Крестьянина Степана Васильева Чуракова повествование о том, где был и что видел, скитаясь по дебрям раскола, и как, Божиим милосердием, изведен был на путь истины

Предлагаемое «повествование» хорошо знакомит с современными раскольническими сектами, существующими в пустынных краях – Поморском, Архангельском и Сибирском, – с их учениями, бытом, постоянным их размножением, с лицами, стоящими во главе их; не лишены интереса и сведения, сообщаемые здесь о странниках губерний Ярославской, Костромской, Вологодской. Представляя таким образом ценный материал для современной истории раскола, повествование С.В. Чуракова может кроме того служить полезным указанием для лиц, на которых лежит прямой и ближайший долг – заботиться о просвещении людей, седяших во тме и сени раскола, куда и на что особенно должно быть обращено их внимание. Ред. Брат. Сл.

Родом я из Архангельской губернии, Шенкурского уезда, Кургоминской волости. Родители и родственники мои держались раскола, по Филиппову согласию. Крещен я был в православной церкви, но потом перекрестили меня, и воспитался я в расколе.

Когда мне было лет девять, и учился я грамоте, тогда родной дядя мой, чтобы вдохнуть в меня стремление к благочестивой жизни, начал почитывать мне разные поучения из книги св. Ефрема Сирина, чаще всего слова о втором пришествии Христовом. Чтение это так сильно действовало на мою душу, что я плакал и уходил в уединенные места молиться Богу, дабы он избавил меня от сетей антихриста и вечные муки. Читал мне дядя мой и те слова Ефрема Сирина, в которых восхваляются подвиги пустынножителей. И это чтение тоже сильно действовало на мою душу, так что я готов был тогда же оставить мир и идти в пустыню. Кроме дяди много способствовала возбуждению во мне религиозных чувств еще тетка, состоявшая в чине инокини. Жительствовала она обыкновенно в разных раскольнических пустынях и скитах, но по временам приходила к нам в гости, и тогда читала нам книги, также распевала своим заунывным голосом разные псальмы и стихи. Стихи эти мне очень нравились, я записывал их, учил наизусть и распевал с наслаждением, переносясь мыслию к прекрасной пустыне. Приезжали к нам также за сбором милостыни иноки из Поморских скитов, и они рассказывали о пустынной жизни. От них я узнал, что и в наших лесах были прежде скиты, а теперь разорены, о чем я сердечно сожалел. Когда потом пришлось мне бывать в этих местах в сенокосную пору, с своими домашними и соседями, для уборки сена, то один вид этих холмов и лесов, на которых, как я полагал, спасались наши подвижники, возбуждал во мне непреодолимое желание остаться в пустыне. Каждый раз, возвращаясь с сенокоса домой вместе с другими, я отставал от товарищей и где-нибудь на холме падал и плакал, сколько хотел; потом снова догонял товарищей и шел, не открывая никому своей тайны. На 18-м году жизни, по одному случаю, я сделал даже обет пред иконою Богоматери оставить мир и удалиться в пустыню. Но в то же время отец мой замышлял совершенно противное моему намерению, – он задумал женить меня и властно принуждал к тому, поставляя на вид зазорную жизнь неженатых молодых людей, их нерачительность о домашних и то еще, что ему в доме нужна работница. Такие речи отца как громом поразили меня, – я стал просить, чтобы дали мне свободу посвятить себя на служение Богу и не принуждали жениться. Но отец остался непреклонным. У него уже была выбрана и невеста для меня из значительного семейства, принадлежавшего к церкви. Это еще больше смутило меня. Однако все советовали мне послушать отца и, что всего удивительнее, сами наши наставники склоняли меня к тому же. Они говорили: «Ты будешь тут ни при чем, потому что к браку принуждает тебя отец, и Бог простит тебе эту женитьбу, как совершившуюся по нужде. А что будешь венчаться в никонианской церкви, это ничего: ведь тайн еретических ты принимать не будешь». Не видя возможности противустоять всем этим убеждениям, я согласился, наконец, жениться, и был обвенчан в православной церкви.

