18. Рёрихи, мяло и церковность

Ксения Мяло когда-то боролась за “социализм с человеческим лицом”, теперь – за “рёриховское прочтение православия”. И всегда она это делала по-журналистски. Вторжения Ксении Мяло, не умеющей отличить пономаря от диакона⁵¹⁶, в область богословия замечательны лишь тем, что напоминают, что даже в богословии есть место улыбке.

Серьезнейшие богословские вопросы, связанные с истолкованием Библии и церковной истории, которые были затронуты в моей книге, также не привлекли внимания Мяло.

Ни слова не было сказано Мяло о совершенно взаимоисключающих толкованиях первородного греха в православной традиции и в оккультной. Не сочла она достойным своего внимания и сопоставление тех значений, которое придают Кресту Христову православие и теософия. Не обратила она внимания и на те хулы в адрес православных святых, которые рассыпаны по теософским книжкам, и которые опровергались в “Сатанизме для интеллигенции”.

Впрочем, я, кажется, знаю способ понудить Ксению Мяло более честно определить собственное отношение к Елене Блаватской.

“Если история об Иешуа, или Иисусе бен Пандире ложна, тогда ложен весь Талмуд, весь еврейский канон… Этот рассказ гораздо более правдив, чем повествование Нового Завета”⁵¹⁷. А что нам рассказывает об Иисусе Талмуд?

Прошу прощения у читателей – многих из них оскорбит то, что я сейчас буду цитировать. Но сегодня так модны разговоры об экуменическом примирении и единстве религий, о том, что христиане должны каяться-каяться-каяться перед иудеями... Поэтому сейчас я предложу немножко понюхать – чем пахнет в доме талмудизма.

Это отрывок из иудейской книги V в. “Тольдот Иешу” (“Родословие Иисуса), в которой развиваются антихристианские талмудические мотивы: “Когда старейшины Израилевы подошли к царице, и Иуда Искариот с ними, встал Иешу напротив них, и они напротив его. И после многих речей и препирательств Иешу взмахнул руками, и воспарил над землей. Все люди, видевшие это, пришли в изумление. Тогда мудрецы сказали Иуде Искариоту: да поддержит тебя Господь, повергни его, взлети и оскверни его своим семенем, чтобы иссякла вся сила его. Повинуясь их приказу, Иуда тотчас же полнялся в воздух, запачкал и забрызгал злодея своим семяизвержением, отчего тот осквернился и упал на землю, и злодей забыл тайное Имя. И когда он осквернил Иешу, то осквернился семенем и сам и следом за ним рухнул на землю. Но мудрецы, знавшие тайну [произошедшего], никак не выдали себя, но поносили и ругали Иуду Искариота, и когда вскипела распря и ссора, то говорили другим, что Иуда дурно поступил с Иешу”.⁵¹⁸

В подобных талмудических рассказах, по словам Блаватской, больше правды, чем в Новом Завете. Ксения Григорьевна, тут Вы тоже согласитесь с “великой соотечественницей”?

Увы, до сих пор Мяло заглядывала в богословскую область лишь затем, чтобы поискать там материал для полемики со мною, а не с теософами.

Посмотрим – что же есть в рёрихославном “богословии”.

1. Мяло приводит мой текст: “Нынешние «паломники на Восток» мечтают сделать православию «вселенскую смазь» (!), стерев в безликую массу его глубокое своеобразие».

И комментирует проставленный ею восклицательный знак: “Этот словесный перл – «вселенская смазь» – заслуживает, конечно, специального внимания, потому что Кураев то и дело прохаживается по поводу языка Рёрихов, особенно Е. И. Рёрих, назойливо именуя его «советским"” (с. 55).

Язык Агни Йоги действительно чудовищен и насыщен штампами советского агитпропа. Что особенно странно, если принять на веру утверждение Рёрихов, будто Агни Йогу им диктует сам Владыка Шамбалы, он же – Христос и преп. Сергий… А вот термин “вселенская смазь” К. Мяло – неспособная спорить всерьез и пытающаяся уесть меня по мелочам – напрасно считает чем-то “советским” или новоизобретенным. Это старое семинарское словечко. Неужели Ксения Мяло, выдающая себя за православного русского патриота, не читала “Очерки бурсы” Н. Помяловского? – “И всеобщая смазь! – торжественно воскрикнул Шестиухая Чабря. После этого он забрал лицо Омеги в пясть, так что оно между пальцами проступило жирными и лоснящимися складками, и тряс его за упитанные мордасы и кверху и книзу”… О нет, избавьте меня от подозрений: со “вселенской смазью” я знаком лишь по книге Помяловского; в той семинарии, где я учился, ничего подобного не было. Тем не менее употребление этого словосочетания – нисколько не идет против правил русского языка.

2. Поскольку рёриховцы любят поговорить о почитании “Владыки Космоса”, мне пришлось обратить внимание читателей на то, что в глазах христиан это дурная рекомендация. “Владыка космоса”, “Князь мира”, “Царь мира” – в Библии и церковной традиции это имена, приложимые к сатане. И вот текст К. Мяло: “Очень не нравится Кураеву и понятие «Царь Мира», и он иронически прохаживается по этому поводу тоже. Но ведь о «Царе мира» говорит сам апостол Павел, называя таковым Мельхиседека («царь правды, а потом и царь Салима, то есть царь мира» – Евр., 7:3)” (с. 83).

Милое теософское невежество… Ну открыла бы защитница “русских традиций” издание Библии с дореволюционной орфографией – и это избавило бы ее от очевидной глупости. Царь Салима – это Царь мира, а не мiра (правда, это не Евр. 4,3, а Евр. 4:2, но к этой неточности Мяло цепляться не буду). И славянская Библия пишет так же. И греческий текст ап. Павла говорит не о царе космоса, но о царе мира (мир как примиренность) – . И по еврейски Иерусалим означает “Город мира”, а не “Город мiра”. Имя Ершалаим включает в себя корень шалом. Неужто евреи приветствуют друг друга не с пожеланием мира (“Шалом!”), но обращаясь: “Космос!”?

Так что использовать Евр. 7,3 для того, чтобы придать благостный облик теософским “космократорам”, не стоит.

Верно, “Царем мира” можно назвать Христа. Но не стоит забывать, что владыкой мира, князем его в христианской традиции именуется и сатана. Не из-за того, что Рёрихи употребили слово “царь мира” или “владыка космоса”, я заподозрил их в сатанизме. Изучение всей их системы привело к выводу о том, что владыка того “космоса”, с которым общаются Рёрихи, не есть Христос. Не Христа слушают космические духи, почитаемые Рёрихами. Они маскируются под Христа, но – для хулы на все то, что Христос дал людям: для хулы на Евангелия (мол, это все искажено и поддельно), на Церковь (она омертвела в своем догматизме), на таинства (они лишь пустая ритуалистика)... Свободу от “стихий мира”, дарованную Христом, космические пришельцы Рёрихов тоже пробуют растворить в своей проповеди кармы и астрологии.

Мяло же попробовала филологическими изысками заслонить самый важный вопрос, поставленный в той моей главе: христианская религия – это связь с Богом или с космосом?

3. Ксении Мяло кажется очень важно уточнить дату разрыва между Рёрихами и Церковью, а точнее – заверить, что никакого разрыва между ними вообще никогда не было.

“Точное указание даты важно здесь потому, что, верный своей тактике умолчаний, Кураев не упоминает об этом, зато, заканчивая «Сатанизм...», утверждает, что официальное отлучение Рёрихов от Православия состоялось на Успение 1932 года, а вообще-то «внутренняя связь с Церковью прервалась у Рёрихов значительно раньше 1932 года». Простите, но если не было церковного определения, то откуда диакону это известно? Да еще о «внутренней связи»?! Разве Рёрихи ему исповедовались? Он ведь так настойчиво только что требовал от других строгого соблюдения правил и канонов – но для «посвященных и избранных» это, видимо, необязательно. А если, как утверждает Кураев, такое определение состоялось в 1932г., то почему же о нем не ведали митрополиты Евлогий и Платон?” (с. 236).

После всего сказанного и в “Сатанизме об интеллигенции” и в этой статье о противоречиях между христианством и теософией, повторять, почему у теософов нет внутренней связи с Церковью, уже не имеет смысла.

В 1932 г. состоялся Архиерейский Собор Русской Православной Цекрви Заграницей. Его Послание, возвещающее об отлучение от Церкви теософов и масонов, я приводил. Почему при этом митрополиты Платон и Евлогий не прекратили общение с Рёрихом? Ну, во-первых, у меня нет никаких сведений о том, что Рёрих причащался в православных храмах в этот период своей жизни (как, впрочем, и в другие). А, во-вторых, и главных, митрополиты Платон и Евлогий в ту пору не входили в состав епископата Русской Православной Церкви Заграницей, находились в расколе с ней⁵¹⁹, и потому не могли считать для себя авторитетными постановления ее соборов и синодов.

Рёриховцы напрасно сегодня достают из архивов свидетельства о добром отношении тех или иных церковных иерархов к Николаю Константиновичу. Церковного человека вообще легче обмануть, чем светского – потому что он по сути своей расположен к тому, чтобы видеть в людях доброе и относиться к ним доверчиво. Сколько священников было убито потому, что они не могли не открыть ночью дверь своего дома стучащему и не могли не поехать ночью в глушь, куда их позвали якобы к больному… Сколько священиков попали в крайне неприятное положение потому, что доверились просящим о поддержке и, не зная всей ситуации и всего замысла, оказались на недолжных “приемах” и “презентациях” – к вящей радости прессы, потом пишущей о братском единении духовенства и мафии…

Вот и у церковных иерархов начала 30-х годов еще не было полноты информации о мировоззрении Рёриха. Даже ближайшие рёриховские ученики многого еще не знали⁵²⁰.Не все книги Агни Йоги еще вышли. И распространялись они в узких кругах “посвященных”. Кроме того, они выходили без указания авторства Рёрихов. Наиболее антихристианские книги Е. Рёрих (“Основы буддизма” и “Криптограммы Востока”) были изданы под псевдонимами. Не были еще изданы письма Елены Рёрих. А открытые статьи Николая Рёриха были просто возвышенно-туманны, просто про “культуру и духовность”. Знай митрополиты Евлогий и Платон те рёриховские тексты, что были приведены в “Сатанизме для интеллигенции” и в этой книге – их реакция была бы гораздо более негативной.

Точнее – я надеюсь, что негативной. Увы, церковные иерархи не ангелы. Коррупция встречается и тут. Денежная и политическая зависимость могут существенно смещать акценты. А Рёрих был денежным человеком. Он финансировал строительство некоторых храмов зарубежья и некоторые благотворительные церковные проекты. Он обладал очевидным влиянием в политической верхушке США. И потому я не уверен – что перевесило бы в глазах митр. Платона, в случае его ознакомления с архивами рёриховской семьи: прорвалось бы в нем детское и прямое возмущение бесчестностью и кощунством Рерихов, очевидными из их писем, или же змеиная “мудрость сынов века сего” понудила бы его закрыть глаза на тайные антихристианские выпады Рёрихов ради того, чтобы и дальше получать от них помощь в благотворительных проектах.

К стыду нашему приходится сказать, что католические иерархи в те же самые годы гораздо яснее и принципиальнее иерархов православных оценили суть рёриховского учения: “8.1.30. Н.К. рассказал, что Кубини ему передавал, что кардинал ему запретил видеть профессора Рериха…10.3.30. Утром Н. К. получил письмо от Кланделя, французского посла, о том, что он не может разделять его взглядов, ибо он католик и его взгляды совершено противоположны Н.К… 16.4.34. Утром он был у митрополита [Платона], тот освятил знамя св. Сергия и пришлет своего священника освятить часовню”⁵²¹.

Так стоит ли брать пример с корыстной беспринципности?

4. Мяло очень не понравилось мое замечание о том, что молитва “Отче наш” менее поэтична, чем псалмы. “По сравнению с Псалмами “Отче наш” – сухая проза, вежливое перечисление нужд. Молитва глубочайшая по своему смыслу, но явно уступающая Псалмам по эмоциональной, сердечной насыщенности”.

Мяло облекается в тогу инквизитора, унюхавшего еретика, и срывается с охапкой обвинений: “Разве возможно православие утверждаемое на тезисе о неполноте (и даже неполноценности!) Истины – Христа? Более того, логично развиваемый такой тезис может привести и к отречению от Христа” (с. 100). Ну причем тут “неполнота Истины”? Христос вообще, как правило, говорил спокойно, не-эмоционально. И если я скажу, что вот такой-то ведет себя и выражается эмоциональнее, чем евангельский Христос – то в чем же тут будет хула? Отнюдь не к позору Евангелия будет, если мы скажем, что современный человек больше знания об агротехнике почерпнет в соответствующей современной научной литературе, чем в Христовой притче о сеятеле. А вот духовное знание – да, оно именно Христом дано полнее и глубже, нежели в книгах по агротехнике, агни-йоге или даже в псалмах. Ну неужели так трудно заметить, что “Отче наш” это не поэзия. Там нет поэтических “образов”. А в псалмах они есть. Вообще ни люди, ни Христос не обязаны все время говорить поэтично.

