Александр Тришатов
Тришатов (Добровольский) Александр Александрович (1886–1965) – прозаик, поэт. Его рассказы появились в печати в 1911 году, а в 1915 году в Москве вышла первая и единственная прозаическая книга «Молодое, только молодое». В 1917 году стал прихожанином храма Николая Чудотворца в Пленниках и духовным сыном о. Алексея Мечева (в 1961 году написал о нем «Воспоминания»). В 20-е годы его рассказы продолжали появляться в печати, но один из современников недаром назвал его «заживо погребенным», отметив: «Неудачи Тришатова меня не удивляют – он слишком перегнал свое время. Вероятно, только Б. Пастернак идет в уровень с ним! Пильняк, конечно – способный человек, но до них ему далеко. Это мое глубокое убеждение. Тришатов о прозе Пастернака отзывался как о лучшей – которую ему пришлось слышать за последнее время... Тот огромным восторг, которым вызывала во мне проза Пастернака, Тришатова, Белого, – является для меня подтверждением их огромной значительности, только Тришатов и Пастернак пошли дальше Белого».
В эти и последующие годы Тришатова хорошо знал Владимир Лидин, вспоминавший: «Рассказы Тришатова сразу привлекли внимание необычайностью стиля и своеобразием фразы. В те годы это прозвучало ново и свежо, хотя и не всем нравилось». Тришатов, конечно, мог, подобно Андрею Белому, «самоперековаться», но он предпочел остаться погребенным заживо точно так же, как это сделал молодой Даниил Андреев. Правда, это не спасло ни Даниила Андреева, ни Александра Тришатова, осужденных по одному и тому же делу «за участие в антисоветской группе, антисоветскую агитацию и террористические намерения». «В 1948 году, – сообщает о Тришатове Владимир Лидин, – был репрессирован, в 1956 – реабилитирован. В годы репрессий написал книгу стихов „Ж-106"».
После реабилитации Александр Тришатов продолжал работать библиотекарем и писать «в стол»...
Лагерь
Я вышел. Тихо. Ночь кругом.
Спят все, и грешный, и проклятый...
И я шепчу: – Ночь тоже дом.
Войди сюда. Здесь у себя ты.
Пусть длится продолженье дня –
Огни, горящие по зоне.
Они не страшны для меня,
Их свет в нездешнем свете тонет.
Сейчас все эти дали, лес,
Лежат, окутанные снами.
И только «ШИРШАЯ НЕБЕС»
Скорбит и молится над нами.
Голгофа
Шепот ночи, злой, как писк мышиный.
Взгляд последний... Двор наш... Темнота...
В переулке разворот машины
И моя Голгофа начата.
Но в величье моего терпенья
Скорби я одной в душе не стер:
Изваянье двух моих сестер,
Горестное их оцепененье.
Сверху свет на них ложился желтый,
И они, смотря в дверной квадрат,
Спрашивали все: – Куда ушел ты?
И когда назад вернешься, брат?
Господи, страданье умири их,
Ведь Тебе знакома пытка та.
Вспомни, Господи: – У Твоего креста
Тоже так стояли две Марии.