Крестьянина Т.Е. Тихомирова повествование о жизни в расколе и обращении в Православие

Об авторе этого повествования, по случаю его присоединения к Церкви, были сообщены некоторые сведения в «Братском слове», 1886 год (т.II, с.667–687). Печатая настоящий, подробный рассказ его о своей жизни, мы руководимся убеждением, что подобные рассказы представляют вообще не малый интерес и могут принести не малую пользу, ибо знакомят читателей с бытом раскольников и показывают, как трудно людям, искренно благочестивым, достаточно сведущим и беспристрастным, оставаться в расколе, а вместе и как трудно им расставаться с расколом.

Моё воспитание. – Служба при Семёне Епифанове. – Беседа его с Е.С.Хохловым. – Впечатление, произведённое на меня этой беседой. – Путешествие в Киев. – Разговор с раскольническим попом. – Поклонение печерским чудотворцам. – Служба при моленной в селе Красиловке. – Разговор с неокружниками. – Свидание и беседа с Тарасием. – Разговор с Григорием Козиным. – Переход в Житомир к окружникам. – Беседа с попом Аверкием. – Мои выписки о Греческой Церкви. – Недовольство житомирских старообрядцев. – Отказ от должности.

Родители мои были старообрядцы из приемлющих так называемое белокриницкое священство, – отец был крестьянин деревни Шувой (в Гуслицах), которая, как и все соседние деревни, заселена почти одними раскольниками. В нашей деревне постоянно жил очень известный в своё время поп Семён Епифанов, которого Антоний (Шутов) сделал потом благочинным над прочими гуслицкими попами. Мне было 12 лет, когда отец мой помер. Так как дом наш был просторный, то Семён Епифанов нанял его у нас для отправления своих служб. Он же посоветовал моей матери, чтобы отдала меня учиться грамоте. Мать охотно исполнила его добрый совет, и я отдан был в научение грамоте; а когда кончил учение, то Семён Епифанов определил меня к себе в дьячки. Эту должность я исполнял при нём до самой его смерти, последовавшей в 1881 году.

Не зная ни Православия, ни кривославия, как и все почти простолюдины – старообрядцы, я был дерзким хулителем Православной Церкви: я думал, что под именем Иисуса она верует и покланяется антихристу; крест четвероконечный называл мерзостью, стоящей на месте святе, трёхперстное сложение – печатью последнего антихриста, и прочее. В таком заблуждении я пребывал до тех пор, пока не пришлось мне быть свидетелем беседы Семёна Епифанова с Ефимом Савельевым Хохловым, крестьянином нашей же деревни Шувой, который, оставив раскол, находился в певчих при Никольской единоверческой в Петербурге церкви. На этой беседе Ефим Савельич многими вопросами ставил Семёна Епифанова в затруднение, и особенно вопросами о прекращении у старообрядцев другопреемственной иерархии и совершения Таинства священства. Хохлов спрашивал: может ли Церковь Христова быть и существовать без епископства? Семён Епифанов отвечал как-то с запинкой и нерешительно, что Церковь Христова некое время может существовать без епископа, что именно Церковь Константинопольская во время иконоборной ереси оставалась без епископов. Хохлов ещё спросил: «А кроме Царяграда, были ли тогда где-нибудь православные епископы, или их нигде не было?». Семён Епифанов, несколько подумавши, сказал: «Были, и не только епископы, но и патриархи: Иерусалимский, Антиохийский, Александрийский и, кроме сих восточных патриархов, на Западе, в Риме, был тогда ещё православный папа». Хохлов ещё спросил: «А когда у вас в продолжение почти двух сот лет не было епископа, то где-нибудь во вселенной существовали ли, как вы называете, древлеправославные епископы? И если существовали, то где именно, в какой стране?». На вопрос этот Семён Епифанов не дал никакого ответа и тут же уклонился от дальнейшей беседы, сказав: «Ко мне прибыли гости, теперь нет времени более беседовать!». И тотчас вышел из комнаты. На другой день он откровенно сознался мне, что никаких гостей у него не было, а сказал он о гостях единственно для того, чтобы уклониться от ответа на вопрос Хохлова. «Да, Тимофей Егорыч, – прибавил он, несколько помолчавши и со вздохом, – не только я, но и всё наше общество старообрядцев не в состоянии ответить на вопрос о прервании у нас другопреемственного архиерейства: великий это недостаток нашей церкви, что в ней столь долгое время не было православного епископства! Всё Писание свидетельствует, что Церковь должна существовать неодолённой с тремя чинами иерархии и седмью Таинствами, и отнюдь не допускает быти ей без епископа; а в нашем обществе православного епископства не было по крайней мере 180 лет! Недоумеем мы, чем сей недостаток наш оправдать».

Слова эти глубоко запали мне в сердце. Они-то прежде всего заставили меня приступить к чтению Писания для разъяснения вопроса о истинной Церкви Христовой: какой должна существовать она по назначению и обетованию её Создателя? Слушая беседу, я поверил словам Семёна Епифанова, что во время иконоборной ереси Константинопольская Церковь существовала без епископов; но впоследствии узнал, что в Константинопольском Патриархате были тогда Стефан, епископ Сурожский, и многие другие православные епископы. Потом из чтения старопечатных книг я уразумел, что как Господь един, так и Церковь, Им созданная, должна быть едина; а между тем я видел, что старообрядческих обществ существует множество, и каждое из них именует себя истинной церковью, все прочие общества почитая находящимися в заблуждении, хотя все они одинаково приемлют одни и те же старопечатные книги.

Которое же именно из старообрядческих обществ составляет истинную Церковь Христову? И в старообрядцах ли сия Церковь? Размышляя таким образом о раздроблении старообрядцев на многие секты, стал я смотреть и на греко-российскую Церковь не так враждебно, как прежде, и стал, можно сказать, на первую ступень пути, ведущего к соединению с Церковью Христовой.

