Верхо-Харьковская игумения Емилия

(Память 29 мая)

Игумения Емилия, в мире Елисавета, родилась 2 сентября 1810 года, в семье благородных и богатых помещиков-землевладельцев Харьковской и других губерний. Отец ее – майор Иван Иванович Степанов был тип помещика времен Екатерины II. Смолоду охладевши к христианской религии, он в зрелых летах хотя стал по наружности христианином, но в глубине души сохранил еще много следов вольнодумных учений западных мыслителей. К счастью его, Господь послал ему в супруги женщину – истинную христианку, воспитанную в строгих правилах православия. Надежда Мироновна Степанова, урожденная Времьева, была истинная раба Божия: при глубоком благочестии и преданности к Богу и вере православной обладала она добрым и сострадательным сердцем, отзывчивым на всякие нужды и страдания ближних. Любила она принимать и упокоивать странников, снабжать их пищей, одеждою и обувью; нищих питала и открыто, и тайно, бедным девушкам–бесприданницам делала приданое, пристраивала их в замужество; своим крестьянам была истинною матерью и благодетельницей, входила во все их нужды, защищала их от всяких неприятностей со стороны своего мужа, подчас сурового и взыскательного; часто устраивала обильные у себя трапезы для неимущих бедняков, в лице которых видела как бы Самого Христа, отыскивала бедных, тайно благотворила, и все это делала со смирением и скромностью. Благочестивая и набожная, выйдя в замужество за Ивана Ивановича, она естественно озаботилась привести и его в единомыслие с собой, в чем отчасти и успела. Угождая любимой жене, Иван Иванович стал посещать вместе с нею церковь Божию, исполнять обязанности говения и причащения Св. Таин, снисходительно относился ко всем проявлениям благочестия жены своей в доме и к делам ее благотворительности, позволяя себе лишь иногда подсмеиваться над нею, по поводу странников, странниц и разного неимущего люда, которыми бывал переполнен их дом.

Особенно чтила она и любила угодника Божия святителя и чудотворца Николая, и дни его святой памяти – 6 декабря и 9 мая были для нее особенно дорогими праздниками. Любовь ее к святителю Николаю была не без причины. Молодою еще девушкою-невестою, сговоренная за Ивана Ивановича Степанова, она, как носились слухи, неохотно шла за него в замужество, и в скорби о сем, одним ранним утром, вышла в родительский сад погулять. Здесь в чаще деревьев увидала она святителя Николая в небесном Сиянии, который кротко ей сказал, что воля Божия идти ей за избранная родителями жениха, и что ей нужно эту волю исполнить, за что Господь не оставить ее Своею милостью и помощью. «И я буду твоим помощником», – сказал святитель и стал невидим.

Любовь, усердие и благоговение Надежды Мироновны к угоднику Божию святителю Николаю были безграничны. В одном из имений своих сельце Стрелетчине Надежда Мироновна построила прекрасный каменный храм во имя святителя Николая, в котором поставила и свою домашнюю святыню – икону его, чтимую ею за чудотворную. Союз ее брачный с Иваном Ивановичем Степановым Господь благословил рождением двух сыновей: Михайла и Павла, и двух дочерей: Елисаветы и Варвары. Все эти дети ее унаследовали добрые качества и благочестивые наклонности своей матери. Это была именно редкая семья по благочестию христианскому. Старший сын Надежды Мироновны, Михаил Иванович, с молодых лет был постник и молитвенНИК, каких мало: любил посещать церковный службы, любил и дома часто молиться, иногда целые ночи проводил на молитве, ежедневно читал святое Евангелие и Апостольские послания, строго соблюдал все посты, среды и пятки, в каковые дни вкушал пищу однажды в день, а в дни первой и последней седмиц св. Четыредесятницы, и в дни своего говения питался лишь просфорой; очень часто говел, и с великим благоговением и сосредоточенностью приступал к причащению св. Христовых Таин. Молодость свою провел целомудренно и, поступивши в военную службу, в полку не изменил своих благочестивых обычаев; чуждался попоек молодежи и разгульных товарищей, которые звали его монахом и немало насмехались над ним, когда он, вместо участи в их разгуле, шел в церковь к ранней обедне или к всенощному бдению. По желанию отца своего Ивана Ивановича Михаил Иванович вышел в отставку и стал помогать отцу в делах хозяйства и управления имениями. Впоследствии женился, был добрым семьянином, добрым помещиком – отцом своим крестьянам, и, до конца дней своих храня искреннее благочестие, почил праведной кончиной, оставив после себя благую память во всех, кто его знал. Другой сын Надежды Мироновны, Павел Иванович, тоже подражал матери в благочестии и подвигах молитвенных, но с тем вместе не чуждался и общества и увеселений. Он мудро умел соединять духовное с мирским, так что мир не вредил его духовному внутреннему устроению, хотя и вращался он в его среде. Служил он тоже в военной службе, слыл за доброго служаку, доброго товарища, хотя он казался им несколько странным по своим обычаям. А обычаи его были таковы: ничто в мире не могло отвлечь его от исполнения долга христианского: ежедневно он начинал день прочтением положенных св. Церковью утренних и оканчивал его прочтением молитв на сон грядущий; ежедневно находил он время читать также святое Евангелие, и во все воскресные и праздничные дни бывал в церкви за всенощной и литургией; часто говел, соблюдал посты, благоговел к святыням, так что бывало идет по улице, видит церковь, коленопреклоняется пред нею и усердно молится, несмотря на пыль, на грязь. Все это в изящном офицере, разумеется, не могло не казаться странным его товарищам, но он не обращал внимания на их замечания и насмешки по этому поводу, и продолжал неуклонно поступать, как поступал, так что поневоле привыкли к этому товарищи, объясняя его поведение чудачеством, тогда как оно было выражением искреннего его благочестия. Скончался он холостым, оплакиваемый многими бедняками, которым благодетельствовал. Две дочери благочестивой Надежды Мироновны, Елисавета и Варвара, превзошли своих братьев благочестием и любовью к Богу и всецело унаследовали благочестие своей матери. Старшая – Елисавета, отличалась скромностью и сосредоточенностью, меньшая –Варвара, красавица собой, была пылкая и решительная нравом; обе были дружны и единомысленны во всем и, наставляемые боголюбивою матерью, с детства полюбили пост, молитву и дела благотворения. Господь послал им еще наставницу в лице гувернантки, пожилой и благочестивой девицы, которая возрастила в них благие семена благочестия, посеянные матерью. Девица эта познакомила их с Четьими-Минеями святителя Димитрия Ростовского, с святоотеческими книгами – преп. Ефрема Сирина, Исаака Сирина, Иоанна Лествичника. Жития святых, подвиги преподобных, страдания мучеников живо действовали на души отроковиц, воспламеняли в них любовь ко Христу и желание подражать святым. Приписывая подобное направление девушек благочестивой их гувернантке, Степановы удалили ее, и на ее место взяли другую, совсем противоположных свойств, – особу нрава веселого, любившую светские удовольствия. Но благие семена благочестия и подвижничества были глубоко насаждены в душах юных подвижниц: они украдкой читали жития святых, Псалтирь, св. Евангелие, постились, молились и ночью, когда наставница их засыпала, тихонько будили одна другую, становились на молитву и в тишине ночной возносили усердные и горячие молитвы.

