Жизнь после смерти

Вопрос о посмертной участи человека принадлежит к числу тех вопросов мировоззрения и жизнепонимания, которые интересуют почти всех людей, особенно когда им приходится стать лицом к лицу со смертью. Быть или не быть после смерти человеку, как сознательной личности? Ожидает ли его по смерти сон совершенной бессознательности, потеря личной жизни, или сон его посмертного существования будут посещать сновидения, или, может быть, посмертная жизнь его будет вполне сознательною, подобно жизни земной, и даже ― более сознательною, чем эта последняя? Вот основной смысл вопроса о посмертной участи человека. Человечество в массе своей давно уже дало совершенно ясный ответ на этот вопрос. Все народы земли и все религии признавали и признают продолжение личной жизни за гробом, хотя представляют её очень неодинаково: то как полусонное томление бездеятельности, то как грубо-чувственную жизнь, похожую на жизнь земную, то как существование более или менее одухотворённое. Такое согласие всего человечества в учении о личном бессмертии заставляет задуматься на тем, почему именно люди верили и верят в личное бессмертие человека.

1. Когда-то бессмертие считалось выдумкой жрецов и законодателей: первые будто бы внушали людям веру в личное бессмертие ради собственной корыстной выгоды, вторые ― ради удержания людей от преступлений страхом загробных наказаний и для побуждения их к деланию добра приманкой загробных наград. Но эта гипотеза обмана высказывалась без всяких фактических оснований, она была порождена только ненавистью некоторых мыслителей к религии и её служителям. История ― против этой гипотезы. Вера в личное бессмертие имеется даже у самых некультурных народов, у которых нет жрецов, как особого сословия, корыстно заинтересованного в поддержании религиозных верований, ни тем более законодателей, ― эта вера старше, древнее жречества и законодательства. Однако в этом мнении есть намёк на истину. Не жрецы и законодатели, а все наблюдательные и вдумчивые люди замечали и замечают нравственно-воспитательное действие веры в личное бессмертие ― эта вера несомненно удерживает многих людей от дурных поступков и укрепляет их в делании добра, так как учение о личном бессмертии обычно соединяется с учением о загробном справедливом воздаянии. Ради этой воспитательной пользы веры в бессмертие старшие поколения всегда старались передать её младшим, и таким образом эта вера переходила от поколения к поколению путём предания. Не обман и корысть, а предание и нравственная польза служат основанием общечеловеческого убеждения в продолжении личной жизни за гробом.

2. По другому мнению вера в личное бессмертие возникла от того, что человек любит жизнь, отвращается от смерти, желает продолжения жизни после смерти и легко верит тому, чего желает. Но ведь человек любит жизнь земную, а верует в жизнь загробную, которая, по его представлениям, нередко оказывается совсем непохожею на земную жизнь, несравненно худшею, чем эта последняя, безотрадною и даже мучительною. Так, древние греки думали, что лучше быть помещиком у бедного пахаря на земле, чем царём над мёртвыми в аиде (Одиссея, XI). В этом же духе представляли себе загробную жизнь вавилоняне и египтяне: это, по их мнению, дом мрака, место скорби и бессильного сожаления о земле, ― это не жизнь, а томление, бессильное стремление к жизни, подобное кошмарному сну, когда человеку хочется говорить, кричать, действовать, но члены тела не слушаются его. Если к этому прибавить ещё очень распространённые у разных народов представления о загробным мучениях грешников, весьма тяжёлых и бесконечных, то станет ясно, что мечтать о таком продолжении жизни после смерти психологически невозможно; такую жизнь человек может признавать вопреки своему желанию, по силе каких-нибудь иных оснований, а не под одному желанию жить после смерти. Кроме того, желание и мечта сами по себе не приводят людей к утверждению бытия, реальности того, чего они желают, о чём мечтают. Желаемое в лучшем случае считается возможным, осуществимым, но не действительным. Так смотрят люди на все предметы своих мечтаний ― богатство, славу, здоровье, дружбу с известными лицами, нравственное совершенство, лучшее устройство общественное и государственное и т. п. Если есть у человека какое-нибудь иное основание (помимо желания) утверждать бытие того, чего он желает, то желание придаёт бóльшую силу этому основанию (а нежелание ослабляет его), но само по себе желание не ведёт дальше признания возможности или осуществимости желаемого. Однако и эта гипотеза легковерного самообмана даёт намёк на истину. Несмотря на загробные мучения, люди в общем всё-таки желают загробной жизни, и это облегчает им веру в её действительность; но они желают её не как простого продолжения, а как исправляющего дополнения (корректива) жизни земной.

По свидетельству совести человеческой, достойно существования только добро, зло же не должно существовать; если зло существует, то оно должно быть искоренено наказаниями; если же оно упорно продолжает существовать, то должно мучиться, как недостойное бытия; напротив, добро должно торжествовать, пользуясь всему благами жизни. Между тем, в земной жизни люди никогда не находят полного осуществления этого своего нравственного запроса на добро и правду, они часто видят страдания и гибель людей невинных и добродетельных и, наоборот, благополучие и торжество людей злых. Отсюда ― потребность иной жизни, где должна быть восстановлена попираемая на земле правда, потребность личной загробной жизни с загробным праведным воздаянием. Только при допущении такой жизни и торжества в ней добра люди могут признать разумно-нравственный смысл и ценность человеческого существования; в противном случае ― жить не стóит или, по крайней мере, не стоит стремиться к добру и правде, не стóит слушаться совести ни своей ни общественной: тогда нет смысла мучить себя и других подавлением влечений, а нужно отдаться всем своим желаниям и взять от жизни все наслаждения, какие только можно из неё извлечь, чтобы потом умереть, обратиться в ничто, куда должны одинаково пойти все ― и добрые и злые люди. Но к такому отрицанию разумно-нравственного смысла и ценности жизни способны сравнительно немногие люди: ведь это отрицание возможно только при совершенном отречении от совести; а совесть, часто вопреки лукавым мыслям ума, вопреки желаниям и ожиданиям человека, упорно не хочет молчать и отказаться от того, что есть добро и зло, и что добро лучше, выше зла и, как самоценное, одно достойно существования. Так совесть постулирует личное бессмертие и помогает людям верить в его действительность. Обыкновенно даже скептики и отрицатели держатся своих скептических или отрицательных взглядов на бессмертие только до тех пор, пока относятся к учению о бессмертии лишь теоретически, как к предмету для холодного размышления; но когда им приходится серьёзно подумать о собственной жизни и её смысле или о жизни любимых близких лиц, когда весь человек, а не один ум, привлекается к решению вопроса о бессмертии, то положение дела быстро меняется, и отрицатели становятся верующими. Вот почему тяжёлая болезнь или другая какая-нибудь опасность, угрожающая человеку смертью, болезнь и особенно смерть близких любимых лиц, а также близкое, живое восприятие жестоких неправд жизни, пробуждающее и волнующее совесть, ― всё это так много способствует порождению и укреплению веры в бессмертие.

Вот, например, пред нами один из бесчисленных ужасов войны. Русский кавалерийский отряд остановился ночевать в польском селе, незадолго пред тем разорённом германскими войсками. Наши солдаты в одном из гумен нашли мальчика ― поляка лет восьми, полуодетого, дрожащего от холода и страха, и он рассказал офицеру свою печальную повесть. «Пришли прусаки, ясновельможный пане офицер. Все наши убежали в лес, остались только моя мать, сестра да отец. Прусаков было дюже много. Они пошли по хатам, брали кто чего хотел, разбили корчму, пили водку, пиво. Отца, мать и сестру забрали до командира, за ними пошёл и я. Мы пришли в волость, где сидели офицеры. Один из них, такой толстый и червонный, посадил сестру мою к себе на колена, а отца, меня мать выгнал из комнаты. Сестра начала кричать, отец и мать влетели в покой и хотели отнять нашу Рузю, которая была у в одной кошуле (рубашке). Толстый офицер что-то сказал своим солдатам, и они забрали моего отца и мать на двор и тут застрелили. Я думал, что и со мной то же будет, и спрятался в клуню». Мальчик разрыдался от тяжёлых воспоминаний. На другой день кавалеристы взяли его с собой, посадивши за спиной одного из солдат. Проезжая мимо одной из хат, мальчик вдруг закричал и разрыдался. «Тут, тут», приговаривал он. Действительно, на дворе лежали два трупа убитых отца и матери Стасика. Несчастный мальчуган, конвульсивно вздрагивая, глухо, как большой, рыдал над ними. С трудом оторвали его от трупов матери и отца, которые тут же похоронили. Неужели это всё, что могла дать жизнь этим страдальцам? Но ведь тогда бессмысленна и бесконечна жалка жизнь не только этого разбитого семейства, жалка и бессмысленна вообще человеческая жизнь: нам не только жаль страдальцев, ― наша совесть возмущается торжествованием зла и совершённым подавлением добра. Жизнь с таким содержанием не стоит того, чтобы её жить. Или же ― есть иная жизнь, где неправда будет исправлена и добро будет торжествовать. ― Золя в романе «Лурд» рассказывает об одном докторе, весьма передовом, в дурном смысле этого слова, который не веровал ни в Бога, ни в душу, ни в загробную жизнь. Но вот внезапно умирает его горячо любимая жена, вскоре умирает в два дня его единственная дочь, цветущая здоровьем 20-летняя девушка, ― и д-р Шассен, после непродолжительной внутренней борьбы, делается верующим человеком. Особенно горячо он верует в загробную жизнь: он никак не может примириться с мыслью, что нет более жизни для его полной сил дочери, которая ещё не начинала жить и умерла, не только ничего не испытавши, но и ничего не сделавши, не найдя никакого применения своим богатым силам. Подобное рассказывает о себе профессор д-р Шилтов, известный автор апологетических сочинений: он был неверующим, но смерть любимого близкого существа заставила его серьёзно задуматься над жизнью и привела к вере. Не легкомысленный самообман заставляет людей веровать в загробную жизнь, а совесть: она свидетельствует, что верховный закон жизни есть закон добра, и без этого закона жизнь теряет разумный смысл и ценность, но осуществление его возможно только при условии личного бессмертия и загробного воздаяния.

Эта вера в добро, в смысл и ценность жизни и в загробную жизнь получает могущественную поддержку ещё от веры в Божество, которое управляет миром, блюдёт правду и рано или поздно даст торжество добру над злом.

3. Ещё иная гипотеза ― анималистическая ― объясняет происхождение веры в бессмертное сновидениями. Некультурный человек видит во сне умерших людей, беседует с ними, охотится, работает, но, проснувшись, убеждается, что спал, никуда не уходя из своего жилища. Отсюда он делает вывод, что в нём самом, кроме видимого тела, есть ещё невидимый двойник, который во сне может отделяться от тела и самостоятельно жить и действовать, что такие двойники есть и у всех других людей, что двойники умерших людей, навсегда расставшиеся со своими телами, продолжают жить и вступают в общение с живыми людьми, когда они спят, точнее ― с их двойниками. Так образуется представление о загробной жизни умерших. Но эта гипотеза совершенно неосновательно придаёт такое значение сновидениям, как первоисточнику веры в бытие и бессмертие двойников. Невероятно, чтобы некультурные люди, как бы они ни были легковерны, смешивали сны с действительностью. Мы теперь имеем возможность наблюдать людей, ещё более наивных и легковерных, чем взрослые некультурные люди, ― таковы наши дети, и мы видим, что они не смешивают сны с действительностью. Такое смещение, если и возможно для ребёнка, то лишь на самое короткое время, пока он, проснувшись, находится в темноте и одиночестве; но как только в комнату внесут свет и ребёнок увидит вокруг себя знакомые лица и привычную обстановку, он сейчас же освобождается от своего заблуждения. Правда, бывают случаи, когда событиям и лицам, виденным во сне, даже взрослые и вовсе не первобытно-дикие люди придают значение действительных событий и лиц: это бывает при сновидениях необычайно ярких и знаменательных по содержанию, в которых сновидец получает какие-нибудь указания для своей жизни, стоящие выше его собственного предвидения и для него важные. Например, Иосифу во сне являлся ангел и говорил, где ему должно жить с Девой Марией и младенцем Иисусом; по этим указаниям Иосиф из Палестины бежал в Египет, спасая Иисуса от Ирода, потом из Египта возвратился в Палестину и поселился в Галилее (Матф.2). Но во всех таких случаях сновидение не служит для человека первоисточником уверенности в бытии того существа, которое является ему во сне, ― напротив, само сновидение психологически всецело основывается на предварительно существующем у человека убеждении в бытии этого существа. Ведь Иосиф конечно не из сновидений получил сведение о бытии ангелов, а наоборот его сновидения психологически основывались на его вере в существование ангелов, привитой ему с детства. ― Есть классическое место в 23-й песни Илиады, которое обычно приводится в доказательство справедливости анимистической гипотезы, тогда как на самом деле оно как нельзя яснее говорит против неё. В этом месте рассказывается о том, как душа Патрокла явилась во сне Ахиллу, сыну Пелея. «Лёг сын Пелея на берег многошумного моря..., громко стеня от горя. Сон овладел им на миг... Вдруг появилась пред ним душа несчастливца Патрокла, ростом подобна Патроклу и видом и взором могучи, голосом сходная с ним и, как он, одеяньем укрыта. Тихо к его изголовью приникнув, тень Патрокла стала упрекать Ахилла, что скоро забыл он своего убитого друга и не заботится о его погребении. Ахилл охотно соглашается исполнить желание Патрокла и просит загробного гостя подойти поближе и дружески обняться с ним, чтобы «хоть мимолётно сердцà облегчить от страданий разлуки. Тщетно! Как лёгкое облако дыма, душа под землёю, вся озарившись, исчезла. Воспрянул Ахилл, ужаснувшись, горько руками всплеснул и воскликнул с рыданьем и плачем: «Боги! Поистине, стало быть, души в царстве аида, теням подобны, живут, лишённые тела и чувства... Этою ночью явилась ко мне душа несчастливца Патрокла; к ложу она подошла моему, рыдая и жалуясь горько, много мне повелела, Патроклу подобная дивно». Так он сказал и во всех пробудил бесконечное горе». Из этого рассказа, именно из подчёркнутых слов Ахилла, ясно видно, что Ахилл до этого сновидения уже верил и в бытие душ и в посмертную жизнь их в аиде в виде теней, сновидение же, возникшее на почве этого его верования, дало ему только случай утвердиться в этом веровании, а не было его первоначальным источником. Откуда первоначально возникла у греков вера в загробную жизнь, это данным рассказом совершенно не указывается. И все подобные сновидения имеют такое же значение, ― значение лишь подтверждающих свидетельств, но не первоисточника убеждения человека в бытии того или другого существа.

Та же анимистическая гипотеза дополняет своё объяснение ещё ссылкой на явление призраков умерших живым людям. Такое объяснение веры в личное бессмертие весьма серьёзно и с ним должно согласиться. Бесспорно, что во все времена и во всех странах бывали и бывают такие случаи, что живые люди видят умерших, которые являются им нен надолго в виде призраков, лёгких теней и иногда совершают при этом какие-либо действия и произносят некоторые слова. Как бы ни объяснять эти призраки, ― как действительные явления умерших из загробного мира или как галлюцинации живых, ― самый факт таких видений не может подлежать сомнению. В богословской и философской литературе собрано немало сообщений о таких видениях. Так, некто Шуберт однажды во сне ясно услышал голос своей матери, звавший его. Он проснулся и увидел, что мать стоит у его постели; простирая к нему руку, она сказала, что пришла проститься с ним и больше не увидится с ним на земле. Оказалось, что в это самое время мать Шуберта умерла со страстным желанием видеть пред смертью своего сына. Большею частию такого рода явления бывают именно в момент смерти человека или вскоре после смерти.

― Ещё случаи. Однажды вечером аптекарь Фрей, в Карлсруе, лежал в постели, под одеялом. Вдруг он чувствует, что кто-то под одеялом пожимает ему руку, и в этот же момент видит у своей постели местного пастора, большого своего друга, который приветливо кивает ему головой и потом уходит. На другой день утром Фрей узнал, что в момент видения пастор скончался.

― Однажды г-жа Форкеродт, в Готе, днём сидела со своею дочерью в своей квартире. Они услышали, что кто-то идёт к ним по лестнице. Выйдя в прихожую, чтобы встретить пришедшего, г-жа Форкеродт увидела там своего сына, который тогда учился в Галле; он стоял с большою на груди раною, из которой текла кровь. Не успела мать заговорить с сыном, как он стал падать и исчез. На следующий день получено было известие, что в этот самый час юноша умер.

― Капитан Кидд однажды спал в своей каюте и во сне почувствовал, что на него навалилось что-то тяжёлое. Открывши глаза, он увидел своего брата, тоже моряка, который склонился к его постели, одетый в совершенно мокрый мундир. Испугавшись, Кидд позвал к себе офицера из соседней каюты, и, когда тот вошёл в каюту, видение исчезло. Чрез два месяца Кидд получил известие, что в ту самую ночь брат его утонул в Индийском океане.

― Одна близкая родственница Гёте, находясь однажды в постели, услышала шелест бумаги. Думая, что в соседней комнате, кабинете её отца (деда Гёте), открыто окно и ветер шелестит бумагами на столе, она пошла в эту комнату; но все окна оказались запертыми. Когда она снова легла в постель, опять послышался явственный шум от тревожно скомкиваемой бумаги; затем послышался глубокий вздох и в её лицо повеяло холодом. От страха она убежала в детскую. Чрез несколько дней явился к ней незнакомец и подал ей совершенно измятую бумагу. Оказалось, что это предсмертное письмо её друга, умершего в ту самую ночь, когда она была напугана шумом бумаги и вздохом. Умирающий не успел дописать письмо, потому что у него наступили предсмертные судороги; тогда он схватил бумагу и, комкая её, стал кататься по постели, а затем, дважды глубоко вздохнув, умер.

― Однажды некто Дислер поздно вечером возвращался домой от родных из соседнего селения. Впереди него шёл его 5-летний племянник с фонарём, взявшийся сопровождать дядю и освещать ему путь. На половине пути фонарь вдруг погас, и мальчик впереди себя, в поле, увидел свою 8-летнюю сестру, которая между тем лежала дома больная. Мальчик побежал к ней, но она поднялась вверх и исчезла. Возвратившись на другой день домой, мальчик нашёл сестру свою умершею. Она умерла в то самое время, когда он увидел её в поле¹.

― 14 ноября 1264 г. скончался в Городце великий князь Александр Невский. В это время митрополит Кирилл, совершая богослужение во Владимире, увидел великого князя восходящим на небо в виде лёгкой светлой тени. Он понял это видение так, что Александр Невский скончался и душа его вознеслась на небо; поэтому, обратившись к народу, уверенно сказал: «зашло солнце земли русской; ныне преставился благоверный великий князь Александр».

― Однажды (в 30-х годах прошлого века) в Петербургской духовной академии заболел и был помещён в больницу студент Иван Крылов. Вскоре после этого инспектор академии, архимандрит Платон (впоследствии ― митрополит киевский), вечером неожиданно увидел в своей комнате этого студента: он стоял и прямо смотрел на о. Платона. Лицо его о. Платон видел вполне ясно, но тело было как бы в тумане или облаке. Постояв на месте, призрак понёсся к окну и скрылся. Несколько минут спустя больничный служитель пришёл к инспектору с известием, что студент Крылов скончался.

― Некто Энгельгардт, зимою 1858 г. должен был ехать, по делам службы, из Москвы в Архангельск. Опасаясь трудного пути, он письменно просил свою старушку мать, жившую в Петербурге, благословить его. Отправивши это письмо, он поехал. За Вологдой он решил переночевать на одной станции, чтобы отдохнуть от страшных ухабов. Ночью он сначала читал книгу, потом погасил свечку, собираясь уснуть, но не успел лечь, как вдруг в нескольких шагах от себя увидел свою мать и её сестру, умершую за 12 лет до этого. Поражённый видением, Энгельгардт стоял неподвижно и со страхом смотрел на явившихся. Тогда мать, заботливо и нежно глядя, крестным знамением благословила его. При свете зажжённой потом свечи видение исчезло. В Архангельске Энгельгардт получил известие, что мать его скончалась именно в ночь видения.

― В один приход, где в течение короткого времени умерло три настоятеля, поступил молодой священник. Войдя в первый раз в алтарь своей церкви, он увидел здесь незнакомого священника в облачении, окованного по рукам и ногам железными цепями. Новый служитель алтаря не растерялся и совершил литургию, по окончании которой видение исчезло. При втором служении видение снова явилось. При этом священник обратил внимание на то, что оно указывает на одно место помоста в алтаре. Осмотревши это место, священник нашёл там на полу у стены ветхий небольшой мешок, наполненный записками с именами живых и умерших, какие подаются на проскомидию для поминовения. Священник понял, что эти записки в своё время были оставлены непрочитанными тем лицом, которое на них указывало. Поэтому, совершая проскомидию, он прочитал все эти записки. И как только он окончил чтение их, цепи спали с узника, сам же он подошёл к священнику, молча поклонился ему в ноги и ― стал невидим². ― Видения, подобные описанным³, бывают конечно не часто, но они производят всегда сильнейшее впечатление и на самих визионеров и на всех, кто от них слышит рассказ о необыкновенном событии; поэтому, из немногих событий создаётся весьма стойкое обобщение, что умершие живут после смерти и могут являться живым в виде тонких призраков. Это убеждение так прочно прививается всем, что обнаруживает свою силу даже на людях, очень далёких от мистицизма. Известно, что редко кто не испытывает некоторой робости перед кладбищем, по крайней мере ночью. Чего же боятся люди на кладбище? Боятся встретиться с призраком какого-нибудь мертвеца. Эта боязнь есть отзвук общего убеждения, что покойники являются живым в виде призраков; а это убеждение основано несомненно на действительно бывших видениях, которые, следовательно, необходимо признать одним из оснований общечеловеческой веры в личное бессмертие.

4. Наконец, эта вера имеет ещё основание в самочувствии людей, в чувстве духовной неуничтожаемости человека. Очень нетрудно представить себя умершим, т. е. Вообразить тело своё в виде трупа, лежащего в гробу или даже зарытого в могиле. Но едва ли возможно для человека представить уничтожившеюся свою живую личность, своё сознательное я ― не существующим; сколько бы человек не делал усилий, это ему не удаётся: непременно он представляет при этом своё живое я как бы притаившимся и наблюдающим за тем, как совершается и к чему приводит прекращение его жизни. Человек только на словах или совершенно отвлечённо может говорить о собственном духовном уничтожении, но живо представить себе это уничтожение едва ли может. Это явление можно объяснять и как психологическую иллюзию, которая совсем не свидетельствует о действительной неуничтожаемости душевной жизни человека, и как отражение в сознании действительного свойства «внутреннего человека», ― то или другое объяснение зависит от понимания природы человека, ― но самый факт, что человек не может представить своё духовное уничтожение, несомненно служил и служит одною из опор веры в бессмертие.

Таким образом общечеловеческая вера в бессмертие не есть продукт обмана или легковерного и суеверного самообмана. Эта вера имеет основания жизненно-практические, нравственные, а также и опытные: а) она передаётся от поколения в поколение ради нравственной пользы её; б) она есть необходимое условие признания смысла и ценности жизни и настоятельно требуется совестью людей; в) она имеет основание и в опыте внешнем (видения) и г) в опыте внутреннем (чувство духовной неуничтожимости). Для верующей души эти основания совершенно достаточны, особенно при поддержке со стороны убеждения в бытии Бога-Промыслителя. Но можно ли оправдать веру в личное бессмертие человека доводами научно-философского характера? На этот вопрос отвечают так называемые доказательства личного бессмертия человека.