По смерти Семёна Епифанова я остался без должности и прожил так около года, занимаясь чтением и изысканиями о церкви. Тогда явилось у меня сильное желание съездить в Киев для поклонения печерским чудотворцам, чтобы попросить у них помощи в познании истинной Церкви Христовой, где и у кого находится она, – я даже дал обещание непременно совершить туда путешествие. Средств на это у меня не было. И что же? Совершенно неожиданно получил я от живущего в селе Красиловке Таращанского уезда Киевской губернии купца Петра Калашникова предложение – поступить к нему в уставщики для отправления службы в его домовой молельне. Я с удовольствием согласился принять эту должность, и не столько рад был должности, сколько тому, что по пути в Таращанский уезд я мог заехать в Киев и таким образом исполнить своё обещание помолиться киевским чудотворцам.

С родины я уехал в 1882 году. В Киеве остановился у раскольнического попа Кирилла Киселёва, – он родом из Гуслиц же, из села Гридина, и был знакомый мне человек. Я стал просить Киселёва, чтобы сводил меня в пещеры для поклонения печерским угодникам. На эту просьбу поп Кирилл дерзко отвечал: «Какие тут угодники Божии! Они все уже провоняли табаком!». Я содрогнулся от таких слов его и решился спросить: «Почему вы, отец Кирилл, так страшно и дерзостно отзываетесь о мощах почивающих здесь угодников Божиих?». Он ответил: «Потому, что к ним прикладываются одни хохлы, а хохлы только и живут табаком!». Я сказал на это: «Хохлы своим табачным запахом не могут умалить святость нетленно почивающих здесь угодников Божиих, как не может умалить никто прикосновением хотя бы и скверных уст: я не гнушаюсь лобзания хохлов, напротив, вседушно желаю помолиться у гробов угодников Божиих и облобызать святые мощи их».

Поп Кирилл о святых мощах более спорить со мной не стал, однако идти в пещеры отказался. Я отправился один. Здесь я видел, с каким усердием молился православный народ, как бедные хохлики и хохлушки падали на землю перед святыми мощами угодников Божиих и со слезами на глазах лобызали их, – и невольно пришли мне на память жёсткие, оскорбительные для православного слуха слова попа Кирилла, и сказал я в уме своём: «Вот до какого жалкого положения дошли мы, старообрядцы, что и самые наши пастыри издеваются над усердием к святыне православного народа и кощунственно отзываются о самых мощах угодников Божиих!». И начал я вместе с православным народом подходить к мощам угодников Божиих, со страхом и трепетом лобызал их и ощущал от них не запах табаку, как дерзко утверждал поп Кирилл, а благоухание святыни. Я молил угодников Божиих вспомоществовать мне в отыскании истинной Церкви Христовой, в коей несумненно было бы иметь надежду на получение спасения и наследия царства небесного.

Из Киева я отправился в село Красиловку к купцу Калашникову, который, как после оказалось, принадлежал к числу неокружников. Калашников принял меня охотно, и в звании уставщика при его моленной я прожил у него полтора года. Живя здесь, я познакомился с некоторыми выдающимися лицами из числа неокружников, – именно с добрянским попом Григорием Козиным¹ (которого иначе зовут Пататах), Филиппом Юковым и Трофимом Кожевниковым, кои проживали близ Красиловки, снимали землю для посева хлеба. Однажды, именно в праздник Рождества Христова, после утрени, собравшиеся люди, в числе коих находились и помянутые лица, завели между собой разговор о Церкви Православной и всячески поносили её за изменение якобы древлеправославной веры. Затем они обратились ко мне с таким вопросом: «Тимофей Егорыч! К какой вы вере принадлежите?».

Вопрос этот меня до крайности удивил. В моленной я первенствую, за службой читаю святое Евангелие; а между тем спрашивают меня, к какой вере я принадлежу! Однако же я скоро понял цель вопроса: им хотелось узнать, не принадлежу ли я к числу окружников, к которым я действительно принадлежал. Имея это в виду, я ответил им обще, что принадлежу к христианской вере.

Они ещё спросили: А к какой секте ты принадлежишь?

Я ответил: Я не сектант; ни к какой секте не принадлежу, а считаю себя православным христианином.

Тут поп Григорий сказал прямо: «Нам желательно знать, и ты нам скажи, к кому ты принадлежишь, – к окружникам или неокружникам?».

Видя, что они добираются до меня, я недоумевал: как им ответить? Сказать правду, – объявить, что принадлежу к числу окружников, боялся: ибо в таком случае лишился бы места и насущного хлеба; а сказать неправду, что будто бы принадлежу к числу противуокружников и разделяю их жестокие мнения относительно греко-российской Церкви, опасался греха. Опасение лишиться места взяло, однако же, верх, и я ответил, что не знаю, какое есть «Окружное Послание».

Тогда Филипп Юков спросил: «Во время богослужения у вас в моленной, на родине, за какого архиерея молились?».

Я сказал: За Иосифа.

Тогда все с радостью заговорили: «Он наш, неокружник!». И стали мне разъяснять, чем разнятся неокружники от окружников. «Если бы у вас, – сказали мне в заключение, – молились за Антония Шутова, то значило бы, что вы состояли в числе окружников, и мы сейчас бы удалили тебя, как человека, чуждого нам по вере, и послали бы тебя вон в ту церковь!» – при этом из окна указали на церковь православную.

Такая вражда противуокружников к окружникам меня поразила: ведь окружники и противуокружники, рассуждал я, принимают одно и то же белокриницкое священство, одни и те же содержат старопечатные книги и старые обряды, а между тем друг друга обзывают еретиками! Кто же из старообрядцев прав, и кто виноват? И не все ли они уклонились с пути истины, покинув свою матерь – Православную Церковь?

Живя у Калашникова, я познакомился и с епископом неокружников Тарасием черниговским и бессарабским. Объезжая свою паству, он прибыл к нам в село Красиловку накануне Вербного воскресенья, то есть в Лазареву субботу. В Вербное воскресенье Тарасий совершил у нас службу, один, – без священника и без диакона, при большом стечении народа. Тарасий был облачён, как подобает архиерею, во все архиерейские облачения; но архиерейство к нему как-то не приставало. Кадил спешно и в порядке службы часто сбивался. Мне очень хотелось узнать мнение Тарасия об «Окружном Послании». Поэтому в Великий понедельник, улучив свободное время, я спросил Тарасия: «Владыко! Соблаговолите мне объяснить, что́ находится вредное для Православия в „Окружном Послании“?».