Замечая, что и перемена гувернантки не изменила наклонностей их дочерей, Степановы решили разлучить сестер и тем думали ослабить их ревность духовно-подвижническую. Елисавету, старшую свою дочь, как достигавшую уже совершенного возраста, оставили они при себе дома, а Варвару, меньшую свою дочь, необыкновенной красоты, отдали в один из лучших Харьковских пансионов, для окончания там ее воспитания, надеясь, что сообщество многих сверстниц и подруг ослабит ее духовное настроение и приохотит ее к свету и его удовольствиям. Но ни шум города, ни говор многочисленных подруг в пансионе, не мешали ей в клети душевной проходить подвиг молитвенный, ведомый единому Богу. Окончив курс воспитания в пансионе, она воротилась в дом родителей совсем созревшею и в духовном отношении совсем готовою для переселения в вечность, к возлюбленному ее Жениху-Христу. Недолго по выходе своем из пансиона прожила она в доме родителей, заболела и скончалась, оставив по себе большое горе отцу и матери, братьям и сестре, горячо ее любившим. Она по смерти не раз являлась матери и сестре своей в светлом сиянии и одежде брачной, и увещевала их не плакать и не горевать за нее, потому что ей хорошо в стране загробной. Смерть любимой сестры разительно повлияла на юную Елисавету. Родители ее, огорченные кончиной меньшей дочери, сосредоточили на ней свои надежды, окружали ее богатством и роскошью; но не лежала к ним душа ее. Стала она просить мать свою, Надежду Мироновну, не тратиться на нее, не покупать ей дорогих нарядов и вещей, а лучше эти деньги употребить на благодеяния неимущим во имя Христа. Живя в мире, окруженная роскошью и богатством, всячески привлекаемая к участию в удовольствиях мирских, Елисавета Ивановна подчас стала ощущать в себе упадок сил духовных. Но Господь ее укрепил дивным образом. Видит она ночью, в тонком сне или таинственном видении, страшный суд Божий: Судия праведный Господь Иисус восседает на пламенно-образном престоле, окруженный Силами небесными: херувимами, серафимами; пред Ним престол с раскрытою книгою, и несметное сонмище людей всякого чина, пола и возраста, которых Он судит, и кого оправдывает, кого осуждает. Оправданные идут в страну света неизреченная с правой стороны Судии; осужденные, рыдая и трясясь, опускаются в страшную, мрачную бездну, с левой стороны Судии. Все это видит и наблюдает Елисавета, ожидая, что вот-вот и до нее придет очередь суда и осуждения в бездну. Видит она и красоты рая, и ужасы ада; видит ликующих в раю святых и мучащихся в аде грешников, страдания которых так ее поразили, что она как бы окаменела от ужаса, не могла двигнуть ни одним членом. Но тут милостивый взор Судии – Господа обратился на нее: Спаситель поманил ее к Себе рукой, чтобы она подошла к Нему; она идет к Нему, простирает к Нему руки, и Он взял ее, как малое дитя, к Себе на руки и понес с Собою. Куда – не помнила она, очнулась и ощутила в душе своей неизъяснимую радость и восторг. Елисавета до конца жизни своей не могла вспомнить и говорить об этом видении без слез умиления и благодарности к Господу. Она признавала, его за указание ей на подвиги иноческие, и твердо решилась быть инокиней и служить единому Господу до последняя своего вздоха. Вспоминая это видение, она говорила, что видела Силы небесные, ангелов, херувимов, серафимов, именно в тех образах и подобиях, какими, по преданию св. Церкви, изображаются они на иконах. Ангелы имели лица, тело, все члены его, но все это тонко прозрачное, светящееся, воздушное; были красоты необычайной, имели обличия не то юноши, не то девицы, не похожие ни на то, ни на другое, особенного необычайного выражения и красоты. Все земное казалось ничтожным пред этою дивною красотою. Одежды их светились, как пламень, тем не менее, имели известную форму, подобную той, как на иконах они изображаются. Некоторые имели крылья, светящиеся и пламенно образные, другие не имели их, но свободно двигались по воздуху, подобно пару и дыму и без крыльев. Все эти подробности запечатлелись в памяти рабы Божией. Она успокоилась, повеселела, не стала опасаться ни отца, ни матери, решительно объявила им свое желание идти в монастырь и быть инокиней. Иван Иванович Степанов был человек не такого свойства, чтобы сразу уступить дочери.

Степановы доставили ей полную возможность поближе узнать монастыри. Надежда Мироновна совершила с дочерью ряд богомольных поездок в Киев, Воронеж, Задонск, Глинскую, Софрониеву, Белобережскую и Площанскую пустыни, славившиеся тогда духовно опытными старцами-подвижниками. Она все надеялась, что дочь ее разочаруется в монастырских увлечениях, видя монашество современное, далеко ушедшее от монашества древнего. Но беседы со старцами, опытными в жизни духовной, еще более укрепили ее идти по избранному ею пути. Особенно святитель Антоний, архиепископ Воронежский и Задонский, много повлиял на нее своими духовно прозорливыми словами. Видя ее впервые, он назвал ее прямо по имени и, удалив в залу Надежду Мироновну, остался с Елисаветой один в своей гостиной, много и прозорливо беседуя с нею вполголоса о том, что полезно и нужно было ее душе. Потом святитель встал с дивана, тайно помолился над ее главой, положив на нее крестообразно свои руки и затем благословил ее и, позвав Надежду Мироновну, строго начал говорить, что не следует из любви плотской изменять любви к Богу. С тех пор стала она несколько примиряться с намерением дочери поступить в монастырь, и только все еще старалась не вдруг ее туда отпустить. Вернувшись домой из богомольных своих путешествий, мать и дочь Степановы встречены были Иваном Ивановичем весьма сурово. Он опять стал требовать от дочери, чтобы навсегда отказалась она от мысли поступить в монастырь. Надежда Мироновна тоже стала на его сторону, забыв внушение святителя Антония. По просьбе ее нашлись даже усердствовавшие к ней иноки и инокини, пользовавшиеся благотворениями Надежды Мироновны: желая ей угодить, они советовали Елисавете послушаться родителей, стращали скорбями монастырскими и проч. Это особенно тяжко было юной подвижнице. Видя, что ни просьбы ее, ни слезы не склоняют родителей к исполнению ее желания, Елисавета возложила на себя подвиг поста и воздержания необычайных: она перестала вкушать хлеб и всякую твердую пищу, и стала довольствоваться одними жидкостями для своего питания, высасывая соки из пищи и выбрасывая твердые ее остатки. Она так усвоила себе этот образ воздержания, так привыкла к нему потом, что сохранила его неизменно до конца своей жизни.

Из довольно полной и здоровой девушки стала она худа, бледна, болезненна, сократилась даже в росте, и вообще приняла наружность, не соответствовавшую ее летам. Эта резкая перемена не могла укрыться от взоров ее родителей. Наконец, видя крайне болезненный вид дочери, повезли они ее в Харьков, к лучшим тамошним докторам, – последние лечили ее всевозможными средствами, но без успеха.

