Заключение

«Молитва, – пишет Мартирий Сахдона, – как и Бог, всемогуща; она господствует на земле и сохраняется на небе. Молитва – это Господь среди людей»²⁰⁸⁰. Все восточно-христианские духовные авторы подписались бы под этим утверждением, поскольку никто из них не сомневается в силе молитвы. Все они единодушно признают, что молитва является для человека самым необходимым делом²⁰⁸¹. Святитель Феофан Затворник пишет: «Молитва есть все: вера, благочестие, спасение...»²⁰⁸². Следовательно, существует тесная связь между молитвой и совершенством. Но можно ли их отождествлять? Ответ зависит от того, что мы понимаем под молитвой, от того содержания, которое мы вкладываем в это общечеловеческое понятие, хотя значение и оттенки его могут быть весьма различными. В заключение мы кратко изложим те выявленные нами аспекты, которым на Востоке придают особое значение. Только тогда можно будет дать удовлетворительный ответ на вопрос о степени идентичности молитвы и совершенства.

С просьбами обращаются к Богу не только христиане. Такое обращение является естественным следствием веры в личностного Бога. Евангельское Откровение торжественно подтверждает, что Господь воистину есть Отец. Но в то же время Иисус вносит нечто новое, поскольку именно через Него и в Его Духе мы можем вступить в диалог, который в силу нашей собственной природы представляется невозможным. Сознание христологичности и «харизматичности» молитвы присутствовало в христианском вероисповедании с самого начала.

Громадная заслуга греческих Отцов состоит в том, что они не боялись трудностей метафизического и научного характера, возникающих при столкновении с мироощущением человека, вышедшего из античной культурной традиции. Они свидетельствовали, что христианин, свободно говорящий с Отцом в недрах Пресвятой Троицы, может при этом продолжать признавать необходимость естественных законов мира. Вступление в диалоге Отцом не повреждает мировой порядок. Богословие, «созерцание Пресвятой Троицы» сохраняет целостной логику человеческой мысли²⁰⁸³. Как бы парадоксально это ни звучало, но произведения александрийских Отцов о молитве оказались необходимыми для спасения эллинистической традиции гуманитарных наук, разделяя при этом простую веру детей Божиих.

Диалог происходит прежде всего с помощью слов. И значит, первый способ молитвы – это молитва устная, словесная. Но и в этом христиане не оригинальны. Определенные призывания, определенные обряды восходят к более древним временам²⁰⁸⁴. Благодаря текстам Писания именно семитские выражения были преобладающими при формировании христианского языка, предназначенного для собеседования с Богом. Правда, при переводе на различные языки эти выражения каждый раз приобретали какие-то новые оттенки.

Но очень скоро перестали ограничиваться лишь переводами. Когда св. Григорий Богослов обещает, что Христос заговорит по-гречески и предлагает на службу Логосу дар своего родного языка²⁰⁸⁵, он свидетельствует прежде всего о «многоразличной премудрости Божией» (Еф. 3:10), которую древняя традиция Восточной Церкви являет в «славословии Бога на своем языке»²⁰⁸⁶. Итак, каждый язык выражает свой собственный опыт и всякий подобный опыт обогащает язык. В молитвах восточных Церквей содержатся несметные религиозные и человеческие сокровища.

Слова имеют определенную социальную функцию. Они не только предопределяют общение между людьми, но и отражают способ и уровень этого общения. В Церкви слова являются частью литургического таинства и несут в себе силу божественных слов. Изобилие разнообразных форм восточных литургий, которые суть плоды творческих способностей и традиций различных народов, свидетельствует о вере, воплощаемой Святым Духом в самых различных исторических формах. Множественность языков не препятствует духовному общению, многообразию символики, соучаствующей в созидании единой «памяти», священному анамнесису всего дела спасения. И если видимым элементам обрядов придается большое значение, то это означает, что «слово», в сущности, не связано только с акустическими сигналами, но вбирает в себя все то, в чем человек выражает себя.

