Учение Отцов Церкви о страсти

Первоначальную причину появления страстей (заражённый источник, из которого текут они мутным ручьём), св. отцы видели (согласно с библейским учением о грехопадении) в злоупотреблении человека свободной волей¹. Жизнь человека и всего человечества могла бы пойти с начала существования мира строго определённым путём, не уклоняясь в сторону от разумных влечений, заложенных Творцом в природу человеческую, если бы последним дана была строго обязательная сила законов природы. Но человек с начала дней своих поставлен был в иные условия существования сравнительно с остальной природой. Он пользовался свободой в области нравственных действий, имея полную возможность уклоняться в сторону зла. Эта последняя возможность под влиянием обольщения дьявола осуществлялась в жизни первых же людей. Следствием падения явилось искажение разумной природы человека, потемнение и ослабление его разумной силы в связи с возрастающим влиянием низших неразумных влечений. При таком положении вещей, когда одностороннее влияние тела усилилось соответственно ослаблению духовного начала, явилась возможность такого строя душевной жизни, когда руководящим началом жизни и деятельности человека служит плотское начало, совершенно возобладавшее над высшей часть человеческого существа. «Грубая персть гнетёт меня долу, говорит св. Григорий Богослов: не возмог я изникнуть из грязи и обратить око к свету: и обращал, правда; но между нами стало и очи мои закрыло облако – это мятежная плоть и земной дух». Такое в высшей степени ненормальное и страдательное состояние человеческой души отцы Церкви вообще и называли страстью. Страсть, следовательно, по отеческой терминологии, есть низшее влечение, исключительно и односторонне возобладавшее духовным началом человека. Основными свойствами страсти отсюда являются 1) неразумность – страсть есть преобладание неразумных сил (возжделевательной, раздражительной и жизненной) над силой разумной, и 2) чрезмерность, даже необузданность влечения.

К неразумным силам человеческой души отцы относили силу раздражительную и вожделевательную и силу жизненную. Последняя впрочем, по их мнению, относится к телу и проявляется в душе чувственно и совершенно бессознательно, оказывая на неё воздействие только по тесному сродству и соотношению между этими двумя частями человека. Отсюда следует, что страсть, как господство неразумной силы, есть или «неразумная любовь» (влечение), или «безумная ненависть» (отвращение), к кому-либо или к чему-либо чувственному, или же наконец преобладание материального процесса над духовным (преобладание процессов питания, сна, воспроизведения рода над духовными интересами).

На другую отличительную особенность страсти – необузданность влечения можно смотреть как на следствие преобладания неразумного начала в душе человека. С устранением силы разумной, которая управляет низшими силами и сообщает им по усмотрению доброе или худое направление², устраняется в душевной жизни всякое сдерживающее начало. Освободившись от узды разума, страстные влечения не знают меры. «Страсть – неудержимый молодой конь, необузданное неистовство», говорит Нил Синайский³. Отсюда, напр., объядение есть преимущественно чрезмерное употребление пищи, когда переполненное и насыщенное чрево вопиет: «Алчу!», – пьянство – употребление вина «без жажды и без нужды», блуд – «не стареющее никогда», ненасытное и неистовое влечение к иному полу, сребролюбие – «не знающее пресыщения» желание богатств, честолюбие – «чрезмерное желание почестей, для которых жертвует всем, что дорого ему на свете и т.д. Вместе с тем признаком страстного влечения признаётся сила.

Св. Иоанн Дамаскин утверждает, что «страстью называются движения сильные, делающиеся ощутительными: движения слабые и неощутительные не могут называться страстями; страсть должна быть значительно великою⁴. Священномученик Зинон, еписк. Веронский, признаёт могущество и силу – принадлежностями страсти⁵. Считая страсть крайней степенью напряжения неразумных сил – вожделевательной, раздражительной и жизненной, незнающей меры в своих стремлениях, отцы Церкви в свои определения вводят элемент привычки. Напр. Филофей Синайский (40 гл. о трезвении, гл. 35) и, как увидим ниже, относят страсть к болезненным ненормальным явлениям душевной жизни.

Подчинение неразумной силе низводит разумно-свободное существо в разряд животных, так как главное отличие человека от животного – разум и соединяемая с ним свобода в состоянии страсти утрачивается под наплывом необузданных стремлений чувственности. «Когда вижу тебя блудодействующим, тот как назову тебя человеком, а не свиньёю? – спрашивает Иоанн Златоуст: когда вижу тебя безрассудным, то как назову тебя человеком, а не ослом? Когда вижу тебя расхищающим чужое, то как назову человеком, а не волком?».⁶

В основе страсти, по учению отцов, лежит природное влечение. В них сказывается врождённое человеку стремление к жизни и деятельности⁷. Душевную жизнь невозможно представлять in statuquo. Жизнь есть вечное движение⁸, вечный обмен вещества, где одно исчезает, а другое является ему на смену. В этом вечном движении участвует и человек. Он постоянно влечётся к тому, чего не достаёт для его бытия. Влечения в пределах умеренности не только дозволительны, но и законны, так как в них сказывается голос самой природы, потребности человеческого существа⁹. Но природа человека со времени грехопадения прародителей подверглась значительным изменениям. Голос потребности звучит не так ясно и определённо, для того, чтобы не ошибиться в нём. Явились ненужные и прямо вредные влечения, которые ведут не к поддержанию, а к разрушению человеческого организма, преждевременной старости и болезни. «Посредством дыхания жизни, сотворив душу мыслящею и разумною, Бог не внедрил в неё скотского вожделения и раздражительности, но силу желания и силу любви: так и создав тело, в начале, не вложил в него безумной раздражительности и вожделения, но оно получило сиё после, когда чрез преслушание сделалось смертным, тленным и скотским»¹⁰.

Удовлетворение природных влечений связано с удовольствием, и влечение к удовольствию, пока оно находится в пределах удовлетворения законных нужд, считается у отцов, как и в Библии – нормальным.

В страсти же всё как раз наоборот. Основные черты её – ложь и излишество. «Не пища зло, но чревоугодие, говорит св. Максим Исповедник, не деторождение, а блуд, не деньги, но сребролюбие». Природное влечение в основе страсти всегда извращённое. То, что не нужно для поддержания жизни, что излишне и не требуется, возводится в потребность.

Так, напр., согласно естественному влечению, тело нуждается в пище и питье для восполнения недостатка и истощения сил. Кто разумно смотрит на эту потребность, тот удовлетворяет её необходимым, имея целью только поддержание жизни, но не пресыщение и удовольствие. В страсти человек ищет не столько удовлетворения потребности, сколько наслаждения, получаемого от него: есть, напр., когда не голодает, или же стремится не к полезной, но к лакомой пище¹¹: точно также пьёт без жажды, ест без нужды¹². Сравнивая в этом отношении людей с животными, отцы находили вторых более разумными, так как природные стремления сохранены у них лучше, нежели у людей, одарённых разумом¹³. «Ибо какие лакомства у беcсловесных». Какие хлебники и повара тысячью искусств уготовляют услаждение бедному чреву? Не любят ли они древней скудости, питаясь травой, довольствуясь тем, что случилось, и в питье употребляя воду и ту иногда редко?»¹⁴.

