Архимандрит Агапит

(Память 28 мая)

1877 г. 28-го мая в половине 8-го часа утра, после продолжительной болезни, на 78 году от рождения, тихо, христиански скончался настоятель Ставропигиального, Московского Новоспасского первоклассного монастыря, архимандрит Агапит, бывший членом конторы Святейшего Синода и благочинным ставропигиальных монастырей. Родом он Владимирской губернии, Покровская уезда, сын священника бедного села Козлятьева, в мире Петр Иванович Введенский. В 1828 году он кончил курс в Московской духовной академии со степенью магистра и затем проходил начальнические должности в семинариях и монастырях.

По смерти покойного оказались в келлии его железные вериги 14-ти фунтов. Говорят, в летах мужества Агапит, смиряя плоть свою, носил их тайно и долго до того, что они вросли в тело его. Этому верить можно несомненно. Покойный, как настоятель богатых монастырей: Боголюбского, Волоколамского и Новоспасского, располагал обильными средствами, и потому мог и в келлии иметь блистательную обстановку, и одежду носить вполне соответствующую его высокому положению, и пищу употреблять питательную и приготовленную искусными поварами. Но покойный всю жизнь был чистый аскет и враг всякой изнеженности и роскоши. Ни чаю, ни белого хлеба он почти никогда не употреблял. Чай у него заменялся простой горячей водой с кусочком сахару, лимоном и черствым черным хлебом. Обедал он всегда вместе с братиею, которая никогда без него не начинала своей суровой трапезы, да и то раз в сутки (ужин в Новоспасском для иеромонахов и иеродиаконов не положен. Ужином, или правильнее скромными после обеда остатками пользуются лишь послушники). В первую же и Страстную седмицы Великого поста совсем не являлся в трапезу, да и в келлии лишь вечером позволяй себе подкрепиться куском хлеба с водою, да и то не каждый день. И для себя, и для гостей чайные чашки у него подавались старинные, купленный еще в 1832 году, когда он настоятельствовал в Боголюбове. В кабинете его двойные рамы никогда не выставлялись; диван, на котором он спал всегда в худом подряснике и сапогах, без всякой подстилки, когда-то обтянутый дешевым ситцем, был самый жесткий и ветхий. Разных насекомых в этом допотопном диване и на полу спальни, который и к большим праздникам редко мыли, было бесчисленное множество. О. Агапит не только не заботился о чистоте спальни и полов ее, но и сам целый век не мылся в бане, изредка переменяя белье в спальне. Шелковой рясы или подрясника ценного не видывали на нем; он и летом, и зимой ходил в одном холодном, дешевом подряснике и летней убогой, камлотовой ряске. Летом ходил в простых крестьянских сапогах, а зимою в валеных. Уезжая в контору Святейшего Сиода для присутствия или в Успенский собор для служения одевался в ряску получше, да и то не дороже 10 рублей. В праздничные службы тоже любил облачаться в скромные и не очень дорогие ризы, несмотря на богатство Новоспасской ризницы. Службу любил чинную и неспешную. Горе было тому чтецу или священнослужителю, который вздумал бы читать и божественную службу совершать без внимания и благоговения. После двух-трех замечаний послушник бесцеремонно из обители был высылаем, а нерадивый по службе иеромонах был штрафован при получении жалованья. С Илииной ревностью преследовал Агапит пороки в подчиненных. Эта ревность не давала ему покоя и по ночам. Бывало нередко поздним вечером посещал он келлии братские и следил тщательно, кто чем занимается вне храма. Боже упаси, кого найдет в нетрезвом виде или за чтением светских книг легкого содержания. Подобные книги тут же предавались огню, а остатки хмельного напитка выливались на пол и самая посуда разбивалась вдребезги. Это суд на первый раз, а вторично замеченный в винопитии и рассеянности не мог долее оставаться в обители. Бывши инспектором Владимирской семинарии, по той же ревности к благочестию и нравственному порядку он в ночное время, несмотря ни на грязь, ни на дождь, ни на темноту осеннюю ходил со старшим по квартирам семинарским и строго наблюдал за нравственностью воспитанников. Шалунов и ленивцев терпеть не мог, а благонравных и примерных любил, как детей родных, и не жалел для них ничего. Рожденный под соломенной кровлей в суровой бедности и зная по опыту всю горечь и трудность бедности, он в делах благотворения доходил до редкого самоотвержения. Состоявший под его управлением Боголюбов монастырь доставлял ему доходу до 4.000 руб. асс. в год. Он, как благоразумный приставник Евангельский, не прилагая сердца к такому богатству по тогдашнему времени, все без остатка употребил это богатство на покупку во Владимире за Лыбедью огромного дома с обширным садом и устроил там первоначальную бурсу для духовных сирот, обучавшихся в семинарии, со всеми для них удобствами. Значительное жалованье по должности инспекторской и профессорской все без остатка употреблялось им на тот же предмет милосердия, так что, когда назначили его ректором Вифанской семинарии, ему не с чем было добраться туда, и он принужден был занять необходимую сумму на дорогу и 25 р. в подарок бедным своим родителям. По смерти его, несмотря на то, что 24 года управлял он Новоспасскою обителью, осталось после него лишь огромное количество разных духовных книг и журналов, а денег не оказалось, кроме дохода из братской кружки, удержанного за последней год его болезненного состояния. Значительный капитал его израсходован на богоугодные дела: на выписку книг, на благотворение миссиям, на построение и улучшение церквей в западных губерниях, а частью и на поддержку бедных сродников, коих у него многое множество. Немало, иногда до ста и полутораста рублей, ему достававшихся при разделе братской кружки, любил он раздавать монахам в награду за исправное и усердное прохождение возложенных на них послушаний, а равно и бедным послушникам вдобавок к малому их жалованью.

