Анатолий Преловский (1933–2008)

Воз! – едва уместились в санях

наши все родовые иконы.

Еле стронулись с места. И кони

потащились по улице зимней,

замирая на росстанях.

Волей бабушки нашей они

были храму завещаны. Сильный

холод все подавил. Ни родни

и ни родины. Трое изгоев –

мать, братишка и я – из церковной

жизни выбиты, как из мирской,

едем мимо партийных покоев

с той поклажей, почти родословной,

с этой антисоветской тоской

по отцу, по уюту, по вере.

Никакою мечтою не бредим.

Никогда никуда не доедем.

Не спасет нас ни Бог, ни закон.

Нищий жмется, и никнет калека,

видя нас, чуть живых с похорон, –

как по бабушке в голос ревели

посредине двадцатого века

возле церкви, над возом икон.

Если бы верил я в Бога,

я помолился б Ему:

«Дай мне, Всесильный, немного,

дай мне, рабу Твоему,

дай небезплодного лета

да не сойти бы с ума...»

Право, не много ведь – это?

пусть и сума, и тюрьма,

смерть и забвение после,

только бы смочь и пропеть

все, что есть в сердце. И возле!

Только бы к сроку успеть...

Но в современной гордыне

сам себе сын и отец,

сам себе светоч в пустыне,

сам себе Бог, наконец, –

в чем я могу поручиться,

как облегчить и помочь,

да и кому помолиться

в эту кромешную ночь?

Всего четыре просьбы к Богу –

и счастлив был бы я вполне.

Во-первых, не криви дорогу,

какую уготовил мне.

А во-вторых, не дай упиться

всем, что избрал я для себя:

влюбляться, странствовать, трудиться,

быть сам себе – царь и судья.

А в-третьих, также и в-четвертых:

не тенью – на своих двоих

дай добрести до мира мертвых

и возвратиться в мир живых.

Входя в молельню иноверца,

ты жди не чуда, а простого:

чтобы хотя б душой согрелся

у намоленного престола, –

с той, с незнакомой стороны,

где не желанны, не слышны

твои моленья, –

и это мы принять должны

без удивленья.

В «Часовенке Марии Шмерц»,

где ничего нет лишнего,

коленопреклоненный перс

взыскует благ Всевышнего.

Ни в жестах, ни в немых словах

нет ни намека скверного.

И, видно, слушает Аллах

как сердце правоверного

поет и рвется из груди,

и к благодати тянется.

Пусть милостей на том пути

ему сполна достанется.

По-разному живем, едим,

быт по-иному строится,

а к Богу вход у всех един –

откуда бы ни стронуться.

Он пожелал жену чужую,

не помолясь на образа, –

вот! одесную и ошую

бушует вешняя гроза;

листва до срока распуститься

стремится, ливни страждут лить:

ни от чего не откреститься

и ничего не отмолить.

Жизнь – таланта не длинней...

Дай мне, Бог, побольше дней,

дай мне силы без обид

для моих великих дел,

чтоб не славой был я сыт,

а хоть главное успел.