Теория Бокля и христианское учение о промысле Божьем

Христианская вера учит, что премудрый и всеблагой Бог, сотворив мир, не оставил его самому себе, не отдал его под власть какой-нибудь, воображаемой некоторыми, судьбы, или слепого случая, но постоянно Сам печется и промышляет о нем.

Промысл Божий состоит в том, что Бог, постоянно поддерживает и сохраняет законы бытия и деятельности всех тварей, содействует их деятельности, сообразно с их назначением, и направляет их к достижению предназначенных им благих целей. В этом смысле Бог, как говорит св. Дионисий Ареопагит, есть сущность сущего, жизнь живущего, ум умных существ⁷, носит и оживляет всяческая глаголом силы своея⁸; так что всякое создание Его Им живет, движется и существует⁹.

Но христианское учение, говоря о промысле Божием, не ограничивается представлением о Боге, как Вседержителе, силою Своею поддерживающем непрерывное действие законов бытия и жизни, данное всему созданию при творении. Как прежде творения и в самом творении Бог был, безусловно, свободным и неограниченным; так и после творения в Своем промышлении о мире, по учению христианской Церкви, Он пребывает столько же свободным и неограниченным, с безусловною свободою внося в жизнь управляемого Им мира непосредственные действия Своей благости и Своего всемогущества.

Все предметы Божия промышления в сем мире христианское учение разделяет на два вида, различая а) предметы или существа природы материальной, б) существа природы духовной, т. е., говоря ближе к нашему предмету, человека.

Так как мир материальный создан Богом для человека; то и промышление Божие о нем сообразуется с путями промысла Божия о человеке.

Бог создал человека для блаженства; природу его Он одарил разумом, т. е. способностью знать Бога и отличать угодное Ему от неугодного, – и свободою, т. е. способностью в своей деятельности самостоятельно следовать по путям правды угодной Богу, дабы, таким образом, человек мог сознательно понимать благость своего Творца и имел блаженство достигать блаженства собственною свободною самодеятельностью. Одаряя природу человека столь щедро такими высокими способностями, отличающими человека от всего мира существ материальных, Бог предвидел, однако, что человек, пользуясь своим разумом и свободою, может и не последовать в своей деятельности тем законам правды, начертанным от Бога в природе человеческого свободно-разумного существа, неуклонное следование по которым приводило бы его к достижению цели его бытия, т. е. к достижению блаженства. Поэтому, Он от вечности предопределил подать человеку, после его падения, непосредственное пособие Своей благости для восстановления его на путь правды и блаженства. Христианская вера учит, что с этою целью Бог в ветхом завете давал человеку сверхъестественные откровения, наконец, в новом завете сообщил ему волю Свою чрез вечное Свое Слово, воплотившееся нас ради человек, и основал Церковь, преподав ей благодать учения и таинств для спасения всех людей вообще и каждого человека в частности. Но и, давая эти сверхъестественные пособия человеку для достижения Им предназначенного ему блаженства, Бог не восхотел разрушать своего создания, т. е. не восхотел, чтобы эти сверхъестественные пособия действовали для спасения человека с необходимостью, лишая его свойственной ему свободы воспользоваться ими или не воспользоваться. Бог всем человеком хощет спастися, но так хочет спасти их, чтобы, спасаясь, они оставались людьми, т. е. существами, имеющими свободу и собственный разум и свободно, с сознанием, избравшими путь спасения. Если бы Он восхотел их спасти, лишив их свободы; то Он разрушил бы дело своего создания и низвел бы человека в ряд существ мира физического. Предвидя, впрочем, что и эти непосредственные, сверхъестественные пособия, оказанные Им, не всех людей наставят на путь истины и правды, Бог не ограничил ими своего благого промышления о человеке. Заботясь о спасении каждого и каждого, призывая ко спасению, Он подает каждому дары своей благодати по мере его восприемлемости, но всегда так, чтобы человек мог следовать Его указаниям, оставаясь свободным. С этой целью Он в жизни каждого человека проявляет более или менее ясно непосредственные действия своей благости; так что не редко, по-видимому, безнадежно заблуждающийся познает свет истины и непреложно, по-видимому, погибавший достигает спасения.

Так как мир физический создан Богом для человека; то в своём промышлении о человеке, по телу принадлежащим к существам мира физического, для спасения человека Бог вносит и в физический мир непосредственные действия своей благости и своего всемогущества. С этой целью, направляя все явления природы к нравственному преуспеянию человека, Он сверх того совершает чудеса в мире физическом, которые точно так же, как и Его чудеса в мире нравственном, т.е. Его непосредственные откровения, не нарушают естественного хода законов природы, но превышают, или, лучше, восполняют его. Таким образом, безнадежно больной силою благодати нередко получает здоровье, слепые прозирают, хромые ходят, мертвые восстают, солнце останавливает свое течение, смоковница засыхает, облака не дают дождя и проч., и проч.

Таким образом, по учению христианской веры о промысле Божием, Бог есть не только Вседержитель мира, носящий всяческие глаголом силы своею, но и нравственный мироправитель, царь нравственного царства, свободно управляющий и располагающий всеми явлениями природы и жизни человечества для нравственного преуспеяния человека.