Тарасий ответил: В «Окружном Послании» находится вред такой, что оно отворяет дверь для вступления в церковь никонианскую.

Я ещё спросил: Чем же оно отворяет дверь в греко-российскую Церковь?

Тарасий ответил: Тем, что под именем Иисус мы разумеем антихриста, воцарившегося в Русской Церкви со времён патриарха Никона; а «Окружное Послание», напротив, проповедует под именем Иисус быти истинного Бога, сшедшего на землю нашего ради спасения. Если согласиться с учением «Окружного» и веровать вод именем Иисус быти истинному Богу, то нужно поставить себя в число никониан, кои под именем Иисус признают истинного Бога. Вот и значит, что «Окружное» есть дверь в никонианскую церковь.

Я заметил: Владыко, под именем Иисус нельзя разуметь другого Бога – антихриста, якобы воцарившегося в Русской Церкви от лет патриарха Никона: Святое Писание сказует последнему антихристу быти на конце сего мира. В книге, именуемой «Златоуст», в слове 99 в 20 неделю пишется: «Скончавшужеся року жития, и оставшим трем летом и пол, и в та лета будет царство антихристово. По окончании же трех лет и пол царства его, послет Господь ангелов своих, Михаила и Гавриила, и вострубят в рога овня, и во мгновение ока воскреснут мертвии». Вот, по сему свидетельству, антихрист явится при самом конце мира и царствовать будет только три лета с половиной; а со времени патриарха Никона протекло уже более двухсот лет. Как же можно относить воцарение антихриста ко времени патриарха Никона? Притом, отличительное свойство антихриста будет состоять в том, что он выдаст себя за Бога. Блаженный Феофилакт Болгарский, толкуя слова Христовы в Евангелии от Иоанна (зач.17): Аз приидох о имени Отца моего, и не приемлете Мене, аще ин приидет о имени своем, того приимете, говорит: «Ин, антихрист яве... себе единого хощет явити, яко един Бог есть». «Показуя себе яко Бог есть» («Благовестное Евангелие», л.86). А такого человека, который называл бы себя Богом и велел бы кланяться ему как Богу, в греко-российской Церкви никогда не бывало, и теперь нет. Поэтому, мне кажется, понимать, что в Русской Церкви уже царствует антихрист, значит не верить Писанию; а утверждающие не согласно с Писанием в учительном Евангелии еретиками именуются.

Тарасий от моих слов пришёл в смущение и, несколько подумавши, сказал: «Стало быть, ты и меня признаешь за еретика?».

Я сказал: Вас, владыко, я не называю еретиком; я говорю только, что Святое Писание называет еретиком того, кто не по Писанию мудрствует.

Тарасий: Я вижу, что ты хочешь быть защитником имени Иисус! Нет, Тимофей Егорыч, блюдись сего имени; оно есть прелесть и дверь в никонианскую церковь. Многие из старообрядцев так рассуждали, как ты рассуждаешь, да потом и ушли к никонианам.

Я сказал: Владыко! Я не без основания опасаюсь под именем Иисус признать антихриста. Мне приходилось видеть, что и в самых древних книгах написано имя Христа Спасителя с двумя гласными буквами: Иисус; да и в патриарших книгах, именно в Евангелии, напечатанном при Гермогене, патриархе Московском, в лето 7114 (1606), почти за пятьдесят лет до патриарха Никона, напечатано в Евангелии от Матфея: и̑і́съ рⷵво ржⷵтво, и в Евангелии от Луки (зач.99): и̑і́съ рече и́мъ. Имя Иисус и в Филаретовском Евангелии находится напечатанным. Если под именем Иисус разуметь антихриста, то выйдет, что воцарение его уже последовало во времена патриархов Гермогена и Филарета; но так утверждать не может никто из здравомыслящих старообрядцев, ибо все старообрядцы признают Русскую Церковь при этих патриархах сиявшей полным благочестием.

Тут я хотел было представить из древних книг ещё некоторые свидетельства об имени Иисус; но Тарасий меня прервал, и с сердцем сказал мне: «Что ты меня учишь! Такой молодой, да хочешь умнее быть стариков! Старики были поумнее тебя, да не учили защищать хохлацкого Иисуса!».

Я понял, что в беседе с Тарасием об имени Иисус зашёл далеко; поэтому счёл нужным попросить у него извинения.

Я сказал: Владыко! У меня и в уме не было учить вас; я только хотел показать, что под именем Иисус несправедливо признавать антихриста.

На этом моя беседа с Тарасием и кончилась. Она ещё больше усилила мои сомнения о старообрядчестве. Вот, подумал я, и сами архиереи наши основываются не на Писании, а на стариках, не разбирая, правильно ли старики учили или неправильно! Что же сказать о прочих старообрядцах?..

Спустя несколько времени после беседы с Тарасием я выбрал удобный случай поговорить с попом Григорием Потатахом (Козиным) о Церкви греко-российской.

Я спросил: Мы признаём Церковь греко-российскую еретической; скажите мне, каким именно еретикам она подобна?

Григорий ответил: Греко-российская Церковь подобна иконоборной ереси.

Я спросил: Чем она уподобляется иконоборной ереси?

Поп Григорий, вместо ответа на мой вопрос, стал мне говорить: «Что за нужда тебе спрашивать о никонианской Церкви? Разве хочешь в неё идти? Смотри, брат, не заговаривайся об этом; а то живо полетишь отсюда».

Я ответил: Благодарю вас за предостережение, и я больше не стану вас спрашивать о Церкви греко-российской; но, Бога ради, вот что́ вы скажите мне: наше общество, находясь около двухсот лет без епископа, могло ли составлять Церковь Христову полную, вратами адовыми неодолимую, или не могло? Наши отступники говорят, что без епископства не может существовать истинная Церковь. Скажите, – правду ли они говорят?

Поп Григорий, видимо, осердился на меня за такой вопрос. Он сказал: «Вот тебя нечистый чем мутит! Я вижу, что ты стал с истинного пути сбиваться. Смотри, и нас не запятнай никонианскими мнениями! Нужно Петру Емельянычу сказать, чтобы он тебя уволил от должности».