Половой инстинкт, имеющий своей целью продление рода (по сл. Василия Вел., I. Злат., Григория Нисск.) в страсти также искажён, потому что в нём ищут только наслаждения, иногда даже противоестественного. В то время, как животные предаются плотским удовольствиям только одно время в году, а в другое время совершенно забывают о нём, «в людях от дорогих явств ненасытимая похоть любодейства всеяла неистовые пожелания, ни в какое время не дозволяя утихнуть страсти»¹⁵. «Есть любовь, говорит священномученик Зинон, которую изображают в виде красивого мальчика, потому что сладострастная её резвость никогда не стареет, – они в стариках также жива, как и в юношах... изображают её слепою, или с повязкой на глазах, потому что она, горя необузданным огнём похоти, не разбирает ни возраста, ни внешнего вида... не обращает внимания на препятствия... При всем том, к несчастью, она слишком деятельна и могуча. Она обольстительными своими чарами каждодневно волнует весь мир: всё в ней отравлено заразительными её удовольствиями¹⁶.

Св. Максим Исповедник говорит: «Правильное суждение о совокуплении целью его поставляет деторождение. Но кто имеет при этом в виду одну страсть похотную, тот погрешает в суждении, недоброе почитая добрым. И таковый, совокупляясь с женою, злоупотребляет сим. Подобным образом нужно рассуждать о понимании и употреблении других вещей».¹⁷

Не довольствуются люди и обычными одеждами, в которых нуждается их тело, лишённое покрова волос, но «сперва покупают одеяние из шерстей и притом более блистательных, подбирая и самый цвет шерсти, потом от сих одежд переходят к приготовленным вместе из льна и шерсти, после сего делают одежды шёлковые, и те сперва простые, а потом испещрённые изображениями сражений, зверей и всяких историй»¹⁸. С постепенно возрастающей роскошью в одежде первоначальная разумная потребность отодвигается на задний план, уступая место удовольствию, получаемому от неё. Страсть к роскоши возводит в потребность излишние и прямо ненужные вещи, без которых легко можно было бы обойтись. Сами не замечая того, в своих стремлениях к роскоши люди доходят до абсурда. Преп. Нил Синайский с замечательной ясностью мысли прославивший это возрастающее безумие роскоши, между прочим упоминает о серебряных и позолоченных сосудах, служащих не только для пиршеств, но в излишестве поставляемых для животных и ещё того хуже употребляемых для бесчестных потребностей (стр. 89 ibid.)¹⁹.

По словам Григория Нисского «раб удовольствий необходимые потребности делает путями страстей: вместо пищи ищет наслаждений тела; одежде предпочитает украшения, полезному устройству жилищ их многоценность, вместо чадорождения обращает взор к беззаконным и запрещённым удовольствиям. Посему то широкими вратами и вошли в человеческую жизнь и любостяжание, и изнеженность, и гордость, и суетность, и разного рода распутство»²⁰.

Страсть извращает не только органические влечения человеческой природы, но вместе с тем и высшие влечения разумной и чувствовательной сил.

В человеке есть, напр., влечение к добру. Сообразно с ним ему врождена любовь к себе подобным и ненависть ко злу, о которых подробно говорят отцы²¹. Врождённая любовь к добру и совершенству ведёт человека на истинный путь жизни, полный горних испытаний, а ненависть ко злу отвращает его от ложного пути, поддерживая в нём «мужество, терпение и воздержание»²².

При исключительной и неразумной привязанности к телу, к наслаждению чувственными благами, любовь к людям не могла не утратить свой бескорыстный характер. Она изменилась в любовь к себе самому – в самолюбие. С изменением природной потребности любви к ближним, связующей человеческое общество, в жизнь людей вошли – зависть, ненависть, злоба и другие злые, вносящие вражду и разделение, чувства, которые могут обращаться в навыки и страсти. Так любовь к Богу и людям может превратиться в любовь к миру, скверную похоть, в желание всяких нечистот. «Похвальные свойства природы превратили мы в страсти, говорит Иоанн Лествичн. Напр., от природы в нас раздражение на змия; а мы обратили оное на ближнего. Есть в нас ревность для соревнования в добродетели, а мы соревнуемся во зле»²³.

Природная ненависть ко злу, благородное негодование, имевшие, при обратном положении вещей, значение предохранительных средств, утратили данное им Творцом назначение и стали служить против добра. Вместо того, чтобы в отношении к ближним предохранять человека от всего нравственно-недозволенного, они выродились в гнев и ненависть к людям, так или иначе препятствующим низменным эгоистическим стремлениям человека.

Самое удовольствие принимает в страсти предосудительный характер. Два отличительных названия, которыми характеризуют его отцы, – «ни необходимость» и «неестественность» вполне исчерпывают его содержание. Первым указывается ложное направление человеческого удовольствия, принятое в страсти, вторым вред, им приносимый. Удовольствие не служит уже показателем необходимых для человека вещей, но поддерживает заведомо вредные, разрушающие здоровье элементы.

«Жестокосердые, плотские, привязанные к земле, склонные ко злу, преданные порокам, развращённые сладострастием» – так характеризует плотских людей св. Иоанн Златоуст, добавляя, что ничто не делает сердце таким жестоким, как порочное пожелание, пристрастие к житейскому, привязанность к земле. Такое сердце по справедливости может быть названо грязным²⁴.

Врождено человеку высшее влечение к истине. Ложь ненавистна ему по природе. Страсть искажает и это влечение, ослепляет человека и влечёт его к ложным целям. В ослеплении человек добро принимает за зло и зло за добро²⁵. Изначала вложена любовь к чести, чтобы, стремясь к истинной славе, люди преуспевали в лучшем и имение охранение от рабства низшим страстям. Но люди обратились к чести земной, забыв о небесной²⁶.

Врождена любовь к красоте²⁷. Но вместо того, чтобы любить истинную красоту, душевную, которая не стареет и не разрушается, они привязались к красивым бездушным вещам, к красивой роскошной обстановке и всему, что льстит их тщеславию своей показной стороной и что не имеет в себе даже никакой красоты²⁸ и т.д.

Страсть обманывает человека, обольщает его призрачным счастьем, мишурою, которую он в ослеплении принимает за нечто ценное; она влечёт его к счастью, к добру, к красоте, к истине, но так как человек разобщён с источником истинного света, добра и красоты – с Богом, то и влечения принимают ложное направление, никогда не достигая своей цели.

В удалении от Бога человек напоминает рыбу, выброшенную из воды (сравнение Исаака Сирина) или же долгое время пребывавшего в темноте и там ослепшего (ср. И. Злат.). Он постоянно предаётся заботам, беспокойствам и скорбям²⁹, не различает являющихся предметов, гоняется за тенями, как истинными вещами, гоняется за богатством, удовольствиями и властью, не узнаёт врагов, не узнаёт и друзей, доверяясь врагам, как друзьям, и враждуя против друзей, как против врагов³⁰.

Вот почему наслаждения, доставляемые страстью, – кратковременны и имеют всегда примесь горечи. Вместо ожидаемого счастья они приносят скорбь и страдание. В этом их главное отличие от той спокойной и чистой радости, без всякой примеси горечи, которыми сопровождается добродетельная жизнь³¹. «Драгоценное своё достояние, стоившее всех усилий, пишет св. Василий падшей деве, ты променяла на непродолжительное удовольствие, которое на время услаждает, а впоследствии окажется более горьким, чем желчь»³². Во 2-й беседе на послание к Филипп. св. И. Златоуст говорит, что сребролюбие мучит и самого человека вечной завистью, вечными подозрениями, опасениями, гневом и печалью, не даёт ему покоя ни днём, н ночью³³.

Природные потребности – влечения, находящиеся в основе страстей, можно разделить вообще на телесные и душевные. К первым относится влечение к пище, питью, половое влечение и др. К душевным же влечениям принадлежат влечения к истине, добру, красоте, любви и т.п.