Из изложенных начал христианского учения о промысле Божием очевидно, что:

1) В жизни мира физического не все явления возможно безошибочно объяснить действием непреложных законов природы, созданных Богом и содержимых силою Его всемогущества; так как непосредственные действия божественной благости и божественного всемогущества могут сверхъестественно восполнять их, когда безусловной воле Божией о спасении человека будет то угодно.

2) Тем мене могут быть объяснены непрерывным действием общих законов все явления в жизни человека, так как а) свобода человеческой воли, оставаясь всегда верною своей природе и не подчиняясь с необходимостью не только влияниям видимого мира, но даже гораздо высшему влиянию непосредственных действий промысла Божия, всегда сохраняет в себе силу – независимо от предшествующих обстоятельств определять себя в выборе действий, а

б) безусловно, свободная воля Божия в своём благопопечении о человечестве вообще и каждом человеке в особенности всегда может внести в жизнь отдельного человека, отдельного общества, или даже всего человеческого рода, непосредственные действия своей всемогущей благости, которые, хотя не изменят природы человека и не лишат его свободы, но, во всяком случае могут дать такое направление его жизни, которого по действию естественных причин невозможно было ожидать.

Сопоставим теперь с изложенным нами христианским учением о промысле Божием теорию Бокля.

Не отказываясь признать Бога источным началом и основою законов бытия и деятельности всех тварей, Бокль в этом пункте, очевидно, сходится с христианским учением. Но, ограничивая все содержание своего символа веры исключительно только этим одним отношением Бога к созданному Им миру, он тем самым совершенно разногласить с сущностью христианского учения о том же предмете. Признавая Бога Творцом и Вседержителем природы, Бокль не допускает того, чтобы после акта творения и сверх присущих миру законов бытия и деятельности были какие-нибудь особенные, сверхъестественные, непосредственные проявления или действия всеблагой и всемогущей воли Творца. Соответственно этому он ищет объяснения совершенно всем явлениям мира в действии одних общих, постоянных и неизменных законов Бытия и деятельности, данных Творцом Своему созданию при самом акте творения, и совершенно отвергает учение о нравственном мироправлении. Таким образом, являясь деистом в области богословия, он становится на точку зрения натуралиста во взгляде на мировую жизнь. С таким мировоззрением приступая к исследованию о человеческой жизни, Бокль

1) принимает, как уже несомненное и доказанное, что в природе физической нет «сверх естественных вмешательств» или непосредственных проявлений воли Божией, что в ней все совершается с механическою правильностью по непрерывному действию известных физических законов, и совершенно устраняет мысль не только о чудесных действиях Божиих в мире, но и о благодатном направлении естественного хода явлений природы к нравственному преуспеянию человечества. Он говорит, что много таких явлений в мире, которые прежде считались ниспосланными свыше и чудесными, теперь объяснены из естественных причин, и выражает несомненную надежду, что по мере того, как знание сил природы будет увеличиваться, будто-бы вера в непосредственное участие Божие в делах мира будет уменьшаться и прекратится¹⁰.

2) Ставши на эту точку зрения, Бокль крайне удивляется тем, «которые, допуская, что в природе нет сверхъестественных вмешательств, отказываются верить, что и человека равным образом они не могут касаться¹¹. В полной смелой уверенности, что более успешное изучение истории укажет точно такую же неуклонную правильность в событиях человеческой жизни, как и в явлениях внешней природы, так что можно будет также безошибочно предсказывать будущую судьбу и даже частные обстоятельства жизни того или другого народа, как теперь, например, астроном безошибочно предсказывает затмение солнца, кометы и т. п. Бокль устраняет поэтому всякое непосредственное «действие» промысла Божьего на судьбы человечества и с этой целью а) отвергает учение о свободе человеческой воли и низводит человека в ряд существ мира чисто физического, действующих с механическою необходимостью под управлением тех или других законов природы, тех или других внешних условий и обстоятельств.

б). Соответственно с этим и совершенно последовательно со своей точки зрения Бокль отвергает также и в Боге свободу, по которой Он мог бы проявлять в мире непосредственные действия Своей благости и Своего всемогущества, управляя ли неизменным ходом сил природы и законов бытия, данных Им созданию при самом акте творения, или действуя сверхъестественно.

Само собою разумеется, что при таком мировоззрении все явления человеческой жизни, все обнаружения добра и зла, законности и, беззакония, считаются необходимым следствием известных неизбежных условий, в которые поставлен человек своею природою, – настоящее ненормальное состояние падшего человечества принимается за состояние естественное и сообразное с его природой и назначением, – учение о божественной помощи в деле спасения, о сверхъестественном откровении, об искуплении, о благодати, не находит себе никакого места. Всякая религия с этой точки зрения есть изобретение самого человека, естественное следствие его известного развития, перенесение им субъективного своего чувства и представления в объективно данное. Говоря собственными словами Бокля, «в каждом человеке слагается своя религия сообразно с внутренним светом, которым он одарен; а потому в различных характерах она принимает различные формы и вообще никогда не может быть подведена под одно общее правило, которое будет всегда произвольно»¹². Поэтому какого-нибудь существенного различия между христианской и, какой бы то ни было другой религией нет, и быть не может; так как и та и другая одинаково составляют явление чисто-человеческое. Короче сказать, вся жизнь человеческая в ее многоразличных формах и проявлениях, с этой точки зрения, есть необходимое последствие механической деятельности законов бытия, данных Творцом человеку при самом акте творения,, и Бог представляется так выше и впереди всего, что Он ни о чем, что в мире, не думает, ни в чем отнюдь не участвует, ни о чем не промышляет¹³. Учение о Боге, как нравственном мироправителе, как всесвободном царе нравственного царства, является по Боклю «плодом» будто-бы «человеческого невежества и порождением мрака».

