Источник первоначальной истории раскола

Предисловие л. 1

По благословению отца моего старца Епифания писано моею рукою грешною протопопа Аввакума, и аще что речено просто, и вы, Господа ради, чтущие и слышащие, не позазрите просторечию нашему, понеже люблю свой русский природный язык, виршами философскими не обык речи красить, понеже не словес красных Бог слушает, но дел наших хочет. И Павел пишет: аще языки человеческими глаголю и ангельскими любви же не имам – ничто же есть. Вот что много рассуждать; не латинским языком, ни греческим, ни еврейским, ниже иным коим ищет от нас говоры Господь, но любви с прочими добродетелями хочет; того ради ни небрегу о красноречии, и не уничижаю своего языка русского, но простите же меня грешного, а вас всех рабов Христовых Бог простит и благословит, аминь.

л. об. Крест всем воскресение

Кресте падшим исправление, страстем умерщвление и плоти пригвождение. Кресте душам слава, и свет вечный, аминь.

Многострадальный юзник, темничный горемыка и нужетерпец, исповедник Христов священнопротопоп Аввакум понужен бысть житие свое написать отцом его духовным иноком Епифанием, да не забвению будет предано дело Божиe, аминь.

л. 2. Поучение преподобного отца нашего аввы Дорофея о любви. Потщитеся соединитися друг другу, елико бо соединевается кто искреннему, толико соединяется Богови, и реку вам приклад от отца, да познаете силу слова.

Положи ми круг быти на земли, яко же начерташе некое обло, от прехождения остна, глаголетжеся свойственне остен, еже посреднее круга, даже до остна положите убо ум ваш во глаголемое, сей круг разумейте ми быти мир – самое же еже посреде круга Бога, стезя же яже от круга идущая и до среды путия, сиречь жития человеческаго, поскольку убо входят святыя к среде, желающе приближитися Богу по равенству входа близ бывают и Бога, и друг другу, и елико приближаются Богу, приближаются и друг другу, и елико приближаются друг другу, приближаются и Богови. Такожде разумейте и отлучение: еда бо отставят себе от Бога и возвратятся на внешняя, яве есть яко елико исходят и удаляют себе от Бога, толико удаляются друг от друга, и елико удаляются друг от друга, толико удаляются и от Бога; се таково есть естество любве, по елику убо есмы вне и не любим Бога, по толику имамы отстояние кождо ко искреннему. Аше ли же возлюбим Бога, елико приближаемся (л. 3) к Богу любовию яже в нему толико соединеваемся любовью к ближнему, и елико соединеваемся искреннему, толико соединеваемся Богу. Бог да сподобит нас послушати полезная нам и творити я, а не гневатися друг на друга, ниже яритися.

(л. 4). Бог любы есть и пребываяй в любви – в Бозе пребывает, и Бог в нем пребывает. Апостол рече: «сообщаяйся Богу – прилежит и о брате; ненавидяй брата – чужд Бога и жилище бесом. Бог вселяется в любовнова человека чувством небесным, и таковое тело дом Божий бывает». По святому Ефрему: «а идеже Господь Бог, ту и чини святых ангелов стужают владыки; живем, братия, угодно Богу, да со ангелы Христос Бог в нас обитает. Аще криво живу – исправьте мя, аще по воли Божии – благодать Богу о неисповедимом его даре». Вот вам питомникам церковным предлагаю житие свое от юности и до лет пятидесяти пяти годов. Авва Дорофей описал же свое житие ученикам своим, понуждая их на таяжде – поучение 4, (л. об.), лист 49, – и я такожде убеждая вашу любовь о Христе Иисусе Господе нашем, сказываю вам деемая мною непотребным рабом Божиим о святем Дусе со Отцем и Сыном Богу благодарение во веки.

Вот тебе чадо мое возлюбленное книга живота вечнаго; поминай мя в молитвах своих и старца не забывай Епифания. Я писал, а он мне молитвами помогал; над всем же сим, благословит тя Господь, и Марию твою Пименовну, и чад ваших, и снох, и внучаток, и сродников, и знаемых, и други, и другини, и вся вас любящая, еще же да будет всяк благословляяй тя – благословен, и проклинаяй тя – проклят; и да подаст ти Господь от влаги земныя, и от росы небесныя свыше, и множа да умножит (л. 5) в дому твоем всякая красоты и благодати, и да ясте ветхая ветхих, и ветхая от лица новых изрините, сиречь всего изобильно и с остатками; дай вам Господи и хлеба, и мяса, и рыбы, от жен да ядят cия хлебы священныя, Виждь архиерей сестру чистоту и еросу назнаменова, а ясти брашно священническо повеле по нужде алчущим отроком Давидовым. Давид же яде, благодаря яко поп. Колми же нынешняя наша нужда належит хотящим спастися, нужно нам таинство то получить истинное, а прочия тайны мощно и простолюдину совершить. Есть и писано: не всех рукополагает Дух Святый, но всеми действует о Христе Иисусе Господе нашем, Ему же слава ныне и присно и во веки веком аминь.

Далее с л. 5 об. до л. 14 до слов: «и на дорогу хлеба не дал» тоже, что в Мат. т. V, стр. 1–13.

Затем л. 14.

В то же время родился сын мой Прокопей, что ныне седит с матерью и с братом в земле закопан; аз же взяв клюку, а мать некрещеного младенца пошли с братьею и с домочадцы, аможе Бог наставит, а сами пошед запели божественныя песни, евангельскую стихиру большим распевом: «на гору учеником идущим за земное вознесение предста Господь и поклонишася ему», всю до конца, а пред нами образ несли. Певцов в дому моем было много, поюще со слезами на небо взираем, а провождающии жители того места – мужи, и жены, и отрочата, множество народа с рыданием плачуще и сокрушающе мое сердце, – далече нас провожали (л. об), в поле. Аз же на обычном месте став и хвалу Богу воздав, поучениe прочет и, благослови, насилу в дом их возвратил, а с домашними впредь побрели, и на пути Прокопья крестили, яко каженика Филипп древле.

Далее л. 14 об. до л. 17 об. до слов: «много о тех кознях говорить», так же, как в Мат. т. V, стр. 13–17.

А затем: л. 17 об. Царь его на патриаршество зовет, а он бытто не хочет, мрачил царя и людей, а со Анною по ночам укладывают как чему быть; и много пружався со диаволом взошел на патриаршество, Божиим (л. 18) попущением укрепи царя своим кознованием и клятвою лукавою. Егда бысть патриархом, так нас и в крестовую не стал пускать, а се и яд отрыгнул. В пост Великий прислал память казанскому протопопу Ивану Неронову, а мне был отец духовный; я все у него и жил в церкви, егда куда отлучится, ино и ведаю церковь и к месту говорили на дворец ко Спасу, да я не порадел или Бог не изволил. Народу много приходило к Казанской; так мне любо – поучение читал беспрестанно, лише о братиях родных духовнику поговорил, и он их вверху у царевны, а иного при себе жить устроил попом в церкви; а я сам идеже людие снемлются там слово Божие проповедал, да при духовникове благословении и Неронова (л. об.) Иванна тешил над книгами свою грешную душу о Христе Иисусе.

Далее до л. 20 до слов: «не их то дело, но сатаны лукавого», как в Мат. т. V, стр. 18–21; а потом вставка:

Л. 20. Тут же в церкви у них был наш брат подначальный из Хамовников, пьяньства ради предан бесом и гораздо бесился томим от бесов, Аз же зжалихся грешный об нем, во обедню стоя на чепи Христа Свята и Пречистую Богородицу (л. об.) помолил, чтоб его избавили от бесов. Господь же его бедного и простил, бесов отгнал. Он же целоумен стал заплакав и ко мне поклонился до земли; я ему заказал, чтоб про меня не сказал никому; людие же не догадалися о сем, учали звонить и молебен петь.

Далее сходно с Мат. до л. 22 об. со слов: «иное уйду к воеводе». Вставка: княгиня меня в сундук посылала, я де батюшко над тобою сяду; как де придут тебя искать к нам, и воевода от них мятежников боялся, лишо плачет на меня глядя, я уже и в тюрьму просился… и т. д.

Далее в Мат. сходно с рукописью до л. 24, до слов: говорил прежде мора Неронов царю и прорицал три пагубы: мор, меч, разделениe. Вся сия сбылось во дни наша, a опосле и сам милый принужден тремя персты креститься. Таково то попущено действом антихристову духу. По Господню речению, аще возможно ему прельстити и избранные, и всяк, мняйся стояти, да блюдется да ся не падет. Что того много и говорить! того ради неослабно ища правды, всяк молися Христу, а не дряхлою душею о вере прилежи, так не покинет Бог. Писанное вникай – се полагаю в Сион камень претыканию и камень соблазну; вси бо не сходящиеся (об. л.) с нами о нем претыкаются или соблазняются. Разумеешь ли cиe, камень – Христос, а Сион – церковь, а блазнящиеся похотолюбцы и вси отступницы, временных ради о вечном не брегут, просто молвить – диаволю волю творят, а о Христове повелении не радят. Но аще кто преткнется – о камень сей сокрушится, а на нем же камень падет – сотрыет его. Внимай-ка гораздно и слушай что пророк говорит со апостолом: что жернов дурака в муку перемелет, тогда узнает всяк высокосердечный как скакать по холмам, перестанет, сиречь от всех сих упразднится. Полно того паки стану говорить как меня из Тобольска повезли на Лену, а егда в Енисейск привезли – другой указ пришел… и т. д. по Мат.

До л. 27 до слов: «бытто добрый человек, другой фарисей, погибельный сын» (сходно с Мат.). Далее: с г. .ною рожею праведником себя наменил, да со владыкою, что Иев непорочной на суд, да Иев хотя б и грешен ино нельзя на него подивить; вне закона живый, писания (л. об.) не разумел, в варварской земле живя, аще и того же рода Авраамля, но поганого колена. Внимай: Исаак Авраамович роди скверного Исава. Исав роди Рагуила. Рагуил роди Зара. Зара же – праведного Иева – вот смотри у кого Иеву добру научиться. Вси прадеды идолопоклонники и блудники были, но от твари Бога уразумев жив праведный непорочно; и в язви лежа изнесе глагол от недоразумения и простоты сердца: изведый мя из чрева матере моей, кто дает судию между мною и тобою, яко тако наказуеши мя; ни аз презрех сироты и вдовицы, от острига овец моих плещи нищих одевахуся, и сниде Бог к нему и прочая. А я таковая же дерзнух от моего разума, родился во церкви, на законе почиваю, писанием ветхого и нового закона огражден, вождя себя помышляю быти святынь, а сам ослеп извнутрь; как дощеник-от не погряз со мною! и т. д. как в Мат.

Далее: л. 29 об. Тоже привезли в Брацкой острог и кинули в студеную тюрьму, соломки дали немножко, сидел до Филипова посту в студеной башне; там зима в те поры живет, да Бог грел, и без платья всяко что собачка в соломе лежу на брюхе, на спине-той нельзя было; коли покормят, коли нет, есть-того после побой тех хочется, да ведь су неволя, то есть (л. 29) как пожалуют, дадут; да безчинники ругались надо мною: иногда одного хлебца дадут, а иногда ветчинки одное не вареной, иногда масла коровья без хлеба же. Я таки что собака так и ем, не умывался ведь, да и кланяться не смог, лише на крест Христов погляжу, да помолитвую. Караульщики по пяти человек одаль стоят; щелка на стене была, собачка ко мне по вся дни приходила, да поглядит на меня; яко Лазаря во гною у вратех богатого пси облизаху гной его, отраду ему чинили, так и я со своею собачкою разговаривал, а человецы далече окрест меня ходят и поглядеть на тюрьму не смеют. Мышей много у меня было, я их скуфьею бил, и батошка не дали; блох, да вшей было много. Хотел на Пашкова кричать, прости, да сила Божия (л. об.) возбранила, велено терпеть. В шестую неделю после побой перевел меня в теплую избу, и я тут с аманатами и с собаками зимовал скован, а жена с детьми верст с двадцать была сослана от меня. Баба ее Ксения мучи браня зиму ту там в месте пустом. Сын Иван еще не велик был, прибрел ко мне побывать после Христова Рождества, и Пашков велел кинуть в студеную тюрьму, где я прежде сидел, да и опять велел к матери протолкать, я его и не видал; приволокся руки и ноги ознобил. На весну паки поехали впредь; все разорено: запас, и одежда, и книги все растащено. На Байкалове море паки тонул, по реке по Хилку заставил меня лямку (л. 30) тянуть, зло нужен ход ею был, и поесть николи было, нежели спать; целое лето бились против воды. От тяготы водяной в осень у людей стали и у меня ноги пухнуть, и живот посинел, а на другое лето и умирать стали от воды. Два лета бродил в воде, а зимами волочилен за волоки, чрез хребты; на том же Хилке в третье тонул: барку от берегу оторвало, людские стоят, а меня понесло; жена и дети остались на берегу, а меня сам друг с кормщиком понесло, вода быстрая переворачивает барку вверх дном и паки полубами, а я на ней ползаю и кричу: Владычице помози, уповаше не погрузи; иное ноги в воде, а иное выползу на верх; несло с версту и больше, да переняли; все размыло до крохи. Из воды вышед смеюсь, а люди-те охают глядя на меня; платье то по кустам развешают, шубы шелковые и кое-какие безделицы той было много еще в чемоданах, да в сумах, с тех пор все перегнило, наги стали; а Пашков меня же хотел бить: ты де над собою делаешь на смех. И я су в куст зашед ко Богородице припал: Владычице моя, пресвятая Богородице, уйми дурака того, и так спина болит, так Богородица Свет и уняла – стал по мне тужить. Доехали до Иргеня озера, волок тут стали волочиться, а у меня работников отнял; иным наняться не велит, а дети были маленькие, таскать не с кем. Один бедной протопоп сделал нарту и зиму всю за волок бродил. У людей собаки в подпряжках, а у меня не было; одинова лишь двух сынов, маленки еще были, Иван и Прокопей тащили со мною, что кобелки за волок нарту. Волок– верст со сто – насилу бедные и перебрели; а протопопица муку и младенца за плечами на себе тащила, а дочь Огрофена брела, да на нарту и взвалилась, и братья ее со мною по маленку тащили. И смех и горе как помянутся дни оны: робята – те изнемогут и на снег повалятся, а мать по кусочку пряничка им даст и они съедши опять лямку потянут; и кое как перебилися волок, да под сосною и жить стали, что Авраам у дуба мамврийска. Не пустил нас и в засеку Пашков, сперва дóндеже натешился, и мы неделю, другую мерзли под сосною с робяты одни, кроме людей на бору, и потом в засеку пустил и указал мне место. Так мы с робяты огородились (л. об.), балагенец сделав, огонь курили, и как до воды домаялись – весною на плотах поплыли вниз по Ингоде реке; от Тобольска четвертое лето. Лес гнали городовой и хоромный, есть стало нечего, люди стали мереть с голоду и от водяныя бродни, река песчаная, засыпная, плоты тяжелые, приставы не милостивые, палки большие, батоги суковатые, кнуты острые, пытки жестокие, огонь, да встряска. Люди голодные, – лишь станут бить, ано и умрет, и без битья на силу человек дышит, с весны по одному мешку солоду дано на десять человек на все лето, да петь работай, никуды на промысел не ходи и вербы бедной в кашу ущипать збродит – и за то палкою но лбу: не ходи мужик, умри на работе. Шесть сот человек было (л. 32) всех так то перестроил. Ох, времени тому, не знаю, как ум у него изступил!

