Божий слуга

(Из записок сотрудника Алтайской миссии,

священника Василия Вербицкого).

Зимою 1857 года пришли они ко мне – оба из аила Ужлэпа, оба юные, не старше девятнадцати лет, и их взгляд, полный мысли, задумчивый и кроткий поразил меня. Было очень холодно. Стоял январь, и я привел их к огню, пылавшему в печи, только что за топленной мною, и спросил по-алтайски, зачем они пришли ко мне. – Мы пришли креститься, абыз, – сказал по-русски один из них, высокий юноша. – Меня зовут Дэнишкэ, и я могу говорить на твоем языке, а он хотя говорит мало, – указал он на товарища, – но всё понимает. Мы из Ужлэпа... Ты знаешь наш аил?..

– В Алтае много аилов, – сказал я, – и мне приходилось бывать в них, но вашего я не помню... Кто-нибудь говорил вам о Господе Боге, если вы пришли искать крещения?

У них заблистали глаза и их лица стали красивыми, осветившись светом веры.

– Мы знаем о Боге, – скромно, но убедительно сказал старший. – Ведь он приходил к нам летом, тот, кто научил нас Его любить... такой молодой, добрый. У него было лицо, как лицо светлого Духа, и говорил он... ах, как говорил нам с Кобрахом о том, как любит Господь крещёных людей, потому что Он им Отец, и как хорошо быть детьми такого Отца!.. Он говорил, что только Ему принадлежит Алтай и вся земля, небо, звёзды и солнце, что Он всё знает и не любит злых, что некрещёные не будут Его детьми... Когда померкнут очи людей, – говорил он нам, – и смерть возьмёт их, то для своих детей Он готовит жизнь светлую и прекрасную у Себя, а некрещёные не придут в ту страну, где не будут они жить никогда: их возьмёт диавол, который будет их мучить и сам мучиться с ними... Как он говорил, отец!.. Мы бросили охоту и приходили к нему, но он ушёл, потому что не мог быть всегда с нами: он послал нас к абызам, и мы более не дождались его. Тогда мы захотели найти другого, чтобы, как он говорил, нас крестили и нашли тебя, абыз.

Я видел, что их души открылись для веры, и спросил ласково:

– Почему он не пришел к вам опять?

– Не знаю, – сказал с грустью Дэнишкэ. – Он сказал нам молитвы, и мы учили их тайком, ходя к крещёным, жившим от нас за двумя горами.

И он прочитал некоторые краткие молитвы, а другой повторил их толково и ясно.

В миссии у нас было немного народа: я знал всех и, перебрав их в уме, спросил у него:

– У него, – того, кто учил вас, были темные глаза и волосы вились на голове?.. У него молодое лицо и кроткий голос?..

Они оба быстро ответили, глядя на меня с мольбою:

– Ты его знаешь, абыз?

– Не знаю, – сказал я, – а может быть и знаю. Сначала я вас накормлю, а потом вы расскажете мне, как вы увидали его.

Они торопливо поели, очевидно, не желая обидеть меня отказом, и, пока мой сотрудник грел нам чай, Дэнишкэ живо заговорил:

– У нас говорливая река, абыз, такая быстрая: падает с камней и журчит, журчит, убегая по долине... Я и Кобрах всегда отдыхали около нее, под кустами, как воротились с охоты... Мы – звероловы, и птиц бьем, и ловим в силки... наш отец тоже зверолов... Лежим так в один день и слушаем реку: я Кобраха по-русски учу... он всегда в аиле, а я далеко с отцом ездил с пушниною (шкуры убитых зверей) и научился болтать, как сорока по-русски. Он мне и говорит: «у них всё не так, как у нас». – «Не так, – говорю, – у них есть дома, с которых звон летит, в которых они Кудаю молятся». А он говорит: «зато у них богатырей таких нет, как у нас, и наши Ульгень и Эрлик лучше их Бога... у нас много богов – говорит... У нас каждый род ещё и своего бога имеет и каждая семья Баштут-хана... Хорошо у нас. Так всё и говорим – о жертвах, о камланье, и договорились, что у нас боги жадные... это – я, а он заступается и грозится... «Ой, однако, тебя Кара-немэ услышат»... И тут мы, абыз, в первый раз его голос услыхали, не видя его самого.

