С Алтая

Это было давно, когда Он, древний миссионер Христа, святой Пантелеймон, пришел с далекого Афона в Алтай, невидимо явился вместе с образом своим, и в Алтае все потянулись к Нему, начиная с миссионеров и кончая крещеными инородцами; любовь Его, посланника Христа и безмездного Целителя, простиралась на всех, кто Его звал, и немало явилось знамений Божественной благодати, присущей Его святым мощам и иконе. Исцелялись бесноватые, страдавшие пристрастием к вину, болевшие ранами, больные глазами, и епископ Владимир, начальник миссии, с благоговением часто говорил о дивных случаях исцеления всем, кого видел страдающими и измученными. Миссионеры любили Алтай пламенно, – из него их выгоняли только дела службы. Живя в Бийске, они с любовью глядели в ясные дни на дальние горы, похожие на миражи, тонувшие в голубоватой дымке; пуще других томились в такие заезды в город о. игумен Макарий²⁴, ещё молодой миссионер, прошедший тяжелую школу всех послушаний, апостольски ревностный на служение прекрасному краю.

Дела миссии вызвали его в Бийск и зимою 1881 г.

Холодная зима и путь или что другое повлияло на здоровье о. Макария, только он, перемогаясь много дней, свалился и тяжело заболел, а позванный доктор нашёл, что он заболел брюшным тифом в тяжелой форме, и что болезнь его для жизни опасна.

Был хмурый день, когда доктор поставил свой диагноз. Отец Макарий лежал в жару с горящей головой и бредил Алтаем, работой, миссией, говорил о далеком Чолушмане, о милом Чемале, заботился о новокрещённых и метался на жестком ложе к большой тревоге окружающих.

– Надо послать в Улалу нарочного, – сказал епископ Владимир, – помолиться просить перед святым Пантелеймоном за о. Макария миссионеров улалинских; вижу я и сам, что он трудно болен, а потерять его для миссии – слишком большая утрата.

И в тот же день послал нарочного с письмом в Улалу, где просил помолиться за трудно болящего перед иконою святого Пантелеймона.

Владыка был тревожен: он любил отца Макария за его огромный труд, совершенный для миссии, за послушание и покорность, за чистоту мыслей и верующую душу, и ему было страшно думать, что из миссии может уйти её лучшая сила.

Было утро. Маленький городок только что начал просыпаться, и почтари стали разносить «почту», которая приходила сюда через две недели и привозили давно написанные письма из милого далека, из России, до которой тянулись тысячи верст.

Корреспонденцию о. архимандриту подали по обычаю к чаю, и, разбирая её, довольно большую, он остановил глаза на иностранной марке письма: адрес был на имя больного отца Макария и по штемпелю о. архимандрит узнал, что это письмо с Афона; он тут же решил его распечатать, и слёзы набежали на его умные темные глаза, когда он увидел прекрасный лик святого великомученика Пантелеймона.

– «От таковых изображений бывают исцеления болящим, притекающим с верою», – прочел он и, бросив разбор корреспонденции, пошел к больному, держа в руках письмо.

Отец Макарий иногда приходил в сознание: это были часы просветления, и в это утро он открыл воспаленные глаза.

– Послушай-ка, – ласково сказал ему о. архимандрит, – я, ведь, нарочно послал в Улалу помолиться о здоровье твоем, а это вот к тебе небесный Целитель пришел.

И он подал ему святое изображение Великомученика Пантелеймона.

Слабая рука больного потянулась к нему, исхудалые пальцы сотворили знамение креста, и, слушая чтение письма, о. Макарий, охваченный порывом веры, положил себе на грудь святое изображение; но волнение его утомило: он опять стал метаться, и приехавший доктор объявил, пожимая плечами после промерки температуры, что жар страшно велик, и что он при самом благоприятном исходе будет продолжаться ещё неделю, затем с неделю ещё уменьшаться, если не последует печального кризиса. То же сказал он и утром на следующий день.

В это время в Улале тоже получили печальную весть, и звон раздался с колокольни красивой белой церкви, раз дался и полетел к вершинам гор, тихо дремавших под снегами.

Было холодно. Изморозь носилась в воздухе, и солнце декабрьского дня казалось огромным шаром, плывшим над мохнатой Сюрьмейкой. Большая безлесная Тугая и длинный пик Андрияшки, все горы – дальние и ближние – бесстрастно слушали звон колоколов, звавших в церковь для молитвы о болящем своем печальнике, кто прошёл Алтай из края в край с молитвою, любовью и пламенным словом, отдавая ему свои силы, и кто теперь умирал за его гранью, в Бийске, из которого горы Алтая казались маревом, синею тучей, стлавшейся вдали.

В церкви выносили икону, толпились люди с огорченными лицами, слышались разговоры. Старые, слабые миссионеры – все потянулись туда один за другим.

