История воссоединения западнорусских униатов старых времен

«Чада возлюблении, православнии! Веруйте, истинно бо есть, что и ныне и вы вашими святыми и благочестивыми и ревностними поступлении, а таковимы о вере исповедимимы терпениями и страданиями пред всем христианским миром славу есте нажили и историю, веками нестираемую.»

Из послания Гервасия 1767 года Арх. Киевск. Ком. ч. I. т. 3, стр. 230.

Униатская церковь, существовавшая в пределах бывшего польского королевства и сохранившаяся в своих остатках до настоящего времени в Холмской области и в Галиции, никогда не имела самостоятельного и прочного положения, как особое вероисповедание, способное удовлетворять религиозным потребностям своих последователей. Вся её история есть напряженный труд, неотвратимым последствием которого было разрушение унии и рассеяние униатской паствы. Воодушевившись латинским фанатизмом к православным членам западнорусской церкви и вооружившись латинскими приемами для обращения их в свое учение, униатская западнорусская церковь с поразительною настойчивостью подвигалась на восток от чистой Польши, и путем насилий и хитростей приобретала себе в пределах православной западнорусской церкви большее и большее число униатов, ненавидящих ее всею душою и готовых бросить ее при первой возможности; но в тоже самое время позади этих непрочных завоеваний, в своих собственных пределах на западе к Польше, она теряла собственных своих чад, по-видимому, привыкавших к ней и роднившихся с нею. Эти, по-видимому, надежные чада то и дело переходили в латинство, потому ли что разочаровывались в унии, или потому, что уступали интригам или насилиям польского латинского духовенства, подвигавшегося шаг за шагом за униатской пропагандою в среде православных со своею пропагандою в среде униатов. То и другое направление, т. е. с одной стороны, ожесточение против унии и желание ее бросить насильно обращенных в нее и, с другой, переход в латинство униатов, по-видимому, свыкшихся с унией, униатская западнорусская церковь сама усиливала своими внутренними преобразованиями.

Почти с самого начала западнорусской унии, в униатской церкви этой страны завязалась борьба между ревнителями греко-восточных обрядов и ревнителями латинских нововведений. Борьба эта разрешилась в 1720 году торжеством последних и произвела в униатской западнорусской церкви жестокую смуту, конца которой невозможно было предвидеть в те старые времена, как невозможно его предвидеть, в смысле благоприятном для унии, и в настоящее время. Ревнители греко-восточных обрядов видели, что в унии разрушается вероисповедный, родной им строй, и, стремясь восстановить его, естественно приходили к православию. Ревнители латинских нововведений не знали, на чем остановиться, теряли под собою вероисповедную почву и еще сильнее переходили в латинство.

В настоящем труде мы представляем историю воссоединения с православной, русской церковью тех западнорусских униатов, которые прямо возвращались в православие, потому ли, что сохраняли в душе православные убеждения, или потому, что подчинялись влиянию на них людей православных и шли за ними. История этого (прямого) воссоединения униатов, начинаясь со времени самого появления унии, явно ослабевает к началу настоящего столетия, уступая место другому направлению воссоединения, – постепенному сближению униатской церкви с православной, которое явно обозначилось в половине XVIII столетия и завершилось в западной России воссоединением униатов в 1839 году.

В нашей русской литературе есть разъяснение собственно двух моментов истории прямого обращения западнорусских униатов к православию: истории восстановления православия в начале второй половины прошедшего столетия – до уманской смуты (1768 года), и истории воссоединения униатов в последние годы царствования Екатерины II и в царствование Павла I. О событиях воссоединения между этими двумя моментами, а также о воссоединении униатов до половины XVIII столетия в нашей литературе или попадаются немногие, отрывочные известия, или вовсе не встречаются.

Самые ранние, по времени обнародования, известия о воссоединении западнорусских униатов находятся в Историч. известии о возникшей в Польше унии, соч. Бантыша-Каменского, изд. 1805 г., новое изд. 1866 года. Доходят эти известия до 1795 года.

О временах, предшествовавших уманской смуте, – о деятельности мотронинского игумена Мельхиседека Яворского и епископа переяславского Гервасия памятники и исследования изданы в Киеве, – в Киевских Епархиальных Ведомостях, с 1861 году, и в Архиве Киевской Археографической Комиссии. Второй и третий тома цервой части Архива юго-западной России (изд. 1864 года) посвящены исключительно времени Мельхиседека и заключают в себе драгоценные памятники. Дополнением и пояснением их служат: Собрание сочинений Георгия Конисского, изданные прот. Григоровичем (два издания: первое 1835 года, последнее 1861 года) и документы, объясняющие историю западнорусского края, издание Арх. Комиссии 1865 года.

О воссоединении униатов в девяностых годах прошедшего столетия изданы некоторые памятники в Киевских Епархиальных Ведомостях (особенно важны материалы для истории пинской конгрегации 1791 года, издания 1861 года). Исследования об этих временах: а) в сочинении графа Д. А. Толстого: Le catholicisme romain en Russie, издания 1864 года, т. 2, гл. VII и VIII; б) в Историко-статистическом описании минской епархии – архимандрита Николая, 1864 года (основано на делах архива минской консистории); в) в сочинении «Иезуиты в России», свящ. М. Морошкина, ч. I, издания 1867 года (вторая часть – позднейшие дела).

О политических делах тех времен: а) «История падения Польши», С.М. Соловьева, издание 1863 года б) «Последние годы Речи Посполитой польской», Н.И. Костомарова, 1870 года (в обоих сочинениях есть известия о деятельности Георгия Конисского, Мельхиседека, Виктора Садковского). в) «Гродненский сейм 1793 года», сочинение Д.И. Иловайского, 1870 года.

Наше сочинение основано, кроме печатных памятников, указанных выше и рассеянных по другим изданиям, на делах: а) Архива святейшего Синода; б) Архива униатских митрополитов (хранящихся в Священном Синоде); в) Арх. греко-униатской коллегии; г) Арх. канцелярии обер-прокурора Священного Синода, и д) на памятниках, доставленных нам частными лицами.

Аnnexa – Annexa do części pierwszey relacyi w materyi o buntach na seymie 1790 roku uczynioney. W Warszawie.¹

Арх. канц. обр. прок. св. с. – Архив канцелярии обер-прокурора Священного Синода.

Арх. к. – Архив юго-западной России, издаваемый временной комиссией для разбора древних актов, высочайше утвержденной при киевском, подольском и волынском генерал- губернаторе.

Археогр. сборн. – Археографический сборник документов, относящихся к истории северо-западной Руси, издаваемый при управлении виленского учебного округа.

Арх. св. с. – Архив святейшего правительствующего Синода.

Арх. ун. к. – Архив бывшей греко-униатской коллегии, хранящийся при архиве Священного Синода.

Арх. ун. м. – Архив униатских митрополитов, хранящийся при архиве Священного Синода. Дела этого архива разделяются на следующие главные отделы, имеющие каждый особую нумерацию: 1) отдельные дела; 2) связки; 3) рукописные книги, в которых памятники тоже имеют свою нумерацию, и 4) печатные брошюры.

Док. – Документы, объясняющие историю западнорусского края и его отношения к России и к Польше. Санкт-Петербург 1865. Изданы С.-П. Археографической Комиссией, под моей редакцией.

Истор. ун. Бант.-Кам. – Историческое известие о возникшей в Польше унии... Николаем Бантышем-Каменским 1795 года собранное. Первое издание 1805 года, второе 1866 года.

Relacja – Relacja deputacyi do examunowanua sprawy o bunty oskarżonych na seymie 1790 roku uczyniona. Część puerwsza. W Warszawie.² 

Попытки к воссоединению с самого начала унии. Ослабление их в ХVIII столетии. Бедственное положение в западной России православия. Торжество унии над православием. Торжество над унией латинства. Вопрос об уничтожении унии в Польше. Колонизация Украины с восточной стороны Днепра; восстановление здесь православия. Смута в среде униатов, произведенная замойским собором. Влияние на униатский народ православных Украины и восточной стороны Днепра. Георгий Конисский и Горвасий Линцевский. Чигиринская Украина. Мотронинский игумен Мельхиседек. Первые достоверные присоединения униатов к православию. Противодействие униатских властей. Решение Мельхиседека ехать в Петербург.

История воссоединения западнорусских униатов с православной церковью начинается с того самого времени, как введена в польском государстве уния: можно даже сказать, что она началась еще до объявления унии. Еще до утверждения унии папою Климентом VIII и до обнародования её на брестском соборе 1596 года, два епископа, согласившиеся было на унию: львовский Гедеон Балабан и перемышльский Михаил Копыстенский, отказались от неё.³ О времени первого униатского митрополита, Михаила Рогозы сами униаты говорят, что к концу его жизни едва несколько человек были действительными униатами,⁴ а православные писатели, современники начала унии, утверждают, что и сам митрополит Михаил, умирая, раскаивался в ней.⁵ При втором униатском митрополите, Ипатии Поцее, в 1608–09 годах, по поводу основания базилианского ордена, заволновались не только православные, никогда не признававшие себя униатами, но и весьма многие униаты, действительно повиновавшиеся до того времени униатской иерархии.⁶ В 1620 году, когда в Киеве восстановлена была высшая православная иерархия для всех западнорусских епархий, давно уже объявленных униатскими, то во всех этих епархиях православие так могущественно восстановлялось, что униатские власти приходили в отчаяние, и польское правительство вынуждено было в 1632–33 годах признать православного киевского митрополита и четырех православных епископов: львовского, перемышльского, луцкого и могилевского, законными иерархами этих епархий.⁷ Во времена казацких войн и особенно, во времена войн с Польшей Богдана Хмельницкого и царя Алексея Михайловича, уния быстро исчезала во всех областях, где падала польская власть, и восстановленное православие являлось в таком могуществе, что гетман Хмельницкий прямо заговорил об уничтожении унии вообще в Польше и заставил польское правительство внести это решение в договор с ним.⁸ Решение это не было исполнено Польшей, но замечательно, что оно сохраняло полную силу во всех тех местах, где жили и боролись с Польшей казаки. Так, именно было в западной малороссийской Украине до двадцатых годов XVIII столетия. В ней исчезли все остатки унии, и не раз это стремление восстановить русскую жизнь в гражданском и религиозном смысле охватывало всю западную Малороссию от Украины до пределов Галиции и Холмской области, в одну сторону, и до лесов и болот припетских – в другую. Так бывало не только во времена Хмельницкого, но и позднее, во времена Палия (1693–1711).⁹

Униатская церковь была тогда в великом уничижении и даже страхе за свое существование. Западная Малороссия была тогда независимою от Польши и много раз заявляла Петру I желание принять ее в русское подданство. Петр, как известно, распоряжался не только Украиной, но и всей Польшей; он даже сам расправлялся с униатами и наводил на них ужас.¹⁰ Но с этих-то именно времен начинается быстрое ослабление воссоединения униатов. В интересах Петра было в действительности оберегать Польшу, и он не находил возможным взяться за действительное разрешение униатского вопроса. Мало того, Петр I не только не принял в подданство западной Малороссии, но сам приказал ей (1711) возвратиться под власть Польши.¹¹ Это повело к тому, что народ украинский громадными массами стал переселяться на восточную сторону Днепра, Украина почты совсем обезлюдела, и в ней уничтожена народная и религиозная опора – казачество.¹² На Украине надолго утвердилось тяжкое убеждение, что Петр отдал ее Польше,¹³ и одно уже это убеждение не могло не приносить горьких плодов. Русские дела после Петра I до Елизаветы Петровны, конечно, не могли ободрять западной России. Правда, в эти времена православные западнорусские часто и иногда чаще, чем в другие времена, обращались к русскому правительству с просьбою о защите, и Россия заступалась за них своими представлениями польскому правительству; но действительной пользы от этого не было и не могло быть. Господство иноземцев в самой России, унижение в ней народных начал жизни не могли внушать Польше опасений за подобный же образ действий по отношению к русскому же народу польского государства. Поляки в эти времена и даже в первое время Елизаветы Петровны просто не уважали ходатайств России за православных польского государства.¹⁴

Положение православных западной России во все эти времена, петровские и ближайшие к ним становилось более и более бедственным, и опасным. Из четырех православных епархий, признанных польским правительством (1632–33) и даже трактатом вечного мира между Россией и Польшей (1686), осталась к половине XVIII столетия только одна – могилевская или белорусская. В западной Малороссии не осталось ни одной православной епархии. Ко времени перехода Украины, по приказу Петра, под власть Польши, прекратила свое православное существование, сохранявшаяся дольше других луцкая епископия.¹⁵ Епископ её Кирилл Шумлянский, желавший оставаться православным, принужден был вслед за выселявшимся народом переселиться на восточную сторону Днепра в Киев, затем утвердился в Переяславе (южном), и оттуда уже он¹⁶ и его преемники¹⁷ управляли духовными делами западной Малороссии в качестве коадюторов (викарных епископов) киевского митрополита, которому по трактату 1686 года сохранили право духовной власти над всеми православными польского государства.¹⁸ Православные братства, так могущественно защищавшие родную веру в прежние времена, падали почти повсеместно и от усилившегося латинского и униатского фанатизма, и от жестокого разорения во времена шведской войны.¹⁹ Православное западнорусское иночество, которое обыкновенно тверже и дольше других удерживало свою веру и около которого группировались более деятельные братства, тоже сильно ослабело в эти бедственные времена. Оно то собирало свои подорванные силы и образовывало корпорации монастырей, как, например, виленская корпорация, слуцкая,²⁰ то скрывалось в глухие леса, поближе к России, как например, украинские приднепровские монастыри, о которых не раз еще будем говорить, или наконец оставалось в уединенных, безнадежных пунктах среди озлобленных иноверцев и в постоянном страхе за свое существование, как например, монастыри: бельский, дрогичинский, яблочинский.

Униатская церковь готова была в эти времена довершить свою победу над западнорусским православием. Белоруссия, по-видимому, не представляла ей уже никакого затруднения. Униаты не только сами высылали туда свои миссии с проповедью об унии, с орудиями казни за непослушание и обращали в унию целые деревни, села, приходы, но вызвали на то же дело и латинские миссии и польских помещиков.²¹ К началу второй половины XVIII столетия, в могилевской епархии оставалось лишь 130 приходов,²² и положение их было так тягостно, что, по свидетельству русского посланника в Варшаве (1752), весь народ (белорусский) по нестерпимому гонению уже преклонялся на унию.²³ Униаты собрались было уже закрывать могилевскую епископию.²⁴

Труднее было униатам достигнуть такого успеха в западной Малороссии. Так как здесь всегда было опасно вводить унию прямо, потому что из-за этого народ поднимал восстание, то поляки еще во второй половине XVIII столетия придумали особенную меру. Они тайно увлекли в унию епископов этой области – Львовского и Луцкого и заставляли народ подчиняться им по-прежнему.²⁵ В начале XVIII столетия, Львовский епископ Иосиф Шумлянский и Луцкий Дионисий Жабокрицкий сняли маску и объявили себя униатами.²⁶ Польские паны, не обращая внимания на эту перемену, по-прежнему настаивали, чтобы народ подчинялся, им.²⁷ Мало того, когда в 1711 году, оказалось трудным держать в Луцке особого епископа,²⁸ то волынские паны приказали луцкой пастве обращаться к Холмскому униатскому епископу.²⁹ Благодаря этим хитростям и панскому гнету на народ, многие православные на Волыни и в Подолии привыкали к духовной униатской власти и к названию себя униатами. В тридцатых годах XVIII столетия униатских приходов в западной Малороссии насчитывалось 150.³⁰ С этого времени уния начинает быстрее и быстрее подвигаться на юго-восток, в глубь Украины. Тогда особенно успешно заселялись пустынные места этой страны. За переселенцами из униатских областей подвигалась униатская иерархия; польские паны основывали приходы; униатские власти утверждали это (так называемые эрекции), освящали церкви, назначали священников. В 1747 году в западной Малороссии считалось ужо около 800 униатских приходов,³¹ а около 1764 до 2 тысяч.³² Около половины же XVIII столетия в западную Малороссию, именно в Радомысль, перенесена была и митрополичья униатская кафедра, соединявшаяся перед тем обыкновенно с полоцкою архи-епископской кафедрою. Сами униаты называли это время цветущим временем унии,³³ и это мнение вполне подтверждается тогдашними взглядами на унию латинян. Они считали дело унии поконченным, стали обращать в латинство сотни униатских приходов³⁴ обсуждали, как бы совсем уничтожить унию и даже склоняли уже на это правительство папы.³⁵ Но в это-то именно время западнорусское православие ожило и в среде униатов обнаружилось такое стремление к нему, что с ним не могли справиться все силы унии и латинства до самого падения Польши.

Движение унии на юго-запад, на Украину, встретилось с другим, противоположным, с движением православным. Польские паны, заселяя пустыни малороссийские, имели обыкновение давать сначала поселявшемуся народу значительные льготы.³⁶ В числе этих льгот важнейшею в глазах народа было дозволение исповедовать православную веру.³⁷ Такого обыкновения держались знатнейшие паны Украины, как Яблоновские, Любомирские, Потоцкие.³⁸ Эта льгота побуждала, с одной стороны, многих из переселившихся с запада униатов сбрасывать иго унии и объявлять себя православными, с другой, она располагала многих малороссов, выселившихся на восточную сторону Днепра, возвращаться назад.³⁹ Переселенцы эти тоже основывали приходы, строили церкви и добывали себе священников то из Валахии,⁴⁰ то еще чаще из Киева и Переяслава южного.

Столкновения этих двух противоположных направлений религиозной жизни западной Малороссии, униатского и православного, в первые годы после Палия не особенно давали себя чувствовать. Православие и уния в те времена в Малороссии, по наружности, отличались весьма немногим. И у православных, и у униатов были одни и те же обряды, одни и те же книги церковные. Но с 1720 года дело изменилось. Униатский замойский собор узаконил многие латинские нововведения в унии, выработанные главным образом в Литве базилианским орденом. Узаконено было, между прочим отменить многие православные обряды, издать новые церковные книги.⁴¹ Дальнейшее развитие замойского собора повело к распоряжениям стричь священникам волосы, брить бороды, носить одежду латинских ксендзов.⁴² В 1726 году униатский митрополит Лев Кишка собирал в Житомире волынское духовенство и предъявил ему для руководства постановления замойского собора.⁴³ В тридцатых и сороковых годах XVIII столетия униатские власти разъезжали по Малороссии, собирали священников, учили их новым обрядам и непокорных подвергали наказаниям, даже телесным.⁴⁴ Народ малороссийский, бросавший унию на новых местах поселений или возвращавшийся на эти места из-за Днепра с чистым православием, видел, что ему опять предлагают унию и притом какую-то новую, с новыми обрядами, по новым книгам и при новой одежде духовенства, по образцу польскому, латинскому, и как бы нарочно для того, чтобы убедить его, что его действительно тянут к Польше и латинству, вслед за униатами подвигались латинские ксендзы, строили костелы для ничтожного числа польских колонистов и всякими неправдами увеличивали своп приходы униатами, обращая их в латинство.⁴⁵ Наконец, за униатскими и латинскими священниками подвигались униатские и латинские монахи, основывали монастыри, строили миссии для поучения народа, который при этом терял уже всякую возможность различать унию и латинство и мог понимать между ними разве одно различие, что униаты и латиняне спорили за власть над русским народом, желавшим быт православным, укоряли друг друга за совращения и заводили многочисленные тяжбы у своих ближайших властей, у короля и папы.⁴⁶ Эти-то обстоятельства и вызвали главным образом движение народа западной Малороссии к воссоединению с православной церковью.

Признаки стремления униатов к воссоединению или, точнее говоря, к сохранению православия под покровом унии обнаруживаются по памятникам даже гораздо раньше замойского собора. Так еще в 1700 года униатским визитатором замечено было на Волыни, что один униатский священник держит викарным православного священника;⁴⁷ о другом в 1712 году визитатор замечает, что он только в праздничные дни совершает униатское богослужение, т. е. поминает папу, а в остальные дни совершает богослужение православное.⁴⁸ После замойского собора, когда уния состояла уже не в одном признании и поминании папы, а во множестве латинских особенностей, подобных случаев было гораздо больше, хотя они не заносились в визиты. Униаты, священники и миряне, ревнители восточных т. е. православных обрядов, обыкновенно откупались от униатских визитаторов, инструкторов и других властей.⁴⁹ Это отчуждение от унии поддерживалось и оживлялось в народе западной Малороссии посещением православных святых мест и до такой степени, что переходили в православие даже латиняне, переселившиеся в Малороссию из Польши.⁵⁰ В особенности могущественно действовал и на народ, и на униатское духовенство Киев. На пространстве большей половины XVIII столетия раздавались многочисленные и нередко отчаянные вопли, что Киев губит унию, что ничего нельзя сделать с привязанностью малороссов к Киеву и с теми впечатлениями, которые они оттуда выносят, и, что особенно возмущало униатские власти, многие униатские священники посылали своих детей воспитываться в Киев. Известен случай, впрочем, из несколько позднейшего времени (1762), что даже из Галиции дети униатских священников ездили воспитываться в Киев.⁵¹ По Жалобам униатов поляки затрудняли пропуск православных, отправлявшихся за Днепр,⁵² но эта мера не могла быть действенною. У Польши было слишком мало средств устроить хорошую стражу на такой длинной границе; притом Киев и вообще восточная Малороссия не только оживляли православие в приходивших к ним из-западной Малороссии, но и от себя постоянно высылали туда людей. Многие из переселившихся на восточную сторону Днепра возвращались назад и поселялись, где было больше льгот. Многие из духовных православных тоже шли за ними. В конце первой половины XVIII века и в начале второй униаты сильно жаловались, что выходцы из России губят унию.⁵³ Выходцы эти, можно сказать, устроили по западной стороне Днепра свою сторожевую линию для охраны и оживления православия. По этому берегу южнее Киева, особенно против Переяслава, в лесах был ряд монастырей, в которых народ западной Малороссии находил удовлетворение своим духовным потребностям, когда не мог идти за Днепр, и в которых утверждались, прежде всего, проповедники православия и переселенцы, выходившие в западную Малороссию из-за Днепра.⁵⁴ Последствием всех этих обстоятельств было такое сильное оживление православия в западной Малороссии, что пред ним преклонилось обычное противодействие православию польских панов Украины, а униаты пришли в отчаяние.

Весьма вероятно, что народное, русское направление Елизаветы Петровны, большое значение при её дворе малороссов и, наконец, её путешествия в Киев имели могущественное влияние на оживление народной силы в западной Малороссии; по крайней мере, несомненно, что в её время и под её покровительством началось воссоединение униатов, как дело правильно устроенное и веденное как бы по установленному плану.

В 1755 году на могилевскую православную кафедру избран был в Киеве «по единодушному духовному и всенародному избранию» ректор киевской академии, малоросс родом, Георгий Конисский,⁵⁵ и получил от русского правительства средства благоустроить свою бедную кафедру и, между прочим, основать в Могилеве семинарию.⁵⁶ За Георгием Конисским стали двигаться в Белоруссию многие малороссы и размещались при его кафедре и по монастырям. О них сохранилось известие, что они происходили из казацкого рода и отличались энергией в своих действиях.⁵⁷ Действительно нужна была малороссийская энергия, чтобы вынести те страшные трудности, с которыми соединено было тогда в Белоруссии оживление православия. Довольно указать на то, что в этой стране однажды народ, принуждаемый к унии, бежал на могилы своих отцов и дедов и взывал к ним: «блаженны вы, умершие в благочестии (православии)!»⁵⁸ Жизнь самого Георгия Конисского два раза подвергалась явной опасности, раз он был увезен от ярости латинян и униатов в навозе,⁵⁹ другой раз спасся в подвале своей новоустроенной семинарии, которую те же враги пришли разбивать и разрушать.⁶⁰ Но христианское величие духа дало средства тому необыкновенному иерарху вынести все трудности и стать во главе всего движения к воссоединению, и Белоруссии, и Малороссии от самого начала и до самого полного его развития при Екатерине II. 

Через два года после рукоположения Георгия Коннисского поставлен был и для руководства западной Малороссии человек, пылавший пламенной любовью к этой стране и великою ревностью к её православному оживлению. Это – архимандрит, возвратившийся из пекинской миссии, Гервасий Линцевский. В 1757 году его рукоположили в Петербурге во епископа переяславского, коадютора киевского митрополита. Участие малороссов в его избрании довольно ясно. Гервасий назначен на переяславскую кафедру по указанию духовника Елизаветы Петровны, Федора Лубянского, и перед его рукоположением поднят был вопрос, не следует ли его рукополагать в Киеве, без сомнения, из уважения к особенному его назначению ведать духовные дела православных польского государства.⁶¹

Оба эти иерарха, Георгий и Гервасий были в тесной дружбе, часто сносились между собою, и вскоре мы увидим, как заодно они действуют, опираясь на могущественное содействие России. Таким образом, к тому времени, когда в народе западной России стало оживляться православие и привлекать к себе униатов, мы видим весьма важные благоприятные обстоятельства: заботливость о западной России в русском правительстве и счастливый выбор лиц на белорусскую и переяславскую кафедры. Но несправедливо и было бы из этих благоприятных обстоятельств выводить, начало воссоединения униатов. Униатские власти, внимательнее всех следившие за этим делом, и неоспоримые памятники униатского и православного происхождения свидетельствуют, что воссоединение униатов началось независимо и от влияния русского правительства, и от внушений Георгия и Гервасия.

Движение народа западной России к православию началось с самых крайних южных пределов этой страны, с того угла Украины, который ныне составляет чигиринский уезд киевской губернии и врезывается в херсонскую и полтавскую губернии. Этот угол Украины занимал исключительное положение в ряду других поселений в запустевшей Украине. Польские паны, заселяя новые места, обыкновенно следовали такому правилу: давали народу значительные льготы, но определяя их срока и, когда население упрочивалось и не предстояло опасности, что поселенцы уйдут дальше на пустынные места, то постепенно отнимали эти льготы.⁶² В числе этих льгот важнейшею было, как мы уже говорили, дозволение исповедовать православную веру, которое иногда давалось даже на бумаге и в последствии под разными предлогами отнималось у народа. В упомянутом углу Украины не безопасно было следовать такому правилу. Страна эта находилась на границах двух государств; народонаселение её легко приходило в движение и могло направляться в соседние государства или затевать смуту у себя, поднимать бунт.⁶³ Поэтому, здесь установилось как бы неизменное правило и делалось преданием, что нужно ладить с народом. Этого правила и держался владелец этой страны, князь Яблоновский и, как видно, внушил своему управляющему Потоцкому держаться его. Уния в этой стране была лишь в нескольких приходах;⁶⁴ в остальных везде сохранялось православие, и в народе существовало предание, что он здесь никогда не подвергался гонению за веру.⁶⁵ Духовные дела этой страны носили на себе отпечаток беспорядочности и шаткости украинного, пограничного населения. Народ добывал себе священников, где мог, то в Киеве, то в Переяславе, то в Волошине.⁶⁶ Такое положение духовенства было выгодно для помещичьей власти, потому что священники, неимевшие над собою постоянной духовной власти, не были требовательны касательно своего обеспечения, их можно было наделять малым клочком земли, можно было вовсе не наделять землею и во всяком случае брать деньги за право занять приход, и это право делалось тем прибыльнее, чем чаще сменялись священники.⁶⁷

Народ, конечно, иначе смотрел на это дело. Случайно добываемые им священники, особенно из Волошины, приобрели у него очень дурное мнение, как люди, нерадевшие о церковном строении. Народ стал обращаться к комиссару Потоцкому с просьбой дозволить ему восстановить его давнюю духовную связь с переяславской кафедрою, посылать туда ставленников для рукоположения. Это было около 1758 года. Потоцкий в это время особенно был расположен исполнить желание народа: тогда в Чигиринщине только что усмирено было какое-то гайдамацкое волнение. Он согласился на просьбу народа и написал к новому переяславскому епископу Гервасию письмо, в котором просил рукоположить в Старый Крылов священника.⁶⁸ За этим письмом последовали потом другие, подобные же письма от того же Потоцкого и от других управителей,⁶⁹ и с этих то, по-видимому, маловажных и случайных событий началось то великое движение, которое известно под именем воссоединения униатов. Сохранившиеся от того времени акты и особенно свидетельства униатов открывают нам, что под этими, видимо, неважными и, видимо, случайными событиями скрывалось давно уже и твердо установившееся направление, которое оберегал и оживлял человек необыкновенного практического ума и необыкновенной энергии.

По правому побережью Днепра от Киева и до угла Чигиринского на высоких холмах и особенно среди густых лесов расположены были, как мы уже говорили, православные монастыри. В тяжкие времена гонений народ Украины устремлялся в эти монастыри и отводил в них душу от униатских и латинских неистовств. Между этими монастырями, в описываемое нами время, имел особенное значение мотронинский монастырь в Чигиринской области, недалеко от Жаботина. Во главе братии этого монастыря стоял с 1753 года человек, соединявший в себе и народный закал малороссийского казака, и высшее образование, полученное в киевской академии, и могущественное орудие благотворения – знание медицины – Мельхиседек Яворский.⁷⁰ Он единогласно избран был братией в игумены, народ берег его, как зеницу ока, и он умел снискать внимание и уважение всех панов, ладивших с народом. С ним был близок упомянутый комиссар Потоцкий и, без всякого сомнения, униаты говорят правду, приписывая ему все зло, по их мнению, все начало воссоединения.⁷¹ Весьма вероятно, что и народ, по указанию Мельхиседека, просил Потоцкого обратиться к переяславскому епископу, и Потоцкий писал свои письма к Гервасию, по внушению же Мельхиседека. Справедливость этих предположений подтверждается ближайшими событиями.

Духовная связь Украины с Переяславом не ограничилась тем, что переяславский епископ рукополагал для неё ставленников. Вместе с ставленниками стали обращаться к Гервасию рукоположенные уже священники и просили усыновить их, как тогда выражались, т. е. принять в состав переяславской епархии. К сентябрю 1761 года таких священников с приходами оказалось около 20. Прошения их об этом представлял в это время мотронинский игумен Мельхиседек,⁷² которому 26 августа того же 1761 года переяславский епископ Гервасий поручил устроить эти приходы и вообще дал власть управлять духовными делами Украины.⁷³ В этом полномочии, данном Мельхиседеку, останавливают внимание две особенности: Гервасий дает Мельхиседеку право, в случае надобности, посылать в приходы иноков для священнослужения и треб, и приглашает народ «по-прежнему его обыкновению церкви свои защищать, в бунты же на свои власти и кровопролитие никак бы не дерзал вступати, но великодушно обстояти.»⁷⁴ Этот пастырский призыв и духовных лиц, и малороссийской громады к единодушной, мирной деятельности на пользу православия, конечно, не мог остаться без благотворнейших последствий. Мотронинский монастырь сделался средоточием украинского православия, и влияние его на страну с поразительною быстротой распространялось и укреплялось.

В 1762 году в ведении переяславского епископа было в углу Украины, по свидетельству православных, более 20 приходов,⁷⁵ по свидетельству униатских писателей, почти все приходы Чигиринщины,⁷⁶ а с 1763 года, когда умер губернатор Добрянский из соседнего смилянского имения Любомирского, сдерживавший распространение православия в этой области, и когда его место занял расположенный к защите, православия Дворжанский, то власть Гервасия стала распространяться и в смилянской области.⁷⁷

Во всех этих делах мы видим собственно лишь благоустройство православных приходов, в которых священники были православного рукоположения, антиминсы православные и унии не было.⁷⁸ Воссоединения униатов здесь не видно. Приходы эти лишь убегали от унии и потому примыкали к переяславской епископии.⁷⁹ Униатские писатели говорят, однако, что все это было завоевание православия в среде униатов. Конечно, одним этим свидетельствам мы не имели бы права дать значение, потому что униаты обыкновенно считали принадлежащими им все православные приходы западной России; но в настоящем случае униатские свидетельства подтверждаются другими данными. В 1765 году Мельхиседек на запрос переяславской консистории, по жалобе униатского официала⁸⁰ Дюбинского, почему он вторгается в область униатскую, почему его иноки глумятся публично над унией и совершают требы униатам, отвечал, что его иноки не глумятся над унией, а если совершают требы, то потому, что униатские священники берут с народа деньги и дают право совершать требы, где угодно, почему народ и обращается к православным инокам.⁸¹ Показание Мельхиседека подтверждается актами. В 1764 году жители одного из самых дальних украинских поселений Адамовки, недалеко от Крылова, первого пункта, с которого началось движение к православию, удалили от себя униатского священника, собрав для него сорок рублей откупного.⁸² Это первый, достоверно известный случай воссоединения униатов, имевший неоспоримую связь с восстановлением на Украине духовной власти переяславского епископа. Без сомнения, подобных случаев было тогда много; но еще больше было таких, которые не так прямо затрагивали униатов. Оживление православия на Украине, уверенность народа, что он может теперь правильными путями получать священников, усилили его усердие к постройке церквей. Освящать эти церкви народ приглашал Мельхиседека. Обычная при этом церковная торжественность, собрание народа, необходимость панам заявлять при этом свое согласие и оказывать внимание Мельхиседеку производили на народ сильное влияние и еще более укрепляли в нем преданность к православию.⁸³ Иногда народ приглашал Мельхиседека освящать и такие церкви, которые были заложены по благословению униатского митрополита.⁸⁴

Униатские власти сильно поражены были этими успехами православия. Они не видели никакой возможности опереться на народ. Униатские памятники того времени наполнены жалобами на покровительство, оказываемое православию панами, и сожалением, что они не поддерживают унии.⁸⁵ В этом смысле написаны были донесения и к папскому нунцию.⁸⁶

Покамест эти жалобы и донесения возымели действие, украинские униаты прибегли к собственным средствам, но избрали такие меры, которые должны были привести к совершенно противоположным последствиям. Понимая совершенно верно, что направление делам православия на Украине дается из мотронинского монастыря, они на него направили свои удары. В начале 1765 года (28 февраля) официал Любинский, как мы уже замечали, обратился к Гервасию с жалобой на этот монастырь и требовал, чтобы Гервасий запретил мотронинским инокам вторгаться в униатскую паству,⁸⁷ указывая при этом, что подобное запрещение дано другим монастырям киевским митрополитом,⁸⁸ а когда эта жалоба не принесла пользы, то униатские власти прислали (15 марта) в мотронинский монастырь объявление, что он им принадлежит и им должен повиноваться,⁸⁹ т. е. почти в одно и тоже время, они то признавали над мотронинским монастырем законную его власть – православную, то присвоивали ее себе. Это безрассудство униатов вызвало последствие, которого они, конечно, не ожидали. В марте же месяце Мельхиседек подал Гервасию прошение, отпустить его в Петербург для исходатайствования защиты своему монастырю от таких беззаконных притязаний униатов.⁹⁰ Весть об этом распространилась по Украине и дело Мельхиседека приняло широкий размер. Мошногорский монастырь, на который униаты тоже заявили притязание,⁹¹ прислал Мельхиседеку полномочие ходатайствовать за него.⁹² Чигиринское духовное правление прислало Гервасию просьбу в подобном же смысле от имени духовенства и народа этой области.⁹³ Таким образом, Мельхиседек получил значение ходатая перед русским правительством за Украину вообще. Как широко развернулось затем это ходатайство и к каким повело важным, Дальнейшим последствиям, это можно видеть из следующей главы.

Влияние Екатерины на православных западной России в первое время её правления. Состояние православия в Белоруссии. Положение Георгия Конисского. Георгий – ходатай за всю западную Россию. Диссидентское дело. Действия Георгия в Варшаве. Действия Гервасия на Украине после отъезда в Петербург Мельхиседека. Посещение им украинской паствы. Торжество украинского православия. Открытая борьба народа с униатами. Мельхиседек получает в Варшаве королевские привилегии о правах православных и королевские письма к униатским властям и панам. Новое оживление православия на Украине, узнавшей об этом. Тревога униатов и панов. Возвращение на Украину Мельхиседека, обнародование королевских привилегий и писем, их влияние на народ и униатов.

В то время, когда Мельхиседек собрался ехать в Петербург, на русском престоле находилась уже императрица Екатерина и манифест её о вступлении на престол, заявлявший, что главнейшею задачею её будет – защищать русское православие и русский народ от иноземных злоумышлений, по всей вероятности, хорошо был известен в западной России, потому что униаты списали его и сберегли в своем митрополичьем архиве.⁹⁴ Что этот манифест хорошо понимали в западной России, показал сейчас же Георгий Конисский. Он был в Москве на коронации Екатерины, принес ей всеподданнейшее поздравление от Белоруссии и выразил надежду народа Белоруссии на избавление его от бедствий.⁹⁵ Кроме того, Екатерина вскоре (1764) возвела на польский престол нового короля, Станислава Понятовского,⁹⁶ и это усиление власти Екатерины над Польшей не могло не отразиться в западной России и особенно на Украине. Здесь были люди, не только преданные Екатерине, но и признававшие ее своею государыней. Кроме Георгия и Мельхиседека, о которых, несомненно, известно, что они были русскими подданными,⁹⁷ не мало было и других из местных уроженцев, преданных русской государыне и даже считавших себя членами русского государства. Известен случай, из времен еще Елизаветы Петровны (1758), что один из священников, рукоположенных для Украины Гервасием, приносил при рукоположении присягу на верность не только святейшему Синоду, но и русской государыне.⁹⁸ Вероятно, это был не единственный случай.⁹⁹

Никто из униатов, без сомнения, не предвидел, что их притязание на власть над мотронинским монастырем вызовет Украину, в такие критические для Польши времена, на заявление своих чувств к русской государыне и своих надежд на нее, как прекрасно выразился Георгий Конисский. Но этого мало. Дело, поднятое униатами, разрослось еще больше. 5 мая 1765 года Мельхиседек получил отпуск в Петербург,¹⁰⁰ и 24 августа извещал Гервасия, что дело его передано белорусскому епископу, Георгию Конисскому, «которому поручена грамота от её императорского величества к королю польскому о всех православных церквах и монастырях.»¹⁰¹ Поручение это вызвано было не одним делом Мельхиседека. Много уже лет до этого времени Георгий Конисский хлопотал у русского правительства – защитить его паству от конечной гибели. Эта несчастная паства около времени вступления на престол Екатерины переживала, казалось, последние времена жизни. Иноверцы торопились ускорить её гибель. Униаты были отодвинуты назад, выступили на первый план латиняне и делали зараз два дела: распространяли и латинство, и унию. Отличались в этом деле особенными приемами пропаганды два ксендза – могилевский плебан,¹⁰² Михаил Зенович и странствовавший по Белоруссии миссионер, доминиканец Овлочинский. В своей проповеднической деятельности они соединяли самые жестокие физические насилия, насильно сгоняя народ на проповедь, секли розгами, жгли огнем, угрожали распинать на крестах, и нравственное терзание, глумление над всем святым, как например, разделяли в костелах народ на овец и козлищ, сыпали с церковной кафедры баранки, издевались над православной верою, православными святыми, православными людьми вообще и в том числе над русской государыней.¹⁰³ Латиняне и униаты в Белоруссии были даже сначала уверены, что время Екатерины весьма благоприятно для них. Георгий Конисский, отправившись на коронацию Екатерины, долго время не возвращался назад в свою епархию. Фанатик, плебан Зенович и его друзья распускали в 1763 году слухи, что в России смута, что Георгий ничего не может добиться и даже не возвратится назад.¹⁰⁴ Действительно, Георгия предполагали уже переместить во Псков, и он, видно, переживал тяжелые минуты.¹⁰⁵ Между русскими правительственными лицами были противники так называемого диссидентского вопроса.¹⁰⁶ Поляки старались их поддержать, уговаривались между собою уже и тогда, что стремление западнорусского народа к православию нужно представлять русским властям, как страсть поднимать бунты,¹⁰⁷ и вероятно их внушения были опасны, потому что Георгий писал в Белоруссию, чтобы паства его жила мирно.¹⁰⁸ 

Но латиняне и униаты совершенно обманывались на счет действительного положения дела православных. Георгий не оставил Белоруссии и не падал в глазах русского правительства, а напротив возвышался и приобретал значение ходатая за всю западную Русь. Необходимо думать, что еще до 1765 года Георгий Конисский имел сношения с Украиной и получил полномочие хлопотать за нее, потому что еще в 1763 году Екатерина писала своему послу в Польше Кайзерлингу: «епископ Георгии белорусский подал мне просьбу от имени всех исповедующих греческую веру, с жалобами на бедствия, которые они претерпевают в Польше.»¹⁰⁹ Дело Мельхиседека было лишь подкреплением уже занятого Георгием положения – ходатая за всю западную Русь. За год до поездки Мельхиседека, Екатерину просили тоже о защите, и протестанты польского государства и получили от неё уверение, что она будет хлопотать за них.¹¹⁰ Выдвинулся таким образом не только вопрос о восстановлении прав вообще всех западнорусских православных, но и вопрос о всех так называемых диссидентах, и тем крепче держалось его русское правительство, что он упрочивал его влияние на Польшу и закреплял союз с Пруссией, хитро воспользовавшейся таким оборотом дел.

К концу 1764 года Георгий возвратился из Москвы в свою епархию и к лету 1765 года, когда уже получена была польским правительством грамота русской императрицы, вверявшей Георгия вниманию короля, и когда прислана была к Георгию в Могилев русская стража для защиты его на пути, отправился в Варшаву.¹¹¹ Ближайшею его заботою было получить от короля подтверждение своей привилегии на могилевскую епископию. По ходатайству Екатерины – это подтверждение должно было заключать в себе и нечто новое, более точное обозначение пространства белорусской епархии. Екатерина просила короля признать Георгия епископом белорусским, мстиславским, оршанским и могилевским.¹¹² Но это была малая новость в сравнении с тем, что необходимо должен был внести нового Георгий, когда вступил в сношения с польским правительством. Представившись королю 27 июля 1765, Георгий в прекрасной своей речи, поразившей даже поляков и затем переведенной на разные языки, хотя она сказана была на общедоступном тогда латинском языке, изобразил бедствия всей западной России,¹¹³ просил о защите и правах для всей западной России. Затем, он подал польскому правительству мемориал, в котором не только говорил от лица всех православных, но и напомнил польскому правительству, что по трактату 1686 года должно быть в Польше четыре православных епархий, а между тем из них осталась только одна и та страшно бедствует.¹¹⁴ Мемориал Георгия Конисского наделал много хлопот и ему самому и униатам. Он отдан был униатам для рассмотрения; от них последовали возражения, на которые Георгий стал писать свои возражения. Дело затянулось надолго.¹¹⁵ Георгию поневоле пришлось опять жить вне паствы, и занимать, прежде всего, положение ученого ходатая за всю западную Русь – изучать её события, памятники и доказывать польскому правительству законность прав, требуемых им для западнорусского православия. Для этого дела он нуждался в книгах, памятниках и за этим обращался в Киев чрез Гервасия и прямо к киевскому митрополиту.¹¹⁶ Глубокое уважение и благодарность поддерживали его в этом тяжелом подвиге ходатайства за всю западную Русь. «Помним ваши апостольские труды, писали ему из Малороссии.»¹¹⁷ Наш «апостольский трудник» писал нам из Варшавы, передавали там же одни другим православные.¹¹⁸

В Малороссии, где так высоко ценили труды Георгия, подготовлялась ему действительно могущественная поддержка и блистательное оправдание его забот. В то самое время, когда Георгий изнывал от томительного ожидания, бесконечных хлопот в сношениях с польскими правительственными лицами, от бесконечной полемики с униатами. Малороссия быстро подвигалась на пути воссоединения и нередко представляла картину торжествующего православия. Когда в августе 1765 года Мельхиседек писал из Петербурга к Гервасию письмо, в котором радость о передаче его дела Георгию смешивалась с горестью, что его самого не выслушали надлежащим образом, Малороссия или, точнее, Украина ликовала по поводу давно уже небывалого в ней торжества. Вероятно, упомянутое уже нами притязание униатов на подчинение своей власти приднепровских православных монастырей и забота успокоить встревоженных иноков и население Украины побудили Гервасия посетить эти монастыри, тем более, что тогда не было там неутомимого оберегателя православия Украины, Мельхиседека.¹¹⁹ В августе 1765 года глубокий старец Гервасий предпринял эту поездку, направляя свой путь по западному берегу Днепра от монастыря к монастырю. Но ему нельзя было ограничиться этою скромною и естественной задачею. Украина не видела православного архиерея слишком полстолетия. Народ со всех сторон стал сбегаться к своему любимому пастырю, которого лично знали и сердечно любили за доброту и пастырскую ревность многие из этого народа, часто ездившие к нему в Переяслав. Кроме того, в местах, близких к этому пути, были готовы церкви, ждавшие освящения. Гервасий по необходимости ездил не только по монастырям, но и по приходам и ободрял не одних иноков, но и паству свою вообще. На встречу этому необычайному гостю пошли даже многие польские паны. Восторженный народ строил на пути этого необычайного гостя триумфальные ворота; торжественный звон колоколов предвозвещал окрестных жителей об его прибытии, то в ту, то в другую местность; на встречу к нему выходили с крестным ходом и даже с отрядами панских, украинских казаков.¹²⁰

Это посещение Гервасия произвело могущественное влияние на народ, почему-либо еще не решавшийся отвергать унии. Даже довольно отдаленные от мест, посещаемых Гервасием, приходы, как например: Телепин и Оситнячка отпадали от унии.¹²¹ К концу 1765 года уже вся Чигиринщина и Смилянщина, на которые, по свидетельству униатов, глядела вся Украина,¹²² были православными,¹²³ и для большего укрепления себя в православии народ приносил клятву в том, что будет держаться православия и «всячески отвергать римское и униатское инославие.»¹²⁴ Присоединился в это время даже благочинный униатский, Роман Клиницкий.¹²⁵ По свидетельству одного униатского миссионера в Малороссии, к православию в это время вновь присоединилось в Чигиринщине 50 приходов, в Смилянщнне 6 и многие другие угрожали вскоре тоже бросить унию.¹²⁶

Униатские власти, пораженные этим быстрым распространением православия, решились собрать свои силы и противодействовать ему. Ближайшую униатскую власть на Украине представляли: официал Любинский, пребывавший в Корсуне, инструктор (экзаминятор) Витвицкий, живший в Смиле, и затем благочинные. Любинский созвал на 24 декабря 1765 года всех этих представителей унии в Телепин. Весть об этом распространилась в народе, и когда к назначенному времени униаты приближались к Телепину, то узнали, что туда сбежался народ из ближайших деревень и собирается бунтовать. Любинский убедил двух польских солдат, сопровождать униатов, и все поехали в Телепин. Православный народ ударил в колокола и встретил униатов с ружьями, саблями, жердями и палками, избил многих из них и всех прогнал назад. Сопровождавшие солдаты бросили униатов и отправились пить вместе с крестьянами. Главные руководители этого униатского собрания – Любинский и Витвицкий спаслись, благодаря лишь тому, что случайно приехал в Телепин один вооруженный шляхтич и защитил их. Униатский писатель, записавший это событие, признает чудом это спасение Любинского и Витвицкого, особенно потому, что, по его рассказу, вскоре затем прибыл в Телепин горячий ревнитель православия, сотник Харько и очень жалел, что не застал униатов, с которыми думал поиграть по-казацки.¹²⁷

Эта прискорбная народная расправа, обнаружившая присутствие на Украине сильных элементов для будущей гайдаматчины, показывала ясно, как опасно было Украине оставаться без такого руководителя, как Мельхиседек. Мельхиседек после того, как известил Гервасия в конце августа (1765), что дело его передано Георгию, долго еще оставался в Петербурге. Ему, очевидно, хотелось и самому делать дело, а не возвращаться назад с одними обещаниями. 30 октября этого года он успел выхлопотать рескрипт Екатерины и указы из иностранной коллегии к русскому послу в Варшаве, которому поручалось добиваться у Польши защиты православия в Малороссии, и с этими документами отправился из Петербурга в Варшаву, куда прибыл в начале января, следующего 1766 года.¹²⁸ Нельзя сомневаться, что Мельхиседек с первых же дней своего пребывания в Варшаве стал пользоваться указаниями Георгия Конисского, хотя об этом он не говорит в своих донесениях Гервасию.¹²⁹ Так думать заставляет не только намек на это Георгия в одном письме его к Гервасию,¹³⁰ но и самая постановка дела Мельхиседека перед польским правительством. В то время не было сейма, следовательно, нельзя было сделать никакого постановления. На польские суды, комиссии, администрацию тоже нельзя было надеяться, особенно на Украине, где кроме панской власти, можно сказать, не существовало никакой другой. Все, чего можно было добиться, это получить от короля привилегию и письма. Но, без сомнения, по указанию Георгия, Мельхиседек поставил вопрос о привилегии так широко и твердо, как это оказалось. Он стал добиваться утверждения королем всех прежних королевских привилегий, дававших права православным, чего, как очевидно, нельзя было сделать без ученых справок, которые в то время и собирал Георгий Конисский. Всего этого Мельхиседек добился при содействии русского посла, получил утверждение прежних привилегий, особую грамоту, утверждавшую все права и привилегии (вольности) всего народа православного греко-российского, во всей короне и Литве обретающегося, и, наконец, не мало писем от короля и министров к униатским епископам и панам Украины.¹³¹ В конце февраля 1766 года Мельхиседек выехал из Варшавы.

Во всякой другой, русской области Польши, кроме Украины, все эти документы, вывезенные из Варшавы, остались бы бумагами, не имеющими никакой силы, но на Украине, столь крепкой русской народною силою, они имели громадное значение и обаятельную силу. Их значение и сила стали обнаруживаться даже прежде, чем они были доставлены на Украину и объявлены народу. Необходимо думать, что Мельхиседек часто давал знать на Украину о ходе своего дела и что здесь узнали о выданных ему королем Привилегиях и письмах весьма скоро. Мы так думаем потому, что в ближайшее время после того, когда эти бумаги выданы и когда Мельхиседек только что выехал из Варшавы, по всей Украине обнаруживается самоуверенное и неудержимое стремление к православию и захватывает самые отдаленные места от тех мест, где началось воссоединение.

Многочисленные приходы бросали унию и обращались к Гервасию с просьбами присоединять их. Громадные толпы народа собирались в приднепровских монастырях, особенно в мотронинском,¹³² и очищали себя от унии, приносили клятву держаться православия, просили совета и наставления. На местах, по приходам изгонялись униатские священники, очищались церкви от униатских особенностей. Молнией пролетела мысль, что к наступающему посту, ко времени говения, нужно все устроить по православному. «Сговорившись между собою», записали униаты, «хлопы в один день о вечерни, именно в воскресение мясопустное 1766 года, во всей почти Смилянщине поотнимали ключи от церквей, сейчас же после того стали перестраивать престолы, повыбрасывали цибории (латинские дарохранительницы), во многих местах повыбрасывали и топтали святые дары, по местам священников, не желавших ехать присягать (на православие), одних брали силою, вязали и привозили в мотронинский монастырь, а других изгоняли и имущество их вывозили за село.»¹³³ «Уже не в одних имениях князя Любомирского и Яблоновского, по близости к московским границам, но во всей Украине разливается адский огонь этой ереси», писал к папскому нунцию один униатский миссионер 1 февраля 1766 года.¹³⁴ «Если униатские благочинные не получать поддержки от управителей имений, то нужно бояться, что в скором времени вся Украина обратится в схизму,» говорится в другом письме того же униата, писанном около того же времени.¹³⁵ Между управителями, которые здесь упоминаются, были, однако, некоторые ревностные оберегатели унии. Иные из них даже настроены были видеть в стремлении народа к православию начало бунта. Они имели со своей точки зрения, основание усматривать в этом движении народа к православию что-то похожее на бунт, выражавшееся в более опасных явлениях, чем изгнание священников, державшихся унии, и очищение от неё церквей. Чтобы отвлечь народ от насильственных действий по отношению к униатским священникам, Гервасий предложил ему избирать для таких приходов, в которых священники не хотят быть православными, православных викарных священников. Народ очень полюбил эту меру. Множество ставленников отправлено было им в Переяслав для посвящения в викарные и не только к священникам, явно держащимся унии, но иногда и к таким, которые неугодны были ему и по другим причинам, потому, например, что получили приход по согласию панов, тогда как новые викарные избирались народом и часто из среды самого же народа, без выкупа из крестьянства.¹³⁶ В этом случае панская власть затрагивалась уже прямым и весьма опасным образом. Народ этим высказывал, что он не только волен в своей вере, но и в своей гражданской жизни. Но паны чувствовали себя не в силах сдержать этот порыв народа. В отчаянии они стали обращаться к православной духовной власти с просьбой сдержать народ. «По великой нужде нарочного казака к вашей велебности¹³⁷ с моим писанием посылаю» писал к наместнику мотронинского монастыря Гавриилу, 28 февраля 1766 года, черкасский губернатор Пенцельский, «хотячи уведомитися подостаточнее, каковым-то прельщением от вас и вашего монастыря весь народ черкасский бунты превеликие повзяли, которых никогда-же до нынешнего времени не бувало, якие они теперича делают, що священником своим превеликую обиду чинят и гнушаются горче свецких... В чом не помалу дивуюся, що сколько есть монастиров, в которых часто народ тутейший бывает, то от жадного монастыря толиких бунтов и гайдамащпны не повзяли, як от вашего монастыря. Не ведаю, яковая то им сладость состоит? Спрошую я их: що то вы тое делаете, и кто вас на тое приводит? Вся громада на тое отповедает, що нам от монастыря мотронинского таковой приказ, да бисьмо так делали.»¹³⁸ Пенцельский писал об этом и к Гервасию и угрожал, что его пан, к которому он сейчас едет, представит это дело королю, а король напишет к русской государыне и в Святейший Синод.¹³⁹

Страх панов заразил власти мотронинского монастыря. Они встревожились и обращались тоже с запросами к Гервасию, хотя в их действиях не было ничего незаконного. Обращение народа к мотронинскому монастырю в действительности не было ни новостью, ни произвольным делом. Мотронинский монастырь, как мы знаем, был признанным средоточием церковного управления на Украине. Кроме него низшим и подчиненным ему местом было чигиринское духовное правление. Гервасий и теперь признавал существующими оба эти места,¹⁴⁰ но так как чигиринское правление все еще было неустроенное,¹⁴¹ то главное его внимание обращено было на мотронинский монастырь. Он не обратил внимания на тревогу его властей и поручил его наместнику Гавриилу и келарю Елпидифору ведать духовные дела Украины, присоединять священников, раздавать в присоединенные церкви антиминсы, исполнять другие духовные потребности народа.¹⁴² При этом Гервасий поручил объявить украинцам, что «они больше всего должны слагатись на божеский промысл... притом елико возможно, должны они склонятись панам своим и их просити о свободу, а никаким образом не прогневляти их, и тое (присоединение) делати не раптово (быстро), но все по малу малу Господь весть како устроити.»¹⁴³ Вот основное правило, предписанное Гервасием народу, и, конечно, никакая панская и государственная администрация, никакое польское войско не могли так утверждать народ в этом правиле, как слово Гервасия, и если бы поляки Украины понимали свои дела, то они же должны были бы признать Гервасия мудрейшим и первейшим умирителем этой, видимо, бурной Украины.

Движение народа к православию, так напугавшее панов и даже власти мотронинского монастыря, еще более усилилось, когда приехал из Варшавы мотронинский игумен, Мельхиседек Яворский с королевскими грамотами и письмами. Мельхиседек возвратился в мотронинский монастырь перед пасхой 1766 года (которая приходилась 23 апреля) 2 апреля,¹⁴⁴ и до 24 числа он остается, как бы в безвестности. Известно лишь, что он отказался от приглашения Гервасия приехать в Переяслав на Пасху, отказался, потому что много имел работы.¹⁴⁵ Последствия этой работы обнаружились 24 апреля. В униатском архиве сохранилась сообщенная униатским властям смилянским губернатором Дворжанским копия публичного заявления православных, в котором они извещают, что король вновь подтвердил их права на свободное исповедание веры и написал к униатским властям письма, приглашая их удержаться от насилий и жить мирно с православными, что в силу этих грамот не следует запрещать перехода униатов в православие и наоборот, что православные желают наблюдать мир и тишину, избегать всяких ссор, приглашают к этому униатов и потому решили обнародовать все эти документы, а кто не поверит или будет сомневаться, существуют ли такие документы, тот пусть приезжает в их духовное правление (чигиринское) и пусть рассмотрит самые подлинники. Заявление это составлено в духовном правлении (Чигиринском) в Медведевке 24 апреля 1766 года и подписано членом его Лозинским.¹⁴⁶      

Обнародованием этих документов униаты ставились в крайне затруднительное положение, тем особенно, что в числе обнародованных бумаг были и письма короля к униатским властям. Нарушая спокойствие, униаты явно становились против короля. Подобный же вызов делался и польским панам. В числе королевских писем были и письма к Яблоновскому, Любомирскому, Сангушке, Моравскому. В показании Мельхиседека, данном униатам, говорится, что он разослал из духовного (Чигиринского) правления копии всех привезенных им бумаг в замки помещичьи, смилянский, черкасский, мошенский и ольшанский.¹⁴⁷ Вышеприведенное заявление Чигиринского духовного правления, доставленное униатам из смилянского замка, очевидно, было одним из числа многих таких заявлений, посланных в другие замки, и кроме того по церквам, в которых они читались народу.¹⁴⁸ Униатский историк уманской смуты говорит, что Мельхиседек, возвратившись из Варшавы, «поразбрасывал по селам и местечкам конституции королевства о греческой вере с присоединением своего пагубного толкования, и этим еще больше возбудил в хлопстве волнение и поощрил его к дерзости и бунту. От этого пожар этот стал распространяться в староства Корсунское, звенигородское, лисянское и другие места.»¹⁴⁹ «Не успел только отец игумен наш Мельхиседек привилегий к нам привести, многие, и почитать все места с священством двигнулись о бытии, по-прежнему, в своем природном православно-восточном исповедании и к здешним православным местам надлежати», писал Гервасий к Георгию Конисскому.¹⁵⁰ По словам того же Гервасия (в письме к Георгию Конисскому от 14 июня 1766 года) православие в эти времена восстановилось до Белой Церкви, т. е. обняло половицу (южную) нынешней киевской губернии.¹⁵¹

И это новое движение, при всей кажущейся нестройности и незаконности, в действительности направлялось силой в высшей степени разумной и сдерживавшей народ в пределах закона. Мельхиседек не выступает здесь, как агитатор, даже вовсе не выдвигается сам. Его занимает, его всего поглощает законное, открытое дело – полученные привилегии. Он их обнародывает открыто и в законных местах: в панских дворах и церквах, и, замечательно, обнародывает не от себя, а от духовного Чигиринского правления. Он был уполномочен этим правлением выхлопотать утверждение духовных прав украинских православных, ему он и передает это дело, возвратившись из Варшавы. Обнародование полученных привилегий должно было еще больше закрепить мирное настроение народа. Оно привязывало народ и к королю, давшему утверждение его прав, и к панам, которых король просил в письмах оберегать эти права. Можно со всею решительностью сказать, что нельзя было придумать более законного образа действий и более могущественного средства удержать народ в спокойствии и повиновении законным властям, и если бы униаты и поддерживавшие их польские фанатики не помешали Гервасию и Мельхиседеку, то мир и тишина господствовали бы во всей Украине. Но униаты и поляки взяли в свои руки замирение Украины, внесли в нее страшное количество горючего материала и зажигали его с усердием, достойным лучшего дела.

Униатские власти того времени, как мы уже упоминали, сильно жаловались, что управители главнейших панов не оказывают им поддержки. Жалоба эта выражала не одни преувеличенные требования униатов, но и действительное невнимание к ним многих управителей. Невнимание это вызвано было не только состраданием к православным и заботою о спокойствии между ними, но и многими дурными делами униатских властей. Все главнейшие деятели униатские того времени прославились сильным корыстолюбием, каковы: митрополит Володкович, главный официал Примович, второстепенные официалы: Любинский, Мокрицкий. Вот люди, взявшиеся умиротворить взволнованную и готовую поднять смуту Украину. 

Униатский официал Мокрицкий затрудняет сношения православных украинцев с Переяславом. Он призывает православных на суд. Униатский декрет против православных. Наезды на них. Польское войско на Украине. Сбор народа у Сольшаны. Ловля православных священников. Положение Мельхиседека. Арест его и страдание в плену у униатов. Страдание других православных узников. Страдание украинского народа за православие, страдания: телепинцев, мученичество Даниила, страдания жаботинцов. Торжество униатов. Попытка на Украине к восстанию против них. Силы, сдержавшие народ от восстания. Нравственный подъем измученной Украины. Влияние Мельхиседека. Влияние Гервасия. Действие их помощников.

Для противодействия обхватившему всю Украину православию униатский митрополит выслал давно известного Украине фанатического и жадного официала униатской митрополии Григория Мокрицкого. В начале великого поста (1766), т. е. в самый разгар православного движения, Мокрицкий утвердился в Корсуне¹⁵² и отсюда стал развертывать план своих действий.¹⁵³ Он призвал к себе на помощь военную государственную власть и уговорил пограничную польскую стражу ловить священников и мирян, отправлявшихся в Переяслав или возвращавшихся оттуда, отнимать у них письма и деньги и доставлять пойманных к нему,¹⁵⁴ т. е. он думал пресечь главный, по его мнению, источник оживления и благоустройства православия на Украине, и показывал всем, что считает эту Украину по-прежнему принадлежащею униатской церкви и признает за собою право наказывать виновных за нарушение обязанностей по отношению к ней. Всех этих виновных, по его мнению, т. е. присоединившихся к православию, он призвал к себе на суд в Корсунь, и, так как всем было ясно, что православные монастыри, особенно мотронинский, участвовали в этой вине, то он и их призвал на суд и послал им 3 апреля приглашение явиться к нему.¹⁵⁵

Представители православных монастырей, конечно, не явились, и напротив погрозили самому Мокрицкому судом и вообще дурными последствиями за присвоение себе не принадлежащей власти.¹⁵⁶ Не явились на суд и приходские священники, воссоединившиеся, а тем менее миряне. Явились к Мокрицкому лишь униатские священники, не принявшие православия и большею частью скрывавшиеся от народного негодования. Они-то, вероятно, и были обвинителями и свидетелями при составлении Мокрицким следственного акта для униатской консистории. Некоторые, однако, из этих обвинителей и свидетелей сами тогда-же поплатились за то, что явились к Мокрицкому. Он увидел у некоторых из них длинные волосы и бороды и вообще признаки схизмы, приказал их стричь, брить и наказывать розгами даже публично.¹⁵⁷ Следственное дело отправлено было в Радомысль, в униатскую консисторию, и около 17 мая получен был Мокрицким декрет. Декрет этот сохранился в очень неисправном списке, но и сквозь безграмотность переписчика видны следы того, что и в исправном виде он был не многим лучше и, очевидно, писан лицом, потерявшим спокойствие духа и здравомыслие. Декрет этот, вышедший из духовной униатской среды, объявлял осадное положение для Украины. Православным монастырям в нем дается право существования, но они должны заплатить за свои действия страшную пеню; Мельхиседек должен явиться в Радомысль с надежными поручителями, с повинной, и просить прощения; затем, только те монастыри могут существовать в стране, которые докажут законные на это права, и те иноки могут быть терпимы, которые имеют надлежащие виды; те же иноки, которых поймают без видов и объяснений их прибытия в известную местность, должны быть задерживаемы и доставляемы в Радомысль. Все, принявшие православие священники, должны в назначенный срок явиться с повинной в Радомысль и тогда получат прощение; туда-же должны с тем-же прислать депутатов и приходы, виновные в отступлении от унии; в противном случае, священники подвергаются аресту и насильной присылке в Радомысль, а прихожане – жестокому штрафу и наказанию от панских дворов, а церкви их запечатываются. Некоторые из священников смилянской области сразу объявлялись лишенными сана, предавались проклятью и должны были в течение трех дней быть представленными на окончательный суд, т. е. очевидно на расправу, к Мокрицкому в Корсунь. Все государственные власти и все управители имений приглашались содействовать исполнению этого декрета, и одному из них, именно смилянскому комиссару, сейчас же поручалось дело – доставить вышеупомянутых смилянских священников, под угрозою подпасть суду киевской латинской консистории, очевидно, за содействие ереси. Декрет этот приказывалось пересылать от прихода в приход с самою большею скоростью и не держать его на одном месте более двух часов.¹⁵⁸

В декрете этом поражает нас преувеличенное до невероятной степени представление силы униатской власти, которой должны немедленно оказать повиновение и православные монастыри, и администрация страны, и панские управители, и воссоединенные священники, и все малороссийские громады. С другой стороны, в нем останавливает внимание усиленное старание составителя или составителей налагать побольше штрафы, равносильные настоящей конфискации всего имущества виновных. В действительности так и было. Православные того времени сохранили нам свидетельство, что Мокрицкий выезжал из Корсуня, в сопровождении нескольких десятков (панских) казаков, нападал разбойнически на разные места, и высылал своих униатов разорять православные церкви, народ и священство.¹⁵⁹ Униатский историк уманской смуты прямо приписывает Мокрицкому мысль о конфискации имущества украинского духовенства и в поразительной картине изображает, как осуществляли эту мысль разосланные Мокрицким его инстигаторы.¹⁶⁰ Вот эта картина: «(Мокрицкий), написав декрет, объявляющий конфискацию всего имущества священников, послал с казаками двоих, крайне безрассудных и бессовестных своих инстигаторов – Глинского и Соколовского, и доверил их совести забирать и грабить имущество священников. Эти инстигаторы не только забирали у виновных и невиновных священников, раздавали встречному и за бесценок продавали волов, коров, овец, пасеки, коней, хлеб из сараев и другие важнейшие вещи, но даже в их домах портили печи, били горшки и миски, выбивали окна или раздаривали кому либо, и делали другие несказанные обиды, только что не выворачивали самых домов.»¹⁶¹

Совершенно очевидно, что Мокрицкий вызвал в себе и в других самые дикие, разрушительные инстинкты и нет ничего удивительного, что для этого истинно варварского нашествия на православную Украину, для этой настоящей гайдаматчины он нашел себе пособников в мелкой польской шляхте, в штате корыстолюбивых членов панской челяди и даже в управителях, славившихся долго и после, даже в панской среде, единодушием с жидами, для одного общего дела – ограбления народа.¹⁶² Только весьма немногие из польских панов Украины остались чуждыми этой неистовой польской гайдаматчине против русского народа. По свидетельству униатского историка уманской смуты «помещичьи дворы, особенно (смилянский губернатор) Дворжанский, тайно внушали народу, что можно держаться, какой кто желает веры.¹⁶³ Есть также известие, что Любомирский и княгиня Сангушкова сожалели о православных и были недовольны действиями униатов.¹⁶⁴ Но это были слишком слабые заявления человеколюбия и правды. В большей части поляков того времени всей Польши пробужден был самый неистовый фанатизм против иноверцев. 

Когда Мельхиседек уезжал из Варшавы, там с новою силою поднимался вновь вопрос диссидентский, поддерживаемый почти всею Европой, в особенности, Россией и Пруссией. Летом 1766 года собирались по областям польские сеймики, обсуждали этот вопрос и, сообразно настроению большинства, выбирали послов на сейм, который должен был открыться осенью, в начале октября. Большинство это было настроено самым враждебным образом по отношению к иноверцам и подготовляло, как увидим ниже, удар защитникам человеческих прав иноверцев Польши.

Униатские власти Украины весьма искусно воспользовались этим настроением поляков. Под предлогом усмирения бунтов, вызван был на Украину отряд из нескольких тысяч так называемой украинской партии, под начальством Воронича. Православные говорили и, вероятно, не без основания, что это войско призвано и даже нанято униатским митрополитом Филиппом Володковичем.¹⁶⁵ Войско польское шло на Украину с определенным, строго выработанным планом действий. В этом плане с поразительным искусством совмещены были задачи гражданские и религиозные. Неистовое варварство и неистовый фанатизм соединились здесь в одно. Самые низкие страсти вызваны были на полный простор, и все это покрыто было покровом испорченной цивилизации – кажущеюся правдою, кажущимся беспристрастием и кажущеюся благовидностью.

9 июня 1766 года это войско вступило в средину Украины, в смилянскую область, остановилось у местечка Олыпаны, и стало строить прочный военный лагерь с разнообразными приспособлениями для удобного и долговременного пребывания. К этому времени из областей или, как тогда называли, губерний: Мошенской, Черкасской, Смилянской и Чигиринской, «изо всех местечек и сел согнано было до одиннадцати тысяч народу с подводами и семьсот пеших» для устройства обоза на подобие, как говорили тогда православные, города, с разнообразными строениями, домами, амбарами, конюшнями, и четыре недели работал согнанный народ над этим укрепленным лагерем в то время, когда была самая рабочая пора в делах хозяйственных, а церковь призывала к посту, молитве и говению в Петров пост.¹⁶⁶ Затем, лишенная рабочих сил страна должна была давать и доставлять в этот лагерь продовольствие, при сборе которого не было ни меры, ни правильности, – брали что хотели, когда хотели и с кого хотели.¹⁶⁷

При первом взгляде на эти дела польской военной силы, представляется необъяснимым, для чего пришло это войско, где те враги, которых оно собирается поражать, и для чего оно так обременяет народ собственного государства? Когда пришло это войско, говорят нам одни из современных свидетелей, то вместе с ним прибыли и униатские власти.¹⁶⁸ Между тем, как согнанный народ устроил лагерь под Ольшаной, официал Мокрицкий, говорят другие из этих свидетелей, разослал, в сопровождении польских отрядов, своих инстигаторов и других чиновных из своего духовенства ловить православных священников.¹⁶⁹ Ловля эта могла затрудняться в опустевших поселениях разве плачем женщин и детей, да еще тем, что православные священники с женами и детьми убегали в леса, горы, степи, в окрестные страны,¹⁷⁰ и приходилось расставлять стражу по дорогам, посылать летучие отряды для розыска по сторонам.¹⁷¹ Пойманные священники подвергались телесному наказанию, остригались и обривались, и в колодках отправлялись в сборный пункт – в Корсунь; имущество православных священников подвергалось разграблению, уничтожению; церкви запечатывались.¹⁷² Мокрицкий с поразительною быстротой перелетал с места на место, то являясь в польском стане, то в разных местах производя наезды, то возвращаясь назад в свою, так сказать, главную квартиру – Корсунь.¹⁷³

Здесь он устроил настоящую инквизицию. Пойманные священники, иноки наказывались сотнями ударов за православие. Кроме того, они насильно преображались в униатов, если не были преображены до того времени. Им стригли головы, брили бороды, надевали униатскую одежду. При этом их убеждали и в душе быть униатами, сопровождая эти убеждения новыми побоями и всякого рода глумлениями. Наконец, нераскаянные отсылались на новые муки в Радомысль к униатскому митрополиту, куда направлялось и награбленное имущество их.¹⁷⁴

Во время этих разъездов и хлопот, Мокрицкого занимала главнейшая мысль, главнейшая забота – поймать первого руководителя православных малороссов – игумена Мельхиседека. Еще на возвратном пути из Варшавы Мельхиседека стали окружать злоба и злоумышление поляков. Поляки низшего разбора, – шляхта, мелкие чины, не могли вынести мысли, что им напоминают о праве, о законе, о власти короля. Они еще на пути из Варшавы арестовали Мельхиседека в Городище, глумились над ним и его бумагами и ясно показывали, что его жизнь зависит от мановения воли шляхтича.¹⁷⁵ Обнародование привезенных бумаг, новое оживление народа естественно еще более усилили их озлобление против Мельхиседека. Мотронинский монастырь стали чаще и чаще посещать фанатические шляхтичи и уже прямо грозили Мельхиседеку смертью.¹⁷⁶ Страх напал на благочестивую обитель. Разбегались слуги, писцы. Мельхиседеку трудно было писать бумаги. Тревога проникла и в крепкую душу самого Мельхиседека. «Для меня и монастыря очень худой слух; однако, я еще в конец не малодушествую», писал он Гервасию 14 июня 1766 года.¹⁷⁷ «Людям всем смертный страх мечтается и все лишения имущества и живота ожидают. Правители (духовных правлений) по совету общему выступили на границу, в шанец Могилев. Я остаюсь в монастыре за всех страдать и ответствовать», писал Мельхиседек в конце июня.¹⁷⁸ Но расправа с Мельхиседеком в самом мотронинском монастыре почему-то казалась полякам неудобною, вернее всего, опасною. Они стали подстерегать его на путях в Переяслав, куда, как им хорошо было известно, Мельхиседек должен теперь особенно часто ездить. Пограничная стража, давно уже настроенная Мокрицким и давно уже ловившая и православных священников, и православных мирян, сделалась особенно бдительною с конца мая, когда к Украине приближалось польское войско «Шляхи (дороги) все в гору (к Днепру) заперли: ане человека, ане жида не пускают. На Росе реке все човни (лодки) порубани, с чего очень худий знак», писал Мельхиседек тогда же, в конце июня.¹⁷⁹ Но в действительности Мельхиседек и в это время не был одинок, и ездил в Переяслав даже при этих, по-видимому, неодолимых преградах. Над ним бодрствовали и его провожали верные друзья. Их находил Мельхиседек в ближайшем к монастырю городе Каботине, и во главе этих друзей стоял доблестный ревнитель православия Жаботинский сотник, Харько. Он с другими двумя лицами в мае проводил Мельхиседека тайно ночью дальним объездом в новороссийскую губернию. Поляки узнали об этом. Воронич потребовал Харька под Ольшану, и без суда приказал отрубить ему голову в конюшне и там же зарыть его. Остальные товарищи Харька в страхе бежали из Жаботина, оставив жен с детьми и имуществом.¹⁸⁰

Но даже и после этого путь для Мельхиседека между мотронинским монастырем и Переяславом оказывался открытым. Мельхиседек возвратился назад в свой монастырь, и в половине июля опять поехал в Переяслав. Поляки гнались за ним, добежали до него, когда он был на пароме, еще не отчалившем от берега, но его окружало множество народа, и поляки, «опасаясь этого множества людей, не начинали более ничего, да только сим свое злоухищренное намерение загладили, что якобы де только для свидания со мною», говорит сам Мельхиседек, «прибегали.»¹⁸¹ Поймали поляки Мельхиседека только уже 23 июля на возвратном его пути из Переяслава, и то благодаря шпионству и бурной стихии. Какая-то пани из Переяслава дала знать польской страже о выезде оттуда Мельхиседека, а дурная погода задержала его при переправе. Униатский инстигатор Пейский, в сопровождении польских казаков, арестовал его на перевозе в деревне Секирной.¹⁸² Даже и теперь Мельхиседек смущал собою поляков. Начальник польской, пограничной стражи, к которому привели Мельхиседека, смутился, дрожал, не мог говорить, и поспешил сдать его униатам, – отправил в Корсунь к Мокрицкому.¹⁸³ Смущение это, впрочем, по всей вероятности, выражало не одно личное малодушие поляка при встрече с этою русской, нравственной силою. Польский королевский чиновник, вероятно, смутился от того, что участвовал в аресте русского подданного, получавшего рескрипты от русской государыни и привилегии от польского короля и признанного всеми представителем украинского православия.

Несколько дней Мельхиседеку пришлось ждать Мокрицкого. 26 июля Мокрицкий наконец прибыл в Корсунь и здесь встретились два представителя совершенно противоположных начал религиозной и личной их жизни, – спокойный и твердый на краю гибели, православный игумен, и страстный, необузданный униатский официал. Злоба закипела в Мокрицком при виде Мельхиседека, сквернословие полилось из уст его. Под крепким караулом Мокрицкий отправил Мельхиседека в Радомысль, и вскоре сам отправился за ним. С самого начала этого пути обнаружилось, что Мокрицкий был не хуже других униатов, окружавших его и стоявших рядом с ним у ступеней архипастырского престола униатского митрополита. В нескольких верстах за Корсунем Мельхиседек был насильно переодет в униатскую одежду, притом еще узкую и короткую для него, и в этом новом виде сопровождавший его прокуратор приветствовал его: «ныне радуйся царю схизматицкий.»¹⁸⁴ По приезде в Радомысль, Мокрицкий даже явился как бы защитником Мельхиседека, – удержал митрополичьего комиссара Каменского от намерения наказать Мельхиседека розгами. Сейчас же, впрочем, оказалось, что это была хитрость. Мокрицкий и Каменский стали ласковыми словами убеждать Мельхиседека принять унию, а когда это не подействовало, то под видом дружбы дали ему какого-то меду, от которого он заболел, и подозревал, что в этом меде была отрава. Вскоре затем явились новые защитники Мельхиседека, брат официала Мокрицкого, суррогат Василий и один из прокураторов – Феодор. Они защитили его от буйства митрополичьего племянника, который, притворившись пьяным, стал ломиться в избу, в которой заключен был Мельхиседек, и делал выстрелы, показывая намерение убить его.¹⁸⁵ 2 августа Мельхиседеку было объявлено решение ехать далее, в митрополичий замок Гродек. На пути к этому новому месту мук Мельхиседека подвергли обыску и забрали все, что можно было взять, а в Гродке засадили в каменную избу и объявили, что приказано заделать его в этом заключении. Мельхиседек был тогда жестоко болен от вышесказанного меда, и доктор объявил, что нет надежды на его выздоровление. Это заявление, казалось, смягчило сердца мучителей; приказ заделать Мельхиседека был отменен,¹⁸⁶ но, как оказалось, для новых мук и злоумышлении. «В том заключении, от 6 августа до 20 сентября, я нижайший, пишет Мельхиседек, страдая невинно, разнии неудоботерпимии беды и мучительства претерпевал, гладом, хладом и другими прекращающими живот средствами был угнетаем, котории одним только божиим о мне благоволением без смертного заключения пройшли; при всех же тех удручениях многии от оного митрополита Володковича и из сторон приездили унеяти, и многими неправими доводами и вымыслами своими лстили пристать на унею, обнадежуя притом от всех злоключений свободою.»¹⁸⁷ Твердость Мельхиседека вызвала вторичное покушение отравить его. Питомица митрополита Володковича, крещеная еврейка, жена его управителя, под видом милосердия, поднесла ему какое-то питье, от которого ему сделалось так дурно, что, сторожа, видя его при последнем издыхании, выволокли из-заключения на воздух.¹⁸⁸ «При оном моем страдании множество тогда собравшегося народа будучи, ужасались, да и те сами съехавшись (униаты), тоже ужаснувшись, без дальшего какого произвождения, оставив по-прежнему мене, разъехались.»¹⁸⁹ Наконец, когда Мельхиседек немного оправился, его отправили в новое место заключения, – в униатский монастырь дерманский, в котором он страдал еще две недели.¹⁹⁰      

Во всех этих делах униатских властей по отношению к Мельхиседеку поражают не столько грубые формы, в которых высказался их фанатизм, не столько даже двукратная попытка отравить Мельхиседека, которая, по всей вероятности, была мгновенным взрывом этого фанатизма, сколько строгая, выработанная и, как видно, привычная система терзать подсудимого, доводить его до высшей степени телесного и душевного изнурения, и в этом ужасном состоянии вынуждать его давать нужные показания и обещания.

Система эта, так старательно приложенная к Мельхиседеку, ясно показывает, как далеко в то время представители унии ушли в усвоении иезуитства и как они, не смотря на свое восточное по обрядам вероисповедание, не смотря на одинаковое происхождение с русским народом западной России и не смотря на свою русскую речь, которою говорили многие из них, в действительности были чужды этому народу. Сохранившиеся в небольшом числе в архиве униатских митрополитов бумаги о Мельхиседеке дают еще большее подтверждение этому выводу и освещают все мученичество Мельхиседека новым светом.