– «Не бойся их!» – сказал он мне.

– И из-за кустов появился перед нами светлый и добрый, в такой же одежде, как у тебя, с широким поясом, такой же тонкий, как Кобрах, и молодой, как мы. Мы подумали сперва, что Ульгень послал к нам Ак-немэ, но он, сев около нас, сказал:

– «Я человек такой же, как и вы; я сын моего Небесного Отца и хожу по земле для того, чтобы спасать моих братьев от Курюмеся».

– Он говорил по-алтайски так же, как и мы, и Кобрах придвинулся к нему, глядя на него и забыв о нашем споре, а он, смотря на горы, залитые солнцем, стал нам говорить своим ясным голосом о великом Кудае. Который сделал из ничего большой огромный Алтай, всю землю за ним, засветил солнце на небе и месяц, о Кудае, Чьи руки затеплили звёзды и сделали человека... О, абыз, как он говорил!

– Ночь спустила свои тени, потухла вечерняя заря, заблестели звёзды, а он всё ещё рассказывал нам о великом народе, о потопе, и дошел до того, как люди ждали на землю Бога. Мы умоляли его пойти с нами, но он, спросив, откуда мы, сказал, что в нашем аиле его утром приняли враждебно, и обещал на завтра опять ждать нас у реки... У нас глухо, абыз... у нас и медведи и рысь ходят по лесам, а волки скалят свои зубы из-за кустов даже и днем. У него не было с собою ни лука, ни ружья, даже ножика не имел он. Нам тяжело было уходить от него, и мы плохо спали в аиле, где отец ворчал на нас за то, что мы ничего не принесли из леса и не осмотрели силки. Ему мы ничего не сказали о том, с кем были день, и в заботе провели ночь... Поутру нам не удалось рано уйти из аила, хотя нас тянуло к нему, а отец сердился и ворчал, о чем-то шепчась с дядей Кобраха и его матерью... Моя мать сказала мне, когда я стал собираться, что дела много и в аиле, и оставила меня, но Кобрах ушёл... – Ты понимаешь наш язык, абыз?.. Вот Кобрах скажет, что было.

– Я нашёл его у реки – быстро продолжал Кобрах. – Он грустно посмотрел на меня и сказал:

– «Ты один?»

– Но сейчас же улыбнулся, когда я объяснил, что Дэнишкэ не пустили, и что ему хотелось идти. Он стал со мною опять говорить, абыз, и рассказал, как Бог, жалея людей, уходящих во тьму, после того, как Улюм приходила к ним, послал на землю Своего Сына.

– Это был Христос, абыз! – затрепетавшими губами быстро сказал Дэнишкэ.

– Да, это был Христос! – подтвердил Кобрах с благоговением. – Он рассказал мне, как Христос родился от чистой Девы и рос в бедности, он рассказал, как над Его пещерой горела звёзда, и мудрые из далекой страны шли Ему поклониться... О светлых духах, слугах Бога, певших на небе, обо всем, и я тогда вскричал: – почему тебя не слышит Дэнишкэ?

– Его лицо отуманилось и он стал передо мною.

– «Пойдем к нему», – сказал он. – «Если Дэнишкэ хочет меня слушать и не может придти сюда, я пойду к нему!»...

– И запел, как поют на заре птицы, что-то светлое и красивое на вашем языке... Угрюмо встретили нас в аиле, залаяли науськанные собаки, но я отогнал их. Дэнишкэ не было видно, но его отец и мой дядя – все наши угрюмые и злые – подошли к нам.