Но что же затем последовало? Те самые, которые прежде уговаривали меня вступить в брак с «никонианкой», теперь напали на меня, стали говорить моей матери, что я отступник от веры, что со мной нельзя ни пить, ни есть вкупе. Все начали избегать меня, опасаясь не только есть со мною вкупе, но даже и говорить; ни на какие праздники, ни на какие моления не стали принимать. Словом, обращались со мною, как с еретиком. Все это страшно смутило меня и отравило мою брачную жизнь; чем дальше, тем тяжелее становилась для меня эта жизнь. Возникли прежние помышления о пустыне с ее безмолвием. И вот решился я уйти от жены. Но это было нелегко: жену я любил; к тому же у меня родилась дочь. Однако же решился, наконец, и все уже приготовил, как жена моя догадалась и стала меня удерживать. Тогда я начал ее просить, чтобы отпустила меня по доброй воле, и она согласилась. Итак, я ушел из дому, а жена целых три года никому не сказывала, что я поступил так с ее ведома. Это было в 1860 году; от роду мне было тогда 24 года.

Я ушел в Кемский уезд нашей же губернии, в пустынь, близь деревни Сухое, и стал там жить под руководством некоего отца Тарасия, которого мне рекомендовали братья Моторные Ив. и Гр. Ивановичи, говоря, что лучше его и тверже в вере нет никого в Поморской стране. Тарасий принял меня радушно. Сначала он спросил, какой я веры. Я отвечал: Филиппова согласия. Спросил еще, что побудило меня оставить мир и поселиться в пустыне? Я все рассказал откровенно. Он похвалил меня за мою ревность по вере и принял жить у него в пустыни. Но при этом сказал: «Мы, друг, обращающихся к нам от Филиппова согласия принимаем чрез шестинедельный пост, потому что хотя и они тоже не принимают к себе на молитву новоженов, но мы не принимаем даже и самих родителей новоженцев; так узаконили у нас купцы Аристовы»¹. Я ответил ему, что и два таких поста вынесу, лишь бы только он принял меня к себе. Между тем, живя у него, я узнал, что за похищение денег у своей братии и за предание правительству 18-ти человек на Корманге Кемского уезда, он осужден был в Москве Федосеевским собором. Это обстоятельство отвратило мое сердце от Тарасия. Из духовных детей его никто не осмеливался отойти от него, хотя и знали его вину и зазирали его в душе своей; но я, оставивши все мирские пристрастия и посвятивши себя исключительно Богу, не допускал такого двоедушия и решился выступить обличителем неправды. Однажды я сказал Тарасию: «Отче, и в вашем согласии принимаются новоженские родители, как напр. Ив. Ремягин? А ты мне сказал, что у вас этого не дозволяется». Он ответил: «Ремягин-то в Сухом первый богач, – как его не примешь? Ведь он и куска хлеба не пошлет нам». Такой ответ привел меня в немалое смущение. «Вот они, учители наши! – говорил я, оставивши мир, жену и детей, – заботятся только о чреве! Это ли истинные учители? А еще мне сказали, что здесь первое, и лучшее согласие!.. Господи, помоги мне найти такого наставника, который бы направил меня на путь твой истинный!»

Свои сомнения о Тарасии передал я соседу своему М.И. Ярославскому, и предложил ему уйти со мною от Тарасия. «Таково уж счастье наше, – ответил он, – что мы попали к такому зверю в когти! А отойти нам от него нельзя: он предаст нас, как предал на Корманге 18 человек; у него есть паспорт и деньги, а у нас ведь ничего нет!» На это я возразил: «Не на то ли мы и оставили мир, чтобы всякие напасти Христа ради претерпеть?» И стали мы придумывать разные способы, как бы уйти от Тарасия. Он приметил наши замыслы и стал грозить нам. Однажды говорит: «Степан, как ты рано стал восставать против отцев своих духовных! Едва прожил год у нас, а уж тебе понадобится, пожалуй, дорогу топтать?» Я смело возразил ему: «Твори что хочешь, отче, а я не страшусь: потому что топтать дорогу пути Христова я не сейчас начинаю; с первого же шагу из родного дома решился вытерпеть все бедствия и даже понести самую смерть за правду Христову. Делай, что хочешь над нами, если видишь за нами какую вину!» Он поехал в Сухое, и там нажаловался на нас, что его не слушаем, даже подговорил некоторых, чтобы изгнали нас из пустыни. Они пришли и объявили нам, что все общество приказало нас изгнать. Мы пошли; но другие жители Сухого, узнав об этом, возвратили нас в пустыню назад... Спустя несколько времени после этого Тарасий предал нас в руки таможенных солдат; но мы откупились от них, и совсем ушли из Тарасиевой пустыни, прожив там два года.