Кроме желания довести Мельхиседека до принятия унии и этим смутить весь православный украинский мир, у властей униатских была забота добыть у Мельхиседека такие признания, которые бы, и помимо его согласия на унию, достигали той же цели –смущения православных и, на случай ответственности за его арест, давали бы им возможность оправдаться. Интересы унии в этом случае переплетались у них с домашними и даже личными счетами в среде униатской. Еще в Радомысле с Мельхиседека снято было показание. В этом показании униаты могли находить для себя лишь выгодным показание Мельхиседека, что православие поддерживали некоторые из украинских губернаторов и сами обращались к Гервасию и к нему с просьбами – освятить такую-то церковь, назначить такого-то православного священника.¹⁹¹ Показание это казалось униатскому митрополиту Володковичу неудовлетворительным. В первых числах августа 1766 года он написал к дерманскому игумену Александру Иодке письмо, в котором, между прочим, говорит: «прошу вас приехать в Гродек и с моим секретарем узнать от Мельхиседека: по какому праву и по чьему внушению он себе так много позволил и наделал столько зла (униатам)... кто был к нему особенно близок из числа разных лиц, – поссессоров, экономов и прочих, каким образом он склонил к этим делам священников, и кто из них были главными. Хотя мы имеем уже от него показание, но не добьетесь ли вы от него чего-либо большего. Не упомянет ли он кого-либо из благочинных, миссионеров (униатских), потому что всегда дело начинается от тех, которые кажутся набожными. Роза цветет прекрасно, но в ней бывает яд.» Вместе с тем Володкович поручает Иодке взять Мельхиседека в свой дерманский монастырь и не жалеть для него монастырской пассии, под которою нужно разуметь все меры монастырской строгости по отношению к виновным и в том числе даже телесное истязание.¹⁹² На это письмо Иодко отвечал, что он был в Гродке, но не мог исполнить поручения митрополита по причине болезни Мельхиседека, и затем говорит: «я должен был возвратиться назад в Дермань, но мы условились с его преподобием ксендзом секретарем, чтобы Мельхиседек, как только, хотя немного, оправится, приехал ко мне – et quod non est factum, ut fait – т. e. и чтобы было сделано то, что не сделано.» Эта двусмысленная фраза, вероятно, не даром написана в польском письме Иодки на латинском языке. Она могла означать и то, что Иодко и митрополичий секретарь потребуют от Мельхиседека показать и то, чего вовсе не бывало. В тех же бумагах действительно сохранилась безграмотная копия этого второго показания Мельхиседека, подписанного будто бы им. По всей вероятности, это копия проекта показания, составленная Иодкой и митрополичьим секретарем. В этом показании не только увеличен список панов, сочувствовавших Мельхиседеку, но поименованы главнейшие священники, присоединившиеся к православию и приводившие народ к присяге на православие, и, наконец, показано, что униатские миссионеры, как, например, Любинский, брали с православных деньги и позволяли им исповедовать свою веру.¹⁹³ Что Мельхиседек не показал, кто из священников принял православие и особенно успешно действовал на народ – это едва ли требует доказательств. Сомнительно также, чтобы он поименовал теперь, как и в первом показании, расположенных к нему панов. Сомнительно даже, чтобы он теперь показывал что-либо против униатских миссионеров. Сомнение это подкрепляется тем, что эти миссионеры очень были ненавистны униатскому митрополиту. Они были независимы от него. Во главе их стоял Львовский главный официал Примович, уполномоченный папой, и отказавшийся, вероятно, не по капризу, участвовать в допросах Мельхиседека, когда это ему было предложено.¹⁹⁴

В тех же униатских бумагах мы находим еще новое освещение мученичества Мельхиседека. Об этом мученичестве знал польский король, Станислав Понятовский, и принимал в нем участие заодно с униатами. Показания с Мельхиседека снимались для него; по его же внушению Мельхиседека увозили в Дермань, – глухое, уединенное место. Это делалось с тем, чтобы затерялись следы его похищения, и чтобы удержать его в этой неизвестности до окончания сейма, который тогда собирался.¹⁹⁵ Посредником между Володковичем и королем был полоцкий униатский архиепископ Ясон Смогоржевский, с которым мы еще часто будем встречаться.¹⁹⁶

Та же иезуитская система действий, только еще с большею смелостью, была употребляема и по отношению ко всем священникам и инокам, свозимым в Радомысль. Как только их сюда доставляли, сейчас же подвергали наказанию, которое иногда доходило до 800 ударов.¹⁹⁷ Затем, если наказанный мог двигаться, его приставляли к тачке и заставляли раскапывать какой-то холм и отвозить землю.

На ночь осужденные запирались в тесное, холодное помещение, иногда в то, которое до того времени занимали свиньи.¹⁹⁸ По временам производились допросы, увещания принять унию и, в случае неудовлетворительности ответов, а иногда даже независимо от них, телесное наказание возобновлялось.

Вот, например, истязания нескольких священников по рассказу Иосифа Морозовского, священника молодого, любимого народом и защищаемого им уже после прихода польского войска. Морозовский был арестован 5 июля при содействии военной силы и тотчас острижен, обрит и отослан в Корсунь, куда доставили и другого священника, отца Филиппа. Здесь Мокрицкий приказал Морозовскому снять одежду, спустить с плеч рубашку, стать на колени и инстигатор Гленский бил его дисциплиною, «сделанной с сирици (суровья¹⁹⁹), а на концах дротом (проволокою) обмотанной, и так нещадной немилосердно бил, что до самой почти кости тело мое, писал Морозовский, точно как кнутом, тоею дисциплиною повыривал на плечах и по всей спине, от чего я, лишившись всей мочи и, не стерпев такового мучительства, падал на землю, а после мене и оного священника Филиппа так же тиранско били; потом заковав обоих в место (вместе) в един кандал по одной ноги, а в добавку того мне еще на другую ногу наложив колодку, а скрипици (ручные оковы) как мне, так и Филиппу на руки наложивши, при двоих козаках и единому ляху и погонщику отправлено нас в Радомысль.»

По приезде туда с них на ночь сняли скрипицы, но на следующий день избили на них 12 пар розог, «потом в черную работу тачками землю возить определени (мы) были», пишет Морозовский. «После того, спустя точию с неделю, 21 июля, виведши в тамошнюю замковую браму, – продолжает тот же Морозовский, – и там такоже немилосердно розгами так били, что восемь пар розог избили, и порознь уже обоих в кандали заковав, по-прежнему в тюрму и к черной работе землю тачками возить отослали, в которой я нижайший горестно, разние обиди и нужди: глад, холод, ноготу и мраз претерпевая, по самой отпуск страдал. А между тем ... декабря уже 23 и 24 чисел, тамошнего униатского консистору писарь, мирской еще, по их названию, клирик, Павел Урбановский, приходя к нам в тюрму и сидя с нами чрез не малое время, поучал правилам римские своея западния церкви, склоняя и насильствуя всех нас тамо страждущих, монахов благочестивых мошногорских, а паче священников исповедаватся в (у) их попов и приобщаться в косциоле. Но понеже оной писарь урбановских монахов к тому не столько принуждал, то они, чем могли, отказались и свободились от того, а нас нижайших священников, яко то: мене, другого оного священника Филиппа, третьего, православного чигринского Максима, духовного чигринского правления правителя, четвертого благочестивого священника Феодора суботовского, пятого благочестивого священника Демина села Войтового, седмого благочестивого священника Андрея таиплицкого, кои вси после уже мене, сентября последних чисел, туда же в Радомисль привезены, до тех пор нудили и стращали опять таковым мучением, пока мы, а особливо я, будучи по выше писанному боем так измучен, что не осталось и силы к терпению, принуждени склонились, по их велению, к исповеди и сообщению их унеятскому.... По каковом сообщении однако ж нам никакова послабления в оковах не учинено; но в тех же оковах в тюрьму отправлены, в которой и содержались все, отправляя по-прежнему черную оную работу сего (1767) года до марта месяца.»²⁰⁰

Мошногорские иноки, о которых упоминает священник Морозовский, писали о себе, между прочим, следующее: «..Привели нас нижайших (их было 12 человек) пред суррогата и писаря митрополичего, кои, не произведя о нас, как надлежит по порядку, дела ни письменного, ни словесного, но точию называя схизматиками, еретиками, гултаями (ленивцами) и бродягами, приказали всех розгами бить и, покладая по единому, так немилосердно и тиранско били, что не счисляя ударов, примечали только то, сколько которой может стерпеть, и били, пока кто кричал, а как умолкнет, помертвеет так, что только дрожить, то в те поры переставши мучить и водою облив отводили, а после того особо каждого в кандали позаковував в тую же тюрму засадили, где уже и содержались под крепким караулом; содержуясь же ежеденно к черной работе тачками землю возить гонимы были всякий день, до сход солнца безроздоху до захода солнца, и ночи часов по два и по три, в которой работе мучими были без всякого милосердия недель через седмь, претерпевая глад и хлад, ибо препитание нам точно круп гречаних по два раза на день, да хлеба по такой частотке давано, что противу обыкновенной братерской порции как бы третяя часть.»²⁰¹ Перед отпуском на волю их тоже били.²⁰²

Кроме этих, так сказать, общих описаний мучений сохранилось очень много свидетельств об особенных терзаниях схваченных православных священников и иноков. Так: придумывали иному забивать руки в колоду столь длинную, что несчастный должен был держать руки распростертыми; иногда заключенных вгоняли в такое тесное помещение, что они должны были стоять плотно друг подле друга; иногда во время наказания Мокрицкий спрашивал наказываемого, какой он веры и, получив ответ, что греческой, кричал: а нуте ж, нуте, еще лучше того грека;²⁰³ иногда тот же Мокрицкий дозволял себе хулить православную веру и православных угодников, даже киево-печерских, признанных уже тогда самой униатской церковью.²⁰⁴

Все эти свидетельства принадлежат самим пострадавшим, взяты нами из их жалоб, и потому очень естественно возникает вопрос, не преувеличены ли, не разукрашены ли в них эти страдания? Очень может быть, что тут есть и преувеличения, особенно в частностях, но в существенном, главном они верны. Жалобы эти поражают своим согласием при изложении одних и тех же событий, и едва ли это можно объяснить одним предположением, хотя оно вероятно, что жалобы эти записывались в переяславской консистории? Кроме того, они высказывались не только пред православной духовной властью, но и перед польским правительством, в виде публичных заявлений, и в этих последних – тоже самое.²⁰⁵ Униаты имели возможность и даже необходимость опровергать их, однако их опровержений мы не знаем, хотя в униатских же делах находим некоторые из этих жалоб.²⁰⁶ Наконец, мы знаем, что ближайший, главный виновник страданий православных священников и иноков, официал Мокрицкий, как увидим, хлопотал устроить мировую с Мельхиседеком.

Последствием всех этих действий было отнятие у православных огромного числа церквей. Униаты имели в это время на Украине 2000 церквей.²⁰⁷ Но это была еще только одна часть страшной картины бедствий, постигших Украину. Почти одновременно с нею развертывалась другая, еще более ужасная.

Когда ловля священников, иноков зашла далеко, когда руководители народа одни были схвачены и заточены, другие разбежались, кто куда мог, а народ был разоряем и повергаем в ужас, униаты выступили на новый труд, принялись за народ и придумали для него новые страдания. Они в сопровождении польских отрядов стали направляться к тому углу Украины, откуда началось православное движение, обхватившее всю Украину, и, восстановляя унию, – поселяли униатских священников, отпечатывали церкви и призывали народ начать вновь униатскую жизнь. Особенное их внимание обращено было на те места, в которых когда-либо происходил сильный взрыв народного негодования против униатов.

В этих местах вождь униатов, Мокрицкий счел нужным показать особенным образом торжество унии. Первым таким пунктом избрана была местность, оставившая в Мокрицком самые тяжелые воспоминания. Это Черкассы, лежащие у Днепра, где Мокрицкий успел уже хорошо настроить и пограничную стражу, и польских управителей. Мокрицкий, в половине июля или около этого времени,²⁰⁸ (взял) при службе чашу из рук Гдышицкого,²⁰⁹ по другим, будто он принес чашу в корчму, пил из неё водку и с водкой съел дары,²¹⁰ и по третьим униатским известиям, будто бы топтал дары ногами.²¹¹ По настоянию Гдышицкого-отца Даниил был арестован, закован в кандалы и посажен в смилянский замок. Множество православного народа, по словам записки о мученичестве Даниила, видя старика безвинно-страждущего, обращалось к протопопу Гдышицкому с просьбами освободить страдальца и даже собирались деньги, чтобы откупить его. Гдышицкий соглашался на это под одним условием, чтобы Даниил принял унию. Православные передали это страдальцу. Даниил отказался, советовал православному народу крепко и ненарушимо содержать православное исповедание и просил не хлопотать об нем больше, говоря: «я готов за веру православную и умрети, а на унию пристать не хочу.» Разъяренный этою решительностью Даниила, Гдышицкий-отец настоял, чтобы Даниила доставили в польский лагерь под Ольшапой, и там с своим сыном Василием и другими сыновьями, вопреки всем законам, как замечается в записке, делал судебное разбирательство, и приговорил Даниила к лютой смерти, – жжению рук и отсечению головы. Лютость этого приговора поразила даже поляков Ольшанского лагеря, и они просили Гдышицкого заменить эту казнь обычным телесным наказанием. Гдышицкий не согласился. К Даниилу послан был униатский священник, чтобы приготовить его к смерти. «Я вас униатов отрицаюся, сказал Даниил, учения вашего и исповедания слушать не хочу, я уже на то приготовился и святых тайн приобщился, а вы делайте надо мною, что хощете, и проговорив сам слова исповедания, сколько мог знать наизусть, отдал себя на волю их.» На эту казнь согнан был для устрашения народ с разных сел.²¹² Данилу обвили руки паклей, облили их смолой, и палач зажег их...»²¹³

«Оний страдалец от великой болезни не утерпел и вопил болезненно, сказуя: Господи Боже мой! что сие подал ми еси; воля твоя святая на мне да будет; говоря притом: о, Боже мой! ириими дух мой! а потом взирая на православный народ окрест его стоящий во множестве... говорил: православные христиане! не веруйте вы униатам, они проклятии и вера их проклятия.»²¹⁴ Поляки вторично смутились от этой лютости и просили Гдышицкого отпустить страдальца, по Гдышицкий настаивал, чтобы Даниилу отсечена была голова, говоря: «ежели ему головы не отсечете, то мне отсекут.» Чувство жалости проникло и в душу палача. «По какому Гдышицкого велению, когда, завязываючи оному невинному мученику очи, палач сказал: не бойся старичок! Бог с тобой; то оний мученик, при последнем уже своем издыхании, говорил палачу: я не боюсь, а ты делай то, что тебе велят. И тако и главу ему вдруг отсек, и, отсекши, встромил на палю (столб) и пригвоздил гвоздем большим, железным посреди головы до пали.» Наконец тело мученика было сожжено. Православные вырыли небольшую могилу и «загребли» пепел и кости. «Каковое мучительство видя приходивший для исповеди сего мученика Данила улом (юродивый) некоторый униат, много говорил вслух всем людям и войску, окрест тамо собравшемуся: напрасно сему человеку такое мучительство причинили.»²¹⁵

Это мученичество, как увидим, было для народа Украины великою оживляющею силою; но униаты не предвидели этого, а напротив думали, что об нем нужно напоминать народу почаще и посильнее. Для этого избрана была местность, самая ненавистная униатам, ближайшая к тогдашнему средоточию украинского православия – мотренинекому монастырю, известная самоотверженной привязанностью к Мельхиседеку и уже принесшая за это кровавую жертву в лице доблестного сотника Харька. Это местечко Жаботин. Еще в первое время пребывания польского войска под Олыпаной жаботинцы были вынуждены «как бы в гостинец» региментарю Вороничу сделать разорительную складчину. Какой-то доверенный от Воронича комендант собрал для него с жаботинцев: «жита сто осмух, пшеницы пятьсот, гречки пятьдесят, ячменю и овса по сту осмух, птиц: курей, гусей, утят, индюков также до несколько сот, скота: яловиц десять, баранов восемьдесят, масла фасок десять, сала пять, денег готовых пятьдесят рублей.»²¹⁶ Жаботинцам после того естественно было думать, что они задобрили Воронича и могут жить спокойно. Но на деле оказалось другое. В первых числах августа, ночью вступил в Жаботин польский отряд около тысячи человек «и за приходом (его) по квартерах во всякого имущественного и бедного хозяина поставлено по четыри человека, кои постояли, нарочно пред народом ругаясь з благочестия и уставленних святых постов, чрез ввесь тот пост сквернии вимисли делали, чтоб всякого дни достаточно было мясива и других такових вещей, а притом чрез всю свою бытность для себя и для лошадей таковии в требованиях своих излишний вимисли и издевки делали, что иной бедный человек, не имея чего в себе, а на стороне за остатнюю копейку покупая, в такое разорение и убожество пришли, что и по ныне дневной пищи лишаются; не довольствуясь же и таковыми издевками и не имея в сердце страха Божия, не боясь власти своея и не стыдясь народа, явно к беззаконию насильствовали не только мужатих жен, но и младолетних девиц и престарелых удов (вдов), так что многие единственно чрез таковии насильства вечно и здоровья лишались.»²¹⁷ «После того ужасный понесся слух по всему местечку Жаботину, что в следовавший тогда праздник – Преображения Господня день конечно имеют всех нас нижайших, писали жаботинцы, того местечка жителей смертью казнить, и все постояльцы начали инии в квартерах, инии в ковальнях на точилах, а инии по над рекою везде на кладках шпаги острить, явно притом и вслуг всему народу сказуя: вот де вам утро последний уже конец.»²¹⁸ Весьма вероятно, что поляки делали эти приготовления в действительности не для жаботинцев, а на случай появления гайдамацких шаек, которые легко могли появиться в этом углу Украины. Достоверно известно, что они не посылали из Жаботина летучих отрядов для поисков в окрестностях скрывшихся священников и их имущества, как это делали в других местах, а насильно снаряжали для этого самих жаботинцев,²¹⁹ поэтому можно думать, что в этой лесистой и гористой местности они сами боялись нападения; но жаботинцы не могли так смотреть на дело; они необходимо должны были думать, что эти приготовления делаются на них. «От (польского) командира повеление строжайшее всему народу учинилось, чтоб на самый оный праздник Преображения Господня, то есть на другой день рано, к нему в двор собираться; почему от таковых явно мечтающихся смертных бед, хотя и следовало уже в конечном будучи отчаянии нам нижайшим устрашаться и искать помилования, однако мы по неотметной своей к Богу ревности, все единодушно, благодаря Бога, твердое имели намерение за истинную, православную, греко-российскую, святую веру и церковь не щадить и последней капли крови своея, и на том твердо согласись, других никаких средств ко спасению от таковые напасти и безвременния смерти не сыскивали, но кои были между тем отошли в благочестивий мотронинский монастырь, для сообщения святых тайн, то и тем зараз известили, и оттудова, иной причастившись святых тайн, тотчас настигли в доми, и утро в праздник Преображения Господня, оставив едва точию жени с детьми в домах, все собравшись и, как надлежит, един с другим попростились, призивая в помощь и долготерпении Создателя своего, пошли в двор к прописанному комендиру с неотменним тем намерением, что хотя и смерть принять за благочестие, а на унию не приставать.»²²⁰

Предположение жаботинцев, что их зовут на мучение, подтверждалось очевидными, грозными предзнаменованиями. Они, без всякого сомнения, видели, как собирались и куда пошли их постояльцы – польские солдаты; видели они, конечно, также, как за солдатами отправлялась польская шляхта, вероятно, жаботинская или из окрестных мест. «За приходом (в двор) множество шляхетства и войска, пишут жаботинцы, во всем войсковом приборе, как надлежит, с пистолями, с оружием и шпагами в дворе застали.»²²¹ При этой грозной обстановке начальник польского отряда «ласкательно и как будто с доброусердием», предложил жаботинцам принять унию. Жаботинцы объявили, что «на едность» (унию) не желают приставать и никогда не пристанут, а желают на основании объявленного им обещания их владельца князя Любомирского и на основании королевских привилегий и трактата России с Польшей «свободно и беспрепятственно греческое исповедание содержать.» Польский вождь пришел в гнев и разнообразно и скверно ругая, с великим азартом и отважностью говорил: теперь де так уже не будет, как вы или князь и король вам желает, но будет так, как мы Речь Посполитая хочем и сделаем.»²²² Таким образом, стали друг против друга, с одной стороны, мирная, опиравшаяся на убеждение совести, законы и признанную власть, сила русская, с другой, вооруженная фанатизмом, бесправием и оружием Речь Посполитая польская, и собрались в не большем местечке решить великий вопрос о своем существовании. Русская сторона приготовилась решить этот вопрос мученичеством, спасая силу своего народного духа, польская готовилась стяжать легкую, материальную победу и опозорить себя во веки. Поляки не решились на такое крупное дело. Они предпочли приобретать меньшие победы и меньший позор отдельными, небольшими наездами и мучением не такого большего числа людей и притом столь решительных. Польский вождь погрозил лишь жаботинцам приходом большего войска и прогнал их со двора.²²³

Этим постепенным движением с войском к Чигиринскому углу Украины, этой усердной ловлей священников и запугиванием народа униаты открыли себе еще более широкое поприще деятельности и в сентябре того же 1766 года наезды их появлялись в самом дальнем углу Чигиринщины, даже в самом Чигирине.²²⁴ Никакой уже приход не был безопасен от униатского наезда. Мокрицкий, вероятно, не имевший полного списка украинских церквей и желавший иметь точные сведения, где и когда восстановлено было православие, и кто его поддерживал, решился потребовать у Гервасия епископа украинских приходов, выставляя предлог, что ему нужны бумаги, показывающие, какие были с Гервасием сношения украинских губернаторов, нерасположенных к унии. Требование это, конечно, не было исполнено.²²⁵ Так как не доставало униатских священников для замещения всех приходов, отнятых у православных священников, то многие церкви оставались закрытыми с лета и до зимы 1766 года.²²⁶ Православные прихожане лишены были возможности исполнять христианские требы. Особенно благочестивые или крайне нуждавшиеся в требах уходили в глухие леса, ущелья гор, отыскивали своих бежавших пастырей и там, как во времена гонений первых веков, приносилась Богу молитва и совершались таинства. Многие тайно успевали пробираться к православным придпепровским монастырям и там удовлетворяли своим духовным потребностям. Иные отправлялись для этого даже в Киев. Униаты следовали за православными и по этим путям. Их шайки разъезжали по окрестностям и подстерегали священников, прихожан. «Наше духовенство, уходя от преследований, скрывается в лесах и пещерах, но и там мы поможем принимать самые необходимые требы без того, чтобы не подвергать своего здоровья и жизни опасности, потому что официал Мокрицкий сам и через светские команды злоумышляет на нас» говорится в универсале 1767 года от всей Украины.²²⁷ Униаты требовали опять и от православных иноков, чтобы они не совершали для народа треб, и посылали им свои запрещения.²²⁸

Тоже бедствие и еще более тяжелое было и в тех приходах, где униатские священники заменили православных. Народ не хотел знать униатов. Униаты призывали помещичье управление и польские отряды, чтобы заставить народ ходить в церкви и принимать требы от униатских священников. Народ стоял на своем и разбегался в горы, леса. «Попов униатских до церквов наших поприставляли и до церквов силуют нас ходити и унии слушати.... Крайне не можем через униатов .... жити и все разойдемся за границу, ежели не будет в нас благочестия» (православия), говорится в донесении от 6 января 1767 года Гервасию от всех громад смилянской области.²²⁹ «Мы нижайший, оставя домы со всем бедним имуществом, иной точию с женою, а иной и без жены, принуждении расходиться и бежать, куда кому заспособнее, в новороссийскую губернию и в монастыре тамошние благочестивие .... и в такое конечное разорение пришли, что не точию чего, но уже и последнейшего места, где б прихилиться и прожить, лишаемся и не имеем», – писали к Гервасию 29 марта 1767 года известные уже нам жаботинцы, которых униаты и поляки не оставляли в покое и в этом году.²³⁰ «При всех озлоблениях и мучительствах, писал об украинцах Гервасий к Георгию Конисскому 14 октября 1766 года непоколебими пребывают и всячески желают и просят от нас, яко единоверних, защищения, коего и ожидая ежечасно стужают нам с тем, что ежели они не получат отсюда оного, то оставя здешния места, принуждении будут искати в других местах и державах.»²³¹ Даже некоторые польские помещики, как например, князь Любомирский, княгиня Сангушкова возмущены были этими делами, писали к польскому вождю Вороничу и утешали православный народ.²³² По приказанию Любомирского один из его управляющих, именно Свентуховский, губернатор чигирниского староства, издал даже 1 февраля 1767 года открытое приглашение православным священникам возвращаться спокойно в свои приходы и спокойно священнодействовать.²³³

Эти ужасные времена, кажется, дают полное право сказать, что малороссийской Украине, столь крепкой силами и доведенной до такого отчаянного положения, трудно было оставаться мирною и не поднимать той гайдаматчины, которую униаты и поляки так заботливо подготовляли и вызывали своими действиями. Обыкновенно так бывает, что когда народонаселение разоряется, оскорбляется в своей вере и семье и разгоняется в леса и горы, то из этих разогнанных составляются шайки и выходят на отпор своим гонителям. Украина и того времени жила многочисленными воспоминаниями о своей прежней независимости и борьбе с Польшей. Многочисленные, былевые песни распевались в ней и голосом матери над колыбелью дитяти и дребезжащим голосом калики перехожаго. В ней тогда, как и в другие времена, даже вновь слагались былевые песни. Так сложены были, по всей вероятности, еще тогда же песни о славном мученике казаке Харьке.²³⁴ Кроме того, местность дальней Украины, изрезанная горами, покрытая во многих местах большими лесами, весьма благоприятствовала гайдамацкой борьбе с поляками. Наконец, есть сведения, что во времена этих гонений были сношения украинцев не только с запорожской Сечью, по даже с донскими казаками, и лица, отправлявшиеся туда по родственным связям или для сбора подаяний,²³⁵ выше всякого сомнения, рассказывали о бедствиях своей родины, и храбрые казаки не равнодушно выслушивали эти рассказы. Все эти обстоятельства действительно вызвали попытку поднять восстание; но не нужно много вглядываться в эту попытку, чтобы видеть со всею ясностью, как мало тогда Малороссия была настроена решать свое дело посредством бунта. Завязались сношения с Сечью, оттуда прибыл в мотронинский монастырь (в начале 1767 года) казак Иван, предложил некоторым, бывшим там священникам призвать казаков из Сечи и выгнать к Пасхе униатов. Священники приняли предложение, написали письмо в Сечь, но взявший письмо для доставления монах, изорвал его. Затем, пришли в монастырь некоторые из жителей Жаботина и, узнав эту затею, предложили казаку вырезать панов в Жаботине, но казак Иван отказался, сказав, что достаточно лишь изгнать униатских священников. Далее, вышеупомянутые, православные священники написали в некоторые места воззвание к бунту и народ устремился к мотронинскому монастырю. Казак Иван хотел открыто вызвать охотников и составить отряд, но наместник монастыря прогнал его из монастыря. Казак Иван набрал лишь 11 человек и с ними по ночам выгонял униатов из окрестных приходов, но вскоре его шайка была уничтожена поляками. Об участии в этом деле православных священников донес, еще до ареста их поляками, Гервасию Чигиринский духовный правитель. Даже польские паны не нашли ничего против них, а одного из них даже взяли под свою защиту. Этот рассказ, взятый нами из показания одного из участвовавших в этой попытке священников,²³⁶ косвенно подтверждается униатским свидетельством. Историк уманской смуты, рассказывающий весь ход народного православного движения с 1760 года, не знает вовсе об этой попытке поднять бунт, и находит возможным сказать об этих временах 1766 и 1767 годах лишь то, что украинцы тогда совещались, бросали хозяйство и тайно готовили оружие.²³⁷

Чем объяснить это необыкновенное явление? Мы думаем, оно объясняется, прежде всего, тем высоким подъемом нравственных сил православной Украины, какой тогда в ней был. Украинцы защищали высшее благо человека – веру с такою искренностью и чистотой, что мысли их естественно устранялись от кулачного противодействия. Жителям Черкасс раздирают рты за исповедание православия, ломают [руки и ноги, и, однако, они остаются православными. Молодой, недавно, вероятно, женившийся и недавно рукоположенный священник Морозовский после троекратного истязания дисциплиной и розгами и среди тяжкой работы при тачке остается твердым в вере и уступает перед насилием лишь тогда, когда, как он сам выражается, природа его совсем изнемогла. На этой нравственной высоте православную Украину удерживали многочисленные передовые люди. Харько не колеблется защищать Мельхиседека, не смотря на явную опасность, какой он при этом подвергал себя. Даниил покоряется приговору громады спрятать дарохранительницу и выносит твердо жестокое мучение. Но более постоянными охранителями этого подъема народного, конечно, были Мельхиседек и Гервасий. Их образ действий – нравственный, строго законный, был и теперь могущественнейшею сдержкою для народных страстей.

Мы видели, что Мельхиседек, возвратившись из Варшавы, сдал дело о привилегиях православного украинского народа уполномочивавшему его чигиринскому правлению. До двадцатых чисел мая, по памятникам, он не был виден. В это время он писал свой отчет о поездке в Варшаву²³⁸ и сильно задумывался, как увидим, над положением Украины. Его не удовлетворяла деятельность чигиринского правления, но он тоже не решался взяться за нее сам. Волокита варшавская, фанатизм к нему поляков на пути на Украину и в монастыре, грозные тучи, собиравшиеся и уже разражавшиеся теперь над его родиной, приводили его в сильное раздумье. Он поехал в Переяслав и 23 мая представил Гервасию донесение, в котором, между прочим, предлагал устроить на Украине хорошее, действительное духовное правление. переяславская консистория, которой Гервасий поручил рассмотреть это дело и в которой при этом присутствовал и Мельхиседек, признала, что самой ей, при множестве других дел, нельзя постоянно заниматься делами Украины, и затем, что назначить для этого новых лиц опасно, что поэтому лучше всего поручить это дело по-прежнему самому Мельхиседеку. Мельхиседек не согласился с этим; но, не смотря на то, Гервасий 26 мая 1766 года возобновил данное в 1761 году поручение Мельхиседеку вести духовные дела Украины.²³⁹ Таким образом, мы видим, что, решившись действовать, Мельхиседек прежде всего становится на законный путь. Тем же путем он пошел и дальше.

Первою заботой Мельхиседека было, как мы знаем, дать надлежащую силу полученным им привилегиям. Он стал хлопотать, чтобы эти привилегии были заявлены в присутственных местах Украины и внесены в городские книги Житомира и Винницы.²⁴⁰ Так как в те времена в Польше уже сильно распространен был обычай не принимать в городские книги неприятных почему-либо актов и так как привилегии, привезенные Мельхиседеком, получены были по старанию русского правительства, притом сам Мельхиседек был русский подданный и, наконец, очень боялся за эти привилегии, то он обратился к русской военной власти с просьбой дать стражу, которая бы сопровождала посылаемых с привилегиями в эти города. Русская военная власть отказала ему в этом.²⁴¹ Гервасий, по предложению Мельхиседека, обратился к киевскому губернатору Воейкову с просьбой внести эти привилегии в книги киевской губернской канцелярии.²⁴² Воейков отказал и предложил Гервасию обратиться в Синод. Привилегии сданы были в переяславскую консисторию.²⁴³ Эти неудачи много портили дело и, конечно, подрывали бодрость духа Мельхиседека, но он не падал и глубоко верил в силу этих привилегий. По его предложению, Гервасий старался подействовать ими на польскую пограничную стражу, запрещавшую сношения Украины с Переяславом,²⁴⁴ и даже на предводителя польского войска Воронича и на Мокрицкого.²⁴⁵ В то же время о бедствиях православных на Украине Гервасий писал письма к Георгию Конисскому, находившемуся опять в Варшаве.²⁴⁶ Представления польской страже, Вороничу, Мокрицкому, не действовали,²⁴⁷ а последствий сношений с Георгием Конисским приходилось ждать долго; между тем неистовства Мокрицкого и Воронича развертывались и обхватывали больше и мучительнее несчастную Украину. Сам Мельхиседек был осужден самоуправным судом Мокрицкого и подстерегаем. В этом ужасном положении Мельхиседек все еще верит в силу добытых им с таким трудом привилегий и до конца идет законным путем. 10 июля 1766 года, когда в ужасе заколебалась и разбегалась вся Украина, когда сам Мельхиседек сознавал, что он один остается на месте, в своем монастыре страдать, он делает шаг, какой мог сделать только человек, глубоко сознававший свою правоту и обладавший великою сплою духа. Уезжая в это время, по делам, в Переяслав, он издал окружное послание к православным украинцам, в котором писал следующее: «Довольно вы известны, что никто же может разорити нас от любве Божия: ни смерть, ни живот, а паче всего, что мы не имеем ни малейшей причины, чтобы нам православным бояться. Не согрешили мы против его величества государя польского, не согрешили мы против государства, то есть наияснейшей Речи Посполптой, но и паче от несколько сот лет, как праотцы наши верно не щадили крови своей за любезнейшее отечество полское, так и мы все беды и смерть сладце терпымо; и ежели кто за противность и за грех нам ставит веру нашу, то неправильно, потому что все святой памяти бывшыи короли полскии и республика тое нам позволили, да и теперь щастлнво торжествующий великий король польский нам всем тоеж соблаговолил утвердить. Была б наша вина и противность, ежели б мы без воли высочайшей что новое почали, ежели ж бы мы показались противны государству: но сего ничего у нас не знайдется. А что страшат, яко бы висько (войско) пришло на нас мучиты нас за веру, не имейте веры, понеже первейшое дело войска сохранять в спокои, к тишине отечества сохранять уставы и законы, а не разорять, как его ясневельможность, пан рейментарь генеральной партии украинской, господин Воронич в своем листе, сего июня 5 мною полученном, соблаговолил до мене писать. Оставьте вы сии страхи и боязни, молитеся Богу, веру благочестивую держите твердо, нелицемерно, без которой не можете спастися. Положите все дело на Бога, понеже его есть дело, и он в скорости будет, яко и есть, ваш утешитель и покров, и самая невинность и истина наша избавить нас от всех неугодных нам наветов.»²⁴⁸ Этот призыв Украины к мученичеству за правду, за истину был в то же время решительным вызовом на уничижение или позор той польской Речи Посполптой, которая уже замучила Даниила, мучила многих других и собиралась мучить еще большее число их, и в том числе известных нам жаботинцев. И это не был вызов фальшивый, вызов удаляющегося, скрывающегося человека. Мельхиседек до конца верил в свою правоту и в силу добытых привилегий. Через десять дней он ехал из Переяслава назад с посланным опять от Гервасия к Вороничу священником Гречкою,²⁴⁹ и как бы сам предлагал полякам показать на нем самом, уважают ли они правду или нет? Мы знаем, что они показали свое крайнее беззаконие. Мельхиседек был арестован, а Гречка, посланный с вторичным запросом к Вороничу, почему он нарушает королевские привилегии и мучить православных, привез лукавый ответ Воронича, что он лишь усмиряет бунты и волнения.²⁵⁰ Но пример поляков не увлек и теперь ни оставшихся руководителей Украины, ни народа её. Они остались на пути правды и закона, когда кругом их и над ними совершались страшные неистовства Речи Посполитой польской и её детища – унии.

Положение Гервасия после ареста Мельхиседека сделалось еще более тяжелым. В мотронинском монастыре произошла великая смута в начале августа: наместник, келарь просили увольнения, иноки собирались разбегаться.²⁵¹ В начале сентября наместник мошногорского монастыря начал перебираться на восточную сторону Днепра с монастырским имуществом.²⁵² Вслед затем 12 иноков этого монастыря были схвачены униатами и увезены в Радомысль.²⁵³ Далее, оба монастыря получили от Мокрицкого грозное запрещение преподавать народу требы.²⁵⁴ Два главнейших монастыря приходили таким образом в расстройство и теряли значение убежищ для бедствующего православного народа. В то же время исчезали и другие средства к поддержанию и охранению украинского православия. Духовные правители или разбежались, или схвачены были униатами.²⁵⁵ Между тем к Гервасию в те же времена поступали жалобы на такие вопиющие дела, как мучение Даниила, расправа Мокрицкого с телепинцами.²⁵⁶ Гервасий в этих трудных обстоятельствах показал необычайную высоту мысли, твердость и спокойствие духа и глубину пастырской любви. Он потребовал от иноков мотронинских и мошногорских, чтобы они оставались на месте, жили спокойно,²⁵⁷ не смотря на запрещение униатов, исполняли свои обязанности по отношению к народу²⁵⁸ и всем внушил «надеяться на Бога, на свою правоту и на защиту России. «Как при отцу игумену (Мельхиседеке) всяк свое звание несл, и теперь всем тем без отмени тии отправлять и не ужасатся ничего и ничем себе не тревожить», – приказал он написать к властям мотронинского монастыря.²⁵⁹«Российское дело как здесь (в Переяславе), так и там (в заднепровских монастырях) никому кроме России не подлежательно», – приказал он написать к наместнику мошногорского монастыря.²⁶⁰ «Поступки их (униатов), каковие они в нынешние времена отправляют, суть всем не точию вышпоказанним (указам русским, польским конституциям, привилегиям и трактатам России с Польшей), но и всякой правой совести и всем всего мира правам противнии и бесчеловечием покрашени, о чем Россия благоразумно поступит и дело о том, где надлежит, производится; и того ради пустих и недельних угрожений не зачитая в дело …… в силу выше явленных привилегий и протчего – всех православных детей крестити, православных тайн божественних сообщати и всякие обряды христианские требующим преподавати, священство православное, братию нашу, и других православных содержати и сохранити и всякими мерами защищати», – приказал Гервасий написать в оба монастыря.²⁶¹

Эти распоряжения Гервасия имели более важное значение, чем это может казаться при первом взгляде на них. Монастыри заднепровские находились под особенным покровительством России. С другой стороны, в эти монастыри, как мы уже видели, народ собирался в большом числе. Мысли Гервасия, высказанные властям этих монастырей, делались известными народу, и эти, видимо, административные бумаги были то же, что послания Гервасия к народу. Но, конечно, Гервасий понимал, что все это слишком мало в сравнении с тем, что нужно, сделать для поддержания православия, и что, прежде всего, нужно исправить величайшее зло униатов, больше других смущавшее православных, похищение униатами первого руководителя православных – Мельхиседека.

Много людей и в восточной, и в западной Малороссии поднялось на ноги по поводу этого ареста, и многообразные власти, и польские, и русские, принуждены были заняться этим делом. Связи по службе, узы родства, дружбы, русское народное чувство, все пришло в движение. С поразительною быстротой известия об этом событии разлетались по Малороссии, в Киев, Петербург, Варшаву, и самые заботливые усилия униатов запрятать Мельхиседека не достигали цели. От Мельхиседека приходили не только известия, но даже и письма. Первые известия об аресте Мельхиседека пришли от сопровождавшего его священника Гречки²⁶² и от мотронинского наместника.²⁶³ Страх, смущение отразились в этих известиях. Но за этим минутным слабодушием следовали напряженные усилия узнать, где находится Мельхиседек и что с ним делается? Иноки мотронинского монастыря разослали нарочных разведывать про него.²⁶⁴ Польское украинское войско не пропускало этих посланных.²⁶⁵ Тогда иноки мотронинского монастыря подали на высочайшее имя прошение русскому генералу Исакову, находившемуся с войском в Кременчуге, с жалобой на арест их игумена и с просьбой оказать содействие к розыску его.²⁶⁶ О печальной судьбе Мельхиседека получил известие престарелый его отец, отставной есаул Карп Значке и послал в конце августа к Гервасию двоих своих сыновей, братьев Мельхиседека, и просил научить их, как разыскать узника.²⁶⁷ В это время были уже известия о Мельхиседеке, полученные почти одновременно (26 и 27 августа). Одно из них сообщил сопровождавший Мельхиседека слуга его Крумченко,²⁶⁸ другое – шляхтич, служивший у Мокрицкого, Митинский, которого так поразили бедствия Мельхиседека, что он решился бросить службу у униатов и идти сообщить православным сведения об этом страдальце.²⁶⁹ Подобный же переворот совершился и в одном из казаков, стороживших Мельхиседека в Гродке, – Лощенке, который дал Мельхиседеку возможность написать письмо (писано чернилами из пороху) и доставил его в Киев.²⁷⁰ Все эти сведения способны были повергнуть в ужас и отчаяние родных, друзей и почитателей Мельхиседека. Один вестник (Митинский) слышал, что Мельхиседека в оковах увезли в Гродек, другой (Крумченко), что он там тяжко заболел и его замуровывают; письмо Мельхиседека еще усиливало тягостное впечатление от этих известий. «Бедно стражду, смертно болен, в железах жестоких», – так начиналось это письмо, заключавшее в себе мольбу стараться об его освобождении. Мольба эта, впрочем, прерывалась мыслью о смерти и естественным в таком положении желанием повидать кого-либо из родных.²⁷¹ Братья Мельхиседека, которых он звал к себе, порывались было силою вырвать его из-заключения в Гродке;²⁷² были у униатов также опасения подобных покушений и в то время, когда Мельхиседек находился в Дермане;²⁷³ но Гервасий сдерживал братьев Мельхиседека, потому что он чуждался всяких незаконных действий. Он и теперь, как прежде, глубоко верил в правоту дела Мельхиседека и всех православных украинцев. Он посылал письма к Георгию Конисскому,²⁷⁴ к русскому послу – Репнину,²⁷⁵ в Священный Синод,²⁷⁶ и неодолимо был уверен, что правда восторжествует, что Россия заступится за гонимых. Уверенность эта в настоящее время имела чрезвычайно важное значение. Около Гервасия. и до ареста Мельхиседека, и особенно после этого ареста, собралось много духовных и мирян из Украины. Чувства и мысли этих людей постоянно освежались новыми известиями, новыми рассказами прибывающих беглецов. Мрачный характер этих чувств и мыслей не может подлежать сомнению. Вскоре мы увидим, как подобное же озлобление дало отсюда толчок подготовлявшейся на западной стороне Днепра смуте. Но теперь это озлобление ничем подобным не выразилось. Лица, бежавшие из Украины, напротив нашли себе сдержку в спокойном, самоуверенном настроении населения восточной стороны Днепра, которое и выразил Гервасий в своих делах и, что особенно замечательно, не один Гервасий так смотрел надела. Из актов того времени видно, что тогда чаще всего действовала сама переяславская консистория, – её члены, часто писавшие письма на Украину по поручению Гервасия и ездившие даже к вождю польского войска Вороничу. Дела Украины, очевидно, обсуждались теперь общим советом всей Малороссии, и западной, и восточной, и потому-то, без сомнения, они носят на себе отпечаток спокойствия и уверенности в успехе. В них сказалась, как сейчас увидим, высота не только религиозного, но и политического понимания.

Ходатайство России за диссидентов в 1766 году. Безуспешность его. Освобождение Мельхиседека. Торжественное перенесение ни восточную сторону Днепра главы мученика Даниила и погребение в кафедральной переяславской церкви. Диссидентская конфедерация. Вступление русских войск в Польшу. Освобождение православных узников из Радомысля. Оживление православия на Украине. Действия Гервасия. Жалобы православных на гонения. Действия Георгия в Варшаве. Сейм 1767–68 годов. Вопрос о свободе совести. Заявления православных на Украине и в Белоруссии. Униаты падают духом, желают примирения и высказывают готовность принять православие. Барская конфедерация. Страх украинцев. Образование гайдамацкого ополчения. Разбор мнений о начале гайдамацкой смуты 1768 года. Действия гайдамаков. Исчезновение унии на Украине. Кречетников и Браницкий усмиряют гайдамаков. Страдания православных украинцев и торжество униатов. Удаление от дел Украины Горвасия и Мельхиседека. Духовные малороссийские правители спасают на Украине православие от гибели. Депутация в Петербург Гуранды и Переровского. Русская военная защита православным. Торжество православных над униатами.

Давние и свежие, многочисленные жалобы православного населения Польши возбуждали и усиливали историческую, узаконенную трактатами, заботливость об нем русского правительства. Жалобы эти больше всего накоплялись в святейшем Синоде, переходили оттуда в иностранную коллегию, отправлялись затем в Варшаву к русскому послу, к которому нередко поступали и прямо от представителей западнорусского православия. Один из этих представителей, известный нам ходатай за всю западную Русь, Георгий Конисский, теперь, к концу лета 1766 года опять был в Варшаве.²⁷⁷ К нему поступали все жалобы, и он их формулировал, обставляя юридическими данными прежнего времени.

Пока шла эта работа, и собирались дополнения и более точные сведения из Белоруссии и Малороссии,²⁷⁸ дело западнорусских православных стало более и более объединяться с делом польских протестантов, под именем вообще дела диссидентского, и на стороне его стали, в лице своих представителей при польском дворе, Россия, Пруссия, Англия и Франция и представили свои требования на сейм, открывшийся в конце сентября 1766 года Требования православных жителей Польши заключались в том, чтобы:

1) дозволено было свободно совершать православное богослужение;

2) строить и поправлять церкви;

3) восстановить православные епархии, признанные трактатом 1686 года, возвратить отнятые монастыри, церкви и дать свободу возвращаться в православие насильно обращенным в унию;

4) восстановить старые православные училища и семинарии;

5) православные священники и причетники с их семействами должны подлежать суду своего епископа и консистории, а в случае столкновений с униатами, – единственно королевскому суду;

6) по примеру латинского духовенства, православное духовенство должно быть освобождено от разных податей;

7) помещики должны представлять на приходы способных кандидатов, не грабить их и не иметь права удалять священников с приходов без епископского суда;

8) дети от смешанных браков, исповедующие веру: сыновья – веру отцов, а дочери – веру матерей, не должны быть принуждаемы к перемене своей веры;

9) шляхетные православные должны быть допускаемы ко всяким должностям, низшим и высшим, а мещане к городским должностям.²⁷⁹

Требования эти, по сеймовым обычаям, переданы были в комиссию, которая сносилась с представителями держав. В этой ли комиссии или самими министрами иностранных держав сделаны были уступки польским воззрениям. Римско-католическая вера объявлялась господствующею в Польше; отступничество от неё должно было наказываться изгнанием из отечества; право иноверцев искать правды на римских католиков (по делам отнятия храмов) ограничено 1717 годом, т. е. только дела с этого времени можно было поднимать судебным порядком. Как бы в вознаграждение за это, иноверцам давались некоторые новые права. Так, запрещалось называть их схизматиками или еретиками, а нужно было называть православных не-униатами; уничтожались все конституции, противные иноверцам, и давалось особенно важное право – не подлежать суду римско-католического духовенства и разбирать свои споры в смешанном суде, который для этого установлялся.²⁸⁰ Против этого проекта прав составлено было опровержение. Сущность его заключалась в том, что в прежние времена Польша только не преследовала иноверцев, но не давала им прав на свободу их веры и представительство.²⁸¹ Но вся эта работа остановлена была самым фанатическим настроением большинства членов сейма. Мысль о правах иноверцев, т. е. главным образом русского простого народа, приводила поляков того времени сейчас же к мысли о гибели шляхетства, о бунте этого народа и о необходимости усилить латинское иго, тяготившее его. Это настроение ясно выразили послы полоцкого воеводства, руководимые полоцким униатским архиепископом Смогоржевским. Они привезли в своей инструкции требование не улучшать ни под каким видом положения крестьян и перенести в Полоцк мощи мучителя православного белорусского народа, Иосафата Кунцевича,²⁸² напоминание о котором во все времена служило признаком взрыва крайнего польского фанатизма против русских. Взрыв этот подготовляли особенно видные представители латинства, епископы Солтык и Красинский, своими посланиями по областям.²⁸³ В этом фанатическом походе против иноверцев принял участие и папа. Он прислал в Польшу послание, в котором приглашал верных латинян не делать уступок иноверцам.²⁸⁴ Сейм 1766 года решительным образом отверг требование иноземных держав касательно диссидентов. «На сейме прошедшем, – писал Георгий Конниский к Гервасию, – генеральным прошениям и претензиям нашим в подтверждение древних прав и вольностей наших, без уважения достодолжного на бывшее о том сильное и чрезвычайное её императорского величества, всемилостивейшей государыни нашей, и других монархов посредствование, отказано [что учинено подвигами не малыми тех же самых озлобителей (гонителей православия) и братии их]. Надобно ожидать к тому других средств.»²⁸⁵ Георгий испытывал великую скорбь от этой неудачи и скорбь его, без сомнения, отозвалась во многих местах; только Украина, при всех своих бедствиях, показала и в эти времена, что сила её несокрушима. Она заявила эту силу такими делами, которые способны были повергнуть в отчаяние самых твердых польских фанатиков.

Когда оканчивался сейм 1766 года и поляки торжествовали победу старопольского начала – фанатизма по отношению к иноверцам, часть этих иноверцев, православные малороссы торжествовали две победы: освобождение из-заключения живого мученика Мельхиседека и прославление останков мученика Даниила. Посылая Мельхиседека в Дермань, униатский митрополит Володкович надеялся, как мы видели, запрятать его от глаз русских людей и довершить над ним фанатическое глумление. Дерманский игумен Иодко, разделявший мысли Володковича, счел, однако, необходимым обратить его внимание на то, что новое место заключения Мельхиседека не совсем надежно, что в дерманском монастыре многие иноки держатся образа мыслей Мельхиседека, и их трудно теперь разобщить с миром, так как в монастыре идут постройки, и что таким образом иноки легко могут сговориться с казаками и высвободить узника. Опасения Иодки оправдались, хотя совсем иным способом. Мельхиседека освободили и довели до границы какие-то русские купцы, тайно вступившие с ним в сношения через жида. Этому неожиданному освобождению Мельхиседека, которое не сопровождалось никакими поисками со стороны униатов, по крайней мере, о них не сохранилось никаких известий, предшествовало приказание польского правительства освободить Мельхиседека. Георгий Конисский писал к Гервасию 26 ноября, что приказание это, давно уже дано и что об этом известил русского посла канцлер королевства от имени всего польского министерства.²⁸⁶ В другом письме, писанном еще раньше (23 ноября), Георгий прямо говорит: «что до отца-игумена мотронинского принадлежит, то он не сам собою избавился от уз униатских, но велено митрополиту отсюду выпустить его. Знать униаты, получивши такое повеление, не объявили о том ему и будто з ласки отпустили.»²⁸⁷ Так ли было дело или иначе, нельзя решить по недостатку данных; но как бы то ни было, люди, решившиеся взять на свой страх Мельхиседека, исполнили принятое обязательство и доставили его в купеческой одежде в пределы России. Здесь, при переправе через Днепр – в Межигорье, случилось неожиданнное затруднение. Идя к русскому форпосту у Межигорья, Мельхиседек увидел, что русский командир этого форпоста, капитан Мижуев прохаживается на горе с каким-то поляком.²⁸⁸ Случайность эта оказалась зловещею. Мижуев с бранью отнесся к Мельхиседеку, когда узнал, кто он. Мижуев дурно думал о Гервасие и единомышленных с ним людях, считал личною для себя обидою, что монах, а не он, офицер, ездил и в Петербург, и в Варшаву; он кидался за это бить Мельхиседека и угрожал, что отошлет его назад к полякам. Мельхиседек подозревал, что Мижуев имел какое-то соглашение с упомянутым поляком. Заступничество жены Мижуева, капрала Дружинина и участие инока межигорского монастыря спасли Мельхиседека от гнева Мижуева и дальнейших преследований.²⁸⁹ Отсюда Мельхиседек довезен был до Киева теми же христолюбцами, а затем отправился пешком в Переяслав и прибыл, по его словам, в кафедральный Вознесенский монастырь 31 октября 1766 года.²⁹⁰

Мельхиседек прибыл в Переяслав ко времени великого христианского торжества Малороссии. В это время или несколько дней прежде Переяслав торжественно встречал и погребал принесенную туда главу мученика Даниила. Глава этого мученика, как нам уже известно, прибита была к столбу 29-го июля²⁹¹ и оставалась там очень долго. Православные глубоко верили в святость Даниила. В ближайшее время униаты уже находили нужным глумиться над этой верой.²⁹² 26 августа священник местечка Ольшаны, Феодорович, бежавший от преследователей, в донесении своем о бедствиях от поляков и униатов, представил краткое известие и о мученичестве Даниила.²⁹³ Через месяц, т. е. в последних числах сентября, глава эта тайно была взята православными и принесена в Переяслав 24 октября. В тот же день составлена была записка о мученичестве Даниила, и затем глава его погребена Гервасием «со всем освященным собором» в кафедральной переяславской церкви за левым клиросом, пред киотом Пресвятыя Богородицы.²⁹⁴ Униатский историк уманской смуты сообщает известие, что Гервасий встретил главу мученика в священных ризах, в сопровождении духовенства и народа в несколько тысяч.²⁹⁵

О впечатлении, какое произвели на православную Украину возвращение Мельхиседека и прославление Гервасием и жителями Переяслава останков мученика Даниила, не сохранилось прямых, православных свидетельств. Униаты говорят, что все это еще больше возбуждало народ к бунтам.²⁹⁶ Тогдашние дела Украины показывают не приготовление к бунтам, а совсем другое. Украинцы, прежде всего, стали собирать сведения о других своих страданиях, записывали их и посылали жалобы духовному и светскому правительству России. Обстоятельства великой важности заставляли их заняться, прежде всего, этим именно делом. 26 ноября Георгий Конисский писал к Гервасию, что в Варшаве все дела в Малороссии объясняют бунтами, и советовал противодействовать этой клевете и показать, что православные страдают не за бунты, а за веру.²⁹⁷ Обстоятельные жалобы, точные описания гонений нужны были и независимо от этого. Они нужны были для подкрепления дела о диссидентах, и Георгий давно просил, чтобы ему доставляли из разных мест западной России документы не только старого, но и новейшего, тогдашнего времени.²⁹⁸ В ноябре, после того, как сейм отверг требования России, Пруссии, Англии и Франции касательно диссидентов, представитель России подал эти требования польским министрам,²⁹⁹ и затем стали составляться диссидентские конфедерации – торунская и слуцкая.³⁰⁰ В последней участвовали православные и в числе их Георгий Конисский.³⁰¹ Силы диссидентских конфедераций подкреплялись русскими войсками, которые еще в марте 1767 года уже подступали к средоточию униатских неистовств – к Радомыслю,³⁰² из которого сейчас же выехал униатский митрополит Володкович, а за ним, без сомнения, и многие из униатских властей.³⁰³ Православные иноки, священники, томившиеся в тяжкой работе, были выпущены на свободу, впрочем, после нового телесного наказания.³⁰⁴ Освобождение это неоспоримо было в связи со вступлением русских войск в Радомысль. Бывшие в заключении там священники и иноки сохранили нам известие, что русское войско еще до вступления в Радомысль знало о них,³⁰⁵ что когда оно пришло в Радомысль, то русские солдаты разыскивали заключенных, давали им пищу, высказывали сожаление,³⁰⁶ что особенное участие в положении заключенных принимал полковник Ратисов и освобождал некоторых из них.³⁰⁷ Освобождение этих заключенных, благодаря приходу в Польшу русских войск, без сомнения, сильно ободрило украинцев. Вскоре затем они получили новую радостную весть. Еще 1-го марта Синод послал в Малороссию указ объявить православным, что русская Государыня старается защитить их и восстановить их права. Киевский митрополит объявил это лишь в июне,³⁰⁸ но Гервасий сделал это гораздо раньше, по всей вероятности, еще до мая.³⁰⁹ Эти известия о благоприятном повороте дела православных облетели Украину, и она опять воспрянула и устремилась восстановлять у себя православие. С мая 1767 года одно за другим поступали к Гервасию прошения простить невольный грех отступления в унию, принять в православие, дать священника.³¹⁰ Движение это и теперь, как прежде, началось с крайнего угла Украины – Чигиринщины, и направлялось в глубь Украины через Смилянщину. В иных местах оно сопровождалось восторженной радостью, что восстановляется родная вера на месте унии, и в этом отношении народ опережал своих священников, которым естественно страшно было возвращаться на свои приходы, не узнав точно, действительно ли они могут возвратиться и не попасть снова в руки униатов на новые муки.³¹¹ Так, известные нам страдальцы – жаботинцы писали к Гервасию: «Божиею помощию и вашего высокопреосвященства попечением естесмо увольнений! от волков видимых унеятов, которие на нас сети свои закидали и хотели привратить ко своей погибели, толко вашими святыми молитвами освободив нас Бог, пред воскресением, седмицею, и в нашем ключе (округе) униата жадного не машь.»³¹² Затем жаботинцы просят Гервасия благословить, чтобы их пастыри возвратились на свои приходы, и заключают эту просьбу так: «только ж ваше высокопреосвященство возрете своим милостивым призрением на наше озлобление, нужду и душевное гонение и благословите, дабы и в наших церквах служили божественную литургию, яко и чегерински священники служат и свои пастви исправляют, даби теж и ми тогож милосердия от вашего высокопреосвященства не отлучени були, толко желаем, яко драгоценного бисера, принять в сердца своя, и святым молитвам вашего высокопреосвященства поручаемся недостойнии раби. Подписаны: атаман городовий, ктитор, пять простых прихожан поименно и затем прибавлено: и прочий.»³¹³

Гервасий относился к этим заявлениям с великим вниманием и истинно пастырской любовью. «Всячески по прошению сделати», подписал он на прошении жаботинцев, «в духовное правление з консистории указ отправити, чтоб пресвитеры приходов всяк в свой приход возвратилися, святия церкви принялы, где потребно чистоти, очистили, отправив прежде литургии водосвятие, внутрь вся священная и церковь окропили: святия антиминси на престолах святых положити и протчее благоговейно благоустроиты, что требует благоустроения. Во всяком приходе по литургии всякому пресвитеру с народом, определив время приличное, милосердию божию благодарение принести о утишении бури, от униатов на православие возбуренния, молебен благодарний отправити, православния утешати, учиты и утверждаты, твердым быты в святоправославной вере, в законе господне свято и беспорочно всем житы, паче же всем презвитерам, по чину и званию своему пред своими людьми, тако ж и пред инославными, между коими жительствуют.»³¹⁴

Некоторые из резолюций Гервасия назначались, можно думать, для всей его паствы и пересылались с одного места на другое. К таким резолюциям можно отнести нижеследующую, данную на прошение о присоединении жителей села Матусова: «в доношении изображенным, от зловерних нанесенним показаиним православным напастем, озлоблениям, здирствам, устрашениям и оболщениям бывшим прилежно внушили ми, и состраждем и соболезнуем и умоляем благость и милосердие господне, когда в показанных бедах какое бы случилося от немощи поползновение, или в терпении недостаток, преблагий, благоутробний, и вся нас ради страданий и нашим немощем сострадавий Господь наш, Иисус Христос да простит и презрит и вся во благое да сравнит всем прилепляющимся к нему и святей его православной церкви, ихже зде (имена) написана, или под именами их иних всех желания, аминь. Прочее же кротостью и любовью Духа Святаго, умоляем в такових подобних и больших искушениях, веры ради и святия православно восточные церкви прилучающихся, быти твердым и неподвижным до конца, со упованием, яко не оставит Господь искуситися паче силы, но во искушениях паче подаст силы и крепости избыточествие.»³¹⁵

Депутаты от села Матусова обязывались подпиской снять у себя копию с этой резолюции или другой неизвестной нам грамоты Гервасия, данной им при этом, и подлинник доставить в место Смилу к тамошнему сотнику Петру Плигачу.³¹⁶ Когда некоторые поляки и униаты ободрились после перепуга от вступления русских войск и стали снова преследовать православных, распуская при этом и уже не в первый раз, что Россия отказывается от защиты западнорусских православных, то Гервасий решился на новую меру. 21 июня 1767 года он издал вторую окружную грамоту, в которой, кроме возвышенных религиозных мыслей, останавливают на себе внимание намеки на важнейшие предания и упования, какими жила Малороссия. «Возлюбленнии! – писал Гервасий, – Слышим ныне и воспоминаем первые дни ваши, в ниже в многие напасти и скорби входили есте, и укрепляемы Духа благодатью неподвижно стоясте в вере.... Слышим же, яко подвигошася, нападающе на вас, разоряюще, мучаще, озлобляюще и убивающе вас человецы, древле предуставлении на сие осуждение, оние отчаянцы унеяты, котории к протчим неисповедимом вашим озлоблениям, хотя низринути вас в малодушие, безстудно вам баснословят, яко нет вам уже помощи, аки бы вы отвсюду и от православния России, идеже надежда всего православия, оставлении. Не слушайте сего и веры не имейте таковим обманщикам. Сами благоусмотрети можете, что сатана вся своя силы адские подвигнул, хитрости и коварства, и слуги, которий, на вас от всех сторон наваливайся, понуждается веру вашу святую, правую, истинную обвалити, и с нею твердость и спасение ваше погубити, а Господь Бог сам с вами есть ваш заступник, и по Бозе православная Россия, как всех православных, так и вас своих единоверных не оставляет и не оставит, и о том найсильнейшими образы, где надлежит, да и силы и кошту, еще же и здравия, как о вере православной, так и единоверних не щадит, что думаем и в тих местах от следствий показуется и слышно есть       Помните древния мужества и страдания великих и преславних мучеников, которых ныне воспоминаем с великим умилением, почудениями и прославлениями, и веруем, что истинно за таковия их богатирства во оних божественних вышних царствиях самим царем царей Господем всемы благимы воздаются награждения.... Чада возлюбленнии, православнии, веруйте, истинно бо есть, что и ныне и вы вашими святыми и благочестивыми и ревностными поступлении и таковимы о вере неисповедимимы терпениями и страданиями пред всем христианским миром славу есте нажили и историю веками нестеряемую. И кто же может сумнетися о том, что ваша слава на небеси и воздаяние вас дожидается? Пущай же кто благоразумний хотя из самих оных инославних и что-либо чистия совести имеющий с таковых бесчеловечных отчаянцов унеятов, или других темже образом пособляющих, рассудит, что выйшло и впредь будет об них. А что иное? Тое, чим оны ныне славятся; славятся же едва христианами, едва чим священним, целое же разбойниками, грабителями, мучителями и губителями. И сие их дело славное потечет повестмы, историями во вся следующия веки…»³¹⁷

Время, в которое было издано это послание, было весьма важно. Тогда собирались сеймики для избрания послов на предстоявший осенью сейм, на котором должен был, между прочим, решаться снова вопрос о диссидентах. Большинство поляков, даже члены диссидентских конфедераций, по-прежнему проникнуты были ненавистью к диссидентам. и русский посол Репнин с великим трудом добивался на этих сеймиках благоприятных инструкций послам, отправляемым на главный сейм.³¹⁸ Послание Гервасия было не только ободрением для православных украинцев, но и великим посрамлением для защитников унии. Униаты сильно были встревожены посланием этим и старались приобрести экземпляры его и вообще посланий Гервасия, чтобы представить их на сейм.³¹⁹

Но в то самое время, когда униаты хлопотали добыть документы, казавшиеся им обвинительными для православных, эти последние приготовили им новые. 17 августа от всех жителей Украины составлено было полномочие Мельхиседеку ходатайствовать за них в Варшаве.³²⁰ 15-го сентября жители Украины поступили еще решительнее. В то время, когда польские послы являлись на сейм с своими инструкциями, они с своей стороны составили манифест о своих бедствиях за веру и о своем неодолимом желании быть православными, и представили его Гервасию для отсылки в Варшаву Георгию Конисскому и внесения в актовые книги.³²¹ Вскоре затем, вероятно, с этим и другими документами отправлен был в Варшаву к Георгию Конисскому наместник мошногорского монастыря Герасим,³²² которому представлялся самый удобный случай взять на себя это дело, так как иноки мошногорского монастыря больше других пострадали за православие.

Георгий Конисский, которому поручали украинцы свой манифест и к которому ехал наместник Герасим, был по-прежнему ходатаем за всю западную Русь и у него сосредоточивались все сведения о делах этой Руси. На открывшемся (7 октября 1767 года) польском сейме снова представлено было дело диссидентов. Права их в том виде, как были проектированы и затем отвергнуты на сейме 1766 года, теперь были приняты,³²³ только утверждение их в виде трактата с Россией и обнародование, отложено до окончания сейма, продолжавшегося и в следующем году до весны. В проекте этих прав, как мы видели, сделана была уступка тогдашним воззрениям Польши на свободу совести, уступка, весьма вредная православным Западной России.

Православные и протестанты польского государства добивались свободы совести. Широкое понятие об этом именно, о праве перехода в эти исповедания, было для них важно не только потому, что отвечало их понятиям вообще о свободе совести, но имело для них и великое практическое значение, так как многие из них насильно были обращены в латинство или унию и желали возвратиться назад. Вопрос о так называемом libero transitu³²⁴ был теперь жизненным вопросом для диссидентов, и православные еще в первой половине 1766 года решили его в смысле свободного перехода иноверцов в православие, и наоборот, и в таком виде объявили его, когда публиковали королевские привилегии, привезенные Мельхиседеком.³²⁵

Но это широкое понятие о свободе совести не нашло себе места в трактате о диссидентах. В нем по-прежнему латинская вера объявлена была господствующею в Польше и отступление от неё наказывалось изгнанием из отечества. Георгий Конисский ясно видел, что этот пункт поведет опять к преследованиям православных, которых униаты всегда считали своими и легко могли доказывать это юридическими данными. Георгий восставал против этого пункта, просил русского посла Репнина не допускать его, писал об этом прошение к Екатерине, но успеха не было,³²⁶ и едва ли он был тогда возможен. Независимо от личных мнений Репнина и Екатерины, русскому правительству трудно было требовать от Польши по вопросу о вере больше того, что было у него самого, больше веротерпимости.³²⁷

Чтобы ослабить силу этого вредного и опасного параграфа, Георгий разослал по западной России приглашения, чтобы до утверждения трактата православные прислали ему заявления, кто где уже присоединился к православию или желает, да не может.³²⁸ Эта мера, предложенная Георгием Конисским, произвела могущественное действие на всю западную Русь. Сила этого призыва сказалась даже в таких местах, где православие, по-видимому, совершенно было задавлено и где целые поколения выросли в забвении его и напитаны были ядом фанатизма к родной, отеческой вере, как в Полоцке, Дисне и многих других пунктах Белоруссии. И в этих местах оказывались православные и самоотверженно давали свои имена для оглашения, что они православные и желают быть таковыми.³²⁹ На Украине призыв этот охватил все население. Мельхиседек составил и разослал образцы просьб о присоединении. Гервасий издал новое окружное послание, в котором прославлял русскую императрицу Екатерину, как защитницу православия, и призывал народ смело заявлять свое православие.³³⁰ В самое короткое время, в каких-нибудь два месяца, с конца ноября 1767 года и по январь 1768 года собрано было здесь около ста новых заявлений о присоединении к православию.³³¹ С этими новыми заявлениями отправился в Варшаву, по призыву Георгия, главнейший двигатель украинского православного оживления и страдалец за него, мотронинский игумен Мельхиседек.³³² Извлечения из-заявлений православных внесены были Георгием в варшавские магистратские книги,³³³ туда же внесена была и жалоба Мельхиседека на испытанное им мучение.³³⁴ То и другое было поддерживаемо русским послом у короля, в польском министерстве и на сейме.³³⁵

Униаты пришли в великое смущение не только от успеха русской защиты западнорусских православных, но еще больше от нравственной их силы, поднимавшей на ноги всю страну по слову одного человека, скромного, пренебрегаемого поляками епископа белорусского, и наконец от того унижения, какому униатов подвергали латиняне. Самый неистовый фанатик, официал Мокрицкий, первый обнаружил малодушие. По его стараниям Мельхиседек приглашен был в один варшавский монастырь на мировую с ним.³³⁶ За Мокрицким стояли другие гонители православия, почувствовавшие теперь страх за свои дела. К Гервасию послано было предложение предать забвению обиды, причиненные униатами православным.³³⁷ Мало того, униаты думали воспользоваться делом диссидентским, чтобы добыть себе равноправное положение с латинами; но их хлопоты оказались напрасными; об них в трактате упомянуто было совершенно глухо.³³⁸ Пораженные всем этим униатские епископы, бывшие тогда в Варшаве, начали сближаться с Георгием Конисским и заявили ему, что готовы сами с своими паствами присоединиться к православию.³³⁹ Сила народной веры, засвидетельствованная невероятными страданиями народа Украины, самоотверженная деятельность руководителей этого народа и во главе их апостольского «трудника» Георгия Конисского обещали завершиться полным торжеством западнорусского православия, и уничтожением унии еще в 1768 году. Но этот великий момент западнорусской, исторической жизни мелькнул лишь, и воссоединение униатов затянулось опять на многие годы и пошло длинным путем колебаний и страданий.

Когда трактат 1768 года был утвержден, русские войска, так напугавшие униатов, стали отходить назад.³⁴⁰ Репнин полагал, что заботы русского правительства о спокойствии православных могут теперь быть переданы обыкновенным польским судам. Так, по крайней мере, он дал понять Мельхиседеку, когда тот уезжал из Варшавы и просил его о дальнейшей защите.³⁴¹ Восторг православных, вызванный известиями о трактате, естественно стал сменяться разочарованием. Поляки, впрочем, давно уже показывали им, что трактат о диссидентах не легко может получить силу. В некоторых местах, как например в мошенском округе, владении Моравской, урожденной Радивиловой, гонения продолжались непрерывно во весь 1767 год,³⁴² в начале же 1768 года, когда трактат о диссидентах ждал лишь окончательного утверждения и обнародования, и когда православные подписывались на православие, гонения усилились еще больше, и фанатикам снова помогала польская военная сила, бывшая на Украине.³⁴³ Она сочла нужным наказывать народ за объявление себя православным, разъезжала по приходам, изгоняла священников, мучила их и народ и, когда ей указывали на трактат, она требовала печатных его списков.³⁴⁴ Особенно жестоки были гонения в межиричской губернии, где губернатор Клячковский, приказчик Качинский и казацкий полковник Каменский соединились и заодно мучили священников и народ.³⁴⁵

«Ярости и свирепства униатов не унимаются, но паче восстают за пособлением губернаторов и придворских людей и ... православный украинский народ находится в таковой тесноте и нужде, какова была разве во времена апостольские», свидетельствовал Гервасий.³⁴⁶ Гервасий обращался опять к начальнику польского войска Вороничу, почему он преследует православных,³⁴⁷ посылал жалобы в Петербург,³⁴⁸ умолял прислать русское войско,³⁴⁹ успеха не было. Напротив, утверждение трактата о диссидентах прибавило польскому украинскому войску новые силы. Тогда образовалась известная барская конфедерация³⁵⁰, в которую собирались враги этого трактата и подняли оружие на защиту польской веры. Главное средоточие их было на юге Украины, на границах Турции, в Баре. Православные украинцы первые испытали на себе действия этой конфедерации. Мошногорский наместник, иеромонах Герасим, извещая Гервасия 19 апреля, что войско Воронича, стоявшее в Белой Церкви, присоединено к барским конфедератам, пишет: «намеревают они реконфедераты скоро и в поднепровскии губернии: смилянскую, чигринскую, Черкасскую и мошенскую следовать с тем же умышлением, дабы благочестивых разорить.»³⁵¹

Известия эти навели ужас на жителей Украины. Жаботинцы 3 июля 1768 года послали Гервасию мольбу выпросить им русскую военную защиту: «яко дети вашего святительства, все обще, старие и малие, всесмиреннейше просим о нас не укоснительное возымети тщание, к главной поблизу находящейся российской команде о сем представить и просить нам беззащитным милостивой защиты.»³⁵² Гервасий написал об этом к киевскому губернатору Воейкову. Воейков предложил обратиться с этим делом в Синод или в иностранную коллегию.³⁵³ Беспомощный народ стал разбегаться во все стороны. «Когда пронеслось эхо, что неякось войско польское, называющееся конфедерация, настигает з белоцерковской губернии сюда на Украинские места для разорения благочестивых церквей, священства и мирских людей, чего все благочестивые пекарские обыватели устрашась, и оставляя дома с имуществом, начали расходиться по лесам и по другим местам, где бы только можно прихорониться», – доносил Гервасию священник села Пекарей Иванов 7 мая 1768 года.³⁵⁴ Народ таким образом видел, что падает его твердая надежда на Россию, что униаты, паны, польское украинское войско соединяются с новою силою – барской конфедерацией, также одушевленной мыслей восстановлять латинство и мучить все русское, православное.³⁵⁵ К довершению отчаяния народа конфедераты потребовали к себе казацкие отряды, в которых народ все таки видел свою, если не охраняющую его силу, то сдерживающую поляков.³⁵⁶ Казакам этот призыв был тем тяжелее, что они должны были бы, соединившись с поляками, воевать и против своего народа, и против русского войска, уже поражавшего конфедератов. Казацкие отряды стали отказываться от этого похода.³⁵⁷ Некоторые из них прямо уходили в Россию,³⁵⁸ другие колебались, не знали, что предпринять.³⁵⁹ Прибережные места Днепра по обеим его сторонам – русской и польской, от Канева и до южной части его у Крылова, наполнены были теперь беглецами из Украины, доведенными до отчаяния, и число их к весне 1768 года более и более увеличивалось новыми беглецами, которых гнала сюда польская, сконфедерованная сила от Брацлава и Белой Церкви.³⁶⁰ Встреча этих грозных туч, польской и русской, произвела взрыв, известный, под именами Колиевщины, гайдамацкого бунта, уманской резни, который пролетел по южной части Украины с страшною разрушительною силою для всего польского, латинского, униатского, еврейского, и за которым понеслись новые ураганы русской и польской казни, разразившиеся над народом Украины и грозившие не только загубить в ней все православное и русское, но и превратить ее по-прежнему в пустыню.      

Большие леса, окружавшие мотронинский монастырь, и старые воспоминания о значении этой обители давно уже привлекали сюда большое число беглецов из Украины: но мотронинский монастырь теперь был далеко не то, что прежде. Мельхиседека тут не было. Монастырские власти давно уже подорвали свое значение в глазах народа. Еще в 1767 года наместник этого монастыря, напуганный угрозами униатов, отказался было преподавать приходившему народу требы, что вызвало сильное негодование народа и гнев Гервасия.³⁶¹ Нравственное влияние этого монастыря на собравшийся народ едва ли было сильное и в настоящее время. Между тем, смилянская область взволнована была искателями приключений, Боровским и Волынецким, которые желали взять в управление это громадное имение от имени полусумасшедшего Любомирского и, насильно добиваясь этого, то становились на сторону народа и обещали ему уничтожение унии, то переходили на сторону барской конфедерации и стращали ею народ, особенно дворовых казаков Любомирского, не исполнявших их воли.³⁶² Казаки направились к России, за ними, конечно, пошли и многие из народа.³⁶³ В это время конфедераты прислали в Смиляшцину казнить попавшихся им из какой-то шайки гайдамаков и в числе их казнен был один гайдамак, будто бы, родственник эконома переяславского архиерея. Эконом, будто бы, стал жаловаться на это Железняку, который был сперва послушником в мотронинском монастыре, затем ушел в Сечь, был там атаманом и теперь находился в Переяславе на богомолье. При этом архиерейский эконом, будто бы, дал Железняку подложную грамоту Екатерины, в которой народ Украины призываем был к истреблению панов, униатских и латинских ксендзов и жидов. Так рассказывает дело поляк современник.³⁶⁴

По рассказу униатского историка уманской смуты, дело происходило иначе. Около мотронинского монастыря зимой 1768 года собралось много народу. В среде его явился к весне Железняк, и сделаны были приготовления к войне. К весне же барская конфедерация стянула к себе войска из Украины. Выступил, между прочим, и польский отряд, занимавший Черкассы. Гайдамаки Железняка стали выступать из мотронинского лесу. Польский отряд, занимавший Жаботин, думал было подавить скопище,³⁶⁵ но видя превосходство сил гайдамаков, отступил к Белой Церкви, где тогда находился Воронич с своим войском. Пользуясь этим, гайдамаки напали на Жаботин, убили губернатора Степовского и 18 человек жидов. С этого времени началось смятение. Ксендзы, паны, жиды спасали себя бегством. Между тем Железняк с другими главными участниками бунта отправился в Переяслав испросить у Гервасия благословения и совета. Гервасий будто бы сказал: отец Мельхиседек посоветует вам и наставит, что вам делать. Предводители выехали из Переяслава. Мельхиседек, будто бы, выехал за ними в парадном, архиерейском экипаже и дал им наставление и подложную грамоту Екатерины, сочиненную одним из мошенских иноков, который был в заточении в Радомысле, затем в мотронинском монастыре, а теперь, говорит автор, он находится в Переяславе.³⁶⁶

Этот же писатель, а также и другие, весьма многочисленные свидетели униатские утверждают, что виновником восстания гайдамацкого был Мельхиседек,³⁶⁷ и с особенной силою налегают на то, что многие из пойманных гайдамаков, а также мирные жители местечек и деревень единогласно показывали, что Мельхиседек вызвал и благословил гайдамаков на восстание. Известные нам памятники русского, православного происхождения того времени вообще мало говорят о том, как произошла уманская смута; но то, что они дают, представляет этодело совсем в другом виде. Они, прежде всего, открывают нам, что еще до начала уманской смуты, даже до 1768 года пущена была в ход мысль, что Мельхиседек приготовляет бунт.³⁶⁸ Мотронинский монах Аминадав, неоднократно восстававший против Мельхиседека, не раз убегавший из монастыря и не раз подвергавшийся монастырскому наказанию, еще до начала смуты показал перед поляками, что Мельхиседек готовит бунт, и показание его было записано и послано Сангушке.³⁶⁹

Показание это, вероятно, еще задолго до уманской смуты дошло до Варшавы и сильно было распространено, потому что еще в марте 1768 года обвинение это было в ходу в Варшаве, когда там был Мельхиседек.³⁷⁰ Это одно уже сильно подрывает достоверность униатских свидетельств. Кроме того, известно, что еще до возвращения Мельхиседека из Варшавы, именно 19 апреля, обнаружились дурные отношения между мотронинским манастырем и скопищем людей, собравшихся в мотронинском лесу, подле монастыря. Монастырь в это время был обокраден.³⁷¹ Мельхиседек прибыл из Варшавы в Переяслав в конце апреля, именно 28 апреля, и остался там. Появление его в Малороссии не изменило тягостного положения мотронинского монастыря. На этот монастырь продолжали наезжать и конфедераты,³⁷² и «гайдамаки многоразличными временами нападали, монахов и послушников немилосердно мучили.»³⁷³

Это совпадение, согласие действий по отношению к мотронинскому монастырю и польских конфедератов, и украинских гайдамаков доказывает, что Мельхиседек одинаково был чужд и тем и другим. Это подтверждается и другими, еще более сильными фактами. От того же времени, второй половины мая, сохранились современные списки двух грамот Мельхиседека к инокам мотронинского монастыря и одной к жителям Черкасс и Смилы, сообщенные киевской археографической комиссии года Максимовичем. Имя лица, сообщившего эти списки и довольно ясная ссылка на них в одном письме Гервасия к киевскому генерал-губернатору Воейкову от 6 июля 1768 года,³⁷⁴ ручаются за их подлинность; а если допустить эту подлинность, то необходимо признать, что Мельхиседек совершенно чист в деле гайдамацкой смуты того времени. Вот, что писал Мельхиседек к мотронинским инокам в конце мая, вероятно, еще до 24 числа: «слышно у нас, что по многим местам совсем православных разорили и перемучили и несколько человек своевольних от конфедерации польской в лесах людей, а по селах жидов руйнуют. Ежели так оно есть, то вы, благочестивые христолюбцы, сохраните себе, чтоб ни едина душа из вас до оних своевольников не пристала. Больше терпели; еще потерпете. Ховайтеся, утекайте, ежели кто вас гонит или хощет взяти, а до гайдамак помянутих не приставайте; ибо и Бога прогневаете, и никто за нас не будет обстояти, кровь бо и обиди никогда никому не минутся.... За одним легкомислием многие продадут горкою смертью; потому что за своеволников, то есть гайдамаков, Россия вступаться не будет.... Наше дело судом доходить, да терпением ....»³⁷⁵

Из этого послания видно, что Мельхиседек не имел еще точных сведений о гайдамаках и смешивал их с польскими конфедератами. На это послание Мельхиседек получил неизвестный нам ответ, по поводу которого писал инокам своего монастыря новое послание и в нем, между прочим, говорил: «письмо ваше я принял теплою любовью и написанному тщательно придумывался, с чего узнаю, что вы, ничему невинни будучи, печални. Возлюбленнии! Положите все дело на Бога и совесть свою... Как прошедшего, так и теперешнего года, многажды писал я к вам, возлюбленнии моля, и увещавая вас всех, чтобы вы поберегли себе от всех зол, а паче совесть свою к Богу и ближнему сохранили б: и ежели совесть ваша чиста и свидетельствует, что вы прави, чего вам смущатися? а ежели ж (чего я не надеюсь, и не дай Боже) кто из вас повинен чему, хочай и малому, то надобно боятися. А что ж еще пишете, что гайдамаки похваляются на вас, то и тут воля божия: однако лучше безвинно пострадати, нежели виноватом жити.»³⁷⁶ В пожелании к жителям Черкасс и Смилы Мельхиседек буквально повторяет многие выражения первого послания к мотронинским инокам.³⁷⁷

Увещания Мельхиседека, посланные в Смолу и Черкассы, без сомнения, действовали на многих, но гайдамацкого движения не остановили. Подложная грамота Екатерины заслоняла собою в их глазах все.³⁷⁸ Озлобление против поляков, униатов, латинян, а также жидов, до сих пор так успешно сдерживаемое Гервасием, Мельхиседеком и их помощниками, заволновало страну, собрало к Железняку множество охотников, привлекло даже строевое войско панских казаков, и все это грозное ополчение, разбившись на отряды и вызывая новые отряды, рассыпалось по Украине от Днепра южнее Белой Церкви до южных пределов Подолии. По всему этому пространству жило более крепкое, русское население, с более живыми преданиями о казачестве и с страшною ненавистью ко всему польскому, латинскому, униатскому, жидовскому. Случайное обстоятельство еще больше увлекало гайдамаков в эту область и как бы очерчивало им наперед поле для свободных действий. Русское правительство, остерегаясь давать повод Турции начать войну, запретило своему войску, подавлявшему барскую конфедерацию, приближаться к турецким границам. Расстояние это определялось 10–15 и больше милями. Русские войска образовали линию от Бердичева до Львова и очень редко доходили до Винницы.³⁷⁹

Таким образом, гайдамаки имели большое пространство Украины для свободы действий, которою они и воспользовались с страшною разнузданностью диких страстей. Кроме латинян и жидов предметом их неистовств делались везде униаты. Уния всюду исчезала, униатские священники избивались, если не успевали спасать себя в леса, горы и соседние страны.³⁸⁰ Неистовства гайдамаков беспрепятственно продолжались в мае и июне, до половины этого месяца.