1. Теологическое доказательство бессмертия исходит из свойств духовной деятельности человека. Эта деятельность носит на себе ясно выраженную печать бесконечности, т. е. Она направляется идеалом бесконечного, абсолютного совершенства. ― В деле познания человек не довольствуется тем, что необходимо ему для удовлетворения своих житейских потребностей, для поддержания жизни и благополучия своего и своих близких; он имеет любознательность, которая не даёт ему остановиться ни на какой ступени знания и влечёт его всё дальше и глубже, несмотря даже на постоянное умножение таинственного и непонятного. Благодаря этой любознательности, процесс развития знания оказывается безостановочным и беспредельным. Обыкновенно подлежащий вниманию человека предмет первоначально кажется ему более или менее понятным; но более внимательное наблюдение и размышление приводит к различным трудным вопросам, решая которые, человек углубляет и расширяет своё познание, в то же время он сталкивается всё с новыми и новыми вопросами и трудностями исследования, которые и влекут его к дальнейшей безостановочной работе. Так, видя движение солнца по небу, люди думали, что солнце «ходит» вокруг земли. Путём продолжительных размышлений и наблюдений дознано было, что солнце не «ходит», и что движется не солнце вокруг земли, а земля вокруг солнца. Тогда явился вопрос: почему земля движется вокруг солнца? Потребовался новый гений ума, чтобы найти тяготение. Но и это открытие не положило предела вопросам и исследованиям. Явился вопрос: что такое тяготение, от чего оно зависит? Ясного ответа на этот вопрос до сих пор ещё нет. То же безостановочное движение исследующего ума замечается и в изучении человека. Ребёнок ходит, бегает, кушает, наблюдает, обдумывает свои наблюдения... и во всех этих своих действиях не видит ничего загадочного и непонятного. Взрослые люди стремятся объяснить себе жизнь человека, и это объяснение оказывается чрезвычайно сложным и трудным. Объяснение жизни человека предполагает исчерпывающее знание физиологии, психологии, философии со многими вспомогательными науками. Но и всё богатое развитие этих наук не даёт пока возможности вполне понять, что такое жизнь и чем живое отличается от неживого; также и об источнике душевной жизни человека доселе ведутся споры. Относительно Божества наивные люди некогда мыслили совершенно антропоморфически: они думали, что боги рождаются, растут, вступают в брак, ссорятся, воюют и мирятся между собою и т. п., что одни из них добры, другие злы, что те и другие могут гневаться на людей за непослушание, а также завидовать их удачам, почему необходимо умилостивить их, напр., жертвоприношениями и самоистязанием... С течением времени люди всё лучше понимали, что Божество во всех отношениях выше и лучше людей и жизнь его не похожа на жизнь человеческую, и это углубление в вопросы богопознания у всех народов приводило мыслителей к одному и тому же заключению, что Божество непознаваемо и неизреченно. Впрочем, даже и этот вывод не останавливал людей в стремлении постигнуть Божество: они старались постигнуть Непознаваемого ― помимо разума, посредством мистического слияния с Ним. Таким образом, во всех областях знания замечается одна и та же картина: по мере расширения и углубления знаний расширяется и углубляется также область неизвестного и таинственного, умножаются трудные вопросы, требующие решения, и человек всё яснее видит, что известное ему есть маленький островок, а неизвестное ― необозримый океан; но и это не останавливает человека, он стремится всё дальше уйти в этот открытый океан, потому что его влечёт не кое-что, а всё, его влечёт полнота знания, абсолютная истина. При бесконечной полноте бытия и ограниченности сил человека, законченное постижение всей истины для человека неосуществимо, но для него возможно бесконечное приближение к полноте знания, и в этом ― неустанный труд и чистая радость человека.

Такое же ничем неудовлетворимое движение вперёд замечается и в стремлении человека к добру, в нравственной жизни. Нравственная жизнь выражается в том, что свою жизнедеятельность и свою личность человек оценивает с точки зрения добра и зла; при этом он замечает в себе различные недостатки, эти недостатки старается уничтожить и вместо них развить в себе добрые качества, добродетели. В этой-то борьбе со злом и в осуществлении в своей жизни добра человек никогда не чувствует себя достигшим последнего, наивысшего совершенства; напротив, всякая победа, всякий успех в нравственном совершенствовании открывает ему новую цель для достижения и влечёт его к дальнейшим подвигам. Положим, что человек подвержен какой-нибудь чувственной страсти; он понимает и чувствует унизительность и вред этой страсти, глубоко проникнут желанием освободиться от неё и сделаться воздержным; он всеми силами борется со страстью и, наконец, достигает воздержания и чистоты. Остановится ли на этом нравственная работа у этого человека? Ни в коем случае, если только он будет продолжать нравственную жизнь, а не заглушит в себе нравственную совесть. Освобождённое внимание и сила воли, одержав одну победу, устремятся на другой какой-нибудь недочёт в характере и жизни человека, идеал нравственной личности откроется ему другой своей стороной и снова повлечёт к борьбе. Человек, например, заметит в себе раздражительность, от которой приходится страдать и ему самому и его близким и которая портит его отношения к людям. Путём усиленной работы над собой он, допустим, достигнет сначала сдержанности, а потом и действительной кротости, мягкой снисходительности к людям. Теперь, после этой новой победы, его самонаблюдение и самообладание ещё глубже проникнут внутрь духовной жизни и найдут там какой-нибудь ещё более серьёзный недостаток, ― нравственный идеал откроется человеку ещё новой своей стороной. Так, человек подметит в себе самом самомнение, гордость, которая легко усиливается при одержании побед над своими недостатками, при видимом очищении жизни. Тогда должна начаться новая борьба, гораздо более трудная и важная, чем борьба с чувственностью и раздражительностью, потому что гордость ― самая упорная и опасная страсть. Если и эту страсть победит человек, он всё же не будет сознавать себя достигшим предела нравственных стремлений. При достижении чистоты жизни, чистоты сердца, он проникается ревностной любовью к другим людям, начинает желать праведности не для себя только, но и для других, чувствует потребность и обязанность помогать другим идти по пути спасения. И всякая неудача, всякий неуспех в этом деле (а эти неудачи неизбежны) переживается им, как свидетельство его собственного несовершенства ― неуменья, невнимательности, холодности, слабоволия, а следовательно заставляет его вновь и вновь сознавать свою далёкость от идеала истинного нравственного совершенства, учиться самоотвержению и любви, безостановочно работать над собою. И этой работе нет предела, потому что идеал, влекущий человека, есть совершенство не в каком-нибудь одном отношении, но ― во всех отношениях, нравственное совершенство полное, абсолютное, к которому человек со своими ограниченными силами может только бесконечно приближаться.

Печатью бесконечности отмечено и стремление человека к счастью, блаженству. Неудовлетворимость человека никакою достигнутою ступенью счастья общеизвестна и очевидна. Например, бедный человек стремится к достатку и обеспеченности; достаточный и обеспеченный стремится к богатству; достигший богатства непременно страдает от каких-нибудь других невзгод: или от болезней, или от семейных несчастий, или от недоброжелательства людей, или от многочисленности забот, которые не оставляют ему времени для личной жизни и для удовлетворения высших духовных запросов. Те же невзгоды отравляют жизнь и тех людей, которые владеют богатством, не трудясь над его приобретением. Такие люди, по привычке к условиям обеспеченной жизни, даже и не чувствуют довольства от этой своей обеспеченности; напротив, все невзгоды жизненные чувствуются ими неизбежно. Если человек возвысится над привязанностью к земным благам и станет полагать своё счастье в добродетели и в служении другим людям, их благополучию и духовному благу, то он конечно станет на верный путь к блаженству, но именно на этом пути он меньше всего может остановиться с чувством полной удовлетворённости и сказать: больше мне ничего не нужно, я совершенно доволен и собою и всем окружающим. ― То же недовольство достигнутою ступенью блага наблюдается и в жизни общественной и государственной. Нет корпорации, города, сословия, государства, которые были бы совершенно удовлетворены своим состоянием и не стремились бы к лучшему.

Итак, человек стремится к бесконечному, ― к абсолютному знанию, добру и блаженству. Эта печать бесконечности есть образ Божий в природе человека, который существенно отличает человека от других живых существ земли; в этом стремлении человека к бесконечному состоит духовное благородство, высокое достоинство человеческой личности; по силе этого достоинства, как образ Высочайшего Существа с Его реальным всесовершенством, каждый человек имеет право на достижение цели своего бытия и не может считаться только средством для других существ. ― Но каким образом человек может достигнуть цели своего бытия? Как он может осуществить бесконечное приближение к абсолютному совершенству? Очевидно, что в земной кратковременной жизни это невозможно; для достижения цели своего бытия человек нуждается в жизни бесконечной, которая, следовательно, и должна быть предоставлена ему, если только жизнь его должна достигнуть своей цели и иметь смысл. В противном случае, жизнь человека должна быть признана бессмысленной.

Этот последний вывод иногда пытаются устранить таким соображением, что люди могут и в пределах земной жизни достигнуть цели своего существования, только не в лице отдельных представителей человечества, а в лице бесчисленных поколений человеческого рода: если человеческий род будет жить на земле бесконечно, и каждое поколение его будет хоть немного приближаться к совершенству, превосходя своих предков и знаниями, и добродетелью, и счастьем, то в общем человечество и будет бесконечно приближаться к бесконечной истине, добру и блаженству. Но это воззрение покоится на совершенно необоснованных предположениях. Нельзя доказать, что род человеческий будет жить на земле до бесконечности; напротив, земля и солнце стареют, как и всё в мире, и рано или поздно потеряют силу кормить и греть людей; и род человеческий также стареет и, в пределах естественного течения природной жизни, рано или поздно должен прекратить своё размножение и существование, подобно тому как пресекаются отдельные фамилии и вымирают племена и народы. Точно также ничем не доказано, что человечество неизменно с каждым поколением должно совершенствоваться; история показывает примеры вырождения целых народов и падения их во всех отношениях (египтяне, ассирийцы, хананейские племена, финикияне и др.), и эти примеры не дают возможности уверенно говорить о неуклонном совершенствовании всех поколений человечества. Но главная ошибка этого воззрения в том, что, говоря о человечестве, оно забывает о человеке, о человеческой лености. Каждая личность человеческая, каждый отдельный человек стремится к безусловному, каждый носит на себе печать бесконечности, благородство образа Божия, каждый и должен получить возможность бесконечного совершенствования в бесконечной жизни. Если этого нет, то жизнь людей бессмысленна. Но ведь, по изложенному воззрению, из всего человечества не получит удовлетворения своего стремления к бесконечному совершенству ни один человек: можно ли говорить при таких условиях, что достигнет своей цели всё человечество?

Ещё яснее несостоятельность другого предположения, что совершенство будет достигнуто последним поколением или последними поколениями человечества. При таком предположении опять-таки не осуществляется всеобщность достижения цели и смысла жизни людей: последние поколения это не все люди, не всё человечество, а только очень малая часть его. И даже эти последние поколения, конечно, не могут достигнуть цели жизни и осуществить смысл её. Смысл жизни может осуществиться только при условии бесконечного приближения к совершенству в бесконечной жизни, так как овладеть бесконечным совершенством в конечной земной жизни невозможно; но последние поколения людей не будут жить на земле бесконечно; значит, и эти поколения умрут, не достигнув своей цели. Смерть ― вот последний враг смысла нашей жизни, одинаково грозный для всех поколений; она пресекает жизнь человека и полагает конец его движению к совершенству. Бесконечная жизнь после смерти ― вот необходимое условие осуществления смысла жизни для каждого человека и для всего человечества.

2. Своим стремлением к бесконечному совершенствованию человек, несомненно, выражает потребность, предъявляет запрос на бесконечную жизнь. Но можно ли этому запросу придавать доказательное значение? Можно ли на основании потребности человека в бесконечной жизни утверждать, что после смерти человек действительно живёт бесконечно? Да, это возможно и даже необходимо, если потребность в бесконечной жизни рассматривать при свете строя всей природы. Потребность в бесконечном совершенствовании не выдумана человеком, не есть продукт искусственного воспитания, но от природы присуща ему; природные же потребности не бывают обманчивы, природные способности и органы не бывают ненужными, так или иначе они находят своё применение и удовлетворение. Ребёнок, только что родившийся, имеет и заявляет потребность в воздухе для дыхания, в своеобразной пище для питания, в опоре для своего слабого тела. Он совершенно не знает, существуют ли предметы, соответствующие этим нуждам, но в своих запросах он не ошибается: в природе есть на самом деле всё, что ему нужно. Таким образом, его потребности безошибочно указывают на бытие некоторых предметов, им соответствующих. Когда ребёнок ещё не родился на свет, но уже достаточно сформировался в утробе матери, он имеет все члены тела, но не пользуется ими, и они оказываются ненужными ему: глазами он не смотрит, ушами не слушает, лёгкими не дышит, руками не работает, ногами не ходит... Если бы ребёнок мог тогда рассуждать то мог бы подумать, что все эти органы совершенно бесцельно даны ему и никогда не могут найти себе применения в его жизни. Но такое рассуждение было бы ошибочно. Истинный взгляд на эти органы у ребёнка должен был бы выразиться так: все эти органы не мною самим придуманы, но даны мне природой; природа же не ошибается и не обманывает, ею данные способности и органы непременно должны найти своё применение, но в условиях настоящей моей жизни органы моего тела оказываются неприменимыми, данные мне способности не могут быть удовлетворены; следовательно, мне предстоит иная жизнь, в других условиях, и в той жизни мне будет дана возможность использовать мои природные способности и соответствующие им органы. Такое рассуждение было бы совершенно правильно. И в этом духе, в духе доверия к целесообразности строя природы, ведут свои исследования и размышления все биологи, напр. Физиологи. Когда физиолог, изучая жизнь организма, не может ясно определить функцию и полезное значение того или другого органа (напр. Щитовидной железы или селезёнки), то он не думает, что этот орган не нужен организму, а только признаёт, что ему не удалось пока открыть его значение, и ждёт с уверенностью, что при дальнейшем исследовании ему или другим физиологам когда-нибудь станет ясным это значение. В тех немногих случаях, когда физиологи от своего незнания заключали к бесполезности и ненужности для организма какого-либо органа, им приходилось потом убеждаться в своей ошибке. Так было с щитовидной железой: некоторое время она считалась ненужной и её вырезывали у больных зобом; но вскоре оказалось, что лишение этой железы ведёт оперированных к идиотизму, что, следовательно, эта железа существенно необходима для питания организма, особенно мозга. Таким образом, что природные органы и соответствующие им способности всегда имеют полезное значение объективно-доказательное, это бесспорный принцип и обыденного мышления и научного исследования природы. В свете этого-то принципа, в свете общего строя природы и получает объективно-доказательное значение запрос человека на бессмертие, потребность его в бесконечном совершенствовании и бесконечной жизни после смерти. Эта потребность ― природная, и из всех земных существ только человек наделён ею. Несомненно, что эта потребность, которая не может быть удовлетворена и найти своё применение в краткой земной жизни, указывает на предстоящую человеку ― и только ему ― иную жизнь, бесконечную. Как утробная жизнь, по законам природы, не есть вся жизнь человека на земле, но только приготовление к жизни внеутробной, где развиваются и находят своё применение его силы душевные и телесные, так и жизнь земная не обнимает собою всего человеческого существования, но служит только первой ступенью к бесконечному развитию духовных сил человека в бесконечной жизни посмертной, к чему эти его силы от природы предназначены.

Если человеку после смерти предстоит иная жизнь, в которой его природная жажда бесконечного совершенствования найдёт своё удовлетворение, то смерть или умирание есть переход к этой иной жизни. И так как в природе всё совершается с глубокой постепенностью, то уже в этом переходном состоянии должны намечаться черты новой ― загробной жизни, отличающие её от жизни земной. Что касается телесной природы человека, то она в эти страшные моменты явно отказывается служить ему: затрудняется дыхание, перестаёт работать сердце, теряется способность произвольных движений, и, наконец, тело превращается в труп. В физическом отношении умирание есть, бесспорно, переход человека к жизни без тела. Но что наблюдается тогда в душевной жизни человека? Можно ли в ней подметить признаки какой-либо новой формы душевной деятельности или, наоборот, она клонится к угасанию и не даёт надежды на продолжение жизни после смерти? О предсмертных душевных переживаниях сообщают те лица, которые подвергались опасности смерти, сознавали эту опасность, но были спасены и возвращены к жизни; таковы утопавшие, повесившиеся, отравившиеся, упавшие с большой высоты (наприм., при восхождении на горы), лежавшие на рельсах железной дороги во время прохождения поезда, а также бывшие при смерти от различных болезней. По согласному свидетельству многих таких лиц, в предсмертные минуты или секунды, когда жизнь тела готова погаснуть, душевная деятельность становится необычайно напряжённою и получает совершенно своеобразный характер, именно ― в самое короткое время человек вспоминает всю свою жизнь, иногда с самыми мелкими, давно и совершенно забытыми, подробностями. Эти воспоминания у одних идут в обратном порядке от настоящего к прошедшему ― к детству, у других ― в естественном порядке, от прошедшего к настоящему, у некоторых они не имеют сколько-нибудь заметного течения во времени и представляются сознанию в виде единой, цельной картины. При это моментальном воспоминании переживается весьма отчётливая и уверенная нравственная оценка и отдельных эпизодов жизни и всей её совокупности. Вот несколько сообщение такого рода. Английский адмирал Бофор однажды упал с лодки в море и пошёл ко дну. «В этом состоянии, ― говорит он, ― одна мысль гнала другую с такой быстротой, которая не только неописуема, но и немыслима для всякого, не испытавшего ещё подобного состояния. По мере углубления в прошлое в памяти моей проходили все случаи моей жизни в порядке, обратном порядку естественного следования их, и не в смутных очертаниях, но в виде вполне отделанной картины, со всеми мельчайшими подробностями и и аксессуарами; короче ― вся жизнь моя прошла перед моею душою, как в панораме, причём каждый шаг её явился предо мной, сопровождаясь сознанием правильности или неправильности его и точным пониманием его причин и следствий. Многие незначительные приключения в моей жизни, давно уже мною забытые, предстали пред моим духовным взором с такой ясностью, как будто они были недавно мною пережиты». От падения Бофора в воду до вынутия его из воды прошло не больше двух минут. ― Фехнер рассказывает об одной даме, упавшей в воду и чуть не утонувшей, что в какие-нибудь две минуты она, по её словам, прожила ещё раз всю прошлую жизнь свою, развернувшуюся пред её духовным взором во всеми мельчайшими подробностями⁴. ― Дерепа рассказывает о себе, что во время франко-прусской войны, 2 декабря 1870 г., он был ранен и упал в 50 шагах от пруссаков. Пули свистели кругом, и он ждал неминуемой смерти. В этот момент он представил себе всю свою жизнь с мельчайшими подробностями и с совершенною ясностью⁵. Макарио о себе сообщает, что однажды, купаясь в Сене, стал тонуть, и в этот момент все поступки его жизни предстали пред испуганными взорами его духа. Подобные случаи рассказывает Мунк. Один утопавший вспомнил всю свою жизнь со всеми подробностями, причём воспоминание каждого события сопровождалось ясной нравственной оценкой. Один человек лежал между рельсами в то время, когда по ним шёл паровоз, и он также вспомнил всю свою жизнь, как будто книга суда была раскрыта пред его глазами. ― Проф. Гейм (Швейцария) однажды, при восхождении на гору, упал в пропасть. Он говорит, что пережитое им тогда в несколько секунд нужно бы рассказывать целый час, все мысли его (о том, как бы избавиться от погибели) были чрезвычайно ясны и точны, в последний же момент пред ним прошла вся его жизнь в бесчисленных образах. Заинтересованный своим опытом, Гейм собрал сведения от многих туристов, переживших подобное падение, и из своей анкеты сделал такой вывод, что почти все упавшие переживали чувство блаженства, теряли осязательно-болевую чувствительность, при сохранении нормальной силы зрения и слуха; почти все заметили в себе необычайную быстроту мысли и воображения и очень многие пережили воспоминание всей своей прошлой жизни⁶. ― Солье сообщает об одной молодой женщине, отравившейся морфием, что она, как в панораме, видела всю свою жизнь, и ― не в последовательном порядке, а зараз, как бы на одном плане; другая пациентка Солье, болевшая тифом и перитонитом, также вспомнила всю свою жизнь, начиная с детства, но не с такою молниеносную быстротой⁷. ― Некто Иоанн Шердтфегер после продолжительной болезни впал в состояние мнимой смерти, длившееся несколько часов. Когда он открыл глаза, то сказал своему духовнику, что созерцал всю свою жизнь и все свои грехи, даже такие, которые давно изгладились из его памяти⁸. ― Датский профессор д-р Горнеман собрал множество фактов, характеризующих последние моменты жизни человека, и он также свидетельствует о моментальном воспоминании умирающими всей жизни⁹. ― Нередко, особенно у людей религиозных и обладающих даром живого поэтического воображения, предсмертное воспоминание прежней жизни облекается в какой-либо поэтический образ. Так, Иоанн Профетер во время тяжёлой болезни впал однажды в «бессознательное» состояние, так что его сочли умершим. В этом состоянии он видел, что два ангела взяли его и пронесли сперва сквозь облака, потом сквозь небесный свод, после чего он увидел храм Творца и в нём ковчег; из ковчега Бог вынул книгу всевидения и прочёл в ней Профетеру все содеянные им в его жизни грехи¹⁰. ― Девица Ольга Васильевна Азанчевская, во время одного из многих своих обмираний, видела святителя Митрофана, который показал ей книгу её жизни, где были вписаны всё её добрые и дурные дела, мысли и чувства¹¹. Другие обмиравшие и умиравшие видели хартию, на которой записана была вся их жизнь (житие св. Феодоры).

Все эти рассказы ясно свидетельствуют, что в предсмертные моменты, когда тело отказывается служить человеку, душевная деятельность его не угасает, а напротив необычайно усиливается и притом получает совершенно своеобразный, новый характер. ― Земная душевная жизнь человека протекает во времени, т. е. Она складывается из последовательно идущих моментов, из которых одни уже прошли (прошедшее), другие ещё не наступили (будущее); центральный момент такой жизни ― настоящее ― есть очень краткий, быстротечный переход от прошедшего к будущему. Эта жизнь во времени необходимо характеризуется узостью сознания. Ведь будущее для человека, живущего во времени, ещё не наступило, оно ещё не испытано им, оно ещё не есть достояние его сознания, и в отношении к нему сознание человека безусловно ограничено, сужено, сознание не вмещает в себе будущего. Прошедшее ― уже прошло и также не содержится в сознании. Большую часть пережитого человек позабывает до того, что никогда не воспроизводит и не может припомнить, несмотря ни на какие усилия памяти; но и то, что не позабывается до невозможности воспроизведения, всё-таки не присутствует в сознании каждый данный момент жизни человека: известно, что человек не может всегда иметь в сознании все свои знания, все привычные чувства и стремления, ― его сознание весьма сужено, ограничено и в отношении прошедшего. Наконец, узость свойственна сознанию даже и по отношению к настоящему. В каждый настоящий момент своей жизни человек подвергается множеству воздействий со всех сторон, но зараз воспринять своим сознанием все эти воздействия человек не может никакими усилиями, никаким напряжением внимания. Если человек, читая книгу, будет ясно и отчётливо воспринимать читаемое, то в силу этого он не будет замечать того, что делают и говорят вокруг него, не будет видеть обстановку комнаты, в которой он сидит; если же он станет прислушиваться к разговорам и наблюдать за действиями окружающих его лиц, то потеряет нить читаемых рассуждений, ― вместить в своё сознание зараз то и другое он не может. Некоторые психологи предполагают даже, что в каждый кратчайший момент психической жизни сознание человека может вместить только одно душевное явление. Экспериментально это предположение не оправдывается, но что сознание очень узко и в отношении настоящего, это не подлежит сомнению. ― Полную противоположность жизни во времени со свойственной ей узостью сознания представляет жизнь вечная. В вечной жизни нет ни преемственно следующих моментов, ни узости сознания, ― в ней нет ни позабытого или несознаваемого прошедшего, ни ещё не испытанного будущего, ни ограниченности сознания настоящего. Существо, живущее вечною жизнью, зараз и всегда сознаёт всё своё духовное содержание, зараз и всегда обладает всею полнотою своего духовного богатства, ничего не теряя и ничего не приобретая; иначе сказать, оно живёт вечно в неизменном настоящем. Такою вечною жизнью живёт Божество, ― Существо, чуждое всякой ограниченности. Человеку такая вечность не может быть доступна вследствие того, что он только стремится к абсолютному совершенству, но при ограниченности своих сил никогда не может овладеть им: он может только бесконечно приближаться к полноте знания, добра и блаженства, но никогда не может быть всеведущим, всесвятым и всеблаженным. Поэтому, какой бы ступени совершенства он ни достиг, для него всегда будут существовать движение вперёд, совершенствование и переход от настоящего к будущему. Кроме настоящего, для человека неминуемо должны существовать непрерывный переход к будущему и постепенное обогащение сознания новым и новым содержанием, так что по самой природе своей человек никогда не может освободиться от узости сознания по отношению к будущему. Но для него мыслимо освобождение от узости сознания по отношению к настоящему и прошедшему. Для этого ему нужно всегда иметь в сознании всё пережитое, всегда владеть всем своим, уже приобретённым, душевным содержанием, а также усвоять всё, что вновь даётся ему для восприятия. Тогда он будет владеть всем своим духовным богатством, ничего из него не теряя, а только всё больше обогащаясь; тогда прошедшее будет находиться всегда в его сознании, следовательно, оно будет составною частью в содержании сознания настоящего, оно перестанет быть прошедшим, забытым или неосознаваемым. Тогда, очевидно, душевная жизнь человека будет состоять только из настоящего с непрерывным переходом к будущему. Это и есть мыслимая для человека вечность, человеческая вечная жизнь. Предстоит ли человеку на самом деле вечная жизнь? Справедливы ли обетования веры от этой жизни? Предсмертные минуты дают довольно ясный ответ на этот вопрос. В эти минуты, когда в теле готова погаснуть последняя искра жизни, сознание начинает работать с необычайною силою и по-новому: оно воскрешает всё пережитое, овладевает всем когда-то приобретённым богатством, которое казалось навсегда потерянным; в эти минуты прошедшее входит в содержание сознания настоящего, оно перестаёт быть прошедшим, и сознание начинает освобождаться от своей узости, нераздельно соединённой с жизнью во времени; в эти минуты, следовательно, сознание переходит от жизни временной к жизни вечной. Поэтому на вопрос: предстоит ли человеку после смерти вечная жизнь? Нужно отвечать утвердительно, так как умирание, в психическом отношении, есть переход от временной жизни к вечной. Переход от временной жизни к вечной есть факт опыта.