– «Чего тебе надо?» – закричал на него отец Дэнишкэ, – показал на товарища Кобрах.

– Тогда он печально улыбнулся.

– «В Алтае есть хорошие обычаи!» – сказал он. – «Но в вашем аиле, видно, не знают их: гость, который переступил за черту аила, уже не гость здесь... может быть, здесь не алтайцы живут? Вчера на меня натравили собак, а сегодня, когда этот юноша угнал их, вы хотите встретить меня побоями, но я не уйду пока, потому что нашёл желающих послушать меня, которых не было вчера».

– Отцу Дэнишкэ стало стыдно: они отошли все и оставили его в аиле, но дядя погрозился мне... Тогда он посмотрел на меня печально и сказал:

– «Иди к твоему товарищу, скажи ему, что через семь дней я опять приду к вам в вершину речки и стану говорить с вами... Здесь я могу подвести тебя, и, смотри, они не выпустят его».

– Наши все столпились у юрты и не шли от нее.

– «Иди к ним, махни на меня рукою... И ложь иная во спасение бывает... А я уйду. Скажи другу – я приду через семь дней... и не говори обо мне ни с кем, тогда здесь люди ваши ожесточенные забудут обо мне».

– Я так и сделал, как он велел. Мы видели, как он ушёл в лес на радость наших и на горе Дэнишкэ, который, как и я, тянулись за ним думою: его нельзя было забыть, абыз... его слова, как огонь, зажигали наши сердца, они трепетали в уме, и их хотелось слушать еще.

– Родные скоро успокоились... Дня три они следили за нами, но, когда увидали, что мы никуда не рвемся, охладели к. заботе, а тут случилась байга, и мы снова получили свободу делать, что хотели. Первый увидал его Дэнишкэ.

– Я каждый день ходил в вершину реки, – сказал тот, – и на седьмой пень увидел его: он сидел под кустами, и книга лежала у него на коленях. Он глядел куда-то своими глазами и не видел, как я приблизился к нему... Лицо у него было такое же чистое, как вода горной реки, а мне подумалось, что он молится своему светлому Богу... Я подошёл и поклонился ему только тогда, когда он опустил голову над книгою, – я боялся его потревожить... ведь, Великий Дух слушал его. Он, увидав меня, обрадовался мне и сказал:

– «Я рад, что ты пришел, но где же другой?»

– И другой придёт скоро, – поспешил я успокоить его, видя, что он мгновенно опечалился. – Мы ждали тебя к ночи: тебе далеко, наверное, было идти... русские живут от нас в отдалении.

– Но он только улыбнулся.

– «Господь с небес приходил, чтобы спасти погибающих; мне только пали пути земные... На заимке у русских, знаешь, я оставляю лошадь: тут, ведь, недалеко».

Я знал, что до заимки был день и ночь пути, и пожалел его такого небольшого и слабого. Мы сели, отойдя в сторону горы, к камням, и он, глядя на воду, сказал мне:

– «Смотри, как она бежит, ясная, чистая... видишь тот камень, нависший над нею? – он скоро упадет, потому что вода его подточила... Так слова людей-абызов, пришедших в Алтай посланниками Бога, создавшего мир, подточат старую темную веру, и исчезнет она, уйдут камы, и по Алтаю зазвонят колокола... Мне больно за души ваших близких: они и сами не хотят спасения и вам загораживают его... Я ушёл, чтобы не ожесточить их»...

– И много говорил нам, когда пришел Кобрах. Его слова делали наши души мягкими и добрыми. Мы поняли, что наша вера темна, наши жертвы – жестокость и наши камы – обманщики и лжецы, что они служат Курюмесю, и нет ни Ульгеня, ни Эрлика, – а есть только один Вечный Бог, Который любит всех людей на земле и зовет к Себе, как своих детей.