Впрочем, напомню контекст тех моих рассуждений: “Религия – это связь с Богом. Эта связь прежде всего осуществляется через молитву. И вот, оказывается, что Евангелия не дают людям новых молитв. В них нет поэзии молитвы. И когда Церковь Нового Завета начала сама молиться, ей ничего иного не оставалось, как взять для себя молитвы Ветхозаветной Церкви – Псалтирь. Религия, лишенная молитвенного вдохновения и творчества – не религия. Во всяким случае, она не имеет права называться “Новой”. Но если религиозная гениальность Нового Завета все же ощущается и непосредственно, и неопровержимо – значит, отсутствие в нем новых молитв может означать только одно: Новый Завет открывает возможность непсалмического Богообщения. Оказалось возможным вступить в особый Завет с Господом, в такие отношения с Творцом, которые не умещаются в гимны и псалмы. И этот свой новый способ Богообщения христиане не захотели делать публичным”⁵²². И дальше речь идет о Евхаристии, значение которой для жизни и спасения человека несопоставимо со значением поэзии...

5. Мяло, обвиняя меня в нелюбви к природе, так торопится вынести этот вердикт о моем бессердечии, что делает это порой просто смешным образом.

Например, она приводит долгую выписку из книги прот. Григория Дьяченко о том, что в снах иногда открывается правда…⁵²³

Эта выписка предваряется очень серьезным введением: сейчас будет сказано “нечто исключительно важное в свете того поворота в этой многовековой русской традиции, который так резко обозначила книга А. Кураева…”. А после рассказа о снах nota bene еще более жирная: “Здесь мы касаемся самого фундаментального, едва ли уже не мировоззренческого различия между многовековым космизмом русской православной традиции, опиравшимся и на дохристианскую космогонию («Стих о Голубиной книге»), и на поэтику псалмов – и принципиальным антикосмизмом той новой версии Православия, проповедником которой выступает Кураев” (С. 131).

Не понял: “здесь” – это в вопросе об отношении ко снам? Верить снам или нет – это и есть “самый фундаментальный” вопрос? Ну, теперь я буду знать, что именно “Сонник” есть главная книга христианства, посвященная самому “фундаментальному “ вопросу духовной жизни.

А если всерьез – то никакого “фундаментального, едва ли уже не мировоззренческого различия” между голосом православной традиции и тем, что говорю я, тут нет. Ответы духовников всех поколений от Крещения Руси были одинаковы: “Господь может, конечно, открыть Свою волю во сне (вспомним сны Иосифов в Ветхом и в Новом Заветах). Но тебе лучше снам не доверять. Слишком уж легко обмануться!”. И сельские батюшки отвечают ровно так же, как городские. Нет ни малейших оснований полагать, будто старинные или сельские батюшки призывали и призывают своих прихожан к сонным видениям. Ксения Мяло может взять книжечку Елены Рёрих под названием “Сны и видения”, и отнести ее на суд любого монастырского духовника. И тогда она поймет, кто на самом деле “чужд православной традиции”. Ведь именно в традиции сказано: “Кто верит снам, тот подобен человеку, который бежит за своею тенью и старается схватить ее… Кто верит снам, тот вовсе не искусен; а кто не имеет к ним никакой веры, тот любомудр” (преп. Иоанн Лествичник. Лествица 3,26 и 28).

И причем тут упомянутый Мяло “космизм”? Прежде чем рассуждать о “просветленном космизме” (с. 140) надо было бы определить, что именно Мяло собирается обозначать этим термином. Любое упоминание о звездах? Но тогда русская культура гораздо менее космична, чем культура западная (ибо ни ученого Коперника, ни даже шарлатана Бруно допетровская Русь не родила). А если речь идет о народной, фольклорной культуре (хотя “Толковая Палея”, в которой Мяло как раз и видит “просветленный космизм”, никак не народное произведение, но типичный продукт высокой, книжной культуры), то тут пусть уж Мяло возьмет на себя труд реального сличения русских былин и сказок со, скажем,немецкими или итальянскими… И вот если она затем скажет, что на 10 упоминаний о звездах в русском фольклоре приходится лишь 4 в немецком – вот тогда я приму к сведению ее выводы.

Мяло берется оспаривать очевидное: религиозный, поисковый интерес христианства лежит вне космоса, вне твари: христианство порывается за пределы тварной природы – ко Творцу. Это и есть пафос Преображения: Нетварная энергия посетила мир. И тут нет разницы между греками и русскими (и даже современными западными христианами). Один древнерусский книжник, заключая свое сочинение, посвященное счислению “кругов времени”, по своему выразил тот христианский идеал, который разительно отличает его от всех искателей “тайных наук”: “Еже под леты бываемое и тлению подпадаемое и начало имущее и конец – всяко может и числом описоватися. Едина же не описуется любовь, ниже числом изчитается. Несть бо меры доброте ея, неизмерима бездна, неизпытанна глубина, неведомо величество ея. Понеже любовь есть Бог, Ему же слава во веки; аминь”.

Вот в чем суть расхождения христианства и рёрихианства: тот, кто осознал, что Бог есть Любовь, тому неинтересна кармическая и астрологическая инженерия.

Если же Мяло понимает “космизм” по рёриховски, и слово Космос для нее просто адрес коммунальной квартиры, населенной планетными духами, то пусть тогда она скажет духовнику, что ей, подобно Елене Рёрих⁵²⁴, ночью приснился посланник Космоса, то есть дух с Венеры, и таким путем она вошла в “соприкосновение с открытым мирозданием”⁵²⁵ – вот тогда она узнает, как на самом деле относится русская православная традиция к “космизму” и “космическим сновидениям”⁵²⁶.

Ксения Григорьевна, а и в самом деле – не пробовали ли Вы о таком поговорить на исповеди, пусть даже и в самом что ни на есть сельском храме? Если попробуете – советую также посмотреть, как батюшка отреагирует на Ваши слова о том, что “русская православная традиция опиралась и на дохристианскую космогонию («Стих о Голубиной книге»)”. Выясняя отношение духовника к сонным космическим контактам, расскажите ему еще, что, ища во сне “соприкосновения с открытым мирозданием”, Вы всего лишь исполняли завет “православных” Рёрихов – “Зовите из бездны материи светлых вестников!” (Община, 145)…

Впрочем, вряд ли Ксения Григорьевна ходит на исповедь. Во-первых, потому что ее подзащитная Блаватская говорит, что “исповедь Римско-Католической и Греческой Церкви является большим грехом”⁵²⁷. Во-вторых – если бы она знала, что такое исповедь, то не написала бы, что “Кураев опускается даже до совершенно недопустимого: обсуждения завещания (!) Рёриха. Право, это уже что-то близкое к разглашению тайны исповеди” (сс. 215–216).

Вы, Ксения Григорьевна, верно где-то слышали про “тайну исповеди”. Но только забыли, что исповедуются, знаете ли, священникам, а не чекистам. Рёрих же свое завещание вручил именно чекистам, прекрасно зная, в каком ведомстве те работают. Текст его завещания, составленного 8 мая 1926 года, звучит так: “Настоящим завещаю все мое имущество, картины, литературные права, как и шеры американских корпораций в пожизненное пользование моей жене Елене Ивановне Рёрих. После же ея все указанное имущество завещаю Всесоюзной Коммунистической Партии. Единственная просьба, чтобы предметам искусства было дано должное место, соответствующее высоким задачам коммунизма. Этим завещанием отменяются все ранее написанныя. Прошу тов. Г. В. Чичерина, И. В. Сталина и А. Е. Быстрова или кого они укажут распорядиться настоящим завещанием. Художник Николай Рёрих”⁵²⁸.

Сталин, конечно, был семинаристом… Но приравнивать обращение к Сталину к исповеди все же не стоит. Александр Ефимович Быстров-Запольский, упоминаемый в завещании, – генконсул СССР в Урумчи (именно там Рёрих и составляет и визирует в консульстве свое завещание). По совместительству Быстров – резидент ОГПУ⁵²⁹. Завещание было составлено в трех экземплярах. Один остался у Рёриха. А вот два других Быстров переправил в Москву заместителю председателя ОГПУ, начальнику Иностранного отдела Трилиссеру. Ну, очень похоже на исповедь…

И обсуждать это завещание начали именно рёриховцы – причем превознося его: “Николай Константинович оставил завещание, по которому все имущество экспедиции, включая картины, в случае его гибели должно было перейти во владение Советского правительства”⁵³⁰. Поскольку авторами ЖЗЛ-овской книжки текст завещания приведен не был, а суть его была искажена, то рёриховская пропагандистка из “Московского комсомольца” (ах, Ксения Григорьевна, где же Ваш политический нюх и сыск: если МК защищает Рёрихов, и защищает так «яро», что МЦР наградил мк-шную журналистку сразу двумя медалями⁵³¹, то чей же заказ стоит за этим?) усомнилась в том, “будто Николай Константинович оставил завещание в пользу ВКП(б) и Сталина”⁵³². Именно она, если оценивать ее поступок так, как Мяло оценивает меня – опустилась “даже до совершенно недопустимого: обсуждения завещания Рёриха”. Вот на это ее недоумение я и отвечал.

А обсуждать это завещание Рёриха, касающееся имущества его экспедиции тем более интересно, что экспедиционное имущество он завещает Сталину, в то время как приобретал он его на деньги американского правмтельства: «Вся экспедициция была на средства американских Учреждений»⁵³³. И даже упомянутые картины Рёрих ухитрился приобрести на деньги, выделенные ему правительством США на организацию экспедиции: «Итак, суд утверждает не только взымание с нас в пользу Хорша всех сумм, ассигнованных на экспедицию, результатом которой явились картины Музея… Суммы на экспедицию дали первую партию картин, входивших в состав Музея до 8-го декабря 24-го года, и покрывались документом, выданным Хоршем 8-го декабря 24-го года за его подписью. Вторая же партия монгольских картин явилась результатом продолжения экспедиции в монголо-тибетские области. И, наконец, третья партия картин, высланных из Дарджилинга на сумму в 200 тысяч американских долларов (а затем прибавилось еще 40 тысяч долларов за другие приобретения), которая должна была войти в состав Музея на условии выдачи ежегодной процентной суммы в размере 8 тысяч ам[ериканских] долларов»⁵³⁴. И еще о деньгах. Вот на какие деньги создавалось рериховское движение в СССР: “Мы были организованы в 1989 году… Анатолий Евгеньевич Карпов, председатель Фонда Мира, выделил нам 2 миллиона рублей. В то время это были большие деньги. И мы стали “стартовать” с этой суммы”⁵³⁵. Жаль, что Е. Шапошникова, назвавшая Карпова – “единственный человек, которого я глубоко уважаю”, не задалась вопрсом о том – а откуда сам Карпов черпал те деньги, что он пожертвовал рериховцам. “Секрет Полишинеля” тут в том, что “пожертвования” в Фонд Мира вытягивались советской властью из православных приходов и монастырей. Порою церковные старосты, назначенные советскими властями, направляли в Фонд Мира бо льшую часть пожертвований, оставленных людьми на храм. И вот эти, по сути украденные у Церкви деньги, Карпов отдал оккультистам…

6. Сначала приведу мой текст, а затем мяловскую реакцию на него:

“Нельзя ставить преграду любви, нельзя говорить что вот за этот предел любовь никогда не посмеет перейти. Евангелие отношение Бога к человеку представляет так, что можно сказать, что Бог “обезумел” от любви к человеку. Распятый Творец –– это поистине и “соблазн”, и “безумие”. Бог свободен в выборе Своих путей к человеку. Он может являться в громе и молнии. А может –– в образе раба и странника. Как однажды очень по-христиански и очень по-человечески сказал Борис Пастернак:

Снег идет, снег идет,

Словно падают не хлопья,

А в заплатанном салопе

Сходит наземь небосвод.

Словно с видом чудака

С верхней лестничной площадки,

Крадучись, играя в прятки,

Сходит небо с чердака...

Вот-вот: “в заплатанном салопе”, а не в окружении легионов Ангелов Бог посетил людей. “С видом чудака” и “пряча” Свою Божественность, Творец оказался Эмманиулом (“с-нами- Богом”)”⁵³⁶.

Теперь – реакция Мяло: “Почему такая категоричность – “в заплатанном салопе” и никак иначе? По какому праву он берется отнимать у других “неба содроганье”?” (с. 167).

Во-первых, я ничего ни у кого не отнимал.

Во-вторых, в моем же тексте оговаривается возможность космической теофании: “Бог свободен в выборе Своих путей к человеку. Он может являться в громе и молнии”.

В-третьих, самое дивное и тайное воплощение Бога на земле произошло все же не в виде молнии и грома, а именно “в зраке раба”: “уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек” (Филип. 2,7). И святоотеческая традиция всегда подчеркивала парадоксальность этого Богоявления: именно став человеком, Бог стал еще более непостижим⁵³⁷; именно перед тайной Боговоплощения “изумевает всяк глагол”…

Странно, что Ксения Мяло, упрекающая меня в невнимании к русской поэзии вообще и Тютчеву в частности (с. 172), сама забыла классическое: “И от края и до края Всю тебя, земля родная, В рабском виде Царь Небесный Исходил, благословляя”. Не в громах и молниях, а в странниках Святая Русь чаще узнавала Своего Господа (“Гость в дом – Бог в дом”).

Религия – это не антинатовский митинг. “Вот Отрок Мой… не возопиет, не возвысит голоса своего, трости надломленной не переломит. И льна курящегося не угасит” (Ис. 42, 1–3). “И вот, Господь пройдет, и большой и сильный ветер, раздирающий горы и сокрушающий скалы пред Господом, но не в ветре Господь; после ветра землетрясение, но не в землетрясении Господь; 12 после землетрясения огонь, но не в огне Господь; после огня веяние тихого ветра, и там Господь” (3Цар. 19,11).