Сообразно с этим и страсти в святоотеческой литературе делятся на телесные и душевные. Это самое общее и родовое деление³⁴. Св. Иоанн Кассиан даёт общую характеристику тех и других страстей. Телесные страсти, по его определению, те, которые имея в основании телесные влечения, питают и услаждают плоть, возбуждая и иногда невольно привлекая и спокойные души к согласию со своим желанием. О них апостол говорит: «и мы все жили некогда по нашим плотским похотям, исполняя желания плоти и помыслов, и были по природе чадами гнева, как и прочие». (Ефес, 2, 3)³⁵. Духовными же называются те, которые, происходя по склонности одной души, не только не доставляют никакого удовольствия плоти, но ещё поражают её тяжким недугом (лишают её пищи, напр., сна, покоя и т.п.), питают только больную душу пищею жалкого услаждения³⁶.

Телесные страсти делятся ещё частнее следующим образом: страсть чревоугодия, с её видами ­ – объядением и страстью к лакомой пище³⁷, блуд, видами которого служат: прелюбодеяние, распутство, нечистота, кровосмешение, деторастление и скотоложство³⁸; пьянство и все те мелкие страсти, которые ищут телесного успокоения и связаны с излишними заботами о здоровом теле, каковы, напр., страсть к лени, к нарядам, к удовольствиям, к щегольству, к неге и т.п.³⁹

Душевные страсти разделяются частнее на страсти раздражительной, вожделевательной и мыслительной силы⁴⁰. Страсти раздражения суть: гнев, горечь, бранчливость, вспыльчивость, дерзость, надменность, кичение, жестокосердие, ненависть, злопамятство и др.

Страсти вожделения: самолюбие, сластолюбие, ненасытность, сребролюбие, лихоимание, славолюбие, честолюбие и др.

Страсти мыслительной силы: самомнение, превозношение, самодовольство, противоречие, непослушание, мечтательность, гордость.

Как особый вид мыслительных страстей, отцы перечисляют страсти и языка: коварство, любопытство, осуждение, уничижение, болтливость, притворство, ложь, срамословие, лесть, насмешливость и др⁴¹.

Но более любят делить подвижники страсти по степени важности и силы, которые имеют они в общем течении душевной жизни, причём делается попытка построения генетической связи между страстями⁴². Указывают 8 главных страстей между ними три главнейших родовых, от которых происходят все остальные⁴³.

Три главнейших страсти: – сластолюбие, сребролюбие и славолюбие⁴⁴. Все отцы говорят, что всякая страсть рождается от сих трёх причин: сластолюбия, славолюбия и сребролюбия –пишет авва Дорофей⁴⁵. Действительно, ближайшее рассмотрение аскетических творений подтверждает мысль аввы. Указанные три страсти считаются родовыми, с тем небольшим различием, что под сластолюбием один из отцов Церкви, свят. Марк подвижник, разумеет вообще любовь к удовольствиям⁴⁶, другие же определённо указывают чревоугодие и таковых большинство: Напр. Нил Синаитский, Иоанн Лествичник, Ефрем Сирин, Максим Исповедник, Григорий Синаит, Авва Фалассий и др.

В отношении пяти за ними следующих страстей замечается некоторое разногласие. Св. Григорий Синаит, св. И. Дамаскин перечисляют блуд, гнев, скорбь, леность и гордость⁴⁷, а пр. Кассиан, св. Ефрем Сирин и св. И. Лествичник упоминают блуд, гнев, печаль, уныние и гордость, вводя новую страсть – уныние⁴⁸. Таким образом получается восемь следующих страстей: 1) чревоугодие, 2) блуд, 3) сребролюбие, 4) гнев, 5) печаль, 6) уныние (леность), 7) тщеславие и 8) гордость. Основанием или началом всех страстей главных и второстепенных считается самолюбие⁴⁹. От самолюбия происходят три главнейших страсти: чревоугодие, тщеславие и сребролюбие⁵⁰. Чревоугодие относится к телесным страстям.

Из 8 главных страстей гнев, печаль и уныние относятся к раздражительной силе, а сребролюбие и тщеславие – к вожделевательным, и, наконец, гордость к мыслительной силе.

Злоупотребление свободой повело к извращению природных влечений, которым сообщено было противоестественное направление. Извращённые влечения, очевидно, передавались от прародителей к потомкам наследственно. Наследственность влечения признаётся отцами в более определённых формах, сравнительно с Библией. Она понимается в смысле наследственной наклонности ко греху, препятствующей свободному развитию доброй деятельности. Следовательно, наследственно передаются не страсти, а только предрасположение к ним, с которым можно бороться предупредительными мерами. Трудами бл. Августина, И. Златоуста и Макария Египетского вопрос о наследственности греховных наклонностей в общих основных чертах уже исчерпан. Что же касается его частностей и подробностей, то разработка их, очевидно, принадлежит будущему. У отцов же, как и в Библии, не находим на это никаких указаний. Бл. Августин более, чем кто-либо из отцов Церкви, склонен был преувеличивать значение наследственности. По его мнению, если воля человеческая и не утратила совершенно способности выбора между добром и злом, то это нужно приписать только благодати Божией, освобождающей её от греховной наклонности⁵¹. К тому же почти мнению приходит ещё раньше Августина св. Макарий Египетский, который говорит, что со времени Адамова преступления душевные помыслы отторглись от любви Божией, рассеялись в веке сем и смешались с помыслами вещественными и земными и что собрать их и переселиться умом в горний мир, в век иной, невозможно, если душа не уверует в Господа всем сердцем, отрекшись от века сего, и если сила Божия Духа не соберёт в любовь к Господу рассеянного по всей земле сердца и не переселит мыслей в мир вечный. Необходимость божественной помощи вытекает в данном случае также из слабости человеческой воли, преемственно передаваемой от родителей к потомству. Адам, преступивший заповедь, принял в себя закваску зловредных страстей, и родившиеся от него стали причастниками этой закваски: а при постепенном возрастании в людях зла дело дошло до прелюбодеяний, непотребств, идолослужений, убийств, пока всё человечество не вскисло пороками⁵².

Св. Златоуст, придавая должное значение наклонности, не считал, однако, действие её необходимым. Природа человеческая, по его мнению, заражена склонностью к падению под влиянием страстей: однако склонность может побеждать ум при содействии труда⁵³.

Сопоставляя эти два места, богатые выводами, можем заключить отсюда, что наследственность страсти может быть принята в смысле предрасположения, наклонности к ней, которая определяет волю к действию независимо от выбора действий⁵⁴. Деятельность, соответствующая худой склонности, с другой стороны, препятствует даже выбору доброго. Насколько велико это противодействие, мнения разногласят, во всяком случае оно не безусловно. Его нельзя, напр., понять в смысле физической необходимости⁵⁵, иначе выходило бы так, что «злые непременно рождали бы злых, а честные честных»... тогда как часто бывали у злых отцов дети добрые и наоборот⁵⁶», но тем не менее нельзя умалять и его значения.

Не встречая никакого препятствия в направлении порочной злой деятельности, к которой влечёт его склонность, поддерживаемая наличным опытом, человек почти необходимо должен развивать свою деятельность в этом направлении. Тем более, что он здесь получает наиболее интенсивное наслаждение. Для того, чтобы вступить на другой путь, сластолюбцу напр. требуется отречение от вина, сладких кушаний, красивых женщин и весёлых бесед, отказаться от наслаждений, которые они доставляют, требуется внутренняя борьба и усилие, соответствующее степени силы преданной ему наследственной наклонности. Требуется и побуждение к этой борьбе, каковым является любовь к Богу и добру, возгреваемая божественной благодатью. Цель воспитания с одной стороны заключается в предупреждении развития порочных наклонностей, с другой – в воспитании природных влечений к добру, истине и красоте, которые, будучи усилены и укреплены, служат могущественным противовесом зарождающейся страсти⁵⁷.