Борьба любви родительской с любовью дочери к Богу, наконец, вызвала участие к ней небожителя, – св. мученика Арфвы, празднуемая св. Церковно 24 октября. В день памяти своей явился он Надежде Мироновне в образе почтенного старца, озаренного светом небесным, назвал себя и строго приказал не удерживать более дочери в мире и поскорее отпустить ее в монастырь. Явление это столь сильно потрясло Надежду Мироновну, что она даже захворала; но делать было нечего, пришлось уступить велению небесного посланника, и как ни скорбно было отцу и матери, но они решились благословить и отпустить в монастырь свою дочь. Для поступления ее избрана была Тихвинская Борисовская женская пустынь, Курской губернии, Грайворонского уезда, славившаяся строгостью и порядком иноческой в ней жизни и недалекая расстоянием от имений Степановых, так что они имели полную возможность часто посещать дочь и наблюдать за нею в стенах обители, ибо все еще лелеяли они надежду, что труды и скорби жизни монастырской охладят к ней ревность Елисаветы. 1-го июля 1827 года, на 27 году жизни поступила Елисавета Степанова в Борисовский монастырь, при настоятельнице игумении Венедикте. По просьбе родителей настоятельница не позволила ей надеть черное платье и велела ходить в мирской цветной одежде. Елисавета с восторгом относилась ко всему чину и порядку обители. Родитель ее Иван Иванович Степанов, в непонятном ожесточении на дочь, просил игумению отдать ее под начало к самой строгой и строптивой монахине, лишил ее всех средств к жизни, желая видеть ее в нищете и лишениях, несущею тяжести послушанья и во всем зависимою от монастыря, наравне с последними послушницами из простонародья. Кроме того, он пригласил одну бедную дворянку пожилых лет, Параскеву Алексеевну Тимошевскую, поселиться в монастыре близ его дочери, строго наблюдать за нею и обо всем сообщать ему. Одним словом, Елисавета была стеснена родителем своим в монастыре так, что жила, как в плену. Изредка навещала ее Надежда Мироновна, и тайно от мужа привозила ей нужные припасы и деньги. Но все-таки жизнь Елисаветы по началу в обители была преисполнена всякого рода лишений: она, как опальная, подвергалась оскорблениям от других послушниц, выслушивала выговоры от старших монахинь и игумении, и все это переносила со смирением и терпением. Бывало, выбранит ее понапрасну какая старица-монахиня, а она ей за это в ноги поклонится, точно получила от нее милость. Надежда Мироновна приехала однажды в Борисовскую обитель по дороге в Киев и выпросила у игумении дочь свою ехать с нею туда, тайком от мужа. Из Киева побывали они в Глинской пустыни, где в то время подвизался старец Филарет. Мать и дочь были у него и получили от него много мудрых наставлений духовных, особенно дочь, которую слегка ударив своим посохом игуменским, старец Филарет сказал: «Привыкай к этому, – когда сама будешь его носить, то будешь знать, как им пользоваться». Приехав в обитель свою, Елисавета, в присутствии матери своей, за самовольное яко бы отлученье из монастыря, была поставлена в церкви игуменьею на поклоны и должна была в виду всех на утрене и литургии творить поклоны земные пред местною иконою Спасителя и затем испрашивать прощение у игумении и старших монахинь. Было это сделано по требованию Ивана Ивановича Степанова, который, узнав о том, что дочь его без ведома его отправилась с матерью в Киев, требовал от игуменьи, чтобы она ее примерно за это наказала. Игумении пришлось исполнить волю отца, а бедная Надежда Мироновна, обливаясь слезами, должна была при этом присутствовать, ибо такова была воля ее сурового мужа. Елисавета без смущенья и ропота исполнила эту епитимью и утешала мать свою, говоря, что подобные уроки полезны и необходимы в жизни духовной. После Киевской поездки игуменья назначила Елисавету в послушницы к одной схимонахине, которая была в высшей степени строга и к себе и к другим, так что редкие послушницы долго с ней уживались. Но строгость ее очень полюбилась Елисавете, слово старицы стало для ней законом, и она предалась полному ей послушанью во всем, поведывая ей даже помыслы свои. Старица была жизни духовной и умела руководить ею спасительно. Кроме трудов, возлагаемых на нее ее старицей, она еще тайком от всех ночною порою трудилась: ходила к колодцу монастырскому, набирала воды и наливала кади, так что послушницы, приходя утром к колодцу за водой, находили ее уже готовою в кадях. Иногда же ведрами ночью носила воду к келлиям стариц-инокинь, не имевших послушниц, ставила ее у порога, а сама уходила. Зимою тоже ночью нашивала она им дрова к келлиям, прочищала дорожки от снега, мела дворики, и все это так скрытно, что нескоро уже узнали в монастыре о подобных ночных трудах богатой дворянки-помещицы. При всем этом Елисавета продолжала свой удивительный подвиг воздержания, питалась в монастыре лишь жидкостями. Старица Елисаветы, схимонахиня, выбыла из Борисовского монастыря, и она была назначена в послушницы к монахине Ангелине Толбизиной, которая оказалась еще более требовательною. У нее всем занятьям келейным были назначены часы, и всякое промедление в них строго ею наказывалось. Сама монахиня входила во все подробности жизни своей послушницы и всячески совершенствовала ее в терпении.

Жизнь ее в монастыре шла неизменным порядком между службами церковными, трудами и молитвами келейными, и сколько ни ждал родитель ее, что дочь его соскучится жизнью монастырскою и ее лишениями и опять возвратится в родительский дом, но сего не дождался. Ни разу не был он в Борисовском монастыре, а приезжал обычно в недалекий от монастыря свой хутор, и сюда вызывал для свиданья дочь. Но и то должна была она являться не в черной, а в цветной мирской одежде. Мать тоже скорбела о разлуке с единственною дочерью и часто к ней приезжала в обитель. Она поддерживала ее в средствах к жизни, но особенно помогали ей нежно любившие ее братья, из коих старший, Михаил Иванович, когда по требованию отца вышел в отставку и помогал отцу в управлении именьями, очень часто навещал сестру в обители и все нужное ей доставлял. В 1833 году Елисавета Степанова была пострижена в рясофор архимандритом Елпидифором, впоследствии умершим в сане архиепископа Таврического, и наименована Емилией, в честь преп. Емилии, матери св. Василия Великого.

В 1837 году проездом в Харьков, Великая Княгиня Елена Павловна, в селе Веселом, Харьковского уезда, остановилась в доме его владельцев, Степановых. Иван Иванович и Надежда Мироновна, удостоившееся посещенья августейшей посетительницы, встретили ее с глубоким уваженьем и удостоились с ней беседовать. Великая Княгиня спросила их: имеют ли они детей? Они отвечали, что имеют двух сынов и дочь, и, сказавши, где служат сыновья, на вопрос Великой Княгини о дочери оба горько зарыдали, что весьма тронуло Великую Княгиню. Она стала расспрашивать их, где находится их дочь и почему они так горько плачут, и Надежда Мироновна, еле сдерживая свои рыданья, сказала ей, что дочь их находится в Борисовском монастыре и уже рясофорная монахиня. Великая Княгиня приняла в них живое участье и, милостиво их утешая, сказала им: «Не скорбите, а радуйтесь, что дочь ваша в монастыре. Если бы земной царь потребовал ее к себе, вы бы конечно порадовались счастливой ее участи; тем более должны радоваться, что ее призвал к себе Царь небесный». Это слово Великой Княгини много утешило скорбящих Степановых, и посещение ее их дома оставило в них самые благие и отрадные следы. Иван Иванович стал ласковее относиться к своей дочери-инокине, и, помня слова Великой Княгини, даже как бы гордился тем, что имеет дочь-инокиню. Так иногда одно благое слово лица высокопоставленного благотворно влияет на самые упорные характеры.

16 мая 1839 года благотворительница всех неимущих, Надежда Мироновна, отправившись по обычаю своему в богомольную поездку в Белгород ко дню памяти чтимого ею святителя Николая, скончалась там после непродолжительной болезни.

25 сентября 1843 года скончался и Иван Иванович Степанов. Тогда оба сына его, Михаил и Павел Ивановичи Степановы, проникнутые духом истинного благочестия, пожелали почтить память родителей своих, а наипаче своей боголюбивой и нищелюбивой матери, в имении матери в сельце Стрелетчине, при выстроенной ею церкви во имя святителя и чудотворца Николая, устроив во имя сего святителя женский общежительный монастырь, где бы повсегда возносилась заупокойная молитва за души их почивших родителей, и где бы сестра их инокиня могла дожить свой век в подвигах духовных. Преосвященный Иннокентий Борисов, архиепископ Харьковский, которому братья Степановы сообщили свое желанье, очень одобрил его.