Главным начальником русских войск в Полине был тогда известный П. Кречетников, вступивший в пределы этого государства еще в начале 1767 года. Главной задачей его было поддерживать диссидентскую конфедерацию³⁸¹ и помогать ей восторжествовать на сеймиках и послать на сейм расположенных к России послов с инструкциями, обеспечивающими благоприятное решение диссидентского дела.³⁸² Кречетников прошёл с войском от Чернигова к Львову.³⁸³ Эта дорога открывала ему полную возможность узнать основательно православное дело западной Малороссии и оказать ему могущественную поддержку, как этого ожидали православные малороссы. Но Кречетников не этим был занят. В своем журнале, в котором он передает многие мельчайшие подробности, Кречетников меньше всего занимается русским, православным делом. Так, он проходил через Радомысль,³⁸⁴ из которого тогда же выпускались православные узники, но об них он не упоминает ни слова, хотя, как мы видели, его войско и, без сомнения, также и он знали об них. Во время сейма 1767 и 1768 года Кречетников был в Варшаве,³⁸⁵ не мог не видеть там Георгия Конисского и Мельхиседека, но об них он тоже ни слова не говорить в своем журнале. Кречетников поглощен был сношениями с поляками, с одними дружил,³⁸⁶ других прижимал, и как тем, так и другим путем дошел под руководством поляков до странностей, перед которыми теперь приходится останавливаться с изумлением.

Униаты, которым приход Кречетникова был так страшен, постарались первые затуманить его глаза. Один из подчиненных Кречетникова, полковник Ширков, с которым еще будем встречаться и впоследствии, сблизил его с униатским митрополитом Володковичем. Какой-то кзендз Наущинский, близкий человек к униатскому митрополиту, был у Ширкова для письменных дел.³⁸⁷ Ксендз этот сообщил Кречетникову, что униатский митрополит Володкович хочет приступить к диссидентской конфедерации, и при этом делал доносы на панов, и латинскую иерархию.³⁸⁸ Затем является к Кречетникову сам Володкович, подтверждает это известие и уверяет, что убеждает других епископов, но что львовский епископ Шептицкий противится этому.³⁸⁹ Что Ширков и Кречетников не знали о вражде между Володковичем и Шептицким, это неудивительно, но что они не имели сведений о близости Володковича к украинским панам, составившим барскую конфедерацию, и даже о прямом участии его в этой конфедерации, а тем более, что они не знали об его ненависти ко всему православному и неистовствах, совершенных его именем над православными украинцами, это более, нежели странно. Когда Кречетников был во Львове, то оказалось, что и Шептицкий пристает к конфедерации, и Кречетников сблизился и с ним, бывал у него на балу, на ужине.³⁹⁰

Затем, впоследствии обнаружилось, что Володкович участвует в барской конфедерация, помогает ей деньгами и людьми, что он перехватил русских курьеров, из которых один заживо был зарыт в землю.³⁹¹ Не знаем, насколько более благонадежным оказался в это время Шептицкий; но достоверно известно, что ошибка в оценке Володковича не избавила Кречетникова от других, еще более крупных ошибок. С 18 мая и до 10 июня 1708 года Кречетников искусно был задержан осадою бердичевской крепости, т. е. латинского монастыря,³⁹² пока барские конфедераты рассыпали своих агентов по стране, и пока они еще не понимали, как опасно для них гайдамацкое движение. После взятия бердичевского монастыря Кречетникову открыт был путь дальше на Украину, но уже меньше всего для истребления конфедератов, а больше всего для истребления гайдамаков. Об этом восстании только около 24 июня получил сведение русский посол Репнин.³⁹³ Сведения эти были неоспоримо польского происхождения. Дело гайдамаков представлено было Репнину, как бунт крестьян против помещиков и как неразумное желание униатов быть православными.³⁹⁴

Как ни много Репнин был предубежден против диссидентов и в особенности против православных украинцев, но русское чувство открыло ему ложь в этих известиях, и он предписал Кречетникову не употреблять против гайдамаков оружия, а послать к ним офицера и священника с убеждением расходиться по домам, так как теперь русские войска будут защищать их от насилий.³⁹⁵ Этого взгляда на гайдамаков держался сначала и Кречетников, знавший о появлении их гораздо раньше. Посылая 17 июня поручика Кологривова под Умань, где было главное скопище гайдамаков и где они произвели самые страшные неистовства, он тоже приказал не употреблять оружия впредь до приказа, а убеждать расходиться по домам.³⁹⁶ Он совещался с графом Апраксиным и спрашивал Репнина, как ему поступать: усмирять ли бунтовщиков, или не вмешиваться вовсе в это дело, как во внутреннее и поземельное дело поляков.³⁹⁷ Репнин и Кречетников, очевидно, тогда еще не знали ни размера гайдамацкого движения, ни того, что гайдамаки совершают свои неистовства от имени Екатерины;³⁹⁸ но в конце июня эти сведения стали доходить до них и совершенно изменили их взгляд на гайдамаков. Перемена эта совершалась с необычайною быстротой, захватывала одних раньше, других позже, и производила страшную путаницу. Какая-то тайная сила работала в этом направлении давно и последствия этой работы надвигались на Украину со всех сторон самым прихотливым, по-видимому, образом. 30 июня Репнин смотрел уже на гайдамаков, как на крайне опасных людей, и приказывал поступать с ними строго.³⁹⁹ Кречетников, как сей час увидим, еще раньше изменяет свой прежний взгляд на гайдамаков. Кологривов еще раньше отнесся к ним враждебно. Еще на пути к Умани он уже поступал с ними, как с опасными врагами, неизвестно, по чьему приказу. Он на пути к Умани забрал шайку гайдамаков, как грабителей, а около 27 июня взял главный лагерь их у Умани, потому, доносил он, что гайдамаки оказали сопротивление.⁴⁰⁰ Того же числа Кречетников послал ему приказ отослать русских подданных, из числа взятых гайдамаков в Киев, а польских отдать полякам.⁴⁰¹

Еще более странным представляется переворот во взглядах на гайдамаков, совершившийся на восточной стороне Днепра. Там были все средства узнать скоро и верно, что это за движение, кто в нем участвует, и насколько за все это может отвечает духовная православная власть, особенно мотронинский монастырь? Между тем мы видим, что эти сведения оказываются лишними, потому что имеются какие-то другие. Того же 27 июня, т. е. вскоре после того, как у Умани решилась судьба гайдамаков и когда уже прошел месяц с тех пор, как Мельхиседек разослал свои грамоты и в мотронинский монастырь, в Черкассы и Смилу с убеждением не приставать к гайдамакам, киевский губернатор Воейков предлагает Гервасию внушить мотронинским инокам, «чтоб они удобовозможное с своей стороны старание прилагали духовными поучениями и приличными увещаниями, не давая гайдамакам пристанища, оных от такового злодейства отвращать.»⁴⁰²

Это письмо не было обычным обращением светской власти к помощи духовной в трудные времена народных волнений. Воейков в том же письме от 27 июня извещает, что он послал по приказу Румянцева войско для усмирения гайдамаков. Войско с восточной стороны Днепра давно уже было послано; некоторые отряды его получили особое поручение исследовать участие мотронинского монастыря в гайдамацком бунте и еще в первой половине июня, когда о гайдамаках не имели полных сведений ни Репнин, ни Кречетников, производили в мотронинском монастыре обыск несколько раз, именно: 8, 10, 12 июня.⁴⁰³ Обыск ничего не открыл, как на это прямо указывали в официальном донесении мотронинские иноки;⁴⁰⁴ но, вероятно, о делах мотронинских иноков имелись другие сведения, если даже после этого, спустя столь значительное время, Воейков так подозрительно относился к мотренннскому монастырю.

Таким образом, русский посланник в Варшаве Репнин, вождь русского войска в Польше Кречетников, русский киевский губернатор Воейков, русский главнокомандующий южной армии Румянцев – все разнообразными путями приходят к убеждению, что гайдамаки – ужасное зло и его нужно торопиться истреблять. Нельзя отвергать, что дела гайдамаков и особенно то, что они злоупотребляли именем Екатерины⁴⁰⁵ и некоторые из них вторгались в пределы Турции, могли и помимо всяких тайных внушений настроить так всех этих русских людей; но нельзя не остановиться и на том, что взгляды этих людей поразительно совпадают со взглядами поляков и, главное, что взгляды эти установились совершенно независимо от манифеста Екатерины против гайдамаков, так как манифест этот подписан Екатериной только 9 июля, т. е. спустя почти месяц после того, как ближайшие к месту действий русские люди составили себе польское понятие о гайдамаках.⁴⁰⁶ Дальнейшие же дела этих русских людей не оставляют ни малейшего сомнения в том, что поляки, натравляя их на гайдамаков, делали их орудиями для достижения своей главной цели – загубить на Украине всякое русское, православное движение.

С польской стороны действовал на Украине против барских конфедератов гетман Браницкий. Репнин известил об этом Кречетникова, приказал ему подкреплять Браницкого и «действия свои с ним соглашать.»⁴⁰⁷ Соглашения эти должны были простираться и на действия по отношению к гайдамакам, потому что и это дело поручено было Браницкому.⁴⁰⁸

Распоряжения эти происходили в тот роковой промежуток (конец июня), когда так быстро переменились взгляды русских людей на гайдамаков, и Браницкий с этого времени явно выступает, как руководитель русских вождей в деле усмирения гайдамаков. Какой смысл будет иметь его руководство, это обнаружилось в самом начале. Еще до свидания с Кречетниковым (1 июля) Браницкий попросил его усмирить русским войском крестьян литовского подканцлера Предецкого, возмутившихся против помещика.

Это предложение смутило Кречетникова. Он увидел, что войско русского государства направляется к поддержанию личных дел панов, и вместо отряда послал с польским комиссаром лишь офицера и 10 казаков.⁴⁰⁹ На следующий же день Кречетников получил одно донесение, которое еще больше должно было бы отклонить его от исполнения поручений Браницкого: один из его капитанов, занимавшийся еще до этого времени усмирением крестьян, донес ему, между прочим, что в одном месте поймал шайку, которая оказалась сбродом шляхтичей, принимавших на себя самозвано то имя русских капитанов, то казачьих ротмистров.⁴¹⁰ Но это русское здраво мысленное раздумье в Кречетникове продолжалось недолго. На следующий день, 3 июля, он приехал к Браницкому, в село Сербы, и пробыл у него и следующий день. В своем журнале Кречетников передает, что у него, между прочим, был с Браницким разговор и о гайдамаках, «кои им на их щете больше опасности наводят, что они не в силах их истребить.»⁴¹¹

Разговор этот, надобно думать, был очень убедителен для Кречетникова, потому что он затем говорит: «истребление гайдамаков я взял в попечение.»⁴¹² Кречетников и Браницкий условились, что польские войска будут действовать у турецких границ, а дела с гайдамаками будут на руках русских.⁴¹³ Это вполне отвечало стараниям русского правительства – не раздражать Турции приближением русских войск из Польши к её границам, но вполне отвечало также и видам Браницкого – лавировать между королем, русскими и барской конфедерацией и подготовлять для ближайшего будущего генеральную польскую конфедерацию, а главное, это ставило в самое позорное и опасное положение русские военные силы в Польше. Поручить им подавление русского народно-религиозного бунта, вызванного самими поляками из ненависти ко всему русскому и православному, это значило заставить братьев бить друг друга и готовить им пагубу, а Польше самое желательное дело, ополячивание русских. Кречетников однако уже не делал попыток выйти из этого затруднения, даже не видно, чтобы он теперь понимал его, да и не он один сделался бессознательным орудием этой страшной польской интриги.

В то время, когда Кречетников подъезжал к резиденции Браницкого, Репнин через того же Браницкого прислал ему новое приказание успокоить землю от гайдамаков и удержать крестьян от бунтов.⁴¹⁴ Через несколько дней прислано было еще приказание в том же смысле.⁴¹⁵ Все русское войско, находившееся на Украине, разбилось на отряды, отыскивало бунтовщиков, и польских подданных из них передавало в стан Браницкого, где их мучили бесчеловечнейшим образом. Кречетников так усердствовал, что согласился дать Браницкому конвой для препровождения пойманных гайдамаков в Галицию,⁴¹⁶ так как поляки, придумав казнить их по разным местам, чтобы произвести на народ сильнее впечатление, боялись, чтобы эта экзекуция не была расстроена новым взрывом народной ненависти. Гайдамаки, остававшиеся еще непойманными, дошли до крайнего ожесточения, перестали различать поляков и русских и стали вступать с русскими отрядами в бой, в бой с теми людьми, на которых еще так недавно полагали такие твердые надежды.⁴¹⁷

Эти столкновения еще больше ожесточили русских и поиски гайдамаков-бунтовщиков усилились. По весьма неполным сведениям, нашедшим себе место в журнале Кречетникова, русские отряды передали полякам в течение двух месяцев, с половины июня до половины августа 1768 года, около двух тысяч так называемых гайдамаков. Самая крупная передача была в конце июня под Уманью. Кологривов тогда передал полякам 780 человек, и 18 июля Кречетников получил известие, что уже половина их перевешана.⁴¹⁸

Известие об этом страшном избиении людей, подвергаемых притом неслыханным у образованных народов терзаниям, вероятно, дошло скоро и в Переяслав. Того же 18 июля Гервасий счел своею обязанностью кротко напомнить Кречетникову, что на Украине есть православие и ждет его защиты.⁴¹⁹ Кречетников отвечал ему обычным ужо тогда у русских друзей поляков предложением обратиться по этому делу в Синод и к русскому послу в Варшаве.⁴²⁰ Некоторое облегчение украинскому народу вызвано было не словом христианского пастыря, а дипломатическим вразумлением. Русская погоня за гайдамаками заставила их уходить к турецким границам, перебираться за эти границы и там вымещать свою злобу над панами и жидами.

Это вызнало нарекание молдавского господаря, встревожило русского посла в Константинополе, и оба они обратились с настойчивыми представлениями к Кречетникову отвести подальше русские войска от турецких границ.⁴²¹ Войска действительно были отведены,⁴²² но не надолго они были отвлечены от гайдамацкого дела. Кречетников опять поехал (22–27 июля) на совещание с Браницким и последствием этого совещания было решение не подходить русским войскам к турецким границам, а только в случае надобности посылать туда подкрепления, но заняться вновь истреблением гайдамаков подальше от турецких границ.⁴²³ По странному стечению обстоятельств, вскоре и Репнин направил в эту сторону и даже на совершенно новые места русские военные силы. 27 июля он дал новое предписание истреблять гайдамаков, между прочим, у Житомира.⁴²⁴

Эта русская погоня за гайдамаками и просто крестьянами, объявленными бунтовщиками против помещиков, наносила громадный вред делу православия на Украине. В числе бунтовщиков погибали многие защитники православия, которых теперь легче всего было подводить под беду.⁴²⁵ Униаты, не смотря на то, что жестоко посрамлены были поступками Володковича, заняли весьма выгодное положение. Самым важным для них приобретением был нравственный удар, приготовленный ими украинскому православию. Суд над гайдамаками, не смотря на свою неразборчивую быстроту, успевал исторгать у них действительные или мнимые показания, что виновником украинского смятения был Мельхиседек.⁴²⁶

Мнение это получило у поляков такую важность, что послы киевского воеводства внесли его в свои посольские инструкции 1768 года.⁴²⁷ Не знаем, каким образом оно дошло до Петербурга, вместе с другим мнением, что виновен и Гервасий. 29 сентября 1768 года последовал указ Екатерины Священному Синоду, чтобы Гервасий немедленно переехал в Киев и остался там до указа синодского,⁴²⁸ а 14 октября того же года из Синода последовал указ перевести Мельхиседека «благовидным образом» на восточную сторону Днепра, т. е. удалить его от дел Украины, которыми он занимался и теперь, не смотря на то, что постоянно находился на восточной же стороне Днепра в Переяславе.⁴²⁹ В то же время начались следствия над священниками, подозреваемыми в согласии с гайдамаками, и розыски вещей, пожертвованных гайдамаками в православные церкви.⁴³⁰ К осени 1768 года, когда гайдамаки были большею частью уничтожены, стали появляться на Украине униатские священники и под прикрытием польских военных команд подняли вновь гонение на православных, которым они прямо объявляли, что теперь настало время им (православным) бежать. «Ми уже перебули свое, – говорили они, – теперича вам следует утекать.»⁴³¹ Об этом времени жители Украины в жалобе Священному Синоду в 1774 года писали: «униатские духовные власти.... (в довершение) всех наносимых угнетений выдумали с польскими командами по домам священническим ночью разбойнически нападать и священников до последнего имущества разграблять, домы жечь, плетьми сечь, наконец, в неволю брать, оковав железами отсылать к коронному региментору Стемпковскому, куда отправляли, чтобы не усматривала российская команда, в возах закрытых.» Народ скрывал своих «священников в погребах, соломах и навозах.»⁴³² В некоторых местностях положение православных было также ужасно, как в 1766 году. «Поляки хощут нас и край наш в ничто же обратить» доносил Гервасию правитель конельский (уманской области северной части) Мащенко еще в сентябре 1768 года.⁴³³ К концу 1768 года униаты уже выступили явно и занесли в житомирские книги протест против гайдамацких насилий, выставляя себя мучениками за правду.⁴³⁴ В эти времена они возвратили себе на Украине около полутораста приходов.⁴³⁵

Украина осталась без духовных руководителей и, по-видимому, должна была бы сделаться тем, чего так желали поляки и чего так боялся правитель конельский, обратиться в ничто, и тем легче, что тогда же началась турецкая война, отвлекшая из Польши русские силы и давшая барской конфедерации еще больше простору. Россия в это тяжкое время готова была поступиться диссидентским трактатом,⁴³⁶ а барская конфедерация, превратившаяся в генеральную, объявляла смерть всякому православному подданному Польши, который осмелится иметь сношения с Россией.⁴³⁷ Украина, однако, и в эти времена не обратилась в ничто, а напротив решительнее, чем можно было ожидать, заявляла свою русскую и православную жизнь.

В то время, когда горячка истреблять гайдамаков была в сильнейшем развитии и когда одно за другим собирались обвинения против Мельхиседека и Гервасия, готовившие им удаление от дел Украины, они приняли такую меру, которая, при первом взгляде, представляется неисполнимою и затем поражает богатством, по-видимому, невероятных последствий. Еще в августе 1768 года они назначили в разные места Украины духовных правителей и поручили им ведать духовные дела.⁴³⁸ Трудно было ожидать, чтобы это распоряжение могло быть исполнено и еще труднее ожидать, чтобы исполнение его принесло какую-либо пользу. Удары, поражавшие русский народ под видом гайдамаков, казалось, легко могли обрушиться и на этих правителей, и на тех, кто бы им повиновался. В действительности, однако, случилось совершенно наоборот. Один из этих правителей Василий Зражевский, правитель белоцерковского округа, в котором и до гайдамачества народ с трудом удерживал православие и теперь во многих местах жестоко страдал за свою отеческую веру, возимел смелость объехать свой округ, и в первых числах октября 1768 года донес Гервасию, что весь тамошний народ объявил себя православным. При этом Василий Зражевский представил 12 обязательств сельских общин хранить твердо православие.⁴³⁹ Есть известия, что и другие правители тоже исполняли свои обязанности, устрояли дела приходов, записывали обиды, причиненные православным униатами и поляками.⁴⁴⁰ Из числа их выдвинулся в следующем 1769 года и стал рядом с Зражевским правитель еще более опасного округа конельского, Симеон Переровский. Нельзя не обратить внимания на местности, в которых теперь с новою силою стало заявлять себя православие. И Белая Церковь и Конела лежат вне той части Украины, в которой до сих пор сосредоточивалась православная деятельность, именно, лежат на северо-запад от неё и ближе к Бердичеву (почти на равном расстоянии), где было укрепление занимавших Украину русских войск, которые, надобно думать, давали сильную поддержку православию, не смотря на противоположный образ мыслей и действий верхних военных чинов. Наконец, что особенно поразительно, почти все вновь назначенные правители были из униатов и присоединились к православию вовремя уманской смуты. Униатские свидетели рассказывают, что когда началась уманская смута, то многие из разбегавшихся униатских священников ушли на восточную сторону Днепра в Переяслав, что Мельхиседек и Гервасий заставляли их там принимать православие и только таким из них давали пропускные билеты, которые принимали православие и обязывались неизменно сохранять его по возвращении на места, что из числа таких-то людей были вновь назначенные духовные правители.⁴⁴¹ Следующее обстоятельство заставляет относиться к этому рассказу с крайней недоверчивостью. Многие духовные правители из униатов показали такую ревность, какая возможна только в людях убежденных, а двое из них, как увидим, даже пожертвовали своею жизнью за ревность к православию. В исторических известиях того времени и русского, а также униатского происхождения, есть данные для поправки и дополнения этого рассказа.

Мы уже говорили, что западная Малороссия была предметом спора между униатским митрополитом и львовским епископом. Между Володковичем и епископом Шептицким спор этот сопровождался таким раздражением, что последователи Володковича, снимая в 1766–67 года допрос с пойманных ими православных священников, старались разузнать дурные дела официалов Шептицкого. ⁴⁴²Сам Володкович, как мы видели, забежал 1768 года к Кречетникову и доносил ему на Шептицкого.⁴⁴³ Он даже изгонял из Малороссии представителей львовского епископа.⁴⁴⁴ Сначала, однако, гайдамацкой смуты положение Володковича и его партии изменилось. Шептицкий приобрел расположение Кречетникова; распространились даже слухи, что он готов принять православие; о Володковиче же стало известно, в начале июля 1768 года, что он изменил русским и совершил позорное преступление.⁴⁴⁵ Вот в каком положении были дела, когда униатам Володковича, скрывшимся на восточную сторону Днепра, пришлось возвращаться назад. Их партия была поражена, посрамлена, уступала первенство другой – львовской, но кроме всего этого, и в своем падении, она не отстала от суровых мер, и часто отказывала в разрешении возвращавшимся из Переяслава священникам.⁴⁴⁶ Все это придает другой вид делу, рассказанному приверженцами Володковича. Но кроме того необходимо допустить еще другие причины переворота в жизни этих людей, перешедших на восточную сторону Днепра униатами и возвратившихся назад ревностными православными. По всей вероятности, самый переход на восточную сторону Днепра был для многих из них не делом случая или необходимости, а следствием решения покончить с унией, или пребывание в Переяславе и беседы с Мельхиседеком, Гервасием и другими малороссами произвели в них нравственный перелом, после которого они оказались совсем другими людьми. Впрочем, от унии и, именно, от унии направления Володковича они сохранили некоторые особенности, решительность действий, суровость мер, как это сейчас увидим.

Деятельность украинских духовных правителей не была разрозненная деятельность. В начале 1770 года Переровский и Зражевский заявили в летичевских городских книгах протест от имени всех украинских православных против гонений от униатов.⁴⁴⁷ Униаты пришли в великое изумление и негодование от этого протеста. 11 апреля 1770 года они записали в житомирских книгах своё возражение, в котором объявляли, что неповинны в приписываемых им неправдах, всегда жили мирно и с горечью указывали на страдания от гайдамаков своих собратий.⁴⁴⁸ Следующий 1771 год принес им новые, неожиданные и еще более тяжкие события. В этом году русское оружие покрылось славою в борьбе с турками: в этом же году назначен был в Переяслав новый епископ Иов.⁴⁴⁹ Эти два события сейчас же вызвали в Малороссии русское и православное оживление. Духовные правители Украины Симеон Переровский и Михаил Гуранда составили жалобу на имя императрицы Екатерины, обратились с нею к Иову и с бумагой от него отправились в Петербург в качестве депутатов от православной Украины. Это было осенью 1771 года.⁴⁵⁰ Сущность их просьбы состояла в том, чтобы Иову дозволено было посвящать к ним (украинцам) священников и «прочия совершать духовные действия по примеру его антецессоров»⁴⁵¹ и чтобы русская императрица приказала русским войскам защищать на Украине православных.⁴⁵² Синод, к которому они обратились, препроводил их дело в иностранную коллегию, и Екатерина 7 ноября 1771 года дала им на руки рескрипт на имя Румянцева, предписывавший ему защищать украинских православных, а Синод послал Иову указ ведать, по примеру прежних переяславских архиереев, духовные дела Украины.⁴⁵³ С этим драгоценным документом Переровский и Гуранда отправились назад и поехали прежде всего к Румянцеву, находившемуся в Яссах. На пути к Румянцеву они остановились в Балте. Униаты и поляки знали об этом путешествии Переровского и Гуранды и еще до отъезда их из Украины злоумышляли на их жизнь. В Балте Гуранда, следуя обычаю, до сих пор соблюдаемому благочестивыми священниками, вычитывать ежедневно церковную службу, взял молитвенник и в одном подряснике, без шапки, вышел, должно быть за город, «помолиться Богу.» Назад от не возвратился – пропал, неизвестно как и куда. В 1774 года украинцы в новом прошении на имя Екатерины говорили, что они имеют основание подозревать поляков в погублении Гуранды.⁴⁵⁴ Переровский однако остался цел, доставил Румянцеву рескрипт и в начале 1772 года явился на Украину с правом располагать русской военной защитою.⁴⁵⁵ В марте месяце уже посланы были распоряжения по русским командам, расположенным на Украине, защищать православных. Нам известно такое расположение князя Петра Голицына от 8 марта. В нем Голицын предписывает полковому обозному Киселю «всем в команде вашей и каждому объявить, чтобы в помянутых (киевском и брацлавском) воеводствах обитающим исповедникам греческой веры в случае чего, близ тех мест нахождения, давали охранение в насильствах и гонении, происходящих от римлян и униатов, но притом подтвердите вашим подкомандным, чтоб они уступалися (вступаясь) в охранение гонимых, не давали тем поводу делать им самовольное преслушание своим властям или чтобы посягать на обиду католиков и униатов.»⁴⁵⁶ Тот же дух правды, беспристрастия выражался, по-видимому, сначала и в действиях некоторых духовных украинских властей. переяславский епископ Иов написал на Украину «ко всему православному священству и народу увещание»,⁴⁵⁷ которого мы не нашли и в точности не знаем, но которое, выше всякого сомнения, было также миролюбиво. Из дел последующих видно, что это увещание состояло в простом приглашении заявлять себя православными.⁴⁵⁸

Но и это простое дело соединено было с большими затруднениями, которые хорошо понимали духовные украинские правители и рассекали их с свойственной им энергией. В униатском архиве сохранилось, между прочим, одно распоряжение от ближайшего к тому времени. 1 июля 1772 года духовное правление смилянской протопопи⁴⁵⁹ дало такой ордер шполянскому священнику Иоанну Зорнецкому: «Понеже известно духовному здешнему правлению учинилось, что Гдышицкий унеят, как уповательно, не без согласия других, ездит к православным священникам и отбирает церкви гвалтовно⁴⁶⁰ на унею, в числе коих и ваша рождества Богоматере шполянская церковь гвалтовно отобрана и разграблена; а как ваша честность небезизвестны о заключенном в 1768 году Россиею с короною польской трактате, да и присланний её императорского величества из святейшего правительствующего Синода к его преосвященству указ и при оном копия её императорского величества рескрипта к господину генерал-фельдмаршалу и малороссийскому главному командиру графу Петру Александровичу Румянцеву в силу оного трактата и прежних узаконений состоялося (состоявшегося?), коим (указом) велено поступать, как антецессарами его преосвященства поступано было, а во исполнение оного указа, по данному всему православному священству и народу от его высокопреосвященства увещанию, вашей честности предлагается ключ и церковь от определенного на приход ваш униата отобрать, не смотря ни на каковы других устращания и что потому последует репортовать немедленно.»⁴⁶¹

Ордер этот написан, очевидно, только под влиянием распоряжений из Переяслава, без сношений с Переровским, и наконец в такой местности (смилянской), которая подобно соседней Чигиринщине более других областей Украины была спокойна за свое православие, и, однако, конец этого ордера ясно показывает, что беспристрастные, миролюбивые действия были крайне трудны на Украине. Отбирать церковь от униата, не смотря ни на какие устрашения, значило вступать на такой путь, на котором нельзя было не делать насилия и не вызывать на него других. Как устроилось дело в Шполе, не знаем. По всей вероятности, оно уладилось местными средствами. О русской помощи нет ни намека в вышеизложенном ордере, и едва ли она нужна была здесь. Но в стране западнее, помощь эта оказывалась нужною, и ей сразу открылось неисчислимое множество затруднений. Вот, как рассказывает о себе один униатский священник корсунского благочиния места Лисянки, Дука Шпаковский: «я был 20 лет на приходе, но в колиевщину у меня отняли приход. Я убежал в Заболотье – имение (униатского) митрополита и, высидев там два года с половиною, возвратился в Лисянку к церкви Вознесенской 27 августа 1772 года. Их преподобия отцы правители лисянские, как-то: Семен Кондрацкий, Андрей Варминский, Федор Серокун, сделавшиеся в эти времена православными, призвали русскую команду, отняли у меня ключ от церкви и отрешили меня от управления приходом; хотели было и меня самого поймать», но Шпаковский бежал. Правители просили было русскую команду согнать народ и искать беглеца, но это почему-то не состоялось. После многих странствований Шпаковский опять возвратился в Лисянку и однажды был на поминальном обеде у одного прихожанина. «Семен Кондрацкий, узнав об этом, прибегает с своими священниками, дьячками, пономарями и, став между народом в средине двора, вынимает из кармана какую-то бумагу и, подняв ее вверх, взывает к народу: правоверные люди, христиане! отныне вы повинуйтесь не ему, а мне, потому что я имею на это вот эту бумагу от нашей пресветлой, христианской, истинной консистории переяславской, а не от ихней дьявольской, собачей, проклятой консистории.... Слушайте, люди! всех униатов похватают дьяволы и на Украине не будет их духу!»⁴⁶²

В местностях, еще более западных, раздражение было еще больше, и русское войско поставлено было еще в более щекотливое положение. Сотни церквей переходили к православным и униатский дух действительно исчезал на Украине; но это происходило уже после первого раздела, который значительно изменил направление дел не только в Белоруссии, но и на Украине.

Первый раздел Польши. Права, предоставленные светским и духовным лицам латинского и униатского вероисповеданий. Положение православных. Разделение Белоруссии на две епархии. Права православных, как членов господствующей веры. Странное положение униатов, желавших быть православными. Униатское духовенство призывает русское правительство оберегать его паству от обращения в православие. Затруднительное положение Георгия Конисского. Его бесплодные усилия добиться разрешения униатам переходить в православии.

Ко времени первого раздела Польши русские войска занимали большую часть Польши и уничтожали барскую конфедерацию, превратившуюся в генеральную и ознаменовавшую себя не только известною уже нам ненавистью ко всему русскому и православному, но и покушением на жизнь польского короля Станислава Понятовского.⁴⁶³ Русское правительство, владевшее тогда фактически всею восточною частью польского государства – Белоруссией и западной Малороссией, ограничилось присоединением к России только Белоруссии. К этому небольшому завладению части польского государства русское правительство отнеслось с величайшею щекотливостью. Еще до открытого присоединения Белоруссии, Екатерина старалась дать понять жителям этой страны, что их положение под властью России будет хорошо. Назначая, еще до первого раздела Польши, губернаторов в Белоруссию, Екатерина приказала им давать вид, что они назначены «для отвращения.... как всяких от небольших деташаментов⁴⁶⁴ случающихся иногда продерзостей и наглостей, так и неравных от земских комиссаров сборов, отягощающих и оскорбляющих мелкое дворянство»,⁴⁶⁵ и всеми мерами стараться пресекать «всякие угнетения, притеснения, несправедливости, разбои, смертоубийства, пытки.... и всякие суровые казни и наказания,.... чтобы не только сии провинции, – писала Екатерина, – силою оружия нам были покорены, но чтоб все сердца людей, в оных живущих, добрым, порядочным, правосудным, снисходительным, кротким и человеколюбивым управлением российской империи усвоены были, дабы они сами причину имели почитать отторжение свое от анархии республики польской за первый шаг к их благоденствию.»⁴⁶⁶

После раздела, Екатерина приказала губернаторам объявить, что «всемилостивейшая государыня изволит не только всех (её новых подданных) подтверждать при совершенной и ничем не ограниченной свободе в публичном отправлении их веры, также и при законном каждого владении и имуществе, но и совершенно их под державою своею усыновляя, всех и каждого (изволит) награждать и еще отныне в полной мере и без всякого изъятия всеми теми правами, вольностями и преимуществами, каковыми древние её подданные пользуются, так что всякое состояние из жителей присоединенных земель вступает с самого сего дни во все оному свойственные выгоды по всему пространству империи российской.....»⁴⁶⁷

Выгоды русского управления обнаружились в Белоруссии на самых первых порах. Уже в 1772 и 1773 годы униаты свидетельствовали, что не терпят от русских никакой обиды,⁴⁶⁸ что они наслаждаются полным спокойствием, имеют суд правый и скорый.⁴⁶⁹ Свидетельства эти, сами по себе важные, получают еще большую силу, если их сопоставить с крайне дурным отзывом тех же людей об ужасной неурядице в Белоруссии до русского управления.⁴⁷⁰ Одно их смущало, что плакат, объявлявший такие широкие права, подписан не Екатериной, а губернаторами.⁴⁷¹ Но это опасение за прочность дарованных прав было совершенно напрасно. В тайном наказе губернаторам 1772 года находился один пункт, который устранял всякие недоразумения и опасения по самому важному вопросу о правах жителей новоприсоединенной области. Вот этот пункт. «Мы уже однажды на всегда во всей Российской Империи за правило постановили, что в так великом государстве, распространяющем свое владение над так многими, разными народами, весьма бы вредный для спокойства и безопасности своих граждан был порок – запрещение или не дозволение их различных вер (см. 494, 495 и 496 статьи наказа комиссии уложения 1767 года). Вы во всей точности имеете в вверенной вам ныне губернии сохранить сии статьи, как коренные, основанные на правиле православия, политики и здравого рассудка.»⁴⁷² В 1773 году Екатерина это же воззрение на веру внесла в мирный свой трактат с Польшей и, следовательно, обязалась открыто и перед иностранной державою следовать ему в управлении новоприсоединенной областью. В § 5 этого трактата сказано: «римские обоего звания католики имеют, поскольку, что касается до гражданских прав, пользоваться в уступленных сим трактатом провинциях всеми своими принадлежностями, также движимыми и недвижимыми имениями; а что до веры их принадлежит, то остаться им при оной в прежнем состоянии, то есть, иметь им вольное отправление службы Божией по их обрядам со всеми теми церквами их и принадлежащими духовенству маетностями,⁴⁷³ которые состояли за ними во владении в то самое время, когда сии провинции присоединены к державе её императорского величества в сентябре месяце 1772 года; и её императорское величество и наследники её, по самодержавной власти своей отнюдь ничего не предприимут в предосуждении тому состоянию, в коем римская католическая вера по выше помянутым провинциям доныне находится.»⁴⁷⁴

Об униатах в этих актах нигде прямо не говорится, но они были убеждены, что в выражении трактата «римские обоего звания католики» разумеются и они, униаты,⁴⁷⁵ и имели неоспоримые доказательства, что действительно подходят под права, дарованные латинянам. Когда Россия присоединяла к себе Белоруссию, то в этой области находились два униатских епископа, – смоленский архиепископ Лобкович и полоцкий Смогоржевский. Лобкович занимал в униатской иерархии приниженное положение. Он был преемником гонимого униатами Ираклия Лисянского⁴⁷⁶ и дядя еще более нелюбимого ими Ираклия Лисовского.⁴⁷⁷ Можно думать, что униаты и Лобковича считали расположенным к России, подобно Лисянскому и Лисовскому. Смогоржевский стоял во главе королевской партии в полоцком воеводстве⁴⁷⁸ и, как увидим, теснейшим образом был связан с членами этой партии в Польше и с самым королем, Станиславом Августом. Оба униатские епископы около времени раздела Польши были в недружелюбных отношениях между собою и спорили за пределы смежных своих епархий.⁴⁷⁹ Выбор Екатерины пал на Смогоржевского. В октябре 1772 года он сам принес присягу на верность России,⁴⁸⁰ предписал своему духовенству принести ее⁴⁸¹ и признан был в звании униатского епископа белорусских униатов.⁴⁸² За этим утверждением Смогоржевский ездил в Петербург и получил его от имени Екатерины из рук белорусского наместника графа Чернышева.⁴⁸³ По униатским известиям папский нунций в Варшаве поручил Смогоржевского вниманию австрийского, французского, испанского послов,⁴⁸⁴ и Смогоржевский приобрел в Петербурге у русских министров большое уважение к себе.⁴⁸⁵ Лобкович, как увидим ниже, занял еще более приниженное положение, чем прежде, и жил в онуфрейском монастыре, без власти и значения. Внимание русских властей приобрели даже униатские монахи – базилиане, которые, по основному воззрению Екатерины не признавать самостоятельного значения монашеских орденов римской церкви, неизбежно должны были много потерять, и кроме того на первых же порах вооружили было против себя русское правительство. Один из них, полоцкий игумен Жаба отказался было приносить присягу на верность России и публично, в церкви спорил по этому поводу с губернатором, которого этим сильно вооружил против себя и против базилиан вообще, но «это исправлено было следующим образом, – пишет современник, – на кануне великого праздника рождения светлейшего, самодержавнейшего наследника престола цесаревича, Павла Петровича губернатор прислал в Струн (местопребывание униатского архиепископа) и в монастырь (базилианский), чтобы в кафедральной церкви была такая же торжественная служба, как в Пасху, и чтобы была проповедь. На следующий день в кафедральную церковь прибыл года губернатор с несколькими десятками Офицеров и знатнейшими боярами новой полоцкой губернии, – бывшими прежде (польскими) сановниками полоцкими. Архиепископ в сослужении наших братий (базилиан) служил архиерейскую службу, а патер Лебединский с таким успехом сказал слово в похвалу Павла Петровича, что губернатор в церкви же, публично благодарил его, пригласил в числе других к себе на угощение, посадил на первом месте и, после тоста за царских особ, пил за здоровье его первого, а проповедь его приказал перевести на английский, русский, итальянский, французский и немецкий языки и послал для напечатания в Петербург. Замечательно в этой проповеди было следующее: проповедник представил турецкий народ в таком гнусном виде, что народ плевал в церкви от омерзения. Павлу Петровичу он обещал верную победу над этим народом, делал его царем восточным и северным, устроял на Дунае мосты с статуями святых, указывал легкий путь к отнятью (у турок) Константинополя и проч. После этого губернатор успокоился, охотно допускает нас к себе и покровительствует нам.»⁴⁸⁶

Таким образом, все, что было в присоединенной области польского, латинского, униатского, получило обеспечение своего благосостояния и местные русские власти приглашены были всеми, зависящими от них средствами содействовать этому. Это направление дел вызвало в разных сословиях Белоруссии оживленные надежды на лучшее еще устройство своих дел, и в том же 1772 года отсюда собирались ехать в Петербург для заявления своих нужд депутации от шляхты, мещан, жидов.⁴⁸⁷ Это желание разных сословий исполнил в следующем году Чернышев. Он исходатайствовал разрешение вызвать из Белоруссии депутатов в комиссию уложения.⁴⁸⁸ Наконец, как бы в знак самого большего внимания к господствующему направлению белорусской интеллигенции, Екатерина сохранила ей в этой стране иезуитский орден и дозволила ему исполнять главнейшее его историческое назначение быть господствующим воспитательным учреждением.⁴⁸⁹ Как эти возвышенные начала управления достигали цели и как они в действительности отвечали существенным интересам русского населения Белоруссии, это мы сейчас увидим.

О русском населении Белоруссии мы не нашли упоминания в государственных актах того времени. Оно упоминается в них лишь по вопросу о православной вере. После первого раздела, православные белорусы, составлявшие до этого времени одну могилевскую епархию распределены между двумя епархиями, сообразно гражданскому разделению страны на две губернии – могилевскую и псковскую, именно: оставлена могилевская епархия и от неё отделены ко псковской северо-западные, задвинские уезды.⁴⁹⁰ Положение православных белорусов, ставших теперь русскими подданными и паствою русских архиереев, сразу улучшилось без всяких особенных мер. Они сделались членами господствующей в России церкви. Свобода их веры сделалась неприкосновенной. Их унижение, гонения, насильственное обращение в унию должны были прекратиться. Латинская, униатская пропаганда должна была остановиться. Эту существенную перемкну в отношениях главных вероисповеданий, существовавших в Белоруссии, хорошо понимали и латиняне, и униаты, и православные. Латиняне и униаты высказывали скорбь, иго их вероисповедания из господствующих делаются терпимыми.⁴⁹¹ Русское правительство знало, что латинянам и униатам трудно помириться с этим и еще в 1772 году в указе об устройстве дел латинской и униатской церквей, между прочим, сказано: «губернаторам, псковскому и могилевскому, крайнее наблюдение иметь, дабы католицкие и униатские епископы, каноники, приходские попы и всякого звания их духовные отнюдь не дерзали ни под каким видом ни тайно, ни явно преклонять и обращать православных нашего греческого исповедания в другой закон, о чем генерал-губернатор по нашему повелению особенным от себя манифестом во всех сих приобретенных провинциях публиковать имеет, с угрожением за таковое преступление взыскания по законам.»⁴⁹² Как глубоко православные белорусы почувствовали благо новой своей политической и религиозной жизни, это лучше всего высказал Георгий Конисский. После того, как в Петербург направились из Белоруссии польские паны, униатский епископ, всякого рода ксендзы, выехал туда и «апостольский трудник» православной западной Руси, которому Россия в значительной степени обязана была успехом не только первого, но и других разделов. 10 Марта 1773 года Георгий получил возможность высказать Екатерине в придворной церкви мысли и чувства своей православной паствы. «Не отринули ваше императорское величество, когда я от епархии своей приносил слезы и жалобы, – говорил в своей речи Георгий, – дозвольте же ныне, всемилостивейшая государыня, от тех же единоверных принести торжество духа и благодарение. Находясь я ныне между сим народом (белорусским), нахожусь, кажется, между Израилем от Египта исходящим, между пленом сионским, от Вавилона возвращающимся, между христианами времен Константиновых... Кто по истории российско-польской не знает, что сей народ в тесноте и озлоблении сто семьдесят семь лет жил?⁴⁹³ А ныне от сея тесноты он тобою, Богом умудренная государиня, яко новым Моисеем изведен, и уже море оное чермное, кровью исповедников очервленное, жезлом силы твоея, скипетром царствия твоего впол пресеченное, позади осталось. Кто оспорит, что и мы, как плен сионь, во узах сидели? Ибо не суть ли узы, которыми душа, свобода её, самое существо её были связаны, и коими возбранено было нам, говорю, не просто ходить, но ходить путем спасения? Однако ныне сии тяжкие узы твоим, державнейшая императрица, от Бога на сие дело, яко новый Кир, нарочито воздвиженная, повелением совсем расторгнуты, и уже пленники толпами, яко потоки югом, к Сиону, к матери своей церкви веселы текут. Укротились свирепевшие, помирились и содружились с гонимыми гонившие. Пасется у нас ныне... вкупе волк с агнцем и рысь почивает с козлищем, лев, привыкший к добыче, законодательницею российской в другое естество превращен, яст плевы трудов своих, аки вол; и самый аспид человеколюбнейшею повелительницею, не знаю, как обаян, и жало яд свой потерял, так что и младое отроча небоязнено возлагает руки на пещеру его... Чудное сие позорище кто и со стороны видит, удивляется, а мы и в восторг приходим и недоумеваем, сон ли се сладкий нам, или истинное событие, веками желанное, но никогда нечаянное.»⁴⁹⁴

Речь эта верно изображала настроение той части паствы Георгия Конисского, которую раздел Польши застал действительно православной; но не справедливо было бы видеть в этой речи оценку всех мер Екатерины по отношению к присоединенной области и тем более, видеть в этой речи полное довольство Георгия Конисского. В мероприятиях Екатерины касательно новоприсоединенной области, рассчитанных, как мы видели, почти исключительно на то, чтобы привлечь к России сердца польской интеллигенции этой страны, было одно существенное упущение, которое дало ложное направление всем делам, повело к последствиям, самым тягостным для русского народа Белоруссии и поставило Георгия Конисского в крайне трудное и мучительное положение. Из многочисленных указов, изданных Екатериной для благоустройства Белоруссии, ни один не касался давнего и жгучего вопроса этой страны – вопроса о тех униатах, которые насильственно удерживались в унии. Правда, по общим законам русского государства каждый из таких униатов имел право перейти в православие, но в Белоруссии этот закон мало мог иметь приложения. Не только крестьянам, но даже мещанам и шляхте трудно было пользоваться этим правом. Униатское духовенство Белоруссии полагало, что русские законы ограждают целость униатской церкви и русские власти обязаны принимать меры против нарушителей этой целости. Еще в 1773 году они жаловались могилевскому губернатору Каховскому на присоединение к православию чириковского священника Цитовича,⁴⁹⁵ и, когда губернатор, очевидно, затруднившийся этим новым делом, долго не решал его, то униаты в следующем 1774 году подали ему об этом официальную бумагу.⁴⁹⁶ Как решил это дело Каховский, не знаем; но несомненно известно, что он пользовался у униатов хорошим мнением, как защитник унии. В 1773 году в Польше распространены были слухи, что в Белоруссии сами русские не дозволяют обращать униатов в православие, что Каховский будто бы бил батогами троих священников из Пропойщины, желавших принять православие.⁴⁹⁷ В том же году униатский митрополит Володкович распространял известие, что Екатерина запретила принимать униатов в православие.⁴⁹⁸

Эти действия униатов производили, как сейчас увидим, великое смущение между православными и были тем тягостнее, что составляли не случайные явления, а были логическими последствиями начал управления Белоруссией. Нам известно, что еще в 1768 году Георгий приложил к своему протесту, занесенному в Варшавские городские книги, имена насильственно обращенных в унию и заявивших твердое желание возвратиться в православие. Большее число таких униатов было из Белоруссии. Очень естественно, что эти люди с нетерпением ожидали присоединения к России Белоруссии, чтобы свергнуть с себя ненавистное иго унии. Как только состоялось это присоединение, число их сейчас же стало увеличиваться новыми православными, насильственно удерживаемыми в унии. Уже 9 октября 1772 года, т. е. через месяц после объявления о первом разделе, Георгий доносил Синоду, что «униатские священники и целые приходы, приходя к его наместнику кафедрального монастыря,⁴⁹⁹ просят принять их по их добровольному и издревле кравшемуся в сердцу желанию во благочестие.»⁵⁰⁰ 6 ноября того же года Георгий представил в Синод поданные его наместнику прошения от одного униатского священника и трех приходов о присоединении, и прибавлял, что «другие униаты и самый их деканы или протопопы объявляют себе готовыми тоже с целыми своими деканатами учинить.»⁵⁰¹ В одном из представленных в Синод прошений, именно в прошении прихожан кледневицкой церкви оршанского повета, говорилось: «по многих бедствиях и утеснениях за веру старожитную греко-российскую нам униатами, насильственно до своей секты притягавшими, учиненных, когда ныне время свободы совести нашея получили мы, смело желания наши пред вашим преосвященством с должным к стопам поклонением предложить дерзаем.»⁵⁰² Что для такого заявления действительно требовалась смелость, это отчасти видно из этого же прошения. «Ныне, когда начали мы, писали те же прихожане кледневицкой церкви, о возвращении церкви и нас самих к старожитной греко-неунитской вере советовать, то униатский (их) священник Михаил (Маркианович), доведавшись о том, точные те слова сказал: еще з вас сизматицкий дух не вышел, я того докажу, что вас за тую веру жечь будут.»⁵⁰³ Синод по первому из этих прошений постановил: «от коллегии иностранных дел потребовать надлежащего уведомления, что не может ли быть как в принятии означенных присоединенных к России униатов ныне в православную греко-российскую веру желающих, так и впредь, если таковые желающие явятся по нынешним обстоятельствам какого препятствия.»⁵⁰⁴ На это постановление Синод вызван был извещением иностранной коллегии 1771 года по поводу жалобы Иова Переяславского на гонения православных Украины, что по смутным обстоятельствам «ныне ничего учинить не можно, а принуждено оставить оные до удобного времени.»⁵⁰⁵ Ответа из иностранной коллегии на запрос Синода не было и тогда, когда Георгий прислал второе донесение.⁵⁰⁶

В 1773 года Георгий, через несколько дней после того, как говорил Екатерине известную нам речь, именно 19 марта, представил Синоду новое донесение, которое составляло печальное разъяснение одного намека Георгия в речи на униатов.⁵⁰⁷ «Через три недели пребывания моего в Могилеве, писал Георгий, вышеупомянутых доношений (о присоединении) подано мне двадцать пять, подали же целые приходы униатские – одни с священниками своими, другие без священников: прописали в тех доношениях, что они великими насильствами и мучениями были обращены в унию, и состоя в оной, за то, что тайними образами имевали сообщение с церквами православними, много граблений и побоев претерпели, ныне же неотступно и со слезами просят принятыми быть к церкве православной, при чем словесно уверяли, что и протчыи унияты, братия их готовы таковые ж доношения подать, но удерживаются то угрожением владельцев своих, то пустым разглашением от духовенства своего, будто присоединенные к России провинции опять Польше отданы будут. Ктомуж по справке мною учиненной явилось, что еще в прошлом 1768 году прислали ко мне в Варшаве доношения униатские целые приходы и многие села и деревни не толко крестьянами, но и дворянами населенные во многом числе с тем же возвращения их в церковь греко-восточную желанием, коих я тогда ж списав в мой протест, подал оный до книг суда гродского варшавского, с коего перевод зде для усмотрения числа тех желающих возвращения прилагаю. И понеже височайшим ея императорского величества указом чрез плакат в оних провинциях обнародованным все новые ея императорского величества тамошные подданныи, даже и самые еврейские общества потверждены при совершенной и ни в чем неограниченной свободе в публичном отправлении их веры; сии ж вышеозначенные униаты, вид один униатской веры за принуждение на себе носившей, в самом существе точно в греко-восточном исповедании пребывали и за то много страдали: то дабы они, бывши доселе предметом височайшего ея императорского величества защищены, ныне со (из) всех свобожденных одни в невольничестве совести не остались и тем пред самым жидовством, коим и в своем неверии пребывать и к вере христианской приступать свободно, не были унижены, следовательно, самим последнейшим посмеянием и поруганием всем иноверцам не оставались, принимать их к церкви православной греко-российской по добром их и без малейшего принуждения состоящему желанию дозволить и на то указ видать ваше святейшество всенижайше прошу.»⁵⁰⁸

Синод, решая послать в иностранную коллегию и это донесение Георгия, высказал о этом деле такое мнение: «преосвященного могилевского представление, яко сопряженное с пользою и честью православного нашего закона и отечества святейший Синод почитает основательным тем более, что ея императорское величество в бытность еще показанных провинций под владением Польши, живущим в тех провинциях единоверным нам благоволила всегда быть высочайшею и усерднейшею покровительницею.»⁵⁰⁹ Иностранная Коллегия по-прежнему молчала, но Георгий каким-то образом узнал взгляд правительства на его дело. Между бумагами Виктора Садковского, арестованного поляками в 1789 года поляки нашли, между прочим, письмо к нему Георгия от 6 декабря 1773 года в котором, между прочим, говорилось, что приказано до времени удержаться с прошениями о присоединении.⁵¹⁰ Георгий, однако, не находил возможным следовать этому приказанию. 9 мая 1773 года он представил в Синод новые прошения о присоединении.⁵¹¹ Мало того: если верить вышеупомянутому письму, Георгий дал своему наместнику, Виктору Садковекому, совет – предложить желающим присоединения, особенно в имениях казенных и православных помещиков, подавать прошения могилевскому губернатору и этим помещикам и составил образец таких прошений.⁵¹² Образец действительно сходен с поданными прошениями, и дальнейшие дела Георгия подтверждают, что поляки нашли у Садковского и издали подлинное письмо Георгия. С 1772 и до начала 1775 года у Георгия набралось прошений о присоединении 35, почти все от целых сельских общин, а считая и поданные ему в 1768 году – 80. Из числа этих прошений 45 поданных до раздела Польши, именно в 1768 году, не могут возбуждать ни малейшего сомнения. Это неопровержимые свидетельства о самоотверженной решимости русских западной России быть православными. Что касается других прошений, поданных после раздела с 1772 года, то действительное происхождение их из среды народа также подтверждается многими их частностями. О прошении протопопа года Пропойска Михаила Пригоровского говорится, что с ним вместе «протопопства его разных церквей четырнадцать священников о том же желании своем доношение написали и подписались, но некоторый Малиновский официал униатский оное доношение с другими его Пригоровского вещами, разбойнически напав, взял.⁵¹³ Провинции Рогачевской уезду чечерского села Халчи прошение подали прихожане с поповичами, коих отец за благочестие (православие) мучен, ограблен и изгнан.»⁵¹⁴ Из Старого Быхова поступило, между прочим, прошение от жителя Ивана Чеховского с домом.  

О Чеховском говорится, что ему сто семь лет, что за сорок лет назад он мучением принужден был принять латинский закон и теперь уже присоединен к православию ради его глубокой старости.⁵¹⁵ О жителях деревни Узы Гомельской волости говорится, что они еще не превращены в унию, а только униатскому попу платеж принужденно по причине причисленной их деревни к приходу униатскому дающий.⁵¹⁶ Прихожане церкви вилевской –жители села Вилева и трех деревень (Гомельской волости) заявили, что и церковь хотят бросить униатам, а себе новую построить, только б приняли их к первой их благочестивой вере.⁵¹⁷ Жители села Черного Рогачевской провинции нарочно оттягивали освящение ново построенной ими церкви, чтоб униатами не была освящена.⁵¹⁸ О священнике села Кузминич Рогачевской провинции уезду Гомельского, вотчины графа Петра Алекандровича Румянцева Тимофее Кошовицком говорится: «сей священник с прихожанами, яко под рукою сильного состоящей, уже и отказался от власти униатской и просит антиминсу святого.»⁵¹⁹

Вооружившись всеми этими данными, Георгий Конисский выступил в начале 1775 года с новою силою на защиту белорусского православия. 24 февраля он написал в Синод доношение, в котором, указав на прежние свои доношения, говорит: «а как и в минувшем 774 году такие ж доношения (о присоединении) поданы и податели многолетным терпением весьма уныли, а иноверцы медление резолюций толкуют слабою надеждою и самого состояния настоящего белорусских сих провинций, и тех бедных, желающих присоединится нам, в отчаяние приводят, а владельцы крестьянам за такое желание угрожают мучением и смертью: напротив тому крестьяне, доставшиеся ныне единоверным владельцам господам российским при благонадежном таком покровительстве неотступно просят, хотя б униатскому духовенству и церкви оставя, дозволить им новые состроить и на благочестие посвятить, два же священники от числа сих желающих с приходами своими, первый местечка Чирикова, ныне дворцова государева, церкви троицкие Василий Цитович, другий вотчины его сиятельства генерал-фелдмаршала графа Петра Александровича Румянцева села Кузьминич Тимофей Кошовицкий уже действительно духовной своей власти отказались, и позичив от наших церквей старые антиминсы, на оних литургисают и мира святого от наших священников заимствуют, для того всенижайше прошу ваше святейшество приложить всевозможное архипастырское старательство, чтобы сии нещастныи люди больше в мятеже душ своих не оставались, и дух их к соединению церкве православной отменно ныне по новости покровительства, Богом данного вожженный, не был угашен, но было б повелено таковых добровольных желателей по силе плаката, (коим свобода совершенная в отправлении веры здешним обывателям обще всем и каждому дана) принимать и присоединять нашей православно-кофолической церкве, и буди им церквей собственным их же иждивением состроенных, не можно за чем взять з собою, то дозволено бы в таком случае новые состроить, притом свидетельствовать добровольное таковых людей желание не одиночно кому, но в присутственном месте, как то в губернской могилевской канцелярии для лучшего утверждения истины.»⁵²⁰

Того же 24 февраля 1774 года Георгий послал в Синод и прошение о том же на имя Екатерины, в котором говорит: «В провинциях белорусских премудрым вашего императорского величества промыслом к российской империи возвращенных (,) всем без изятно обывателям дана всемилостивейше вашего императорского величества в отправлении веры совершенная свобода, как тое чрез плакат высочайшим вашего императорского величества именем в прошлом 1772 году обнародовано. И такою высочайшею милостью все здешний иноверцы совершенно пользуются, так что с того времени доселе ни от кого из них о принуждении, хотя б малейшем, в веру господствующую православную кафолическую греко-российскую ни едина жалоба не явилась. Но неравно такою свободою пользуются сих же провинций те обыватели не только мещанского и крестьянского звания, но и шляхетской природы по большой части однодворцы, кои за польской державы в разных временах от греко-российской веры в латинский закон, а паче в униатский обряд, насильственно быв отторжены, и в оном законе и обряде насильственно ж держаны и часто за скрытное свое к церквам нашим прибегание мучены и граблены, ныне при вожделеннейшей измене (изменении) десницы Вышнего всем сердцем желают возвратитися к природной своей вере греко-российской и о принятии их в паству мою, толпами приходя, неотступно просят: хотя бо я таковых желателей однотипно приходящих и приемлю; но целыми приходами предающих себе с церквами своими принимать я без особливого на то дозволения доселе не смел, дабы униатское духовенство, хотящий сей народ долее еще в пленении совести и порабощении своем содержать, не имели поводу клеветать о насилии, какого сами употребляли. Сии добровольно желающий присоединитися церкве православной подали мне в прошлых 1768, 1772, 1773 и 1774 годах о таком своем желании от целых приходов, сел и деревень доношении осмдесять, коих я екстракт при доношении моем в святейший правительствующий Синод представил. В том числе не мало является и священников униатских желающих того же возвращения к церкве православной вместе с прихожанами своими. Протчии же большим числом, не подав доношений, ожидают, что по поданным сделается, а другии и боятся подавать, остаючись еще при таких владелцах, кои им за такое желание мучением и смертью угрожают. Я сих просителей чрез все сии минувшие года уговаривал потерпеть до времени и несумненно надеяться того от вашего императорского величества самодержавнейшей своей ныне повелительницы, чего надеялись прежде от сильной единственне покровительницы; но им терпение в сем неволничестве совести тем тяжшее ныне, чем оно делается не под польской уже, но под благословеннейшею и тишайшею вашего императорского величества державою и по обнародованном уже плакате о совершенной всякому в отправлении веры свободе, и когда иноверцы такою свободою всесовершеннейше и беспрепятственно пользуются, а токмо они одни досель еще нещастливы и посмеваемы, коих ваше императорское величество так крепкою рукою и мышцею высокою покровительствовать от порабощения совести предприняли. Почему дабы вашего императорского величества высочайшим указом повелено было данную уже сих провинций обывателям в отправлении веры совершенную свободу особливым указом объяснить, чтоб всякому, желающему доброю своею волею от иноверия в нашу православно-кафолическую веру приступить, совершенная и ни от кого не препятствуемая свобода была по желанию своему делать и таковых добровольно приступающих по подаче их прошений за рукоприкладством и по освидетельствовании в могилевской губернской канцелярии доброволия их принимать мне и соединять церкви православной без всякого от кого либо препятствия, а кто бы дерзал препятствовать, на тех положить штраф, а особливо владельцов, от коих найпаче такое препятствие делается, потеряние и конфискацию тех же самых крестин, коим они препятствие делать будут, чем они найчувствительнейше тронуты быть могут. О сие милосердие ваше императорское величество всеподданнейше прошу.»⁵²¹

В деле, где это прошение находится, нет никакого указания, чтобы оно представлено было Екатерине, а на доношение Георгия Синод дал решение, что доношения Георгия посланы в иностранную коллегию, но «от оной коллегии ничего в ответ еще не получено. Того ради ныне ему преосвященному принятием оных желающих целыми приходами или селениями до будущего рассмотрения удержаться. А когда святейший Синод надлежащие сведения, откуда надлежит, получит, тогда и его преосвященного резолюцией снабдить не оставит.»⁵²² Это решение, как очевидно, обязывало Георгия изменять прежний образ действий и ждать молчаливо, пока высшая власть решит иначе участь желавших присоединения. Георгий действительно замолчал, но лишь до первого, ближайшего повода. Такой повод ему представился или, лучше сказать, такой повод он нашел в половине следующего 1776 года 7 июня этого года русское правительство издало указ о крещении детей, рождающихся от родителей разных вероисповеданий, по которому, на основании 2 артикула § 10 трактата России с Польшей 1768 года дети должны следовать: сыновья – вере отцов, а дочери – вере матерей.⁵²³ 16 августа, т. е. как только обнародован был этот указ в Белоруссии, Георгий Конисский написал, донесение в Синод следующего содержания: «как в высокоправительствующем сенате состоялся указ о вступающих в брак в присоединенных к России новых губерниях разных вер лиц, чтоб их оставить в таком точно основании, как об них в заключенном 1768 года между Российской Империей и Речью Посполитою трактате артикула 2 параграфе 10 изображено, то я осмеливаюсь вашему святейшеству доложить, не соблаговолите ли ваше святейшество архипастырского вашего попечения употребить, чтоб люди и церкви благочестивые насильно на унию превращенные и доныне во узах совести стенящии по силе того ж трактата и артикула, параграфа дванадесятого (коего содержание: все церкви и монастыри, кои бы явились неправильно отобранными у греков неунитов, с их фундациами и с надлежащими денежными суммами возвращены им быть должны, что все по доброй воли прихожан в рассуждении церкви, а по фундациям в рассуждении монастырей исследовано и решено быть имеет) возвращены во благочестие.»⁵²⁴ Донесение это, можно думать, встретило в Синоде неудовольствие. Оно было получено 31 августа, а только 30 января 1777 года было слушано и в журнале Синода записано такое решение на него: «как по прежде присланным от него преосвященного о том же представлениям от святейшего Синода предписано, рассмотрение о том учинить коллегии иностранных дел, того ради оное донесение сообщить к делу.»⁵²⁵ После этого Георгий уже значительное время (до 1780 года) не беспокоил Синод своими донесениями о желающих присоединиться к православной церкви, по крайней мере, мы не нашли таких донесений; но он не успокоился и теперь. Он обратился к той среде, которая устроила запрещение воссоединять униатов и поставила в такое неестественное отношение к делу Священный Синод и Георгия Конисского.

Известно, что Екатерина раздавала русским сановникам имения в новоприобретенной области. Став через это близко к народу, вглядевшись в действительное его положение, эти сановники нередко делались совершенно другими людьми, – из друзей, покровителей поляков и латинян превращались в ревнителей православия и смотрели на дело одинаково с Георгием Конисским. Тогда из их среды смелее выступали те русские люди, которые вовсе не знали или не признавали разумным искусства мирить интересы русские и польские, православные и латинские. Такими оказывались русские сановники –малороссы по происхождению. Они-то и поддержали Георгия в эти трудные времена, хотя нужно признать, что поддержка их сначала носила, тот же характер, какой имела попытка Георгия воспользоваться указом о крещении детей от смешанных браков. Это было обычное орудие слабых или обессиленных людей – хитрость, за которою вскоре следовали самовольные действия. 9 сентября 1779 года генерал-майор Петр Завадовский донес Синоду, что в его имениях, августовском и брильевском (могилевского наместничества), где до 4 тысяч крестьян и между ними многие православные, да еще его дворовые люди из Малороссии, нет православной церкви, и потому просил дозволить ему выстроить две церкви.⁵²⁶ Синод согласился и предписал Георгию посвятить церкви, когда они будут готовы, и послать священников.⁵²⁷ 24 марта 1780 года Георгий донес, что церкви еще не выстроены, но он послал священников, которые служат в избранной палате на подвижном антиминсе.⁵²⁸ Церкви эти и не были выстроены, и посланные священники нашли вскоре готовые церкви, даже в излишестве, как сейчас увидим. В тоже время Георгий решился и на более смелое действие. Того же 24 марта он донес Синоду, что крестьяне села Старого Крупца, имения графа Петра Александровича Румянцева, приняли православие то по одиночке, то семействами, что церковь их остается пустою, что он, Георгий, послал им священника с подвижным антиминсом, а касательно церкви спрашивает разрешения Синода. Синод разрешил освятить церковь.⁵²⁹ Наконец в том же году 8 июня Георгий доносил о событии, которое подготовлялось задолго до того времени и которое показывало, что воссоединение униатов вступает на путь, явно противный видам и распоряжениям правительства. «Как домовой господина тайного советника сенатора и кавалера Петра Васильевича Завадовского находящейся в фольварке⁵³⁰ – августовской церкви (той очевидно палаты, о которой Георгий доносил 24 марта) священник Севастиан Лукашевич репортами мне представил, что деревень оного господина Завадовского крестьяне бывших во унии церквей плещицкой, мошенацкой и ничипоровицкой прихожане все порознь разными временами из унии к греко-восточной нашей православной церквй присоединились, и родной означенного господина Завадовского брат господин генерал-майор Иван Васильевич Завидовский так словесно, яко и письменно с приложением поданного от вышеупомянутых крестьян доношении о посвящении показанных трех церквей мене просил, то я послал туда кафедрального моего собора протопопа с другим священником, дабы освидетельствовал, все ли те крестьяне присоединились нашей греко-восточной церкви и не принужденно ль и церкви их остались уже без прихожан, и буди так, то бы оные церкви яко прихожанским иждивением состроенные и украшенные освятил, который возвратясь оттуда, репортом мне представил, что как он показанных крестьян собрал, и увещеваючи их судом Божиим, дабы они правду открыли, о выше писанном спросил, то все до единого ответствовали, что они униатский закон оставив, ибо и не содержали оный усердно, без и малейшего принуждения, по добровольному своему желанию, как о том и прежде неоднократно и в начале присоединения провинций белорусских к державе российской подавали доношения, приняли веру греко-восточного православного исповедания, в коей и пребывать до кончины жизни своей неотменно желают, притом же он протопоп нашел, что они означенные церкви как их собственным коштом состроенные, не допуская более к оным униатских священников, заперли, почему он протопоп те церкви, будучи ими в оные введен и об освящении прошен, освятил, куда и священники от мене определены.»⁵³¹ Были и другие присоединения подобного же рода; но все они уже входят в то время, когда белорусы дождались наконец, после осьми лет тяжкого терпения, неполного разрешения переходить в православие. Чем вызвано было это тяжкое осьмилетнее терпение и это наконец разрешение, это яснее можно увидеть из дел украинских и затем униатских.

Малороссия не знает сначала белорусских затруднений. Бердичевские узники. Интриги униатов и польских панов против православия на Украине. Ширков и другие русские поддаются этим интригам. Дела польки Лодуховской, жены Ширкова. Освобождение униатских священников из Бердичева. Слухи между малороссами о повороте русской политики в пользу Польши. Трактат России с Польшей. Меры униатского митрополита Володковича и Холмского епископа Рыллы к распространению унии. Малороссийская депутация к Екатерине с просьбою о защите и принятии Украины в русское подданство. Новый трактат с Польшей. Прекращение военной помощи украинским православным. Смешанная комиссия. Ожесточенная борьба в Малороссии. Мученичество православного правителя Кирилла Зельницкого. Протесты православных. Заступничество за них русского правительства, польского короля. Бесплодность его. Украина обращается за духовной помощью к Валахии. Дела монаха Евсевия.

Первый раздел Польши, поставивший русское население Белоруссии в такое странное положение и так сильно затруднивший воссоединение в ней униатов, сначала не производил ни малейшего задерживающего влияния на дела западной Малороссии: напротив, энергия тамошних ревнителей православия удвоилась, и русские войска делались более и более послушным орудием в их руках. Указ Синода Иову ведать по примеру его антецессоров духовные дела Украины и рескрипт Румянцеву защищать православных поняты были в западных областях Украины совсем не так, как понимали их Иов, Голицын и духовное смилянское правление. Униаты сохранили нам несколько ордеров украинских духовных правлений этого нового направления. «По засланному мне, – писал белоцерковский правитель Зражевский 11 января 1773 года, – из духовной епископии Переяславской консистории о грекоунеятских священниках указу, дабы ехали к присоединению православной восточной церкви; того ради с получения сего должен всяк со всяким припасом ехать в местечко Белу Церковь, а именно: на срок сего генваря 14 число, откуда з местечка все поедемо в консисторию Переяславскую по своему делу, за противность же сего опасуюсь неминуемого найстрожайшего штрафа, что исполнить всенепременно без медления духовное белоцерковское правление повелевает.»⁵³² Погребысское духовное правление в ордере от 3 февраля, между прочим, писало: «Честный священники протопопии погребыской, в Христе любезные братья! Понеже милостью Божиею от его преосвященства Иова епископа Переяславского и Бориспольского нашего всемилостивого архипастыря, за указом воли ея императорского величества, походи (есть) дило, в чем (почему) вам по получении сего ордера предлагается, штоб вы – всяк священник за получением сего ордера в самой скорости ставил (ся) в благополучный город Погребыща февруария 15 дня без всякого усумнения в том, что всяк священник запишет (запишет) свою церковь и приход в православные книги своеручно и то пойдет в православную консисторию нашу Переяславскую и после присоединения всяк священник получит благословение от преосвященного Иова епископа Переяславского, вся его властность (собственность) и приход его при нем будет, а когда каковы священник собою замедлит и своей униатской консистории послушает, а нашей православной консистории не склонится Переяславской, то потом щоб собою не пожалил и за времени нехай (пусть) старается, где он подеется и как ответствовать будет.... Сей ордер по объявлении (у) себе, с прописанием дня, един до другого в скорости отсылать и паки в духовное погребыской протопопии православных церквей правление представить.»⁵³³ Был ордер и еще более решительный. Кальницкий протопоп, Григорий Линевич, извещая 11 февраля 1773 года духовенство о своем назначении в протопопы кальницкой протопопии и приглашая его явиться в место Линцы на 17 февраля, между прочим, писал: «а буды паче чаяния в вас какой бы явиться в тот час немог, то в таком случае имеет духовное кальницкое правление с данной военной командою брать по приказу, данному от уманской комиссии, яко противников православной веры и отправлять куда и надлежит.»⁵³⁴ В таком же смысле писал ордеры и собирал духовенство и протопоп уманский Кирилл Зельницкий.⁵³⁵ Есть известие о рассылке подобных универсалов в Белоцерковщине еще осенью 1772 года.⁵³⁶ Ниже увидим, что здесь и в Уманщине действительно еще в 1772 году, и издавались энергичные ордеры, и сопровождались энергичными действиями.

Ордеры эти не оставались без исполнения. Так, известно, что белоцерковский правитель Зражевский не только собрал присоединявшихся к православию священников, но и послал было их к Иову.⁵³⁷ В жалобах униатов тоже встречаются многочисленные указания, что они принуждены были подписаться на православие.⁵³⁸ За этими, так сказать, предварительными действиями местных духовных властей следовали меры решительные, требовавшие действительно участия русских войск, следовал, именно, разбор, кому должны принадлежать церкви и что делать с теми униатами, которые не уступают приходов. Есть основание думать, что сначала русские военные власти действовали осторожно. Так, есть известие, что они разбирали жалобу прихожан на их священника униата и не удовлетворили её.⁵³⁹ Есть также основание думать, что русские власти неравнодушно смотрели на кулачную расправу с униатами, потому что, по известию от униатов, православные передавали в руки русских только здоровых униатов, а израненных, избитых не передавали.⁵⁴⁰ Но не долго русские власти так спокойно и сдержанно относились к делу. Мало того, что многие униатские священники не оставляли приходов; иные из них удерживали от этого своих собратьев и были обвиняемы в этом самими униатами.⁵⁴¹ Таковы были чиновные униаты. Об них Иов доносил Синоду, что они с великим негодованием встретили заявления о желании возвратиться к православию, начали «всемерно препятствовать этому,» но боясь русской военной силы и «не могучи выполнить всех своих вымыслов и желаний к погибели православных исповедников... непрестанно смертью и всякими мучительными образы» им угрожали.⁵⁴² Некоторые из этих униатов, кроме того, давно известны были своими дурными делами по отношению к православным, как например, официал Мокрицкий. Им не легко могли простить свои обиды и страдания священники, бывшие в радомышльском заточении или долго скитавшиеся на восточной стороне Днепра. Наконец, само собою понятно, в каком настроении возвратился на Украину Переровский, занявший в ней первенствующие положение, которое униаты до того преувеличили, что укоряли Переровского, будто он называл себя наместником христовым на Украине.⁵⁴³ Таинственное исчезновение Гуранды было для Переровского слишком ясным. По характеру и настроению на него походит, как мы видели, другой видный правитель, Василий Зражевский. Оба они задолго еще до обнародования вышеприведенных ордеров, именно еще с половины 1772 года, издавали ордеры, собирали духовенство и затем приступили к более решительным действиям. Уже 2 октября 1772 года пять униатских священников из фастовского благочиния писали к кому-то из высших униатов: «доходит до нас печальное известие, что по всей Украине принуждают к православию наших священников.»⁵⁴⁴ Поляки записали об этом еще более раннее известие. Один из комиссаров Потоцкого писал ему еще 14 августа, что духовные правители ездят по городам и селам и назначают на место униатских православных священников.⁵⁴⁵ Переровский действовал со стороны Умани, Зражевский со стороны Белой Церкви (в обоих пунктах были русские военные команды) и направлялись к западному углу киевской губернии, к Бердичеву, укреплением которого владели русские войска со времени барской конфедерации (1768 года), под начальством генерала Ширкова. Эти духовные правители стали объезжать Украину в сопровождении русских команд из отрядов Вишнякова, Малова, Жеребцова, Тунцельмана и других.⁵⁴⁶ Есть известие, что Голицын дал приказание войску изгонять униатских священников и помещать православных.⁵⁴⁷ Сохранилась копия ордера в этом смысле капитана Малова.⁵⁴⁸ Отряды эти часто состояли из так называемых гетманцов, т. е. из малороссийских полков. Рядом с ними нередко появлялись в виде отрядов, сопровождавших православных правителей, священников, местные жители, которых в таком случае униаты обыкновенно называли гайдамаками. О действиях этих всех людей –правителей, священников, русских, малороссийских и гайдамацких команд мы не имеем известий от православных, а имеем их лишь от униатов, именно имеем жалобы пострадавших и донесения их властей. Передаем дело, как оно представляется в этих последних известиях. Православные духовные правители, священники с военными командами наезжали на приходы и требовали от униатских священников, чтобы те принимали православие. Если они не соглашались, то от них отнимали церковные ключи, устраивали церкви по православному, передавали их с церковными домами православным священникам, а униатских брали под караул и отвозили в места стоянок русских команд, а затем обыкновенно пересылали в Бердичев. Во время этих наездов происходили страшные бесчинства и глумления. Чтобы поймать униатского священника, нападали обыкновенно ночью, наводя ужас на него и его семейство, а если он скрывался, что часто случалось, то во время его поисков, били, мучили его семью, прислугу, грабили, растаскивали его имущество. Пойманных униатов вязали, заковывали, тащили в заключение пешком или везли быстро на неудобных телегах и по неудобным дорогам, не давая на пути ни есть, ни пить. Были случаи, что некоторые униаты умирали от этих истязаний. От этих бедствий униаты спасались бегством и скрывались целые месяцы в лесах, деревушках, хуторах; но это чаще всего оказывалось плохим средством спастись, потому что православные священники и команды получали сведения о скрывавшихся и очень часто ловили их. Несколько вернее было другое средство спасти себя это – откупиться. Духовные правители, священники, солдаты, есаулы, прапорщики и даже полковники часто брали деньги и выпускали униатов на волю. Но и это не всегда спасало от беды. Одни брали деньги и отпускали на волю, а другие затем нападали и увозили в заключение.⁵⁴⁹ На сколько все это справедливо? Необходимо допустить, что в этих известиях не малая доля правды. Жалобы униатов очень многочисленны и очень обстоятельны. Но, как это обыкновенно бывает в жалобах, преувеличения в униатских известиях несомненны. Из сличения униатских жалоб и писем того времени оказывается, что многие униатские священники совершенно добровольно принимали православие. Брацлавский официал Заблоцкий доносил Володковичу 4 января 1773 года между прочим: «наш клир, точно ослепленный, постоянно жмется к духовным правителям, увлеченный примером грановского благочинного, который собственноручно и добровольно записал себя и все благочиние на подчинение Переяславскому епископу. Благочиния животовское, уманское, чечельницкое и рашковское частью из страха, частью добровольно там же утонули.»⁵⁵⁰ Затем, многие униатские священники лишь изгонялись из приходов без глумления над ними и без разграбления их имущества.⁵⁵¹ Случалось, что иные из них весьма свободно заявляли свои мысли. Так, в чечельницкой протопопип села Пужайского униатский священник Яков Заяпчевский прямо заявил: «хотя и приход потеряю, но благочестивым быть не желаю.»⁵⁵² Случалось, что униаты публично спорили с наехавшими православными священниками. Так, кобылянский униатский священник Иоанн Сенкевич в ответ на приведенное нами глумление над унией и её властями православного лисянского правителя Симеона Кондрацкого ответил: «не слушайте люди этого старого плута, он действительно плут и подобные плуты довели вас до колиевщины.»⁵⁵³ Но, что особенно важно; униаты редко где пользовались поддержкою народа, вообще же были ему ненавистны. Ненависть эта доходила до того, что прихожане вайковские (уманского благочиния) убили своего униатского священника Окорского, изрезали ножом его тело, и бросили в заблаговременно приготовленную могилу.⁵⁵⁴ Этою, без сомнения, ненавистью народа к униатам нужно объяснять такие, например, странные явления, что Переровский, избив конельского униатского священника, Иоанна Паниша, приказал для посмеяния возить его по разным селам.⁵⁵⁵ Тому же позору он подверг униатского священника села Романовки, Афанасия Гвоздовского «на позорище заядлому хлопству», – замечают сами униаты.⁵⁵⁶ На эти глумления вызывала не одна личная вражда, но также, и едва ли не чаще всего, ненависть народа к унии, латинству и панству. В одной коллективной жалобе униаты говорят, между прочим: «(духовные) правители, передавая своим дизунитам (православным) униатские церкви, собирают народ, запрещают ему обращаться к униатским священникам, а также ходить в латинские костелы, объявляют перед собранным народом, что униатские антиминсы и служебники не важны; выбрасывают из олтарей цибории (латинские дарохранительницы), во время самой службы запрещают поминать святейшего отца –пастыря (папу) и для поругания его перед грубым народом провозглашают: довольно уже папе есть целый хлеб,⁵⁵⁷ а поляки много наготовили себе пива, пускай пьют одно пиво.»⁵⁵⁸

Замечательно, что эту ненависть к латинским особенностям унии высказывали духовные правители, сами перешедшие в православие из унии. Так о Василии Зражевском униатский священник Гавриил Славинский писал: «Василий Зражевский, недавний, новый не униат, теперешний протопоп белоцерковский и корсунский, напав на меня с 4 гетманцами и дьячком Димитрием Сидусенкой, когда я вышел из дому, завел в успенскую белоцерковскую церковь и глумился надо мной такими словами: «не исповедуй людей в костеле, не служи шептухи» (читанной обедни) и прочее.»⁵⁵⁹ Наконец, невозможно думать, чтобы русские военные начальники не малых, летучих отрядов, есаулы, прапорщики, а начальники больших отрядов принимали и держали в строгом заключении большое число униатских священников, совершенно невинных, отданных им по голословному обвинению.⁵⁶⁰

Униатов, заключенных в Бердичеве было по одним известиям 71,⁵⁶¹ по другим 54,⁵⁶² но кроме того униатских священников заключали на более или менее продолжительное время еще в Умане, Белой Церкви, Полонном, и не все они попадали затем в Бердичев.⁵⁶³ О заключенных в Бердичеве униаты сохранили нам самые подробные известия. «Арестованные священники,» писал к Володковичу Выговский 28 ноября 1772 года «некоторые помещены в монастыре (кармелитов), а другие, и таких большая часть, в городе по квартирам и только утром и вечером являются к военному начальству. Некоторые из них сильно запивают, ссорятся и дерутся между собою из-за подаяний. Пьяниц и задорных особенно много из числа тех, которые недавно привезены из Уманщины.»⁵⁶⁴ «Третьего дня, – писал из Житомира один униат к другому 2 января 1773 года, – т. е. накануне нового года, я посетил бердичевских узников в их заключении. Заключение их теперь несколько ослаблено. Им опять разрешено ходить в костел и служить, дозволено ходить по двору, выходить на городскую площадь или к пруду и прогуливаться. Все это, однако, они не иначе делают, как под караулом. Содержание их теперь несколько лучше. Прежде им приносили из монастыря (кармелитского) в ушате горох или щи (капустник), а теперь приносят горячую пищу в котле, дали им и ковш для разливания того гороху или щей, а миски купили сами узники и распределили на три человека по одной миске. Хлеб подвозят ближайшие (униатские) священники или, точнее сказать, присылают, потому что бояться сами являться лично, так как солдаты выталкивают их в шею или выпрашивают копеек. Отец игумен (кармелитский) оказал заключенным то самое большее добро, что выпросил разрешение поместить больных в особом, лучшем месте заключения, отделил их от здоровых; благодаря этому, прекратились болезни. Больных теперь только 10; двое кроме того крайне слабы; здоровых 42; т. е. всех теперь в заключении и здоровых и больных 54. Прилагаю список их; только опасно больных не пришлось мне поименовать. 10 из поименованных в списке бежали. Позднее всех, потому что в прошедшее воскресенье, доставлен новый узник, по фамилии Голятовский, пойманный накануне самого рождества. По совещанию недавно собиравшихся в Тетиеве правителей и протопопов выслан и имеет прибыть в Бердичев смилянский правитель Войнарский, и тех узников, которые перейдут на его сторону, назначит на приходы, какие они выберут, даже и на чиновные должности, а упорных прикажет одеть в арестантскую одежду и выслать за границу (в Россию) в ссылку. Это очень тревожит узников и, если некоторые из них готовы оставаться в неволе, хотя бы то и до смерти, то есть много и таких, которые молчать, ничего не отвечают на это, а мне прямо высказывали негодование, что власть забыла об них.»⁵⁶⁵

Как ни тяжко было это заключение, по его никак нельзя сравнивать с заключением православных священников и иноков в Корсуне и Родомысле 1766–67 года. Униаты, впрочем, иногда сильно страдали не по жестокости русских, а от невнимания к ним кармелитов и по собственной вине. «После вашего отъезда из Бердичева, – писал 19 февраля 1773 года один из заключенных Прушинский, вероятно, к тому лицу, описание которого приведено нами выше, – отцы Иоанн Рудницкий и Григорий Вигурский сказали нам прощайте (умерли), а вчера туда же отправился к великой нашей скорби и отец Гавриил Нестерович священник дмитренский уланского благочиния, и никто (из нас) не смеет даже войти в костел для молитвы, потому что года майор Фок объявил: кто будет покушаться выйти за ворота, того пусть колют пикой, я буду отвечать за это. Сжальтесь над нами, помогите; дольше не можем жить; многие из нас с опасностью жизни соскакивают за стену, чтобы бежать. Мы еще кое-как существовали, пока имели деньги, а теперь большая часть из нас не имеет ни гроша. Отцы кармелиты доставляют нам слишком дурную пищу, – свекла, например, совсем промерзлая.»⁵⁶⁶ Суровости майора Фока, повергавшие заключенных униатов в такое отчаяние, вызваны были тем самым, что Прушинский считает их последствием, именно бегством из заключения некоторых униатов.⁵⁶⁷ Побеги эти вызвали однажды еще большую суровость. Так 17 июля 1773 года русский офицер Александр Григорьев писал из Бердичева к кому-то из властных униатов: «Будучи в Бердичеве, вы обещали мне доставить бежавшего из-под ареста кобриновского священника Григория Линцевского. Я не могу дождаться его, а между тем теперь бежали еще три священника: яновский священник Михаил Шумский, полоничанский – Василий Халаим и ферсянский – Стефан Рыхлевский. Прошу вас доставить мне их. Я сделал им послабление по вашей просьбе. Если вы мне не доставите их в течение трех дней, то уверяю вас, что всех 42 арестанта я забью в колодки и засажу их в подвал, так что к третьему дню из них и душа вылетит. Мне удобнее доносить, что такой-то умер, нежели что такой-то бежал.»⁵⁶⁸ И эта суровость, как очевидно, не имеет ничего общего с фанатическим терзанием заключенных в Радомысле; она вытекала из чисто военных порядков.

