Подарок Кудая

Вечная природа! Солнце ложилось светлыми бликами на гремучую горную речку, стремительно падающую с камней в зеленую, заросшую молодой порослью, котловину; точно стражи стояли ели и сосны, а повыше, на уступах круто обрывавшейся скалы, свободно и вольно разбрасывали ветви кедры, подставляя вер шины горячему июньскому солнцу.

– Вечная природа! – вслух повторил небольшой стройный, молодой монах и темными блестящими умными глазами загляделся в голубевшее небо.

Его лицо с тонкими чертами, одухотворенное, полное мысли, с высоким красивым лбом осветилось внутренним светом, и уста сложились в мягкую ласковую улыбку, когда глаза, случайно отведенные от неба, приметили в тени кустов два смуглых личика и внимательные черные глаза, следившие за ним.

Вдали, за камнями скалы, шумела Катунь, перекликались птицы, а монах думал о том, как привлечь два дикие маленькие существа. Мысль летела быстро, и он запел симпатичным мягким голосом псалом, посматривая на детей, которые подошли ближе и, перешептываясь между собою, глядели на него.

– Абыз! – говорил старший на своем странном языке. – Из того места, – указал он на другой берег котловины за потоком, – камлает по своему. Хорошо, говорит отец, они умеют камлать.

– Подойдем! – попросил младший. – Он не злой: погляди – смеется.

И они подошли застенчиво, робко; и когда он заговорил с ними на их языке немного медленно, но понятно, они совсем осмелели.

– Ты откуда пришел? – спрашивал младший, живой и бойкий ребенок, не похожий на других детей Алтая – медлительных и тихих. – Зачем сюда? Там за горами, абам говорит, есть большие аилы, и люди едят калаш всегда... у нас тихо... тебе будет скучно у нас.

– А я люблю, чтобы было тихо! – сказал молодой абыз. – Я люблю лес, озера, Катунь. Мой Бог любит тишину и вас.

– И нас? – недоверчиво сказал ребенок, садясь на камень, поросший вереском. – Разве он нас знает?

– Да, Он знает всех! – сказал монах задумчиво.

– У тебя, видно, нет никого? – спросил старший. – Я видал твою юрту, в ней только ты один, да ещё другой, тоже немножко абыз... у тебя нет своих?

– У меня все свои, – улыбнулся он, – и ты, и твои... все вы братья мне, и меня послал к вам Кудай, потому что любит вас.

– Кудай – это не Ульгень?

– Нет. Это тот, Кто создал Катунь и горы, месяц и звёзды, солнце и весь мир. Если хотите, я буду приходить сюда и рассказывать вам о Нем.

– Тебя как зовут? – спросил он младшего.

– Алас-ару – сказал тот. – Алас просто: родные говорят, что я похож на птицу – веселый и хохотун, а его – Кочкором: он – упрямый.

– Ну, ты! – сердито огрызнулся его старший спутник.

– Не ссорьтесь, – примирительно сказал монах. – Ты, наверное, умеешь хорошо лазить по горам, Кочкор? вы – братья?

– Нет: его отец Сартакпай-кам, а мой – простой человек, – сказал Алас весело, и его живые узкие глаза блеснули весельем. – А ты чудной: наши все говорят: «зачем пришел? доймет его Ерлик! Ерлик не любит, чтобы камлали по другому; он ему задаст», говорят они: наши и отец Кочкора, кам Сартакпай. – «Кара-немэ когда-нибудь затрясут его»... я боюсь, абыз, Кара-немэ и Курюмеся.

Он опасливо оглянулся кругом, а его спутник тоже пугливо глядел на зеленое море с пятнами солнца и на клочки голубого неба, видные из-за ветвей: ему и в воздухе чудились злые духи.

– Вот моя сила! – поднял священник руку и, расстегнув подрясник, достал небольшой крест. – Видите? Кара-немэ и Курюмесь, и Ерлик – все трепещут этого. Это – подарок моего Кудая. Если бы и у вас были такие, то и вас не посмели бы трогать они; бедные, робкие, суеверные души!

