Хлыстовский соблазн

В № 30-м «Русского Слова» за 1912 г. была напечатана корреспонденция, озаглавленная «Иоаннитское гнездо». Корреспонденция касается деятельности 100 иоаннитов в женском Воронцовском монастыре.

Эти сто иоаннитов прибыли в Воронцовский монастырь, откомандированные сюда из Петербурга известным иоаннитом Пустошкиным для постройки нового храма в память о. Иоанна.

Нужно сказать, что Воронцовский монастырь возник благодаря стараниям о. Иоанна Кронштадтского, весьма процветал при его жизни, а после смерти пришел в упадок.

По смыслу корреспонденции, Пустошкин, очевидно, имел намерение сделать из Воронцовского монастыря базу для иоаннитской пропаганды. Присланные им в монастырь сто иоаннитов должны были заняться, как постройкой храма, так и просвещением спасавшихся в монастыре 200 монахинь.

«Иоаннитское гнездо» Пустошкина описано корреспондентом в очень игривом тоне.

Храм-то иоанниты отстроили, но тут то и обнаружилось, что совращенные в иоаннитство монахини оказались и вообще совращенными с пути истины…

Чистоту ангельскую сохранили из них всего-навсего 12 монахинь, в том числе и некая Анисья Омельченко (или Мельченко), «сама бывшая иоаннитка».

Так ее аттестует корреспондент.

Далее об этой «бывшей иоаннитке» в корреспонденции рассказывается следующее:

«Она познакомилась с иоаннитсткой сектой еще в Петербурге. От этой секты ее оттолкнуло, главным образом, так называемое «иоаннитское посестрие», т.е. обязательство каждой сестры жить в половом общении с каждым «возжелавшим благодати» иоаннитом».

Анисья Омельченко, возмущенная деяниями секты в Воронцовской обители, стала увещевать игуменью. Когда же игуменья очень холодно отнеслась к ее увещаниям, Анисья обратилась к монастырскому священнику о. Александру Федосову, сообщив ему все, что происходит в монастыре. Священник попробовал было подействовать на игуменью и сестер монастыря увещанием. Но монастырь уже был охвачен пожаром иоаннитских радений. Священник должен был доложить обо всем своему епархиальному начальству.

Епископ Алексий командировал для расследования этого дела благочинного всех монастырей, архимандрита Печерского мужского монастыря, о. Никодима. Он прибыл в монастырь и донес, что «ничего особенного» не заметил.

После этого расследования о. Александр Федосов, как смутьян был отстранен от служения, а 12 монахинь-смутьянок, вместе с Анисьей, были изгнаны из монастыря за «нарушение обета послушания».

Анисья Омельченко на этом не успокоилась и донесла обо всем происшедшем в Св. Синод.

Между тем, постройка храма приходила к концу. На 20-е декабря минувшего года, – день смерти о. Иоанна Кронштадтского, – было назначено торжественное освящение храма, на которое были приглашены священники из окрестных приходов. Но торжеству иоаннитов не суждено было состоятся. Синод проявил чрезвычайную энергию в расследовании иоаннитсткой смуты и не только предписал губернскому епархиальному начальству немедленно нарядить новое следствие, но и сам выслал нескольких миссионеров для производства дознания.

Освящение храма было, таким образом, отложено на неопределенное время. Напуганные следствием, строители поспешили сейчас же покинуть свою келью-общежитие, и к 20-му декабря их осталось в Воронцовской пустыни не больше 10–12-ти человек, заканчивавших внутреннюю отделку храма.

Результаты следствия на этот раз были чреваты для иоанниток серьезными последствиями.

Высланные из монастыря 12 монахинь, опасаясь мести со стороны рассвирепевших иоанниток, просили защиты у новых ревизоров. Особенно опасалась гнева «сестер» Анисья Омельченко.

И не напрасно. 19-го января монахини-иоаннитки окружили дом монастырского священника о. Александра Федосова, полагая, что там скрывается Анисья. Положение священника и Анисьи, по слухам, действительно, скрывавшейся в его доме, могло оказаться плачевным, если-бы на выручку осажденным не пришли крестьяне из окрестных деревень.

Утверждают, что во время суматохи Анисья Омельченко, переодетая в мужской костюм, прорвалась через цепь и, достигнув станции «Локня», уехала по железной дороге в Петербург. За ней из монастыря была организована погоня, окончившаяся безуспешно. За своей руководительницей поспешили в Петербург и остальные противницы иоаннитских бесчинств, решив лично явиться к прокурору Синода. На месте остался священник Федосов, на которого и мог обрушиться гнев иоанниток.

Обер-прокурор Синода, В.К. Саблер, предусматривая это, телеграфировал псковскому губернатору, прося его о немедленном принятии мер к ограждению безопасности о. Федосова. Губернатор, в свою очередь, отдал приказ холмскому исправнику об откомандировании чинов полиции для охраны дома и личности священника.

21-го января, как уже известно, Синод рассмотрел доклад миссионеров-следователей о Воронцовской пустыни и определил:

«Считать порочную жизнь сестер монастыря установленной; покровительствовавшую иоанниткам игуменью Лидию уволить от должности и перевести ее в число рядовых сестер торопецкого Воскресенского женского монастыря, подчинив ее особому надзору епархиального начальства; окончание постройки храма, начатой иоаннитами, прекратить и освящение его отложить; изгнанных же из монастыря сестер и священника о. Александра Федосова вернуть обратно в монастырь».

Настоятельницей обители Синод назначил игуменью Спасо-Евфросиньевского монастыря, Смоленской губернии, мать Иллариону.

23-го января в Воронцовскую обитель для приведения в исполнение всех этих мер выехал благочинный всех псковских монастырей, архимандрит о. Никодим.

***

Самое любопытное в приведенной корреспонденции не то, что иоанниты-строители совратили в свою веру монахинь Воронцовского монастыря, а одна подробность, которая непосвященному читателю, вероятно, покажется нестоящей особенного внимания.

На колоколе, отлитом для вновь отстроенного храма, оказалось изображение о. Иоанна Кронштадтского в виде Бога Саваофа и изображение знаменитой в свое время Порфирии Киселевой в виде Богородицы.

Известна хлыстовская песнь:

Я люблю, люблю дружка

Саваофа в небесах…

Раскол, происшедший в среде иоаннитов, кажется, еще при жизни о. Иоанна, не привел ли многих из них к прямому хлыстовству?

      Ниже читатель найдет подробное исследование возникновения у нас хлыстовской секты и тех форм, в которые вылилось, в конце концов, это учение о возможности плотского сближения верных с небесными силами.

Прежде чем говорить о хлыстовских радениях, скажем несколько слов о том, как рассматриваются или как должны были бы рассматриваться эти радения в свете современного оккультизма.

Читателю может быть покажется странным наше заявление, что нынешний оккультизм может иметь какую-либо связь с хлыстовщиной. Несомненно, наши спиритические общества не имеют ничего общего с хлыстовскими «кораблями» и то, что творится на хлыстовских радениях – одно дело, а то, чем занимаются спириты, совсем другое дело.

Это совершенно верно. Но мы не о том и говорим.

Для нас сейчас важно выяснить следующее:

Хлыстовство и другие сродные ему секты, как скакуны и скопцы, считаются у нас порождением невежества и дикости. Каким же образом эти секты, недрящиеся главным образом среди некультурных масс, могли пустить глубокие корни в нашем культурном обществе?

Любопытней всего, что появление хлыстовства на Руси следует отнести еще ко времени Никона, т.е. ко времени нашего почти поголовного невежества. Ни о какой культуре тогда у нас еще не было и помина. Культура явилась потом.

И вот какими-то неведомыми путями эта культура в скором сравнительно времени оказалась загрязненной хлыстовщиной.

Как же это и почему случилось? Почему и в настоящее время, как говорят, некоторые слои нашего культурного общества остаются приверженными хлыстовщине?

И причем тут оккультные науки и спириты? – спросит читатель от себя, вспомнив мною прежде сказанное.

В самом деле, например, подполковница Татаринова, основавшая в двадцатых годах прошлого столетия хлыстовский «корабль», уже никак не могла быть спириткой, как мы понимаем спиритов теперь.

Кажется, тогда даже самого этого слова «спирит» не существовало. И не было тогда обширной литературы, посвященной оккультизму, какую мы имеем сейчас. Не было ни спиритических обществ, ни медиумов, ни явлений призраков с того света…

Вот здесь-то мы и ошиблись. Вера в возможность материализации духов была. И была вера в общение (даже половое общение) этих материализовавшихся духов. И была вера в медиумов, т.е. в одержимость особых, Богом или дьяволом, избранных людей.

Не было только всему этому имени и названия.

Т.е. нашлось бы, пожалуй, и имя и название, если бы порыться в пыльной литературе средневековых алхимиков и чародеев, в так называемых «черных книгах».

Но в том-то и дело, что секта Татариновой желала жить и действовать «в Боге» и искала откровений не в «черных книгах», а в святом писании.

В сущности, то обстоятельство, что Татаринова путь к совершенству избрала не через черные книги, а через святое писание, отделяло ее мало или почти совсем не отделяло от средневековых «ведьм», имевших дело с «дьяволом». Подоплека как так, так и тут, оставалась та же самая: предоставление себя, своей плоти, своего тела во власть неземных сил.

Собственно и не совершенства искали собиравшиеся у Татариновой хлысты, а особого неземного, нездешнего наслаждения и блаженства.

Средневековые «ведьмы» были твердо убеждены в том, что, например, посещающая их черная сила, несет с собой величайшее в мире наслаждение только потому, что они представляют свое тело этой черной силе в полную и безграничную власть, и она, эта черная сила, бродит в них, искрится и пенится, как крепкое вино.