Чтобы упрочить точку своего ложного зрения на ход исторических событий и оправдать свои положения о неуклонной правильности и механической необходимости явлений нравственной жизни, Бокль не оставляет без разбора противоположных его теории учений о свободе воли и о промысле Божием, или, как он обыкновенно дерзко выражается, о «сверхъестественном вмешательстве». Анализируя оба эти учения, он находит их будто-бы неосновательными, ложными и совершенно не соответствующими точным показаниям современной науки.

Что человек имеет свободную волю, эта истина, или теория, как называет ее Бокль, по мнению его, выработана умозрительною наукою и притом в разное время имела для себя различные основания. Воображая; что хорошо знает, на чем основывается в настоящее время учение о свободе воли, Бокль для полноты степени верности этого учения принял на себя труд указать, на чем оно прежде основывалось, где начало самого зарождения мысли о нем. Так как на это не дают ему никакого ответа положительные факты истории; то он обращается помимо их к собственной фантазии и считает «в высшей степени вероятным», что учение о свободе воли обязано своим происхождением учению о случае, которым не затронутый еще цивилизацией народ склонен объяснять себе явления внешнего мира и события своей жизни. С развитием народа является вкус к отвлеченному мышлению, и вот является метафизик, желающий себе уяснить явления внутренней жизни. Так как он действует, по словам Бокля, под влиянием века и не может ускользнуть от давления окружающей его умственной атмосферы, почему создает не новые какие-нибудь идеи, а только дает новое направление идеям, уже обращающимся между его современниками: то он, «исходя из учения о случае, вносит в изучение человеческого духа то начало произвола и безответственности, которое в новой области получает название свободной воли; выражением этим, по видимому, уничтожаются все затруднения, ибо полная свобода, источник всех действий», по Боклю, «сама по себе ни из чего не исходит, но, подобно случайности, есть последний факт, не требующий никакого объяснения»¹⁴.

Мысль, которую дает понять Бокль в своей картине происхождения учения о свободе воли, та, что это учение несостоятельно в самом основании своем, на котором оно впервые было воздвигнуто «метафизиками», – в самом источнике, из которого оно вытекло, и потому вполне будто-бы ложно: так как, если, несомненно то, что нет случая в явлениях внешнего мира и случай – пустое слово, ничего не выражающее; то аналогия метафизиков получает превратный видь; следовательно, т. е., не может быть и мыслимо случая или, что тоже, свободы в явлениях внутреннего мира.

Не придавая, впрочем, догматического значения своим предположениям о происхождении учения о свободе воли и называя их только «в высшей степени вероятными», Бокль находит выше всякого сомнения то, что в настоящее время «теория свободной воли» покоится на метафизической почве, именно, основана на метафизическом догмате о верховном значении человеческого сознания, – на предположении, что в человеке существует особая самостоятельная способность, называемая самосознанием, и что ее свидетельство о свободе в нас воли непогрешимо, как равно непогрешимы все вообще ее внушения «Но, во-первых», говорит Бокль, «нисколько не верно, чтобы сознание было особою способностью... Это скорее – состояние или положение духа»¹⁵. Если же это так, то, как рассуждает он, это учение падает само собой: ибо, если мы даже и признаем, что все способности, находясь в полном действии, равно точны; то мы не можем требовать того от каждого состояния, в котором дух может находиться случайно¹⁶. Но если оно и есть способность, все-таки погрешимость его засвидетельствована всею историей. Что́ было предметом убеждения и веры в один период времени, составляя в свое время на столько же часть сознания, насколько теперь составляет свобода воли, то самое в другой период времени становилось предметом сомнения и отвергалось. Между тем «невозможно,» продолжает Бокль, «чтобы все эти продукты сознания были равно истинны; ибо многие из них противоречат один другому, и в таком случае пришлось бы считать равно истинными два диаметрально противоположные мнения»¹⁷. Не ограничиваясь этим историческим свидетельством погрешимости сознания, Бокль приводит еще доказательство из ежедневной жизни. «Разве, в известных случаях,» говорить он, «не сознаем мы существования призраков и привидений; а между тем разве не всеми признано, что они существовать не могут?» Заключение, которое Бокль делает отсюда, состоит в том, что если эта «хваленая способность» обманывает нас, то на нее, как вообще, так в частности по вопросу о свободе воли, нельзя положиться; так как, если она обманывает нас в одном, то мы ничем не обеспечены, чтобы она не обманула нас в другом¹⁸.