Далее сходно с Мат. т. V, стр. 34–40, в Материалах несколько полнее. Затем, после эпизода об излечении «бешенных баб», в рукоп. – идет следующая вставка л. 34 об. (л. 34 об.) За что было за то гневаться, явно в нем бес действовал, наветуя его спасению, да уже Бог его простит. Постриг я его и поскимил; к Москве приехав, царь мне его головою выдал – Бог так изволил. Много о том Христу докуки было, да слава о нем Богу; давал мне (л. 35) на Москве и денег много, да я не взял: мне, реку, спасение твое тощно надобно, а не деньги; постригись реку, так и Бог простит. Видит беду неминучую прислал ко мне со слезами. Я к нему на двор пришел, а он пал предо мною, говорит: волен Бог, да ты и со мною. Я, простя его с черньцами чудовскими, постриг свои и поскимил, а Бог ему же еще трудов прибавил, потому докуки моей об нем ко Христу было, чтоб его к себе присвоил. Рука и нога у него же отсохли в Чудове, из кельи не исходит, да любо мне сильно, чтоб его Бог царствию небесному сподобил; докучаю и ныне об нем, да и надеюсь на Христову милость, чаю помилует нас с ним бедных. Полно того стану пани говорить про даурское бытие. Тоже с Нерчи реки... и. т. д. как в Мат. т. V, где полнее, до стр. 51.

Там в рукоп. следующий вариант: л. 41. Десять лет он меня мучил, или я его – Бог разберет. Перемена ему пришла, и мне грамота пришла: велено ехать на Русь. Он поехал, а меня не взял с собою, умышлял во уме, чаял, меня без него и не вынесет Бог, а се и сам я убоялся с ним плыть: на поезде говорил – здесь де земля не взяла, на дороге де вода у меня приберет, с среди моря бы велел с судна пихнуть, а сказал бы бытто (л. об.) сам ввалился, того ради и сам я с ним не порадел: он в дощенниках поплыл с людьми и с ружьем, а я месяц спустя после его набрал старых, и раненых и больных, кои там негодны, человек с десяток, да я с семьею – семнадцать человек, в лодку седше, уповая на Христа и крест, поставя на носу, поехали ничего не боясь, и во иную пору и боялись, человецы бо есмы, да где же стало деться. Однако смерть бывало то и на Павла апостола; сам о себе свидетельствует сице: «внутрь убо страх, а вне убо боязнь»; а в ином месте: «уже бо де не надеяхомся и живи быти, но Господь избавил мя есть и избавляет». Так то и наша бедность: аще не Господь помогал бы, в мале, вселися бы во ад душа моя; и Давид глаголет: яко аще не бы Господь в нас, внегда востати человеком на ны, убо живы пожерли быша нас, но Господь всяко избавил мя есть, и до ныне избавляет; мотаюсь, яко плевел посреди пшеницы, посреди добрых людей, а инуде посреде волков, яко овечка, или посреде псов, яко заяц, всяко перебиваешься о Христе Исусе. Но грызутся еретики, что собаки, а без Божии воли проглотить не могут, да воля Господня, что Бог даст, то и будет. Без смерти и мы не будем; надобно бы что доброе-то сделать и с чем бы появиться пред Владыку, а то умрем всяко. Полно о сем; егда поехали из Даур… и т.д. как в Мат. Т. V стр. 53–66. В Мат. полнее.

Далее л. 46. Помолчал я немного, да вижу, что неладно колесница течет, одержал ея сице, написав подал царю: царь-государь, и прочая, как ведется, подобает ти пастыря смиренномудра матери нашей общей – церкви, вменять, а не просто смиренна и потаковника ересям; таковых же надобно избирать во епископство и прочих властей. Бодрствуй, государь, а не дремли, понеже супостат дьявол хочет царство твое проглотить; да (л, 47) там многонько написано было, спина у меня в то время заболела, не смог сам выбресть и подать выслал на переезд с Феодором юродивым, он же дерзко к карете приступил и кроме царя письма не дал никому; сам у него протяня руку из кареты доставал, да в тесноте людской не достал. Осердясь велел Феодора взять и совсем под красное крыльцо посадить, потом, к обедне пришед, велел Феодора к церкви привести и взял у него письмо, велел его отпустить. Он же покойник побывал у меня, сказал – царь де тебя зовет, да и меня в церковь потащил; пришед пред царя стал пред ним юродством шаловать, так его велел в Чудов отвести. Я пред царем стою, поклонясь на него гляжу, ничего не говорю, а царь мне поклонясь (л. об.) на меня стоя глядит, ничего же не говорит, да так и разошлись; с тех пор и дружбы только, он на меня за письмо кручинен стал, а я осердился же за то, что Феодора моего под начало послал. Да и комнатные на меня же: «ты не слушаешь царя», да и власти на меня же: «Ты нас оглашаешь царю и в письме своем бранишь, и людей учишь ко церквам к пению нашему не ходить». Да и опять стали думать в ссылку меня послать. Феодора сковали в Чудове монастыре, Божиею волею и железа рассыпались на ногах. Он же влез после хлебов в жаркую печь, на голом гузне ползая на поду, крохи подбирал. Чернцы же видев, бегше, архимариту сказали, что ныне Павел-митрополит, он же и царю известил. Царь, пришед в монастырь, честно Феодора приказал отпустить: где хочет, там и живет, он ко мне и пришел. Я его отвел к дочери своей духовной, к боярыне к Федосье Морозове, жить. Таже меня в ссылку сослали на Мезень. Надавали было добрые люди кое-чего, все осталось тут, токмо с женою и детьми повезли, а я по городом паки их, пестрообразных зверей, обличал, привезли на Мезень и, полтора года держав, паки одного к Москве поволокли. Токмо два сына со мною съехали, а прочии на Мезене остались все, и привезше к Москве, подержав, отвезли в Пафнутьев монастырь. И туда присылка была, тож да тож говорят: долго ли тебе мучить нас, соединись с нами. Я отрицаюся, что от бесов, а они лезут в глаза; сказку им тут написал с большою укоризною и бранью и послал с посланником их – Козьма (л. об.), дьякон (как в Мат. т. V, стр. 68–69 о Козьме).

Та же, держав меня в Пафнутьеве (на чепи десять недель) опять к Москве свезли томного человека, посадя на старую лошадь, пристав сзади – побивай, да побивай; иное вверх (л. 49) ногами лошадь в грязи упадет, а я через голову, и днем одним перемчали девяносто верст, еле жив дотащился до Москвы. На утро ввели меня в крестовую, и стязався власти со мною иного, потом ввели в соборную церковь; по херувимской в обедню, стригли и проклинали меня, а я сопротивно их, врагов Божиих, проклинал, после меня в ту же обедню и дьякона Феодора стригли и проклинали, – мятежно сильно в обедню ту было. И подержав на патриархове дворе вывели меня ночью к спальному крыльцу, голова досмотрел и послал в тайнишные водяные ворота; я чаял в реку посадят, ано от тайных дел шиш антихристов стоит. Дементей Башмаков дожидается меня, учал мне говорить: «протопоп велел тебе, государь, сказать не бойся ты никого (л. об.), надейся на меня», и я ему поклонясь, – а сам говорю: «челом, реку, бью на его жалованье, какая он надежа мне, надежа моя Христос!» Да и повели меня по мосту за реку, я идучи говорю: не надейтеся на князи, на сыны человеческия – в них же несть спасения и прочая. Таже полуголова Осип Салов со стрельцами повез меня к Николе на Угрешу в монастырь; посмотрю, ано передо мною и дьякона тащат, везли болотами, а не дорогою до монастыря, и привезже в полатку студеную над ледником посадили, и прочих – дьякона и попа Никиту Суздальского в полатках во иных посадили, и стрельцов человев с дватцать с полуголовою стояли. Я сидел семнадцать недель, а они бедные изнемогли и повинились, сидя пятнадцать недель, так их в Москву взяли (л. 50) опять, а меня паки в Пафнутьев перевезли и там в полатке сковав держали близко с год; а как на Угреше был, тамо и царь приходил, и посмотря около полатки вздыхая, а ко мне не вошел и дорогу было приготовили, насыпали песку, да подумал, подумал, да и не вошел, полуголову взял, и с ним кое-что говоря про меня, да и поехал домой; кажется, и жаль ему меня, да, видит, Богу уж-то надобно так. Опосля и Воротынской князь Иван в монастырь приезжал и просился ко мне, так не смели пустить, денег бедной громаду в листу подавал и денег не приняли. После в другое лето на Пафнутьеве подворье, в Москве я скован сидел – так он ехал в карете нароком мимо меня, и благословил я его миленького, и все бояре те добры до меня, да дьявол лих (л. об.). Хованского князь Ивана и батогами за благочестие били вверху, а дочь ту мою духовную Федосью Морозову и совсем разорили, и сына ее Ивана Глебовича уморили, и сестру ее княгиню Евдокию Прокопьевну, дочь же мою духовную с мужем и с детьми бивше развели, и ныне мучат всех, не велят веровать в старого Сына Божия Спаса Христа, но к новому богу антихристу зовут; послушай их, кому охота жупела и огня, соединись с ними в преисподнии ада, полно того. В Никольском же монастыре мне было в полатке в Вознесеньев день Божие присещение; в цареве послании писано о том – тамо обрящяши. А егда меня свезли в Пафнутьев монастырь, тут келарь Никодим сперва до меня был добр в первом году, а в другой привоз ожесточал горюн (л. 51) – задушил было меня, завалял и окошка, и дверь и дыму негде было идти, тошне мне было земляные тюрьмы: где сижу и ем тут и ветхая вся срание и сцание, прокурить откутают, да и опять задушат; добрый человек, дворянин друг Иваном зовут Богданович Камынин (вкладчик в монастыре) и ко мне зашел, да на келаря покричал, и лубье, и все без указу разломал, так мне с тех пор окошко стало и отдух, да что на него келаря дивить – все перепилися табаку того, что у газского митрополита и т. д.... сходно с Мат. т. V, стp. 72–76 до слов: «ногами теми, что коченьем по камению тому де бью».

Далее: (л. 54) а как де в тепло войду зело рвет и болит, как сперва учал странствовать, а се де легче, да легче, да не стало и болеть. Отец у него в Новгороде богат гораздо, сказывал мне мытоимец де Феодором же зовут, а он уроженец мезеньский, и баба у него, и дядя и вся родня на Мезени. Бог изволил и удавили его на виселице отступники у родни на Meзени. И уродствовать того как обещался Богу, да солгал – так морем ездил на ладье к городу с Мезени, и погодно било нас, и не ведаю как упал в норе, а ногами зацепился за петлю и долго висел – голова в воде, а ноги вверху. И на ум взбрело обещание: яко не солгу аще потопления мя Бог избавит, и не вем кто силен бы пихнул меня из воды на палубы – с тех мест стал странствовать. Домой приехав, житие свое девством прошел, Бог изволил. Многие борьбы блудные бывали, да всяко сохранил Владыко; слава Богу о нем, и умер за христианскую веру. Добро он скончал свой подвиг. Как-то еще мы до пристанища доедем? Во глубине еще плывем, берегу не видать, грести надобно прилежно, чтоб здорово за (л. 55) дружиною в пристанище достигнуть. Старец, не станем много спать: дьявол около темниц наших бодро зело ходит, хочется ему нас гораздо, да силен Христос и нас не покинуть. Я дьявола не боюсь, боюсь Господа своего Творца и содетеля и владыки, а дьявол – какая диковина, чего его бояться! Бояться подобает Бога и заповеди его соблюдать, так и мы со Христом ладно до пристанища доедем. И Афанасей юродивый крепко же житье проходил покойник, сын же мне бысть духовный, во иноцех Авраамий, ревнив же о Христе и сей был гораздо, но нравом Феодора смиреннее. Слез река же от очию истекла, так же бос и в одной рубашке ходил зиму и лету, и много же терпел дождя и мраза, постригшися и в пустыни пожил, да отступники и того много муча и сожгли в огне на (л. б.) Москве на болоте, пускай его испекли – хлеб сладок Святой Троице. Павел Крутицкой за бороду его драл и по щекам бил своими руками, а он истиха писанием обличал их отступление; та же и плетьми били и муча всяко кончали в огне за старую нашу христианскую веру, он же скончался о Христе Иисусе, после Феодорова удавления два года спустя. И Лука Лаврентьевич, сын же мне был духовный – что на Мезени – вместе с Феодором удавили те же отступники на виселице повеся; смирен нрав имел покойник: говорил яко плакал, москвитявин родом у матери вдовы сын был единочадый, сапожник чином, молод леты – годов в полтретьятцет, да ум столетен; когда вопроси его Пилат «как ты мужик крестишься?» Он же (л. 56) отвечал: «как батюшка мой, протопоп Аввакум, так и я крещуся». И много говоря, предаде его в темницу, потом с Москвы указали удавить, так же что и Феодора на виселице повеся, он же и скончался о Христе Иисусе. Милые мои, сердечные други, помогайте и нам бедным молитвами своими, даже бы и нам о Христе подвиг сей мирно скончати. Полно мне про детей тех говорить, стану про себя сказывать как из Пафнутьева монастыря... и т. д. см. Мат. т. V, стр. 77–80, но далее л. 58 об. И повезли меня на Воробьевы горы. Тут же священника Лазаря и старца Епифания (обруганы и острижены, как и я был прежде) поставили нас по разным дворам; неотступно 20 человек стрельцов, да полуголова, да сотник над нами стояли – берегли, жаловали и по ночам с огнем, сидели и на двор срать провожали. Помилуй их Христос! Прямые, добрые стрельцы-те люди, и дети таковы не будут, мучатся туда же с нами возяся, нужица та какова прилучится и oни всяко, миленькие радуют, да что много рассуждать; у Спаса они лучше чернецов тех, которые клобуки те рогатые ставцами теми (л. 59) носят. Полно он горюны испивают до пьяна, да матерны бранятся, а то бы они и с мучениками равны были, да что же делать, и так их не покинет Бог. Таже нас перевезли на Андреевское подворье, и тут приезжал ко мне шпынять от тайных дел Дементей Башмаков, будто без царева ведома был, а после бывше у меня сказал – по цареву велению был. Всяко бедные умышляют как бы им меня прельстить, да Бог не выдает, за молитв Пречистыя Богородицы, Она меня помощница обороняет от них. А на Воробьевых горах дьяк конюшей Тимофей Марков от царя присылан и у всех был, многое кое что говоря, с криком разошлись и со стыром (?) большим. Я после его написал послание и с сотником Иваном Лобковым к царю (л. об.) послал, кое о чем многонько поговоря и благословенье ему и царице и детям приписал. Потом держав на Воробьевых горах и на Андреевском подворье и в Савине слободке к Николе на Угрешу перевезли. Тут голову Юрья Лутохина ко мне опять царь присылал и за посланье, спаси Бог, с поклоном большое сказал, и благословения себе, и царице и детям прося, молиться о себе приказал. Таже опять нас в Москву ввезли на Никольское подворье и взяли о правоверии еще сказки у нас; потом многажды ко мне присыланы были Артемон и Дементей – ближние его и говорили...