Я заметил Козину: Скажите, отец Григорий, какое преступление я сделал перед хозяином, чтобы он, не обижая меня, мог уволить от должности? А если вы за мной заметили наклонность к переходу в греко-российскую Церковь и желаете удержать меня от этого, так вам надобно с кротостью объяснить мне ошибочность моего понятия, а не угрожать отказом от должности. Ведь вы же сами одной из главных вин греко-российской Церкви поставляете гонения на старообрядцев, всегда говорите: «Не тот прав, кто гонит, а тот прав, кого гонят»; между тем сами, не зная за мной ничего худого, угрожаете мне наказанием, хотите гнать меня! Ведь вы сами себя осуждаете!

Григорий сказал: Много вас таких, заражённых духом никонианства! Врачевать вас сил не хватит! Нечего с тобой говорить, а нужно рассчитать, – иди от нас и рассуждай, как знаешь!

Тут я увидел, что говорить мне с такими изуверами и жить с ними невозможно. Скрепя сердце, стал я искать случая – поскорее с ними расстаться. Случай вскоре представился: я уехал в город Житомир, в уставщики же к здешним окружникам, находящимся под ведением Сильвестра балтского. У житомирских окружников поповствовал поп Ермил, мой земляк, из гуслицкой деревни Яковлевской; но он, вскоре по моём определении, выбыл из Житомира на родину, куда общество пригласило его в попы; а в Житомир на место Ермила поступил поп Аверкий, обращённый из неокружников в окружники. Аверкий имел уже в то время очень снисходительное понятие о Церкви греко-российской, почитал её не нарушившей коренных догматов веры. Поэтому нередко мы с ним ходили в православный соборный храм слушать архиерейскую службу; но поп Аверкий менее наклонен был к Церкви Православной, нежели я. И потому, когда мы заводили об ней речь, Аверкий говорил мне: хотя Церковь греко-российская не погрешает в догматах веры, однако некоторые плевелы содержит.

Я спросил: Какие же плевелы находятся в греко-российской Церкви?

Аверкий ответил: Вот какие: священники службу отправляют вопреки устава, с большими пропусками; крестятся неистово, небрежно, не донося руку на чело и живот, на правое и левое рамо; посты нарушают употреблением скоромной пищи; без зазору курят табак и курение не ставят в грех и прочее. Вот, по-моему, плевелы, которые находятся в Церкви греко-российской.

Я спросил: Скажи, отец Аверкий, можно ли из-за указанных тобой плевел отделяться от Церкви?

Аверкий сказал: На это я утвердительно ответить не могу; но только опять скажу, что небрежная служба и слабость духовенства Церкви греко-российской весьма соблазнительны для старообрядцев и служат для них большим препятствием к соединению с Церковью.

Я заметил Аверкию: Святое Писание не велит нам удаляться от Церкви за греховные слабости, или, как ты называешь, «плевелы» некоторых священнослужителей. В толковом Апостоле сказано: «Да аще и узрим в церкви плевелы, обаче сим не вреждается вера и любовь наша, понеже видяще плевелы в церкви не исходим от церкви и не отделяемся» (лист 686). Вот видишь, отче, что Святое Писание свидетельствует, – через греховные плевелы не велит от церкви отделяться; а мы, старообрядцы, вопреки Писанию, отделились от церкви, не указав за нею никаких погрешностей в догматах православной веры.

Аверкий ответил: Если так, то нам нужно в Церковь идти!

Я сказал: Да, вне Церкви находиться страшно. В «Большом Катехизисе» сказано: «Кроме Церкви Божия нигдеже несть спасения; яко же при потопе вси, елицы с Ноем в ковчезе не бяху, истопоша, тако и в день судный вси, иже ныне в церкви святей не будут, тии во езеро оное огненное ввержени будут» («Большой Катехизис», глава 25).

Аверкий на это заметил: Нет, Тимофей Егорыч! Старообрядцам очень трудно переломить себя, трудно оставить любимое старообрядчество и идти в Церковь! Для этого нужно большое мужество, а не всякий его имеет.

Я сказал: В этом я с тобой вполне согласен, что природному старообрядцу очень трудно перейти в Православную Церковь, – придётся перенести не только от чужих, но даже от своих родных, много горьких укорительных слов, а пожалуй, и ещё хуже что-нибудь, и сердце кровью обольётся, когда подумаешь об этом; но вне Церкви находиться ещё страшнее. Что если постигнет смерть? «Вси, иже ныне в церкви святей не будут», тогда, в день судный, «во езеро оное огненное ввержени будут».

Аверкий ответил: Ты, Тимофей Егорыч, поступай как тебе угодно; но я ещё хорошенько подумаю, как бы не впасть в ошибку.

Я с своей стороны подтвердил, что не нужно спешить переходом, а надлежит достоверно узнать правоту Церкви греко-российской.