Что действия людей не зависят от них самих, от их свободной воли, но исключительно управляются неизменными законами, которые Бокль видит в состоянии общества или, вообще, в окружающей среде, – лучшим доказательством этого, по мнению его, может служить та механическая правильность, какую он под руководством статистики находит в нравственном образе действий данного общества. Положительные данные, доставляемые Боклю статистикою, касаются ежегодного повторения, при данном состоянии общества, почти одного и того же числа убийств, самоубийств, с употреблением даже одного и того же рода орудий для совершения их, – одинакового числа посланных через почту писем без адреса и наконец – существующей пропорции между совершающимися браками и ценою на хлеб. Из этих положительных данных, по словам Бокля, как нельзя более очевидно, что, например, брак определяется не характером, личным чувством или желанием отдельных лиц, а общими фактами, над которыми частное лицо не имеет никакой власти, так как его брак находится не только в зависимости от цены на съестные припасы и от заработной платы массы народа, но в полном подчинении этим условиям¹⁹, – что преступления человека, а от них можно заключать и к добродетелям его²⁰, находятся в столь же однообразном отношении к известным обстоятельствам, как прилив и отлив волн или перемены времен года²¹. «Все сведения, касающиеся убийств или самоубийств, ведут нас», говорит Бокль, «к одному результату и не оставляют никакого сомнения в том, что самоубийство или убийство есть просто продукт всего состояния общества и что отдельный преступник» будто-бы «приводит только в исполнение то, что является необходимым следствием предшествующих обстоятельств²², или, выражаясь словами Кетле: общество подготовляет преступление, а преступник есть только орудие его совершения»²³. Так, «при данном состоянии общества, известное число лиц должно» будто-бы «непременно наложить на себя руку, – таков общий закон». Вопрос: кто будут эти лица, лишенные или лишающие себя жизни, – зависит, по словам Бокля, от частных законов, которых он, впрочем, не указывает, а только полагает, что они должны быть. «Впрочем», прибавляет он, «в целом эти частные законы должны подчиняться более важному общему закону, от которого они зависят. Сила этого общего закона, по Боклю, так велика, что ни любовь к жизни, ни страх наказаний в другом мире не могут ничего сделать для стеснения его действий²⁴. Так как статистика показывает, что сумма, например, убийств или браков, совершенных в один год, не всегда совпадает точь в точь с суммою другого года, но с каждым годом сколько-нибудь видоизменяется и колеблется: то, чтобы примирить этот факт с действием общего неизменного закона, Бокль предполагает, что должны быть еще частные законы, которые видоизменяют и нарушают действие общего закона. Если в мире физическом действие общих законов природы постоянно нарушается влиянием других частнейших, то, по словам Бокля, подобных колебаний в действиях каждого общего закона нужно ожидать и в мире нравственном. В том и другом случае, говорит он, причина этих отклонений заключается в действии меньших законов, которые, в данном случае, сталкиваясь с более общим законом, изменяют его правильное действие. Механика представляет хороший пример этих отклонений в теореме, известной под именем параллелограмма сил, по которой силы относятся одна к другой в той же пропорции, как диагонали их параллелограммов… Лишь только мы станем применять данный общий закон к делу, как окажется, что действие его видоизменяется другими законами: трением воздуха, плотностью тел и проч. Тем не менее, хотя действие закона на практике колеблется, сам закон остается неизменным. Точно также, заключает Бокль, и великий общественный закон, что нравственные действия людей суть не результат их воли, а продукт предшествующих обстоятельств, хотя и видоизменяется на практике, но постоянно сохраняет свою истинность²⁵.

Разобрав учение о свободе воли и представив на него свои возражения, Бокль с меньшим, по-видимому, вниманием останавливается на разборе учения о промысле Божием, или, как он выражается, сверхъестественном вмешательстве, хотя и говорит, что это учение касается самой сущности его предмета и вопрос о степени его достоверности до чрезвычайности важен, а потому заслуживал бы более обстоятельного рассмотрения. Впрочем, после того, как он отверг бытие свободы, признание или отрицание которой неразрывно связано с признанием или отрицанием промысла Божия, взгляд его на учение о провидении определяется сам собою; так что подробное выяснение его для Бокля было уже делом не необходимым. С другой стороны, если не из одного, то из нескольких мест его сочинения, можно составить себе довольно полное понятие о его воззрении на сущность учения о промыслительной воле Божией в мире. Касаясь этого учения в том или другом месте своего сочинения, если не в целом его виде, то, по крайней мере, по частям, Бокль выводит его мнимую несостоятельность: а) из идеи порядка и гармонии вселенной, b) из понятий о Боге, как всеведущем, бесконечно мудром и всемогущем Творце мира, и наконец с) из понятия о Боге, как Существе всеблагом.