– Нам никто не мешал: мы сделали ему шалаш из ветвей, потому что пошли дожди. И четыре дня он был с нами... Не разводя огня, проводил он ночи, потому что не хотел, чтобы о нем узнали, пока он нас не научит, и на пятый день сказал нам с грустью, что должен идти к другим... Он велел повторять те молитвы, которым научил нас, и ходить учиться им в аил за двумя перевалами, где жила крещеная семья. Мы заплакали, узнав, что он уходит, и просили его сказать нам, как его зовут, но он этого не сделал: он сказал, что его зовут – Божий слуга, велел нам искать абыза, утешил, обласкал и ушёл, не велев себя провожать. А с тех пор мы его не видали... Потихоньку от своих мы стали ходить к новокрещёным и решили, как только наступит месяц Чан-ай, идти искать абыза. Раз на охоте мы услыхали о том, кто приходил к нам... Заехали в незнаемый аил, где разговорились с детьми старого кама... Они тоже учились молитвам тайком и рассказали, что их научил молодой светлый человек, похожий на абыза. Потом у Катуни, в глухой тайге, мы тоже услыхали о нем: это было повыше Тельдекменя: мы ездили туда к родным. Там он вылечил больную старуху, и она и дочь её ушли в стан креститься... Но самого его нам не могли указать: он, как Ак-немэ, ходил по Алтаю... Недаром назвал он себя Божьим слугою, слугою Великого Духа... Великий Дух был с ним.

– В месяце Чан-ай искать тебя, абыз, нам не удалось: началась охота, и родные все так же косились на нас, но нам было тяжело жить в аиле, словно его голос звал нас: идите, идите... И мы пошли нарочно сюда, услыхав о тебе, чтобы за нами не кинулись в погоню. Теперь наши ищут нас по станам, но мы не пошли, ни в Улалу, ни в Чемал.

– Еще, – сказал Кобрах, – нам сказали, что его видели в Улале, но мы были там осенью со своими и не нашли его.

Мне сразу подумалось, что их учитель был наш сотрудник – Невский¹⁹, юноша с горячим сердцем, но он постоянно был на деле при миссии и не мог бродить по далеким аилам, так как имел мало досуга... Кто же был этот Божий слуга, чья душа томилась о подвиге и чьи ноги обтекали глухие углы Алтая, ища для Господа людей? С мо ими гостями легко было заняться: они всё понимали быстро... так крепко посеяны были в них первые семена, пустившие ростки глубоко. Я, не утомляя себя подбором слов, говорил по-русски Дэнишкэ об истинах веры, и он, живо и с увлечением, передавал мои слова Кобраху. День их крещения был для них днем светлой радости: они с ясными лицами приступили к таинственной купели, и Дэнишкэ, нареченный Иоанном, на вопрос; сочетаваешься ли Христу? никем не предупреждаемый, отвечал троекратно:

– Сочетаваюся Истинному Богу Иисусу Христу.

У меня на сердце была большая радость, потому что это было истинное приобретение церкви Христовой, и я благословил неведомого человека, спасшего эти две души.

Кобрах, или Григорий, вернулся домой к престарелой матери, желая и её привлечь к вере, а Иоанн остался со мною, и только позднее уехал в родной аил, обещая приехать ко мне скоро.

Наступил март, и ко мне приехал на помощь брат Михаил Невский, по распоряжению, из Улалы. Мы с ним условились так: он за неделю уезжал в дальние аилы крещеных и готовил их к причащению, а я, приезжая, причащал их, уже приготовленных к принятию Таинства.

В один день на моем пути меня догнал Иоанн: он узнал, что я близко около их аила проеду, и приехал вместе с бывшим Кобрахом... Наша встреча была радостна. Иоанн сообщил мне, что привезёт креститься сестру, что и отец его, хворавший эту зиму, хотя и сердится на него, но не так уже клянет за крещение, а мать Кобраха колеблется и скоро склонится принять новую веру... Они, переночевав со мною, поехали до аила, где ждали нас оглашенные, и те, что готовились к принятию святых Таин, куда я ещё вечером накануне послал сказать, что приеду к ночи на завтра.