Тогда мы оба на этом и остановились. Я продолжал разыскания о Церкви, – особенно занимал меня вопрос о Церкви Восточной. Я рассуждал: положим, что Русская Церковь, как утверждают старообрядцы, пала через книжное исправление при патриархе Никоне; но когда подверглась падению Восточная Церковь? Во времена патриарха Никона там никакого книжного исправления не было и никаких споров из-за того не происходило; а между тем старообрядцы вместе с Российской и всю Восточную Церковь считают падшей в ереси. О Восточной Церкви я искал свидетельств в старопечатных книгах: «Кирилловой», «О вере», «Большом Катехизисе» и других, которые находились при моленной и которыми я свободно мог пользоваться. В «Книге о вере» я нашёл свидетельство, что Восточная Церковь «ни в чесом установления Спасителя своего и блаженных Его ученик, и святых отец предания, и седми Вселенских Соборов, Духом Святым собранных, устав не нарушает, не отменяет, ни прибавляя, ни отнимая что, но яко солнце единакою лучею правды всегда, аще и в неволи пребывая, светится правою верою» (гл.2, л.27 на об.). И ещё: «Кто не слушает четырёх патриархов восточных и от них освящаемых, той самого Христа не слушает и отметается от него». Читая такие и подобные листы в книге, столь уважаемой старообрядцами, я невольно задумывался и спрашивал себя: как же наши старообрядцы утверждают, вопреки столь ясным свидетельствам, что будто бы Восточная Церковь пала давно, ещё до Никона, заразившись разными ересями? Читал ещё в той же книге: «Кто не приобщает себя сионскому исповеданию и сродных в Иерусалиме не имать, таковый не подобен будет и небеснаго имети, и иже церкви сионские общения себя удаляют, врази Божии бывают, а бесам друзи». Опять недоумение: как же наши старообрядцы могут иметь надежду на наследие небесного Иерусалима, когда не только сродных себе в сионской и иерусалимской Церкви не имеют, но и поносят её, называя еретической? Больше же всего я задумывался над следующим местом «Книги о вере»: «По тысящи лет от воплощения Божия Слова Рим отпаде со всеми западными странами от восточные церкви; в 599 лето по тысящи жителие в малой Русии к римскому костелу приступили. Се второе оторвание христиан от восточныя церкви. Егда исполнится 1666 лет да не нечто от преждебывших вин зло некако не пострадати и нам» (л.272). Если предсказание это сбылось, – рассуждал я, – то кто же отступил от Восточной Церкви? Сказать, что Восточная Церковь отступила, нельзя: ибо как Восточная Церковь может отступить от Восточной Церкви? И притом в означенное время никаких замешательств в Восточной Церкви не было. Произошли тогда замешательства в нашей, Российской Церкви: церковная власть, желая именно полного согласия с Восточной Церковью, а не отступления от неё, произвела тогда исправление книг по греческим подлинникам, а предки старообрядцев, признав это исправление ересью, отделились от церкви и Российской и греко-восточной. На ком же исполнилось предсказание «Книги о вере», что как бы не случилось в 1666 году нового отступления от Церкви Восточной?

Найденные мною в старопечатных книгах свидетельства о православии Восточной Церкви, с такими своими рассуждениями, я вносил в особую тетрадь, и из них составилась у меня целая книжка. Поп Аверкий взял у меня почитать эту книжку, а у него случайно увидал её Семён Погорелов, один из житомирских окружников. Прочитавши мою книжку, он спросил Аверкия: «Кто это писал?». Поп Аверкий выдал меня, – сказал: «Тетрадь эту составил наш уставщик, Тимофей Егорыч». Погорелов представил мои выписки попечителю общественной моленной Трофиму Акинфиеву Варварову, а этот, не сказав мне ничего, в первый же воскресный день после литургии объявил об них всему обществу, какое находилось в моленной.

«Наш дьячок сбился с истинного пути, – начал говорить он, – похваляет хохлацкую (то есть Православную) Церковь». И, вынув из кармана мою тетрадь, начал вслух читать из неё только мои рассуждения, а свидетельства старопечатных книг о неповреждённости Восточной Церкви опускал. Я пробрался стать рядом с попечителем, остановил его чтение, и говорю: «Трофим Акинфиевич! Зачем же вы читаете только одно моё рассуждение о Восточной Церкви, а свидетельства старопечатных книг, из коих мои рассуждения вытекают, опускаете? Как хотите, а так вы поступаете неправильно. Если вы находите нужным читать мою тетрадь, то читайте её всю сполна». Попечитель стал читать, что́ было написано в тетради, подряд и прочитал следующие слова «Книги о вере»: «Кто не слушает восточных патриархов, тот самого Христа не слушает». Тут я возвысил свой голос и сказал: «Слышите, братие, уважаемая вами старопечатная „Книга о вере“ велит во всём слушаться восточных патриархов; а мы не только не слушаем их, но именуем ещё еретиками. Отсюда и является невольное сомнение: правильно ли мы понимаем о Восточной Церкви. Мы всегда говорили, что неизменно следуем учению старопечатных книг; а на деле выходит, что вовсе их не слушаем, даже противимся им». Тогда народ против меня заговорил волной голосов: «Сам ты своим великомудрием сбился с пути истины, да и нас хочешь утащить за собой в хохлы!». А старики кричали попечителю: «Разочти его! А то он всех у нас смутит!». Я пытался привести в своё оправдание другие свидетельства о неповреждённости Восточной Церкви; но мне и слова не давали выговорить.

На другой день призвал меня к себе попечитель и сказал: «Зачем ты писал тетрадь? Как осмелился оправдывать Восточную Церковь, которая давно уже пала ересями?».

Я стал оправдываться, – говорю ему, что тетрадь свою я составил не от своего смышления, а на основании старопечатных книг: «Кирилловой» и «О вере»; эти книги и вините, а не меня.

Попечитель сказал: «Нам до книг надобности нет; а тебя больше держать не будем». Выдал мне причитающееся жалованье и сказал: «Иди от нас, куда знаешь»...

Возвращение на родину. – Поступление на службу при окружнической часовне в Павловском Посаде. – Беспорядки у павловских старообрядцев. – Беседа раскольнических попов. – Вопросы, данные Перетрухину, и разговор с ним. – Отказ от проставления в попы. – Вопросы, поданные Савватию. – Письмо Перетрухина и насилие раскольников. – Просьба раскольническим епископам. – Пребывание в Никольском единоверческом монастыре. – Отъезд в Пензу и присоединение к Церкви.

Из Житомира я выехал в октябре 1884 года и отправился к себе на родину. По пути я опять заехал в Киев для поклонения печерским угодникам; просил у них помощи в разыскании истинной Церкви и в перенесении постигших меня и угрожавших мне на этом пути неприятностей. В деревне своей я прожил около шести месяцев, занимаясь чтением книг. Мать моя, женщина неграмотная, очень сетовала на меня, видя, что я с таким прилежанием читаю книги, и не только старопечатные, а ещё и новой печати. Она часто говорила мне: «Не сдобровать тебе, парень! Книги тебя утащат в гридинскую церковь!» (то есть в приходскую православную церковь села Гридина, находящегося в трёх вёрстах от нашей деревни). Сначала я пытался делать матери некоторые возражения и объяснить ей нужду и пользу чтения книг; но заметив, что от моих объяснений она приходит только в большее раздражение, перестал говорить, и на все упреки её отвечал молчанием.