Тяжело и страшно переходить в вечность, если в своей прожитой жизни человеку нечего вспомнить доброго, если воскресшее прошлое представляет его сознанию подавляющее преобладание зла, и он уже не находит в себе силы отречься от зла, осудить себя и всею душою стать на сторону добра. «Представьте себе, ― говорит один французский писатель (Николь, 17 в.) ― большую тёмную комнату, которую человек в течение всей своей жизни наполняет змеями и ехиднами, куда он множество их приносит каждый день и просит ещё и других помочь ему увеличить его кучу. Как только змеи попадают в эту комнату, они засыпают, и одни лежат на других, так что позволяют этому человеку даже ложиться на них, не кусая его и не причиняя ему никакого зла; и так как такое положение продолжается довольно долго, человек привыкает к нему и ничего более не боится. Но именно в это время, как он об этом меньше всего думает, окна этой комнаты внезапно растворяются, и туда проникает свет; все змеи сразу просыпаются и все бросаются на несчастного, рвут и терзают его и не остаётся ни одной, которая не дала бы ему почувствовать своего яда. Как ни ужасен этот образ, но он есть лишь слабое подобие того, что делают обыкновенно люди и что с ними будет в момент их смерти». Но если развернувшаяся перед сознанием умирающего «хартия» его жизни покажет ему скорбь его о грехах, борьбу против зла, хотя бы даже не всегда победоносную, постоянное сочувствие добру и добросовестное стремление к нему, то смерть не может быть страшна для него, ― она будет для него переходом к иной, лучшей жизни, неизмеримо более содержательной духовно, чем жизнь временная с её узостью сознания; такой человек встретит переход свой в жизнь вечную с миром и благодарностью, как праведный Симеон: «ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, с миром».

Жизнь после смерти есть постулат человеческой духовной природы с её стремлением к бесконечному, имеющий несомненное доказательное значение, и переход к этой вечной жизни есть факт опыта. Эти два соображения ― телеологическое и психологическое ― удостоверяют, что посмертная жизнь действительно предстоит каждому человеку. Но как возможна эта посмертная жизнь?

Если душевная жизнь имеет своим источником и носителем тело, материальную субстанцию, тогда, очевидно, о посмертной жизни не может быть и речи, потому что жизнедеятельность тела несомненно прекращается в момент смерти; тогда постулят бессмертия, как бы он ни был выразителе и доказателен, нужно признать обманчивым, а переход сознания пред смертью от временной жизни к вечной следует признать только последней предсмертной вспышкой сознания, после которой оно должно навсегда погаснуть. Следовательно, изложенные выше соображения имеют свою силу только при том предположении, что душевная жизнь коренится не в теле, не в материальной субстанции, а в особом начале, по бытию и природе независимом от тела; нужно доказать бытие в человеке души, чтобы можно было утверждать посмертную личную жизнь человека. По-видимому задача ― доказывать бытие души есть задача бессмысленная. Ведь, если душа у человека есть, то она и есть сам человек, она-то и есть живая человеческая личность со всем её душевным содержанием; следовательно, доказывать человеку бытие в нём души значит доказывать ему бытие его самого. Но тем не менее задачу эту приходится ставить и решать, потому что налицо ― бесспорный факт, что множество людей или отрицают бытие души у человека (и у себя самих) или по крайней мере сомневаются в нём. Есть много причин для этого сомнения и отрицания. Главная же из них заключается именно в том, что душа есть сам психически живой человек. Вследствие этого тождества человек всегда и неизменно имеет душу и не на один кратчайший момент не может остаться без души, чтобы потом сравнить два состояния ― одно, когда душа у него есть, и другое, когда души у него нет. Между тем мы ясно опознаём те явления и предметы, которые можем отличить от других предметов и явлений; если же мы не можем осуществить такого различения, то и познание для нас невозможно или очень затруднено. Мы, например, почти не замечаем своего дыхания, сердцебиения, кровообращения ― потому, что эти процессы совершаются постоянно, непрерывно, и нам обычно не приходится отличать состояние, когда эти процессы совершаются, от состояния, когда они не совершаются; мы совсем не замечаем давления на нас атмосферы и притяжения нас землёю, потому что атмосфера давит на нас и земля нас притягивает постоянно, и мы в обычных условиях жизни не можем осуществить различение двух состояний ― притяжения нас землёю и придавленности атмосферой и ― свободы от этих воздействий. Но душа человека ― всегда с ним; больше того, душа это и есть сам психически живой человек, и он не может освободиться от неё ни на один момент, чтобы различить жизнь с душою и жизнь без души. Вот почему так много спорили и спорят люди о душе, ― не потому, что она далека и скрыта от человека, а наоборот ― потому, что она слишком близка ему. Однако познание души всё-таки возможно и осуществимо. Если нельзя отличить состояние обладания душою от состояния не обладания, то можно отличить душу от тела. Правда, и это нелегко, потому что и тело ― всегда с нами; но самая разнородность этих двух начал человеческой природы даёт возможность осуществить их различение. Кроме того, всякий двигатель, всякая сила проявляют себя в своих деятельностях, и по этим проявлениям можно судить и о бытии и о природе деятеля; поэтому и о душе о её бытии и природе, можно судить по душевной деятельности.

Как можно осуществить различение в человеке двух составных частей его природы ― души и тела? Для этой цели пригодны все такие факты в жизни человека, в которых обнаруживается расхождение в жизни душевной и телесной.

1. Тело человека по своему составу сложно, оно состоит из неисчислимого множества живых клеток, которые в свою очередь слагаются из множества элементарных частиц вещества. При такой сложности из множества частей, тело изменчиво, текуче, так как в нём непрерывно происходит обмен веществ, например, с каждым вдыханием в него входит новое вещество, с каждым выдыханием из него выбрасывается вещество отработанное, так что тело ни одного момента не остаётся неизменным, одним и тем же. Более или менее прочно в нём сохраняется только форма его, но не состав, и тело можно сравнить со струёй воды в фонтане или водопаде, которая сохраняет свою форму, но непрерывно меняет своё содержимое. В силу этого обмена веществ, в течение некоторого периода времени тело обновляется совершенно, и в нём не остаётся ничего из того, что было несколько лет назад; притом же и форма тела в течение жизни претерпевает очень значительные перемены. Поэтому, строго рассуждая, нельзя говорить, что в течение всей жизни человек владеет одним и тем же телом; нет, в течение земной своей жизни человек несколько раз переживает своё тело, изнашивает и сменяет несколько тел, подобно тому как он изнашивает и меняет свои одежды или, стоя в реке, омывается всё новою и новою, текущею в ней, водою. И как тело человека отлично от текучей речной воды, омывающей его, или от изнашивающейся одежды, облекающей его, так и человек отличен от своего текучего ― изменчивого тела. Это становится совершенно ясно, если обратить внимание на характер внутренней, душевной жизни человека в отличие от телесной. Душевная жизнь человека складывается из неисчислимого множества отдельных душевных явлений или переживаний, но все они, несмотря на своё множество и разнообразие, объединяются в одном сознании. Известно, что в каждый данный момент своей жизни человека сознаёт себя неделимою психическою единицею (единство сознания) и в течение всей своей жизни он сознаёт себя одною и тою же психическою единицею, одною и тою же психической силой (тождество сознания). Никакие перемены в содержании сознания (обогащение знаниями, нравственные перевороты, перемены в интересах и деятельности и т. п. Не могут заставить человека сознать себя нумерически ― другим деятелем, количественно ― другою психическою единицей, чем какою сознавал он себя раньше; под влиянием этих перемен он признаёт себя только качественно ― иным. При душевном заболевании он может даже приписать себе другое имя, другое общественное положение (навсегда или на время), например ― объявить себя алжирским беем или испанским принцем, но и при этом он остаётся и чувствует себя одною и тою же единицей психической силы: это один и тот же он прежде был скромным обывателем, а теперь стал принцем. Следовательно, у человека меняются явления сознания, многочисленные и разнообразные до противоположности, но самое сознание у него всегда едино и во всю жизнь одно и то же. Этим своим единством и тождеством сознание решительно отличается от тела с его множественностью и изменчивостью. Тело складывается из своих частей и есть сумма их, и потому смена этих частей нарушает его тождество, оказывается переменой самого тела. Душевные же явления ― не части, из которых складывается внутренняя душевная сила, не части сознания, а произведения его, проявления его деятельности, и потому множественность и разнообразие этих явлений не мешают и сознанию быть единым и всегда тождественным себе. Ясно, что душевная жизнь человека, хотя протекает в союзе с телом, но производится не телом, что, кроме многосоставного и изменчивого тела, в человеке есть ещё единая и во всю жизнь одна и та же сила сознания.

2. Если бы душевная жизнь коренилась в телесной субстанции и всецело от неё зависела, тогда в душевном и телесном развитии человека должна была бы существовать совершенная параллельность в течение всей жизни. Но такой совершенной параллельности на самом деле нет. С детства до старости (т. е. Приблизительно до 55 лет) силы душевные и и телесные развиваются и работают приблизительно параллельно, в одном и том же направлении. Ребёнок есть ребёнок и в физическом и в психическом отношении; отрочество и юность ― время роста, раскрытия душевных и телесных сил, зрелый возраст ― пора расцвета тех и других, пора наибольшей трудоспособности и производительности. Однако уже в зрелом возрасте замечается нарушение параллельности в развитии душевной и телесной жизни. В то время как силы физически в течение нескольких десятилетий зрелого возраста держатся на одинаковом уровне (а пред приближением старости начинают и ослабевать), душевная жизнь в течение этих десятилетий совершенствуется: приобретаются всё новые знания, обогащается жизненный опыт, человек делается хозяином в той области, где проходит его деятельность, раскрывается всё больше нравственная личность человека, расширяются его интересы и сфера воздействия на окружающую жизнь. С наступлением старости у многих людей заметно падают душевные силы: постепенно теряются память, понижается интерес и к знанию, и к практической деятельности, и к людям, ослабевает воля, и иногда старые люди «впадают в детство» с его узкими, мелкими, большею частью эгоистическими интересами. Но такой упадок психики в старости есть явление далеко не всеобщее. Нередко наблюдается, так называемая, цветущая старость даже у старцев слабого телосложения, плохого здоровья и ведущих вовсе негигиеничный образ жизни. У таких старцев, чем дальше идут годы, тем светлее становится ум, тем отзывчивее сердце, тем непоколебимее воля. Они уже никого и ничего не боятся, ни людей, ни опасности и страданий, безбоязненно говорят правду кому угодно; они умеют всем сочувствовать, всех любить и ласкать и на всякое горе отозваться; они любят и умеют вникнуть во всякий вопрос, даже далёкий от их обычных занятий, во всякое жизненное затруднение, и своё и других людей, и дать всегда мудрый совет, обличающий в них светлый ум. Такая старость бывает у людей нравственного подвига, как образованных, так и необразованных, и потому чаще всего встречается в среде простого народа и у подвижников благочестия в хороших монастырях. Недавний и поразительный пример такой цветущей старости представляет о. Амвросий Оптинский, скончавшийся в 1891 г., на 81-м году своей жизни. Он всегда был некрепкого здоровья, и старость наступила для него необычайно рано. В 1845 году, 33-х лет, пред посвящением в иеромонахи, он жестоко простудился, долго проболел и с тех пор уже никогда не был здоров. Впоследствии он ещё много раз тяжело и подолгу болел, вследствие простуд и переутомления; болел он ревматизмом, невралгиями, головными болями, желудочно-кишечными болезнями, воспалением глаза, страшным геморроем, который обострялся у него на целые месяцы и обескровливал хилого монаха-постника настолько, что нужно удивляться тому, как он мог не только трудиться, а даже просто жить. Эти болезни настолько ослабили силы о. Амвросия, что уже в 1847 г., будучи 35-ти лет, он официально был признан неспособным к труду, по представлению епархиального начальства, Св. Синодом он был исключён из числа штатных иеромонахов монастыря и оставлен «на пропитании и призрении обители». С этих пор о. Амвросий не мог сам совершать богослужения, а с 50-летнего возраста он не в силах был даже ходить в церковь и стоять за богослужением, и молился только в келии. Редко, и то только летом, выходил он на воздух и гулял по монастырскому двору. В келии он большею частью сидел или лежал; так принимал посетителей, так слушал и всенощные, которые служились для него. Без преувеличения можно сказать, что в физическом смысле о. Амвросий сделался развалиной ― ещё в те годы, когда другие находятся в самом расцвете сил. Между тем вся Россия знает, какова была духовная жизнь этого неспособного к труду заштатного иеромонаха, бывшего на пропитании и призрении монастыря. Именно, когда он совсем потерял здоровье и стал неспособен к труду, тогда начался подвиг его старчества (в 1848 г.), продолжавшийся более 40 лет. Ежедневно о. Амвросий принимал множество посетителей (особенно в 1862 г.), как монахов своего монастыря, так и посторонних ― со всех концов России. Каждому он уделял своё внимание, каждого умел понять и оценить, умел вникнуть в его нужду и горе и дать подходящий совет, всегда безукоризненно правильный во всех отношениях, и в духовном и в житейском. Кроме того, он вёл (большей частью при помощи секретаря-писца) весьма обширную переписку со всякими людьми, которых знал и которых не знал лично, и в своих письмах так же мудро направлял жизнь их, как и посетителей своих, лично излагавших ему свои нужды. Для всего этого какая нужна была память, какая проницательность и сила мысли, какая настойчивость неутомимой воли! При таких великих духовных трудах о. Амвросий был неизменно весел, приветлив, неистощимо любвеобилен. Не было обстоятельств, которые могли бы нарушить его душевное равновесие, привести в уныние или раздражение. Это была неусыпающая духовная сила, неугасимый духовный пламень. «Любить ближнего так, чтобы желать ему всякого счастья, благословляемого Богом, и стараться доставить ему это счастье ― было его жизнью и его дыханием, ― говорит лично знавший о. Амвросия человек. И в этом потоке любви, который обливал всякого, приходившего к о. Амвросию, была такая сила, что она чувствовалась без слов, без действий. К о. Амвросию довольно было подойти, чтобы почувствовать, как на его чувство открывалось сердце приходившего, рождалось полное доверие и самая тесная близость. Среди общей холодности и равнодушия, при совершенном нежелании людей видеть и чувствовать дальше собственного существа, многим трудно живётся. Нужен человек, которому можно было бы поведать всё, что волнует душу, которому бы без утайки можно было открыть все думы и надежды, доверить всякую тайну, чтобы стало легче и счастливее. И нужно, чтобы это чувство разделялось, чтобы за вежливым словом не слышалось удивления тому, что ищут участия, а чтобы это участие, которого труднее всего добиться в жизни, светило во всяком звуке, во всяком движении. Нужен в жизни сочувственный взор, ласковое слово, нужно сознание, что нас любят и нам верят, нужно то, что в мире самое великое и самое редкое сокровище ― сердце внимательное. Такое сердце билось в о. Амвросии... Общественную деятельность о. Амвросия лучше всего определит одно очень хорошее русское слово... о. Амвросий «жалел»¹². Но ведь чтобы так жалеть тысячи, десятки тысяч людей, нужно с ними переживать их горести и грехи, нужно жить такою широкою и напряжённую духовною жизнью, о какой ни малейшего представления не имеют миллионы людей, пользующихся цветущим физическим здоровьем. У подвижников же благочестия такая напряжённая духовная жизнь при падающих физических силах, такая духовно-цветущая старость ― явление обычное. Человек нравственного подвига духовно не стареет, но всегда юнеет, растёт и усиливается, так что путь его тела, как и у всякого человека, постепенно суживается, тускнеет и склоняется к земле, пока не скроется в могиле, а путь душевной жизни постепенно расширяется, светлеет и устремляется к небу.

У людей обыкновенных, средних, не преданных нравственному подвигу, как сказано, с наступлением физической старости падают и душевные силы; но нередко и у них психика очень заметно оживляется незадолго до смерти: когда тело теряет свои последние силы, память их необычно обостряется, мысли делаются особенно ясными и возвышенными, чувства приобретают небывалую глубину и благородство, даже язык, способ выражения мыслей и чувств, получает оттенок поэтической красоты и силы, обычно им совершенно не свойственный. Так, общеизвестен случай, рассказанный Карпентером: одна простая женщина во время предсмертной болезни читала наизусть на санскритском языке отрывки из древних индийских поэм («Магабгарата» и «Рамайана») и на еврейском языке отрывки из Библии. Лет за 20 до этой болезни они жила прислугой в доме одного учёного пастора, который в часы досуга читал вслух по-санскритски и по-еврейски; прислуга слушала это чтение, ничего в нём не понимая, и, конечно, всё слышанное позабыла, но пред смертью в её памяти воскресли слышанные когда-то звуки незнакомых языков. Подобное явление наблюдал Гёте. Один старик-простолюдин пред смертью произносил прекрасные греческие изречения. В ранней юности этого человека заставляли заучивать наизусть отрывки из греческих писателей, чтобы приохотить к изучению греческого языка одного высокопоставленного юношу; заучивал он греческие изречения механически, без всякого понимания, в течение 50 лет никогда не вспоминал бессмысленные для него фразы и, конечно, успел основательно позабыть их; но пред смертью позабытое вспомнилось. ― «Под конец жизни», ― говорит тот же Гёте, ― из освобождённого духа исходят мысли, на которые не считали его способным; они, лучезарные как ангелы, покоятся на вершинах прошлого». Такого рода явления наблюдали доктора Штейнбек, Циммерман, Шуберт¹³. Наблюдаются они всеми, кому часто приходится быть свидетелями смерти. ― Ещё более поразительно душевное просветление психики больных и идиотов незадолго до смерти (за несколько недель или дней и часов). По Турману, 25% душевнобольных незадолго до смерти возвращаются или очень значительно приближаются к нормальному состоянию, Бурдах же считает это явление «общим правилом». Салива сообщает о десятках таких случаев из своей и чужой психиатрической практики; по собственным наблюдениям описали такие случаи Гризингер, Бриер-де-Буамон и другие¹⁴. О предсмертном просветлении идиотов Маудсли говорит, что оно бывает нередко. Перти рассказывает классический факт в этом роде: карлик Бобо, живший при дворе польского короля Станислава Лещинского, был очень тупым и по своим способностям не превосходил обезьяны или собаки, но в последние дни своей жизни он поверг всех окружавших его в изумление разумностью своих речей¹⁵. ― Наконец, в предсмертные минуты, когда тело готово превратиться в труп, душевная деятельность приобретает наибольшую напряжённость и новую форму, именно переходит от временной жизни к вечной. ― Всё это с бесспорною ясностью показывает, что душевная жизнь, протекая в теле, производится не телом, что она находится в пожизненной связи с организмом, но причину свою имеет в иной субстанции, в ином деятеле, который имеет свою жизнь и свои законы развития.

3. Для ясного отличения души от тела весьма пригодны факты внутренней нравственной борьбы, именно борьбы человека со своими плотскими влечениями. Тело человека есть один из предметов материального мира и всецело подчинено законам этого мира: оно подлежит, напр., закону тяготения, в нём осуществляются законы движения, законы химические. Как и во всяком предмете материального мира, в теле человека, предоставленном самому себе, все процессы совершаются по законам природы с абсолютною необходимостью. Поэтому, если бы человек был только живым телом, если бы все явления его жизни коренились в материальной субстанции его организма, то, несомненно, все потребности его тела удовлетворялись бы с необходимостью, они оставались бы без удовлетворения только при наличности каких-либо непреодолимых внешних препятствий, подобно тому как и во всяком материальном предмете свойственные его природе процессы задерживаются только внешними препятствиями. Мяч, брошенный вверх, чрез несколько времени с необходимостью падает вниз, на землю, и падение его может быть остановлено только встреченным на пути препятствием, которого он не может преодолеть, напр., рукою человека, играющего в мяч. Совсем не то видим в жизни человека. Во множестве случаев потребности тела заявляют о себе человеку весьма энергично, никаких внешних препятствий к удовлетворению их не имеется, напротив, ему предоставляется полная возможность этого удовлетворения, ― и тем не менее человек не позволяет себе отдаться влечениям плоти, борется против них и, несмотря ни на какие страдания, побеждает их. Известны случаи, что люди соглашались лучше умереть, чем отдаться плотскому влечению (срв. Конец рассказа Л. Толстого «Дьявол»). Если бы человек был только живым телом, только вещью физического мира, то он не знал бы этой борьбы, не был бы способен к ней. Следовательно, бесспорно и ясно, что, кроме тела с его необходимыми процессами, в человеке есть ещё иное начало, иная сила со своеобразными законами жизнедеятельности, кроме внешнего ― телесного человека существует ещё внутренний человек ― не телесный. Этот-то внутренний человек расценивает потребности тела, как добрые ― хорошие или дурные, и одни из них соглашается удовлетворять, против других ведёт беспощадную борьбу. Даже в тех многочисленных случаях, когда борьба против плоти не увенчивается успехом и влечение плотское удовлетворяется, внутренний человек всё-таки ясно заявляет о своём существовании тем, что признаёт совершённое деяние постыдным, греховным, а себя сознаёт обязанным и способным его противиться. «Стыдно» и «грешно» может быть не телу с его физически-необходимыми процессами, но только нематериальному внутреннему человеку с присущим ему законом добра. И это непосредственно сознают все люди; все люди опытом жизни научаются, что природа человека двойственна, что в нём два закона: закон внутреннего человека и закон плоти, которые между собой борются; и все сознают более или менее ясно, что трагедия жизни состоит, между прочим, в том, что внутренний человек слишком слаб и далеко не всегда умеет успешно бороться против плоти (Рим.7:15–24).

4. Для отличения души от тела весьма полезно изучение природы душевных явлений, особенно же природы человеческого познания. а) Прежде всего, своё тело и его процессы человек познаёт совершенно так же, как и предметы и явления внешнего материального мира, именно чрез внешние ― чувственные восприятия, чрез органы внешних чувств (зрение, слух, осязание, обоняние, вкус, мускульно-двигательное чувство). Значит, по способу познания тело для человека составляет часть внешнего мира и от других частей внешнего мира отличается только тем, что находится в ближайшем отношении к человеку, дано ему в непосредственное и пожизненное распоряжение, тогда как другие предметы материальные подлежат его воздействию временно и чрез посредство тела. Между тем, свою внутреннюю душевную жизнь и свою душевную силу человек знает через самонаблюдение, чрез внутреннее сверхчувственное восприятие, и к этой области бытия, к внутреннему миру человека, наблюдение посредством органов внешних чувств неприложимо безусловно ― не только фактически, но даже в воображении. Мы, например, не можем видеть свой мозг или печень и наблюдать внешними чувствами те процессы, какие в них совершаются, потому что эти части тела скрыты от нас непрозрачными покровами и костями; но мы знаем, что по природе своей мозг и печень всё-таки подлежат чувственному восприятию, и можем по крайней мере в воображении представить себе эти органы и их работу. Но свою душевную жизнь, свою внутреннюю душевную силу, своего внутреннего человека мы не можем воспринимать чувственно не только фактически, но даже в воображении, не можем даже вообразить их, как предмет чувственного опыта, потому что этого не допуская самая природа внутреннего человека и его жизни.

