Сухотинского Знаменского монастыря монахиня Дорофея

(Память 29 мая)

Монахиня Дорофея, в миру Надежда Васильевна Шульгина, урожденная Высочинова, происходила из дворянской фамилии Харьковской губернии. Родилась она в 1810 г. от отца Василия Матвеевича и матери Анисьи Яковлевны Высочиновых, помещиков средней руки, весьма небогатых, обремененных немалою семьею: у них был один сын Прохор и четыре дочери: Александра, Пелагея, Анна и Надежда, которая, как меньшая, особенно была любима и ласкаема своими родителями. Василий Матвеевич рано умер, оставив детей малолетними сиротами, на попечение вдовы матери их и брата своего, старого холостяка Федора Матвеевича.

Надежда, младшая сестра их, красавица собой, была взята на воспитание дальнею родственницею их – Ольгою Ивановною Тарановской. Ольга Ивановна, женщина добрая, весьма благочестивая от души полюбила хорошенькую Надю и воспитывала ее как родную дочь. Она отдала ее в Харьковский институт благородных девиц и там содержала ее на свой счет до окончания ею полного курса учения. Анисья Яковлевна тем временем умерла; Надя стала круглою сиротой и еще более прилепилась нелицемерною любовью ко второй своей матери, Ольге Ивановне. Еще будучи девочкой полюбила она монашество. Ольга Ивановна, заметившая склонность Нади к монашеству, всячески вооружалась против этой склонности, ибо жаль ей было отдавать молодую девушку на суровые подвиги монастырские. Она прекратила прием к себе монахинь, перестала ездить по монастырям и старалась познакомить девушку с удовольствиями мирскими, чтобы тем заглушить в ней порывы к аскетизму. Молодая девица волей-неволей должна была поступать по желанно своей благодетельницы, на время заглушить боголюбивые порывы души своей и вступить в свет. Вскоре нашелся желающий вступить с нею в супружество, капитан Шульгин, человек со средствами, обещавший ей безбедное и привольное житье. Благодетельница ее Тарановсвая, брат и сестры ее очень желали этого брака, и с их благословения он состоялся. Надежда Васильевна прилепилась к мужу своему нелицемерною любовью, последовала с ним к месту его служения, сделалась примерной женой и хозяйкой; но Бог не благословил ее семьей, что было немалою скорбью для нее и ее мужа. Пребывая бесчадною, Надежда Васильевна любила бывать в церкви при богослужении, соблюдала посты, принимала странников, благотворила неимущим. Сама выросшая сиротой в чужом доме, особенное участие принимала она потом всегда в сиротах-девочках, и как обладавшая хорошим институтским образованием, еще при муже принимала к себе и учила подобных сироток, что служило ей развлечением при ее бесчадстве. Служба мужа ее была выгодная, жили они с достатком, делали сбережения и вообще пользовались полным счастьем. Но оно бывает изменчиво: на мужа ее пошли невзгоды по службе, сделан был на него довольно значительный денежный начет; он был отрешен от должности и хотя потом оправдался, но все-таки должен был выйти в отставку. Надежде Васильевне после отца и дяди достался по наследству участок земли в родном имении Высочиновых, селе Высочиновке. Сюда переехала она с мужем, устроила себе скромную сельскую усадьбу и начала заниматься сельским хозяйством. Шульгин, потрясенный неудачами служебными, недолго однако прожил тихою сельскою жизнью, захворал, долго болел и скончался, оставив Надежду Васильевну безутешною вдовою. Скорбь ее по началу была так сильна, что опасались даже, что она лишится рассудка. Надежда Васильевна, несколько оправившись после поразившего ее удара, поехала на богомолье в Киев, где прожила около месяца, усердно молилась, поклонялась тамошним святыням, говела и причастилась Св. Таин, после чего почувствовала в душе своей облегчение жгучей скорби о потере супруга. При мощах св. великомученицы Варвары в Златоверхово-Михайловском монастырь в Киеве дан ею в душе обет более замуж не выходить и жизнь свою посвятить на благоугождение Богу, причем сделала св. Варвару поручницей своего обета.