Все физические существа общаются между собой посредством органов чувств. В божественный мир, как верили древние греки, человек входит со своими мыслями, вознося свой дух к Богу. С одной стороны, греческие Отцы усвоили определение внутренней молитвы, но, приняв его, они продолжали оставаться укорененными в родной почве своей замечательной культуры, которая учила человека восходить от реальности материальной к реальности духовной. Но с другой стороны, они с самого начала понимали, что понятие «духовности» в христианском смысле не совпадает со внематериальной деятельностью человеческой души.

И потому христианское созерцание должно быть восхождением не только духа (с маленькой буквы, т. е. человеческого духа), но прежде всего – восхождением Духа (с большой буквы). Он пребывает в сердце человека, которое является выражением его целокупности, и вместе с тем – духовной интуиции, даруемой тем, кто прилежно молится. Вот почему учение о созерцании, несмотря на его спекулятивную греческую терминологию, могло быть легко передано другим народам христианского Востока и усвоено даже простыми аскетами. Вся монашеская жизнь была устремлена к созерцанию.

Восхождение на небо – образ, хорошо известный в истории религий²⁰⁸⁷. Истолковывая сон Иакова (Быт. 28:12–13) или видение Моисея на вершине Синая (Исх. гл. 24), христианские писатели смогли сделать их мистический опыт общим для всех людей. В то же время они понимали, что лестница Иакова существенно отличается от вавилонской башни (Быт. гл. 11): в библейском видении ангелы не только поднимаются, но и спускаются.

Платоническая мистика вдохновения предлагала Отцам величественные описания «восхождения» духа, «экстатической силы» эроса, желания, человеческой любви. Христианские же мистики воспевали благоволение божественной агапэ, которая для того, чтобы возвысить нас, к нам нисходит. По сирийскому учению²⁰⁸⁸, лестница Иакова символизирует крест Христов, высочайшее выражение божественной агапэ, домостроительства спасения. Бог дарует Себя через воплощенное Слово. И потому для христианской мистики характерно трепетное поклонение личности Христа. Соучастие в Его смерти и Его Воскресении оправдывает различные экстатические опыты долгого пути к Богу.

Энергия – общее название для божественных даров, если использовать паламитскую терминологию. Она порождает синэргию со стороны человека. А молитва есть эргон, опус, труд. Человек разумный терпеливо трудится, используя определенные методы. С самого начала опыт показывает, что один способ чтения более плодотворен, чем другой, и что такой-то способ молитвы лучше подходит для психологической структуры человека, чем прочие духовные упражнения. Метод молитвы лучше всего разработан в исихазме. Он не охватывает собой всю духовную жизнь христианского Востока, но выявляет в ней, по крайней мере, одну общую черту: стремление к упрощению молитвы в процессе ее совершенствования, к тому, чтобы она сливалась с самой жизнью, с ее основой, с ее «дыханием». Ибо человек по природе своей «диалогичен». Развитие своей природы – это основной принцип совершенствования, воплощать в жизни свою диалогическую природу – означает непрестанно молиться.

Последующие поколения монахов размышляли над этими словами, которые они рассматривали как норму своей жизни. И Русский Странник вторит им: «В двадцать четвертую неделю после Троицына дня пришел я в церковь к обедне помолиться; читали Апостол из Послания к Солунянам, зачало 273, в котором сказано: непрестанно молитеся. Сие изречение особенно вперилось в ум мой, и начал я думать, как же можно беспрестанно молиться, когда необходимо нужно каждому человеку и в других делах упражняться для поддержания своей жизни? Справился в Библии. И там увидел собственными глазами то же, что слышал – и именно, что надо непрестанно молиться (1Фес. 5:16), молиться на всякое время духом (Еф. 6:18), воздевать молитвенные руки на всяком месте (1Тим. 2:8). Думал, думал, не знал, как решить. Что мне делать, – подумал я, – где сыскать, кто бы растолковал мне?»²⁰⁸⁹ Такой вопрос монахи задавали себе с давних пор.