б) Все психические явления, не исключая ощущений, которые возникают под прямым влиянием на человека материального мира, суть сверхчувственные явления сознания, не имеющие ни протяжения, ни других чувственно-воспринимаемых качеств, познаваемые только путём внутреннего переживания и самонаблюдения. По природе своей они совершенно отличны от явлений физических, какие совершаются во внешнем мире и в теле человека; эти последние все сводятся к разнообразным движениям, т. е. Перемещением вещества в пространстве, и кроме перемещений вещества в них ничего нет. Между тем психические явления, как известно, возникают под воздействием физических, душевная жизнь человека развивается при постоянном действии на него внешнего мира и в тесном союзе с жизнью тела, особенно с деятельностью нервно-мозговой системы. Значит, во внешнем мире и в теле человека (в частности ― в нервно-мозговой системе) происходят разнообразные движения, перемещения вещества, во внутреннем же мире человека, в ответ на эти движения, возникают явления психические, явления сознания сверхчувственные, по природе своей совершенно отличные от движений вещества. Очевидно, сознание есть особая сила творчески-деятельная; эта сила на внешние воздействия, на движения вещества умеет отвечать так, что в этих ответах даёт нечто совершенно новое, нечто такое, чего совсем нет в явлениях материального мира ― со включением в него и человеческого тела, именно производить сверхчувственные сознательные психические явления. Каждое такое явление носит на себе печать природы этой творчески-деятельной сознательной силы, печать природы внутреннего человека или субъекта психической жизни. Если этого субъекта не существовало, если в человеке было только тело, но не было отличной от него творчески-деятельной силы сознания, то в человеке и совершались бы только явления материальные, телесные, т. е. Всевозможные движения, перемещения веществ, из которых состоит его тело, но в нём не было бы субъективных, творчески-новых откликов на эти движения вещества, не было бы сверхчувственных явлений сознания. Представим себе, что мы видим какой-либо предмет, напр. Картину, и в нескольких шагах от этой картины видим отражение её, притом изменённое, например ― увеличенное или уменьшенное или искажённое. Наличность этого отражения, конечно, заставит нас думать, что пред этой картиной непременно есть зеркало (притом с кривою поверхностью) или какой-нибудь предмет подобный зеркалу, потому что иначе не могло бы появиться изменённое отражение картины: без отражающего предмета не может существовать отражение. Подобным образом мир материальный (со включением в него и всего тела человеческого) со своими движениями своеобразно отражается в человеке в виде явлений сознания, и это субъективное, творчески-новое отражение неопровержимо говорит о существовании в человеке особого, отличного от тела, отражающего начала, творчески-деятельной силы сознания; без этого живого зеркала психический мир человека необъясним и невозможен.

в) Свою душевную жизнь и самого себя, как живую личность, как психическую силу, человек знает непосредственно, все же предметы и процессы внешнего мира и своё собственное тело он воспринимает чрез органы внешних чувств и знает о них чрез свои психические состояния (ощущения), которые притом по природе своей, как явления сознания, совершенно не похожи на явления материального мира (движения) и служат не копиями, а только субъективными символами их. Отсюда ясно, что знание о внутренней жизни для человека надёжнее, достовернее, чем знание о мире внешнем и о собственном теле. Можно сказать даже больше, ― что вполне достоверно человек знает только нечто о самом себе, как психической силе, как субъекте сознания, а во всём остальном он может более или менее основательно сомневаться. Так, одни познания свои (в том числе и о своём теле) человек почерпает чрез внешние восприятия. Но внешние восприятия, как сказано, не копии внешних предметов и процессов, а только субъективные символы, творческие отклики сознания на их воздействие; так ли всё существует и совершается в материальном мире, как воспринимает человек, это ему неизвестно и не может быть известно. Мало того, внешние чувства очень нередко обманывают человека, большие предметы кажутся ему маленькими, (светила), он видит движения, каких на самом деле нет (движение солнца и звёзд вокруг земли), и не видит движений, какие на самом деле совершаются по утверждению разума (движение земли вокруг солнца); один и тот же предмет представляется ему то лёгким, то тяжёлым, то приятным на вкус, например, сладким, то неприятным ― горьким; одна и та же температура воздуха кажется то слишком высокою, то слишком низкою ― в зависимости от состояния его здоровья; человек может чувствовать боль или холод в отрезанной ноге или руке, может ясно видеть, слышать и осязать то, чего на самом деле нет, и это не только во сне, но и наяву (галлюцинации). Если припомнить все такие обманы чувств, то нельзя не прийти к выводу, что внешние чувства ― свидетель ненадёжный: нельзя быть уверенным не только в том, что предметы и явления материального мира существуют так, как показывают наши чувства, но даже в том, что эти предметы действительно существуют вне нас и эти явления на самом деле вне нас совершаются. Чувства не свидетельствуют с полною достоверностью не только о природе материальных вещей и явлений, но даже просто о бытии их; на основании показаний внешних чувств человек не может с полною достоверностью говорить не только о том, каковы предметы и явления материального мира но даже о том, существуют ли они на самом деле вне его или создаются его воображением. Из истории философии известно, что некоторые очень серьёзные мыслители (напр. Фихте старший) принимали второе предположение и все предметы и явления материального мира считали объективированными представлениями мыслящего субъекта, т. е. Весь материальный мир (со включением человеческого тела) признавали закономерно организованной и неустранимой галлюцинацией.

Ошибки и обманы чувств человек старается устранить при помощи размышления, которое помогает ему проникнуть за границы видимости и более или менее постигнуть действительную картину внешнего бытия. Размышление помогает ему познать также и многое кроме чувственно-материального мира, оно служит вторым (наряду с внешними чувствами) источником наших познаний. Однако и мысль не может считаться совершенно достоверным источником и орудием знания. Самое совершенное создание мышления, по общему признанию, есть математика, наиболее достоверная из наук. Но ведь даже математика не обладает безукоризненною достоверностью, даже математическое знание имеет неустранимые недостатки. Не говоря уже о том, что всякий человек в математических исследованиях может ошибаться и приходит к ложным выводам, нельзя забывать, что в математике есть много иррационального, с чем по необходимости приходится мириться, так сказать, закрывая глаза на бессмыслицу и принимая иррациональное за рациональное. В математике приходится считать бесконечно малую величину равною нулю, бесконечную дробь ― конечною, часть ― равною целому и целое равным своей части, мнимые величины (%) действительными, кривую линию ― ломаною, окружность ― правильным многоугольником с бесконечным числом сторон и т.п.¹⁶ Если мышление даже в математике не даёт знания безукоризненно-достоверного и бесспорного, то и на него нельзя с полною уверенностью положиться и оно не может ни научить человека тому, каково объективное бытие, ни удостоверить самый факт его существования так, чтобы не оставалось места ни для какого, даже самого лёгкого, сомнения. Конечно, люди обычно полагаются и на свои чувства и на свою мысль, но они делают это не критически, не давая себе отчёта, почему они это делают и имеют ли они основание доверять своим познавательным способностям. Ведь, возможно, что познавательные силы человека вовсе не приспособлены к познанию объективной истины, а, напротив, организованы так, что постоянно и неизменно вводят человека в заблуждение, постоянно держат его в мире воображаемом, в мире фикций... Если даже на деле это не так, если человеку удастся убедиться, что познание объективной истины для него в большей или меньшей мере возможно, то всё-таки остаётся бесспорным, что познание человеческое не таково, чтобы в нём невозможно было сомневаться, всё оно более или менее может быть подвергнуто сомнению; даже самые ясные и очевидные познания хоть на некоторое время могут возбудить сомнение в своей достоверности¹⁷. Но есть один предмет, о котором не может быть никаких сомнений, в котором человек не может сомневаться не только невольно, но даже при всём желании и при всяких усилиях сомневаться. Этот предмет ― сам человек, как мыслящий субъект. В самом деле, если человек станет сомневаться во всём, если даже он будет отрицать всё, будет отрицать бытие Бога, других людей, всего материального мира и своего собственного тела и всё это признает созданием своей фантазии и мысли, то самого себя, как мыслящего субъекта, своё сомнение распространить он не в состоянии, хотя бы даже очень желал этого, потому что, если и он сам, как мыслящий субъект, не существует, то кто же тогда фантазирует и размышляет и создаёт воображаемый мир, кто сомневается во всём и всё отрицает, как не имеющее объективного бытия? Cogito, ergo sum: я во всём сомневаюсь; значит, я существую. Относительно бытия себя самого, как мыслящего субъекта, я не могу сомневаться, потому что моё мышление совпадает с моим бытием; что я, сомневаясь и отрицая, размышляю, это и означает, что я существую. Такое совпадение бытия и мышления делает для человека познание собственного бытия (и только собственного бытия) непосредственным и абсолютно достоверным. Отсюда ясно, что с точки зрения достоверности познания, для каждого человека всё бытие распадается на две очень неравные части: одну часть составляет он сам, как мыслящий субъект, другую ― всё остальное бытие, начиная с его собственного тела. Первая часть по самой природе своей абсолютно несомненна в своём бытии, вторая часть подлежит, т. е. Может быть подвергнута более или менее основательному сомнению и даже отрицанию. При этом ясно, что к природе мыслящего субъекта, как абсолютно несомненного, не относится его тело, ― тело относится к чувственному бытию сомнительному, сам же субъект познающий есть нетелесное мыслящее существо, сверхчувственная сила сознания. Таким образом, исследование познания с точки зрения его достоверности приводит к очень ясному и очень отчётливому различению в человеке души от тела.

5. Устанавливая таким образом различение в человеке души и тела, нетрудно охарактеризовать и природу души, указать её свойства. Как и всякая сила, душа проявляет свою природу в своей деятельности, в психических явлениях, в душевной жизни, которые хорошо известны нам из опыта. Душевные явления ― это явления сознания, совершенно сверхчувственные (недоступные чувственному восприятию и чуждые всяких чувственных свойств, между прочим ― протяжённости) и творчески новые по отношению к явлениям мира материального. Кроме того, душевная жизнь человека характеризуется связностью и единством: при всём многообразии своих психических явлений каждый человек всегда сознаёт себя неделимою психическою единицей и притом ― одною и тою же (нумерически-тождественною) психическою индивидуальностью во всю свою жизнь. Поэтому, строго держась опытных данных, мы имеем возможность ясно описать душу: это ― сила сознания сверхчувственная ― невещественная, творчески-деятельная, нумерически всегда тождественная и неделимо-простая. Именно эти свойства отражает душа в своей деятельности, и таким непосредственно сознаёт себя каждый человек, хотя не каждый умеет высказать это раздельно и не каждый так мыслит о себе теоретически.

Непосредственное сознание себя, как сверхчувственной невещественной силы сознания, нумерически-тождественной и неделимо-простой, отражается у человека в чувстве собственной неуничтожимости (см. I). Это чувство не психологическая иллюзия, не заблуждение мысли, а отражение в сознании реального свойства природы человеческого духа. Дух человека, как реальная сила в мире, на самом деле неуничтожим. Ведь он не есть предмет материальный, протяжённый и сложный, а потому разрушимый, он не может прекратить своё существование вследствие разложения на составные части, как разлагается тело умершего человека. Дух есть сила невещественная, нумерически-тождественная и неделимо-простая, он есть единица бытия, элементарная сила в мире, и, как таковой, конечно, неуничтожим со своим природным свойством ― способностью к творческой деятельности сознания. Даже элементы материального мира ― неделимые части вещества с присущей им физической силой, неуничтожимы в порядке естественного бытия, по общему признанию. Так же неуничтожимою следует признать и душу, как элементарную силу бытия с присущей ей способностью к творческой деятельности сознания.

Итак смертью прекращается жизнь тела. Но душевная жизнь производится не телом, а независимым от него невещественным и неразрушимым началом ― творчески деятельною силою сознания, душою. Именно душа требует бесконечной жизни для бесконечного развития, и она в момент смерти переходит от временной жизни к вечной. Ей и предстоит вечная жизнь после смерти.

Многочисленные факты ясно говорят, что психическая жизнь производится не телом, но особой невещественной силой сознания. Однако эта независимость душевной жизни от тела, эта субстанциальная её самостоятельность не говорит ещё, что деятельность душевная может осуществляться вне всякого отношения к телу. Художник, например музыкант, скульптор, живописец, как деятель, конечно независим от музыкального инструмента, от мрамора и резца, от полотна, красок и кистей; однако осуществить свои замыслы, выступить в качестве деятеля он может не иначе, как при помощи необходимых инструментов и материалов. Не является ли и тело для человеческого духа таким же необходимым орудием, инструментом, без которого дух не может действовать и жить нормальною сознательною жизнью? Ответ на этот вопрос может нам дать только опыт. Но в опыте мы знаем деятельность сознания только в связи с жизнью тела: как бы ни была самостоятельная душа, как субстанция, как бы ни расходилась её жизнь с жизнью тела (непараллельность развития и проч.), но всё-таки душевная деятельность известна нам только в связи с телом, ― душевная жизнь вне всякого отношения к телу в опыте нам не дана. Кроме того известно, что характер душевной деятельности, несомненно, находится в некоторой зависимости от строя и отправлений организма. Известно, что болезни тела, особенно мозга, а также введение в организм некоторых веществ (алкоголя, гашиша, хлороформа, эфира и др.) заметно отражается на душевной деятельности; вес, объём и строение мозга далеко не безразличны для совершенства психических способностей; отдельные психические функции находятся в связи с деятельностью определённых участков головного мозга (локализация психических функций); психическая работа сопровождается повышением температуры головного мозга, приливом крови к мозгу, выделением из него фосфора. Все эти факты доказывают, что тело нужно духу для его деятельности. Противоположное мнение, что дух не только субстанциально отличен и самостоятелен по отношению к телу, но и не нуждается в нём для своей жизнедеятельности, можно конечно высказать, но нельзя доказать, это мнение не основывается на данных опыта и, как стоящее вне границ нашего опыта, не имеет научной ценности. ― Но если тело есть необходимое орудие, при помощи которого может действовать душа человека, то возможна ли лично ― сознательная жизнь для человека после смерти, когда душа его лишена этого орудия? Некоторые мыслители отвечают на этот вопрос отрицательно. Они считают душу неуничтожимою, как элементарную силу в бытие; но деятельность этой силы, по их мнению, прекращается со смертью, вследствие распадения цельного духовно-телесного существа человека, ― душа без тела должна находится в состоянии бессознательности, как бы в обмороке или глубоком сне ― до тех пор, пока она не воссоединится с телом, если только это воссоединение осуществимо, так что сознательно-личная жизнь после смерти возможна только под условием телесного воскресения (Ульрици). Однако такое воззрение основывается на слишком грубом понятии о природе человеческого тела, при котором это последнее совершенно отождествляется с видимым и осязаемым телом: если человек обладает только этим видимым и осязаемым телом, которое в момент смерти превращается в труп, между тем тело необходимо душе для сознательной жизнедеятельности, то, понятно, сознательная жизнь после смерти невозможна для души до момента воскресения. Но есть серьёзные основания полагать, что телесная организация человека сложнее, чем представляют её обычно, доверяясь показаниям грубых внешних чувств, ― что, крове тела видимого и осязаемого, человек обладает ещё иным телом, невидимым и неосязаемым, и это-то невидимое и неосязаемое тело, нужно думать, служит органом сознательной деятельности для души после смерти земного человека.

1. Существование невидимого и неосязаемого или внутреннего тела у человека доказывается многими фактами. Таковы прежде всего факты ясновидения. Ясновидение состоит в том, что некоторые люди, или в обычном бодрственном состоянии или (чаще) в состоянии сомнамбулического сна естественного или искусственного (гипноз), видят предметы недоступные зрению, например скрытые или удалённые. Так, ясновидящие более или менее хорошо видят внутренние органы своего тела, описывают их форму, положение и имеющиеся в них болезненные расстройства. Одна сомнамбула, которую наблюдал доктор Кернер, хорошо видела кусок перламутра, проглоченный ею несколько лет тому назад, указала место, где он врос в стенку её желудка, и этим помогла врачу предпринять целесообразное лечение. В продолжение этого лечения она ясно указывала, как кусок перламутра менял своё положение, и наконец заявила, что он дал семь трещин. Вскоре после того у неё вышло с испражнениями семь перламутровых кусков. Эта же ясновидящая и другая, бывшая также под наблюдением доктора Кернера, видели свой мозг, нервы и кровь в кровеносных сосудах (Дюпрель. Философия мистики. Стр. 178, 186). ― Ясновидящие также видят внутренние органы других людей, описывают их, указывают болезненные расстройства в них. Это удаётся им особенно по отношению к тому магнетизёру, который приводит их в гипнотическое состояние, и к лицам близким и дорогим для них. Созерцанию внутренности чужого тела очень помогает соприкосновение ясновидящего с тем, кого он исследует, или непосредственное или хотя бы чрез какой-нибудь проводник, например чрез ленту; достаточно даже дать в руки ясновидящему какой-нибудь предмет, бывший руках исследуемого. При этом созерцании ясновидящий иногда входит в такое близкое и внутреннее общение с изучаемым человеком, что сам переживает проявления той болезни, какую находит в нём. Так, ясновидящая доктора Кернера, девица Гауффе, исследуя однажды госпожу Бурк, больную печенью, почувствовала сердцебиение и боль в области печени и, кроме того, вдруг перестала видеть правым глазом. Оказалось, что госпожа Бурк давно уже была слепа на правый глаз вследствие паралича зрительного нерва, о чём она не сказала ни доктору Кернеру ни Гауффе, так как не думала лечиться от этой застарелой болезни. В другой раз доктор Кернер дал Гауффе ленту с вышитым на ней именем одной больной, которая, по всей вероятности, сама сделала на ленте вышивку и прикасалась к ней или носила её на себе. Чрез несколько минут у ясновидящей появилась тошнота, удушье, сильнейшая рвота, боль к костях левой ноги, нытьё в груди и какое-то особенное раздражение язычка. Вскоре эти болезненные симптомы исчезли, но тошнота и удушье продолжались, и Гауффе впала надолго в глубокий обморок. Вечером Кернер из газеты узнал, что женщина, ленту которой держала в руке Гауффе, умерла за несколько дней до этого¹⁸. ― Ясновидящие читают письма в закрытых конвертах. Этою способностью обладала тамбовская ясновидящая госпожа М., описанная в 1898 г. доктором Ховриным. Иногда она прочитывала то, что было написано на бумаге, вложенной в конверт, иногда же видела и слышала то, о чём написано, и передавала содержание записки своими словами. Например, в записке было написано: «В песчаных степях аравийской земли три гордые пальмы высоко росли; родник между ними журча пробивался» (Стихотворение М.Ю. Лермонтова «Три пальмы» ― примеч. редакции). После нескольких сеансов госпожа М. Написала такое решение данной ей задачи: «Мне ясно представляется следующая картина: большое пространство песчаной пустыни, песок необыкновенно белый. На правой стороне я ясно видела три высоких дерева с широкой листвой; таких деревьев я никогда не видала как только на картинах. Под деревьями ручей; я ясно слышала журчанье воды. Всё это освещено ярким светом; небо ясное; но солнца не видела. Подлинный текст письма не прочла и воспроизвести не могу». ― Ясновидящая доктора Ферруля, из Нарбонны, легко читала письма, заделанные, кроме обычного конверта, ещё в свинцовую бумагу. Так она в 1½ минуты безошибочно прочитала письмо к ней профессора Грассэ (из Монпелье), присланное на имя доктора Ферруля (в 1897 г.). При этом письмо, в тщательно заделанном конверте, оставалось в квартире Ферруля, а ясновидящая находилась у себя, в 30 метрах от квартиры доктора, и для неё достаточно было того, чтобы Ферруль провёл по её глазам рукою (в которой незадолго пред тем держал письмо), дабы ввести её в физическое общение с тем предметом, который она должна была созерцать¹⁹. Способностью видеть скрытые предметы обладали многие христианские подвижники. Например, вполне достоверно известно, что преподобный Серафим и о. Амвросий Оптинский иногда отвечали на письма, не читая и даже не распечатывая их: после их смерти были найдены письма нераспечатанные, между тем как в своё время ими были посланы ответы, вполне соответствующие содержанию писем.

Одним из самых поразительных проявлений ясновидения служит дальнозрение ― видение предметов и происшествий на очень далёком расстоянии. Этой способностью в высокой степени обладал Сведенборг. Так, в 1759 г., находясь в Готтенбурге, он видел большой пожар в Стокгольме (в 50 милях от Готтенбурга) во всех подробностях: с волнением он говорил своим собеседникам, где начался этот пожар, как он распространялся и где остановился (за три дома от его жилища). Чрез два дня слова его нашли полное подтверждение в письмах из Стокгольма²⁰. В 1762 г., находясь в Амстердаме, Сведенборг увидел событие смерти русского императора Петра III, который окончил свою жизнь близ Петрограда²¹. Большей силой дальнозрения обладал пастор Сандерс, служивший в Филадельфии в 3-й четверти прошлого столетия. Он также видел происшествия в других городах (пожары, смерть или другие события в жизни своих друзей), безошибочно указывал, где и как спрятаны вещи, украденные у кого-либо и т.п.²² Некоторые лица проявляют способность дальнозрения не обычно и часто, как Сведенборг или Сандерс, но изредка или даже один раз в жизни, при каком-нибудь исключительном случае. Так, госпожа Ш., классная дама Одесского института, 25 мая 1855 г. утром, одеваясь и будя воспитанниц, стояла у своей постели в спальне около окна. Из окна была видна крыша институтского лазарета. Взглянув в это окно, госпожа Ш. Вдруг, вместо крыши лазарета увидела зелёный крепостной вал со рвом внизу; по валу бежит прямо к окну офицер, и в нём она узнала своего брата, который тогда находится в осаждённом Севастополе. Офицер подбежал к своей сестре, поцеловал её и, не отвечая на её вопросы: «что ты? Как сюда попал?», побежал обратно по валу. Добежав до середины, он вдруг сильно покачнулся, фуражка слетела у него с головы, и вслед за нею он скатился в ров. Этим видение окончилось. Не веря себе, госпожа Ш. Спросила девочек, не спала ли она сейчас, и они ответили, что она не спала, но смотрела в окно и с кем-то разговаривала. Чрез несколько дней госпожа Ш. Получила из Севастополя известие, что 25 мая утром её брат был убит. Оказалось, таким образом, что она из Одессы видела сцену смерти своего брата в Севастополе на крепостном валу²³. Способность дальнозрения проявлялась у многих христианских подвижников. Например, в житии преподобного Сергия рассказывается следующее. В 1390 г. Святитель Стефан, просветитель зырян (народ финского или уральского класса, обитающий в восточных частях губерний Вологодской и Архангельской – примеч. Редакции), путешествовал в Москву. Путь его лежал мимо обители преподобного Сергия, верстах в 10 от неё. Святителю Стефан очень хотелось увидеться с преподобным Сергием, но он не имел времени заехать в монастырь. И вот, поравнявшись с монастырём св. Сергия, епископ Стефан прочитал молитву «Достойно есть», издали поклонился в сторону обители и сказал: «мир тебе, духовный брат мой». Преподобный Сергий в это время сидел с братией за трапезой. Вдруг он встаёт из-за стола и, после краткой молитвы, делает поклон к западу со словами: «радуйся и ты, пастырь Христова стада, и мир Божий да пребывает с тобою». Удивлённой братии св. Сергий объяснил: «в этот самый час епископ Стефан, на пути в Москву, остановился противу нашего монастыря и поклонился св. Троице и нас смиренных благословил». Заявление это вскоре было проверено и оказалось совершенно точным. В память этого необычного взаимного приветствия устроена часовня на месте остановки свят. Стефана, а в обители преподобного Сергия ежедневно за трапезой пред последним блюдом монахи встают и очередной иеромонах произносит молитву Иисусову. ― 8 сентября 1380 г. преподобный Сергий, молясь с братией в своей обители, созерцал Куликовскую битву и по мере хода её сообщал о ней братии во всех подробностях.

