Прелесть

...Кто желает повелевать нечистыми духами, или чудесно подавать здравие болящим, или являть перед народом какое-либо из дивных знамений, тот хотя призывает имя Христово, но бывает чужд Христа; поскольку, надменный гордостию, не следует Учителю смирения... Посему то отцы наши никогда не называли тех монахов добрыми и свободными от заразы тщеславия, которые хотели слыть заклинателями, и для сего с величайшею надменностию разглашали о себе, что они уже заслужили или надеются скоро получить эту благодать (прп. авва Нестерой, 56, 445).

* * *

Находясь в искушении, чувствовал я радость, слезы и утешения и по младенчеству думал, что это плод духовный, а это была прелесть вражия (прп. Иоанн Лествичник, 90, 523). Источник.

* * *

Никто пусть не думает, что он действительно сделался чадом Божиим, если не стяжал еще в себе Божеских черт (прп. авва Фалассий, 91, 300).

* * *

...Не допускайте самолюбия, саморассуда, своеумия, ибо слово отеческое все такое почитает источником всяких прелестей... (прп. Феодор Студит, 92, 140).

* * *

...Она <прелесть> для многих, по множеству и разнообразию ее козней и осечений, неудобораспознаваема и почти непостижима. Прелесть, говорят, в двух видах является, или лучше, находит – в виде мечтаний и воздействий, хотя в одной гордости имеет начало свое и причину. Первая бывает началом второй, а вторая началом третьей, еще – в виде исступления. Началом мнимого созерцания фантастического служит мнение (притязательное на всезнайство), которое научает мечтательно представлять Божество в какой-нибудь образной форме, за чем следует прелесть, вводящая в заблуждение мечтаниями и порождающая хуление, а далее наделяющая душу страхованиями и наяву, и во сне. Ибо за возгордением следует прелесть (от мечтаний), за прелестию – хуление, за хулением – страхование, за страхованием – трепет, за трепетом – исступление из ума. Таков первый образ прелести от мечтаний.

Второй образ прелести в виде воздействий бывает вот каков: начало свое имеет она в сладострастии, рождающемся от естественного похотения. От сласти сей рождается неудержимость несказанных нечистот. Распаляя все естество и омрачив ум сочетанием с мечтаемыми идолами, она приводит его в исступление опьянением от палительного действа своего и делает помешанным. В сем состоянии прельщенный берется пророчествовать, дает ложные предсказания, предъявляет, будто видит некоторых святых, и передает слова, будто ими ему сказанные, опьянен будучи неистовством страсти, изменившись нравом и по виду став как бесноватый. Таковых миряне, духом прелести водимые, называют блаженными, юродивыми: они приседят и пребывают при храмах святых некиих, ими якобы будучи одуховляемы, воздействуемы и мучимы, и от них людям возвещая откровения; но их следует прямо называть бесноватыми, прельщенными и заблуждшими, а не пророками, предсказывающими и настоящее, и будущее. Бес непотребства, омрачив их ум сладострастным огнем, сводит их с ума, мечтательно представляя им некоторых святых, давая слышать слова их и видеть лица.

Но бывает, что бесы эти сами являются и смущают их страхованиями: подчинив их игу велиара, они против воли толкают их на грехи делом, как преданных им рабов, имея потом проводить их в ад (прп. Григорий Синаит, 93, 214–215).

* * *

Ведать подобает, что прелесть три главных причины имеет, по коим находит: гордость, зависть бесов и наказательное попущение. Этих же причины суть: гордости – суетное легкомыслие (или тщеславие), зависти – преспеяние, наказательного попущения – греховная жизнь. Прелесть от зависти и гордого самомнения скорое получает исцеление, особенно если кто смирится. Но прелесть наказательная – предание сатане за грех – часто попущает Бог своим оставлением даже до смерти. Бывает, что и неповинные, для спасения, предаются на мучительство (бесов). Ведать подобает, что и сам дух гордостного самомнения дает предсказания иногда в тех, кои не тщательно внимают сердцу (прп. Григорий Синаит, 93, 215).

* * *

Великая противоборница истины и в пагубу вводительница человеков есть ныне прелесть, через которую в душах нерадивцев воцарился мрак неведения, отчуждающий их от Бога (прп. Григорий Синаит, 93, 215).

* * *

Диавол обычай имеет, особенно дня новоначальных, представлять под видом истины прелесть свою, преображая лукавое свое в духовное (прп. Григорий Синаит, 93, 225).