Поселившись в своей усадьбе с двумя сестрами своими Александрой, тоже вдовой, и Пелагиею, пожилою девицею, стала она помогать им в обучении девочек. У них составилось нечто вроде женской школы или пансиона, куда окрестные жители с охотой стали отдавать своих дочерей. Это давало сестрам средства к жизни, а Надежде Васильевне и немалое развлечение в ее скорбном одиночестве. К скорби о потере супруга присоединилась еще скорбь о неизлечимой тяжкой болезни, постигшей единственного нежно любимого брата ее Прохора Васильевича. Наметил он подругу жизни в семействе помещика одного с ним уезда, сделал предложение, получил согласие девушки. Назначен был самый день брака, но браку этому не суждено было совершиться, – он расстроился по наговорам людским. Невеста, горячо полюбившая Прохора Васильевича, глубоко огорченная его отказом, решилась навсегда остаться в девстве и пребывала в девстве до самой своей кончины, а на него слезно жаловалась Богу и людям. Но Прохор Васильевич, по обычаю молодых людей, мало обратил на это внимания, нашел себе другую невесту и сочетался с ней браком, вскоре после которого его постигла жестокая падучая болезнь, которой дотоле он никогда не был подвержен. Жизнь его стала самою страдальческою: из статного молодого человека превратился он в согбенного, дрожащего всеми членами страдальца, с которым припадки падучей случались почти ежедневно. Жена его и сестры ухаживали за ним с примерною любовью, особенно последние, которые ясно сознавали, за что постиг его этот недуг и что в его вине и они не непричастны были. С болезнью брата жизнь и хозяйство сестер Высочиновых очень расстроились; они стали нуждаться в средствах к существованию самому незатейливому, и наконец должны были продать все свое наследственное имение в селе Высочиновке, поделились деньгами и разошлись в разные концы зарабатывать себе учительством кусок насущного хлеба.

Надежда Васильевна, меньшая из сестер Высочиновых, после продажи имения приютилась у одной своей институтской подруги, вышедшей замуж за Н., богатого помещика войска Донского. Надежда Васильевна была всегда приятною для нее собеседницей, помогала ей в домашнем хозяйстве и занималась с ее дочерьми, заменяя собою лучшую гувернантку. Дочери ее сильно полюбили Надежду Васильевну, которая в свою очередь их полюбила от души и усердно занялась их воспитанием. Сделавшись членом семьи своей подруги, разделяя с ней и радость и горе, в роскоши и довольстве прожила с ней Надежда Васильевна целых 25 лет и наконец стала думать, что эта роскошная и привольная мирская жизнь не соответствует тому обету до смертного уединенного вдовства, который был ею дан Богу под поручительством св. великомученицы Варвары в Киеве.

Семейство, в коем она жила, собралось в Киев на богомолье; поехала с ними и Надежда Васильевна. Пребывая в лаврской гостинице, много наслышались они о прозорливости старца подвижника Киво-Печерской лавры иеросхимонаха Парфения. Старец встретил их приветливо и сказал Надежде Васильевне: «Ты скоро будешь в монастыре». Слова эти глубоко запали в ее душу; она в восторге духовном вышла от старца и вскоре поступила в Сухотин монастырь. Принятая с любовью игуменьей Дорофеей, обласканная ею и водворенная в игуменских келлиях обители, Надежда Васильевна почувствовала себя вполне счастливою и благодарила Бога, что под старость лет указал Он ей этот тихий и мирный уголок, где сможет она богоугодно окончить свою скитальческую и многотревожную жизнь.

Надежда Васильевна поступила в Сухотинский Знаменский монастырь в 1864 г. 27 января и как благонадежная и высокообразованная особа, сряду же по воле настоятельницы заняла в нем послушание ризничей и письмоводительницы, которые и проходила в течетние почти двадцати лет с великим усердием и трудолюбием до самой своей кончины. Обладая изящным вкусом, сама опытная рукодельница, привела она ризницу Сухотинского монастыря в прекрасный порядок. Но еще более трудов выпало на долю Надежды Васильевны в другом ее послушании – письмоводительском: обладая прекрасным четким почерком, образованная многосторонне, все письмоводство в монастыре взяла она на себя, трудилась за всех, трудилась неутомимо. не давая себе покоя, ни отдыха, с великою пользою для монастыря. Все отчеты, счетные книги и деловые бумаги монастыря были ею составляемы и писаны. Кроме того от игуменьи Дорофеи вела Надежда Васильевна обширную переписку с благотворителями Сухотинского монастыря в разных концах России, умела писать письма увлекательно и душеназидательно, что было причиной увеличения пожертвований в пользу обители Сухотинской.