Как возможно ясновидение? Бесспорно, что оно осуществляется, если не помимо работы зрительного аппарата, то во всяком случае не работою только этого аппарата. Ведь глаза человека не приспособлены к тому, чтобы видеть предметы, скрытые непроницаемыми покровами или удалённые от него на десятки и сотни вёрст. С другой стороны, несомненно, что ясновидение не есть акт чисто духовный, не опосредованный никаким материальным органом. Материальное общение между лицом ясновидящим и предметом созерцаемым несомненно существует. Это видно например из того, что ясновидение весьма облегчается благодаря соприкосновению созерцателя с наблюдаемым предметом ― непосредственному или чрез какой-нибудь проводник. Очевидно, ясновидящий воспринимает некоторые уточнённые незримые для глаз эманации ― лучи от наблюдаемого объекта ― каким-то невидимым уточнённым органом зрения. Таким образом ясновидение даёт намёк на то, что, кроме видимых и осязаемых органов, человек имеет ещё утончённые органы невидимые и неосязаемые, утончённое тело внутреннее, которое у некоторых лиц иногда и обнаруживает себя в сверхнормальных явлениях ясновидения.

2. Ещё яснее существование тонкого внутреннего тела у человека доказывается фактами двойничества. Двойничество состоит в том, что иногда от человека выделяется ненадолго тонкий материальный образ его, более или менее доступный чувственному восприятию самого субъекта и других людей. Чаще всего выделение двойника происходит пред смертью, также во время болезни или при очень тревожном настроении, например в в виду какой-нибудь опасности; но у некоторых лиц раздвоение происходит нередко и служит обычным явлением их жизни. Классический пример обычного двойничества представляет девица Эмилия Сажэ, француженка из Дижона, 32-х лет, служившая классной дамой в пансионе Нейвельке, близ Вольмара в Лифляндской губернии, в 1845–46 г. В течение полутора года её службы обитатели пансиона много раз наблюдали её раздвоение. Например, однажды в классе, объясняя что-то воспитанницам, она писала мелом на доске, и воспитанницы вдруг увидели рядом с нею другую Сажэ, которая подражала всем движениям классной дамы, только не имела в руке мелу. В столовой двойник Сажэ являлся позади стула, на котором она сидела, и также подражал её движениям. Однажды госпожа Сажэ окапывала цветы в саду. В это время пансионерки занимались в зале первого этажа рукоделием, под наблюдением другой классной дамы. Спустя некоторое время классная дама вышла из зала. Это заметила Сажэ, которая чрез окна видела, что делается в зале, и стала тревожиться за оставленных без наблюдения детей. И вдруг воспитанницы увидели Сажэ неподвижно сидящую вместе с ними в комнате на кресле, только что оставленном ушедшею классной дамой. В то же время они видели, что Сажэ продолжает работу в саду, только медленно, как полусонная или больная. Очевидно, в зале появился её двойник. Две смелых девочки подошли к призраку, дотронулись до него и ощутили лёгкое сопротивление, «как от кисеи». Постепенно видение исчезло, и тогда Сажэ начала живее работать в саду. Подобные явления настолько тревожили воспитанниц, что родители стали брать их из пансиона, и чрез 1½ года Эмилия Сажэ была уволена от службы. «В 19-й раз! Воскликнула она: это слишком тяжело!» С 16-ти лет она стала служить и за 16 лет была уволена с 19 мест из-за своего несчастного свойства раздвоения. Выйдя из пансиона Нейвельке, Сажэ некоторое время жила недалеко от Вольмара у своих родных, и там также все наблюдали её двойничество²⁴. ― Нередким явлением выделение двойника было в жизни девицы Софии Свободы, жившей в Вене во второй половине прошлого столетия²⁵. ― Один детский врач раздвоялся всякий раз, когда по какой-нибудь причине вопреки своему желанию и обещанию, не мог в назначенное время явиться к пациенту; в таких случаях в доме пациента видели на короткое время призрак доктора, и если кто-нибудь заговаривал с этим призраком, то доктор чувствовал себя очень нехорошо²⁶. ― Примеры предсмертного раздвоения представляет жизнь русских императриц Анны Иоанновны и Екатерины II. Та и другая за несколько дней до своей смерти видели свой двойник в тронной зале ночью, причём это явление наблюдалось также и другими лицами (фрейлинами, часовыми)²⁷. Двойничество было свойственно некоторым христианским подвижникам, насколько можно догадаться по их житиям. Например, о преподобном Антонии Великом рассказывается, что однажды, ставши на молитву, он пришёл в экстаз и «увидел сам себя, будто бы он вне себя»; кто-то стал возводить его по воздуху, причём он видел демонов и ангелов; потом он увидел, «что как бы возвращается и входит сам в себя и снова делается прежним Антонием». (Житие преп. Антония, составленное св. Афанасием Великим).

3. Двойничество ― явление настолько редкое, необычайное и страшное, что вполне естественно недоверие большинства людей, ― особенно привыкших к наглядным опытам натуралистов, ― к рассказам о фактах раздвоения, вполне понятно стремление недоверчивых людей истолковать эти факты, как галлюцинации, если уж не как простые выдумки. Но реальность двойников, как именно тонких материальных выделений ― эманаций человеческого организма, и существовании у человека внутреннего тела находят себе подтверждение в явлениях материализации, которые отчасти поддаются даже экспериментальному изучению. Некоторые лица в состоянии сомнамбулического сна, особенно искусственного, выделяют из себя тонкое вещество ― подобное тому, какое наблюдается в двойниках; это вещество первоначально при первых опыта, бывает нестабильно и бесформенно, образуя например небольшое облачко или столб, полосу около загипнотизированного субъекта; впоследствии же, по мере упражнения, субъект, большею частью по-видимому, непроизвольно, формирует его в более или менее ясно очерченные фигуры, чаще всего ― человеческие фигуры. Судя по некоторым опытам, в этих фигурах человек материализует свои собственные или внушённые ему другими представления, т. е. Эти представления он выражает в материальных изображениях, сделанных из тонкого вещества, выделяемого его собственным телом²⁸. Такая материализация совершенно аналогична тому, как человек делает куклы или статуи из дерева, глины, гипса, кости, камня, мрамора, металла; только при материализации изображение делается не из посторонних человеку твёрдых тел, а из эманаций его собственного организма, и не сознательно-произвольно, а в состоянии сомнамбулического сна, большей частью безотчётно. Так называемые спириты убеждены, что в этих материализациях живым людям являются обитатели загробного мира. Оставляя в стороне это недоказуемое и суеверное истолкование материализации²⁹, нельзя не признать глубокого интереса и научной важности за этими явлениями. Ведь, материализация, в отличие от двойничества, в значительной мере находится во власти человека гипнотизируемого или его гипнотизёра: они могут вызвать и наблюдать это явление тогда, когда захотят; в таком случае оно может быть подвергнуто тщательному обследованию. Всего интереснее при этом опытно убедиться, не есть ли это явление ― галлюцинация наблюдателей. Одним из наиболее надёжным способов для этого убеждения служит фотография. Если материализованные фигуры суть только галлюцинации, то, как бы ясны они ни были, они не могут запечатлеться на фотографической пластинке; если же они ― материальные предметы, то, как бы они ни были тонки, смутны и расплывчаты, они должны изобразиться посредством фотографии. И опыт показал, что материализации действительно фотографируются более или менее отчётливо. Делом этим занимались не только фотографы профессиональные и любители, но и первоклассные учёные-естествоведы, не только спириты и вообще лица, допускающие у человека внутреннего тела, но и враги спиритизма, скептики и отрицатели всякой мистики, которые брались за исследование с прямой целью изобличить шарлатанство или самообман «трансцендентальных фотографов». Из числа таких учёных могут быть названы, например, Тэйлор, Крукс, Варлей, Вагнер и др. (Подробности у Аксакова: Анимизм и спиритизм. Уфа. 1910. Изд. 3-е и у Дьяченко). Необходимо отметить, что изредка на фотографической пластинке получались изображения не так называемых материализаций, а двойников самих загипнотизированных субъектов³⁰. ― Если таким образом фотография доказывает реальность материализаций, как вещественных предметов, то остаётся ещё сомнение, не образуются ли эти материализованные фигуры из вещества, внешнего для организма человека? Если бы это было так, то материализации и даже сфотографированные двойники доказывали бы не существование у человека внутреннего тонкого тела, а только таинственную власть некоторых людей над внешним тонким веществом, из которого они усилием своей воли и формируют различные образы, в том числе и собственное своё изображение. Для решения этого вопроса применён был способ взвешивания. Опыты взвешивания производились, между прочим, под наблюдением Армстронга. Мисс Ферлям, сообщает Армстронг, была зашита в гамак и подвешена на столбиках так, что они показывали вес её, причём все присутствовавшие могли одновременно видеть колебание веса. В некоторое время стала заметна постепенная убыль в весе, и, наконец, появилась материализованная фигура. Убыль в весе мисс Ферлям дошла до половины нормального веса. По мере исчезновения фигуры вес испытуемой стал прибывать, и по окончании сеанса оказалось, что она потеряла больше 3 фунтов³¹. ― Если иметь в виду все свидетельства фотографии и весов, то получают значение и показания самих лиц, выделяющих материализации, о том, что они при этом чувствуют. Г-жа Эсперанс пишет, что в начале сеанса она чувствует на лице и руках как бы паутину, которую ей хочется стереть с себя, потом воздух наполняется каким-то лёгким парообразным веществом, и ей становится трудно дышать; потом это затруднение в дыхании проходит, и тогда является материализованная фигура. При материализации, вследствие потери вещества, Эсперанс чувствует в себе пустоту, сонливость, равнодушие ко всему, слабость и теряет способность оценивать расстояние. Всякие движения материализованной фигуры истощают, ослабляют её, и действия этой фигуры чувствуются ею; например, если материализованная фигура опускает руку в горячую воду, то обжог чувствует сама Эсперанс. Когда призрак исчезает, то Эсперанс возвращается к нормальному состоянию³². Другие «медиумы» довольно серьёзно страдают от опытов материализации (слабость, нервное расстройство, судороги, обмороки и т. п.), что совершенно понятно: ведь это явление ― для организма ненормальное, как ненормально было бы, например, выкачивать у человека кровь из тела и опять вливать её обратно.

4. Изложенные факты и опыты достаточно ясно показывают, что тело человека сложнее, чем говорят нам наши грубые чувства, что в видимом и осязаемом внешнем теле находится другое ― тонкое тело, обычно невидимое и неосязаемое. Это тонкое внутреннее тело служит посредником между душою человека и внешним телом в земной жизни, в момент же смерти оно выделяется из внешнего тела, и с этих пор душа остаётся только с этой своей тонкой оболочкой. Внутреннее тело и служит для души органом её жизнедеятельности после смерти. Вполне допустимо, что внутреннее тело не подлежит разрушению. Насколько позволяют судить наблюдения, это тело ― вполне однородно по своему составу, оно не имеет таких разнообразных, глубоко дифференцированных частей, как кости, мускулы, нервы, кожа, кровь и проч., во всех своих частях оно однообразно. С другой стороны, оно состоит из материи утончённой, в какой нигде в мире нет недостатка. Поэтому обмен вещества в этом теле должен совершаться с величайшей лёгкостью и совершенно беспрепятственно: нигде и никогда не быть недостатка в материале для этого обмена, и для осуществления его не требуется от человека сложной работы добывания, обработки и усвоения питательных веществ. Некоторую аналогию такого беспрепятственного и лёгкого обмена можно указать в условиях земной жизни человека. Наше внешнее тело, как известно, питается веществами твёрдыми, жидкими и газообразными, и самый лёгкий способ питания ― последний. Нет ничего легче и проще дыхания, материал для него везде имеется, обрабатывать воздух прежде вдыхания не требуется, и внутри организма усвоение воздуха совершается очень легко и быстро сравнительно с усвоением веществ твёрдых и жидких. Питание же тела внутреннего неизмеримо легче даже дыхания: тонкое вещество без всяких затруднений, так сказать, вдыхается и выдыхается внутренним телом, это последнее без всякого труда пользуется неистощимым запасом готового материала для обмена. И потому внутреннее тело всегда служит неотъемлемым и послушным орудием души.

Существование тонкого внутреннего тела делает понятной сознательно-личную жизнь души после смерти человека. Эта жизнь в некоторых отношениях, можно думать, выше, напряжённее и глубже, чем жить земная. Это ― жизнь без искушений плотских и без тревог и забот житейских, без «борьбы за существование», ― без всего того, что на земле отнимает у людей столько сил духовных и телесных и приковывает их к земле с её низменными и извращёнными интересами; следовательно в загробной жизни даётся полный простор и свобода развитию высших запросов духа³³. Затем, в загробной жизни дух делается свободным от тех ограничений, какие на земле ставят ему внешнее тело и грубая материальная среда: он уже не связан необходимостью воспринимать явления и предметы мира сквозь её тусклые и преломляющие очки, какие представляют из себя органы внешних чувств видимого и осязаемого тела; с тонким внутренним телом, которое ещё здесь, на земле, обнаруживает себя в некоторых сверх-нормальных явлениях, всякий человек делается ясновидящим, способным воспринимать и познавать всё существующее неизмеримо шире и глубже, чем это возможно на земле. Умершие суть ясновидящие, хотя, конечно, не все в одинаковой степени, потому что индивидуальные различия в способностях и напряжении их за гробом, конечно, не уничтожаются: ведь в загробном мире живут не новые люди, а те, которые жили на земле ― люди не одинаковых дарований духовных и свойств телесных. Во всяком случае не должно сомневаться, что умершие не только знают и чувствуют земную жизнь живых людей, но знают и чувствуют её несравненно тоньше и глубже, чем сами живые люди. Не должно сомневаться, что они хорошо знают и чувствуют наши думы и молитвы ― нашу память или забвение о них, нашу любовь или равнодушие к ним, и всё это отражается на их духовной жизни. Наша молитвенная любовь вызывает и оживляет и в них ответную любовь, раскрывает в них лучшие стороны духа, т. е. Ведёт их по пути духовного совершенствования, по пути спасения, если только они не озлоблены настолько, что уже не отзываются ни на что доброе. Наше равнодушие и забвение причиняет им скорбь и в известной мере задерживает их духовное развитие... Впрочем беспомощных и одиноких там нет, кроме тех, которые сами себя делают такими в своём злобном отчуждении; там нет духовно-беспомощных и одиноких, потому что все определившееся к добру любят друг друга, все составляют одно царство любви, освещаемое и согреваемое Любовью Божественной.

Умершие суть ясновидящие, получившие простор и свободу для развития высших сторон духа. Но жизнь их всё-таки не есть полная человеческая жизнь. Так как они лишены внешнего тела, которое было для них средством и орудием взаимодействия с видимым миром, то они не могут быть деятельными участниками в жизни людей на земле, не могут быть вообще деятелями во всём материальном мире, или по крайней мере это деятельное участие в жизни мира для них весьма стеснено, затруднено. Их жизнь по необходимости сосредоточена внутри самих себя, имеет характер по преимуществу созерцательный: при великой полноте и глубине внутренних переживаний они несоизмеримо мало могут проявлять себя вовне. Чтобы избавиться от этой неполноты, односторонности жизни, умершие должны вновь получить внешние тела. А чтобы это соединение с внешними телами не повлекло за собою новой смерти и всех прежних ограничений, бедствий и извращений жизни, эти внешние тела должны быть преобразованы: сохраняя свою расчленённость или дифференциацию частей и органов, имея плоть и кости, и кровь, и все органы, эти тела должны быть тонки, подвижны, послушны духу и неразрушимы ― бессмертны подобно телу внутреннему. Соединение умершего с таким преображённым внешним телом есть воскресение из мертвых к вечной жизни в полноте духовно-телесного существования. Вера христианская учит нас с уверенностью ожидать такого воскресения на том основании, что оно уже фактически началось и проявилось в природе и истории рода человеческого: Христос Спаситель умер и воскрес, сделавшись Первенцем из мёртвых, за которых некогда должны последовать все люди.

5. Учение о внутреннем теле, как неотъемлемой оболочке и орудии души, может показаться несогласным с церковно-библейским учением. Мы привыкли думать и говорить, что по церковному учению человек состоит из души ― начала духовного, бестелесного, и тела, что смерть есть разлучение души и тела и что это разлучение прекратиться при всеобщем воскресении, до наступления же его душа пребывает в загробном мире, как чистый дух, без тела. В действительности данные Священного Писания и церковного предания не так просты и противоречат признанию внутреннего тела, а, напротив, довольно ясно подтверждают его.

В Священном Писании находим, между прочим, рассказы о явлении из загробного мира Самуила (по желанию Саула) и пророков Илии и Моисея (при преображении Господа Иисуса Христа). По просьбе царя Саула аэндорская волшебница согласилась вызвать Самуила. «И увидела женщина Самуила и громко вскрикнула... И сказал ей царь: не бойся, скажи, что ты видишь? И отвечала женщина: вижу как бы бога, выходящего из земли. Какой он видом? Спросил у неё Саул. Она сказала: выходит из земли муж престарелый, одетый в длинную одежду (меил ― пророческая мантия). Тогда узнал Саул, что это Самуил, и пал лицом на землю и поклонился. И сказал Самуил Саулу: для чего ты тревожишь меня, чтобы я вышел? И отвечал Саул: тяжело мне очень; филистимляне воюют против меня, а Бог отступил от меня... потому я вызвал тебя, чтобы ты научил меня, что мне делать. И сказал Самуил: для чего же ты спрашиваешь меня, когда Господь отступил от тебя и сделался врагом твоим? Господь сделает то, что говорил чрез меня: отнимет Господь царство из рук твоих и отдаст его ближнему твоему, Давиду... И предаст Господь Израиля вместе с тобою в руки филистимлян: завтра ты и сыны твои будете со мною, и стан израильский предаст Господь в руки филистимлян»³⁴. Это предсказание исполнилось с точностью³⁵. О преображении Господа Иисуса Христа в Евангелии говорится: «Взяв Петра, Иоанна и Иакова, взошел Он (Иисус Христос) на гору помолиться. И когда молился, вид лица Его изменился, и одежда Его сделалась белою, блистающею. И вот два мужа беседовали с Ним, которые были Моисей и Илия: явившись во славе, они говорили об исходе Его, который Ему надлежало совершить в Иерусалиме. Пётр же и бывшие с Ним отягчены были сном; но, пробудившись, увидели славу Его и двух мужей, стоявших с Ним». Потом Апостолы видели, как Моисей и Илия «отходили от Иисуса Христа»³⁶. ― Из этих рассказов ясно видно, что обитатели загробного мира ― не бестелесные духи, в противном случае они не могли бы быть видимыми: ведь душа сама по себе, как невещественная сила сознания, сверхчувственная, ― так учит и Священное Писание, и Церковь, и философия; если же душа, явившись из загробного мира, воспринимается зрением живых людей, то, очевидно, она облечена телом ― и конечно не телом внешним, которое отошло в землю, а иным, тонким телом, обычно недоступным земному восприятию. ― Так говорят приведённые события библейском истории. Так и мыслили Апостолы и Иисус Христос. Это видно из одной беседы воскресшего Господа с Апостолами. «Иисус, ― рассказывает Евангелист Лука, ― стал посреди них и сказал им: мир вам. Они, смутившись и испугавшись, подумали, что видят духа»³⁷, потому что, очевидно, по убеждению Апостолов, дух в загробном мире не остаётся совсем без тела и может явиться и сделаться видимым для живых людей. Это их убеждение не встретило никаких возражений со стороны Господа Иисуса Христа. Он только разъяснил им, что дух умершего человека, хотя и может быть видим и, следовательно, имеет некоторую вещественную оболочку, как они и думали, ― но не имеет расчленённого тела с плотью и костями, какое они видели у Него, и этим убедил их, что они видят Воскресшего: «но Он сказал им: что смущаетесь, и для чего такие помышления входят в сердца ваши? Посмотрите на руки Мои и ноги Мои; это ― Я Сам; осяжите Меня и рассмотрите, ибо дух плоти и костей не имеет, как видите у Меня. И, сказав это, показал им руки и ноги». (Лк.24:38–40). Подчёркнутые слова обычно толкуются, как утверждение бестелесности духа. Но ведь Господь Иисус Христос явно признаёт правильным верование Апостолов, что дух из мира невидимого может быть и видимым, следовательно живёт в некоторой телесной оболочке. Он только внушает Апостолам, что тело духа ― не таково, какое они видели у Него, что в нём нет плоти и костей, нет той расчленённости (дифференциации) частей, какая свойственна телу внешнему. Значит, цель и смысл этих слов ― не в том, чтобы утвердить бестелесность духа самого по себе ( это само собою разумеется), а в том, чтобы различить два тела: тонкое и однородное тело, с которым бестелесный сам по себе дух умершего живёт в загробном мире и иногда является живым людям, и тело с плотью и костями, которое умирает и которому надлежит воскреснуть, что именно и совершилось с распятым и погребенным Господом. ― Мысль о телесном существовании душ в загробном мире до всеобщего воскресения очень ясно выражена и в притче Господа Иисуса Христа о богаче и Лазаре. По смыслу этой притчи, умершие находятся в определённых местах и блаженствуют или мучатся не только духовно, но и физически, и это ― раньше воскресения, до воссоединения их с внешними телами, как видно, наприм., из последних слов притчи: «Прошу тебя, отче, ― говорит бывший богач Аврааму, ― пошли его (Лазаря) в дом отца моего, ибо у меня пять братьев; пусть он засвидетельствует им, чтоб и они не пришли в это место мучения». Авраам сказал ему: «у них есть Моисей и пророки; пусть слушают их». Он же сказал: нет, отче Аврааме! Но если кто из мёртвых придёт к ним, покаются». Тогда Авраам сказал ему: «если Моисея и пророков не слушают, то, если бы кто и из мёртвых воскрес, не поверят». (Лк.16:27–31).

Что касается церковного предания, то оно одинаково ясно учит и о бестелесности души самой по себе и о телесном существовании её в загробном мире до всеобщего воскресения. Душа человека по смерти его проходит так называемые мытарства, расположенные в воздушном пространстве, обозревает рай и ад, поклоняется Богу и, по окончании честного суда, водворяется или в одной из светлых обителей рай или в тёмном аду³⁸. Эти хождения по мытарствам в воздушном пространстве, это поклонение Богу, это обозрение рая и ада, а потом помещение и жизнь в раю или аду ― с полною ясностью говорят, что душа после смерти человека, по смыслу церковного предания, не остаётся бестелесною. Эту мысль можно устранить из церковного предания не иначе, как посредством аллегорического истолкования и мытарств, и ада, и рая; но такое истолкование не может иметь никакой опоры в самом церковном предании; оно может исходить только из предвзятого мнения, что душа в загробном мире живёт совсем без тела, и оно, следовательно, претендует быть более одухотворённым, чем само церковное учение.

Явления умерших из загробного мира живым людям, явления в тонком теле, всецело и также без всяких аллегорий признаются церковным преданием. Рассказы о таких явлениях, например в житиях святых, очень многочисленны. Достаточно напомнить явления Богоматери св. Апаостолами преподобным Сергию и Серафиму³⁹, явление свв. Бориса и Глеба воину св. Александра Невского, многочисленные явления святителя Николая, святителя Иннокентия Иркутского, препод. Сергия, Серафима и других святых.