Также и хлысты, собиравшиеся у Татариновой, отдавали себя во власть светлым силам: Духу Святому, ангелам и архангелам.

Наслаждения, испытываемые ими на радениях, от этого, пожалуй, даже приобретали большую остроту и действительно приближались, может быть, к истинному, полному блаженству. Ведь в душе их не могло быть и тени того сознания греха, от которого, конечно, не могли быть свободны средневековые невесты дьявола…

Ниже мы будем говорить, как понимают сущность своего учения хлысты из темной массы народа. Сейчас же попробуем разъяснить, как смотрят на общение свое «с небом» хлысты из культурных слоев.

Но, повторяем, для этого нам необходимо обратиться к оккультной литературе, поставившей одной из своих задач именно изучение одержимости и укрепление в обществе веры в возможность общения с «нездешними силами».

Ведь хлыстовщина именно и питается этою верой в одержимость. И раз мы касаемся вопроса о культурной хлыстовщине, где же и искать ответа на вопрос, что такое одержимость с точки зрения культурного хлыста, как не у взрощенного нынешними культурными духовидцами оккультизма?

Те утонченные формы, в которые вылилась хлыстовщина в культурном обществе, по нашему мнению, в очень большой мере, обязаны возникновению в наше время разных явных и тайных кружков и обществ, исследующих пути сближения с небом.

Еще не так давно, всего несколько лет тому назад, на эти кружки и общества церковью было воздвигнуто настоящее гонение. Исследователи путей сближения с небом и в духовных журналах и в проповедях с церковных амвонов именовались «слугами дьявола», «отпадшими», «делателями бесовского дела».

Но тучи, собравшиеся было над головами «слуг дьявола», скоро рассеялись. Трудно сказать, что тому было причиной – может быть горячая отповедь со стороны «слуг дьявола» по адресу пастырей церкви, а может быть и то, что слуги дьявола, при ближайшем с ними знакомстве, оказались, на самом деле, людьми очень благонравными и богобоязненными.

Они действительно не отрицали, что занятие оккультными науками и изучение вопросов спиритизма, требует величайшей осмотрительности и при каком-нибудь одном неверном шаге может бросить изучающего во власть темных сил, во власть злых духов и демонов. Но не к сближению с этими темными силами они стремились и не их искали.

Они ставили на вид, что на всяком спиритическом собрании, прежде всего, поются и читаются молитвы, что вызывание духов производится по формуле, не имеющей ничего общего с бессмысленными заклинаниями настоящих «слуг дьявола», – чародеев, колдунов и чернокнижников, что религиозно неверующие люди совершенно не допускаются в спиритические кружки и общества, и что, наконец, процветание этих кружков и обществ имеет непосредственную связь с подъемом религиозного настроения в стране, чутко прислушивающейся к голосу Бога, говорящего в душах избранных.

Одно из недавно возникших спиритических обществ даже избрало своим патроном св. Серафима Саровского.

Святой в роли руководителя спиритической организации – разве этого недостаточно было, чтобы вся тень сомнения относительно того, нужно ли считать спиритов «отпадшими» или нет, совершенно исчезла?

Я знаю многих лиц, принадлежащих к спиритическим кружкам, которые считали бы себя глубоко обиженными в своих лучших чувствах и верованиях, если бы им сказать, что они служат не Богу, а дьяволу.

И действительно, не всюду встретишь таких ревностных посетителей церковных служб и исполнителей всех велений церкви, таких воистину религиозных людей, как большинство спиритов.

Прямая на них анафема со стороны церкви неминуемо оттолкнула бы их от церкви, может быть, заставила бы выделиться в обособленную секту, создать свою церковь, о пришествии которой в более или менее отдаленном будущем, уже не раз поднимался вопрос их вождями и пророками.

Но, созидая эту новую свою спиритическую или оккультную церковь, они по всему вероятию постарались бы, прежде всего, реставрировать и идеи спиритизма, сделали бы попытку очистить его от всего того, что в нем есть достойного названия греха и соблазна.

Выше я говорил о радениях в секте Татариновой. С точки зрения религиозно и церковно настроенного человека, эти радения есть несомненный грех и соблазн.

Ибо, если я отдаю свою плоть во власть Духа Святого и от того, что Дух Святой, вселившись в меня, заставляет переживать меня не только в духе моем, но и во плоти жгучее наслаждение, близкое к какому-то неземному крику сладострастия, то разве это не грех и соблазн?

То же самое можно сказать и о спиритизме и оккультизме.

В любом спиритическом журнале вы найдете повествования о так называемых «летунах».

Летун – это материализовавшийся дух умершего мужчины, обыкновенно любовника или мужа, имеющий плотское общение с покинутой им вследствие смерти его подругой или женой.

Летун является к своей возлюбленной не в сновидении, а въявь, как живой человек, спит со своей возлюбленной, говорит с ней, пьет и ест…

И вместе с тем, существует множество рассказов о том, как на спиритических сеансах являлись материализовавшиеся духи покойных жен или мужей, присутствующих на сеансах, дарили поцелуями своих супругов и, посредством стуков, заявляли тут-же, что земной любви между ними быть не может.

Если сопоставить два вышеприведенных сообщения, идущие, как то, так и другое из источников самими спиритам признаваемых заслуживающими безусловного доверия, то сразу бросается в глаза полное их несоответствие и разногласие.

Почему в одном случае материализовавшийся «летун» может продолжить плотскую связь со своей женой, а в другом такой же летун, только не самовольно материализовавшийся, но вызванный на спиритическом сеансе, предупреждает, что прежней плотской любовью он подарить своего супруга (или своею супругу) не может?

Но ведь вместе с тем, этот вызванный спиритом и материализовавшийся дух не скупится на поцелуи! И мало того, что живой супруг или супруга эти поцелуи получают, они и на сеансах заявляют и потом в спиритических журналах пишут, что получаемые ими поцелуи бывают «как поцелуи живого человека». То есть, другими словами, материализовавшийся дух сам себе противоречит.

Почему этот дух, как впрочем и у некоторых живых, этот другой, грубый акт любви, в силу их более тонкой организации, возбуждает отвращение?

Но тогда как-же летуны?

По сообщению одной спиритки, летуны иного не вполне материализуются, т.е. являются к своим возлюбленным не со всеми и не совершенно материализовавшимися частями тела.

Названная спиритка такую неполную материализацию объясняет тем, что для полной материализации от летуна требуется неизмеримо большая затрата творящей силы, чем для материализации частичной, и что летун, сгорая в кипении страсти земной любви, материализует себя лишь в такой степени, чтобы быть узнанным предметом своей страсти и чтобы иметь возможность заключить свою возлюбленную в объятия.

Теперь я спрошу читателя: люди, занимающиеся такими мудрствованиями и сопоставлениями, не имеют ли все данные к тому, чтобы половая их психика, в конце концов, оказалась в положении весьма критическом? И еще спрошу: заниматься такими мудрствованиями и искать разъяснений мучающих сомнение в беседах с духами, материализованными или не материализованными – все равно, не одно ли это и то же, что распалять свое воображение рассматриванием порнографических карточек и рассуждениями на тему о возможности или невозможности того, что на карточках изображено?

По-моему одно и то же.

Ни религиозное настроение, ни пение молитв таких рассуждений освятить не может. От таких рассуждений в душе все равно должен остаться осадок. Это несомненно. Люди, занимающиеся такими рассуждениями, могут быть глубоко убеждены в том, что они свободны от всякой скверны, что их беседы с духами на тему о плотских сношениях живых с умершими небесно чисты, – мы им не поверим.

Скажу даже больше. Беседы, рассуждения и размышления на указанные темы могут занимать, увлекать и интересовать людей лишь с больным воображением. Пусть сами, вопрошающие духов, не сознают этого, пусть душа их полна религиозного экстаза и кажется им храмом, в котором сам Бог зажег райские огни, – это ничего не доказывает.

Вспомните об искушениях демонами анахоретов первых веков христианства.

Уж не анахореты ли были истинными подвижниками в области умерщвления плоти! А результаты?

«Демоны» являлись к ним в виде прекраснейших женщин, неотступно стояли перед ними, говорили им соблазнительные речи, а потом совращали на путь греха с их, усеянной терниями воздержания дороги, в конце которой сияли им святые ворота небесного рая.

Разве это не так?

И что же – мы должны верить, что демоны, искушавши е анахоретов, были действительно демоны, а не образы, порожденные их разгоряченной фантазией…

Нам могут возразить: но анахореты, менее чем кто-либо помышляли о прекрасных женщинах и о демонах-соблазнителях. Вот именно это и есть то самое, что нам нужно. Если мне скажут: сиди смирно и не гляди на кончик своего носа – мне будет достаточно-таки трудно выполнить эту епитимью. Это очень понятный психологический закон. Вы можете целый месяц просидеть безвыходно в своей комнате, не испытывая особенного желания пройтись по улице. Но когда вас посадят, хотя на две недели под арест, когда вам прикажут не выходить из комнаты, – такое сидение в четырех стенах по приказу будет для вас мучительно.

И так везде и во всяких случаях.

Из моих вышесказанных слов читатель мог вывести заключение, что я не верю ни в летунов, не в материализовавшихся духов, ни в демонов, искушавших анахоретов Ливийской пустыни.

Возможно, что и летуны, и демоны, принимавшие образы красавиц, суть плод расстроенного и взвинченного до последней степени больного воображения. Но дело вот в чем. На некоторых спиритических сеансах были сделаны фотографические снимки с материализовавшихся духов.

Что же это такое? Обман или что-либо действительно достойное внимания?