Он погладил узкой, белой, небольшой рукою черную головку младшего и сказал, вставая и обращаясь к обоим:

– Хотите, пойдем к Катуни, Алас и Кочкор: там хорошо... река говорит про то, какой быстрой и прекрасной сделал её Кудай.

Мальчики охотно последовали за ним, но Кочкор покачал головою на его слова: – Что ты? – обратился к нему монах.

– Она говорит про Катым-бажи!²¹ – сказал упрямо мальчик.

– Говорит о страшных пропастях, о камнях и льдах, она вовсе не знает твоего Кудая.

– А вот послушаем! – сказал монах, спускаясь быстро узкой тропою по осыпи к Катуни, делавшей крутой поворот под углом. Неспокойная река летела через камни, пенясь, шумная, торжествующая, вся залитая солнечным блеском; светлые брызги налетавших на береговые скалы волн блестели, рассыпаясь драгоценными камнями, и эта картина в зеленой раме берегов мало говорила о том, о чем сказал Кочкор.

– Она поёт, слышите? хвалит Создателя Кудая... ты ошибся, дитя: разве не слышишь ты, что она поёт? – сказал священник. – Кара-немэ далеко: она забыла о льдах Катым-бажи... да, ведь, и льды созданы Кудаем, а Кара-немэ трепещут его. Он там высоко, выше этой птицы карчиги, – показал он на едва заметную в небесной синеве точку, – а всё видит и слышит. Он на небе и на земле... везде, везде... Он около тебя, Алас, и около тебя, Кочкор, и любит и сохранит, если вы Его полюбите.

Вода билась о камни и пенилась; вода пела и рокотала, а солнце, теплое и ясное, озаряло стройную фигуру залюбовавшегося на прекрасный Божий мир монаха и двух детей, из которых один глядел, упрямо насупившись, а умные глаза другого загляделись в лазурную синеву, за которой было жилище Кудая.

II

– А я к тебе! – так сказал инородец Кургай, робко появляясь на пороге нового дома, поставленного под соснами. – Холодно... ох, как холодно... завтра у вас большой праздник... Ты уже камлал? Монах поднялся от печи, в которую подложил дров, и приветливо улыбнулся гостю.

– Да, завтра у нас Рождество, Кургай! – сказал он. – В эту ночь когда-то на землю пришел Кудай, как человек... А ты давно приехал в Немал?

– Сичас... сыводня... знаешь, кто послал меня? Алас послал: он хворать, ох, как хворать!.. Сартакпай камлал, ничего не помогать... день и ночь он зовет тебя: Макария... Макария... Абыза позови, абам... всё гонит меня, всё плачет ... а мои не пускают: жена, отец... Сыводня говорит:

– Отец, я умру, если не позовешь Макария... меня Кара-немэ мучат; они на меня болезнь послали... у него есть на шее подарок Кудая, если он наденет его на меня, моя болезнь пройдет».

– Если бы ты, Абыз, поехал до нас туда! Тут не далеко совсем мой аил, пожалуйста, не бойся мороза... кони тут... шибко хворать он...

– Что у него? – сказал молодой миссионер. – Может быть, я возьму лекарство.

– Горит весь, волдыри на нем, амру мы думали... Мы уже на темени у него ядно сжигали не раз и трещало, отыскивали в тальнике под снегом червей, да нет их, замерзли, сердце вырезали из овцы живой и клали ему в рот, не помогает... везде болит: во рту, голова, лицо... говорят люди «оспа»!

– И он, говоришь, зовет? – торопливо одеваясь, говорил монах. – Бедный Алас, мягкое сердце. А Кочкор?

– Кочкор тоже лежит... Много по аилам лежит ребят... И откуда пришла хворь? Прямо везде плачут... Ты уже собрался, Абыз?

– Да, ночью я буду служить, теперь свободен... поедем... я скажу только, чтобы обо мне толмач не беспокоился.

И он вышел тихий, спокойный, глядя задумчивыми глазами на звёзды, сиявшие в высоте неба над темным лесом и горами в ненарушимой тишине морозной ночи.

– Готово... я посмотрел подпругу... садись, Абыз! – сказал Кургай.

