Любовь Столица

Столица (урожденная Ершова) Любовь Никитична (1884–1934) – поэтесса, драматург. Родилась в Москве в купеческой семье. С золотой медалью окончила Елизаветинскую гимназию. В 1905 году поступила на историко-филологическое отделение Высших женских курсов. Со стихами дебютировала в 1906 году в «Золотом руне». До революции выпустила три поэтических сборника «Раина» (1908), «Лада Песенник» (1912), «Русь» (1915). Все они вышли почти одновременно с первыми книгами «Ярь» Сергея Городецкого, «Сосен перезвон», «Лесные были» Николая Клюева, публицистическим манифестом «Говор зорь» Пимена Карпова, «Песнями», «Потаенным садом» Сергея Клычкова, заставивших говорить о «провозвестниках новой силы» (Гумилев), новом направлении в русской поэзии, самым ярким представителем которого вскоре станет Сергей Есенин. В женской поэзии Серебряного века таким явлением станет Любовь Столица. С 1920 года жила в Болгарии, представляя поэзию Русского зарубежья. Публиковалась во многих эмигрантских журналах и альманахах, но книга новых стихов «Голос Незримого» вышла лишь в 1934 году. В этот же эмигрантский период жизни создала цикл стихотворных исторических портретов «Святые князья Борис и Глеб», «Князь Иоанн III», «Царь Алексей Михайлович», «Царь Михаил Федорович», часть из которых была впервые опубликована в рижском журнале «Перезвоны». В ее поздней лирике все отчетливее зазвучали уже не только фольклорные, но и религиозные мотивы. Некоторые из ее ранних и поздних стихотворений положены на музыку А.Т. Гречаниновым и Р.М. Глиэром.

Когда в сияньи утра я молюсь, лицо склоня,

Весенняя, Немудрая – Ты смотришь на меня;

На персях руки свилися молитвенным крестом.

И кудри заслонилися трепещущим холстом.

Ручьем псалмов колеблемы, уста – как виноград.

У ног – златыми стеблями блистает кринов сад.

Вдали холмы написаны, лазурь и белый храм…

Нисходит плавно вниз она, святая Мариам, –

Идет, синеочитая, от неба до земли,

Среброкрылатой свитою с ней духи снизошли…

И херувимы ленные гласят в свою свирель:

– Се – Дева Вожделенная. Веселие земель! –

О цвет неувядаемый! Безгрешная земля!

Зачем тебя не знаем мы, дух скорбью запыля?

Зачем же позабыли мы священный женский смех?!

Зачем досель незыблемый царит унынья грех?!

Тебе, Невинномудрая, молюсь я, стан склоня,

Блаженная, Премудрая, возрадуй же меня!

1907

Розовые зори,

Голубые воды

В небе разгораются,

В озере играются.

Едет свет-Егорий,

Юный, безбородый,

На луга покатые,

За скотину ратуя.

Куяком одетый,

Весь он серебрится.

Конь же – белый, шелковый,

С золотистой холкою.

Взоры его – цветы,

Кудри его – птицы

На долины падают,

Девье сердце радуют.

Скачет он в поселки,

Городки, слободки,

И бегут по улице

За булатной сулицей

Козы, овцы, телки,

Девки и молодки,

Застыдясь, стороняся,

В пояс низко клонятся,

И стоят у взгорий

Смуглые подпаски.

Знахари косматые,

Причты бородатые:

– Здравствуй, свет-Егорий!

Ждем мы вешней ласки.

Мчись улыбкой алою,

Мир крещеный жалуя.

Желтая пшеница

С рожью золотою

Колосятся, росятся –

В сноп кудрявый просятся.

Русый, круглолицый,

С пышной бородою,

Сам подобен тополю,

Ходит Власий по полю.

Белая рубашка,

А порты цветные

И парчой залатаны,

В сапожки запрятаны.

Ставит над запашкой

Вехи огневые –

Молоньи ли, зори ли –

Чтоб жнецы не вздорили.

И под месяц новый –

Серп его сребреный –

Люди собираются,

Хлеб убрать стараются.

Зипуны, поневы,

Крашены, синены,

Гнутся в яри, в озими,

Перед ним же до-земли.

Бабы затомяся,

Идут васильками.

А мужья и девери

Едут с возом в клевере.

Ой, кормилец Власий!

Белыми руками,

Полни риги старые,

Урожай нам даруя.

Брату

Алые рябины,

Серые ракиты

Ронят листья в озеро,

Мочат ветки до-сыра.

В травке, у тропины,

Плат держа зашитый,

Села Богородица –

Шьет, как не погодится.

В синем холодае,

В розовом убрусе,

С длинными косицами,

С долгими ресницами.

Шьет она, гадая,

Да скорбя о Руси –

О полях с ложбинами,

О болях с кручинами.

И слеза из ока

Камнем бирюзовым

Непрестанно топится,

На атласе копится.