* * *

...Они <подвижники> постятся, чтобы смирить плоть свою буйную; совершают бдения, чтобы изощрять око свое умное; спят на голой земле, чтобы не разнеживаться сном; связывают язык молчанием и уединяются, чтобы избежать и малейших поводов к учинению чего-либо оскорбляющего Всесвятого Бога; творят молитвы, выстаивают службы церковные и иные совершают дела благочестия для того, чтобы внимание их не отходило от вещей небесных; читают о жизни и страданиях Господа нашего не для другого чего, как для того, чтобы лучше познать собственную свою худость и благосердую благость Божию, – чтобы научиться и расположиться последовать Господу Иисусу Христу с самоотвержением и крестом на раменах своих и чтобы паче и паче возгревать в себе любовь к Богу и нелюбие к себе.

Но с другой стороны, эти же добродетели тем, которые в них полагают всю основу своей жизни и своего упования, могут причинить больший вред, нежели явные их опущения, – не сами по себе, – потому что они благочестны и святы, – а по вине тех, которые, не как должно, пользуются ими, – именно когда они, внимая только сим добродетелям, внешно совершаемым, оставляют сердце свое тещи в собственных своих волениях и в волениях диавола, который, видя, что они соступили с правого пути, не мешает им не только с радостью подвизаться в этих телесных подвигах, но и расширять и умножать их, по суетному их помыслу. Испытывая при сем некоторые духовные движения и утешения, делатели сии начинают думать о себе, что возвысились уже до состояния чинов ангольских, и чувствуют в себе присутствие Самого Бога; иной же раз, углубившись в созерцание каких-либо отвлеченных, не земных вещей, мечтают о себе, будто совсем выступили из области мира сего и восхищены до третьего неба <...> Источник.

...Они находятся в великой опасности. Имея внутреннее свое око, т. е. ум свой помраченным, им смотрят они и на самих себя, и смотрят неверно. Помышляя о внешних своих делах благочестия, что они хороши у них, они думают, что достигли уже совершенства, и, возгордеваясь от этого, начинают осуждать других. Источник.

После сего нет уже возможности, чтобы кто-либо из людей обратил таковых, кроме особого Божия воздействия. Удобнее обратится на добро явный грешник, нежели скрытный, укрывающийся под покровом видимых добродетелей (прп. Никодим Святогорец, 70, 13–15). Источник.

* * *

Они <святые> предостерегают от прелести... всякого упражняющегося какою бы то ни было добродетелию. Источник прелести, как и всякого зла, – диавол, а не какая-нибудь добродетель (свт. Игнатий Брянчанинов, 38, 222).

* * *

Всякий человек более или менее склонен к прелести: потому что «самая чистая природа человеческая имеет в себе нечто горделивое» (см.: преп. Макарий Великий, Беседа 7, глава 4) (свт. Игнатий Брянчанинов, 38, 224). Источник.

* * *

Как гордость есть вообще причина прелести, так смирение – добродетель, прямо противоположная гордости, – служит верным предостережением и предохранением от прелести (свт. Игнатий Брянчанинов, 38, 228). Источник.

* * *

Величайшая прелесть признавать себя свободным от прелести (свт. Игнатий Брянчанинов, 38, 230). Источник.

* * *

Прелесть есть повреждение естества человеческого ложью. Прелесть есть состояние всех человеков без исключения, произведенное падением праотцев наших (свт. Игнатий Брянчанинов, 38, 230). Источник.

* * *

...Прелесть есть усвоение человеком лжи, принятой им за истину (свт. Игнатий Брянчанинов, 38, 231). Источник.

* * *

Верный Слову Божию... действуя под руководством Евангелия против собственного самообольщения, укрощая страсти, этим уничтожая мало-помалу влияние на себя падших духов, он мало-помалу выходит из состояния прелести в область истины и свободы... (свт. Игнатий Брянчанинов, 38, 232). Источник.

* * *

Одержимые по большей части преданы сладострастию, несмотря на то что приписывают себе возвышеннейшие духовные состояния, беспримерные в правильном православном подвижничестве... (свт. Игнатий Брянчанинов, 38, 253). Источник.

* * *

Все частные виды самообольщения и обольщения бесами... происходят или от неправильного действия ума, или от неправильного действия сердца (свт. Игнатий Брянчанинов, 38, 257). Источник.

* * *

...Род прелести, основывающийся на высокоумии, называется святыми отцами «мнением» и заключается в том, когда подвижник примет ложные понятия о духовных предметах и о себе, сочтет их истинными (свт. Игнатий Брянчанинов, 42, 68–69). Источник.

* * *

...Бегайте самоценения... Прелесть, когда кто чувствует себя чем-то... ничтоже сый (Гал. 6, 3) (свт. Феофан, Затв. Вышенский, 81, 122). Источник.

* * *

Из этих трех – своевкусия, своеволия и самомнения – слагается пагубный дух прелести (свт. Феофан, Затв. Вышенский, 82, 206). Источник.