Члены Святейшего Синода были весьма благорасположены к св. делу, но Государю не угодно было утвердить монастырь. Брат и сестра совсем потеряли всякую надежду на благополучный исход их дела и с унылыми душами проживали в Петербурге. 14 марта мать Емилия почувствовала необыкновенную грусть и тоску и, не зная, чем себя развлечь и успокоить, прибегла к молитве. Она начала молиться Пресвятой Богородице, радости и утешительнице всех скорбящих, прочла молебный канон-параклис Богоматери, положенный для чтения находящимся в скорби и обстоянии, несколько успокоилась, прилегла и забылась легкою дремотою. И вот, видит она, подходит к ней с левой стороны покойный отец и спрашивает ее: «Что ваше дело?» – «Ах, наше дело все в воле Государя Императора», – отвечала она ему и, обратившись от него в правую сторону, увидела стоящую в рост Божию Матерь, Которая, взглянувши на нее, сказала: «Я строго приказала всем решить это дело; ты знаешь, как близок мне этот монастырь: как святитель Николай, так и монастырь». Сложив руки на персях, с глубоким смирением Емилия сказала: «Царица небесная! И в Твое имя будет церковь». – «Принимаю монастырь, как собственно Свой», – ответила ей Богоматерь. Вслед затем послышался гул и треск, появились светлые облака, раздались громкие слова: «Дело уже решено, и вскоре дано будет вам известие». При этом явились два ангела, державшие в руках разгнутую книгу, писанную золотыми буквами, стали с ней пред Богоматерью, Которая, перстом указывая на золотые письмена книги, сказала: «Читай, здесь вписан монастырь». Емилия, пораженная благоговейным ужасом, прочла в книге: «Святителя чудотворца Николая монастырь девичий принимает Царица небесная под Свой покров!» Прочитавши, с благодарным чувством обратила она взоры свои на милостивое лицо Царицы небесной и тут же увидела близ Нея стоящего святителя Николая, в святительском облачении без митры, который так милостиво на нее смотрел, что вся душа ее вострепетала от духовного восторга. Тут она проснулась и ощутила в душе своей неизъяснимые словами мир, радость и утешение. Не успела она передать брату своему Михаилу Ивановичу благодатное свое сновиденье, как является к ним посланный от обер-прокурора, с приглашеньем явиться к нему в дом, по важному делу. Брат и сестра спешат идти, входят в покои обер-прокурора, где сам он их встретил и поздравил с успехом их дела, говоря: «Государь Император утвердил ваш монастырь; если пожелаете еще что-нибудь дополнить, то можете просить: Его Величеству угодно все исполнить». Таким образом, дело, казавшееся уже безнадежным, вдруг сверх ожидания и чаянья просителей увенчалось успехом, который нельзя не приписать особому действию Промысла Божья и попечению Богоматери и святителя Николая.

По совету и благословенью преосвященных архипастырей Филарета, митрополита Московского, и Иннокентия, архиепископа Харьковского, которым она передала это событье и свое чудное сновиденье, изобразила она на иконе все подробности этого сновиденья, как сохранились они в ее памяти, и икона эта под наименованьем: «Сонного видения» сохраняется в Верхо-Харьковском Николаевском монастыре в теплой Казанской церкви, и пред нею теплится неугасимая лампада, по заповеди матери Емилии, относившей событие это к явно благодатным и глубоко знаменательным для себя и своей ново возникшей обители. Кроме того, мать Емилия, в вечное воспоминанье сего чудного событья, установила в обители своей навсегда молитвенно праздновать день 14-го марта. Накануне этого дня совершается соборная панихида о упокоении в Бозе почившего Императора Николая 1-го, затем на 14 марта совершается праздничное всенощное бденье в честь Пресвятой Богородицы, и по шестой песни канона читается соборне акафист Пресвятой Богородице, пред иконой «Сонное видение», а после литургии бывает благодарственный молебен.

Степановы по делу утверждения своего монастыря, прожили в северной столице почти всю зиму 1845 года. В это время, по рекомендации письменной преосвященного архиепископа Иннокентия Борисова, познакомились они с боголюбивою Татианой Борисовной Потемкиной. Единство целей сблизило Татиану Борисовну с матерью Емилиею: они коротко познакомились и подружились, и эту дружбу сохранили до гробовой доски.

Во дни пребывания своего в Петербурге в 1845 году мать Емилия в доме Потемкиной познакомилась с некоторыми замечательными духовными особами, в том числе с настоятелем Сергиевой пустыни, близ Петербурга, архимандритом Игнатием Брянчаниновым.

Возвращаясь с братом своим из Петербурга, мать Емилия, снабженная от Потемкиной письмом к Филарету, митрополиту Московскому, пробыла несколько времени в Москве, была им милостиво принята и обласкана и навсегда сохранила к нему величайшее уважение и благоговение.

Мать Емилия посетила Троице-Сергиеву лавру и усердно молилась там у св. мощей преп. Сергия, прося себе у него благословения и помощи на свое трудное дело духовное. Наместник лавры архимандрит Антоний принял в ней также живое участие.

На возвратном пути в Харьков, заезжала мать Емилия в Задонск, Воронеж и Киев, помолиться у св. мощей святителей Митрофана и Тихона и преподобных печерских. В Воронеже святитель Антоний принял ее, как старую знакомую, с отеческою любовью, очень порадовался благополучному исходу ее хлопот в Петербурге, благословил ее частицей мощей святителя Митрофана, в основание и освящение ее новой обители, и очень утешил ее своими наставлениями. В Киеве мать Емилия сподобилась благословения и беседы Филарета, митрополита Киевского; он тоже весьма милостиво ее принял. Была она и у старца-подвижника иеросхимонаха Парфения. Принял он мать Емилию довольно неласково и строго, чем очень ее смутил. Упавши ему в ноги, она просила его благословить ее и помолиться о том, чтобы трудное дело, ею предначатое, привлекло благословение Божие и принесло благие духовные плоды. «Да, трудное дело тобою начато, – задумчиво повторял как бы про себя старец Парфений, – трудное дело! Ты-то справишься с ним при помощи Божией, а вот после тебя плохо будет, пойдут в обители твоей смуты, ровно в сорочьем гнезде»³². Мать Емилия умоляла старца помолиться ко Господу, чтобы сего не случилось. «Молись сама, – отвечал он ей, – и я помолюсь; но знаю, что так будет там после тебя». Затем благословил ее, советовал не унывать от его слов, а принять их как нужное ей предостережете и с разбором принимать на жительство сестер в новый свой монастырь.

Прибыв в имение свое, брат и сестра Степановы поспешили к своему архипастырю, преосвященному архиепископу Иннокентию, с подробным отчетом обо всем. Владыка очень был рад и в свою очередь очень их утешил своим отечески ласковым обхождением и живым участием в их деле. Архипастырю нечего было искать игумению в новый монастырь: мать Емилия, 18 лет прожившая в Борисовской Тихвинской пустыни, опытная в жизни монашеской, давно уже предназначалась им на это место. Указом Курской духовной консистории от 17 июля 1845 года, перемещена была она из Борисовской обители в новую свою обитель, Верхо-Харьковскую Николаевскую, и таким образом стала первою ее сестрою. К ней присоединились некоторый приверженные к ней инокини и послушницы Борисовской обители, и стали стекаться со всех сторон лица женского пола, желавшие посвятить себя под ее руководством жизни монашеской. К началу осени 1845 года около 25 сестер собралось уже к ней в новый монастырь, и все должности в нем могли быть распределены, по указу Святейшего Синода, меж лицами их достойными. 5-го октября 1845 года прибыл в село Стрелечье преосвященный Иннокентий и совершил освящение теплой домовой церкви в честь Казанской иконы Богоматери, временно устроенной в одном из флигелей господской усадьбы в Стрелечьем. 6-го октября назначено было им молитвенное торжество открытия монастыря.

Мать Емилия, с благословения архиепископа Иннокентия, положила навсегда праздновать в обители своей 6-е октября, совершать накануне его всенощное бдение святителю и чудотворцу Николаю, а на утро божественную литургию и благодарственный молебен с многолетием.