Существует несколько объяснений этому явлению; из них мы приведем два:

1. В человеке существует какая-то неисследованная творящая сила, которая, при известных усилиях и при известном напряжении нашей воли, может выделить из нас некоторую материю, организующуюся в совершенное подобие живого человека, созидающую действительную жизнь, потом разрушающуюся. Опыт с созданием такого живого призрака возможен лишь при наличности многих лиц, из которых каждое направляет свою волю к одной цели.

2. Есть люди с очень большим запасом творческой силы или оказавшиеся в таких условиях, когда эта творческая сила, живущая в каждом человеке, остается ничем не связанной, свободной и потому в безграничной мере деятельной. Такие люди обладают даром единоличного творчества.

Как видит читатель, приведенные объяснения появления призраков очень неясны и нуждаются в разъяснении их самих.

Что это за творческая сила? В каких именно условиях должен я оказаться, чтобы во мне пробудилась она, и я получил бы способность творить единолично.

Но факт остается фактом. Бесспорно, имеются фотографические снимки с «духов», являющихся спиритам. Несколько таких снимков сделаны Вильямом Круксом. Ломброзо, Фламмарион и др. удостоверяют, что на сеансах с Евзанией Палладино они ощущали прикосновения к ним невидимых рук почти при полном освещении комнаты, где происходили сеансы.

Я опять спрошу: что же это такое?

Многие серьезные люди, занимавшиеся исследованием спиритизма, утверждают, что при разговорах с духами посредством выстукивания азбуки обнаруживается, что ответы духов, направление их мыслей, очень характеристичны и для тех, из участвующих в сеансе, которые обладают наибольшей медиумической способностью.

Духи, например, часто начинают говорить стихами, когда среди участвующих находится поэт, если только этот поэт наиболее медиум, чем его товарищи по сеансу, при чем строгий контроль и серьезное отношение к делу всех участвующих совершенно устраняют всякое предположение о мистификации со стороны поэта.

Это несколько разъясняет дело, по крайней мере относительно получающихся на спиритических сеансах сведений с того света.

Ответы, очевидно, приносятся не с того света, но воля одного такого лица, наиболее одаренного медиумической способностью, доминирует над сознанием всех остальных лиц. Иными словами, стуки в столе, отбивающие азбуку, получаются по неосознанному приказанию медиума.

В том, что медиумическая способность, то есть способность вызывать, например, стуки в столе, действительно присуща некоторым людям – не может быть больше сомнений после хотя бы тех же опытов Фламмариона, устраивавшего спиритические сеансы у себя на квартире, при контроле, исключающем какую бы то ни было возможность плутней со стороны его медиума.

Значит, если признать медиумическую способность действительно существующей в человеке, то ясно отсюда, что мы должны и творимое этой живущее в нас силой признать как нечто реальное, проявляющееся не в нас, а вне нас, то есть, что и снятые Круксом фотографии с являвшегося ему призрака Кетти Кинг так же реальны, как реальны были стуки в столе и в стенах, о которых говорит Фламмарион, описывая сеансы с Е. Палладино.

Весьма возможно, значит, что и демоны, искушавшие ливийских анахоретов, являлись им облеченные плотью и кровью и что также рассказы о некоторых якобы и ныне существующих хлыстовских «кораблях», где участвующие на радениях видят небесные силы и вступают с ними в плотский союз, во многих случаях тоже достоверны.

Ниже я расскажу как раз об одном таком, будто бы существующем и ныне, хлыстовском «корабле», основанном неким «бывшим спиритом». Должен, впрочем, оговориться, что об этом хлыстовском кружке слышал я от лица, в конце концов, совсем свихнувшегося и попавшего, кажется, в лечебницу для душевнобольных.

Я, кажется, уже говорил, что возникновение у нас хлыстовщины следует отнести ко времени Никона. С хлыстами тогда поступали сурово.

Сохранилось предание, что один из первоучителей хлыстовщины, некий «Данила Филиппович», был даже распят на кремлевской стене у Спасских ворот.

Тот хлыстовский «корабль», о котором я сейчас поведу речь, сохранил в неприкосновенности все обряды прежних хлыстов, установленные хлыстовскими «первоучителями», и требовал от неофитов при посвящении произнесения клятвы в той самой форме, как было это установлено «первоучителями».

Вступающего в хлыстовский союз, прежде всего, одевали в белую из тонкой кисеи особого покроя (на манер хитона) рубаху. Рубаха одевалась прямо на голое тело и подпоясывалась красным поясом.

Обряженного таким образом в «одежды ангельские» неофита, вводили в «собор», т.е. в хлыстовское собрание – в большую залу с паркетным полом, со стульями вдоль стен и, с сидевшими на этих стульях, членами «корабля», одетыми тоже в «ризы ангельские», т.е. в такие же белые рубахи – хитоны с красными поясами, как и на посвящаемом.

Здесь посвящаемый произносил установленную клятву, обещаясь не говорить никому: ни самым близким родным о том, что он увидит или услышит в «корабле», ни начальству, хотя бы начальство грозило пыткой или смертью, – на костре, на плахе или виселице.

Произнеся эту клятву, новопосвящаемый должен был обратиться к собору с такими словами:

Помолитесь, Бога ради, за меня, грешного.

В ответ на это обращение «собор» отвечал пением «Святый Боже».

Пение «Святый Боже» продолжалось три раза.

При последних звуках тихо-замирающей священной песни, «собор» приходил в движение.

Белые фигуры, почти бесшумно, так как на радениях не полагалось носить обуви, отделялись от стен.

Слышался лишь слабый шелест и шорох, производимый легкими хитонами-рубахами.

Белые фигуры образовывали вокруг новопосвященного три волнующихся круга.

Шелест и шорох усиливались. Взявшись за руки, члены «корабля» начинали медленно двигаться слева направо «по солнцу».

Движение постепенно приобретало все более быстрый темп.

Женский голос, словно вылетающий из белой снежной мглы кружащейся вокруг неофита метели, запевал так же протяжно, как воет метель:

А ну-те ка, други, порадейте

Вы у Батюшки, сударя, во зеленом саду!

Это было призывом…

И на призыв откликались сразу со всех сторон десятки голосов:

Сия милость Божия, благодать его святая,

Уж и этой благодатью вы умейте повладеть:

А золоты коренья вы не стаптывате,

А серебряны цветочки не обламывайте,

А зеленые листочки не осыпывайте!

Ай ну-те-ка, други, порадейте-ка,

И вы батюшку сударя поутешьте-ка

И нас многогрешных порадовайте.

В вихре белой кисеи мелькали и исчезали, как заметаемые снегом, обнаженные руки, ноги, торсы… Три круга белых рубах двигались с все увеличивающейся быстротой, и под конец было уже трудно различить отдельные фигуры…

Стоящему в центре новопосвященному, мало – помалу начинало казаться, будто этот крутящийся вокруг него белый вихрь захватывает и его… Необычайная легкость чувствовалась в теле.

Без всякого, казалось ему, физического со своей стороны усилия, без всякого напряжения воли, как подхваченный ветром лист, он тоже начинал кружиться…

Белая метель по-прежнему пела вокруг него свою песню, повторяя ее несколько раз. Мелькали белые рубахи, мелькали обнаженные тела, сливавшиеся в нечто одно непонятное, непостижимое, помрачающее сознание.

И новообращенный, наконец, уже не понимал, где он и что с ним, и кто вокруг него, и что будет дальше…

Необычайная, никогда неиспытанная раньше радость наполняла душу…

Среди пения вдруг, то там, то тут, начинали раздаваться голоса:

«Ой, Дух! Ой, Дух! Дух! Дух!»

И в этих голосах тоже звенела радость, сверкающая как огонь, не здешняя, неземная радость…

Из белой мглы вихрей выбегали стремительно и легко выкрикивавшие эти слова: «ой, дух! ой, дух!», падали в судорогах на пол и, захлебываясь клокотавшим в них чувством, названия которому еще не придумано ни одним психиатром, продолжали выкрикивать, с пеной на губах, с помутившимися совсем безумными глазами:

Накатило! Накатило!

На минуту пение прерывалось, но сейчас же вспыхивало снова…

Прежнюю песнь, призывавшую порадеть, сменяла другая, прославлявшая Св.Духа:

Я люблю, люблю дружка,

Саваофа в небесах!

Ей! Ей! Люблю!

Ей! Ей! Люблю!

На полу появлялись все новые и новые, корчившиеся в неописуемых судорогах, фигуры.

Три круга «радеющих» радели, разрывались, наконец, совсем, и радеющие начинали кружиться в одиночку, на одном месте, вертясь на пятке так быстро, что невозможно было рассмотреть их лица.

А в то же время те, на которых «накатило» раньше, поднимались с пола и, шатаясь как пьяные, направлялись к расставленным вдоль стен стульям.

Мужчины услуживали женщинам, разыскивали графины с водой и лимонадом.

Все делалось молча, как в забытьи.

Зрение и осязание на некоторое время оказывались притупленными.

Чтобы найти графин с водой или лимонадом, стоявший на подоконнике, какой-нибудь такой кавалер с помутившимся взглядом, с отвисшей нижней губой, долго шарил как слепой по подоконнику трясущимися руками…

Старинная вера хлыстов в то, что во время их радения в них вселяется Св.Дух, была крепка в том хлыстовском «корабле», о котором я пишу сейчас.

«Первоучители» хлыстов предоставляли свое тело в полное распоряжение якобы сходящего на них Св.Духа, чтобы он в них, в их телах, «поиграл и порадовался».

Сохранилась старинная хлыстовская песня, до некоторой степени поясняющая то состояние, которое переживают радеющие, когда на них «накатывает»:

Ай, кто пиво варил,

Ай, кто затирал?

Затирал Святой Дух,

Сама матушка сливала,

Вкупе с Богом пребывала.

Святы Ангелы носили,

Херувимы разносили,

Херувимы разносили,

Серафимы подносили!..