Мат. т. V стр. 81–82 до слов: Я и ныне грешный елико могу о нем Бога молю. Далее л. 60: аще и мучит мя, но царь бо то есть, бывало время и впрям добр до нас бывал (до Никона злодея); прежде мору с Казанской пришел, у руки мы были, яицами нас делил, и сын мой Иван маленек еще был и не прилучился подле меня, а он государь знает гораздо его, послал брата моего родного сыскивать ребенка, а сам долго стоя ждал, докамест брат на улице ребенка сыскал, руку ему дает целовать, и ребенок глуп не смыслит, видит, что не поп – так не хочет целовать, и государь сам руку губам ребенку принес, два яица ему дал и погладил по голове ино су и cиe нам надобе не забывать; не от царя нам мука cия, но грех ради наших, от Бога дьяволу попущение озлобить нас, даже искусяся ныне вечного искушения уйдем, слава Богу о всем. Таже братию, Лазаря и старца, казня, вырезав языки (л. 61), а меня и Никифора протопопа не казня сослали нас в Пустозерье, а двоих сынов моих – Ивана и Прокопья оставили на Москве за поруками, и они бедные мучались года с три, уклоняяся от смерти властелинского навета: где день, где ночь, никто держать не смеет и кое как на Мезень к матери прибрели, – не пожили и с год, ано и в землю попали. Да пускай! лучше пустые бродни, чем по улицам бродить. Я беспрестанно Бога о том молю: Господи, аще хотим, аще и не хотим, спаси нас! И Господь и промышляет о нашем спасении помаленьку; пускай потерпим того (sic!), а то пригодится не вкую пору, тогда слюбится как время будет. Аз же из Пустозера послал к царю два послания, – одно невелико, а другое больше; говорил кое о чем ему много (л. об.), в послании ему сказал и богознамения показанная мне не в одно время, тамо чтый, да разумеет. Еще же от меня и от братьи дьяконово снискание послано в Москву правоверным гостинцы: книга – «ответ православных», и от Лазаря священника два послания: царю и патриapxy. И за вся сия присланы к нам гостинцы: повесили в дому моем на Мезени на виселице двух человек детей моих духовных – Федора преждереченнаго юродиваго, да Луку Лаврентьевича (рабы Христовы, светы мои, были), и сынов моих двоих Ивана и Прокопья велено повесить, и они бедные, испужався смерти, повинились: «виноваты пред Богом и пред великим государем», – а не ведомо что своровали, – так их и с матерью троих закопали в землю, да (л. 62) по правилам так они сделали. Спаси Бог того ради ребята, не бойтеся смерти, держите старое благочестие крепко и не поползновенно! А мать за то сидит с ними, чтоб впредь детей подкрепляла Христа ради умирать, и жила бы не развешавши уши, а то баба бывало нищих кормит, сторонных научает как слагать персты, и креститься, и творить молитву, а детей своих и забыла подкрепить, чтоб на висельницу пошли и с доброю дружиною умерли за одно Христа ради. Ну да Бог вас простит, не дивно то так сделали, – и Петр апостол некогда убоялся смерти и Христа отрекся, и о сем плакася горько, таже помилован и прощен бысть. А и о вас некогда молящумися тошно и видев вашу пред собою темницу и вас троих на (л. об.) молитве стоящих в вашей темнице, а от вас три столпа огнены к небесам стоять простерты, а с тех мест обрадовался и легче мне стало, яко покаяние ваше приял Бог, слава о сем Богу. Таже тот же Пилат полуголова Иван Елагин был у нас в Пустозерье и взял у нас сказку еще; речено: год и месяц и паки мы святых отец предание держим неизменно, а Паисея Александрского патриарха с товарищи еретическое соборище проклинаем и иное там говорено многонько и Никону еретику досталось. Посем привели нас к плахе и прочитали наказ: «изволил де государь и бояра приговорили тебя Аввакума вместо смертной казни, учинить сруб в землю и сделав окошко давать хлеб и воду, а (л. 63) прочим товарищам рвать без милости языки и сечь руки». И я, плюнув на землю, говорил: я, реку, плюю на его ко́рмлю, не едине умру, а не предам благоверия и потом повели меня в темницу, и не ел дней с десяток, да братья велели. Таже священника Лазаря взяли и вырезали язык из горла, кровь пошла, да и перестала; он в то время без языка и паки говорить стал; таже положа правую руку на плаху по запястье отсекли и рука отсеченная, лежа на земли, сложила сама по преданию персты и долго лежала пред народы, исповедала бедная, и по смерти знамение Спасителево неизменно; ин су и самому сиe чудно – бездушная одушевленных обличает. Я на третий день у Лазаря во рту рукою моею гладил, ино гладко, языка нет, а не болит дал Бог, а говорит яко и прежде, играет надо мной: «щупай протопоп, забей руку в горло-то, небось не откушу» – и смех с ним и горе. Я говорю: «чего щупать, на улице язык бросили»; он же сопротив – «собаки они вражьи, пускай мои едят языки». Первой у него легче, и у старца на Москве резаны были, а ныне жестоко гораздо, а по двух годах и опять иной язык вырос, чудно, с первой же величиною, лишь маленько тупенее. Таже взяли соловецкого пустынника старца Епифания, он же молив Пилата тощне и зело умильно, даже повелит отсечь главу его по плеча, веры ради и правости закона. Пилат же отвечал ему, глаголя: «батюшке тебя упокоит, а самому мне где деться, не смею государь так сделать» (Л. 64). И не послушав полуголова старцева моления, не отсек главы его, но повелел язык его вырезать весь же. Старец же прекрестя лице свое и рече на небо взирая: «Господи, не остави мя грешнаго, помози ми». И в то время Божиим промыслом прииде на него некое забвение, яко сон, и не почул резания языка своего, только в мале, в мале некак ощутил, яко во сне резанье языка своего безболезненно, благодатью Христовою осеняемо. Палач же пожалел старца, хотя его руку по составам резать, даже бы зажило впредь скорее; старец же ища себе смерти, поперек костей велел отсечь и отскакаше четыре перста, и сперва говорил гугниво; таже молил пречистую Божию Матерь и показаны ему оба языка (л. об.) московской и пустозерской на воздухе, он же един взяв положил в рот свой и с тех мест стал говорить чисто и ясно, а язык совершен обретеся во рту. Посем взяли дьякона Феодора и язык вырезали весь же, остался кусочек в горле маленек, на кось резан, немилость показуя, но руки не послужили – от дрожи и трепета нож из рук валился. Тогда на той мере и зажил, а после и паки с прежней вырос, лише маленько тупенее, во знамение Бог так устроил, даже разумно неверному яко резан. Мы верни суть и без знамения веруем старому Христу Иcycy Сыну Божию Свету, и преданное от святых отец старобытное, в церкви держим неизменно, а иже кому недоразумно, тот смотри на знамение и подкрепляйся. У него (л. 65) же дьякона отсекли руку поперек ладони и все дал Бог здорово стало, по прежнему говорить ясно и чисто и у него в другоряд же язык резан. На Москве меньше нынешнего резано было, пускай никониане бедные кровью нашею питаются, яко мед испивая.

Далее как в Мат, т. V стр. 87–111 до слов: «таково то бесовское ухищренье к нам». Мат. т. V стр. 91–96: «Сундовик верст с пятнацать от нас под Мурашкиным, да под Лысковым течет» (л. 69).

Затем идет следующий рассказ:

Л. 79 об. Еще скажу вам о жертве никонианской: седящуми в темнице, принесоша ми просвиру вынутую со крестом Христовым. Аз же облазняся, взял ея и хотел потребить на утро, чаял – чистая православная над нею была служба, понеже поп старопоставленный служил над нею (а до того он поп по новым служил книгам (л. 80) и паки стал служить по старому, не покаявся о своей блудне). Положа я просвиру в углу на месте и кадил в правило в вечер, егда же возлег в нощь ту и умолкоша уста моя от молитвы, прискочиша ко мне бесов полк и един щербат чермен взял меня за голову и говорить: «сем ко ты сюды попал ты в мои руки», и завернул мою голову. Аз же томяся еле, еле назваменовал Исусову молитву и отскочите и исчезоша беси; аз же стоня и охая недоумеюся – за что меня бес мучил? Помоля Бога опять повалился, егда же забыхся вижу на некоем месте церковь и образ Спасов и крест по латыни написан, и латинники иным образом приклякивая молятся по латынски. Мне же некто от предстоящих велел крест той поцеловать. Аз же егда поцеловах нападоша на мя паки беси и зело мя утрудиша; аз же после их встащился зело разслаблен и разломан, не могу и сидеть. Уразумел, яко просвиры ради, от бесов обруган, выложил ее за окошко, и нощь ту и день препроводил в труде и немощствуя разсуждая, что сотворю над просвирою. Егда же прииде нощь другая по правиле возлегшу ми и не спя молитвы говорю. Вскочиша бесов полк в келью мою с домрами и с гудками, и один сел на месте, идеже просвира лежала, и начата играти в гудки и в домры, а я у них слушаю, лежа меня уж не тронули и исчезоша. Аз же после их востав моля Бога со слезами, обещался сжечь просвиру ту, и прииде на мя благодать Духа Святого, яко искры (л. 81) во очию моею блещахуся огня невещественного, и сам я в тот час оздравел, – благодатью духовною сердце мое наполнилось радости. Затопя печь и сжегше просвиру, выкинул и пепел за окошко, рекох: «вот бес твоя от твоих тебе в глаза бросаю». И на ину нощь един бес в хижу мою вошел, походя и ничего не обрете, токмо четки из рук моих вышиб и исчез. Аз же подняв четки, паки начал молитвы говорить; и во ино время среди дня на полу в поддыменье лежа опечалился креста ради, что на просвире сжег и от печали запел стих на глас третий: «и печаль мою пред ним возвещу», а бес в то время на меня вскричал зело жестоко больно, аз же ужасся и паки начах молитвы говорити. Таже во ину нощь забытьем ума о кресте (л. об.) том паки опечалился и уснух и нападоша на мя беси и паки умучиша мя яко и прежде, аз же разслаблен и изломан насилу жив с доски сваляся на пол, моля Бога и каяся о своем безумии, проклял отступника Никона с никонианами и книги их еретические, и жертвы их, и всю службу их и благодать Божья паки прииде на мя и здрав бысть. Виждь, человече, каково лепко бесовское действо христианам! А егда бы съел просвиру ту, так бы меня, чаю, и задавили беси от малаго их никонианского свещения. Таковая беда... А от большаго агнца причастяся – что получим?.. – разве вечную муку. Лучше умереть не причастяся, нежели причастяся осуждену быти.

О причасти святых Христовых (л. 82) непорочных тайн. Всякому убо в нынешнее время подобает опасно жити и не без рассмотрения причащатися тайнам. Аще ли гоненья ради не получишь священника православна, и ты имей у себя священное служение от православных (запасный агнец), и обретше брата духовна, аще и не священника, исповеждься ему пред Богом, каяся и по правиле утреннем на коробочку постели платочек, пред образом, зажги свечку и на ложечку водицы устрой на коробке и в нея положи часть тайны, покадя кадилом, приступи со слезами, глаголя: се приступаю к божественному причащению, владыко, да не опалиши мя приобщением, но очисти мя от всякия скверны, огонь бо рекл еси недостойных опаляя, – се предлежит Христос на пищу всем (л. об.) мне же прилеплятися Богови – благо есть и полагати на Господа упование спасения моего, аминь. И потом причастися сокрушенным сердцем, и паки воспой благодарная к Богу и поклонцы по силе, прощение ко брату, аще един, и ты по образу паде на землю глаголи: прости мя, владыко, Христе Боже, елико согреших, – весь до конца говори и потом образ целуй и крест на себе, а прежде причастия надобе же образ целовать. Ну, простите и меня, а тебя Бог простит и благословит. Вот хорош и умереть готов, сице видал в правилах указано: твори так, не блюдись.

Еще тебе скажу старец повесть: Как я был в Даурах с Пашковым е Афанасьем на озере Ирьгень – гладны гораздо, а рыбы никто и добыть не может, а иного и ничего нет; от глада исчезаем. Помоля я Бога, взяз две сети в проток перекидал, на утро пришел, ано мне Бог дал шесть язей, да две щуки, ино во всех людях дивно, потому никто ничего не может добыть. На другие сутки рыб с десять мне Бог дал. Тут же сведав Пашков и исполняся зависти сбил меня с того места и свои ловушки на том месте велел поставить, а мне на смех и ругаясь указал место на броду, где коровы и козы бродят – человеку воды по лодыжку, какая рыба, и лягушек нет. Тут мне зело было горько, а ее подумав рече: «Владыко Человеколюбче, не вода дает рыбу, Ты вся промыслом своим, Спасе наш, строишь на пользу нашу. Дай мне рыбки той на (л. об.) безводном том месте, посрами дурака того, прослави имя Твое святое, да не рекут неверные, где есть Бог их». И помоляся, взяв сети в воде с детьми бродя, положили сети. Дети на меня бедные кручиняся говорят: «Батюшко, к чему гноить сети-те, видишь ли, и воды нету, какой быть рыбе». Аз же не послушав их совету, на Христа уповая сделал так, как захотелось. И на утро посылаю детей к сетям. Они же отвечали: «батюшко государь, почто идти, какая в сетях рыба? Благослови нас, и мы по дрова лучше сбродим». Меня же дух подвизает, чаю в сетях рыбу. Огорчась на большого сына Ивана, послал его одного по дрова, а с меньшим потащился к сетям сам, гораздо о том Христу докучаю. Егда пришли ино (л. 84) и чудно, и радостно обрели: полны сети напихал Бог рыбы; свившися клубом, и лежат с рыбою о середке. И сын мой Прокопей закричал: «батюшко государь, рыба, рыба!» И аз ему отвещал: постой чадо, не тако подобает, но прежде поклонимся Господу Богу и тогда пойдем в воду. И помоляся вытащили на берег рыбу, хвалу возсылая Христу Богу, и паки построя сети на том же месте, рыбу на силу домой оттащили. На утро пришли опять, столько же рыбы, и на третий день паки столько же рыбы; и слезно, и чудно то было время, а на прежнем нашем месте ничего Пашкову не дает Бог рыбы. Он же, исполняся зависти, паки послал ночью и велел сети мои в клочки изорвать, что петь с дураком делаешь. Мы, собрав рваные сети (л. об.) в тай на ином месте промышляя рыбку, кормились, от него таяся и сделали ез. Бог же и там стал рыбы давать, а дьявол его научил и ез велел в тай раскопать. Мы, терпя Христа ради, опять починили и много того было. Богу нашему слава ныне, и присно и во веки веком. Терпение убогих не погибнет до конца.

Слушайко старец: еще ходил я на Шакшу озеро к детям по рыбу (от двора верст с пятнадцать), там с людьми промышляли. В то время как лед треснул, и меня напоил Бог, и у детей покладше рыбы нарту большую и домой потащил маленьким детям (после Рождества Христова), и егда буду на среде дороги – изнемог таща по земле рыбу, понеже снегу там не бывает, токмо морозы (л. 85) велики; ни огня, ничего нет, ночь постигла, выбился из силы, вспотел и ноги не служат. Верст с восемь до двора – рыбу покинуть и так побрести – ино лисицы разъедят и домашние гладны; все стало горе, а тащить не могу, потоща гоны места, ноги задрожат, да и паду в лямке среди пути над лицом что пьяный; и озябше встав еще попойду столько ж и паки упаду, бился так много близко полуночи, скиня с себя мокрое платье, вздел на мокрую рубаху сухую, тонкую тафтяную белую шубу и взлез на вершину древа – уснул поваляся. Пробудился ино все замерзло: и безлуки на ногах замерзли, шубенко тонко и живот озяб весь. Увы Аввакум, бедная сирота, яко искра огня угасает и яко неплодное древо посекаемо (л. об.) бывает, только смерть пришла. Взираю на небо и на сияющие звезды, тамо помышляю Владыку, а сам и прекреститися не могу, весь замерз; помышляю лежа: «Христе Свете истинный, аще не Ты меня от безгоднаго сего и нечаемаго времени избавиши, нечего мне стало делать, яко червь исчезаю». А се согреяся сердце мое во мне, ринулся с места паки к нарте и на шею не помню как взложил лямку, опять потащил, ино нет силки, еще версты с четыре до двора покинул, и нехотя все побрел один, тащился с версту, да и повалился, только не смогу, полежав еще хочу побрести, ино ноги обмерзли не смогу подымать, ножа нет базлуков отрезать от ноги нечем; на коленях и на руках полз с версту (л. 86), колени озябли не могу владеть, опять лег, уже двор и не само далеко, да не могу попасть, на гузне по маленьку ползу кое-как и дополз до своея конуры, у дверей лежу промолвить не могу же. Ко утру уже встали уразумев, протопопица втащила меня будто мертва в избу, жажда мне велика, напоила меня водою разболокши. Два ей горя, бедной, в избе стало: я, да корова немощная, – только у нас и животов было, – упала на воде под лед, изломався умирает в избе лежа; в двадцати в пяти рублях сия нам пришла корова, ребяткам молочка давала. Царевна Ирина Михайловна ризы мне с Москвы и всю службу в Тобольск прислала, и Пашков, на церковной обиход взяв, мне в то число коровку ту было дал; кормила с ребяты год, другой; бывало и с сосною и с травою молочка того хлебнешь, так легче на брюхе. Плакав жена бедная с робяты зарезала корову и истекшую кровь из коровы дала найму козаку, и он приволок мою с рыбою нарту. На обеде я едше, грех ради моих, подавился (другая мне смерть), с полчаса не дышал, наклонясь, прижав руки, сидя, а не кусом подавился, но крошечку рыбки положа в рот – вздохнул, воспомянув смерть, яко ничтоже человек в житии сем, а крошка в горло и бросилась, да и задавила. Колотили много в спину, да и покинули; не вижу уж и людей, и памяти не стало, зело горько, горько в то время было. Ей, горька смерть грешному человеку. Дочь моя Агрепена была не велика, плакав на меня глядя много и никто ея не учил, – ребенок, розбежався, локтишками своими ударилась в мою спину, и крови печенье из горла рыгнуло, и дышать стал. Большие промышляли надо мною много и без воли Божией не могли ничего сделать, а приказал Бог ребенку, и он, Богом подвизаем, пророка от смерти избавил (гораздо не велика была), – промышляет около меня, бытто большая, яко древняя Июдифь о Израили, или яко Есвирь о Мардохее, своем дяде, или Девора мужеумная о Вараце. Чудно гораздо сие, старец, – промысл Божий ребенка наставил пророка от смерти избавить (Л. об.). Дня с три у меня зелень горькая из горла текла, не мог ни есть, ни говорить; сие мне наказание за то, чтоб я не величался пред Богом совестию своею, что напоил меня среди озера водою, а то смотри Аввакум и ребенка ты хуже. И дорогою было идучи исчезнул, – не величайся дурак тем, что Бог сотворит во славу Свою чрез тебя какое дело Свое, прославляя Свое Пресвятое имя. Ему слава подобает, Господу нашему Богу, а не тебе, берному, худому человеку. Есть писано во пророцех, тако глаголет Господь: «славы Своея иному не дам». (Сие реченно о лжехристах, нарицающихся Богом, и на жиды, не исповедающия Христа Сыном Божиим). А инде писано: «славящия Мя – прославлю». Сие реченно о святых Божиих; егоже хощет Бог, того прославляет. Вот смотри, безумне, не сам себя величай, но от Бога ожидай, как Бог хощет, так и строит. А ты-су какой святой: из моря напился, а крошкою подавился, только б Божиим повелением не ребенок от смерти избавил, и ты бы, что червь – был, да и нет, и величаесся грязь худая: я су бесов изгонял, то, се делал, а себе не мог помощи, только бы не ребенок! Ну, помни же себя, что нет тебя ни со что, аще не Господь что сотворит по милости своей, Ему же слава.