Детский возраст, по мнению отцов, свободен от страстей. По словам Иоанна Лествичника, у детей нет ни алчности ненасытной, ни чрева, ничем неудовлетворяющегося, ни тела, разжигаемого похотью»⁵⁸. Однако наклонность к будущей страсти сказывается и в этом возрасте. Наклонности эти или предрасположение к страсти не обнаруживаются во внешних действиях. Они настолько слабы и неясны, что почти не замечаются. При той впечатлительности, которой отличается детский возраст, легко подавить и изгладить следы их, направив волю ребёнка к добру⁵⁹. Если ребёнок, напротив, предоставлен самому себе, а условия окружающей жизни способствуют развитию порочной наклонности, последняя превращается в страсть⁶⁰. Превращение это совершается последовательно, с соблюдением строгой постепенности и уже в пору юности, когда развёртываются полнее душевные силы человека⁶¹.

В числе предварительных условий развития худых наклонностей большое значение имеет общественное положение человека, его материальная обеспеченность и вообще окружающая его среда. Богатство, напр., и высокое общественное положение сравнительно опаснее в смысле развития страстей, нежели бедность, соединённая с постоянным трудом и скромным положением в свете. Богатство рождает сластолюбивую покойную жизнь: последняя же ослабляет и изнеживает душу⁶²: оно более всего способствует самоугождению, развитию чувственных влечений, к удовлетворению которых представляет массу средств⁶³.

С богатством связано тщеславие и превозношение, потому что роскошь, блеск и золото не составляют предмета природных потребностей, но нужны для внешности, для желания выставить себя напоказ, похвалиться⁶⁴. С богатством соединяется и иная опасность. Оно отвлекает мысли человека от неба, приковывая их к земле. Многочисленные заботы, опасения и огорчения, связанные с сохранением и умножением большого состояния, не оставляют времени для богатого, чтобы подумать и заняться своим внутренним миром. Собирая богатства на земле, никто не может богатеть для неба. Богатство, наконец, обратившись в страсть к накоплению, в скупость, решительно теряет всякий смысл, потому что перестаёт служить в этом случае даже для удовлетворения необходимых потребностей. Высокое положение в свете, власть и относительная свобода действий, связанная с ними, ведут к преувеличенному мнению о собственном значении. Нужно много усилий, чтобы не возгордится человеку, высоко поставленному среди других людей. Властолюбие, честолюбие, тщеславие, гордость и стремление к славе находят здесь обильную пищу для себя⁶⁵.

Что же касается наконец влияния среды, в которой живёт человек, то в этом отношении, так же как и Библия, отцы давали большое значение худому примеру, соблазнительным речам, соблазнительным картинам и вообще всему, что, проникая чрез органы внешних чувств ожиданием будущих удовольствий и способствует тем пробуждению и развитию порочных влечений. «Опасно отдаваться в плен очам, говорит св. Григорий Богослов, терпеть уязвление от языка, дозволять, чтобы обольщал нас слух, низлагал вкус, разнеживало осязание»⁶⁶... Св. Ефрем Сирин указывает на опасность в этом отношении от людей, отпавших от добродетели, которые «усиливаются запнуть и прочих, чтобы не им одним вести неприличную жизнь⁶⁷», и советует обращать внимание «не на один только внешний вид или на седины, но и на образ мыслей человека» и избегать «растленной беседы людей зломудренных⁶⁸».

Помимо естественных причин происхождения страсти отцы указывают на таинственное или явное внушение («мыслями или вещами») демонов⁶⁹, соблазны и искушения, производимые ими по попущению Божию, и имеющие глубокий этический смысл. Ими испытывается воля человека. Переносимые с мужеством и терпением, они служат лучшим доказательством свободы воли⁷⁰ и ведут к высшему совершенству⁷¹.

Необходимым условием развития страсти является душевное настроение, которое создаётся в человеке совокупными усилиями упомянутых выше причин – наследственности, среды и воспитания. Она характеризуется чертами, противоположными духовной бодрости и трезвению, – как, напр., изнеженность, леность, беспечность (беззаботность), нерадение и неведение⁷². Такое беспечное, невнимательное душевное настроение способствует тому, что человек вполне отдаётся разнообразию внешних впечатлений, не заботясь о том, насколько опасны они для его совершенства, и делается жертвою рассеянных повсюду приманок страстей. Вот, напр., образ невоздержанного и сластолюбивого человека, каким его рисует Ефрем Сирин. «Ему нравятся празднословие и острословие; ему приятна сладость снедей; он выказывает свою храбрость в многоядении и в многопитии, воспламеняется при виде суетного удовольствия, склоняется на нечистые помыслы: из любви к удовольствиям, предаётся сумасбродству, гоняется за славой, мечтает о почестях, как о чём-то таком, что у него уже в руках: при встрече с женщинами делается весел, привлекается красотою; телесная доброцветность сводит его с ума, восхищает благообразие лица, очаровывает статность тела, в беседах с женщинами и смехотворами он тает от удовольствия»⁷³. Привлекательные и обольстительные образы внешности, встречаемые на жизненных перепутиях, в этом случае служат тою малой искрой огня, которой достаточно, чтобы возжечь имеющуюся в душе страсть, как разжигают в печи дрова, подложив под них щепы и сухую солому⁷⁴. Сластолюбец именно «воспламеняется» при виде суетного удовольствия. Всякая страсть телесная и духовная, блуд, зависть, мстительность, тщеславие и честолюбие рождаются таким образом. Красота женская, пластичность форм, сладость голоса, нежность взгляда, богатство наряда возжигают похотливое влечение к женщине,⁷⁵ как свидетельствуют в том библейские примеры Самсона, Давида и Вирсавии, Сусанны и трёх старцев, о которых говорят отцы⁷⁶. Обидное слово заставляет гордого и самолюбивого человека щетиниться, как ежа, и полагает начало ссоры, а за него и мстительным планам разгневанного человека и т. д. Словом, с одной стороны, задатки различных страстей «кроются в душах наших и обнаруживаются, когда проявляются предметы их»⁷⁷, а, с другой стороны, обыкновенно, как говорит Нил Синайский, не знают, какого незначительного повода достаточно для падения человека.

«Пороки входят в душу посредством пяти чувств, как бы чрез некоторые окна. Вражеское войско не может овладеть митрополией и замком ума прежде, чем ворвётся в ворота его. Душу ослабляют их возмущений, и она пленяется зрением, слухом, обонянием, вкусом, осязанием. Доставляют ли кому удовольствие игры в цирке, или борьба атлетов, или подвижность комедиантов, красота женщин, блеск драгоценных камней, одежд, металлов и прочих вещей того же рода, – свобода души похищена чрез окна глаз, и исполняется известное пророческое изречение: вошла смерть чрез окна ваши (Иер. 21). Затем слух прельщается различными звуками органа и переливами голосов: и всё, что ни входит посредством ушей из стихов поэтов и комедиантов, тонких шуток и песен мимов, расслабляет мужество душевное. Что приятность запаха, благовоние курений, ормут, мох цифа, энанфа и кожица перехожей мыши приличны развратным и любовникам, – с этим не согласится только развратный. Далее, кому неизвестно, что страсть к пище есть мать жадности и держит на земле душу, как бы обременённую кандалами? Из-за короткого удовольствия аппетита обходят земли и моря, и целую жизнь мы потеем над работою, чтобы пришло чрез нашу глотку сладкое вино и драгоценная пища. Ощущение же чужих тел и пламенная страсть к женщинам представляют собой соседство с безумием. Ради этого чувства мы желаем, гневаемся, приходим в восторг, завидуем, ревнуем, предаёмся заботам, и когда желание наше исполнится, после некоторого раскаяния мы воспламеняемся снова, добиваемся того же, что совершивши, раскаиваемся по-прежнему. Итак, когда чрез эти ворота достигнут до замка ума как бы некоторые полки возмущений, – где окажется свобода, где мужество его, где помышление о Боге; особенно – когда ощущение рисует ему и прошлые наслаждения, и напоминанием пороков побуждает душу сочувствовать им и некоторым образом совершает то, чего не делает он а в данную минуту?⁷⁸».