Вот взмахнет широко

Голубым покровом

С золотными коймами:

И в селе за поймами

Старый – с домовиной,

С колыбелью – малый,

Нищий странник – с ужином,

А невеста – с суженым.

Взор свой голубиный,

Ты о нас печалуй,

Мати-Богородица!

Худо нам приходится.

Из цикла «Девичьи песни»

С. Т. Коненкову

Голубые – в поднебесье – купола

Зачинают всеми звездами блестеть,

Золотые – в тишине – колокола

Зачинают с перезвонами гудеть.

И расходятся по зелени лугов

Бирюзовая студеная вода,

Песни девичьих высоких голосов

И овечьи, и гусиные стада.

Зачинаю в хороводе я ходить,

Плат мой – белый, синий, синий – сарафан,

Зачинает меня юныш мой любить,

Ликом светел, духом буен, силой пьян.

На лице моем святая красота

Расцветает жарким розовым лучом,

А по телу молодая могота

Разливается лазоревым ручьем!

* * *

Но стала ли мудрей?

Все мил мне щебет скворчий,

И запах моря горче

Весенних пустырей.

Крыла мои связали,

И все же мыслю я

Достичь чрез год, года ли,

Твоей заветной дали,

Московская земля.

Увидеть вновь церковки,

Любимые с пелен,

В резьбе и разрисовке,

Чьи главки златоковки,

Чей златочуден звон.

Ах! Слышать с башни Спасской

Хоть бы последний час!..

Дохнуть святою сказкой,

Возликовать, как в Пасху,

Простив и повинясь...

Затем к усадьбе отчей

Под вечер подойти,

Купая в зорях очи,

Цветы, всех проще, кротче,

Срывая по пути.

А там... Все, что знакомо,

Узнать... всплакнуть, запеть,

Припасть меж алой дремы

К родному чернозему...

И все. И умереть.

(1922)

* * *

Перед московскою иконой,

Благословенной, серебреной,

И встала около за Правило

Творить молитвы и поклоны.

Вдруг воздух комнаты натопленной

Запах знакомой чайной розой

И легкой – русской – папиросой...

Качнулась, ахнула озлобленно,

Взглянула, полная вопроса...

Два слова. Два лишь! И... все брошено.

Вновь – мир, и лунный хлад крещенский,

И санный путь, наш деревенский,

И лик твой нежный, запорошенный,

Тот лик таинственнейше женский!..

Кафе: убитые латании,

Хромающие уанстепы.

А мнилось – вкруг леса и степи,

И птичий свист, и пчел летания!..

Нет! не порвать мне наши цепи.

Весной московской, волжской, крымскою

Мы связаны нерасторжимо.

Прости, Господь! Одной земли мы, –

Сквозь грех и радость серафимскую

Несем обет свой нерушимо.

(1922)

Кто-то скачет в русских чащах

В мраке ночи и хвой, –

В горностаях, свет лучащих,

В латах медных, в лад звучащих,

Заревой, роковой...

На устах улыбка светит,

Гнев горит из очей,

Ствол, валун крестом он метит, –

И наводит дивный трепет

На зверей, на людей.

Кто-то мчит по русским топям

В мути марев и мхов, –

На коне с плясучим топом

И с жезлом, подобным копьям, –

Златобров и суров.

Месть таится под пятою,

А рука милость льет.

Он кропит святой водою

Край, окапанный рудою,

Цвет болот и народ.

Не блуждает он, не тонет...

Он уж входит во град! –

Злых жезлом железным гонит,

А других на путь свой клонит,

Как ягнят вешних стад...

Кто же Он, безмолвноустый,

Молодой и святой,

Взявший все бразды и узды

И несущий в место пусто

Древний крест золотой?!

К месту, издавна славному, – Троице,

К распрекрасному месту средь ельника,

Где, бывало, нетленно покоятся

Мощи – Божьего друга, – отшельника,

Где искусный звон,

Что родник, певуч,

А целебный ключ

Серебрист, как он,

Вот куда чрез болота и чащицы

Русь, бывало, в скорбях своих тащится...

Брички бойкие с дужкой расписанной

Рыдваны с гербами тяжелые,

Барин пудреный, парень прилизанный,

Баба хворая, баба дебелая

И святой простец

В колпаке литом,

И в шитье златом

Удалой боец, –

Едут, идут из сел, из поместьица...

И вдруг встанут. И радостно крестятся.

Бог привел!.. Вон – над светлыми взгорками –

Колокольня, что пасха затейная.

Купола – золотыми просфорками,

Кровля трапезной пестро-тавлейная...

А внизу Торжок –

Образки, коржи,

Пояски, ковши,

Куклы с глянцем щек...

Все – с крестом, с узорочьем, с улыбкою,

Пахнет льном, кипарисом и липкою!