Царю государю и великому князю Алексею Михайловичу всея великия я малыя и белыя Руси самодержцу бьет челом твой государев богомолец Симеон архиепископ Сибирский и Тобольский. В прошлом, государь, во 165 году писал ко мне твоему государеву богомольцу Афонасей Пашков, что в Дауры послан воеводою, чтобы мне, твоему богомольцу послать в Дауры попа белого да дьякона, потому что дьякона белого в Братском остроге чудом Божиим не стало. А в прошлом, государь, во 164 году, по твоему государеву указу послал я из Тобольска попа черного да дьякона белого, а Аввакум протопоп, по твоему государеву указу, послан был вместо белого попа из Енисейского острогу с ним Афонасьем Пашковым, а всем им троим, по твоему государеву указу, дан был подмог, твое государево денежное и хлебное жалованье. А попам, государь, с женами и с детьми ехать не мочно без твоего государева денежного и хлебного жалованья, потому что путь дальний. А с Лены, государь, и с Байкалова озера и из иных дальних мест о попах бьют челом, чтобы мне, твоему государеву богомольцу, их попов посылать в те дальние места и им попам такожде без твоего государева денежного и хлебного жалованья собою подняться не мочно, а в прежние, государь, времена, при прежних архиепископах посыланы были попы с Москвы в Сибирь, в Тобольск, и им попом даван был большой подмог, твое государево денежное и хлебное жалованье. А в Дауры, государь, к Афонасью Пашкову попов и дьяконов посылать не смею, потому что он нравом озорник великий: послан был из Тобольска на Лену в церкви Божией служить поп Иаков, а Афонасей Пашков был еще во Енисейском при Иване Акинфиеве, и он Афонасей Пашков зазвал того Якова попа к себе на судно, и бил его на смерть своими руками, и он поп Иаков от его Афонасьевых побои лежать недель с шесть при смерти, едва ожил. Да ведомо мне учинилось твоему государеву богомольцу: как он, Афонасей Пашков, поехал из Енисейского острогу в Дауры, и протопопа Аввакума бил чеканом сам своими руками, а после того его Аввакума протопопа тот Афонасей велел бить кнутом на козле, а было ему протопопу на козле ударов с шестьдесят, да в тоже время бил его чеканом по голове, и голову у него всю испроломал, и Аввакум протопоп от того убийства на многое время омертвел, а после того велел его вкинуть в студеную тюрьму, и сидел он, протопоп Аввакум в тюрьме с Покрова Пречистыя Богородицы всю зиму по его поезде, как он Афонасей и поехал из Братского острогу в Дауры, а нынеча, государь, тот протопоп Аввакум жив или нет, того не ведаю, и я к такому озорнику попов и дьяконов посылать не смею. Милосердый государь царь и великий князь Алексей Михайлович всея великия и малыя и белыя Pycи самодержец, пожалуй вели, государь, попом и дьяконом, которые посылаются в Дауры и на Лену и на Байкалово и в иныя дальния стороны давать свой государев подмог, денежное и хлебное жалованье, чтобы им попом мочно было с женами и с детьми своими до тех дальних мест доезжать и вели, государь, о том прислать свою государеву грамоту в Тобольск в город, в съезжую избу и ко мне твоему государеву богомольцу. Царь государь, смилуйся.

Грамота писана на двух столбцах, на обратной стороне первого столбца написано: Царю государю и великому князю Алексею Михайловичу всея великия и малыя и белыя Pycи самодержцу; несколько ниже: приказал боярин князь Алексей Никитич Трубецкой писати к архиепископу, послати попа и дьякона с Дмитреем Зиновьевым в Дауры; назади второго столбца: 166 г. января в 11 день. С тобольским Софийского собору протопопом с Мефодием.

От царя и великого князя Алексея Михайловича всея великия и малыя и белыя Pocии самодержца в Тобольск богомольцу нашему Семиону архиепископу Сибирскому и Тобольскому. Писал ты к нам, великому государю: писал де тебе, богомольцу нашему из Даур Афонасей Пашков, чтоб тебе послать к нему в Дауры белого попа да дьякона, и ты де, богомолец наш, в Дауры к нему, Офонасью, попа и дьякона послать не смеешь, потому что Афонасей Пашков попов бьет и протопопа Аввакума бил чеканом и кнутьем, да и без нашего де денежного и хлебного жалованья попа и дьякона послать нельзя в место дальнее и сытым им быть нечем (на обороте вставка: и ныне по нашему великого государя указу послан в Даурскую землю Дмитреи Зиновев, а Афонасья Пашкова от Даурския службы велено отставити). И как к тебе ся наша грамота придет, и ты б велел послать попа и дьякона (вставка на обороте: к столнику нашему и к воеводе ко князю Алексею Ивановичу Буйносову-Ростовскому да дьяком нашим к Ивану Михайлову, к Григорью Углеву, а от нас великаго государя к ним письмо велено тому попу и дьякону дати наше жалованье деньги и хлеб и соль на нынешней на 166 и вперед на 167 год одно денежное жалованье в Тоболску, а хлебное жалованье и соль на 167 год им дать в Енисейском остроге воеводе Максиму Ртищеву по их окладом сполна. (Вставка на обороте: а как от тебя к столнику нашему и воеводе ко князю Алексею Буйносову-Ростовскому и к дьяку Григорью Углеву поп и дьякон присланы будут, и велено послати их на Даурскую землю к Дмитрею Зиновьеву тотчас). Писан на Москве лета 7166 февраля в 10 день.

* * *

В настоящей книжке Христианского Чтения мы помещаем найденные нами сочинения соловецкого инока Епифания. Первое из них есть его автобиография, написанная им по просьбе протопопа Аввакума. – Г. Субботин в Мат. для ист. раскола VII, стр. 53–69, поместил отрывок из настоящего памятника по рукописи «Христианоопасный щит веры» (Ствод. Библ. № 641). Наш список гораздо полнее субботинского, в нем находятся рассказы о всех чудесах, о которых упоминает Аввакум в заключении своего жития в следующих словах (Мат. для ист. раск. 111. 5 стр. 112): «о имени Господни повелеваю ти, напиши и ты рабу тому Христову, как Богородица беса того в руках тех мяла и тебе отдала, и как муравьи те тебя яли за тайно-ет уд, как бес-от дрова те сожегь, и как келья-та обгорала, а в ней цело все, и как ты кричал на небо-то, да иное что вспомнишь во славу Христу и Богородице». Список наш заимствован из библиотеки Казанской духовной академии № 1679 (109).

Второй памятник – письмо инока Епифания к Антониде Арефьевне, взятое в Публичной Библиотеке, Сборник О XVII. 37.

Послушания ради Христова и твоего ради повеления и святаго ради твоего благословения, отче святый, и прощения ради раба твоего Христова не отрекуся сказати вам о Христе Иcycе, но не позазрите скудоумию моему и простоте моей, понеже грамотики и философии не учился, и не желаю сего, и не ищу, но сего ищу, како бы ми Христа милостива сотворити себе и людем, и Богородицу, и святых Его. А что скажу вам просто, и вы Бога ради собою исправьте со Христом, а мене грешнаго простите и благословите, и помолитеся о мне ко Христу, и Богородице и святым Его. Аминь.

Родился я в деревне, и как скончалися отец мой и мати моя, и аз грешный иде во град некий зело велик и многолюден, а град благочестивый, христианский, и пребых в нем семь лет. И прииде ми помысл взыскати пути спасения и идох ко Всемилостивому Спасу во святую обитель Соловецкую, ко преподобным отцем нашим Зосиме и Саватию. И тамо ми благодать Христова поспешила: отцы святии приняли мя с радостию, а иным отказали, и сподобил мя Христос и Богородица и святии Его быти у них в послушании семь лет не зазорно пред Богом и не укорно пред человеки; вси ми за послушание любиша. И посем святый отец наш архимарит Илья и прочии отцы возложили на мя иноческий образ, и в том иноческом образе сподобил меня Бог быти у них в послушании пять лет, и всего двенадцать лет был у них. И как грех ради наших попустил Бог на престол патриарший наскочити Никону, предтече антихристову, он же окаянный вскоре посадил на печатный двор врага Божия, Арсеяния жидовина и грека, еретика, бывшаго у нас в Соловецком монастыре в заточении. И той Арсен жидовин и грек, быв у нас в Соловках сам про себя сказал отцу своему духовному, Мартирию священноиноку, что он в трех землях был и трою отрекся Христа, ища мудрости бесовския от врагов Божиих. И с сим Арсением, отметником и со врагом Христовым, Никон, враг же Христов, начаша они, враги Божии, в печатныя книги святы плевелы еретическия проклятыя, и с теми злыми плевелами те книги новый начата посылати во всю русскую землю на плач и на рыдание церквам Божиим и на погибель душам человеческим. Тогда у нас в Соловецком монастыре святии отцы и братия начата тужити и плаката горько и глаголати сице: «братия, братия! увы, увы! горе, горе! пала вера Христова, якоже и в прочих землях, в земли русской двема врагами Христовыми, Никоном и Арсением». Паче же всех прежереченный Мартирий свяшенноинок обливашеся горькими многими слезами, возвещая трикратное отречение Арсениево от Христа, Бога нашего, оберегая детей своих и прочую братию от Арсения, отступника и еретика. Тогда и аз, многогрешный, со святыми отцы тужа и плача, пребыл с ними время некое. И от тоя тоски и печали, по совету и по благословению старца келейнаго и отца духовнаго, взем книги и иная нужная потребная пустынная, и благословил мене старец образом Пречистыя Богородицы со Младенцем Исус Христом медяным вольяшным, и изыдох от святаго монастыря, милости у Христа просити себе и людем, в дальнюю пустыню на Суну реку, на Виданской остров: от Соловков четыреста верст, а от великаго озера Онега 12 верст.

И тамо обретох старца, именем Кирила, чудна и славна житием, пребывающа в молитвах, и во псалмех, и в посте, и милостыню творяше велику сиротам и вдовицам. Держаше бо той старец у себе в пустыне толчею и мельницу на нужную потребу себе, а иное все отдаваше требующим Христа ради. И той мя старец принял к себе в пустыню с великою радостию и удержа мя у себе Христа ради. И бе со старцем в келии живяше бес зело лют, много бо старцу пакости творяше во сне и наяве. Некогда бо той старец Кирила изыде из тоя пустыни во Александров монастырь духовныя ради потребы ко отцем духовным и приказал свою пустыню назирати отцу своему родному Ипатию и зятю своему Ивану, в деревне живущим, 12 верст от его пустыни. «А в келию мою, рече, не ходите»; оберегая их старец от беса, сице рек. Зять же его Иван соблудил со женою своею и, не омывся, взем соседа своего, именем Ивана же, (о сем сказа нам жена его последи), и идяше пустыни дозрети, и не послушаша старцева наказания, внидоша в келию его и возлегоша спать. Бес же Ивана поганаго до смерти удавил, и власы долгия кудрявыя со главы содрал, и надул его, яко бочку великую, а другаго Ивана вынес из кельи в сени и выломил ему руку. И той Иван живой спал в кельи и в сенех день да нощь и, как наполнишася сутки, он же пробудился, яко пьян, и рукою своею не владея, приползе ко Ивану удавленному, хотяше бо его разбудити, и узре его удавлена, отекша, надута, и ужасеся зело, едва из келии исползе на брюхе и на коленах, и кое-как приползе во другую во странноприимную келью; и тут полсуток со умом собирался, и по сем сволокся в карбас и пустился на низ по реке, и принесе его вода в деревню ко Ипатию, тестю Ивана удавленаго. Он же взем людей, и иде в пустыню и в келью старцеву, и взяша зятя своего, и понесоша. И треснула кожа на Иване удавленом: бе бо надул его бес крепко и туго зело, и истече крови много в келье. Они же ужем связаша ему брюхо и на древе несоша его в карбас, яко бочку, и везе на погост, и в яму в четыре доски положиша, тако и погребоша. Сия ми вся поведа старец Кирила, и Иван безрукой, и Иван Лукин, которой того удавленого носил и погребал.

И после того та келья стояше пуста, а старец Кирил в странноприимной келье живяше. И посылаше мене старец в ту келью жити, идеже бес живет; аз же грешный старцу рекох сице: «отче святый, помози ми во святых своих молитвах, да не сотворит ми дьявол пакости!» И рече ми старец: «иди, отче, Христос с тобою и Богородица и святии Его, да и аз грешный в молитвах буду помогати тебе, елико Бог помощи подаст», и благослови мя в келию ити. Аз же со благословением старцевым идох в келию ту, идеже бес живет. И нача сердце мое трепетатися во мне, кости и тело дрожати, и власы на главе моей востали, и нападе на мя ужас велик зело; аз же грешный положил книги на налой, а образ вольяшной медяной Пречистыя Богородицы со Исус Христом поставил в киоте, и благодаря Бога и Богородицу и святых Его всех, и на помощь призывати их себе, да не дадут мя в поругание бесу. И много о сем докуки было всяко, простите мя Бога ради. Посем кадило нарядил и покадил образы, и книги, и келию, и сени, и ино и начал вечерню пети, и псалмы, и каноны, и поклоны, и иное правило по преданию старца келейнаго, и продолжися правило до полунощи и больше (сие было до Крещения Христова за два дни), и утомяся довольно, и возлег опочинути, и живоносным крестом Христовым оградил себя трижды, призывая Христа, и Богородицу, и святаго Ангела хранителя моего, да сохранит мя и оборонит от беса силою Христовою. И абие сведохся в сон и спах до заутрени мирно и тихо, ни страха, ни духа бесовскаго не ощутил. И благодатию Христовою и образом вольяшным медяным пречистая Богородицы изгнан бысть бес из келии тоя. Посем и старец Кирило прииде ко мне в келию ту жити, и жил я в той келье у старца 40 недель, не видали мы беса ни во сне, ни на яве. А как я вольяшной медяной образ пречистыя Богородицы из келии от старца Кирила вынес во свою пустыню и во свою келию, да и сам вышел от него, так бес и опять к нему в келию пришел жить с ним; Старец же Кирило, не бояся беса, живет с бесом, терпит от него всякую обиду и пакости во сне и на яве: о сем мне сам старец Кирило последи сказал в духовне.