С того времени, как соблазнительное влечение проникло в душу человека, начинается последовательное развитие страсти⁷⁹. Аскеты изображают его довольно подробно, различая в нём несколько моментов. В общей сложности развитие всех моментов, переживаемых страстью, займёт немало времени. «Дом никогда не рушится внезапным падением, но прежде сего или повреждается его основание, или ветшает его кровля, в которую сперва от продолжительного небрежения живущих проникают малейшие капли дождя, а потом, когда она в большей мере раскроется и распадётся, ручьями льёт дождь из многоводных туч». Со свойственной аскетической литературе образностью и конкретностью мысли пр. Кассиан Римлянин раскрывает в приведённом сейчас сравнении последовательный ход развития страсти: «Никто не должен думать, говорит он, чтобы падение человека совершалось внезапно». Первые признаки зарождающейся страсти легко подметить. Человек, внимательный к своим душевным состояниям, сейчас же постарается остановить и уничтожить их в себе соответствующими мерами. Беспечный же и небрежно относящийся к душе, напротив, оставит их без внимания. Тогда в душу его, оставленную в небрежении, как в дом с обветшалой крышей, проникнут сперва «малейшие капли страстей». При продолжающемся невнимательном отношении к ним капли эти повреждают всё «здание добродетели» и тогда в душу льётся «обильный дождь пороков».⁸⁰

Страсть начинается парением мысли (тонким помыслом)⁸¹. Соблазнительное впечатление проникает в душу в виде тонкого помысла или представления, которое и составляет первый момент, первое звено в длинном ряде последующих звеньев – моментов греховного действия. По образному выражению Исаака Сирина, мысль является матерью, рождающую страсть. Мысль эта есть не более, как умственный образ или представление испытанного ощущения. и. Лествичник объясняет, что отцы определяют приражение, как «простое понятие, или образ чего-либо, встретившегося, в первый раз вносимое в сердце».⁸²

Мысленное представление соблазнительного предмета, сохраняемое памятью, само по себе безгрешно, пока не соединится с чувством. От человека зависит, допустить это соединение или же отвлечь своё внимание от греховного помысла на что-либо другое. Если человек отнесётся невнимательно к первым обнаружениям страсти в своём сознании, если он не бежит от соблазна, то обыкновенно происходит первое. «Удовольствие разнежит чувство и расположит к зримому и образ видимого войдёт чрез глаза во внутренность смысла и тогда побеждается вождь внутреннего – ум»⁸³. Душа, находившаяся в состоянии чистоты, теперь сослагается и оскверняется злыми помыслами⁸⁴. Помыслы человека смешиваются с «демонским мечтанием, которое ещё более возрастает и увеличивается, чтобы показаться любезным, красивым и угодным ему, прельщаемому и окрадываемому⁸⁵».

Соединение, составляющее второй момент в развитии страсти, является, по мнению Отцов, соглядатаем душевной силы и «есть принятие образа, внушаемого врагом, и как бы занятие им и с удовольствием соединённое собеседование с ним⁸⁶». Вместо того, чтобы бежать от греховной мысли, искушающей его, человек тешится с огнём, доколе не разгорится в нём пламень страсти⁸⁷.

Результатом сдружения является третий момент развития страстей – навык (страсть) к помыслу, как бы постоянное о нём помышление и мечтание⁸⁸. Сластолюбец, напр., постоянно мечтает о женщинах. По словам Ефрема Сирина, «он живо представляет в уме женские лица, соприкосновения рук, объятия тел, сближение членов, страстные выражения, обворожительные улыбки, мановения очей, нарядность одежд, доброцветность тела, льстивые речи, телесную приятность, выразительность движений, время и место свиданий и всё, что служит к удовольствию⁸⁹».

Оставленное без внимания мысленное представление чего-либо злого, ненавидимого Богом, что аскеты называют «прилогом» (капли страстей), пробуждает дремлющие в душе человека порочные эгоистические наклонности, которые Апост. Ияков объединяет под общим именем похоти. – «Каждый искушается, говорит он, увлекаясь и обольщаясь собственной похотью. Похоть же, зачавши, рождает грех» (Иоанн И, 13–15). Похоть изображается в виде женщины, которая должна зачать для того, чтобы родить. Похоть зачинает именно от прилога или мысленной картины, рисуемой воображением. Между воображением и чувством существует тесное соотношение. Пробуждающаяся похоть вызывает мысленную картину, которая имеет для неё наиболее притягательную силу, будет ли это образ красоты женской, которая представляется сильным возбуждением и приманкой, с волшебным очарованием или изображение чести и мирского величия, или же, наконец, образ земного обладания, как это было с царём Ахавом в деле виноградника Навуфея⁹⁰ (3 Царств 21 гл.).

Картины воображения всегда соответствуют чувственным наклонностям человека⁹¹. «Как ум голодного воображает хлеб, а жаждущего – воду, так ум чревоугодника – различные яства, любострастного – женские образы, тщеславного – почести от людей, сребролюбивого – приобретение, памятнолюбного – мщения оскорбившему, завистливого – причинения зла тому, кому он завидует и т.п.⁹²» Воображение преувеличивает их значение для человека и тем усиливает влечение к ним. «Для того, чтобы затмить истинные блага, неприязненная область греха с чрезвычайной хитростью представляет простым душам мечтательный образ благ⁹³». Этим именно объясняется ослепление человека в отношении к предмету страсти, ложные цели, которые ставит он в жизни, и ложные средства, которые изобретает для удовлетворения природных влечений.

Помимо чувства в деле возбуждения фантазии большое значение отцы предавали действию злых духов. Когда усилиями человека устранены все поводы и причины ко греху, диявол усиливается сделать, чтобы ум подвижников видел эти поводы в призраке и старается образовать в них под личиной истины ложные мечты⁹⁴. Так пребывающим вдали от мира отшельникам он показывает, например, женскую красоту в непристойных видах, привлекая внимание то убранством одежд, то вольностью обращения, то телесною наготою⁹⁵... «Некоторые говорят, что демоны, касаясь во время сна срамных членов нашего тела, возбуждают страсть блуда; затем возбуждённая страсть памятью приводит на ум образ женщины. Другие же думают, что сами демоны представляются уму в образе жён: потом, касаясь срамных членов тела, возбуждают похотение жён: и бывают мечтания в том роде. Иные же думают, что страсть, преобладающая в приближающемся демоне, возбуждает таковую же и в человеке и таким образом душа воспламеняется к помыслам и привносит образы посредством памяти⁹⁶». А когда скверные помыслы станут охладевать, вводит он мужчин и женщин, которые обращаются между собою вольно, «делает отшельника зрителем срамных вещей и телодвижений⁹⁷». Также враг делал, что видели они мечтательно золото, драгоценные вещи и сокровища⁹⁸. Всеми этими хитрыми способами, при помощи фантазии человека, его мыслей и внешних предметов, действующих на чувственность, злые духи покушаются ослабить внимание человека, побудить соглашаться на срамные помыслы, чтобы сделаться в них виновными, и чрез это удалить от них помощника их.⁹⁹

Человек совсем склоняется к греху в своих мыслях (мысленный грех). Он насильно и поневоле увлекается к страстному деланию. Но лучшая и высшая часть души, острие его ума, любовь к Богу, восстают против порочного намерения и человек вступает в четвёртый момент развития страсти, который аскеты называют «борьбою».