а) Господство закона, порядка и гармонии во вселенной служит, по понятию Бокля, наглядным и неопровержимым доказательством того, что в ней нет места для промысла Божия, что она не нуждается в непосредственном, сверхъестественном пособии Божием для продолжения своего бытия и выполнения своего назначения, – что она, вышедши из рук своего Творца вполне совершенным и целесообразным созданием, обладает всеми силами и средствами для предначертанной ей цели. В существе дела это, конечно, не может служить доказательством против промысла Божия, так как сущность дела не в порядке и гармонии вселенной, которые признает и проповедник промысла, находя в них притом со своей стороны одно из доказательств защищаемой им истины, а собственно в том, какими силами и средствами живет и поддерживается этот порядок и эта гармония, одним ли естественным ходом законов природы, или вместе и непосредственным участием поместительной воли Божией. Но в системе Бокля идея господства закона, порядка и гармонии, имеет свой особенный смысл и свое особое значение. Он старается выставить ее, как нечто совершенно противоположное понятию о Промысле или, как он выражается, сверхъестественном вмешательстве, совершенно исключающее его. Странность такого вывода, впрочем, вполне объясняется его представлением свободного отношения воли Божией к миру, выродившимся из отчасти указанного нами выше не менее странного и своеобразного понимания им свободы человеческой воли. Понимая свободу человека, как такой источник всей его деятельности, который, ни из чего не исходя, подобно случайности, сам по себе есть последний факт, не требующий никакого объяснения, отождествляя ее с понятием о случае, – следовательно, представляя ее началом прихотливости и произвола, чуждого всякой законности и порядка, Бокль логически совершенно последовательно переносит свое ложное понятие о свободе человеческой воли и на понятие о промыслительной воле Божией или всесвободном отношении Бога к миру конечному. Если допустить в Боге свободное или, что то же, промыслительное отношение к миру; то с понятием о Его промыслительной воле и деятельности, точно так же, как с понятием о свободной воле человека, необходимо, по мысли Бокля, соединять богохульное будто бы представление о Его случайной, чуждой закона деятельности в отношении к миру и человеку. Установив такое понятие о свободе воли Божией, или лучше, отвергнув учение о ней, как прежде – учение о свободе человека, он естественно придает учению о Промысле, по отношению этого учения к истории, одинаковое значение с учением о случае; так что в его представлении случай и Промысл Божий или, по его выражению, сверхъестественное вмешательство, равно как случай и свобода человеческой воли, совершенно отождествляются между собою, как бы выражая одно и то же. Вследствие этого он одинаково пользуется одною и тою же аргументацией и против учения о Промысле Божием, как и против учения о случае, равно как о свободе вообще. Где видит он закон и правильность, там, по его убеждению, нет места столько же Промыслу Божию или, по его противохристианскому выражению, сверхъестественному вмешательству, сколько и случаю, сколько и свободе²⁶. Вообще вера в Провидение, как и учение о свободе воли человека, по понятию Бокля, есть вера в неправильность явлений мира физического и нравственного, в нецелесообразность и хаотичность созданного Творцом мира, словом сказать, в несовершенство и дисгармонию всего существующего²⁷. Поэтому красота и совершенство общего строя, идея господства закона, порядка и гармонии, служат для него, говоря его собственными словами, лучшим доказательством того, что «Божественный Строитель никогда не вмешивался в порядок мира и своим вмешательством не нарушал его после того, как призвал его к бытию. Всякое вмешательство Его расстроило бы вселенную, вышедшую из рук Его, как всесовершенного Творца, столь дивным и симметричным зданием, что, если бы был сдвинут в нем хотя один камень, оно обратилось бы в одну общую развалину»²⁸. Идея господства закона, порядка и гармонии во вселенной, служит таким образом, по мысли Бокля, ясным доказательством того, что нет Промысла Божия. Но так как это доказательство или возражение Бокля опирается на его своеобразном представлении о всесвободной промыслительной воле Божией, которое в свою очередь вытекает из его понятия о свободе человека; то при его теории с христианским учением, вся разность в существе дела сводится к вопросу о том, что такое свобода, есть ли это нечто чуждое закону, порядку и вообще совершенству, или вполне согласное с ними, даже необходимо предполагающее их собою,– есть ли это то же, что и случай, или начало диаметрально противоположное ему, исключающее его собою?

b) С другой стороны Бокль находит учение о Промысле или сверхъестественном участии Божием в делах мира несообразным, как мы сказали, с понятием о Боге, как всеведущем, бесконечно-мудром и всемогущем Творце вселенной. Если Бог есть всеведущий, бесконечно-мудрый и всемогущий Творец, то Он, как думает Бокль, мог вдруг создать мир вполне состоятельным в своих силах и соответствующим своим целям, удалив от него всякую возможность даже наималейшего уклонения от предначертанного Им плана и порядка бытия; так чтобы после акта творения не нужно Ему было принимать особого участия в судьбе и жизни своего создания. Выходя отсюда, Бокль называет учение о промыслительных действиях Божиих в мире – или нравственном мироправлении, мало того, что не имеющим научного характера, но и глубоко не религиозным; «так как» говорит он, «эта теория обращает Божественное всеведение в ничто, потому что клевещет на Всеведущее Существо, будто бы порядок дел человеческих, малейшие изгибы и последовательность которых Оно должно было предопределить с самого начала, так плохо задуман, что подвержен уклонениям и вовсе не таков, как Оно желало, – что он нарушается Его же созданиями и что для сохранения его целости нужно направлять его движения и устранять беспорядки.