Но тот, кто надеется по подсказкам волхвов найти Бога к гималайском небе, может не узнать Его, пришедшего на порог нашей квартиры.

* * *

Надеюсь, сказанного достаточно, чтобы сбавить градус восторгов по поводу книги Мяло с ее “лазерным зрением”, посылающей Христа аж в Гималаи, а христиан – на выучку к астрологам... Церковь помнит о волхвах, пришедших поклониться ко Христу. Но она помнит о том совете, который дал волхвам Господь: «И, получив во сне откровение не возвращаться к Ироду, иным путем отошли в страну свою» (Мф. 2,12). Иной путь был открыт для них после встречи со Спасителем. Иной, отличный от прежнего: указывая волхвам другую дорогу для возвращения домой, Бог тем самым повелевал им оставить дурное ремесло (см. Тертуллиан. Об идолах 9). Но для Рёрихов ничего нового Новый Завет не принес. Ничего выше астрологии и буддизма они не знают…

Надеюсь, что в следующий раз Ксения Мяло (или иные апологеты рёрихианства) все же удостоят своего внимания именно те темы, которые и противопоставляют христианство и теософию резче всего. Мы не против спора. Не надо только нас душить мягкой подушкой, не слыша наших возражений и убаюкивая мантрами “мы и сами православные, мы христиане, мы за мир”…

Лично Ксению Григорьевну я прошу полюбопытствовать – что там произошло у св. Льва Катанского с волхвом Илиодором, который “тайно отвергся от Христа, научившись от одного иудеянина волхвованию”⁵³⁸. Для рёриховцев ссылка на “Жития Святых”, конечно, не авторитетна. Но Если Вы и в самом деле дорожите церковной традицией, то Вам стоит ознакомиться с этим церковным преданием: ибо, если даже Вы заподозрите его историческую достоверность, то Вы все же не сможете оспорить его вероучительную важность как предания, Церковью принятого и возвещаемого. Если Вы будете упорствовать в защите волхвов, то “святитель Божий, чудный Лев”⁵³⁹ будет Вашим обличителем пред Богом.

Да, и еще, конечно, будущих моих оппонентов я прошу не забывать завет их Махатм: «оздоровление гланд – самая насущная потребность человечества”⁵⁴⁰. Так что полемизировать надо спокойно, не надсаживая голос (а желательно – и не калеча свою совесть лжесвидетельствами).

* * *

Весь парадокс нашей полемики с Ксенией Мяло в том, что она пробует совместить православие и теософию. Просто объективного взгляда достаточно, чтобы понять их взаимную противоречивость. Ксения Мяло этого, тем не менее, не заметила. Не захотела заметить. Даже когда ей на тысяче страниц продемонстрировали эту несовместимость – все равно не заметила. Оттого, конечно, нет уверенности и в том, что и эта, дополнительная пара сотен страниц поможет ей заметить хотя бы наличие серьезнейшей проблемы. Значит – тут действуют некие не рациональные, иррациональные мотивы. Я не буду строить “конспирологических” гипотез, отвечая Ксении Григорьевне теми подозрениями, которые она возводит на меня. Я охотно верю, что она так поступает по велению своего сердца.

Но если действительно Ксения Григорьевна Мяло верит по православному и дорожит Православием – то написанием книги “Звезда волхвов…” она поставила себя в очень тяжелое духовное (не политическое!) положение. Я понимаю, что ее сердцу нравятся полотна и некоторые страницы статей Николая Константиновича Рёриха и некоторые суждения Агни Йоги. Сердечное отношение здесь было первичнее трезвого, разумного анализа. Доверившись чувству, ощущению, вкусу, она взялась за дело (в данном случае – бросилась на защиту Рёрихов и Блаватской). И тем самым нарушила ряд православно-аскетических принципов духовной безопасности.

Наверняка, вопреки постоянным увещеваниям Святых Отцов, Ксения Григорьевна предприняла этот очень серьезный для судьбы ее души шаг, не взяв на него благословение духовного отца. Проявив таким образом, бес-советие⁵⁴¹, она слишком доверилась самой себе. И тут произошло то, против чего настойчиво предостерегал преподобный авва Дорофей: принятие влечения своего сердца за голос истины. «Я не знаю другого падения монаху, кроме того, когда он верит своему сердцу»; «мы должны всею силою направлять себя к воле Божией и не верить своему сердцу»; «будучи страстными, мы отнюдь не должны веровать своему сердцу, ибо кривое прави ло и прямое кривит». Иной путь – это путь в самомнение и прелесть. Путь к “космическим” “голосам” и “видениям” во сне и наяву.

Ксения Григорьевна, проснитесь! Не возводите напраслину на русский народ, который якобы во сне создавал свое мировоззрение (“века грандиозной духовной работы русского православного народа, в своих творческих снах соединившего Индию и Палестину” – с. 172). Оно, конечно, верно – только во сне такое и может привидеться. Но не вечно же Вам спать! Проснитесь же, осените себя крестным знамением и трезво, рассудительно прочитайте еще раз вышеперечисленные расхождения между рёрихианской теософией и православием.

Я долго пробовал взывать к разуму. Напоследок попробую обратиться к интуиции.

Елену Блаватскую крестили, когда ей еще не исполнилось и суток от роду. Восприемницей Елены должна была стать трехлетняя девочка – она “стояла рядом со священником, облаченным в длинные, ниспадающие складками ризы золотистого цвета. Обряд шел своим чередом, в монотонном чтении и пении, а горящий воск тем временем все сильнее наполнял зал своим горячим и тяжелым запахом. Девочка задремала; она села на пол, голова ее поникла, а язычок пламени с ее свечи наклонился к облачению старого священника. По обряду крещения нечистую силу предавали отречению и оплеванию; и в это время край облачения священника качнулся над свечой и вспыхнул. Прежде, чем кто-то заметил это, его охватило пламенем. Священник, разумеется, был тяжко обожжен вместе с теми, кто поспешил к нему на помощь. Обряд был внезапно прерван”⁵⁴². Жизнь Блаватской началась с ожога, причиненного священнику, который в ту минуту вымаливал ее душу из плена сатаны.

Новорожденный младенец, конечно, ничем не виноват. Но знамение все-таки дано было. Господь предупредил: в мир вошел человек, который осмелится издавать журнал под именем “Люцифер” и назовет сатану своим “Искупителем”⁵⁴³… Ксении Мяло придется приложить очень много усилий и сотворить немало интеллектуальных фокусов-перевертышей, чтобы истолковать это знамение в том смысле, что оно, мол, возвещало о рождении миссионерки, которая понесет свет Евангелия на Восток…

А вот сценка из жизни семьи Рёрихов: “Приехали к нам домой, пили валериан, Юрий и Н.К. имитировали пение в церкви, мы много смеялись. Н.К. говорил, что не понимал никогда, почему надо было, когда Христос изгонял дьяволов, обратить их в идущее мимо стадо свиней, а потом свиней бросить в море. Ведь дьяволов можно было сразу в море, ибо свиньи кому-то принадлежали. Очень смеялись […]”⁵⁴⁴.

Ксения Григорьевна, Вы тоже присоединяетесь к этому смеху? Ваш смех тоже раздается над страницами Евангелия?

Не только церковное пение “имитировали” Рёрихи. Еще они имитировали свою православность. А потому церковный призыв же к различению имитации и подлинника не стоит расценивать как проявление “бескультурья”. Это просто напоминание человеку о том, что у него есть право. Право на выбор.

(ответ на статьи Г. Ф. Чечехиной “Лебединая песнь дьякона Кураева” и Н. Самохиной “Добро с когтями” // Мир огненный. № 4 (15), Рига, 1997)

В рериховском журнале «Мир огненный» (№ 4(15), 1997) появился давно мною ожидаемый отклик на мою книгу «Сатанизм для интеллигенции. О Рерихах и православии». Отклик был в виде двух статей: Г. Ф. Чечехиной “Лебединая песнь дьякона Кураева” и Н. Самохиной “Добро с когтями”.

Поясню, почему я ожидал рериховской реакции на мою книгу. Теософия призывает к диалогу разных мировоззрений, к сопоставлению разных традиций, свободно-критическому взгляду на устоявшиеся авторитеты. Ничего против этого я не имею. Однако, по моему пониманию, расслышать другого человека, вести с ним диалог не означает слышать в его словах лишь то, что согласно моим убеждениям. Понимающий взгляд – это взгляд, который умеет замечать инаковость, взгляд, который не выстраивает всех в одну шеренгу, который замечает реальное многообразие мира, людей, культур, верований.

Мне непонятно, почему Г. Чечехина считает, что “обсуждать фундаментальные интуиции” можно только с единомышленниками (Чечехина, с. 127). В таком случае серьезного диалога и не будет – а будет только очередной “междусобойчик”.

В способности моей критикессы к диалогу меня, кстати, заставила усомниться и еще одна ее фраза – та, в которой она высказывает надежду, что я стану “ко всеобщему удовольствию примерным рериховцем” (Чечехина, с. 128). Здесь тревожно выражение “ко всеобщему удовольствию”. Ведь понятно, что стань я рериховцем, это никак не вызовет именно “всеобщего удовольствия”. Случись такое – и многие христиане этим, несомненно, были бы весьма огорчены. Употребление же Г. Чечехиной именно такого словосочетания – вместо более очевидного “к нашему удовольствию” – показывает, что она просто забыла подумать о других людях, неединомышленных с нею. Это признак не-диалогичного сознания, которое видит лишь своих и лишь своё. Впрочем, сразу скажу, что вызывать “всеобщее удовольствие” я не собираюсь. Хотя бы потому, что помню слова Христа: “Горе вам, когда все люди будут говорить о вас хорошо!” (Лк 6,26).

Поймите, уважаемые мои оппоненты, моё – не буду скрывать – раздражение теософией Блаватской и Рерихов вызвано совсем не тем, что они критикуют мою веру, мою Церковь, и не тем, что они придерживались взглядов, отличных от моих. Я живу в мире, в котором встретить православного христианина является редкой удачей. Гораздо чаще мне приходится беседовать и сотрудничать с людьми, которые мыслят совершенно иначе, чем я. На кафедре философии религии и религиоведения МГУ, на которой я работаю, нет других православных преподавателей. Все другие мои коллеги придерживаются иных мировоззренческих принципов (в большинстве своем – безрелигиозных). Но ни с кем из них у меня нет конфликтов.

Конечно, если я сам о себе скажу, что меня не раздражает то, что другие люди думают иначе, чем я, вы можете не поверить. Что ж, приведу отзыв известного протестантского проповедника Евгения Моргулиса (Марка Макарова): «Движение снизу – единственный путь. Надо обретать больше друзей и показывать людям, своим и чужим, что мы – такие же, как и вы, и любим того же Христа. Я, например, дружу с Андреем Кураевым. Казалось бы, злейший враг... а на деле – лучший друг. Мы дружим домами. Я помогаю ему издавать книжки. Мы остаемся при своих доктринальных позициях, как бы по разные стороны баррикад. Когда проповедовал Билли Грэм, я, один из организаторов его проповеди, сидел на платформе, а Андрей Кураев на улице убеждал людей, идущих на проповедь, остановиться, ни в коем случае не слушать протестанта. Тогда мы, правда, еще не знали друг друга. Но я надеюсь, что теперь не кажусь ему чудовищем, а я в нем вижу приятного, милого человека»⁵⁴⁵. Или: “Возможен и другой путь – прямой диалог без посредников. 5 июня в Москве встретились референт Патриарха Московского и всея Руси о. Андрей Кураев и генеральный настоятель ордена доминиканцев Дамиан Берт. Состоялся откровенный разговор, и нельзя сказать, что это был разговор глухих”⁵⁴⁶.

Так почему же меня так задела теософская проповедь?

Я просил бы моих оппонентов более четко уяснить для самих себя мотивы моих выступлений с критикой теософии. Напрасно Г. Чечехина предполагает, будто моя “книга преследует конъюнктурные цели (богословскую карьеру)” (с. 134). Дело в том, что это ее предположение противоречит иной ее гипотезе: “сомнительно, чтобы такой выпад против президента нашей страны разделили иерархи православной церкви” (с. 132). Это ведь было бы весьма странным способом строить карьеру: писать вещи, с которыми заведомо не согласится твое собственное начальство. Но как я не подозреваю, что статью “Лебединая песнь дьякона Кураева” Чечехина написала из карьерных побуждений – также я просил бы и мне не приписывать чего-либо подобного.

Мое неприятие теософской проповеди прежде всего вызвано тем, что она называет себя христианской. Использование святых для меня имен, слов, символов для пропаганды идей совершенно нехристианских не может не восприниматься верующим человеком как профанация и кощунство. Если бы теософия говорила о себе прямо как о каббалистике – я бы относился к ней гораздо спокойнее и гораздо менее полемично. Если человек живет в соседней со мной квартире и украшает ее по своему вкусу – это его право. Но если он начинает к себе перетаскивать иконы из моего дома – то это уже называется воровством.