Борьба представляет собой решающий поворотный пункт в развитии страсти. «Всякий человек знает, что ни с чем не сообразно дело, какое желательно ему сделать, но имеет к нему любовь». Вследствие этого «сперва внутри сердца бывает брань, борение и равновесие, и склонение, и перевес то любви к Богу, то к любви к миру... Порок льстит и склоняет волю ума мирскими пожеланиями, обольщением и плотским удовольствием. Так приуготовляется всякое порочное дело, прелюбодейство и татьба, любостяжательность и пьянство, сребролюбие и тщеславие, ревность и любоначалие и какое бы то ни было порочное предначинание»¹⁰⁰.

Первый период развития страсти, заканчивающийся внутренней борьбой, можно считать процессом внутреннего развития страсти. Последняя растёт и усиливается постепенно внутри в сердце и в мыслях, не обнаруживаясь во вне. До принятия решения возможно ещё возвращение назад к трезвым мыслям и добрым расположениям. С принятием решения возможность эта отдаляется на неопределённое время, так как за окончательным решением следует уже реализация намерения в греховном действии и страсть вступает в новый фазис своего развития, который можно назвать общим именем образования страстного навыка или привычки.

Следующие за борьбою моменты можно назвать завершительными. Человек долго носил в себе и лелеял мысли о страсти, думал и мечтал о тех удовольствиях, которые она обещает ему в будущем, боролся с нею по требованию противоположных мотивов, боролся с препятствиями; теперь после всего этого он быстро склоняется ко греху сначала в своих мыслях («соизволение»), затем и на деле («пленение» и «самодеятельность»). Назревшая внутри болезнь выходит наружу.

Если подготовительный период можно сравнить с трудным и продолжительным восхождением на гору, когда восхождению препятствует и крутизна подъёма, и встречаемые на пути расщелины, камни и скалы, то второй, – завершительный – можно легко приравнять к быстрому и головокружительному спуску с неё. Человек, что говорится, пошёл по наклонной плоскости: наклон придаёт по инерции силу и стремительность его бегу и препятствия кажутся незначительными.

Соизволение, пленение и самодеятельность – три завершительных момента страсти, быстро следуют один за другим.

Соизволение, – это, по Ефрему Сирину, изъявление в помысле согласия на страсть¹⁰¹. «Мысленный грех» – как называет его св. Максим Исповедник¹⁰². Это преклонение души к тому, что ей представлялось, по определению И. Лествичника¹⁰³. Это мысленное, теоретическое решение, следующее за борьбою разнородных мотивов.

Пленение – состояние, соответственное принятому решению. Грех совершенно овладел сознанием и волей человека. Последний становится рабом греха.

Самодеятельность представляет из себя повторяющиеся опыты совершения греха. Это есть уже деятельность «по соизволению страстного помысла», как говорит св. Ефрем Сирин. Болезнь усилилась настолько, что человек и не думает ей сопротивляться. По собственному выбору: он добровольно отказался от своей свободы и стал рабом страсти, веления которой теперь послушно исполняет.

Страсть является венцом и завершением этой длинной серии предуготовительных моментов. Во второй период своего развития страсть имеет исключительно волевой характер. Она становится привычкой. В смысле навыка и привычки понимают её большинство из отцов христианской церкви, как, напр., И. Златоуст, Исаак Сирин, Ефрем Сирин, И. Лествичник, Филофей Синайский, авва Дорофей и др¹⁰⁴.

Судя по описанию св. отцов, страсть есть явление сложное, обнимающее собою все стороны душевной жизни. В основе её находится природное влечение, которое, под влиянием порочной воли, переходит свои законные естественные границы и становится ложным и чрезмерным. Такое превращение, как видели, совершается постепенно. Исключение делается, кажется, только в отношении страстей с эмоциональной основой, каковым является, напр. гнев, любовь. Давид, увидевши обнажённую красивую женщину с кровли своего дворца, почувствовал вдруг к ней страстное влечение. Без сомнения, это не была страсть к Вирсавии лично, но страсть к женщине вообще, или, вернее, сладострастие, обнаружившееся внезапно и приведённое в исполнение волею царя. Гнев может возникнуть внезапно без предварительной подготовки. «Иному кажется, говорит авва Дорофей, что она по себе сидит в мире и спокойствии, но когда брат скажет оскорбительное слово, то он возмущается, и потому считает себя вправе негодовать на него и говорить: если бы он не пришёл и словами своими не огорчил меня, то я не согрешил бы. Вот смешное и безрассудное суждение! Разве тот, кто сказал ему слово, вложил ему страсть? Он только вызвал наружу ту, что уже была в нём... Такой человек похож на гнилой хлеб, который снаружи хорош, а внутри заплесневел, и когда кто-либо разломит его, то обнаруживается гнилость его. Точно так же и он сидел, как ему казалось, в мире, не замечая, что страсть была внутри его. Брат сказал ему одно слово и обнаружил гнилость, сокрытую внутри его¹⁰⁵». В данном случае первое впечатление оказывается настолько сильным, что прямо возжигает пламя страсти, независимо от участия воли данного человека.

В обычном ходе развития страсти мысль и чувство принимают большое участие. Переходя в область сознания, инстинктивное влечение является здесь на первых порах в форме мысли. Мысль в этом случае служит отголоском сокрытого внутри влечения. «По моему мнению, пишет Феодор Эдесский, мысли пробуждаются от страстей: ибо если бы не был в душе страстей, то не беспокоили бы её и страстные мысли¹⁰⁶». Первоначальный рост страсти совершается исключительно в области мысли. Долгое время человек думает, фантазирует и мечтает по поводу возникшего в нём влечения. Под влиянием воображения пробуждается в нём чувство, которое находится в тесном соотношении с фантазией, поддерживая её и само поддерживаясь ею. Чувство сопровождает развитие страсти в области сознательной душевной жизни, начиная со второго момента, когда оно соединяется с мыслью. В связи с фантазией, которую оно поддерживает, чувство даёт те соблазнительные картины («мечтательные образы благ»), которые у св. отцов называются вражеским прилогом и которые имеют такое громадное значение в общем ходе развития страсти.

Чувство влечёт человека к красоте и обещает ему наслаждение от удовлетворения страсти. Оно же и обманывает человека, преувеличивая действительную стоимость предмета страсти, скрывая его худые стороны. Ослепление в страсти прямо зависит от чувства¹⁰⁷. Когда разумная сила человека видит зло и безобразие, вносимое страстью, чувство является с извиняющимися доводами и старается оправдать человека в его собственных глазах. «Ни у кого из согрешающих не бывает недостатка в бесстыдных оправданиях. Человекоубийца может ссылаться на свою раздражительность, вор на бедность, прелюбодей на похоть, иной на власть: но всё это предлоги неосновательные, не представляющие никакого уважительного оправдания. Не от них происходит грех, но от воли согрешающих¹⁰⁸».... В подтверждение своих слов И. Златоуст ссылается на пример Давида, который, согрешив, не оправдывался (2Цар. XII, 13), «хотя он мог бы сказать: для чего эта женщина (жена Урии) обнажилась, для чего мылась перед моими глазами»?¹⁰⁹

Чувству же принадлежит решающая роль в выборе мотивов. Человек знает, что ни с чем несообразно задуманное им дело, однако же, «поскольку, имеет к тому любовь и не отрекается от любви, то уступает над собой победу¹¹⁰». Сила любви превозмогает все препятствия. «Иные предавшись постыдной любви, говорит И. Злат., и, воспламенившись страстью к какой-нибудь красивой девице, часто, несмотря на угрозы родителей, на упрёки друзей и насмешки посторонних людей, не оставляют её, но из привязанности к ней пренебрегают и своим домом, и отцовским наследством, и славою, и добрым именем, и увещеваниями друзей, считая великим для себя вознаграждением за всё это, когда бывают угодны своей любимице, хотя бы она была незнатна, бесчестна¹¹¹».... Св. Максим Исповедник определяет саму страсть, как неразумную любовь или ненависть к кому-либо или чему-либо чувственному – к пище, женщине, имению, или преходящей славе¹¹².