с) Наконец, Бокль находит учение о нравственном мироправлении несоответствующим понятию о Боге, как существе всеблагом. При этом, прежде всего, нужно заметить, что он представляет это учение под формою строго-кальвинистического догмата о предопределении. Причина, почему из всех христианских исповеданий он избрал именно кальвинистическое, выставляя его как-бы общехристианским, заключается в том, что он в этом отношении вполне соответствует произвольно вымышленному им понятию о свободе, как о прихотливом и чуждом всякой законности произволе. Таким образом Бокль, подобно многим другим писателям, восстававшим против начал христианства, направляя свои возражения против общехристианского учения, сознательно или бессознательно, выбирает из частных понятий того или другого христианского вероисповедания то, что легко может быть опровержимо, и затем, выставляя опровергнутое за общехристианское учение, торжествует, как будто победил все христианство! Впрочем, не вдаваясь предварительно в полемику, мы проследим ход его рассуждения том виде, как он у него образовался, и до времени предоставим ему говорить свободно. Если допустить, рассуждает Бокль, теорию нравственного мироправления, основанного на понятии о свободе в Боге: то необходимо следует принять, что Бог, как Существо совершенно свободное, должен от вечности предназначить одним созданиям блаженную участь, другим бедственную, совершенно свободно, без всякого отношения к каким бы то ни было условливающим обстоятельствам; потому что если бы Он должен был принимать во внимание, например, условие, происходящее от такого или другого употребления свободы человеческой, то Его собственная свобода была бы не свободна, так как зависела бы от известного употребления человеком предоставленной человеку свободы. Итак, учение о предопределении (т.е. безусловном, кальвинистическом, которое Бокль считает общехристианским), совершенно противоположно учению о свободе человека. «Все», говорит он, «согласились бы в тои, что эти два учения не только противоположны одно другому, но еще взаимно друг друга исключают, если бы только не существовало у людей желания сохранить хоть одну частичку их: считается опасным отказаться от свободы воли, чтобы не ослабить нравственной ответственности, и отказаться от предопределения, чтобы не обессилить власти Божией²⁹. Но если допустить учение о свободном предопределении, то не должно допускать уже и речи о свободе человеке, и, наоборот, если говорить о свободе в человеке, то не может быть речи о нравственном мироправлении или о свободе в Боге. Впрочем, отвергая, как мы уже видели, свободу в человеке, Бокль вместе с тем отвергает и свободное предопределение Божие или нравственное мироправление не потому собственно, чтобы оно противоречило человеческой свободе (ибо ее нет, по убеждению Бокля). А по тому, как мы теперь заметили, что оно противоречит понятию о самом Боге, как Существе всеблагом. «Защитники этого учения», говорит Бокль, «требуют от нас веры в то, что Творец мира, милосердие Которого они охотно признают, не смотря на свою высшую благость, сделал произвольное отделение избранных от неизбранных, – что Он от века осудил на погибель миллионы еще не родившихся людей, которых лишь Его воля могла вызвать к существованию: все это Он сделал не в силу начала правды, а по своей собственной власти³⁰. Нужно ли говорить, до какой степени такое требование их противоречит основному и общепринятому понятию о безусловной благости Создателя!

Вооружившись такими основаниями в пользу своего мировоззрения, Бокль чувствует себя настолько смелым, чтобы сказать, что учение о сверхъестественном или непосредственном действии промыслительной воли Божией в мире шатко и несостоятельно уже потому, что оно, не имея в себе научного характера, резко, кроме того, расходится с положительными показаниями и прогрессивным ходом опытных наук. «Кто желает поднять историю на один уровень с другими отраслями тот прежде всего встречает», говорит Бокль, «следующее препятствие: ему говорят, будто в делах человеческих есть нечто таинственное и предуставленное, что делает их недоступными для нашего исследования и постоянно будет скрывать их будущий ход. На это достаточно ответить, что подобное утверждение не основательно, что, по самой сущности своей, оно не может быть доказано, как метафизическое, и что, сверх того, ему противоречит тот известный факт, что повсюду увеличение знания сопровождалось усилением веры в единообразие, с которым, при одних и тех же обстоятельствах, одни и те же события следовали одно за другим»³¹. Что́ прежде считали сверхъестественным и чудесным, в том самом современная наука, по словам Бокля, открыла простое действие естественных причин³² и потому он вполне убежден, что, по мере того, как наше познание космических сил и законов природы и человеческой жизни будет увеличиваться, наша вера в божественное мироправление, вообще во все сверхъестественное, должна уменьшаться³³, так что, наконец, наука, пророчествует Бокль, со временем возведет человечество на такую высоту мысли, что совершенно сделается несомненным решительное отвержение тех древних и противорелигиозных учений о сверхъестественном вмешательстве в жизнь мира, в которых мы утопаем еще³⁴.

Отвергши учение о свободе воли и Промысле Божием и с обычною резкостью выражения и дерзким глумлением назвав его отстоем прошлых веков, Бокль выставляет на вид те положения, на которые, по его словам, историк, при настоящем состоянии науки, может согласиться и которые единственно заключают в себе истинное понимание дела, именно то, что, при совершении чего-нибудь, каждый действует по тем или другим побуждениям, составляющим необходимый результат предшествовавшей обстановки его жизни, и что, зная склонности известного человека и те обстоятельства, которыми он был окружен, можно с безошибочною точностью предвидеть и определить образ его действий во всяком данном случае³⁵. «Если я ошибусь в своем предсказании», говорит он, «то ошибку должен буду приписать не произвольной прихотливости его воли, не какому либо сверхъестественному предустроению, ибо ни на то, ни на другое, мы не имеем ни малейшего доказательства; но я должен довольствоваться предположением, что или мне сообщены неточные сведения о некоторых из обстоятельств, в которые он поставлен, или что я недостаточно изучил обыкновенный ход его мысли»³⁶. «Таков, если я не заблуждаюсь грубо», – прибавляет он, – «взгляд каждого, чей ум не затемнен системой и кто составляет свои мнения согласно с действительным положением дел»³⁷.