Товарищ мой остался в селе Сороке, а я ушел за 50 верст – в Шуерецкую пустынь отца Сергия Черенцова. Он был новгородский купец и оставил свой богатый дом ради пустынной жизни. Меня принял весьма радушно, и чрез 2 недели постриг в иноки, по Филиппову согласию. Но с отцем Сергием привелось мне жить недолго, ибо он вместе с Зосимою (Рюхиным), который был мне евангельским отцем по пострижению, взят был под арест. Тогда я остался в пустыни вдвоем с одним молодым иноком Макарием. Чрез несколько времени к нам приехал отставной солдат, по имени Филипп, уроженец Архангельской же губернии. Он был заражен учением страннической секты, но еще не был принят в нее крещением². Последователи этой секты всех старообрядцев принимают к себе чрез перекрещивание, и не признают за христиан тех, кто записывается в ревизские сказки, – да еще под именем «раскольников», а не христиан: «что это за христиане такие, – говорят они про старообрядцев, – когда они называют себя то филипповцами, то федосеевцами, то иначе, смотря по имени учителя? У них как будто учитель-то стоит выше Христа! Они отступники от веры, а не христиане; тем более что и сами не называют себя христианами из страха. Таковых апостольское правило велит извергать из церкви» (Кормч. правило 62). Все это мы слышали от Филиппа, и мне показалось тогда это учение истинно христианским; я боялся только перекрещиваться и оставить иночество.

Чтобы избавиться от искусительных речей Филиппа, я решился ехать в море, на остров, чтобы жить там, в непрестанной молитве, трудах и посте. Со мною согласился ехать и отец Макарий. Но обстоятельства воспрепятствовали нам исполнить это намерение. И как я ни избегал странничества, как ни боялся его, но все-таки попал в число странников. Это, конечно, случилось не без воли Божией, дабы, изведав и это пагубное раскольническое лжеучение, усерднее обратился я к истине.

Шуерецкие жители, по арестовании отца Сергия и Зосимы, стали опасаться держать нас в своих пустынях, и я принужден был удалиться оттуда. Пришел я в Выгорецкую пустынь, находящуюся от Сороки верст за 20: там, по согласию островских жителей, и основался я при озере. Сюда прибыл ко мне в скором времени некто Онисим Васильев, Устюжский уроженец, последователь страннической секты, под названием «безденежной», которая отделилась от «денежной» лет 25 тому назад. Основателем ее был некто Антипий из Сопелок, Ярославской губернии; он и его сторонники признают за печать антихриста не только паспорт, но и монеты, почему и употребление денег считают недозволительным. Скоро пришел к нам и упомянутый выше Филипп: оба они и стали уговаривать меня, чтобы вступил в их секту. Я согласился, наконец, и готов был креститься, но некому было крестить. Это право мог иметь тот из нас, который бы, с нашего общего согласия, сам перекрестит себя и которому дали бы мы грамоту, что он имеет право крестить и других. Этой чести домогался от нас Филипп, как старший между всеми. Но я заметил в нем большое пристрастие к начальствованию и, чтобы испытать его, однажды сказал ему: «Брат Филипп, прилично нам доверить первенство самокрещения брату Онисиму». Не понравилось это честолюбивому Филиппу; в гневе он оставил нас и ушел в другое место, где чрез несколько времени крестил себя без свидетелей, и остался ни с кем не согласным.