Значительная примесь чувства служит причиной того, что аскеты часто смешивают страсти с аффектами. Всякое чувство, достаточно сильное, даже напр., сильное чувство жажды, называется у них страстью¹¹³. Отсюда, с одной стороны, получаются законные страсти, которые вложены в природу человека для его собственной пользы¹¹⁴, а, с другой стороны, в число страстей включаются гнев, досада, запальчивость, страх, боязнь¹¹⁵, (у Ефрема Сирина), скорбь и удовольствие (у Антония Великого)¹¹⁶, вспыльчивость, горечь, раздражительность (у Григория Синаита, И. Лествичника, Кассиана Римлянина)¹¹⁷, предметные страдания и страх смерти (у И. Дамаскина)¹¹⁸, и другие, несомненно аффективные состояния.

Наконец, борьба мотивов и следующие за нею моменты в развитии страсти: соизволение, пленение, самодеятельность и навык – все бесспорно волевого характера. Привычка в соединении с чувством исключительно привязывает человека к страсти. «Нет ничего столь трудного для дела и вредного для души, что со временем и по привычке не могло бы сделаться и лёгким и сносным, не производящим уже того неприятного ощущения, какое произведено, когда было ещё непривычно и тело утомляло, и совесть печалило»¹¹⁹. У пророка Исайи грехи сравниваются с багряным цветом, который окрашивает снег и волну (гл. I ст. 18). Толкуя это место, Василий Вел. даёт замечательное объяснение образования греховной привычки, напоминающее отчасти учение о привычке в современной психологии, основанное на знании законов ассоциации. «Итак, красному цвету уподобляются наши грехи, говорит он, потому что они убийственны для душ. И как неоднократно и тщательно погружаемое в красильный раствор получает цвет более прочный и несмываемый, а окрашиваемый слегка и как ни есть, имеет на себе цвет линючий и легко смываемый: так и душа, напоенная грехом и снискавшая навык ко злу, отпечатывает в себе невыводимое и как бы выжженное греховное пятно; а душа, – менее и как бы слегка побывавшая во зле, слабее окрашена и запятнана грехом; потому что соразмерно с грехами и цвет выходит сильнее или слабее».¹²⁰ У Григория Нисского находится сравнение греховной привычки с ржавчиной, покрывающей железо¹²¹. Согласно с этим сравнением, душа представляется как бы окрашенною в прочный, несмываемый цвет страсти. Она вся проникнута во всех мыслях и чувствах привычным греховным желанием. В таком состоянии человек становится не только глух и слеп к требованиям, противоположным страсти, но даже услаждается своим рабским состоянием. Он живёт мыслями, чувствами и желаниями, имеющими отношение только к предмету страсти. Если бы он этого даже не хотел, привычка непреодолимыми узами прикрепляет его к страсти, и он не имеет сил переломить себя.

В законченном виде страсть представляет из себя в высшей степени ненормальное явление в душевной жизни. Как на болезненные признаки её, отцы Церкви указывают обыкновенно а ослабление разумной силы. Ослепление ума, который св. Ефрем Сирин называет оком душевной жизни¹²², считается у них неизбежным следствием страсти. В образных поэтических выражениях говорят они о постигающей страстного человека духовной тьме. «Как бурные ветры, нападая на тихое море, возмущают его до самого дна, так что песок смешивается с волнами; так и страсти, вторгаясь в душу, возмущают в ней всё и ослепляют мысленную её способность»¹²³.

Ослепление духовного ока¹²⁴, утрата душевной прозорливости¹²⁵, помрачение в мыслях¹²⁶, потеря здравых понятий¹²⁷, умоисступление¹²⁸, опьянение¹²⁹, и безумие¹³⁰ – вот те названия, которыми определяется в святоотеческой литературе подобное состояние.

Причина умственной слепоты и бессилия в состоянии страсти, по мнению отцов, заключается в преобладании чувственного плотского начала над духовным. «Плотоугодная жизнь одебеляет ум, делает его оземлянившимся и скотоподобным».¹³¹ В частности, ослепление ума замечается в телесных страстях. «Чревоугодие делает ум тупым, оно делает душу плотскою; оно ослепляет и не позволяет видеть».¹³² «Вино, когда оно неумеренностью преступает потребность, бывает омертвением разума».¹³³

С опьянением сравнивается ослепление в блуд. «Опьянён, напр., тот, кто любит чужую жену и живёт с блудницами. Как выпивший много вина и обессиленный им произносит неприличные слова и видит одно вместо другого: так и объятый нечистою похотью, как бы вином каким, не произносит ни одного здравого слова».¹³⁴

      Душевные страсти – гнев, зависть, вражда и др. ослепляют человека так же, как и блуд, и вино. «Набежавшее облако омрачает солнце, а помысл памятозлобия – ум».¹³⁵ «Гнев ослепляет очи душевные»¹³⁶. «Как ночью мы часто не узнаём и друга даже вблизи, так бывает обыкновенно и во вражде. Доколе есть между нами неприязнь, то и голос слышится нам иначе и на лицо смотрим мы с расстроенной мыслью: а когда оставим гнев, то и голос, прежде ненавистный и противный, кажется нам легче и весьма приятным и лицо, противное и неприятное, оказывается милым и любезным»¹³⁷. Об ослеплении в зависти говорит, напр., св. И. Златоуст: «как глаз, когда он чист, видит и различает всё верно, а когда попадает в него пыль, то зрение притупляется, и он уже не видит правильно и чисто, а когда пыль зависит попадает на душу, то повреждается и зрение и исчезает чистота мысли, и чего не слышит он, воображает слышанным, и что слышал, того хорошо не понимает»¹³⁸. Св. И. Златоуст говорит: «можно упиваться и гневом, и нечистой похотью, и сребролюбием, и тщеславием, и бесчисленным множеством других страстей. Ибо упоение есть ничто иное, как потеря здравых понятий, умоисступление, расстройство душевного здоровья. И так не только о том, кто выпил много вина, но и о том, кто питает в душе другую страсть, можно сказать, что он сильно пьян»¹³⁹.

В связи с ослеплением ума наблюдается в состоянии страсти извращение сердца и ослабление воли. Страсть ожесточает сердце. Ради эгоистичного наслаждения, доставляемого ею, человек отказывается от высших влечений к добру, забывает любовь к Богу и ближним. Самые чистые чувства при этом извращаются. Указывая на отличительную черту женщин – религиозность, св. И. Злат. говорит, что страсть извращает и религиозные чувства у женщин... Где, в самом деле, говорит он, предаются своим грязным делам жёны, удаляющиеся от законных мужей, как не у гробов мучеников? А часто они даже и клянутся именем мучеников в верности своим беззаконным делам»¹⁴⁰.