Косвенное подтверждение мысли о внутреннем теле души находим также в библейско-отеческом учении об ангелах и добрых и злых. По ясному учению Библии (напр., Евр.1:14) и отцов Церкви ангелы суть духи бесплотные, как и души людей. Но в то же время в Библии сообщается, что ангелы имеют особые места обитания: добрый ангелы живут на небе, откуда и посылаются Богом на землю, чтобы служить спасению людей, злые же, некогда низверженные с неба, живут в воздухе, на земле, ― именно в пустынных и безводных местах, ― и в преисподней или в темнице, в аду, где они мучатся и некогда, после всеобщего суда, будут гореть в огне вместе с воскресшими грешниками-людьми (2Кор.2:11,14; Лк.10:18; Иуд.6; Мф.12:43; Лк.11:24; Мк.12:25; Мф.18:10; Мф.25:41; Еф.2:2; Еф.6:12). Рассказывается в Библии о многочисленных явлениях ангелов людям, наприм.: Аврааму, Иакову, Иисусу Навину, Гедеону, Исаии, Иезекилю, Захарии, Деве Марии, пастухам вифлеемским, мироносицам, апостолам (напр. По вознесении Господа), Корнилию сотнику и другим лицам. Хотя ангелы, по этим повествованиям, являлись людям в разных видах (то светоносными, то в обыкновенном виде человеческом), но едва ли отсюда можно заключать, что телесность их была только призрачная или принималась ими на время (временная материализация). Для таких предположений нет достаточных оснований. И, кроме того, по обетованию Спасителя, ангелы, как существа видимые, телесные, будут сопровождать Его при втором Его пришествии (Мф.16:27; Мф.24; Мф.25; Мф.30–31;), когда предполагать призрачное или временное принятие ими телесного вида нет уже решительного никакого основания: в этот величайший момент мировой истории, когда совершится суд нам миром, и всё доброе и злое явится в своём истинном свете, проявит в полной мере свою природу и своё достоинство, неужели ангелы наденут личину и явят себя миру не тем, что они есть на самом деле! Нет, единственно правильный вывод из всех рассказов Священного Писания о явлениях ангелов должен быть такой, что ангелы облечены телами, почему и могут быть видимы иногда для людей, а некогда явят себя и всем роду человеческому; при этом ангелы настолько полновластны над своими тонкими телами, что, по своему желанию и по требованию обстоятельств, могут придавать им различны вид, могут делать их видимыми и опять невидимыми для людей. Подобную власть над Своим телом проявлял и Господь Иисус Христос по воскресении. Таким образом Священное Писание признаёт ангелов существами духовно-телесными. И в этом Писание, очевидно, не усматривает никакого унижения для ангелов, что и понятно, когда мы узнаём, что Само Слово Божие плоть бысть и, вознесшись на небо с прославленным телом и возсевши одесную Отца, ввело телесную природу даже в жизнь Самого Божества. ― Из древних церковных писателей одни утверждали полную бестелесность ангелов (Афанасий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст, Феодорит), другие признавали у них тонкое ― огневидное или эфирное ― тело (Амвросий, Григорий Великий, Василий Великий, Афинагор, Иустин Философ, Мефодий, Феогност, Иоанн Солунский). Это разногласие примиряет завершитель и систематизатор святоотеческого богословия св. Иоанн Дамаскин: назвавши ангелов бестелесными, он поясняет: «впрочем бестелесным и невещественным называется ангел только по сравнению с нами. Ибо в сравнении с Богом, единым несравнимым, всё оказывается грубым и вещественным; одно Божество всецело невещественно и бестелесно» (Точное изложение правосл. Веры. 2, 3)⁴⁰. Последние слова ясно указывают, каким образом телесность ангелов служит доказательством телесного существования душ человеческих за гробом до всеобщего воскресения. Если даже ближайшие к Богу существа ― ангелы не бестелесны, то совершенно бестелесен по природе один только Бог (Который, в лице Слова, только ради нашего спасения воплотился); следовательно и души человеческие, даже в отрешении от видимых и осязаемых тел, не остаются бестелесными. Душа никогда не существует, как чистых дух, но всегда ― в телесной оболочке, которая и служит ей неотъемлемым орудием лично-сознательной жизни.

Вот что пишет по этому вопросу святитель Феофан Затворник: «Если вы не забыли, когда-то я заводил с вами речь о некоей тонкой-претонкой стихии, которая тоньше света. Зовут её эфир. И пусть не в имени дело, а в признании, что она есть. Я признаю, что такая тончайшая стихия есть, всё проникает и всюду проходит, служа последнею гранью вещественного бытия. Полагаю при сем, что в этой стихии витают все блаженные духи ― ангелы и святые Божии, сами будучи облечены в некую одежду из этой же стихии. Из этой же стихии и оболочка души нашей... Сама душа невещественна. Но оболочка её ― из этой тонкой вещественной стихии. Тело наше грубо; а та оболочка души ― тончайшая есть и служит посредницей между душою и телом. Чрез неё душа действует на тело и тело на душу... Эта оболочка такая же у нашей души, какая у всех духов. Из этого нетрудно уже вывести заключение, что та всемирная тончайшая стихия, из которой эти оболочки и в которой витают все духи, есть посредница и для взаимного общения наших душ и духов тех... Так стихия, о коей речь, всюду проходит и никакой нигде помехи не встречает себе. Луч солнца проходит сквозь стекло, а та стихия и сквозь стекло и сквозь стены и сквозь всё. Но как она проходит сквозь всё, так и те, которые витают в ней, могут проходить сквозь всё, когда нужно (как Спаситель прошёл в горницу, где были Апостолы, дверем затворённым). Обитают они в определённом месте; но когда им повелевается или позволяется, тотчас переносятся, куда нужно, по той стихии... видят по всем направлениям, что где есть и что где творится. И когда очи свои обращают на землю, т. е. На нас грешных, то ясно видят и нас... только не это грубое тело наше, до коего им дела нет, а видят самую душу нашу, как она есть, не непосредственно, а посредством оболочки души, сродной с их оболочкой и той стихией, в коей они живут: ибо состояние души верно отражается в её оболочке. Извольте теперь возразить. Сидят двое и разговаривают; при этом душа каждого настроена своим образом. Каждый из них не видит, что на душе у другого, по причине грубой занавески тела, за которою прячется душа; а ангелы и святые, если обратят взор на них, увидят душу их, как она есть и что в ней есть: ибо какова она и что в ней, отражается в её оболочке. Если в ней святые мысли и чувства, оболочка её светла, и при каждом святом чувстве светла особым образом. А если мысли и чувства её не совсем чисты, то и оболочка её не светла, и от каждого нечистого чувства своим образом помрачена, являясь то как туман, то как мрак ночи. Если б вы вознеслись на небо и ангельское восприяли зрение, совлекшись конечно и этого тела, то, взглянув на землю, вы увидели бы вместо разнообразной массы людей некие тени светлые, полусветлые, туманные, мрачные; причём не дивно что светло-наряженные показались бы вам мрачными, если у них душа дурна, а одетые в рубище ― светлыми, если их душа чиста. И вот такими-то видят нас небожители, и, судя по тому, какими видят, радуются о нас или скорбят»⁴¹.

С глубокой древности некоторые христианские писатели высказывали мнение, что бессмертны не все души человеческие, а только добродетельные; что же касается душ злых, порочных, которые удалились от Бога, источника жизни, и отступили от богодарованных, т. е. Естественных и здоровых норм жизни, то их удел ― уничтожение. Такое учение в новое время принято называть учение об условном (факультативном) бессмертии. Каким же образом и почему должны уничтожаться грешные души? В ответ на этот вопрос находим у факультативистов различные соображения. Одни говорят, что души грешников уничтожаются сами собой (Локк); другие предполагают, что они сгорят в адском огне (Арнобий ― III в.); мыслители нового времени (напр. Сабатье) предполагают, что души очень испорченные разложатся и растворятся в мировой сущности, а души слабые, ― хотя и не очень порочные, но и не развившие себя в добром направлении, ― будут поглощены душами более сильными, войдут в их состав в качестве элементов или частей их, сделаются для них питательным материалом, причём конечно потеряют личное самосознание. Некоторые (Роте, Вейсс, Карстен, Лямберт и др.) особенное значение придают внутреннему психическому саморазложению порочных душ, в силу которого эти души неминуемо должны потерять лично-сознательную жизнь путём постепенного её угасания. Наконец большинство факультативистов указывают в той или другой форме и высшее, религиозное основание для мысли об уничтожении грешных душ: без Бога души не могут жить, и Бог, Который не мирится со злом, не может оставить существовать души, предавшиеся злу; поэтому, если даже сами они не могут уничтожиться, то их уничтожит Бог.

1. Прежде всего необходимо признать, что душа не может уничтожиться сама собой, не может обратиться в ничто, в небытие. Ведь душа не есть чьё-либо состояние или действие, проявление = явление какой-либо силы или субстанции, не есть она и совокупность, сумма, пучок или поток душевных явлений. Душа ― прежде всех душевных явлений, она есть источник, причина, производящая сила душевных явлений, она не складывается из душевных переживаний, а творит их⁴²; она есть не действие, а действующая сила, не явление, а субстанция, и притом, как говорит опыт каждому человеку, субстанция индивидуальная, единица бытия. Но субстанция неуничтожима в пределах естественного бытия, это ― аксиома и научного и обыденного мышления. Даже материя с присущею ей физической силой неуничтожима. Поэтому об уничтожении души в собственном смысле этого слова, в пределах естественного бытия, не может быть речи. Душа может быть уничтожена только всемогущим Творцом, Который дал бытие душам, она быть обращена в небытие только путём сверхъестественного акта божественного всемогущества, противоположного акту творения из небытия.

2. В пределах естества для души мыслимы только переход в что-либо другое, в бытие непсихическое, или же ― потеря лично-сознательной жизни. Такой переход в иное бытие предполагают те, кто обещает грешным душам распадение в адском огне или растворение в мировой сущности и поглощение другими душами. ― Но такой род смерти возможен для души только при условии её материальности. Сгореть, разложиться на части, раствориться в мировой сущности может только предмет протяжённно-сложный, вещественный. Так же и поглощение возможно только при материальности поглощаемого и поглощающего: ведь при поглощении один предмет входит в другой и помещается целиком или в раздробленном виде между частями этого последнего. И действительно, кто говорит о горении, разложении, поглощении душ, те всегда признают материальность душ, то прямо и ясно, то более или менее скрыто и подразумевательно. Например, Сабатье вполне определённо пишет, что душа сложна и состоит из мирового эфира, который и есть носитель психики, присущей ему по самой его природе; если части души во время земной жизни хорошо, прочно сплотятся, то душа продолжит своё существование и в загробном мире, по отделении от тела; если же душа построена непрочно, то после смерти разрушится или будет поглощена душою более сильною.

Однако такой взгляд на душу, как сложную и разрушимую, материальную субстанцию, как было показано выше, совершенно противоречит опыту. Душа, как объект сознания, существует несомненно, тогда как тело человеческое, подобно всему остальному, что может познавать человек, может подлежать сомнению. Отсюда ясно, что субект сознания не есть тело, и тело не входит в состав его природы, ― душа не есть предмет вещественный. ― Душевные явления, непосредственно известные нам из внутреннего опыта, суть явления сознания; процессы же материального мира и человеческого тела все сводятся к движениям вещества, т. е. К перемене места частицами вещества; но перемещение и ― явление сознания качественно различны, имеют совершенно различную природу и указывают на совершенно различную природу духа и материи. ― Душа сверхчувственна, т. е. Не подлежит чувственному восприятию и не имеет чувственных свойств (в том числе ― протяжённости), которые приписать ей невозможно даже в воображении; материальные же предметы воспринимаются чувствами и обладают чувственными свойствами. ― Душа в каждом человеке едина и нумерически тождественна во всю жизнь, почему вся душевная жизнь человека и проникнута характером единства, не смотря на бесконечную множественность и разнообразие душевных явлений; тело же человека, как материальный предмет, сложно и изменчиво по своему составу. Если бы носителем и причиной, производящей силой психических явлений был эфир или какая-либо другая материальная субстанция и душа была бы сложна, то душевная жизнь человека имела бы совершенно другой характер: человек не имел бы ни единства ни тождества сознания, его психическая жизнь был бы коллективною, и неудержимо-изменчивою жизнью отдельных составных частей его природы. Такую коллективную жизнь мы знаем в человеческих обществах, например в семье и государстве. В семье каждый член её живёт своею личною жизнью и обладает единством и тождеством сознания. Кроме того семья живёт и общею жизнью: в хорошей семье царит согласие в мыслях, чувствах, стремлениях и делах всех её членов. И это согласие более или менее сознаётся каждым членом семьи. Однако сознаётся оно именно отдельными членами семьи; каждый член семьи, имея своё индивидуальное сознание, единое и тождественное, знает и чувствует и волею своею поддерживает общую согласную жизнь семьи. Но, кроме этих нескольких личных сознаний, разве есть в семье ещё особое семейное сознание, как живая психическая индивидуальность, единая и тождественная себе? Так же государство состоит из множества людей; каждый человек в нём живёт, как личность, и обладает единством и тождеством сознания; но ведь государство, как коллективное целое, не имеет единого и тождественного сознания, ― в государстве нет особого государственного сознания, как психической индивидуальности, как единого я. Вообще коллективная психическая жизнь складывается из множества отдельных психических жизней, но не может иметь единого и тождественного сознания. ― Если бы душа человека была суммою частиц одушевлённой от природы материи, то и она имела бы жизнь коллективную, и тогда единство и тождество сознания могло бы принадлежать только отдельным частям этого коллективного целого, но человек, как единая и нумерически тождественная психическая единица, не существовала бы; человек был бы тогда тем же, чем является например государство, только члены этого государства были бы несравненно многочисленнее и меньше по объёму, чем члены наших человеческих государств. Такой, коллективный в психическом отношении, человек, очевидно, ― не реальный, а выдуманный; на самом деле человек в психическом отношении ― не коллективное учреждение, многосложное и текуче-изменчивое по своему составу, а психическая единица, ― именно так сознают себя все люди; отступать от этого факта опыта и говорить о психической сложности человека значит говорить о том, чего на самом деле нет, говорить о предмете выдуманном, фиктивном. Следовательно, нельзя считать душу человека материальною, сложною и разрушимою субстанцией; душа есть неразложимая сила сознания, и она не может сгореть или раствориться или быть кем-либо поглощённою.

В частности, мысль о поглощении сознательно-личного я человека другою душою заключает в себе психологическую неправду. Это поглощение психологически выражается в том, что душа человека будто бы теряет своё личное сознание и становится безличною составною частью другой, сильной душевной жизни. В доказательство психологической возможности такого поглощения факультативисты указывают на то, что в земной жизни некоторые люди живут весьма пассивно, не имеют своих взглядов, своих желаний и всецело подчиняются мыслям и желаниям других людей. Обезличение человека, подчинение его психики другому лицу ещё яснее выражается в явлениях гипнотизма: загипнотизированный субъект, как известно, беспрекословно и точно исполняет всё, что внушает ему гипнотизёр, и при том ― не только в состоянии гипнотического сна, но и после пробуждения (после-гипнотическое внушение). ― На самом деле факты такого подчинения одного человека (слабовольному) другому (сильному) нисколько не доказывают возможности психического поглощения одной души другою. Г-н Простаков говорил о своей жене: «при твоих глазах мои ничего не видя» и называл себя «жениным мужем» (произв. «Недоросль» Д.И. Фонвизина ― примеч. редакции). Но разве он не сознавал себя особым человеком, отдельным лицом, индивидуальною душою, психической единицей? Разве его душевная жизнь на самом деле существовала, только как часть психики его жены, а личное сознание имела только г-жа Простакова? Конечно нет. Оба они были сознательно-личными существами, оба сознавали себя носителями своей психической жизни, только не одинаково самостоятельны были в своей деятельности. Точно также и загипнотизированный субъект не теряет сознание своей личности. Когда он, во сне или после пробуждения, покорно исполняет внушения гипнотизёра, то он делает это с сознанием, что это совершает он сам и что он исполняет не чужие, а свои мысли и желания. Где же тут поглощение одного лица другим? Факты этого рода, напротив, ясно показывают, до какой степени прочно, стойко в человеке сознание своей психической самодеятельности, сознание себя, как личной психической силы: даже отвне внушённое, чужое человек иногда признаёт за своё. В фактах гипнотического и слабовольного подчинения одного человека другому мы наблюдаем, таким образом, не поглощение одной души другою, не обращение одной душевной жизни в безличную часть другой, но только слабость психической деятельности души и подчинение её направляющему влиянию другой, причём слабая и слабо действующая душа всё таки всегда остаётся и сознаёт себя как особая душа ― личность. Иначе и быть не может. Ведь, сознание своей психической особенности и личности коренится не в каких-нибудь временных, преходящих явлениях психической жизни, а в самой природе духа, как творчески-деятельной силы сознания, т. е. Это личное сознание есть прежде всего восприятие душою своей творчески-деятельной силы, производящей душевные явления. Но это восприятие осуществляется всегда, даже тогда, когда душа сознаёт свою слабость, пассивность, подчинённость: ведь и это сознание своей слабости и зависимости всё-таки есть акт, деятельность слабой души, и слабость и подчинённость душа сознаёт именно как свою, а не чужую слабость.

3. Если душевная жизнь человека не может сделаться безличною частью психики другой души, то не может ли она совсем погаснуть, придти к полной потере сознания вследствие ненормального, противоестественного нравственного направления? Против этого предположения говорят общеизвестные факты, что люди порочные, безнравственные нередко проявляют большую силу духа и очень энергичную психическую деятельность. Это наблюдается у людей корыстных, жестоких, злобных, мстительных, тщеславных, честолюбивых, гордых. Все эти качества бесспорно отрицательные в нравственном отношении, но для развития и проявления их нужна энергичная душевная деятельность и значительная душевная сила. Чтобы нажить богатство, принести вреди или гибель ненавистным людям, достигнуть почестей, славы, власти, грешные сыны века сего работают и физически и умственно так много, развивают такую широкую и неутомимую деятельность, что очень и очень многие добродетельные сыны света далеко отстают от них в усердии (ср. Лк.16:8). Злодеи часто проявляют и крупны ум и сильную волю и даже своего рода самоотвержение, например, когда им приходится выручать из беды своих сообщников. Каин, Ирод, Нерон, Робеспьер, Марат, Дантон, Святополк Окаянный, Пугачёв, Стенька Разин и другие подобные лица это ― вовсе не слабые существа с угасающей психикой, но представители силы, только направленной в сторону зла. Также и величайшие представители зла, о каких говорит Библия, антихрист и его вдохновитель сатана, ― существа весьма могущественные: антихрист ― противник Христа, сатана ― противник Бога; они, правда, некогда будут окончательно побеждены, но самое выступление их на борьбу с Богом и Христом указывает на то, какую силу они в себе чувствуют.

Впрочем, есть и такие пороки, которые явно ведут человека к душевному расслаблению, к потере памяти и живости мысли, к неспособности переживать глубокие чувства и настойчиво стремиться к отдалённым и сложным целям, ― ведут к слабоволию, вообще к душевной дезорганизации, к психическому разложению. Таковы пороки чувственного характера, особенно пьянство и распутство. Но ведь совершенное угасание сознательно-личной жизни, при таком психическом разложении, в опыте никогда не наблюдается. Человек может дойти до полного душевного расслабления, но у него всё-таки не исчезает деятельность сознания, не исчезает и сознание того, что это именно он сам стал таким беспамятным, безвольным, он сам потерял образ человеческий. В таких случаях, как и при подчинении одной личности другой, в своеобразной форме повторяется декартовское «cogito, ergo sum»: я ― безнравственен, порочен, растерял свои знания, опустошил своё сердце, надломил свою волю; значит, я носитель этой жалкой психической жизни, несомненно существую и живу. ― Кроме того, это душевное разложение чувственно-порочных лиц в весьма значительной степени зависит от расстройства их физического здоровья: мозг и всё тело их мало-помалу изнашиваются и расслабляются настолько, что не могут быть послушными орудиями энергичной душевной деятельности. Что и помимо этой своей зависимости от расстроенного тела душа чувственно-порочного человека теряет способность энергично мыслить, чувствовать и стремиться, этого нельзя доказать; напротив, факты посмертного просветления идиотов и сумасшедших⁴³ говорят о том, что освобождение от уз расстроенного и разрушающегося внешнего тела приводит душу к пробуждению и энергичной деятельности всех её сил. ― Таким образом опыт не даёт права предполагать совершенное прекращение лично-сознательной жизни порочных, безнравственных людей после смерти. Безнравственность в психическом отношении есть неправильное, противоестественное направление душевной деятельности; при таком ложном направлении душевная деятельность непременно делается низменною и неполною, одностороннею, даже очень узкою (напр. Всё сводится к мыслям, чувствам и стремлениям, связанным с наживою или распутством), может временно, вследствие разрушения телесных сил, сделаться и очень слабою; но она всё-таки всегда остаётся лично-сознательной деятельностью. Безнравственная душевная жизнь есть всё-таки жизнь, каковы бы ни были её направление и сила.

4. Душа есть субстанция по самой природе своей живая и деятельная, это ― творчески-деятельная сила сознания или сознающая сила. Поэтому погасить жизнь души или уничтожить самую душу с её природным, неотъемлемым свойством сознательной деятельности может только посторонняя сила сверхъестественная, властная и творить и обращать в небытие: только всемогущий Бог может уничтожить душу. Итак, не уничтожит ли Бог порочные души? Да, отвечают факультативисты, ― если сама порочная душа почему-нибудь не может перестать существовать, то её уничтожит Бог. Бог есть существо святое, поэтому Он не может мириться со злом и стремиться уничтожить его, обратить его в небытие, сделать так, чтобы его не было. Он достигает этого разными мудрыми и благими способами, между прочим ― посредством наказаний или посылаемых Им тварям страданий, которые заставляют грешников одуматься, покаяться и исправиться. Страдания или наказания в руках промыслителя ― Бога являются воспитательно-исправительными средствами и имеют всегда разумную и добрую цель ― уничтожение греха в грешниках и спасение самих грешников. Но если грешник не поддаётся спасительному влиянию вразумлений, если он живёт на земле и в загробную жизнь переходит неисправимым, то как должен поступить с ним святой, мудрый и благой Бог? Святой Бог, Который не мирится с существованием зла, не может поддерживать жизнь неисправимо-злой твари, не может оставить её жить во зле бесконечно. Оставить такое существо бесконечно жить это значило бы не только мириться с бытием зла, но и бесцельно мучить это существо. Ведь дать блаженство ему не может даже Сам Бог: существо злое, всех ненавидящее, завистливое, исполненное грубых, низменных и неутолимых желаний, в себе самом носит неистощимый источник страданий, оно может жить только как печальный демон, дух изгнания. Но чего же ради эти страдания? Они уже не могут служить исправительно-воспитательными средствами; значит, в глазах премудрого и всеблагого Бога, они бесцельны; бесцельные же мучения не могут быть допущены премудрым и благим Богом. Таким образом, неисправимо-порочные души должны быть уничтожены всемогущим Богом. ― Это соображение ― самое серьёзное из всего того, что высказывают факультативисты в защиту мысли об уничтожении неисправимо-злых душ после смерти. Действительно, святой, премудрый и благой Бог может ли допустить бесцельные, бесполезные мучения и, главное, бесконечное существование зла? По-видимому, необходимо признать бессмертие только добрых душ.

Правда, из тех же мыслей о Боге, как Существе святом, премудром, благом, всемогущем, другие мыслители делали совсем иной вывод. Ориген, Эригена, Дунс Скотт, Штиллинг, Шлейермахер и др. учили, что святой Бог не может мириться с бесконечным существованием зла, благой Бог всем желает спасения, премудрый же и всемогущий Бог найдёт средства осуществить своё благое желание всеобщего спасения; поэтому ― все грешники и даже злые духи рано или поздно придут к покаянию, отрекутся от зла и достигнут спасения. Но этот вывод о всеобщем спасении возможен только при том предположении, что грешный человек и злой дух не могут окончательно и бесповоротно утвердиться во зле и сделаться нераскаянными. Между тем такое предположение совершенно не оправдывается опытом. Опыт жизни ясно свидетельствует, что есть грешники действительно неисправимые, которые умирают непримирёнными и непросветлёнными, в состоянии крайнего озлобления, с ненавистью в сердце и с хулою на устах. Если возможно такое упорство во зле у людей и в земной жизни, то почему же оно не возможно в жизни загробной и у злых духов?⁴⁴ Следовательно, избежать гипотезы уничтожения неисправимых душ Богом чрез принятие гипотезы всеобщего спасения нельзя; последняя слишком слаба, чтобы заслужить предпочтение пред первой.