* * *

Если человек в прелести, это тотчас обнаружится в его взоре, несколько диком и особенно в упорстве стоять на своем (свт. Феофан, Затв. Вышенский, 83, 210). Источник.

* * *

Некто Авраамий, египтянин, рачительный монах, вел в пустыне жизнь весьма суровую и строгую. Но ум его поражен был крайним самомнением. Придя в церковь, он вступил в спор с пресвитерами и говорил: «И я рукоположен в нынешнюю ночь в пресвитера Самим Иисусом Христом, и вы должны принять меня как пресвитера, готового священнодействовать». Святые отцы вывели его из пустыни и, заставив вести иную, более простую, жизнь, исцелили его от гордости. Приведя его в сознание собственной немощи, доказали, что он обольщен был демонами гордости, и святыми своими молитвами восстановили и его в прежнюю добродетельную жизнь (101, 248).

* * *

Был некто Валент, родом из Палестины, по духу гордый... Этот Валент долго жил в пустыне. Много изнурял он плоть свою и по жизни был великим подвижником, но потом, обольщенный духом самомнения и гордости, впал в крайнее высокомерие, так что сделался игралищем бесов. Однажды, в глубокий вечер, когда уже было темно, он плел корзины и уронил шило на пол. Долго не находил его, как вдруг, по наваждению бесовскому, явился в келье зажженный светильник; с ним нашел он потерянное шило. Это дало новую пищу его надмению; в упоении гордости подвижник еще более возмечтал о себе, так что стал наконец презирать и самые Тайны Христовы... Диавол же, уверившись, что Валент совершенно предался его обману, принимает на себя вид Спасителя и ночью приходит к нему, окруженный сонмом демонов во образе ангелов, с зажженными светильниками. Один из демонов в образе ангела подходит к нему и говорит: «Ты благоугодил Христу своими подвигами и жизнью, и Он пришел видеть тебя. Итак, ничего другого не делай, а только, став вдали, поклонись Ему, – потом иди в свою келью». Валент вышел и, увидев множество духов со светильниками на расстоянии около стадии, упав, поклонился антихристу.

Обольщенный до того простер свое безумие, что на другой день сказал при всей братии: «Я не имею нужды в приобщении: сегодня я видел Христа». Тогда святые отцы, связав его цепями, в течение года лечили его молитвами, разнообразными унижениями и суровой жизнью, пока не истребили его гордость, как говорится, противное врачуя противным (101, 103–105).

* * *

Один молодой инок, немного пожив в монастыре, стал проситься у игумена на житие в пустыне. Сколько опытный старец ни уговаривал его, чтобы не спешил приводить в исполнение свое намерение, инок оставался непреклонен, и старец уступил. Ушел инок в пустыню и, найдя пещеру, поселился в ней. Начал упражняться в богомыслии, молитве, посте. Чего бы, кажется, лучше такой жизни? Но диавол не дремал. Сначала он стал смущать инока злыми помыслами, а когда это не помогло совратить его с пути, начал действовать иначе. Преобразившись в ангела света, он явился неопытному подвижнику и сказал: «Знай, что ради твоей чистоты и доброго жития послал меня Господь служить тебе». «Да что же я сделал такого, чтобы служили мне ангелы?» – воскликнул изумленный монах. Бес отвечал: «Все, что ты сделал доселе, велико и высоко перед Богом. Ты оставил мир и сделался монахом; ты постоянно утруждаешь себя молитвами и постом; ты даже в пустыню ушел. Как же ангелам не служить тебе?» Задели за живое монаха эти слова бесовские, и стал он думать: «А что, ведь и в самом деле, должно быть, я велик и высок перед Богом!» Диавол же между тем продолжал свое дело и все являлся ему, а чтобы поскорее погубить его, к прежним казням присоединил новую. Некий человек, будучи окраден ворами, задумал спросить о своей покраже упомянутого инока. В это время диавол, явившись последнему, сказал: «Человеку, который придет к тебе, укажи, что украденное у него лежит в таком-то месте». Окраденный действительно пришел, и монах через указание покражу возвратил ему. За эту услугу человек тот прославил его по всей стране той как пророка, и вот стало стекаться к монаху множество народа, и всем он предсказывал, и слава его повсюду распространялась. Наконец, диавол окончательно задумал погубить его. Явившись ему снова, он сказал: «Знай, отче, что ради ангелоподобного и непорочного твоего жития скоро явятся к тебе другие ангелы и с телом возьмут тебя на небеса, и там будешь вечно царствовать со всеми святыми». Услышав это, инок смутился и через приносившего к нему пищу брата попросил к себе на совет игумена. Сей не замедлил прийти. «Ах! – увидев его, воскликнул прельщенный, – чем я заплачу тебе, отче, за все, что ты сделал для меня?» «Да что же я сделал для тебя?» – спросил игумен. «Да как же, – отвечал монах, – через тебя я сподобился принять ангельский образ, ради тебя вижу ангелов и завтра через них имею быть вознесенным на небеса». Из себя вышел старец, выслушав бредни прельщенного, и, строго укорив его, в заключение сказал: «Не выйду же от тебя дотоле, пока сам своими глазами не увижу того, что готовится тебе». И, затворившись, остался с иноком в вертепе. Наступил час исполнения диавольского обещания, и инок, увидев бесов, воскликнул: «Вот, отче, пришли!» Тогда игумен, охватив его рукою, сказал: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помоги прельстившемуся рабу и не предай его нечистым бесам в обладание!» Бесы окружили прельщенного и старались вырвать его из рук старца. Но последний запретил им, и они, не имея возможности взять того, кто был почти совсем уже в их руках, схватили его мантию и скрылись.