Трудно было поначалу Надежде Васильевне изнеженной жизнью в богатом помещичьем доме, свыкаться с суровой пищей, одеждой и вообще бытом монастыря, где нужно было рано ночью вставать к утрене, довольствоваться по большей части одними пустыми щами да убогою кашицей, не иметь покойной постели и очень мало свободного времени иметь вообще для отдыха телесного, но ревность и усердие ее к Богу превозмогли все эти невзгоды жизни монастырской: со всем этим свыклась она, стерпелась, стала примерной подвижницей, в которой дух видимо властвовал над плотью. Очень много помогли ей в этом советы и наставления опытной старицы-игуменьи Дорофеи, которая приняла ее под особое свое материнское попечение, руководила ею, как знакомая со всеми искушениями иноческими, оберегала ее в опасные минуты уныния и сомнения, воодушевляла и утешала при скорбях, неразлучных в подвиге иночества и вообще содействовала тщательно духовному ее преуспеянию.

В 1867 г., 20 августа, пострижена она в манию, при чем наименована Дорофеею, по желанно и особой любви к ней игумении Дорофеи, которая сама восприяла ее при постриге от св. Евангелия и. как приемная мать, до самой кончины своей отличала ее особым своим доверием и любовью. С пострижением в мантию, монахиня Дорофея осталась при прежних своих послушаниях ризничей и письмоводительницы, с начала и до конца иночества она проходила их неизменно. Она была нужна и незаменима в этих послушаниях Сухотинскому монастырю. При всех своих достоинствах мать Дорофея отличалась еще крайним смирением; ничего хорошего она в себе не замечала и не сознавала, одно худое только в себе видела, искренне благоговела пред своей приемной матерью и настоятельницею игуменьею Дорофеей и всех сестер обители считала выше себя, всем угождала, всех нелицемерно любила и любовью своею побеждала даже враждовавших к ней, как к любимице игуменской.

В 1870 г., 9 марта, игумения Дорофея скончалась о Господе. Кончина игумении Дорофеи была невыразимо скорбным ударом для монахини Дорофеи. Преемница игумении Дорофеи в настоятельстве Сухотинского Знаменского монастыря игумения Агния была спостница матери Дорофеи и любила ее, что несколько утешило мать Дорофею в понесенной горькой утрате. Обе они были духовные воспитанницы одной матери духовной, горячо ее любившие и горько оплакивающие, потому любовь о Христе еще более соединила их в самом этом чувстве общего сиротства. И мать Дорофея прилепилась всей душой к новой настоятельнице, служила ей верою и правдою в послушаниях, ей поручаемых, была для нее правою рукою в этом отношении, другом, советницей во всех делах и предприятиях ко благу их обители. Строгая постница, соблюдала она в точности устав монастырский, в понедельник, среду и пяток никогда рыбы не кушала, а в Великий и Успенский посты и. масла не употребляла, хотя видимо изнемогала от совершенно постной пищи. Подвиг молитвенный проходила неленостно: кроме присутствия в церкви за всеми службами и правилами дневными и в келлии молилась много, читала св. Евангелие, Апостол, Псалтирь и книги святоотеческие. Особенно любила мать Дорофея детей: сама отличавшаяся детским простодушием и кротостью, к детям всегда относилась как к равным себе и говорила: «Души-то у них перед Богом лучше наших, ибо не запачканы грехом». Несмотря на недосуги своего послушания, находила она время еще обучать девочек-сироток, родственниц сухотинских монахинь, у них проживавших по бедности и сиротству, которые прилеплялись к ней особою любовью и учились у нее с охотой и успехом. Если что получит лакомое из пищи, сама не скушает, припрячет и сироток этих потом покормит. Была также весьма гостеприимна: в праздничные дни любила позвать к себе любимых сестер, человека два-три позовет и угостит, чем только можно из своих сбережений, приноравливаясь притом ко вкусам каждой из своих гостей: кому яблочко, кому пряник припасет, кому кусочек рыбного жаркого или самодельного пирожного, и все это с неподдельною любовью. «Это у меня вечеря любви», – говорит она при подобных приемах у себя и всячески экономничает и стесняет себя во всем, чтобы собрать малые крохи для подобной вечери в праздничный день.