29 декабря, 1845 года, снова прибыл в Верхо-Харьковский Николаевский монастырь преосвященный Иннокентий, и совершил там первый иноческий постриг в лице его настоятельницы матери Емилии. Первая сестра своей обители по поступлении в нее, первая пострижена она в мантию, в присутствии всех сестер обители. Архипастырь не изменил ее монашеского рясофорного имени, утвердил его за нею и в постриге в мантию. Сам принял ее от св. Евангелия под свое духовно-отеческое руководство. С тех пор крепкая связь духовная образовалась между святителем и его духовною дочерью: мать Емилия ничего от него не скрывала, вся душа ее была всецело ему открыта, и с великим послушанием и любовью исполняла она все его повеления и желания, понимала самые его мысли, так что сам архипастырь иногда удивлялся ей в этом отношении. 24 февраля 1846 года, вызвав ее к себе в Харьков, а с нею вместе 16 старших сестер ее обители, он в Харьковском кафедральном соборе, во время литургии, посвятил ее во игумении. Таким образом, исполнились давние пророчественные о ней слова святителя Антония Воронежского и старца Филарета, игумена Глинского, – стала она настоятельницей, игуменьей, приняла жезл управления, а с ним великие труды с великою ответственностью пред Богом. Сознавала это всегда смиренная раба Божия и трепетала, видя себя в таковом сане. Построение новой обители, новых в ней зданий, церквей, ограды и колокольни, потребовало от нее многих и неусыпных трудов. Братья ее разделяли с нею эти труды и усердно помогали ей во всем, касающемся благосостояния и благоустройства ее обители. Что же касается до устроения чина иноческого в новом монастыре, руководства сестер, распределения меж ними послушаний монастырских, то во всем этом она одна уже должна была трудиться, и братья ее в этом ничем не могли ей помочь. Один архипастырь, по силе возможности облегчал ей труды настоятельские, своими советами и отеческим участием во всех делах ее обители. Но и тут недолго пришлось ей пользоваться его святительскою помощью: чрез два года вызван был преосвященный Иннокентий в Петербург для присутствовали в Святейшем Синоде, а потом переведен в Одессу, что было тяжким лишением для игумении Емилии. Впрочем и в Одессе продолжала она посещать архиепископа Иннокентия, вела с ним откровенную переписку, находилась к нему в самых близких духовных отношениях до самой его кончины, и даже проявляла в отношении к нему некую особую поразительную прозорливость, о чем скажем далее. На место архиепископа Иннокентия был назначен в Харьков епископ Елпидифор, тоже близкий человек для игумении Емилии по значению духовному. Преосвященный Елпидифор, отличавшийся благочестием и сосредоточенностью, назидал ее словесно и письменно, не только в бытность свою в Харьковской епархии, где пробыл недолго, но и из других мест своего архипастырства. В Харьков назначен был преосвященный Филарет Гумилевский, епископ Рижский, архипастырь глубокой учености и редкого благочестия, любитель и покровитель монашества, сам великий подвижник. Преосвященный Филарет искренно полюбил игумению Емилию и обоих ее братьев Степановых, и они в свою очередь привязались к нему крепкою нелицемерною любовью. В свое десятилетнее святительство в Харькове, был он для них истинным отцом, помощником, советником, другом, и особенно для игумении Емилии, нередко прибегавшей к нему за советом и помощью в трудные для нее минуты управления монастырем. При помощи Божией и содействию своих братьев Степановых, мать Емилия, в сравнительно короткое время, прилично обстроила и обеспечила свою юную обитель. Построены в ней: большой каменный двухэтажный корпус с восточной стороны монастыря, с двумя в нем церквами: верхняя – в честь Казанской иконы Божией Матери, нижняя – во имя св. архистратига Михаила и прочих Сил бесплотных, обе теплые, благолепно украшенные красивыми иконостасами; в нижней церкви и трапеза монастырская была устроена; в остальных частях корпуса устроены помещения настоятельницы, старших сестер, рукодельная, спевочная и другие; еще четыре деревянных корпуса, для помещения тоже сестер; каменная, красивой архитектуры колокольня вышиной в 52 аршина, со святыми под ней воротами и келлиями по сторонам. Каменная ограда на протяжении 700 сажен, с восемью красивыми башнями, окружила все здания монастыря с тремя воротами, кроме святых – под колокольней. Среди ограды возвышался в самой средине соборный храм святителя и чудотворца Николая; тут же в ограде устроен колодезь под железною крышей, снабжающий обитель водой; за оградой устроены три дома для двух священников и диакона, двухэтажная гостиница для приезжающих и приходящих богомольцев, особые здания для больницы, просфорни, лавочки. Кроме того, приобретены обителью ценные церковные облачения, сосуды, кресты, св. Евангелия, иконы, колокола, хорошая духовно-нравственная библиотека; приобретена и драгоценная святыня, – части св. мощей и омофора святителя и чудотворца Николая, принесенные в дар обители помещиком Московской губ. Головиным и еще части св. мощей разных других святых, хранящиеся в особой небольшой гробнице и серебряном кресте, пожертвованные тем же Головиным, и другими лицами. В обеспечение своего содержания, монастырь получил еще от г.г. Степановых 43 тысячи рублей серебром, положенные на вечное время в Опекунский Совет, из которых пользуется процентами, и земли 320 десятин, к которым игумения Емилия еще прикупила в двух соседних дачах 756 десятин, и завела прочное земледельческое на ней хозяйство, обеспечивающее полное пропитание сестер обители, и даже дающее остатки, которые шли в продажу и восполняли нужды обители в других предметах. Разумною бережливостью и распорядительностью игумения Емилия, при помощи единонравных ей сестер, в короткое время обстроила свой монастырь, украсила и обеспечила так, что он стал одним из лучших в южном крае женских монастырей. Духовно-подвижническое направление, которым всегда отличалась сама мать Емилия, сообщилось и инокиням ее обители; среди них нашлось немало постниц и молитвенниц, весьма ревностных и усердных к Богу. Чин богослужения, правила общежития по трапезе и послушаниям, строго исполнялись в Николаевском монастыре с самого его начала, в чем игумения Емилия сама подавала пример своим сестрам: ничего не имела она своего, ничего не называла своим, – все было у нее общее, монастырское, хотя и могла иметь свою собственность, как дочь богатых родителей, имевшая богатых, горячо любивших и глубоко уважавших ее братьев.

Любя от души благолепие храма Божия, чинное богослужение и стройное пение, мать Емилия употребляла все усилия, чтобы все это сохранялось в ее обители: все храмы Божии ее обители, усердием ее и неусыпными попечениями, имели самую благолепную внешность и внутренность, и служба Божия совершалась в них стройно и благочинно, не только в праздничные дни, но и в будни. Мать Емилия требовала от сестер своих неопустительного хождения в храм, ежедневно ко всем службам, в чем, пока была в силах, сама подавала им пример. Ризница церковная, труды рук ее сестер, среди которых развила она в значительной степени искусство золотошвейное и другие рукоделья, не отличаясь особенным богатством облачений, очень была обильна изящно исполненными церковными вещами, и мать Емилия даже в будни не дозволяла в церкви никакого убожества или ветхости в облачениях; не любила она даже огарков свечных у св. икон в церкви, и приказывала заменять их целыми свечами, особенно на св. престоле, за чем сама зорко всегда наблюдала; но особенно заботилась она о стройном церковном пении в своей обители, для чего не щадила ни издержек, ни трудов и, действительно, достигла в этом большого успеха. Вместе с внешними попечениями о благоустройстве своей обители, мать Емилия заботилась и о внутреннем духовно-подвижническом ее преуспеянии: всякое благое подвижническое направление в сердце сестер своих она поддерживала, развивала и укрепляла своими советами и духовно- материнским участием. Когда посещал обитель преосвященный Филарет, Харьковский архипастырь, что довольно часто случалось, она всегда собирала сестер своих не только в храм Божием, но и в свои покои, чтобы они поболее могли послушать его духовно-назидательных бесед. Также и тогдашний ректор Харьковской духовной семинарии архимандрит Герасим, скончавшийся потом в сане епископа Астраханского, нередко посещал ее обитель и поучал ее сестер. Отец Герасим, муж направления духовно-подвижнического, обладал в значительной степени способностью поучать именно духовно-подвижническим словом, производившим сильное впечатленье на лиц, посвятивших себя подвигам духовным.

Заботясь таким образом о духовном настроении своих сестер, игумения Емилия достойных из них по своему житию любила отличать, удостаивала их пострижения в рясофор и мантию, в чем была очень нескупа. Пользуясь расположением своих владык, она успевала всегда испрашивать у них подобные утешения своим сестрам.