Много трав придорожных повымнется,

Много горя здесь, в лавре, покинется

Нищим высохшим в странноприимнице,

А купчихой дородной в гостинице,

Где меж постных блюд

Самовар поет

И монах ведет

Речь о Сущем тут.

День отходит в тиши, розоватости,

С духом ландышей, ладона, святости...

А проходит день в чащах кудрявистых,

Среди ельника, можжевельника,

В непрерывных молебнах, акафистах

Возле – русского Друга – отшельника.

За снопами свеч,

Под венком лампад

Он, как пастырь стад,

Бдит, чтоб всех сберечь.

Исцеляется, – то удостоится,

Кто спокается, тот успокоится, –

И пошли домой

Уж с иной душой,

Побывавши, бывало, у Троицы.

Заплачки

Припадаю ко стопам твоим, моля!

Ты прости нас, кем ты кинута, кем брошена,

Раскатившихся, как малые горошины

Из златого, из тяжелого стручка,

По чужой земле, что ох как! Горька...

Не отринь... нас...

Мы на братьев не похожи ли? –

Тех, кто вдосталь кутермили, скоморошили

И доныне кружат в леших кустах...

Ан – Бог даст, в святых очутятся местах!

Вот и я – буйна, кротка ли – та же самая!

То в затменье, то в сиянии душа моя...

Крикнул кочет красный, вспыхнула весна, –

И, как жрица, я звала Перуна!

Стонет горлица, и осень уж туманится, –

И взыскую Лика Спасова, как странница...

Млады, стары, тот с дудой, тот с посошком,

Кто веригою звеня, кто – бубенцом,

Черта тешащие бранью, Бога – лирою, –

Мы, чужие всем, и щедрые, и сирые,

Прозорливцы, простецы, дураки,

Возлюбившие скиты и кабаки,

И в отрепье кумачовом и во вретище –

Все, как есть, твои родные, мати, детища...

Ты прости же нам раскаянный наш грех,

Как и грех, что там, с тобою... как и всех!

И раскрой свои безкрайние объятия

Мне, что многих, и светлей, и виноватее...

И знакомая, и незнакомая!

По тебе тоска моя лютая,

О тебе и скорбь моя смертная...

День-деньской плетясь, крепко путая,

Те тоска и скорбь – сестры верные,

Сестры вечные – руки вяжут мне,

Горло душат мне, что веревками...

Ах, темны – леса, пестры – пажити

Да с избенками, да с церковками

Под стожарами да под радугой,

Вас не видела долго-долго я...

Так же ль лед гудет по-над Ладогой?

Так же ль плот поет по-над Волгою?

Сладко вишенье уж родится ли

На огористом окском береге?

Виноградье глав золотится ли

В милом городе на Москве-реке?

Миро ль варят там роз медовее?

Росны ладоны воскуряют ли?

Так же молятся в Приднепровии

И спасаются в Зауралии?

Крест ли есть у шей, в пальцах – лестовка,

А иконний лик в каждой горнице?

Да и цел ли кряж али лес такой,

Где б подвижник жил иль затворница?

Люди ищут ли правды-истины,

Берегут ли то, что уж найдено?

Иль, как в непогодь, иглы с лиственниц,

Жемчуг с образа, татем скраденный,

Спало-сгинуло благочестие

Вековечное боголюбие?..

Ох, почто с тобой, Русь, не вместе я?

Из конца в конец и до глуби я

Все б разведала, все бы вызнала!

И, коль правда то, коль скончалась ты, –

Я б слезой живой тебя сбрызнула,

И взбудила бы кликом жалостным,

И согрела бы целованьями...

Оживела б ты с Божьей помощью

Всеми травами и дыханьями

В свете утреннем, голубом еще,

Распрекрасная, та же самая

Русь родимая, сторона моя...

В душу чудное сходит отишие, –

Унялась в ней уныния боль...

Не свирель ли в ушах своих слышу я?

А в светелке-то нищей под крышею

Как от света бело ль, голубо ль!..

Кто в ней движется, чуть затуманенный,

Теплит в сгасшей лампаде огонь?

Лик от венчика роз орумяненный...

И была, видно, некогда ранена

Засквозившая алым ладонь...

Ах! грустнейшее око проникнуло

Всю меня, как поваленный гроб.

И стыдом нестерпимым я вспыхнула,

И с постели вскочила... И стихнула

У фиалкою пахнущих стоп.

Как учил Ты? И помню ль учение?

Но его я постигла теперь:

Царство Божье предвечно-весеннее,

Крины, птицы, и слово, и пение,

И любовь, победившая смерть!

Думы гордые и любодейные

Ты развеял, Сверхмудр и Сладчайш...

И сошла сюда тихость келейная,

И поднялися чаши лилейные

Из убогих, из глиняных чаш...

Кроме этой, не будет зари иной!

И свирели, что дал Ты, любя.

Вновь начну житие с ней Мариино, –

И исполнится новой игры она,

Славословя, Сладчайший, Тебя!