Живо принимая к сердцу все относившееся к обители Сухотинской, мать Дорофея радовалась ее радостями и скорбела ее скорбями; так в 1880 г. ее радовало благодатное исцеление, полученное от чудотворной иконы Богоматери Троеручицы, что в Сухотинском монастыре, одним соседним помещиком, молодым человеком, до болезни зараженным полным безверием: он заболел ногами в такой сильной степени, что доктора отказались уже лечить его, объявили безнадежным больным, ибо ноги его уже посинели, и угрожала опасность развития в них гангрены. Когда же по просьбе его была принесена к нему св. икона Владычицы сухотинскими инокинями, отслужен пред нею молебен водосвятный, и ноги его были окроплены св. водою, чрез несколько дней почувствовал он себя лучше, мог уже ходить, сделался верующим христианином, пришел в церковь Сухотинского монастыря, говел там и причащался Св. Таин и потом, в знак признательности своей к Царице Небесной, видимо его исцелившей, пожертвовал Сухотинскому монастырю свою соседнюю с ним усадьбу и 40 десятин при ней земли, что для обители Сухотинской, стесненной пространственно и небогатой средствами к содержанию, было великим благодеянием, которому мать Дорофея радовалась от души.

В другой раз, когда недобрые люди украли лошадей Сухотинского монастыря, чем нанесли ему немалый убыток и великую скорбь его инокиням, мать Дорофея горько оплакивала это горестное для нее событие.

С 1873 г. стала она чувствовать ослабление в силах телесных, годы брали свое, и прежняя ее бодрость стала сменяться старческою хилостью. У нее открылись болезни: то отек в ногах, то удушье в груди, сердцебиение и частые головные боли. Нередко также жаловалась она на ослабление зрения, болезнь глаз, боли в правой руке, в которой судороги болезненно сжимали ее пальцы и мешали ей по-прежнему деятельно трудиться в письмоводстве. С наступлением 1884 г., 74 года жизни матери Дорофеи, стала она очень уже ослабевать в силах. Под конец 1884 года стала нападать на нее усиленно тоска безотчетная и уныние; сомневалась она в своем спасении, видела себя обреченною на муки адские, как бы предвкушала эти муки в томительной тоске. Не скоро и не вдруг даровано ей было это освобождение от «мрака мысленного», как называла она свое душевное состояние в минуты уныния.

В той келлии, в которой жила в Сухотинском монастыре мать Дорофея, жила некогда уважаемая в том монастыре за святую подвижническую жизнь монахиня Миропия. Эта Миропия еще особенно известна стала тем, что имела в келлии своей благодати причастную икону Богоматери Казанскую, которую по особому повелению свыше принесла она в Вышинскую пустынь Тамбовской губернии, Шацкого уезда, где впоследствии икона эта прославилась многими чудотворными действиями и стала главною святынею той пустыни, привлекающею туда много богомольцев. По смерти Миропии, память ее очень стала чтиться в Сухотинском монастыре; чтила ее и мать Дорофея, имела в келлии своей портрет Миропии и считала себя счастливою, что сподобилась жить именно в той келлии, где подвизалась эта раба Христова. В один из приступов уныния и тоски, когда мрачные мысли о том, что погибла она навеки, что по грехам ее нет надежды на спасение, как густой туман наполняли ее голову, сидела мать Дорофея в своей келлии против портрета Миропии и, глядя на него, подумала: «Хоть бы ради твоих молитв, праведница Божия, спастись мне и хоть бы в самом последнем уголке царствия Божия обрестись по смерти». Только что подумала она об этом, слышит тихий голос над самым ухом, который ясно ей проговорил: «Скоро будешь со мной!», причем показалось ей, что портрет Миропии точно живой на нее глядит. С тех пор уныние от нее отступило, она стала покойнее, тоски более не испытывала и готовилась к смерти, так как ощущала в себе ясное предчувствие того, что недолго уже проживет. Осенью 1884 года постигла ее лихорадка, которой до того никогда не испытывала она, и в течение всей почти зимы 1884–1885 г.г. временами все ее посещала.