В это время я вошёл в близкое знакомство с заведующим книжной лавкой Братства святого Петра митрополита Е.А.Антоновым и приобрёл от него направленные против раскола разные книги и книжки, как-то: «Выписки» Озерского, сочинения архимандрита Павла, «Истинно древняя Церковь» и прочие. Я стал читать эти книги со вниманием и ещё яснее увидел совершенную неправоту раскола. Когда случалось говорить с своими о вере, я стал уже прямо защищать Православную Церковь. За это мать и родственники всячески поносили меня. Брань их я переносил с терпением; однако же, видя их неприязненность ко мне, решился уйти с родины.

Я поступил в дьячки к попу Сергию в Павловский Посад (Московской губернии). Поп Сергий из гуслицкой деревни Иванищева, родственник умершему Антонию второму, епископу противуокружников.

Павловское общество окружников, к которому я поступил служить, незадолго до этого составилось из лиц, перешедших от общества неокружников; должность попечителя занимал Герасим Федотов Горшков, тоже из бывших неокружников. Для более чинного порядка при богослужении Горшков составил устав и просил попа Сергия, равно и всех более значительных общественников, скрепить его своим подписом и ввести в употребление. Явились ему противники; из них самой рьяной была купчиха Дарья Мартыновна Шишова, которую обыкновенно именовали «патриаршей». Поп Сергий находился у «патриарши» в полном подчинении, – без её ведома шагу не смел ступить. Устав Горшкова поэтому оставался неподписанным, и между общественниками возникли споры и раздоры, грозившие разделением общества. Всех больше ратовал против устава из угождения «патриарше» некто Иван Викулов, человек грубый. Раз, именно в великий праздник, под вербное воскресенье после утрени, в часовне, против самого алтаря, Викулов произвёл такую ссору с Горшковым, что чуть алтарь не повалили, – и Викулов, не страшась алтаря, произносил самые площадные ругательства.

После этой перебранки павловское общество окружников действительно разделилось на две враждебные стороны: поп Сергий, прежде стоявший на стороне «патриарши», перешёл теперь на сторону Горшкова, за что́, бедный, много принял укоризн и поношений от властолюбивой раскольницы. В своё оправдание он говорил ей, что владыка Савватий приказал ему быть заедино с Горшковым и что против повеления владыки он идти не может; но Шишова кричала ему: «Что тебе владыку слушать! Не он тебя кормит, а я кормлю! Вспомни-ка, сколько благотворений я тебе делала! Как бы не я, то был бы ты ничто!». И долго таким образом она усовещевала попа Сергия, который наконец дал ей обещание перейти от Горшкова опять на её сторону. Это происходило при мне, и, слушая их, я подумал: «Вот, – баба, а самого владыку Савватия ставит ни во что! И не везде ли у нас – старообрядцев разные купчихи Дарьи мешаются в церковные дела!».

Вообще, беспорядки, происходившие у павловских старообрядцев, сильно возмущали меня и делали невыносимым пребывание в расколе. И не меня только смущали эти беспорядки, – даже поп Сергий и тот стал помышлять тогда о Церкви Православной. К нему в Павловский Посад нередко приезжали живущие не в дальнем расстоянии другие старообрядческие попы: Леонтий из деревни Улитина, Алексей из деревни Игнатьева и Алексей же из деревни Филимонова. Два первые тогда служили в Богородске, на фабрике Арсения Морозова, а последний служил в Москве у богатой купчихи Дарьи Морозовой. Из Москвы он часто ездил в свою деревню Филимоново и бывал у попа Сергия. Однажды собрались они все четверо и разговорились о беспорядках, происходящих в старообрядчестве, причём называли их главной причиной уклонения некоторых старообрядцев в греко-российскую Церковь. Я находился тут же и очень рад был такому их разговору. Как будто ничего не зная, я спросил, о каких беспорядках говорят они.

Попы ответили: «Ужели ты не знаешь? Да вот, например, как поступили с отцом Алексеем (игнатьевским)! Арсентий Иваныч (Морозов) упросил Савватия поставить его в попы к себе на фабрику; Савватий поставил, и о.Алексей служил как следует; но вдруг Арсентий безо всякой причины увольняет его, а на его место велел Савватию поставить себе другого попа! И раньше отца Алексея бывших у него на фабрике попов: Савву, Ивана и прочих, Арсентий тоже удалил по своему капризу, а вместо их Савватий по его приказанию поставил новых. Вот и теперешнему попу, посмотри, не даст года прослужить, – уволит и поставит другого!».

«Ставит и увольняет попов Арсентий Иваныч, – продолжали собеседники, – с той целью, чтобы только размножить их как можно больше; а того не подумает, чем они будут кормиться!». Тут они рассказали мне, что Духовный Совет воспретил Савватию без согласия прочих членов Совета ставить попов для Морозова, а Савватий и Морозов не смотрят на это распоряжение Совета, продолжают ставить новых попов. Не безобразие ли это, что богатый фабрикант вмешивается в духовные дела? Тут поп Алексей рассказал, как Морозов удалил его от должности: «Савватий поставил одного гусляка в попы на Тюмень; но ему в такую даль ехать не захотелось, и перед самым отъездом он прикинулся нездоровым, во время служения обедни упал. Нездорового нельзя было посылать, и он был оставлен в Москве. Впоследствии обнаружилось, что он с намерением выдал себя за нездорового человека, и Савватий за это очень рассердился на него, – хотел расстричь. Тот обратился к Арсентию, и Арсентий не позволил Савватию так поступить с попом и взял его к себе на фабрику, а меня уволил, – иди куда хочешь! Вот какая справедливость у Арсентия Иваныча!».

Я сказал: Морозов уже известный человек; но почему же Савватий ставит в попы всякого, кого бы ни прислал Морозов, не разбирая, достоин ли человек принять священство, или не достоин?

Попы сказали: «Нашему владыке кого не приведи Арсентий, всякого поставит, лишь бы денег побольше дал!».

Вообще они очень бранили Арсения Морозова и Савватия за излишнее размножение попов.