Под словом «пиво» здесь подразумевается та какая-то, не имеющая названия, радость, то блаженство, происходящее от внутренней, душевной близости Святого Духа, которой переполняются сердца радеющих, когда Св.Дух в них вселялся.

Это – опьянение, но какое-то святое опьянение.

Ведь:

«Затирал (это духовное пиво) Святой Дух, мама матушка сливала, вкупе с Богом пребывала"…

Хлысты отвергают брак, как скверну, и требуют полного воздержания от половых сношений.

И тем не менее их радения часто кончаются тут же в радельной комнате безобразными сценами…

Хлысты и хлыстовки падают в объятия друг друга… Совершается акт плотской любви.

Это факт, которого не отрицают и сами хлысты.

Как же они объясняют такое противоречие слова и дела? Вполне логически с их точки зрения.

За то, что происходит на радениях, они не ответствуют, ибо тогда ими «владеет» Св. Дух и другие небесные силы…

Нет никакого сомнения, что жажда плотской любви не столько разжигается на радениях близостью мужчин и женщин, почти голых, сколько, во-первых, принципиальным отрицанием этой самой плотской любви, а затем – близостью греха, этой бездны адовой, в образе «братца» или «сестрицы», на радельном кругу.

Ведь она, эта бездна адова, здесь рядом под ногами… И влечет к себе и сверкает огнем наслаждений…

И радеющие призывают в себя небесные силы, отдают им себя, свою плоть, уже ликующую радостью греха, природы которой они не понимают и не могут понять, ибо каждый из них сознает себя храмом, приготовленным для принятия этих небесных сил.

Одержимость, т.е. овладение тела посторонним духом, злым или добрым, признается спиритами. Хлыстовскую одержимость Св. Духом они называют одержимостью демонами, коварно назвавшимися небесными силами и овладевшими несчастными безумцами для собственных наслаждений, т.е. здесь спириты стоят на одной плоскости с хлыстами. Разница лишь в том, что хлысты отдают свое тело во власть небесных сил, а по мнению спиритов, их телами с погасшим рассудком пользуются демоны. Демоны на время становятся как бы живыми людьми, т.е. тем, чем они были раньше, ибо демон по учению спиритов не дьявол, а именно бывший человек, отягченный грехами, не принятый небом, бродящий среди живых людей и тоскующий по земным наслаждениям…

Тот хлыстовский кружок, о котором я пишу, на своих радениях обращался к Св. Духу. Но его основатель и ближайшие к нему из кружка были глубоко убеждены, что не Св. Дух, а именно демоны на их собраниях овладевают телами радеющих.

Вероятно, этот основатель был наиболее помешанным из всех членов кружка…

Свою веру в демонов он держал в тайне от большинства с единственной целью, чтобы кружок не распался. Себя, конечно, он никогда ни на одну минуту не признавал свихнувшимся и никогда не испытывал ужаса перед теми дикими идеями, которыми жил и дышал.

Лицо, сообщавшее мне о нем, тоже не видело ничего сумасбродного в его воззрениях на природу демонов… Но об этом лице я уже говорил. К тому, что о нем сказано выше, я могу прибавить только, что, по его признанию, он, хотя и испытывал страх перед его общением с демонами, этот страх, тем не менее, не мог удержать его от посещения радений.

Его привлекала эта головокружительная радость, приносящая неведомое здоровому человеку блаженство, которую он испытывал на радельном кругу во время припадков…

У Достоевского в «Идиоте» как раз говорится о такой беспредельной, недоступной здоровым людям радости, которая посещала кн. Мышкина перед наступлением припадка.

Достоевский – великий психолог и, может быть, был близок к пониманию хлыстовского блаженства.

Я знаю, что найдутся сотни людей, которые, прочитав эту книгу, скажут что хлыстовские радения посещаются не небесными, а адскими силами… И также знаю, что сотни людей будут на этот предмет держаться одинакового со мной взгляда, т.е., что главную роль играет здесь временная или постоянная душевная болезнь…

Я, однако, не отстаиваю своего мнения, – я только его высказываю.

Ведь, например, фотографическую пластинку, запечатлевшую образ Кетти Кинг, никак нельзя назвать сумасшедшей.

Что сумасшедшие люди галлюцинируют – это верно. Но вместе с тем, нельзя же предположить, что В. Крукс, серьезный ученый, сделал подлог?

Есть ли возле нас «демоны», как их понимают спириты, или их нет, этого мы не знаем.

Это область совершенно неисследованная.

А как можно сказать о том, чего мы не знаем: верю или не верю?

Пойдем, однако, дальше в нашем описании.

«Демоны», устраивавшие оргии за счет хлыстовского собора, о котором здесь идет речь, являлись на радения и самолично, как инкубы в кельи средневековых монастырей…

Что такое инкуб?

Инкуб, это – злой дух, слуга дьявола, может быть, бывший человек, «демон».

Средние века знают множество судебных процессов, где фигурировали инкубы (т.е. демоны, принявшие образ человеческий), конечно не самолично, а номинально.

В пламени костров, зажженных инквизицией, погибло множество монахинь, принесших полную повинную в своих прегрешениях.

Инкубы являлись к ним в кельи в виде прекрасных пажей, одетых в золото и бархат, молодых военных, поэтом и художников.

Из сохранившихся протоколов допросов видно, что эти пажи и поэты появлялись в кельи, не производя никакого шума, не отворяя и не затворяя дверей, всегда неожиданно и очень часто в такие минуты, когда бедные затворницы, истощенные постом, посылали к небу самые пламенные молитвы о спасении душ своих от греха и искушения.

Не правда ли, есть во всем этом какая-то связь: анахореты, искушаемые дьяволом как на зло за то, что всячески истощали свою плоть; вдовы и вдовцы, тоскующие по своим умершим супругам и каким-то непостижимым способом входившие в половые сношения с их материализовавшимися духами; хлысты, почитавшие самым главным грехом половой союз и отдававшие свои тела бесплотным силам для половых наслаждений; средневековые ведьмы и монахини, отдававшиеся демонам и инкубам?..

Действительно ли, спрошу еще раз, вокруг нас бродят «демоны» и овладевают нашими телами, едва тому представится удобный случай, или материализуются непонятным для нас способом за счет нашей плоти, создаем ли мы тех «демонов» сами тоже за счет нашей плоти в минуты самого острого напряжения наших психических сил, когда эти силы как бы растворяются в нашей животной сущности – или нет ничего этого на самом деле, а есть только одна галлюцинация?

Мы не в состоянии дать удовлетворительного ответа на эти вопросы. Мы можем констатировать лишь одно: умерщвление плоти, борьба плоти с духом при отсутствии всякой другой борьбы, т.е., если все наши силы направлены в одну сторону, в сторону ограждения себя от греха прелюбодеяния, в конце концов, приводит нас именно к блуду…

Я вовсе не хочу проповедовать прелюбодеяния или возводить прелюбодеяние в добродетель. Я сказал: борьба плоти с духом приводит нас к блуду при отсутствии всякой другой борьбы, т.е. при отсутствии всяких иных интересов.

Разве мы не знаем испытанных подвижников, умершими девственниками и никогда не оказывавшимися в близком соседстве с демонами искусителями?

Но такие подвижники обыкновенно жили не одним только помыслом о сохранении своей девственности.

Как раз этого нельзя сказать о хлыстах вообще и о тех хлыстах, о которых я пишу сейчас в частности.

Пост, воздержание от половых сношений, боязнь этих половых сношений как величайшего в мире греха, вечная дума об этом, вечные об этом разговоры, в конце концов, сделали из них настоящие сосуды, уготованные для дьявола.

Была ли то галлюцинация или материализация бесплотных психических сил, жизни которых проходят рядом с нашей жизнью, но на радениях, описываемого хлыстовского «корабля», среди кружащихся в бешеном хороводе стали появляться лишние лица.

Иногда их объятия были холодны как лед и тело по определению тех, кто с ними имел дело, напоминало «пузырь надутый воздухом», иногда они производили полное впечатление живых людей…

Но их жизнь была кратковременна. Они скоро таяли и расплывались в ничто, как крепко ни держали бы их человеческие руки.

Об основателе описываемого хлыстовского кружка, я говорил уже, что он верил твердо в теорию демонов… Демоны посещали его собор, демоны вселялись в радеющих и входили с ними в половые сношения.

Сначала эта его тайна была известна немногим. Потом о ней узнали все…

И что же после этого случилось? Распался кружок или нет?

Нет, не распался…

Больные души уже не могли жить без своей болезни, не могли не дышать тем воздухом, которым свою болезнь вскормили. Но они по-прежнему отказывались от скоромной пиши и от половых сношений с людьми.

Наполовину они уже жили в той воображаемой жизнь, откуда являлись лишние лица на их радениях.

И по-прежнему на этих радениях они призывали Св. Духа…

Но это было уже сознательное кощунство и богохульство.

Я не знаю, существует ли сейчас этот кружок или нет… С человеком, который рассказал мне о нем, я давно не вижусь…

Иногда мне кажется, что все им рассказанное наполовину выдумка.

Испытываешь положительно состояние какого-то кошмара, когда представишь себе эти радения, весь этот ужас не выдуманного, а настоящего шабаша «нечистой силы».

Я опустил некоторые подробности уж совсем фантастического свойства.

Один из членов кружка, когда ему открыли, что, под видом небесных сил, на радениях присутствуют «демоны», не говоря никому ни слова, на другой же день пешком ушел в какой-то отдаленный монастырь.

В дороге, когда ему приходилось ночевать на постоялых дворах или в поле, он никогда не чувствовал себя одиноким…

Около него всегда кто-то был, сидел или укладывался рядом… Но этот кто-то оставался не выяснен, несчастный отщепенец лишь внутренне сознавал, что он не один и что возле него есть кто-то невидимый, ибо такова его природа – быть невидимым.