Между тем, мои прежние отцы, Филиппова согласия, постригшие меня в монашество, прослышали, что бывший сын их слагает с себя иноческий чин и хочет перекреститься в странничество. Страшно разгневавшись, они решили между собою, не посылать в наше место ни одного фунта хлеба, чтобы заставить нас уйти, а некоторые прямо советовали предать нас суду, или изгнать насильно. Решились на последнее. Раз приезжает к нам на лошади один помор, Иван Федоров, с разными запасами и милостынею. Он объявил нам, что если мы останемся в их вере, то получим все это в дар, а если нет, то он изгонит нас из пустыни. Я стал говорить ему кротко: «Пусть лучше уж сами учители ваши едут сюда и предают нас, как сделал отец Тарасий, которого теперь на общественных сходах называют Иудой предателем, – а не ты Иван Федорыч». Умилился Иван Федорович и, поклонившись нам в ноги, сказал: «Живите, рабы Божии! Спасайтесь, как вас Бог вразумит! А я человек незнающий, приехал сюда исполнить данное мне приказание. Возьмите привезенное вам в милостыню и приходите ко мне в дом безбоязненно за всем нужным!» Видя в этом милость Божию к нам, мы, не медля более, приступили ко крещению в озере, при котором жили. Сначала Онисим крестил самого себя, а потом крестил и меня. После того он скоро ушел от меня для проповеди страннического учения по селам и деревням; но в деревне Нюхче был схвачен, как беспаспортный, и отправлен в Архангельск в острог. Оттуда, он взят был на поруки купцом Г. И. Плотниковым, расположенным к странническому учению. От Плотникова, по его согласию, он ушел и опять явился в Поморье для увлечения в свои сети простых людей. Скоро он совсем совратил своего благодетеля Плотникова, так что он оставил жену, детей, дом, и до сих пор неизвестно, где скитается.

Между тем, оставшись один, я стал заниматься чтением разных книг и, между прочим, пришлось мне прочитать историю о российских царях, начиная с Рюрика. Эта книга впервые открыла мне глаза. Странники называют двуглавого орла, российский государственный герб, печатию антихриста (поэтому-то «безденежники», к которым принадлежал я тогда, и не принимают монет, имеющих изображение сего герба). А герб сей, говорят они, явился в России со времени Петра I-го: он присвоил себе власть светскую и духовную и в знак этого ввел двуглавого орла. Но, говорят, как животному не приличествует иметь две главы, так и царю не приличествует быть и светским главою, и духовным в одно и то же время. А восхитил он духовную власть тем, что уничтожил патриаршество и вместо него учредил Синод. Все эти мысли странники подтверждают свидетельством из книги Ездры, который будто бы пророчествовал именно об этом орле и о гневе Божием на этого орла. Когда прочел я упомянутую выше историю о российских царях, увидел, что странники говорят неправду: орла двуглавого ввел в российский герб не Петр Великий, а Иоанн III, заимствовав его из Греции, и служит он символом светского могущества, а не духовного. Это внушило мне сомнение о безденежной Антипиной вере, в которой я тогда находился. А так как Антипино согласие выделилось из страннической секты Никиты Семенова, то и подумал я: «Дочь (т. е. безденежное согласие) оказалась неправою; пойду к матери, (т. е. Никитину согласию), – не правее ли она?» С этого времени я стал питать расположение к Никитину согласию и вступил в сношение с находящимся в Поморье обществом странников этого согласия; но вступить в него опасался, потому что нужно было бы в таком случае опять перекрещиваться: у них уж так велось от начала отделения Антипина общества от Никитина. Когда Антипа отходил от Никиты, он перекрестил себя и своих последователей: в соответствие этому и Никита заповедал перекрещивать тех, которые обращаются к нему от Антипина согласия. А так как мне было известно, что от Никитина согласия, кроме Антипы, отделились еще Толоконников, да Вахрушевцы, то я и рассудил, что прежде присоединения к Никитину согласию, мне нужно рассмотреть, почему отделились от него Толоконников и Вахрушевцы. Вот я и решился ехать из Поморья в Ярославскую губернию, где живет Никита Семенов, чтобы лично с ним познакомиться. Поморское братство его согласия дало мне рекомендательное письмо к Никите, за подписью настоятелей: Кирика, Никанора и Владимира. Они просили, чтобы Никита Семенов обстоятельно ответил мне на все мои вопросы.