5. Есть ещё одна гипотеза, которая, включая в себя учение об условном бессмертии, хочет в то же время принять и примирить противоположные мысли ― о вечности мучений и о всеобщем спасении. По этой гипотезе то в человеке, что происходит от Бога, образ Божий в нём, «сам» или личность, как несомненное и негибнущее добро, несомненно достигнет спасения; значит, спасутся все. Но несомненно будут существовать и вечные мучения, только не для личностей, а для их дурных «самостей» или злых характеров, которые от личностей отделятся. При этом, если эмпирический, т. е. Свободною деятельностью человека созданный, характер (самость) всецело зол. То по отделении его от личности, эта последняя должна остаться без самосознания; в таком случае эта личность без самосознания будет существовать не для себя, а только для сознания других ― Бога и святых. Если же эмпирический характер личности не вполне зол, то от него отделятся и пойдут в геенну только дурные его элементы, хорошие же элементы останутся с личностью, и такая личность будет жить в загробном мире лично-сознательною жизнью. Так в гипотезе совмещаются и признание вечности мучений и учение о всеобщем спасении и даже (частично) учение об условном бессмертии (потеря самосознания совершенно-злыми существами). ― Чтобы дать ясное представление об этой всеобъемлющей гипотезе, приведём несколько цитат. «Личность, сотворённая Богом, значит ― святая и безусловно-ценная своею внутренней сердцевиной... должна быть спасена, злой же характер есть именно то, что мешает личности быть спасённою... Ясно отсюда, что спасением постулируется разделение личности и характера, обособление того и другого... Психологически это значит, что злая воля человека, выявляющая себя в похотях и в гордыне характера, отделяется от самого человека, получая самостоятельное, бессубстанциональное в бытии положение и вместе с тем являясь «для другого»... абсолютным ничто... Злая самость, лишённая всякой объективности... делается голою субъективностью, вечно бывающею и сохраняющею свою свободу, но лишь для себя и потому недействительную. А моё «о себе» делается, после таинственного рассечения, чистою объективностью, вечно реальною, но ― лишь «для другого», поскольку оно не выявило себя для себя в любящей самости; и потому, будучи реальной «для другого», оно ― вечно-действительно. В себе злобное и злобящееся «для себя» есть всегдашняя агония, непрекращающаяся попытка выйти из состояния голой самости (только «для себя») и потому ― непрестанно горящее в неугасимом огне ненависти. Это ― один из аспектов злобного самовосприятия твари, ― живая картина, застывшая в своей бессубъективной призрачности. Это ― пустое самотождество «я», не могущего выйти за пределы единого, вечного момента греха, муки и бешенства на Бога, на своё бессилие... Напротив того, доброе «о себе» есть вечно-прекрасный объект созерцания для другого, часть другого, поскольку это другое добро и для себя, т. е., следовательно, способно созерцать чужое добро... ― Отвергнутый (грешником) образ Божий перестаёт существовать лишь для отвергшего, ― не безусловно. Праведники, вошедшие в радость Господина своего, ― в радость о всяком сотворённом Им образе Божием, в этой радости Господина обретают и усвояют себе и этот отверженный дар Господень... При таком разделении ни свобода ни образ Божий не уничтожены, но только разъединены. Однако злой характер... безусловно не существует для Бога и для праведных: никому не бывает «ты» тот, для кого никто не «ты». Таковой ― чистая мнимость, сущая только для себя, пустая кожа личности, но без тела, ― личина, imago, не имеющая субстанциальности. Однако, само собою, я беру предельный случай полной оставленности. Вообще же говоря, этот процесс разделения частичен, так что отсекается лишь повреждённая и поражённая грехом часть самости... ― Что свято, то не может погибнуть, исчезнуть или пребывать в огне. То, что дано Христом человеку, как человеку, не может прейти. Иначе погибал бы образ Божий. Но он должен остаться; святое останется, святая сущность человека спасается. Что же касается до «дела» её, то оно может погибнуть для неё. Погибнет или, точнее сказать, будет непрестанно гибнуть в вечном момента горения та работа, тот результат внутренней деятельности, который «самим» произведён за время жизни. Погибает всё содержание сознания, поскольку оно не из веры, надежды и любви. Спасётся αὐτὀς, голос Богосознания без самосознания, ибо самосознание без конкретного содержания, без сознания своей самодеятельности есть только чистая возможность... Дело человека, его самосознание, отделившись от самого, станет чистою мнимостью, вечно горящею, вечно уничтожающеюся, взором Божиим прожигаемою гнусною мечтою без мечтающего субъекта, кошмарным сном без видящего этот сон. Такое «дело» существует лишь субъективно, как голос «для себя»; момент «о себе» в нём решительно отсутствует. Для всякого «самого» ― этого «дела», этой самости абсолютно нет, ибо она абсолютно лишена объективного бытия. «Самость» без «самого» это ― мучительное марево, возникающее в пустоте небытия, «стон и скрежет зубов», который никому неслышим, ― как бы непрестанная галлюцинация. Ничто, ни для кого не сущая, ― вечно сгорающая и вечно гибнущая иррациональность, одним словом полное метафизическое μὴ ὄν. Всё же реальное ― свято... такова именно Богозаданная реальность... Греховное «дело», отделённое от «самого», выбрасывается вон из области Божией, из бытия и отодвигается на край его, в агонию вечного уничтожения..., где будет плач и скрежет зубов, т. е. Мука и бессильная ярость, впрочем, никакому восприятию недоступная, ибо она ― вне досязания и ничья... ― Её (самости) бытие исчерпывается её «психическим содержанием»; она действительно соответствует душе ― в представлении эмпирической школы психологии; самость есть только психический феномен без ноумена (вещь в себе, объект умопостигаемый, а не чувственно воспринимаемый – примеч. редакции), застывшее явление без являющегося... Такова геенна, ― единственная реальность в собственном сознании и ничто ― в сознании Бога и праведников. Разве нам жалко остриженных ногтей или даже отрезанного члена? Также и праведникам нисколько не жалко вечно-горящие самости, столь же мало существующие для них, как для живых людей не существуют абсолютно неизвестные им чужие мысли. Нет жалости к тому, что по самому существу дела решительно не доступно ничьему восприятию... Для себя она (самость) вечно извергаема из Царства, бросаема в огонь, где и сгорает, хотя и извержение и огонь ― не существуют и только самости видятся в мечтании. Всё благо, всё совершенно, всё свято, и Бог ― всячески во всех; но злая самость так и оцепенела на страшном и гнусном видении. Высоковыйный гнев разжигает и распаляет её. В бессильной ярости и муке, с воплем и скрежетом, грозится она кулаком... и кому же? Богу и праведникам... Но не существует ни её, ни её мучений... В геенне копошатся лишь призрачные «сны теней» и тёмные «тени снов»... ― Вечное блаженство «самого» и вечная мука «самости» ― таковы две антиномично-сопряжённые стороны окончательного, третьего завета... Если, поэтому, ты спросишь меня: что же, будут ли вечные муки? То я скажу: да. Но если ты ещё спросишь меня: будет ли всеобщее восстановление в блаженстве? То опять-таки скажу: да. То и другое: тезис и антитезис»⁴⁵.

Если бы эта гипотеза могла быть прочно обоснована, то она разрешала бы все недоумения о судьбе злых душ, и тогда учение об условном бессмертии оказалось бы «моментом истины». Но гипотеза прежде всего страдает некоторой неясностью. Что именно отделиться от личности? По одному указанию ― это злая воля, по другим указаниям ― злой характер или ― греховное содержание сознания, самосознание грешника, совокупность душевных явлений, не проникнутых верою, надеждою и любовью. Но несомненно, что злой характер, а тем более греховное содержание сознания не то же, что злая воля⁴⁶. Впрочем, эту неясность легко устранить. В изложении гипотезы явно преобладает феноменолистическое понятие об отделяющихся от личности психических элементах, т. е. Воля по гипотезе остаётся с личностью, отделяться же от неё дурные психические явления, гипотеза, например, говорит, что люди осатанелые потеряют не волю, но всё деятельно нажитое содержание сознания. ― Гораздо больше неясности ― в учении о судьбе отделившихся от личности злых характерах. Будут ли они, после этого отделения, существовать и жить ― мыслить, чувствовать, желать, или не будут? Для других, ― говорит гипотеза, ― т. е. Для Бога и праведников, или объективно эти характеры существовать не будут, т. е. Те душевные явления, из которых складываются эти греховные самости, никем не будут восприниматься и по существу дела не доступны ничьему восприятию; подобным образом для нас, живых людей, не существуют абсолютно неизвестные нам чужие мысли. Но в то же время «самосознания, отделившись от человека, станет, ― по гипотезе, ― гнусною мечтою, прожигаемою взором Божиим». Да и можно ли допустить, чтобы взор Божий не усматривал что-либо существующее, чтобы для Бога что-либо было недоступно восприятию и оставалось бы Ему неизвестным? Если есть всеведущий Бог, то абсолютно ничто в бытии не может существовать только для себя. Если не для других, то уже для себя-то злые характеры должны существовать и жить, по гипотезе: отделившаяся от личность злая самость, читаем, получает самостоятельное, бессубстанциональное положение в бытии; она есть отделившееся от личности самосознание, полное бессильной ярости, злобы, гнева, бешенства, ненависти, мучения; точнее сказать, эта самость и есть совокупность этих злых, греховных и мучительных психических бессубъектных феноменов. Такая самость, как бессубстанциональная, есть, правда, сон без видящего сон, мечта без мечтающего, галлюцинация Ничто, психический феномен без ноумена, явление без являющегося, душевная жизнь ― ничья; и тем не менее, если эта бессубстанциальная психика «получает самостоятельное положении в бытии», если она «прожигается взором Божиим», если именно она подлежит вечным муками и именно ради её мук дастся утвердительный ответ на вопрос: «что же, будут ли вечные муки»? ― то ясно, что эта дурная бессубстанциальная психика, хотя бы только для себя существует и живёт. Между тем гипотеза также говорит, что «извержение и огонь не существуют и только самости видятся в мечтании», а потом добавляет, что и самость не существует: «не существует ни её, ни её мучений». Но тогда как же можно утверждать существование вечных мучений, если нет ни мучений, ни тех, кто мучится? Конечно, и эта неясность не имеет большого знания, потому что основной, преобладающий взгляд, проводимый гипотезой, понять нетрудно. Гипотеза несомненно хочет утвердить ту мысль, что злые характеры, по отделении от личностей, самостоятельно существуют, живут, и подлежат вечным мучениям в геенне; злая самость не существует со своими мучениями только в том смысле, что она ― бессубъектна, ничья, никем не воспринимается и никому нет до неё дела, как нам нет дела до обстриженных ногтей или до абсолютно неизвестных нам чужих мыслей.

В положении, что злой характер самостоятельно существует и мучится по отделении от личности, выражается главная мысль гипотезы, которая и вызывает недоумение больше всего. Как могут существовать, жить, чувствовать, мучиться ― характеры без личностей, психические явления без носителей их? Как возможна душевная жизнь ― ничья? В опыте такая, отрешённая от духа, душевная жизнь нам не дана. Правда, нравственное возрождение, переживаемое покаявшимся грешником, даёт основание говорить, что отвергнутый и изглаженный в таинстве покаяния грех выбрасывается человеком, отсекается от его души, удаляется от него, как восток удалён от запада (Пс.102)⁴⁷. Но ведь это отсечение и удаление греха означает, как известно, то, что грех теряет привлекательность для человека, делается даже отвратительным для него, а потому не повторяется и уже не тяготит его совесть, а не то, что «грех делается самостоятельным и на себя обращённым актом» (стр. 220). Первое ― освобождение души от греховного рабства и успокоение совести ― есть факт внутреннего опыта, хорошо известный каждому покаявшемуся человеку; второе же, именно самостоятельное существование греха отдельно от покаявшегося грешника, ничьим и никаким опытом не утверждается и не может утверждаться ― даже по признанию самой гипотезы, ибо «действие его (греха, отделившегося от грешника) на всё внешнее равно абсолютному нулю» (220 стр.) ― Бесспорно и то, что мысли, чувства и желания человека, выражаясь в словах и поступках, объективируются и действуют на людей независимо от породившего их лица⁴⁸. Слово, особенно печатное, картина, статуя и всякое другое произведение ума и рук столетий и даже тысячелетий. Но ведь это действие мысли в отдельности от породившего её человека –посредственное: оно осуществляется чрез внешне, материальные символы; оно не означает, что мысль, чувство и желание отделились от человека и заняли самостоятельное в бытии, бессубъектное положение, – нет, конечно мысль, чувство и желание были только у человека, их породившего; но человек нашёл ясное внешнее выражение для своих душевных переживаний, и эти выразительные символы приводят других людей к подобным же душевным переживаниям или наталкивают их на новую, самостоятельную творческую работу духа. Что человек может давать своим душевным переживаниям внешнее материальное выражение и посредственно влиять на других людей, это факт опыта, но что в слова и произведения рук человеческих переселяются мысли людей, отделяясь от породивших их умов, это конечно никаким опытом нельзя подтвердить. – Есть учение о вечности явлений. В применении к душевным явлениям это учение говорит, что каждый психически акт непременно выражается в каких нибудь внешних материальных и, хотя бы в самых тонких и недоступных нашему наблюдению, напр. в вибрациях мирового эфира; эти материальные явления, раз порождённые психическим актом, никогда не исчезнут, но будут до бесконечности во все стороны распространяться, передаваясь все дальше и дальше в мировом пространстве, как распространяются во все стороны круги на воде от брошенного камня или волны воздуха, приведенного в сотрясение; поэтому, когда психический акт прекратился у человека, это не значит, что он исчез бесследно: внешнее выражение его на веки неистребимо записано и незримо для нас стало распространяться в мире во всех направлениях, и в любой момент мировой истории существо с утонченной восприимчивостью может воспринять этот акт в определенной части мира, куда дошла в данное время волна, вызванная этим актом⁴⁹. Это учение о вечности явлений, можно бы подумать, особенно наглядно подтверждает гипотезу о независимом существовании грехов от её грешников. Но это – только по-видимому. Ведь по этому учению вечно существуют отдельно от человека в мировом пространстве не душевные явления, а только вызванные ими материальные процессы; душевные явления совершаются в душе человека в известный момент его жизни, материальные же процессы, перемещаясь, распространяются бесконечно, и эти процессы могут быть восприняты (и, м. б., действительно воспринимаются) другими существами, которые по ним составляют себе представление о душевной жизни виновника этих процессов. Значит, даже это учение не говорит об отделении психических явлений от порождающего их духа и о самостоятельном их существовании – Само собою понятно, что всякие внешние материальные выражения, как независимые от человека носители его мыслей, чувств и желаний, существуют одинаково и для хороших и для дурных психических явлений, и уже это одно ясно свидетельствует, что в этих внешних выражениях гипотеза не может найти себе подтверждения. Человека с его душевной жизнью показывает, что душевные явления существуют всегда в душе и никогда – отдельно от неё; только это можно утверждать на основании опыта. – Если обратиться к материальному миру, то и в нем мы найдем подобное же отношение явлений к той субстанции, в какой они совершаются. Все явления материального мира сводятся к движениям вещества, и мы знаем, что движение не совершается отдельно от вещества, как и вещество не существует без движения, – они нераздельны. Сказать, что в данном месте происходит движение, но нет никакого тела, никакого вещества, что движение совершается в абсолютной пустоте, значите сказать фразу, не имеющую реального смысла. – Таким образом во всем мире, духовном и физическом, явление не отделимо от субстанции и совершается не иначе, как в субстанции и с субстанцией, – явление и субстанция нераздельны, соотносительны. Что касается греха, то конечно нет оснований считать его исключением, не подлежащим закону нераздельности или соотносительности явлений и субстанции: и грех, как психическое явление, может существовать только в грешной душе, а не отдельно от неё. Поэтому мы не имеем основания ожидать, что грехи некогда отделятся от грешников, и бывшие грешники, освободившись от своих грехов, будут блаженствовать, а грехи их будут вечно мучиться.

Но предположим всё-таки, что греховная самость отделится от личности. По гипотезе, эта злая самость, состоящая из дурных мыслей, чувств и желаний, должна вечно мучится. Спрашивается: это вечное мучение есть ли новое переживание злой самости, какого в ней не было в земной жизни, когда она была соединена с личностью живого человека, или же оно есть составная часть или, может быть, вся сумма прежних переживаний, из которых самость составилась в земной жизни? Если вечное мучение есть нечто новое, то кто же, какая сила производит это новое психическое явление в отрешенной самости? Ведь в ней уже нет субстанции, творчески-психической силы, она бессубстанциальна. Если же мучение есть часть или вся совокупность прежних психических явлений, из которых сложилась самость в земной жизни, то можно ли тогда говорить серьёзно о мучении отрешённой самости? Кто в таком случае чувствует, кто переживает это мучение? Разве самые психические явления чувствую себя? Разве чувство радости радуется, чувство зависти завидует, чувство ненависти ненавидит? Чувствует субъект сознания, живая душа, а не явление психическое. Ведь, что значит: душа чувствует? Это значит, что она своею творчески-деятельною силою создает это психическое явление: чувствовать значит порождать, производить чувство, как и мыслить значит творчески создавать мысли, желать значит производите желания. Таким образом, будем ли мы считать предполагаемое мучение отрешённой самости новым или старым её психическим явлением, оно в том и другом случае возможно только для творчески-деятельной силы сознания, для личности души, а не для отрешенной самости. Иначе сказать: если бы грехи даже могли отделиться от грешника и получить самостоятельное бессубстанциальное положение в бытии, то никаких мучений для них не могло бы существовать. Мучиться могут только грешники, а не грехи. – Следовательно, гипотеза, с своей точки зрения, не доказывает тезиса, что будут вечные муки. А так как и спасение она обещает в сущности не для всех (ведь, осатанелые грешники потеряют самосознание), то она не утверждает и антитезиса, что все спасутся. Гипотеза направлена к недостижимой цели – доказать, что все спасутся и что все-таки будут вечные муки; естественно, что этой цели она не достигает: она не доказывает ни тезиса ни антитезиса⁵⁰.

6. Но, не принимая гипотезы о всеобщем спасении и о вечных мучениях грехов в отрешении от грешников, мы опять становимся пред вопросом: как может Бог примириться с

вечным существованием зла и, по-видимому, бесцельными вечными мучениями грешников, и не уничтожит ли Бог грешные души?

Чтобы сколько-нибудь разобраться в этом труднейшем из трудных вопросов, нужно ясно и раздельно представить, как Бог относится к злу.

а) Кто есть виновник зла, т. е. греха, безнравственности? От чьей злой воли, от чьего себялюбивого сердца и извращенной мысли оно исходит? Конечно, виновник зла не Бог всесовершенно-святой, благой и мудрый, но ограниченная тварь с её свободой избирать добро или зло. Бог не мыслит и не совершает зла, не грешит, но, например, человек может отдаться горделивому или чувственному или корыстному помыслу, принять его в свое сердце и осуществить его в действии.

б) Если Бог Сам не грешит или не есть виновник зла, то, как Он относится к тому злу, какое совершают созданные Им твари, одаренные свободой? Он, бесспорно, допускает, терпит существование этого зла, но не относится к нему безразлично, не предоставляет ему полную свободу и простор развития и тем более не помогает ему. Опыт ясно показывает, что в жизни людей всякое зло (гордость, чувственность, своекорыстие) рано или поздно, в той или другой форме влечет за собой беду, страдание. Этот закон связи греха с бедствием нередко затемняется в жизни отдельных лиц, когда невинные и добрые люди страдают, а злые и преступные благоденствуют. Но такие страдания добрых и благоденствие злых объясняются тем, что люди и по природе и по строю жизни все друг с другом связаны более или менее тесно; поэтому каждый человек по необходимости подвергается влиянию других людей и на себе испытывает последствия не своих только, но и чужих грехов и добродетелей; также и сам он оказывает влияние на других людей и является для них источником блага или бедствий. Если помнить это единство рода человеческого и взаимное влияние людей и смотреть на жизнь не отдельных лиц, а всего человечества, то связь греха с бедствием представится, как неотвратимый закон мира: человечество грешно и оно живет в страданиях. Так, очевидно, установил Тот, от Кого получили бытие род человеческий и весь мир со своими законами. установил необходимую связь между грехом и страданием, чтобы посредством страданий приводить грешников к покаянию, исправлению, а хороших людей (т. е. наиболее свободных – хотя и не совсем свободных – от греха) совершенствовать в добродетели⁵¹. Страдания, как и говорят факультативисты, несомненно имеют исправительно-воспитательную цель, педагогическое значение в путях Божественного промышления о мире. Если же это так, то, очевидно, страдания являются средством спасения грешников, средством, орудием борьбы Бога со злом и защиты и развития добра в жизни тварей, посредством страданий Бог борется со злом, стремится искоренить его в грешных тварях, чтобы привести их к спасению, сделать добрыми⁵². Отсюда ясно, что последнее основание, в котором получает свое начало закон связи греха и страданий, есть неодинаковое отношение Бога к добру и злу, неодинаковая оценка их Высочайшим Существом. Добро в глазах Божиих достойно существования, зло же не достойно существования, его не должно быть, оно должно быть уничтожено. Вот почему святой Бог и искореняет зло, в то же время поддерживая добро⁵³. Но если всесвятой Бог признает достойным бытия и поддерживает только добро, если Он поэтому борется со злом, то ясно, что Он не мирится со злом, хотя и допускает его существованье. Мириться со злом значить или самому грешить, творить зло, или помогать злу, или не противиться злу, относиться к нему безразлично, мирно, давая ему полный простор и свободу развития. Но о Боге нельзя сказать ни того, ни другого, ни третьего. Не может быть речи о том, что Бог будто бы мирится со злом: святой Бог может только бороться с ним, что Он и делает. Поэтому вопрос об отношении Бога к злу может и должен касаться только того: почему, зачем и до каких пор, на какой срок святой Бог допускает существование зла?

в) Для поверхностной мысли может казаться, что, если святой Бог считает зло недолжным, не мирится с ним, то Он не может и не должен допускать его существование: ведь всемогущий и всеведущий Бог мог создать человека и другие существа неспособными грешить, и тогда зла не было бы в мире; если же зло возникло, то Бог мог и должен был одним мановением Своей воли немедленно уничтожить его и привести всех грешников к спасению, сделавши их непоколебимыми в добре. Но ведь добро и зло, святость и грех суть явления нравственной жизни; они возникают и развиваются в сфере духовной самодеятельности существ, одаренных способностью различать добро и зло, в сфере их мыслей, чувств и свободной воли. Только при этом условии – духовной самодеятельности –жизнь и деятельность существа имеет нравственную ценность и само оно обладает нравственным достоинством. Если же какое либо существо принуждено с безусловной необходимостью совершать известного рода действия, если эти действия происходят не от его самоопределения и добровольная труда, а от принудительная и неотвратимого действия в нем и чрез него посторонней силы, то это существо не имеет нравственного достоинства и дела его – нравственной ценности. Не имеет нравственного достоинства топор, которым работает человек, и не подлежать нравственной оценке его удары, как движения именно самого топора; подобным образом не имеет нравственного достоинства животное, которое совершает различные действия под неодолимым влечением инстинкта, и действия животного не подлежать нравственной оценке. С этой точки зрения должно судить и о человеке. Человек является нравственным существом только при условии духовной самодеятельности, т. е. если ему дана возможность различать добро и зло, делать свободный выбор между ними и добровольно следовать своему выбору, осуществляя добро или зло. Поэтому, если бы Бог создал человека неспособным грешить, т. е. неспособным делать выбор между добром и злом, или если бы согрешившего человека Бог, по избавлении от греха , сделал непоколебимым в добре, то этим самым человек был бы лишен нравственного достоинства и жизнь его – нравственной ценности, он тогда не был бы ни добрым ни злым, он стал бы слепым орудием в руках Бога, невменяемым и несоответственным за свою жизнь. Следовательно, возможность появления зла необходимо должна быть допущена в мире нравственных существ, и Бог не мог ни первоначально создать, ни по избавлении от греха сделать людей неспособными грешить: это значило бы лишить их самодеятельности и возможности быть добрыми, это значило бы уничтожить нравственный мир, составляющий наивысшую ценность в бытии.