А живя я у старца в келии, по его благословению, на том же острову, от его келии полверсты, строил себе келейцу малую безмолвия ради и уединения о пяти стенках: меж углы одна, с локтем сажень, а другая полсажени поперек, а вдоль с первую; малая книг ради и правила белая, а другая рукоделия ради и покоя; и егда совершил келейцу помощию Христовою, и покрыл, и стенки вытесал, и опечек сделал, и образ вольяшной медяной Пречистыя Богородицы со Исус Христом внес и поставил на белой стенке. И помоляся Ему Свету Христу и Богородице Свету, и рекох ко образу сице: «ну, Свет мой Христос и Богородица, храни образ Свой и келейцу мою и Твою», и поклоняся ему, и идох ко старцу в пустыню. И пребых у него два дни труда ради мельничнаго. И на третей день идох во свою пустыню и узрех издалеча келейцу мою, яко главню, стоящу, и вострепета во мне сердце мое, и потекоша от очей моих слезы на землю, и нападе на мя печаль великая, и не могох с того места никаможе двигнутися от горькия печали. И начах вопити к Богородице, зря на небо и на келию, яко на главню, взирая, сице вопя: «О, Пресвятая Госпоже, Владычице моя Богородице, почто презрела еси бедное мое моление, и прошение отринула, и приказу не послушала, келейцы моея и Своея не сохранила, но и образа Своего не пощадила? Се ныне мне грешному где работати и славу воздати Христу, Сыну Твоему, Свету нашему и Богу, и Тебе Свету? Где мне милости просити у Христа и у Тебе, и бремя греховное отрясати, яже от юности моея накопишася? Где быти безмолвию по преданию святых отец? Где рукоделию быти и от того питатися, по Христову словеси и святых отец? Где старца келейнаго преданное правило наполняти?» И иная, подобная сим. И вздохнув, на небо зря, милости прося у Христа и у Богородицы, и идох к келии огорелой. А около келии приготовлено было на сенишка лесу много, то все пригорело, а у кельи кровля по потолок вся сгорела, и около кельи чисто все огнь полизал. Аз же грешный, воздохня от печали внидох в келию огорелую. О, чудо неизреченное Христово и Пречистыя Богородицы! В келии чисто и бело, все убережено, сохранено, огнь в келию не смел внити, а образ на стене стоит Пречистыя Богородицы, яко солнце сияя показамися. И обратимися печаль в радость и воздех руце мои на небо, хвалу и благодарение воздая Христу и Богородице, и падох предо образом на землю лицем, и помоляся поклонами и молитвами, да поможет ми Бог паки келейцу построити. И помощию Христовой и Пречистыя Богородицы у келейцы верх нарубил и покрыл, и стены и углы огорелыя досками обил, и сенечки построил. А старец Кирило и печь склал каменную со глиною, и благодатию Христовою келия моя совсем стала готова.

И по малех днех взем у старца Кирила благословение и идох во свою келию и во свою пустыню, милости просити у Христа и Богородицы и святых Его себе и людем. И по двух неделях начата ко мне в келию беси приходити по нощем, устрашающе мя и давляше, не дающе ми опочинути. И того было не мало время. Аз же грешный много о сем моляхся Христу и Богородице, да избавит мя от бесов. Беси же таки: что день, то пуще устрашают мя и давят. Аз же прилежнее притекаю и молюся Христу и Богородице, да избавит мя от бесов. И некогда, после правила моего, с великою боязнию возлег опочинути, моляся прилежно Богородице, и абие сведохся в сон. И отворишася сенныя двери, а в келейце моей стало светло в полунощи; и паки келейныя двери отворишася, и внидоша в келию ко мне два беса, и поглядели на меня, и скоро вспять возвратилися, и келию мою затворили, и невесть камо исчезоша. Аз же помышляю, чесо ради беси не давили мене и не мучили, и смотрю по келейце моей туды и сюды, а в келии светло, а я лежу на левом боку и возрех на правую руку, и правой руке на мышце моей лежит образ вольяшной медяной Пречистыя Богородицы. Аз же грешный левою рукою хотел его взять, ано и нету, а в келии стало и темно, а икона стоит на стене по-старому, а сердце мое наполнено великия радости и веселия Христова. Аз же прославих о сем Христа и Богородицу. И от того часа близ году не видал, ни слыхал бесов ни во сне, ни на яве.

И паки некогда после правила моего, мнитмися, в полунощи или и дале возлегшу ми опочинути от труда, и абие сведохся в сон тонок. И приидоша ко мне в келию два беса, один наг, а другой в кафтане, и взем доску мою, на нейже почиваю, и начата мене качати, яко младенца, и не дадяху ми опочинути, играюще бо. И много сего было у них. Аз же, осердяся на них, востал со одра моего скоро и взем беса нагого поперек посреди его, – он же перегнулся, яко мясище некое басовское, и начах его бити о лавку о коничек, и вопиюще сице к высоте небесней великим голосом: «Господи, помози ми! Пречистая Богородица, помози ми! Святый ангеле, мой хранителю, помози ми!» И мнитмися в то время, кабы потолок келейной открывается и прихожаше ми сила Божия оттуду на беса, еже мучити его. А другой бес прямо у дверей стоит в велице ужасе и хощет вон бежати из келии, да не может, и сего ради бежати нельзя ему. Аз же велегласно вопию ко Господу по вышереченному, и сего было время немало. И не вем как бес из рук моих исчезнул, аз же возбнухся, яко от сна, зело устал, биюще беca, – а руце мои от мясища бесовскаго мокры. И после того больше году, мнитмися, не бывали беси ко мне в келию.

И по сих в некое время, до Покрова за две недели, после правила моего, возлегшу ми по обычаю моему на месте моем обычном, на голой доске, а глава ко образу Пречистыя Богородицы, от образа пяди три или две, и еще ми не уснувшу, отворишася двери сенныя, скоро, скоро зело отворишася, и вскочил ко мне в келию бес, яко лютой и злой разбойник, и ухватил мене, и согнул вдвое, и сжал мя крепко и туго зело: не возможно ми ни дышать, ни пищать, только смерть. И еле-еле на великую силу пропищал в тосках сице: «Николае, помози ми!» Так он мене и покинул и не вем, куды делся. Аз же грешный собрався со душею моею, и со слезами начах глаголати с великою печалию ко образу вольяшному Пречистыя Богородицы сице: «о, Пресвятая Владычице моя Богородице! почто мя презираеши и не брежеши мене беднаго и грешнаго! Я ведь на Христа Света и на Тебя Света надеяся, мир оставил и вся, яже в мире, и монастырь оставил, и идох в пустыню работати Христу и тебе, и всю мою надежду во всем возложил на Христа и на Тебя. Видиши ли, Владычице моя Богородице! Вмале ведь разбойник он злодей, меня не погубил, а ты не брежеши мене! Богородице, Свет моя, не покинь мене, беднаго раба Твоего, обороняй мене от злодеев тех!» И иная подобная сим. И от печали тоя великия наиде на мя сон, и вижу себя седяща посреди келейцы моей на скамейке (на нейже рукоделие мое временем делаю), а Богородица от образа прииде, яко чистая девица, и наклоняся лицем ко мне, а в руках у Себя беса мучит, кой меня мучил, аз же зрю на Богородицу и дивлюся, а сердце мое великия радости наполнено, что Богородица злодея моего мучит. И даде ми Богородица беса уже мертваго в мои руки. Аз взем у Богородицы из рук беса мертваго и начах его мучити в руках моих, глаголяще сице: «О, злодей мой, меня мучил, а и сам пропал!»; и бросил его в окно на улицу. Он же и оживе и востал на ноги свои, яко пьян. И рече ми бес сице: «Уже я опять к тебе не буду, иду на Вытегру». Бе бо Вытегра волость велика тамо есть. И аз рех ему: «Не ходи на Вытегру, иди тамо, где людей нету». Он же, яко сонной, побрел от кельи прочь. Аз же яко от сна убудихся и обретохся вместо печали в великой радости, и прославих Христа и Богородицу Света.

А живя и в пустыни, сподобил мя Бог питатися от рукоделия, а иное боголюбцы приносили Христа ради, и я у них приимал яко от руки Христовы, прося им милости у Христа и Богородицы и святых Его. А что Христос пришлет и паче потребы моея рабы Своими, и аз то паки отдавал требующим Христа ради. И о всех сих слава Христу, и Богородице и святым Его всем во веки, аминь. А в пустыни жити без рукоделия невозможно; понеже находит уныние и печаль и тоска велика, добро в пустыни псалмы, молитва, рукоделие и чтение. Так о Христе Исусе зело красно и весело жити. О, пустыня моя прекрасная!

И во сто седмьдесят третьем году, после велика дни вскоре, от труда рукодельнаго и правильнаго возлег на одре моем опочинути и абие сведохся в сон тонок. И скоро отворишася двери сенныя, и вниде бес в сени. Аз же идох в сени ко дияволу и хощу его рукою моею живоносным крестом Христовым оградити; он же побежал от меня. Аз же, яко за разбойником, за бесом гонюся, и ухватил его поперек, и согнул его вдвое, и начах его о сенную стену бити, а сам воплю великим голосом к высоте небесной, глаголюще сице: «Господи, помози ми! Ангеле мой святый, помози ми!» И, мнитмися, тогда на уме моем, кабы от высоты небесныя от Бога приходит ми помощь великая на беса, мучити его, и того у мене труда было много над бесом, и не вем как из рук моих выскочил и ушел. Аз же грешный яко от сна, воспринул, зело устал, умучился, беса биюще. И скоро нападе на мя уныние и печаль велика, и бых яко изумлен до часа десятаго и больши того дни. И после обеда от печали тоя великия возлег опочинути в келии, и абие бысть шум велик, и дым в келию мою вниде. Аз же востах скоро со одра и идох шума видети, и узрех у келии моей огнь велик зело дышет, съел у мене дров шесть сажен, да карбас, да и иного лесу немало. А пламя вверх дышет саженей на пять и хощет келию мою полизати скоро и сурово. Аз же видех беду скорую наносимую от злодея моего, от разбойника, от беса, и кинулся скоро-скоро к Богородице в келью. И воздех руки мои на высоту небесную и завопил великим голосом ко образу вольяшьному медяному Пречистая Богородицы, сице глаголюще: «о, Пресвятая Владычице моя Богородице, помози ми, рабу Твоему; избави мя от напасти сея, наносимыя ми от злодея моего, от разбойника, сохрани келейцу Свою и мою от огня сего, якоже и преже сего сохранила еси», и ударился о землю трою предо образом. И изыдох из келии. О чудо преславное! о диво великое! О, милость великая и скорая Христова и Пречистыя Богородицы! Ветр бо стал дуть и отвратил пламя огненое от келии моей. И благодатию Христовою и Пречистыя Богородицы заступлением пребысть келия моя сохранена от огня и ничимже не врежена. О всех сих слава Христу и Богородице.

Что же по сих, не возможе бо диявол пакости сотворити ми, келии моей сожещи, он же злодей инако покусися: насади бо ми в келию червей множество много, глаголемых мравии. Да не позазрите ми, отцы святии и братия, всяка плоть не похвалится пред Богом. И начаша у мене те черьви мураши тайныя уды ясти зело горько и больно до слез. Аз же, многогрешный, варом их стал варить, они же ми ядяху тайныя уды, а иного ничего не ядят, ни рук, ни ног, ни иново чего, токмо тайныя уды. Аз же давить их стал руками и ногами, а они прокопаша стену келии моея, и идяху ко мне в келию, и ядяху ми тайныя уды. Аз же келию мою землею осыпал и затолок крепко и туго, а они не вем како и землю, и стену келейную прокопаша и ядяху ми тайныя уды. И гнездо себе сделали под печью и оттуду исхожаху ко мне и ядяху ми тайныя уды. И аз гнездо их кошницею носил в воду, а они больши того наносят всякого порошья туды. И того у меня было труда с ними много: что ни делаю, а они у меня кусают за тайныя уды. Много помышлял мешок шить на тайныя уды, да не шил, так мучился. А иное помышлял келию переставить: не дадяху бо ми ни обедать, ни рукоделия делати, ни правила правити; многажды бо правило по книге на улице у креста большого говорил: где ни стану в келии, а они за тайныя уды кусают. Горько и больно! И тоя напасти бесовския было больше трех месецов. И напоследи уже сел обедать, а тайныя уды крепко закутал, они же не вем как достигли и укусили; и слезы изо очей моих потекоша, аз же востах ото обеда – не до обеда стало – и воздех руце мои, и возопил ко образу вольяшному Пречистыя Богородицы, глаголюще сице: «О, Пресвятая Владычице моя Богородице! Избави мя от напасти сея бесовския!», и ударихся трою о землю и больше со слезами. И от того часа перестали у меня мураши тайных удов кусати и ясти, да и сами по малу малу вси исчезоша, и не весть камо дешася. И о всех сих слава Христу и Богородице.

Простите мя, отцы святии и братия, согрешил я, много ведь я мурашей тех передавил, а иных огнем пережег, а иных варом переварил, а иных в землю закопал, а иных в воду множество-много кошницею переносил и перетопил в воде. Колико ту себе труда того суетного сотворил, муки той принял бездельной. Хотел было окаянной своею суетною немощною человеческою силою и промыслом келию себе очистити от проказы бесовския: давил да огнем сожигал, да в воду носил, ано никако силою человеческою сего невозможно сотворити. А сего и на разум тогда не попало, что было вопети о сем ко Христу и Богородице и святым Его.

Видите ли, отцы святии и братия, колико немощна сила-та человеческая: и худаго и малаго червия, и ничтоже мнимаго, без благодати Духа Святаго невозможно одолети, не токмо зверя или беса, или человека, но и худаго и ничтоже мнимаго всякаго дела без помощи Божии невозможно исправити. Посем простите мя, отцы святии и братия, в слове, и в деле, и в помышлении, и благословите и помолитеся о мне, грешнем, Христу и Богородице и святым Его. А я, грешный, должен о вас молитися о чтущих, и о слушающих, и о преписующих сие. Буди на вас благодать Христова и милость, и Пречистая Богородицы, и святых Его всех, и на домех ваших во веки веком. Аминь.

За слово и за свидетельство Исус Христово юзник темничной, многогрешный инок Епифаний, возлюбленному моему о Христе Исусе чаду и брату, посетившему мя некогда в темнице Афанасию, за милость и любовь Христову, по плоти родившаго отца твоего, во истинну милостиваго и боголюбиваго, мир ти, и отцу твоему христолюбивому, и всему благодатному дому вашему, и благословение, и милость, и благодать от Бога Отца и Господа Исуса Христа. О имени Господни послан ти крест Христов кедровой, и ты, чадо мое любимое, приими его, Господа ради, с любовию Христовою, и почитай его честно, и покланяйся ему, яко самому Христу или яко образу Христову. Есть писано во святом писании, яко Христос в кресте, а крест во Христе, – и ты, рабе Христов, почитай крест Христов, яко самого Христа, и покланяйся ему, яко самому Христу или яко образу Христову, с верою теплою сердечною, и проси у Христа Бога егоже хощеши по воли его святей и даст ти милость и благословение зде и в будущем веце во веки. Аминь.