Последствия всех этих мер по отношению к униатам были весьма важны. Вся Украина обращена была в православие. Линию православных завоеваний, если можно так выразиться, мы приблизительно определим, если проведем ее с северо-востока на юго-запад от местности ниже Брагина или, вернее, от впадения Припяти в Днепр через Радомысль, Овруч, Житомир, Бердичев, Любарь до австрийской границы между Кременцом и Проскуровым.⁵⁶⁹ Пространство на юго-восток от этой линии все было отнято у униатов. Оно составляло 23 благочиния,⁵⁷⁰ и в них было 1000 или даже больше церквей.⁵⁷¹ Хотя это униатские сведения и доходят лишь до начала 1773 года, но они совпадают с свидетельством самих православных украинцев, которые в своем новом прошении Екатерине, составленном осенью 1773 года, тоже показывают, что у них было тогда более тысячи церквей.⁵⁷² По ведомости, помещенной у Бантыш-Каменского, этот излишек сверх тысячи был очень велик. По ней в это время на Украине считалось 1902 православных церквей.⁵⁷³ Есть основание думать, что и все эти сведения далеко не обозначают действительных размеров тогдашнего православного движения. Из прошений о присоединении, представленных в конце 1773 года в Синод, видно, что оно сильно отражалось на западе от указанной нами линии и что оттуда сами униатские священники или ставленники направлялись на Украину и искали себе священнических мест. Униатский священник города Хмельника (Подольского воеводства) Гавриил Стрельбецкий показывал о себе, что он, имея ревность к православию и видя, что оно утверждается только в киевском и брацлавском воеводствах, решился оставить тот приход и искать другого, где православие утверждается.⁵⁷⁴

Показание униатского священника села Геремашного (краснянской протопопии, Брацловского воеводства) Якова Мельского объясняет нам причину подобного стремления в места, где утверждалось православие. «Будучи я рожден от родителей и от предков своих греко-российского исповедания, так и во мне кровь родительская соответствует, ибо я от младых ногтей ревнитель греко-восточные церкви сыном быть, но не имел на то такова случая, яко униатские духовные власти завладев (завладели) нами (и мы) принуждены были, и не хотячи, до их надлежать.»⁵⁷⁵ Выражения, ревнитель православия от младых ногтей, часто попадаются в прошениях и наводят на мысль, что это красноречие какого-то общественного составителя подобных прошений, но они наводят также и на ту мысль, что эти витиеватые выражения очень приходились по вкусу украинцам, отвечали их действительному настроению. Мы увидим и после, что оживление православия в восточной Украине точно также привлекало ревнителей его из западных частей её.

Переяславский епископ Иов был поставлен этими делами Украины в великое затруднение. Сотни церквей присоединялись к его епархии. Нужно было назначать в большую часть из них священников, и Иов имел, как мы знаем, право делать это, но у него не было священников в достаточном числе. Духовные правители постарались сейчас же вывести его из этого затруднения. Они направляли к нему униатов, заявлявших волею или неволею готовность принять православие, но это значило делать больше того, что Иову дозволило правительство. Иов отсылал таких священников и доносил Синоду об этом затруднении, но Синод не находил возможным разрешить их своею властью и отсылал донесения Иова вместе с подобными же донесениями Георгия Конисского в иностранную коллегию, которая по обоим вопросам с одинаковою твердостью хранила молчание. Иов, подобно Георгию, нашел неизбежным выйти из предписанных ему пределов. В конце 1773 года он доносил Синоду:

«По чину православные церкви и в силу высочайших ея императорского величества указов, как 1757 года ноября 18 дня, из московской Святейшего Синода конторы присланы и в мою епархию печатные две книги, именуемые чинопоследование для принимания по оным приходящих и обращающихся из разных религий к святой православно-восточного греко-российского исповедания церкви; многие в Польше в принадлежащих до епархии моей Переяславской местах, в киевском и брацлавском воеводствах бывшие униатские священники. по саможелательным от них доношениям, за антецессоров моих приняты и присоединены из унии к православной греческого исповедания церкви; а потому и мною в силу последовавшего из святейшего правительствующего Синода прошлаго 1772 года генваря 15 дня указа, коим велено: в оных заграничных до епархии моей принадлежащих местах, по духовным делам, мне поступать на прежнем основании, как при антецессорах моих поступано; равным образом по произвольным желаниям и письменным прошениям, попы униатские за объявлением, что как предки их были веры греко-российского исповедания, только насильно от светских польских, а паче униатских духовных властей к унии принуждены, так и они потому ж в унию зачислены, мною к православной церкви приняты и присоединены.»⁵⁷⁶ В доказательство правоты своих действий Иов приложил 21 прошение, из которых действительно оказывалось, что просят о присоединении униаты, бежавшие от униатской власти.⁵⁷⁷ При этом Иов доносил, что и многие другие униатские священники, то сами являясь к нему, то чрез духовные правления, заявляют желание отказаться от унии и принять православие, но он, Иов, удерживается принимать их, признавая такие случаи недоуменными,⁵⁷⁸ и из одного из приложенных дел о присоединении оказывалось, что Иов действительно отослал назад присланных Зражевским униатских священников и приказал им дожидаться решения Синода,⁵⁷⁹ что подобного же разрешения ждут еще 20 священников рашковской протопопии.⁵⁸⁰

Синод покрыл молчанием сделанные Иовом присоединения, но по-прежнему не нашел возможности разрешить недоумение его и препроводил все дело в иностранную коллегию.⁵⁸¹ Таким образом, все это громадное дело, отнятие у униатов многочисленных церквей, заявление многочисленными униатскими священниками готовности принять православие, находилось на весьма скользком пути. Его не разрешали ни Синод, ни иностранная Коллегия. Оно держалось, кроме всегдашнего сочувствия украинского народа, русской военной силою. Эту опасную сторону дела ясно видел Иов и в том же вышеприведенном донесении Синоду писал, что униаты только ждут «отнятия (военного) защищения», чтобы погубить православных исповедников.⁵⁸² Насколько же крепко было это военное защищение украинских православных?

Униатские власти были в большом затруднении, когда православные правители пользовались русской военной защитою. В управлении униатском была тогда большая смута. Митрополит Володкович и его коадьюторы⁵⁸³ по управлению Украиной, львовский епископ Шептицкий и брестский Млодовский продолжали спорить с ним за власть над Украиной и спор этот доходил до того, что агенты львовского епископа обегали униатские благочиния и объявляли, что конец теперь власти митрополита,⁵⁸⁴ а митрополит Володкович предавал запрещению даже такого авторитетного униата, как львовский главный официал Примович.⁵⁸⁵ Распускались даже слухи, что Примович намерен принять православие.⁵⁸⁶ Митрополит Володкович во время этого спора жил вдали от своей консистории, то в Варшаве, то во Владимире-Волынском.⁵⁸⁷ Униаты, оставшиеся верными ему, сообщали ему сведения о бедствиях своих и вопияли о помощи.⁵⁸⁸ Первою мыслью униатов было вызвать на защиту их польских панов Украины и находившееся там польское войско, усмирявшее так еще недавно украинских гайдамаков;⁵⁸⁹ но этот план сейчас же был оставлен, потому что русские команды не затруднялись арестовать и панов,⁵⁹⁰ а начальник польского войска прямо отказался от защиты униатов.⁵⁹¹ Приходилось обращаться к русским военачальникам.

Литовский подкоморий⁵⁹² Радзивилл, владетель Бердичева, взялся помочь в этом униатам. Он был близок с одним из начальников русских команд на Украине, князем Щербатовым и однажды (1 ноября 1772 года) угощал его и Каменского в Бердичеве. Униаты думали воспользоваться этим, и Радзивилл имел уже письмо к Щербатову от униатского митрополита. Но оказалось, что нельзя таким легким и домашним образом поправить своих дел. Оказалось, что Щербатов имеет власть только над яновской командою, и в бесполезности такого ходатайства еще больше убедил униатов бердичевский комендант (Фокк?), который сказал, что если бы Щербатов и приказал ему освободить заключенных униатов, то он не послушает его, потому что это дело зависит от главнокомандующего Румянцева. Униаты стали пробираться к Румянцеву. Володкович написал к нему письмо и послал с ним униата Могельницкого.⁵⁹³ Письма этого мы не нашли, но нашли в униатском архиве ответное письмо Румянцева от 23 ноября 1772 года, которое может дать понятие о жалобах Володковича и о впечатлении их на Румянцева.

«С великим огорчением узнаю я из письма вашего, – писал Румянцев, – что духовенству вашей паствы делаются обиды и притеснения, но невероятно, чтобы это делалось при содействии русских команд, потому что в силу ясного указа её величества светлейшей императрицы, милостивейшей государыни моей, я дал всем вообще командам строжайшее приказание, чтобы они только защищали духовных греческой веры от преследований и новых обид и притеснений, чинимых им униатами, но не вмешивались ни в какие другие дела. Я уверен, что вы, как знающий хорошо все это дело, не станете требовать от меня нового, еще более сурового распоряжения, впрочем, обещаю на будущее время исполнять ваши желания.» В письме этом сделана была очень неприятная приписка, трудно сказать, сделанная ли по приказанию самого Румянцева, или его секретарем, о котором будет речь ниже.⁵⁹⁴ «Сожалея об униатах вашей архиепископии, претерпевающих нищету и притеснения, я с своей стороны советую вам удержать ваших духовных прелатов, чтобы они не преследовали православных духовных, не делали им обид и притеснений, которые те постоянно терпят, – их не допускают к их собственным церквам, принуждают к унии. Я уверен, что этою мерою вы легко прекратите все дальнейшие неприятности.»⁵⁹⁵ В том же 1772 или в начале следующего 1773 года Володкович еще раз имел сношения с Румянцевым. Есть основание думать, что он сам ездил повидаться с русскими, имевшими влияние на Румянцева, но и в этот раз не имел успеха.⁵⁹⁶ Чтобы подействовать на Румянцева, униаты придумали следующее средство. «Некоторые полагают, – писал митрополичий нотарий Сушицкий к брестскому официалу Яхимовичу, – что нужно поднести какой-либо значительный подарок, если не самому Румянцеву, то, по крайней мере, его секретарю, чрез которого нередко получают благоприятное решение обращающиеся по своим делам в Яссы, когда наперед дадут ему взятку. Этот секретарь высказывал Могельницкому укор, что когда он (секретарь) был в Летичеве (т. е. когда его посещал наш владыка), то тогда Каминский от имени владыки обещал ему (секретарю) четырех коней. Так как до сих пор это обещание не исполнено, и секретарь помнит его, то легко догадаться, что он желает, чтобы его исполнили. Я писал к владыке, чтобы исполнил это обещание, и чтобы не пожалел на это своих денег, которые обещают возвратить заключенные священники.»⁵⁹⁷

Пока это новое средство производило свое действие, униаты более и более чувствовали стесненное положение и вопияли к Володковичу о помощи. «Владыко, спаси нас, погибаем, писал Сушицкий к Володковичу 25 февраля 1773 года. Правители уже так далеко распространили свою власть и так приблизились (к нам), что (овладели) благочиниями: погребыским, винницким, паволоцким, чигиринским, черкасским, бело-церковским, фастовским и тетиевским, овладели Уманщиной до Подбережья, отняли благочиния и церкви брацлавские (Брацловского воеводства); священников – одних поразгоняли, других позабирали в неволю; теперь гласно заявляют свои притязания на бердичевское, житомирское и радомысльское благочиния и говорят, что явятся к нам в Радомысль. Мы приготовились уже бежать и сходимся лишь к столу.... Умилосердись, владыко, благоволи поспешить к нам и спасти нас.»⁵⁹⁸

Володкович мог исполнить эту мольбу только к весне 1773 года,⁵⁹⁹ и то не с полною уверенностью, что за ним останется Украина. Есть известие, что ко времени приезда Володковича духовные правители притихли.⁶⁰⁰ Есть также известие, что сделаны были какие-то внушения русским военным командам. «Правители все удалились в Богуслав; железо (оружие – военная помощь) у них отнято; теперь они работают только пером» (пишут ордеры⁶⁰¹). Володкович постарался воспользоваться этим оборотом дел и занялся, прежде всего, освобождением униатов, заключенных в Бердичеве. Над русскими отрядами, занимавшими западную часть польской Малороссии, начальником был упоминаемый уже нами Ширков. Он был последователем идей своего бывшего начальника Кречетникова. Он, подобно Кречетникову, искажал свое русское название и собственноручно подписывался de Szyrkow.⁶⁰² Измена Володковича русским в 1768 году не мешала Ширкову сближаться с ним в 1773 года. Сближение это усиливалось и обеспечивалось очень надежным средством: Ширков был женат на польке Ледуховской, которая так была расположена к униатскому митрополиту, что Ширков даже в официальном письме к Володковичу делал приписку от её имени.⁶⁰³ Так как в этой приписке говорится, что жена Ширкова. не пишет сама к митрополиту потому, что накануне родила, то мы стали разыскивать, нет ли её писем. Счастливая случайность дала нам возможность найти копию одного такого письма. В этом письме, писанном 4 мая 1773 года, говорится, между прочим, следующее: «уверяю вас, что я употребляю все старания заступиться за это бедное духовенство (униатское) и муж мой предпринимает самые действительные меры к его освобождению (из Бердичева). Несколько дней тому назад он писал об этом к фельдмаршалу и на этих днях ожидает резолюции.»⁶⁰⁴ В каком смысле писал Ширков к Румянцеву, можно видеть из нижеследующего: 30 апреля от Румянцева пришел приказ доставить сведения: «кто из заключенных сколь давно взят и за какое точно преступление, за предписанием ли православного духовенства или за другие какие-либо худые изделки.»⁶⁰⁵ Немедленно собраны были показания заключенных и по всем этим показаниям, как и естественно было ожидать, заключенные оказывались невинными, а духовные правители разбойниками и грабителями.⁶⁰⁶ Володкович счел нужным прибавить особые сведения об этих правителях. Мы нашли в униатском архиве черновик, озаглавленный: «список духовных правителей (перешедших из унии в православие), составленный 8 мая 1773 года в Бердичеве.»⁶⁰⁷ За перечислением названий правителей следует общая характеристика их: «все вышепоименованные известны своими преступлениями. Одни отравили своих жен, другие занимались прелюбодеянием и кражей, иные были пособниками гайдамакам, Гонте и другим, обкрадывали церкви и пропили украшения их. Зная, что их ожидает за их негодные дела надлежащее наказание, они подняли бунт, отступили от святой веры и, вырвавшись, таким образом, из ярма христовых законов, делают разбойничьи наезды и грабительства, собрав около себя своевольную толпу и составляя разные подложные бумаги, указы и ордеры от имени генералов, полковников и других начальников русских войск, уполномочивающие будто бы их на такие беззакония (чего никогда не могло быть, а напротив, русские команды наказывали за это, когда узнавали о таких вещах). Эти беззакония они и до сих пор делают, нападают на дома (униатских священников), требуют, чтобы желающие быть на свободе откупались, и которые не имели и не имеют чем откупиться, к тем предъявляют разные претензии, насильно берут, вяжут, развозят по городам, укреплениям и сажают в заключение. Поэтому просить фельдмаршала приказать схватить их, как бунтовщиков и заведомых преступников, и отослать для наказания к митрополичьему суду, тем более, что, пребывая в отступничестве, они не имеют чистой совести, необходимой для спасения души, все же награбленное ими, как-то: домашние вещи, скот, всякую движимость, возвратить и раздать назад.»⁶⁰⁸

Это, очевидно, инструкция, какие сведения и желания следует сообщить Румянцеву. Пока эти новые сведения доставлялись Румянцеву, Володкович 23 мая решился открыто заявить о своем пребывании в своей архиепископии. Этого числа он издал окружную грамоту, в которой призывал духовенство явиться в Радомысль на 9–29 июня. «Напоминаем вам, – писал Володкович, – ваши обязанности и клятвы, произнесенные вами всемогущему Богу перед нами при вашем рукоположении и назначении на приходы. Вы не можете, не идя против совести, не послушать нашего призыва, и никакая другая вынужденная от вас присяга не может освобождать вас от этого.»⁶⁰⁹ Володкович, очевидно, надеялся, что он теперь может сразу уничтожить завоевания духовных правителей. Не имеем прямых известий, кто прибыл на этот собор. Можно думать, однако, что прибыли многие. В одном списке жалоб униатов, большая часть жалоб 1773 года помечены последними числами июня. Вероятно, эти жалобы доставлены были по этой призывной грамоте.⁶¹⁰ Володкович надеялся на этом же соборе обрадовать духовенство известием об освобождении бердичевских узников. Но этого не случилось. 26 июня 1773 года Ширков писал к униатскому митрополиту: «Я столько употребил усилий. чтобы ваше желание исполнилось, что, наконец, получил сегодня разрешение освободить священников, заключенных в Бердичеве.»⁶¹¹

Но эта радость для униатов омрачалась прибавочным известием в письме Ширкова. Он, по предписанию Румянцева, должен был потребовать от Володковича расписки, что 1) освобождаемые униатские священники не возвратятся на отнятые у них приходы и не будут делать православным священникам никаких неприятностей или бунтов против них; 2) как прежде никогда не возбуждали крестьянства к бунтам, так и теперь не будут возбуждать; 3) никому не будут давать повода к ссоре, и если кто обвинит передо мною (митрополитом) кого либо из освобождаемых священников в несоблюдении этих пунктов, и представит доказательства, то обязываюсь делать всегда надлежащее удовлетворение; 4) если кто из освобождаемых священников заявит претензию к русскому войску, то обязуюсь доставить такового немедленно.⁶¹² Как трудно было Володковичу исполнить эти условия, видно из того, что в том же письме, в котором Ширков извещал его о разрешении освободить униатов на этих условиях, он в приписке дружески же (prout bonus amucus⁶¹³) советует ему удержаться от фанатического отношения к священникам, принимавшим православие.⁶¹⁴ Володкович написал было какую-то расписку, но Ширков не мог её принять, исправил по-своему, послал к Володковичу и, желая поскорее освободить заключенных, предложил вручить новую расписку посланному офицеру, которому поручал затем выпустить униатов из Бердичева.⁶¹⁵ Но Володкович не подписал расписки и теперь. Он предпринял новые меры освободиться от предложенных ему условий. Об этом он сам рассказывает в своем донесении папскому нунцию. «Сын Карвицкого, хранителя большой печати польского королевства, подвигнутый просьбами его, митрополита, и сановников киевского воеводства, принял на себя обязанность делегата к главнокомандующему русского войска (Румянцеву) и, возвратившись оттуда, известил меня, что ездил к генералу Ширкову по делу об освобождении заключенных, и пригласил меня лично явится в Дубно, в котором теперь пребывает Ширков. Я немедленно отправился в Дубно и, найдя там Ширкова, возобновил мои постоянные по долгу человеколюбия просьбы (об освобождении заключенных). Означенный генерал показался теперь более склонным к освобождению их (чем прежде), однако старался обратить в ничто наше выжидание этого освобождения тем, что требовал, чтобы я подписал расписку в том виде, в каком я сообщил вам в прежнем моем письме из Радомысля. Но при Божией помощи, при посредстве сиятельного князя Сангушки, при настойчивом заступничестве других сановников, гостивших у Ширкова, и благодаря другим, счастливо принятым мерам, генерал этот наконец принял расписку в той форме, какая находится в приложении к этому донесению и дал приказ освободить заключенных», за которыми Володкович послал уже, и около 12 октября, когда писано было это донесение, ожидал их со дня на день.⁶¹⁶ Этой новой расписки мы не нашли, но и в ней Володкович должен был, как сейчас увидим, принять главнейшее условие, чтобы униаты не возвращались на отнятые у них приходы.

Не одна угодливость Ширкова, не одна правдивость или гуманность Румянцева и не одно корыстолюбие секретаря русского главнокомандующего направляли их действия в пользу униатов и в подрыв успехов православных правителей. Униаты, как люди, подобно полякам, привыкшие к широкой общественной деятельности, не ограничились тем, что действовали на ближайших русских силою ходатайств больших панов, силою женщин или подкупами. В то же самое время они действовали и на более широком и более опасном для православной Украины поприще. Еще в начале 1773 года Володкович написал к королю письмо с мольбой защитить униатов.⁶¹⁷ Папскому нунцию в Варшаве послан был список заключенных и изгнанных из приходов униатских священников с просьбой – напечатать этот список и для возбуждения ревности раздать съезжавшимся тогда членам королевского совета. Возбуждать ревность предполагалось не в одних членах совета.⁶¹⁸

К весне 1773 года собирался польский сейм для заключения трактата с державами, разделившими Польшу. Униаты, как мы видели, знали и даже преувеличивали благодушное отношение Екатерины к латинству, даже к унии. Этим благодушием они задумали теперь воспользоваться. В униатском архиве сохранились черновые письма униатского митрополита Володковича или полоцкого архиепископа Смогоржевского к латинским епископам полоцкому, луцкому, холмскому и к другим лицам с просьбой стараться, чтобы на предстоящем сейме обеспечены были права веры.⁶¹⁹ Летом этого года, когда над трактатом работала избранная сеймом делегация, а сейм разошелся до половины сентября, униаты собрали новые материалы для возбуждения ревности и в членах делегации, и в членах имеющего вновь собраться сейма. Они собрали заявления от прихожан и священников о желании их оставаться в унии.⁶²⁰ Замечательно, что заявления эти собраны в западной части польской Малороссии, даже из очень западных местностей, лежащих у западного Буга. Предполагалось, вероятно, что заявлений этих никто из русских не станет проверять. Все эти усилия униатов провести свое дело на сейме действительно увенчались значительным успехом. Какие-то поляки, вероятно, из членов делегации, заявили следующие пункты, очевидно, униатского происхождения: 1) безопасность веры; 2) дабы все церкви и монастыри, также и попы-униаты по причине епископа переяславского в нынешнее время под караул взятые посредством войска российского, возвращены были, а отступники, которые от унии отщепились и к схизме пристали, отданы были обратно и наказаны примерно.⁶²¹ В трактате 1773 года, как мы видели, нет ничего похожего на исполнение этих требований, ни даже прямого упоминания о каких-либо правах униатов; но в этом трактате принято было одно весьма важное условие, – подтвержден был трактат 1768 года.⁶²² В трактате 1773 года сказано было,⁶²³ что «третий, четвертый и пятый артикулы заключенного в 1768 года трактата с принадлежащими к оному сепаратными актами не в иной силе разуметься будут, как в той, что по оным, в особом акте постановится.» Это знакомые нам пункты о не дозволении переходить из господствующего, римского вероисповедания обоих обрядов и об изгнании из отечества нарушающих этот закон. Пункты эти упомянутыми здесь сепаратными актами 1768 года ослаблялись, православным давались права свободы; теперь это ограничение отнималось, дело предоставлялось неизвестному будущему.

Православные жители польской Малороссии внимательно следили за делами, происходившими на сейме, и знали многое, что, по их мнению, не было известно русскому правительству. Их сильно встревожило известие, что трактатом, заключенным на сейме, утверждался трактат 1768 года и что третий артикул сепаратного акта ждет какого-то, особого разъяснения. Они, как видно, разузнавали об этом и получили самые тревожные известия. В их руки каким-то образом попались, то в подлинниках, то в копиях, некоторые, письма нунция и униатских властей, не оставляющих в них никакого сомнения в том, что русская политика изменяется не в их пользу и что на эту перемену имеют большое влияние интриги. В особенности их тревожило доставшееся им письмо папского нунция к главному официалу львовской епископии Примовичу. Копия письма этого заключала в себе действительно странные вещи «По желаниям нашим, – писал нунций Гарамтий в конце августа к Примовичу, – начинает ныне милостивый Бог милостиво нам пособием своим благодетельствовать и возлюбленную церковь утешать. Полномочный посол российский по окончанию (переговоров с членами делегации) трактат свой с польским народом публично подал, чего для я разные средства и все старания употребил, дабы, во-первых, трактовано было о отдаче церквей украинских униатам и о увольнении священников из-под караула. По многом с обеих сторон супротивлении осталось (остановилось) сие дело на нижеследующем, в котором супротивлении много помогли мне оного посла благородные господа земляки (лифляндские немцы?), кои возжены будучи ревностью и защищением религии всеми силами о деле нашем домогалися и так сильно настояли, что российский полномочный уже писал не точию к главному армии предводителю Румянцеву, дабы старался о увольнении содержащихся под караулом священников, но и у императорского своего двора выпросил для себя то преимущество, дабы властен был он сам повелеть все недавно отобранные церкви отдать униатам.»⁶²⁴

Письмо это для малороссов получало особенную силу. Они видели, что действительно освобождены взятые под арест униатские священники, что русские власти дают войскам строгие предписания не обижать униатов и что Ширков не только делает внушения православным духовным правителям удерживаться от преследования униатов,⁶²⁵ но и отдает униатам отнятые у них церкви.⁶²⁶ Вместе с тем представители унии один за другим заявляли свои права на Украину и как бы старались опередить в этом один другого. В то время, т. е. во второй половине 1773 года, униатские дела в западной Малороссии пришли в совершенный хаос. Спор из-за Украины между митрополитом Володковичем и его коадюторами дошел до того, что папа решил отнять у митрополита власть и объявить администратором митрополии львовского епископа Льва Шептицкого. Папский нунций послал холмского епископа Максимилиана Рылло во Владимир объявить эти решения, а также осмотреть униатские церкви на Украине в качестве визитатора. 15 сентября Рылло объявил папский декрет Володковичу, который разразился бранью против своих коадюторов (львовской и владимирской епархии),⁶²⁷ и вовсе не думал отказываться от власти. Вслед за тем Украина узнала, что все эти униатские иерархи налегают на нее и стараются превзойти друг друга суровостью в отношении к православным. Львовский униатский епископ Лев Шептицкий издал грозное послание, в котором, между прочим, писал: «Уже божиим благоволением всесильнейшие и пресветлейшие потенции (государства, разделившие Польшу), до общего соумирения приступающе, о целости веры святыя, кафолические римские, отсюду же соединенных обрядов наших привращение (привращении) и забранных церквей унеятом отдание (отдании) спасительного промышления не опустиша. Уже сами сие отчасти познавати можете, видяще како гонение укротися, озлобление унеятов преста, како сие самое, еже безчинно всеяся в вас (восстановление православия), уступати и искоренятися начат. Что убо прочее ожидаете? Возвращайтеся доброхотне ко приличной вам власти и послушанию, донележе время есть: прочее движима на отступников трактатом 1768 года казнь по соумирении краевом не будет пренебрежена.»⁶²⁸ Униатский митрополит Володковпч как бы показывая, что не Шептицкий, а он настоящий владыка Украины, явился в ней лично у Винницы, и пригласил окружной грамотой священников и дьячков в Браилов для принесения присяги на верность унии, с угрозою подвергнуть непокорных денежному штрафу.⁶²⁹ К соседней краснянской протопопип Володкович отнесся гораздо строже. Он объявил духовенству её, чтобы никто не уклонялся от унии, и в предостережение не только привел известный (3-й) артикул трактата 1768 года, но и его толкование. «конституциею, силу трактата имеющею, 1768 года положено быть господствующей в королевстве польском католицкой религии вместе с обрядом греческим, с святою римской церковью соединенным, т. е. унии, а против того, кто б от ней отступил и отщепился, казнь отятием головы поставлена, приход же к оной религии свободной дозволен.»⁶³⁰ холмский униатский епископ Максимилиан Рылло поступал еще смелее. Опираясь на полномочие от нунция и на поддержку панов, Рылло разъезжал по Украине, окруженный польской командою, насильно отбирал православные церкви и принуждал прихожан к унии.⁶³¹

Православным жителям польской Малороссии приходилось отказываться не только от злоупотреблений по отношении к униатам, но и от православных приобретении, и мало того, приходилось опасаться вновь за существование православия в старых пунктах. Они питали надежду, что вслед за Белоруссией будет присоединена к России и польская Малороссия, и открыто заявляли это. В одной жалобе униатского священника, поданной в июне 1773 года, говорится, что ему объявили, что киевское и брацлавское воеводства будут присоединены к России и что это заставило его подписаться на православие.⁶³² Униаты также жаловались, что православные духовные считают для себя обязательными эдикты Чернышева. Униат Скульский в письме к Володковичу от 27 февраля 1773 года между прочим писал: «в Погребыщах неуниат вошел в (униатскую) церковь, служил, и в проповеди поносил святую унию и Рим и, читая эдикт Чернышева (вероятно о запрещении сношений с Римом) провозглашал, что Рим и святой отец не будут иметь никакой власти, что это запрещено царицей и что переяславский епископ будет объявлен владыкой киевской (в Польше) и брацлавской епископии.»⁶³³ Теперь приходилось расставаться с надеждою на присоединение. Трактат 1773 года убеждал малороссов, что одна Белоруссия присоединяется к России, а западная Малороссия оставляется за Польшей, и даже может ослабеть признанное трактатом 1768 года покровительство России над нею. Мы не нашли памятников, которые бы раскрыли нам, как малороссы обсуждали свои дела в это трудное время осенью 1773 года. Из униатских известий мы узнаем лишь, что еще в начале 1773 года духовные правители собирались в Тетиеве, конечно не для того лишь, чтобы послать Войнарского в Бердичев убеждать заключенных униатов принять православие, и – в Богуславе, конечно не для того лишь, чтобы укрыться от униатских властей; а между тем, необходимо думать, что совещания были не раз, и не одних духовных правителей, а также и представителей всей западной Малороссии. 2 декабря 1773 года подписан был ими акт величайшей исторической важности, остававшийся к сожалению до сих пор, т. е. сто лет, неизвестным нашей науке и нашему обществу. Это – полномочие жителей воеводств: киевского, брацлавского, подольского и Волыни трем депутатам к Екатерине, которым поручалось просить «свободного содержания их (малороссов) древней религии и пользования (прежними) вольностями, ограничить третий артикул сепаратных актов 1768 года, яко до них не касающийся; буде же польский главный суд не позволит на желание их учинить удовольствие, то они (малороссы) своим верющим листом дают депутатам право поддать их самодержавию российскому под вечное защищение и подданство, однако при их древних вольностях на основании том, что и с хмельницким гетманом трактат при поддаче России заключен.» Акт этот подписан был 35 духовными лицами – председателями и членами духовных правлений и 11 светскими, в том числе двумя полковниками (казацкими).⁶³⁴ Принимая во внимание то, что акт этот составлен, спустя три года после жестокой расправы с малороссийскими гайдамаками при содействии русского войска, что он составлялся в то время, когда русская защита почти совсем была отнята и что, наконец, он составлялся в ожидании казни от польского правительства за государственное преступление, нужно удивляться не тому, что мысль о подданстве России высказана в нем нерешительно, а тому, что нашлись в это время в западной Малороссии столь смелые люди, что подписали и в такой условной форме просьбу о подданстве России.

Три депутата, духовные правители: белоцерковский Василий Зражевский, богуславский Стефан Левандовский и Краснянский Иван Богданович, с неограниченным полномочием, высказанном в том же акте, отправились к своему епископу в Переяслав и, вероятно, там составили прошение на имя Екатерины, переписанное затем в Киеве. При этом сделано было, по неизвестным нам причинам, весьма важное отступление от вышесказанного акта. Поручение поддать Малороссию под российское самодержавие в вечное защищение и подданство оставлено в стороне и заменено просьбою о продолжении защищения православных русской военной сплою. Впрочем, и духовные депутаты в своем прошении невольно поддавались мысли, что нет им надежды на Польшу, и Россия снова должна ждать смут на Украине, если не защитит их. «Означенные униатских властей предприятии ко истреблению греко-российской религии и наших вольностей так нас помучили, говорится в прошении, что уже всеконечно видим, ежели ваше императорское величество нас матерним милосердием не покриет, (то) будет пред всем светом кровопролитная Богу жертва.»⁶³⁵ К прошению своему депутаты приложили и данное им полномочие и добытые ими письма папского нунция и униатов, доказывавшие интриги врагов православия.⁶³⁶ Депутаты эти отправились в Петербург, с ведома и согласия своего епископа. 23 января 1774 года Иов Переяславский писал, между прочим, в Синод: «сего 1774 года генваря 17 дня тамошние ж, заграничные православные протопопы: белоцерковский Василий Зражевский, богуславский Стефан Левандовский и Краснянский Иоанн Богданович, по взверению всех заграничных духовных и мирских в киевском и браславском воеводствах состоящих православных греческих исповедников поданным мне доношением представили: что они и за помощию российских команд не имеют от римлян и униатов свободы содержать свое греко-российское исповедание, непрестанно же терпят гонения, грабительства, насилование к унии и самые мучительский притеснения с произношением похвалок в конец истребить православие; и затем паки представить о том святейшему правительствующему Синоду и по исходатайствованию милостивого рассмотрения, самых их отпустить в Святейший Синод; из сих и других дошедших ко мне многих жалоб. И самому мне совершенно известно нужное их состояние. Затем принужденным нашелся я и паки о том трудить Святейший Правительствующий Синод и прописанных протопопов при сем в их просьбах милостивому вашего святейшества представляю рассмотрению.»⁶³⁷

13 марта 1774 года депутаты явились в Синод и представили свое прошение на имя Екатерины и приложения к нему. Синод приказал переводчику перевести приложения (письма) с польского на русский язык и доложить.⁶³⁸ 20 марта все это было доложено, и Синод решил отослать все дело в иностранную коллегию «при указе, коим требовать, чтобы оная Коллегия к защищению тех православных исповедников употребила всевозможные меры, и какое в той коллегии определение последует, о том святейший Синод уведомлен был бы.»⁶³⁹ В деле затем помечено, что сами просители понесли дело в иностранную коллегию.⁶⁴⁰

Надобно думать, что в западной Малороссии, даже не в среде малороссов, ожидали многого от этой депутации. Здесь, в то время, когда малороссийские депутаты ехали в Петербург, совершилось весьма важное событие. Ширков ли испугался, что слишком уж послабил униатам, или королевская партия смущена была смелыми действиями Рыллы – приверженца барской конфедерации, или, наконец, этому ревнителю унии мстили друзья Володковича, но так или иначе признано было необходимым обуздать Рыллу, и он 17 февраля 1774 года был арестован и просидел в Бердичеве до 2 июля.⁶⁴¹ Других благоприятных последствий этой депутации не знаем и не имеем никаких прямых известий, как решила это дело Коллегия иностранных дел. Судя потому, что по подобному же делу решения не получил Георгий Конисский, можно думать, что определенного решения не было дано и малороссийским депутатам, а оно отложено было до того времени, когда составятся дополнительные статьи к трактату 1773 года. Дополнения эти сделаны были в начале 1775 года, во время происходившего тогда польского сейма. Постановлено было: 1) обеим сторонам, православной и униатской, оставаться в том положении, в каком их застанет это постановление (status quo) и наблюдать мир и тишину; 2) для разбора взаимных их жалоб и для определения на основании трактата 1768 года, и только с этого времени, а не с 1717 года, кому должны принадлежать спорные церкви, назначить смешанную комиссию. Оба договаривавшиеся государства показывали такую веру в силу этих постановлений, что обязывались запретить своим войскам мешаться или подавать кому бы то ни было руку помощи по этим делам, и заменяли это строгим внушением своим подданным ожидать в спокойствии решений смешанной комиссии. По неизвестным нам причинам, второй пункт этого постановления тогда же изменен был, и во втором сепаратном акте, вместо смешанной комиссии, жалобы и спорные дела между православными и униатами предоставлено было разбирать королевским судам – польскому и литовскому, и в этих судах в случае недостатка могло быть и не равное число членов, латинян и православных. В каком направлении делались подобные изменения, видно из того, что в том же втором сепаратном акте сделано ограничение прав диссидентов. Они исключались из сената и министерств польского и литовского; хоронить своих покойников в праздничные дни они могли только или до начала латинского богослужения, или по окончании его; они подчинялись латинской иерархии по делам о смешанных браках, т. е. по вопросам о разводе и о наследстве.⁶⁴²

Трактат этот сейчас же начал обращаться в ничто. Русские войска стали выходить из Польши,⁶⁴³но не все вышли.⁶⁴⁴ Король издал манифест, приглашавший разноверных жителей его государства наблюдать мир и тишину,⁶⁴⁵ но на этот манифест никто не обращал внимания.⁶⁴⁶ Православные жители Украины приуныли от этого трактата. Двое из депутатов, ездивших в Петербург, совершенно сходят с видного поприща деятельности. Мы видим лишь третьего из них, краснянского протопопа Иоанна Богдановича, который, по какому-то недоразумению, продолжает противодействовать униатам и с русской военной силою отнимает униатские церкви. Но его вразумляет Ширков и возвращает назад отнятые церкви.⁶⁴⁷ Как быстро и далеко в глубь Украины заходили тогда униаты, восстановляя везде унию, можно судить по тому, что один из Любомирских, Осип, дал в 1775 года своим управителям (уманской области) распоряжение, чтобы они из всех его имений изгнали православных священников и передали церкви униатам.⁶⁴⁸ В следующем году, 1776, униаты в этой уманской области в половине апреля зверским образом замучили православного уманского протопопа Кирилла Зельницкого.⁶⁴⁹ В этих новых завоеваниях униатских особенно отличался представитель львовского епископа, Иоанн Любинский, брацлавский официал. Он вел обширную переписку с панами, часто ездил к ним и вызывал на поддержку унии.⁶⁵⁰ В 1776 году униаты овладели на Украине 800 церквей.⁶⁵¹ В 1778 года другой Любомирский, Александр, отдал униатам православные церкви в своей части смилянских имений.⁶⁵²

Православные жители Украины записали жалобы в винницкие книги в 1775 и 1776 годах.⁶⁵³ В 1776 года они посылали, кроме того, чечельницкого протопопа Луку Романовича и Илью Голоскевича с жалобой к королю, и при содействии русского посла получили универсал, предписывавший не нарушать прав православных; но польский полковник Ерличь не дозволил обнародовать этого манифеста в Бершаде, и подослал переодетых людей, которые избили православных священников, намеревавшихся объявить универсал,⁶⁵⁴ а официал Любинский отказался объявить его своему униатскому духовенству.⁶⁵⁵ Православные обратились к прежним средствам, – стали посылать жалобы в Святейший Синод.⁶⁵⁶ Русское правительство сделало внушение королю,⁶⁵⁷ и предписало вновь своим военачальникам в Польше защищать православных.⁶⁵⁸ Это тем более оказалось необходимым, что вскоре затем, именно 1778 году, умер Володкович, его место занял теперь Лев Шептицкий, и дела униатские естественно стали еще больше оживляться.⁶⁵⁹ В это время в Переяславской консистории накопилось 34 жалобы только из Чигиринской и корсунской протопопий. Сущность их так излагает Переяславский епископ Илларион в своем донесении Священному Синоду: «посланы от меня святейшему правительствующему Синоду тридцать четыре разные доношения и жалобы от православных в Польше обитающих священников и протопопов: чигиринского Левитского о том, что нарочний от униатской власти прислан к нему для взыскания за прошедшие семь год с православных в ведомстве его состоящих духовенства и церквей платежа, называемого катедратик и протчих экспенсов на униатскую консисторию, угрожая притом строгою экзекуциею в случаи таковых денег не выстатчения, а Корсунского Адамовича... о произшедших и происходящих тоей протопопии православному духовенству от униатов и католиков разнообразных наглостях, угнетениях и крайнейших в домовстве и имении разорениях, по которым значит, что не толь у некоторых с них поотъиманы приходские их православные церкви и поручены униатам, но сверх того необыкновенными чиншами и взмышленнымн разными наглыми поборами так угнетены, разорены и приведены в последнюю нищету, что иные будучи не в состоянии таков выплатить оклад, жен и детей в залог оставляли.»⁶⁶⁰

Протопопии отдаленные от Переяслава жаловались русским военным властям в Польше. В 1778 и 1779 года происходила оживленная переписка между русским посланником Штакельбергом, генералом Ширковым и униатским митрополитом Шептицким о православных. Штакельберг и Ширков постоянно получали жалобы от православных и требовали, чтобы Шептицкий унял униатов.⁶⁶¹ Штакельберг и Ширков требовали, чтобы униаты оставались status quo и чтобы Шептицкий оказывал справедливость, в случае нарушения status quo. Штакельберг в одном письме даже заявлял, что если униаты будут жить мирно, то православные не нарушат мира.⁶⁶² Но эта переписка не принесла пользы. Шептицкий сначала заявлял готовность оказывать православным справедливость, даже предписал своим официалам принимать и удовлетворять их жалобы;⁶⁶³ был и случай, что разбиралась одна жалоба;⁶⁶⁴ но все это писалось и делалось не искренно,⁶⁶⁵ и Шептицкий вскоре ясно показал, что он не может быть справедливым судьей в этих делах. В одном письме к Ширкову он доказывал, что православные, жалующиеся на обиды, вводят лишь в обман, потому что они не суть православные по своему рождению, воспитанию, а перешли в православие уже после трактата 1768 года.⁶⁶⁶ В отношениях Шептицкого к представителям России было одно обстоятельство, которое составляло для него сильный соблазн не придавать серьезного значения их домогательствам. Он был близок к Ширкову еще более, чем Володкович. Он был родственником жены Ширкова, кумом её, и пользовался особенной её расположенностью. Она и к нему делала приписки на официальных письмах своего мужа, и приписывала даже такие любезности, которые с разборчивостью пишутся и в частных письмах.⁶⁶⁷

Православные жители западной Малороссии, без сомнения, знали, что униатские власти близки к Ширкову. Вероятно, также, что не много они полагались и на заступничество Штакельберга, о котором сами же так недавно сообщили русскому правительству неприятные для него известия о влиянии на него папского нунция и польских немцев. Жалобы их, ему и Ширкову, доказывают лишь укоренившуюся в малороссах привычку искать защиты у России, а не уверенность, что им дана будет действительная защита. Действительную защиту они нашли в самих себе, в своей неистощимой изобретательности поражать поляков и униатов неожиданным поворотом дел в пользу православия в ту минуту, когда те готовы были пожать последние плоды своих усилий ц торжествовать польскую победу над украинской Русью.

Когда униаты так широко развернули свои действия и когда даже в центрах Украины православные неожиданно лишались церквей и священников, последние обратились к старому средству, стали держать у себя бесприходных священников, и так как в это положение не везде становились изгнанные православные священники, то по-прежнему стали выходить ставленники из народа, и отправлялись за рукоположением старой дорогой – в Молдавию и Валахию. Главный официал Львовского епископа, Примович, в одном письме от 1780 года жалуется, что множество священников даже из униатской среды рукоположилось в Валахии, что их в пограничных местах Галиции и Подолии по два и по три в приходе, и, в случае каких-либо смут, они сейчас же пристанут к народу.⁶⁶⁸ Некоторые из польских панов не разделяли этих опасений и очень благосклонно смотрели на безместных священников. Восстановление унии на Украине оказалось дорого им стоящим делом. Нужно было благоустроить священников, давать им землю или ругу,⁶⁶⁹ между тем безместные священники ничего не требовали. Из числа польских панов выделились в то время этим именно образом мыслей двое: Ксаверий Любомирский, владетель части Смилянщины⁶⁷⁰ и Климент Чарторыйский,⁶⁷¹ владетель Самгородки на юге бердичевского уезда. Оба они открыто заявляли свое сочувствие православию и даже изгоняли униатских священников, и на их место восстановляли православных. Один из них, Чарторыйский, если верить униатам, однажды сказал прихожанам Широкой Гребли (у Старогородки): «если у вас не может быть униат без земли, то я прикажу вам принять не униата, а он и без земли будет жить», и назначил им православного священника.⁶⁷² У Любомирского в Смилянщине не было, как увидим после, и речи о желании прихожан иметь униата. Они напротив щедро обогащали его казну за одно дозволение иметь православных священников. Еще более тревожное направление дел обнаружилось на крайнем юго-западе Украины, в Подолии, у Немирова. Здесь селились греки, сербы, валахи, которым покровительствовал владелец, коронный подкоморий⁶⁷³ Потоцкий в видах развить торговлю, ремесла.⁶⁷⁴ Такими же соображениями руководствовался Александр Любомирский, владелец другого имения в самом южном углу Подольской губернии – Рашкова, Крутых гор, у которого тоже селились греки, сербы, валахи. Ремесленники из этих поселенцев вошли в цеховые братства, составленные латинянами, униатами, и по обычаю братств участвовали иногда с ними в религиозных торжествах. Этим воспользовались униаты, чтобы подчинить их совершенно своей власти. Начали они это дело с имений Любомирского, который как бы наперекор своему брату Ксаверию, поддерживавшему православных, покровительствовал униатам.⁶⁷⁵ Когда по этому поводу поднялось волнение, прибыл в 1778 года из Молдавии в Могилев на Днестре греческий презремский митрополит Евсевий.⁶⁷⁶ Занимавший Немиров, русский генерал Ржевский, подкупленнный. будто бы молдаванами – врагами Евсевия,⁶⁷⁷ враждебно отнесся к ному, вытребовал к себе и донес об нем Румянцеву. Румянцев попросил киевского митрополита Гавриила дать Евсевию приличное помещение в Киеве и переслал его туда.⁶⁷⁸ Евсевию не понравилось пребывание в Киеве, и он в октябре 1779 года бежал оттуда.⁶⁷⁹ Зимой 1780 года Евсевий оказался в Варшаве, принят был там, в обществе, как ученый человек, и виделся с польским королем.⁶⁸⁰ Так как в это время, после смерти митрополита Шептицкого, бывшего и Львовским епископом, Подолия оставалась без епископского управления, то Евсевий задумал взять ее в свое управление, и явился в Могилев⁶⁸¹ с какою-то грамотою короля, в которой будто бы Евсевию давалось право управлять православными Польши и защищать их от униатов.⁶⁸² В какое время явился Евсевий в Подолию и как легко он мог приобресть большое значение, можно судить по следующему факту. «Настоящего 1780 года июля 25, доносил Переяславскому епископу Иллариону наместник немировской протопопии, Василий Саржинский, в день успения святыя Анны, протопопии брайлевской в местечке Летине, по резону храма того дня, в приходской тамошней православной церкви празднуемого, случились быть сторонние православные священники, шесть их человек, з коих на всенощном бдении как только един во время литии вышел в ризах на средину церкви, то униатский брайлевский дзекан (благочинный) прозванием Роделя с тридцатью униатами, кроме дьячков, вшед в церковь с дручьями, ножами и косами, нарочно к тому приготовленными и, устремись на православных священников, начали бить, между чем (чем) на стоявшем посреде церкви в ризах на мелкие лоскутки разорвали ризы и епитрахиль. Притом в такой азарт пришли, что один другого униата своего товарища, не опознав, вместо православного священника, ударил косою по голове, и в том разе отрубал ему ухо, разрезал щеку и часть носа, з чего произшедшее кровопролитие и осквернение дому Божия бывшие в церкве православные люди увидев, принуждены были к прекращению такова гвалта (насилия) и забойства употребить всевозможные меры недопущением к тому униатов, побитого же посреде церкви в ризах священника взяв на повозку, представили в Подонное к гусарскому российскому полковнику... а оттуда прислана была гусарская команда в Летин на квартиры...»⁶⁸³

В октябре 1780 года Евсевий утвердил свое местопребывание в Немирове и разослал к православным священникам ордер, в котором приказывал им явиться к нему и представить обстоятельные донесения, какие обиды терпят православные от «своих панов-коляторов,⁶⁸⁴ посесоров и попов униатских»⁶⁸⁵..."и за явкою (священников) объявил, якобы де он – митрополит от его величества короля польского имеет в себе (у себя) подкрепление о бытии ему тамо и о защищении православных от униатов.»⁶⁸⁶ Затем Евсевий стал объезжать православные приходы, служил в церквах и рукополагал священников и диаконов.⁶⁸⁷ Владелец Немирова, Викентий Потоцкий, покровительствовал Евсевию, приглашал его к себе обедать⁶⁸⁸ и, по просьбе поселившихся у него греков, дозволил Евсевию устроить в Немирове, в частном доме православную церковь, так как все немировские православные церкви отняты были униатами.⁶⁸⁹ К 21 ноября церковь была устроена, и Евсевий торжественно служил в ней в сослужении прибывшего в Немиров православного духовенства, «а по литургии чечельницкий протопоп Романовский говорил наизусть проповедь, в которой приписывал похвалы митрополиту за подвиги, к защищению благочестия принятие (принятые), а владельцу дедичному за позволение воздвигнуть в добрах его православную церковь. По проповеди государственное отправляли собором молебствие и имели как служащие, так и протчие, случившиеся тамо православные священники открытый в квартире оного митрополита вместе с ним стол.»⁶⁹⁰

В то время, когда происходило это торжество, случилось событие, которое вызвало Евсевия и его приверженцев еще на более решительные меры, и наделали столько шуму, что и польское и русское правительство с тревогою хлопотали, как бы Евсевий поскорее выехал из пределов Польши. Униаты тогда отнимали последние православные церкви с Немировской протопопии.⁶⁹¹ Во главе их там стоял тот же официал Любинский. Он являлся к Евсевию, допытывался, по какому праву он вторгается в униатскую паству, обращался с жалобами к Потоцкому, но эти хлопоты не имели успеха и становились весьма опасными. Евсевий то давал уклончивые ответы и обещания выехать, то прямо заявлял, что не хочет никого знать, кроме короля и Священного Синода: Потоцкий уклонялся от всякого участия в этом деле, а немировские жители внушали Любинскому опасение за его жизнь.⁶⁹² Любинский решился обратиться к собственным средствам и, оставив в покое Немиров, действовать в окрестностях его. Он схватил одного из рукоположенных Евсевием священников и начал производить следствие о делах Евсевия.⁶⁹³ Затем, он собрал униатских священников, дьячков, учеников, и сделал с ними нападение на церковь и дом самого приближенного к Евсевию священника села Войтовцы, немировского наместника Саржинского. Для этого нападения Любинский избрал тот самый день, когда в Немирове происходило вышесказанное торжество, когда там находились православные священники окрестных приходов и в том числе Саржинский. Приводим два описания этого шумного дела, православное, составленное Саржинским, и униатское, составленное Любинским. «Когда ж по обеде того ж самого дня (когда происходило торжество в Немирове) получил он наместник (Саржинский) известие, что официал Любинский с шестьюдесятью униатскими попами и дьячками гвалтовно наехали в село Войтовци, отбил приходскую его православную церковь, из собственного его наместника дому жену, детей и домашних разогнал и все имение заарестовал, то заносил о том на словах жалобу митрополиту, против чего митрополит сказал: поедем туда все и будем бить за то униатов; велел ему (Саржинскому) прежде ехать, а сам вслед каретою своею туда прибыл, имея притом немировских обывателей, промышляющих тамо купечеством греков вооруженных саблями и пистолями человек с десять. Но как только въехал он наместник в свой двор, то вдруг повозку и самого его окружив з дручьями (палками) униати, хотели бить, однак едва по усилной просьбе сам без повозки выпущен с двора и о таковом гвалтовном нападении собравшимся около двора на позорище тамошным обывателям протестовался, с прошением защищения. Между чем и митрополит начал приближаться к церкви своим поездом, которого, увидев народ, бросился на колокольню звонить, а униати, вслед устремясь за оным, начали всех звонящих людей без уваги бить, от чего и народ принужденным был защищаться.⁶⁹⁴ Митрополит же, смотря на то, з двора его наместника, велел народу, защищаясь, бить униатов за гвалтовнии нападения на их православные церквы. Потом митрополит возратился в Немиров с намерением выездить другого дни в Варшаву для взнесения о таковых униатских на православных посягательствах его величеству польскому королю (жалобы).»⁶⁹⁵

«Официал (Любинский), – говорится в извлечении из жалобы Любинского, – чтоб предупредить беспокойные от такого возмущения духов (направления народа) следствия, к тому времени отлучился в Войловцу (Войновцы) расстоянием в двух милях от Немирова, боясь показаться в сем последнем месте в рассуждении (из опасения) сбежища разъяренных греков. Приближение его толикую вражду возбудило в Евсевии, что ночью, на 4 число декабря⁶⁹⁶ «устремился он с своими ново обратившимися, фузеями и турецкими ножами вооруженными на дом официала, велел в колокола звонить и, держа в одной руке карабин, другою благословлял и собравшемуся народу кричал: вы, верующие во Иисуса Христа, бейте сих погибельных униатов.» Вдруг бешенная толпа бросилась на официала, на его причет и на его слуг. Некоторые отвели сего прелата в сторону и били его нещадно. Его вопль, его униженное прошение утолили наконец их лютость и спасли ему жизнь...»⁶⁹⁷

По свидетельству Любинского, народ еще больше стал бросать унию и устремляться к Евсевию.⁶⁹⁸ Об этом узнал известный усмиритель гайдамаков киевский кастелян Стемпковский и дал приказание схватить Евсевия.⁶⁹⁹ Евсевий уехал в Варшаву, по одному известью, как мы видели жаловаться на Любинского, по другим, униатским оправдываться.⁷⁰⁰ За ним следовали: жалоба Любинского и представления других униатских властей,⁷⁰¹ жалоба переяславского епископа Иллариона на незаконные его действия в пределах Переяславской епархии⁷⁰² и, наконец, совершенно новая, неожиданная жалоба, открывавшая новую, опасную сторону деятельности Евсевия. 11 апреля 1781 года славенский и херсонский архиепископ Никифор послал в Священный Синод донесение елизаветградского священника Димитрия Смолодовича, в котором говорилось: «слухом мне известно учинилось, что неякой волоский архиерей, кой называет себе родным братом волоского ж господаря, казненного турками, проживая ныне в польском местечке Могилеве, состоящем над рекою Днестром, несколько человек произвел во священство. Раскольники стародубских слобод прослихав о таковом его действии, просили его о поставлении им епископа и будучи он разными образы уласкан от раскольников обещался просьбу их исполнить, а раскольники таковым его обнадеживанием будучи обрадованны, прошедшего февраля средних чисел повезли к нему для посвящения во епископа иеромонаха Иосифа из диаконовского раскольничего скита, чему очевиднии у нас суть свидетели, но поскольку оный архиерей в марте первых чисел из Могилева отъехал в Варшаву к польскому королю с жалобою на духовную унеятскую власть, то раскольники, не застав его в Могилеве, дожидаются с кандидатом своим в селе Борском его прибытия.»⁷⁰³ Это новое дело вызвало усиленную переписку Священного Синода с иностранной коллегией, сенатом;⁷⁰⁴ русский посол в Варшаве получил предписание домогаться высылки Евсевия из Польши;⁷⁰⁵ Румянцев и Потемкин получили уведомление об этом деле;⁷⁰⁶ униаты в Варшаве следили за каждым шагом Евсевия.⁷⁰⁷ Евсевий получил приказание выехать из Польши с угрозой, что в случае ослушания будет выдан туркам.⁷⁰⁸ Все ото происходило в то время, когда на униатский митрополичий престол вступал заклятый враг России и ближайший друг польского короля Ясон Смогоржевский, собиравшийся налечь на Украину всею силою своего изворотливого ума, своего жестокого религиозного фанатизма и своих многочисленных связей с польским, латинским миром.

Смогоржевский получает в управление кроме русской части полоцкой архиепископии области смоленской архиепископии с частью митрополичьей епархии и сохраняет за собою польскую часть полоцкой архиепископии. Назначает наместника для польской части своей архиепископии и избирает коадъютора⁷⁰⁹ для могилевской области. Вопрос о поминовении русской императрицы. Смелые действия униатов. Сближение Смогоржевского с базилианами.⁷¹⁰ Проекты народного образования и народной проповеди. Назначение Смогоржевского униатским митрополитом и мечты управлять униатами всех частой разделенной Польши. Максимилиан Рылло отказывается быть полоцким архиепископом. Хлопоты Смогоржевского удержать за собою эту архиепископию. Усиленные сношения его с русскими и польскими влиятельными людьми. Призыв на помощь польского короля и австрийского императора. Интриги его открываются. Иезуиты, Сестренцевич, Георгий Конисский, Чернышев и Безбородко. Рескрипт Екатерины Чернышеву от 2 июля 1780 года. Старания короля и нунция поправить дело. Переписка между папой и Екатериной. Вопрос о подчинении униатов Сестренцевичу и о переходе их в латинство.

Как Смогоржевский устроил свою полоцкую архиепископию по новым началам русского управления, т. е. как он прежде всего устроил консисторию, об этом мы не нашли известий. По всей вероятности, консистория его имела номинальное существование, если только существовала. Смогоржевский и всегда, а тем более теперь, занят был, так сказать, высшими вопросами управления. Его полоцкой архиепископии, с одной стороны, естественно было разшириться присоединением смоленской униатской архиепископии и двух благочиний, принадлежавших униатскому митрополиту рогачевского и гомельского, отошедших теперь к России, с другой стороны – полоцкой архиепископии угрожало отделение юго-западной, задвинской её части, оставшейся в пределах Польши. Благодаря давнему своему значению в Польше и новому, приобретенному в Петербурге, Смогоржевский успел разрешить оба эти затруднения очень счастливо. Не смотря на заступничество папы за Лобковича, области смоленской униатской архиепископии и два митрополичьи благочиния предоставлены не Лобковичу, а Смогоржевскому,⁷¹¹ а польский король, по дружескому расположению к Смогоржевскому оставил за ним управление польской частью полоцкой архиепископии.⁷¹² Смогоржевский воспользовался этим успехом для осуществления весьма важных целей. Он назначил своим наместником в польской части своей архиепископии бывшего секретаря базилианского провинциала Кесария Чудовского,⁷¹³ и представил русскому правительству, что ему необходимо иметь свободные сношения с этой частью своей архиепископии, предлагал даже своего местопребывания, у Струня, над Двиной поставить, вместо караульного солдата, особого, постоянного присяжного сторожа.⁷¹⁴ Это открывало ему легкую возможность иметь постоянные сношения с своими друзьями в Польше. Столь же широкий план действий представился ему и касательно тех частей его епархии, которые прибавились к ней из смоленской униатской архиепископии и двух благочиний митрополичей архиепископии. Смогоржевский естественно предполагал, что обиженный им смоленский архиепископ Лобкович может быть ему вреден, не столько тем, что за него стоял нунций, которому важно было, чтобы смоленская униатская архиепископия не была уничтожена, но еще более тем, что у Лобковича был предприимчивый племянник, оршанский супериор (начальник) Ираклий Лисовский, начинавший приобретать расположение у русских властей. Перезвать на свою сторону этих униатов, несомненно, более его расположенных к России, и поставить их на страже унии против Георгия Конисского для Смогоржевского было очень важно. Еще в 1773 или 1774 года начались хлопоты, чтобы устроить это дело. Смогоржевский представил русскому правительству, что ему необходимо иметь своего наместника в могилевской области, значительно от него удаленной и представляющей большие затруднения по управлению. Этого наместника предполагалось возвести в сан викарного епископа и обеспечить его онуфрейской архимандрией и для этого убедить Лобковича согласиться назначить его себе преемником по этой архимандрии. В то и другое звание предполагалось возвести племянника Лобковича Лисовского и поручить ему покоить своего дядю в онуфриевском монастыре.⁷¹⁵ Папский варшавский нунций убедил в 1775 году Лобковича согласиться на все это;⁷¹⁶ согласилось также и русское правительство (в 1777 или 1778 годах);⁷¹⁷ оставалось лишь привести все в исполнение; но 2 октября 1778 года Лобкович умер и почему-то все дело остановилось.⁷¹⁸ Смогоржевский, впрочем, извлек из него некоторую выгоду. Лисовский, оставшись без архиерейства и даже без утверждения онуфрейским архимандритом, был в страхе, что останется ни при чем, и старался поддерживать расположенность к себе Смогоржевского. Он в это время платил большую дань слабостям своего ненадежного покровителя, усердно исполнял домашние его поручения, доставлял ему рыбу, вино и, подделываясь под его воззрения, приглашал его в могилевскую область для оживления унии, потому что, по его мнению, там слишком мало хороших католиков (униатов), а все больше расположенные к схизме;⁷¹⁹ но в тоже время он напоминал Смогоржевскому об онуфрейской архимандрии, сообщал сведения об интригах Сестренцевича и, трепеща за эти сведения, умолял Смогоржевского сжечь его письма.⁷²⁰ Смогоржевский не исполнил этой просьбы. Письма эти сохранились и служат свидетельством изменчивости Лисовского, но служат также и отражением направления деятельности Смогоржевского. Направление это обозначалось в Смогоржевском яснее и яснее, по мере того, как он входил глубже в дела своей епархии. Еще не успел он возвратиться из Петербурга (1773 год), как получил настойчивый вызов нарушать одно из весьма важных и строгих приказаний своей новой государыни – запрещение сноситься с иноземною духовной властью. Папский варшавский нунций часто писал к нему тайным образом и требовал от него того же. Нунция, между прочим, занимал очень важный, канонический вопрос: он требовал от Смогоржевского известий, как в униатских церквах, присоединенных к России областей поминаются папа и русская государыня, – поминается ли папа прежде и называется ли русская государыня благочестивой.⁷²¹ Об этом же Смогоржевского спрашивали и преданные папе униаты. «Если вы можете составить форму поминовения, то пришлите ее без замедления, писал к Смогоржевскому униат Ярмолович, потому что если теперешняя войдет в обычай, то как бы новая не показалась неприятною нашим противникам, когда они ее услышат.»⁷²²

Какое было первоначальное поминовение и какое введено новое, это можно видеть из следующего. В 1774 году по жалобе православной (могилевской) консистории, возникло дело о неправильном поминовении царских особ базилианами пустынского монастыря. Из формы, которая была представлена могилевскому губернатору и сохранилась в униатских делах, видно, что Екатерина поминалась в униатских церквах не «благочестивейшей», а «всемилостивейшей.» Униатам, однако, удалось замять это дело. Обвинение сведено было на то, что униаты не называют царских особ по отчествам. Униаты представили губернатору Каховскому престарелого базилианина Василевского, заставив его наперед хорошо заучить, что он должен говорить, и показали вышеупомянутую форму. Губернатор Каховский не умел или не хотел понять, в чем тут дело и похвалил эту форму.⁷²³ Из переписки Лисовского с папой (1785–1786 годов) о преобразовании унии видно, что и другая особенность, желательная нунцию, внесена была в поминовение, папа поминался прежде русской государыни.⁷²⁴ Как бы в благодарность за это мужественное оберегание чистоты унии и папской чести, папа издавал повеления, чтобы в присоединенных к России областях латиняне не обращали униатов в свое вероисповедание.⁷²⁵ Смогоржевский, с своей стороны, представил торжественное свидетельство, что белорусские униаты глубоко преданы папе. В 1776 года он объявил в своей епархии юбилей.⁷²⁶ Эта связь белорусской униатской церкви с папой, так твердо закрепляемая Смогоржевским вверху, стала отражаться внизу, в массе униатов, такими явлениями, которые при первом взгляде поражают своею неожиданностью и даже противоречием букве писанных актов, но в существе составляют логическое последствие тесной связи унии с папством. Белорусская униатская церковь начала показывать прежний фанатизм по отношению к православию и податливость по отношению к латинству. Униаты стали выдумывать чудеса в тех самых местах, в которых перед тем православная духовная иерархия вооружалась против суеверий,⁷²⁷ и по не многу совращали в унию православных.⁷²⁸ Одновременно с этим, латиняне, не смотря на запрещение папы, совращали униатов в латинство не только в польской части полоцкой архиепископии,⁷²⁹ но и в русской. Здесь, между прочим, занимались этим делом полоцкие иезуиты.⁷³⁰ Смогоржевский, по-видимому, весьма далек был от таких направлений унии. Он заботился о таких делах, которые, по-видимому, обещали изменить в обратном смысле историческое развитие унии, обещали не только прекратить переход униатов в латинство, но напротив привлекать к унии латинян, и затем обещали ослабить фанатизм унии к православию и устроить сближение униатов и православных под знаменем русской народности и единства восточных обрядов.

С первых годов своего управления полоцкой архиепископией под русской властью Смогоржевский стал заботиться об образовании своего униатского духовенства. Он привел в известность суммы, собиравшиеся на этот предмет, старался возобновить прекратившиеся сборы на это с духовенства и делал раскладку их.⁷³¹ Дело это он хотел поставить очень широко. Он указал русскому правительству, что на некоторых имениях числятся семинарские суммы, отданные на проценты, что иные из этих имений переходят к правительству, что правительству и, независимо от этого, следует принять участие в устройстве униатской семинарии для блага своих подданных.⁷³² Кроме того, Смогоржевский надеялся привлечь к пожертвованиям на это полезное дело дворянство Белоруссии. Вместе с этим проектом Смогоржевский выдвигал другой, гораздо широкий и ещё более способный обратить на него внимание русского правительства и польского дворянства Белоруссии.⁷³³ Смогоржевский предполагал завести мужеские и женские училища для светских людей. Для тех и других он имел готовых учителей и учительниц – базилиан и базилианок. Базилиан Смогоржевский поручал особенному вниманию русского правительства. Он указывал, что эти монахи с честью обучают юношество во многих местах Польши, и, что особенно могло быть приятно русскому правительству, они могут вести дело образования в более русском направлении. «Для обучения юношества архиепископ избирает, писал Смогоржевский в докладной записке губернатору (Кречетникову), ксендзов базилиан. К этому его побуждают следующие обстоятельства: они живут при его кафедре, не уступают в науках ни одному из других орденов и более римских орденов могут быть привязаны к юношеству, приготовляющему себя служить славе Божией, потому что связаны с ним единством греческих обрядов.»⁷³⁴ В другом месте своего проекта Смогоржевский еще яснее и прямее излагает это дело. «Архиепископ возобновляет прежде принесенную губернатору просьбу, чтобы для обучения в меньших и больших училищах употреблены были ксендзы базилиане, которые не уступают ученостью римским орденам и готовы даже держать экзамен в петербургской академии (наук?). Эту настойчивую просьбу архиепископ приносит потому, что знает, с какою честью базилиане учат в разных публичных школах, потому что слышит, что в Варшаве принято решение передать им многие школы, закрывающиеся по случаю удаления иезуитов, наконец, потому что он усматривает в стране разные места, в которых они могли бы с пользою для неё открыть училища, поднять язык и обряд русский и, как следует; преподавать науки священническим и городским детям, которые с давних времен чуждаются латинских училищ, потому что там не греческий обряд.»⁷³⁵

В предшествовавшей просьбе, о которой здесь упоминается, Смогоржевский еще яснее высказывает свой взгляд. «Архиепископ полоцкий предлагает милостивому вниманию псковского губернатора готовность своих иноков заняться обучением здесь в (Полоцке) и в Витебске или в каких бы то ни было других училищах, если бы в этих училищах не понадобились услуги отцов иезуитов. Нижеподписавшийся ручается за способность к этому делу своих иноков, уверяет губернатора, что иноки того же ордена с пользою и честью для Польши обучают в училищах жировицком и бытенском в Литве, во владимирском, гощанском, кристианпольском на Волыни, бучацком в Подолии, шаргородском и Любарском на Украине. Нижеподписавшийся архиепископ полагает, что базилианский орден в настоящее время не уступает ученостью другим орденам и что, по-видимому, естественнее всего было бы ему учить в публичных училищах страны, присоединенной к России, держась русского языка и русского обряда.»⁷³⁶ Воображение Смогоржевского так сильно работало, что он мечтал быть канцлером училищ, основанных и распространенных по его мысли и под его руководством и охраною.⁷³⁷

Русское направление этих планов Смогоржевского, по-видимому, не подлежало никакому сомнению. В тоже время он предлагал восстановить в Белоруссии юлианский календарь, и, как будто, заботясь о благе народа, которому, по его словам, с переходом под русскую власть, приходится платить податей в двенадцать раз больше и не достает времени для работы, предложил перенести праздники на воскресные дни и для однообразия в этом деле пригласить сделать тоже православную духовную власть.⁷³⁸ Наконец, как бы применяясь к филосовскому направлению мыслей русской интеллигенции того времени, Сморгожевский предлагал устроить у себя в униатской кафедральной церкви катехизические беседы, в которых бы излагались только истины Священного Писания, помимо вероисповедных особенностей, и на которые бы могли ходить все. Перед катехизическими беседами дети обучались бы молитвам и простейшим истинам катехизиса. Смогоржевский избирал для этого удобное, послеобеденное время, и предлагал губернатору пригласить жителей на эти катехизические беседы, обращая при этом его внимание, что это полезно было бы и солдатам.⁷³⁹ Эти планы Смогоржевский развивал и излагал тем с большим благодушием и, казалось, искренностью, что был в задушевной дружбе с псковским губернатором, Михаилом Кречетниковым, братом и сотрудником известного уже нам усмирителя украинского гайдамацкого бунта – Петра Кречетникова. Дружба эта была так велика и благотворна для деятельности Смогоржевского, что при одной молве (1775 года), что Кречетников будет удален из Полоцка, Смогоржевский уверял его, что в таком случае и сам он попросит себе отставки.⁷⁴⁰ С другой стороны, он имел сильнейшие побуждения со всею энергией проводить эти проекты и крепко держаться русских. Он был давним и непримиримым врагом иезуитов. Он наследовал от своих предшественников, полоцких архиепископов, давнее дело, тяжбу с иезуитами об имениях полоцкой архиепископии, незаконно переданных иезуитам еще Баторием. Смогоржевский истощался в усилиях выиграть это дело и даже затевал впутать в него Георгия Конисского, так как Баторий передавал иезуитам имения православной церкви.⁷⁴¹ Об иезуитах Смогоржевский давно уже составил себе очень дурное мнение. Еще, будучи в Риме, в должности униатского прокуратора, он пришел к убеждению и высказывал его и в Риме в бумагах, подаваемых римской курии, и в письмах в Польшу к униатскому митрополиту, что иезуиты посредством хитростей получили имения полоцкой архиепископии, что в этих хитростях участвовал иезуит Скарга и другие, что в то время (время Скарги) делалось все, чего хотели иезуиты.⁷⁴² В настоящее время он не изменил своего мнения о них. Он задевал их колко даже в Официальных бумагах, подаваемых в русские присутственные места, на что с горечью указывал ему известный иезуит Черневич в 1776 году.⁷⁴³

Мы не нашли известий, каким образом и почему планы Смогоржевского не были приняты. Очень вероятно, что их разрушили полоцкие иезуиты и, можно даже думать, без большого труда, потому что в основе планов Смогоржевского лежали не русские, а польские идеи. Желая перебить у иезуитов дело воспитания белорусской интеллигенции и поставить на их место базилиан, Смогоржевский избирал тех же иезуитов только не всемирного, безнародного латинства, а польского; но и сделка его с базилианами была таким же нечистым делом, как и дружба с Кречетниковым и готовность проводить русские начала. Смогоржевский, не смотря на то, что сам вышел из среды базилиан, на столько вошел в тогдашнюю польскую среду, что давно забыл интересы базилиан и весьма часто отзывался об них дурно. В Полоцке он сближался с ними и выдвигал их чисто из политических видов и поступал в этом деле, как и в других, также преступно с русской точки зрения, на которую, по-видимому, сам становился. Мы не нашли ни одного памятника, из которого видно было бы, что он привел в исполнение распоряжение Екатерины подчинить базилиан епархиальной власти. Он раздавал им, напротив, по старому обычаю, епархиальные должности официалов и что особенно важно, смотрел сквозь пальцы на то, что базилиане его епархии продолжали зависеть от своей центральной власти и даже имели в Полоцке своего провинциала Миляновского, носившего титул официала и, как он сам потом выражался, исполнявшего свои базилианские обязанности под покровом члена полоцкой униатской консистории.⁷⁴⁴ Как надежна была эта, избранная Смогоржевским, опора русского направления в деле воспитания, можно судить уже по тому одному, что в ближайшее за тем время тайный базилианский провинциал белорусский Миляновский сделал русскому правительству предложение переименовать базилианские монастыри в латинские и подчинить латинскому епископу.⁷⁴⁵

С 1778 года положение Смогоржевского в Белоруссии значительно изменилось. В этом году устроено местное центральное управление в Белоруссии и для этого избран не Полоцк, а Могилев, в котором естественно должно было усилиться влияние надела Георгия Конисского, Сестренцевича и Лисовского. Смогоржевский, чтобы поправить это, сблизился с новым полоцким губернатором Ребиндером еще более, чем с Кречетниковым, без сомнения, потому, главным образом, что Ребиндер был близок к русскому послу в Варшаве Штакельбергу. Кроме того, в начале 1779 года Смогоржевский ездил в могилевскую губернию и в Могилеве три дня угощал чиновников.⁷⁴⁶ Наконец он был близко знаком со всеми русскими сановниками, имевшими влияние на дела Белоруссии, с Чернышевым, Потемкиным, Ланским, Зорычем, Михельсоном и другими. В том же 1779 года Смогоржевскому представилась возможность облегчить для себя трудную борьбу за свое влияние на месте – в Белоруссии, и занять высшее положение. В этом году, как нам уже известно, сделалась праздною униатская митрополичья кафедра. Польскому правительству естественно было желать, чтобы будущий митрополит находился в Польше, а таким мог быть, по личному значению и месту своей кафедры, только холмский епископ, знакомый нам гонитель украинского православия – Максимилиан Рылло. Король и его партия не были расположены к этому епископу и устроили так, что Екатерине предложено было уступить королю Смогоржевского для занятия митрополичьей кафедры, а на место его принять на полоцкую архиепископию холмского епископа.⁷⁴⁷ Екатерина согласилась на это и освободила Смогоржевского от русского подданства и предложила ему, до прибытия нового епископа, устроить в Полоцке консисторию.⁷⁴⁸ Смогоржевский составил ее исключительно из базилиан, в числе которых более видными были: тайный провинциал белорусской провинции – Миляновский, игумен полоцкого базилианского монастыря Жаба, пустынский игумен Кириат и онуфрейский игумен Ираклий Лисовский – единственное лицо, пользовавшееся доверием русских властей, и в начале 1780 года уехал в Польшу. Первою заботою Смогоржевского было поправить в глазах униатов свое дипломатическое избрание на митрополичью кафедру и подкрепить его иерархическим избранием. Для этого он призвал представителей унии в Седльцы, объяснив униатам, что король лишь рекомендует его. Собралось едва несколько человек: епископ Владимирский, протоархимандрит базилиан и депутат папского епископа, Лещинский игумен; луцкий и львовский епископы прислали лишь свои мнения, а холмский епископ не дал от себя никакого известия.⁷⁴⁹ На этом жалком соборе, члены которого казались еще более жалкими, когда им пришлось разъезжаться, потому что в страшную распутицу должны были ехать на волах, избран был митрополитом Смогоржевский.⁷⁵⁰

Отсутствие Рыллы на этом соборе оказалось зловещим. Рылло понял, что его сдвигают с широкого поприща деятельности. Он увидел возможность восстановить давнюю связь Холма, Перемышля, Львова и Малороссии, в которой имел и теперь монастыри в Дермане и Дубне, поэтому отказался от полоцкого архиепископства, и поехал в Вену хлопотать, чтобы дали ему в управление австрийскую часть Польши.⁷⁵¹ Эти дела Рыллы поставили Смогоржевского в крайнее затруднение. Он оказывался без епархии. У него ускользала холмская кафедра, самая близкая к польскому центру – Варшаве и самая твердая при тогдашних тревожных слухах о будущих разделах Польши, а с холмской кафедрою исчезало вероятное управление чрез коадюторов перемышльской и львовской кафедрами. Полоцкая кафедра была для него еще менее надежною и возбуждала тревогу за её судьбу. Оставалось довольствоваться частью Малороссии с Радомыслем, подобно Володковичу и в то самое время, когда ходили слухи, что и западная Малороссия будет присоединена к России.⁷⁵² Смогоржевский чрез короля и папского нунция стал действовать на венский двор, чтобы получить признание своей власти над униатами австрийской Польши,⁷⁵³ а сам поспешил в Полоцк, куда летом (1780 года) предполагала приехать Екатерина. Первою мыслью его было остаться в звании митрополита и полоцкого архиепископа. Об этом он совещался с Штакельбергом еще в Варшаве после своего избрания в митрополиты, как только получил известие об отказе Рыллы. 16 марта 1780 года Штакельберг писал ему: «успех не отвечает моему усердию и моим желаниям, Ея Величество выразила мне свою мысль, что два звания не могут быть совместны, и свое желание назначить архиепископа из своих подданных.»⁷⁵⁴ Впрочем, от того же Штакельберга Смогоржевский получил и ободрение. «Тот же министр, – писал Смогоржевский к Левинскому,⁷⁵⁵ – в конфиденциальном письме к губернатору (Ребиндеру), с крайним сожалением пишет об этом и, однако, говорит, что может быть императрица изменит для меня к лучшему свою волю, когда сюда приедет.»⁷⁵⁶

Это ободрение распалило воображение Смогоржевского, и он кидался во все стороны, чтобы поправить дело. «Я застал здесь (в Полоцке), – писал Смогоржевский в том же письме, – графа Чернышева. Я скрыл от него известие, полученное от (русского) посла, и просил, чтобы он, как местный правитель, поддержал при дворе мои просьбы, которые я ему сегодня подал. Чернышев похвалил мой мемориал и его изложение, сейчас приказал перевести его на русский язык и сегодня намерен послать его в Петербург, куда губернатор пишет письма к своим друзьям и посылает им секретно копию этого мемориала, чтобы они знали, в чем дело, и сторожили его, а я завтра утром пошлю надежное лицо в Шилов к Зоричу, чтобы он как можно сильнее хлопотал за меня у своих ближайших людей, особенно у князя Орлова, у князя Вяземского, а также у графини Брюсовой. Был здесь слух, что здешние иезуиты испортили нам Чернышева и он повредил нашему делу в Петербурге. Сообщите эти известия, кому следует в кабинете (короля) и у нунция, и посоветуйтесь, не будет ли полезно для нашего дела, если бы дать русскому послу наш мемориал, чтобы он прочитал его и поразмыслил о задуманных нами мерах, о которых после донесет ему губернатор Ребиндер. Наконец, не может ли князь Станислав (племянник короля) получить от светлейшего государя какое-либо поручение в этом смысле, чтобы переговорить здесь с государыней о моем деле, а Рылло все испортил, подорвал и королевский кредит. Так сказал мне вчера, вскочив со стула, граф Чернышев, обедавший у меня в Струне.»