И только иногда сквозь надвигающийся сон, в этом странном состоянии полусна – полубодрствования, он начинал видеть.

На него глядело молодое женское лицо с широко открытыми неподвижными глазами…

Он засыпал и в течение ночи видел разные сны, но никогда, ни разу за весь свой долгий путь не видел во сне женщин с таки лицом и с такими глазами…

И тоже никогда не мог он стряхнуть с себя одолевающей его дремоты в минуты, когда окутанное мраком приближающегося сна появлялось это лицо…

В монастыре он делал то же самое, что делали все монахи: или работал, или проводил время в церкви, молился, клал поклоны.

Как-то ему пришлось провести ночь на дворе с колотушкой. Уставши от ходьбы, он присел на скамейку. И увидел вдруг, что с ним рядом на скамейке сидит женщина, с хорошо ему памятным лицом, в белой рубашке, подпоясанная красным поясом.

В ту же ночь он ушел из монастыря.

Он шел, и она шла с ним рядом… Но она была призрак. Когда он хотел ее обнять, он обнял воздух. Но она не исчезла, как дух, при этом: из воздуха, сама воздух, она продолжала смотреть на него широко открытыми неподвижными глазами.

И от того он ушел из монастыря. Он знал, что только там, в «соборе», она примет плоть и кровь.

На обратном пути он не заходил на постоялые дворы: он опасался, что ее могут увидеть, – до того ясно и отчетливо теперь он ее сам видел.

Он ночевал в поле или в лесу, или на задворках.

Она обнимала его, но это обнимал его воздух, в котором удивительно жизненно розовели обнаженные руки и губы и блестели неподвижные глаза.

Когда он явился в «собор», у него тряслись руки, и он еле держался на ногах…

Здесь она исчезла.

Но потом, когда начались радения, ее увидели все с ним рядом.

Вскоре после этого он умер.

Однако и его и ее продолжали и после смерти видеть на радениях. Но они уже не были вместе, не составляли одной пары. Каждый из них искал себе пару среди живых.

Это похоже на сказку или на сумасшедший бред. А между тем, это менее сказка, чем все вышеописанное.

Примеров таких галлюцинаций сколько угодно.

И нет также ничего необычайного в массовых галлюцинациях.

А с другой стороны, если взять мерку, с какой к рассказанной сейчас истории подошли бы люди, занимающиеся оккультизмом, в ней, в этой истории, придется увидеть нечто другое, чем прямая галлюцинация.

Не будем, однако придавать значения якобы научным данным, добытым оккультизмом.

Если оккультизм несет нам откровение, то мы имеем уже вполне положительную науку, излечивающую одержимость и изгоняющую «бесов» из одержимых.

Я имею в виду психиатрию.

Возможно, что перед лицом этой науки исчезнут как дым все призраки, все демоны оккультизма и спиритизма.

Я сомневаюсь только, что больные души, вроде здесь описанной, когда-либо добровольно обратятся к психиатрии.

Я говорю «больные души» и буду держаться этого мнения даже и в том случае, если мне с неоспоримостью докажут, что действительно наш прекрасный видимый мир населен незримыми для нас психическими существами, способными при известных условиях в нас вселяться. Что же? Тогда значит, эти незримые злые духи ищут для себя, может быть, и здорового тела, но с больною душой, ищут дерева с дуплом, с гнилой сердцевиной.

А такому дереву не место расти и цвести у источника нашей жизни.

Как я уже сказал, хлыстовщина впервые появилась у нас при Никоне, в царствование Алексея Михайловича.

Кто же научил хлыстов радениям?.. Не простой смертный, как, может быть, думает читатель, а по верованию хлыстов, существо мистическое и таинственное, – сам Бог-Отец, спустившийся с неба в образ простого крестьянина Данилы Филипповича.

Это событие произошло в Муромском уезде, Владимирской губернии, в Егорьевском приходе, Стародубской волости.

Есть в Муромском уезде гора Городино. Данила Филиппович и спустился на эту гору.

Относительно сошествия Бога-Отца на землю в образе крестьянина и даже с крестьянским паспортом и последовавших затем различных его похождений, находим любопытные подробности у известного исследователя русского раскола О.В. Ливанова.

По Ливанову, хлысты представляют себе это сошествие Бога-Отца в превеликой славе, с силами небесными, на огненных облаках, в огненной колеснице. Силы небесные вознеслись, а верховный гость, превышний Бог, показался на горе в образе человека Данилы Филипповича.

Это сошествие Бога-Отца считается у скопцов – вторым. Содержание этого учения (о втором сошествии) следующее:

«Господь Бог просветил божественным учением Иерусалим, а Данила Филиппович, имея с ним одинаковые свойства, просветил Россию, начавши это просветление с Костромы, которую скопцы и называют верховною страною. На этих основаниях и создана длинная повесть, передаваемая в виде страд, на память, ибо Данила Филиппович, не имея земного начала, имеет непосредственное сношение со Св. Духом, от которого получает все наставления и творит по этим наставлениям чудеса».

Данила Филиппович значит нечто такое, что по нашим понятиям никак не может быть названо явлением обычным и заурядным. Он, так сказать, одна живая оболочка без души, какая-то пустая скорлупа или кокон, ходящий и говорящий механизм. Если бы не пребывающий в этой ходячей машине Св. Дух, «Данила Филиппович» не мог бы ни мыслить, ни говорить разумно. Он был бы именно как кукла, слепленная из «плоти».

Души в нем нет и разума нет, хотя, несомненно, и есть мозг для помещения в нем разума. Но это-то и хорошо, это-то и приближает его вполне к идеалу человека, в котором Св. Дух, не стесняемый разумом и душой, живущей во всяком другом человеке, мог бы действительно проявить всю свою силу и славу.

Данила Филиппович совсем не то, что Богочеловек. Он выше Богочеловека. Он именно сосуд Господень, хитон и риза Св. Духа.

Но обратимся опять к Ливанову.

Данила Филиппович явился на землю с книгами, заключавшими в себе Св. Писание.

Эти книги, однако, нужны были ему лишь для демонстрации.

Он их все побросал в Волгу «как не нужные», говорит Ливанов, и установил не иметь книжного научения, а руководствоваться преданиями и вдохновениями пророков их веры, т.е. веры хлыстовской.

Первоначально, да и теперь, в «некультурных» хлыстовских кораблях главное место на радениях отводится пророчествованиям пророков и пророчиц.

В самом деле, зачем иметь книги и засорять душу «книжным научением», когда на «пророков» и «пророчиц» во время радений накатывает сам Св. Дух и их устами глаголет?

Чем свободнее разум, т.е. чем он примитивнее, тем вольготней Св. Духу в человеке с таким примитивным разумом.

Такой разум совсем опускается на дно души или совершенно растворяется во входящем в человека Св. Духе, как бесцветная жидкость, не придавая ему никакой своей окраски, не грязня его ничем.

Св. Писанию нельзя доверяться совершенно, ибо мало ли могло войти ошибок в священные книги, сотворенные не божественным словом, а руками человеческими?

Бросание книг в Волгу, таким образом, является именно демонстрацией, указывающей как нужно «глаголать истину».

Ливанов продолжает: «За 15 лет до сошествия родился у него (у Данилы Филипповича) по предсказанию пророков сын Иисус Христос, по имени Иван Тимофеевич, от столетней бабы (крепостной помещика Нарышкина) в сорока верстах от Мурома в селении Максанова».

Может ли родить столетняя баба? По всему вероятию, нет.

Но ведь рождение Ивана Тимофеевича от этой столетней бабы и от живой куклы, какой представляется нам Данила Филиппович, только прибавляет чудесности.

Столетняя баба была такой же пустой сосуд, в смысле физическом, каким в смысле духовном был Данила Филиппович, пока не угодно было вселиться в него Св. Духу.

И вот этот пустой сосуд, столетняя баба, эта бесплодная смоковница, расцвела цветами жизни. Возникновение Ивана Тимофеевича все равно произошло из ничего.

Родиться от столетней бабы, не одно ли это и тоже, что родиться, например, прямо из земли? Рождение Ивана Тимофеевича, таким образом, никак уж не могло быть запятнано первородным грехом даже со стороны его родительницы, ибо уж, конечно, ее сношения с Данилой Филипповичем были лишены всякой земной страсти.

Из этого повествования о зачатии Ивана Тимофеевича видно также, что Св. Дух посетил его отца, Данилу Филипповича еще за 15 лет до того времени, когда окончательно в него вселился. И зачатие Ивана Тимофеевича, несомненно, было от Духа, а не от пустой его оболочки.

Но почему же сын Данила Филипповича назывался Иваном Тимофеевичем, а не Иваном Данилычем?

Вот почему. Это было его мирское имя. О близости Данилы Филипповича к столетней бабе не знал никто и рожденный ею сын был записан по одним сведениям по крестному, а по другим – по родному отцу.

Дальше Ливанов говорит: … «Когда ему, т.е. Ивану Тимофеевичу, исполнилось 33 года, его позвал верховный (т.е. сошедший с неба) богатый гость Данила Филиппович, живой бог Костромской губернии в деревню Старую, где дал ему божество в своем доме.

После этого оба они три дня сряду возносились на небо при свидетелях.

Иисус Христос, а в мире названный Иван Тимофеевич, после этого возвратился в свое жилище, где и начал проповедовать учение своего отца Данилы Филипповича, по 12-ти заповедям.

С ним жила девица, названная дочерью Бога.

Когда эта истинная вера стала распространяться, то по повелению царскому Ивана Тимофеевича схватили и пытали с 40 учениками: ему дали столько плетей, сколько в сложности им всем вместе, но не узнали, в чем именно заключается (его) вера.