Восточные монахи всегда стремились следовать этому завету о непрестанной молитве и никогда не сомневались в достижимости и обязательности постоянной молитвы²⁰⁹⁰. Иисус непрестанно молился, замечает Ориген²⁰⁹¹, и христианин, который хочет преуспеть в своих молитвах, должен поступать так же. Проблема лишь в том, как этого достичь. Мнения духовных людей разделялись в истолковании этих двух слов: молиться и непрестанно.

Мессалиане²⁰⁹² толковали эти слова буквально. Для них молиться – значит произносить слова молитвы непрестанно, т. е. не заниматься ничем, кроме молитвенного делания; отсюда и их наименование: теssаlіапе, рrесаtоrеs, евхиты (молящиеся). Они отказывались соединять с молитвой какую бы то ни было повседневную деятельность.

Несомненно, что такое решение акимитов (неусыпных. – Прим. пер.) было наивным, однако оно обрело своих последователей в Константинополе²⁰⁹³. Там монахи стремились достичь постоянной молитвы совместными усилиями, поочередно сменяя друг друга. Какая-то группа монахов всегда была в церкви, совершая богослужения, так что могло создаться впечатление, что эти благочестивые люди «никогда не спят», почему их и стали называть ἀκοίμιται. Но такое решение не могло удовлетворить всех, ведь Господь заповедал непрестанно молиться каждому, а не только тем праведникам, которые жили в монастырях и братствах.

Православное решение этой проблемы было сформулировано Оригеном: «Тот молится непрестанно, кто соединяет молитву с необходимым трудом, а труд – с молитвой. Только тогда мы можем считать исполненной заповедь молиться непрестанно»²⁰⁹⁴. Вся жизнь христианина рассматривается как нечто целое, как одна непрестанно длящаяся молитва, молитва же в общепринятом смысле этого слова является лишь одной из ее составных частей.

Эта доктрина станет всеобщей; она была усвоена и блаж. Августином²⁰⁹⁵, и сирийцем Афраатом²⁰⁹⁶, и бенедиктинским монашеством с его знаменитым утверждением: Оrа еt lаbоrа (Молись и трудись. – Прим. пер). Очевидно, что эти слова можно поменять местами, как это и сделал св. Василий Великий. Поскольку на суде Божием мы будем держать ответ за наши добрые и злые деяния, то первая обязанность христианина – «усердствовать в делах Божиих»²⁰⁹⁷. В этом смысле молитва есть одно из наиболее важных дел, ориs dіѵіпит²⁰⁹⁸.

Однако этот классический вывод не разрешает всех вопросов. Первый из них предстает в следующей форме: да, труд – это молитва, а молитва есть труд; но не является ли созерцание чем-то высшим? Не должен ли человек, сообразно своим возможностям, быть скорее «созерцателем», нежели «практиком»? Совпадает ли созерцание как таковое со святостью?

Если оставаться в рамках терминологии, предложенной Евагрием, то такое отождествление легко принять. Если «Бог знает о Себе то, что Он есть»²⁰⁹⁹, тогда сотворенный разум есть то, что он познает²¹⁰⁰. Здесь речь идет об основном принципе, которому подчиняется мысль Евагрия: «Как в сфере чувств ощущение меняется в зависимости от различия цветов, так и ум изменяется в зависимости от различия его созерцаний»²¹⁰¹. И доводя до конца этот принцип, он говорит: «Когда ум удостаивается познания Пресвятой Троицы, тогда его называют богом по благодати, ибо он во всей полноте достиг образа своего Творца»²¹⁰².

Но не является ли это преображение знаком совершенства? Не случайно большинство аскетов боялось обмана чувств. В этом контексте интересны рассуждения жившего в VI в. Филоксена Маббугского, поскольку он затрагивает именно эту тему, приходя к такому выводу: святость отличается от созерцания, во-первых, потому, что созерцание может иметь место и без святости, а во-вторых, потому, что святость может наличествовать и без созерцания. Самый важный аргумент в защиту этих отличий – свобода Бога, Который дарует возможность созерцания совершенно безвозмездно. Но эта безвозмездное созерцание (теория) ниже того, которое достигается естественным путем аскетического очищения, ибо только любовь придает всему ценность, как самому созерцанию, так и различным деяниям²¹⁰³.