Когда я добрался до села Вахрушева (Вологодской губ.), здесь только что кончился собор, бывший на Никиту Семенова за то, что он издал от себя 20 статей, в которых изложил особые правила для страннической секты, где, между прочим, он самого себя возводит в достоинство епископа. Правила написаны уже давно, и тогда для утверждения их был составлен у странников собор, якобы вселенский, на коем «отцы» подтвердили статьи Никиты Семенова, т. е. признали их правильными, но признали не искренне, а, так сказать, страха ради властелинска: ибо Никита у них считается главой и начальником, вся власть в его руках, – он по своему произволу ставит и извергает настоятелей. Теперь же, в Вахрушеве, составился собор как бы поместный, именно для обличения несправедливости статей Никиты Семенова. Главным обличителем их и самого Никиты был настоятель И. В. Колесов, из Вологодской губернии³. По обличении статей от Никиты отделилось до 100 человек. Обо всем этом узнал я в Вахрушеве и, вникнув в дело, согласился с отделившимися от Никиты. Тем не менее, однако, чтобы лично испытать Никиту Семенова, я пошел к нему: вручил ему письмо, поступил к нему в качестве ученика, и стал разведывать ложность его учения, тщательно скрывая то, что знал от Вахрушевцев.

Прежде всего, я расспрашивал Никиту Семеновича о частных мнениях и разномыслиях, как то: о хмеле, о чае, о кофе, о табаке, о картофеле, о покрое платья. Он дал ответы, подтверждая их свидетельством книг, которых у него была целая библиотека. Потом я его спросил, по какой причине отделился от него Толоконников. В чем разномыслие между ними? Он ответил: «О кресте вышло у нас с ним разномыслие; Толоконников говорит, что крест одинаковую имеет честь и славу, если бы даже не было на нем изображения плоти Бога Слова; а по-моему не так: одно дело – крест без изображения плоти Сына Божия и другое дело – с изображением; в первом случае он не более, как виселица для преступников, а в другом – честный крест Господень». Стал я еще просить, – нельзя ли мне выписать родословную страннической секты, т. е. узнать по бумагам, давно ли она существует, откуда и от кого. Никита сказал: «Жаль, что у меня нет теперь цветников оных родословных, они далеко отсюда, в Костромской губернии, у Федора Ивановича (это было второе лице в секте после Никиты.); если желаешь, поезжай туда, я дам тебе письмо к Федору Иванычу, он позволит тебе списать родословные и место даст для этого». Я согласился, думая: «Уж если за полторы тысячи верст нарочно приехал сюда, ужели не съезжу в Кострому, всего за 500 верст?» Приехал к Федору Ивановичу и, получивши все, что нужно было, стал списывать цветники и написал несколько сот листов. Между тем, проживая здесь среди странников, я хорошо узнал испорченность их веры и нравов. Поэтому, вместе с перепискою цветников, начал писать обличения на них, также на Никитины статьи, сохраняя все это в тайне: все бумаги я запирал в шкатулку. Но меня заподозрили, и как-то без меня Антип Данилович (третье лице по Никите) вошел в мою келью, взял из шкатулки все мои писания против Никиты, и отослал их по почте к самому Никите на рассмотрение. Никита прислал приказание изгнать меня из братства и не пускать на ночлег. Я же настоятельно требовал возвращения моих бумаг и велел уведомить Никиту, что если он этого не сделает, пусть соберет собор и на соборе обличает меня, или же сам изобличится от нас; иначе я буду на него жаловаться его благодетелям. И действительно, жаловался письменно самому главному их благодетелю, купцу И.А. Васютину, что живет в Кинешемском уезде. Васютин пригласил меня к себе и лично спрашивал, какие пороки я знаю за Никитою. Я высказал ему всю правду. «Первая вина, – говорил я, – в том состоит, что он устроил власть не по времени, не по лицу и не по месту: простых, не хиротонисанных людей разделил на три чина: диаконский, пресвитерский и епископский; епископу приписывает неограниченную власть, и себя самого называет епископом. Он всех подчинил себе, а себя ставит вне всякого ограничения. Никого он не слушает и советов ничьих не принимает; один поставляет и низвергает учителей и духовников. Словом, как папа римский, восхитил себе первенство между вселенскими патриархами, так и Никита ваш выставил себя таким же властолюбцем в своих статьях. Притом все свои мнения он основывает не на Священном Писании и не на святых отцах, а на своем разуме. Так, напр., во 2 статье он пишет: всем, обращающимся от неверствия к благоверию нашея истинной веры, не дозволяется единокелейно жити мужу и жене брачившимся, но разводить их по разным келиям, или прочим братиям отдавать в услугу, келейной ради надобности и обработки; и которой будет женщине 40 лет, а мужу 45 – допущать их на незазорное житие до явного чадородия, а если что таковое усмотрено будет, то непреминуемо нужно отводить оную к другому брату в предел (т. е. в другой приход). А заслуживающим честь и уважение своим поведением можно допустить и младше. Видите, не говорит, что допускается такими-то правилами, но от себя говорит: можно допустить. Вот, Иван Алексеич, какие противозаконные мысли проводит ваш Никита в своих статьях. Властительски издает от себя законы, расторгает Богом сочетанные браки, разлучает жену от законного мужа и препоручает ее другому; позволяет другим сожительствовать, если они имеют столько-то лет. Он хочет каждую душу возвести на иноческий чин, но в то же время самовольно разрушает иноческие правила. Иноку не позволяется, по правилам, и с родною матерью жить, а он и посторонних лиц на сожительство узаконил, и годы определил, а по заслуге некоторым сокращает сроки. Чрез таковую дерзость он сотворил церковный раздор, а этого греха, по сказанию святых, и мученическая кровь не загладит». Так обличал я Никиту пред Васютиным, и ему понравились мои слова. Он сказал, что и сам скорбел, зачем Никита так нехорошо поступает. Я стал просить Васютина, чтобы помог мне возвратить от Никиты мои сочинения и чтобы назначили собор и позвали бы на оный Никиту с моими сочинениями: тогда, на которой стороне окажется правда, засвидетельствовали бы на бумаге, а эту бумагу для удостоверения я отнес бы в Поморье своим братьям. Васютин согласился и обещал созвать собор на Макарьевской ярмарке: «Тогда, – говорил он, – соберутся купцы со всех сторон; а ты поезжай теперь на пароходе в Вологодскую губернию к своим единомысленникам, и приезжайте непременно к 1-му Августа на Нижегородскую ярмарку: там Никита каждый год живет недели по две. Тут мы и побеседуем. Да смотрите, не сказывайте его братии – зачем вы поедете на ярмарку». Васютин дал мне денег для проезда в Вологду и оттуда в Нижний.