Если бы рериховцы просто стремились к “философской свободе вне церкви” (с. 128) – так пожалуйста. Я же не занимаюсь критикой сознательно нехристианской философии Ницше или Сартра. Но вы сначала выйдете из церкви. Честно скажите, что вы не в церкви, что вы не христиане. И, соответственно, перестаньте оскорбляться на Определение Собора 1994 г. об отлучении рериховцев от Церкви и, подобно С. Ключникову, заявлять, что “не перестаете считать себя православными и после решения Собора”⁵⁴⁷. И перестаньте выставлять наших святых (Иоанна Кронштадтского, Серафима Саровского и других) в качестве своих единомышленников. А Рерихов не представляйте в качестве “разумеется, православных людей” (Самохина, с. 137).

И перестаньте тешить себя предположением о том, будто мое отношение к теософии не разделяется Патриархом, иерархами, старцами, богословами, то есть – Церковью. Голосование на Соборе по вопросу о сектах (в чье число было включено и рерихианство) было единогласным. 16 января 1996 г. в связи с появившимися в прессе сведениями о том, что рериховцы пытаются использовать имя академика Д. С. Лихачева в своих проектах, Патриарх Алексий написал Дмитрию Сергеевичу письмо, из которого я могу привести лишь одну фразу, которая прямо касается меня. Патриарх говорит академику: “Подробнее Вы можете ознакомиться с темными сторонами рерихианства по статье диакона Андрея Кураева в десятом номере “Нового мира” за 1994 год”⁵⁴⁸.

Так что отнеситесь серьезнее к моим суждениям о теософии: это не просто мой частный голос. Другие стороны моей деятельности вызывают дискуссии и несогласия у некоторых других церковных писателей, но с моей критикой теософии солидарны все богословы, включая Патриарха, который совершенно недвусмысленно говорит: “Тоталитарный режим пал, но тоталитарное сознание само по себе исчезнуть не может и продолжает существовать. Оно находит благоприятную почву для своего проявления в духе сектантства и нетерпимости. Казалось бы, что может быть общего между изуверской сектой “Белое братство” и “утонченной” религиозной философией Рерихов. Но поразительная близость налицо. Она в антиличностном и, значит, тоталитарном характере их воззрений. Обожествление космических стихий в учении Рерихов делает человека рабом инфернальных сил. Неоязычество распространяется в причудливых формах многообразного симбиоза с обломками так называемого “научного” мировоззрения. За всеми личинами неоязычества скрывается пантеизм, культ безличного и бесчеловечного божества, не отделяющего себя от природы. Любое поклонение не Творцу, а твари – идолоплоклонство. Идолы требуют себе жертв. На смену вчерашнего атеизма идет новое и еще более страшное рабство, подчинение стихийным магическим силам, началам саморазрушения. Сегодня перед Россией в плане религиозном все более отчетливо обрисовывается жестко поставленнная дилемма. Это неоязычество и Православие. Изберет ли Россия творческую и личностную свободу, открытую ей в антиномической глубине Православия? Или обречена на новое вавилонское пленение в безличной и саморазрушительной безысходности пантеизма?”⁵⁴⁹.

Если бы теософы четко отделяли себя от христианства – у нас был бы нормальный диалог, а не жесткая дискуссия. Но ведь позиция теософов по отношению к христианству непрестанно меняется: то нам говорят, что теософия и христианство – одно и то же, то заявляют, что они совершенно разные духовные феномены. Вспомним историю.

24 ноября 1909 года состоялось заседание Религиозно-философского общества, посвященное теософии. Стенограмма заседания Религиозно-философского общества была опубликована в “Вестнике теософии” (1910, № 11). М. Лодыженский тогда заявил: «Возможно быть истинным христианином и истинным теософом» (Вестник теософии. с. 101). Позднее он сам убедился, что это невозможно, и из Теософского Общества вернулся в православие.

Но послушайте, что в ответ теософы услышали от философов. Вячеслав Иванов: «Желание непременно и во что бы то ни стало все соединить несомненно сопряжено, как и всякий синкретизм, с большой опасностью. Мы можем не оставить неискаженным ни одного из этих учений, если мы так неметодично, так просто субъективно будем смешивать одно учение с другим (с. 81). Теософы говорят, что необходимо уничтожить искусственные рамки... Но христианство не согласится признать свою ограду искусственным ограждением. Если церковь ограждает себя от вторжения посторонних тел, то это суть темные тела; она не хочет, чтобы они мешали: тогда истинное тело пропадет. Это не дух фанатизма, это радость за обретенную жемчужину; так именно как радость обретенной жемчужины, должно быть и христианство для христиан, и не должно говорить о так радующемся, что он фанатичен... (83). Существование мистерий подчеркивается членами Теософического общества как некая высшая санкция их духовного делания. На этом зиждется и иерархическое подчинение Учителям – и уже эти черты, мне кажется, достаточны для того, чтобы характеризовать Теософическое общество как церковь. Все предикаты, которыми мы определяем церковь, находятся и в Теософическом обществе. Я или христианин или член Теософического общества как общины духовной. Я – христианин, и потому я не член теософической общины, поэтому быть мне там не должно и не по душе при всем братском отношении... Почему Теософическое общество не сделается просто индийской церковью? К этому я провоцирую, и тогда мы разделимся (с. 101)”.

Кстати, обратите внимание: именно ясная раздельность поможет избежать конфликта. Так, где границы между странами ясны, не бывает пограничных недоразумений. Так и с религиями: конфликты нередко начинаются с попыток объединения (вспомним историю униатства на Украине). Вот и Вяч. Иванов призывает теософов: отделитесь от христиан, перестаньте выдавать себя за христиан – и тогда у нас будут более спокойные отношения.

Д. С. Мережковский: “Теософы беспощадно любезны и всех принимают в свои объятия, и я подвергаюсь участи попасть в их объятия, но я не желаю подвергаться этому, и, может быть, если я начну действовать, то смогу возбудить с их стороны некоторое деятельное отталкивание (86)... Нет ничего опаснее для христианства, чем буддийские переживания, отрицающие «Я» (89) Мне представляется теософия явлением совершенно враждебным христианству (90). Вячеслав Иванович спрашивает так это или не так. Думаю, что предлагать этот вопрос теософам бесполезно: они будут всегда отвечать, что не так, что они на самом деле с христианством согласны, и тут начинается безнадежность (90)… Когда я читаю теософские книги, меня всегда это поражает: люди говорят вдохновенно, я вижу, что они горят, но когда я начинаю думать об этом, то я вижу, что это общие места. И теософия – это вдохновение общих мест. И думается: люди так оголодали, что бросаются на кору (102). Теософы, может, и добрые христиане, но тайны, куда их ведут, они не знают (103)”.

Как видим, не только у меня возникает желание посторониться от теософии – и причем именно потому, что сама она слишком по хозяйски располагается в моем храме и норовит свой смысл навязать моим святыням.

Во-вторых, мое возмущение – это возмущение человека, который просто не любит лжи. Я пришел в Церковь тогда, когда на нее клеветала государственная пропаганда. И потому с первых шагов своей церковной жизни я, слыша наветы в адрес Библии, учения Христа и истории Церкви, сравнивал их с реальными текстами и фактами, и, если обнаруживалась неправда, предупреждал своих знакомых: “осторожно, здесь ложь!”. Примеры такой вполне сознательной лжи у Елены Блаватской и Николая Рериха приведены в моей книге. И, кстати, в тех статьях, что были опубликованы в “Мире огненном” по поводу моей книги, эти примеры лжи не были опровергнуты.

В-третьих, это еще и возмущение человека, воспитанного в традиции научной мысли. Я привык, что ко мне в годы моей учебы обращали призыв: «Обоснуйте, коллега!». С тем же требованием и я подхожу к популярным ныне мифам – в том числе и теософским. Я скучным голосом спрашиваю: каким путем Вы получили этот вывод? С каким материалом Вы работали? Какой использовали метод? Учли ли Вы возможность иных интерпретаций Вашего исходного материала, и если да – почему эти иные варианты Вы сочли недостаточными или неверными? Учли ли Вы все остальные свидетельства на эту тему? Если нет – то на каком основании Вы сузили круг привлекаемых вами источников?

Рериховцы утверждают, что “все духовные знания изложены в Учении Рерихов языком науки, а не религии” (Самохина, с. 138). Вот я и прошу поговорить со мной языком науки. И именно на этом языке, на нормальном языке гуманитарной науки, истории, пояснить мне для примера: откуда теософы взяли, будто христиане до Пятого Вселенского Собора признавали доктрину переселения душ? Со своей стороны я могу привести выписки из десятков древнейших христианских писателей (включая Оригена), которые резко отвергают идею душепереселения (что я и сделал в соответствующей главе «Сатанизма для интеллигенции», а более подробно – в книге «Раннее христианство и переселение душ» (М., 2-е изд., 1998)). А какие же ваши аргументы? Вы уверены, что если с ними вы придете на Ученый Совет МГУ, то они будут приняты? Они, может и соответствуют стандартам «эзотеризма» (где источником информации оказываются голоса и видения), но они не соответствуют критериям научного гуманитарного знания.

Мне горько видеть, как разрушается традиция научной мысли, как самые дикие суеверия начинают приниматься даже представителями интеллигенции... И вновь скажу: эта моя боль не только боль христианина, но и боль человека, принадлежащего к научному сообществу.

Я сам знаю слабые места в своей книге. Все-таки после ее выхода прошло уже два года, и все это время я продолжал работать по темам, затронутым ею, а потому о некоторых сюжетах я мог бы сейчас сказать и иначе, и с более сильными аргументами, чем прежде. Я знаю свои слабые места – и тем более был удивлен, что именно их-то мои критики абсолютно не заметили.

Удивило меня и то, что мои оппоненты не разбирали мою критику теософии, а просто приводили другие места из теософских книг, которые содержали более светлые высказывания, нежели те, что процитированы мною. Я привожу одни суждения теософов – а в ответ мне цитируют нечто имеющее весьма малое отношение к дискутируемым темам и говорят: “Разве противоречат эти утверждения человеческой логике и здравому смыслу так, чтобы их можно было считать сектантскими или антихристианскими?” (с. 129).

Эти – нет, не противоречат. Зато другие противоречат – и именно из-за них-то мне и пришлось писать свою книгу. Ведь даже людоеды порой говорят нечто, что не противоречит “человеческой логике и здравому смыслу”. И если однажды меня привлекут к суду (например, по статье за оскорбление религиозных чувств граждан), разве уместны будут мои ссылки на то, что, зато я, мол, не брал взяток? Отвечать надо на тот вопрос, который задан, а не вести дискуссию по принципу “я ему про Фому, а он мне про Ерему”.

В Интернете мне встретилась остроумная пародия на такого рода миссионерскую тактику сект: “Утром в мою дверь постучала парочка. Первым заговорил мужчина: – Привет! Я Джон, а она – Мэри. Мы приглашаем тебя с нами полизать пятки Хэнку! Я: Простите? О чем вы? Кто такой Хэнк и с чего мне лизаь его пятки? Джон: Если ты это сделаешь, Хэнк даст вам миллион долларов, а если нет – он выбьет из тебя все дерьмо! Я: Но это бессмыслица! Мэри: Кто ты такой, чтобы сомневаться во власти Хэнка? Ты что, не хочешь миллион долларов? Неужели это не стоит того, чтобы полизать пятки? Я: Может и стоит, но... Джон: Тогда идем с нами лизать пятки. Я: Может можно увидеться с Хэнком, обсудить детали... Мэри : Никто не может видеть Хэнка, никто не может с ним говорить! Я: Как же тогда лизать ему пятки? Джон: Иногда мы просто посылаем воздушный поцелуй и думаем про его пятки, иногда подлизываем пятки Анни, а она передает Хэнку. Я: Какой Анни? Кто такая Анни? Мэри: Это наша наставница. Именно она научила нас лизать пятки Хэнку. Я: И вы ей поверили на слово, что Хэнк наградит вас, если вы будете лизать ему пятки? Джон : Нет! Анни получила письмо от Хэнка много лет назад, где все объясняется. Вот копия письма, посмотри сам. Джон протянул мне фотокопию: “Лижите пятки Хэнку, и он даст вам миллион долларов. Мы никого не осуждаем. Выбивайте все дерьмо из тех, кто вас не любит. Питайтесь правильно. Сам Хэнк продиктовал это письмо. Луна сделана из голландского сыра. Все, что говорит Хэнк, правильно. Мойте руки после туалета. Все религии – дерьмо. Не ешьте острые приправы. Лижите пятки Хэнку или он выбьет из вас все дерьмо”. Я: У меня подозрение, что если проверить, окажется, что это почерк Анни. Джон: Конечно. Хэнк ей продиктовал. Я: Вы ж говорили, что никто не видел Хэнка! Мэри: Много лет назад он говорил с некоторыми людьми. Я: А вдруг ваша Анни все это написала сама? Джон: Так ведь пункт 5 говорит: сам Хэнк продиктовал это письмо. Кроме того, пункт 2 гласит: не злоупотребляйте алкоголем, пункт 4: Питайтесь правильно, а пункт 8: мойте руки после туалета. Все знают, что это правильно, значит и остальное верно! Я: Но пункт 9 говорит: не осуждайте, что не согласуется с пунктом 2. А в пункте 6 – вообще бред про луну из сыра! Джон: Пункт 2 просто поясняет пункт 9. А по поводу 6-го, ты ведь никогда не был на луне, откуда ты знаешь? Я: Ученые доказали, что луна из камня! Мэри: Но камень может запросто оказаться затвердевшим сыром. Я: Незнание происхождения камня совсем не говорит о том, что это сыр. Джон: Ученые могут ошибаться, но мы ведь знаем, что Хэнк всегда прав! Я: Мы знаем? Мэри: Конечно, из 5-го пункта. Я: Ты говоришь, что Хэнк всегда прав, потому что так написано в письме. Письмо правильно, потому что его продиктовал Хэнк. Хэнк продиктовал письмо, потому что это написано в письме. Замкнутый круг – Хэнк прав потому, что он говорит, что он прав. Джон: Наконец-то ты понял! Как приятно, когда кто-то начинает открывать душу и мыслить по-Хэнковски”⁵⁵⁰.