В летах своей юности привыкши у бедных родителей жать, косить, молотить, дрова рубить, Агапит и в сане архимандрита, живя в Иосифо-Волоколамском монастыре, почасту занимался черными работами. В грубом одеянии, в простых рукавицах, как Серафим Саровский, с топором в руках отправлялся он в монастырский дремучий лес и, благодаря от природы крепкому своему сложению, целые дни проводы там в трудах. Тяжелые лесные работы не прошли даром: они наградили Агапита грыжею, которая периодически страшно мучила его до гробовой доски. Пособить горю трудно было: ни бандажей не носил, и никаких других медицинских пособий при этом случае он не принимал почти вовсе, но как добровольный мученик, мужественно терпел мучительную боль, смотря на нее, как на наказание Божие за вольные и невольные прегрешения свои. В Новоспасском обширном саду его видали на покосе с граблями в руках, а в келлии с иголкою и сапожным шилом. Одежду и сапоги, а равно поношенные ризы и стихари, он всегда починял сам. Ризницу монастырскую берег и хранил, как самый верный и неподкупный страж. Покойный жил подвижнически и умер чистым аскетом. Светских посетителей, хотя бы это были знаменитые вкладчики Новоспасской обители, он редко принимал на чашку чая и большею частью уклонялся от бесед с ними. От лиц сомнительного поведения и пожертвования в монастырь не всегда принимал. За утренним чаем с одним из сельских священников, бывшим его воспитанником по семинарии, однажды доложили Агапиту, что его желает видеть N. N., полковник гвардии. «Скажите ему, – сказал архимандрит, – что у меня почтенный гость, я уже занят им и не имею времени принять нового посетителя». Понятно, как удивился священник такому поступку своего бывшего наставника и поражен был таким неожиданным предпочтением.

Рассказывают сверстники покойного, что когда он учился в училище и в семинарии, то, вопреки школьному обычаю до прихода наставника погулять по классу с товарищами, прямо садился за парту, и чинно, молча готовился к учебным ответам. Рассмешить его или пошутить с ним было невозможно. Некоторые веселого характера товарищи, ударившись об заклад, брались чем-нибудь развлечь Петра Ивановича Введенского. Но при всем обилии семинарских острот и разных анекдотов курьезных отходили от него без успеха. Петр Иванович, не обращая внимания на молодых искусителей, сидел над книгою или тетрадкою, и по скромности оставался всегда себе равен. Ни песен светских, никаких кант семинарских никто не слыхивал от него, да и голосом самым тихим природа одарила его.

За строго нравственную жизнь и ученость Агапит пользовался особенным благоволением Московского митрополита Филарета. Владыка не раз предлагал Агапиту занять епископскую кафедру. Но Агапит всегда смиренно уклонялся от такого сана. Всякое ходатайство, всякое прошение Агапита митрополит милостиво уважал. Но Агапит, неумолимый и неподкупный, ни под каким видом не позволял себе злоупотреблять такою благосклонностью архипастырскою. Раз один из ближайших родственников Агапита, вынужденный крайнею бедностью и многочисленным семейством, явился к нему просить ходатайства у митрополита о перемещении с бедного прихода на богатый. Агапит, зная, что бедность просителя между прочим есть следствие его нетерпимых в духовенстве слабостей, сказал ему: «Хорошо, я вот съезжу и попрошу владыку, а ты посиди здесь». Явившись к митрополиту, наш ходатай удивил его своим прошением.

«Владыко святой! Мой сродник N. N. хочет беспокоить вас просьбою о перемещении его на другое, более выгодное место. Пожалуйста, прогоните его: он по жизни своей не милости, а наказания архипастырского достоин». Митрополит улыбнулся и отвечал:

– Ну, брат, хорош ты ходатай... исполню прошение твое.

Агапит, возвратившись, сказал сроднику тому: «Дело твое кончено. Завтра иди ко владыке и получишь достойное». Обрадованный проситель, поклонившись архимандриту, утром в 9-ть часов предстал с прошением ко владыке.

– Чего ты просишь? – спросил владыка.

– Того же, владыко святой, о чем вчера утруждал ваше высокопреосвященство о. архимандрит Агапит.

– Ну, так надобно отослать тебя под начал: ты, говорит, живешь нетрезво.

Бедный проситель, до глубины души пораженный такою неожиданностью и грозною резолюциею словесною, едва на ногах устоял и затем слезно просил архипастыря помиловать его, обещая скоро исправиться. Помилованный, он к Агапиту уже не показался. Года чрез два, когда он действительно исправился, Агапит и не ищущему его обрелся сам, сжалился над многочисленным бедным семейством и исходатайствовал отцу его лучшее место.

Многие воспитанники его, московские протоиереи, услыхав, что наставник их скончался и 31-го мая имеет быть погребение его, с полным усердием явились отдать последний долг ему. Заупокойную литургию совершал преосв. Игнатий. Почивший положен во гробе, лет за 9-ть купленном еще им самим, и погребен в могиле, тоже заранее приготовленной им под папертью холодного собора²⁹.