Поехало нас на ярмарку довольно много старцев. На пароходе мы встретились с Саввою Васильевым, учителем Никитиной стороны. Савва спросил: «Куда старцы отправились?» А наш учитель, И.В. Колесов, по ошибке ли, или по забывчивости, ответил: «Едем в Нижний, на собор, для обличения неправд Никиты Семеновича». Доехали до города Кинешмы; здесь мы вышли с парохода и ночевали у старца Артемия в Решинской волости. А Савва тем временем уехал в Нижний и сообщил там Никите: «Едет «поморский гость» с вахрушевскими старцами беседовать с тобою о статьях». В тот же день Никита уехал из Нижнего. Пред Васютиным свой побег извинял он тем, что забыл захватить с собой книги, нужные для собеседования; собор же назначил на 1-ое Сентября в Ярославле. Когда мы на другой день возвращались из Решмы, то встретились с Васютиным и Никитой, ехавшими из Нижнего. Васютин подозвал нас, попенял, что мы не могли сохранить в тайне цель нашей поездки, и велел нам ехать обратно в свои места, обещаясь известить письмом о новом соборе. Но собора мы не дождались. Никита писал, что никакого собора и не нужно, ибо статьи его были написаны, якобы по просьбе самих же отцов и подписаны собором их: «Докуда же мне толковать о них одно и то же, как будто про белого быка сказку говорить!» Вот каким показал себя главный наставник страннической веры, Никита Семенов!

После двухгодичного пребывания на Волге я был арестован за неимение паспорта. Будучи отправлен по этапу, я убежал, но чрез несколько времени снова взяли меня и препроводили для очных ставок на родину, где не бывал уже 8 лет. Здесь я успел обратить свое семейство в свою секту. С родины меня повели снова по этапу в наш уездный город; но я бежал опять, совративши в свою веру и сотского, который вел меня: вместо нашего уездного города мы очутились в сибирских лесах. Сюда же я увлек и жену свою.