Вот и с рериховцами дискуссии идут по той же колее: доктрины Рерихов верны, ибо Рерихам их продиктовал махатма Хэнк, ой, нет – Кут Хуми. Об этом сказали сами Рерихи, а люди, которые общаются с махатами, ошибаться не могут – так говорят те люди, которые общаются с махатмами… Рерихи сказали, что культуру надо защищать. Это ведь бесспорно? Ну, значит, столь же бесспорно и все остальное, о чем духи рассказали Рерихам – в частности, и их слова о Луне: “Луна воскреснет и уявит новые целительные лучи растительному миру. Растительная жизнь на воскрешенной Луне будет настолько яркой, настолько пышной, что в телескоп наша Луна уявится не как шар “сыра”, но шар мшистый. Итак, Новая Эра ознаменуется знаком ярым, именно знаком Матери Мира”⁵⁵¹.

Я же предлагаю отложить в сторону “ярую веру” в махатмову непогрешимость и проверить их откровения на предмет а) внутренней логичности; б) соответствия реальным источникам по истории человечества; в) соответствия христианской вере (последнее – не потому, что все должны принять христианство как безусловную истину, а лишь потому, что сами рериховцы уверяют в том, что они христиане, причем вполне ортодоксальные (православные)).

Анализа моих аргументов не было. Что мои выводы рериховцы не примут – я и так знал. Но вновь повторю: в научной работе и дискуссии принято проследить всю цепочку аргументов оппонента и опровергать не только конечный вывод, но и те доводы, с помощью которых оспариваемый вывод получился. Именно на такого рода критику я и надеюсь.

Я понимал, что теософы возмутятся, увидев, что я написал о “бессовестности Блаватской” (т.1. с.349). Но ведь мало просто привести это одно словечко для того, чтобы настроить читателя “Мира огненного” против меня, как это сделал Чечехина (Чечехина, с. 134). Почему бы не сообщить им, какие именно поступки Блаватской понудили меня сделать такой печальный вывод? Почему бы не объяснить, в чем тут дело. Желает Чечехина оправдать Блаватскую – пусть попробует. Но для этого нужно: а) привести тот текст ап. Павла, в понимании которого я разошелся с Блаватской; б) привести мои пояснения к этому тексту и, наконец, в) привести понимание этого текста Блаватской. И тогда уж предложить свои доводы, поясняющие, что Блаватская имела полное нравственное право из слов ап. Павла, утверждающих, что мы должны молиться только Христу, потому что только Он является Подлинным и Единым Богом, вывести, будто ап. Павел проповедовал многобожие. Это было бы нормальным научным диалогом.

Но какой же диалог, если даже уже высказанных доводов не слышат и даже более того – делают вид, будто их и не было. Например, многие страницы моей книги посвящены объяснению того, почему именно та “иерархия духов”, о которой говорят теософы, мною воспринимается как иерархия духов не светлых, но темных. Прямо об этом – главы “Игры с Люцифером” и “Язычество и религия космоса” в первом томе. Но откуда же тогда риторический вопрос Чечехиной: “Почему же с легкостью необыкновенной православный священник не преминул очернить иерархию светлых Духов, в которых верят рериховцы?” (Чечехина, с. 130). Написать “значительный по объему труд” (Чечехина, с. 127), в котором каждый шаг строится на множестве источников – это значит “с легкостью необыкновенной”?

Целая книга у меня посвящена разъяснению христианского представления о Боге как о Личности (“Христианская философия и пантеизм”, М., 1997). Сорок страниц занимает это разъяснение и в “Сатанизме для интеллигенции”. Но для Н. Самохиной, как ни в чем ни бывало, христианский Бог – это “добрый дяденька, сидящий на небесах, который за купленную в храме свечку и пожертвованные деньги простит человеку убийство” (Самохина, с. 138). Хорошо, не читала она ни моей книги (хотя и ругает ее), ни книг других православных богословов. Но сможет ли она привести хоть один православный текст, уверяющий, что за пожертвованные деньги или за купленную свечку прощается грех убийства? Я, профессор богословия, не знаю таких текстов и таких проповедей в истории моей Церкви. Научите же меня, г-жа Самохина – где их найти! Ах, да – у Елены Рерих: “Истинно сказано: «Велика подкупность Христа, прикрывающего за свечку любое предательство”⁵⁵².

Но у меня-то (как и любого церковного проповедника) нигде нет подобных мыслей – а есть прямое их отвержение! Сравним. “Простолюдины, – замечает Ориген, – иногда действительно думают, что Бог слышит тех, которые громче всего просят о помощи. Будучи не в состоянии устоять перед их воплями, Бог посылает им свою благодать. “Напротив, по нашему учению, люди, которые сурово осуждают себя за свои грехи, считают себя как бы потерянными из-за грехов, а потому плачут и стонут и представляют достаточные доказательства действительного и настоящего обращения – таких людей Бог принимает ввиду их покаянного сокрушения о том, что они до своего обращения проводили порочную жизнь” (Против Цельса. III,71). Итак, не внешняя молитва, не настойчивость словесных просьб врачуют человеческую душу, а покаянное изменение глубины своего сердца. Так ведь церковные предания из века в век распространяют свидетельства о том, чем кончается неискренняя исповедь. Когда священник говорит “прощаю и разрешаю”, открывается присутствие Христа, изрекающего: “А Я не разрешаю”...” (Сатанизм для интеллигенции, т.2. с. 56).

Но это нисколько не мешает Н. Самохиной выставлять меня каким-то корыстным идиотом: “В средние века и церковь, и прихожане были практичнее: греши на здоровье, грабь, убивай, твои грехи тебе уже прощены, отмолены кем-то за деньги, и теперь трактовка кармического воздаяния не устраивает диаконов кураевых” (Самохина, с. 138).

Объясните же мне, мой долгожданный оппонент, каким образом Вы пришли к выводу о том, что диакон Кураев предлагает за деньги отпускать любые грехи при условии покупки свечки. Из любой моей книги, статьи, интервью приведите пример, который позволил Вам приписать мне именно такую мысль!⁵⁵³

Заодно объясните, на основании каких источников Вы утверждаете, что “Достоевского тоже не жаловали особой симпатией духовные пастыри” (Самохина, с. 137). Может, Вы сможете также объяснить мне – что это за “преследование Коперника”, в котором обвиняет церковь Л. Шапошникова в том же номере “Огненного мира”?⁵⁵⁴ В известных мне биографиях польского церковнослужителя (каноника) Николая Коперника ничего подобного нет. Книга Коперника издана в 1543 г., а осуждена спустя полвека после своего выхода в свет и кончины автора – в 1616 г. Так что никаким преследованиям Коперник не мог подвергаться…

Теперь позвольте сказать несколько слов о себе. Я действительно учился на кафедре научного атеизма в МГУ. Но то, что сегодня я служу в Православной Церкви, не стоит размашисто объявлять “конъюнктурной изменчивостью” (Чечехина, с. 127).

Путь к вере был пройден мною в 1981–82 годах. Ни одного верующего человека не было рядом со мной. Даже бабушка не напоминала нам о Боге. Марксизм не был тогда моден в университетской среде. Если что и было модным из мира религии – так это дзен-буддизм, йога, да порой уже звучало упоминание о “Живой Этике”. Вопреки семейной традиции, воспитанию и образованию я шел к Богу. Точнее – Он вел меня к Себе, выдирая из привычного контекста мыслей и дел. Об этом я и рассказывал в “Третьем глазе” – что, по моему собственному ощущению и воспоминанию, не столько я пришел к Богу, сколько Он привел меня к Себе. Привел – несмотря на то, что всем привычным своим строем жизни я отбивался от Него “руками, ногами и когтями”. Тяжело и больно мне дался тот переход. И потому передергивает Н. Самохина, когда заявляет, что о своих нынешних отношениях с Богом я сказал тем выражением: “Кураев заявил в прямом эфире, что лично он “отбивается от Господа руками, ногами и когтями”! Спрашивается, стоило ли в таком случае Кураеву обвинять кого-либо в сатанизме?” (Самохина, с. 139). Кроме того, нужно иметь совсем уж атрофированное чувства юмора (равно как и реализма), чтобы отнестись к этой самоиронии с большей серьзностью, чем она заслуживает. Напомню лишь, что ту передачу смотрели и священники. И, знаете ли, никому и в голову не пришло объявить меня сатанистом и потребовать лишения сана.

Крещение я принял 29 ноября 1982 года. Только что к власти пришел Андропов. Люди со страхом смотрели на воцарение лидера КГБ. Сделать тогда шаг в Церковь – это никак не было “конъюнктурной изменчивостью”. В аспирантуру Института Философии я пошел в 1984 г., отклонив приглашение преподавать на философском факультете МГУ – чтобы не пришлось на лекциях отдавать неизбежную дань “марксизму-ленинизму”. И, кстати, просто недостойной выдумкой являются слова Л. Шапошниковой о том, что “дьякон Кураев с такой же страстью проводил идеи марксизма-ленинизма, занимаясь на кафедре марксистско-ленинской философии, где был очень большим ортодоксом”⁵⁵⁵.

Аспирантуру я оставил через год (осенью 1985 года) – оставил ради того, чтобы стать вахтером в Семинарии (как говорили тогда в церковной среде: “хоть колом торчать в церковной ограде – но лишь бы при церкви”). Летом 1986-го я стал семинаристом. Напомню, что 85–86 годы – это были годы всплеска атеистической пропаганды. Она по своему готовилась к 1000-летию Крещения Руси, а заодно устами Крывелева обличала “кокетничанья с боженькой” тех писателей, которые дерзали сказать хоть что-то не ругательное о православии…⁵⁵⁶

То, что человек радикально меняет свои взгляды – не позорно. “Где в самом деле, человек, не менявший своих взглядов?” (Марк Аврелий. Размышления. 5,10). Признаком вялости ума и сердца является обратное: если, несмотря ни на что, человек продолжает зубрить школьные прописи.

Между прочим, и Николай Рёрих поройвесьма радикально менял некоторые свои взгляды. Например – отношение к большевизму. 15 октября 1917 года Рёрих пишет статью «Пламя», в которой есть такие строки о большевиках: «Дикари, они воюют с женщинами и с детьми! Большевики русские могут гордиться одним, что ими нанесен смертельный удар социализму… Тот, кто впишет в исторические исследования геройские страницы русского большевизма, тот скажет отвратительнейшую ложь. Мы поражены бессмысленностью и дикостью происходящего. Позорное самоуничтожение! Настоящий бунт рабов против знания. Большевики будут громить дворцы, будут разрушать храмы, будут вредить Финляндии. Они всюду несут зерно черного начала. Во имя единства, во имя свободы пусть торопится народ убрать большевиков и тех предателей, которые с ними. Которые получили свои 30 сребренников. Братья, помните, что наша Россия более всего страдает распущенностью мысли…. Материализм есть собачья психология. В России не укреплено чувство собственности»⁵⁵⁷. Потом в письме советским вождям он будет приветствовать материализм и упражнение религии, и отмену собственности. Потом он будет призывать «Появление Ленина примите, как знак чуткости Космоса» (Община 2,3,2). «Учитель Ленин знал ценность новых путей. Каждое слово его проповеди, каждый поступок его нес на себе печать незабываемой новизны» (Община. Предисловие). «Монолитность мышления бесстрашия создала Ленину ореол слева и справа. Даже в болезни не покинуло его твердое мышление. Его сознание, как в пещеру, сосредоточилось, и вместо недовольства и жалоб он удивительно использовал последнее время. И много молчаливой эманации воли посылал он на укрепление дела. Его последние часы были хороши. Даже последний вздох он послал народу» (Община 2,1,1).

Сегодня-то свидетельств о том, как умирал Ленин, как впадал в маразм, как распадалась его психика, усыхал мозг – достаточно. Но вот рука еще здорового Ленина: «1 мая 1919 г. № 13666/2 Председателю ВЧК тов. Дзержинскому Ф. Э. Указание. В соответствии с решением ВЦИК и Сов. нар. комиссаров необходимо как можно быстрее покончить с попами и религией. Попов надлежит арестовывать как контрреволюционеров и саботажников, расстреливать беспощадно и повсеместно. И как можно больше. Церкви подлежат закрытию. Помещения храмов опечатывать и превращать в склады. Председатель ВЦИК Калинин Председатель Сов. нар. Комиссаров Ульянов (Ленин)""⁵⁵⁸. Такая вот «чуткость Космоса»…

Итак, Рёриху позволительно от критики большевизма перейти к его апологии. Мой же переход от сосуществования с коммунистической идеологии к прямой оппозиции ей почему-то в глазах рёриховцев оказывается предосудительным…

Кстати, если порицать меня тем, что я родился в неверующей семье, – неумно, то писать о том, что “Кураев – священник” (Чечехина, с. 130), и просто неверно. Я – диакон. Меня можно назвать священнослужителем, но не священником.