Тогда царь велел их привезти в Москву.

Сперва допрашивал патриарх Никон, но, не успев ни в чем, передал боярину Морозову, который, поняв (будто-бы) святость Ивана Тимофеевича, от допросов отказался; тогда передали его князю Одоевскому, который и пытал его на Житном дворе, жег его малым огнем, повеся на железный прут, потом жег на больших кострах; пытали его также на Лобном месте и наконец, распяли на стене у Спасских ворот, идя в Кремль на левой стороне, где ныне часовня…

Когда Иван Тимофеевич испустил дух, стража сняла его с креста, в пятницу его похоронили на лобном месте в могиле со сводами, а в субботу он при свидетелях воскрес и явился к ученикам своим на Пасхе.

Тут он снова был взят, предан жестоким пыткам и снова распят на том месте.

С него была снята кожа; но одна из его учениц покрыла его простынею, которая (простыня) образовала ему новую кожу.

Он снова воскрес и начал приобретать еще более последователей, называя себя богочеловеком; его же называли Стародубским Христом Спасителем…

Наконец, он был взят в третий раз и обречен на жестокие мученья; но в этот раз избег таковых по случаю рождения у царя Алексея Михайловича сына Петра Алексеевича, и это потому, что царице было пророчество, что она только тогда разрешится от бремени благополучно, когда освободят Ивана Тимофеевича.

С этого времени Иван Тимофеевич стал, будто жить в Москве, спокойно проповедуя свою веру, в продолжение 30-ти лет. Дом, где он жил, и доселе называется у хлыстов Новым Иерусалимом.

Когда же превышний Бог, гость богатый Данила Филиппович из деревни Старой на сотом году прибыл в Москву в дом возлюбленного сына своего Ивана Тимофеевича и вознесся на небо при свидетелях в день Св. Василия, то начали считать уже и год с того времени.

После этого Иван Тимофеевич был выслан из Москвы и скитался 15 лет, а когда гонение утихло, он возвратился и построил маленький домик против прежнего.

Иван Тимофеевич умер в день Св. Тихона, показав пример благочестия на земле… Тело его похоронено у церкви Св. Николы-Грачи, откуда он вознесся в славе своей при свидетелях».

Так, по свидетельству Ливанова, хлысты описывают пребывание своего Бога и его сына на земле.

Хлыстовское учение особенно сильно распространилось в царствование Анны Иоанновны.

Эта ересь уже тогда стала проникать в среду чиновничества и дворянства… Даже княжеские и графские фамилии оказывались приверженными хлыстовству…

Чем же привлекало и продолжает привлекать учение Данилы Филипповича наших соотечественников?

Ведь даже во времена Анны Иоанновны русское дворянство настолько то уж во всяком случае, причастилось культуры, чтобы понять всю нелепость сказания о живом Боге Даниле Филипповиче?

Когда на хлыстовских радениях «накатывает» на радеющих Св. Дух, многие из радеющих получат дар пророчества.

Об этом мы уже упоминали… Пророчества, обыкновенно выкрикиваются бессвязно, в состоянии полного ошаления, и пророчествовавшие сами потом не могут вспомнить, о чем они пророчествовали.

Иногда пророчество говорится в рифму.

Конечно, странно слышать из уст малограмотного или совсем неграмотного радельщика импровизируемые им пророческие стихи.

Несомненно, при этом пророчества иногда должны были сбываться, как сбываются, например, пророчества карточных гадальщиц, как сбываются случайно всякие вообще пророчества…

Но одного этого мало, чтобы секта, да еще такая несуразная секта как хлыстовство, с такой несуразной своей «священной» историей, могла пустить глубокие корни.

Самое важное в хлыстовщине, по нашему мнению, – это проповедь соития Св. Духа на радеющих.

От Св. Духа получаются пророчества; не Иван или Марья пророчествуют, а пророчествует в них сам «сударь батюшка свят Дух», силы небесные, серафимы и херувимы.

А дух Ивана или Марьи совершенно растворяется в «накатившем» на них Св. Духе, входить с ними в самую близкую связь.

Телесная и душевна радость, испытываемая при этом радеющими, тоже не земная, а небесная радость, такая радость, какую даже невозможно себе вообразить, не будучи на радениях.

Эти радения, значит, как бы возносят человека к воротам рая, приближают его к Богу.

Это самое главное.

Затем финал радений, сладострастные объятия или припадки с ощущениями сладострастного характера…

И опять-таки сладострастные ощущения, испытываемые радеющими, – отдаются ли они вполне друг другу или дело только кончается одними объятиями или корчами на полу – эти ощущения тоже имеют нечто отличное от таких же ощущений, получаемых вне радений.

Несомненно, радения сначала привлекали лишь этим непостижимым таинством соединения с Духом, и побывавший на радениях не мог уже оставить их, как в большинстве случаев человек, пристрастившийся к известному тайному пороку, не может от него отделаться.

Ведь хлыстовство, собственно, такой же тайный порок духа, как есть порок плоти. Вернее, оно и то и другое вместе.

Физическая извращенность переплетается в нем, как клубок змей, во время змеиной «течки» с извращенностью душевной.

Подтверждением того, что главная приманка в хлыстовстве – это безгрешные (безгрешные потому, что освящены Св. Духом) наслаждения, может служить следующее соображение. Развиваясь от первоначальной идеи единения со Св. Духом, хлыстовство все время шло именно по тому пути, по пути ублажения плоти.

Секта «скакунов», самая безобразная из подобных сект, возросла и окрепла в хлыстовстве.

Скакуны собираются на радения уже единственно для того, чтобы приятно провести время. Радения открываются скаканием и прыганием, причем мужчины и женщины на кругу сидят парами.

Во время радений, т.е. попросту хождения по кругу с приплясыванием, радеющим дозволяется уходить из радельной комнаты «для совета».

На скакунов никогда не «накатывает» так, как на хлыстов, они незнакомы с «небесной радостью». Ихняя радость – чистая земная радость, происходящая от того, что на кругу мужчины стоят бок о бок с женщинами.

Когда какая либо пара почувствует радость, то кавалер говорит даме:

Сестрица, пойдем посоветуемся…

И уводит даму из радельной комнаты.

Скакунов часто смешивают с хлыстами.

Это справедливо постольку лишь, поскольку справедливо высказанное выше мнение, что скакунская секта должна своим родоначальником считать все того же Бога-Отца, Данилу Филипповича, что возникла она от хлыстовства.

Но в том-то и дело, что предание о сошествии на землю Данилы Филипповича скакунами основательно забыто. Из своей среды скакуны изгоняют даже старцев и стариц, как элемент, для радения, совершенно непригодный.

И может быть этим отсутствием у скакунов «учителей», пророков и пророчиц, и можно объяснить их полную неосведомленность относительно Данилы Филипповича и его «духовного сына» Ивана Тимофеевича.

Скакунами, так сказать, открывается новая эра в хлыстовстве.

Отбросив все ненужное, весь тот мистический туман, в котором хлысты находят источник высших наслаждений, скакуны взяли у хлыстовства то существенное, что в нем было, самый этот корень небесной хлыстовской радости.

Значит, это не мое только личное соображение, что русскую знать и ру4сского простого человека влекло в хлыстовство туманное учение о возможности воссоединения со Св. Духом, а привязывала к нему крепкими узами на всю жизнь испытываемая на радениях «небесная великая» радость эротического свойства.

Это подтверждено самою жизнью, самым возникновением скакунства.

Первоучители скакунов были хлысты, хлысты с более упрощенным миросозерцанием, чем первоучители: Данила Филиппович и Иван Тимофеевич.

Хлыстовское дело они стали делать без излишнего мудрствования, назвали это дело его настоящим именем.

Была ли в хлыстовстве когда-либо высокая и возвышающая дух идея? Будем беспристрастны. Весьма возможно, что, возникнув первоначально в простонародной среде и, развиваясь, потом, может быть, не без влияния западного иллюминатства, хлыстовство действительной стремилось создать небесный рай на земле.

Времена тогда были тяжелые для простого русского человека. Простой русский человек, крестьянин, тогда именно жил «как в подземной тюрьме без свечи», в гладе и хладе.

Просвета не виделось ниоткуда.

И вот в этой скудельнице его злосчастной жизни дух его устремился к единственному пристанищу к «батюшке сударю, Богу».

И оглянулся на него Господь, открылся в духе своем и возвел его на вершины Сиона.

Внушить себе можно что угодно.

И еще доступнее всякому внушению, идущему изнутри, из самого себя, становится человек в минуты отчаяния и в минуты умственного потрясения, следующего за этим отчаянием. А в особенности сильно действует это самовнушение, когда помыслы потрясенного горем мозга направлены к небу, которому все возможно, которое есть чудо в сущности своей.

Возможно, что таков именно был первый порыв хлыстовства, первый взмах его крыльев… .

Но оно шло по пути безумия… Его подхватила буря безумия, едва оно отделилось от земли, и бросило его в бездну.

Хлыстовство от начала – злобный хохот демона, смеющегося над скорбью души человеческой, помраченной страданиями.

Этот демон не оставлял его и потом, когда оно из народной пучины поднялось до верхов состоятельных классов.

Ритуальная сторона хлыстовства, несомненно, разработана его первоучителями и, конечно, не только не без участия «Св. Духа», а по прямым от него указаниям.

Я опишу сейчас, как у хлыстов производится таинство причащения.

Когда хлысты заметят, что какая-нибудь из юных радельщиц забеременеет, к ней начинают относиться с особенным уважением.

Ее беременность понимается как зачатие от Св. Духа, и значит, сама она, эта радельщица, становится истинным избранным сосудом Св. Духа.