Теплотою боголюбивой души своей игумения Емилия согревала духовно не только сестер обители своей, но и мирских ее посетителей, которых принимая ласково и гостеприимно, всегда умела с угощением телесным доставить им и угощение духовное, поговорить с ними душеполезно, вызвать в них добрые христианские чувства. Принимая с признательностью всякие пожертвования посетителей в пользу обители, она никогда, однако, не руководилась корыстными расчетами; со всеми обращалась равно приветливо, и только с теми казалась более ласкова и внимательна, в коих замечала благочестивое настроенье души. Всякое проявление противоположное встречало в ней отвращение, и она умела своими простыми, но прочувствованными словами обезоружить тех лиц, которые при ней решались высказываться неблагочестиво о предметах духовных. – Духовное начальство достойно ценило труды доброй настоятельницы; еще в 1848 году, 5 марта, игуменья Емилия за благоустройство обители своей удостоена благословения Святейшего Синода, а в 1851 году, 21 апреля, по представленью преосвященного Филарета, архиепископа Харьковского, Всемилостивейше награждена золотым наперсным крестом.

Игуменья Емилия, как бы не доверяя себе, любила бывать в строгих обителях Харьковской и соседних епархий, и там присматриваться к действиям и управленьям настоятелей. В ее время в Святогорской Успенской пустыни и Свято-Троицком Ахтырском монастыре, именитых и строгих мужских обителях Харьковской епархии настоятельствовали богомудрые старцы-архимандриты Арсений и Сергий.

Устроив корпус двухэтажный с двумя в нем церквами в своей обители, она устроила при них и келлии себе, из коих одна примыкала к церкви Казанской, так что через окно богослужение церковное могло быть в ней вполне слышно, и даже внутренность церкви – иконостас и клиросы из окна этого можно было видеть. Келлия эта, убранная святыми иконами во множестве, была молитвенною храминой для игуменьи Емилии. Когда по слабости сил своих не могла она стоять в церкви на своем игуменском месте, на коем редко дозволяла себе садиться, служа примером сестрам своим в благоговейном предстоянии в храме, тогда слушала она службы церковные в этой моленной своей, никем незримая, в полном уединении возносясь духом в усердной молитве к Богу. Келлия эта была свидетельницей ее подвигов молитвенных, ее бдений, поклонов, вздохов и слез. Кроме служб часто и днем удалялась она в нее, нередко целые ночи проводила в ней на молитве, и келейницы ее не раз слыхали ночью, как она всхлипывала и рыдала там в тиши ночной. Страдания Христа Спасителя живо действовали на впечатлительную душу матери Емилии: страстных Евангелий, последования акафиста страстям Христовым и всяких духовных сочинений о сем предмете, не могла она читать и слушать без слез и рыданий. К таинству покаяния всегда приступала она с искренним чувством раскаяния, нередко со слезами, и духовники ее говорили, что исповедь ее была для них самих училищем благочестия и покаяния. Причастившись Св. Таин, мать Емилия, весь тот день проводила в особой сосредоточенности и уединении, береглась лишних бесед, лишней пищи, даже не любила, когда ей докладывали в эти дни о делах монастырских ее подчиненные. Соблюдая прежний образ принятия пищи, питаясь лишь жидкостями и соками пищи, она была весьма умеренна и в этом употреблении пищи. Стол ее был самый простой, общий с прочими сестрами, с которыми бывала она и в трапезе монастырской, но не всегда, а лишь в праздничные и другие знаменательные для обители ее дни, ибо стеснялась при сестрах обнаруживать обычный свой способ вкушения пищи.

Одежду носила она скромно-монашескую из шерстяной материи черного цвета, не терпя никаких в ней цветных подкладок, что возбраняла и своим сестрам; камилавку имела низенькую без всяких обшивок, скромно покрытую флером; не любила слишком длинных мантий; в келлиях своих приемных, так называемых архиерейских, допускала она приличную и покойную мебель и другие принадлежности довольства житейского; собственно же в своих келлиях все было у нее просто и скромно: твердая мебель, простая монашеская во всем обстановка, к которой привыкла она в Борисовской пустыни во дни своего новоначалия иноческого. Проявления роскоши в одежде и мебели не любила она видеть и в келлиях своих сестер, которым часто говорила, что то, что хорошо и удобно для мирян, не годится людям, отрекшимся мира и его красот. – Мать Емилия ежегодно ездила куда-нибудь помолиться: то в Киев, то в Воронеж, Задонск, Троице-Сергиеву лавру и другие св. места и обители, обычно беря с собой и несколько своих сестер, чтобы дать и им возможность помолиться и поклониться святыням.

Любвеобильная и сострадательная от природы, игумения Емилия особенно являла себя таковою в отношении к больным и умирающим сестрам своим; она бывала для них истинною матерью и ангелом-утешителем в их телесных страданиях; сама слабая и немощная, она тогда забывала свои немощи и вся отдавалась попечениям о страждущих; утешала их, ободряла к терпению, молилась с ними и молитвами своими напутствовала их к переходу в вечность. А когда отходили, заботилась о их погребении и молитвенном поминовению но чину св. Церкви. Попечения молитвенные о душах усопших были любимым делом игумении Емилии. Любила она также часто проявлять свое усердие к разным угодникам Божиим, особенно почему-либо ею чтимым; дни памяти их она всегда почитала молебнами им, а иногда молебствовала одновременно многим святым.

Труды боголюбивой старицы, игумении Емилии, ее подвиги молитвенные и пламенная любовь к Богу и ближним привлекли к ней видимо осенние Божией благодати. Она сделалась причастницей многих духовных даров. По временам она, под влиянием молитвы сердечной, приходила в необычайное состояние, изумляла приближенных в ней сестер необычайными проявлениями предвидения и прозорливости. Мать Емилия сама сознавала, что с ней тогда делается нечто необъяснимое для нее самой: она называла это состояние «действием души». В это время глаза ее принимали особый какой то блеск, все лицо просветлялось, вся она всецело устремлялась в горняя к Богу.

Слова ее, предчувствия и предсказания в подобные времена в точности всегда сбывались. Подобные состояния бывали с нею преимущественно тогда, когда усугубляла она свои подвиги молитвенные, после ее говения и причащения Св. Таин, во дни великих праздников, также когда бывала она озабочена или огорчена, и вообще довольно часто. Близкие К ней лица уже знали признаки подобного ее состояния и тогда особенно внимали ее словам и действиям. Особенные духовные отношения имела она к своему приемному в иночестве отцу преосвященному архиепископу Херсонскому Иннокентию Борисову. Она всегда живо ему сочувствовала во всем, и когда он уже далеко жил от нее в Одессе, сочувствие это не прекращалось: таинственным образом она ощущала в душе своей, если что-либо скорбное или радостное или какая опасность постигала архиепископа Иннокентия. Так во время Крымской войны и осады Севастополя, когда архиепископ Иннокентий с редким мужеством подвергал себя опасности от выстрелов неприятельских, ревностно исполняя свой долг архипастырский, мать Емилия, пребывая в своей обители, вдруг смущалась, тревожилась, начинала усиленно молиться за него, просила сестер своих молиться, служила молебны в церкви о здравии и спасении архиепископа Иннокентия, и часто сидела задумчиво, устремив на один предмет свои взоры, как бы созерцая некое зрелище. Потом опять вставала, начинала молиться, плакать. Затем вставала светлая и радостная, крестилась, благодарила Бога, звала сестер своих, угощала их чаем, точно случилось с нею какое счастливое событие. Когда сестры спрашивали ее, что все это значить, мать Емилия отмалчивалась, говорила им: «После узнаете, в газетах прочтете». Когда получено было описание подвигов архиепископа Иннокентия под выстрелами врагов, сестры узнали, что недаром их настоятельница так поступала, и что это было именно то время, в которое близкий ее душе архиепископ Иннокентий подвергался смертной опасности.

В 1856 году мать Емилия собралась ехать в Одессу, для свидания с архиепископом Иннокентием и полечиться морскими ваннами. Уезжая из обители своей, говорила она одной близкой к ней сестре: «Вот я еду в Одессу, чтобы видеться с владыкой Иннокентием; душа моя переполнена скорбью, жаждет его видеть, облегчиться его беседой, его участием, но я его не увижу».