Читаем дальше статью Г. Чечехиной. “Сразу скажем, что дьякон сделал вид, что не замечает разницы между антихристианством и антиклерикализмом” (Чечехина, с. 127). Однако, уже в самом начале моей книги говорится: “Теософы часто пишут о том, что церковное христианство и его вероучение порождено “корыстью” духовенства (“Мы именно почитатели Учения Христа, но не позднейшего христианства, ибо одно от духа, другое от человеческого корыстия”). Но вот вопрос: что это за корысть породила православие (то, что Рерих называет “христианские догмы”)? Вот, например, св. Афанасий Александрийский, из 47 лет епископства 20 лет проведший в шести ссылках за проповедь главной христианской “догмы” – Трехличностного Бога – корыстен?! Корыстен Василий Великий, чье тело после чрезмерных аскетических подвигов в молодости затем тихо и быстро угасало, но чей дух и ум отстаивали Троицу? Корыстен Григорий Богослов, ради церковного мира отказавшийся от константинопольского престола и даже в родном городе попросивший избрать другого епископа вместо него?! Но именно эти люди и явились творцами православного догматического богословия...” (т.1. с 99).

Кроме того, я не стал бы сопоставлять святоотеческие суждения (“церковные догматы”) с суждениями Блаватской и Рерих – если бы не заявление последней: “в христианстве я придерживаюсь веры первых отцов христианства”⁵⁵⁹. Проверить правомерность этого утверждения – это не работа инквизитора, а элементарная работа историка. Вот и беру, я, например, высказывания Оригена о пантеизме и сопоставляю с высказываниями Е. Рерих. И оказывается, что декларация Рерих проверки источниками не выдерживает (см. главу “Вера Оригена и вера Е. Рерих” во втором томе “Сатанизма для интеллигенции”).

Г. Чечехина видит мою недоброжелательность в том, что я теософию называю оккультизмом – вопреки желанию Блаватской (Чечехина, с. 128). Странно – в моей книге приводятся высказывания Махатм, в которых те, не стесняясь, говорят о “нашей оккультной доктрине”⁵⁶⁰. И в письмах Елены Рерих многие утверждения или советы предваряются ссылками на оккультные доктрины (“зная непреложные оккультные законы...”⁵⁶¹. “Все должны знать, что Щит Владыки может быть лишь там, где Его Доверенные, это оккультная аксиома”⁵⁶². Эти цитаты приведены у меня (т.1. с. 23 и 44), но не замечены моим критиком.

У меня сложилось впечатление, что мой оппонент в некоторых случаях ограничился чтением оглавления. Например, во втором томе у меня есть глава “Эзотерика как укрытие от реальности”. Чечехина же поясняет, что теософия не есть уход от реальной жизни (Чечехина, с. 128). Но ведь в моей книге речь идет о совершенно другом. Между прочим, я как раз высказываю свою обеспокоенность тем, что теософы слишком уж активно стремятся войти в реальную жизнь, в том числе и политическую (см. главу “Оккультный коммунизм” в первом томе). А в упомянутой Чечехиной главе речь идет о том, что ссылки на “эзотерические” источники некиих “знаний” есть попытка не допустить соприкосновения теософской мифологической конструкции с той реальностью, с которой работает научное изучение религии. “Указания на “эзотеричность” – это последнее прибежище оккультистов от исторической критики. Если какое-то утверждение оккультистов оказывается, мягко говоря, недоказуемым с точки зрения науки, оно тут же объявляется глубокомысленно-эзотерическим (“понимайте аллегорически!”) или почерпнутым из тех высоких источников, к которым невежественная наука не может иметь доступа” (т.2.с. 29).

Откуда, например, рериховское представление о том, что греческий философ материалист Анаксагор перевоплотился в Иисуса Христа? Откуда заверение, что Николай Рерих был “в прошлых жизнях” Фидием и Леонардо да Винчи? Эти тезисы могут быть научно обоснованы и приняты, например, Академией наук? Ах, это “эзотерическое знание”? Это “откровение”, бывшее Елене Ивановне?

Но тогда это уже не вопрос науки, а вопрос чисто религиозной веры в то, что духи, от которых Рерих получала откровение, не шутили с нею, а действительно были посланы к ней от Бога⁵⁶³.

Также в статье Чечехиной странно, что порой она в опровержение моих тезисов не приводит никаких, даже слабых аргументов. Например: “Отец Андрей убежден, что “гелиоцентризм Джордано Бруно вдохновлялся не научными, а чисто оккультными мотивами”. Знакомый почерк христианских теологов, гонителей передового знания и, в первую очередь, сокровенного” (Чечехина, с. 128).

Занятно, что мой критик – как это принято у всех “эзотериков”, никак не может решить: их “знание” – самое “сокровенное” и “древнее” (древнее христианства), или же оно “самое передовое” и “современное” (современнее христианства).

Мой критик не привел ни одного аргумента в пользу того, что Бруно путем именно научных астрономо-математических рассуждений пришел к выводу о гелиоцентричности мира. Бруно действительно не был астрономом; он был именно оккультистом. Он принял гелиоцентризм потому, что “для того направления магии характерно внимание к солнцу как источнику мистико-магической силы… Древняя истина, возрождающаяся теперь, пророком которой считал себя Ноланец, – вовсе не гелиоцентризм в астрономическом смысле и не математическая гипотеза. Бруно объясняет, что сам он усматривает в гелиоцентризме гораздо больше, чем простую математику. Он цитирует рассуждения Гермеса Трисмегиста о Солнце как о видимом боге… Видение Ноланцем гелиоцентризма Коперника – не что иное, как новое герметическое откровение божественной сути вселенной”⁵⁶⁴.

Так что у меня есть все основания согласиться с суждением английского писателя Г. Честертона: “Вы считаете Бруно мучеником науки. Посмотрите, что он писал, и вы увидите в нем безумного мистика”⁵⁶⁵. В истории науки нет ученого по имени Джордано Бруно. Это имя есть в истории мистики, в истории религиозной философии – но не в истории естествознания. Ни одного открытия, ни одного сформулированного и доказанного закона с этим именем не связано… О Бруно можно (и нужно) говорить как о журналисте, влиявшем на интеллектуальный климат эпохи, и таким – весьма опосредованным путем – на работу ученых физиков своего времени. Но не более того.

Гелиоцентризм современной научной астрономии и гелиоцентризм магии – это совершенно разные вещи. Между ними пропасть не меньшая, чем между атомизмом Демокрита и атомизмом Нильса Бора. Именно тот, кто не замечает этих различий, “так и не вышел из средневековья” (Чечехина, с. 128)⁵⁶⁶, а не тот, кто объясняет разницу между ними.

Я сознательно не буду далее следовать статье Чечехиной и вступать в дискуссию о сатанизме. Не буду потому, что надеюсь на диалог с “Миром огненным”, а тему о сатанизме – как самую неприятную для рериховцев – лучше обсуждать самой последней.

Я был бы рад, если бы, выстраивая наш диалог, рериховцы брали одну за другой тему за темой из числа тех, которые настораживают христиан в Агни Йоге и конкретно и подробно разбирали каждую из них. Если вы действительно хотите соединения религий на почве рериховского учения – нужно постараться узнать, что и почему говорят “объединяемые” об этом проекте.

В качестве первого шага на пути к этому диалогу я с радостью отмечаю, что Г. Чечехина не оспаривает мой вывод о том, что учение Рерихов является религиозным (Чечехина, с. 129).

Также именно в порядке диалога дерзаю обратить внимание Г. Чечехиной на то, что она проявила меньшую осведомленность в рериховских текстах, чем я. Она уверяет, что я сфальсифицировал параграф 199 из книги “Община”. По ее мнению, этот текст просто “отсутствует в Живой Этике” (Чечехина, с. 132).

Прислушаемся, однако, к авторам более осведомленным, чем Г. Чечехина: “Книга «Община» существует в двух редакциях. Хронологически первым было издание 1927 года, но в 1936 г. «Община» была издана в Риге с новой нумерацией параграфов и некоторыми изменениями, в связи с поменявшейся за 10 лет исторической ситуацией. На титульном листе рижского издания, получившего впоследствии более широкое распространение, чем монгольское, поставлен год 1926 – год получения книги от Учителя, а не год ее издания. Так оказалось, что более раннее и являющееся первым подлинником издание «Общины» помечено годом 1927, а более позднее, переработанное – 1926 годом”⁵⁶⁷.

Параграф 199 есть в издании 1927 г. Его я привожу по соврменному переизданию: Агни Йога. Книга 3: Община. Совмещенное издание 1927 и 1936 гг. // Сердце. Ежемесячный журнал орган Рериховского теософского общества «Община Матери Мира», г. Санкт-Петербург. Приложение к №4–5, 1993, с.73.

Точно также Г. Чечехиной придется взять назад обвинение в мой адрес, будто я сфальсифицировал и параграф 121 из “Общины”, заменив в нем слово “общинник” на слово “коммунист”. В первом издании “Общины” стояло именно – «коммунист», в позднем – «общинник». И утверждение о том, что “тождественности общинника и коммуниста, конечно, нет в самой Живой Этике” (Чечехина, с. 132) показывает плохое знание источников. Ведь сами Рерихи использовали эти слова как синонимы, заменяя одно слово другим в разных изданиях “Общины”.

Нет у моего оппонента и умения различать – где моя прямая речь, а где пересказ чьей-то иной позиции. Я пишу: “Согласно теософии, все те, кого она почтила званием “Великого Учителя Человечества”, должны быть единомысленны. Поскольку Учитель Будда говорил, что перевоплощение существует, Моисей и Иисус обязаны считать так же” (т.2.с. 16). Вполне очевидно, что здесь идет пересказ позиции теософов (очевидно еще и потому, что словосочетание “Учитель Будда” я от себя никогда не использую – это типично теософское словечко, да и Будда для меня никак не Учитель). Тем не менее, Чечехина пишет: “Есть на страницах книги Кураева заявления, противоречащие друг другу. Так, на с. 397 (т.1) пишется, что “буддизм не знает никакого переселения душ”, но уже во втором томе на с. 16 – что “поскольку Учитель Будда говорил, что перевоплощение существует”” (Чечехина, с. 133).

Казалось бы: тут самое время поговорить по делу, обсудить – есть ли в буддизме учение о переселении душ, или оно лишь приписывается ему теософами. Но ни аргументов, ни серьезного разговора снова нет⁵⁶⁸.

Второе противоречие в моей книге Чечехина также сконструировала сама – без всякого моего участия: “Аналогичным образом на с. 465 (т.1) говорится о неприятии молитвы Живой Этикой, а на с. 143 неосмотрительно приводится цитата из Е. И. Рерих: “Молиться, чтобы Бог, который внутри вас, помог вам хранить чистоту”” (с. 133). Здесь нет противоречия у меня. Здесь банальное противоречие у самих теософов – ибо на с. 465 просто приводится цитата из Клизовского, зло высмеивающая молитвы христиан.

В этом главная трудность диалога с теософами: теософы не чувствуют себя обязанными придерживаться всегда одной и той же позиции. В зависимости от уровня “посвященности” своего собеседника, они разрешают себе говорить совершенно различные вещи и даже прямо лгать (соответствующие наставления Е. Рерих приведены в моей книге и, кстати, не оспорены Чечехиной). Поэтому одним будет сказано, что молиться нужно. Другим будет пояснено, что молиться нужно “Богу, который внутри вас”, третьим, что молиться нужно духам иерархии, четвертым, что молиться вообще не нужно, а пятым, что молиться нужно исключительно Люциферу, так как “именно сатана является Богом нашей планеты и единым Богом ”⁵⁶⁹.

Так что, хоть и сказано в конце статьи, что “книга дьякона – повод для серьезных размышлений”, но в тексте Г. Чечехиной их, к сожалению, нет.

Я действительно предлагаю просто спокойный диалог. В том же номере “Огненного мира” заявляется, что “создалась сейчас такая ситуация (в частности, с церковью), которая заставляет нас быть безупречными воинами”⁵⁷⁰. Я же просил бы вас стать прежде всего учеными, а не воинами.

Вы хотите единства между разными религиозно-философскими системами. Но ведь невозможно придти к единству без обсуждения. Если вы хотите объединить христианство и теософию – нелишне поинтересоваться мнением самих христиан. То, что нас настораживает в теософии, изложено в моих книгах. Я предлагаю вам выбрать для начала диалога любую из тем, затронутых в них. Возьмите любую главу из “Сатанизма для интеллигенции”. Дайте ее полный текст в “Мире огненном”, и тут же поместите свои мысли по этой же теме, разбирая шаг за шагом все те аргументы, факты, цитаты, источники, которые я привожу. Специально для вашего журнала я готов переработать ту главу, с которой вы пожелаете начать диалог.

Публикация же этого моего письма на страницах вашего журнала будет знаком того, что вы действительно понимаете примирение религий не как казарменное выравнивание всех по теософской линейке, а как уважительное, понимающее прочтение религиозных традиций в их реальном многообразии.

Мой двухтомник “Сатанизм для интеллигенции” все же совсем не является моей “лебединой песнью”. Во-первых, потому, что, согласно поверью, положенному в основу этой идиомы, лебедь поет перед смертью первый и последний раз в своей жизни. У меня же и до выхода в свет “Сатанизма для интеллигенции” выходили книги, да и после у меня вышло еще девять книг. Автору “Мира огненного” назвавшему мою книгу “лебединой песнью”, наверно, просто так хочется, чтобы она стала последней. Этого не произошло. Я продолжаю работать в области богословия и сравнительного религиоведения. Буду я писать и на рериховские темы. Но мне и в самом деле хотелось бы больше диалогичности. Так принимаете ли вы приглашение к диалогу?