За отсутствием непорочных девиц очень юного возраста (15–16 лет) такой будущей «богородицей» признаются забеременевшие молодые женщины, а за отсутствием молодых – и более зрелого возраста.

Предпочтение, однако, всегда отдается «юницам» и из имеющихся на лицо юниц той, которая раньше других сподобилась Духа, т.е. на которую раньше, чем на других начнет накатывать...

Что такое значит накатывание, читателю уже известно. Человек, на которого накатило, падает на пол, кричит: «Дух! Дух!». На полу его подкидывает и корчит.

Когда накатит на юницу, за нею начинают следить старицы-пророчицы, и когда окажется, что она забеременела, чего иногда приходится ждать довольно долго, так как юница не идет дальше припадков и корчей, – наступает общее ликование, радения принимают характер настоящего свадебного веселия и юница, ходя на кругу, поет:

Я люблю, люблю дружка,

Саваофа в небесах

Ей, ей, люблю!

Наступает, наконец, время совершиться обряду причащения.

Юницу сажают, совершенно обнаженную, в чан с теплой водою, и «пророчица» поет:

Молода ты, юница,

Богу чистая певица,

Чистая отроковица,

Красная девица!

Полюбил тебя Бог,

Сам Господь Саваоф.

Благословенна ты в женах,

Родишь Спаса в пеленах,

Во святых знаменах,

Во златых теремах.

Люди божии тебе помолятся,

Все цари-короли поклонятся;

Будешь ты святая юродица,

Матушка пресвятая богородиц,

От тебя христос народится!

Дай нам святым твоим телом причаститься.

Затем одна из стариц-пророчиц ловко отрезает у будущей «богородицы» острым ножом сосок у левой груди, а другая старица прижигает рану каленым железом.

В одних случаях юницу, прославленную за богородицу сажают до описанной операции на возвышенное место и «прикладываются» к ней. Операция совершается уже после. В других случаях операция производится, как здесь описано, во время прославления.

Отнятый сосок разрезается на деревянном кружке на мелкие части, которыми присутствующие и причащаются.

В крестьянской среде, у хлыстов – «простецов» такое «причащение» вряд ли оказывало сильное влияние на воображение в смысле повышенного полового чувства, хотя нельзя, конечно, отрицать, что зрелище операции над грудью у молодой девушки и затем дележка «святого» ее тела между участниками радения, несомненно, направляли мысль в известную сторону.

Но пусть читатель представит себе эту картину с операцией и дележкой в среде давным-давно загрязненной, ищущей в любовных утехах особой остроты и утонченности, в среде людей с извращенной половой психикой, где если не процветают, то имеют все данные к тому, чтобы процветать, садизм, мазохизм и другие болезни этого рода.

Пусть он вспомнит хотя бы несчастных, о которых очень пространно говорится, например, у К. Эбинга.

Я слышал, что хлысты и общественных верхов сохранили до сих пор почти во всей неприкосновенности этот обряд причащения, разукрасив его, однако, насколько возможно с обстановочной стороны.

«Юница» подлежащая операции является на круг одетая в фантастический костюм из легкого золотистого шелка, увенчанная короной, с лилиями в руках… Выбирают обыкновенно юницу, особенно восприимчивую… Ее долгое время готовят к «таинству», разжигая ее воображение поучениями о действительной возможности брачных сношений «в духе» с небесными силами.

В полную противоположность тому, как «зачатие» от Св. Духа происходило у хлыстов-простецов, за юницей во все время ее научения тайне этого зачатия строго смотрят находящиеся возле нее старицы-пророчицы.

Никакая близость между нею и бывающими на радении мужчинами не допускается… Следствием этого, т.е. следствием распаляющих половую страсть «научений» и невозможностью утолить эту страсть являются описанные выше припадки, сопутствуемые галлюцинациями и действительно отрывающимися прямо от сердца призываниями Духа…

Участники радений, на которых изо дня в день эти припадки повторяются, причем «юница» в экстатическое состояние приходит раньше других и чаще других, в конце концов, начинают и сами галлюцинировать в том же направлении, как и юница, т.е. начинают видеть сходящие к ней небесные силы.

Тогда-то она и объявляется избранным сосудом.

Назначается большое радение. Юницу венчают головным убором на подобие короны и одевают в одежды, достойные ее высокого сана.

Почувствовав близость духа, юница начинает сбрасывать с себя облекающие ее роскошные покровы.

Вносится чан, зажигается яркий свет.

Затем все идет, как описано раньше.

В чан юница садится голая, но с венцом на голове.

Такова обстановочная сторона хлыстовского обряда причащения в интеллигентной среде. А сторона духовная? Духовная сторона – полное помрачение, дикий шабаш страсти, обмороки, корчи, припадки, взрыв всей гнусности, всей испорченности – истинный гнойник всякой пакости и мерзости.

После операции юница уже вольна броситься в объятия кого ей угодно… Всякий почувствовавший в себе присутствие Духа может стать ее супругом. Нынче один, завтра – другой…

Если у юницы родится дочь, ее воспитывают как будущую «Богородицу», с младенческих лет начинают поучениями о Св. Духе, невестой которого она определена самим своим рождением.

На радения такая будущая богородица допускается уже с одиннадцатилетнего возраста и становится богородицей тоже очень рано.

Рожденного богородицей мальчика называют «христосиком». О том, как поступают с христосиком, в крестьянской среде, жутко писать.

Есть сведения, будто на восьмой день жизни его умерщвляют, труп сушат в печи и, высушив, толкут в порошок.

Порошок этот потом подсыпается в «причастные калачи», т.е. в калачи, которые хлысты употребляют для причастия.

Не верится этому ужасу. Но именно рассказ об умерщвленном для целей причастия младенце имеется в сочинении Св. Дмитрия Ростовского.

Приводим одно место из этого рассказа.

Сначала святитель пишет о некоем учителе, жившем между Вологдой и Каргополем со многими учениками и ученицами, считавшими его святым…

Затем он продолжает:

«И учением его лестным и лицемерным житьем влекому бяху к нема, аки к великому угоднику Божию. Учаше же той славимый и мнимый святец тайно, еже всем житии блудно, без вякого зазора, глаголя яко несть грех плотское совокупление по согласию, но любовь есть«…

Пришли к этому «святцу» двое и сообщили ему о рождении одной девицей ребенка.

«Той же мнимый окаянный святец рече им: егда же девица родит отроча, абие у новорожденного младенца ножем, подняв грудь, изымете сердце и да принесете на блюде ко мне! Идите убо и сотворите яко рех вам… Они же абие отошедшее, по малом часе принесоша на блюде древяном оного новорожденного младенца сердце, еще живо сущее и движущееся, и владоша ему. Он же взяв нож, своими руками разреза е на четыре части и рече им: «примите сие и, в пещи иссущив, истолките». Скверные же те слуги окаянного оного хлыста, шедше сотвориша повеленное им и паки принесоша к нему истолченное в муку младенческое сердце. Хлыст же всем лист писчей бумаги и на малыя бумажки раздробив, вложи по малой части истолченного сердца в те бумажки, и, призвав некии послушники свои, рече им: «возьмите бумажки сии со святынею»…

Бумажки с каким-то порошком находили у хлыстов при обысках и в недавнее сравнительно время… В 1749 году, в Пензенской губернии, три беглых крестьянина на допросе показали, что в кирилловских лесах имеются хлыстовские скиты… В этих скитах детоубийство будто бы не редкость. Кровь от убитых новорожденных младенцев хлысты будто бы сливают в бураки и употребляют ее при изготовлении причастных просфор.

Возможно или нет допустить у хлыстов детоубийство в ритуальных целях?

Предположим, что подобные убийства имели место в том-то и том-то хлыстовском «корабле». Но я не думаю, чтобы эти детоубийства во всей полноте отвечали тому, что принято называть ритуальными убийствами.

Ритуал, прежде всего, предполагает в себе известное спокойное отношение к творимому. В ритуале нет страсти, а главное, – нет безумия.

В хлыстовстве же все основано на безумии.

Оно крик помраченной души, оказавшейся во власти дикой, потрясшей ее в самых сокровенных ее глубинах, идеи.

Ритуальными действиями можно назвать те действия, творя которые я остаюсь самим собою, но что же это за ритуальные действия, когда совершение их кружит и несет меня как вихрь все дальше и дальше во тьму безумия?

Вот если бы хлысты были людьми уравновешенными, если бы буря, поднятая в них самих их научениями, наконец, улеглась и успокоилась, т.е. если бы их учение вышло из первичного хаоса, из той стадии, какую, нужно сказать, переживает всякое новое вероучение, – тогда можно было бы еще говорить о ритуале.

Но в том-то и дело, что хлыстовство обречено на вечную бурю… Оно – хаос, который никогда не может организоваться…

Ибо, повторяю: оно – безумие. Такое же безумие, как всякое другое безумие.

В культе Астарты, например, не было безумия, потому что то, что под этим подразумевается, было не только прочувствовано, но и продумано, и еще потому что то, что там не было того удушающего дурманящего мозг больного мистицизма, который мы прежде всего находим в хлыстовстве.

Если хлыстовство можно назвать хохотом злого демона, то про культ Астарты этого уже никак сказать нельзя.

Хлыстовская секта, бесспорно, опасная и вредная секта, достойная того, чтобы ее искоренить… Но я думаю, что хлыстовство скорее задохнется в самом себе когда-нибудь, чем будет искоренено.

Попробуйте изгнать из человечества те душевные болезни, которым оно подвержено, или те пороки, хотя бы в области того же полового чувства, от которых оно избавиться не может уже миллионы лет!