Да послано ти, чадо мое любимое о Христе Исусе, жития моего часть малая. Вото тебе и другая часть жития моего беднаго и грешнаго и страдания моего темничнаго горькаго Христа Исуса ради сладкаго; и ты, чадо мое любимое Афанасие, приими его с любовию Христовою Господа ради, и сложи его с прежнею частию жития моего вместо, и зри на него, яко на мене, беднаго старца, и прочитай его с любовию Господнею, и аще что обрящеши на пользу души своей, и ты, чадо, о сем прослави Христа Бога, а мене грешнаго не забывай во святых своих молитвах, да милостив ми будет Господь Бог! А аз грешный за милость и любовь Христову отца твоего родившаго тя и за твое ко мне темничное посещение прошу вам милости у Христа Бога, елико Господь ми помощи подавает. Да молю тя о Христе Исусе, чадо мое любимое, отца твоего родившаго тя и воспитавшаго тя, во всем его слушай и почитай его с любовию Христовою; тако же и ты почтен будеши от своих чад, паче же почтен будеши от Бога в сем веце и в будущем во веки. Аминь. Посем паки мир ти, чадо мое любимое, и отцу твоему и братии твоей, и всему дому вашему, и благословение, и милость, и благодать от Бога, Отца нашего, Исуса Христа, и от мене, грешнаго старца, раба Его. А аз ныне уже, чадо мое, сежу в темнице исполу мертв, жив погребен землею, яко во гробе, и ожидаю исходу души моей с часу на час. Ну, чадо, слушай же жития моего грешнаго, да молю тя о Христе Исусе, не позазри простоте моей, понеже аз граматики и философии от юности моея не учился и не искал сего, и ныне не ищу того, но сего ищу, како бы ми Христа Исуса милостива сотворити себе и людем; и что обрящеши просто и неисправлено, и ты собою исправь со Христом Исусом, а мене грешнаго прости, и благослови, и помолися о мне Христу Богу и Богородице и святым Его.

Чудо о кресте Христа Бога и Спаса нашего

Мнитмися, чадо мое и брате мой любимый Афанасий, во 172 году седящу бо ми в келии в пустыни моей Виданской, приехал ко мне в пустыню зимой християнин на лошади, а на дровнях у него брусье изготовлено на большей крест, и прииде к моей келейце с великим опасением и со страхом Божиим, мня мя, живуща в пустыни, яко чудна и свята мужа, и приступя ко оконцу моему, сотвори молитву сице: «Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас». Аз же рек: «аминь». И рече ми християнин: «отче святый и господине, прислан аз к тебе Богом и привез тебе хлеб да четверик ржи, и денег у мене возьми елико хощеши, а сделай мне, Бога ради, крест Христов». Аз же грешный рек ему сице: «рабе Божий, которым ты образом прислан ко мне грешному в пустыню и далече ли от моея пустыни живеши?» И рече ми християнин: «зимою господине 40 верст, а летом и больши; за болотами живу и за порогами страшными, великими, непроходимыми от тебе; имею у себе жену и чада, и деревню пашенную, и по лесам хожу, звери ловлю всякия и птицы. И некогда бо, отче святый, ходяшу ми по лесам по обычаю моему и ищущу ми зверей и птиц на лов мой, и уже много времени не токмо уловити, но и не видал ни оленя, ни лисицы, ни куницы, ни зайца, ни тетерева, и просто рещи никакого животна и нападе на мя печаль велика и уныние горькое, понеже как и почал полесовати, не бывала такая на мене беда; и прииде ми на ум тогда, отче святый, сие: есть у нас близ нашея деревни остров зело красен и велик и на том острове скоты наши ходят, и многия люди говорят, достойно де на сем острове быти пустыни или монастырю и церкви, а хотя де бы ныне какой боголюбец крест Христов поставил и то бы де зело добро. И се слово паде на сердце мое и запали огнем божественным душу мою и сердце мое, и всю утробу мою, и вся уды моя, да поставлю крест Христов на том острове, на славу Христу Богу нашему и на поклонение православным християном, и возведох очи мои на небо, и прекрестил лице мое Христовым знамением, и рекох сице: Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго, дай ми лов днесь какой ни буди, и аз ти грешный на сем острове, имярек, поставлю крест на славу Тебе Свету и на поклонение православным христианом; и егда дал обещание Богу, зря на небо, и как сведох очи мои с небес на землю, и начах очима моима обзирати около себе сюду и сюду, зря лова какова любо ми посланнаго от Бога. О скораго услышания Христа Бога Света нашего! О дивное милосердие Христово, о чудо несказанное, его же ни отцы, ни деды наши ни слыхали, ни видали: вижу скоро издалеча борана великаго, и скоро идох к нему, славя Бога, боран же мил ми ся дея; аз же грешный взем борана за рога, дивяся неизреченной милости Божии, и сведох борана в деревню мою с радостию великою, дивяся скорому услышанию Христову и милости Спасове. И поведах сие чудо Божие великое жене моей и чадом моим, и всем соседям моим, и вси прославиша Бога о сем чудеси». И паки рече ми християнин: «не дивно бы было, отче святый, аще бы ми послал Бог оленя, или соболя, или лисицу драгую, или ин зверь: то бо их дом и жилище, бе бо лесу на все страны по сту верст есть и больше, туто живут все звери и птицы, а жилищ человеческих, ни деревень ни слуху нету. Да прости мя, грешнаго, отче святый, согрешил я, окаянный: по малу малу день от дне, неделя от недели, месяц от месяца, и уже конечне отложил обещание мое о кресте ко Христу Богу нашему, и по се время, господине, уже два года минуло обещанию моему. И ныне, отче, во един от дней от труда деревенскаго внидох в хижу мою и возлег опочинути, и скоро отворишася двери избы моея и вниде ко мне в избу муж святолепен, весь бел, и ризы на нем белы, и ста предо мною, мне же лежащу, и рече ми муж той святолепный сице: человече, что забыл еси обещание свое, еже о кресте Христове? И рече ми муж той: «иди на Суну реку, на Виданьской остров – тамо в пустынь Соловецкой старец живет, именем Епифаний, он тебе сделает крест», – и невидим бысть муж той святолепный. Аз же воспрянух яко от сна, взем бревно, и внесох в избу мою, и посуша обрусил его и привезох, господине, днесь к тебе в пустыню. Сотвори милость со мною, Христа ради, и любовь духовную, возьми у мене хлеб да четверик ржи, да и денег елико хощеши, а сделай мне крест Христов, исполни мое обещание, к тебе аз послан Богом». Аз же рек ему: «Да есть ли от вашея деревни ближе моея пустыни грамотныя люди?» И рече ми християнин: «Есть, господине, от нас шесть верст погост, тамо живут поп да дьяк, да к ним не послан я, но к тебе в пустыню ехал 40 верст». Аз же грешный прославил о сем Христа Бога, и взем у християнина хлеб, да четверик ржи, а денег не взял. И препоясахся поясом моим, и взем топор в руки и иную снасть подобную кресту, делал креста два дни, и слова вырезал на кресте, и покрыл его и помощию Христовою вся построил о нем, и по обычаю моему помоляся со християнином Христу и кресту Христову, и росписав кровлю у креста и иная вся указав ему, и разобрав крест, положихом его честно на дровни и с миром о Христе Исусе отпустил християнина в путь его; он же, радуяся зело о получении креста Христова, идяше к домови своему в путь свой, о всех сих слава Христу и Богородице и святым Его.

О преподобнем Ефросине, иже во Андомскую пустыню забежа от никонияньския ереси и скончася тамо о Христе Исусе (мне он грешному друг был любимой, аз у него в пустыне год жил во единой келии и правило с ним вместе говорили), – зело христолюбив человек был, безмолвие вельми любил.

Некогда ко мне грешному в пустыни моей Виданской, седящу бо ми в безмолвии, прииде ко мне в пустыню странный старец, именем Варлаам и рече ми умиленным гласом и слезным сице: «отче Епифаний, друг наш и брат и отец Ефросин святый преставился и ныне дивныя чудеса творит благодатию Духа Святаго. Аз у него больши году жил, укрывался от никониянския ереси; чудной муж житием был, Христа Бога зело любил и безмолвие. Сице рече ми брат, аз же грешный от того времени начал тужити и скорбети в сердцы моем, глаголя: како набуду муки вечныя и получу Царство Небесное? Господи, Господи, Владыко Вседержителю, очисти мя от всякия скверны плоти и духа и буди ми правитель, и наставник, и вождь ко спасению моему, и спаси мя, грешнаго раба Твоего, имиже веси судьбами; тако же и Богородице и святому Ангелу-хранителю моему, и преподобнаго Ефросина в помощь призывая и всех святых, да помолятся о мне ко Христу Исусу Свету, еже бы ми избыти муки вечныя и улучити Царство со святыми его. И в сем помысле много дней препроводил, моляся всяко Богу, да избуду мук и обрящу рай со святыми в будущем веце, то таки и думаю сидя, и ходя, и на одре моем лежа, и правило говоря, молитвы, и каноны, и псалмы, и поклоны, и рукоделие делая, молюся, иногда умом, иногда языком: да избуду муки вечный и улучу Царство вечное со святыми. И некогда бо ми после канонов и после молитв и поклонов нощных, мнитмися в полунощи, возлегшу ми опочинути от трудов на одре моем, и сведохся абие в сон мал и вижу в келейце моей сердечныма очима моима гроб, а во гробе лежит старец Ефросин, друг мой любимой и сердечной, мертв; аз же зрю во гроб на Ефросина и дивлюся, помышляя в себе: «Како обретеся в келии моей друг мой и гроб его, а погребен он во Андомской пустыне, а ныне обретеся в Виданьской пустыне у мене и в келии моей, что хощет быти се?» И зрю на него прилежно. И нача преподобный Ефросин помалу-малу оживати, и оживе, и воста от гроба; аз же грешный с великою радостию обьем его рукама моима, и начах лобызати и целовати его с любовию Христовою и глаголати: «О, свет мой и друг мой любимой Ефросинушко, ведаю аз, что ты давно умер, преставился на он свет, а ныне вижу тя, паки ожил ты. Скажи мне, свет мой, Бога ради, как там Царство Небесное, где святыя, и праведныя, и преподобныя, и вси святии водворяются, и царствуют, и живут, как на оном свете тамо? Да и грешникам како уготована мука та горькая и лютая, огнь, и червь, и смола, и всякая горесть и беда, скажи мне, Христа ради, Ефросинушко, по ряду вся, бояся аз грешный муки вечныя и беды тамошныя». Преподобный же Ефросин светлым лицем и веселым зрением воззре на мя и рече ми тихим и любовным и смиренным гласом сице: «Брате мой и друже мой любимый Епифаний, молися ты прилежно Пречистой Богородице, то всех бед избудеши и получиши радость». И не вем как, святый из рук моих изыде и невидим бысть, аз же грешный убудихся яко от сна, а сердце мое наполнено великия радости, яко Бог показа ми друга моего любимаго и брата и отца, преподобнаго старца Ефросина, и учения святаго от уст его слышати сподобил мя, еже повеле ми молитися прилежно Пречистой Богородице, о всех сих слава Христу Богу Свету, и Богородице, матери Его истинной, и святому Ангелу-хранителю моему и преподобному Ефросину и всем святым во веки. Аминь.

Чудо Пречистыя Богородицы

Тамо же в Виданской пустыне по вышереченному по обычаю моему после правила моего возлег на одр мой опочинути, и скоро прискочиша беси келии моей и зашумели громко зело, и отвориша двери, да и келейныя (пылко зело отвориша) и вскочил ко мне в келию бес, яко злой и лютой разбойник, и ухватил мене за горло и нача давить. Аз же грешный завопел к Богородице сице: «Богородица, Богородица, помози ми», он же и исчез и не вем камо делся, аз же о сем прославих Христа Бога и Богородицу, яко отгнаша от мене разбойника злодея дьявола.

А иное чудо дивное и преславное Пречистыя Богородицы сказа мне грешному преподобный старец мой келейной священноинок Мартирий, укрепляя мене, дабы держался аз крепко каноннаго святаго правила, и кондаки и икосы говорил бы на всяк день Пречистой Богородице неизменно без лености, рече бо ми сице: «Чадо, (есть писано во Отечнике) бе во стране некоей монастырь некий, а в нем мниси живяху зело христолюбивы и Богородицу крепко и прилежно почитаху, и моляшеся Ей всегда верно и прилежно; и бе у них в том монастыре устав таков: еже на заутрени в церкви Пречистой Богородице кондаки и икосы по вся дни говорят, а концы воспевают вси стоящий во церкви, еже есть сице: «Аллилуия» и паки – «Радуйся, Невесто неневестная». И некогда бо тоя обители игумен посла брата на службу монастырскую, старец же взем благословение от отца и идяше на службу, благодаря Бога, и тружаяся тамо день до вечера и прииде к монастырю уже поздно, и врата монастырские заперты. И рече в себе старец: «Что сотворю? аще начну во врата ударяти и стукати, то тем стуканием моим всю братию соблажню и смущу, и вратарей, и стражей тем оскорблю и опечалую и раздражу, и труд мой тем погублю, еже днесь приобретох, и мзды лишуся от Христа Бога и Богородицы; лучше ми братию не смутити и стражей не возбудити, но самому нужица Бога ради прияти». И помоляся старец Христу и Богородице, и прижався ко ограде монастырской возлегши, благодаря Бога, тако и уснул. И егда начаша в монастыре к заутрени благовестити, старец же скоро воста, и прижався ко оградице монастырской, моляшеся с верою сердечною, теплою прилежно (бе бо церковь близ ограды, и все ему слышать, что поют в церкви); и егда начали говорить кондаки и икосы и концы воспевати, «Аллилуия» и «Радуйся, Невесто неневестная», а старец, вне монастыря стоя за стеною, тако же концы возглашает: «Аллилуия», «Радуйся, Невесто неневестная». И егда последний конец икоса возгласиша во церкви – «Радуйся, Невесто неневестная», и старец за стеною стоя тоже рече: «Радуйся, Невесто неневестная», и ста пред ним Пречистая Богородица и рече ему: «Радуйся и ты, старче, вото тебе златица». Старец же прием златицу от руки Пресвятыя Богородицы и поклонися Ей, Она же и не видима бысть; он же воззре на златицу лежащую на руце его и возрадовася зело и удивися дивом великим, бе бо златица красна зело, и яко от огня от нея светяшеся. И скоро, скоро старец потече ко вратом монастырским, и возопи гласом великим: «Вратницы, вратницы, отверзите ми врата скоро, Богородица ми златицу даде чудную!» Они же отвориша ему врата, старец же бежа во церковь ко игумену и ко братии всей, и ста посреди церкви, и рече велиим гласом: «Отцы святии и братия, зрите на благословение чудное Пречистыя Богородицы». И скоро вси отцы стекошася ко старцу и узреша ту чудную и красную златицу, и дивяся много красоте ея и прославиша вси Христа Бога и Богородицу. Старец же поведа им вся вышереченная, отцы же паки прославиша Бога и Богородицу, и разсуждение старцево и терпение его зело похвалиша. И повеле игумен звонити во вся и певше молебная Христу Богу и Богородице много, и ту красную златицу прицепиша ко образу местному Пресвятыя Богородицы на славу Христу Спасу и на похвалу Богородице и на воспоминание дивнаго и преславнаго чюдеси Ей, во веки веком, аминь.

И паки рече ми преподобный старец священноинок Мартирий: «Ну, чадо, вото тебе сказано преславное чудо Пречистыя Богородицы, и ты внимай себе умом и канонов говорити не ленися, Исусов канон говори на всяк день, а акафисто канон Богородице пременяя ко дню смотря, а кондаки и икосы на всяк день, да «Воду прошед», да Ангелу хранителю канон, да и иныя каноны, елико можеши вместити, вмести, чадо, и Псалтырь такоже на всяк день пой, трудися, чадо, зде крепко, и верно, и твердо, да во оном веце добро будет во веки, аминь. А говори чадо каноны, и кондаки, и икосы, и псалмы, и всякое правило неспешно, чтобы глаголемое тобою и ум твой разумел и славил бы Бога о сих и сицевое правило и Богу приятно, и любезно, и душам нашим спасительно.

А еже, чадо, у нас в Соловецком монастыре по всем келиям предано всем братиям умеющим грамоте каноны и кондаки и икосы Пречистой Богородице говорити еще от святаго отца нашего Зосимы чудотворца, и по нем от игуменов по обычаю вышереченнаго оного монастыря, воспоминая преславное чудо Пресвятыя Богородицы: егда говорят каноны, и кондаки, и икосы умеющии грамоте, а не умеющий тутож стоят с молитвою Исусовою, а концы вкупе вси возглашают сице – «Аллилуия» и паки «Радуйся, Невесто неневестная», и тако, чадо, у нас в Соловецком монастыре во всякой келии от начала и до днесь держится. Аз же грешный старцу поклонился до земнаго лица за поучение его святое. Ну, чадо мое любимое Афанасие, внимай себе умом крепко; что мне грешному старец приказал, то и аз ти приказываю о Христе Исусе, тому слава во веки, аминь.