Подъезжая к Одессе, мать Емилия встретилась с одним одесским священником, который ей сказал, что преосвященный Иннокентий накануне того дня выехал по экстренному предписание Св. Синода в Москву, для присутствования при коронации Государя Императора Александра II-го. Но владыка вскорости на возвратном пути из Москвы наехал к ней обитель. Встреченный с великою радостью матерью Емилией и всеми ее сестрами, архиепископ Иннокентий не узнал ее обители, – так она обстроилась и украсилась без него. С отеческою любовью и участием любовался он зданиями и храмами, утешаясь преуспеянием того, что сам он основал и благословил. Но это было уже последнее свидание ее на земле с дорогим душе ее архипастырем, и душа ее это предчувствовала: она спешила все показать архипастырю в своей обители, на все получить его указание и совет; сообщила ему все то, что беспокоило и тревожило ее душу, как бы сознавая, что нужно ей пользоваться для этого временем. Сам архипастырь намекнул отчасти пророчески, что время его исхода уже близко. Когда одна из близких к игумении Емилии сестер ее во время ее отсутствия стала со скорбью говорить архиепископу Иннокентию о слабом здоровье и немощи сил игумении Емилии, при чем выразила свое опасение, что она скоро умрет, преосвященный сказал ей: «Знаете что, – люди слабые и болезненные не так опасны, как люди крепкие и здоровые; слабый, хотя и болеет, а все живет и живет, а здоровый человек вдруг повалится, и нет его на земле». Это в точности сбылось над ним: в очень непродолжительном после того времени он быстро угас, от удара, а мать Емилия надолго еще его пережила. Кончина преосвященного Иннокентия глубоко ее потрясла. С горькими слезами и усердными молитвами проводила мать Емилия усопшего святителя в покой могильный, и от горя о его утрате сама сильно захворала в Одессе. Возвратившись в обитель свою слабая и огорченная, она долго безутешно горевала и плакала по архиепископе Иннокентии и всегда молитвенно чтила его память, как память самого близкого и дорогого ей духовного лица. Со смертью его начался для матери Емилии ряд тяжелых и многоскорбных утрат. – 24 мая, 1858 года мать Емилия приобщилась Св. Таин и после обеда легла отдохнуть; проснувшись, она позвала к себе приближенную к ней сестру, монахиню Леониду, и со слезами ей сказала: «Брат мой Павел Иванович скоро умрет». И – 10-го июня 1858 года, после самой непродолжительной болезни, скончался Павел Иванович Степанов в Харькове.

Вскоре состоялся перевод преосвященного Филарета на Черниговскую кафедру, а на место его был назначен в Харьков преосвященный Макарий († митрополит Московский). Как первая обитель иноческая с северного конца Харьковской епархии, стоящая на пути в Харьков из Тамбова, Верхо-Харьковсий Николаевский монастырь первый удостоился принять у себя нового архипастыря своего, преосвященного Макария, которому очень понравилась его местность, ровная и уединенная, стройность его зданий, и прекрасное пение и порядок в нем во всем. Он сказал прекрасное слово в Николаевской обители, обласкал мать Емилию своим милостивым обхождением и на всех сестер ее произвел самое отрадное впечатление. Игумения Емилия, потеряв нежно любимого брата, еще более углубилась в свои таинственный думы и созерцания вечности загробной: там много было уже у нее дорогих ей существ, с которыми душа ее жаждала соединиться. Дружные с нею старцы-настоятели, архимандриты Арсений Святогорский, и Сергий Троицко-ахтырский, тоже отошли в вечность. В отношении к отцу Сергию она тоже проявила свой чудный дар предвидения его кончины. Незадолго до кончины его мать Емилия видела в тонком видении отделение души его от тела и, очнувшись, начала утвердительно говорить, что о. Серий скоро умрет. Поспешила видеться с ним и об этом его предупредить. Благочестивый старец со вниманием выслушал ее слова, подробно расспрашивал ее, что именно она про него видела, и начал готовиться в смерти, которая после непродолжительной, но жестовой болезни действительно вскоре его постигла.

Таинственные и знаменательные видения мать Емилия всегда отличала от обычных снов, которым не верила. «Тут ощущается в душе нечто необычайное, – говорила она по этому поводу, – так что сейчас можно узнать, какого свойства видение». Все эти видения и благодатные состояния благочестивой старицы ясно свидетельствовали, что она созрела духовно и за свои подвиги молитвенные сподобилась осенения благодатного свыше. Она ревностно готовилась к смерти и, чувствуя ослабление сил телесных, часто болея, всякий раз спешила приступать в св. таинствам покаяния, приобщения и освящения св. елеем. Она очень часто соборовалась; некоторые из сестер даже ее за это осуждали, но мать Емилия говорила, что таинство елеосвящения установлено для больных, поэтому всякий больной всегда может к нему приступать, как бы часто ни болел. И действительно, это таинство почти всегда целительно на нее действовало: бывало заболит тяжко, сейчас исповедается, причастится Св. Таин, особоруется св. елеем, и почувствует себя лучше; вскоре сделается здоровою. Лечиться у докторов мать Емилия не любила, прибегала к этому лечению в крайних случаях, по настоянию своих сестер, а всегда лечилась таинствами св. Церкви, в целительную силу которых глубоко верила.

В 1862 году, 28 мая, на праздник Св. Духа, скончался и второй брат игумении Емилии, главный устроитель и благодетель ее обители, Михаил Иванович Степанов, оставив молодую вдову и двух малолетних дочерей. Вдова его Мария Михайловна Степанова подражала ему в благорасположении и благотворительности к Николаевской обители: по желанию мужа, она по смерти его отдала игумении Емилии капитал в 15.000 рублей и значительную долю земли пахатной и сенокосной в пользу ее обители; пожертвовала также ценные украшения в Казанскую церковь обители, дорогой напрестольный крест и много других вещей, и до самой кончины своей питала искреннюю приязнь в Николаевской обители, к матери Емилии и всем ее сестрам. Она пережила мать Емилию, но и после нее не изменила расположения своего к обители, где нашла себе и могильный покой подле мужа. Со смертью Михаила Ивановича, игумения Емилия почувствовала себя совсем одинокою в мире; все близкие душе ее были уже в стране загробной, куда и она стала стремиться всею душою. Но Господу угодно было еще удержать ее в живых для пользы ее обители. Большою поддержкою ей в это время был второй настоятель Святогорский, отец архимандрит Герман, бывший в то время и благочинным монастырей Харьковской епархии.

Преосвященный архиепископ Макарий, при всей доброте своей и расположении к матери Емилии и ее обители, был довольно строг и требователен в отчетности деловой. Мать Емилия, недолюбливавшая эту отчетность, не всегда в этом его удовлетворяла, и вот отцу Герману, как благочинному, приходилось выносить на себе ее неисправности и оберегать ее от гнева владыки. Мать Емилия это сознавала и платила ему искреннею благодарностью: приезд в ее обитель о. Германа был для нее всегда очень дорог, ибо всегда находила она в нем усердного помощника к духовному благоустройству своего монастыря. Нередко и сама ездила к нему в Святогорскую пустынь, особенно во время пребывания там Татианы Борисовны Потемкиной, издавна дружественно к ней расположенной и ею искренно чтимой и любимой. По милости Татианы Борисовны, мать Емилия, в 1860 году, удостоилась быть представленною Государю Императору Александру II, в г. Харькове, в доме Степановых, где Татиана Борисовна всегда останавливалась и где посетил ее Государь. Чрез ходатайство Татианы Борисовны, в 1864 году, игумения Емилия получила для своей обители от щедрот Государыни Императрицы Марии Александровны церковные облачения: 2 ризы голубого атласа, с серебряными глазетовыми оплечьями, 1 диаконский стихарь, такого же атласа и с таким же оплечьем, со всеми принадлежностями к ним, а также одежды на престол, жертвенник и аналой серебряного глазета. В 1865 году, игуменья Емилия удостоилась быть представленною Татианою Борисовною Великой Княжне Марии Александровне, впоследствии Герцогине Эдинбургской. Довольно и жертвовала в пользу обители, так что мать Емилия всегда признавала ее истинною благодетельницею своего монастыря и когда Татиана Борисовна, в 1868 году, скончалась за границею в Берлине, то искренно ее оплакивала и усердно молилась о упокоении ее души.