– А меня разве не возьмёте? – спрашивал выбежавший толмач и ушёл, качая головой. Кони двинулись к лесной опушке, и снег скрипел под их копытами, когда они ровною ступью проехали по улице заснувшего крохотного Чемала, окруженного задумчивым лесом.

III

Алас-ару разметался в огне. Ему виделись страшные уродливые лица Кара-немэ и ужасное лицо Курюмеся. Перед ним раскрывались невиданные пропасти Катым-бажи, ледяные пропасти с бездонными провалами, из которых стремились на него реки, готовые его поглотить, и он метался и бился на своем ложе, близь огня, укрытый шубами, которые беспрестанно поправляла на нем его мать, тихо плакавшая над сыном; она прикладывала снег к его запекшимся устам, и в минуты сознания он говорил ей тоскливо:

– Мама, где же отец? Привезёт ли Макария – Абыза? Даст ли он мне подарок Кудая?.. ах, мама, они задушат меня.

И опять бредил и опять кидался от призраков, а часы шли, длинные, томительные, и старый немогший спать дед беспрерывно подкладывал хворост на костёр, горевший в большой юрте Кургая.

– Едет, – сказала мать старому свекру, поднимая го лову, и её глаза впились в отверстие, закрытое кожей. Оно раскрылось, и она увидала небольшую фигуру гостя, жданного и желанного, которого уже три дня звал и ждал её сын.

– Оспа, да? – сказал гость, подходя к бредившему ребенку: – Бедный Алас... закройте вход... вот, я привез масло, святое масло, я помажу его... не совсем открывайте, холодно... так хорошо... лицо... голову... теперь я погрею руки... нужно приподнять одежду, я и тело вымажу ему...

– Абыз! – радостный шепот сознательно слетел с губ Аласа, руки с трепетом протянулись к священнику: – Абыз, дай мне подарок Кудая; они уйдут от меня тогда, Кара-немэ... они меня замучили.

Абыз минуту думал; потом светлая улыбка прошла по его тонкому худощавому лицу, он быстро расстегнул одежду на груди и, вынув крест, снял его и одел на шею больного ребенка.

Блаженная улыбка легла на личико Аласа, покрытое воспаленными оспинами... он взял горячею сухою рукою Абыза и, с трудом приподняв опухшие веки, сказал:

– Говори мне про Него. Присев у огня и гладя его горячую головку, священник стал говорить о Рождестве, о тайне искупления – просто, понятно, тихо и спокойно. И старый хозяин юрты, и мать ребенка, и Кургай, и больное дитя слушали жадно, пока мальчик не уснул успокоенный, сжимая крест в худенькой смуглой руке.

– Ну, мне надо ехать, – сказал миссионер. – Ему лучше, Кургай, он выздоровеет... Закрывайте крепче вход, не остудите его, завесьте его кочмою... он выздоровеет, не бойтесь... теперь крест прогонит от него всё черное... Христос с вами в день своего Рождества!

И, склонившись к ребенку, тихо и ровно начавшему дышать, он поцеловал обезображенное, распухшее личико без боязни заразы и вышел спокойный и тихий во мглу морозной ночи, свершив своё дело любви.

IV

Колокола весело звонили на маленькой церкви, небольшие колокола бедного миссионерского стана. Абыз – Макарий служил благоговейно и торжественно, а задумчивые, отбежавшие немного от Катуни, горы слушали благовест; слушала его и Катунь, неспокойно бившаяся подо льдом, сверкая полыньями, услыхал донесенные эхом звуки благовеста и мальчик Алас и улыбнулся матери, заботливо склонившейся над ним.

– Мама, слышишь Кудай пришел на землю? Абыз Макарий там молится... мама, мне лучше, ушли Кара-немэ; они наверно теперь принялись мучить Кочкора, потому что у него нет подарка Кудая.

И он опять заснул под перезвон дальних колоколов стана, а Абыз Макарий в церкви приносил бескровную жертву рожденному Искупителю мира и молился за Аласа и всех простых детей языческого Алтая в холодную и темную, но святую и великую ночь Рождества в маленьком чемальском стане, затерянном среди задумчивых гор и лесов.