Много говорят отцы о пьянстве, отличительную черту которого составляет потеря стыда¹⁴¹. Св. Вас. Вел. указывает на чревоугодников. «Это лжецы, люди много клянущиеся, клятвопреступные, любящие прекословить, мстить, кричать... скупые, роскошные в пище, любопытные»¹⁴². Сребролюбие делает сердце человека безжалостным к чужому горю и слезам¹⁴³. По словам св. И. Злат, оно повелевает: «если увидишь, что бедный умирает с голоду, не давай ничего, но, была бы только возможность, сними с него даже самую кожу»¹⁴⁴. «Он (сребролюбец) смотрит на всё, как на свою собственность, желает чтобы люди подверглись нуждам и бедствиям, только бы в крайности прибегали к нему... Сборщиков и поверенных своих следят также, как коршуны следят воинские ряды и сражения. Он всюду носит свой кошелёк и показывает беднякам, как приманку, чтобы они, принуждаемые бедностью, бросились к нему и, схватив приманку, попали на уду корыстолюбца. Всё раздает нуждающимся, но не из человеколюбия, а из сребролюбия¹⁴⁵.

Ослабление воли находится в зависимости от ослепления разума. Отцы церкви считали волю разумной способностью души. Два неотъемлемых качества волевого акта: разумный выбор и свобода действий, с ним связанная, по их мнению, всецело принадлежит разуму, который св. И. Дамаскин определяет как главное и основное начало деятельности¹⁴⁶, а другие отцы называют «кормчим» и «владыкою» душевной жизни. Отсюда ослепление разума в страсти ведёт за собою естественно и ослабление свободы воли, порабощение её неразумным силам души. Ослепляя человека в отношении истинных целей жизни, страсть лишает полю её разумных основ и направляет деятельность человека по ложному пути¹⁴⁷. С другой стороны, отнимая возможность должной оценки явлений жизни, она лишает возможности правильного выбора меж ними и, следовательно, нравственной свободы. Страсть обычно рассматривается у отцов, как рабство греху. По аскетической терминологии «пленение» является таким состоянием души, когда страсть исключительно овладела вниманием и волей человека, когда она стала его «госпожой», иногда даже очень «жестокой», а человека её «рабом» и «пленником».

В аскетических творениях страсть всегда называется госпожой, деспотом, тираном и т.п. названиями, отличительное качество которых составляет жестокий или дикий произвол. «Чем более видит она (страсть) нас послушными, тем более увеличивает свои требования»¹⁴⁸. Такое название прилагается к сребролюбию, чревоугодию, славолюбию, блуду и прочим страстям¹⁴⁹. Отечественный святитель Дмитрий Ростовский говорит в одном из своих поучений: «не всуе (не напрасно) Диоген, эллинский философ, блудную страсть нарече царицею царей; та бо не только общими людьми, но и самыми царями обладает; они обладают народами, а те над ними царствует. Видети то бяше и прежде ещё в Дарии, царе Персидстем, с его же главы наложница того Аномиля, дщи Вартакова, одесную его седящи (2 Эздр. 4, 29

), диадиму царскую от главы его отъемлет и на себя возлагает, и по лапитома царя бисть: он же отворенными устами зрит на то И аще она посмеётся пред ним, смеётся и он; аще она разгневается, от утешает ю, дóндеже начнёт глаголати с ним. Подобне и о Аларине, Готфестем царе славном и сильном, повествует история, яко любодейцы своей Пинфии сандалия очищати не гнушашеся, рабское творя послушание жене блудной, юже безмерно любяше. О, порабощения страстного! Иже многим народам б страшен, в бранех непобедимый, в Риме царствуяй, странами обладаяй, раб бяше блудницы! О, крайняго безумия, слепоты и бесстыдства!»¹⁵⁰.

С другой стороны, как видно из последнего мести и человек, увлечённый страстью, как существо в нравственном отношении в высшей степени бессильное, безвольное, называется у аскетов рабом её. Св. И. Златоуст говорит, напр., что сребролюбец есть страж своего имения, а не владелец: раб, а не господин¹⁵¹. Тоже самое говорится и о людях, подверженных чревоугодию¹⁵², сластолюбию, честолюбию и остальным страстям.

Вся глубина падения, всё зло и безобразие рабства, которым подвергается блудник, сребролюбец, честолюбец и др., особенно заметны при сравнении их с людьми нравственно-свободными, что делает, напр., св. И. Злат., сравнивая жену высшего египетского сановника Пентефрия с Иосифом. «Не была ли египтянка, жена Пентефрия, царицею? Не владычествовала ли она над всем Египтом? Не была ли она супругой царя? Не облечена ли была великою властью? А Иосиф не был ли рабом, пленником, купленным слугою? Не вооружилась ли она против юноши всеми своими средствами, не другому поручив вести войну, но сама вступив с ним в борьбу? Но кто оказался тогда рабом и кто свободным? Она ли убеждавшая, просившая, умолявшая, сделавшаяся пленницей не человека, но злейшей страсти, или он, презревший её диадему, скипетр и порфиру и всё внешнее великолепие, и разрушивший её замыслы? Не вышла ли она не выслушанной и потом поработившеюся ещё другой страсти – безумному гневу, мщению? А он не вышел ли с главою, украшенною бесчисленными вещами и не показал ли в самом рабстве ещё блистательнее свою свободу?¹⁵³»

Истинная свобода, по мнению И. Златоуста, заключается в обуздании страстей, во власти над самим собою. Невоздержный – раб своих страстей, даже если бы он был высоко поставлен над людьми. «Но если он, управляя людьми, сам раболепствует страстям, о таком я скажу, что это раб более всех людей. У кого внутри гнездится горячка, о том, хоть внешний вид тела и нисколько не показывает этой болезни, врачи однако и наверное говорят, что он одержим сильною горячкой, тогда как простые люди этого не знают. Так и я человеке, у которого душа в рабстве и в плену у страстей, не смотря на то, что внешний вид его ничего такого не показывает, а (показывает) противное, скажу, что он – более всех раб, потому что в нём глубоко гнездится греховная горячка, и насильственная власть страстей утвердилась в самой душе. А кто сбросил с себя эту власть и не страшится, не трепещет безрассудно нищеты и бесславия и прочих тягостей настоящей жизни, того, хотя он одет в рубище, сидит в тюрьме и закован в цепи, назову начальником и свободным, и царственнее царей»¹⁵⁴.

Наряду с расстройством и извращением душевных сил у отцов отмечаются болезненные изменения тела, являющиеся следствиями страстей.

«Пресыщение разрушает тела и подвергает их болезням, непрестанно борясь с голодом, люди в полях пользуются здоровьем и не нуждаются во врачах, а пресыщения не могут выдержать и те, которые то и дело призывают врачей»¹⁵⁵.

По словам св. Василия Великого, пьяница чахнет и тает от излишества удовольствий, которые разжигают к похотливости. Глаза у него «синие, поверхность тела бледная, дыхание трудное, язык нетвёрдый, произношение неявственное, ноги слабые, как у детей» и т.д¹⁵⁶. «Пламя похотей», по сравнению И. Злат. «сожигает» человека, зависть и ненависть «сушат»¹⁵⁷: заботы об увеличении богаства «снедают» и т.д.

Органическое расстройство является следствием душевного в силу тесного сродства между духовным и телесным началом человека. Душа сама своими страстями причиняет себе зло и страдание. Тело же состраждет душе по необходимости. Вносимое страстью в душевную жизнь зло и безобразие в связи с ослеплением и порабощением духовно-разумного начала даёт полное право отцам считать её всеизвращающей душевной болезнью¹⁵⁸», которая подобно гангрене охватывает всё внутреннее существо человека и подобно червоточине в дереве подтачивает его здоровье и жизнь.¹⁵⁹