Когда похищенная мантия слетела сверху и пала на землю, старец сказал иноку: «Видишь ли, безумный, что сделали бесы с твоей мантией? Ведь точно так же они хотели поступить и с тобой, и ты бы предал им окаянную свою душу». Затем он снова взял его в монастырь, заставил служить в пекарне и поварне и участвовать в прочих службах монастырских, и этим, смирив его помыслы, спас его (112, 363–365).

* * *

Однажды, когда авва Исаакий сидел после полуночного песнопения, по обычаю потушив свечу, вдруг в пещере его засиял свет, как от солнца, так что смотреть было невозможно. И пришли к нему два прекрасных юноши с лицами блестящими, как солнце, и сказали: «Исаакий! Мы ангелы, и вот идет к тебе Христос: пойди и поклонись Ему». Он же не понял бесовского наваждения... и, даже не перекрестившись, поклонился, как Христу, бесовскому действию. Тогда бесы подняли радостный крик: «Ну, Исаакий, теперь ты уже наш!» Они ввели его в келейку, посадили и сами стали садиться с ним рядом. И вся келья и улица в пещере наполнились бесами. И сказал тот, что назывался Христом: «Возьмите сопели, бубны и гусли и играйте: Исаакий нам попляшет». И ударили они в сопели, бубны и гусли и начали играть Исаакием. Наконец, измучив, оставили его еле живого и ушли, насмеявшись над ним.

Наступил рассвет, и когда Антоний, принеся ему хлеб, по обычаю, подошел к окошечку и сказал: «Господи, благослови, отец Исаакий!» Но ответа не было. «Скончался уже», – подумал Антоний и поехал в монастырь за Феодосией и братией. Откопали загороженный вход, вошли и взяли Исаакия, думая, что он умер. Но когда вынесли его и положили перед пещерой, то увидели, что он жив. Тогда игумен Феодосий сказал: «Это, должно быть, от бесовского действия». Его положили на постели, и Антоний стал служить ему... Вскоре, однако, Антоний был вынужден удалиться в Чернигов. Тогда Феодосий пошел с братией, взял Исаакия и, положив у себя в келье, стал служить ему. Он был так расслаблен телом, что не мог повернуться ни на один бок. Феодосий же сам своими руками обмывал и убирал его. И так делал он целых два года. Чудно и дивно! Два года лежал этот больной, ни воды не пил, никакой пищи, ни хлеба, ни зелени не ел, языком не промолвил; нем и глух лежал два года! Феодосий же просил за него Бога и читал над ним молитвы день и ночь, пока, наконец, на третий год больной проговорил, стал слышать и на ноги становиться, и ходить, как ребенок. И не подумал он, чтобы пойти в церковь; стали его насильно водить и так мало-помалу приучили. Потом научился он ходить на трапезу. Его сажали отдельно от прочей братии и клали перед ним хлеб, но он не брал, если ему не вкладывали в руку. И сказал Феодосий: «Положите перед ним хлеб, а в руку не вкладывайте: пусть сам ест». Он же целую неделю не ел, а потом понемногу огляделся, стал вкушать хлеб и так выучился есть. Так избавил его преподобный Феодосий от козней диавола.