Какой мемориал представил Чернышеву и распустил по разным другим рукам Смогоржевский, мы не знаем. Вероятно, это была переделка вышеприведенной записки об учебном деле в Белоруссии или даже та самая записка. Чтобы облегчить русскому правительству разрешение своего трудного дела, Смогоржевский возобновил старое предложение, чтобы у него в полоцкой архиепископии был коадютор, но в коадюторы предлагал не прежнего кандидата Лисовского, а нового – базилианского иротоархимандрита Важинского, который, по слухам, дошедшим до Смогоржевского, хлопотал об этом чрез своих родных и друзей и прежде, когда еще шли переговоры о назначении Смогоржевского митрополитом.⁷⁵⁷ Это трудное дело Смогоржевский думал уладить следующим образом: «не мешает указать русскому послу, – писал Смогоржевский Левинскому, – на то обстоятельство, что ошмянский подкоморий, родной брат протоархимандрита, лицо, принесшее присягу императрице в Мстиславском уезде, где он владеет жениным имением, а протоархимандрита мы могли бы сейчас же сделать подданным императрицы, назначив его супериором в каком-либо монастыре в кордоне (присоединенной области), и, таким образом, исполнив ея волю, поручить эту паству подданному её. Тогда пусть бы, пожалуй, меня выгнали отсюда. Кабинет и нунциатруа⁷⁵⁸ пусть обсудят это обстоятельство и пусть вобьют в голову русского посла, а он, если захочет, сумеет повернуть это дело по-министерски, издалека. Нужно живо поворачиваться с этим; медлить опасно.»⁷⁵⁹

Опасность действительно была велика. Еще до 6 апреля, т. е. в первые же дни после своего возвращения в Полоцк, Смогоржевский узнал, что Сестренцевич прочит на место Смогоржевского и его коадютора своего племянника, бывшего иезуита Одынца, что он имел какие то переговоры с московским митрополитом Платоном о том, чтобы не было в Белоруссии униатского архиепископа, а только коадютор его – Сестренцевича, что Сестренцевич убедил в этом Чернышова, который хлопочет за Одынца в Петербурге, что, наконец, Сестренцевич побуждает некоторых базилиан переходить в латинский обряд.⁷⁶⁰ 13 апреля, Смогоржевский имел новые тревожные известия. Он узнал, что полоцкая кафедра может быть отдана лещинскому архимандриту Чаадаю, который хотя был по наружности униатом, но перешел в унию из латинства, был тоже близок к Сестренцевичу и также опасен Смогоржевскому, как и Одынец, или еще хуже; слышал он, наконец, что полоцкая униатская кафедра будет отдана не униату.⁷⁶¹

В Варшаве понимали важность этих обстоятельств. Русский посол, по просьбе короля, представил своему правительству королевскую рекомендацию за Важинского.⁷⁶² Пока происходили эти сношения, Смогоржевский получил новые неприятности. Чернышев сделал за что-то выговор Ребиндеру, сам донес в Петербург о прибытии в Полоцк Смогоржевского и получил какой-то указ неприятного для Смогоржевского содержания.⁷⁶³ Кроме того, Смогоржевский получил тревожные известия о кознях иезуитов и Сестренцевича, подозревал, что они перехватывают его письма, узнал, что иезуиты ведут какие-то интриги в Литве и распускают на счет его в Полоцке и даже в Риме дурные слухи, обзывают его даже еретиком.⁷⁶⁴ Смогоржевский поспешил написать Чернышеву оправдательное письмо, которое сейчас вместе с известиями об иезуитах, которых он называл черными людьми, дьяволами, сообщил в Варшаву.⁷⁶⁵ В письме к Чернышеву и в сообщениях в Варшаву он изменил тактику. Свое пребывание в Полоцке он представлял временным и просил назначить ему не коадютора, а преемника, указывая на того же Важинского.⁷⁶⁶ Около 11 мая Смогоржевский имел обманчивое утешение, что его усилия, хлопоты, начинают действовать и дают благоприятный ход его делу. «Граф Чернышев, возвратившись из Могилева (в Полоцк), в ответ на мое последнее письмо, сказал мне лично, – писал Смогоржевский 11 мая, – что дозволяет мне до прибытия государыни исполнять пастырские обязанности и, что он будет стараться, чтобы государыня не исключала меня из числа здешних жителей, и чтобы обрадовала меня желаемым преемником. Это заявление он повторил и пред дочерью канцлера Борха, которая гостит у меня в Струне.»⁷⁶⁷

Это заявление имело для Смогоржевского великое значение. К этому времени он уже получил известие, что австрийское правительство признает его духовную власть над австрийскими униатами.⁷⁶⁸ Если бы он остался еще русским подданным, следовательно мог бы свободно управлять полоцкими униатами, хотя бы то через самостоятельного епископа, то стал бы в положение униатского митрополита прежних времен, над всеми униатами разделенной Польши, и под его властью эта разделенная Польша объединилась бы в одно духовное стадо, представитель которого он, Смогоржевский, связан дружбою с польским королем и многочисленными духовными латинскими лицами не иезуитского направления и с польскими государственными людьми. Это был бы униатско-польский контрпроект в сравнении с проектом полоцких иезуитов располагать поляков к России посредством русского образования и в сравнении с проектом Сестренцевича сближать их с нею посредством не-ультрамонтанского латинства.

Смогоржевский удвоил свои хлопоты. Его местопребывание, Струнь, сделалось сборищем его польских друзей. Здесь имела пребывание упомянутая уже Борх. Сюда прибыла с компанией жена тройского кастеляна. Генерал Понятовский, прибывший в Полоцк тоже с компанией, побывал в Струне, полюбил это место и переселился сюда. Со дня на день Смогоржевский ожидал воеводу брестского и тройского кастеляна. Все это сборище, кроме двух последних, жило в Струне уже с 18 (7) мая, т. е. за 12 дней до приезда Екатерины. Понятовский был во главе этого сборища и мудро заслонял собою действительного хозяина – Смогоржевского. Отсюда это польское сборище делало наезды в Полоцк, обедало у жены Чернышева, представлялось австрийскому посланнику Кобенцелю. Смогоржевский отовсюду извлекал пользу. Он сблизился с Кобенцелем и получил дозволение писать к нему. Он сошелся даже с православным псковским архиепископом Иннокентием, изложил ему свое дело, встретил сочувствие и сейчас же дал об этом знать в Варшаву на случай надобности.⁷⁶⁹ В тоже время Смогоржевский приготовлялся к торжественной встрече Екатерины и явно соперничал с иезуитами. Он приготовлял торжественные речи, оды на разных языках.⁷⁷⁰ К приезду Екатерины польское сборище Смогоржевского, видно, успело сделать многое в его пользу. Екатерина, приехав в Полоцк 19 (30) мая, прежде всего, посетила униатскую базилианскую софийскую церковь, а затем в ней был и торжественно был встречаем Потемкин с множеством сенаторов и других лиц. Мая 20 (31) иезуиты затмили униатов торжественной встречею у себя Екатерины; но Смогоржевский надеялся затмить их в свою очередь 21 мая (1 июня) в день тезоименитства Константина Павловича, так как в этот день Екатерина предполагала присутствовать на служении Смогоржевского.

Неожиданная интрига расстроила это торжество. Какой-то русский сенатор, враждебный Смогоржевскому, устроил так, что православная служба, на которой присутствовала Екатерина, протянулась слишком долго и Екатерина, хотя и высказала на это неудовольствие, но не была у униатов.⁷⁷¹ Смогоржевский, кроме того, жестоко тогда страдал лихорадкой и на некоторых торжествах не мог присутствовать. Он не мог ехать дальше и даже присутствовать при выезде Екатерины из Полоцка, болезнь его удержала в Струне. Впрочем, он несколько поправил это. Екатерина должна была ехать мимо Струпа. Смогоржевский расставил по дороге своих крепостных и духовенство и сам вышел в облачении и простился с государыней,⁷⁷² которая благодарила его за внимание. Кроме того, Смогоржевский имел многочисленные средства постоянно напоминать о себе Екатерине и её сановникам на всем пути её по Белоруссии. От Струня, где так много было собрано его друзей, до Шклова, владения друга его Зорича, где готовилось самое большое торжество в честь Екатерины, удивившее даже австрийского императора,⁷⁷³ Смогоржевский устроил особую почту для своих друзей.⁷⁷⁴ Для посылок и ходатайств Смогоржевский имел особого, опытного человека, дворецкого Беликевича.

Присмотревшись в Полоцке к разным людям, он отчетливее уяснял себе, кто из них имеет силу, кто и как может быть полезен. Польское сборище друзей все стояло за него: тут было согласие, единодушие, которыми дорожил Смогоржевский, но что касается русских людей, то Смогоржевский нашел, что ему выгоднее воспользоваться разъединением, разногласием их. Как только Екатерина уехала из Полоцка, Смогоржевский опять написал письмо к Чернышеву,⁷⁷⁵ хотя знал, что Чернышев главный его враг. «Фельдмаршал Чернышев – явный враг унии, и кто знает, не замышляет ли он погубить ее. Третьяго дня очень высокое лицо из Польши, быстро проезжавшее через Струнь, сказало мне по секрету, что знает из верного источника, что русское правительство в ответе Штакельбергу высказало намерение уничтожить после меня унию.»⁷⁷⁶

Смогоржевский, однако, не терял надежды поправить дело. Он нашел между русскими сановниками покровителя унии, на влияние которого можно было смело рассчитывать и тем смелее, что лицо это, по известиям Смогоржевского, любило действовать наперекор Чернышеву. Это Потемкин, бывший у Смогоржевского с австрийским посланником, Кобенцелем, за два дня до выезда Екатерины из Полоцка, когда ехал в Могилев, и угощенный Смогоржевским завтраком и шоколадом. Смогоржевский написал к нему письмо.⁷⁷⁷ С этим письмом дворецкий Беликевич полетел за Потемкиным и нашел его только в Крычеве. Здесь стал действовать на Потемкина новый ходатай, родственник (по жене) Потемкина, польский гетман Браницкий, перед которым Потемкин откровенно сказал, что в Петербурге желали бы искоренить униатов, что за них там никто не говорит ни слова; «не смотря однако на это», писал Смогоржевский Левинскому, «он обещал мне свою помощь, но разве из-за этого придется ему поссориться с государыней, – сказал он, и приказал Беликевичу приехать в Петербург, – а вчера (письмо писано 8 июня) он с здешним губернатором полетел в Невельщину на обед к Михельсону, чтобы переговорить о моем деле с императорскими секретарями – Безбородко и Турчаниновым.»⁷⁷⁸ В знак особенного внимания Потемкин прислал Смогоржевскому чрез Беликевича красного полынного вина, как лекарство от лихорадки.⁷⁷⁹ Не полагаясь, однако, на одного Потемкина, Смогоржевский в то же время обратился к новому, приближенному к Екатерине лицу – Ланскому.⁷⁸⁰

Наконец, на всех русских сановников он думал действовать дипломатическими средствами. «Австрийскому послу, я думаю, – писал Смогоржевский, – послать письмо с выражением благодарности австрийскому императору за дозволение духовного управления в австрийском кордоне и призову его (императора) ходатайствовать за здешнее католичество (унию)⁷⁸¹ и архиерейство (полоцкое), а через его министра подсуну ему следующия побуждения (ходатайствовать): 1) несколько лет тому назад австрийская императрица в письме к здешней государыне в сильных выражениях ходатайствовала за целость обоих обрядов (латинского и униатского): сыну естественно возобновить ходатайство матери; 2) может он (император) в разговоре (с Екатериной) также заявит, что он мне, императорскому (русскому) подданному и администратору вакантной митрополии, дозволил в своем кордоне духовное управление и желал бы, чтобы я вскоре туда отправился ради нужд церковных; но узнав, что я здесь не имею ни суффрагана,⁷⁸² ни коадьютора, желал бы, чтобы императрица или дала мне коадьютора или назначила кого-либо на мое место, потому что паства не может оставаться без пастыря; 3) в разговоре он может упомянуть и то, что предоставил администрацию перемышльской епархии холмскому епискому, не смотря на то, что этот епископ – польский житель и польский подданный. Руководствуясь этими соображениями, он (австрийский император) может сам или через своего министра подействовать, по крайней мере, на Потемкина.»⁷⁸³

Смогоржевский, рассылая эти письма, смутно чувствовал, что заходит слишком далеко. Передавая все это своему поверенному Левинскому, он, между прочим, писал ему: «передайте все это по секрету светлейшему государю и святой нунциатуре. Пусть они своими путями добиваются правды и обдумывают, как бы вернее действовать, потому что я один, без помощи и без здоровья. не в силах все сделать.»⁷⁸⁴ Но это был минутный упадок духа. В следующем же письме, рассказав, что вышеуказанные письма разосланы, что Потемкин готов стоять за унию и что даже Чернышев представил его мемориал, Смогоржевский, между прочим, говорит: «пусть все это варится в котле» и собирался в начале июля ехать на конгрегацию базилиан,⁷⁸⁵ которые, по его мнению, пожалуй, еще перережутся.⁷⁸⁶

Смогоржевскому, однако, не скоро пришлось выехать из Полоцка и предупреждать резню базилиан, потому что в котле варилось не совсем так, как он желал. 9 июня, накануне выезда Екатерины из Могилева, Чернышев прислал ему на его запросы ответ, что временно устроенное им управление епархией посредством консистории должно продолжаться до тех пор, пока императрица не выскажет об этом своего решения.⁷⁸⁷ Дело, следовательно, переносилось в Петербург. Смогоржевский не замедлил перенести туда же и свои хлопоты. 15 июня он послал Беликевича в Петербург с письмами к Потемкину, Ланскому, с письмами полоцкого губернатора к его петербургским друзьям и с письмами от других лиц.⁷⁸⁸Многочисленные друзья его в Польше с напряженным вниманием следили за ходом его дела и через Левинского давали ему знать о мнениях и заботах короля, папского нунция, о переговорах их с русским посланником.⁷⁸⁹ Письмо Чернышева произвело на них весьма сильное впечатление. Нунций посоветовал Смогоржевскому не торопиться выезжать из Полоцка.⁷⁹⁰ Затем, в загородной королевской резиденции собрался под председательством короля совет, составленный из нунция и польских министров, и предположено сделать новое представление в Петербург, опираясь на трактат 1773 года и настаивать на назначении полоцким архиепископом протоархимандрита Важинского.⁷⁹¹ В этом смысле нунций написал ноту к королю.⁷⁹²

Но в это время пришло новое известие, произведшее еще большую смуту в Варшаве. В то время, как Смогоржевский истощал все усилия поправить свое дело, и друзья его спешили за ним с своею помощью, не дремали и враги их, иезуиты. Они в Варшаве еще в апреле, гораздо раньше Смогоржевского, знали какое решение русское правительство приготовило касательно полоцкой униатской архиепископии.⁷⁹³ Они позаботились узнать и о том, что Смогоржевский пишет в Польшу. 17 июля Невинский писал Смогоржевскому, что получил от него явно подпечатанным письмо и известил его, что кроме того копия одного письма его к королю добыта иезуитами и сообщена Чернышеву.⁷⁹⁴ Копия эта, очевидно, получена была иезуитами и сообщена Чернышеву гораздо раньше, по всей вероятности, еще в июне. Письма Смогоржевского и особенно записки его получали значительную гласность. Сестренцевич еще в начале июня отзывался о Смогоржевском пред поляками, что его перо слишком смелое,⁷⁹⁵ и как оказывалось, отзывался так не по дружбе к Смогоржевскому и, конечно, не перед одними поляками. Не благоволение Сестренцевича к себе Смогоржевский видел явно, и с своей стороны платил ему тем же. В одном из своих писем он указал на самую больную сторону деятельности Сестренцевича. По поводу покушений Сестренцевича переманить к себе в латинство базилиан и подчинить себе униатов, Смогоржевский писал: «это ясно показывает, что он вовсе не заботится о вере народа, который конечно пойдет не к латинским обрядам, а к схизме (православию).»⁷⁹⁶ Сестренцевич не мог быть доволен таким мнением, если оно в числе других мнений Смогоржевского дошло до него.

Кроме вождей польской интеллигенции в Белоруссии, полоцких иезуитов и Сестренцевича, Смогоржевский имел еще одного опасного врага, который действительно ратовал за тот народ, нужд которого так не понимал Сестренцевич, по словам Смогоржевского, и которого еще больше не понимал сам Смогоржевский. Об этом простом народе, в среде которого действительно весьма многие желали, но не могли перейти в схизму, заботился всеми силами именно Георгий Конисский, который, без сомнения, знал и проекты, и хлопоты Смогоржевского и понимал, как сильно они угрожают загородить еще больше униатам путь к православию. Есть основание думать, как сейчас увидим, что об этом Георгий часто говорил с Чернышевым. Когда в Могилев приехал Потемкин (в первых числах июня), Георгий подал ему две записки, между прочим, и «об униатах, неотступно просящих присоединения нашему исповеданию, – говорит Георгий, – целыми селениями и с церквами их», и просил доложить об этом государыне.⁷⁹⁷

Судьба этих записок не известна была Георгию, не известна она и нам; но тем или другими путями дело направлялось неоспоримо в смысле просьбы Георгия. Вскоре по отъезде Екатерины из Могилева, т. е. после 10 Июня, Чернышев несколько раз говорил Георгию: «теперь вам свободно без сомнения принимать целыми селениями и с церквами желающих присоединиться к православному нашему исповеданью.»⁷⁹⁸ Чернышев, действительно, был одним из главных лиц, давших такой ход этому делу, и Смогоржевский не напрасно приписывал ему всю вину в своих неудачах. Униатские известия открывают нам и другое лицо, которое действовало с ним за одно в этом смысле. «Белорусский наместник (Чернышев), писал Смогоржевскому Новинский, сговорившись с Безбородко, через которого идет из губернии (Белоруссии) в Петербург и обратно вся переписка, оба били и бьют на то, чтобы уничтожить полоцкое архиепископство.»⁷⁹⁹

Таким образом, мы видим, что в борьбе за полоцкое униатское архиепископство участвовали самые разнообразные люди и имелись в виду самые разнообразные цели. Последствием всего этого был нижеследующий правительственный акт: 2 июля Екатерина дала на имя Чернышева следующий рескрипт: «По поводу нового к нам отзыва от униатского в Польше митрополита Иассона Смогоржевского о дозволении ему остаться при управлении униатскими церквами в полоцком и могилевском наместничествах, если не на всегда при коадьюторе, по крайней мере, до определения ему преемника, мы нужным находим, чтоб вы ему объяснили, что согласись однажды на желание его величества короля польского о принятии ему Смогоржевскому сана униатского в Польше митрополита, уволили мы его тем от всех обязательств подданства и службы нашей, и тогда же назначили на место его другого униатского архиепископа. Когда сей назначенный ему преемник нашел для себя выгоднейшим предложенную ему епархию в областях её величества императрицы королевы, то чрез сие полоцкая униатская епархия учинилась праздною, в которую определение нового архиерея, так как и дальше об оной устроение, есть единственно дело самодержавной нашей власти; следственно заботы и попечения кого-либо из духовных посторонней державы о праздности сея епархии, о рукоположении священства и о прочем оной управлении не могут здесь ни мало быть вместимы. Всего менее остается права митрополиту Смогоржевскому присвоить себе ту епархию по примерам им упоминаемым общего управления оной с митрополиею униатской. Таковое общее управление могло иметь место в то время, когда сии провинции были соединены с польской короною, но теперь как может он, учинився гражданином и прелатом в другом государстве, служить вместе двум разным государям? Из сего и следует, что он Смогоржевский должен, отложа все свои объяснения, касающияся до особы и звания архиепископа униатского в Полоцке, нашего подданного, отправиться к месту своему в Польше, остерегаясь всемерно мешаться в распоряжение духовных дел в нашей империи: но что касается до собственного своего имения, оное в целостном и неприкосновенном его распоряжении остаться имеет на основании законов и по примеру прочих присягу нам учинивших, для управления же делами духовными церквей униатских в полоцком и могилевском наместничествах до будущего нашего соизволения повелеваем учредить консисторию из трех или четырех духовных того закона людей верных, подданством нам обязанных и поведения добропорядочного. Их должностью будет наблюдать порядки по церквам их закона, в случае же вакансии при котором либо приходе священнического места, препоручите вы людям надежным спрашивать и наверное осведомляться от прихожан желают ли они иметь священника нашего православного восточного закона, в каковом случае преосвященные архиепископ псковский и епископ могилевский, первый в полоцкой губернии, а последний в могилевской, обязаны определять людей достойных: если же прихожане похотят иметь священника униатского, то консистория сих церквей должна препоручать приход праздный священнику ближайшего прихода, покуда с постановлением от нас настоящего архиерея могут рукополагаемы быть новые священники, притом сходственно указу нашему от 3 июня 1779 года накрепчайше запретить в монастырях и церквах приходских униатских принимать священников и монахов, извне государства приходящих, повелев оказывающихся без вашего дозволения представлять к вам для высылки за границы под присмотром.»⁸⁰⁰

Рескрипт этот произвел великую тревогу в Варшаве, Риме и в среде униатов. Униатов особенно тревожило подтверждавшееся вновь старое известие, что полоцкое униатское архиепископство предположено уничтожить и что этого добиваются Чернышев и Безбородко.⁸⁰¹ В Петербурге они имели теперь единственную надежную опору –председателя иностранной коллегии Н. Панина, который давно известен им был, как охранитель Польши.⁸⁰² К нему направлен был польский посланник в Петербурге Деболи, который получил от него уверение, что постарается отвратить этот удар и ждет только удобного времени, чтобы подействовать на императрицу.⁸⁰³ На тревожное опасение Невинского, что для Панина обыкновенно много нужно времени, что между тем полоцкая архиепископия а в ней и вера униатская погибают, в кабинете польского короля ему отвечали таинственно: patientia (терпение)!⁸⁰⁴ Ожидалось действительно нечто большее. Папа написал к Екатерине письмо в защиту униатской церкви в Полоцке, и это письмо в начале 1781 года уже ходило по рукам в Белоруссии и радовало униатов.⁸⁰⁵

Но эта радость скоро уступила место печали и великому смущению. В начале февраля 1781 года получен был ответ папе Екатерины, который папский нунций в Варшаве долго прятал и долго не решался посылать папе,⁸⁰⁶ так как из него оказывалось, что для спасения унии папа должен быть покорным исполнителем желаний русской императрицы. «Нунций имеет копию ответа императрицы на письмо папы, писал Невинский, но по политическим причинам хранит ее пока в глубокой тайне и не дает никому даже прочитать, ходит, однако, слух, что сущность этого ответа следующая: сделай, тогда и я сделаю, т. е. когда папа сделает Сестренцевича архиепископом Белой Руси, тогда и императрица даст белорусским униатам архиепископа.⁸⁰⁷ Ответ этот, впрочем, вскоре сделался известен не только в Варшаве, но и в Полоцке. Базилианский провинциал Миляновский писал об нем из Полоцка 15 мая 1781 года к базилианскому прокуратору в Варшаве Новицкому: «из этого ответа легко попять, кто причиной нашей погибели.»⁸⁰⁸

Белорусские и польские униаты действительно не могли иметь на этот счет больших сомнений. Между ними, правда, ходили слухи то о назначении им православного епископа, то кого-либо из таких униатов, который бы после своего вступления на кафедру согласился принять православие;⁸⁰⁹ но более основательные известия склоняли их к той мысли, что их хочет подчинить себе Сестренцевич. 15 апреля 1781 года, поверенный Смогоржевского, Беликевпч, передавал ему чрез Левинского известие, полученное им из Петербурга, что Сестренцевич старался об этом и теперь, что, находясь в Полоцке, он часто заговаривает о Струне и собирается осматривать его.⁸¹⁰ В начале 1782 года униаты имели известие, что Сестренцевич будет иметь двух суффраганов, одного из них для управления униатами, что этим суффраганом будет Лисовский,⁸¹¹ что скоро будет дозволен переход униатов в латинство,⁸¹² и что Сестренцевичу поручено войти в сношение с Смогоржевским, не согласится ли он дозволить это.⁸¹³ На эти известия сочувственно откликнулись прежде всего полоцкие базилиане. «Мне кажется, – писал Миляновский к Новицкому 15 мая 1781 года, – что следовало бы как-нибудь надоумить Рим, что бы нам дозволено было, по крайней мере, быть хоть под властью епископа римского обряда, потому что несомненно, известно, что в унии мы не долго останемся: так лучше вовремя принять меры и закрепить существование наших монастырей.»⁸¹⁴ Сочувственно к этому относились и даже предупреждали ожидаемое течение дел не одни базилиане.

В полоцкой области, известной давно множеством ревнителей, выступавших под знаменем Кунцевича, радовавшегося всегда переходу униатов в латинство, нашлось, видно, и теперь не мало ревнителей этого перехода. Еще в начале 1781 года тот же Миляновский писал: «весьма многие перешли в латинство и не перестают идти.» Но в тоже время он сообщал, что в Могилевской области совсем другое направление дел, что там десятки приходов отпали от унии и перешли в православие.

Все эти факты ясно показывают, что уния в Белоруссии поставлена была в зависимость от латинства, а сейчас увидим, что от обоих этих вероисповеданий поставлено было в зависимость присоединение униатов к православию, не смотря на то, что это чисто русское, народное дело с давних пор стояло прямо во всей своей народной простоте и ясности и могло идти путем совершенно независимым и от латинства и от унии.

Действия Георгия после издания рескрипта от 2 июля 1780 года Донесения Синоду. Недоумения Синода. Ответ Георгия. Старание Георгия преодолеть затруднения, поставленные рескриптом 2 июля. Число присоединенных к православию в первые годы после рескрипта 2 июля. Положение Малороссии. Приглашение Смогоржевским помещиков истреблять православие. Окружная грамота Смогоржевского. Конгрегация униатского духовенства в Радомысле. Присяга на верность унии. Разъезды униатов по Малороссии. Затруднения. Протест православных монастырей. Волнения в Смилянщине. Жалоба Ксаверия Любомирского. Громовой рескрипт Екатерины Штакельбергу. Новое послание Смогоржевского, новая конгрегация новые разъезды униатов. Борьба между Смогоржевским и князем Ксаверием Любомирским. Униатские известия о действиях православных священников и о настроении народа. Деятельность визитатора Туркевича. Действия Смогоржевского в Варшаве. Старание его расположить к себе русское правительство.

Слова Чернышева Георгию, что теперь ему можно присоединять униатов целыми приходами и с церквами, без сомнения, были встречены Георгием с великою радостью и не оставались одними словами, а сейчас же стали переходить в дело. Но рескрипт 2 июля, дозволявший только присоединение вакантных униатских приходов, когда после опроса прихожане пожелают перейти в православие, до такой степени ограничивал заявление Чернышева, что недоумения, затруднения должны были возникать то и дело. Народ, как только услышал об этом рескрипте, понял его по-своему, т. е. без всяких ограничений и, не обращая внимания, вакантны ли у него приходские церкви или нет, «стадами», как выражается Георгий Конисский, стал приходить и подавать ему прошения, при чем открылось еще новое, непредусмотренное затруднение: те из народа, которые боялись помещиков, спрашивали через других, как им поступить.⁸¹⁵ Местные высшие власти сначала не видели в этом деле затруднений и, подобно народу, не стеснялись ограничением рескрипта. Чернышев сам просил Георгия присоединить к православному приходу прихожан униатской чечерской церкви, не упоминая ни о том, жив ли униатский приходский священник и производилось ли дознание местною светской властью.⁸¹⁶ Тоже делали у другие. Так вице-губернатор Николай Богданович Энгельгард и директор казенных вотчин полковник Герасим Иванович Черемисинов сами давали знать о желании прихожан быть православными и «о беспрепятствии к освящению церквей их, при которых, не известно, были ли униатские священники или нет.»⁸¹⁷

Выше всякого сомнения, что Георгий еще ближе, чем светские власти стоял к пониманию этого дела народом, но по своему положению он не мог не обращать внимания на возникавшие затруднения. Затруднения эти тревожили Георгия, и он обращался за разъяснением их к могилевскому губернатору Пассеку. Он, именно, спрашивал, что делать, когда сами прихожане, не дожидаясь спроса, заявляют желание быть православными? Затем он просил, чтобы губернатор нарядил светских каких офицеров для освидетельствования, все ли в приходе состоящие желают присоединения и доброю ли волею? Пассек на первый вопрос отвечал, что случай этот сам собою разумеется, тем более, что тогда большею частью и сами униатские священники возвращаются к православию вместе с своими прихожанами, а касательно назначения лиц для освидетельствования, сказал: «как нет никакого ни откуду в принятии таковых приходов и церквей их препятствия, то довлеет и того, что от вас (Георгия) посылаются для освидетельствования священники надежные, а если последует какое от кого препятствие, тогда от меня будут посланы.»⁸¹⁸

15 июля 1780 года Георгий Конисский донес Синоду, что по прошению жителей казенных сел: Осовца и Долгого-Моху, давно уже просивших о присоединении, он освятил их церкви и что также освящены три пропойские церкви владения князя Алексея Михайловича Голицына. В пояснение этих своих действий Георгий говорил касательно двух первых церквей: «в сих двух церквах униаты и малейшего следа не имеют порочить, якобы прихожанам делалось от кого-либо принуждение, ибо присутствующия в казенной палате, в ведомстве коей те села состоят, по вотчинам не ездят, а приказчики тех сел, будучи католицкого закона, хотели бы паче нудить прихожан при унии удерживаться, чем присоединяться греко-восточной церкве»; а касательно трех остальных пояснял, что сделано было возражение со стороны униатского архимандрита Лисовского, но когда предана была комиссия, в которой были и униатские депутаты, то оказалось и признано самими униатскими депутатами, что принуждения не было.⁸¹⁹ В двух из этих приходов вместе с прихожанами присоединялись священники, а в третьем прихожане принимали православие помимо своего приходского священника.⁸²⁰

Донесения эти поставили Синод в большое затруднение. Из иностранной коллегии Синод не имел уведомления, что можно присоединять целыми приходами. Синод решил потребовать у Георгия объяснения, почему он поступал вопреки ясному указу, и предписать ему вперед в таких случаях сноситься с светской властью.⁸²¹ В ответ на это Георгий передал свои, вышеуказанные объяснения с Чернышевым, Пассеком, сослался на рескрипт 2 июля, обнародованный во всем могилевском наместничестве, указал случаи, когда он и сам обращался к светской власти произвести дознание, и заключил свое объяснение: «и так я собою и без сношения с светской командою ничего в принятии униатов селениями и посвящении церквей их не делал. Сколько ж церквей униатских (кроме тех, о коих я святейшему Синоду уже рапортовал) и котория з священниками, а котория без священников в малом времени к благочестивому исповеданию нашему присоединились и в приходах тех коликое число дворов душ обоего полу, тако ж котория еще церкви о присоединении прошения подали, о том при сем ведомость святейшему Синоду представляю; и наконец доношу, что есть ли бы владельцам римско-католическим повеление особливое последовало не держать больше крестьян своих в мучении совести и хотящих обратиться ни как не притеснять, под опасением конфискации тех вотчин, где принуждение делается, так бы в скором времени ни одной церкви в унии не осталося, понеже народ в унии состоящий послышав обнародованное высочайшее повеление (рескрипт 2 июля), всякий день стадами являются с прошениями о принятии, а котории за страх владельцов не могут явиться, те сторонно (через других) просят мене сыскать средство доставить и им свободу в том. Являющихся с прошениями принимать ли мне напредь при том, как вышлю я показал з светской командою сношении, в резолюцию ожидать имею из святейшего правительствующего Синода указа.»⁸²² В приложенной ведомости показано 19 присоединявшихся приходов, целых или частью, именно: 10 приходов с священниками, 4 прихода без священников, 5 – без священников и без церквей, всего присоединилось 6.809 человек. Ответ Георгия Синоду и при нем ведомости составлены 20 августа 1780 года, следовательно, решение этих 6.809 человек⁸²³ присоединиться к православию последовало в течении месяца с небольшим, а вероятнее и в гораздо меньшее время, после обнародования рескрипта 2 июля.

Но это далеко не полное число. При той же ведомости Георгий представил список еще 7 приходов, просивших о присоединении все кроме одного без священников.⁸²⁴ Следовательно, в самое первое время после обнародования рескрипта 2 июля, около десяти тысяч пожелали быть православными. факт этот несколько разъясняется и, вероятно, ослабляется тем, что это были почти все имения русских людей;⁸²⁵ но были также приходы, составлявшие имения и не русских людей, как например, из числа 19 приходов, пироговский был владения разных помещиков римско-католиков и теплянский – владения иезуитов. Из числа 7 приходов, заявивших желание принять православие, четыре прихода составляли владение казны или русских людей и три – помещиков римско-католиков.

Синод 19 октября 1780 года послал Георгию указ, в котором говорил, что словесные объяснения, какие имел Георгий с светскими властями, не заключают в себе ничего утвердительного, что на них нечего основываться, а нужно строго следовать высочайшему повелению о вакантных униатских приходах, поэтому пусть Георгий о присоединенных уже приходах даст знать светской команде, если не дал, и впредь всегда предварительно дает знать и тогда только пусть действует, когда получится согласие светской власти и не будет никакого препятствия; в случае же препятствия пусть не присоединяет и ждет разрешения от светской команды; наконец, на мнение Георгия о конфискации имений помещиков, запрещающих народу присоединяться к православию, Синод ответил, что это «до рассмотрения духовной команды не следует, а принадлежит светской власти.»⁸²⁶

Георгий Конисский не признал для себя возможным мириться с таким стеснением и придумал сродство обходить рескрипт 2 июля. Когда и священник, и прихожане желали присоединиться к православию, то дело устроилось обыкновенно так: священник лично присоединялся к православию, приход его считался вакантным, прихожане присоединялись, как будто у них не было священника, наконец, к ним назначался тот же священник. Георгий даже не скрывал этой хитрости и явно выставлял ее в своих донесениях Синоду. «Владения господина Волковыского, коллежского советника, состоящего в законе римско-католицком, – доносил Георгий 20 октября 1780 года, – села Головенчиц униатской рождества Богоматери церкви (которая прежде, повелением и денежною суммою блаженные и вечной славы достойные памяти государя императора Петра I, состроена была под Лешном на месте одержанной в 1707 году победы над генералом Левенгауптом, а потом за превращением оной на униатскую владельцами римско-католиками перенесена в показанное село Головенчицы) священник Герасим Зубанович, явись ко мне, по желанию своему греко-восточной православной пашей церкви присоединился. Я, потому что при оной церкве оказалась вакансия священнического места, сообщил могилевскому наместническому правлению, по которому сообщению из оного правления в силу высочайшего имянного ея Императорского Величества повеления, данного во 2 день июля сего 1780 года его сиятельству года генерал фельдмаршалу, белорусскому государеву наместнику и разных орденов кавалеру графу Захару Григорьевичу Чернышеву, в показанное село Головенчицы посылаем был надежный офицер для освидетельствования желания прихожан; и понеже те прихожане пожелали иметь священника православного исповедания, то присланным ко мне из наместнического правления с приложением взятых от оных прихожан о таковом их желании подписок сообщением требовало, дабы я касательно до определения к помянутой церкве священника поступил по силе вышеупомянутого высочайшего повеления; почему я к той головенчицкой церкве самогож бывшего при оной священника определил.»⁸²⁷ В 1784 году воссоединение униатов встретило в Белоруссии новые затруднения, продолжавшиеся опять около десяти лет.

Как велико было в эти три года стремление народа к православию, не смотря на стеснение рескрипта 2 июля и противодействие панов, можно судить по тому, что когда в 1781 году Синод потребовал от Георгия Конисского и от Иннокентия псковского сведений, сколько присоединилось к православию, то оказалось, что

у Георгия в 1781 году присоединилось 85.069 чел.

в 1782 – 17.829 чел.

в 1783 – 9.680 чел.

всего 112.578 чел.

у Иннокентия в 1781 году – 4.402 чел.

в 1783 – 181

всего 4.583 чел.

вообще всего 117.161 чел.

Число это далеко не выражает всего количества присоединенных. Георгий собирал эти сведения торопливо. Он прямо говорил в донесении Синоду, что по новости дела трудно представить точные сведения, потому что священники не имеют записей.⁸²⁸ В число это, по всей вероятности, не вошли особенно те, которые по одиночке и давно уже перешли в православие. На сколько приведенные числа выражают действительное стремление народа к православию, для суждения об этом можно указать на следующие данные. Невозможно не придавать значения такому важному свидетельству, как свидетельство Георгия, что толпы народа приходили к нему просить о присоединении. Заявления эти были так убедительны, что Георгий, как мы видели, сам просил, чтобы правительство посылало чиновников удостоверяться, что просящие о присоединении действительно добровольно просят об этом. Далее, постепенно уменьшавшееся число присоединявшихся никак не говорит в пользу мнения, что присоединяли насильно, а напротив, может или подтверждать многократные заявления Георгия, что присоединение задерживалось польскими помещиками и что без этой задержки не осталось бы (в Могилевской области) ни одной униатской церкви, или доказывать, что присоединение стало доходить до своих естественных границ. Наконец, мы имеем весьма важное об этом униатское свидетельство. Известный нам тайный базилианский провинциал в Полоцке Миляновский в начале 1781 года писал, что в Полоцкой области только один священник перешел в православие, а в Могилевской отпали целые десятки церквей. О насилиях он теперь не говорил ни слова.⁸²⁹ Вскоре, однако, вопрос о насилиях представился важным этому ревнителю перехода униатов в латинство и он предложил, как можно думать, униатской полоцкой консистории послать в Петербург депутацию с жалобами на эти насилия. Об этом проекте так отзывался в половине того же года один из членов той же консистории базилианин Амвросий Кириат, осуждавший проект перехода униатов в латинство, следовательно, настроенный ревниво оберегать унию и от православия: «я восстал против другого проекта (кроме проекта перевести базилиан в латинство), проекта – ехать в Петербург и жаловаться на отнятие церквей, потому что мы вовсе не приготовились представить доказательства, что делаются насилия, а жаловаться сенату, минуя государева наместника, на подговаривания переходить в господствующее вероисповедание, на подкрепление отступничества водкой, на дураченье и позорный обман простого народа, никак не следовало.»⁸³⁰

Потери, понесенные униатами в Белоруссии, с избытком вознаграждались в Малороссии. Сюда перенес свою деятельность Смогоржевский, удалившийся в конце 1780 года из Полоцка с крайним озлоблением против русских и еще с большею ревностью к интересам польским. Прибыв в Варшаву, он сейчас же разослал письма к разным панам Украины и, между прочим: к придворному маршалу Ржевусскому, волынскому воеводе Сангушке, братьям Ксаверия Любомирского, приглашая их восстановлять унию и истреблять православие. «Номинат и администратор митрополит, свидельствуя нижайшее почтение волынскому воеводе и черкассскому старосте, князю Сангушке, – писал Смогоржевский, – имеет честь представить, что находящияся в черкасском старостве церкви, которые всегда были в унии и недавно, во время преследований униатов, насильно не униатами отняты, до сих пор бесправно остаются у них. Это соблазняет соседния волости, старанием их владельцев возвращенные в прежнее положение. Митрополит уверен, что князь воевода, повинуясь своему чувству благочестия, будет действовать подобно другим (панам) и поручит своему губернатору (правителю) Пенцельскому, чтобы употребил деликатные меры и привел громады и священников, к воссоединению с римской церковью, а тех (священников), которые бы не послушались спасительных внушений, удалил от приходов в силу трактата 1768 года сепаратного акта, 1 артикула, 3 параграфа.»⁸³¹

В ответ на письма подобного рода Смогоржевский получал в разное время от панов и от униатских властей известия, что уния восстановлена, а схизма (православие) истреблена в их владениях. Так, он получил известия об истреблении православия в Белоцерковщине,⁸³² области звенигородской,⁸³³ в благочинии дубенском.⁸³⁴ Некоторые паны показывали при этом замечательную ревность. Так, подольский владетель Корницкий извещал Смогоржевского. что «в трех приходах его владения, не согласившихся принять унии, он не пускал к себе народа на глаза и приказал выселяться, а когда священники этих приходов обратились с жалобами к русскому генералу Ширкову, то Корницкий поехал к нему, убедил в правоте своих действий и таким образом во всем имении своем истребил схизму.⁸³⁵

Ниже мы увидим, какими богатыми средствами располагал Смогоржевский и какую страшную смуту произвел он в самой сильной православием области – смилянской.

17 марта 1781 года Смогоржевский окружным посланием известил свою паству, что вступил в управление митрополией и призвал ободрившихся униатов на конгрегацию в Радомысль.⁸³⁶ В этом послании со всею ясностью выразились и настроение духа, с каким Смогоржевский вступил в управление своею паствой, и задачи будущей его деятельности. Напомнив своей пастве, что 34 года тому назад он был среди её⁸³⁷ и что тогда было счастливое для унии время, он переходит к своему времени и говорит: «а ныне мы находим эту паству злосчастно расшатанной бурными ветрами проклятых противодействий и переполненной мятежными наездами. Первейшую нашу заботу вместе с вами, любезные братья, мы желаем обратить на то, чтобы излечить вверенную нам овчарню, которая несколько страдает от заразы, утвердить ее на камне католичества, избавить от своевольных наездников, доставить ей усердных и ревностных пастырей и опоясать ее и оградить такою стражею, которая в состоянии была бы не допустить к ней нарушителей духовного спокойствия и церковного единения. Поэтому то, желая получить от вас, любезнейшие братья, полное вразумление и помощь и, следуя старым обычаям, мы вызываем вас в это место (Радомысль) на воскресение о самараныне т. е. на 2(13) мая настоящего года, строжайше приказывая, чтобы каждый из вас (благочинных) привез: список всех церквей и часовень своего благочиния, как тех, которые среди всех бурь украинской смуты устояли при унии, так и тех, которые хотя отторжены были от неё безбожным отступничеством, но благодатью св. Духа возвратились к ней, так и тех, которые по дьявольскому наущению еще до сих пор упорно пребывают в отступничестве; частнее затем, каждый из вас пусть представит список прихожан каждой церкви – исповедавшихся, не способных к исповеди, родившихся, повенчанных браком и умерших, а также каждый должен представить подати кафедральную и консисторскую и наконец исправное, краткое описание своих нужд, нужд священников и прихожан.»⁸³⁸

На этой конгрегации собравшиеся благочинные и делегаты от благочиний прежде всего должны были пред назначенными духовниками очистить свою совесть, затем в течение трех дней совершать службу за папу, короля и митрополита, далее служить заупокойную обедню за всех благочестиво умерших в унии, далее в течение двух дней представлять списки церквей и прихожан, еще далее вносить следуемые подати; следующие два дня делать заявления и обсуждать их; в день св. Николая совершить торжественную службу. Закончиться конгрегация должна была торжественной службою, исповеданием веры, заявлением повиновения папе и верноподданничества королю, объявлением полезных правил и раздачею св. мира.⁸³⁹ На эту конгрегацию которая должна была одновременно закрепить и унию и польскую власть в западной Малороссии, собралось 89 униатов, значительная часть которых была из Галиции и Литвы. Они произнесли исповедание веры, в котором признали древние соборы, признаваемые латинской церковью и все последующие, утвержденные папою, в том числе соборы Флорентийский, Тридентский и сообразно с постановлениями этих последних признали правильными: прибавку к символу – и от сына, и приобщение мирян под одним видом. О Замойском униатском соборе в этом исповедании вовсе не упоминается, без сомнения, потому, что в те времена униаты сами вопияли против разрушения их греческого обряда и признавали Замойский собор главной причиною этого. Затем члены конгрегации, согласно с программою, принесли клятву на верность папе, королю, а также самому Смогоржевскому.⁸⁴⁰ На этой же конгрегации постановлено было собрать со всего духовенства с недоимками за пять лет особую подать, установленную в пользу короля в 1776 года под именем subsidii charitativi (добровольное пособие).⁸⁴¹ Взимание этой подати представляло Смогоржевскому ту, между прочим, выгоду, что давало возможность под благовидным предлогом простирать свою власть на все вообще церкви западной Малороссии, и униатские, и православные, и в случае неповиновения, под таким же предлогом, призывать на помощь военные отряды.⁸⁴² Король был очень доволен действиями Смогоржевского и написал ему дружеское письмо; нунций был в восторге и превозносил Смогоржевского до небес.⁸⁴³

Униаты, возвратившись с радомышльской конгрегации, стали собирать дань и в своем усердии дошли то того, что взимали subsidium charitativum с православных монастырей –корсунского, богуславского и других,⁸⁴⁴ и во время этих разъездов, где только могли, захватывали православные церкви. Православные украинцы, по-видимому, были задавлены этою хитрою системой действий Смогоржевского. Бороться с ним казалось невероятно трудным. Он имел такую могущественную поддержку в короле, многочисленных панах западной Малороссии. Друзья его после радомышльской конгрегации сдвинулись в одно общество ревнителей унии и принимали меры увеличить свое число новыми членами и притянуть к делу других, даже не расположенных к ним людей. Поверенный Смогоржевского Левинский суетился в Варшаве, стараясь при свидании с приезжавшими туда украинскими папами настроить их к поддержанию унии. Король предложил Смогоржевскому доставить ему секретно список панов, не расположенных к унии, чтобы действовать на них своею властью и особенно посредством нунция. «Милостивейший государь желает, чтобы вы, писал Левинский, поименовали, кто (из панов) особенно дурен, чтобы знать, к кому приказать отнестись; но в этом деле нужно наблюдать величайшую осторожность, чтобы из малой искры опять не вспыхнул большой огонь (бунт). Король поручил мне еще указать вам на одну меру: донесите нунцию и поименуйте лиц, которые там покровительствуют этому (православию), но попросите нунция, чтобы не компрометировал вас, не говорил, что эти сведения имеет от вас. Король потому находит нужным это донесение, что нунций, постоянно бывающий с маршалом Любомирским⁸⁴⁵ на вечерах у воеводы русского (Ржевусского), будет иметь случай говорить там об этом, возбуждать ревность в тех лицах и они бы за одно с ним делали представления русскому послу.»⁸⁴⁶

Под этой громадной, крепкой сетью интриг православные украинцы в самом деле, как будто, притихли и священники их покорно стали платить униатам королевскую подать. Но по неистощимой своей исторической способности спасать свое русское и православное призвание в самые трудные времена, малороссы и теперь сейчас же нашли уязвимые стороны в действиях Смогоржевского, его друзей и его подчиненных. Резкие выражения его окружного послания о разбойничьих наездах, о безбожном отступничестве, о дьявольском наущении сообщены были в Переяслав и оттуда отправлены в Синод.⁸⁴⁷ Вслед за тем, игумены корсунский, богуславский донесли переяславскому епископу, что с их монастырей униаты потребовали уплаты королевской подати, вопреки ясному пункту трактата 1768 года.⁸⁴⁸ Донесения эти тоже пошли в Петербург,⁸⁴⁹ а оттуда в Варшаву к русскому послу. 25 октября 1781 года русский посол в Варшаве Штакельберг написал Смогоржевскому и об его окружном послании, и о взимании королевской подати с православных монастырей резкое письмо,⁸⁵⁰ а 3 декабря того же года подал польскому правительству о том же ноту.⁸⁵¹ Король был поставлен в большое затруднение. Смогоржевский – весьма близкий к нему человек, оказывался фанатическим ненавистником России и православия. Но особенно щекотлив был вопрос о взимании подати с православных монастырей. Он явно противоречил трактату 1768 года и притом раскрывал больную сторону короля – его безденежье. «Нужно заметить, – писал Ленинский Смогоржевскому, – что король очень чувствителен к этому делу.»⁸⁵² Чтобы уладить дело об окружном послании, придумано было следующее средство. 8 ноября Левинский, извещая Смогоржевского, что православные жаловались на его окружное послание и что дело это переслано из Петербурга в Варшаву русскому послу, писал: «мнение и совет вам нунция, чтобы вы, избегая большего зла и уступая критическим обстоятельствам, приготовили новое окружное послание в качестве уже действительного митрополита (Смогоржевский получил тогда утверждение папы) без этих или им подобных выражений и представили его при своем объяснении, когда последует вам запрос от посланника или от кого либо из постоянного совета (рады). Этим способом будут несколько посрамлены противники и утишится петербургская буря.»⁸⁵³

Смогоржевский вежливо ответил русскому послу,⁸⁵⁴ написал через нунция объяснение, в котором доказывал, что в своем послании указывал не на православных, а на бунтовщиков гайдамаков⁸⁵⁵ и, как увидим, издал новое послание. Этим и уладилось дело об окружном его послании. «Ваш ответ на обвинения касательно вашего послания, – писал Левинский Смогоржевскому, – кажется, совершенно успокоил и посланника, и все здешнее русское министерство (посольство), словом, хорошо вести дела с добрым Штакельбергом, но все зло исходит от петербургских поджигателей.»⁸⁵⁶

Но нельзя было так хорошо повести и так легко уладить дело о взимании податей с монастырей. Дело это Смогоржевский сначала повел было очень хитро. Так как с православных монастырей сбирали подать собственно базилиане, которые только говорили, что действуют по приказанию митрополита, или показывали копию его приказания, то Смогоржевскому оказалось возможным уклониться самому от ответственности за это и привлечь к ней базилиан. Он призвал к себе на суд лисянского игумена Погорылецкого, собиравшего эти подати. Погорылецкий изложил в своем показании историю этой подати, поставил на вид, что она законно установлена, что законные базилианские власти распределили ее по монастырям и так как доля её приходилась и на православные монастыри, за которые не раз уже принуждены были вносить ее базилианские монастыри, то базилиане не раз требовали, чтобы православные монастыри возвратили им долг, и он, Погорылецкий возобновил это требование и получил долг.

При этом, в судебном акте с особенной настойчивостью выставлялось на вид, что и православные иноки, тоже жители и подданные польского государства и должны бы нести общие тягости, а между тем переяславский, православный епископ в своем указе инокам ржичевского монастыря (приложенном к акту) говорит, что они «кроме своея по силе императорского величества указов надлежащей власти (переяславской) иной никакой и ни почему неподсутственнии»,⁸⁵⁷ т. е. дело поставлено было так, что взыскание было совершенно законное, а исключительное положение православных монастырей беззаконно и опасно. Смогоржевский, однако, увидел, что нет возможности добиваться, чтобы православные монастыри привлечены были к уплате этой подати, поэтому сам решил, что впредь не следует взыскивать этой подати с православных монастырей, пока высшая власть не решит этого дела,⁸⁵⁸ и приказал базилианам возвратить назад взысканное с православных монастырей.⁸⁵⁹ В униатском архиве сохранилась копия расписки игумена богуславского монастыря Анемподиста в получении обратно этих денег.⁸⁶⁰ Не можем сказать решительно, был ли такой исход дела в связи с принятым до 24 (16) июня польским правительством решения не взимать этой подати или нет. Решения этого, впрочем, униаты не считали окончательным. Акт вышеприведенного судебного разбирательства все-таки представлен был польскому правительству униатским прокуратором и по нему ожидалось решение,⁸⁶¹ которое, как видно из последующего хода дел, предполагалось выработать посредством смешанной комиссии.⁸⁶²

Когда происходили эти дела, совершились новые события, которые показали ясно, что западную Малороссию не так легко завоевать, как думал Смогоржевский, и что его хитрые, широкие планы и даже связи с королем, администрацией и помещиками разлетаются в прах перед неистощимою и неодолимою силою русского, православного народа этой страны. Униаты, занявшиеся после радомышльской конгрегации восстановлением унии в Западной Малороссии забрались, между прочим, в смилянскую область, в которой, как нам уже известно, православие очень было сильно, и в которой помещик князь Ксаверий Любомирский покровительствовал православным, особенно священникам молдавского и валахского рукоположения, дававшим ему больше дохода и менее притязательным к своему обеспечению. В этой области еще до родомышльской конгрегации произведена была жестокая смута.

Еще 22 марта 1781 года переяславский епископ Илларион доносил Священному Синоду: «Смилянский протопоп Иоанн Радзимовский представляет в консисторию молю (прошение), что изшедшего февраля 28 официал из грода житомирского вместо судии прибывша в добра князей Ксаверия и Михайла Любомирских для увязеня (наложения запрещения) их добр за посяг (приданное) сестре их родной, старостиной Галецкой Потоцкой за шесть сот тысяч рублев денег по приговору судовому, с комиссаром Киселевским и пленипотентом⁸⁶³ с польской от комиссии Речи Посполитой данной командою, призвав многих священников к себе приказали заготовлять платеж со всякого священника по сто рублев, объявляя притом, что есть ли поупрямятся платить, и неволею взыщут и з добр выгонят и что полская команда с официалом Мокрицким нарочито на Украину идет для забратия присоединившихся с унии на православие священников под арест, а рукоположенных в епархии переяславской для изгнания за рубеж, если не согласятся на унию, и всех священников в обоих владениях князей Любомирских подали в чинш, до взыскания коего везде по селам на экзекуциях поставлены воинские поляки, а как уже из тех князей Любомирских принявши (принявший) в российской армии службу полковник Ксаверий со всего православного в добрах его смелянских состоящего священства взыскивал на себя со всякого человека за презента (право занять приход) по сту рублев и по более, а за уплатною тех князю денег лесничие поотбирав данные за оные деньги презента к себе и еще в княжеский скарб тысячу со всего священства рублей взыскивали; имеющие же в тех добрах владение посесоры (арендаторы) значащимися по презентам княжеским землями пользоваться не допустили и пчельной десятины третью долю взяли, коменовое же (с дымовых труб) особливо в княжеской скарб взыскивали и всегда взыскивают, так что священство все, как подданные мужики всем без изъятия на экономию владельческую подвержено поборам. Между всеми же поборами таковыми униатский дзиекан Белявский в 1779 годе, так как и в чигринской протопопии, в оной смелянской со всего православного священства сыскивал на униатскую консисторию платежа называемого subsidium charitativum, со всякого человека по пяти и шести рублей, а на себе по рублю, бывший же при нем войска королевского товарищ с жовнерами (солдатами) угнетая неимеющих чем уплатить экзекуциями по несколько дней, особо на себя по 60 и на всякого жовнера по 40 копеек брал, притом разные напитки и съестные вещи и корм для лошадей с великим излишеством на кошт священников употребляли, подводы у оных от места до места взимали и дотоль свои строгости с наругательством производили, пока бедное священство иные от последнего убожества а другие в долг занимая уплатили тот побор и чрез то пришли уже до крайности; а когда еще и прописанным, ныне налагаемы и взыщут побор, то разве сами себе бедное священство принуждены будут отдать в заслуги для заработывания, пачеже следует (быть?) и последнему раззорению, есть ли затем и униатский официал Мокрицкий, коего суровства по прежним еще явствуют делам, по похвалкам раззоривши их совсем, и церкви поотбпрает на унию, что и легко последовать может в рассуждении вышеизясняемых непрестанно происходимых нахальствах униатских, как в том и успех свой имеют.»⁸⁶⁴

Наезд униатов в Смплянщину после радомышльской конгрегации составлял, как бы, исполнение угрозы, что приедет Мокрицкий. Не знаем, как встретило эту новую беду смилянское православное духовенство. Очень вероятно, что оно обратилось к защите народа. Народ заволновался, не отдавал своих церквей и обратился с жалобами к Любомирскому. Ксаверий Любомирский, выведенный из терпения, написал 12 марта 1782 года следующее письмо к Иллариону: «Осмеливаюсь настоящим письмом известить ваше преосвященство об обидах, какие терпят в моих имениях от преосвященного униатского митрополита ваши священники, и просить вас, чтобы вы, как пастырь их, благоволили принять меры и защитили их. Униаты ездят из села в село и насильно отнимают церкви. выкидывают священников из их собственных домов. Этим оказывается неуважение к храмам и производится в народе еще больший соблазн, еще большее ожесточение, и нарушаются пункты договора, заключенного светлейшею государынею всея России. Когда уже униаты позволили себе делать такие насилия, то, мне кажется, нужно вашему преосвященству послать в Варшаву к русскому послу, находящемуся при (польском) дворе, донесение об этих неправдах и насилиях, и просить, чтобы он потребовал удовлетворения для священников, находящихся под властью вашего преосвященства, и побудил постоянную раду поступать так, как требует вера, свобода её и правда. Я делаю, что могу, и защищаю (священников), но тут нельзя обойтись без высшей власти,⁸⁶⁵ потому что светскому человеку не следует мешаться в духовные распоряжения. Моя обязанность донести и ожидать справедливого решения. Что делается в частности, обстоятельнее об этом сообщить вам отец смилянский протопоп. Я делаю это по просьбе общества и в виду явной его обиды, а долг вашего преосвященства делать то, что велит закон.»⁸⁶⁶

Не знаем, что сообщил Иллариону смилянский протопоп Радзимовский, но видно Илларион знал многое из действий Смогоржевского даже вне Смилянской области. Он получил этим или другим путем копию письма к Смогоржевскому волынского воеводы Сангушки, заявлявшего, что он не дает дозволения ни одному православному священнику поступить на приход в его имениях.⁸⁶⁷

Эти документы Илларион послал не в Варшаву, а в Петербург, в Синод, который препроводил все дело в иностранную коллегию, из которой 13 мая 1782 года получил копию рескрипта, посланного Штакельбергу: «По мере, как доходили к нам, говорилось в этой выписке, огорчительные для нас жалобы от единоверных наших в Польше о утеснениях, причиняемых им от униатов, из коих известный митрополит Иассон Смогоржевский поступил даже на самовластное собою наложение на богуславский, корсунский и прочие православные монастыри новой подати, собираемой будто на стол королевский, в противность точным и ясным словам седьмого параграфа второго артикула сепаратного акта, постановленного между нашею Империею и Речью Посполитою польской 1768 года трактата, подтвержденного потом первым артикулом особаго акта, заключенного в 1775 году, где именно сказано, что диссиденты, в том числе и греки не униты, от всякого подобного платежа должны быть навсегда уволены, не оставили мы снабжать вас (посла в Варшаве) достаточными наставлениями в рескриптах от 14 генваря и 7 октября 1781 года. В них, особливо в последних предписали мы вам точно, чтоб вы о всех сих обстоятельствах сделали его величеству королю и непременному совету пристойное представление и употребили притом возможное вам старание и домогательство, дабы единоверные наши были оставлены в таковом владении всего им принадлежащего, а монастыри их освобождены от сборов, чинимых в противность торжественному с нами постановлению республики польской 1768 и 1775 годов. Правда были мы об исполнении всего вам порученного извещены вашими реляциями от 3/14 марта 27 октября/ 7 ноября и письмом к нашему вице-канцлеру, отправленным 11/22 декабря 1781 года, к которому приложили вы данный вам от непременного совета ответ, где сказано, что относительно до вышеозначенных сборов будет писано к митрополиту Смогоржевскому и что не оставят вас без уведомления о том, что по сему обстоятельству впредь произойдет, почему мы чаяли и ожидали, что вы, не выпуская отнюдь из вида исполнения сего обета, предуспеете старанием вашим, как все случившееся исправить, так и на будущее время отвратить и упредить возобновление подобных беспорядков; но как доныне сие ожидание еще не состоялось, а между тем вступили в Синод наш от единоверцев наших новые жалобы о наглостях и разореньях, кои униаты продолжают чинить насильным вынуждением чрез военную экспедицию недолжных поборов, как то вы все ясно и подробно усмотрите из следующих здесь списков с указа святейшего Синода в нашу коллегию иностранных дел и в приложении: то мы по поводу таковых продолжающихся жалоб от страждущих единоверцев наших, кои внимание наше столь неприятным образом занимают, не можем и не хотим обойтиться, чтоб не повелеть вам вновь сделать королю и непременному совету следующия представления: что терпение наше в рассуждении сих весьма нас раздражающих обстоятельств легко может вовсе истощено быть, что с удивлением мы видим, что учиненные вами по оным домогательства оставались по сие время без уважения, что мы всеконечно не попустим, дабы единоверные наши были долее притесняемы и угнетаемы, не взирая на наше к ним высочайшее покровительство, и что, наконец, мы непременно желаем и хотим, чтобы они на основании трактатов, между нами и Речью Посполитою польской 1768 и 1775 годов заключенных, навсегда пользовались полною свободою в рассуждении особ, имения и собственности их, а монастыри их освобождены были от всяких незаконных поборов. Всегдашняя отговорка польского министерства о комиссии, которая собрана быть долженствует для разбора споров между разными исповедниками, по силе девятого артикула особаго акта 1775 года, не может здесь места иметь, ибо теперь вопрос настоит не о возвращении насильно пред сим отнятого, но о том, чтоб остальное в целости соблюдено (было) и от обид и утеснений по земским законам (охранено было).»⁸⁶⁸

Рескрипт этот произвел бурю и переполох в русском посольстве в Варшаве и польском правительстве. Королевский секретарь, поверенный митрополита Смогоржевского, архидиакон Левинский, близкий по своему положению к королю и приобретший посредством денег и угощений друзей в русском посольстве,⁸⁶⁹ так описывает это в письме к Смогоржевскому: «Русский посол не читал вашего ответа на обвинения не униатов (т. е. вероятно записки Смогоржевского, поданной на имя нунция) и за это с последнею петербургской почтой был выруган своим двором. Он хотел выместить на вас свою досаду, но до этого не допустило заступничество милостивейшего государя и его министров, особенно литовского подканцлера (Хребтовича), потому что, как только упомянутый посол подал им резкую поту, то Его Величество немедленно призвал меня для объяснения дела, и так как взыскание с монастырей subsidii charitati и подало главным образом повод к этим новым, громовым ударам и об этом король, прежде всего, спросил меня, то я ответил следующими словами: преосвященный митрополит сделал все, что зависело от его власти. Во-первых, он написал к базилианскому генералу, чтоб приказал возвратить монастырям все, что у них взято силою, до решения этого дела постоянным советом; во-вторых, издал декрет, запрещающий взимание этой подати. Светлейший государь, обрадованный этим моим ответом, приказал сейчас же принести и дать ему копию письма к протоархимандриту и вышесказанный декрет. Это было в пятницу утром (24 июня), а после обеда в пятом часу было в кабинете совещание (короля) с послом и литовским подканцлером, во время которого посол читал присланные ему петербургские требования и приложенные к ним жалобы не униатов, а король сам читал вышеуказанное письмо и декрет вашего преосвященства. Затем, были сличены числа присланных послу жалоб с числами письма и декрета и, когда жалобы оказались поданными прежде, то посол, возвратившись домой, сильно выругал своих секретарей, что не изучили дела и не представили ему всего, как следовало. На следующий день литовский подканцлер был у него и нашел, что он совершенно успокоился, но желал, чтобы подканцлер, как министр, еще раз написал к вам, и предложил возобновить запрещение нашим униатам-базилианам, чтобы они не смели взыскивать этой подати.»⁸⁷⁰

Через несколько дней, именно 18 июля, Невинский известил Смогоржевского, что на ноту Штакельберга написан ответ, и дал такое мнение о ноте и ответе: «первая (нота Штакельберга) показывает могущество России, второй (ответ польского правительства)–слабость Польши.»⁸⁷¹ Приговор Невинского совершенно справедлив, если судить по тону ноты Штакельберга и польского ответа на нее,⁸⁷² но этот приговор был бы весьма несправедлив, если бы о России нужно было заключить по действиям её представителя в Варшаве. Польское правительство и теперь обмануло его. Внимание Штакельберга сосредоточено было на подати с монастырей и на этом он успокоился, а между тем рескрипт говорил в сущности совсем о другом – о преследовании православных в приходах. Сам же Невинский прекрасно понимал одну из самых щекотливых сторон этого дела – взимание королевской подати с православных приходских церквей. «Совет (Rada) теперешний, кажется, уже не будет давать решения, должны ли неуниаты платить subsidium charitativum или нет, – писал он, – потому что сомнительно, чтобы до сейма собрались члены совета в полном составе. Поистине деликатная это материя, потому что, если совет притянет не униатов к этой повинности, то придется устроить конгресс с переяславским епископом и прикажут договариваться с ним о количестве этой повинности и он под этим предлогом захочет распространить свою власть на апостатов,⁸⁷³ которые сидят по приходам и теперь молчаливо платят эту подать вместе с униатами: тогда posteriora erunt pejora prioribus» (последующее будет хуже прежнего).⁸⁷⁴

Вопрос этот так смущал Ленинского, что даже спустя слишком месяц, он еще был в страхе, как бы вопрос не поднялся снова. «Страшные могут выйти последствия, если дозволить переяславскому епископу распределять вышесказанную вспомогательную подать. Я представлял здесь и подсовывал (записки), кому следовало. По моему мнению, безопаснее всего оставить навсегда в покое православные монастыри, а с апостатами-священниками поступать по-прежнему, благо они не жаловались и не жалуются, а до сведения (постоянного) совета и не доводить этой деликатной материи ради страшно вредных последствий.»⁸⁷⁵ Левинский не знал или не понял, подобно Штакельбергу. рескрипта Екатерины; но король иначе смотрел на это дело. Он видел, что этот рескрипт обнимает слишком много обвинений и если их разбирать, то можно добраться и до королевской подати с приходов и даже до писем его короля, одобряющих деятельность Смогоржевского. Он написал письмо к Смогоржевскому с просьбой поскорее оправдаться и поудержать униатов;⁸⁷⁶ писал к кастеляну киевского воеводства Стемпковскому, прося его разными способами помогать Смогоржевскому собрать данные для оправдания,⁸⁷⁷ а к Любомирскому послал запрос касательно его письма к Иллариону переяславскому.⁸⁷⁸      

Все эти хлопоты оправдать Смогоржевского перед русским правительством и представить его дело чистым не могли принести существенной пользы. Смогоржевский в это же время еще с большею быстротой и изворотливостью устремился по тому же пути, на котором уже создал себе и своему правительству столько затруднений. Поставленный в необходимость написать новое окружное послание, он издал его 5 марта 1782 года. В этом послании Смогоржевский представил своей пастве, как много зла наделал роду человеческому дьявол, как он же производил (1768 года) на Украине, бунты и запрещенное народным правом и трактатами отступление от католической веры (1772–73 годах).

«Потомство, достаточно вразумленное многочисленными жалобами угнетенных тогда людей светского и духовного звания, не только будет сильно болеть об этом безбожии, но справедливо будет прославлять заботливое старание счастливо над нами царствующего Станислава-Августа подавить эти насилия, а также возвеличит вечною благодарностью дельные и исполненные правды указы светлейшей императрицы российской, великой Екатерины, изданные 9 июля 1768 года для истребления этих (бунтовщиков, злодеев, возмутителей тишины и измыслителей монаршей воли.)»⁸⁷⁹ Поэтому, желая исправить последствия действий ненавистника рода человеческого и довершить дела прежней конгрегации, Смогоржевский приказывает своему духовенству собраться на новую конгрегацию в Радомысль, на воскресение о слепом т. е. на 1 мая 1782 года, под угрозою подвергнуться наказанию за позднее прибытие, за неисправные ведомости и за леность на совещаниях. Кроме благочинных, духовенство должно единомысленно избрать из среды себя двух депутатов (из благочиния) и прислать их на эту конгрегацию с заявлением нужд своих и своих церквей, а в особенности с заявлением того, что может содействовать исправлению дурных обычаев, усовершенствованию духовенства и общему благу святой церкви. В заключение Смогоржевский говорит, что так как он получил известие, что от пределов татарских и до Волыни саранча оставила в прошедшем году зародыши и грозит еще большею бедою, чем в прошедшем году, то он намерен обсудить с духовенством меры к её истреблению.⁸⁸⁰

Об этой конгрегации мы имеем весьма мало сведений. Из одного письма Любомирского к Смогоржевскому видно, что на ней было принято решение назначать хороших священников,⁸⁸¹ а также расследовать, каковы существующие священники и вообще произвести так называемые визиты приходов, для чего чиновные униаты-официалы, суррогаты, инструкторы разъехались по Украине.⁸⁸² Задача им дана была широкая, потому что в письме к Любомирскому Смогоржевский по-прежнему объявлял притязание на власть над православными,⁸⁸³ и потому что посланные им униаты занимались также и миссионерством.⁸⁸⁴ Дела этих членов радомысльской конгрегации были таковы, что новые громы, которых так боялся Левинский, непременно должны были раздаться. В Белоцерковщине, имении гетмана Браницкого, родственника Потемкина, все православные приходы, кроме одного, были переданы униатам; православные священники сидели в собственных домах и с грустью дожидались приезда жены Браницкого, чтобы подать ей жалобу и просить помощи.⁸⁸⁵

Смогоржевский, извещенный об этом белоцерковницким униатским благочинным, сейчас же после конгрегации⁸⁸⁶ поспешил туда, подал Браницкому мемориал, расположил его в свою пользу,⁸⁸⁷ но вскоре после его отъезда белоцерковские православные священники сделали больше того, что предполагали сделать по донесению униатского белоцерковского благочинного.

5 июня 1782 года этот благочинный (Рубенович) доносил Смогоржевскому: «В позапрошлое воскресенье (25 мая) апостаты (православные священники) собрались в числе 30 человек и с служителями жены гетмана старались отнять спасскую церковь в городе. Священник троицкой церкви, которому я поручил присматривать за ней, когда отнял ее у апостата, побежал к подстолию просить совета и помощи, но, не получив их, хотел идти к самому гетману. Встретившись на пути с генералом Заиончеком, рассказал ему, что апостаты хотят силою отнять у него ключи от церкви. Заиончек сейчас же сообщил это года гетману, который его же послал убеждать г-жу гетмановую (жену гетмана), чтобы этого не делала, но если желает слушать обедню, то пусть слушает ее в униатской церкви, на что она согласилась и в той же церкви слушала наше богослужение.»⁸⁸⁸ Браницкий так воодушевился ревностью к унии, что потребовал у Рубановича записки о том, чего желает его духовенство, и приказал передать это подстолию; но в то же время Рубенович сообщил Смогоржевскому тревожное известие, именно, что подстолий не расположен поддерживать униатов,⁸⁸⁹ а в прежнем письме он высказывал опасение, как бы эти дела не были сообщены в Петербург.⁸⁹⁰

Вскоре за тем выдвинулось шумное дело о беззаконнейшем отнятии на границе Молдавии, в Рашкове, новопостроепной церкви у поселенцев сербов и валахов, о которых мы уже упоминали и которые подняли на ноги русское посольство в Варшаве, польское правительство и даже очень расположенного к унии владельца Рашкова, Александра Любомирского. Смогоржевский принужден был смириться и возвратить отнятую церковь.⁸⁹¹Официал Любинский, посланный исполнить эту тягостную для него обязанность, должен был уладить и другое дело, за пределами Полыни. Вместе с делом рашковским косвенно поднялось опять и дело Евсевия. Главнейший сотрудник его, священник Саржинский обратился с жалобой на насилия и ограбление, которым он подвергся от того же Любинского, к Румянцеву-Задунайскому, который прислал его к митрополиту Смогоржевскому с просьбою удовлетворить Саржинского.⁸⁹² Смогоржевский должен быль разобрать дело,⁸⁹³ но так как Саржинский замешан был в деле Евсевия, которым были недовольны и духовные и светские русские власти, то Смогоржевский воспользовался этим случаем, чтобы поднять в глазах русских все дело о священниках иноземного рукоположения, особенно безместных, и с этою целью отправил (1782 год) Любинского к Румянцеву-Задунайскому с своим письмом к нему. Любинский думал достигнуть этого ближайшим путем, и в Киеве, по совету Ширкова, бывшего тогда киевским губернатором, обратился к митрополиту Гавриилу; но этот план не удался. Гавриил, вероятно, понял намерения Любинского и отослал его к светской власти. Любинскому пришлось ехать к Румянцеву (в Ташан или Глухов).⁸⁹⁴ Румянцев прекрасно принял Любинского, развлекал его и произвел на него могущественное действие, но также замял дело о Саржинском.⁸⁹⁵ 

И рашковское дело, и дело Саржинского занимали Смогоржевского, не как отдельные, случайные явления, а как указания на самую опасную сторону его униатской пропаганды.

К сербам и молдаванам места Рашкова, к Саржинскому, доверенному лицу Евсевия, примыкали многочисленные священники молдавского и валахского рукоположения, и далее – священники рукоположения переяславского и за ними открывалась южная часть Украины – всегдашний оплот украинского православия.

Область эта, как мы знаем, населена была значительною частью выходцев с восточной стороны Днепра, которые естественно старались и в отдаленных поколениях поддерживать связь с Заднепровьем. Киев был извечным пунктом, в котором сходились, объединялись, оживлялись верою разошедшиеся в разные стороны и разделенные разными границами члены единого русского народа. Киев этою своею силою и теперь смущал не только униатов, но и поляков. Племянник короля, генерал Понятовский передал Смогоржевскому через суррогата Сушицкого мысль, что хорошо бы для противодействия Киеву возобновить в Каневе (имении Понятовского) древнюю каменную церковь (успенскую), построенную на подобие киево-печерской и остающуюся теперь в развалинах, и украсить ее получше; тогда бы народ, думал Понятовский, мог быть отучен от Киева.⁸⁹⁶ Смогоржевский принял эту мысль, разширил ее предположением основать базилианский монастырь и училище и занес в список своих проектов 1782 года.⁸⁹⁷ Смогоржевского занимали более близкие, жгучие дела. Средоточием украинской православной силы была теперь Смилянщина, – имение князя Ксаверия Любомирского, который, как мы знаем, стал открыто на стороне православных, наделал уже Смогоржевскому много бед своим письмом к переяславскому епископу Иллариону и возбуждал в нем новые тревоги. Смогоржевский узнал, что Любомирский ведет переговоры о продаже своего имения Браницкому, т. е. Потемкину, – писал Смогоржевскому бело-церковский униатский благочинный Рубанович, – поэтому заключил Рубанович, «нужно теперь позаботиться о тамошнем духовенстве, потому что после будет гораздо больше хлопот, чем теперь.»

Смогоржевский еще яснее увидел необходимость обратить на Смилянщину особенное внимание. Вскоре после радомысльской конгрегации он принял особенные меры для утверждения унии в этой области. Оп назначил туда деятельного униата, не раз встречавшегося нам, Сушицкого, возвел его в звание главного официала и поместил в Звенигородке,⁸⁹⁸ чтобы он по близости мог лучше наблюдать за делами, как выражался сам Смогоржевский.⁸⁹⁹ В письме к Любомирскому (от 11 июля) Смогоржевский вверял Сушицкого его вниманию и раскрывал перед ним широкий план своих действий в Смилянщине. Он обращал внимание Любомирского на то, что между не униатами необходимо различать древне православных и обратившихся в православие из унии, и что первых Смогоржевский не будет трогать, но последние должны возвратиться в унию.⁹⁰⁰ При выполнении этой последней задачи Смогоржевский предполагал действовать кротко. Сушицкий с другими униатами должен объезжать приходы и просвещать народ. К поддержанию этого дела Смогоржевский воодушевлял Любомирского, между прочим, именем его предка, униатского митрополита Ипатия Поцея.⁹⁰¹

Сушицкий ждал благоприятного случая, когда бы вручить Любомирскому это письмо Смогоржевского. Около 24 июля он узнал, что Любомирский собирается поминать свою покойную жену. Сушицкий выбивался из сил, разузнавая, где будет совершаться это торжество. Он перебегал из Шполы в Корсунь и назад в Смилу и, наконец, узнал, что торжество это будет совершаться в Смиле. Сушицкий собрал 30 униатов-священников и приготовился с ними к торжеству, которое, кроме латинян, совершали по своим церквам и православные, а на угощения все почетные духовные собирались во дворец Любомирского.

Во главе православных стоял смилянский протопоп Радзимовский, пользовавшийся особенным вниманием Любомирского. Сушицкий как будто усвоил себе в самом деле правила кротости, внушал своему духовенству держать себя миролюбиво по отношению к православным и устроил даже для этого особый полицейский надзор.⁹⁰² 24 июля он, наконец, вручил письмо своего митрополита Любомирскому. «Прочитав письмо, он, – пишет Сушицкий, – показал великую расположенность и как прежде, так и после очень вежливо и милостиво относился ко мне. Когда я завел речь об отнятых (у нас) церквах и о народе, отпавшем от унии, то Любомирский призвал (смилянского) протопопа Радзимовского; а также – Жаботинского, по прозванию Тимошенко.»⁹⁰³

Между Сушицким и Радзимовским завязался оживленный спор. Радзимовский доказывал, что все церкви издревле православные и подчинялись заграничным преосвященным; Сушицкий доказывал наоборот, что они недавно основаны с благословения униатских властей, и ссылался на то, что население этих мест вышло из Полесья, Литвы и Волыни. Радзимовский возразил, что весьма многие вышли с восточной стороны Днепра; Сушицкий колко заметил, что многократно высылаемые русские команды позабирали назад таких выходцев. Радзимовский обратился к более осязательному предмету. Он указал на то, что униаты в сопровождении польских команд взимают с православных приходов королевскую подать, что это именно делает лисянский униатский благочинный Белявский, что он берет по 10 рублей с церкви и кроме того солдаты делают великие бесчинства, бьют священников, их жен, детей. Сушицкий явно стал в затруднительное положение, он требовал списка обид, обещал исследование дела посредством комиссии и перешел опять на зыбкую почву, стал доказывать, что православные обязаны платить эту подать, что Радзимовский решительно отвергал. Любомирский слушал этот спор и, по-видимому, стал на сторону униатов. Он сказал, что признает принадлежащею униатам церковь Св. Николая в замке года Смилы и приказал Радзимовскому отдать ее униатам.⁹⁰⁴ Радзимовский покорно выслушал это решение и просил лишь взять из церкви утварь, сделанную православными. 25 июля православные в последний раз отслужили в этой церкви обедню, и она передана была униатам.⁹⁰⁵

Сушицкий хотел было отнимать и другие церкви в смилянской области, но оказалось, что Любомирский далеко не на стороне униатов, – он запретил делать это Сушицкому. Сушицкий собрался ехать к митрополиту, высказав православным угрозу, что скоро вернется с польским войском.⁹⁰⁶ Очевидно, Сушицкий увидел, что нет надежды на Любомирского. Действительно, с тем же Сушицким или другим путем Любомирский августа (25 июля) послал Смогоржевскому ответное письмо, в котором высказал такие вещи, которые составляли необычайную новость в тогдашнем польском мире и которых Смогоржевский, конечно, не получал ни от какого другого поляка. «Вы говорите, что имеете право на власть над не униатами, которых разделяете на два разряда. Такое право мне неизвестно, но если даже вы действительно имеете его, то я не знаю, чем другим, кроме хороших примеров, можно успешнее объединить сердца раздвоившихся христиан, потому что я не могу допустить, чтобы вы пожелали употребить для этого какое-либо насилие, и чтобы какой-либо землевладелец дозволил его делать на своей земле. Наше дело оказывать повиновение государю, уважение к вере и оберегать спокойствие, а надлежащее и добросовестное исполнение новых, как вы выражаетесь, (духовных) постановлений может подействовать и на самых упорных не униатов и привести их к той части народа (униатского), во главе которой стоите вы      . Обижаете вы эту страну, когда, не посетив еще её сами, описываете ее как страну, склонную и готовую к мятежу. Этого не только нет теперь, но и прежде не она начала смуту. Я, как знающий эту страну, уверяю вас, что если время позволит вам приехать сюда и вы отбросите в сторону предубеждения, то легко увидите, что сердца этих людей не суть и никогда не были жестокими, а разожгли огонь в этой стране несправедливости правителей и угнетения военных людей. Не хочу распространяться о других обстоятельствах, об ужасных жестокостях, которые, даже в самых нечувствительных сердцах возбуждают жажду мщения и озлобление против тех лиц, которые, под предлогом истребления дизунии, подняли такую страшную бурю.»⁹⁰⁷

Вскоре Смогоржевский увидел, что и передача униатам православной церкви в Смиле была для него своего рода сетью. Радзимовский, покорно принявший решение Любомирского передать эту церковь униатам, сейчас же донес об этом насилии своему епископу, Иллариону переяславскому, от которого 6 августа последовал запрос родомысльской консистории, на каком основании допущено это насилие. Униатская консистория стала запутывать дело, то отвечала, что нет доказательств насилий и что для исследования дела она назначает свою комиссию, то, когда Илларион известил, что в подобных делах должны быть депутаты и с другой стороны, и, что он назначает с православной стороны депутатов и в том числе Радзимовского, то она отвечала, что Радзимовский, как жаловавшийся, не может быть членом этой комиссии.⁹⁰⁸

Илларион, вероятном самого начала видел, что переписка эта ни к чему не поведет, и 12 августа написал русскому послу письмо, в котором поразил униатов в то самое больное место, за которое так боялся Левинский. «По манифестам митрополита Смогоржевского, писал Илларион, сильно приступают униаты к денежным поборам из (с) православного священства. Он же, митрополит, пишет к владельцам и в управе его униатов над православными просит вспомоществования, как то определенной от помянутого Смогоржевского некоторой суррогат, прозванием Сушицкий приехал с толпою униатов в местечко Смилу и, именуя себя украинским официалом, притом от того ж Смогоржевского митрополита имея письмо к владельцу тех добр (имений) князю Любомирскому о пособии в порученном ему деле, и особым велением будучи снабжен при генеральной визите отбирать православные церкви на унию, а присоединившихся из унии в данных временах на православие священников, якобы по обвинению (определению) сеймовому в его Смогоржевского власть отданных, брать отсюду в Радомышль, устремился было к своей работе, и одну в помянутом местечке Смиле николаевскую православную церковь июля 25 настоящего года отобрал на унию, до прочих же, когда князем не допущен, то отъехал с похвалками, что де по сейме варшавском с командою военной приедет и поотбирает.»⁹⁰⁹

Что эта жалоба подана не без ведома и даже не без участия Любомирского видно из того, что у Иллариона было вышеупомянутое письмо к Любомирскому от Смогоржевского.⁹¹⁰

Перед Смогоржевским открылась снова бездна затруднений, страх новых громов со стороны Петербурга,⁹¹¹ запросы русского посланника в Варшаве, боязливые письма от короля.⁹¹² Король извещал Смогоржевского, что защищал его перед русским послом (уверял даже Штакельберга, что Смогоржевский – не фанатик), но «при всем том, писал король: я обязываю вас приложить всевозможное старание и строго исследовать, не имеют ли какого-либо основания эти столь частыя и сильные жалобы не униатов, и если бы оказалось, что имеют, то прикажите сейчас же, и самым действительным образом, исправить (зло) и сделать удовлетворение, чтобы наконец не было ни малейшего даже предлога к подобным жалобам и чтобы нам предотвратить гибельные последствия (их), подобные тем, которым к несчастью всего нашего отечества, мы уже (раз) подверглись.»⁹¹³

Короля тем более беспокоило это дело, что имевшиеся у него сведения об униатах заставляли его думать, что Любомирский не напрасно жаловался на них. «Я должен еще сказать вам, писал король в том же письме Смогоржевскому, что со стороны даже расположенных к вам людей, доходят до меня известия, что в униатском духовенстве большие беспорядки, что невежество и испорченность нравов униатских священников тем более уменьшают уважение к ним нашего народа, чем больше бьют в глаза того же народа почтенные нравы и большая образованность неуниатских священников. По этим и разным другим обстоятельствам я сильно желаю, чтобы вы сюда (в Варшаву) явились лично.»⁹¹⁴

У короля действительно были особенно важные причины, заставлявшие его оторвать Смогоржевского от дел Украины и видеть его в Варшаве. 15 августа 1782 года Левинский извещал Смогоржевского: «прибытия сюда великого князя (Павла Петровича) с супругой ожидают перед сеймом. Многие из обитателей дворца выбираются, чтобы очистить место для приема столь желанных гостей. Начали приготовлять большой фейерверк.»⁹¹⁵

Без сомнения, король считал важным, чтобы Смогоржевский был в это время в Варшаве и заслужил расположение наследника русского престола и окружавших его людей. Но и это письмо точно также, как и прежние письма короля, оказались запоздалым средством сдержать Смогоржевского и поставить его на иную дорогу.