Положив в основу своего исторического исследования ту великую, по его словам, истину, что действиями людей управляют предшествующие и окружающие их обстоятельства, а не свобода воли, или какое-нибудь сверхъестественное вмешательство, и что состояние нравственного мира, точно так же, как состояние мира физического³⁸, во всякий данный момент есть просто необходимый результат предшествующих и окружающих условий, Бокль затем на дальнейших страницах своего сочинения развивает и прилагает свою теорию к действительному ходу человеческой жизни, стараясь быть верным основной своей мысли, что все совершается с механическою необходимостью, по непреложным законам, и что в жизни целого народа и отдельных лиц нет места ни для свободы воли, ни для какого бы то ни было «сверхъестественного вмешательства» или Промысла Божия, а все объясняется климатом, почвою, пищею, характером природы и состоянием общества. Как и насколько он успел в своем предприятии и много ли выказал уменья подчинять факты своей теории, судить не наше дело. Впрочем, мы надеемся, что судить об этом будет очень не трудно, как скоро показана будет нами настоящая степень достоинства той теории, которую автор положил в основу своего труда.

Ясно, что теория Бокля противоположна изложенному нами христианскому учению о Промысле Божием. Но насколько она, как думает сам Бокль и многие из его почитателей, действительно авторитетна и сильна, чтобы заменить собою взгляд на историю, как на результат взаимодействия элементов божественного и человеческого? Это, конечно, лучше всего должна показать более правильная и беспристрастная оценка тех оснований, на которых покоятся ее положения.

Из сущности изложенной нами теории Бокля и христианского учения о Промысле Божием очевидно, что все рассуждение об участии или неучастии сверхъестественного элемента, или, что то же, Промысла Божия в судьбе мира вообще и в жизни человека в частности сводится, прежде всего, и главным образом к вопросу о свободе человека. Признание свободы в человеке неразрывно связано с признанием промыслительной воли Высшего Существа, и, наоборот, отвержение свободы воли человеческой существенно подрывает всю силу и значение учения о Боге, как о нравственном мироправителе. Поэтому, желая защитить христианское учение о Промысле Божием, мы поставлены в необходимость, прежде всего, разобрать, насколько сильны доводы Бокля против учения о свободной воле человека.

Прежде, однако, чем приступим к рассмотрению каждого из его доводов в частности, позволим себе сделать одно замечание об общей основе, или, лучше сказать, неосновательности его теории.

Изучение естественных наук было, как мы видели, первым предметом, поглотившим внимание Бокля. Успехи их возбуждали его благоговение, Избрав после того предметом своих занятий человеческую жизнь, с надеждою быть в этой мало исследованной области новым Галилеем, или Гумбольдтом, Бокль взял поэтому за исходную точку всех воззрений своих на природу и жизнь человека то самое естествознание, успехи которого так сильно пленили его воображение. Он был уверен, что жизнь мира физического должна служить ключом к разъяснению жизни мира нравственного, и положил за аксиому, что если явления физической природы совершаются с неуклонною правильностью по законам механической необходимости, то подобным же образом совершаются и явления нравственной жизни, – что жизнь человечества и явления природы управляются одними общими законами, так что с успехом знания мир убедится, что история человечества составляет в существе своем одну из отраслей естествоведения. На этом положении основана вся его система. Таким образом Бокль решал все вопросы о внутренней жизни человека не чрез изучение этой жизни, но путем наведения от жизни предметов мира физического. Наука о душе совершенно исключена им из списка наук, необходимых для подготовки к научной деятельности историка, и по всему видно, что Бокль, выставляя себя образцом истинного деятеля на поприще истории, остался совершенно чужд всякого знакомства с областью психологии, хотя, по его словам, ни одна наука не оставлена им без основательного изучения. Итак очевидно, что весь круг его понятий о духовной жизни человека построен не на положительном ее знании, а на одном предположении, на предвзятой, ничем не обоснованной мысли, или, как говорится, на песке. Собственно говоря, он не представляет никаких положительных доводов на частные положения своей теории, а ограничивается одними опровержениями противоположных ей воззрений. Подобно тем корифеям философской науки, которых он порицал за то, что они, вместо того, чтобы терпеливо исследовать факты и из них выводить теорию, создавали наперед теорию и затем уже подыскивали факты, чтобы поддержать ее, – он сам преклонился наперед пред своею ни на чем не основанною теорию, по которой все сведения о душе и жизни человека должны будто бы основываться не на изучении самой души человека, а на аналогии ее жизни с жизнью мира физического, и затем уже дал себе задачу, во что бы то ни стало, поддержать это произвольное предположение. Но ясно, что поддержать его он мог не иначе, как только опровергая воззрения своих противников и с этою целью представляя их учение бо́льшею частью в совершенно искаженном виде. Когда против его теории восстало учение о свободе человека, он решил доказать, что нет этой свободы и что понятие о свободе есть нелепость, порожденная невежеством. Когда ему говорят, что учение о свободе человеческой основывается на непосредственном акте человеческого сознания, он решил, что нет такой способности в человеке, которую называют сознанием, или, по крайней мере, если и есть что-нибудь такое в этом роде, то это – крайне ненадежное и неверное основание для дальнейших выводов. Такова сущность его доказательств! Но, посмотрим, что такое Бокль называет свободою.