По той же причине Бог не может спасать грешников одним мановением Своей воли. Если бы Бог все дело спасения взял на Себя, если бы Он чудесным действием Своей всемогущей силы истребил в сознании грешников все дурнея мысли, чувства и желания и вместо них насадил только добрые, то такое спасение могло бы осуществиться моментально, одним мановением Божией воли, но за то при этом была бы совершенно устранена самодеятельность спасаемого грешника, и, следовательно спасение грешника не осуществилось бы вовсе. Ведь в таком случае сам грешник остался бы грешником до конца – до момента постороннего сверхъестественного изменения его психики. Спасение грешников, т. е. борьба их со злом и возрастание в добре, как явление нравственной жизни, должно быть делом не только Бога, но и самих грешников, оно должно быть делом Богочеловеческим; для уничтожения зла и победы добра необходимо достигнуть того, чтобы сам грешник переменил свои мысли, привязанности и желания, чтобы он вместо зла полюбил добро и к осуществлению его свободно и ревностно стремился, – необходимо, чтобы грешник духовно возродился. Духовное же возрождение, как известно, для грешника очень трудно и потому совершается постепенно и медленно. Слишком глубока у него испорченность сердца, слишком слаба его воля и засорена мысль, чтобы он мог легко и скоро стряхнуть с себя тяжесть греха. Это каждый из людей знает о себе по собственному опыту; это имеет полную силу и в приложении к поколениям человечества и ко всему человечеству: и род человеческий освобождается от зла и возрастает в добре очень медленно, с отступлениями и падениями, с тяжелой борьбой. Эта-то косность и упорство по зле грешников и служить причиной того, что Бог всеблагой, всеведущий и всемогущий не спасает их одним мановением Своей воли. Спасение грешника есть дело не одного только Бога, но и самого грешника, и этот последний задерживает. Замедляет победу добра над злом.

Итак, Бог потому допускает существование зла, что не допустить его возможности значило бы уничтожить нравственный мир, ценность бытия, и Он потому не уничтожает и зло немедленно, что искоренять его необходимо при помощи сил самих грешников, при помощи их самодеятельности, устранить которую в борьбе со злом значило бы опять-таки лишить их нравственного достоинства и уничтожить нравственный мир Бог с тою целью терпит зло, чтобы путем постепенного, медленного уврачевания и воспитания спасти грешников, дать добру победу над злом при помощи сил самих спасаемых и таким образом сохранить нравственный мир и дать ему возможность нормального развития в направлении добра.

г) Если же таковы причины и цель Божия долготерпения по отношению к злу, то нетрудно отсюда определить и границу этого долготерпения. Бог по благости своей терпит существование зла ради спасения грешников, ради сохранения и развития нравственного мира, как величайшей ценности. Отсюда ясно, что, когда Бог ведет грешника к спасению, то терпит в нем зло до тех пор, пока достигнет полной победы над злом при помощи сил самого спасаемого. Бог не истребляет зло в душах грешников насильственно, чисто внешним действием Своего всемогущества, но действует как врач и воспитатель, пробуждая силы грешной души, направляя и поддерживая их в борьбе против зла. Поэтому, как бы ни было нетвердо и медленно это самодеятельное оздоровление грешной души, Бог не ускоряет его и до конца терпит в душе зло, дабы не уничтожить нравственную природу её и не лишить душу возможности спасения. Так поступает Бог и по отношению ко всему роду человеческому: и в нем плевелы оставляются расти вместе с пшеницею, потому что насильственное и быстрое уничтожение плевел постороннею рукою повело бы к тому, что была бы уничтожена и пшеница (Мф.13:24–30).

д) Эти мысли вполне ясны и бесспорны по отношению к тем грешникам, которые борются со злом, стремятся к спасению и принимают помощь Божию в этом деле, между прочим принимают и Божии наказания (страдания), как вразумления. Но ведь есть еще грешники нераскаянные и неисправимые. Они уже не борются со злом, но всецело отдаются ему; они недоступны никаким вразумлениям, и для них страдания не имеют исправительно-воспитательного значения. Как должен относиться Бог к их грехам и к ним самим? Может ли и должен ли Он терпеть это неисправимое злой этих нераскаянных грешников? Рассмотрим все возможные предположения о том, как Бог должен относиться к таким грешникам. Всемогущий Бог, по благости Своей всем желающий спасения, Сам мог бы уничтожить грех в нераскаянных грешниках, уже неспособных самодеятельно бороться со злом, и тем самым освободить их от печальной необходимости страдать. Но ведь это значило бы уничтожить нравственную природу таких грешников, а следовательно это не значило бы спасти их: как самодеятельно-нравственные существа, они до конца оставались бы злыми, с момента же постороннего, сверхъестественного изменения их психики они уже не были бы самодеятельно-нравственными существами, они выбыли бы из состава нравственного мира, сделавшись слепыми орудиями посторонней силы. ― Если нравственное возрождение нераскаянных грешников Богом в указанном смысле невозможно, то нельзя ли предположить одно только освобождение их Богом от страданий, которые для них, по-видимому, бесцельны, потому что не исправляют их? Но такое избавление нераскаянных грешников от мучений психологически невозможно. Злоба, ненависть, зависть, неутолимые страсти чувственности и корысти сами в себе заключают источник мучений, мрачного настроения и отчаяния. Если однако допустить, что Бог Своим всемогуществом изменил для нераскаянных грешников самые законы духовно-нравственной жизни и дал этим грешникам возможность жить в спокойном и даже блаженном самочувствии, то это, очевидно, не было бы победой Бога над злом, не было бы уничтожением греха, который ведь остался бы во всей своей силе в этих грешниках, ― это не было бы спасением грешников. Напротив, такое благополучие неисправимо-злых существ означало бы, что Бог перестал заботиться о спасении грешников, перестал бороться со злом и начал помогать ему, поощрять его развитие. И это поощрение гибельно отразилось бы не только на грешниках нераскаянных, которые тогда уже без всякой сдержки пошли бы перед по пути зла, но и на тех, которые еще способны бороться со злом. Эти последние потеряли бы весьма важную опору для своей больной воли в борьбе с грехом. Если добро и зло одинаково приводят к блаженству, то для сознания грешника затемняется самое различие между добром и злом и человеку остается выбирать по своему вкусу, каким путем идти ему к конечному блаженному состоянию тернистым ли и узким путем нравственного подвига, борьбы с грехом, распятия себя со своими страстями, или широким путем греховного самоугодия с перенесением Божиих наказаний за него. Страдания на томи другом пути неизбежны, конец того и другого пути –блаженство; различие только в том, что на одном пути страдать нужно за добро, на другом –за зло; в таком случае кто что больше любит, тот за то решится страдать Не может быть сомнений, что при таком положении дела, если не все люди, то громадное большинство человечества отдались бы безудержному греху, дабы как можно скорее дойти до полного развращения, которое должно привести к блаженству. Следовательно, Бог не может освободить нераскаянных грешников от страдания, пока они остаются грешниками: это значило бы для Бога примириться со злом и поощрять его развитие, это значило бы, что Бог перестал желать спасения грешникам. – Наконец, возможно еще предположение, что Бог уничтожит неисправимых грешников и таким образом уничтожит и зло и страдания. Но ведь всеблагой Бог всем желает спасения, т. е. освобождения от зла, утверждения в добре и блаженства. Уничтожение же тварей, вместо спасения их, означало бы, что Бог отрекается от Своей всеобъемлющей святой любви, всем без изъятия желающей спасения и всех без исключения влекущей к нему. Правда, упорные грешники сами не хотят спасения и не принимают вразумлений. Но всеблагой Бог не может от этого перестать желать им спасения, Его намерение не изменяется от этого их упорства, и именно с благою целью Он оставляет жизнь даже нераскаянным грешникам, при чем конечно предоставляет их мучительным последствиям их упорства в грехе, благою целью нераскаянных грешников Бог оставляет вечно жить и вечно мучиться. Этими мучениями Бог вечно борется со злом упорных грешников, ставя границы его развитию и распространена; вечною же жизнью Он дает им беспредельную возможность исправления, спасения, которою они и могли бы воспользоваться, если бы сами захотели. Значить, вечно-мучительная жизнь нераскаянных грешников не есть бессмысленное мучительство их Богом. Хотя это и звучит несколько парадоксально, но должно сказать, что эта жизнь есть дар святой Божией благости, которая не отнимает возможности спасения даже у самых упорных грешников и даже им посредством страданий не перестает постоянно напоминать, что злом они сами себя губят. Вечные мучения нераскаянных грешников, несомненно, имеют воспитательное значение также для грешников, борющихся со злом: они, как было указано, поддерживаюсь у этих последних сознание безусловного различия добра и зла и дают опору больной воле в борьбе с грехом. Напротив, уничтожение нераскаянных грешников ослабило бы различение добра и зла и, несомненно отняло бы у борющихся и колеблющихся одну из опор их нравственной жизни: очень и очень многие слабые люди были бы весьма довольны тем, что имеют возможность дать волю всем своим дурным влечениям и потом – погрузиться в небытие. Таким образом уничтожение нераскаянных грешников было бы ничем иным, как попустительством и покровительством Бога злу и вовлекло бы множество тварей в нравственную гибель.

Из всего сказанного видно, что вечные мучения нераскаянных грешников не означают, что Бог мирится с существованием зла: нет, допуская в силу нравственной необходимости существование зла, всесвятой Бог вечно и непримиримо с ним борется, уничтожая его или ограничивая его развитие и распространение. Вечные мучения грешников нельзя считать также бездельными, бессмысленными и противоречащими благости и мудрости Бога: ведь этими мучениями Бог полагает вечную и безусловную границу между добром и злом, ограничивает зло, поддерживает добро и даже самим нераскаянным грешникам предоставляет беспредельную возможность восстановить в себе сознание различия добра и зла и обратиться к спасению.

Приведенные соображения конечно не исчерпывают вопрос о загробной участи нераскаянных грешников и не разрешают всех возможных недоумений. Но в них нет ничего такого, что шло бы в разрез с фактами опыта и с духовно-природой человека, равно как и с понятием о всемогущем, святом, благом, премудром. Поэтому учение о вечных муках следует признать, с научно-философской точки зрения, наилучшей гипотезой из всех, какие построены по вопросу о загробной судьбе нераскаянных грешников. И только эта наилучшая гипотеза согласна с ясным учением Свящ. Писания и церковного Предания, которое прямо говорит, что упорные во зле люди и злые духи пойдут в муку вечную, праведники же в жизнь вечную.

В последнее время довольно широкую популярность приобретает древнее учение о душепереселении или перевоплощениях душ. В древности этого учения держались многие мыслители и целые философские школы (Эмпедокл, Платон, пифагорейцы, Ориген и друг.), в новейшее время главными защитниками его являются представители теософии. По этому учению, душа каждого человека не в первый и не в последний раз живёт на земле, – она и раньше жила много раз в различных людях, даже может быть, в животных и растениях, и после настоящей жизни ей придется еще не раз возвратиться из загробного мира и жить на земле. Основанием или, лучше сказать, мотивом для такого предположения служит то обстоятельство, что люди рождаются в земную жизнь в очень неодинаковых условиях и с неодинаковыми дарованиями, – одни с дарованиями духовными и силами телесными очень богатыми, другие – со средними, иные – малыми; одни рождаются в богатстве и почете, другие в нищете и унижении. Если миром управляет Бог, и души рождающихся людей впервые живут на земле, то такая неравномерность в распределении между ними дарований и сил психических и физических, а также и внешних благ, является несправедливостью Бога к душам: выходит, что одни души возвышаются и награждаются, другие – унижаются и наказываются Богом без всяких заслуг и вины их. Эта мысль о несправедливости Бога опадает, если предположить, что души рождающихся людей являются на землю не впервые и земная их участь определяется; Богом соответственно с их прежними существованиями, сообразно с их прежними добродетелями или грехами. Подобным образом и настоящая земная жизнь каждой души послужить условием такой или иной доли её в последующем воплощении. Следовательно, по учению о душепереселении или перевоплощениях душ земная участь каждой души есть воздаяние ей за прежнюю жизнь в то же время это воздаяние служит для неё подготовительно-воспитательным средством для будущего времени, для будущих воплощений; весь же ряд таких воплощений служит для неё путем постепенного совершенствования, которое и должно привести ее рано или поздно к спасению от греха и страданий и от необходимости новых воплощений. (Большею частью учение о душепереселении соединяется с мыслью о конечном всеобщем спасении).

Нетрудно видеть, что гипотеза душепереселения не имеет опытных оснований: она не основывается на фактах, а только мотивируется желанием избежать мысли о несправедливости Бога и объяснить неравенство людей. Единственным фактом, который мог бы оправдать эту гипотезу, могло бы служить содержание человеческой памяти: если человек не впервые живет на земле то память его должна хранить хоть скудные воспоминания, хоть какие-нибудь следы прежних существований на земле и в загробном мире. Но известно, что таких воспоминаний не хранить ни один человек никто не помнить о своих прежних жизнях, – напротив, каждый сознает себя живущим впервые, для каждого родившегося человека жизнь есть нечто абсолютно новое. – Защитники гипотезы душепереселения говорят, что о прежних своих существованиях душа совершенно забывает, и потому отсутствие воспоминаний о них не говорит против гипотезы. Забвение всего прошедшего душою, по гипотезе, бывает настолько глубоким и полным, что приводит к смене личного сознания, так что в разных своих воплощениях душа сознает себя разными людьми (то рабочим, то философом, то царём) или даже нисходит до жизни животного и растения. Но ведь и это забвение – не факт, удостоверяемый опытом, а новое предположение, придуманное для того, чтобы объяснить отсутствие опытно-психологического обоснования гипотезы. И нужно сказать, что это предположение весьма неудачно. Известно, что, переходя из земной жизни в загробную, душа не забывает все ею пережитое, а напротив вспоминает все, даже совсем забытое, – в предсмертные моменты она овладевает всем своим духовным богатством, с которым, очевидно, и идет в иную жизнь. Судя по этому факту, нужно ожидать, что душа, много раз жившая в невидимом – загробном и видимом – земном мире, должна непременно хранить следы этих многочисленных своих существований, – чего однако нет, – ни в каком случае не может дойти до забвения самой себя, до потери личного сознания, с которым жила прежде. Основываясь на опыте, должно утверждать, что душа живет с одним и тем же личным сознанием и на земле и в мире загробном, учение же о самозабвении и смене многих личных сознаний следует признать совершенно фантастическим.

Против гипотезы душепереселения ясно говорит бесспорный факт наследственности. Если душа вступает в земную жизнь из мира невидимого, то по своему происхождению и свойствам она не имеет связи с родителями, от которых рождается человек по телу. Между тем в действительности дети несомненно наследуют от своих родителей и вообще от предков как физические так и психические свойства; дети наследуют от предков не только черты лица, здоровье или болезненность тела, но и черты характера (или черствость, скромность или гордость и т. п.), талантливость или бездарность; благодаря этой наследственности складываются также племенные и национальные характеры. Из этого общеизвестного и бесспорного факта наследственности ясно, что человек и по телу и по душе – сын земного рода человеческого, что душа его не является на землю из иного мира, где жила раньше. Нравственно-религиозная мысль гипотезы также может быть признана основательной. Души, по гипотезе, в своих многочисленных воплощениях получают воздаяние за свою прежнюю жизнь и воспитываются для жизни последующей, постепенно совершенствуясь и приближаясь к спасению, – и рождение людей с определенными свойствами и в известных внешних условиях определяется Богом с полной справедливостью по заслугам каждой души. Но ведь душе по гипотезе, в каждой новой жизни забывают о своих прежних существованиях, настолько, что в каждой новой жизни имеют и новое личное сознание, – и, например, настоящая земная жизнь для сознания каждого человека есть жизнь совсем новая, первая. Разве справедливо награждать или наказывать человека за то, о чем он совершенно ничего не знает, ничего не помнит, и за что он, очевидно, совершенно неответствен? Разве справедливо награждать или наказывать одну личность за дела другой? И какое воспитание возможно при таком периодическом забывании всего пережитого при такой смене личных сознаний? В настоящей земной жизни душа не помнит ничего из того, что пережито и приобретено ею в предшествующих существованиях; в последующих воплощениях она позабудет приобретения настоящей жизни.. Ясно, что все приобретения, все опыты, все уроки для этой души должны пропадать без всякой пользы, и совершенствование для неё невозможно. Если бы человек учился в школе много лет но каждый год забывал бы все, выученное раньше (вдобавок к этому – каждый год сознавал себя новою личностью), то он все годы сидел бы в одном и том же классе, и такое учение было бы бесполезной тратой времени и сил.

Неодинаковая одаренность и различие внешних условий жизни людей причинно вполне объясняются происхождением детей от родителей и наследственностью физическою и психическою, а также – расселением людей, при постепенном размножении, в разных местах земного шара и сложными взаимными отношениями лиц и народов (экономическими, политическими и друг.). Что же касается Божией справедливости, то от неё вовсе нельзя требовать, чтобы все твари были одинаково одарены. Все, что дает Бог Своим тварям, есть Его дар, ими нисколько не заслуженный, и нет никаких оснований думать, что дары Божии тварям должны быть непременно одинаковы. Напротив, бесконечному богатству мысли и силы Божией естественно порождать величайшее разнообразие произведений и таким образом заполнять всевозможные ступени бытия от низших до высших. Дело Божией мудрости, благости и всемогущества, дело Божией справедливости по отношению к различно одаренным тварям состоит только в том, чтобы каждая из них получила возможность нормального и успешного развития своих дарований, будучи поставлено в подходящие для неё условия, и затем – чтобы Творец не спрашивал с твари того, на что ей не дано сил от природы. Кому много дано, только с того и можно много спрашивать. Но неужели Творец иначе поступает со Своими созданиями? Нет, десять талантов Он ожидает получить только от того раба, которому дано пять, а не от того, которому дан только один талант; этот последний будет вполне прав, если принесет Господину только два таланта; и если он по лукавству и лености не откажется работать и приумножать данный ему талант, если и он удвоит Божий дар, то будет угоден Богу и мил Ему и счастлив нисколько не меньше получившего пять талантов и представившего десять. Нравственная высота и блаженство состоят не в том, чтобы много получить, а в том, чтобы из полученного много сделать, – в том, чтобы иметь одинаковые с другими существами дарования, а в том, чтобы проявить наибольшее усердие, наибольшую самодеятельность в развитии своих дарований. Для такой самодеятельности всем тварям дается возможность, и Творец остается одинаково ко всем справедливым, хотя и распределяет дары Свои разнообразно.

***

Только два переселения переживает каждая душа в своей жизни: из земного – видимого мира в загробный – невидимый, для жизни во внутреннем теле, и из загробного мира – опять в мир земной обновленный, где ей предстоит вечная жизнь в воскресшем теле внешнем, во всей полноте духовно-телесной человеческой природы. В этой несложной, но бесконечно-значительной истории своей душа неизменно сохраняет и сохранит свое единое личное сознание, свое самоопределение и самодеятельность и вечно останется одною и тою же нравственно-свободною и ответственною за себя личностью. А потому – каждый из нас есть распорядитель своей вечной судьбы, каждый своею жизнью готовить себе или вечное спасение от греха и страданий, или вечную гибель во зле и нераздельных от него муках. Бог всем хочет познания истины и спасения и всем помогает в этом, но в нашей власти или идти на зов Божий или же видя не видеть и слыша не слушать.

1) Кудрявцев В. Д. проф. Бессмертие души Полн. собр. сочин. т. 3, вып. 3, стр. 138–280.

2) Глаголев С. С. проф Вопрос о бессмертии души. Вопр. фил. и психол. кн. 19 и 20. Срв. Материя и дух. СПБ 1906. Гл. 5 и 6.

3) Шилтов, д-р. проф. О бессмертии души. Изд. 2. Μ 1898.

4) Дьяченко свящ. Из области таинственного Простая речь о бытии и свойствах души человеческой, как богоподобной духовной сущности. Ч. 1–3 М. 1900.

5) Тихомиров Е. Загробная жизнь или последняя участь человека СПБ 1914.

6) Митрофан, монах Как живут наши умершие, и как будем жить мы по смерти. 1–3 т. СПБ 1889–1903.

7) Трубецкой С. проф. Вера в бессмертие. Вопр. фил и психол. кн. 63, 70, 71 и 75.

8) Тейхмюллер проф бессмертие души. Философское исследование. Перев. Николаева под ред Б. Боброва. Юрьев. 1895.

9) Каро Идеи Бога и безсмертия души пред судом новейших критиков. Пер. под ред. проф. А. Введенского. Харьк. 1898

10) Сабатье. бессмертие с точки зрения эволюционного натурализма. Пер Обреимова. СПБ. 1897.

11) Petavel Le probleme de Г immortalite. Par. 1881–1892. V. 1 2.

12) Spiegler. Die Unsterblichkeit der Seele. 3 Aufl. Lpz. 1909.

13) Egger. Le'moi des mourants. Revne philosoph 1896, t. 41 – Le moi dcs mourants. Nouveaux faits. Revue philos 1896, t. 42.

14) Sollier, Moulin, Keller. Letat mental des mourants Revue philos 1896, t. 41

15) Митрофан, еписк. Что испытывает тело и душа человека умирающего и чем можно предотвратить ужас смерти? Орел 1909.

16) Бабаков. Психическое состояние умирающих по новейшим исследованиям психофизиологов. Вера и Разум 1912, № 18.

17) Токарский, д-р. Страх смерти. В Φ. и Психол. кн. 40.

18) Дюпрэль. Философия мистики или двойственность человеческого существа Перев.

Аксенова Киев. 1911.

19) Дюпрэль Монистическое учение о душе. Перев Аксенова. М. 1908.

20) Аксенов. Жизнь и смерть по Дюпрэлю. М. 1909.

21) Светлов прот., проф. Мистицизм конца 19 века в его отношении христианской религии и философии. СПБ. 1895.

22) Светлов прот, проф. О страхе смерти. Церк Вед. 1914 г. № 33

23) Гёрней, Майерс, Подмор. Прижизненные призраки и другие телепатические явления Перев. под ред. и с предисл. В С. Соловьева. СПБ 1893.

24) Баррэт. Загадочный явления человеческой психики. Пер. Райх под ред. Н. Д Виноградова. М. 1914.

25) Булгаковский Д. Будем ли мы жить после смерти? СПБ. 1906.

26) Булгаковский Д. Из загробного мира Явления умерших от глубокой древности до наших дней М. 1902.

27) Спиритуализм и наука. Опыты и исследования над психической силой У. Крукса. Сост. и перев. А Аксаков. СПБ. 1872.

28) Аксаков А Н. Анинизм и спиритизм. 3 изд. Уфа 1910.

29) Антоний Архиеписк. О загробной жизни и вечных мучениях. Серг Пос. 1914

30) Глубоковский Η. Η. проф Воскресение – статья в Правосл. Богословск. энциклопедии (Лопухина), т. 3.

31) Глубоковский Η. Η. проф. Благовестие св. Απ Павла по его происхождению и

существу. Кн 1. СПБ. 1905. Стр 571 д.

32) Флоренский П. свящ., проф. Столп и утверждение истины Опыт православной Теодицеи в 12 письмах М. 1914. Письмо 8-е.

33) Эберти. Сверхчувственный идеи с научной точки зрения. Пер. I. А. К. СПБ 1887.

34) Глаголев С. О. проф. бессмертие прошедшего. Принцип сохранения явлений. Серг. Пос. 1903.

35) Дмитревский свящ. Теософия, религиозная философия нашего времени. Харьк. 1911.

36) Ледбитер. Жизнь после смерти. Перев. Е. П. Калуга 1914.

З7) Чистович. Древнегреческий мир и христианство в отношении к вопросу о бессмертии и будущей жизни человека. СПБ. 1871.

38) Милославский. Древнеязыческое учение о странствованиях и переселениях душ и следы его в первые века христианства Каз. 1873.

39) Стуков. Происхождение в Церкви христианской мнений, противоречащих православно-христианскому учению о вечности мучений, их сущность и влияние на раскрытие этого учения. Каз. 1892.

40) Давыдов А Научныя доказательства нашего личного бессмертия. Μ. 1914.

41) Другие литературный указания см. у проф. прот. Светлова: „Что читать по Богословию. Систематический указатель апологетической литературы. Киев. 1907». § 88 и 90 и в „Realencyklopadie fur protestant. Theologie und Kirche, begrUnd. von Herzog, in 3 Aufl. herausgeg. von Hauck» B. 20: Unsterblichkeit, S. 282–301.