Владимир Костров
Защити, Приснодева Мария!
Укажи мне дорогу, звезда!
Я распятое имя «Россия»
Нелюбил еще так никогда.
На равнине пригорки горбами,
Перелески, ручьи, соловьи.
Хочешь, я отогрею губами
Изъязвленные ноги твои.
На дорогах сплошные заторы,
Скарабей, воробей, муравей.
Словно Шейлок, пришли кредиторы
За трепещущей плотью твоей.
Оставляют последние силы,
Ничего не видать впереди.
Но распятое имя «Россия»,
Как набат, отдается в груди.
Молитва простору
Сияющий простор,
праматерь жизни нашей,
взыскующий труда,
прошу тебя, еси
народною судьбой,
как круговою чашей,
в час бед или побед
меня не обнеси.
Живою красотой
ты платишь за усталость;
сучишь веретеном
суровой правды нить.
Дай сердцу уголок,
чтоб прикорнуть на старость,
дай красный уголек,
чтоб трубку раскурить.
Ясны твои лучи,
темны твои задачи,
провидяще твое святое естество.
Дай Родине моей покоя и удачи.
И больше ничего?
И больше ничего!
Иначе для какой
заботы или славы
и горько и светло
ты нас имел в виду,
когда тропил луга,
когда поил дубравы,
когда калил в огне
и остужал во льду.
Все остальное – в нас,
все остальное – сами.
Хрустит весенний наст.
Дорога далека.
Ужо настанет час.
Наладим летом сани
и двинем трудный воз
сквозь белые снега.
И удивленный мир
Вновь ахнет: «Что такое!»
Дух денежный слетит
С престола своего.
Дай Родине моей
Удачи и покоя!
И больше ничего?
И больше ничего!
Памяти Георгия Васильевича Свиридова
Незримы и невыразимы,
Лишенные телесных пут,
Рождественские серафимы
Теперь Свиридову поют.
О тесноте земной юдоли,
Где каждый звук его зачат,
В морозном небе, в чистом поле
Распевы горние звучат.
И хора сладкое согласье,
Мерцающее в звездной мгле,
Так внятно говорит о счастье,
Еще возможном на земле.
И как пророк в сухой пустыне,
С надеждой глядя в небеса,
Почти оглохшая Россия
Внимает этим голосам.
Молись и верь, Земля родная,
Проглянет солнце из-за туч...
А может быть, и двери рая
Скрипичный отворяет ключ.
В ночь на 7 января 1998 года
* * *
Морозным вздохом белого пиона
Душа уйдет в томительный эфир...
Молитвою отца Серапиона
Я был допущен в этот горький мир.
Был храм забит – меня крестили в бане,
От бдительного ока хороня.
Теленок пегий теплыми губами
В предбаннике поцеловал меня.
И стал я жить, безпечен и доверчив,
Любил, кутил и плакал на износ.
Но треснул мир, и обнажилась вечность.
Я вздрогнул и сказал: «Спаси, Христос!»
«Спаси, Христос!» Кругом одна измена,
Пустых словес густые вороха.
Свеченье молока и запах сена
Смешались с третьим криком петуха.
Ликует зверь... Спаситель безутешен,
Но верю, что не отвернется Он,
Всё знающий: кто праведен, кто грешен.
Он воронье отгонит от скворешен...
Тяжел твой крест, отец Серапион.