Со временем окреп Исаакий, и взял верх над бесами, и ни во что не ставил их ужасы и мечтания. Он говорил им: «В первый раз в пещере вы прельстили меня, потому что я не знал ваших козней. А теперь уже со мной Господь Иисус Христос, Бог мой, и молитва отца моего Феодосия, и я надеюсь, что побежду». Несколько раз бесы начинали досаждать ему и говорили: «Ты ведь поклонился нашему старшине и нам». Он же говорил: «Старшина ваш антихрист, а вы бесы», – клал на лице своем крестное знамение, и они исчезали. Иногда приходили они к нему ночью, пугали его призраками; как будто, например, пришло множество народу с заступами и лопатами и говорят: «Раскопаем пещеру и погребем здесь этого человека». А иные говорили ему: «Беги, Исаакий: хотят тебя закопать». Он же отвечал: «Если бы вы были люди, то пришли бы днем, а вы – тьма и во тьме ходите, и тьма берет вас». Он знаменовал их крестом, и они исчезали. В другой раз приходили стращать его в образе медведя, или лютого зверя, или вола; иногда ползли к нему змиями, жабами, мышами и всякими гадами. Но ничего не могли они ему сделать и сказали: «Победил ты нас, Исаакий!» Он же сказал: «Вы победили меня в образе Иисуса Христа и ангелов, не будучи достойны показываться в таком виде. Теперь же вы делаете, как следует, являясь в образе зверей, скотов, змей и гадов: каковы вы скверные, злые, таковы и в видении». И тотчас скрылись от него бесы, и с тех пор не было ему вреда от них. Он сам рассказывал, что три года была у него эта борьба. Он же вел жизнь строгую и воздержную, в крепком посте и бдении (100, 13–17).

* * *

Был во дни преподобного игумена Никона один брат, именем Никита. Желая прославиться у людей, а не ради Бога, замыслил он уйти в затвор и начал проситься у игумена. Игумен запрещал ему, говоря: «Сын мой! Нет тебе пользы сидеть праздно: ты еще молод. Лучше тебе оставаться среди братий своих: работая им, ты не лишишься мзды своей. Сам ты видел брата нашего, святого Исаакия, как прельщен он был от бесов. Только и спасла его великая благодать Божия и молитвы преподобных отцов Антония и Феодосия, которые и доныне многие чудеса творят». Никита же сказал: «Никогда не прельщусь я, как он. Прошу же у Господа Бога, чтобы и мне подал Он дар чудотворения». Преподобный Никон возразил: «Выше сил прошение твое. Берегись, брат мой, чтобы, вознесшись, не упасть. Велит тебе наше смирение служить святой братии. Ради их дастся тебе венец за послушание твое». Но Никита не хотел никак внять тому, что говорил ему игумен, и как захотел, так и сделал: заложил свои двери и никогда не выходил. Прошло несколько дней, и прельстил его диавол. Во время своего пения услышал Никита голос молящегося с ним и обонял запах благоухания несказанного. И этим прельстился он, говоря сам в себе: «Если бы это был не ангел, то не молился бы со мною и не было бы здесь обоняния Духа Святаго». И стал он прилежно молиться, говоря: «Господи! Явись мне так, чтобы я мог видеть Тебя». Тогда был к нему голос: «Не явлюся: ты еще молод, – вознесшись, не упади». Затворник же со слезами говорил: «Нет, не прельщусь я, Господи! Игумен мой научил меня не внимать обольщениям диавола. Все же, что Ты повелишь мне, я исполню». Тогда душепагубный змий принял власть над ним и сказал: «Невозможно человеку в теле видеть меня. Но вот я посылаю ангела моего: он пребудет с тобой, и ты станешь исполнять волю его». И тотчас стал перед ним бес в образе ангела. Упав, поклонился ему инок, а бес сказал: «Ты не молись, а только читай книги, и через это будешь беседовать с Богом, и из книг станешь подавать полезное слово приходящим к тебе. Я же постоянно буду молить о твоем спасении Творца своего». Прельстился Никита и перестал молиться, а прилежно занимался чтением и поучал приходящих к нему; видя же беса, постоянно молящегося о нем, радовался ему, как ангелу, творящему за него молитву. С приходившими к нему Никита беседовал о пользе души и начал пророчествовать. И пошла о нем слава великая, и дивились все, как сбывались слова его. Посылает однажды Никита к князю Изяславу сказать ему: «Нынче убит Глеб Святославич в Заволочье. Скорее пошли сына своего Святополка на престол в Новгород». Как он сказал, так и было, и через несколько дней пришла весть о смерти Глеба. И с тех пор прослыл затворник пророком, и крепко слушались его князья и бояре. Но бес будущего не знал, а знал только то, что сам сделал или научил злых людей – убить ли, украсть ли, – то и возвещал. Когда приходили к затворнику, чтобы услышать от нею слово утешения, бес, мнимый ангел, рассказывал, что случилось через ней» самого, и Никита пророчествовал. И всегда сбывалось пророчество его. Никто не мог состязаться с ним в знании книг Ветхого Завета: он наизусть знал Бытие, Исход, Левит, Числа, Судей, Царств и все пророчества по чину (по порядку). Вообще все книги еврейские на намять знал; Евангелия же и Апостола, этих святых книг, в благодати преданных нам на наше утверждение и исправление, он не хотел ни видеть, ни слышать, ни читать и другим не давал беседовать с собой о них.