Ино чудо Пречистыя Богородицы, но не позазри, чадо мое, Бога ради малодушию моему, писано есть: «Всяка плоть не похвалится пред Богом».

Егда нас новыя мучители Никонияны взяли из темницы и за святу веру Христову пред всем народом Пустоозерским отсекоша нам руки и отрезаша языки и с теми горькими и лютыми ранами паки отведоша нас в старыя темницы когождо во свою – ох, ох, горе, горе дней тех… Аз же грешный внидох во свою темницу и возгореся сердце мое во мне и вся внутренняя моя огнем великим, аз же падох на землю и бысть весь в поту, и начал умирати, и три накона умирал, да не умер, душа моя из тела моего не вышла; так аз стал тужить, глаголя: «Что будет, смерти нету, а лучше сего времени ко исходу души, на что Бог сподобил причаститися Тела Христова и Крови, и кровь мою помощию Христовою пролия за старую веру Его святую, и за люди Его, и за церкви Его святыя; благодарю Тя Господи, яко сподобил мя еси пострадати за вся сия и кровь мою излияти, возьми же, Свете мой истинной Христос, скоро душу мою от тела моего, не могу терпети болезней лютых и горьких», и вижу, что нету ми смерти». И аз востав со земли, и на лавку лег ниц, а руку мою сеченую повесил на землю, помышляя в себе сице: «Пускай кровь та выдет из мене вся, так я и умру». И много крови вышло, и в темнице стало мокро, и стражи сена на кровь послали, и пять дней точил кровь из тела моего, да бы ми от того смерть пришла. А точа кровь вопил много ко Господу на высоту небесную, глаголя: «Господи, Господи, возьми душу мою от мене, не могу терпети болезней горьких, помилуй мене беднаго и грешнаго раба Твоего, возьми душу мою от тела моего», и вижу, что не даст ми Бог смерти. И аз грешный бил челом Симеону десятнику, да отмоет ми от руки засушины кровавыя, он же отмыл от руки моея запекшуюся кровь, и во имя Христово, моляся Богу, помаза ми раны те серою елевою, нутреннею, и обяза ми больную мою руку платом со слезами, и изыде из темницы, плача, видя мя тоскующа горько. Ох, ох, горе, горе дней тех… Аз же грешный в темнице един валялся по земли на брюхе, и на спине, и на боках, и всяко превращаяся от великия болезни, и от горькия тоски, всяко вопил ко Господу, да возьмет душу мою, тако же и Богородице, и всем святым моляхся: да помолятся о мне ко Господу, да бы взял душу мою от мене Господь, и много сего было моления и вопля. Простите мя грешнаго, отцы святии и братия, согрешил аз окаянный от болезни великия и от тоски горькия, начах глаголати сице: «О горе тебе, окаянне Епифане, Христос Сын Божий тебя вопиюща и молящася, не слушает, ни Богородица, ни святии Его вси, а ты, святый отец наш Илья архимарит Соловецкой, был ты у меня в пустыне Виданьской, явился мне и велел мне книги писать на обличение царю и на обращение его ко истинней вере Христове, старой, и аз книги писал ко спасению Цареву и всего мира, и снес их ко Царю, а ныне мя Царь утомил и умучил зело, и язвы наложил горькия, и кровию мя обагрил, и в темницу повеле мя ринути немилостиво, а ты мне ныне в сицевой беде, и в скорби, и болезни лютой нимало не поможешь. Ох, ох, горе мне бедному, один погибаю, не помогает ми никто ныне – ни Христос, ни Богородица, ни святии Его вси!» И много тосковал, валяяся по земли. И всполз на лавку и лег на спине, а руку сеченую положил на сердце мое, и найде на мя яко сон и слышу – Богородица руками своими больную мою руку осязает, и преста рука моя болети и от сердца моего отъиде тоска, и радость на мя найде, а Пречистая руками Своими над моею рукою яко играет и мнитмися кабы Богородица к руке моей и персты приложила и велика радость найде на мя тогда, аз же грешный хотех рукою моею удержати руку Богородичну и не мог удержати, уйде бо. Аз же грешный яко от сна убудихся, лежу по старому на спине, а рука моя на сердцы моем лежит, платом обязана по-старому, аз же, лежа, помышляю: «Что се бысть надо мною?» И начах осязати левою моею рукою правую мою руку сеченую, ища у ней перстов, ано перстов нету, а рука не болит, а сердце радуется, аз же грешный прославих о сем Христа Бога Света нашего и Богородицу матерь Его истинную. Сие чудо было в седьмый день после мучения и по малу малу рука моя исцеле от ран и делаю ныне всякое рукоделие по прежнему помощию Христовою и Пречистые Богородицы в славу Христа Бога, аминь.

Да еще ти чадо мое и брате мой любимый за любовь Христову побеседую о языках моих. Егда мы были на Москве в Кремле городе на Угрешском подворье Никольском, тогда много к нам приходило людей от царя и от сонмища никониянска, звали нас и нудили много всяко в веру никониянску, и мы их не послушали. И тогда Аввакума протопопа и Никифора протопопа ухватиша скоро и сомчаша с Москвы в Братошино (30 верст от Москвы). И последи их скоро прискочил к нам голова стрелецкой со стрельцами Василей Бухвостов – яко злой и лютой разбойник, да воздаст ему Господь по делом его, и ухватили нас, – священника Лазаря и меня, под руки и помчали скоро, скоро и зело немилостиво и безбожно, и примчали на болото, и посадя нас на плаху и отрезаша нам языки, и паки ухватиша нас, яко зверие лютии, лютии суровии и помчаша нас скоро, скоро. Мы же от болезней и от ран горьких изнемогохом, не можем бежати с ними, и они ухватили извозчика, и посадиша нас на телегу, и паки помчаша нас скоро, и потом на ямския телеги посадиша нас и свезоша нас в Братошино. Тогда на пути из мене грешнаго мало души не вытрясли на телегах, бе бо тогда люта зело и тяжка болезнь была, ох, ох, горе, горе дней тех. И поставили нас в Братошин на дворы, тогда аз грешный внидох на печь от болезни и от тоски горькия и печали великия и возлег на печи и начах помышляти в себе сице: «Горе мне, бедному, как жить, говорить стало нечем, языка нету, кабы я жил в монастыре или в пустыне, так бы у мене язык был; прости мя Господи Исусе Христе Сыне Божий, согрешил пред Тобою Светом и пред Богородицею и пред всеми святыми. Пошел к Москве из пустыни, хотел царя спасти, и царя не спас, а себя вредил – языка не стало и нужнаго молвить нечем, горе, как до конца доживать»; и воздохнул ко Господу из глубины сердца моего, и востав сошел с печи, и сел на лавке, и печалуюся о языке моем. О скораго услышания Света нашего Христа Бога, поползе бо ми тогда язык из корения и дойде до зубов моих, аз же возрадовахся о сем зело и начах глаголати языком моим ясно, славя Бога. Тогда Аввакум протопоп то чудо услышав, скоро ко мне прибежа плача и радуяся, и воспели мы с ним вкупе «Достойно есть» и «Слава и ныне», и все по ряду до конца по обычаю.

И по трех днех повезоша нас в заточение в Пустоозерье, всех четверых вкупе. И в Пустоозерье посадиша нас в темницах. И по двух годех приехал к нам от новых мучителей никониян полуголова Иван Ялагин со стрельцами и по три дни нудил нас всяко отврещися святыя веры Христовы старой и приступите к новой вере никониянской. И мы его не послушали, и он велел по наказу нам языки резати паки и руки сечь; и посреди всего народа пустоозерскаго поставиша нас и Лазарю священнику из корения язык отрезаша и руку по запястие отскоша, потом приступиша ко мне грешному палач с ножем и с клещами хощет гортань мою отворяти и язык мой резати. Аз же грешный тогда воздохнул из глубины сердца моего, умиленно зря на небо, рекох сице: «Господи, помози!» О дивнаго и скораго услышания света нашего Христа Бога; найде бо на мя тогда яко сон, и не слыхал как палач язык мой вырезал, только вмале вмале ощутил яко во сне, что палач ми отрезал язык (а на Москве как первой язык мой палач отрезал, тогда яко лютая змия укусила, и всю утробу мою защемило, и до Вологды тогда у мене от тоя болезни кровь шла задним проходом). И потом положиша руку мою правую на плаху и отсекоша четыре перста. Аз же взем персты мои, и положил в зепь. И отведоша нас по темницам. Аз же грешный внидох тогда во свою темницу и трою умирал и пять дней кровь из руки моея точил, смерти просил у Христа Бога и не дадемися смерть. Но пришед ко мне в темницу Свет Богородица, и отъяша болезнь от руки моея (о сем писано пространно на преди), и по отъятии болезни от руки моея, почал аз правило мое говорить, псалмы и молитвы умом. А где язык был во рте, туто стало слин быти много: егда спать лягу, и что под головою лежит, то все умочит слинами, текущими из гортани; и ясти нужно было тогда, понеже яди во рте превращати нечем тогда было, и егда принесут мне щей, и рыбы, и хлеба, и я в одно место сомну все, да тако вдруг и глотаю. А егда стану псалом говорить – «Помилуй мя Боже по велицей милости твоей», тогда аз, многогрешный, воздохну из глубины сердца моего, и слезишка иногда из глазишек появятся и теми слезами погляжу умиленно на крест и на образ Христов и реку сице ко Господу: «Господи, кому во мне возрадоваться, у мене и языка нету, чем возрадуюся!» И паки: «Господи, устне мои отверзеши, и уста моя возвестят хвалу твою». Что ми Господи, бедному и уста моя отверзать, чем мне Тебе Свету и хвалу воздати, а у мене во устах и языка нету; и паки возведу очи мои на образ Христов и воздохну, и реку с печалию: «Господи, что се бысть надо мною, бедным!» А Псалтырь говоря, дойду до сего места – «Предзрех Господа предо мною выну, яко одесную мене есть, да ся не подвижу, сего ради возвеселися сердце мое и возрадовася язык мой», аз же тогда умиленно возведу очи мои ко Господу, зря на крест и образ Его и реку: «Господи, Свете мой, куды язык мой ты дел? Ныне сердце мое не веселится, но плачет и язык мой не радуется и нету его во устах моих». И паки: «Вопроси отца твоего и возвестят тебе старца твоя и рекут ти Господи», «чем мне бедному вопросити, а у мене и языка нету»; и иная подобная сему обретающе во псалме. И аз умиленно погляжу на образ Христов и воздохну и реку: «Господи, дай ми язык бедному на славу Тебе Свету, а мне грешному на спасение». И сего у мене было дела больше двух недель, всяко моляхся Христу Богу и Богородице и всем святым, да даст ми Господь язык. И некогда бо ми возлегшу на одре моем опочинути, и вижу себя на некоем поле велике и светле зело, емуже конца несть, и дивлюся красоте и величеству поля того, и вижу о левую страну мене на воздухе лежат два мои языка – московской и пустоозерской, мало повыше мене, московской не само красе, но бледноват, а пустоозерской зело краснешенек. Аз же грешный простер руку мою левую, и взем рукою моею со воздуха пустоозерской мой красной язык, и положил его на правую мою руку, и зрю на него прилежно, он же на руке моей ворошится живешенек, аз же, дивяся много красоте его и живости его, и начах его обеими руками моими превращати, чудяся ему, и исправя его в руках моих – резаным местом к резаному же месту, к корению язычному идеже преже бе, и положил его руками моими во уста мои, он же и прилнул к корени, идеже преже был от рожения матерня. Аз же возрадовахся и возбнух яко от сна, и дивлюся сему видению, глаголя в себе: «Господи, что се хощет быти?» И от того времени скоро по малу малу доиде язык мой до зубов моих и бысть полон и велик, якоже от рожения матере моея, и в монастыре, и в пустыне бе, и слин нелепых и непотребных не стало во устах моих, и потребен ми бе стал язык на всякую службу: к ядению и к молитве и ко псалмом и ко всякому чтению святых книг. Есть язык мой, Богом данный ми новой, короче старого, ино толще старого и шире во все страны и посмете есть со старой, и о сем ныне веселюся о Господе сердцем моим, и душею моею, и языком новым моим радуюся со Давидом пророком, и молюся, и славлю, и величаю, и пою, и хвалю, и хвалу воздаю Христу Исусу Спасителю моему Свету, давшему ми новый язык, елико он ми Свет Бог Спаситель мой помощи ми подавает и научает мя на славу и хвалу Ему, Господу Богу нашему, а мне бедному и грешному на спасение; и паки со Давидом святым вкупе реку: благословен Господь Бог Израилев, творяй чудеса един, тому слава во веки веком. Аминь.

Во истину, чадо мое и брате мой любимый Афанасий, утешает нас бедных гонимых рабов своих, в нужах, и в напастех, и в бедах, и в печалех, и в болезнех наших всяких Христос Сын Божий, яко отец чадолюбивый чад своих, тако и Бог утешает молящихся Ему Свету с верою теплою, не оставляет их во всяком горе, утешает всяко.

Некогда бо ми грешному в темнице сей, яко во гробе, седящу, прииде на мя печаль велика и возмутиша всю внутреннюю мою, и начах глаголати в себе сице: что се творится надо мною бедным – монастырь оставил, в пустыне не жил, а колико ми в пустыне Христос и Богородица чудных показа богознамений и то мя не удержа тамо, пошел к Москве, хотел царя отвратити от погибели его, злые ереси никониянския хотел от него отлучить и спасти его, а ныне царь пуще и старово погибает, християн зле всяко мучит за истинную святую старую Христову веру, а я ныне в темнице, яко во гробе, сижу, жив землею погребен, всякую нужу терплю темничную, дым горькой глотая, глаза дымом и копотию и всякою грязию выело; одна темница то и церковь, то и трапеза, то и заход, а клопы жива хотят съесть и червям не хотят оставить. А не ведаю, есть ли то на пользу и спасение бедной и грешной души моей и приятно ли то, и угодно ли то Богу Свету нашему, сия вся моя страдания. Аще бы ведал, что есть на пользу и на спасение бедной и грешной души моей и Христу Богу приятна моя бедная страдания, то бы с радостию терпел вся сия о Христе Исусе. И возгореся сердце мое и вся внутренняя моя, аз же грешный воздех руце мои на высоту небесную и вся завопил ко Господу Богу: о Господи Исусе Христе Сыне Божий, сотворивый небо и землю, солнце и месяц, и звезды, и всю тварь видимую и невидимую, услыши мя, грешнаго раба Твоего, вопиющаго ти, яви ми, имиже веси судьбами, годно ли Ти Свету течение мое сие, и потребен ли Ти сей путь мой, и есть ли на спасение ми бедному и грешному рабу Твоему вся сия страдания моя бедная и иная подобная сим, и ударихся три накона о землю, и много после сего поклонов было и со слезишками и Богородице и всем святым моляхся, да явит ми Господь, годно ли Ему Свету страдание мое бедное сие и есть ли на спасение души моей грешной. Сие было 179 году в Великий пост, – тогда хлеба не ел две недели три дни и уже изнемог от поста и от труда поклоннаго и молитвеннаго и возлег на земли на рогозине, на нейже поклоны творях. И скоро наиде на мя сон мал: и вижу сердечныма очима моима темничное оконце мое на все страны широко стало и свет велик ко мне в темницу сияет; аз же зрю прилежно на той великий свет, и нача той свет огустевати, и сотворися из того света воздушнаго лице, яко человеческое – очи, и нос, и брада, подобно образу Нерукотворенному Спасову, и рече ми той образ сице: «твой сей путь, не скорби», и паки той образ разлияся в свет невидим бысть. Аз же отворив очи мои телесныя и поглядев на оконце мое темничное, а оконце по-старому, якоже и преже, бысть. Аз же рекох: слава Тебе, Господи, по множеству болезней моих в сердцы моем утешения Твоя возвеселиша душу мою. И той образ гласом своим отгнал от мене тму малодушия, от того времени стал терпети с радостию всякую нужу темничную, благодаря Бога, чая и ожидая будущия грядущия радости, обещанныя Богом терпящим Его ради всяку скорбь и болезнь в веце сем, о всех сих слава Христу Богу Свету нашему, во веки веком. Аминь.