P.S. “Мир огненный”, конечно, не опубликовал мою статью, и никакого отклика от редакции не получил. Зато у другом рериховском издании я прочитал отчет об одном моем диспуте с рериховцами, который в очередной раз восхитил меня своей беззастенчивостью.

“Думаю, многие чуткие души испытали боль и грусть, когда прогрессивный журнал “Новый мир” несколько лет назад опубликовал невежественное и злобное измышление дьякона А. Кураева о подлинных Провозвестниках Нового Мира, Новой Эпохи Космической – Н. К. и Е. И. Рерихах. Журнал, к сожалению, попал в ловушку тьмы, не осознавая вред, причинённый читателям и самому себе. Но последствия действия можно заживить лишь действием. Было ли оно совершено? Или журнал предпочёл остаться с ветхим миром? Есть замечательный пример встречи “лицом к лицу” с этим очернителем светлых Имён в Новокузнецке. О ней подробно рассказано в местной Рериховской газете “Свет Утренней Звезды” (2/1998). Процитируем небольшой фрагмент: “Надо отметить, было дьякону на диспуте жарко. Объединённые усилия рериховцев по защите своих идей, аргументированные и чёткие доводы дали свой результат. К концу встречи от вальяжной уверенности дьякона не осталось и следа, он перешёл на прямые оскорбления оппонентов. Когда же ему было сказано, что, так же как в своё время он перековался из атеистов в дьяконы православной церкви, то, не исключено, что узнав сегодня так много о Живой Этике, он станет в будущем и её приверженцем, и зал оживлённо зааплодировал, стало ясно: разящего меча православия в виде дьякона А. Кураева для нас больше не существует...”⁵⁷¹.

(ответ на статью Натальи Бондарчук “Бунт против справедливости. Зачем тревожат память Толстого и Бондарчука” –Литературная газета,15.7.98)

Знакомство с литературной критикой способно подорвать доверие к человечеству. Настолько велик бывает разрыв между текстом и тем, что вычитывает в нем критик – что поневоле задумываешься над тем, насколько правомерно человеческий род носит гордое имя sapiens’а. Для меня давно уже не новость, что именно те люди, которые любят поговорить о своей интеллигентности, открытости, диалогичности и терпимости, слишком часто бывают лишены дара слышания. Одни тексты они склонны превозносить до небес и объявлять, что те говорят ну точь-в-точь то же самое, что и они сами – и это вопреки тому, что в этих текстах содержатся прямые противоречия воззрениям, утверждаемым их нынешними “единомышленниками”. Другие же тексты те же веротерпимцы готовы столь же тотально критиковать – но тоже даже и не пытаясь вслушаться в них.

Мне немало приходится полемизировать с нынешней модой на оккультизм. Понятно, что в глазах оккультистов я предстаю как человек невежественный, отсталый, нетерпимый, неспособный к диалогу… Но именно по диалогу моя тоска. Ведь рериховским “космическим диктантам”, “снам и видениям” я противопоставляю не собственные откровения, а вполне рациональные доводы, рассуждения и просто факты. Но хоть бы раз кто-то из рериховцев обратимся к критическому рассмотрению моих доводов. То, что они не согласны с моими выводами – я и так знаю. Но вы хоть попробуйте задуматься – почему.

Вот и статья Натальи Бондарчук “Бунт против справедливости” (ЛГ от 15.7.98) демонстрирует лишь одно: автор не умеет ни читать, ни вести корректную полемику.

Именно в рубрике “полемика” была опубликована ее статья. Но вот что странно: тот мой текст, с которым вступает в полемику Наталья Бондарчук, не знаком читателям “ЛГ”. Ведь он был опубликован не в “Литературке”, а в “Вечернем клубе” (16 апреля 1998.) Наталья Бондарчук, во-первых, почему-то называет мое интервью статьей (что уже свидетельствует о маловнимательном чтении), во вторых – не приводит его названия, в третьих – не указывает, где же был опубликован текст, вызвавший ее критику. Точно также Н. Бондарчук старательно избегает упоминания названия моей книги “Сатанизм для интеллигенции”, цитаты из которой она также использует в своей статье.

В том предпасхальном интервью я рассказал о радостном, на мой взгляд, повороте, который произошел в последние дни жизни Сергея Бондарчука. Всю жизнь он прожил с Львом Толстым, то есть – без Церкви. Но когда его душа начала расставаться с телом и обострились духовные чувства, он начал воочую видеть, что есть нематериальный, духовный мир, и что этот мир без Христа – страшен. Попросту говоря – он начал видеть бесов. По его просьбе к нему пришел православный священник, исповедовал его и причастил. В доме появились иконы – а страхи ушли. Именно священник, исповедовавший Бондарчука и рассказал мне об этом случае (не раскрывая, естественно, того, о чем шла речь на самой исповеди). Так что ровно ничего, что могло бы быть оскорбительным для памяти Сергея Бондарчука, мною сказано не было. Дочь Бондарчука совершенно справедливо подчеркивает, что Лев Толстой был очень дорог для ее отца. Но – не всю жизнь. При том повороте в жизни отца, когда от толстовской философии он повернулся к участию в церковной жизни, она не присутствовала. А были ли страхи и была ли исповедь и причастие – пусть уж Наталия Сергеевна спросит у своей сестры…

В моем интервью я действительно говорю о том, что даже талантливый человек может оказаться во власти весьма недоброкачественных настроений и одержаний. Творец жаждет “вдохновений” и “наитий”. Но качество этих “вдохновений” может оказаться совсем не добрым. Человек, раскрывающий свою душу в ожидании “озарений”, равно как и человек, стремящийся спровоцировать в себе прилив “страстей” с тем, чтобы потом их достовернее описать, может отвыкнуть регулировать свои страсти и чувства, и, что еще хуже – может и просто стать одержимым…

Об этом и говорят слова Александры Андреевны Толстой: «он издевался над всем, что нам дорого и свято... Мне казалось, что я слышу бред сумасшедшего... Наконец, когда он взглянул на меня вопросительно, я сказала ему: «Мне нечего Вам ответить; скажу только одно, что, пока Вы говорили, я видела Вас во власти кого-то, кто и теперь еще стоит за вашим стулом». Он живо обернулся. «Кто это?» – почти вскрикнул он. – «Сам Люцифер, воплощение гордости»⁵⁷². Наталья Бондарчук до такой степени невнимательно читает мой текст, что почему-то начинает рассказывать о том, Александра Львовна Толстая никогда так об отце не отзывалась. Перепутав Александру Львовну с Александрой Андреевной (в моем интервью имя, отчество и фамилия А. А. Толстой были названы полностью), Бондарчук пишет, что “Кураев лжет, что Александра Львовна Толстая…”.

Но если бы можно было ограничиться замечанием, что Наталья Бондарчук невнимательна в чтении! Увы, она еще и недобросовестна. Мое высказывание: “Христианство как раз и началось с бунта против справедливости” приводится ею с комментарием: “Смелое высказывание, диакон Кураев, но абсолютно нехристианское”. Недобросовестность Н. Бондарчук здесь в том, что в моем интервью более чем ясно поясняется – что же именно может отменить сраведливость: “Замечательны слова преп. Исаака Сирина: Не называй Бога справедливым, ибо если Бог справедлив, то я погиб. Христианство – это путь любви, которая выше закона… Бог может прощать там, где карма должна казнить”.

Н. Бондарчук спрашивает: “Где же увидел современный книжник нарушение Христом закона справедливости?”. Отвечаю: в седьмой главе Евангелия от Иоанна. Эпизод с блудницей, которую привели ко Христу для того, чтобы Он справедливо, по закону осудил ее (тогдашний закон, кстати, требовал смертной казни через побиение камнями). Ответ Христа, надеюсь, памятен всем… А разве справедливо прощение разбойника? Разве справедливо, разве соответствует принципу “око за око, глаз за глаз” поведение отца из притчи о блудном сыне?

Как и все христианские проповедники, я говорю о том, что любовь и милосердие выше холодной самоуверенности и однозначности закона – а Наталья Бондарчук представляет меня в качестве хулигана, призывающего к беззаконию и анархии.

Понятно ли, почему Наталия Сергеевна не указала, с какой именно моей статьей и книгой она полемизирует? – Ведь иначе дотошный читатель мог бы найти критикуемый текст и сам провести необходимые сопоставления.

Поскольку дело совсем не в том, как именно “заслуженная артистка России” критикует “молоденького диакона” – я не буду отвечать на остальные выпады в мой адрес. Достаточно найти мою книгу о Рерихах, сопоставить, что именно я в ней пишу, восстановить контекст цитат, выдернутых моей критикессой, и все станет ясно.

Надеюсь, что обнажение тех методов, с помощью которых Н. Бондарчук вступила в полемику со мной, пояснит читателям ЛГ – почему к рериховским кружкам и книжкам нужно относиться с осторожностью. Ведь если рериховцы (следуя примеру Блаватской и Николая Рериха) способны насиловать тексты, то где же гарантия, что они однажды не остановятся перед насилием над неугодными им людьми? С ножами на мои лекции некоторые не в меру активные рериховки уже приходили…

диакон Андрей Кураев

(К рецензии В. Загвоздкина на книгу: диакон Андрей Кураев. Сатанизм для интеллигенции. О Рерихах и православии // Вопросы философии. 1999, № 2)

Тому, что вокруг моей книги “Сатанизм для интеллигенции. О Рерихах и православии” началась дискуссия – я могу только радоваться. Хотелось бы лишь, чтобы дискуссия была серьезной и аргументированной.

В моей книге четыре линии: есть анализ теософии с точки зрения историко-религиозной, религиоведческой, философской и богословской. Мой оппонент В. Загвоздкин, к сожалению, оставляет в стороне как философскую, так и богословскую линии. Это означает, что вместо разговора по сути начинаются попытки подловить меня на незнании каких-то исторических (историко-религиозных) обстоятельств и на искажении исторических же фактов. То, что мое невежество огромно – не спорю. Но и те небольшие знания в области истории религии, которые у меня есть, позволяют мне заметить, что невежество теософов и рериховцев в этой же области еще более удручающее. А способы их обращения с историко-религиозными реалиями просто чудовищны.

Ну, ладно: для христианина естественно каяться. Вопрос в другом: должен ли я покаянно рыдать именно по тем поводам, которые указаны моим критиком, и всхлипывать: “Прости мне, Господи, и простите, господа теософы и антропософы, то, что я вот этого до прочтения рецензии не знал, а вот это переврал!”?

С готовностью восплакать в любой момент читаю рецензию. Вначале – срез религиоведческий. Имел ли я право назвать теософию религией или нет? Сложность в том, что мой рецензент не потрудился дать собственное определение религии. Можно лишь предположить, что он религию ставит выше магии. Но если им не предложена ясная дефиниция религии – то и его заверение в том, что теософия не является религией, остается всего лишь заверением.

В. Загвоздкин полагает, что размышления о космической Иерархии духов, составляющие центр Агни Йоги, никак не сказываются на реальном структурировании рериховского движения. Но это не так. Слишком уж резок акцент на необходимости подчинения и послушания в Агрйи Йоге: “Не может быть преданности Владыке без преданности к Его избранным, ибо истинно, это было бы полным непониманием основ Учения и оккультных законов. Вы знаете из Книг Учения, “Писем Махатм” и Учения Мастера Иллариона, что условие преданности к Доверенным Владык есть непреложный закон оккультизма”⁵⁷³. “Почитание Гуру есть путь к высшему Миру”⁵⁷⁴. “Истинный ученик, когда чего-либо не понимает в действиях Учителя, все же умеет Ему доверять»⁵⁷⁵. Если уж не “Иерархи”, то их “Избранные” уж точно, по убеждению рериховцев, есть на Земле.