И из этого все поняли, что прельщен он от врага. Не могли стерпеть этого преподобные отцы. Пришли они к прельщенному, помолились Богу и отогнали беса от затворника, и после того он не видел его более. Потом вывели его из пещеры и спрашивали о Ветхом Завете, чтобы услышать от него что-нибудь. Никита же клялся, что никогда не читал книг, и из еврейских книг, которые прежде наизусть знал, теперь не ведал ни единого слова; да, попросту сказать, ни одного слова не знал, так что  блаженные отцы едва грамоте его научили. После этого предал себя Никита на воздержание и послушание, и на чистое, смиренное житие, так что всех превзошел в добродетели, и впоследствии был поставлен епископом в Новгороде за премногую свою добродетель (100, 78–81).

* * *

Отец архимандрит Онуфрий о себе рассказал следующее: «Окончил я курс канонической школы в 19 лет. Душа моя была полна желания посвятить свою жизнь служению Богу. С этой целью я прибыл в Гефсиманский скит, что при Сергиевой Лавре. Он тогда только что открылся. Игумен скита отец Анатолий, видя мою юность, долго не принимал меня, но, уступив моим слезам, наконец, решил принять. Послушание мне дано было при больнице – служить больным. Старцем моим был назначен иеросхимонах Феодот, который прибыл из молдавского Нямецкого монастыря; это был старец строгий и к себе, и ко всем прочим. Горя непреодолимым желанием спастись, прихожу я однажды к отцу Феодоту и прошу его благословения класть келейно по нескольку сот земных поклонов. Старец, удивленно взглянув на меня, спросил: «Разве ты не бываешь на братском правиле, где читаются три канона – Спасителю, Божией Матери и Ангелу Хранителю, акафист и исполняется пятисотница?» Когда я ему сказал, что на правиле бываю, тогда он строго взглянул на меня и сказал: «С тебя довольно и того, что исполняет вся братия». Но я продолжал слезно просить, чтобы он сверх братского правила благословил мне класть земные поклоны в келье. С неохотой старец сказал мне: «Ну, клади по десять поклонов». Получив благословение на поклоны в келье, я стал класть ныне десять, завтра двадцать и с каждым днем прибавлял и прибавлял и дошел до двух тысяч поклонов в день. Жажда к молитве во мне развивалась с каждым днем все более и более. На молитве я готов был умереть. Мое желание молиться разгорелось до того, что я стал замечать, что лик Царицы Небесной, перед которым я молился, иногда начинал блистать светом. Блистание света с каждым днем все усиливалось и усиливалось. Радость в душе моей в силу этого столь была велика, что я представлял себя стоящим уже не на земле, а на небе. К еще большей моей радости, я стал замечать, что Матерь Божия с иконы мне улыбается, а сам я кладу поклоны, как бы не касаясь иола на аршин, совершая молитву на воздухе. Видя такое дивное, неописуемое явление, ниспосланное мне с неба, как мне думалось тогда, за мою веру и любовь к Богу, я мнил себя удостоенным этой великой Божией милости за свою чистую, святую жизнь. Преисполненный таких мыслей и чувств, я решил своими переживаниями поделиться со старцем.

В глухую полночь спешу к нему однажды в келью и бужу его. Когда открыл он мне дверь кельи, я упал к его ногам в порыве той же прелестной радости и воскликнул: «Батюшка, батюшка, какая у меня радость, какая у меня радость!» Старец сурово спросил меня: «Какая у тебя радость?» «Батюшка, дорогой мой! воскликнул я. – Моя радость состоит в том, что, когда я молюсь, Матерь Божия ликом Своим озаряет келью неизреченным светом. Она улыбается мне с иконы, а сам я, когда молюсь, поднимаюсь от пола приблизительно на аршин, и молитва моя совершается на воздухе». Лицо старца стало еще суровее. Он спрашивает меня: «Да ты сколько поклонов-то земных кладешь?» «Батюшка, вы благословили мне класть по десять поклонов, а я, грешный, кладу по две тысячи в день». Старец пришел в неописуемый гнев и громко воскликнул: «Ах ты. мальчишка негодный! Как ты осмелился самовольно дойти до такого множества поклонов? Тебе не Матерь Божия улыбается во свете и не благодать Божия поднимает тебя на воздух, а ты пошел на самоволие и гордость. Ты в прелести и самообольщении помышляешь, что уже сподобился за свои мнимые подвиги великих Божиих дарований и святости. Несчастный, ты действием диавола вошел в совершенную духовную прелесть». Лицо старца стало еще грознее, и он крикнул на меня: «Если я узнаю, что ты осмелишься продолжать самовольные поклоны в келье, тогда я пойду к игумену и буду просить, чтобы он немедленно выгнал тебя из обители как негодного, самовольного послушника, исполненного бесовской гордости и самообольщения». Затем он отпустил меня с видимой глубокой скорбью. После этого отец Феодот, мой старец, все последующее время моей жизни в скиту относился ко мне с особенной отеческой любовью и попечением. Благодаря ему Господь помог мне исцелиться от тяжкого духовного недуга и выйти благовременно из гибельной прелести (114, 68–73).