Молебен совершали соборно, благоговейно моля Целителя, данного Милосердным Господом страдающим людям, чтобы Он сохранил для Алтая полезную жизнь его труженика; молились долго от всего сердца, и к концу молебна церковь оказалась полной народа: пришли старые, малые, богатые, бедные, и в церкви несся тихий шепот:

– Шибко болен о. Макарий в Бийске. Нарочного прислал отец архимандрит молиться за него... Сохрани его, Господи...

Певчие пели на хорах, и когда начался акафист, все повторяли за ними: «Святой Великомучениче и Целителю Пантелеймоне, моли Бога о нас!»

– Радуйся, славный проповедниче православия! – читал священник, а у самого невольно мысль уходила к о. Макарию, тоже проповеднику православия, умиравшему вдали. И он был добрым воином Царя царей, как Тот, Кому за него молились.

– «Господи, спаси!» – неслось в его голове. – «Сохрани!» И опять истово с твердою верою читал он слова акафиста:

– Радуйся благосострадательный врачу, исцеления благодатного подавай!

Горячо и торжественно неслись слова, а хор свежими молодыми голосами пел:

– Радуйся, Великомучениче и Целителю Пантелеймоне!

После отслуженного соборно, заказали молебен о болящем прихожане Улалы, потом ещё нашлись желающие помолиться отдельные лица, и долго в церкви звучали теплые молитвы и стройное пение, а короткий день уходил, догорая, как та жизнь, за которую так искренне молились в Улале простые любящие люди.

Архимандрит Владимир тревожно ходил в вечер этого дня по своему кабинету в Бийске; он только сейчас освободился от дел и послал за доктором для о. Макария; он знал, как слабы силы больного, и опасение не давало ему покоя. Нетерпеливо ждал он его и, не дождавшись, пошел к больному.

– Что ты? – спросил он тревожно келейника, достававшего белье из бедного чемодана.

Но отец Макарий ответил за него.

– Спотел я сильно, слава Богу, и жара не чувствую... Слава Господу Богу.

И действительно, горевшая так недавно сухим жаром кожа была влажной, когда о. архимандрит положил руку на лоб больного, а рубашку, совсем потную, он поспешил сам помочь переменить.

– Это в Улале Великомученику молятся! – сказал он радостно. – А вот и доктор... Говорите слава Богу, вспотел он.

Доктор сперва не хотел верить: утром он много возился с больным, желая достигнуть хотя бы небольшого увлажнения кожи, натирая тело мокрыми полотенцами, но результата не достиг никакого, а теперь удивленно и обрадовано заговорил, быстро осмотрев больного:

– Да, действительно! Но это удивительно! Температура спала, нормальная... Это просто чудо, владыка!

А владыка с мягкою радостною улыбкою сказал:

– Истинно чудо, а Чудотворец наш – в Улале. Ему сегодня должны молиться там отцы и братия, и их общая молитва лучше нашей дошла до Бога... Кажется, засыпает больной наш. Пойдемте, друже... это – чудо, да, Слава Богу...

А больной с истомленным лицом лежал, плотно стиснув веки, потому что горячие, жгучие слёзы теплой благодарной радости трепетали у него под ресницами, и ему не хотелось показать этих умиленных слез чужому человеку. Ему вспомнилось пережитое за эти дни, мысли о жизни не для себя, а для тех слабых язычников, которым он умел внушить любовь к Господу. Ему вспомнилось отчетливо, как в полубреду он звал Великомученика за дни болезни, как пламенно звал, и сегодня утром в жару ему показалось, что он слышит обещание помощи... Да, это было в дни болезни. Он склонялся над его ложем: тонкий, прекрасный лик виделся его мысленным очам, хотя ему казалось теперь, что это видели его телесные очи... да, это была истина. Он приходил к нему из неведомого чудного мира хвалы и славы со словами утешения, с обещанием сохранить его жизнь для тех, кому она была нужна, необходима для сотен и тысяч жизней там, в любимых горах.

О. Макарий уж не мог сдержать слез, они катились по исхудалым щекам, светлые, чистые перлы человеческой благодарности Целителю Господа Бога.

С этого дня о. Макарий стал поправляться быстро, точно прибывали силы, и с новыми силами крепла его теплая вера к небесному Заступнику, приходившему к нему в тяжкие дни недуга и исцелившему его тогда, когда он почти безнадежный прижимал слабеющими руками к груди образ своего Целителя, присланный ему с далекого Афона.

Это было давно, но и теперь, и в наши дни, столько чудес свершается в мире по вере людей! Кроткий Целитель Господа Бога «ходит близ Его призывающих с верою и целит всякий недуг и болезнь и сущие в скорбях человеки заступает». И надо звать Его всем, кто скорбит и томится страданием души и тела, звать и веровать, как верил о. Макарий, всей душой и всем сердцем, что Он придёт.