Преосвященный архиепископ Макарий, незадолго до кончины Татианы Борисовны, был переведен в Вильну, а на его место назначен из Нижнего Новгорода архиепископ Нектарий Надеждин, муж строго подвижнической жизни, но слабый здоровьем. В то время и викарием в Харьковской епархии был муж духовный, преосвященный Герман, епископ Сумский, впосл. епископ Кавказский и Екатеринодарский. Оба преосвященные очень уважали игумению Емилию, посещали ее обитель и в этом отношении мать Емилия была весьма довольна. Особенно чтила и любила она преосвященного Германа, и когда его перевели на Кавказ, очень о том сожалела. Но и преемник его преосвященный епископ Вениамин до того бывший ректором Харьковской духовной семинарии в сане архимандрита и давний знакомый матери Емилии, тоже пользовался ее расположением и, в свою очередь, ее уважал. По болезненному состоянию преосвященного архиепископа Нектария, трудно бывало иногда игумении Емилии иметь с ним свидания и беседы, и она подчас об этом скорбела, о чем дошло и до сведения святителя, и он строго приказал своим приближенным, чтобы игумения Емилия всегда имела доступ в его покои. Бывало, как ни болен бывал преосвященный Нектарий, выходил к ней и, пересиливая себя, беседовал с нею, и потом говорил своим келейникам, что после этого чувствовал себя лучше. Душа архиепископа Нектария имела много сочувствия и сходства с духовным устроением души матери Емилии: им всегда было приятно беседовать о предметах, обоим им близких и дорогих: о жизни загробной, о любви к Богу Спасителю, так что, бывало, заговорившись, мать Емилия и забудет поговорить о деле с архипастырем, ради которого к нему приезжала, и снова должна была к нему являться, что архипастырь всегда ей извинял и благодушно относился ко всем ее просьбам. В то же время проживал при Харьковском архиерейском доме старец жизни подвижнической, архимандрит Иона (Фаворов), бывший духовник архиепископа Нектария и пользовавшейся его доверием и любовью. Этот старец, при горячей любви к Богу, был начитан книгами святоотеческими, имел дар поучать житию подвижническому весьма действенно, за что особенно был любим и чтим игуменьею Емилией.

Устроив у себя в обители, на монастырском кладбище, небольшую церковь во имя своего ангела, преп. Емилии, игумения Емилия любила в ней молиться, среди тишины могил, почивающих вокруг этой церкви усопших своих сестер. Каменная эта церковка, с траурным своим иконостасом, в глубоком уединении монастырского сада, была вполне подходящим местом для молитвенной беседы старицы с Богом. Тут все напоминало ей о смерти, о жизни загробной; тут могла она всецело углубляться в свои думы об этих предметах. О них по большей части говорила она теперь и с сестрами своими, стала видимо тяготиться должностью своею настоятельскою, удаляться от почестей и забот, с нею соединенных. Когда ее подчиненные являлись к ней для отчетов и получения приказаний по своим должностям, нередко находили игумению Емилию в глубокой задумчивости и, вместо прежнего деятельного участия ее в делах монастыря, получали от нее короткие ответы: «Делайте по совести; делайте по своему усмотрению». Чувство искреннего покаяния, всегда ей присущее, теперь развилось в ней необыкновенно: приступая к исповеди, она высказывала столько раскаяния и умиления, что трогала духовников.

В 1872 году игумению Емилию постигла опасная болезнь, воспаление легких, от которой была она близка к смерти, но выздоровела. Однако следы этой болезни остались в ее и без того слабом организме. Она стала еще слабее и хилее, начала ясно говорить сестрам своим, что близится ее конец, начала приводить в порядок дела обители, чтобы тем не затруднить свою преемницу, написала и духовное завещание касательно своей воли посмертной. С наступлением 1873 года игумения Емилия особенно стала ослабевать в силах телесных, провела св. пост в глубоком уединении, постилась, молилась, как бы готовилась к важному для нее событию. Пасху праздновала по обычаю своему в радости духовной; так же отпраздновала и 9 мая, день святителя Николая – престольный праздник своего монастыря. Спустя неделю, поехала в Харьков, посетила Куряжский монастырь близ Харькова, где молилась пред находящеюся там чудотворною иконою Богоматери Озерянской, была и у настоятеля, епископа Сумского Вениамина. Посетила в загородном архиерейском доме и преосвященного архиепископа Нектария, сильно простудилась и захворала опять воспалением легких. Невестка ее, Степанова, советовала ей остаться в Харькове, в ее доме, полечиться, но мать Емилия ее не послушала, поспешила домой в свою обитель. По пути заезжала в родительское село Веселое, где в доме невестки своей провела несколько времени, как бы прощаясь с родным душе ее местом. Переночевав в селе Веселом, ночью почувствовала она себя хуже, и на другой день, 23-го мая, едва могла доехать до своего монастыря, где прямо слегла в постель. 25-го мая исповедалась и причастилась Св. Таин; 27-го мая особоровалась св. елеем, благословила всех сестер Ахтырской иконой Богоматери, в серебро-золоченой ризе, и со всеми ими простилась; 28-го мая слушала, лежа в свой моленной, позднюю литургию, так как это был любимый ею праздник Св. Духа, и когда запели Задостойный стих, ирмос 9 песни канона Пятидесятницы «Радуйся, Царице», перекрестилась и тихо сказала: «В последний раз я это слышу». К вечеру ей стало хуже; кончина видимо приближалась, она пожелала еще причаститься Св. Таин; но так как выпила в тот день ложечку молока, то решила ждать 12 часов ночи, чтобы потом уже причаститься. Так строго и при конце своем придерживалась старица правил и уставов св. Церкви. Сестры ее, видя, что вряд ли доживет до полуночи, с благословения ее духовника, перевели часы на 12 часов, закрыли окна келлии ее, внесли свечу и убедили умирающую, что уже полночь. Она потребовала у них часы и, увидев на них стрелку на 12-ти, с полным сознанием исповедалась, причастилась Св. Таин, и вслед затем чрез несколько минут тихо отошла в вечность, точно уснула, без всяких предсмертных страданий, ровно в 11 часов ночи, 28-го мая 1873 года.

В Хорошевском Вознесенском женском монастыре Харьковской епархии проживала в то время юродивая старица, диаконская вдова Екатерина Алексеевна, родная сестра архиепископа Херсонского Иннокентия Борисова. Жила она в келлии, купленной ей братом архиепископом на средства, им же оставленный игумении монастыря, ибо сама Екатерина Алексеевна все раздавала, и деньги у нее не могли никогда удержаться. Сама она ходила в рубище, нередко юродствовала, не чужда была дара прозорливости, за что уважали ее Харьковские купцы и присылали ей подаяние. К ней приставлена была послушница, которая смотрела за ней, как за малым ребенком, кормила и поила ее, и распоряжалась присылаемым ей подаянием. Юродствуя, Екатерина Алексеевна говорила малопонятно, а все больше загадками; но слова ее часто сбывались с поразительною верностью. В 3-й день Пятидесятницы 29-го мая 1873 года, после обедни, ходила она вокруг монастырских церквей, и смотря к небу, приговаривала: «Уу! Уу! Хорошо! Уу! Уу! Хорошо! Невесту ко Христу повели!» Встречавшиеся с нею сестры, сколько ни спрашивали ее, что значат эти ее слова, ничего от нее не узнали. Она все свое им повторяла. Потом пошла в келлию монахини Алевтины Димчинской, крайне болезненной, и из келлии своей никуда не выходившей; она прежде того жила в Верхо-Харьковском Николаевском монастыре и пользовалась расположением игумении Емилии. Придя к ней в келлию, Екатерина Алексеевна ей сказала: «Богу молись! За упокой молись! Твоя игуменья померла. Ко Христу ее повели. Уу! Хорошо! Уу! Хорошо!» и, повторяя несколько раз эти слова, ушла, ничего более ей не сказав и оставив Алевтину в полном недоумении, что все это значило. Впоследствии, когда узнала она о кончине игумении Емилии, и что скончалась она в ночь на 29 мая, поняла она смысл слов Екатерины Алексеевны, что недаром она их тогда говорила³³.