* * *

«В 1889 году к нам в Лавру, – вспоминал отец Кронид, – на послушание прибыл очень красивый молодой человек... Звали его Александр Дружинин. Он был москвич. Я представил его отцу Наместнику, и его приняли в число братии. Послушание ему было дано в трапезной служить странникам. Каждый день я его видел в Троицком соборе на братском молебне в два часа ночи. Время от времени спрашивал его: «Как поживаешь, привыкаешь ли?» Он отвечал иногда со слезами умиления: «Живу, как в раю». Я в таких случаях невольно благодарил Бога за его душевное устроение.

Прошло полгода. Александру Дружинину дано было новое послушание – заведовать овощными подвалами, и дана келья, в которой он стал жить один... Прихожу к нему через неделю и замечаю, что мой знакомый в каком-то экстазе. Видимо, он совершал усиленный подвиг молитвы. Прошло еще несколько месяцев. Однажды при посещении я спрашиваю его: «Брат Александр, ты за всеми монастырскими службами бываешь?» Он смиренно отвечает: «За всеми». – «И за братскими правилами бываешь?» – «Бываю, – произнес он и добавил: – я ежедневно в храме Зосимы и Савватия бываю за всенощной и стою утром раннюю и позднюю Литургию». Тогда я ему говорю: «Скажи ты мне, с чьего благословения ты взял на себя подвиг усиленной молитвы? Утреня, вечерня и ранняя Литургия – полный круг церковных служб, а правило братское завершает обязанности инока. Но поздняя Литургия и всенощная есть не обязательное для всех повторение обычных служб. Я хорошо знаю, что во время поздней Литургии с братской кухни приходят к тебе за продуктами, а тебя в келье нет. Тогда поварам приходится искать тебя по церквам, что, несомненно, в их сердцах вызывает ропот и неприязнь. Подумай, такая молитва будет ли для тебя полезна? Да не оскорбится любовь твоя речью моей. Беру на себя смелость спросить тебя еще об одном. Много раз я прихожу к тебе и вижу, что ты находишься в подвиге. Кто же тебя на это благословил? Помни, брат Александр, что жить в монастыре и творить волю свою – дело вредное для души. Смотри, как бы своевольная молитва не ввела тебя в гордость и самобольщение и не стала тебе в грех. Молю и прошу тебя, ради Бога, не твори никаких подвигов без ведома своего духовного отца». Слушал меня юный подвижник с видимым неудовольствием. От него я вышел с тяжелым предчувствием чего-то недоброго.

Прошел еще месяц. Сижу я однажды в своей келье, читаю книгу, часа в два дня. Вдруг неожиданно дверь моей кельи с шумом отворяется и торжественно с громким пением «Достойно есть» входит брат Александр Дружинин. Он кладет земной поклон перед моей келейной иконой и вдруг начинает продолжать земные поклоны. Глаза его горели каким-то недобрым, зловещим огнем, и весь он, видимо, был возбужден до крайности.

Не дождавшись конца его поклонов, я встал и, обращаясь к нему, ласково сказал: «Брат Александр! Я вижу, что ты заболел душой. Успокойся, сядь посиди и скажи мне, что тебе надо». В ответ на мои слова он с сильным озлоблением закричал: «Негодный монах, сколько лет ты живешь в монастыре и ничего для себя духовного не приобрел. Вот я живу один год, а уже сподобился великих Божественных дарований. Ко мне в келью ежедневно является множество архангелов от престола Божия. Они приносят семисвечник и воспевают со мной гимны неописуемой славы. Если бы ты был достоин слышать это неизреченное пение, ты бы умер, но так как ты этого недостоин, я тебя задушу». Видя его нечеловеческое злобное возбуждение и зная, что все, находящиеся в прелести, физически бывают чрезвычайно сильны, я говорю ему: «Брат Александр, не подходи ко мне. Уверяю: я выброшу тебя в окно». Уловив момент, я постучал в стену соседа по келье, который тотчас же и вошел ко мне на помощь. С появлением соседа я стал смелее говорить ему: «Брат Александр, не хотел ты меня слушать, и, вот видишь, в какую ты попал адскую беду. Подумай: ты хочешь меня задушить. Святых ли людей это дело? Осени себя знамением креста и приди в себя». Но Дружинин продолжал выражать угрозу задушить меня как негодного монаха и еще говорил мне: «Подумаешь, какой наставник явился ко мне в келью с советом: много не молись, слушай духовного отца. Все вы для меня ничто». Видя такую нечеловеческую гордость и злобу и бесполезность дальнейшего разговора с ним, я попросил соседа вывести его вон из моей кельи.