Теоретически ответ можно считать найденным: только любовь устанавливает истинное соотношение между действием и созерцанием, между трудом и молитвой. Но на практике проблема продолжает оставаться неразрешенной. Опыт учит, что горячность любви исчезает именно тогда, когда делам Божиим предаются без должной осмотрительности.

Для того чтобы «работа» сохранила свою духовную ценность, св. Василий Великий советует совершать ее в мирном расположении духа, διάθεσις ἀγαθή²¹⁰⁴. Это расположение питается определенными молитвами. Вот почему монахи всегда стремились продлевать время молитвы.

Для этого необходимо чтение Часослова, «молитвенных правил», устанавливаемых вместе с духовным отцом. Во время работы читались псалмы; что же касается практики «выстреливающих» молитв, то она имеет давнюю традицию²¹⁰⁵. Преп. Кассиан вовсе не искажает учение Отцов о кратких и частых молитвах, об их применении и их действенности. Он только выбирает среди них одну и хвалит ее точно также, как позднее другие будут превозносить т. н. «Иисусову молитву»²¹⁰⁶. Призывание: «Поспеши, Господи, избавить меня, поспеши, Господи, на помощь мне» (Пс. 69:2) для него является «формулой милосердия»²¹⁰⁷. А для Василия Великого главное средство превращения труда в созерцание – «памятование о Боге».

Слово теория практически исчезает из словаря св. Василия, основывавшего монашескую жизнь исключительно на Писании. А призыв к «постоянному памятованию о Боге» – одна из постоянных составляющих духовной жизни, согласно св. Василию²¹⁰⁸. Но не содержат ли в себе понятия «ви́дение Бога» (определение теории) и «памятование о Боге» весьма различные оттенки? Теория выражает жгучее желание греков обрести непосредственный опыт Созерцаемого. Библия же почти на каждой странице утверждает, что мы не можем достичь непосредственного видения Бога. А Израиль, упоминая, вспоминая, сберегая великие дела Божии и взывая к ним, памятует о JHWH²¹⁰⁹.

В обыденном языке «сувенирами» называют предметы, с которыми связано воспоминание о каком-то человеке, путешествии и т. п. Предмет обретает ценность благодаря такому воспоминанию. В космической мысли Василия Великого весь мир в его множественности, ритме и в его поразительном порядке не имеет иной цели, кроме «памятования» о наших соприкосновениях с Богом. И если человеческий дух создан для памятования о Боге, то материальные вещи предназначены воскрешать это «памятование», такова их природа²¹¹⁰. Евагрианская «спекулятивная» мистика исходит из того, что человеческий ум возвращается к своей истинной природе тогда, когда становится «обнаженным», освобожденным от всех чувственных впечатлений и частичных понятий²¹¹¹. А св. Василий убежден, что мы можем достичь «созерцания красоты», сосредоточивая свой взгляд на творении. Так было в Раю²¹¹². И созерцание есть возвращение к этому изначальному, невинному состоянию человека. А это предполагает, что «душа должна смотреть окрест себя, вникая во все, из чего только можно занять понятие о Боге, достойное Бога»²¹¹³.

Будучи созерцанием упрощенным, находящимся внутри видимого мира, памятование о Боге может быть достигнуто благодаря частому опыту естественного созерцания, θεωρία φυσική²¹¹⁴. Если вы часто размышляете о творении, пишет Феофан Затворник, «то всякая веша будет для вас что книга святая или что статья в книге. Тогда и всякая вешь будет приводить вас к мысли о Боге, как и всякое занятие и дело. И будете вы ходить среди чувственного мира, как в области духовной. Все вам будет говорить о Боге и поддерживать ваше внимание к Нему»²¹¹⁵.

Феофан Затворник признает, что иногда воображение может помочь совершать такие усилия, но оно же легко становится и препятствием. Некоторые представляют Бога как Отца, Чей заботливый взор следит за всем, что мы делаем²¹¹⁶. «Иные мысленно простирают свет Божий вокруг себя... Все сие, впрочем, средства, – добавляет Феофан Затворник. – Бог же не имеет вида или образа»²¹¹⁷.