Этот откровенный разговор раскольнических попов дал мне новый повод внимательнее размыслить о старообрядчестве. Я постоянно имел в памяти слова Господни: созижду церковь мою, и врата адова не одолеют ей (Мф. зач.67). «Слова Божии, – рассуждал я, – действенны, твёрже неба и земли: небо и земля прейдут, а словеса моя не прейдут, – сказал Христос. А над обществом старообрядцев сии слова Господни: созижду церковь мою, и врата адова не одолеют ей, не исполняются, ибо именуемая старообрядческая церковь не пребыла в том виде и устройстве, в каком создал свою Церковь Господь и обещал сохранить неодолённой; напротив, потерпела одоление, – чин другопреемственного православного епископства прекратился в ней и совершение Таинства священства не существовало около 200 лет, а без него не могли существовать и прочие шесть Таинств, так как все они совершаются по силе Таинства священства; без иерархии же и Таинств общество старообрядцев не могло составлять Церкви Христовой, и теперь не составляет, так как Амвросий, бежав от своего патриарха и прокляв Церковь, в которой сам принял хиротонию, не мог восстановить у старообрядцев иерархию и совершение Таинства священства». Твёрдо убедившись в этой истине, я принял решительное намерение оставить раскол и присоединиться к Православной Церкви. Но прежде этого, для совершенного успокоения моей совести, я почел нужным обратиться за разъяснением своих сомнений о старообрядчестве к главным старообрядческим учителям, и прежде всего к секретарю Духовного Совета Клименту Перетрухину. Я написал четыре вопроса и 25 мая минувшего 1886 года лично вручил их Перетрухину, бывшему у нас в Павловском Посаде. Я спрашивал: 1)Как понимать о Церквах греческой и киевской, употреблявших троеперстие, – были ли они православны до лет патриарха Никона, или не были? 2)Обретаются ли какие-либо новодогматствования в греко-российской Церкви? И если обретаются в ней ереси, то каким именно свойственны они еретикам? 3)За неимение священства и Таинства святого Причащения, как известно, мы обвиняем беспоповцев, именуя их не верующими Христу; а они этот недостаток возлагают на судьбы Божии: может ли служить для них оправданием эта ссылка на судьбы Божии? 4)Не имея священства, могут ли беспоповцы иметь надежду на получение спасения? Прошло четыре месяца, а от Перетрухина на эти мои вопросы никакого ответа не было. Я поехал в Москву и нарочито сходил в канцелярию Духовного Совета, чтобы напомнить Перетрухину о моих вопросах и узнать, почему не даёт он ответа. Перетрухин сказал: «Отвечать на твои вопросы письменно я не буду, потому что если ответить правильно, то люди, неусовершившиеся в ведении Священного Писания, будут придираться ко мне и я легко могу потерять свою должность, с которой соединён для меня большой интерес. Кроме того, подвергнешься ещё преследованию от наших пастырей, как подвергся покойный Иларион Георгиевич, составитель „Окружного Послания“». Я попросил Перетрухина ответить мне хотя словесно, и он согласился; но на два первые вопроса ответил уклончиво, а на последние сказал прямо, что ссылка беспоповцев на неисповедимые судьбы Божии не может оправдывать их в лишении священства и Таинств. Такой ответ Перетрухина о беспоповцах послужил для меня явным обличением неправоты и общества поповцев. Осудив беспоповцев за неимение священства и за то, что в оправдание этого неимения ссылаются на судьбы Божии, Перетрухин вместе с ними осудил и поповцев, ибо и поповцы, двести лет не имея епископа, также лишены совершения Таинства священства и также в оправдание этого лишения ссылаются на судьбы Божии.

На другой день по возвращении моём из Москвы Савватий прислал ко мне в Павловский Посад своего писца Николая Иванова с предложением принять сан священства. Нужно сказать, что прежде этого Савватий сам лично просил меня о том же, говоря: «На тебя пал жребий принять сан священства». Но и тогда Савватию, и теперь его писцу я сказал, что принять сан священства не могу, почитая это великое иго выше моих сил. Спустя несколько дней писец опять письмом от имени Савватия просил меня прибыть в Москву. 14 августа явился я к Савватию. Он опять стал уговаривать меня, чтобы я принял сан священства: «О тебе, Тимофеюшка, христиане свидетельствуют, что ты человек смирный; посему прошу тебя дать согласие на вступление в сан священника».

Я ответил: Меня священные правила не допускают ко вступлению в священнический чин.

Савватий: Как не допускают? Кого же избирать, как не таких? Об тебе народ свидетельствует, что ты достоин священства, а глас народа есть глас Божий.

Я ответил: Мне от роду только 26 лет; а правила церковные раньше тридцати лет воспрещают ставить во священника.

Савватий: За это не беспокойся! Правила в моих руках; из них я могу сделать исключение.

Я сказал: Сан священнический – дело великое, требует внимательного размышления. Прошу позволить мне хорошенько обсудить о вашем предложении.

Савватий: Ништо, ништо! подумай хорошенько!

Вышед от Савватия и на пути в Павлово я рассуждал: «Как могу я принять сан священства от Савватия, когда сомневаюсь в том, имеет ли он и право поставлять священников, когда сама австрийская иерархия внушает мне великие сомнения? В обществе старообрядцев столько времени Таинство хиротонии не совершалось, епископов не было; значит, и Церкви Божией оно не составляло: откуда же могло взяться у них законное архиерейство? И как может оно быть законным после прекращения на столь долгое время? Христос не сходил вторично на землю для восстановления старообрядцам своей иерархии». Обуреваемый такими мыслями, я признал необходимым отказаться решительно от принятия священного сана, хотя житейские выгоды и склоняли меня к иному решению. Я был очень утешен, что и жена моя поддержала мою решимость дать отказ Савватию. Она говорила: «Не меняй ложь на деньги, не губи души за хорошую жизнь в попах». И мало того, что я отказался идти в попы; тогда же я принял решение совсем оставить и общество старообрядцев.