К тому времени, когда было писано это письмо (8/19 сентября), Смогоржевский далеко уже ушел вперед по тому же пути фанатического отношения ко всему русскому и православному, каким шел до сих пор. В августе месяце польские паны Украины стали собираться на сеймики для выбора послов на главный сейм, имевший собраться в сентябре. Роль политического деятеля, которую Смогоржевский так искусно разыгрывал прежде в полоцком воеводстве, увлекла его и теперь. Перед ним развернулся широкий план подвинуть на сейме всю Польшу на защиту унии, и для этого он стал действовать на ближайших панов киевского воеводства, и так подействовал на них, что они, выбрав послов на главный сейм, поместили во втором же пункте (т. е. собственно в первом)⁹¹⁶ их инструкции пять пунктов в защиту унии, и даже показали такую ревность, что предлагали уничтожить зависимость украинских православных от переяславского архиерея и подвергать ответственности всякого пана, который бы осмелился отдать православному священнику церковь, освященную (т. е. когда-либо) на унию.⁹¹⁷

Инструкция эта занесена была в городские житомирские книги, и засвидетельствованная копия её выдана была 9/20 августа 1782 года Смогоржевскому.⁹¹⁸

В этом деле услуживал Смогоржевскому новгородский подстароста Пилявский, занимавший какое-то важное положение при Любомирском.⁹¹⁹ Это положение Пилявского и его преданность унии побудили Смогоржевского сделать его орудием для новой атаки против Любомирского. Смогоржевский, как можно думать, лично видевший Пилявского,⁹²⁰ вызвавшегося ехать к Любомирскому, дал ему какие-то наставления. В униатском архиве сохранилась копия инструкции, данной по этому делу Пилявскому Сушицким, но она составлена самим Смогоржевским, так как пункты её поразительно сходны с главными мыслями ниже указываемого письма Смогоржевского к Любомирскому и так как на это явно указывается в одном письме Сушицкого.⁹²¹ В инструкции этой, и боязнь за унию, и запугивание Любомирского, и явное лукавство и притворная любовь к правде и тишине.⁹²²

Инструкцию эту Пилявский должен был приводить в исполнение в особенно благоприятное время. Король Станислав Август прислал Смогоржевскому для передачи Любомирскому запрос от польского министерства, какие он имеет доказательства в подтверждение жалобы, принесенной им Иллариону.⁹²³ По всей вероятности, сам Пилявский должен был передавать этот запрос Любомирскому. Вместе с тем он должен был подготовить успех другого дела, депутации к Любомирскому от Сушицкого с новым письмом от Смогоржевского.⁹²⁴

Сушицкий прибыл в Корсунь, где тогда был Любомирский, 1 сентября, через день после того числа (31 августа), которым помечено было (очевидно вперед) привезенное им письмо митрополита и через два дня после того, как Любомирскому вручен был запрос от министерства, Сушицкий сначала получил от Пилявского очень благоприятные известия. Он узнал, что Любомирский, получив этот запрос, потерял веселость, три часа сидел в глубоком раздумья и только после настойчивых выспрашиваний сказал Пилявскому, что получил запрос из министерства. Глубокие думы Любомирского не известны нам, но главный предмет их известен. Любомирский во время этого глубокого раздумья решал вопрос, над решением которого до сих пор мучатся многочисленными поколениями многие тысячи жителей западной России. Польский, украинский пан и бригадир русской службы (им тогда уже был Любомирский) решал мучительный вопрос, стать ли на польскую или русскую сторону, и решил его, как и следовало ожидать от польского пана западной России, после того, как он признал права русского народа этой страны, решился стать на русскую сторону.

«Господин подстароста делал ему, писал Смогоржевскому Сушицкий, свои внушения, но кажется, они не приняты.⁹²⁵ После разговора (с Пилявским) я пошел к князю и отдал ваше письмо. Я застал его в веселом расположении духа, а когда он прочитал ваше письмо, то сделался мрачным и сказал: «что не униаты терпят великие обиды от униатов, это совершенно верно. Когда на эти обиды они мне жаловались, я донес об них переяславскому епископу, а он русскому послу в Варшаве. Хребтович пишет ко мне от имени постоянного совета, чтобы я эти обиды списал и прислал в Варшаву. Я пошлю с ними протопопа.»

На это я ему ответил: наш пастырь не знает ни о каких обидах, учиненных не униатам, и не получал ни откуда никакой жалобы, никакого донесения,⁹²⁶ а тем менее поручал их делать; напротив, если бы была какая-либо жалоба, то он, наверное, не нарушил бы справедливости; если же без ведома его сделана какая-либо обида, то он желает, чтобы точно были указаны лица, места и дела. На это князь ответил: «созову протопопов, прикажу списать все обиды, сделанные не униатам, и пошлю их в Варшаву, а копию их перешлю митрополиту.»

Сушицкий завел длинную речь о королевской подати, взимание которой особенно сердило Любомирского, и очевидно надоел ему. Любомирский замолк, а за тем его призвали в заседание собравшиеся у него члены комиссии о разграничении его имений, после которого сели обедать. «После обеда, – продолжает Сушицкий, – я пришел к князю, у которого застал большое собрание гостей, именно: судью Букара, подсудка (того же подстаросту) Пилявского, старосту Осветинского, мечника Завадынского, старосту Попела, Прилуцкого, Недведского, Юковского, Поляновского, Штейна, Проскуру и других. С некоторыми из них беседовал подстароста (Пилявский), с другими – я. Добыть теперь же засвидетельствование (невинности митрополита) очень трудно, потому что эти лица уехали вместе с князем, а, спустя некоторое время, может быть, добудем (wystaramy) его; в этом деле особенно сумеет услужить корсунский благочинный. Я просил князя написать ответ. Он вышел из общества гостей в прихожую и, прислонившись к стене, очень долго думал, а затем, войдя в комнату и, схватив шапку, ушел в особую комнатку и начал было писать ответ (как говорил мне секретарь князя), но ему помешали вошедшие с другой стороны официалы, а также года Бадини, шамбелян⁹²⁷ Пивницкий, юристы и другие лица, участвовавшие в составлении акта комиссии. Все соединились в одно общество и гуляли целую ночь.»⁹²⁸

На следующий день Сушицкий долго не мог видеть Любомирского, наконец, ему удалось поговорить с ним и получить краткий ответ на письмо митрополита.⁹²⁹ При этом Сушицкий опять услышал от Любомирского непонятные для него и крайне неприятные вещи. «Отдавая ответное письмо, – пишет Сушицкий, – князь говорил, что непременно нужно, чтобы не униаты имели в этой стране своего епископа, что они имеют давние свои права и что народ желает быть в не унии. Я ответил, – продолжает Сушпцкий, – что не нужен здесь для не униатов епископ, потому что они, как перешедшие из католической религии, должны или возвратиться назад, или подвергнуться изгнанию из страны в силу трактатов (1768 года); давних прав они не имеют, напротив мы имеем ясные права на их церкви: народ нужно просветить и наставить, потому что сбитый с толку он и сам не знает, чего следует держаться. На это князь сказал: «это принадлежит духовным лицам. Пан смотрит за телом, духовный за душой.» Я ответил: как тело соединено с душой, так духовная власть должна соединяться с светской, и наоборот, если мы хотим, чтобы наши действия имели успех. Я здесь не говорю, чтобы делать какое-либо насилие, но нужно давать помощь. Благоволите ваше сиятельство призвать миссионеров, мы не откажем вам в нашей помощи. Благоволите склонить народ, чтобы он слушал; тогда он получит просвещение, и без всякого насилия возвратится (в унию). Князь ответил: «так отправляйте миссии, а я сам понесу перед вами крест.» «После этой беседы мы простились и через четверть часа князь уехал. Подстароста, – прибавляет Сушицкий, – вторично беседовал с князем. Чего он добился, об этом он пишет вам в своем письме, которое посылаю.»⁹³⁰

В этом письме окончательно разбивались надежды униатов. «Ничто (из советов) не принято, – писал Смогоржевскому Пилявский, – напротив Любомирский еще больше раздражен и повторяет, что униаты постоянно атакуют не униатов, что они и в эту зиму принуждали не униатов платить разные подати и делали им много непозволительных вещей. Нет надежды на перемену мыслей. Погрязаем глубже и глубже, представляя собою образ грешника, отвергающего спасительные советы.»⁹³¹

Униаты действительно пришли к убеждению, что усилия подействовать на убеждения Любомирского напрасны,⁹³² что лучше действовать на него силою власти правительства и суда. С этою целью Сушицкий сейчас же после свидания с Любомирским стал собирать сведения об обидах униатов и пригласил заняться этим своих благочинных, шполянского, турианского, мошенского, а в особенности лисянского.

«Словом, – писал Сушицкий Смогоржевскому, – какие только смогу собрать сведения, запишу их и поспешу с ними прибыть в Радомысль до вашего отъезда в Варшаву.»⁹³³ Документы эти нужны были Смогоржевскому не для одного лишь оправдания себя. Он, как видно, давно уже обещал королю составить подробное донесение о положении Украины,⁹³⁴ в котором предположил собрать все данные, которые бы служили польскому правительству руководством, как действовать по отношению к этой стране.⁹³⁵ Оканчивать это донесение Смогоржевский уехал в Варшаву.⁹³⁶

Эти новые замыслы униатов встретились с такими действиями со стороны православных, которые повергли униатов в новое, еще большее горе.

«Благочинный корсунский, – писал Смогоржевскому Сушицкий, – сообщил мне, что отправляясь вслед за князем Ксаверием (Любомирским), он заехал к неуниатскому смилянскому протопопу. У него он застал значительное число собравшихся, неуниатских священников, которые, что только могли, выдумывали на наших (униатских священников) и записывали; однако ничего не пожелали сообщить ему, а только протопоп сказал: теперь мы уже хорошо вооружены и будем добиваться своего.»⁹³⁷

Около того же времени (19 октября) неизвестный ревнитель унии, по всей вероятности тот же корсунский благочинный, сообщил (Смогоржевскому?) известие, из которого оказывалось, что православные духовные собирались и списывали жалобы по желанию самого Любомирского, что он выслал (т. е. вернее решил выслать) с этими жалобами одного протопопа в Петербург, другого в Варшаву, а третьего для наблюдения оставил на Украине.⁹³⁸

Ездили-ль два протопопа с этими жалобами – один в Петербург, другой в Варшаву, мы не знаем, но жалоба, составленная теперь, действительно была подана в Синод и в ней показано было 12 церквей смилянской протопопии, с которых униаты взимали королевскую подать.⁹³⁹

Кроме того, униаты тогда же узнали и о других делах православных, которые произвели в них настоящий переполох. Еще в августе или июле переяславский епископ Илларион получил из Синода указ, в котором прописан был приведенный уже нами громовой рескрипт Екатерины Штакельбергу. 12 августа подписан был в переяславской консистории указ, в котором изложен был и вышесказанный рескрипт, и этот указ консистории разослан был по духовным украинским правлениям. Духовные правления разослали его священникам, священники прочитали его в церквах, а ревнители православия брали этот указ или его копии и читали народу на базарах.⁹⁴⁰ «Корсунский благочинный отдал мне, писал Сушицкий, универсал не униатов, который ходил по рукам в его благочинии и который я прилагаю при сем. Его (не униаты) читают везде, даже по базарам, на ярмарках, толкуют его по-своему, и этим не мало смущают и обманывают народ.»⁹⁴¹

«Заграничные указы, даже с позором для русского посла смело читают по базарам и ярмаркам, и тем удобнее бунтуют простой народ,» – занес Смогоржевский в дополнение к своему описанию Украины.⁹⁴²

Кто бунтовал народ и каким образом, об этом униаты сохранили весьма подробные известия. Известия эти проникнуты одною основной мыслью, показать, как под видом православия разрушаются все основы государственной и общественной жизни, но рядом с этою основной мыслью против воли собирателей этих известий уясняется и возрождение Украины к общерусской жизни. Мы приведем все эти известия в возможно большей полноте и точности.

Православные монастыри, наделавшие униатам столько бед по делу о королевской дани, и составлявшие теперь как бы тихие, недоступные униатам, оазисы на взволнованной униатским фанатизмом Украине, были и теперь, как прежде, предметом особенной ненависти униатов. Два монастыря выдвинулись теперь главным образом в их глазах, и, конечно, не без основания, это корсунский и богуславский, питавшие духовной православной пищей две самые мятежные, по мнению униатов, области – Смилянщину и Белоцерковщину. «Едва ли не большая половина окрестных жителей исповедовается перед пасхой в богуславском монастыре», говорится в одном униатском донесении.⁹⁴³ В другом донесении говорится, что иноки богуславского монастыря были вместе с священниками виновниками того, что народ в окрестных приходах отказался от унии, и что поэтому панский комиссар призвал к себе игумена и настойчиво требовал, чтобы он не возмущал народа.⁹⁴⁴

Корсунский монастырь был в глазах униатов еще более вредным. «Все неприятности нашим священникам причиняют неуниатские монастыри, говорится в третьем униатском донесении. Они даже венчают свадьбы. Так и в настоящем (1782 или 1783) году во время моей визиты перед (великопостными) заговинами, корсунский игумен повенчал один брак. Они принимают народ и на пасхальную исповедь. Так, вовремя благочиннического соборика в Корсуне, на котором и я находился, священники показывали длинные списки исповедовавшихся в Корсунском монастыре, по сто и больше душ. Они (монастыри) бунтуют народ, говорят народу, чтобы он не учился у наших священников символу веры, не слушал их поучений в церквах, и так богохульствуют против унии, что этого не мог бы стерпеть даже разумный не униат.»⁹⁴⁵ 

Священники безместные, так называемые чиншовники, т. е. нанимавшие землю у помещиков и затем не имевшие определенного местопребывания, делали униатам еще большее зло. «Первые виновники прельщения и заблуждения народа – это неуниатские священники, сидящие на (нанятой) земле, и некоторые из них заведывающие приходами. Они при своих частых посещениях крестьян и в разговорах с ними употребляют разные способы, чтобы омерзить в их глазах католическую веру, осмеливаются даже кощунствовать и говорят (чего в самой России никто из разумных людей никогда не скажет), что униатские таинства не важны.» «Они вас, – говорят они народу, – мажут не св. миром, а гусиным салом.» «Причастие (униатское), говорят они, у них не важно, но тоже, что брага...⁹⁴⁶ Католики – это ругатели (Христа); они, как жиды, становятся перед Христом на колени. Они не восстанут на страшный суд.»

«Такие-то мысли и подобные им они внушают простому народу и этим возбуждают в нем отвращение к католической вере, ненависть к католикам, и признают их первейшими врагами своими и своей веры. Исповедь униатскую они тоже признают не важною, а приказывают приходить на исповедь к ним.⁹⁴⁷ Эти же неуниатские священники, сидящие по деревням, обходят крестьян с молитвой перед Рождеством, Пасхой, а также с святой водой после Богоявления, а униатские молитвы и водосвящение объявляют неважными, и, хотя бы, униат говорил народу самые лучшие поучения, и народ стал по не многу внимать им, то эти противные внушения не униатов загасят это хорошее учение, как гасит ветер свечу.»⁹⁴⁸

Этот бунт православных, как очевидно, главнейшим образом религиозный, униаты обставили известиями, не оставлявшими, по их мнению, никакого сомнения, что Речи Посполитой готовится чисто гражданское зло, повторение уманской смуты. В их донесениях, обыкновенно, на первом месте, ставится воспоминание об ужасной, уманской резне и затем перед изложением современных событий говорится, что и теперь готовится та же смута, та же резня. Эти данные представила им в богатом количестве местность около Богуслава. Один из священников этой местности, поступивший после смерти жены в богуславский монастырь, взволновал народ в селе Десках; прихожане отказались от навязанного им униата; инок освятил им церковь и народ принял присягу, что не примет унии. За этим приходом отпал от унии и другой, давно искавший случая отделаться от униатского священника. Случай этот представился на Пасхе (1782 или 1783 годов), когда униатский священник по обычаю латинян пошел с крестным ходом по солнцу. Народ отказался признавать этого священника своим, стал обращаться с требами к безместному православному священнику, и на увещание ушатов отвечал одно: что будет дещанам, то и нам. В селе Мироновке прихожане сами отперли церковь, запертую униатом, уехавшим на конгрегацию, устроили ее по православному и ввели чиншового православного священника, который стал служить в ней. Униатского благочинного, который приехал восстановлять унию, они не пустили в церковь и, взяв за руки, отвели от неё. Приехал было какой-то управляющий и стал убеждать, но они не хотели его слушать, сказав ему лишь: так нам угодно. «Когда этим прихожанам сошло это дело с рук, – продолжает составитель донесения из Украины, – то подобным же образом отняла у униата ключи и громада медвинская. Наместник этого села сейчас же призвал ее в помещичий двор. Все толпой пришли к нему. Он их спрашивал, что это они делают? Они ему ответили: дайте нам веру. Он им говорил: вы имеете веру одну с нами, или разве мы неверные? Мы не знаем этого, ответили они.»

Во всех тех униатских известиях о настроении православного духовенства и народа того времени, какие нам удавалось читать, мы нашли указания только на два факта, которые, если справедливы, могли возбуждать серьезную тревогу. Православный священник, Иоанн Стоцкий, бывший сначала священником в Корсуне, а затем живший на чинше, виновен, записали униаты в 1782–1786 годах не только в том, что вооружает народ против унии, утверждая, например, что исповедь у униатского священника недействительна, так как в униате обитает, по его мнению, дьявол, следовательно, «како может, – говорил Стойкий народу, – сатана сатану розришиты», но виновен еще и в следующем преступлении: «в присутствии достойных веры людей, которые готовы быть свидетелями, если понадобится, он громко говорил: вы считаете Железняка резуном (мясником, головорезом), а я его признаю равноапостольным (!) и всегда полагаю за него частицу, когда служу обедню;...здесь была бы тьма, если бы он не ввел (!) православной веры.»⁹⁴⁹

Что этим хотел сказать Стойкий: то ли, что он считал резню пригодным средством для поддержания православия, или, что Железняк вовсе не был таким резуном, каким его представили поляки, неизвестно. Другое заявление, известное по униатским памятникам, было еще более дурного качества. Его сделала та же медвинская громада, о которой была речь выше. Когда управляющий, не удовлетворившийся воплем народа: дайте нам веру, и вероятно возмущенный отказом его признать поляков христианами, продолжал твердить: «что это вы делаете, ведь это вы начинаете делать бунт, как было во время резни (уманской)?» то на это они отозвались, продолжает составитель донесения о бунте народа около Богуслава: «будем може и ризати.» «Словом, – заключает составитель донесения, – нужно употребить все силы, чтобы задавить это восстание (против унии), потому что если (от чего оборони Бог) сойдет с рук дещанам это отступничество, то нет сомнения, что вся Украина пожелает сделать тоже.»⁹⁵⁰

Вся Украина действительно желала сделать тоже, но не бунт, не резню, о которых в действительности и не думала, а желала сделать то великое, историческое дело, за которое так достойно возвеличивается Богдан Хмельницкий. Украина желала вместе с православием восстановить свое народное единение с Россией, в чем ей так безжалостно и так долго отказывала запутанная, тогдашняя дипломатия.

Вот два обвинительных пункта, внесенных Смогоржевским, в числе других, в дополнение его донесения, в доказательство пагубных действий православных украинских священников, действий, которые в действительности имели совсем другой смысл: «1) на богослужении они торжественно провозглашают имена заграничных царствующих особ, да еще впереди имени царствующего в этом отечестве государя; 2) они подписывают и утверждают клятвой обязательство соблюдать верность, повиновение, тайну и даже подданство заграничному престолу.»⁹⁵¹

При всех пунктах этого донесения указываются документы, из которых весьма многих нет, но документы, указываемые при этих пунктах, к счастью, сохранились в той же рукописной книге, в которой помещено и это дополнение донесения Смогоржевского. Первый пункт обвинения основывался на форме поминания лиц за обедней, доставленной Сушицким из Смилы, когда он там был на панихидах по жене Любомирского,⁹⁵² и в ней действительно имена русских особ впереди польского короля, да еще к имени Екатерины прибавлено, т. е. оставлено, как было в русской форме: государыню нашу.⁹⁵³ Что касается второго обвинительного пункта, то он основан на присяге, приносимой русскими священниками при их рукоположении на верноподданство русскому государю.⁹⁵⁴ Таким образом, православные священники переяславского рукоположения были в действительности и русскими и польскими подданными, но русскими прежде.

Народ православный постоянно слышал эту новую теорию государственного устройства и, конечно, по простоте и цельности своего понимания и убеждений, признавал себя принадлежащим России, а не Польше. С польской точки зрения это, без сомнения, был величайший бунт, но с русской и даже просто исторической это было самое консервативное, строго историческое направление украинской жизни. Что было в этом направлении действительно дурного, чего нельзя оправдать никакими видами и затруднениями политики, это насильственная задержка этого направления и постоянное раздражение украинского народа польским фанатизмом многочисленных видов. Задержка эта выработала, между прочим, один тип людей, превосходно очерченных в одном униатском донесении, людей, которых набиралось с течением времени больше и больше. «Недавние отступники от св. единения, доносил один из униатских визитаторов, сидящие по деревням, лесам, на мельницах (безместные священники), на сколько я присмотрелся к их жизни, по всей справедливости могут быть названы лентяями страны, потому что они не знают ни заграничной, ни здешней власти над собою. Так в Грищинцах, в каневском благочинии один из них сказал мне: «колысь то я був благочестывы (православный), як була благочестыя, а теперь я ани благочестывы, ани униат, а сам соби и нидокого не належу. Другой в Ходорове, когда я его убеждал, чтобы он возвратился в унию, ответил: нехай но (пусть) соби еще погуляю, бо нас Переяслав (переяславский епископ) не переглядае, а до Радомысля (униатского митрополита) не належимо, и так я теперь никого не боюся.»⁹⁵⁵

Но это зло давно сознавалось православными, и они сами указывали на меру, необходимую для благоустройства православных дел Украины. Мы видели, что еще во времена Мельхиседека православные украинцы дурно отзывались о священниках волошского ставления. Если они держались их часто, то потому, что это было необходимо и потому, что эти священники поддерживали крепкий обычай украинцев, избирать самим своих священников. Но когда украинцы имели доверие к высшей церковной власти, как к Мельхиседеку, Гервасию, Иову они охотно повиновались их власти и даже вынуждали держать их под этою властью. Можно даже сказать, что едва ли где в другом месте России высшая духовная власть окружена была таким глубоким уважением и покорностью. Недаром правитель Кондрацкий с такою торжественностью указывал на указ переяславской консистории и так возвеличивал эту консисторию, называя ее пресветлою.

Желание благоустроить свои церковные дела, иметь полное духовное управление было глубоким желанием на Украине и разделялось даже теми самыми людьми, которые говорили: нехай но еще погуляю, ни кого не боюся. На это желание, как мы видели, указывал Сушицкому Любомирский, говоривший ему, что необходимо, чтобы на Украине у православных быть свой епископ. Любомирский говорил это, конечно, со слов самих православных. Смогоржевский, крайне дурно отзывавшийся о православных священниках и собравший против них в своем донесении множество обвинений, поставил, между прочим, и то обвинение, что они желают иметь неуниатского епископа в Польше.⁹⁵⁶

Перебирая эти известия о неодолимом противодействии украинского народа унии и об усилиях его сохранить и благоустроить свою православную церковь, невольно приходится останавливаться над вопросом: неужели никто из униатов не оценил беспристрастно этого законнейшего стремления украинского народа и не отнесся к нему с уважением и человечностью? Мы видели, что Смогоржевский вынужден был сделать важный, сравнительно с своими предшественниками, шаг вперед, признал законное существование древле православных, которых не думал трогать; но это признание было не искренним и в существе дела сводилось на одни православные, украинские монастыри, а все православные приходы объявлялись подлежащими принудительному переводу в унию.

Мы видели, что взгляд Любомирского на это дело был гораздо шире. Он признавал не только законным действительное пребывание в православии, но допускал и облегчал возвращение в православие насильно обращенных в унию и даже принимал во внимание желание народа быть православным. Что же касается унии, то он и её существование считал законным, допускал даже распространение её, но силою примеров доброй жизни и силою проповеди. В уме его зародилась даже мысль о примирении, объединении сердец разрозненного народа, православных и униатов. Мы знаем далее, что мысль о примирении, об единении сердец разделенного народа занимала и другого украинского пана, Станислава Понятовского, предложившего, как бы воспроизвести в Каневе киевскую святыню и дать в ней народу умиротворение унии и православия; но это было слишком внешнее, своекорыстное понимание дела и соединено было даже с обидой для Смогоржевского.

Смогоржевский, страстный охотник к постройкам, строил тогда в Варшаве униатскую церковь, готовя там, очевидно, средоточие церковного униатского управления и удобное местопребывание для себя. Понятовский колко заметил, что строиться бы нужно было не в Варшаве, а на Украине, в Каневе. Смогоржевский внес, как мы уже заметили, это предложение в число своих проектов, но не отнесся к нему с обычною своею страстностью. Конечно, он понял, что Понятовский указывает ему на самую его больную сторону, тягу к Польше, к латинству, причем, разумеется не могло быть речи о действительном примирении православных и униатов. Смогоржевский даже ввел новое название униатов, закрывавшее их существование, как людей особого вероисповедания, называл унию католичеством, а себя и всех униатов католиками. Люди, окружавшие его, были того же направления, те же католики. Мы видели, что даже Лисовский усвоил это название и, угождая Смогоржевскому, искал в среде белорусских униатов добрых католиков. Так далеко ушли униаты времен Смогоржевского от всего православного и русского!

Но чудовищность этого направления давала себя всюду чувствовать и заставляла иногда униатов лицемерно показывать, что они хотят идти обратно от Польши и Рима к России и православию. Так, в начале волнений в Десках, когда народ восстал против навязанного ему униата и показывал, что не хочет иметь священника безбородого, то униатский благочинный сейчас же согласился, чтобы дещанским приходом заведовал священник бородатый.⁹⁵⁷ Народ, разумеется, понимал эту хитрость и нередко обращал ее в ничто.⁹⁵⁸ Из множества униатов, окружавших Смогоржевского раздавалось на Украине, к изумлению украинского народа, и к ужасу последователей направления Смогоржевского, из уст только одного униата, на сколько известно по памятникам, именно из уст визитатора Туркевича,⁹⁵⁹ робкое слово о сближении с православием и даже с Россией.

Когда на радомышльской конгрегации 1782 года поднят был вопрос о визитации всех приходов униатской митрополии и об исправлении униатского духовенства, Туркевич был назначен визитатором областей, белоцерковской и каневской. Другие визитаторы занялись отнятием православных церквей, сбором с духовенства униатского не православного разного рода даней. Туркевич избрал себе главнейшим образом другое дело, проповедь народу. Вот, как он сам говорить об этом: «Напрасно наши священники жалуются на простой народ. На сколько я могу судить по этому темному, взбаламученному не униатами, пограничному углу (Каневщине), народ везде был бы очень хорошим, если бы имел надлежащее просвещение христианским учением, которое он с такою охотою и жаждою слушает, что, как везде почти я испытывал (и что собственно и было причиною всех моих неприятностей) рад бы слушать целый день и даже убеждается в истинности того, чему его учат. Так в одном месте народ, вышедши из церкви, говорил (это слышал каневский благочинный): повидают (говорят) униаты, а мы от благочестивых того никогда не чулы; от правду мовит, як в око коле. Но, об чем нужно горько сожалеть, это учение в этом углу, (не знаю, как в других местах) в совершенном пренебрежении. Из катехизических вопросов везде обнаруживалось до очевидности, что народ не знает даже самого необходимого и главными виновниками этого незнания он признает священников и жалуется на них, говоря: батьки (священники) нас не учили, бо и сами не умилы (не знали); священники нас не учат, а од когож мы моглыся научиты. В Германовке, когда я на катехизации изложил, что под страхом потери спасения должен знать христианин, то крестьяне сказали: когда б наши священники схотилы, за еден, велыки пост можна бы ся всего того научиты.»⁹⁶⁰

Что Туркевич действительно производил сильное впечатление на народ, об этом засвидетельствовал один из его врагов по убеждениям, доносивший на него Смогоржевскому. «Высокое, говорит он, образование украинского визитатора Туркевича, глубокое знание всегда будут достойны великой чести и уважения.»⁹⁶¹

Но Туркевич действовал сильно на народ далеко не тем, что учил одним общехристианским истинам, как бы выполняя этим полоцкий проект Смогоржевского о катехизации помимо вероисповедных разностей, хотя, может быть, Смогоржевский и вызвал его на это дело. Туркевич не стоял на этом распутии. Занявшись народом, он сейчас же показал, что заботится об его благе. Вовремя визита он, по свидетельству вышеуказанного врага своего, ревностно настаивал, что бы священники проповедовали народу.⁹⁶² Сам Туркевич тоже говорит об этом и так был убежден в необходимости понудить к этому священников, что призывал Смогоржевского объявить постановление, что священник, не обучающий народ необходимым истинам веры, будет отрешаем от прихода.⁹⁶³

Идя далее тем же путем, Туркевич смело затронул один из самых трудных и щекотливых вопросов униатского церковно-экономического устройства, вопроса о поборах духовенства с народа, неразрывно связанного с вопросом о поборах высшей иерархии с священников. Вопрос этот поднят был на радомышльской конгрегации (вероятно 1782 года), но не был решен. Туркевич вовремя визита увидел необходимость разъяснить частицу его, касающуюся исповеди, которая из-за даваемых при этом денег, превращалась часто в великое глумление лад христианским таинством и религиозным чувством человека.

Туркевич получал сведения, что при исповеди бывает часто колотая (ссора) из-за платы, и слышал просьбы народа: «нехай, пан отче, при сповиди святой колотни не буде.»⁹⁶⁴ Колотня эта иногда принимала крайне дурные формы. Так Туркевич указывает, что когда, дитя, собирающееся идти на исповедь, приходит в школу (помещение дьячка, пономаря, где иногда было и училище), чтобы получить билетик, дающий право подходить на исповедь к священнику, то его не спрашивают, знает ли оно символ веры, десять заповедей, а посмотрев, сколько дитя принесло денег за билетик, говорят: треба бильше, иды до дому, еще принеси для дьяка, для пономаря и прочее; что из-за денег нередко больные умирают без исповеди; что один священник бросил по церкви гроши бедной вдовы, не могшей принести всей, назначенной за исповедь платы. Исповедь даже превращена была в средство ко взысканию долгов. «Какие нечестивые бывают при исповеди колотни из-за долгов! Тут иногда бывает больше нареканий, брани и проклятий, чем при экзекуции у (несостоятельных) арендаторов. Приходят к священнику не только братчики и арестуют исповедь, но и арендарь (жид-корчмарь) идет к нему с бутылочкой водки и объявляет: пане господине, Иван мыни вынен (должен) рубли N; я арештую сповид и прошу, абы, вашець, пока мыни не отдаст, его не сповидав.»⁹⁶⁵

Туркевич свидетельствует, что эти то порядки, между прочим, побуждают униатский народ идти на исповедь в православные монастыри.⁹⁶⁶ В виду всего этого, Туркевич решился на шаг, который ему потом, дорого стоил. Он сделал этот вопрос открытым, стал рассуждать об нем с священниками, народом и даже предложил формальным оповещением на бумаге, чтобы священники заменили плату за пасхальную исповедь одновременным взносом крестьянами платы за всю семью.⁹⁶⁷ Униатские священники подняли вопль говоря, что им нечем будет платить податей (духовной власти и в пользу короля). Они подняли против Туркевича даже народ, воспользовавшись тем, что он предлагал, чтобы с двора платили, например, по рублю, что падало не уравнительно на малые и большие семьи.⁹⁶⁸ Наконец, они указали на такую опасную сторону действий Туркевича, которая должна была нанести ему самый больший вред. «Не униатские священники издеваются над этим, говорили они, и тщеславятся, что они и податей никаких не будут платить и от прихожан пользуются обычными доходами. Великое опасение, – продолжали они, – как бы зависть не овладела кем (из нас), и не отторгла от веры (унии).»⁹⁶⁹

Но в действиях Туркевича были стороны, несравненно опаснее всех подобного рода неудовольствий и зависти.

В своем отчете Смогоржевскому о визите Туркевич, между прочим, писал: «В этих пограничных местах я достаточно исследовал, почему простой народ льнет к не униатам? Единственно из-за древнего обряда в богослужении. Ни один крестьянин на вопрос: уния или благочестие (православие) было здесь прежде? не ответит, что «благочестью прымалы» или «по благочестывому вирылы», а скажет: «благочестыя правилася (по православному служили).» Вовремя визита, на вопрос, как древня церковь, какие при ней были первые священники и от кого зависели, старейшие крестьяне чаще всего отвечали: «перши (первый) священник наш належав до тутейшого консистора», или митрополиты и столове (подать столовая) тут отдавав, але (но) благочестыю еще правыв.» Я помню еще из моего детства, когда я был в Подбережье, что когда изданы были унеятские служебники, то между народом, а особенно между дьяками и более простыми священниками, поднялся великий ропот. «Вот уже издана уния», говорили они. И так, если, с одной стороны, это только нужно простому народу, а даже и священникам, и древнеправославным и недавним отступникам (от унии), как об этом говорили со мною некоторые протопопы, и этого лишь требовали и под этим лишь условием обещали перейти под власть вашего преосвященства; если, с другой стороны, апостольский престол в правление блаженной памяти Венедикта ХIV этот обряд утвердил и всем предложил служить так, как это пространно излагает имеющаяся у меня энциклика того же блаженной памяти Венедикта XIV, то я не вижу, какое может быть препятствие восстановить этот обряд, как он уже восстановлен в пределах цесаревских (австрийских). Если имеется в виду соблазн поляков, то можно написать в Рим, представить уважительные причины, почему нужно так сделать и, наверное, Рим дозволит, а затем резолюцию его напечатать по-польски и по-латыни и всюду разослать. Преобразование это нужно бы прежде всего произвести в архиепископии (митрополичьей епархии), а потом обязать к этому и другие епархии. Если бы это было сделано, то я готов отдать душу про заклад, что все бы (православные) возвратились (к унии). Поручаюсь лишь за монастырки, потому что они больше любят свободу, нежели иноческое послушание.»⁹⁷⁰

Этими воззрениями Туркевич далеко ушел от большинства современных ему, интеллигентных униатов, особенно от партии Смогоржевского. Он примыкал, как видно и из его собственных слов, к галицким униатам, где в это время во Львове был епископом Петр Белянский, из не женатых священников, великий враг базилиан, которого готовность делать реформы доходила до крайностей, но при котором белое духовенство успело восстановить и исправить много церковных искажений, произведенных базилианами.⁹⁷¹

Туркевич, однако, в вышесказанном донесении не только не верно изобразил воображаемое им безразличие народа к православию и унии, но и себя представил не верно. В действительности он гораздо дальше зашел. Донос на него Смогоржевскому от Сушицкого и собственные слова Туркевича показали, что в конце его проектов о преобразовании унии было православие. Те самые православные монастырки, за которых он не ручался, что они перейдут в преобразованную по его мысли унию, и в которых, по его словам, было больше любви к свободе, нежели к иноческому послушанию, привлекли его внимание и сочувствие. Он посетил знаменитейший из этих монастырей –мотронинский, теперь уже сильно упавший, и сблизился с его игуменом Иринархом. «Будучи в Мотренине, я узнал многое от присланного теперь архимандрита, как о некоторых делах я уже известил вас,⁹⁷² – пишет Туркевич к Смогоржевскому, – а о других, если вы прикажите, расскажу лично. Когда я сказал архимандриту: напрасно вы не униаты беспокоите правительства; лучше было бы нам самим дружелюбно найти какой-либо способ к удовлетворению жалоб с вашей стороны и с нашей, то это ему очень понравилось, и он, целуя меня, говорил: «колы б вы схотилы, а мы готовы.» Затем он обещал дать обо мне хороший отзыв в Переяслав, своему епископу и всем своим друзьям.»⁹⁷³

С Переяславом у Туркевича были связи и помимо мотронинского архимандрита. Секретарем у Туркевича был Строцкий, сын православного священника. Смогоржевский, делая выговор Туркевичу за его действия по вопросу о пасхальной исповеди, высказывает, между прочим, досаду, что Строцкий не пишет ему донесений, хотя, вероятно, имеет не мало известий от своего отца.⁹⁷⁴ Строцкий, очевидно, дан был Туркевичу с тем, чтобы доносить, что делается в православном мире.⁹⁷⁵ Но, к крайнему своему изумлению и огорчению, униаты узнали, что Строцкий исполняет совершенно противоположные обязанности, он доносит православным обо всем том, что делается вовремя визиты и что секретно замышляется против них униатами.⁹⁷⁶ Мало того, униаты узнали, что сам Туркевич слишком уж часто сносится с Переяславом, что он слишком близок с переяславским земским подсудком Гурковским, что по совету этого Гурковского он оставил посещение белоцерковского и каневского благочиний, ездил в мотронинский монастырь, где игумен торжественно принимал его и, хваля его, говорил, что выхлопочет ему у киевского митрополита крест.⁹⁷⁷ Донос этот находил себе сильнейшее подтверждение в одном пункте донесения Смогоржевскому самого Туркевича. Это пункт об его отъезде в мотрененский монастырь, часть которого мы уже привели. Там говорится еще, что мотронинский игумен, обещая дать ему рекомендацию в Переяслав, «остерегал меня, – пишет Туркевич, – чтобы я, если буду в Киеве, не вступал в сношения с Мельхиседеком, но посоветовался бы об этом деле (миролюбивом устройстве дел между православными и униатами) с иноком-секретарем консистории, который родом поляк (из Польши), которого хвалят наши благочинные, и который действительно расположен к нам. Поэтому, не угодно ли вам, чтобы я выехал с кем-либо из благочинных за границу под предлогом, что еду с бумагами и для свидания с Гурковским, а в действительности для разведывания у них (православных), что они предпринимают против нас. Я желал бы совершить эту поездку перед прибытием (в Киев) светлейшей государыни (Екатерины) и прошу вас прислать паспорт.»⁹⁷⁸

«Сомневаться на счет ксендза Туркевича, – говорится в доносе, – представляет сильный повод не давно присоединившийся (к унии) священник Григорий Корнилович, который прежде был писарем у Туркевича и по его совету ездил в Переяслав рукополагаться, и действительно рукоположен. Об этом он сам говорил перед некоторыми.»⁹⁷⁹ Все эти намерения Туркевича были разгаданы вовремя и он, конечно, был удержан и от поездки в Киев и от других затей. Он подвержен был слабости (запивал),⁹⁸⁰ которая давала возможность во всякое, время взять его в руки. В ближайшее затем время (1786–87) мы встречаем его на более прямом пути к осуществлению его мыслей о преобразовании унии, встречаем в Белоруссии, подле Лисовского.

Туркевич как это мы надеемся показать в другом труде, обнаружил своими действиями направление, которое давно уже развивалось в среде униатов й которое потом уже не исчезало до самого конца западнорусской унии, как не исчезает и теперь в среде галицких и холмских униатов; но для Смогоржевского это направление не имело смысла. Он теснее и теснее завязывал связи с Польшей, латинством. С королем, нунцием, латинскими епископами Польши, даже с женщинами открытой распущенности, которыми был окружен последний польский король, он был в самых близких, задушевных отношениях.⁹⁸¹ Во время пребывания своего в Варшаве, в конце 1782 года, он также, как и прежде, фанатически относился к украинскому православию и старался всеми силами укрепить в этом направлении польское правительство. В конце 1782 года он подал королю свое донесение о состоянии Украины, на которое мы уже не раз указывали. В этом донесении он представляет, что в Малороссии с древних времен была уния, но народные смуты истребляли ее, однако по прекращении их она опять стала процветать и все было мирно до того времени, когда в дела вмешалась иноземная духовная власть, а паны, по своекорыстным расчетам, стали поддерживать схизму, вследствие чего появилось множество отступников от унии, священников, и число их увеличилось рукоположенными в Переяславе и Валахии, которые приготовили известную уманскую резню и теперь готовят тоже. Прекращение иноземного духовного управления Украиной, внушение панам поддерживать унию и изгнание из Украины безместных православных священников – вот существенные задачи, которые предлагал Смогоржевский польскому правительству и от решения, которых он ожидал полного умиротворения и благоденствия Украины, но прежде всего следовало, по мнению Смогоржевского, обуздать главнейшего виновника украинской религиозной смуты, князя Ксаверия Любомирского.⁹⁸²

В этом же донесении есть основание для предположения, что Смогоржевский кроме польского правительства действовал и на польский суд. Он упоминает о полученном им известии, что люблинский трибунал поручил генералу Кошутскому действовать против Любомирского,⁹⁸³ что едва ли было сделано без участия Смогоржевского. По всей вероятности, он действовал и на частных лиц, особенно во время сейма. Можно даже думать, что для них то собственно и составлено было дополнение к донесению, поданное королю (10 января) 30 декабря 1782 года под названием извлечение (restrictus) из вышесказанного донесения. В этом извлечении или правильнее дополнении сделано существенное изменение. Вопрос об иноземной духовной власти совсем оставлен, а развиты лишь два вопроса, могшие иметь самое практическое значение. Все это дополнение состоит из обвинительных пунктов против апостатов (православных священников) и против князя Ксаверия Любомирского,⁹⁸⁴ и к нему сделано приложение, составлявшее описание содержания документов, подтверждающих эти пункты.⁹⁸⁵

В донесении Смогоржевского и дополнении к нему, можно сказать, изложен весь религиозно-гражданский катехизис, которым все должны руководствоваться на Украине.⁹⁸⁶ Катехизис этот неоспоримо был усвоен многими. Подчиненные Смогоржевского очень часто в эти времена (1783–84) обращались к разным панам и их управителям с просьбами в смысле того донесения Смогоржевского.⁹⁸⁷ Но этот катихизис принес зрелые плоды, как увидим, к концу жизни Смогоржевского (умер 1788 году). В 1783–84 годах он не мог произвести большего действия.

В то время сильно поднялась партия, враждебная королю, которая, при всем своем фанатизме к России и православию, не расположена была поддерживать Смогоржевского, столь близкого друга короля. Этим, вероятно, нужно объяснять какую-то нерешительность в действиях униатов и их друзей того времени. Подчиненные Смогоржевского, как мы видели, сильно боялись тогда за существование унии во всей Украине, а польские друзья их колебались принимать сильные меры.⁹⁸⁸ На это, впрочем, были и другие причины. Ксаверий Любомирский, выведенный из терпения смутой, какая у него происходила от постоянного превращения приходов из православия в унию и из унии в православие, придумал новую меру к прекращению её, меру, которая показывала, что он окончательно переходит на сторону народа и способен опередить Смогоржевского в изобретательности новых планов и тем вернее, что она ему не лично принадлежала, а шла из среды украинского народа. Любомирский предложил смилянскому протопопу Радзимовскому ехать с его губернатором (управителем) «по селам, публично и без принуждений спрашивать народ, чего он желает – православного исповедания или униатской религии и за спросом, кто чего пожелает, в том и до присяги привести.»

Извещенный об этом переяславский епископ Илларион высказал Любомирскому недоумение. Тогда Любомирский написал ему письмо, в котором объяснял, что до уманской смуты в его имениях везде было православие, но когда усмиряли эту смуту то, пока не возвратились в свои имения паны, господствовало военное право, т. е. насилие, и команды принуждали народ к унии и заставляли его присягать, что простой народ, не понимает неважности вынужденной присяги и, хотя теперь имеет православных священников, но смущается этой присягой, чем могут воспользоваться униаты и произвесть новое замешательство в народе его имений, что поэтому-то он решился вызвать народ на добровольное заявление своих убеждений и утвердить это добровольною присягою.⁹⁸⁹

Илларион представил это дело Священному Синоду и приложил подлинное письмо Любомирского. Синод решил, что «хотя и не следовало бы удерживать от такой желанной народом присяги, но к таковому распоряжению в иностранном государстве, без сношения с пребывающим в Польше российским полномочным и чрезвычайным послом графом Штакельбергом, приступить не можно, дабы иногда не последовало из того от римлян и униатов каких замешательств и православным большего притеснения.»⁹⁹⁰

Синод даже совсем уклонился от этого, действительно, трудного дела и предоставил Иллариону самому обратиться к Штакельбергу. Илларион пояснял, что ему самому сноситься трудно, что нужно платить за почту и неизвестно, доходят ли письма; но, без сомнения, Иллариона больше всего удерживала от этого уверенность, что это значило бы совсем погубить дело. Синод, однако, не нашел возможным изменить свое мнение⁹⁹¹ и, по всей вероятности, Илларион тоже остался при своем мнении, не сносился сам с Штакельбергом. Смогоржевский не знал такого осторожного отношения к присяге и, как увидим, заботливо приглашал народ подписываться и присягать на унию.

Смогоржевский, давно и хорошо известный в Петербурге, не мог не обращать там внимания на себя своими делами на Украине. При дворе Екатерины не могли слышать его имени⁹⁹² и все неблагоприятные для православных меры в Польше, и даже дурное направление политических дел приписывали ему.⁹⁹³ Ему стала грозить какая-то опасность. Какой-то русский полковник Фаддеев, бывший в 1783–84 году около Радомысля, крайне смущал его и приводил в страх.⁹⁹⁴ Может быть, Смогоржевский боялся захвата и ссылки. С этого же времени Смогоржевский заискивает у русского правительства.⁹⁹⁵ Насколько этому перевороту содействовал полковник Фаддеев – не знаем. С большею вероятностью можно предположить, что на это имело влияние заявление русского посла на сейме 1782 года, что Россия будет защищать короля против враждебной ему партии, но еще вероятнее, что эта перемена в Смогоржевском произведена новым поворотом во взглядах русского правительства на унию и украинское православие, поведшим к назначению униатского епископа в России и православного в Польше.

Назначение униатского архиепископа для белорусских униатов. Назначение Виктора Садковского епископом в Польшу. Наставление Синода Виктору. Доклад Синода Екатерине о мерах к охранению православия в Польше. Первые дела Виктора. Тревога в Польше, особенно в среде униатов. Протесты против назначения в Польшу православного епископа. Вопросы о привилегии и присяге Виктора. Приезд Виктора в Варшаву. Шпионство Ленинского. Аудиенция Виктора у короля. Выдача привилегии. Мнения Ленинского о Викторе. Вопрос о саккосе.⁹⁹⁶ Задачи Виктора. Странное положение его. Принесение присяги польскому королю. Действия Смогоржевского на Украине. Противодействия ему со стороны украинцев. Тягостное положение Смогоржевского перед смертью. Объезды Виктором своей епархии. Разлад с паствой. Арест Виктора. Страдания православных. Дела Мировского. Отношения униатов к православным. Митрополит Ростоцкий и его подчиненные на Украине. Пинская конгрегация. Освобождение Виктора.

Папа Пий VI, слишком два года отказывавшийся утверждать Сестренцевича в звании архиепископа латинской церкви в России, в начале 1783 года уступил настойчивым требованиям Екатерины и приказал своему нунцию в Варшаве Бернетти ехать в Петербург.⁹⁹⁷ С этим решением папы сейчас же соединен был вопрос и о назначении униатского епископа для белорусских униатов.⁹⁹⁸ Король⁹⁹⁹ и Смогоржевский¹⁰⁰⁰ горячо приняли это дело и стали отыскивать кандидата на эту кафедру. Кандидат такой явился было сам и заявил свою готовность служить полоцкой пастве, именно, известный нам Максимилиан Рылло, но он был отвергнут с насмешкой и пренебрежением.¹⁰⁰¹ Выбор остановился на другом, тоже известном кандидате Важинском, которого хотели было послать даже в Петербург вместе с нунцием, но нунций отклонил это спутничество.¹⁰⁰²

В Петербурге замедлилось исполнение нунцием данного ему поручения. Долго не приезжал туда из Малороссии и затем из Смоленска¹⁰⁰³ Потемкин, без которого не хотели решать этих дел, а главное встретилось большое затруднение в форме присяги, которую приносят латинские епископы и в которой находится выражение: «еретиков, схизматиков... по силе моей буду преследовать и поражать», чего не хотело допустить русское правительство в присяге Сестренцевича.¹⁰⁰⁴

Переговоры об этом дали нунцию возможность решительнее поставить вопрос о полоцком униатском архиепископе, и он предложил польского кандидата, базилианского протоархимандрита Важинского.¹⁰⁰⁵ Но у русского правительства давно уже был свой кандидат, тоже давно ожидавший епископства, известный уже нам архимандрит онуфрейского монастыря, Ираклий Лисовский. Он занимал первенствующее положение в униатской полоцкой консистории,¹⁰⁰⁶ был доверенным лицом Чернышева¹⁰⁰⁷ в и пользовался особенным покровительством Потемкина.¹⁰⁰⁸ Левинский передает, что в совещании с Потемкиным о назначении Лисовского полоцким униатским архиепископом участвовали Георгий Конисский и Сестренцевич.¹⁰⁰⁹ Участвовали в этом деле, по его словам, и иезуиты. Левинский говорит, что даже варшавские экс-иезуиты заблаговременно знали и открыто говорили, что полоцким архиепископом будет не кто другой, как Лисовский, и при этом сообщает, что при избрании Лисовского не обошлось без интриг иезуитов.¹⁰¹⁰ Иезуиты, вероятно, стояли за Лисовского не по расположению к нему, а, чтобы устранить Важинского, боясь, чтобы он не поднял проекта Смогоржевского перебить у них воспитание белорусского юношества и не поддерживал связей с ним и с польской королевской партией. Едва Смогоржевский узнал, что полоцким архиепископом будет Лисовский, как пришло новое неприятное известие. Рескриптом 16 января 1784 года Екатерина приказала белорусскому наместнику пригласить на посвящение Лисовского униатских епископов кроме Смогоржевского.¹⁰¹¹ К большему еще огорчению Смогоржевского, папский нунций вместе с польским правительством, сами, не сносясь с ним, назначили для этого пинского епископа и послали ему приказ поскорее ехать в Полоцк и исполнить все, что нужно для производства Лисовского в епископы, не стесняясь тем, что это делается помимо митрополита и что этим нарушаются его права.¹⁰¹²

Но кроме нарушения прав митрополита, пинскому епископу приходилось делать нарушение поважнее. 7 марта 1784 года он, перед выездом в полоцкую архиепископию, писал, вероятно, Левинскому: «я просил совета и опять прошу, что мне делать, когда от меня потребуют выбросить из епископской присяги выражение: «равным образом осуждаю, отвергаю и анафематствуй все противное (римской) церкви, схизматическое и еретическое, осужденное церковью, отвергнутое, подпавшее её анафеме?»¹⁰¹³ Как разрешено было это затруднение, мы не нашли известия, но, вероятно, долго над ним не останавливались. Оно разрешалось примером Сестренцевича; притом униаты очень боялись, чтобы полоцкая униатская архиепископия не осталась опять без архиерея.¹⁰¹⁴ Огорчения Смогоржевского не кончились и этим. Лисовский нанес ему новый удар его же собственным оружием. Смогоржевский, бывши полоцким архиепископом, управлял, как мы знаем, всею полоцкою архиепископиею, и русской её частью, и польской. Лисовский, вступив в то же положение, сейчас же предъявил свои права на польскую часть полоцкой архиепископии,¹⁰¹⁵ и тем надежнее опирался на эти права, что, кроме русской поддержки, мог опираться на заботу римского двора – охранять целость епархии,¹⁰¹⁶ и на то, что официал Чудовский, управлявший этою частью, перешел на его сторону.¹⁰¹⁷

Но это решительно противоречило интересам Смогоржевского и польского короля. Это значило осуществлять план обратный тому, какой осуществлял в Полоцке Смогоржевский, – это значило не восстановлять единение разделенной Польши, а довершать разделение её в пользу России, продолжать русское завоевание Польши. Смогоржевский и король завязали с Лисовским жестокую борьбу,¹⁰¹⁸ которая еще больше запуталась от того, что честолюбие Левинского разъединило союзников, Смогоржевского и короля. Левинский получил привилегию на коадьюторство в этой части полоцкой архиепископии,¹⁰¹⁹ а Смогоржевский не хотел этого знать, не смотря на клятвенные уверения Левинского, что доходы он будет отдавать ему.¹⁰²⁰ Смута поднялась большая, тянулась многие годы и в ней постоянно принимал участие Потемкин.¹⁰²¹ Если справедливо, как думает Ленинский, что этим делом чрез Потемкина заправляли полоцкие иезуиты,¹⁰²² то надобно признать, что они придумали жестокую расплату с Смогоржевским и польским королем за их вражду к ним.

В свое время мы увидим, что и последнее успокоение на счет полоцкой униатской архиепископии, которое способно было мирить Смогоржевского, польскую латинскую иерархию и короля со всеми невзгодами, выступившими вместе с Лисовским, т. е. сохранение белорусской унии, тоже улетало от них; но и этим не закончились их невзгоды.

Для интересов русского латинства русское правительство решилось сделать папе и Польше уступку, восстановить полоцкую униатскую архиепископию; но русское правительство считало, вероятно, эту уступку слишком большою и воспользовалось ею для разрешения своего православного дела, давно и непрерывно озабочивавшего его, воспользовалось ею для устройства дел православной церкви в Польше, и заставило согласиться польское правительство на учреждение в пределах Польши православной епископии.

Мысль об учреждении в пределах Польши православной епископии занимала русское правительство давно. Она естественно возникла во времена первого раздела Польши, когда единственный православный епископ этого государства Георгий Конисский отошел с своею паствою к России. В униатских памятниках сохранились известия, что об этом была речь после первого раздела и что русское правительство добивалось этого у Польши при заключении союзного договора в 1775 году.¹⁰²³

Страшная религиозная смута, следовавшая за тем на Украине, еще более усиливала заботу об этом, потому, между прочим, что ставила в крайне затруднительное положение переяславских епископов, управлявших духовными делами Украины в качестве коадьюторов киевских митрополитов.

Мы видели, что желание иметь епископа на месте, на Украине, возникло у самих украинцев и что это желание их стал заявлять Ксаверий Любомирский. Униаты, как мы тоже видели, восстали против этого желания, но они сами против волн подкрепляли его, настойчиво добиваясь у своего правительства, чтобы оно прекратило духовную зависимость украинцев от иноземной власти. Весьма вероятно, что мысль об учреждении местной православной епископии Любомирский передал Потемкину, с которым был очень близок.¹⁰²⁴ Есть известие, что эту же мысль разделяли и другие папы Украины, как Адам Чарторыйский. племянник короля Понятовский и Потоцкий.¹⁰²⁵ Вероятно, в связи с этим находится известие Левинского, от 5 марта 1784 года, что православную епископскую кафедру хотят устроить в Варшаве и что на русские деньги будут здесь выстроены: православная церковь, семинария и дом для епископа;¹⁰²⁶ но едва ли верно передали Левинскому, что этот проект стараются провести киевский митрополит (Самуил) и Георгий Конисский.¹⁰²⁷ Оба эти иерарха принимали участие в обсуждении этого дела,¹⁰²⁸ но предлагали другое. 

Внимание их действительно отклонялось от Украины и направлялось к Варшаве, но останавливалось не на Варшаве главным образом, а на другой местности. Их сильно занимала так называемая Литва, в которой особенно затруднительно было управление духовными делами из Киева и Могилева и православные совершенно изнемогали в борьбе с униатами и латинянами, за исключением слуцкой области, владения князей Радзивилов, сохранявших предания своего рода о покровительстве и протестантам, и православным.¹⁰²⁹

На Слуцк и указывали оба иерарха, как на место епископской кафедры, представлявшее, по их мнению, удобства и для управления Украиной.¹⁰³⁰ Без Украины, впрочем, и помимо этого удобства, нельзя было обойтись. Чтобы облечь в законную форму учреждение православной епископии в Польше, необходимо было поставить нового епископа в положение переяславского епископа, т. е. дать ему титул коадьютора киевской митрополии.¹⁰³¹ Соображения эти, без сомнения, переданы были русскому послу в Варшаву, надобно думать еще в 1783 года. В это время, игумен при русском посольстве Виктор Садковский, 17 лет бывший до того при Георгии и, между прочим, в звании префекта могилевской семинарии,¹⁰³² хлопотал о назначении его слуцким архимандритом и в этом ему помогал русский посол Штакельберг ходатайством у Радзивила.¹⁰³³ И Штакельбергу, и Радзивилу не могло не понравиться предположение основать в Слуцке православную епископию. Оно будило воспоминание о диссидентской конфедерации, когда протестанты и православные стояли за одно и, между прочим, составляли конфедерацию в Слуцке.

Мысль о возобновлении единения между протестантами и православными до такой степени была сильна, конечно, благодаря Штакельбергу, что увлекла даже Георгия Конисского, и он представлял, что в Слуцке легко будет поднять образование духовенства, так как юноши, готовящиеся быть православными священниками, могут учиться в слуцкой кальвинской семинарии и нужно лишь будет содержать там православного законоучителя.¹⁰³⁴

Эту дань старому западнорусскому заблуждению и дружбе с Штакелбергом Георгий Конисский восполнил тем, что стал вместе с киевским митрополитом рекомендовать во епископы на слуцкую кафедру своего питомца и очень близкого к Штакельбергу человека – Виктора Садковского.¹⁰³⁵

Совещания эти начались раньше 1784 года. Левинский, имевший, как мы знаем уже, близкие связи с советниками и секретарями русского посольства, писал к Смогоржевскому из Варшавы 15 (4) января 1784 года: «услышал я здесь и донес, кому следовало, даже предостерег и нунция в Петербурге, что известный (вам) здешний московский капеллан, Виктор Шатковский¹⁰³⁶ выдвигает себя на слуцкую архимандрию, а затем хочет быть не униатским епископом в польской стране, и что это дело уже производится в петербургском Синоде.¹⁰³⁷ Но на эти совещания, которые еще в начале 1784 года повергали Левинского в отчаяние и заставили сказать, «что заграничная сила (potega) все у них может сделать»,¹⁰³⁸ ушел целый год.

Только 27 марта 1785 года дан был Синоду указ об учреждении православной епископии в Польше, и медленность эта показала, что «заграничная (русская) сила» гораздо воздержаннее в своих действиях по отношению к Польше, чем думал Левинский. В высочайшем повелении Синоду говорилось: «Для пользы православной нашей церкви греко-российской и для удобнейшего охранения исповедующих закон наш благочестивый в Польше всемилостивейше повелеваем: быть особому епископу викарному или коадьютору киевской митрополии, именоваться сему епископу переяславским и бориспольским, иметь пребывание свое в слуцком благочестивом монастыре, которого быть ему и архимандритом; в сей сан посвятить в Киеве нынешнего архимандрита слуцкого монастыря Виктора; Синод наш не оставит относительно должности его в управлении всеми в Польше находящимися благочестивыми монастырями и церквами сделать надлежащия распоряжения, представя, что следовать будет, нам на утверждение».¹⁰³⁹

Синод 31 марта постановил: объявить Виктору об этом, приказать ему ехать в Киев для посвящения и дожидаться там распоряжений касательно управления паствою, а сам занялся составлением этих распоряжений. В этих распоряжениях, кроме чисто административных мер касательно перевода в Слуцк из Переяслава и Киева архивных дел, касающихся управления православными в Польше, и служащих людей, устройства консистории в Слуцке (пункты 1, 11 и 12) и наблюдения за благочинием, особенно за монастырями (п. 5),¹⁰⁴⁰обращают на себя внимание правила или наставления Виктору, как управлять паствою.

Сказав, что Виктор должен управлять по церковным законам и преданиям и трактатам 1768,1773 и 1775 годов, Синод продолжает «а сверх того ничего законами не предписанного, не предпринимать и в мирские, земские дела, яко до его звания не принадлежащие, отнюдь не вступать» (п. 2). Далее, Виктор должен с кротостью внушать духовенству жить в мире с римлянами и униатами, оставить вражду, раздоры, и всем стараться, сколько возможно, яко сограждане, жить миролюбиво, дабы чрез то всяк при свободном исповедании своего закона наслаждался общим спокойствием (п. 4). В случае жалоб на притеснения, разведывать, справедливы ли они, и улаживать домашним образом, а если это не удастся, то обращаться к посланнику, но с делами, хорошо доказанными, чтобы не поставить его и себя в затруднение, а в то же время доносить и Синоду (п. 7). В случае жалоб на православных разбирать жалобы скоро и справедливо (п. 8).

Совершенно очевидно, что Синод, издавая эти наставления Виктору, руководствовался высшими, православными понятиями о пастырском служении, чуждался политики и одушевлен был чувствами мира и христианской любви. Но при этом Синод знал, в какой стране, среди какого общества Виктору придется осуществлять этот идеал православного пастыря. Правительственная опытность побудила Синод искать практической меры, границы, которая осязательно и справедливо распределяла бы запутанные отношения между православными и униатами и сдерживала бы страсти от взрывов. Такою мерою признано было приведение в известность православных монастырей и церквей с их прихожанами. Виктору предписано было собрать эти сведения, не производя, однако, для избежания тревог, особого счисления, а довольствуясь сведениями, имеющимися у духовных украинских (п. 11). Синод предвидел, что украинцы не ограничатся при этом настоящим, действительным числом церквей и прихожан, а покажут также церкви и прихожан, насильно удерживаемых в унии. В этом требовании украинцев Синод не мог отказать, но положил ему следующие границы.

Первою границей для этого поставлен был 1717 год, давно уже установленный трактатами рубеж, с которого могли иметь значение споры о принадлежности церквей православию или унии; но затем указана была еще граница, которая была принята единственно из желания избегнуть раздражения со стороны латинян и из решимости предпочесть этому раздражению недовольство православных украинцев. Виктору предписано было не назначать священников к церквам, отнятым у православных до 1768 года, да и вообще по всем делам ожидать решения дела о смешанной комиссии, которая должна была быть назначена еще по договору 1775 года, но не существовала до сих пор (п. 9).¹⁰⁴¹

На эту-то комиссию Синод счел необходимым обратить самое тщательное внимание Екатерины. Давая ей отчет о сделанных распоряжениях касательно рукоположения Виктора, и представляя составленные для него наставления, Синод присоединил к этому обозрение положения православных жителей Польши и показал, что хотя трактаты России с Польшей оберегают надлежащим образом свободу веры этих жителей, но никогда не исполнялись Польшей, «православному духовенству продолжались непрестанные гонения при безчисленных озлоблениях граблением имения их и согнанием из собственных их домов, мучительскими побоями, а иных с ужасною лютостью лишением и самые жизни» и отнимались многочисленные приходы. Упомянув при этом о жалобах на это православных, и в частности переяславского епископа, и о тщетных дипломатических сношениях через русского посла в Варшаве, Синод выразил мнение, «что, и впредь обоих их, посла и епископа, о сем труды останутся тщетны». В этом мнении Синод утверждало то особенно обстоятельство, что даже после известного нам громового рескрипта Екатерины (1782 года) и заверения посла, что «учиненное им послом королю и его совету представление возимело тогда желанный успех и что для переду должно ожидать совершенного спокойствия православным монастырям и церквам», спокойствия этого не было, – собирались подати с церквей, давно запустошен лежащий у Днепра против Переяслава трехтемировский православный монастырь и до сих пор в нем живет королевский комиссар с командою.

«В рассуждении всех сих обстоятельств Синод признает, что хотя ныне учрежденный по всемилостивейшему вашего императорского величества благоволению для управления заграничными благочестивыми монастырями и церквами епископ переяславский, яко коадьютор киевской митрополии, ограждаемый и подкрепляемый силою вышеупомянутых заключенных по высокоматернему вашего величества попечению трактатов и актов (сепаратных), должен совершенно быть обеспечен, что он во вверенной ему пастве может отправлять власть свою, как и римские епископы, без всякого от кого-либо препятствия, однако, видя со стороны униатов крайнее усилие и не укрощаемую предприимчивость к гонению наших единоверцев разнообразными угнетениями, чрез что, как выше значит, и в недавнем времени толь множественное число православных церквей на унию превращено и что они (униаты) от того и за упомянутым высочайшим рескриптом не совсем еще отстали, духовенство же православное, а совокупно с ним и прихожане их в обидах своих никакова удовольствия от суда польского не получают и дела их отлагаются решением под разными оговорками всегда на будущее и неизвестное время, то сих ради причин осмеливается Синод всеподданнейше вашему императорскому величеству представить, не угодно ли будет повелеть для лучшего помянутого ново-учрежденного епископа в его управлении подкрепления и пресечения униатских наглостей коллегии иностранных дел чрез часто поминаемого (в этом докладе) чрезвычайного посла графа Штакельберга.... настоять и требовать от его величества короля польского и его совета о скорейшем приведении в действо назначенной в трактате и актах комиссии для разобрания представляемых с обеих сторон жалоб и для удовольствия обиженных и о возвращении отобранных на унию благочестивых церквей, и о том ему чрезвычайному послу приложить прилежное старание, дабы сим средством сторона наших единоверцев, получа ей принадлежащее, могла наслаждаться тою свободою и спокойствием, которые им высокоматерним вашего величества попечением чрез заключение трактатов и актов приобретены».

В заключение Синод, желая обеспечить положение православных в ближайшее время, до составления смешанной комиссии, предлагал внушить обеим сторонам, православной и униатской власти сноситься между собою и улаживать недоразумения, а послу русскому приказать, чтобы он, в случае новых жалоб, неудовлетворенных вышесказанным путем, «всяческое старание прилагал ко удовольствию обидимых».¹⁰⁴²

Поляки в бумагах Виктора, после его ареста, нашли, между прочим, соображения Георгия Конисского об учреждении в Польше православной епископии, из сличения которых с вышеприведенными делами Синода оказывается, что многие мысли указа Екатерины, наставления Виктору и предположения об устройстве его паствы принадлежат Георгию Конисскому.¹⁰⁴³ В этих же соображениях находятся подробные указания Виктору, как относиться к польскому правительству (и между прочим, что необходимо получить от короля привилегию), как относиться к панам, униатскому митрополиту, как объезжать паству. Это – подробная инструкция, очевидно, доказывавшая опасение за Виктора, в состоянии ли он будет выполнить свое высокое и трудное назначение. Георгий действительно очень беспокоился за Виктора. Поздравляя его с архиерейством, Георгий, между прочим, писал к нему: «вы теперь и в большей чести и богаче, чем многие другие из русских епископов; но не забывайте и об обязанностях, которые теперь требуют от вас большего, чем прежния ваши обязанности. Синод строго наблюдает за епископами, и одно донесение о вас легко может уничтожить данное о вас мнение и тем легче, что Синод сам не испытывал вас и притом у вас не мало врагов. Пишу это для отвращения зла и от вас, и от себя, можно сказать, поручителя за вас».¹⁰⁴⁴

Опасения Георгия начали оправдываться на самых первых порах. Виктор обнаружил прежде всего медленность в действиях, которая вызывала неудовольствие и в Синоде, и в близких к нему людях. Он медлил ехать в Киев на посвящение¹⁰⁴⁵ которое совершено было лишь 9 июня,¹⁰⁴⁶ и медленно возвращался оттуда в Слуцк, так что прибыл туда лишь 14 декабря (выехал из Киева 24 октября), и только 19 декабря открыта была слуцкая консистория.¹⁰⁴⁷ В Синоде эта медленность и соединенное с нею молчание Виктора возбудили большое недоумение, и оттуда даже послан был запрос киевскому митрополиту, где находится Виктор и почему от него нет никаких известий.¹⁰⁴⁸ Даже самый неутомимый наблюдатель за Виктором – Левинский не знал 12 августа 1785 года, где он находится, а 26 августа поверил слуху, что он уже в Слуцке.¹⁰⁴⁹ В 1786 года Виктор поразил всех еще большею медленностью, на этот раз уже невольною. В начале этого года Штакельберг стал звать его в Варшаву, чтобы устроить его отношения к польскому правительству и прежде всего получить королевскую привилегию.¹⁰⁵⁰ Виктор думал было поспешить туда сейчас же, даже не дожидаясь разрешения от Синода,¹⁰⁵¹ но замедлил до 25 июня,¹⁰⁵² прибыл в Варшаву 9 июля,¹⁰⁵³ и пробыл там до 8 октября.¹⁰⁵⁴

Медленность Виктора и переезды его с места на место производили большую путаницу в делах. Синод не получал от него ни обычных донесений, ни особенных, вызываемых исключительным положением его паствы¹⁰⁵⁵ и Георгий Конисский, чрез которого шли из Синода бумаги к Виктору; приходил в отчаяние, что не получал от него даже извещений.¹⁰⁵⁶

Самуил писал Виктору, что к нему в Киев обращаются со своими просьбами священники, что у Виктора дурно устроена консистория, что в ней дурные люди, как секретарь Симонович, что в Слуцке дурно строят церковь, стены уже трескаются.¹⁰⁵⁷ Виктор, подавленный трудностями своего нового служения и сознавая себя невинным, приходил в раздражение от этих напоминаний. Он ссылался на дурные пути сообщения, замедлявшие его переезды, и указывал на весьма важные затруднения, не дозволяющие ему быть исправным. Он доносил, что не может аккуратно присылать в Синод нужных сведений, что и почта дорого стоит, и его духовные, «живущие во тьме», не умеют писать ведомостей, и, наконец, которые умеют, то «по незаботливости своей покоряться команде», не присылают их.¹⁰⁵⁸ В другом донесении Виктор эту причину своей неисправности разъясняет подробнее. Он говорит, что «паства его так широко распространяется, как широка есть Польша, как далече отстоит Двина от Днестра и Днепр от границы Силезии, что к даче репортов в вольности беспорядочной живущие не только на указы, на кои многие здесь, яко не подданные российский, ниже смотрят, но и на предложения консистории и письма епископские весьма не привыкли отвечать».¹⁰⁵⁹

Сильное раздражение привело Виктора к тому, что он даже оскорбил киевского митрополита Самуила за какие-то наставления и инструкции, которые назвал дикими. «Мои советы и инструкции, которые я даю вам по моей обязанности и благорасположенности к вам, писал Самуил, вы назвали в своем письме ко мне диким мнением. Такой отзыв всякого другого кроме меня вывел бы из границ терпения, но я, следуя неизменной привязанности к вам моего сердца, и еще больше из уважения к вашей болезни, оставляю это в стороне, питая надежду, что на будущее время вы такие советы и инструкции будете принимать, как исполнение моей обязанности, как залог моей любви к вам и как предостережение, всегда нужное вам в ваших обстоятельствах».¹⁰⁶⁰

В подобные же затруднения и противоречия Виктор поставил себя и по отношению к своей пастве в тех немногих случаях, когда ему приходилось в эти времена (1785 и 1786 годах) иметь с нею дело. 7 августа 1785 года Екатерина дала Виктору рескрипт, в котором приказывала ему написать к пастве окружное послание в духе мира и кротости, особенно по отношению к последователям господствующей в Польше веры, т. е. латинянам.¹⁰⁶¹ Виктор составил, по указанию Самуила и при содействии Леванды,¹⁰⁶² это послание, и в нем обширно доказывал местами Священного писания необходимость кротости, любви и терпения, извиняясь при этом, что сам пока не может объехать своей паствы и порадоваться вместе с нею.¹⁰⁶³

Но из этого послания было совершенно ясно, что мир и кротость паствы Виктора должны быть направлены, так сказать, в одну только сторону, и в сторону самую трудную для западнорусских православных, т. е. по отношению к латинянам и униатам, и ближайшие действия Виктора показали, что такое понимание его послания верно, что предписывая пастве мир, кротость, терпение по отношению к иноверцам, сам он не будет руководствоваться этими высокими началами в своем управлении паствой. Так, в первое же время своего пребывания в Слуцке, в сане епископском, Виктор написал (20 апреля 1786 года) одному благочинному, чтобы он немедленно явился в Слуцк, что никакие его извинения не будут приняты во внимание и, в случае неповиновения, он, благочинный, должен будет явиться неволей.¹⁰⁶⁴ В октябре того же года Виктор показал еще большую суровость. Он приказал дрогичинскому игумену подвергнуть допросу одного бродяжного инока, снять с него иноческую одежду, обрить голову и бороду, и дать ему сто ногаев, «чтобы люди чужой веры видели нашу строгость», заключал Виктор.¹⁰⁶⁵

В среде людей чужой веры, о миролюбии с которыми так заботливо хлопотали в Петербурге, и у которых сам Виктор старался приобрести расположение даже жестоким обращением с своими православными, делались дела, которые ясно показывали, что Польша того времени не способна понять миролюбия русского правительства и стараний русских людей ладить с поляками. Известие о назначении в Польшу православного епископа произвело в ней взрыв страшного латинства и униатского фанатизма. 31 мая (20 апреля) 1785 года, Левинский, извещая Смогоржевского о назначении в Польшу православного епископа, писал: «я здесь уже сделал нужные шаги, и двор (польский) действительно обдумывает, как бы отвратить это великое несчастие для веры и страны. Нунций готовит ноту от себя. Нужно, чтобы и вы написали письмо к королю или к канцлеру королевства.»¹⁰⁶⁶

Нунций приготовил ноту; Смогоржевский, не решавшийся почему то об этом писать писем к королю и польским сановникам, прислал на руки Левинского свои соображения, сущность которых увидим ниже;¹⁰⁶⁷ польский двор обсуждал дело;¹⁰⁶⁸ но пока все это происходило, из Петербурга пришел к русскому послу рескрипт, повелевавший ему известить польское правительство о назначении, на основании трактата 1768 года, нового епископа и просить допустить его к исполнению своих обязанностей и удовлетворять его справедливые просьбы,¹⁰⁶⁹ т. е. выдать ему привилегию и оказывать покровительство. Польский двор не посмел выступить на борьбу с русским правительством.¹⁰⁷⁰

Нунций и Левинский обратились в другую сторону. Они предложили Смогоржевскому устроить протест униатского духовенства против назначения православного епископа.¹⁰⁷¹ Русский посол, вероятно узнавший о замысле ревнителей унии, не допустить признания православного епископа в Польше, без труда разрушил этот замысел и поверг их в новое горе. Кроме мучительного для них дела о польской части полоцкой архиепископии, которое более и более направлялось в пользу Лисовского, он имел и другое оружие, он напомнил, что следует наконец составить смешанную комиссию для разбора запутанных отношений между православными и униатами, и так как эта комиссия установлена была трактатом (1775 года), то польское правительство ничего не могло сказать против этого предположения, и чтобы отклонить его тем охотнее стало соглашаться на выдачу привилегии Виктору.¹⁰⁷² «Словом, – пишет Левинский, – готовятся многообразные бедствия. Бедный апостолический нунций едва дышит от горя, что на первых же порах (его нунциатуры) его застигли эти ядоносные дела.»¹⁰⁷³ К большему огорчению своему, Левинский и нунций получили новое известие, которое сильно и, как оказалось после, напрасно увеличило их тревогу. «Что еще хуже, – пишет Левинский, – ходит слух, что Виктор намерен основать семинарию в Слуцке, или даже в Варшаве, в которой императрица хочет купить какой-то палац. Сохрани Бог, если она купит палац Борха! Вот хорошее соседство было бы тогда у нас (подле церкви и дома униатской митрополии)! Теперь в этом палаце живет нунций и боится этой напасти на него».¹⁰⁷⁴

Вероятно, в связи с этою тревогою нунция и Левинского находится распоряжение польского военного департамента польским украинским отрядам не впускать в пределы Польши лиц, избранных в России.¹⁰⁷⁵ Оно направлено было против данного Виктору дозволения выбирать себе монашествующих из киево-печерского монастыря, черниговской епархии и Новгород-Северского,¹⁰⁷⁶ но могло быть приложено и к нему самому и его свите. Виктор тогда находился в Киеве и набирал состав лиц для консистории, хора и дома своего. Мера эта, однако, своею крайностью, вероятно, превосходила решимость польских военных людей. Виктор, описывая свое возвращение из Киева, ничего не говорит о подобного рода затруднении.

Смогоржевский, как более опытный в понимании польских и русских дел, первый из среды ревнителей унии понял, что невозможно не допустить Виктора в Польшу и затруднить выдачу ему королевской привилегии, но задумал обставить все это так, чтобы Виктор служил в Польше на пользу унии и на пагубу западнорусскому Православию. Он через Левинского и нунция предложил польскому правительству включить в привилегию Виктору, условия его пастырства в Польше.¹⁰⁷⁷ Условия эти были сформулированы Ленинским и,¹⁰⁷⁸ вероятно, это те самые пункты, которые сохранились в бумагах Виктора и захвачены были при его аресте поляками. Пунктов этих 24, и в них изложены заветные мысли Смогоржевского. От Виктора требовалось ими: признавать господствующею католическую веру; признавать православными только древне-православных; отказаться от всех отступивших от унии, и даже заставлять их возвращаться в господствующую в Польше веру; подвергнуть запрещению безместных, сидящих на чинше священников; закрыть часовни; не принимать заграничных духовных; составить, в присутствии комиссара и представить списки монастырей, церквей и прихожан и т. д.