Бежать в сибирские леса меня побудило то обстоятельство, что от братий своих я много слышал о чистоте жизни странников в скитах сибирских. Добрался я до Томска и нашел здешних странников, как показалось мне на первых порах, ведущими истинно благочестивую жизнь. Мужские и женские скиты отстояли далеко друг от друга, и никто из мужчин не мог посещать женских скитов, кроме одного престарелого настоятеля. Вместе с тем братия ничем не пользовалась от мира, разве только солью, да кожею для обуви, – а имели все свое, и притом в изобилии, приобретая своими трудами. Но недолго пришлось мне утешаться. Познакомясь поближе со здешними раскольниками, я нашел, что под наружно благочестивою жизнью их скрываются и пороки, и всякие лжеучения. Прежде всего, поразило меня их крайнее разногласие в учениях и разделение на многие толки. Вот сколько толков, образовавшихся в течение каких-нибудь 15-ти лет, нашел я у сибирских раскольников, живущих около Томска: 1. Кунгурцы. Наставника их зовут Матвеем Ивановым. Поводом к отделению их от прочих старообрядцев было то, что Поморцы, Федосеевцы и Филипповцы записались при второй ревизии в ревизские сказки под именем «раскольников»: за это кунгурцы не признали их христианами. 2. Евсевий Семенов, отделился от кунгурцев за подозрение их в какой-то вине, сам крестил себя и образовал свое согласие. 3. Прокопий Иванов, тоже кунгурец, удалившись в пустыню на Юксу реку, крестил здесь себя с женой, без свидетелей, и образовал свой толк. 4. Сосед Прокопия, пустынник Семен Матвеев, убоявшись поступка Прокопия, приказал дочери своей окрестить сначала себя самое, а потом и его с семейством, – еще согласие. 5. Гавриил Федулов Пермский с 7-ю товарищами тоже сами себя крестили и образовали свое согласие. 6. Иван Фотиев Суриков, купеческий сын, Ишимского уезда, за оскорбление духовной власти православной церкви был посажен в острог, и там крестил сам себя, – и у него есть последователи. 7. Отставной солдат Александр Алексеев, живущий в деревне Белобородовой, в 7-ми верстах от Томска, имея сомнения о всех прочих верах, крестил сам себя, потом жену свою, и наконец Якова Фотиева из Пинежского уезда, Архангельской губернии. 8. При нас уже, и именно в соседство к нам, прибыли, из Шадринска Александр Васильев с женою и детьми, да тесть его старик. Поселились они в самом дальнем уголке, от города верст за 50. Земля была хорошая, – они достали ее без денег, – имели огород, покос, хорошую избу на берегу реки Черной. Несмотря однако ж на такие удобства, они спросили меня: «Нет ли где, вдали, еще получше этой местности?» Я с удивлением отвечал: «Да где еще вам найти местечко лучше этого? Чего вам еще надо? Изба хорошая, место красивое, вода чистая, есть земля для пашни, и сенокоса». Потом как-то они говорят мне: «Вот нужно бы письмо послать в Шадрино, да не знаем с кем». Я предложил отослать письмо по почте, или на пароходе, или же по сухопутной. На это сосед отвечает мне: «Что за польза нам от этого будет? больших мирских антихристовых сетей избегнуть, да в малые попасть! Ведь теперь антихрист обладает всем: и духовным, и внешним! Нам нужно нарочного человека послать с письмами, а на почту мы класть их не хотим». – «Так неужели, по-вашему, пароходы – антихристова прелесть и скверна? – возразил я им, – ведь это вещество, которое строится человеком чрез данную ему от Бога премудрость». Они сказали: «Да и печать антихристова есть вещество; а не на всякой ли вещи она положена, не только на бумагах, но и на весах и на гирях?» Тогда я понял, что они только начинают еще учиться той азбуке, которую я давно уже бросил, и восходят на тот тернистый путь, который я уже окончил, т. е. я увидел, что они принимают странническое учение о печати антихриста. Это все я и высказал им, и прибавил еще, что мы, бывало, за печать антихристову считали и монеты, потому что на них, как и на паспортах, находится один и тот же герб, и они издаются по повелению Цареву, потому принимать их и питаться чрез них тоже считали не позволительным. Александр отвечал: «И мы так понимаем; потому-то и спрашивали у тебя другого местечка, которое не было бы размежевано столбами, ибо столб без печати антихриста не бывает». 9. Еще нашел я в Сибири секту «воздыханцев». Однажды, в том доме, где жил я, ночевала одна старушка, и я заметил, что она не молилась иконам, даже пред обедом и после обеда. Вижу потом, что она молится на улицу с крыльца, и притом не на восток. На мое замечание об этом она ответила: «Да ведь и на зоре не грех молиться?» – «Да, не грех, – сказал я, – если веришь, что на всяком месте владычествие Божие; но ты, видно, этому не веришь, потому что не молишься с нами иконам». Тогда старушка-воздыхальница, вздохнувши, по обыкновению своему, из глубины сердечной, ответила: «Какие уж теперь, при антихристе, иконы? Кто их освятит? Истинных попов теперь нет. Теперь и спастись-то можно только одним воздыханием в пустынях, слезами, а не чтением и пением». Воздыханцы живут в пустыне, предаются сетованиям и воздыханиям. В кельях у них мрачно, и вся обстановка жизни угрюмая. Икон не имеют, молятся на открытом воздухе, а чтобы молиться зимой, прорубают в стене келий окошечки, которые и отворяют когда нужно молиться.