Если же необходимо воображать некий образ, то лучше представлять себе Бога в сердце, стараться «ухватить памятование о Боге, которое живет в нас»²¹¹⁸, замкнуться в клети ἠγεμονικόν²¹¹⁹. Именно к этому стремились исихасты²¹²⁰, следуя учению православных Отцов, которые считали, что зло приходит «извне», тогда как благодать является частью нашего существа²¹²¹.

Итак, по своему устроению человек наделен со-знанием своего состояния. И когда Святой Дух избирает местом Своего пребывания сердце христианина, тот все в большей степени начинает «осознавать» свое диалогическое состояние и ощущать себя включенным в вечное собеседование трех Божественных Лиц. Это «чувство» сочетается с вниманием к сотворенным существам, поскольку оно не удваивает акт сознания, но углубляет его, становясь постоянным расположением, состоянием сердца.

На Западе более близкие к нам по времени авторы выражение «молитвенное состояние» чаще относят к мистическим состояниям, к «молитве разлитой, имеющей определенную длительность»²¹²². На Востоке слово κατάστασις используется в более широком смысле для обозначения склонности к молитве, способа молитвы²¹²³ или даже уровня духовной жизни, нравственного расположения души или просто спокойного расположения духа²¹²⁴. Но у Евагрия Понтийского это слово имеет точное и почти техническое значение и обозначает прежде всего состояние, т. е. «состояние молитвы», определяемое как «навык бесстрастия, который с помощью наивысшей любви восхищает любомудренный ум на духовную высоту»²¹²⁵. Это понятие Евагрия было усвоено св. Максимом Исповедником²¹²⁶. Преп. Иоанн Кассиан использует этот термин в более простом смысле, у него оно обозначает состояние души, сосредоточенной на Боге с целью постоянного памятования о Нем²¹²⁷.

В зависимости от различных точек зрения это совершенное молитвенное состояние можно определить как «состояние бесстрастия», «состояние мира», «ангельское или изначальное состояние», поскольку оно есть возвращение к изначальному состоянию человека, т. е. к «естественному состоянию» души, сотворенной по образу Божию. И значит, это состояние по сути своей длится во времени. Но вторая его особенность – врожденность. Слово κατάστασις переводится как «соllосаtіо rеі іn suа sеdе»²¹²⁸, т. е. размещение вещей по местам, им предназначенным²¹²⁹.

Следовательно, оrаtіопіs stаtиs²¹³⁰ означает обычное, естественное расположение, которое в определенном смысле заслуживает названия молитвы самой по себе, вне действий, которые она совершает более или менее часто. Это молитва неявная, всегда готовая стать явной, это «состояние сердца»²¹³¹, «состояние совершенства»²¹³².

Если мы будем рассматривать понятие молитвы в глубоком смысле сыновней беседа с Отцом Небесным, не ставя вопрос о том, каким образом она проявляется вовне, тогда молитва и святость совпадают. И потому Феофан Затворник мог написать, что молитва «есть оживотворение духа, некоторое как бы его обожение»²¹³³. «Как в дыхании расширяются легкие и тем привлекают животворные стихии воздуха, так и в молитве разверзаются глубины нашего сердца и дух возносится к Богу, чтобы приобщением к Нему восприять соответственный дар. И как там кислород, принятый вдыхании через кровь, расходится потом по всему телу и оживляет его, так и здесь принятое от Бога входит во внутренняя наша и оживотворяет там все»²¹³⁴. Итак, молитва – это жизнь Духа.

И, как замечательно пишет св. Иоанн Кронштадтский, каждая искренняя молитва «введет в сердце Христа со Отцем и Духом Святым и таким образом даст силу и крепость душе против приражений зла»²¹³⁵, а Дух, в свою очередь, будет взывать из глубины сердца: Авва, Отче! (Рим. 8:15; Гал. 4:6).