После бури, не редкой в Алтае, в которой уходящая зима тратит последние силы, очищая путь весне, наступила оттепель, и розовый закат озарял горные вершины. В долинах ещё не стемнело: благодаря поздней весне, – они, ещё полные снега – тоже полны были розовых тонов. Мы ехали тихо и близились к цели, разговаривая между собою, когда из-за поворота от горы, почти на нас, немного забирая влево к горной тропе, выехал одинокий всадник без проводника.

Иоанн сразу замолк, увидав его, а я узнал в нем брата Михаила, уезжавшего, видимо, в другой аил. По нашему условию мы были должны встретиться, и я писал ему ещё накануне, что приеду вечером с Кобрахом и Дэнишкэ-Иоанном, о которых говорил ему ранее. Теперь я удивился, увидав, что он не дождался меня и хочет свернуть на горную дорогу, словно избегая нас.

– «Брат Михаил!» – крикнул я.

Он медленно остановил двинувшуюся насверток лошадь. Я поехал к нему быстро, но мои спутники перегнали меня. Они оба спешился около него, взяли его руку, кланяясь ему с взволнованными лицами, и я услыхал их слова, подъезжая:

– «Добрый наш, мы тебя искали везде и нашли, слава Богу... У нас в аиле тебя теперь не прогонят: приходи, учи... Как мы тебе рады... Где ты ходил? Кого спасал для Бога»?..

Они говорили, перебивая друг друга, а он сидел, полный смущения, стараясь не смотреть на меня, и сказал своим тихим голосом, обращаясь ко мне:

– «Простите отец Василий, что я не дождался вас: там всё сделано, а в вершине Карасука есть больные».

– «Простите меня, – наклонился он к молодым новокрещённым, – я рад за вас... я приеду к вам, но теперь мне нужно спешить... Простите меня»...

И, подогнав коня, быстро поехал по каменистой оснеженной дороге, озаренной розовыми тонами заката.

А мои новокрёщенные, сняв шапки, смотрели ему вслед с радостными лицами, не садясь на лошадей, пока он, не оборачивая к нам лица, не скрылся под густыми темными соснами.

У меня шибко билось сердце, и слёзы просились на глазах...

– «Так вот кто был Божий слуга, смиренно скрывавший свой подвиг и не хотевший пожинать плодов своего труда»?!.. Я понял его ранний отъезд: он ждал нас только поздним вечером и, узнав, что со мною едут те, души которых он привлек к Христу, поспешил уехать, чтобы никто не узнал об его смиренном подвиге, которому он отдавал дни досуга. Теперь я вспомнил, что и другие миссионеры говорили о случаях подобных моему, и благословил имя нашего молодого сотрудника. Мне подумалось, что такие будут светочами юной миссии нашей, и из него выйдет лучший апостол Алтая...

А мои спутники тихо говорили между собою с довольными лицами:

– «Слава Богу, увидали его – приедет к нам: обещал... Слава Богу»!

Что делал он, мы не знали, чем было полно его сердце, когда прошло его смиренное смущение, о чем задумался его ум? Его ждала целая жизнь труда и самоотречения, и он, наверное, глядя на небо, на котором погасали краски заката, молился Тому, к Кому привлекал души людей, ища и спасая их для вечной жизни в глухих аилах среди долин Алтая. О чем была его молитва, – то было неведомо нам, но она, думалось мне, была далека от молитв других, обремененных жизнью и заботами... Его забота была с ним: в аилах, где жили полудикие люди, среди царственной красоты величавых гор Алтая, и мне подумалось, что он отдаст свою жизнь на служение им по завету Господа Христа, потому что его молодая душа ищет подвига жизни...