7-го сентября я отказался от должности при попе Сергие и поехал в Москву к Савватию, чтоб и ему объявить свой отказ от поповства. Савватия я не застал в Москве, – он уезжал в свой любимый сибирский край. Но в квартире Савватия я неоднократно беседовал о недоуменных вопросах с секретарём Духовного Совета Перетрухиным. Между прочим я рассказал ему о беседах Онисима Швецова с миссионером-слепцом Шашиным, при мне происходивших в нашей деревне Шувой 15, 16 и 17 августа². Перетрухин не только не одобрил беседу Шведова, а и прямо осудил, называя его, как и Антония Шутова, заразившимся несправедливыми мнениями беспоповцев. Затем я предлагал также Перетрухину разные вопросы о несостоятельности раскола: эта беседа моя с Перетрухиным напечатана в «Братском Слове». На беседе Перетрухин путался: епископов Православной Церкви называл еретиками и этих же еретических епископов признавал имеющими дар благодати Святого Духа на связание и разрешение грехов³.

Ожидая возвращения Савватия, я решился для вящшего уяснения истины изложить важнейшие из своих сомнений в форме вопросов, или вопросительного послания, к самому Савватию и состоящему при нём Духовному Совету с просьбой – дать на оные удовлетворительное разрешение. 20 сентября, когда Савватий возвратился уже из поездки в Сибирь, я лично передал ему мои вопросы⁴ и отправился из Москвы в Павлово. Здесь скоро узнали и о поданных мною вопросах Савватию и о намерении моём присоединиться к Церкви. Чтобы отклонить меня от исполнения этого намерения, многие павловские старообрядцы приходили ко мне с увещанием; а из Москвы от Перетрухина, спустя всего три дня после подачи мною вопросов, прислано было отвещательное письмо. Письмо адресовано было на моё имя и прислано с Иваном Андреевым Корякиным, которому, однако же, приказано было передать письмо попу Сергию и отнюдь не давать мне в руки, а попу Сергию вменялось в обязанность вычитать его мне при собрании старообрядцев. Сергий действительно пригласил меня к себе на квартиру, в которой собрались старообрядцы, и стал читать письмо. Оно было озаглавлено такими словами: «Восхотеша быти мудри, объюродеша». Потом в письме следовало обращение ко мне. Когда Сергий прочёл это обращение, я сказал: «Письмо пишется ко мне; позвольте, я сам его прочитаю». Старообрядцы не дали мне письма, а велели читать его попу Сергию. Сергий прочитал; а потом сказал мне: «Вот вам и ответ! Такого ли ожидали вы?».

Я ответил: В прочитанном письме нет совсем ответа на мои вопросы. Перетрухин говорит здесь только о возможности принятия хиротонии от еретиков. Но я знаю и без его указаний, что церковь имеет власть принимать приходящие от некоторых еретиков духовные лица в сущем их сане, и не об этом мои вопросы, а об том, могли ли старообрядцы, лишившись епископства, составлять Богом созданную Церковь.

Старообрядцы сказали: Ты всё спрашиваешь об епископах, да о священстве! Где же нам было взять их? Не на небеса же за ними лезть?

Я ответил: В истинной Церкви всегда должно быть священство. В «Кирилловой книге» сказано: «Яко же Христос никогда не умирает, тако и священство Его до века не престанет». Священство же без епископства не может быть: «Без епископа, – пишет святой Симеон Солунский, – ниже иерей, ниже жертва». Значит, в истинной Церкви епископство всегда будет существовать и без него самой Церкви быть не может. А старообрядческое общество было лишено епископства: значит, и Церкви Божией старообрядчество не составляет.

После этого я стал просить, чтобы дали просмотреть внимательнее присланное Перетрухиным письмо.

Старообрядцы сказали: Здесь читай, а на квартиру тебе его не дадим.

Я спросил: Почему же вы не даёте взять на квартиру письмо Перетрухина? Ведь он писал ко мне; значит, мне и должно принадлежать его письмо.

Корякин сказал: Перетрухин строго мне наказал, чтобы в руки тебе письма не давать, а прочитать тебе здесь, в собрании.

Я сказал: Дайте мне по крайней мере здесь, при вас, хорошенько прочитать, что́ пишет Перетрухин.

Старообрядцы подали мне письмо. Я стал читать и, прочитавши несколько, опять сказал: «Видите, – письмо писано прямо ко мне; значит, я имею право его взять». Но только стал я класть письмо в карман, как бывшие в комнате раскольники накинулись на меня и стали силой отнимать письмо. Едва не удушили. Вырвав письмо, они сказали: «Ну, слава Богу, у нас! А то он, отступник, передал бы его нашему врагу Субботину, а тот напечатал бы в журнале и очернил бы наше старообрядчество!»⁵.

После этого меня выгнали из квартиры попа Сергия.

Спустя немного времени со мной встретился мой знакомый А.Т.Бунегин, из деревни Филимонова, и говорит мне: «Арсентий Иваныч Морозов поручил мне передать вам, что он даст вам хорошую должность на фабрике, с большим жалованьем, только не уходите в никонианскую Церковь». Потом это же самое от имени Морозова говорил мне поп Федул. Я ответил, что веру и душу не продаю за деньги. Приняв уже решительное намерение присоединиться к Церкви, я воспользовался приездом в Москву раскольнических епископов Пафнутия казанского и Паисия саратовского, чтобы и к ним обратиться с просьбой – дать ответ на вопросы, предложенные мной Савватию и Духовному Совету, – подал им об этом письменную просьбу⁶. Просьба моя также осталась без ответа. Теперь уже я видел вполне ясно, что раскольнические власти не в состоянии защитить свою именуемую церковь и существующую в ней иерархию.

Чтобы приготовиться к присоединению, я перешёл на жительство в Никольский единоверческий монастырь к отцу архимандриту Павлу, где пользовался его беседами и наставлениями. Тогда был здесь миссионер отец Ксенофонт Крючков, с которым, равно как с живущим здесь же Е.А.Антоновым, моим давним знакомцем, имел также многие беседы о Церкви. Отец Ксенофонт предложил мне отправиться с ним в пензенскую епархию, обещая исходатайствовать мне у пензенского пресвященного место псаломщика при единоверческой церкви, – и я согласился с ним ехать. Преосвященный Антоний принял меня с отеческой любовью, сам лично совершил надо мной чин присоединения к Православной Церкви и определил меня на должность псаломщика, которую, по милости Божией, и доселе исполняю.