Во главе всех этих пунктов полагалось условие, чтобы Виктор все делал и писал от имени польского короля, т.е. был его подданным.¹⁰⁷⁹ Нунций остался недоволен этими пунктами. Он в них увидел готовность Смогоржевского мириться с совершившимся фактом.¹⁰⁸⁰ Он решился не признавать этого факта, подал польскому правительству протест,¹⁰⁸¹ и тем настойчивее стал советовать, чтобы протестовало и униатское духовенство, так как это, по его мнению, могло принести и другие выгоды.¹⁰⁸² Смогоржевский, как увидим, еще шире понимал это дело. Протест этот давно уже готовился, даже в двух видах, и набирались подписи. Около 27 (16) сентября он был получена в Варшаве и представлен королю.¹⁰⁸³

Один вид его был от имени униатских епископов, другой от духовенства. Униатские иерархи, между прочим, писали: «с желанным умножением католического вероисповедания, а по крайней мере с сохранением его несовместимо, чтобы в нашей стране пребывал (православный епископ), который бы самым различием с нами своего исповедания, а тем более блеском и важностью, которыми он будет окружен для усиления могущества соседней страны, рядом с явным упадком всеми оставленных и уничиженных униатов отклонял простой народ от познания правды и возбуждал в нем омерзение к униатскому вероисповеданию, сохранения которого и святая вселенская церковь желает, столько употребляющая усилий, чтобы предохранить от погибели столь великое число христианских душ, и во имя их спасения столько трудящаяся, и счастие отечества требует того и на том больше всего утверждается, чтобы все его подданные не разнились в искреннем желании ему блага и в твердой верности к царствующему государю... Не ужасное ли для государя и отечества дело, пускать в свои пределы высшее начальственное лицо, которое бы и по единству веры, и по долгу своего служения, и из благодарности, и еще более по долгу присяги было больше привязано к иноземному государству, по установившемуся обычаю возбуждало еще большую ненависть народа к шляхетству и католичеству, подкрепляло и усиливало его мятежный, стремящийся к насилиям дух, и все это делало легче и удобнее, чем делал это ловко подосланный в Немиров известный епископ Евсевий, с достаточным, впрочем, страхом вытуренный из страны по приказу короля, или известный монах Мельхиседек, советник бунта и резни, отличавшийся так недавно на Украине.»¹⁰⁸⁴

В протесте от духовенства дело излагается гораздо мягче. Духовенство просит не впускать в пределы Польши назначенного заграничною властью и вопреки всем трактатам епископа для не униатов, а если этого нельзя сделать, то чтобы он не прежде получил право на исполнение своих обязанностей, как после того, когда принесет присягу на верность королю и Речи Посполитой, и примет условия, которые частью здесь исчисляются и согласны с пунктами Смогоржевского.¹⁰⁸⁵

На протест нунция король сказал, что назначения Виктора никак нельзя отменить. Нунций, услышав, это «опустил руки, потерял всякую надежду», пишет Левинский.¹⁰⁸⁶ Впечатлительный итальянец, вероятно, заразился малодушием польского короля, потому что, когда Левинский перевел ему протест униатских епископов, то он нашел, что в нем слишком уж сильные выражения, и боялся, чтобы это еще больше не раздражило Россию, когда дойдет до русского посла. «Такая беда, – пишет Левинский, – даже чистой правды нельзя сказать».¹⁰⁸⁷

Литовский подканцлер Хрсбтович, у которого было все дело о Викторе, давно убеждал Левинского, что эта беда действительно существует. Он давно уже говорил ему, что в переговорах с петербургским двором нельзя пускаться в аргументации, что там «прямо берут за чуприну.»^10881089 Он же и теперь как варом обдал Левинского, отвечая на запрос его о протестах. «Когда мы будем клеить это дело из бумаг, то не выйдет ничего хорошего, – сказал он. – Я всегда говорю, и буду говорить одно, что единственное средство ускорить спокойствие и предотвратить несчастье страны, это комиссия, предписанная трактатом».

Хребтович при этом даже сказал, что нужно склонить на это Россию, не смотря на то, что она, будто бы, не желает комиссии.¹⁰⁹⁰ Хребтович, очевидно, желал охладить опасную рьяность униатов. Расчет его оказался совершенно верным. «Я точно передал нунцию этот ответ министра, – писал Левинский, – но он крикнул, как ошпаренный, non vogliomo, non vogliomo, sta maledetta commissione! (не хотим, не хотим этой проклятой комиссии).»¹⁰⁹¹

Привилегия Виктору, которую униаты так хлопотали отстранить или, по крайней мере, обставить фанатическими условиями, давно была уже написана, подписана королем (27 июля) и хранилась у подканцлера Хребтовича. В ней не было ничего похожего на требования униатов. Король в ней писал, что по ходатайству своих сановников он пожелал устранить неудобства православных его подданных, оставленных после первого раздела Польши без епископа и вынужденных с большими затруднениями и издержками обращаться к заграничным пастырям, киевскому и переяславскому, и потому назначает представленного ему из местных архимандритов достойного кандидата – Виктора, которому в силу трактатов 1768 года и 1775 года, предоставляет право на управление православными, внушая ему при этом наблюдать мир в отношении к господствующей вере и верность к нему (королю) и Речи Посполитой.¹⁰⁹²

Униатам естественно желательно было знать эту привилегию, и Левинский обратился с просьбой об этом к Хребтовичу, но Хребтович наотрез отказал.¹⁰⁹³ Левинский тайным образом добыл копию привилегии. Привилегия эта произвела на него, а также и на нунция менее тяжелое впечатление, чем можно было ожидать. «Мало я вижу в ней, – писал Смогоржевскому Левинский, – ограждения господствующей веры, можно даже сказать, что в ней нет ничего хорошего; но что же делать, когда, по мнению подканцлера, ее никаким образом нельзя исправить.... Когда Виктор прибудет сюда, обещают при дворе, обещает и подканцлер воспользоваться вашими соображениями и выторговать у Виктора все, что только будет можно.»¹⁰⁹⁴

В этих словах слышится утомление, упадок духа. Это чувствовал не один Левинский. Ближайший покровитель и друг Смогоржевского брат короля, примас Понятовский пустился даже по поводу назначения Виктора в гадание и сообщил результаты его Смогоржевскому.¹⁰⁹⁵ Гадание это послано было Смогоржевскому с целью успокоить его. Смогоржевский, которого мы видели прежде более хладнокровным, нежели какими были нунций и Левинский, теперь к концу 1785 года и далее становился все более и более невоздержным в своих действиях. Он забрасывал письмами не только правительственных лиц, но и панов Малороссии.¹⁰⁹⁶ В польской правительственной среде явно были не довольны его настойчивостью.¹⁰⁹⁷ «Ей, ей, боюсь, как бы наш любезный митрополит не наделал беды этою своею ревностью; он не только уж слишком часто пишет к вам, – говорил примас Левинскому, – но и к светским панам, а какова их ревность о вере, сам он ведь знает и видит.»¹⁰⁹⁸

В особенности примаса тревожило, как бы Смогоржевский не обратился с письмом к прибывшему на Волынь Радзивилу (panie Kochankи) и «как бы этот горячий (zapalony) пан не сделал истории, которая могла бы наделать беды и Смогоржевскому и отечеству.»¹⁰⁹⁹

Прибытие Виктора в Слуцк в сане архиерея, с архиерейским штатом, еще более усилило эту деятельность Смогоржевского. Встрепенулись опять и варшавские друзья его. До них дошел слух, что Виктор окружен в Слуцке русским войском, именно 300 солдат¹¹⁰⁰, что он объезжает свою епархию,¹¹⁰¹ что он и русское правительство не обращают внимания на привилегию и не заботятся об ней.¹¹⁰² Тревогу эту еще увеличил подканцлер Хребтович, сказавший тоже, что, вероятно, Виктор не захочет взять королевской привилегии.¹¹⁰³

Спокойный, гуманный взгляд немногих польских людей на дело Виктора, приводил ревнителей унии в негодование. «Вам давно известно, – пишет Левинский Смогоржевскому, – что Бадений, человек широкой совести и как прежде говорил, так и теперь повторяет, что лучше будет, когда не униатами будет управлять епископ, находящийся у нас. Этот ослепленный кавалер, как и многие другие, не предвидит ужасных последствий этого учреждения. Наказание Божие.»¹¹⁰⁴

Оставаясь твердо на почве иезуитского фанатизма, униаты позаботились окружить Виктора шпионами. Левинский извещал Смогоржевского (14–3 февраля) что надеется устроить секретные сношения с Слуцком, чтобы иметь сведения о делах Виктора.¹¹⁰⁵ 16 марта того же года базилианский генерал Важинский извещал Смогоржевского, что приказал новодворскому игумену ехать в Слуцк, представиться Виктору самым вежливым образом и стараться приобрести его расположение.¹¹⁰⁶

Не знаем, что узнали униаты о делах Виктора этим путем, но достоверно знаем, что он теперь был для них предметом самых тщательных справок и они теперь даже заботились о том, чего прежде никак не желали, т. е. стали хлопотать, чтобы Виктор непременно взял привилегию и для этого явился в Варшаву.¹¹⁰⁷ Они надеялись связать его присягой,¹¹⁰⁸ предложить ему известные нам условия,¹¹⁰⁹ и, между прочим, обязать его платить королевскую подать¹¹¹⁰ и даже принять новый календарь¹¹¹¹ и перенести праздники на воскресные дни,¹¹¹² чего давно добивались у них помещики латиняне и что униаты боялись делать одни, так как тогда народ еще больше устремился бы к православию.

В случае неудачи этих требований и всех вообще условий, униаты надеялись, что все их хлопоты, протесты, по крайней мере, поведут к тому, что русское правительство и Виктор обеспечат им status quo.¹¹¹³ Наконец, как за крайнее утешение Левинский хватался за то, что привилегия Виктора скреплена печатью литовского княжества, следовательно, можно будет доказать, что она не имеет силы по отношению к Малороссии, входящей в состав не Литвы, а Польши.¹¹¹⁴

В конце января 1786 года униаты получили наконец известие, что между русским послом и подканцлером идут переговоры о вызове Виктора в Варшаву¹¹¹⁵ для получения привилегии, что за тем решено его вызвать и даже поскорее.¹¹¹⁶ Левинский сейчас же, как мы уже упоминали, сформулировал пункты присяги и послал их для подписи Смогоржевскому,¹¹¹⁷ а между тем копии их представил королю, в министерство и нунцию.¹¹¹⁸

«Нунций (теперь) несказанно ими доволен, – писал Левинский, – и воздыхает к Богу, чтобы Садковский подписал их».¹¹¹⁹ Но Садковский не являлся в Варшаву. Левинский получил сначала известие, что он объезжал монастыри на Подлесья и получил выговор от посла за то, что делал это до получения привилегии,¹¹²⁰ за тем, что Виктор возвратился в Слуцк и выедет в Варшаву лишь после Пасхи¹¹²¹ далее, что он очень не скоро приедет, лишь к осени, к сейму;¹¹²² но и это оказалось неверным. Левинский около 13 июня получил известие, что Виктор едет, но опять новая тревога, едет с большим штатом, одних певчих везет 24 человека, монахов для сослужения столько же или даже и больше, так как он наймет палац и будет служить в нем торжественно.¹¹²³

В действительности и это известие было плодом фантазии вестовщиков Левинского. Виктор, обремененный тягостями своего нового положения, ничего не знавший о тех сетях, которыми его так усердно опутывали, ехал в Варшаву скромно и поместился в ней еще скромнее. «Наконец то мы дождались славного Виктора, писал Левинский (14/25 июля). Он приехал в прошедший четверг т. е. 20 (9) текущего месяца; однако не с такою пышностью, как ожидали, напротив приехал довольно частным образом (prywatnie). Заехал просто к посольскому капеллану, живущему на Лисне и помещается с ним».¹¹²⁴

Непритязательность, скромность Виктора, сказавшиеся ясно уже при самом его везде, удивившем Левинского, привыкшего к шумным путешествиям и торжественным въездам своих сограждан, не вразумили этого ревнителя унии. Он давно уже обещал Смогоржевскому следить за Виктором и опутывать его сетями. «Как только он прибудет в столицу, буду усерднейшим образом наблюдать за его действиями», писал он еще 30 августа 1785 года.¹¹²⁵ «Выражения (протеста нунция против назначения Виктора): пусть знает польское правительство, что я употреблю всевозможное старание, чтобы это (назначение) не причинило ни малейшей тревоги и вреда униатам, дают ему право домогаться, чтобы Виктор, согласно вашим соображениям, как змия был обмотан условиями,» – писал Левинский 4 октября того же года.¹¹²⁶

Еще перед приездом Виктора он приступил к выполнению своей программы, успел каким-то образом сблизиться с приезжавшим в Варшаву по поручению Виктора дятловицким игуменом и выманил у него копию письма Виктора из Слуцка.¹¹²⁷ Приезд Виктора побудил Левинского приступить к выполнению этой программы еще усерднее. Он следил за Виктором шаг за шагом и в тоже время старался опутать его сетями своего лукавства, знакомился с ним, сближался. Извещая обо всем этом Смогоржевского, Левинский оставил потомству драгоценный материал для изучения многих событий того времени с совершенно новой стороны и, между прочим, материал для оценки русского и польского человека того времени, православного и униата.

Времени для наблюдения у Левинского было много. Хребтович еще до приезда Виктора уехал в свое минское имение и взял с собою привилегию, по ошибке как он говорил потом униатам,¹¹²⁸ но в действительности, как сейчас увидим, с целью не дать униатам изменить ее и самому уклониться от ответственности.

«В ожидании подканцлера, Виктор занимается, – писал Левинский Смогоржевскому, – посещением своих греков и старых друзей. Ни у кого из знатных, кроме (русского) посла, он не был, потому, как он сам говорит, что, не имея в руках привилегий, он тем самым лишен права представляться лицам высшего круга. После возвращения подканцлера начнется работа касательно исправления привилегий, а, чтобы ее не дали Виктору, пока он не подпишет известной вам присяги, я прилагаю и буду прилагать самое усердное старание, буду подсовывать имеющиеся у меня копии ваших соображений и молить Господа, чтобы ниспослал помощь мне и вдохновение тем, которые главным образом будут направлять это дело».¹¹²⁹

Незлобивый Виктор, как бы нарочно, представлял Левинскому более и более успокоительных данных и этим подрывал в основе его суетливость. 8 августа (29 июля) Левинский писал Смогоржевскому: «Садковский до сих пор даром сидит здесь и занимается лишь посещением своих греков-виноторговцев; вчера даже был у одного маркитанта, богатого купца».¹¹³⁰ 15 (4) августа Левинский передавал Смогоржевскому еще более успокоительные известия. «В прошедший четверг (31 июля), в день заговин Виктор был у меня с посольским капелланом на обеде, ел и пил хорошо, пил сполна за ваше здоровье».¹¹³¹

Дальнейшие сношения с Виктором еще больше убеждали Левинского, что опасаться его не следует. В день Успения – храмовой праздник в варшавской униатской церкви, Виктор был у Левинского на богослужении и поздравлял его с праздником.¹¹³² В беседах с Невинским он показал, что не прочь от присяги на верность Польше, но послал спросить об этом Синод.¹¹³³ Униаты даже собирались убеждать его, чтобы он издал до получения привилегии какой-то примирительный универсал, дав его наперед на просмотр польским министрам.¹¹³⁴

Но в то время, как Виктор возбуждал в униатах такие успокоительные мысли, Хребтович не приезжал и не давал надежды возвратиться раньше осени, к сейму.¹¹³⁵ Виктор и Левинский посылали ему письма с просьбой приехать. Виктору Хребтович дал какой-то колкий ответ, который Левинский достал и прочитал королю, а королю ответ так понравился; что он приказал дать ему копию его.¹¹³⁶ Неизвестно, показывал ли Левинский королю ответ Хребтовича ему самому. Хребтович осудил требование, чтобы Виктор издавал универсал до получения привилегии и к большой досаде Левинского похвалил Виктора и сказал, что не хотел бы из-за этой привилегии сокращать время своего отдохновения в деревне, а пусть Виктор выедет к нему сам для переговоров, иначе, в случае настойчивых требований, он, Хребтович, пришлет привилегию без изменений.¹¹³⁷

«Сообщаю вам, – пишет Левинский к Смогоржевскому, – что я получил с почты от литовского подканцлера. Очень дурно, что этот министр взял с собою королевский рескрипт (привилегию). Нужно бояться, как бы не послали к нему Виктора за этой привилегией и как бы он не получил ее без всякого исправления и без всяких условий. Буду я, на сколько могу, предотвращать, чтобы это дело не получило такого ужасного исхода».¹¹³⁸

«Если литовский подканцлер не здоров и не может быть в Варшаве, писал другой ревнитель унии, выступавший на место Левинского, холмский епископ и коадьютор униатского митрополита, Феодосий Ростоцкий, то Варшава может найти других министров, которые сумели бы устроить дело, влекущее за собой такие громадные последствия. С вопросом о допущении (в нашу страну заграничного епископа, да еще чужой веры, и о дозволении ему иметь власть, соединено весьма много важного не только для веры, но и для Речи Посполитой, и помимо вопросов об уменьшении праздников и о принятии нового календаря, о которых тоже теперь удобное время говорить, улаживать дело, принимать решение. Уже одно постоянное волнение разноверцев, которое непременно и впредь будет подниматься, требует того, чтобы дело обсудить и уладить именно теперь, когда, с одной стороны, упомянутый епископ нуждается в нашем согласии допустить его к управлению, с другой, когда в Варшаве собрался сейм, который, при участии нунция св. апостольского престола, может заставить сделать многое и светлейшего государя, и русского посла, а, по крайней мере, может охранять веру от роковых последствий, было бы лишь кому заняться этим и возбуждать ревность в собравшихся чинах».¹¹³⁹

Письмо это заключало в себе запоздалые советы, но оно лучше всего показывает, как далеко дальновидные униаты хотели завести простодушного, ничего не подозревавшего Виктора. Дотянуть дело его до сейма значило поднять на ноги против России и всего русского и православного всю Польшу. Это, без сомнения, имел в виду и Хребтович, а Смогоржевский давно уже подготовлял панов к бурному приему на сейме назначения в Польшу православного епископа. Примас не напрасно тревожился, что Смогоржевский рассылает письма к панам. Еще в начале 1786 года Левинский получил от Смогоржевского какое-то панское письмо (должно быть коллективное) против допущения в Польшу православного епископа, адресованное к киевскому воеводе.¹¹⁴⁰ 15 марта (4) того же года базилианский генерал Важинский извещал Смогоржевского, что литовские дворяне отложили до сеймиков свое намерение писать к королю по поводу нового православного епископа, и советуют Смогоржевскому разослать на сеймики приглашение в этом смысле.¹¹⁴¹

Узнал ли об этом русский посол Штакельберг или просьбы Виктора подействовали на него, но накануне 9 августа он принял одну, в существе, ничтожную меру, но она произвела переполох между не униатами и сбила с ног Левинского.

Заставляем самого Левинского рассказать это. «На этих днях, писал он 22 (11) августа Смогоржевскому, я был в немалом страхе и хлопотал из-за Виктора Садковского. В прошедшее воскресенье (8 августа) после обеда был я по обычаю у русского посла (каждое воскресенье я бываю в его залах), который часто и об вас спрашивает. Вдруг узнаю, что упомянутый Виктор завтра будет иметь аудиенцию у короля и, так как это известие дошло до меня сверх всякого ожидания, то я сильно поражен был им, особенно вспомнив угрозу подканцлера в известном вам письме: «если будут настойчивые требования (приехать), то вынужден буду отослать рескрипт, как он есть», и естественно заключая, что рескрипт уже прислан и будет вручен Виктору на этой, столь неожиданной, аудиенции. В страхе я прямо отправился к светлейшему государю, припомнил ему неоднократные ваши просьбы и мольбы к нему, чтобы помянутый Виктор перед выдачей ему королевского рескрипта был ограничен в своей деятельности надлежащими условиями для целости господствующей веры и для спокойствия страны. Получив на это милостивый ответ: «не бойся, будь спокоен», я терпеливо ожидал времени, назначенного для аудиенции Виктора. Виктор приехал во дворец сейчас после 12 часов, приехал в карете посла, цугом. Как и кем был он представлен королю, известит вас прилагаемое при сем донесение,¹¹⁴² которое продиктовал мне сам светлейший государь и кроме того приказал уверить вас, что привилегия до тех пор не будет выдана Виктору, пока не начнутся с ним переговоры согласно с вашими желаниями».¹¹⁴³

Король действительно на этой аудиенции сказал Виктору, что ему нужно будет принести присягу на верность Польше. Виктор передал это Штакельбергу, и Штакельберг показал ему действительное или дипломатическое удивление.¹¹⁴⁴ Одна случайность помогла Штакельбергу разъяснить дело, возбудившее его удивление, и заставила его заняться. им с необычною для него энергией. «Одна надежда на светлейшего государя, – пишет Левинский Смогоржевскому, – потому что министры, одни совсем чуждаются этого дела, а другие из-за личных интересов боятся прогневать русского посла и даже готовы на измену Речи Посполитой, как сделал G., у которого я был пред самою аудиенцией Виктора и сообщил некоторые пункты обязательств, требуемых от Виктора, а он сейчас же донес об этом русскому послу и тот разразился на это гневом перед королем.¹¹⁴⁵ Вот в каком омуте я здесь, а может быть меня ожидает и какое-либо несчастие.»¹¹⁴⁶

Левинский так упал духом от этой новой неожиданности, что стал обдумывать, чтобы выбросить из условий, и просил Смогоржевского поскорее указать, что именно выбросить.¹¹⁴⁷ Но Левинский далеко не оценил всей важности этого переворота в деле Виктора. От Хребтовича потребовали привилегии, конечно, по настоянию Штакельберга. 12 (1) сентября привилегия уже была в Варшаве. Левинский узнал об этом и в нем возникло мрачное предчувствие, что привилегия будет отдана без условий и присяги,¹¹⁴⁸ что действительно и случилось. 19 (8) сентября Левинский писал Смогоржевскому: «доношу вам, что король отдал русскому послу (17–6 сентября)¹¹⁴⁹ привилегию не только без всяких исправлений, но и без присяги, которая должна была предшествовать этому. Удовольствовались (т. е. король) одним лишь обещанием посла, что он напишет своему двору, чтобы дозволено было Садковскому принесть присягу, и чтобы строжайшим образом приказано было, чтобы он в делах своего управления соблюдал всякое спокойствие и умеренность. Увидим, как будет исполнено это обещание посла, а покамест, очевидно, что наш двор слишком уж беден (слаб), когда должен угождать одному полномочному петербургскому послу. Пропали ни за что все внушения, изложенные в ваших трудовых письмах; ни на что не пригодились и мои усилия, и старания, какие я делал до того, что надоел. Один Господь на это призрит».¹¹⁵⁰

Успокоение Левинскому принес тог самый Виктор, которого он считал таким опасным человеком. Вынужденный и после получения привилегии оставаться в Варшаве долгое время, он часто бывал у Левинского и со всею искренностью сближался с ним. «Садковскому надоело сидеть здесь, – писал Левинский Смогоржевскому. – У меня он бывает часто, а вчера так был даже вечером. Я принимаю его всегда вежливо и по временам подчую пуншем. Он заверил меня, что будет у вас на пути в Киев или на возвратном пути. В разговоре он очень скромен. Я понял из его бесед лишь то, что он желает вполне зависеть от распоряжений посла и делать все, что тот ему прикажет; но кто же склонит (посла), чтобы тот приказал ему делать то, чего требует целость католической веры и спокойствие страны?»¹¹⁵¹

Левинский по обычаю зашел слишком далеко и не показывал того, что уже было сделано и еще обещано было сделать на пути желаемых им уступок. Виктор обещал Левинскому строго наблюдать status quo, согласился с ним, что надобно обуздать безместных чиншовых священников и сообщил, что получил и указ запретить рукоположенных Евсевием и только более образовал участие в защите униатов от латинян в самой Польше.¹¹⁵²

Но в действительности все это было недоступно Виктору. Он не понимал интриг униатов против него, а тем менее мог понять их томление в узах латинства и желание освободиться от них. Дела обыденные, требовавшие исполнительности, и исключительное положение, требовавшее высшего разумения дел, ставили Виктора в безвыходное, неразрешимое для него противоречие. Он мучился, что даром сидит в Варшаве, тратится, не обозревает епархии, не устраивает епархиального управления, не имеет ведомостей, не пишет вовремя донесений;¹¹⁵³ а между тем сам замедлял свой выезд из Варшавы. На аудиенции у короля он, по словам Левинского, сказал, не спросив мнения русского посла, что будет ждать подканцлера Хребтовича.¹¹⁵⁴ Когда оказалось, что это ожидание не нужно, Виктор стал дожидаться прощальной аудиенции у короля, хотя сразу мог заметить, что русский посол не заботится об этом.¹¹⁵⁵ Пришлось, однако, уехать без прощальной аудиенции.¹¹⁵⁶ Ближайший смысл этой путаницы был следующий. Виктор хотел уяснить себе, будет ли составлена смешанная комиссия и говорив русскому послу, что напишет об этом в Синод: посол не восставал против этого, но загадочно прибавил, что может быть политика требует, чтобы этого не делать.¹¹⁵⁷

Кроме того, король на аудиенции сказал Виктору, что он должен будет принести присягу. Виктор сказал об этом послу. Штакельберг удивился. Началась переписка об этом Синода и иностранной коллегии.¹¹⁵⁸ Виктор, как увидим, правильно понимал, что ему лучше теперь порешить это дело и ждал; но ему сказали, что присягу он принесет после.¹¹⁵⁹ Виктор тоже справедливо хотел заручиться хотя личным вниманием короля и видеться с ним; но его не допустили и до этого. Сейчас увидим, как важно было для униатов и для поляков по дольше держать Виктора вдали от дел управления и в неопределенном положении. В какое странное и, можно сказать, жалкое положение поставлен был Виктор, это со всею ясностью можно видеть из двух следующих фактов. Соблюдая вежливость и закрепляя связи с сильными людьми Польши, Виктор задумал представиться брату короля, примасу¹¹⁶⁰ Польши.

«В прошедшую субботу (30 сентября), – пишет Левинский Смогоржевскому, – Виктор втерся было к светлейшему примасу, но был принят где-то в углу и после немногих слов отпущен».¹¹⁶¹ По отношению к русскому послу, Виктор занял не более почетное положение, которое, притом, было крайне опасно для его православной паствы. Во время своего пребывания в Варшаве он не раз получал через киевского митрополита Самуила жалобы украинцев на гонения от униатов. Виктор затруднялся давать им ход. Но одной из таких жалоб нельзя было не дать ходу, потому что Самуил, пересылая ее Виктору, прибавил, что послал об этом донесение Синоду.¹¹⁶² 19 августа 1786 года Виктор подал Штакельбергу докладную записку, в которой между прочим, писал: «я долго колебался представлять вам это дело, хотя не сомневаюсь, что Смогоржевский желает и старается отторгнуть от православия всю мою паству, если бы это было возможно; но, чтобы мое начальство не признало моего молчания за нерадение, прошу вас представить это дело, куда следует».¹¹⁶³

Виктор, однако, как видно и из этой докладной записки, начал прозревать еще в Варшаве. Так, он обратил внимание на фанатизм не только Смогоржевского, но и вообще   поляков и извещал Самуила, что поляки, вопреки запрещению трактата (1786 года) называть православных схизматиками, продолжают нарушать это запрещение и печатают такое название в учебнике географии.¹¹⁶⁴ Закралось также в душу Виктора и недоверие к Штакельбергу.¹¹⁶⁵

С досадой Виктор уехал из Варшавы (8 октября) и занялся беглым осмотром подлесских монастырей, поспешая в Слуцк, но не для того, чтобы заняться основательно устройством епархиальных дел, а, чтобы собраться в новое путешествие, в Киев ко времени приезда туда русской императрицы.¹¹⁶⁶ Виктор, можно думать, надеялся разрешить в Киеве все затруднения. В униатской среде сначала тогда думали, что польский король будет встречать русскую императрицу в Киеве.¹¹⁶⁷ Виктор, вероятно, знал это. В одном письме к Самуилу еще из Варшавы он пишет, что Киев у него не выходит из головы и что он поспешит туда, как только возвратится домой.¹¹⁶⁸ Но разрешение затруднений Виктора было еще очень отдаленное дело и не в Киеве произнесена была присяга русского подданного польскому королю. Весьма вероятно, что униаты и поляки хотели устроить так, чтобы Виктор принес присягу в Каневе, где с половины марта (1787 года) польский король дожидался Екатерины и где эта присяга могла произвести особенно сильное впечатление на народ.

В то время в Варшаве и Полоцке ходили слухи, что Россия возьмет Украину, если не всю, то часть её.¹¹⁶⁹ Слухи эти, без сомнения, были на Украине. Опровергнуть эти слухи таким торжественным актом, как присяга Виктора, было для поляков весьма важно. Король польский заговорил о присяге Виктора во время свидания с Потемкиным. Левинский приглашал Смогоржевского приехать в Вишневец, или в Фастово или наконец в Канев, чтобы видеться с королем и, между прочим, напоминал Смогоржевскому не забыть вопроса о перенесении на воскресные дни праздников, что нужно тоже предложить Виктору принять.¹¹⁷⁰

Униаты действительно подняли опять все дело об условиях пастырства Виктора, а не об одних праздниках. Об этом велись переговоры и, вероятно, польское правительство было очень настойчиво, когда даже киевский митрополит Самуил соглашался допустить, что бы Виктор признал, что одна латинская церковь есть господствующая церковь в Польше.¹¹⁷¹ Но и теперь хлопоты униатов и королевской партии ни к чему не привели. Присяга для Виктора исправлена была русскими, в ней не осталось ничего похожего на какие-либо религиозные обязательства,¹¹⁷² и Виктор принес ее не в Каневе. Канев, напротив, как и другие украинские побережья Днепра, был поражен величием и силою русской императрицы, и ничтожеством польского короля. По всему видно, что Екатерина разгадала эти замыслы. Были, впрочем, и другие причины недовольства Екатерины польским королем. Мир и союз с Польшей составляли сущность тогдашних бесед русских государственных людей с польскими людьми и их королем. Потемкин вел речь даже о религиозном примирении.¹¹⁷³ Польские министры и их король поддались интригам Пруссии и отказались от союза с Россией против Турции.¹¹⁷⁴ Екатерина наказала за это короля невниманием к нему и спасла Виктора от готовившегося ему в Каневе страшного позора.¹¹⁷⁵ Опечаленный неудачами король и измученный ожиданиями Виктор съехались в Тульчине и здесь 7/18 мая польский король услышал присягу на верность православного русского архиерея, присягу, которая никого не удовлетворяла, и которая едва ли могла представиться лучшею от речи Виктора, выразившего свою радость, что он стал гражданином славной Речи Посполитой.¹¹⁷⁶ Из Тульчина Виктор возвратился в Киев и 2 августа 1787 года донес Синоду, что затем едет обозревать свою епархию, т. е. слишком через два года после своего рукоположения в епископский сан он освободился от исключительных дел и мог заняться обычными делами управления. В эти два года многое сделано было на Украине, что приготовило Виктору опять исключительное положение, исключительные дела, которые Виктор еще более увеличивал своими действиями и которые довели его до мученичества.

Нам известно, что Смогоржевский считал подлежащими возвращению в унию всех, когда-либо перешедших из неё в православие, распространяя это на самые церкви. Желание русского правительства определить status quo на Украине, заявленное вновь (1785 года) при назначении в Польшу нового епископа, побудило Смогоржевского поторопиться осуществить его взгляд на так называемых им апостатов и возстановить свой status quo без участия смешанной комиссии, без помехи со стороны Виктора. Это и было главнейшею причиною, почему униаты боялись смешанной комиссии и почему им желательно было протянуть по дольше дело о признании Виктора епископом Польши.

Во все это время Смогоржевский сидел в своем Радомысле и работал через своих подчиненных духовных и друзей из панов. Боязливость польского правительства перед русским правительством и страх самого Смогоржевского за свою личную безопасность побудили его действовать тайно, посредством частных сношений, поэтому многие из его действий остались неизвестными; но некоторые из них вышли наружу и дают возможность понять планы его и средства к их осуществлению. Еще 1783 года в переяславскую консисторию доставлены были некоторые секретные распоряжения униатских властей. В числе этих бумаг было распоряжение кальницкого визитатора, чтобы униаты собирали в православных приходах подписки на унию, хотя бы то от 20 человек, и привозили с ними хотя бы трех человек. При этом приложен был образец, как заявлять свое желание принять унию; наконец приложено былой одно письмо Смогоржевского к Грановскому губернатору, в котором Смогоржевский убеждает губернатора изгонять чиншовых священников и, чтобы сильнее подействовать на него, представлял ему, что, раз допустив к приходу православного священника, трудно уже будет сдвинуть его, что за него будет вступаться иностранное государство и помещику не будет житья, тогда как он, Смогоржевский, охотно будет разбирать все претензии пана к униатскому священнику.¹¹⁷⁷

Действия этих меньших панов-управителей громадных имений польской знати становятся особенно заметны в 1784 года в то время, когда еще в Петербурге решался вопрос о назначении Виктора.¹¹⁷⁸ Управители, конечно, действовали не без внушения своих господ. Мы знаем, что сношения Смогоржевского с этими знатными господами Малороссии внушали страх примасу королевства. Кроме того, Смогоржевский, по примеру своего предшественника Володковича, вызвал на защиту унии польскую военную силу, которая, вероятно, воспользовалась приказом не впускать в Польшу людей, избранных в России, и стала угнетать пограничное православное духовенство в Чигиринской области, потому что уже в начале 1766 года оттуда раздавались жалобы, вызвавшие на заступничество даже Штакельберга.¹¹⁷⁹ Наконец, Смогоржевский вызвал на своеволие свое собственное духовенство. Он, по свидетельству Виктора, объявлял им: «делайте, что хотите, только меня не вмешивайте, я на все буду смотреть сквозь пальцы.»¹¹⁸⁰

Своеволие это вызывало сильные жалобы православных Украины.¹¹⁸¹ Не довольствуясь этим, Смогоржевский, по обычной своей страсти к широкой постановке дела, стал собирать сведения обо всех церквах Украины, когда-либо бывших в унии или заявлявших желание быть в ней. Этот большой труд составляет целую книгу,¹¹⁸² и, вероятно, он то приводил Виктора еще в 1786 года к убеждению, что Смогоржевский хочет всю его паству отторгнуть от православия, хотя в это время, труд Смогоржевского далеко еще не был кончен. Труд этот нужен был для времени несколько позднее. В 1787 году, ко времени приезда короля на Украину, русские войска вышли из неё. Дворянство киевского воеводства собралось благодарить за это короля. Смогоржевский принимал в этом деятельное участие.¹¹⁸³ Он занимал положение руководителя этого дворянства и старался еще больше закрепить его.

В начале октября того же 1787 года, когда началась война России с Турцией, он писал Левинскому, что желал бы иметь из Варшавы известия, чтобы посылать к панам в роде газеты и просвещать их, как это он всегда делал в Полоцке.¹¹⁸⁴ Уния от этого должна была выиграть существенным образом. При содействии панов и без помехи со стороны русских войск удобно можно было устроить status quo, какого всегда желал Смогоржевский, т. е. обратить в унию всех так называемых им апостатов. К этому делу, нужно думать, много уже было подготовлено в 1787 года, когда само польское правительство пожелало составить смешанную комиссию.¹¹⁸⁵ 3 сентября (24 августа) холмский епископ Ростоцкий, тогда еще мало знакомый с делами Смогоржевского, писал к ному: «что бы из этой комиссии извлечь пользу, нужно иметь на готове сведения, когда какая церковь основана и когда приступила к унии, а также нужно между членами комиссии иметь друзей.»¹¹⁸⁶

В том же 1787 года была даже мысль призвать в Радомысль на суд митрополита всех так называемых апостатов, т. е. православных священников, перешедших из унии.¹¹⁸⁷ Но Смогоржевский как будто уж так был создан, чтобы задумывать широкие планы и постоянно испытывать неудачи. Неудачи преследовали его и теперь.

Тот же самый Ростоцкий, который предлагал так лукаво воспользоваться смешанной комиссией и нанести жестокий удар украинскому православию, доносил Смогоржевскому, что в Литве униаты вопиют от латинских преследований и умоляют спасти их и что в западной Малороссии везде хотят чистого восточного обряда.¹¹⁸⁸ Смогоржевский, выписывавший из Варшавы струны для своей униатской капеллы в Радомысле, должен был видеть, что, ревнуя об унии в Малороссии, он строит здание на песке. В этом его постоянно убеждали малороссы.

В 1784 году, одном из весьма тяжких годов для украинского православия, униаты постоянно тревожились, что православие поднимается. Так официал Меленевский доносил Смогоржевскому: «о злоумышлениях апостатов я ничего не мог узнать из донесений благочинных и визитаторов, как только то, что они побуждают друг друга к терпению и утешают себя надеждою на какое-то улучшение своих дел в ближайшее время, не далее наступающего сейма.»¹¹⁸⁹

Православные, по всей вероятности, тогда уже ожидали назначения им местного епископа. Когда Виктор был назначен и рукоположен, то православные украинцы, бесхитростно обрадовавшись этому событью, стали направлять к Виктору ставленников. Виктор, тоже в свою очередь, не зная дел Малороссии, стал рукополагать их. Вышло большое затруднение. Множество священников оставалось без мест, отнятых у них униатами, и Смогоржевский вооружал панов против этих изгнанников, а Виктор ставил новых священников. Киевский митрополит Самуил, которому дела Малороссии были знакомы ближе, два раза делал за это Виктору внушения.¹¹⁹⁰ Православные украинцы не задавались мыслью устранять от себя старых священников, но когда не получали от них заявлений занять приход, то добывали себе священника, как находили лучше, оберегая лишь свое вековое право избирать приходских священников. Это право они теперь стали с особенной настойчивостью заявлять, как и прежде, в южной части Украины.

В 1786 года в одной такой местности разыгралась сцена, которая показала и неодолимую силу украинцев и неистощимый их юмор. В село Бабичи мошенского округа приехал новый униатский священник и поселился в церковном доме. Прихожане пришли к нему с музыкой, объявили: «ты не наш, а мы не твои», выбросили из дому его вещи, велели укладываться, и когда священник и его жена стали плакать, громада крикнула музыкантам: «грай с... попади и попови». В довершение поругания прихожане вынесли из дому священника даже «заткало»¹¹⁹¹ и привесили на верху повозки над будкой. Глумление это, впрочем, сейчас же уступило место сожалению. Когда священник стал просить, чтобы дозволили ему, хотя в пустом каком-либо строении побыть, пока он найдет себе помещение, то громада согласилась. Но униатский священник обманул громаду. Он поехал не отыскивать помещение, а жаловаться своему благочинному, который сейчас же с другим униатом приехал в Бабичи. В доме священника он нашел почетнейшее лицо прихода – ктитора (старосту), который красил комнату для нового священника, вызывавшего на особенное внимание, потому что это был не простой священник, а протопоп Алексей Андреевский, перезванный бабичанами из села Сенявки. Ктитор так был занят своим делом, что на расспросы униатского благочинного, как бы ему видеться с протопопом, не удостоил его ни одним словом. Между тем, жители узнали о приезде униатов, сбежались к церкви и обступили ее кругом. Униатский благочинный испугался, не пошёл к церкви, попросил бабичан к священническому дому, ласково стал попрекать их. зачем они делают такое своеволие и заявил, что даст им священника по их мысли, такого, что он им понравится и они будут его любить. Бабичане ответили коротко: «никакого униата не хотим». Когда благочинный все таки не отдавал им переданных ему священником церковных ключей и говорил: «дам вам священника», бабичане с великою злостью сказали ему: «нехай тоби ч... з ным, везы соби, куды хочь, а до нас не везы, бо нам его не треба». Когда униаты тронулись в путь, бабичане кинулись на колокольню и ударили во все колокола. Изумленные униаты и приехавший на эту сцену управитель спросили их, что это значить, за чем они звонят? Бабичане отвечали: «на радошцях, що униа з села выехала.»

Мошенский униатский благочинный, описавши все это с такими драгоценными подробностями в своем донесении местному своему официалу, с грустью присовокупил, что и другой приход Пекари думает тоже сделать и что губернатор, прибывший в Бабичи, не оказал ему, благочинному, никакого содействия, а отделывался пустыми вежливостями и улыбался выходкам хлопов. «Как царство, разделившееся на ся, по слову Евангелия, падает, так и его благочиние не перестает делиться и падать», – говорит тот же благочинный.¹¹⁹² Это происходило в имении известного нам Ксаверия Любомирского, который в том же году продал свою громадную Смилянщину Потемкину. «Правда ли это спрашивает Левинский Смогоржевского? Если правда, то конец нашей унии.»¹¹⁹³

Смогоржевский знал, но только то, что это правда, но и то, что действительно уния там погибает еще больше прежнего, что даже управители имений отнимают у униатов церкви.¹¹⁹⁴ В отчаянии он решился на крайнюю меру. Он тоже понял обаяние Виктора для народа, и чтобы противодействовать этому, задумал послать туда своего униатского архиерея и написал об этом одному из своих коадьюторов – Ростоцкому. Ростоцкий испугался этой поездки и в ответе Смогоржевскому сделал замечательное признание. «Вы не ясно высказали вашу мысль касательно того, что в тех странах нужна митра (присутствие архиерея), нужно ли это в имениях князя Потемкина или в других местах и при том, нужно ли сделать там визиту или только нужно быть на каком-либо торжественном празднике? Если ехать в имения князя Потемкина, то там эта представительность напрасна и не безопасна, потому что там народ преисполнен предубеждений, выгубил униатов довольно давно, еще при Любомирском, мало там осталось униатских церквей, притом не от народа зависит, а от князя и его подчиненных возвратить отнятыя (церковные) земли».¹¹⁹⁵

К большему огорчению Смогоржевского, Потемкин покупал имения и в других местах, в киевском и брацлавском воеводствах,¹¹⁹⁶ и в числе их оказалось какое-то спорное имение самого Смогоржевского.¹¹⁹⁷ Смогоржевский надеялся возобновить старые связи с Потемкиным и воспользовался было уже сношениями с ним короля, которому стал пересылать докладные записки;¹¹⁹⁸ но вскоре пришло известие о тяжкой болезни Потемкина,¹¹⁹⁹ а затем более и более тревожные для Смогоржевского известия о турецкой войне. По его известиям с двух сторон должны были вступить в западную Малороссию неприятели: с юга, турки в отмщение Польше за близость с Россией¹²⁰⁰ и еще прежде их и более опасные враги с востока, русские.¹²⁰¹ Польские пани, с которыми Смогоржевский был в большой дружбе, встревожились за его безопасность в Радомысле и советовали ему удалиться. Одной из них Смогоржевский отвечал чрез Левинского: «благодарю за дружеский совет – удалиться отсюда заблаговременно, хотя на Волынь, в виду военных смут у соседей. К этим смутам я внимательно прислушиваюсь, но пока не могу уходить отсюда. Здоровье не выносит езды, взамен которой я устрояю итальянские носилки, которые в крайней нужде могли бы мне пригодиться.»¹²⁰²

Но куда бежать от военных невзгод? Из Польши доходили тоже тревожные слухи, не легче военных невзгод. Поднимала голову оппозиция против короля, которая, хотя не менее Смогоржевского ненавидела Россию и все русское и православное, но прикрывала все это либеральными идеями. Смогоржевский узнал, что готовится чрезвычайный сейм и на нем предполагается усвоить в делах веры взгляд Ксаверия Любомирского, предоставить каждому верить, как кто хочет.¹²⁰³ Еще более настойчивые извещения получал Смогоржевский о замыслах поляков покончить с унией и обратить униатов в латинство.¹²⁰⁴ Сведения эти оказались преждевременными и крайне преувеличенными. Сейм не установил свободы совести, не уничтожил унии и в первое время сдавил православных так, как не удавалось сдавить никогда самому Смогоржевскому; но этот неутомимый ратоборец за унию, как средство к спасению Польши, не дожил до этого времени. Он умер в том же 1788 году.

Виктор не мог не понимать Смогоржевского. Сохранилось одно письмо Виктора к нему, из которого видно, что фанатизм Смогоржевского к православным и его коварство хорошо были знакомы Виктору;¹²⁰⁵ но нет никакого основания думать, чтобы Виктор понимал всю широту планов Смогоржевского, а тем более, чтобы он понимал направление польских дел.¹²⁰⁶ Он с поразительною верностью исполнял заданную ему задачу, наблюдать status quo, не задумываясь над затруднениями выполнить его, и держал дружбу с панами, не проникая в их замыслы. Он не принимал униатов в православие,¹²⁰⁷ и боялся назначать священников без соизволения панов.¹²⁰⁸ С такою же верностью он хотел сделать свою паству верноподданной польскому королю. Собираясь обозревать свою паству, после принесения присяги польскому королю, Виктор предписал духовенству сделать весьма важную перемену, поминать польского короля прежде русской императрицы.¹²⁰⁹ Странное положение Виктора некоторые украинские священники, можно думать, давно уже стали разгадывать, и еще в 1786 года обращались в своих нуждах не к нему, а к киевскому митрополиту.¹²¹⁰

Призыв к поминанию польского короля встречен был с негодованием и некоторые, как выражается Виктор, «поупрямились было возносить его королевского величества имя в церковных, где надлежит, священнодействиях.»¹²¹¹ Но украинские священники узнали от Виктора и другие новшества, до тех пор никем не усвояемые из православных западной России. 2 октября 1780 года Виктор на просьбу какого-то пана, желавшего в заселенной слободе иметь особую церковь и посылавшего к Виктору кандидата на священство, с неохотою согласился на основание нового прихода, но отверг присланного кандидата, как неспособного, и послал своего, который, по словам Виктора, лучше сумеет удержать хлопство в верности и повиновении пану.¹²¹² 10 декабря того же года Виктор в письме, вероятно к какому-то князю, просит его предложить своим управляющим, чтобы они ловили бродящих монахов, и если монастыри не примут их, то чтобы снимали с них иноческую одежду, брили им бороды и обращали в работу. «Не нужно при этом бояться каких-либо неприятных последствий, – писал Виктор. – Я делаю это, как пастырь, как обыватель страны, уполномоченный на исполнение моих обязанностей привилегией самого светлейшего короля, моего милостивого государя. Нужно еще и то иметь в виду, что между такими монахами больше всего бывает иноземцев из Валахии и Греции; могут под иноческой рясой скрываться и запорожцы, а этого сброда нужно бояться особенно теперь, во время войны».¹²¹³

С этими взглядами на украинское духовенство, Виктор стал объезжать свою украинскую паству в августе 1787 года и пробыл в ней до октября следующего года, т. е. слишком год. Путешествие это не раз прерывалось болезнями глаз, ног Виктора, но еще более оно затруднялось нравственными его страданиями. В свою паству Виктор вступал с такими воззрениями, которые украинцы не легко могли отличать от польских воззрений. Он забыл, что его украинская паства слишком 70 лет оставалась без местного пастыря, подвергалась страшным религиозным и гражданским переворотам, слишком мало имела внешнего порядка и стройности в управлении, и много людей, выдвинутых бурями смут и. не желавших знать никаких порядков и никакой стройности. Той нравственной силы, которая скрывалась на Украине под внешнею нестройностью её церковных дел и спасла русскую её народность и православную веру, Виктор не видел или не хотел видеть, а все свое внимание, всю свою власть обратил на бесчиния. В монастырях он находил лишь последнее разорение;¹²¹⁴ в числе иноков главное его внимание обратили на себя бродяжные иноки;¹²¹⁵ в белом духовенстве он увидел зло в устройстве духовных правлений,¹²¹⁶ а в протопопах – сообщников униатов и грабителей духовенства.¹²¹⁷ О народе украинском мы не нашли упоминания в донесениях и письмах Виктора, за исключением одного вопроса: Виктора поразило, что из среды богатых крестьян выходили ставленники.¹²¹⁸

Нет сомнения, что Виктор, занявшись благоустройством своей украинской паствы, встретил действительные злоупотребления и облегчал положение многих, страдавших от этого. Так, он увидел страшное зло панских презент, которые часто продавались, как бы с аукциона, и за которые священники тогда должны были платить вновь не только при перемене помещика, но даже и при перемене его управителей, и при этой уплате бедные священники подвергались истязаниям, их водили на веревках, на них верхом ездили сборщики этой новоизобретенной подати.¹²¹⁹ Виктор обратил также внимание на бедственное положение вдов и сирот умерших священников, которые, при обычае народа избирать себе священников, весьма часто оставались без всякой помощи и сыновья священников обращались в хлопство. Виктор покровительствовал известному и на Украине, но несильному там обычаю пристраивать дочерей умерших священников выдачей их за муж за кандидатов, ищущих священнических мест. Кроме того, он заботился о заведении училищ для образования детей священнических, чтобы этим спасти их от закрепощения и приготовить к поступлению в слуцкую семинарию.¹²²⁰ Нельзя также не принять во внимание, что на Виктора первого пала не легкая обязанность благоустроят по принятым образцам епархию, мало знакомую с этими образцами.

Подобный, хотя гораздо меньший труд не легко доставался и Георгию Конисскому в могилевской епархии.¹²²¹ Нет основания не верить словам Виктора в одном его письме, что требование его на Украине – бич для злодеев, а для людей честных, несправедливо страдающим – облегчение и оживление.¹²²² Но нет сомнения, что Виктор больше думал о биче, чем о той кротости, которую ему советовал дальновидный Георгий Конисский, что он вооружил против себя большинство украинского духовенства и сам дошел до явно несправедливого мнения об нем. «Воротившись от ворот смерти, – писал Виктор 13 января 1788 года к кому-то из духовных, – боюсь, чтобы не пришлось попасть на ту же дорогу, особенно от этого необузданного и совершенно испорченного здешнего духовенства».¹²²³ «На будущее время, не извольте, – пишет Виктор к другу своему Леванде, – верить ни просьбам, ни слезам украинского духовенства. Я редко в нем вижу честного человека.»¹²²⁴

Польское правительство и польское общество оказались самыми дурными ценителями польской верноподданности и дружелюбия Виктора. В их головах никак не вмещалось, чтобы он, русский, православный епископ, не стоял за русское народное дело в западной России, как они его понимали, чтобы он не был орудием русского правительства и не подготовлял народного бунта. Иерархические сношения Виктора с Священным Синодом и особенно получаемые им указы, в числе которых были и такие, которые призывали православных, например, торжествовать победы над турками, совершенно сбивали с толку поляков.¹²²⁵

Кроме того, с начала (1787 года) турецкой войны русское правительство заготовляло провиант в Малороссии и закупало его у поляков. Поляки составили свои комиссии и назначали, особенно на Волыни, крайне высокие цены.¹²²⁶ Русские военачальники были раздражены этим и высказывали угрозы, которые сейчас же навели страх на поляков, страх особенно за то, чтобы с русскими не стал за одно народ. Наплыв в Малороссию русских торговцев, вращавшихся между народом и униатским духовенством, еще более увеличил этот страх. Польский сейм назначил для исследования бунта комиссию, которая стала страшно тиранить народ и униатское духовенство на Волыни.¹²²⁷ Полякам казалось решительно невероятным, чтобы в этом деле не участвовал Виктор. Виктор как мы уже упоминали, давно был под наблюдением униатов. После выезда его из Варшавы (осенью 1786 года) он был окружен цепью зорко следивших за ним наблюдателей. К этому делу призваны были все монастыри базилианского ордена.¹²²⁸ Одни ли униаты наблюдали за Виктором и что оказывалось по этим наблюдениям, не знаем, но известно, что в то время, когда восторжествовавшая в Польше и увлекшая за собою короля польская либеральная партия составляла проекты новой польской конституции, решено было арестовать Виктора, как крайне опасного человека, виновного в государственном преступлении – измене Польше и возмущении народа.

Возвратившись с объезда по епархии 7 или 8 октября 1788 года,¹²²⁹ Виктор занялся делами консистории. Какие-то дурные дела секретаря, вероятно, Сухозанета,¹²³⁰ причиняли ему большое горе,¹²³¹ а болезнь глаз и, вероятно, утомление делали его не аккуратным в переписке даже с близкими людьми, так что Виктор за это получил выговоры, например, от киевского митрополита Самуила.¹²³² С самого возвращения в Слуцк над ним стала собираться гроза польского фанатизма. «На сеймовой сессии 21 апреля (1789 года) доложено было чинам сейма, – писалось в варшавской газете Czas, – что поступившие донесения извещают об усиливающихся подущениях народа к бунту, делаемых дезунитскими попами и русскими маркитантами и что дезуницкий Слуцкий епископ приказал всем своим чернецам и попам присягать на верность русской императрице, а попы приводили хлопов к присяге не только на верность императрице, но и на то, чтобы вырезать ляхов, т.е. шляхту. Поэтому маршалы конфедерации приказали строго наблюдать за упомянутым слуцким дезунитским епископом, чтобы, когда понадобится, доставить его в Варшаву для объяснения».¹²³³

Наблюдения и приготовления к аресту Виктора начались гораздо раньше. «Как только поворотился он, преосвященный Виктор, из Украины, – доносили киевскому митрополиту Самуилу бежавшие из Слуцка кафедральный казначей иеромонах Протасий и префект семинарии Пантелеймон Иллекевич,¹²³⁴ – то вдруг начали поляки проговаривать секретно, без всякой причины, якобы намерен преосвященный бунт сделать и вырезать всех католиков, что, день, со дня увеличиваясь поговорками ложными поляков, донесено было, хотя не скоро, преосвященному, но преосвященный, будучи в совести своей чист, не уважал ни мало сего и ни за что ставил. Потом, спустя они несколько времени, еще больше начали проговаривать и приезжали к преосвященному советовать, чтобы письменно отозвался к его сиятельству князю Радзивилу о той произнесенной лжи, на что преосвященный ответствовал им: как де я чист от сего, так не буду и писать. Потом опять еще паче сие разглашалось; ибо они везде гласили, что непременно либо на праздник светлый их, либо наш будут вырезаны все поляки от людей нашей религии, но по прошествии как их, так и нашего (праздника), хотя они узнали, что то ложь, однако скрытно таили в себе коварство свое; ибо приезжали с поздравлением праздником к преосвященному, хотя и стыдно им было за такую произнесенную ложь на преосвященного, а паче тем, что преосвященный, как ни в чем не виноват, то за сие выговор делал им. Наконец, а именно 17 апреля, приехали они к преосвященному советовать, чтобы ехал в Варшаву к его сиятельству князю Радзивилу, предлагая (говоря), якобы он просил преосвященного туда, чему преосвященный, не получив письма от него, не поверил, и потому не хотел и поехать, а выехал того ж самого дня (17 апреля) в грозовский монастырь, отстоящий от кафедры за три мили (21 версту), что они послыхав, вдруг побегли догонять, чтобы арестовать преосвященного на дороге, но не удалось им, ибо прежде поспел въехать преосвященный в монастырь, сии ж самые поляки, чтоб совершить непременно свое злоумышление, стояли в местечке тамошнем при монастыре мало не сутки, дожидаясь, пока выедет преосвященный оттуда, и по выезде преосвященного из оного монастыря (18 апреля), отпустив они преосвященного проехать как бы милю (7 верст), и напав с казаками вооруженными и с подданными (крестьянами) своими, взяли в арест и повезли в город Несвиж, где, как говорят они, должен находиться преосвященный до тех пор, пока не получено будет повеление от князя Радзивила или от Речи Посполитой, чтобы ехать в Варшаву.»¹²³⁵

Тогда же были арестованы: настоятель братского монастыря Киприан Островский, консисторский писарь священник Степан Симонович, священник Иродион Аблонский, консисторские подканцеляристы – Иван Cкуловский и Павел Баршевский, дворецкий Алексей Чернявский и келейник Лука Копастинский.¹²³⁶ В Несвиже Виктора заключили в крепость, и заставили его издать окружное послание, в котором он призывал духовенство и народ своей епархии совершать в праздники молебны о здравии и благоденствии короля и сеймовых чинов и об успехе их действий, предписывал духовенству внушать народу быть верным панам и не замышлять ничего против них, предавал проклятью всякого, кто бы из духовенства осмелился подговаривать народ к бунту и приводить к какой-либо присяге, и приказывал доносить о таковых панам; наконец приказывал всем, духовным и светским своей паствы, быть верными не кому другому, а Речи Посполитой и её панам. Грамоту эту Виктор приказывал читать в церквах пред народом, объяснять ее ему, и в церквах, и везде, где только представится случай, и донести ему без замедления об исполнении этих приказаний.¹²³⁷ Грамота подписана Виктором 25 апреля. 

Торжественное засвидетельствование Виктором своего польского гражданства и косвенное отречение от России не спасли его, однако, от подозрений польского правительства. В начале мая он потребован был в Варшаву. 27 (16) мая в варшавской газете Czas так описывался его въезд или вшествие в Варшаву: «в прошедший понедельник (9 мая) к вечеру слуцкий дизуницкий епископ вместе с своим официалом и другими пятью лицами приведен в Варшаву под караулом солдат Речи Посполитой, при огромном стечении народа по улицам.»

Эта фанатическая польская торжественность неожиданно прервана была другою совершенно противоположною ей. Когда пришлось разводить этих необычайных преступников и Виктора отделяли от его свиты, то он осенил ее архиерейским благословением и она пропела ему ειζ πολλα ετη δεζποτα.^12381239

«Епископ и его официал, – говорилось далее в газете, – помещены в здешнем доме Речи Посполитой, называемом домом Красинского, а другие лица заключены в цейхгауз. Еще прежде привели сюда несколько других попов и козака и всех их держат под стражей».¹²⁴⁰

В Варшаве Виктор содержался до 12 числа июня 1792 года.¹²⁴¹ К Виктору редко кого из духовных допускали, даже не всегда дозволяли ему иметь иеромонаха для отправления всенощных и обеденных молитвословий в его заключении, а когда дозволяли и пропускали к нему кого-либо с церковными книгами, то запрещали говорить иначе, как по-польски и громко, и по листам пересматривали церковные книги.¹²⁴²

Поляки представляли Виктора страшным преступником, вождем громадного мятежного войска (всего западнорусского народа), приготовившегося вырезать всех поляков. Они не только разыскивали и захватывали его бумаги, но искали в Слуцке приготовленного будто бы оружия. «24 апреля (1789 года), – говорится в донесении Протасия и Пантелеймона, – приходили те же самые поляки от двора князя Радзивила, которые бумаги взяли, а именно, городские начальники и офицеры, искать в кафедре, нет ли каких орудий, приуготовленных к бунту, чего везде, даже и в церкве искали, что делали и по другим монастырям, как то: в грозовских, в виленском и в минском.»¹²⁴³

В последних двух монастырях обыски делались с необычайною тщательностью. «Когда начали в Польше носиться слухи, – доносил Георгию Конисскому Варлаам, – якобы греко-неунитские духовные единоверной им народ подговаривают к бунтам и якобы на тот конец имеют приуготовленные у себя ножи и другие злодейские орудия (то), стали....наши духовные быть притесняемы и преследуемы, ибо по поводу тех неприязненных разглашений прошедшего апреля (1789 года) средних числах в виленском свято-духовском и подведомом оному минском, петропавловском монастырях чинены были по повелению правительства толь строгие обыски, что даже и самые мертвых вскрываемы были гробы».¹²⁴⁴

Вместе с этими мерами польское правительство приняло и другие, которые касались уже всех православных и ставили им роковой вопрос: быть или не быть поляками. Перед тем заседанием сойма, когда маршалы объявили, что должны предписать наблюдать за Виктором, они издали 7/18 апреля универсал, предписывавший всем выходцам из России, – так называемым филипонам (торговцам раскольникам) и странствующим монахам удалиться из пределов Польши в течение двух недель, под страхом подвергнуться заключению в крепостях, а все местные духовные должны принести присягу на верность польскому королю и польской Речи Посполитой, и впредь не поминать на богослужении царских особ иноземных.¹²⁴⁵

Слуцкая консистория, перепуганная арестом своего епископа и своих членов и представляемая лишь кафедральным наместником игуменом Порфирием и канцеляристом Иваном Когодовским, решила 20 апреля 1789 года «разослать этот универсал и приказать объявить его в монастырях и церквах в первый воскресный или праздничный день по литургии при народном собрании, совершить благодарственное молебствие о здравии короля и благоденствии Речи Посполитой, нигде не поминать впредь её императорского величества, их императорских величеств, прибить к церковным дверям копии с универсала и всем немедля присягать на верность королю и Речи Посполитой, ловить и представлять властям волочащихся купцов, звощиков (извозчиков) и филипонов, также монахов и монахинь, не имеющих свидетельств.»¹²⁴⁶

Польские власти не довольствовались, однако, ни этим распоряжением, пи посланием Виктора, а сами взялись за дело и вносили в него изобретения своего усердия и фанатизма, не редко напоминавшие западной России самые лютые времена. Минский городской суд, получив универсал маршалов, сам приводил к присяге иноков петропавловского монастыря и объявил виленскому игумену Варлааму, который отказался от этой присяги, «как присяжный и природный России подданный», «выехать из Полыни, или ожидать неминуемые нарушителям узаконений определенные казни».¹²⁴⁷ На Украине главным местом, куда должны были собираться православные, а также и униатские духовные и приносить присягу, был Житомир.¹²⁴⁸ Кроме того, собирали духовенство и в других местах, как например, в Брацлаве, Смиле.¹²⁴⁹ Наконец, поляки сами разъезжали по разным местам, сами приводили к присяге и не только духовенство, но и народ, при чем самый обряд присяги обставляли иногда возмутительными особенностями.

Вот как, например, происходила присяга в Шполе. «Какой-то полковник из отряда генерала Ерлича, – доносил Синоду киевский митрополит Самуил, – ввел их (игуменов и протопопов) в корчму, где для видения и слышания оной присяги собрана была вся шполянская громада, то есть, тамошние обыватели, и тамо в корчме, то есть, в питейном доме, положа на стол евангелие и крест, к присяге их приводил, потом подписывались, не зная на что и стало всех брать сомнение»      

«Везде по городам и селам десятники устроены и все громады, то есть обыватели, неведомо на что крестами подписывались и там ныне в народе не малое смущение происходит и везде речи произносятся, что точно они на унию присягали».¹²⁵⁰ На Украине, впрочем, поляки сначала стеснялись задевать прямо народ. Они сочли даже нужным объяснять, для чего приводят к присяге. «Как прежде сего была в Польше резанина, говорили они, единственно с поводу монахов и попов, то дабы и ныне того не последовало, предупредили привесть к присяге.»¹²⁵¹

Но там, где народ был слабее, забитее, где меньше можно бояться восстания, там поляки давали полную волю своей изобретательности и своему фанатизму. Представителем этого направления в полном его развитии может служить поручик князя Радзивила и управляющий грозовскими имениями новогородского кастелянича Михаила Незабитовского – Викентий Моравский. Он дал себе право изобрести свою форму присяги и изобрел такую чудовищную, что от неё с ужасом должны были отшатываться люди совестливые.¹²⁵² Вероятно, это и нужно было Моравскому. Он требовал, чтобы все приносили присягу по его форме и в отказе от этого видел доказательство виновности, и производил сам суд и расправу. Но, кроме того, он позволил себе еще больше. «Он высылает своих казаков, – говорится в протесте православного духовенства, – которые во всякое время, нападая на наши монастыри и священнические домы, забирают наших священников, кои будучи представлены порутчику Моравскому, дознают все то на себе, что только от поношения и уничижения может быть горестнейшего: розги, батоги и другие мучительские орудия показываются пред испытанием, которое обыкновенно начинает помянутый порутчик или угрожением жесточайшими наказаниями, принуждая или ласкательными обещаниями великих награждений заохочивая к подписанию сочиненных им и вовсе неизвестных пунктов тем, кои на оных должны подписываться. Кто соглашался подписать эти неизвестные пункты, тех Моравский отпускал, а твердо защищающих свою невинность и не подписывающихся на неизвестных обстоятельствах налагает узы, кандалы и колодки. И как во всех поступках своего истязания показывает он Моравский, что не есть по крайней мере целию усилия его беспристрастная к правде любовь и её (правды) открытие, но желание найти преступление, хотя бы его в самом деле не было; то особливой жалости достойные суть чрезмерные и изнурительные угнетения претерпеваемые бедными людьми, коих он без всякой их вины толпами из нищенских изб захватывает и принуждает среди места жестоких казней сознать на себя вину, которою и мысль не была заражена, и, чему трудно даже поверить, если бы не было доказательств более (выше) всяких сумнительств, так далеко распространил свою неправедную власть, что с нарушением существенной власти здешних трибуналов, коим единственно предоставлено право над человеческой жизнию осмелился поставить три висилицы в Грозове и зделать свой приговор повесить одного крестьянина. Сей нещастный веден уже был в рубашке употребляемой при смертном случае на место казни, тут не понимаем мы какое рассуждение преклонило порутчика к милости, которою он казнь смертную переменил на несколько сот батогов».¹²⁵³

Моравский достал и поместил в Грозове и палача для совершения подобных казней. Когда его опрашивали, почему он все это позволяет себе делать, то он публично говорил, «что ему от господ чинов яснейшей Речи Посполитой дана неограниченная власть над жизнию и смертью и что народ (шляхта, рыцарство) его от себя избрал к сему служению.»¹²⁵⁴

Даже польские суды были возмущены этими действиями Моравского. Гродский новогородский суд принял и записал жалобу на эти неистовства, представленную от имени духовенства и «мирян греко-российских» уполномоченным от них священником слуцкой рождественской церкви Даниилом Петелькевичем.¹²⁵⁵ Мы приводили выше отрывки из этого протеста. О ясности взгляда и нравственной твердости лиц, писавших этот протест можно судить по следующему месту, которым он начинается: «Мы духовенство греческое не униатское в великом княжестве литовском, а особливо в воеводстве новогородском, по поводу произшедших на Украине некоторых возмущении, неправедно подозреваемые в ужасном преступлении возбуждения нами на исповедях у нас простого народа к бунтам против верховной и сущей нашей власти, и по тем же самым обстоятельствам лишившись преосвященного епископа переяславского и бориспольского, коадьютора киевской митрополии и слуцкого архимандрита Виктора Садковского взятого для объяснения, не упуская пристойных средств искать за обиды при взятии преосвященного епископа и весьма недавно в разных местах и от разных персон против справедливости и общего права причиненные, за нужно рассудили торжественнейше протестовать пред Богом и всем светом, что мы вовсе не повинны толь страшному злодеянию. Религия наша равно, как и все христианские, строжайше повелевает хранить нелицемерную верность к своему государю и государству, гнушаясь всячески непослушанием власти, тем паче ужаснейшим злодейством измены любезному отечеству. Хотя мы в том неизобличены, но уже чувствуем те угнетения и поражения, кои едва бы и по доказательствам вины последовать могли».¹²⁵⁶

Смелость Петелькевича заявить публично о делах Моравского показывает, что и среди жестокого разложения в православном обществе, произведенного делами Виктора и поляков, были люди, которые свято исполняли свой долг.¹²⁵⁷ Так, кроме Петелькевича, игумен Виленского монастыря Варлаам отказался принести присягу на верность Польше и спасая свое русское подданство, поехал в Могилев, подвергая свою жизнь опасности и бросив все свое имущество и, между прочим, свою, как видно, большую библиотеку, о которой потом вспоминал с великим опасением за её судьбу.¹²⁵⁸ Еще большее самоотвержение показали иноки медведовского монастыря (на Украине).

Когда польская команда предъявила им универсал маршалов и предписание мотронинского игумена Иринарха присягать Польше, то они, «видя их ухищренное умышление, что не только к пользе монастырской не делается, но и к душевредству и вероломству, принять сего, росписаться и присягу учинить, без повеления своего пастыря, не похотели, – доносили медведевские иноки киевскому митрополиту Самуилу, – почему того ж мая 8 дня, когда начал собираться народ к храмовому празднику, то конфедератские команды, вокруг монастыря обступили и народ разогнали, и, на самый день святителя христова Николая, священнослужение в медведовском монастыре было под арестом, окруженное войском,¹²⁵⁹ а 11 числа приехал ротмистр оной конфедерации, созвал всех вообще монашествующих и приводил к тому ж злоухищренному своему делу, и как они единодушно того принять не похотели, то взяв медведовского монастыря игумена Виссариона под арест, неведомо где повезли к ответу и к принуждению к злоумышлению их, и что с ним зделается, Бог весть,¹²⁶⁰ монастырь же командами атакован так, что ни в монастырь, ни из монастыря и за крайнею необходимостью никому выйти нельзя».¹²⁶¹

Многие другие иноки и священники бежали в Россию от этих новых бедствий и размещались в киевской и переяславской епархиях.¹²⁶² Православное население польского государства приведено было в страшное брожение, и трудно было предвидеть конец этому брожению, потому что сверху, из правительственной среды постоянно прибавлялись новые и новые меры, усиливавшие его. Исследование этих новых мер может, по нашему мнению, хотя несколько пролить свет на эти, по-видимому, совершенно темные и совершенно невероятные дела польских людей.

После смерти Смогоржевского, на униатскую митрополичью кафедру выдвинут был не ближайший к нему человек и любимец короля,¹²⁶³ администратор луцкой епископии и коадьютор митрополита, известный нам Левинский, а младший коадьютор Смогоржевского, холмский епископ Феодосий Ростоцкий. Ростоцкий происходил из слонимской шляхты, которая так крепко стояла за него, что даже поместила в посольскую инструкцию своих послов на сейм поручение – заявить радость, что из её среды вышел епископ, и позаботиться об улучшении его материального положения на бедной Холмской кафедре.¹²⁶⁴

Ростоцкий гораздо больше, чем Смогоржевский и Левинский, стоял за унию. Он не связывал её так тесно, как Смогоржевский и Левинский с интересами короля и его партии. Он больше их смотрел на нее, как на вероисповедание, и даже думал о защите её от латинства и о восстановлении её восточных обрядов,¹²⁶⁵ но он еще больше, чем Смогоржевский и Левинский был далек от действительных интересов унии и народа униатского. Он был базилианин и папист несравненно больше их, и выдвинут был партией польских папистов, составлявших оппозицию короля, и около 1790 года, соединившихся с польскими либералами для приобретения полного господства в Польше.

Ростоцкий так был ценим этою партией, что в 1790 году она ввела его в сенат и таких образом он, последний из униатских митрополитов времен Польши, первый вошел в это заманчивое для всех униатских митрополитов, но никому из них недоступное собрание высших польских сановников, духовных и светских. Это было так необычайно и Ростоцкий так боялся за прочность своего сенаторского кресла, что взял от коронного маршала официальное удостоверение в том, что заседал в сенате.¹²⁶⁶

Таинственностью облечена деятельность Ростоцкого и эта таинственность еще усилена тем, что памятники того времени, как и тогдашние люди, испытали много невзгод от тогдашних переворотов; но почти неоспоримое холодное безучастие Ростоцкого к страданиям хорошо ему знакомого Виктора и, еще более, его безучастие к страданиям униатов епархии не любившего базилиан и нелюбимого ими Левинского¹²⁶⁷ слишком красноречиво. Кроме того, уцелели некоторые отрывочные донесения и проекты малороссийских базилиан и официалов, имеющие в настоящем случае чрезвычайную важность.

На сколько можно судить по сохранившимся памятникам, униаты епископских епархий не принимали участия в тогдашнем гонении православных. Напротив, известно, что в луцкой епископии они во время страданий от поляков сблизились с православными и это сближение ясно выразил в своих записках Бродович. Только в митрополичьей епархии, на Украине, мы видим, что рядом с фанатиками-поляками стоят униаты. В этом союзе с польскими светскими фанатиками прежде всех выступил представитель унии в том пункте Украины, который, как мы знаем, давно предназначался противодействовать влиянию на украинский народ Киева, выступил каневский базилианский архимандрит (opat),¹²⁶⁸ имевший, как видно по сохранившимся отрывкам, постоянную переписку с Ростоцким. 15 (4) сентября 1789 года он предложил обратить внимание польских комиссий, приводивших к присяге жителей Украины, что многие православные священники не принесли присяги и, однако, живут в пределах Польши, что теперь, когда запрещены сношения е Россией, хорошо бы призвать на суд (митрополичий) православных священников, как апостатов от унии, и наконец, что теперь пора бы вспомнить о мотронинском монастыре, который управляется навязанным Россией архимандритом и от которого началась уманская резня.¹²⁶⁹

В 1790 году, когда каневский архимандрит узнал, что Ростоцкий заседает в сенате, то написал, что теперь самая лучшая пора отнимать на унию церкви в Смилянщине и наказать мотронинский монастырь за уманскую резню.¹²⁷⁰ Эти желания каневский архимандрит имел возможность сообщить раньше этого времени униатским властям на месте, в самой Украине, или, вернее всего, он и приходил к этим желаниям на совещаниях с ними. Униатские местные власти имеют те же желания и в тоже время стараются осуществить их. Пользуясь присутствием польских военных команд, они забрались в Смилянщину, в черкасский, мошенский и даже чигиринский округ, и собрались было составлять списки униатских церквей. В Смилянщине управители Потемкина дали им решительной отпор и увлекли за собою других владельцев: униатам управители нигде не дали составлять списков униатских церквей, сказав, что сами составят эти списки, чего, однако, не делали.¹²⁷¹ Вероятно, эти неудачи заставили каневского базилианского архимандрита и украинских униатских официалов теснее примкнуть к военным польским комиссиям и внушить им действовать в их интересах.

Две из этих комиссий, брацлавская и звенигородская вошли в половине 1790 года в прямые сношения с митрополитом Ростоцким. Они просили его похлопотать, чтобы чины сейма уяснили некоторые обязанности их и расширили их власть. Они просили, чтобы пункт маршальского универсала о высылке странствующих иноков был распространен на живущих по монастырям. Особенное их внимание, как и каневского базилианина, обращал мотронинский монастырь. они просили разрешения чинов сейма разрушить этот монастырь. Затем они просили разъяснения касательно безместных православных священников, живущих по деревням на чиншовой земле. они предлагали обратить этих священников в крепостное состояние.¹²⁷²

От этих мер, вероятно, ожидалось совершенное истребление православия. Между украинскими униатскими властями шла речь, как бы обратить в унию всех схизматиков. Трохлинский доносил Ростоцкому, что на этот вопрос, заданный ему его официалом (каким, не знаем) он ответил, что для этого помещики должны обеспечить униатское приходское духовенство землей, не брать ничего за презенты, не требовать никаких условленных поборов и обращаться с ними учтиво.¹²⁷³ Военные польские комиссии поняли это дело глубже и шире. Они предлагали сейму через Ростоцкого и сами делали распоряжения на местах, «чтобы помещики не так поступали с народом, как до сих пор, а священники чтобы просвещали народ поучениями и хорошими примерами жизни, т. е. прежде всего объясняли ему, чем он обязан Богу, отечеству и панам, что крестьянство должно быть удерживаемо в страхе Божием, добросовестности, трезвости и постоянстве; ему должно быть объясняемо, что каждый лентяй есть бремя для общества, и должно быть внушаемо работать и хорошо воспитывать своих детей; прислужники помещиков и жиды-арендаторы не должны глумиться над народом, не грабить его, не оскорблять его словами, противными доброй нравственности и человеколюбию. Тогда мы, говорят эти комиссии, имеющие не мало врагов нашего отечества, не будем их иметь, по крайней мере, среди себя, а напротив умножим число рук для защиты отечества общими силами».¹²⁷⁴

Словом, жестокосердие и человеколюбие совмещались во всех этих планах поразительным образом. То же соединение непримиримых начал и неожиданный переход от жестокости к человеколюбию представляет в своих действиях и непрерывный конфедерационный польский сейм того времени.

В апреле 1790 года польский сейм приложил свой гнев по отношению к русскому народу на милость. К этому времени сеймовая комиссия, назначенная для исследования дела о бунтах, окончила свой труд, и последние дни марта 1790 года употреблены были сеймом на чтение и обсуждение донесения этой комиссии. Комиссия и сеймовые ораторы пришли к убеждению, что Виктор виновен в государственном преступлении и требовали суда над ним.¹²⁷⁵ Суд этот был назначен, поляки вздохнули свободно, и 13 (2) апреля сеймовые маршалы универсалом пригласили всех жителей Польши принести Богу благодарение за избавление Польши от угрожавшего ей бедствия, бунта крестьян. При этом маршалы объявили, что король и чины сейма признают права иноверцев и желают устроить их духовные дела. Маршалы высказали при этом и основное воззрение, которым будут руководствоваться в этом деле чины сейма и обозначили путь, которым думают идти. «Его Величество король и чины Речи Посполитой желают, чтобы все жители польской страны спокойно пользовались своими правами под защитою правительства, по Речь Посполитая желает также, чтобы эти права и привилегии признавали все её благодеянием, словом, она не позволит никому делить с нею ни власти, ни покровительства над её подданными. Поэтому, нам, маршалам, поручено уверить диссидентов и греко-восточных дезунитов, что всякие их вольности остаются в силе, заохотить их к защите отечества и призвать лиц из этих исповеданий для установления надлежащего духовного управления, нужных им правил и принятия мер, которые упрочили бы у них порядок и связь духовной власти с светской».¹²⁷⁶

Обещание это маршалы исполнили 9 октября (29 сентября) того же 1790 года, впрочем, несколько в ином виде, доказывающем, что поляки не совсем доверяли представителям православия. Этого числа они издали новый универсал, объявлявший, что они, исполняя обещания, высказанные в прежнем универсале, по определению сейма, назначают из представителей великой, малой Польши и литовского княжества, из сената и рыцарства членов комиссии, которая должна собраться 1 декабря 1790 года, снестись с лицами из диссидентских исповеданий и, на основании их заявлений о необходимых им переменах и улучшениях составить проект духовных преобразований и через три месяца представить его на утверждение короля и чинов сейма.¹²⁷⁷

Проект этот, впрочем, давно уже был составлен, переведен на русский язык и разослан по областям.¹²⁷⁸ Наскоро собраны были представители православия из ближайших мест, т. е. из Подлесья, Пинска и Вильны¹²⁷⁹ и, рассмотрев этот проект вместе с членами сеймовой комиссии, представили сейму 2 марта 1791 года просьбу дать ход этому делу и созвать православную конгрегацию для рассмотрения этого проекта и установления временного духовного управления по делам православной западнорусской церкви.¹²⁸⁰ Сейм поручил маршалам созвать эту конгрегацию в Пинске на 15/4 мая 1791 года,¹²⁸¹ а представитель православных бельский игумен Савва Пальмовский окружным посланием от 31 марта 1791 года пригласил православных принести Богу благодарственное молебствие за короля и чинов Речи Посполитой, дарующих им права, и выслать депутатов на пинскую конгрегацию;¹²⁸² но по каким-то важным причинам этот срок был изменен и назначено 15 июня.¹²⁸³ Первые дни после объявления известной майской конституции (объявлена 3 мая) действительно были неудобны для созвания этой конгрегации.

Пинская конгрегация составлена была из самых разнородных лиц. На ней присутствовали уполномоченные от православных монастырей, протопопий, благочиний, городов, братств. В числе их было 24 монашествующих (архимандрит, игумены, иеромонахи и иеродиакона), 20 из белого духовенства (протопопы, священники) и 39 светских людей (дворяне и мещане).¹²⁸⁴ Идея соборности в самом широком смысле лежала в основе распоряжения, которым приглашались члены пинской конгрегации. Но на этом дело не остановилось. К пинской конгрегации примкнули и иноверцы-поляки: представители короля, сейма, военных комиссий, комиссии, составлявшей проект конгрегации, следственной по делу о бунтах и, между прочим, Бутримович.¹²⁸⁵ Наконец, на этот необычайный съезд съехалось не мало дворян пинской области и других.

16 (5) июня 1791 года конгрегация эта была открыта в пинской богоявленской церкви комиссаром польского правительства Михаилом Корвином-Кохановским. Затем выбраны были лица для ведения дел: председатель, члены, секретари, экзекуторы; публичное заседание назначено на 29 июня, а до того времени должны были происходить частные заседания для рассмотрения проектов и представления их на решение в публичном заседании.¹²⁸⁶ Совет этот состоял из православных, но имел представителей тоже разнообразных направлений. Здесь были и известные ревнители православия, как протопопы украинские: Лука Романовский и Иоанн Радзимовский, и соперник Виктора Садковского, при избрании его в слуцкие архимандриты, дятловицкий игумен Бугайло, и враг его, бывший секретарь консистории, поручик Сухозанет, и человек тоже имевший недоразумения с Виктором, но совершенно одинаковых с ним убеждений по вопросу о миролюбии с поляками и потому пользовавшийся дурною славою у украинцев, Иринарх Балановский, архимандрит мотронинского монастыря. Иринарх был и председателем этой конгрегации.

Православных представителей этих разнообразных направлений объединяло, прежде всего, забвение по отношению к своему епископу. Не сохранилось ни малейшего следа, чтобы кто-либо из них вспомнил об нем, хотя на этой конгрегации был известный нам слуцкий священник Даниил Петелькевич, упоминавший в своем протесте о Викторе и даже обещавший возобновить свой протест.¹²⁸⁷ По всей вероятности, это забвение не было в действительности так велико и многие члены пинской конгрегации не говорили о Викторе потому лишь, что боялись навлечь на себя и свой народ новые бедствия. Этою же боязнью и вмешательством в дела православия представителей Польши, вероятно, нужно объяснять и то, что православные члены пинской конгрегации допустили в свою среду иноверцев, последовали примеру поляков составлять в храмах публичные собрания подобного состава и наконец, что они, как увидим, допустили и другие особенности, напоминавшие латинские и униатские порядки церковного управления, польские воззрения и в числе их даже прямо противные православному учению.

На публичное заседание, которое состоялось не 29 июня, а 1 июля, собралось еще больше разнородных людей. Кроме панов явились униаты: епископ пинский Горбацкий, его викарий Булгак и, между прочим, даже известный нам украинский официал Сушицкий; явились также и латинские ксендзы. На этом заседании были прочитаны и приняты положения нового устройства православной церкви в пределах Польши. Сущность их заключалась в следующем:

1.      Объявлялась национальная церковь в Польше, зависимая по духовным делам от Константинопольского Патриарха, но не имеющая права, даже и по духовным делам, сноситься с какою-либо другою церковью. Высшая иерархия этой церкви должна была состоять из архиепископа и трех епископов, которые будут управлять, кроме консистории, посредством национального собора, собирающегося при архиепископе, и конгрегаций при епископах.

2.      До приведения этого в исполнение установляется особенное церковное управление над всеми православными в королевстве польском и великом княжестве литовском.

В следующих затем положениях излагаются, однако, прежде всего не правила для временного управления делами, как бы требовал второй пункт положений, а организация постоянного управления, которая, очевидно, не подлежала изменению и после избрания архиепископа и епископов.