Да простите мя, господия моя, егда темничное то сидение в нечесом оскорбит мя, и досадит, и опечалит горько, и аз окаянный, не мога тоя скорби терпети, стану о монастыре и о пустыне прилежно тужити, а себя укоряти сице: ну, окаянный, на обещании в Соловецком монастыре в попы ставили и ты не стал, и в монастыре не жил, а пустыню оставил, терпи же ныне, окаянный, всякую беду, и горесть, и досаду темничную и иная подобная сим, изреку укоряя себя и темничное сидение уничижая. И последи сего ми не проходит так, – попущением Божиим беси ми ругаются и досажают; тогда и вы мя, господия и братия моя, во всяком малодушии, в слове, и в деле, и в помышлении простите, и благословите, и молитеся о мне грешнем Христу Богу и Богородице и святым Его. Аминь.

Чудо о глазах моих креста ради Христова

Егда послали к нам никонияня новыя мучители с Москвы в Пустоозерье полуголову Ивана Ялагина со стрельцами, он же приехав к нам и взяв нас из темницы и поставил нас пред собою и наказ стал прочитати; тамо у них писано величество царево и последи писано у них сице: веруете ли вы в Символе веры в Духа Свят. не истиннаго, и тремя персты креститися хощете ли по нынешнему изволу цареву? Аще приимете сии две тайны и царь вас вельми пожалует. И мы отвещали ему противу наказу сице: мы веруем и в Духа Свят. истиннаго и животворящаго, а тремя персты креститися не хотим, нечестиво то. И по три дни нудили нас всяко сии две отступныя вещи приняти, и мы их не послушали, и они нам за то по наказу отрезаша языки и руки отсекоша. Лазарю священнику по запястие, Феодору дьякону поперег дольни, мне бедному четыре перста (осмь костей), и посем отведоша нас бедных в старыя темницы, ох, ох, увы, увы, дней тех… И обрубиша около темниц наших струбы и осыпаша в темницах землею с горькими и лютыми язвами, и оставиша нам по единому оконцу, куды нужная пища приимати и дровишек приняти и от того времени, господия моя, стало у мене быти в темнице нужно, и чадно, и пыльно, и горько от дыма и многажды умирал от дыма. И от всех сих темничных озлоблениих и от пепелу и от всякия грязи и нужи темничныя, по малу малу начаша у мене глаза худо глядети и гною стало много во очех моих, и я гной содирал с них руками моими и уже зело изнемогоша очи мои и не видел по книге говорить, и я грешный о семь опечалился зело и уныл и тужил не мало времени. И некогда бо ми возлегшу на одре моем и рекох себе: ну, окаянне Епифане, ел ты много, пил ты много, спал ты много, а о правиле келейном не радел, ленился, и не плакал пред Богом из воли своея, се ныне плачи и неволею слепоты своея ныне пришло тебе время Феофила старца: он плакал 30 лет над корчагою (писано о нем в Патерике Печерском), но он Феофил был за готовою трапезою в монастыре, а тебе окаянному и дров в печь положить слепому нельзе, и инаго подобно сему рекох себе из глубины сердечныя со слезишками, а иное ко Господу рекох: Господи Исусе Христе Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго, по благодати спаси мя, а не по долгу, ими же веси судьбами, не имею бо пред тобою благосотворенное мною ничтоже, но спаси мя ради Пречистыя Богородицы и святаго Ангела Хранителя моего и всех святых твоих; а иное кое-что поговорил к Богородице и ко Ангелу и ко всем святым со воздыханием и со слезишками, да помолятся о мне бедном и грешном Свету нашему Христу Исусу, и тако лежа, плача уснул. И скоро вижу сердечныма очима моима кабы сотник к темнице моей пришел к оконцу и принес много крестов больших и малых отесаны, большая щепа обита с них, оглавлены яко быти тут крестам многим и кладяше их на оконце мое темничное и рече ми сотник сице: старче, сделай мне крестов Христовых много, надобно мне, и аз рекох ему с печалию: уже, господине, нельзе мне ныне крестов делать, не вижу, а се и рука больна сечена, отошло ныне от мене рукоделие то; и рече ми сотник: делай Бога ради, делай, Христос тебе поможет, и невидим бысть. Аз же грешный убудихся яко от сна и рекох себе: что се будет? А глаза таки у мене болят по старому и гноем заплывают, и аз руками гной содираю со очей моих с печалию великою, на силу великую гляжу. И по сем в третий день прииде к темнице моей сотник той же яве в день и принесе ми древо кедровое на кресты, и кляпичек и долотечко маленкое прежних моих снастей крестовых. С приезду до мучения здеся аз делал кресты больше дву годов, и как мы пошли к смертному часу на мучение тогда аз ту снасть отдал требующим Христа ради, а он ту снасть паки сыскал и принес ко мне и даде ми снасть и древо и рече ми сотник: «старец, сделай мне крестов Христовых не мало таки, много надобе мне вести к Москве и давать боголюбцем», и аз рек ему: уже рабе Христов отошло от мене ныне сие дело, не вижу, а се и рука сеченая больна, а сие дело великое и святое и щепетко его делать. И рече ми паки сотник: «пожалуй су, пожалуй су Бога ради потружайся, не обленися, будет тебя столко, Христос тебе поможет» И аз рек ему: и ты сходи, Бога ради, ко Аввакуму и принеси мне от него благословение, да и помолился бы о мне, да поможет ми Господь кресты делать. Он же скоро тече ко Аввакуму и принесе ми от него благословение и рече ми сице: Аввакум тебя благословляет кресты делать и молится Богу о тебе, да поможет ти Господь кресты делать; и аз рек ему: благослови же и ты мене Бога ради кресты делать, да и помолися о мне. Он же рече ми: «Бог благословит тя кресты делать, и помолюся о тебе», и иде от темницы моея, по обычаю благочинно с прощением поклоняся. Аз же грешный превращая в руках моих древо кедровое, и кляпичек и долотечко, глаголя сице: «Господи, Господи Исусе Христе, истинный Боже наш, что се будет, – рука больна, и очи не видят, а нудят мя и благословляют раби Твои, их ради веры великия и прочих рабов Твоих, желающих креста Твоего святаго на поклонение себе, помози ми Господи грешному рабу Твоему, их ради молитв. И с началом помоляся Христу Богу Свету и Богородице Матере Его истинной и святому Ангелу Хранителю моему и всем святым и начал крест делать. О чудо великое Христа Бога Света нашего о скораго милосердия Спаса нашего Христа, о дивнаго исцеления очей моих бедных креста ради Христова бысть очи мои в том часе безболезнены и светлы зело, а и рука моя стала потребна на службу кресту Христову, слава Христу Богу Свету нашему о всех сих во веки веком, аминь.

И егда поможет ми Господь крест сделать малой или большой, поклонной или воротовой, и аз его положу или поставлю на обычном месте честно и поклонюся ему, и проговорю ему тропарь: «Спаси Господи люди Своя» и кондак «вознесыйся на крест»; посем песнь шестую кресту, ирмос «божественное се и всечестное совершающе празднество богомудрении Божия Матере приидете руками восплещем от нея рождшагося верою славяще, слава Господи кресту Твоему честному, крест всем воскресение, крест падшим исправление, страстем умерщвление и плоти пригвождение, крест душам слава и свет вечный, слава Господи кресту Твоему честному, крест врагам губитель, крест злочестивым язва и пленение, и верным держава, благочестивым хранитель и бесом отгонитель. Слава, крест страстем пагуба, крест помыслом злым отгнание, крест сокрушение языческо искусително и духовом показася ловительство. И ныне крест воздвижется и падают духов воздушных чинове, крест снисходит, и нечестивии вси ужасаются, яко молнию видяще крестную силу». После молитвы кресту – «Да воскреснет Бог и разыдутся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящии Его, яко исчезает дым, да исчезнут, яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением, и да возвеселимся текуще, радуйся кресте Господень, прогоняяй бесы силою на тебе пропятаго Господа нашего Исуса Христа, во ад сошедшаго и поправшаго силу дияволю и давшаго нам крест Свой честный на прогнание всякаго врага и супостата. О пречестный и животворящий кресте Господень, помогай нам со Пресвятою Госпожею Богородицею и со всеми святыми небесными силами всегда и ныне и присно и во веки веком, аминь». Посем: «Кресту Твоему поклоняемся Владыко и святое Воскресение Твое славим» трижды и поклоны три великия, тож – Господи Исусе Христе Сыне Божий, помилуй нас. Спаси Господи и помилуй раб Своих, идеже будет сей крест Твой честный носящих и держащих и поклоняющихся ему, молящихся Тебе Свету, и дом Твой, и место то, идеже будет крест Твой сей святый, отгони от них всяк дух нечист, лукав, сатанин и всех бесов его и злых человек, и всякое действо сатанино и всех бесов его и злых человек, и избави их Господи от всякаго расколу церковнаго, и от всякия службы еретическия, и от всякия скорби, гнева, и нужды, и печали, и от всякия болезни душевныя и телесныя, и прости им Господи всякое согрешение – вольное и невольное, и спаси их Свет наш, и молитвами их святыми и мене грешнаго раба Твоего, спаси»; да и Богородице и ангелом хранителем и всем святым о том же помолюся, и поклон таж; Господи Исусе Христе Сыне Божий помилуй нас, со страхом и любовию приступаю Ти Христе (поклон земной) страхом убо греха ради, любовию же спасения ради (поклон земной). И приступя ко кресту со страхом Божиим, возьму его рукою и целую в подножие, глаголя сице: Осени ми Господи уста и язык благодатию Духа Твоего Святаго, силою креста Твоего святаго, на славу Тебе Свету и на спасение бедной и грешной души моей, таже лице и очи, да всегда зрю к тебе Свету; таж уши, – да слышу и разумею по воли Твоей святей, таж главу и ум, да всегда угодная Тебе Свету творят, таж к сердцу приложу крест и реку сице со умилением: Господи, благодатию Духа Твоего Святаго зажги и запали сердце мое любовию Твоею и всю внутреннюю мою, да всегда горит к Тебе Свету, и очисти мя Господи от всякия скверны плоти и духа и спаси мя. Таж поцелую его паки и реку також и всех рабов Твоих носящих и держащих и любящих Тя Света, очисти и спаси их. Таж положу его на то же место и реку: Верую Господи яко Ты еси Христос, Сын Божий распныйся на честнем кресте и воскрес, и поклоняюся Тебе Свету, и честному кресту Твоему и Воскресению, и Пречистой Богородице и святым Ангелом Хранителем нашим, и всем святим твоим (и поклон земной великий или 2) таж Слава и ныне, Господи помилуй, Господи помилуй, Господи благослови.

Господи Исусе Христе Сыне Божий, молитв ради Пречистая ти Матере, силою честнаго и животворящаго Креста и святых небесных сил бесплотных, и святых Ангел Хранителей наших, и святаго пророка и предтеча Крестителя Иванна, и святых славных и всехвальных апостол, и иже во святых отец наших Николы архиепископа Мирликийских чудотворца и Филиппа митрополита Московскаго всея Русии чудотворца и преподобных и богоносных отец наших Зосимы и Саватия и Германа и Илии архимарита и Иринарха игумена Соловецких чудотворцев и святаго имя рек, его же есть день, и всех святых Твоих помилуй и спаси нас яко благ и человеколюбец. Господи помилуй триж; сие кресту совершение.

И егда, чадо мое любимое Афонасие, делаю аз кресты те прилежно и утомляюся, делая их довольно, и возлягу опочинути на одре моем и усну, егда первой сон отидет от мене, аз же лежу на одре моем, уже не спя, тогда ми чудныя гласи бывают, повелевают ми востати и делати кресты, сице от вне юду к темничному моему оконцу принича яко юноша некий доброгласный чудным и умиленным и светлым гласом сотворит ми молитву сице: Господи Исусе Христе Сыне Божий помилуй нас, аз же реку – аминь; и востану и того дни зело ми поспешно бывает в рукоделии крестов. Да и сему аз чадо мое Афанасие много удивлюся: делаю аз сего рукоделия двадцать пять лет или мнитмися близ и тридесяти лет, а ни которою снастию ни руки, ни ноги ни посек, ни порезал, соблюдает мя благодать Святаго Духа и до днесь; а по месте мнитмися больше пяти или шестисот сделано крестов. А егда делаю ведерка или ящики, или ино что, тогда много рук и ног сек и резал и крови тачивал много. А егда не послушаю гласа того будящаго мя и паки усну, тогда много ми беси творят во сне пакости, иногда и осквернят мя окаяннаго искушением; аз же востану тогда с печалию и очищуся от искушения по преданию старческому и того дни крестов не делаю, укоряя себя сице: недостоин ты окаянный сего святаго рукоделия – делати крестов, а от рукоделия крестов только имывал аз денег; четыре деньги, разве хлеба и рыбы и инаго нужных телесных, а то все отдавал Христа ради, и аще кто принесет ли за труды от крестов хлеба или ино что ядомое и нужное телу моему и аз прииму у него во имя Христово и положу ту милостыню предо образом Христовым и Пречистыя Богородицы, и прошу милости у Христа Бога и Богородицы приносящему рабу Христову, и чадом его и всему дому его да умножит ему Христос Бог вместо сих сторицею и благословит его во вся дни живота его и весь дом его, и да сподобит их Господь и в будущем веце благословения во веки веком, аминь.

Ну, чадо мое Афонасие и брате мой любимый, за любовь Христову сказано тебе житие мое бедное и грешное, да сказана тебе и тайна моя о рукоделии крестовом и аще хощеши и ты твори такоже, да и всем то же говорю рабом Господним, любящим Христа Исуса, тому слава ныне, и присно, и во веки веком, аминь.

Да молю вас о Христе Исусе, не позазрите Господа ради простоте моей чада моя, и братия моя, и отцы и вси раби Христовы, чтущии и слышащии сия вся, но простите мя грешнаго в слове, и в деле, и в помышлении и благословите, и молитеся за мя, а вас Бог простит в сем веце и в будущем. Аминь. А сие от пчелы книги о терпении: блажен человек, иже терпит досаждение и таит прекословие, многи грехи разсыпает книголюбец мало пищи приемлет, понеже стоит межи смерти и безсмертия. От книги Маргарита: в начале, рече Бог, сотворим человека по образу нашему и по подобию; толк: не по телесному начертанию, но властный сан, а по подобию еже добродетельми уподоблятися Богу сотворившему человека, аминь.

Господи Иcyce Христе, Сыне Божий, помилуй нас, аминь.

Юзник о Господе, многогрешный старец Епифаний, пустынник, горемыка бедной, заключен в темнице сижу от июдей, паче же от жидов новых, никониян еретиков. Посажен бысть за слово Божие, и за свидетельство Исусово, и за святый и животворящей крест Его, и за молитву Исусову, и за старопечатныя книги святыя. В темнице сижу, мучюся и терплю всяку скорбь, Бога моля, и по премногу челом бью и благословение посылаю госпоже моей матушке Антониде Афанасьевне, да Ирине сестрице Арефьевне, и с братцами ея, и всему их богодарованному дому, малу и велику, верным о Христе всем православным християном благословение и поклон от меня грешнаго старца до лица земнаго. Здраво ли вы светы мои приятели живете и как вас Христос Бог милует? А про меня грешника изволите воспомянути в молитвах к Богу Свету и к Богородице о мне грешнем. И я грешник еще жив, телесно мучуся, сижу по старому в рову неведения, пачеж в пещи вавилонской горю с отроки святы, и о вас воспоминание имею в молитвах моих пред Богом, да утвердит вас в вере своей до конца неповинным пребыти и не осужденным быти в день он страшный пред славою Его великою. Також и вы, мои светы, воспоминание имейте в молитвах святых своих к Богу и Богородице Свету о мне, грешнике бедном, да укрепит Бог ваших ради молитв во исповедании православныя веры даже до смерти стояти и противитися врагом никонияном за церковь Его.