““Гордо, огненно будем нести имя, не только украшающее нас, но и дающее нам жизнь. Без этого имени все лучи Владыки рассеиваются” (Письмо Е. Рерих о Н. Рерихе). Мы знаем, что каждое физическое явление, каждое дело требует фокуса для централизации всех сил, то же самое происходит и на духовном плане. Поэтому невозможно рассчитывать на успех и приближение к Учителю, умаляя значение утвержденного Им духовного фокуса в лице Н. К. и Е. И. Рерихов, – фокуса, являющегося средоточием Его лучей”⁵⁷⁶. “Будучи учениками Великого Владыки, Е.И. и Н. К. Рерихи в свою очередь являлись учителями по отношению к ближайшим сотрудникам, представляя собой следующее иерархическое звено в Великой Цепи, своего рода фокус Сил Света”⁵⁷⁷. “Николай Рерих, а вслед за ним и Людмила Шапошникова это высочайший пример, сочетающий в одном лице крупнейшего мыслителя и радикального деятеля. Ее образ в жизни красноречиво подчеркивает цитата из ее же письма: “Мы живем в МЦР как на фронте. Все время воюем”. Несгибаемый борец, настоящий духовный лидер, творец и носитель нового мышления, ставший для многих главным авторитетом нашей смутной эпохи, Людмила Шапошникова неустанно зовет в будущее, вдохновляет и вооружает нас на этом пути”⁵⁷⁸. “К вопросу об Иерархии, который очень многих пугает. Может сложиться впечатление, что Международный совет предлагает вам иерарха в образе Людмилы Васильевны. Я знаю абсолютно точно, что у членов Международного совета нет ни грамма желания такое предложить уважаемому собранию. Речь идет о законе Фокуса. Закон Иерархии и взаимоотношения – вещи очень сокровенные, интимные, но как бы первый этап – закон Фокуса. Мы его должны осознавать. Это наше дело: воспринимать ли обозначенного Учителями человека или не воспринимать, но помощь обозначенному Фокусом обязана быть, если мы хотим выжить. Недаром создалась сейчас такая ситуация (в частности, с церковью), которая заставляет нас быть безупречными воинами”⁵⁷⁹. “Вы, уважаемая Людмила Васильевна, Охранительница Наследия – не “единиц хранения”, но самого Духа Учения, ибо находитесь среди бесценных реликвий, пришедших к нам будто не из прошлого, но из будущего! Вы пронизаны их вибрациями, Вы сумели их спасти, Вы – известная Воительница Света наших дней!”⁵⁸⁰. “Удивительные труды Л. В. Шапошниковой поднимают нас к осознанию сути современного этапа истории, выводят нас на новый уровень сознания”.⁵⁸¹

Такими словами, какими здесь характеризуется Л. В. Шапошникова, вице-президент и фактический руководитель Международного Центра Рерихов, обычно именуются именно гуру, “подлинные посвященные”, в единстве с которыми и в безусловном послушании которым их адепты видят залог собственного духовного преуспевания (“если мы хотим выжить”). Послушание Л. В. Шапошниковой с точки зрения рериховцев оказывается именно священным, сакральным: “Первым священным действом, объединившим всех собравшихся, стал подъем Знамени Мира… Право поднять Знамя Мира над столицей России участники конференции в единодушном порыве предоставили Людмиле Васильевне Шапошниковой”⁵⁸².

Несогласным с таким видением “Иерарха” приходится удалиться: “В течение часа меня “пытали” на тему: почему не признаю иерархом Шапошникову, а также ее “ближайшие звенья” на Земле? Здесь Борина усиленно намекала на себя, как Хакимова-Хмелева у нас в крае (все поделено на “иерархические зоны”)”⁵⁸³.

Не могу также признать корректным и предположение моего рецензента о том, что религиозный характер Агни Йоги я стремлюсь раскрыть ради того, “чтобы прибегнуть к административно-государственным методам воздействий”. У читателя может сложиться впечатление, будто я призываю чуть ли не к арестам. На деле же единственное, чего я хочу от государства – чтобы оно сохранило свой светский характер и светский характер школ, в которые Агни Йога активно проникает, заявляя о своем нерелигиозности.

В добавление к изложенным в моей книге аргументам, подтверждающий религиозность Агни Йоги, приведу одну выписку из относительно свежей теософской прессы. С. Ю. Ключников, руководитель московского рериховского центра “Беловодье”, говорит о своей деятельности: “Наш центр специализируется на изучении духовных традиций и эзотерических систем – и в теории, и в практике. Нас очень интересует духовно-психологическая практика эзотеризма, молитва и медитация как метод преображения человека. Наша духовная школа включает в себя углубленные практические занятия, семинары-тренинги для первичной отработки умений полученных на занятиях… Прежде, чем сливаться с Высшим, человек должен преодолеть “человеческое, слишком человеческое”… И, наконец, молитвенно-медитативная практика Агни Йоги и других эзотерических учений”⁵⁸⁴.

Как видим, рерихианство и является религией, стремящийся к “слиянию с Высшим”, и вовлекает людей именно в религиозную. – “молитвенно-медитативную” практику. Напомню то определение религии, с которым я работал в своей книге; это дефиниция, предложенная С. Н. Трубецким: “Религия может быть определена как организованное поклонение высшим силам ... Религия не только представляет собою веру в существование высших сил, но устанавливает особые отношения к этим силам: она есть, следовательно, известная деятельность воли, направленная к этим силам ”⁵⁸⁵.

Так что в области религиоведения мой оппонент меня не переубедил. Теософия – это действительно религиозная школа. Причем довольно-таки воинственная (обратите внимание на насыщенность воинской терминологией даже тех высказываний о Л. Шапошниковой, что были приведены выше)⁵⁸⁶.

С радостью, однако, я отмечаю, что автор (почему-то нигде в своей статье не обозначивший себя как убежденного антропософа – а знание о его конфессиональной позиции весьма помогло бы читателю в восприятии его текста⁵⁸⁷) относит антропософию к религиям: “Кураев спрашивает, хотят ли религии объединиться. Но почему он не задает подобного же вопроса буддистам, индуистам, антропософам и Агни Йогам?”. Да просто потому, что вопрос об объединении буддизма и антропософии – это вопрос, касающийся только их самих. В него я вмешиваться не намерен. Я лишь говорю, что христианство отнюдь не желает быть включенным в этот синтез. За других же я не собираюсь решать. Но вновь говорю – за честное помещение антропософии в разряд религий (а не очередной “духовной науки”) я благодарен своему оппоненту.

А вообще надо заметить, что мой рецензент, отвергая сделанные мною выводы, ни разу не потрудился обратиться к анализу тех аргументов и источников, на которых я эти выводы делаю. Например, я ссылаюсь на конкретно поименованный источник, в котором очевидец описывает человеческие жертвоприношения, совершавшиеся ламами, а В. Загвоздкин лишь с возмущением и восклицательным знаком пишет, что “религия сострадания и любви, каковой для всего мира является буддизм, превращается под пером православного автора в секту, в которой практикуются человеческие жертвоприношения!”.

Поставить восклицательный знак легко. Опровергнуть свидетельства труднее. Что ж, антропософам тоже свойственно насилие над реальностью: если некие факты не укладываются в их картину мира – факты просто отвергаются. Я все же не позволяю себе писать: “Религия сострадания и любви, каковой для всего мира является христианство, превращается под рукой N. в инквизицию, якобы сжигавшую свои жертвы!”. Кстати, “весь мир” вряд ли уполномачивал В. Загвоздкина говорить от своего имени. Это оборот, уместный под пером журналиста, но некорректный в устах философа.

Еще пример опасного обобщения. По мнению Загвоздкина, “вывод, совершенно абсурдный для любого буддиста – о том, что Будда, достигнув просветления, не вошел в нирвану”. Я опять же ссылаюсь на конкретный буддистский текст – “Вряд ли можно придумать что-либо более противоречащее учению буддизма, чем представление о том, что Нирвану можно отвергнуть. Можно не войти в рай, представленный неким определенным местом, но Нирвана, по сути своей, есть состояние, неизменно возникающее вслед за исчезновением неведения, и тот, кто достиг Знания, не может, как бы он того ни желал, не знать того, что он уже знает. Наставники мистицизма ни в коей мере не заблуждаются в данном случае, и, несмотря на свою популярность, эти ошибочные представления относительно поведения бодхисаттв совершенно отсутствуют в наставлениях, обращенных к ученикам, которые избраны к посвящениям высших уровней”⁵⁸⁸. Как видим, достигший Нирваны не проповедует людям – ибо они для него уже не существуют. Проповедующий же еще не в Нирване…

Поскольку я опираюсь именно на буддистский текст – то хотя бы потому утверждать, будто я сделал вывод, абсурдный для любого буддиста, уже невозможно. Кроме того, ссылка на изложение буддизма именно тем автором, которого я и привел, весьма уместна в книге, посвященной анализу рерихианства. Дело в том, что сами Рерихи очень высоко ценили именно этого писателя: “Буддизм несомненно возродится. Во Франции интерес к нему растет благодаря исследовательнице Тибета Александре Дэвид-Ниль. Она понимает все значение и ценность Учения Владыки Будды и в своих книгах выказала себя настоящим апологетом буддизма. Также прекрасно передает она атмосферу тибетских монастырей….”⁵⁸⁹.

И если я подчеркиваю неясность, проблематичность буддистского понимания нирваны (нирвана – ничто гносеологическое или же онтологическое), то моему критику все ясно: Кураев “путает нирвану с пустотой”. Ну, тогда уж не я один путаю, но и многие буддологи, чьи тексты я привожу в своей книге.

В. Загвоздкин ставит мне в вину то, что в моей книге “Не проводится четкого различия между буддизмом теравады, махаяной и ваджраяной”. Во-первых – только что мы видели, как он сам пишет от лица “любого буддиста”. Во-вторых, мною это различение в ряде случаев проводится. Например: “Христианин не ставит под сомнение нравственную высоту, явленную во многих сутрах и джатаках махаянистского буддизма. Но он не может не заметить, что нравственное чувство человека не способно обрести подлинного и последовательного оправдания в буддистской метафизике” (т.1, с. 406). Это, кстати к вопросу о том, что “Кураев не находит в критикуемых им воззрениях ничего оправданного, ничего достойного уважения”. “Сами буддисты признают, что жертвенная махаянистская этика находится в противоречии с радикальным имперсонализмом буддистской метафизики” (т.1, с. 406; см. также с. 426)… Конечно, в специально буддологическом исследовании нужно проводить более дробные членения. Но пишу-то я о теософах. А теософы “подлинный буддизм” (на языке Блаватской “эзотерический”) считали вообще единым с каббалистикой и “египетскими мистериями”.

Так что и критику В. Загвоздкиным историко-религиозного среза моей книги я признать корректной тоже не могу. Более того – из его рецензии видно, как легко апологетами оккультизма насилуются тексты, совсем не требующие изощренной экзегезы. Например – мой собственный текст. Я пишу, что в жизни Христа “не было покаянного перелома”; Загвоздкин при цитации выпускает слово “покаянный” и получается, что в жизни Христа вообще не было различных этапов.

А одна цитата из моей книги, приведенная оппонентом, заставила мои собственные волосы встать дыбом и усомниться в моей собственной вменяемости. В рецензии я прочитал, что буддистское воззрение на жизнь после смерти я излагаю так: “Буддизм убежден в том, что никакой личности не существует, есть только иллюзия “души”. Новую жизнь обретает не моя личность (как телесная (?!), так и психическая (?!)…”. Возмущенные вопросительно-восклицательные знаки В. Загвоздкин поставил совершенно справедливо. Но возмутиться он должен был сам собой, своей невнимательностью. При выписывании моей цитаты он пропустил целую строчку. Полный текст выглядит так: ““Буддизм убежден в том, что никакой личности не существует, есть только иллюзия “души”. Новую жизнь обретает не моя личность, а те элементы, из которых складывается моя жизнь (как телесная, так и психическая)”.

Я пишу о том, что “культура возникла как следствие болезни человечества. Культурой мы обволакиваем грязь, попавшую в наши души. Слоями культурного перламутра мы заслоняемся от пустоты, вторгшейся в нашу жизнь”. Загвоздкин же утверждает, что в моем понимании “культура – это болезненный нарост” и потому, мол, для меня врагом является “вся светская культура”. Непонятно – зачем из меня делать идиота. Во-первых, в той моей статье (книга “Школьное богословие”) я говорю о культуре прежде всего христианской (а потому уже не вполне “светской”), и хотя бы по этой причине представлять дело так, будто я вижу в культуре врага, не стоит. Во-вторых, там вполне ясно прописано: культура как вторичная, удвоенная реальность возникает вследствие болезни нашего духа, утратившего возможность непосредственного эйдетического видения, но она же помогает нам выжить в условиях этой нашей частичной слепоты. Очки – плод и свидетельство моей глазной болезни, но никак не есть “болезненный нарост”, подлежащий немедленной ликвидации. Все это было сказано в том моем тексте. И зачем же понадобилось его оглуплять?

В одном случае, впрочем, мой оппонент обратил внимание на мое высказывание, которое действительно не было подкреплено ссылками на источники. Мне казалось, что это делать не обязательно, поскольку речь идет о достаточно тривиальном историческом факте, но мой антропософский рецензент счел это достаточным поводом для того, чтобы преподать мне урок по церковной истории. “Изложение истории христианства Кураевым далеко не безупречно. Так, он утверждает, что “именно Афанасий и был автором принятой формулировки Единосущный и Единородный ”, хотя каждому хоть немного знакомому с церковной историей известно, что эту формулу предложил присутствовавший на соборе император Константин. На никейском соборе св. Афанасий не играл какой-либо заметной роли”.

Придется пояснить: формула Собору действительно была предложена императором, но император не сам ее создал. Император пришел на Собор уже после того, как основные дискуссии были позади (ибо они предшествовали официальному открытию Собора, приуроченного к императорскому юбилею)⁵⁹⁰. Приведу свидетельство древнего церковного историка: На Первом Соборе “против них (Евсевия Никомидийского и других ариан) мужественно подвизался Афанасий, который, хотя и был дьяконом александрийской Церкви, но пользовался особым уважением епископа Александра, и тем возбудил против себя ненависть” (Сократ Схоластик. Церковная история 1,8). Так что источники не позволяют говорить, будто “на никейском соборе св. Афанасий не играл какой-либо заметной роли”.

Прав мой оппонент вот в чем: моя книга действительно не является диалогом. Но ведь диалог – не единственный литературный и исследовательский жанр. Кроме того, диалог возможен лишь с честным человеком – с тем, кто не врет, кто не хранит у себя в совести разрешение на ложь (теософские тексты, разрешающие ложь, приводились в моей книге), кто не готов ради полемической выгоды отрицать очевидное⁵⁹¹. С вором, забравшимся в твой дом или вытаскивающим иконы из храма, в диалог не вступают. Его просят выйти вон⁵⁹².