Не будет хлыстовства, – будет что-либо другое ему родственное, вытекающее из тех же начал, на которых основалось хлыстовство…

Признаем ли мы или нет право на свободу вероисповеданий – этот вопрос никак не может и не должен касаться хлыстовства, не потому только, что им, хлыстовством, освящается пролитие человеческой крови, а потому, что оно должно рассматриваться как опасная и заразительная болезнь.

Было бы нелепо и бессовестно признать религиозной сектой, например общество мазохистов, если бы это общество вздумало украсить залу своего собрания картинами на библейские темы. А разве есть что-либо невозможное в этом, т.е. в том, что несколько мазохистов организовали бы общество и пришли бы по чьему-нибудь научению к убеждению, что мазохизм угоден Богу?

Называть хлыстовство сектой – это значит его оправдывать. К сожалению, дело с хлыстовством до сих пор у нас обстоит именно так.

Исследователи наших ересей и отступлений от православной веры, главным образом, до сих пор были озабочены выяснением не внутренней силы хлыстовства, а описанием его внешности.

Но внешность предполагает нечто постоянное.

В хлыстовстве же одно постоянно: именно это несознаваемое больными людьми ублажение плоти на почве половой извращенности… Что же касается до внешности, то в этом отношении чуть ли не каждый хлыстовский «корабль» или кружок имеет свои особенности, отличающие его более или менее от других кружков. Если в хлыстовстве, например и проповедовалась где-либо и когда-либо необходимость детоубийства, то у нас все-таки нет никаких доказательств, чтобы сказать: хлысты причащаются кровью и телом своих «христосиков». Повторяю: у безумцев не может быть какого-нибудь одного распорядка ими самими созданного и которому они все обязаны подчиняться.

Обрушиваться на хлыстов так, как, например, обрушивается на них Ливанов в своих исследованиях, едва ли достойно такого серьезного исследователя…

Ливанова, как и многих других исследователей, в хлыстовстве, прежде всего, поражает дикость, невежество, изуверство, то, что «научители» хлыстов большею частью люди совершенно некультурные, безграмотные, «простые мужики», беглые солдаты и беглые каторжники, «поротые кнутом».

Центр тяжести вовсе не в этом. И что действительно центр тяжести в чем-то другом, на это соображение должно бы навести именно то самое обстоятельство, что научители хлыстовские – все поголовно невежды.

Почему-то вышло так, что культурные люди поступили в науку к этим невеждам, «беглым солдатам» и «поротым» каторжникам.

Почему?...

Ответ очень прост: потому, что у невежды был некоторый секрет неизвестный ученым людям, некоторое «деревенское колдовство», производящее восторг…

Ведь обращаются же образованные люди за медицинской помощью к деревенским врачевателям человеческих недугов – к знахарям и знахаркам!

Читателю, само собою, разумеется, не раз приходилось слышать рассказ о том, как был де больной и все врачи от него отказались. А вот случилось этому неизлечимо больному человеку проводить лето там-то и там-то, и указали ему на простого неграмотного мужика знахаря и от этого знахаря он получил исцеление.

Если бы посвятить собиранию этих рассказов хоть одну неделю, даже если бы хотя один день только на эту тему и разговаривать со всеми встречными, то сразу сделалось бы видно, что тема эта неисчерпаема.

И нечего здесь особенно упрекать наше общество в некультурности. Во-первых, случаи исцеления недугов у «простецов» действительно случаются, а во-вторых, русский человек всегда тяготел именно к «простецам», к простому народу, всегда была у него эта тенденция: как о том-то и о том-то мыслит простой народ…

Разве и теперь искание правды Божией не гонит русского человека именно в низы, в народ? И разве народ, как бы сознавая эту свою миссию «научительства», не выдвигает из среды себя постоянно провозвещателей праведного жития?

Так у нас ведется исстари и, вероятно, долго еще будет вестись. В сущности, это ведь очень заманчиво, и если вдуматься, то даже и может настроить воображение на очень восторженный лад.

Пословица народная гласит: «Глас народа – глас Божий», другими словами, в народе говорит сам Бог, т.е. сама истина. И значит, если мы ищем откровения, то только и можем его найти в народе, у простецов. И не о важно, что мы можем иметь от народа откровение, а то, что оно, это откровение, действительно существует, существует эта лесенка на небо. Это совершенно логический вывод из упомянутой пословицы, могущий экзальтировать до такой степени, что уж одно усвоение этой истины иным человеком может быть принято как откровение, как первый этап по пути высших истин.

Мы не станем разбирать здесь, справедлива или несправедлива эта пословица. Для нас сейчас важно одно: она, эта пословица, признаваемая выражением народной мудрости, по смыслу той же пословицы, есть мудрость божественная.

То обстоятельство, что один научитель – «беглый солдат», а другой – сеченый кнутом каторжник, нисколько не меняет дела.

Разве та же народная мудрость не говорит: «От сумы да от тюрьмы не отказывайся?».

Все это нужно взвесить, продумать и понять. И тогда ясна станет психология образованного человека, ищущего разъяснения обуревающих душу сомнений у «простецов» и невежд, у беглых солдат и поротых каторжников.

Указанием на то, что научители хлыстовские невежды и опороченные судом люди, никого от хлыстовства не отвратишь и, базируясь на этом невежестве научителей, истинной его сути не выяснишь.

Приходили ли на память вышеприведенные пословицы людям, совращаемым в хлыстовство?

Может быть да, а может быть нет.

Но что они, эти пословицы, были в них, в душах их, и неосознаваемо для них направляли их мысль так, а не иначе, этого невозможно отрицать.

Как ни была бы ясна и привлекательна поверхность моря, те скалы, которые есть на дне его, все-таки останутся скалами, а песок – песком, а рыбы – рыбами.

И значит, совращаемым в хлыстовство, все равно каково прошлое их научителей, пороли их кнутом или не пороли.

Наоборот, эти наказания кнутом и другие претерпенные ими страдания создавали вокруг них ореол мученичества и этим самым еще более приближали их к небу в глазах их слушателей.

Так что нечего и нечему удивляться, что в хлыстовство, где научителями состояли опороченные судом невежды, шли люди с незапятнанной совестью и имевшие все основания считать себя научно просвещенными.

Так было раньше, в первые годы укоренения хлыстовства. Затем невежественных научителей, зачастую истинных фанатиков своей идеи, сменили научители несколько иного типа.

Были между ними и прямые пройдохи и такие фанатики как прежде и наконец – именно в наше время – либо форменные шарлатаны, либо просвещенные модной ныне наукой, стремящейся постигнуть тайны «астрала», занимающейся исследованием трех планов потустороннего бытия.

Я вовсе не хочу сказать, что нынешние хлыстовские «научители» главным образом последователи Бурже, Лермина, Ларманда, Станислава де-Гюойта и др.

Я говорю только , что увлечение оккультными науками отразилось и на хлыстовстве, придало ему особенный смысл в понимании его приверженцев и в некоторых случаях совершенно его изменило.

И по Бурже и по Лермину и по другим толкователям «астрала» простой народ всегда стоял и теперь стоит неизмеримо ближе к пониманию этого «астрала» чем образованные классы.

В обществе, где процветает хлыстовство и вместе с тем где существует увлечение тайнами магии, разве такое указание не должно обратить внимание ищущих единения с Духом опять-таки на научителей – простецов, как бы невежественны и как бы порочны они ни были?

Там, в простом народе, хранится какая-то тай      на испокон веков. И значит, вполне естественно, что научители о единении с Духом выходили все время из народа…

Туманная мгла прежнего мистицизма подтверждается воскресшей наукой об «астрале», санкционирующей в свою очередь авторитетным своим словом все бредни невежественных колдунов и колдуний.

И невежественный человек, истинный шарлатан, искатель приключений, основывающий хлыстовский «корабль», никогда ничего не слыхавший о трех «астральных» планах, неожиданно проникается до сих пор никогда не посещавшим его чувством уважения к собственной своей особе…

Он – сосуд избранный… до сих пор внутренне он искренно верил, что накатывание на него Св. Духа есть попросту род некоторого опьянения, происходящего от долгого кружения.

Теперь на это у него совсем особенные взгляды. И главное, вот что привлекательно в этом магическом разъяснении накатывания.

Накатывают, может быть, и «демоны», но демон, по учению магии, вовсе не сатана и не дьявол. Демон, попросту отошедший в область «астрала» дух, обитавший когда-то в живом человеческом теле. Демон – это бывший человек, находящийся ныне не в аду и не в раю, а в области «конической тени, отбрасываемой землей или луной в пространство».

И нет никакого греха в этом сношении с «демонами»!

О летунах, он, этот хлыстовский научитель, и раньше слыхал у себя в деревне. Теперь к этому знанию о летунах прибавилось еще, что они, летуны, обитают тут же с тобой рядом и нечего их особенно страшиться…

Созидается, таким образом, новое вероучение, подтверждающее темные предания старины.

Рано или поздно это вероучение, зародившееся на верхах, опустится книзу, разумеется, не в том уже виде, в каком оно зародилось.

Возможно, что оно коснется и деревенского хлыстовства и реставрирует его или само реставрируется на основах хлыстовства, и реставрированное всплывет снова наверх…

Ведь когда-то существовал же на Литве обычай собираться в родительскую субботу в каком-нибудь темном сарае недалеко кладбища…

В сарай приносились питье и еда. Поминающие родителей начинали закусывать, и участие в этой трапезе принимали якобы и покойники, неожиданно появлявшиеся на приготовленных для них местах, рядом с живыми.

Как возвышенны ни были бы идеалы, волнующие общество, как положительно ни было бы оно настроено, в нем все равно останется всегда эта струйка больного мистицизма, курящаяся дурманящим мозг испарениями, порождающая кошмарные образы и разливающаяся иногда в широкую реку на истинную радость разным темным ловцам душ человеческих…