь истины, и, конечно, при первых же признаках сознания Толстым своего заблуждения и его искреннего раскаяния, Церковь не только откроет ему широко свои объятия, но и сотворит радость великую (оповестив всех колокольным звоном), что нашлась заблудшая овца, что удалось ей избежать пасти львиной, и не из самолюбия это сделает, а потому же, почему радовался отец возвращению своего блудного сына в притче Христовой.

О том, что для Толстого наказание это не может быть жестоко, а должно быть прямо-таки неощутительно⁶⁰, пока он пребывает в своем неверии, много уже в духовной литературе сказано хороших и убедительных слов; в самом деле, что значит для какого-нибудь татарина или другого иноверца, если его лишит кто-нибудь права посещения православной Церкви и пользования христианскими таинствами и обрядами. Это вызовет в нем только улыбку и больше ничего; а здесь по поводу отлучения Толстого, de facto давно отказавшегося от всего того, чего лишила его Церковь, – целая буря негодований. Почему это, где разгадка этого? По моему мнению, в этом явно нелогичном, бессмысленном протесте и негодовании заключается указание на одно отрадное явление. Протест этот указывает на то, что в глубине души этих протестантов живет дух Божий, дающий ощущать огромное значение для человека всего того, чего лишился Толстой вместе с отлучением его от Церкви, что живет вера в истинного Христа и во все то, что этот истинный Христос заповедал нам, – вера в таинства, в церковное богослужение, в молитву Церкви и проч. Только это «сокровенное души» не сознается этими людьми, так как оно все заросло и затемнилось страстями человеческими и не озаряется светом благодати Господней. Эти страсти создали для них нового христа, который не борется против них, а, наоборот, им покровительствует. Чревоугодие создало христа, не протестующего против нарушения постов, обильных и вкусных обедов из 5-ти блюд, леность создала христа, не приказывающего нам долго молиться и посещать храмы Божии, а наполнять свободное от занятий время пустословием; непокорство стало утверждать, что в христианском обществе не должно быть власти ни светской, ни духовной, ибо «князья народов господствуют над ними, и вельможи властвуют ими»; но между вами да не будет так: «а кто хочет между вами быть большим, да будет он слуга, а наставник у вас да будет один Христос». Нежелание подчиняться даже в юном возрасте, а делать, что захочется – своеволие создало христа, не советующего повиноваться даже родителям, ибо «кто возлюбит отца или мать более, нежели Меня», т. е. истины (а истина есть то, чем я ее считаю), «тот не достоин Меня» и т. д. Объяснив таким образом по своему отдельные места из Евангелия и не потрудившись изучить даже его одного в целом, современный – нео, или вернее, псевдо-христианин в конце концов провозгласил: самолюбие есть не порок, а высшая добродетель, человек без самолюбия – тряпка, а принцип непротивления злу есть абсурд; многие из них, будучи поклонниками Толстого, чуть было не разошлись с ним, когда тот начал проповедовать эту истину, и только, вероятно, потому с ним помирились, что увидели, что в жизни своей однако Толстой не проводит этого принципа, а, напротив, своей проповедью воспитывает в обществе дух недовольства и протеста; жизнь с этим новым Христом привела некоторых даже к тому заключению, что они, живя, как живет большинство, леча за известную плату, занимаясь адвокатурой на пользу ближнего, служа в различного рода учреждениях, не крадя и не убивая в буквальном смысле этого слова, уделяя даже иногда из своего достатка на различного рода благотворительные учреждения, живут вообще добродетельно и не знают за собой никаких грехов. Да, есть и такие из нео-христиан!.. Все это мировоззрение создано страстями, в глубине же души у большинства этой суемудрствующей интеллигенции живет истинный Христос, Сын Божий, Сам Бог, источник света и истины.

И как Спаситель Христос, будучи в Своей земной жизни гоним, ругаем, распинаем, воскрес в конце концов и сел одесную Бога на небесах, так и Христос, живущий в глубине души этих людей, как бы ни был Он затмен и поруган продуктом наших страстей, под влиянием различного рода жизненных обстоятельств, может воскреснуть в славе своей и изменить весь строй жизни и убеждений того и другого заблуждающегося человека. Вот на эту то возможность и рассчитан акт Церкви по отношению Л.Н. Толстого, а нелогичный протест большинства, повторяю, только подтверждает, что в тайниках души этих, якобы неверующих, мерцает еще истинный свет, придающий громадное значение для человека всему тому, чего лишается он актом отлучения. Вооружимся же против страстей наших, распнем по совету апостольскому плоть нашу с ее страстями и похотями в просветление душевных очей наших, во спасение души в жизнь вечную!

Врач Н. Апраксин.

Нижний-Новгород.