В тот же день после вечерни брат Александр снова явился ко мне и торжественно сообщил, что ныне за вечерней на него сошел Святый Дух. Я улыбнулся. Видимо, это его обидело, и он мне говорит: «Что ты смеешься? Пойди спроси иеромонаха отца Аполлоса, он видел это сошествие». В ответ на это я сказал: «Уверяю тебя, дорогой мой, что никто не видел этого сошествия, кроме тебя самого. Умоляю тебя, поверь, что ты находишься в самообольщении. Смирись душой и сердцем, пойди смиренно покайся». Но больной продолжал поносить меня и грозить. Лишь пришел я на другой день от ранней Литургии, брат Александр снова явился ко мне и заявил, что Господь сподобил его ныне дивного видения в храме преподобного Никона. От Иерусалимской иконы Божией Матери, что стоит над Царскими Вратами, заблистал свет ярче молнии, и все люди, стоявшие в храме, будто бы попадали и засохли, как скошенная трава. Спрашиваю его: «А ты-то почему от этого света не иссох?» «Я, – отвечал он, – храним особой милостью Божией ради подвигов моих. Этого не всякий достоин». Говорю ему: «Видишь, брат Александр, как тебя диавол обольстил, возведя тебя в достоинство праведника, и тем увеличил твою гордость. Поверь мне, что стоявшие с тобой в храме пребывают в духовном здравии, а все, что ты видел, есть одна духовная прелесть бесовская. Образумься, осознай свое заблуждение, слезно покайся, и Господь помилует тебя». «Мне каяться не в чем; вам надо каяться!» – закричал он.

Видя такое буйство несчастного и опасаясь припадков безумия, я тотчас же написал письмо его другу Ивану Дмитриевичу Молчанову, по просьбе которого Дружинин был принят в Лавру. В письме было описано состояние больного. Через три дня Молчанов был уже у меня. Я все объяснил ему о Дружинине и, зная, что он хорошо знаком с настоятелем Николо Пешношского монастыря игуменом Макарием, посоветовал ему тотчас же отвезти к нему несчастного. В тот же день Дружинин был отправлен в Пешношский монастырь. Когда Иван Дмитриевич объяснил отцу игумену о болящем, тот спокойно сказал: «Милостью Божией он поправится у нас. И свои такие бывали». Александру Дружинину было назначено игуменом послушание чистить лошадиные стойла на конном дворе. Брат Александр вначале протестовал, говоря: «Такого великого подвижника вы назначаете на такое низкое послушание! Я должен подвизаться в храме и совершать духовные подвиги для назидания прочим». Игумен, в успокоение его души, говорил: «Ты лучше всего и можешь показать добрый пример смирения и кротости через исполнение возложенного на тебя послушания. А относительно молитвы не беспокойся. За тебя в храме будет молиться вся братия». И действительно, по благословению отца игумена, за больного крепко молилась вся братия.

Прошло полгода. Александр Дружинин за все это время в храме бывал только по праздникам и за ранней Литургией. Целый день кидая навоз, он настолько утомлялся, что вечером ложился спать без дневных молений и спал как мертвый. Подвиги совершать ему уже было некогда. Мысль, что он святой, с каждым днем в нем слабела, и видения у него постепенно прекратились. Целый год он был на послушании в конюшне и о своих мнимых подвигах забыл. Затем его перевели в хлебопекарню, где тоже труд нелегкий. Через два года Дружинин переведен был на более легкие послушания. На лице его тогда проявился приятный отпечаток смирения.

Семь лет подвизался он в Пешношском монастыре. Здесь его постригли в монашество с именем Афанасий. Впоследствии он перешел в Московский Симонов монастырь, где за смиренную добрую иноческую жизнь был рукоположен в сан иеродиакона.

Когда я был на послушании в Петрограде, в должности начальника Троицкого Фонтанного подворья, отец Афанасий Дружинин приезжал ко мне повидаться. Когда я спрашивал его, помнит ли он то, что было с ним в Лавре во время его духовного недуга, он отвечал: «Все помню, но только теперь сознаю весь ужас моего душевного состояния» (114, 73–79).