С наступлением 1885 года радость получения печатного акафиста Богоматери Троеручице несколько воодушевила старицу: радостью святою радовалась она, славила и благодарила Бога. Вскоре после Пасхи, 6 апреля 1885 года сделался с нею легкий удар; несколько времени провела она в беспамятстве, потом пришла в себя, но очень изменилась, ослабела и хотя продолжала ходить и бывать в церкви, но видимо делала это с усилием. Часто говела и причащалась Св. Таин и когда некоторые из сестер заметили ей, что прежде этого она не делала, то она ответила: «Время мое близь дверей, нужно спешить напитать душу свою брашном негиблющим». Келейная ее, монахиня Клавдия заметила, что мать Дорофея стала раздавать многие келейные свои вещи, которыми прежде дорожила, и спросила ее: «А себе что же вы, матушка, ничего не оставляете, все раздаете»? – «Мне скоро ничего не нужно будет», – тихо ответила ей мать Дорофея.

В первую неделю Петрова поста и в последнюю своей земной жизни, мать Дорофея тоже говела, с 20 по 25 мая, с обычным своим благоговением готовилась и причастилась Св. Таин в церкви, в полной монашеской одежде: мантии и клобуке, и всю эту неделю неопустительно ходила в церковь ко всем службам и правилам, хотя очень слаба уже была силами телесными. За 4 дня до смерти видела она сон: будто пришла к ней одна сухотинская монахиня (еще здравствующая) в полном монашеском одеянии и стала ее гнать из келлии, говоря: «Иди в рай, иди в рай». В испуге мать Дорофея начала повторять во сне эти слова и так громко, что ими разбудила свою келейную. Было это ровно в час ночи. После этого мать Дорофея стала ходить по келлиям монахинь ей близких по духу, прощалась с ними, просила себе их молитв; встретит кого из сестер в монастыре, со всеми прощается; пошла сама и выбрала себе место для могилы в саду монастырском, и все это так мирно и спокойно, точно делала она свое обычное дело. 28 мая, в 4 часа пополудни, заблаговестили в Сухотинском монастыре к вечерне. Келейная ее, монахиня Клавдия, видя ее крайнюю слабость, говорит ей: «Матушка, вы бы уже не ходили к вечерне, а то на вас лица нет, очень уже вы изменились, изнемогли»! А она ей отвечает: «Ах, как же я не пойду, может быть это уже для меня последняя вечерня в этой жизни; нет, пойду, пойду!» – и пошла, выстояла вечерню, выстояла и вечернее правило все до конца и очень веселая пришла из церкви в свою келлию. Когда легла она на свое ложе, келейная ее не заметила, уснувши. К утрени она сама всегда будила свою келейную, но на утреню 29 мая этого не случилось. Келейная сама встала, подошла к ней и говорит: «Матушка, или вы не пойдете к заутрене, что не встаете?» А она только смотрит и молчит. Собрались к ней монахини соседних келлий, дали знать игумении Агнии; та пришла к ней и спрашивает ее: «Что с вами дорогая моя Дорофея Васильевна?» Мать Дорофея с видимым усилием повернула к ней свою голову, пристально на нее поглядела, сомкнула глаза и уже более их не открывала. Игумения Агния послала за монастырскими священниками, просила их совершить над болящею таинство елеосвящения. Соборование кончилось, а умирающая все еще дышала. Духовник ее начал читать отходную, клиросные пели вполголоса ирмосы канона; рыдания монахинь сделались всеобщи и заглушали трогательное чтение. По окончании отходной, монахини попеременно стали читать у изголовья умирающей акафисты: Страстям Христовым, Успению Богоматери, архистратигу Михаилу, св. великомученице Варваре, св. ангелу Хранителю; и когда дочитывали последнюю молитву этого акафиста, мать Дорофея перестала дышать, отошла ко Господу тихо и безболезненно. 30 мая совершено соборне честное ее погребение священниками Сухотинского монастыря. Руками инокинь гроб ее был вынесен из храма Божия и опущен в тихую могилу, устроенную для нее усердием игумении Агнии против алтаря Знаменской церкви Сухотинского монастыря, под развесистым деревом монастырского сада³⁰ .