Низшею единицей церковного управления назначался деканат или протопопия, во главе которой должен быть пожизненный протопоп, и при нем избранные на четыре года: наместник и два члена из духовенства и ассесор и писарь из светских свободных людей. Через каждые четыре года в протопопии собирается конгрегация, составляющаяся, кроме членов протопопского правления, из всех священников протопопии и членов городских обществ и братств. Этой конгрегации принадлежит контроль над делами правления протопопии, выбор новых членов его, даже и протопопа, если он заслуживает отставки, и заявление разного рода желаний, нужд.

Монастыри тоже должны иметь свои конгрегации для выбора в помощь к пожизненному игумену старших членов монастыря. Протопопия высылает протопопа, старшего братчина и писаря на епархиальную конгрегацию, которая составляется, кроме этих представителей и игуменов монастырей, из членов епархиальной консистории и собирается под председательством епископа или его наместника. Конгрегация эта рассматривает донесения из протопопий, контролирует дела консистории, избирает членов её новых или оставляет старых, а также решает другие дела или приготовляет их на главную конгрегацию, в которую выбирает 8 членов (2 из белого духовенства, 2 из монашествующих и 4 светских.)

Главная или генеральная конгрегация созывается тоже каждые четыре года и составляется из архиепископа, трех епископов, старших архимандритов и ассесоров главной (архиепископской) консистории и депутатов епархиальных конгрегаций. Конгрегация эта составляет национальный собор и будет иметь право избирать архиепископа, епископов, архимандритов, посвящать их и быть высшим судебным и апелляционным местом. Дела, касающиеся веры и обрядов, должны в ней решаться одними духовными лицами.¹²⁸⁸

Пинская конгрегация признала нужным открыть теперь же главную консисторию в Пинске и избрала членов её,¹²⁸⁹ а из епархиальных консисторий предложила открыть пока одну в Богуславе.¹²⁹⁰

Преобразование духовных дел западнорусского православия возбудило большое негодование и тревогу в латинской партии, к которой принадлежал и Ростоцкий. Папа прислал возражение против предоставления диссидентам прав, и его нунций в Польше получил наставление действовать в этом смысле.¹²⁹¹ Папа и его нунций, конечно, узнали и вели это дело не без участия своих усердных слуг в Польше. Тревога была и в униатской среде.

Когда униаты на Украине узнали (1789), что предполагается восстановить права православных и устроить им независимое управление, и что проект этого устройства рассылается повсюду, то они пришли в великое изумление. «Нужно было бы написать ответь на этот проект и перевесть на русский язык», – писал Сушицкий Ростоцкому в конце 1789 года.¹²⁹² Ответ едва лили последовал. События показали всю запоздалость пожеланий и латинской партии, и униатов и, как мы видели, увлекли в Пинск даже самого Сушицкого и заставляли его дружелюбно смотреть на таких людей, как протопопы Романовский, Радзимовский.

Можно, впрочем, думать, что дальновидные из униатов находили себе и утешение, смотря на это неожиданное миролюбие и уважение поляков по отношению к православным, выразившееся так ясно на пинской конгрегации. Пинская конгрегация грешила подобными недостатками, как и предшествовавшая ей и столь же неожиданная майская конституция польского государства. Как майская конституция, при всех видимых признаках либеральности и гуманности, утверждалась на религиозном фанатизме, не допустившем свободы совести, и на социальном фанатизме, не допустившем честного, открытого признания свободы хлопства, так этими же недостатками, только еще в большей степени, грешила и пинская конгрегация. объявляя свободу и независимость церковного православного управления в Польше, она в тоже время ограничивала их в самом существенном пункте, с нарушением православных церковных законов и обычаев,–ограничивала общение западнорусской церкви с восточно-русской.

Это не могло не смущать совести членов этой конгрегации и, без сомнения, многие передали это смущение своим братьям по вере. Кроме того, эта конгрегация призывала к полноправию духовенство, дворянство, даже мещанство, но о народе она не говорила ни слова. Громады и её представители, атаманы, сельские братства и их представители, ктиторы, слова, незнакомые пинскому положению.

Положение это не только было призывом к разрыву религиозного и народного единения западной России с восточной, но и к разрыву последних остатков православной западнорусской интеллигенции с её народом. Наступившая тогда же политическая смута заслонила перед потомством действительное сознание православных членов пинской конгрегации и понимание русским народом её действий. Памятники за то время поразительно оскудевают в количестве и содержании. Но едва ли можно сомневаться в том, что значительная часть православных членов пинской конгрегации грешила тогда слабодушием или вернее лицемерием, а не искренним убеждением в истинности дела этой конгрегации. Самый тяжкий грех за это дело падает на тех православных, которые приняли на себя звание членов временной главной консистории в Пинске и принесли присягу на исполнение своих обязанностей.¹²⁹³ Православные члены пинской конгрегации, из которых некоторые были из дальней Украины, не могли не знать, что против майской конституции поднимается оппозиция и что во главе её стоит один из украинских магнатов Феликс Потоцкий.¹²⁹⁴ Они не могли также не знать, что русские войска бьют турок и что близок мир России с Турцией.¹²⁹⁵ Папский нунций в Польше, еще во время заседаний пинской конгрегации, говорил польскому королю, что решительно не верит в искренность православных депутатов её и в прочность всего этого дела. «По моему мнению, – говорил нунций, – дело невозможное (чтобы) отчудить греков (западнорусских православных) от России, потому что между ними связь самая крепкая, связь религиозная. Они теперь дают обещания и клятвы для того только, чтоб получить известные выгоды.»¹²⁹⁶

Ближайшие события показали, что нунций говорил правду. Что касается простого русского народа западной России, то на счет его не было никаких сомнений. Поляки прямо заявляли сейчас же после пинской конгрегации, когда русское правительство приступило к расплате с ними за все неправды, что самая большая им опасность от русского народа, что Екатерина всегда может поднять его.¹²⁹⁷ В отчаянии они заговорили даже о даровании ему свободы, а всегдашний их враг, сильное вооружение, нарисовало им картину, что посредством русского народа не только можно спасти Польшу, но даже погубить Россию, возмутив против России и собственных её крестьян, для чего печатались уже прокламации.¹²⁹⁸

Но, благодаря тому же сильному воображению, старые сильные впечатления не уступали своего места новым и потому-то, с этим новым польским благодушием к русским крестьянам, совмещалась необъяснимая жестокость к совершенно безвинному, с польской, здравомысленной точки зрения, и способному быть полякам очень полезным в настоящее время епископу Виктору.

В 1792 году собиралась опять комиссия, разбиравшая его дела, превратившаяся теперь в судную, делала ему допросы и, не смотря на уверенность членов её в его невиновности,¹²⁹⁹ Виктор не был оправдан и, мало того, был даже сослан в новое и более тяжкое место заточения – в ченстоховскую крепость, где он содержался «в несносном смраде и еле жив остался».¹³⁰⁰ Но это тяжкое заточение продолжалось не долго. К началу июля 1792 года русские войска дали перевес образовавшейся конфедерации поборников старопольских форм правления, и король и многие члены либеральной партии преклонились перед этой конфедерацией или вернее перед Россией. По ходатайству русского посла Булгакова, Виктор 22 июля был освобожден, 25 июля был уже в Варшаве в доме русского посла,¹³⁰¹ 4 сентября польское правительство признало его оправданным и 14 числа он получил об этом письменное удостоверение новых маршалов конфедерации, Феликса Потоцкого и Александра Сапеги.¹³⁰²

«Как мне и где оставаться и входить ли мне в отправление епархиальных моих дел, или ни?»¹³⁰³ – спрашивает у Синода Виктор, вспомнивший, вероятно, при этом многие из своих дел, вызывавших естественно на этот вопрос, и прежде всего вспомнивший, конечно, свою окружную грамоту, изданную из несвижской крепости. Впрочем, были и ближайшие и чисто внешние причины, вызывавшие в нем эти недоумения. Его и теперь преследовало разного рода неустройство его дел. Его консистория не существовала; его бумаги, ведомости были в руках поляков; он был без средств, а новые польские маршалы обещали ему золотые горы.¹³⁰⁴

Виктор остался в Варшаве устроить свои дела, пробыл в ней по 5 марта 1793 года, убедился в тщете польских обещаний, не получил бумаг, и без средств, даже без охраны прибыл в Слуцк 20 марта.¹³⁰⁵ Прибыл Виктор теперь уже не в польское, а в русское государство. И Слуцк со всею почти минской областью, и Украина, и Волынь уже были русскими областями.¹³⁰⁶

Новый взгляд русского правительства на дела Польши. Церковное устройство областей, присоединенных к России по второму разделу Польши. Просьбы униатов о присоединении их к православию. Повеление Екатерины об издании пастырской грамоты к униатам. Рескрипт Тутолмину. Распоряжения о вызове духовных лиц на помощь Виктору. Пастырская грамота Виктора. Её действие. Число присоединившихся к православию. Осуждение Виктором покушения к насилию по отношению к униатам. Польское восстание 1794 года не производит влияния на ход воссоединения. Затруднения. Заботы Виктора о формальностях. Затруднения по делу вызванных из других епархий священников. Новые меры к устройству церковных дел в присоединенных областях. Новые православные епископии. Закрытие униатских епископий. Затруднения по воссоединению на Волыни и в Минской области. Положение Белоруссии. Смерть Георгия Конисского. Затруднительное положение Афанасия могилевского. Тягостное положение белорусских униатов русского направления. Взгляд Павла на дело воссоединения. Желание его восстановить права совести. Затруднения в минской области. Торжество унии в Белоруссии. Донесение нового могилёвского архиепископа Анастасия. Последствия его. Решительные меры Павла к устранению православного духовенства от дела воссоединения. Последствия их. Восстановление униатских епископий. Видимое оживление униатской церкви. Суровые меры по отношению к униатам. Латинская пропаганда в среде униатов. Приговор Павла над унией. Заключение.

Дела поляков перед вторым разделом Польши произвели на русское правительство сильное впечатление и изменили многое в его отношениях к Польше. Страшные неистовства поляков над русским народом, и православным, и униатским, беззаконные действия их по отношению к русским подданным и к православному епископу Виктору, затем старания их оторвать совершенно от России русский народ польского государства, привлечь его к себе и поднять его у себя и даже народ в самой России против русского правительства уничтожили все благожелательные намерения Екатерины к Польше и привета ее к убеждению, что нужно разрешить в основе русско-польскую тяжбу, избавить от польского ига русский народ этой страны.

В рескрипте новому послу в Польше, Сиверсу, данном 22 декабря 1792 года и решавшем судьбу Польши, Екатерина, исчислив дела поляков того времени, так заключила свою речь: «сии и многие другие уважения решили нас на дело, которому началом и концом предполагаем избавить земли и грады, некогда России принадлежавшие, единоплеменниками её населенные и созданные и единую веру с нами исповедующие от соблазна и угнетения, им угрожающих».¹³⁰⁷ В следующем 1793 года 13 апреля, т. е. еще до утверждения польским сеймом второго раздела,¹³⁰⁸ Екатерина издала указ, которым устроились церковные дела новоприсоединенных областей. За исключением некоторых местностей, отошедших к полоцкой, могилевской, черниговской, киевской и екатеринославской губерниям,¹³⁰⁹ вся страна, взятая тогда Россией у Польши и разделенная на три губернии: минскую, изяславскую и брацлавскую, должна была составлять по-прежнему одну епархию, под новым названием, минской, и поручалась по-прежнему Виктору, который при этом возведен был в сан архиепископа.¹³¹⁰

На первых же порах новой пастырской деятельности Виктора, нужно думать, еще в 1793 году, к нему обратились с просьбой о присоединении два базилианских монаха и два униатских священника с приходами. Руководствуясь, вероятно, рескриптом 2 июля 1780 года Виктор отказался присоединять священников с приходами, а по старой боязливости нарушить status quo, задумался было присоединять этих священников и монахов даже лично; но, наконец, решился на это и написал к петербургскому митрополиту Гавриилу, между прочим, следующее: «думая, что чрез присоединение четырех только человек в политических интересах не последует никакой помехи, ведая притом, что ежели бы им по желанию их не сделать, то бы от своих или смерти были преданы, или по меньшей мере в преисподнюю до конца жизни заключены, во избежание чего и прежде, сколько мне известно, когда какие униаты или римляне с сим желанием открывались в России, а не в Польше, им удовлетворяли: посему я помянутыя четыре особы и присоединил, в чем архипастырски меня извинить и защитить прошу всепокорнейше.»¹³¹¹

Но прежде чем Виктор мог получить извинение и защищение за это малое и совершенно законное дело, перед ним стояла громада людей, желавших присоединения, из которых иные побывали уже и у губернаторов и встретили сочувствие. Виктор написал в Священный Синод донесение, в котором просил дозволить ему приехать в Петербург,¹³¹² и новое письмо к митрополиту Гавриилу с просьбой исходатайствовать это разрешение.¹³¹³ 8 марта 1794 года Виктор имел уже это разрешение.¹³¹⁴ Его нерешительность, боязливость исчезли. Виктор заговорил, как настоящий русский человек и верный пастырь. «Сего края народ, – писал он 18 марта того же 1794 года к митрополиту Гавриилу, – какой по благочестии исполнен ревности, ваше высокопреосвященство совершенно известны. Под скипетром великия Екатерины, быв крепко надеждою питаем, что все гонения и бедствия, человечество превосходящия, пресекутся, и по-прежнему на лоне святыя восточные греко-российские церкве успокоеваясь, в возлюбленные им селения Господня путем спасения с миром отойдет, двадцать деревень с горячайшим открылись по уздам желаниям о возвращении их на оное, посля чрез духовное правление, и мне.»¹³¹⁵

От генерал-губернатора Тутолмина Виктор тоже получил прошение о присоединении жителей одной деревни. «А поскольку я, – продолжает Виктор, – при нынешних обстоятельствах, без ведома святейшего Синода, довлетворением отвечать им не в силах, то как в сем с ними, да и впредь без сомнения с таковым же духом отозватись могущими поступить милостивейшей испрашиваю нижайше резолюции.... Когда мы за Польшею были, касательно гонений не иное что следовало делать, как только внедривать в души их, что терпения имамы потребу. Ныне от так долгого времени, что терпеливо желали, и в мыслях яко они отродились и совсем новою стали тварью, когда слышат тоже самое, что надобно еще потерпеть, боюсь, чтобы в отчаяние не впали».¹³¹⁶

Стремление к православию, вызвавшее Виктора на заявление такого глубокого сочувствия к народу, обнаружилось в старых, известных нам местностях: звинигородском,¹³¹⁷ богуславском¹³¹⁸ и белоцерковском¹³¹⁹ уездах. Виктор представил Синоду самые прошения желавших присоединиться, и эти прошения не оставляли ни малейшего сомнения в том, что просители действительно желают присоединения и что опасно не исполнить их желания. В прошениях этих подробно рассказывается, что приход насильно был обращен в унию тому назад лет 10, 15, или более, указываются совратители, рассказываются бедствия священников, прихожан. Все это заключается заявлением решительного намерения восстановить у себя православие и, что особенно замечательно, все эти прошения или писаны были на местах или содержание их было рассказываемо самим народом и записываемо с большою точностью, даже с удержанием некоторых особенностей в понятиях и языке просителей.¹³²⁰

22 апреля 1794 года обер-прокурор Священного Синода Мусин-Пушкин объявил Синоду следующее высочайшее повеление, которое произвело коренную перемену в действиях русского правительства по отношению к униатскому вопросу. «Ея императорское величество, – объявлял Синоду Мусин-Пушкин, – уведомиться, что жители губерний: брацлавской, изяславской и минской, которых предки, а иные и сами исповедовали православную греческую восточную веру, но потом лестью и притеснением во время польского владения обращены были на унию с римлянами, изъявляют ныне усердное их желание возвратиться к истинной их матери церкви благочестивой, высочайше повелеть изволила определенному в тех губерниях в должность генерала губернатора господину генералу поручику и сенатору Тимофею Ивановичу Тутолмину в исполнение такого святого намерения верных её подданных преподавать в чем надлежит от светского начальства защиту и пособие; а святейшему правительствующему Синоду предоставляет препоручить преосвященному архиепископу минскому, изяславскому и брацлавскому, чтобы он обнародовал свою пастырскую грамоту, вызывая обитающих в епархии его к возвращению в благочестие, которому издревле предки их, а иные и сами последовали, о чем снабдить помянутого преосвященного архиепископа потребными наставлениями.»¹³²¹

Грамота от имени Виктора, о которой здесь говорится, была уже тогда составлена и напечатана.¹³²² Она приложена была к рескрипту, данному того же 22 апреля генерал-губернатору Тутолмину. В рескрипте этом высказаны совершенно новые, в сравнении с прежними взглядами русского правительства, мысли. В нем прямо говорится об искоренении унии, объявляется, что воссоединение есть надежнейшее, средство к утверждению народа в единомыслии и спокойствии и что противодействие воссоединению со стороны латинян и униатов будет принято за уголовное преступление, подлежащее суду и влекущее за собою секвестр имения.

«Для поспешества, – говорится в этом рескрипте, – такому благому намерению (заявлению желания присоединиться) тамошних наших подданных и к удобнейшему искоренению унии, указали мы Синоду обнародовать от имени помянутого (минского) архиепископа пастырскую грамоту его с ободрением и увещанием обитателей епархии его возвратиться ко благочестью, которой список при сем следует для сведения вашего. Обнародование сей грамоты долженствует произведено быть по всем городам и селениям губерний вам вверенных, с пособием управляющих земской полицией, причем вы приложите старание ваше в таковом богоугодном деле оказывай все возможное пособие и тем паче, что сие есть самое надежное средство к утверждению народа тамошнего в единомыслии и спокойстве. И не оставьте иметь прилежное наблюдение, дабы всякий непорядок и беспокойство отвращены были, и чтобы никто из помещиков, временных владельцов и чиновников духовных и мирских римского и униатского закона не осмелился делать ни малейшего в том препятствия обращающимся в благочестие, притеснения и обид. Всякое подобное покушение, яко противу господствующей веры обращенное и означающее преслушание воли нашей долженствует быть принято за уголовное преступление, суду подлежащее и влекущее секвестр имения до окончания дела.»¹³²³

В этом же рескрипте предписывалось Тутолмину не заводить по делам о воссоединении переписки с униатским митрополитом Ростоцким, как это делал Тутолмин до сих пор,¹³²⁴ а направлять желающих принять православие к Виктору и только давать знать Ростоцкому.

16 мая Мусин-Пушкин объявил Синоду новое высочайшее повеление, в котором говорилось: «как в новоучрежденных минской, изяславской и брацлавской губерниях жители из униатов во многом количестве объявляют желание свое присоединиться к православной нашей церкве, и потому при первом случае не только в том присоединении желающих, но и во обращении к тому других посредством проповеди слова божия необходимо надобно снабдить минского архиепископа, для удобнейшего в сем богоугодном деле успеха, способными к тому духовными особами, которые в той епархии и к местам по своим чинам могут быть определены; для того Синоду, избрав из ученых и качеств сему соответствующих одного архимандрита и священников потребное количество из других епархий по рассмотрению своему, велеть отправить к оному архиепископу без замедления».¹³²⁵

Синод постановил: назначить в помощь Виктору архимандрита Варлаама (бывшего виленским архимандритом и удалившегося оттуда в 1789 года); предоставить Виктору определить, сколько ему нужно священников, и уведомлять преосвященных: киевского, могилевского, смоленского, черниговского и Новгород-Северского, «а сим преосвященным по получении того уведомления, без замедления избрать требуемое число во первых из ученых священников, а есть ли оных недостаточно будет, то из семинаристов, есть ли же кто пожелает, и из учителей, а буде и сими требуемое количество не наполнится, то из диаконов и церковнослужителей, достойных и беспрепятственных к посвящению во священники, наблюдая, чтобы они, при прочих соответствующих сему чину качествах, были жизни трезвой, поведения беспорочного и особливо знающие сколько-нибудь польский язык, ученые же из них были бы способны и к проповеди слова Божия, поскольку сие в тамошнем народе весьма нужно.»¹³²⁶

Этим на первое время ограничились распоряжения высшей церковной и гражданской власти. Оставалось приводить их в исполнение. Заметим, что когда эти акты составлялись, началось уже польское восстание, предшествовавшее последнему разделу Польши, и что в это-то смутное время приходилось Виктору и его духовенству вести дело воссоединения.

В мае и ближайших месяцах 1794 года обнародована была от имени Виктора грамота, приглашавшая униатов западной России принимать православие. В этой грамоте Виктор, сказав несколько слов о том, что уния введена и распространена посредством насилий, что теперь положен конец бедствию русского народа, что он возвращен под скипетр истинного своего государя и что императрица Екатерина, промышляющая и о вечном благе этого народа, установила священноначалие и призвала его – Виктора к этому служению, продолжает: «исполняя долг пастыря, коему о спасении душ человеческих вверено неутомимое попечение, и совершая волю помазанницы господней, приглашаем мы гласом евангельским всех и каждого пола и возраста, в пастве нашей обитающих, которых праотцы, отцы или и сами они лестью и страхом от благочестия совращены в унию с латинами, возвратиться безбоязненно в объятия православной восточной церкви».

Успокоив затем униатов и сказав, чтобы они не верили угрозам и разглашениям, будто страна эта опять возвратится йод власть Польши, что никакая сила не в состоянии будет оторвать их от соединения с прочими верноподданными Екатерины и что Екатерина не допустит, чтобы присоединяющиеся к православию подвергались за это каким-либо обидам или угнетению, Виктор заключает свое послание: «возникните чада церкви, насладитеся свободно православного исповедания. Им воодушевлены были предки ваши и сами из вас многие. Гонение исчезло, престали обуревания. Прибегните во объятия церкви матери вашей, да насладитеся тишиною совести, да шествуете путем истинны, ведущим вас к состоянию благодати и славы, и да исполняет каждый из вас, при исповедании истин православные веры, обязательства верности к государю и государству его, тщательно проходя звание свое».¹³²⁷

Действие этой грамоты выразилось в следующих фактах. 27 октября того же 1794 года, Виктор доносил, что с конца августа и до первых чисел октября, т. е. в течение с небольшим одного месяца, присоединилось к православию 333.093 человек. Присоединившиеся составляли 721 приход и с ними присоединилось 463 священника.¹³²⁸ На сколько этот красноречивый факт был естественным делом и происходили ли при этом какие-либо насилия над униатами, можно судить по следующему оригинальному делу, возникшему в это же время. Когда грамота Виктора была разослана по его обширной епархии, то один благочинный задумался над выражением грамоты – «приглашаем вас». Это, вероятно, был один из современников Перевского, Зражевского, и помнил, как они и другие украинские протопопы, получив рескрипт Екатерины Румянцеву о защите военной силою православных украинцев, сзывали посредством ордеров униатов своих протопопий заявлять, что они принимают православие. Он, вероятно, увлекся этим примером, и пригласил униатских священников являться к нему и заявлять, желают ли они присоединиться, а одного из них за дерзкие речи даже приказал арестовать.

Виктор, узнавши об этом, так писал в окружном наставлении благочинным: «один из благочинных, протоиерей, прибыв в округ и заведя мнимое духовное правление, посылал из оного к униатскому духовенству ордера о явки (явке) в духовное правление для отобрания желания, хотят ли из унии присоединиться на благочестие, каков поступок не довольно (не только) инструкции на основании святейшего правительствующего Синода указа сочиненной вовсе противен, но и с здравым разумом, существо дела понимать могущим, весьма не сходствен, яко желания прямо добровольны быть должны, а потому и ожидать оных по одному обнародованию грамот, без всякого особого письменного приглашения, надлежит.»¹³²⁹

Это спокойное отношение к делу и это осуждение поползновения к насилию представится нам еще более замечательным, если мы вспомним, что это именно время уже было очень богато крайне тяжелыми для русского человека делами поляков, вероломно избивших не малое число русских в Варшаве, Вильне и других местах.¹³³⁰ Самому Виктору, тогда очень нездоровому, угрожало великое бедствие, вторичное нападение поляков. Болезнь и, вероятно, опасение за свою жизнь побудили его, 20 ноября 1794 года, сдать управление делами своему помощнику, архимандриту Варлааму,¹³³¹ а самому с консисторией и её архивом поспешить в крепость Бобруйск.¹³³² Но и эта тревога не имела влияния на ход воссоединения униатов. По ведомости от 28 февраля. 1795 года к православию присоединилось вновь 1.009.290 человек, составлявших 1.607 приходов, и вместе с ними присоединились 1.032 священника, а также 2 монастыря с 45 монахами.¹³³³ По неполной ведомости от 13 марта 1795 года и дополнительной к ней за прежнее время с 28 февраля, присоединилось: прихожан 140.728 человек, составлявших 275 приходов и с ними 57 священников,¹³³⁴ т. е. в полгода с небольшим присоединилось к православию, во время польского восстания, обхватывавшего и эти области, почти полтора миллиона униатов.

Такого факта нельзя добыть никакими хитростями и никакими насилиями, тем более, что эти присоединенные были почти все малороссы, которые, как нам известно, не легко поддавались ни хитростям, ни даже насилию. Само собою, конечно, понятно, что эти громадные волны православного оживления Малороссии не могли не захватить многих униатов против их воли и мы увидим, что невольные православные скажутся в последствии и наделают не мало хлопот; но теперь они совершенно были подавлены православной народною силою и не представляли собою никакого затруднения. Затруднения по воссоединению возникли, совершенно, с другой стороны.

Такое громадное дело, как присоединение к православию, в течение полугода с небольшим, почти полутора миллиона людей, само собою разумеется, требовало необыкновенной деятельности всех лиц, принимавших в нем участие. У Виктора между тем к обычной его не деятельности присоединились недуги, и нужда бежать от мятежника Грабовского с консисторией и архивом еще дальше от центра этой кипучей деятельности – Малороссии.

Только 3 марта 1795 года он доносил Синоду, что отправляется на Украину.¹³³⁵ Кроме того, он повел дело так, что неизбежно живая деятельность должна была падать и превращаться в суетню из-за соблюдения формальностей. Вечно неаккуратный сам, Виктор требовал от своих подчиненных соблюдения всех формальностей, составлявших притом для них непривычную новость. Рядом с важными требованиями, как-то: чтобы показывалось в ведомостях, есть ли священник на приходе, и кто он, имеет ли ставленную грамоту и какую, Виктор требовал от непривычных к формальностям малороссов и такого совершенного механизма в ведении дел, какой и теперь не везде бывает. «На всех до последней бумажки приходящих делах, – писал Виктор своим благочинным, – помечать год, месяц и число, и, записав, что следует в прихожий журнал под нумер, таков же и на оных полагать. Дела содержать по годам, месяцам и числам в связках, сообщенные и сшитые, что к чему следует, дабы в замешательство, паче же пропасть или по меньшей мере портиться не могли.»¹³³⁶

От этих требований приходили в замешательство даже лучшие люди из малороссийского духовенства, и Виктор сам освещал с существенной стороны это замешательство своими пояснениями. Оправдываясь перед Синодом в неисправном составлении и доставлении ведомостей, он однажды писал, что особенно неисправны те благочинные, «кои из присоединившихся протоиереев и иереев в сие звание определены, ибо хотя оные столько для прочих послужили примером, что даже и напоенных неким еще странным от своей власти (униатской) и католиков мнением побудили к здравому разуму, но в письменных делах отвечать не в состоянии».¹³³⁷ Как ни важны были формальности по составлению ведомостей и вообще ведению дел, но такая постановка этих формальностей, без всякого сомнения, убивала во многих пастырскую деятельность, столь настоятельно необходимую в те времена.

Замешательство, и еще более важное, произошло и от другой причины. Нам известно, что правительство предположило вызвать из соседних епархий лучших людей для достойного содействия местным духовным в столь великом деле, каким оказалось воссоединение униатов. Но мера эта встречена была с большим не сочувствием и в тех епархиях, откуда вызывались священники, и в западной России. Многие из назначаемых отказывались ехать и просили совсем отставить их от приходов.¹³³⁸ Виктор тоже не сочувствовал этой мере и, хотя, исполнил приказание, потребовал священников, но донося об этом, прибавил: «но по моему скудоумию ни одного иерея с других епархий спровожать сюда не следовало бы.»¹³³⁹

Мнение Виктора, о котором никак нельзя сказать, чтобы он возвышал свое местное духовенство, было верным предсказанием неудачи этой меры и, вероятно, было также отголоском мнения этого духовенства. Духовные малороссы, привыкшие до сих пор сами справляться с своими делами и занимать первенствующее положение, как руководители народа, встретили так дурно своих великорусских братьев, ехавших сдвигать их с этого положения, хотя без намерения и редко по доброй воле, что те рады были поскорее возвратиться назад. Вопли обиженных раздавались всюду, быстро дошли до Петербурга и наделали много беды. Уже 19 февраля 1795 года обер-прокурор Синода Мусин-Пушкин обратил внимание, что многие из присоединившихся приходов остаются без священников, и предложил Синоду уяснить это дело, при чем указывал вновь на необходимость вызвать из других епархий священников.¹³⁴⁰

К половине этого года в Синоде получены были сведения, вызвавшие великое негодование: «Святейший Правительствующий Синод, – говорится в указе от 23 июля 1795 года, – по дошедшему сведению, что отправленные в силу именного её императорского величества высочайшего указа из смежных епархий в минскую для определения к тамошним обращенным из унии в православие церквам священники, вместо того помещения их к местам, многие с данными им от тамошних благочинных билетами возвращаются в прежние епархии, объявляя, что они там оставлены без всякого о них рассмотрения и распоряжения, без пропитания и без должности, от чего, продав свое имение, в прежних епархиях бывшее, а в минской не получая ничего, пришли в крайнее разорение, приказали» потребовать у Виктора объяснения, которое он должен прислать с первою отходящею почтою, и приказать ему: «никого из них (присланных священников) ни под каким видом и даже по собственным их просьбам, не донеся Священному Синоду и не получа на то указа, в прежние епархии не отпускать».¹³⁴¹

Виктор в это время находился в Виннице. Он отвечал, что «во всю его бытность в изяславской и брацлавской губерниях о таковом поступке благочинных не только ни откуда не имел известия, но ниже слыхал».¹³⁴² Наведши, однако, справки, он узнал, что один присланный священник выслан обратно из ровенского округа исправляющим благочиннические дела Саввою Собковским, которого за это Виктор призвал в консисторию, а всем благочинным дал указ, чтобы не смели этого делать.¹³⁴³ Когда Виктор писал это донесение (21 августа), в Синод послано было донесение от черниговского архиепископа Иерофея (от 19 августа 1795 года), из которого оказывалось, что не одного священника отправили назад, что из 57 священников, отправленных, по требованию Виктора, 6 возвратились назад с билетами, в которых было сказано, что они не нужны, что нет праздных мест.¹³⁴⁴ Вскоре, однако, стали получаться и такие известия, которые должны были утишить поднятую бурю. Из брацлавской губернии получено было донесение, что в числе вызванных священников приехал один совершенно недужный и неспособный к исполнению обязанностей, которого даже прихожане просили взять от них.¹³⁴⁵

Он, очевидно, ехал не для пастырства, а для поправления здоровья в прекрасном климате южной Малороссии. Были также присланы и совершенно немощные старики.¹³⁴⁶ Судя потому, что в ближайшее время новый минский архиепископ Иов сильно настаивал, чтобы дозволено было вызванных священников увольнять назад, можно думать, что некоторые из них приезжали и не с одними телесными недугами.¹³⁴⁷ Буря эта, впрочем, должна была улечься и независимо от этих известий. В это время приняты уже были правительством новые меры, обещавшие большее благоустройство в деле воссоединения.

Еще в начале 1795 года Виктор доносил Священному Синоду, что ему трудно самому справиться с делом воссоединения униатов.¹³⁴⁸ Обсуждение мер к облегчению Виктора и к благоустройству самого дела воссоединения поручено было митрополиту Гавриилу, канцлеру Безбородко и генерал-губернатору новоприсоединенных областей Тутолмину. Безбородко и Тутолмин подали мнение вместе. Оно состояло в том, чтобы послать в эти области даром церковные книги, чтобы, если не определять новых архиереев, то послать на время викария киевского митрополита, и чтобы основать в каждой из новых губерний – минской, изяславской и брацлавской по одному мужескому и одному женскому монастырю. Митрополит Гавриил находил, что книги можно послать по сбавленной цене, что же касается посылки киевского викария, то это неудобно, а лучше назначить Виктору викарного архиерея; касательно монастырей митрополит Гавриил соглашался с мнением Безбородко и Тутолмина.

Мнения эти обер-прокурор Мусин-Пушкин, как видно, представлял императрице и, вероятно, по указанию её делал пометки, как сделать.¹³⁴⁹ Решено: книги послать по сбавленной цене только на первый раз; назначить особого епископа – брацлавского и, кроме того, – викарного житомирского в пособие Виктору; мнение о монастырях принять.¹³⁵⁰ 2 апреля Священный Синод составил об этом доклад и представил кандидатов, на епископство брацлавское – архимандрита московского донского монастыря Иоанникия, и на житомирское викариатство, – помощника Виктора, архимандрита старчицкого монастыря, Варлаама.¹³⁵¹

12 апреля последовало утверждение,¹³⁵² и того же числа Мусин-Пушкин и Тутолмин составили соображения касательно местопребывания этих архиереев и открытия новых монастырей.¹³⁵³ Варлаам был рукоположен в Киеве 3 мая, а Иоанникий в Москве 13 мая,¹³⁵⁴ и осенью оба были на местах.¹³⁵⁵ При этих назначениях имелось в виду избрать людей, знающих страну; даже прямо обозначалось, что избранный знает польский язык. Тоже имелось в виду и при выборе архимандритов в ново открываемые монастыри. Под влиянием этой мысли пробудились старые малороссийские предания и из Новгород-Северска, от Иллариона представлен был первым кандидатом знакомый нам Мельхиседек Яворский, бывший тогда петропавловским глуховским архимандритом. Илларион дал об нем такой отзыв: «первый из них (кандидатов, именно Мельхиседек) хотя летен, но есть еще при всей крепости, учился разным языкам и по бытности его в благочестивом мотронинском, в одной из тех новых губерний, состоящем монастыре монахом и игуменом многие годы, приобрел довольное знание обращения и языка польского, а сверх того к разным послушаниям и по управлению консисториею весьма благонадежен.»¹³⁵⁶ Но это слабое признание деятельности Мельхиседека оказалось слишком уж сильным для того времени. Назначены были другие архимандриты.

В то время, когда делались все эти распоряжения, польского государства уже не существовало даже в том малом виде, какой оно имело после второго раздела.¹³⁵⁷

Одновременно с разделом Польши устранена была от дел и та униатская иерархия, которая связала свои судьбы с Польшей и папой. Глава её, митрополит Ростоцкий безрассудным образом вооружал против себя Екатерину. Еще после второго раздела он поминал ее в богослужении не благочестивейшею, а всемилостивейшею и внушал своему духовенству поминать так, явно стараясь обратить на это внимание русских.¹³⁵⁸ Кроме того, 18 февраля 1795 года Виктор жаловался Священному Синоду, что Ростоцкий «рассевает вести, что все будет по-старому.»¹³⁵⁹

После третьего раздела Польши Ростоцкий отказался приносить присягу русскому правительству.¹³⁶⁰ Русское правительство приняло решительные меры против такого образа действий униатов; по к лицам униатской иерархии, даже к самому Ростоцкому, отнеслось человеколюбиво. Униатская митрополичья кафедра и все униатские епископии в русских областях, перешедших под власть России по второму и третьему разделу, были закрыты; униатским иерархам предоставлено выбрать местопребывание вне пределов западной России и назначена пенсия; пенсия же назначалась и всем униатским священникам, оставшимся без приходов после перехода их прихожан в православие; все униаты подчинялись белорусскому униатскому архиепископу Лисовскому, по при этом было заявлено, что это подчинение, лишь временное и не должно мешать воссоединению.¹³⁶¹

Правительство, очевидно, держалось прежней мысли уничтожить унию во всей западной России. Это желание на самом юге этой страны в епархии Иоанникия, пополнилось в самое короткое время и без всяких затруднений. 14 января 1796 года Иоанникий доносил Священному Синоду: «за помощию Божиею во брацлавской губернии церкви все числом 1090 истекшего 1795 года декабря в последних числах к православию присоединением окончены»¹³⁶² т. е. в три или даже в два месяца присоединилось вновь к православию больше полумиллиона униатов.¹³⁶³

О затруднениях при воссоединении в брацлавской губернии не было и речи. Известен напротив случай, что польский помещик показал кажущееся содействие успеху православия, желая в действительности воспользоваться церковной землею. Помещик бывшего зевковского уезда, Игнатий Дульский задумал соединить семь приходов своего имения в один, выстроить одну каменную церковь в месте Шаровке, а все деревенские церкви закрыть и разобрать. Дульский подговорил пиаровского священника Иоакима Бинецкого помочь ему в этом и приступил к закрытью упомянутых приходов, стал вывозить из них священников, разбирать церкви, свозить их в Шаровку и из этого материала начал строить деревянную церковь вместо обещанной каменной. «По таковым обстоятельствам заключительно, – писал Иоанникий, – что он, Дульский, под предлогом пользы церковной расположился принадлежащие к оным разоренным церквам земли присвоить в свои выгоды».¹³⁶⁴

Труднее было дело в изяславской губернии – на Волыни, где уния пустила корни глубже. Здесь и польские паны были фанатичнее, и народ легче поддавался униатским козням. Еще в 1794 года, когда Виктор разослал свою грамоту и проповедников православия, волынские паны не только делали «препятствия жителям в обращении их к православной греко-российской церкви, но поношение и даже побои проповедующим истинное слово Божие».¹³⁶⁵ Волынские помещики подняли даже старую свою теорию, что православие подрывает их власть над крестьянами и между ними ходили слухи, что у них будут отняты крестьяне.¹³⁶⁶ Боязнь за власть помещичью была тогда на Волыни так велика, что даже русские власти стали затруднять воссоединение в тех местах, в которых не присоединялись священники и не изъявляли согласия на воссоединение помещики.¹³⁶⁷ Строгое напоминание Екатерины об исполнении указа касательно воссоединения и о конфискации имений за противодействие этому делу, и приказание предать суду виновных в этом помещиков Гижицких,¹³⁶⁸ сдержали на время панскую ревность. В изяславской губернии в 1795–96 года было присоединено лишь около 100 тысяч.¹³⁶⁹

Еще труднее было дело в минской епархии. Не смотря на то, что эта епархия увеличена была новыми, литовскими областями, Виктор в это время успел присоединить к православию лишь около 80.000.¹³⁷⁰ В ближайшее время оказалось, что из числа этих присоединенных целые деревни не принимали никаких православных треб.¹³⁷¹ Вероятно, в виду этих печальных явлений Виктор сам приостановился с воссоединением.¹³⁷² В 1796 году, 8 апреля деятельность Виктора по присоединению была остановлена и по другой причине. Он был переведен в Чернигов¹³⁷³ и с трудом очищал денежные счеты по своему злосчастному управлению слуцкой, а потом минской епархией.¹³⁷⁴

И в Волынской области, и особенно в Минской множество униатских священников отказались от присоединения. Одни прямо это заявляли,¹³⁷⁵ другие отсутствовали, когда приезжали проповедники православия, и об них говорилось, что один уехал к своему архиерею, другой – за покупкой хлеба;¹³⁷⁶ об иных, наконец, говорится в ведомости Виктора, что «остается с желанием присоединиться на размышлении.»¹³⁷⁷ Замечательно, что дьячки чаще всего и оказывались на лицо, и присоединялись к православию вместе с прихожанами.¹³⁷⁸

Наконец, самое большее затруднение встретилось в Белоруссии. Мероприятия правительства по делу воссоединения униатов в Малороссии сначала не касались Белоруссии, Георгий Конисский к 1795 году сильно ослабел.¹³⁷⁹ В его небольшой епархии, обнимавшей лишь Могилевскую губернию, воссоединение шло незаметно. 10 января 1795 года последовал указ присоединить к могилевской епархии Полоцкую губернию и объявить в обеих губерниях грамоту, приглашающую к воссоединению.¹³⁸⁰ Но Георгий уже не мог воспользоваться этим расширением его епархии и новыми средствами к воссоединению. Он скончался 13 февраля 1795 года.¹³⁸¹ На место его назначен был 5 марта того же года викарий новгородской епархии, старорусский епископ Афанасий¹³⁸² который в мае издал пригласительную грамоту.¹³⁸³

Многочисленные затруднения встретили Афанасия на первых же порах его пастырской деятельности. Он был новый человек в Белоруссии. Люди, воспитанные Георгием Конисским, не успели, да и не могли, как увидим, сблизиться с Афанасием и дать ему опоры в своей опытности, которая особенно нужна была теперь, когда воссоединение униатов принимало такое решительное направление и когда к могилевской епархии присоединялась Полоцкая область. Не имея подле себя общественной православной силы, какою окружен был Георгий, Афанасий естественно должен был гораздо больше, чем Георгий, опираться на поддержку местной администрации. Администрация эта, как нам уже известно, еще при Георгии была вызвана принимать участие в деле воссоединения, – она должна была свидетельствовать, действительно ли заявлявшие желание присоединиться к православию делали такие заявления добровольно, без принуждения.

В настоящее время чиновники должны были принимать значительно иное участие. Они должны были содействовать объявлению пригласительной грамоты и разбирать, кому должна принадлежать церковь, если к православию присоединялась только часть прихода, а в Белоруссии таких случаев было гораздо больше, чем в Малороссии. Далее, из нижеприводимых фактов мы увидим, что чиновники сопровождали по приходам проповедников православия и сами принимали участие в этой проповеди. Наконец, известен крупный случай совершенно самостоятельной в этом отношении деятельности местной администрации, даже без всяких сношений с духовной властью.

Это, именно было в новоприсоединенной к могилевской епархии Полоцкой области. Так как в этой области, после отделения её от Псковской губернии, не было местного православного епископа, то, вероятно, это обстоятельство привело полоцкого губернатора Лопатина к мысли, что он сам должен взяться за воссоединение униатов. Он еще до обнародования пригласительной грамоты, не сносясь с духовной православной властью, предположил созвать в Полоцк униатских священников и предложить им принять православие, на что просил униатского архиепископа Лисовского благословить униатов. За это Лопатин получил от генерал-губернатора Пассека выговор, по которому можно заключать, что дело устроилось из ревности к православию и вовремя было остановлено,¹³⁸⁴но свидетельство преемника Афанасия, Анастасия дает совсем другой вид этому делу. «Сие высокое благоволение (объявление Екатерины, что униаты могут свободно принимать православие) от стороны белорусского духовного правительства было чрез грамоту возвещено; но светское правительство предварительно успело призвать униатских попов и под видом убеждения к принятью православия уверить, что они могут оставаться униатами. Каковую неосторожность бывший белорусский генерал-губернатор господин Пассек, хотя, и заметил рескриптом своим к бывшему господину полоцкому губернатору Лопатину; но обращение униатов, в самом начале будучи испорчено, таковым осталось и в продолжении.» ¹³⁸⁵

Мы не имеем данных, чтобы определить, как дело было в действительности, но имеем основание утверждать, что общая характеристика положения дела воссоединения, сделанная Анастасием, для первого времени несколько преувеличена, а для последующего не полна.

Рескрипты Екатерины о воссоединении и пример Малороссии в первое время воодушевили многих белорусских чиновников ревностью к православию, а на польское и униатское общество произвели подавляющее действие. Многие униатские приходы обращены были в православие без малейшей помехи. Подавленные силою нового направления паны, униатские священники и некоторые приходские братства заняли положение скромных просителей и подавали прошения о возвращение в унию отнятых церквей.¹³⁸⁶

Какого рода обстоятельства вызывали подобные прошения, можно судить по следующему случаю. Заседатель чаусовского уездного суда, ротмистр Павел Матушевич просил Священный Синод возвратить в унию обращенную в православие церковь его имения в селе Мокридне. Основания этой просьбы, с точки зрения Матушевича, были весьма сильны. Хотя эта церковь была униатская, но в ней был латинский придел для монахинь мариавиток, кроме того, в эту церковь ежегодно приезжали служить радомльские монахи – кармелиты. Принадлежавшие к этой церкви униатские прихожане, крестьяне Матушевича отказались принимать православие, не смотря на то, писал Матушевич, что приехавший вместе с православным священником стряпчий делал им угрозы; но кроме этих прихожан к этой церкви принадлежали крестьяне других помещиков, которые (крестьяне) приняли православие, и так как они составляли большинство, то мокридскую церковь следовало обратить в православную. Матушевич, как видно из его прошения, считал эту церковь своею и хранил у себя ключи от неё. Православный священник, по-видимому, признавал тоже, что церковь принадлежит Матушевичу, и попросил лишь дозволения посмотреть ее; но войдя в церковь, освятил ее. Святейший Синод, как видно из решения его, был недоволен таким образом действий православного священника; но, для избежания «еще большего соблазна и смущения» в среде воссоединенных, отказал просителю и оставил церковь православной.¹³⁸⁷

Рядом с этими случаями обращения к законной власти для разрешения затруднений, было не мало случаев открытого противодействия воссоединению, напоминавших собою времена Польши. В некоторых местах после того, как униатские церкви отданы были православным, униаты и их покровители, паны не допускали православных священников освящать эти церкви. В невельском уезде в погосте Кубках помещики не допустили (1795 год) освятить церкви, не смотря на то, что церковь отдана была православным гражданской властью, на основании донесения, что народ желал принять православие.¹³⁸⁸ В том же году и в том же уезде в погосте Рикшине шляхтичи под предводительством титулярного советника Дементия Гласки сами распечатали закрытую до освящения униатскую церковь, и униатский священник Захарий Щенснович отслужил обедню.¹³⁸⁹

В бабиновицком уезде, в месте Микулине во время приезда туда православных священников, «с командированными от стороны светской чиновниками, для склонения униатов в православие последовал бунт через иноверцов, и бунтовщиками не допущено, как пожелавших благочестия присоединить, так и церковь освятить».¹³⁹⁰ «Прихожане кулешевской церкви климовицкого благочиния, когда им объявлен был высочайший рескрипт и архипастырская грамота о присоединении к православию, то они согласились быть православными; но когда климовицкий благочинный Пономарев прибыл к ним, чтобы освятить церковь, то некоторые, из прихожан не допустили к освящению, хотя пред тем сами же об освящении церкви прошением его преосвященного (Афанасия) просили, каковое отвращение с причины, как стороною свидетельствуется, наказания некоторых крестьян от помещика полковника Голынского за страх последовало».¹³⁹¹

В белицком уезде, в радугском приходе, священник Яков Галицкий, принявший православие, ночью был избит толпою слуг речицкого хорунжего и кавалера Халецкого.¹³⁹² Был даже случай явного преследования православия. «В 1795 года оршанского округа местечка Любович мещане по обращении уже к благочестью, по наущению бывшего там униатского попа и суррогата Калиновского, до такой степени простерли свою дерзость, что вовремя отправления в тамошней церкве благочестивым священником утреннего пения, собравшись в церковь, вшед в алтарь с страшными угрозами, первее выгнали его вон из церкви, похваляясь в случае сопротивления разорвать его в куски, а потом вошед в оную помянутый Калиновский для отправления своего служения, увидя на престоле лежащий святый антиминс, приказал тем мещанам возвратить священника, которого притащив в церковь насильно и поставя у престола с распростертыми руками крестообразно, взяли сами с престола антиминс и положили ему за пазуху».¹³⁹³

Из этих случаев противодействия воссоединению мы видим, что простой народ – крестьянство Белоруссии занимает страдательное положение. Влияние русских людей вызывает его на присоединение, влияние панов заставляет его противодействовать даже после заявления желания быть православным. В этом последнем направлении, противодействии воссоединению, оказывались заметно более энергичными панские слуги, дворовые, еще энергичнее и самостоятельнее ополяченные мещане, шляхта, воодушевляемые и поддерживаемые панами. Главнейший узел этой латино-польской силы и противодействия воссоединению скрывался в местной административной среде. Среда эта и тогда уже наполнена была польской интеллигенцией и влияние её на дела с самого начала воссоединения сказалось в том замечательном факте, что почти все указанные нами случаи открытого противодействия воссоединению оставались не решенными многие годы.¹³⁹⁴

В той униатской среде, которая не была в такой зависимости от панов, как белорусское крестьянство и не была так ополячена, как указанные нами мещане места Микулина и Любович, а держалась русского направления и по указанию своего униатского архиепископа Лисовского очищала унию от латинства и полонизма, рескрипты Екатерины и грамоты Афанасия о прямом присоединении униатов к православию произвели жестокое разложение. Паства миролюбивого, расположенного к православным и, особенно, к Георгию Конисскому Лисовского наполнилась безместными, озлобленными униатскими священниками из Волыни, Минска и разных мест самой Белоруссии. Все эти люди естественно примыкали к панам, ксендзам и усиливали собою фанатическую среду униатов. Они явно и тайно жили по приходам, панским дворам и делали белорусскому православию туже беду, какую делали унии в Малороссии безместные православные священники, сидевшие на чинше или проживавшие по хуторам, мельницам. Таким образом, то воссоединение униатов к православию (прямое, непосредственное), какое труднее всего могло подвигаться в Белоруссии, было обставлено несчастно, а то воссоединение, какое обещало самый больший успех (постепенное, путем преобразований униатской церкви в смысле сближения её с православием) было подавлено.

Правительство Екатерины, обладавшее такою большою, многолетнею опытностью в разрешении русско-польского вопроса, нашло бы, вероятно, действительные средства ослабить и эти затруднения; но Екатерина умерла в самом начале этих затруднений (умерла 6 ноября 1796 года), а при преемнике её, Павле Петровиче, так пошли дела, что существовавшие затруднения приобрели необычайную упругость и создались новые.

Действия Павла Петровича поражают своею неожиданностью и противоположностью выражавшихся в них начал. По отношению, однако, к западной России в них до некоторой степени можно уловить последовательность. 18 марта 1797 года Павел издал манифест, в котором высказал основные свои воззрения на дела веры в западной России. Павла Петровича возмущало противодействие польских панов и духовенства успехам православия, и он давал им строгое запрещение препятствовать воссоединению униатов и увлекать воссоединенных в унию;¹³⁹⁵ но в то же время Павла Петровича возмущало и насилие по отношению к иноверцам, и он приказывал никого не преследовать за веру.¹³⁹⁶

Издавая такие указы, Павел Петрович руководствовался, как сам говорил в этих указах, возвышенным началом свободы совести. Во всей широте Павел старался приложить это начало в Минской области. 17 мая 1797 года он приказал минскому губернатору Карнееву «объехать все те селения, в которых униатские церкви превращены в благочестивые, но жители в те церкви ходить и священные требы получать уклоняются, и буде он, господин губернатор найдет, что жители добровольного желания к присоединению к церкви нашей не объявили и всегда желали оставаться в унии, там им ни препятствия, ниже принуждения никакого чинить не позволять, одним словом стараться восстановить спокойствие каждого в его совести и отвратить раздор и ссоры».¹³⁹⁷

Губернатор, объездивши указанные поселения пришел, однако, к убеждению, что зло происходит не только от того, что униаты против воли были обращаемы в православие, но и от того, что униатские священники всякими неправдами включали воссоединенных в списки своих прихожан. По совещании с новым минским православным архиепископом Иовом он предположил для удержания status quo между православными и униатами вверить Иову наблюдение за метрическими книгами, как православными, так и униатскими и обязать униатское духовенство доставлять ему эти книги. Эта мера утверждена была Павлом Петровичем и, по уверению Иова, действительно обеспечивала на некоторое время мир в среде православной и униатской,¹³⁹⁸ хотя нельзя не признать, что мера эта была в противоречии с заявленным началом свободы совести и вела к подчинению всех униатов православному епископу, как и понимали это дело сами униаты.¹³⁹⁹

Еще труднее было приложить начало свободы совести в Белоруссии.¹⁴⁰⁰ Положение православной паствы в Белоруссии в это время было весьма бедственное. Афанасий своими строгостями, доходившими до неприличия, своим неуважением местных православных обычаев и людей вооружил против себя и духовных и светских православных лиц Белоруссии. Напряженные отношения между ним и его паствою дошли до того, что Афанасий был уволен на покой 27 августа 1797 года,¹⁴⁰¹ и могилевская кафедра, кажется, слишком три месяца оставалась без пастыря, так как преемник Афанасия Илларион новгород-северский отказался от этого назначения,¹⁴⁰² и только 24 октября назначен был новый епископ Анастасий (Братановский).¹⁴⁰³ Униаты здесь в это время торжествовали. Вот, факты, которые могут дать достаточное понятие о том, как белорусские униаты воспользовались на первых же порах призывом Павла Петровича к уважению прав совести. «Прошлаго 1797 года генваря 17, – говорится в донесении Анастасия, – определенный к сей (микулинской) церкви священник Максим Сахаревич... прошением представлял разные чинимые ему и товарищу его униатскими священниками, из местечка Никулина еще не удаленными, наругательства и порицания, паче же возмущения между приходом и ослушность прихожан в объявлении имен своих для записания в метричные книги, сделанные чрез проговорение в церкви их слов: мы де не слушаемся ваших приказов, поскольку де государыня матушка умерла, то и все её указы пропали, а пусть государь новый, Павел Петрович, пришлет нам новый свой указ и до церкви (к дверям церкви) прибьет, то в ту пору не повинится ли (не покорится ли) кто из нас?»

1 марта микулинцы озадачили Сахаревича новым фактом: «в никулинском бернардинском костеле публикован был, неизвестно, или от кого вымышленный, или, как говорят, состоявшийся от униатского архиепископа Лисовского указ о дозволении всем униатским попам литургисать в римских костелах и желающим присоединенным из унии к благочестью прихожанам преподавать христианские требы, с поводу чего униатские попы и ксендзы стараются всячески, лестным образом прихожан его (Сахаревича) совращать паки в унию, а от того все присоединенные ныне возмутились и слышно, якобы уже по увещанию оных ксендзов и униатских попов большая часть прихожан подписались принять по-прежнему – одни римский, а другие униатский законы, а в церковь благочестивую не только не ходят на богомоление, но некоторые и треб приходских у православных священников получать не желают.»

В июле месяце того же года микулинцы еще более были утверждены в своем решении не знать православия. «Ксендзы бернардины и бывший.... униатский протопоп Перт Перлашевич высочайший манифест о привлекании желающих православия в другие исповедания (т. е. запрещающий это делать) изданный толковали противно в римском костеле с объявлением какого-то особаго письма от римского архиепископа, дозволяющего якобы прием людей за прихожан к костелу даже чрез униатского попа, и потому исправляют уже ксендзы и помянутый униатский поп Перлашевич всякие требы тамошним прихожанам явно со отвращением оных от православия».¹⁴⁰⁴

В дризенском уезде, в слободе Дисенской, помещица Сулистровская, в 1798 году, не смотря на то, что в православие обратилось 1229 душ этого прихода, а в унии осталось с небольшим 600, не допустила освятить церкви на православие, «нарадя крестьян своих караулить оную с дубинами, а начальником всему тому был и ими повелевал униатский поп Цитович».¹⁴⁰⁵ В том же году, «любовицкий базилианин, прозывающийся Смык, с толпою любовицких жителей – мещан и поляков и с прочими, бывшими в Бабиновичах под стражею и наказанными за прежний их бунт, ездит по деревням и возмущает прихожан».¹⁴⁰⁶ 

Во время этих объездов ревнители унии объявляли народу, что уния опять будет восстановлена.¹⁴⁰⁷ В быховском уезде униатский священник Щелица объявлял народу, что имеет указ, дозволяющий ему всех принимать в свою паству, кто ни пожелает.¹⁴⁰⁸ Священник церкви белорусской (Белорусцы) Симеон Бруевич доносил, что тамошняя помещица Гайкова чинит прихожанам её (церкви) в исповедании православной веры разнообразные препятствия и самое совращение чрез постройку тамо каплицы и содержание при оной ксендза-базилианина с побуждением прихожан получать от того ксендза требы».¹⁴⁰⁹

Униаты заезжали совершать требы даже в казенные имения,¹⁴¹⁰ в которых обыкновенно православие держалось крепче. Православная и униатская паствы смешивались, перепутывались интересы священников, распалялась взаимная вражда и доходила до того, что однажды сын доносил на родного отца с поразительным упорством и бесстыдством.¹⁴¹¹ Правительственные места забрасывались жалобами; следствие следовало за следствием, тяжбы затягивались на многие годы.

Нельзя не признать, что светскому правительству, каково бы оно ни было, крайне трудно было разрешать многие из этих дел. Трудно, например, было поддерживать охоту сына обличать дела отца, и не только общественные, но семейные; трудно было разбирать, почему такие-то крестьяне не ходят в церковь, не обращаются к священнику за требами; трудно было разбирать, зачем униатские священники переезжают с места на место, когда у них оказывались законные виды и предписания их начальства. Но неоспоримо, что местная администрация и местные суды в Белоруссии меньше всего заботились о правде, если дело показывало, что страдают православные. Из часто упоминаемого нами донесения Анастасия видно, что дела намеренно затягивались и что даже явные насилия оставлялись без последствий, как например насилие помещицы Сулистровской.

Представители православия глубоко сознавали, что они опутаны интригами и не имеют силы выпутаться из них. «Уния в белорусской губернии, – писал Священному Синоду Анастасий, – 3 августа 1798 года, имеет свой престол и оного подпору не меньше от владельцов, как светских судов, где присутствуют римско-католики, и от духовного своего правительства. В российской державе никакая благочестивая церковь не претерпевала от исповедников унии столько презрения, ругательства, насилия, обид, как церковь белорусская, её жертвенники, её алтари, её святое, людское кровавыми орошены слезами, испрашивая защиту от Бога и помазанников его. Свидетели тому многократные рекламации покойного преосвященного Георгия. Самодержавному, всероссийскому скипетру принадлежащее достояние паки возвращено (т. е. Польше или папе) .... Что некоторые приходы обратились от унии ко благочестью; то сии приходы суть или таковые, в коих помещики не римского исповедания, или прихожане не были расположены к своим униатским попам, или в коих паны сами возжелали оставить униатство; словом, те паче церкви обратились, кои поближе были к нашему духовному правительству, а подалее от униатской кафедры. Почему в бывшей Полоцкой губернии, что седалище униатства, высочайший манифест и рескрипт и не возымели своего действия. Но при обращении и малаго количества церквей не поступлепо в силу указов. Униатское духовное правительство не удалило от обращенных приходов не обратившихся попов. Сии-то попы, роспыхаясь сердцем, что приходы уже более не в их руках, каких не употребляли и ныне не употребляют средств, дабы благочестивых прихожан паки совратить в униатство! Недовольно того, что шепотом говорят к уху единомышленников, дерзают даже явно говорить все, что служит к возвышению униатства, а к презрению господствующего благочестия, опорочивая его священные обряды и праздники и внушая простолюдинам, что в благочестии нет ни поминовений по усопшим, ни спасения. Светское правительство, а паче нижние земские и поветовые суды не внемлют губернским (губернаторским?) предписаниям: посему злоупотребления не пресечены; обращенные из унии приходы в горшее приходят в расстройство, и как прихожане, так и священники, в тех приходах находясь, претерпевают угнетение и насильство, и многие нижние земские и поветовые суды, в коих судьи суть римско-католицкого закона, чрез долгое время предписаний своего начальства не выполняют, виновные униатские священники и ксендзы и прочие участники их, коих велено предавать суждению и поступать с ними по законам, освобождены от истязания и тем подан им повод еще большие делать возмущения в приходах и развраты. Таковые священники и ксендзы, будучи не удалены от оных приходов, по своей необузданности и своевольству отправляя служение то в домовых римско-католицкого закона помещиков костелах, то в приписных к приходским церквам состоящих еще в унии каплицах или часовнях, именуемых ими филиями, преподают прихожанам, даже обратившимся в благочестие, всякие требы, от чего многие совратились и ныне совращаются, а благочестивый священники остаются со стыдом без пропитания....»¹⁴¹²

«Помещик римской веры Гаврила Кобылинский всем прихожанам под наказанием запретил быть у (православного) священника (Цытовича) за требами, почему они страха ради ни за какими требами к нему не являются.»¹⁴¹³ «Некоторые из униатов и ныне отзываются с желанием присоединиться православной церкви; по с приведением такового желания в действо то разными прельщениями иноверцов, то внушением, что даже те, кои присоединились, паки обращены будут в унию, то страхом, будучи объяты, по отзывам тех же иноверцев, что за присоединение немало зла потерпят, что во многих местах и на опыте было, (но сие дело светского правительства) удерживаются.»¹⁴¹⁴

Факты эти приводили Анастасия к самым безотрадным выводам. Этот замечательный иерарх, приобретший славу тем, что умел действовать на общество силою слова и будить в нем христианские и русские чувства, сознавал себя совершенно бессильным в Белоруссии, не усматривал возможности опереться на общественные, народные русские силы страны, как делал Георгий Конисский, а видел все спасение в правительственной поддержке.¹⁴¹⁵

Анастасий даже выработал целый план правительственной сдержки униатов. Анастасий предлагал: 1) объявить всех униатов православными, или 2) по крайней мере, ограничить униатскую церковь определенным числом церквей; 3) все те приходы, в которых одна часть приняла православие, а другая осталась в унии, объявить всецело православными; 4) запретить вновь строить униатские церкви и каплицы, особливо в тех приходах, где хотя часть униатского прихода обратилась в православие; 5) удалить совсем из таких приходов униатских священников; 6) запретить римско-католикам принимать к себе униатов; 7) не рукополагать вновь униатских священников, пока оставшиеся без мест не будут распределены по местам; 8) приказать присутственным местам исполнять в точности, без замедления и послабления и в присутствии православного депутата, предписания начальства касательно униатов; 9) подчинить униатскую консисторию начальству католического правления (Сестренцевича?); 10) вновь объявить униатам через православных священников, в присутствии надежных чиновников, что они могут свободно принимать православие.¹⁴¹⁶

Священный Синод не принял на себя обязанности составлять, на основании донесения Анастасия, какого-либо нового плана действий по отношению к униатам. Священный Синод сделал лишь исторический очерк действий правительства по этому вопросу, указал на крупные факты униатских насилий и передал все дело на обсуждение сената.¹⁴¹⁷

Правительству Павла, как и правительству Екатерины первых годов, западная Россия задала, таким образом, трудную задачу применить возвышенные, отвлеченные начала к действительным потребностям русского, православного населения. Павел Петрович решил эту трудную задачу скоро и легко, став для этого, по-видимому, на еще более возвышенную и отвлеченную точку зрения, а в действительности, поддавшись самой черствой латино-польской интриге. Надобно думать, что из сената последовал доклад Павлу Петровичу о представлении Священного Синода. 8 октября 1798 года генерал-прокурор Петр Лопухин написал, по поручению Павла Петровича, к петербургскому митрополиту Гавриилу следующее письмо:

«До высочайшего его императорского величества сведения дошло, что перешедшие добровольно из унии в православную греческую веру жители новоприсоединенных от Польши областей отступают от греческой церкви и удаляются от всех церковных треб по случаю недобропорядочного поведения российских священников. О чем извещая наше высокопреосвященство, долгом себе поставляю сообщить, не угодно ли будет вам, милостивый государь, находящимся в тех местах персонам приказать сделать по сему случаю надлежащее наставление и поучение, дабы они обывателей униатского закона к принятью греческой веры никакими средствами не принуждали, а возбуждали в них добровольное желание вступать в оную добродетельным своим житием, пристойным саму их поведением и благонравием, кои суть вернейшие способы к обращению заблудших на путь истинный и к собственному лица их уважению».¹⁴¹⁸

Лопухин послал подобное же письмо к белорусскому губернатору.¹⁴¹⁹

Письмо Лопухина доложено было Священному Синоду, который постановил «предписать киевскому митрополиту Иерофею, минскому архиепископу Иову, белорусскому епископу Анастасию, брацлавскому Иннокентию и Викарию минской епархии Варлааму житомирскому строжайше подтвердить своим духовным с подписками, чтобы они, препровождая добродетельное и непостыдное для православной церкви житие, отнюдь не дерзали делать в обращении к благочестью (православию) состоящим в унии жителям никакого насилия, под опасением осуждения по строгости законов и лишения чинов своих, поступая в сем благочестивом подвиге со всякою христианской кротостью по апостольскому учению, имея за правило высочайший его императорского величества манифест (1797 года 18 марта).... и посланные из Святейшего Синода.... указы.»¹⁴²⁰

Какое действие произвели в западной России эти бумаги, это обнаружилось скорее, чем можно было ожидать. Архиепископ минский, донося 30 октября Священному Синоду о получении вышеприведенного указа, не удержался, чтобы не высказать своего взгляда на это дело, и прибавил к своему известию: «а притом доношу, что, хотя, до вступления моего в управление минскою епархией, некоторых церквей прихожане чрез наущение безместных униатских ксендзов и были развращенными, но ныне все то чрез посредство духовного и гражданского правительства пресечено и успокоено. Обращение ж вновь церквей и народа теперь происходит не так, как было прежде, ибо ныне при всяком присоединении по отношению моему к господину минскому губернатору отряжается со стороны гражданской чиновник исповедания римского, который с желающих присоединиться, отбирая своеручные подписки, сам отсылает оные в губернское правление, почему и уповаю я, что впредь присоединенные из унии к благочестью люди не будут развращаемы и совращаемы с пути истинного.»¹⁴²¹

Анастасий могилевский еще яснее раскрыл и свое впечатление от бумаг Лопухина, и последствия их в западной России. 30 ноября он доносил Священному Синоду: «Его императорского величества указ по секрету относительно к совращающимся паки в унию по причине недобропорядочного поведения священников, а потому и о не принуждении обитателей униатского закона к принятью греческой веры, наконец к крайнему беспокойствию и затруднениям нашея церкви сделался не секретом. Рескрипт его превосходительства господина действительного тайного советника генерал-прокурора и кавалера, по предложению белорусского господина губернатора, губернское правление печатными, то промемориями,¹⁴²² то сообщениями, то указами, по всей губернии опубликовало, чему во свидетельство прилагаю при сем и в мою консисторию присланную печатную промеморию, как бы не довольно было того, что господин губернатор с приложением копии рескрипта отнесся ко мне по секрету, или как бы предполагая, что высшее греко-российского исповедания правительство, Святейший Синод, по таковому секрету не благоволил учинить приказания; ибо губернское правление, хотя учтивым выражением, однако повелевает консистории, дабы поступать тако.¹⁴²³ И как в рескрипте от господина генерал-прокурора к господину губернатору белорусскому, именно изображено, что в белорусской губернии совращаются паки в унию по причине порочного священства: то я по долгу моему не преминул розыскать, где бы такое было совращение, и нашел оное в селе владеемом от митрополита римских церквей; ибо из сего села еще в сентябре месяце в проезде моем по епархии подано прошение, на котором предписал я исследовать, что и исследывается: убо предзаятие¹⁴²⁴ столь же интересное для личности, как и для нашей церкви невыгодное. О чем, яко и по признанию благонамеренных католиков, возмутительном для господствующей религии опубликовании, сим всепочтенно рапортую».

Обер-прокурор Священного Синода, князь Хованский представил это донесение Лопухину. Лопухин передал его на рассмотрение сената. Сенат признал, что белорусское губернское правление сделало дурно, опубликовав секретный рескрипт белорусскому губернатору Жегулину, и постановил: «белорусскому губернскому правлению предписать, дабы впредь в постановлении подобных сему случиться могущих определений поступало по изданным на таковые случаи узаконениям, делая оные со всякою осторожностью.»¹⁴²⁵

Таким образом, православное духовенство западной России не только устранено было от мирских средств в деле воссоединения, но устранено было также и от чисто духовного дела, сознательного влияния на униатов, например, проповедью им православной истины. Оно вызвано было лишь действовать на униатов примером своей доброй жизни, но и это влияние затруднено было тем страшным позором, какому подвергало его обнародование письма Лопухина к белорусскому губернатору. Все это неизбежно должно было остановить движение воссоединения. Оно теперь могло лишь выражаться в частных, единичных присоединениях к православию, но такое присоединение, возможное и естественное в среде свободных, развитых людей, было, как мы знаем, весьма трудно в западной России, даже в среде шляхетства и мещанства, а в среде крестьян, где так легко было задавить православное движение даже целых деревень и приходов, оно было почти невозможно. Здесь всякий, лично принимавший православие, вернейшим образом обрекал себя на погибель. Наконец это приостановление воссоединения западнорусских униатов последовало в такое время, когда униатская церковь получила новые средства к заявлению своей исторической жизни.

Павел Петрович, собиравший воедино русские силы с большою последовательностью и напряженными усилиями, держался по отношению к окраинам России совершенно противоположной политики. Он старался исправить не правды, по его мнению, Екатерины и восстановлял автономию этих окраин. Он возвратил из ссылки поляков, осужденных за смуту 1794–95 годов,¹⁴²⁶ на всем пространстве присоединенных областей дал силу литовско-польскому законодательству и даже дозволил собирать сеймики для выбора, вместо предводителей дворянства, маршалов и других чиновных людей.¹⁴²⁷ Под эту систему действий естественно подходили и униаты, как местная западнорусская сила. Мы видели, как много надеялись униаты в Белоруссии на перемену дел при Павле. Эти надежды не одни они питали. Бывший униатский митрополит Ростоцкий, живший в Петербурге, приветствовал вступление на престол Павла Петровича восторженной речью, в которой называл себя восстановленным в своих правах униатским митрополитом.¹⁴²⁸ Надежды эти подкрепил папский нунций Литта, который на пути в Петербург (1797 год) собирал жалобы униатов на насильственное обращение их в православие,¹⁴²⁹ и по приезде в Петербург занялся упрочением дел папы в России.¹⁴³⁰ Ожидания униатов в значительной степени исполнились.

Ростоцкий, правда, не был призван занять вновь митрополичью кафедру, но для унии все-таки сделано было очень много. 28 февраля 1798 года Павел Петрович издал указ, которым вновь утверждалась власть полоцкого униатского архиепископа над белорусскими униатами и восстановлялись: брестская епископия для управления униатами Минской и Литовской областей и Луцкая для униатов Малороссии.¹⁴³¹ В униатской среде этих областей началась кипучая деятельность. В дубенском уезде (принадлежавшем тогда к брацлавской епархии) «многие церкви насильно отобраны были на унию.»¹⁴³²

Варлаам житомирский прислал в Священный Синод зараз два донесения. «Села Белостока, – говорится в одном из этих донесений, – жители быв благочестивыми третий уже год, во всех христианских требах относились к православным своим священникам и были во всем спокойны; а сего года марта 15 дня (1798 года) (по поводу событий в дубенском уезде), а более еще потому, что белостоцкие базилиане устроив в своем монастыре каплицу, публично со всем своим собранием отправляют богослужение, и те белостоцкие прихожане на оное стекаются, и предприняв намерение быть паки униатами, отобрали самоправно от приходской церкви ключи, и по многократным требованиям доселе оных не отдают, почему луцкий нижний земский суд принужден велеть слесарю церковь отпереть, которая 18 минувшего апреля и отперта и поручена приходскому той церкви священнику, который хотя и производит в оной богослужение, но прихожане в оную не ходят, а ходят в базилианскую каплицу и во святую четыредесятницу ни одна душа у исповеди не была и единогласно мужья и жены кричали, что они готовы на всякое наказание, а благочестивыми не будут.»¹⁴³³

В эту же четыредесятницу ревнители унии подготовили народ, не забывший унии, и в другом месте к решительным действиям. «Сего мая 2 дня, – говорится в другом донесении Варлаама, – из луцкого духовного правления репортом мне представлено, что в день светлого праздника Воскресения Христова, села Озденежа жители с латинским ксендзом, бывшим приходским их униатским попом, Нарушевичем, того села церковь благочестивую обратили на унию.»¹⁴³⁴

Местные власти отнеслись к этим делам совсем не так, как естественно было ожидать униатам в виду нового направления религиозных дел в западной России. Генерал-губернатор Гудович приказал забрать всех зачинщиков этих волнений и предать их суду. Эти действия понравились Павлу Петровичу и он написал ему следующий рескрипт: «Получил я донесение ваше от 29 сентября, похваляю все ваши исполнении когда узнали, что некоторые селения волынской губернии, оставя православную греко-российскую веру, отошли к унии, и очень хорошо сделали предав всех совратителей законному суждению, для отвращения ж сего впредь употребляйте все возможное старание, чтобы узнавать о подобных соблазнителях, дабы поступать с ними по законам, касательно ж тех, которые приняли унию и не выходят из заблуждения, повелеваю вам не делав никакого притеснения, поступать с ними в силу изданного мною манифеста в 18 день марта 1797 года.»¹⁴³⁵

В Минской области униатская интеллигентная сила выступила еще явственнее, обнаружила даже в себе сильную способность к организации и вызвало местное правительство на столь же решительные меры. Минский архиепископ Иов доносил, что униаты отказались доставлять ему свои ведомости, что «униатские священники опять зачали в некоторых местах отвлекать людей» и что вновь назначенный брестский епископ Иосафат Булгак,¹⁴³⁶ (бывший викарным Пинской епископии до закрытия её) «в городе Пинске учредил свою викарную консисторию, в которую определил, как суррогата, Гречку, который имел приход в городе Пинске, да и прочих ему в помощь священников, кои имели приходы в Пинске ж или в близости оного, по присоединиться не пожелали, да притом, как в городе Пинске, так и в округе его нет ни одной униатской церкви, но все присоединенные, почему безместные униатские священники, а равно имеющие приходы, переезжая чрез помянутые присоединенные приходы в Пинск в свою консисторию, имеют способ отвлекать народ.»¹⁴³⁷

По поводу таких событий устроено было совещание между православным архиепископом Иовом, униатским епископом Булгаком и губернатором Карнеевым. Результатом этого совещания были такие постановления, которые ставили униатов, как бы, в осадное положение. Всякий униат, живущий в православном приходе, должен был иметь об этом записку от православного священника. Униатский священник не имел права въезжать в православный приход; если же настояла в этом необходимость, то он должен совершать требу в присутствии православного священника или по записке от него.¹⁴³⁸

Таким образом, отстранение православного духовенства от прямого участия в деле воссоединения, вызванное, по-видимому, более возвышенным воззрением на дело, нежели какого держалось это духовенство, повело к усилению униатских интриг и насилий и затем к таким мерам русской администрации, которые были очень далеки от высоких начал жизни и не могли создать ничего прочного. Но, что еще страннее и печальнее: из этой борьбы между православием и унией не выходило ничего прочного не только для православия, но и для унии. Плоды от этой борьбы пожинали посторонние люди – латиняне, поляки. На Волыни жители Озденежа отнимают православную церковь, по-видимому, с тем, чтобы восстановить унию, но в действительности оказывается, что бывший у них прежде униатский священник и затем перешедший к латинянам, тянет и их в латинство, и они принимают не унию, а латинство.¹⁴³⁹ Дела в Минской области объяснили, почему униатским священникам так легко было переходить самим и вести за собою народ в латинство. Иов в письме к митрополиту Гавриилу жаловался, между прочим, на то, что жены и дети даже некоторых из воссоединившихся священников остаются в римско-католическом исповедании.¹⁴⁴⁰ В Белоруссии уния еще более теряла смысл, как особое, прочное вероисповедание, и здесь поляки-латиняне со всею бесцеремонностью показывали, что и всякое оживление унии, и всякое стеснение её со стороны русских равно должны вести к совращению униатов в латинство.

«Римско-католицкая консистория, говорится в сообщении Священного Синода сенату (1798 год), дозволила униатским попам исправлять священно-служение в римских костелах с тем единственно, как-то из последствия открывается, дабы, приласкав к себе униатских попов, привлечь чрез то в римскую религию и прихожан их униатов.»¹⁴⁴¹

Не довольствуясь объединением униатов и латинян в костелах, латинские и униатские священники, как мы уже видели и выше, вместе объезжали приходы и совращали народ, в какую веру? Не всегда можно было разобрать. Так, в Сеннинском уезде такие союзники, бернардин и униатский священник, совратили 500 домов.¹⁴⁴² Но нередко дело делалось начистоту. «В белорусской губернии, говорится в том же сообщении Священного Синода сенату, не только из униатов, но из присоединившихся к благочестью, в римскую религию совращены целые приходы в немалом числе душ состоящие.»¹⁴⁴³

Священный Синод был тогда, на сколько нам известно, единственным учреждением, где эти факты освещались настоящим светом. Светская администрация вызвана была иначе смотреть на это дело. Павел Петрович, за исключением мимолетных увлечений в пользу униатов, смотрел на них очень дурно. Он признавал их подлежащими уничтожению и иногда даже воображал, что они уже не существуют. Утверждая в 1799 года следствие, произведенное Гудовичем о совращениях на Волыни в латинство православных и униатов и приказывая отсылать совращенных из православия на увещание в духовное православное ведомство, Павел приказал в то же время оставить в покое униатов, совращенных в латинство. Восстановляя униатские епископии, Павел не дал униатам ни митрополита, ни самостоятельного управления, а подчинил их управлению устроенной тогда римско-католической коллегии.¹⁴⁴⁴

Этим решались два вопроса великой важности для униатов. Они теряли бывшую у них до того времени значительную иерархическую независимость и от папы, и от латинской иерархии. Даже заштатный митрополит Ростоцкий счел себя обязанным напомнить правительству Павла, что униатская церковь до того времени занимала иное положение.¹⁴⁴⁵ Напоминание это оказалось злосчастным потому, без сомнения, что не чуждо было своекорыстных целей для Ростоцкого.¹⁴⁴⁶ Павел Петрович не только не уважил указаний Ростоцкого на значение митрополичьей власти в униатской западнорусской церкви, но не допустил никого из униатов в центральное управление, которому подчинены были униаты, в римско-католическую коллегию. 29 декабря 1800 года, по поводу вышеупомянутого представления Ростоцкого, Павел собственноручно написал: «униаты, так как они присоединены или к нам, или к католикам, а не сами по себе, членов (в римско-католической коллегии) не могут иметь.»¹⁴⁴⁷ Этим решением остававшиеся униаты не только отдавались во власть латинян, но и осуждались на переход в латинство, что, как мы уже видели, приводилось латинянами в исполнение, и как надеемся показать в другом труде, достигло в ближайшее затем время громадных размеров.¹⁴⁴⁸

Таким образом, к началу настоящего столетия задержан был рост чисто русской православной силы в западной России, остановлено было русское оживление в униатской среде, и первая задержка незаметно, а вторая явно направлена была к интересам латинян в России.

Этот исход истории воссоединения западнорусских униатов старых времен, при первом взгляде на него, может представляться неожиданным, и можно думать, что он всею своею тяжестью падает на время Павла Петровича. Такое заключение было бы неверно. Исход этот давно подготовлялся, и времени Павла Петровича принадлежит лишь, строго говоря, последовательное отношение к нему. Мы знаем, что мысль об уничтожении унии не принадлежит, как новость, ни времени Павла, ни времени Екатерины. Она носилась над унией во все время её исторического развития и, можно сказать, родилась вместе с унией. В какую сторону направится это уничтожение, в русскую ли, православную, или польскую, латинскую, это зависело всегда от преобладания в данное время русской или польской силы, народной в исключительных случаях и интеллигентной в обычные времена. В рассматриваемые нами времена, пока воссоединение униатов сосредоточивалось в Малороссии, где народ неудержимо стремился к восстановлению у себя русской и православной жизни, где его интеллигенция доставляла русскому правительству богатейшие сведения и поддержку, где, словом, была богатая почва для прямого, непосредственного перехода униатов в православие, уния уничтожалась в пользу православия; но когда воссоединение стало сосредоточиваться в Белоруссии, в которой уния и полонизм пустили глубокие корни, в которой мы не видим ни народной громады, ни такой сильной русской интеллигенции, какую представляло собою малороссийское духовенство, прямое присоединение имело небольшой размер, постепенное восстановление в унии православия возникло само собою, но над тем и другим направлением господствовало притяжение униатов к латинству, и не одно время Павла Петровича давало ему силу. Задержка воссоединения в Белоруссии, после первого раздела Польши, сохранение иезуитов, попытки Сестренцевича подчинить себе униатов, разрешение униатским священникам размещаться по латинским приходам:¹⁴⁴⁹ все это было до Павла Петровича и все это выражало одну и ту же мысль, что в Белоруссии преобладание принадлежит латинской, польской силе, а не русской, православной. Постепенное усиление этого явления было тем естественнее, что с последующими разделами Польши в России оказывалось большее и большее число польских, интеллигентных людей, с которыми труднее и труднее было бороться русским, интеллигентным силам. Это естественное, но в высшей степени несправедливое, по отношению к русскому народу, направление изменено было, благодаря присутствию в русском народе, и восточной и западной России, большой строительной, исторической силы. В то самое время, когда в Белоруссии, по-видимому, так решительно и бесповоротно остановились, в пользу латинства и полонизма, и распространение православия, и православное оживление унии, белорусские униаты сами стали вновь вырываться из рук латинян – поляков и стремиться к сближению с православным, русским народом; возникло вновь и прямое, и постепенное воссоединение униатов и выработалось то великое событие, которое известно под именем воссоединения униатов в 1839 года