По прибытии в Сибирь, я хотел вступить в согласие Кунгурских старообрядцев; но они соглашались не иначе принять меня, как под новое крещение, и этим оттолкнули от себя. Потом, присматриваясь ко всем существующим в Сибири толкам, нашел я у них одно только притворство, ложь, нетерпимость, распри, разные проделки и предательство. И вот, когда ни в России, ни в Сибири не обрел я между старообрядцами истинной веры, устремился я своими мыслями в пределы Турции, куда, как я слышал еще в малолетстве от поморских сборщиков, бежали в старину очень многие старообрядцы. «Не там ли, – думал я, – находится вера, благочестивая?» И стал я помышлять, как бы мне пробраться в Турцию. Но промысл Божий удержал меня от этого предприятия. В то время встретился я с одним старообрядцем, приехавшим в Томск из Турции, где он родился и вырос. Стал я расспрашивать его о жизни турецких старообрядцев, и больше всего о том, совокупно ли живут они, или по разделам. Он отвечал мне: «Что здесь, то и там! И в Турции теперь между старообрядцами разные согласы. Одни приемлют браки, другие не приемлют, а иные живут в замешательстве между теми и другими». Тогда я мысленно обратился к Богу и благодарил Его, что Он избавил меня от далекого и напрасного путешествия.

Между тем случилось мне прочитать книжку «Царский путь», напечатанную о. Павлом. Мне дал ее для просмотра один из сибирских старообрядцев страннической секты, Стахий Харламов, который впоследствии тоже присоединился к православию. Прочитавши эту книжицу, я увидел ясно ложность старообрядческих понятий о браке и антихристе, и стал думать: истинная вера Христова не находится ли в великороссийской церкви, от которой все мы бегаем⁴? Как ни трудно было мне освоиться с этою мыслию, но Бог наставил меня чрез добрых людей. Встретился я с одним бывшим странником, Василием Алексеевичем, обратившимся в православие. Узнав, что я нахожусь в большом колебании, он советовал мне присоединиться к великороссийской церкви и убедил идти с ним к ректору Томской духовной семинарии на беседу. Беседа с о. ректором очень подействовала на меня, я положительно охладел к расколу. Спустя немного времени после этого встретился я еще с одним бывшим старообрядцем, при том же учителем страннической секты, Николаем Афанасьевичем, тогда уже обратившимся в православие. Побеседовав со мной о православии великороссийской церкви, он подарил мне книгу м. Григория: «Истинно древняя и истинно православная Христова Церковь» и «Историю русского раскола», сочинение м. Макария. Затем я приобрел книгу Никифора, архиепископа Астраханского, содержащую обличение неправд Соловецкой челобитной. Чтение всех этих книг окончательно убедило меня в истинном православии великороссийской церкви и в ложности всех раскольнических толков и сект. После этого я бросил все раскольнические тетрадки и цветнички разного рода, и как раскаявшийся блудный сын, решился возвратиться к матери своей – православной церкви, от которой в младенчестве получил святое крещение. Из Сибири я поехал сначала на родину, а потом в 1875 г. отправился в Петербург: здесь, на Волковском кладбище, и был присоединен к церкви на правилах Единоверия.

Благодарение Господу Богу, не попустившему меня погибнуть во тьме раскола, но милосердием своим изведшему на свет истины и наставившему на покаяние!