Как философ, вводящий новое мировоззрение и критически относящийся к противоположному ему мировоззрению, Бокль тем самым обязан был представить это последнее в философски точном и действительном его виде, а не в образе ходячих и несвойственных ему понятий и мнений. Притом добросовестность и беспристрастие, каких так необходимо ожидать от писателя, действительно интересующегося истиною, обязывали его не прежде анализировать враждебное себе воззрение, тем более не прежде произносить над ним свой приговор, как возможно более точно и обстоятельно изучив и уяснив его себе. Не так поступает Бокль. Вооружаясь против учения о свободе и о сознании, как его основе, он под их именами принимает то, что совершенно чуждо надлежащему о них понятию, и таким образом подобно Дон-Кихоту, принимая воображаемое за действительное, ведет борьбу совершенно не с тем, с чем предположил вести ее. Под влиянием ли то собственного своего воображения и воззрения необразованной массы народа, или, может быть, под руководством какого-нибудь случайно встреченного им мнения составив себе самое уродливое о них понятие и находя такое понятие несостоятельным и вполне опровержимым, он тем самым оставил вопрос о свободе и сознании в их надлежащем смысле совершенно не затронутым; так что защитнику нравственного мироправления достаточно представить надлежащее понятие о сущности спорных вопросов, чтобы совершенно уничтожить силу и значение не только возражений Бокля против них, но и всей его теории, которая ими держится.

Под свободою воли, когда идет речь о ней, Бокль разумеет такое начало деятельности, которое ни из чего не исходит, т. е. ни на чем не основывается, но подобно случайности есть последний акт, не допускающий никакого объяснения³⁹; это есть способность человека произвольно направлять свои действия в ту или другую сторону, действовать безотчетно и не руководясь даже никакими побуждениями, независимо от каких бы то ни было поводов⁴⁰, одним словом – способность или начало полного произвола и безответственности⁴¹. Понимая так свободу, он представляет ее себе как нечто такое, что совершенно чуждо всякого закона и в своих проявлениях не знает над собою никакой обязательной силы, а потому действует неправильно, без всякого порядка. Соответственно этому, он употребляет выражения: свобода воли и прихотливость воли, каприз, как выражения синонимические⁴². Представляя себе это дело в таком виде, Бокль, как было замечено выше, видит полную аналогию между учением о свободе воли и учением о случае. Все различие их состоит, по его мнению, не в их сущности, а в области тех явлений, которым их обыкновенно прилагают. То, что в мире внешнем хотят объяснить следствием слепого случая, в мире внутреннем – во внутренней природе человека объясняют свободною волею. Поэтому он равным образом отождествляет понятие о свободе воли с понятием о случае, принимая их также за понятия синонимические и поставляя нередко слово случай вместо слова – свобода.

Но, во-первых, никто не приписывает человеку такой свободной воли, которая, будучи источником всех действий, сама ни от чего не исходит, а подобно случайности есть последний факт, не допускающий никакого объяснения. Не имея сам в себе начала своего бытия, человек не может иметь в себе самом и начала своей деятельности. Безусловная свобода принадлежит только Богу. Человек же во всяком своем определяется какими либо побуждениями, которые лежат вне его, т. е. или в природе видимой, или в подобных ему существах, или наконец в Виновнике всякого бытия и жизни. Во-вторых, собственное сознание свидетельствует каждому, что всякое определение к тому или другому действованию отнюдь не безразлично для человека; напротив – одного рода действование сопровождается одобрением внутреннего голоса, показывающим, что оно соответствует долгу, другое же наказывается неодобрением того же внутреннего судии и чувством несогласия его с долгом. Таким образом, по свидетельству сознания, ни одно действие человека не может быть принято ни за безразличное, ни за безответственное. – Сознание убеждает с неотразимою силою, что человек, получив начало своего бытия и своей жизни от вне себя, Свыше, вместе с тем подчинен в своей деятельности высшему закону и жизни, который так же, как и его жизнь, имеет свою основу вне его, в Виновнике всякого бытия и жизни. Свобода воли поэтому не есть что-нибудь совершенно чуждое всякого закона и не знающее над собою никакой обязательной силы, как думает Бокль. Смешивать ее с понятием о прихотливости значит признавать ее отступление от пути долга, или злоупотребление ею, за ее правильный образ выражения. Итак, вполне согласно с христианским учением веры, непредубежденная и беспристрастная философия, опираясь на факт общечеловеческого сознания, утверждает, что свобода воли есть способность человека определять себя под условием известных побуждений к такого или другого рода действованию, с неизбежным сознанием высшего долга – сообразовать свою деятельность с законом высочайшей истины, высочайшей правды и высочайшего блага, т. е. с законом, положенным в его существе Виновником его бытия и поэтому служащим для него единственным путем для достижения предназначенной ему Творцом цели бытия и жизни. Нужно ли говорить после этого, что с таким понятием о свободе понятие о случае не может иметь ни малейшей аналоги! Вся теория Бокля касательно происхождения метафизического учения о свободе из понятия о случае исчезает таким образом, как бледный призрак. Создав ее и одержав над нею победу, он разрушил только свое собственное творение, нисколько не поколебав действительности.

Впрочем Бокль и сам как бы предчувствовал это. Не настаивая твердо на абсолютной достоверности своего предположения о происхождении учения о свободной вошь из понятия о случае, он думал нанести ему решительный удар разбором учения о сознании. Наше учение о свободе, как легко было заметить из сделанного ему нами очерка, всецело основывается на непосредственном сознании, т. е. на такой способности нашей души, которая непогрешимо делает нам присущими все явления нашей духовной жизни и в частности свидетельствует, что, с какою бы силою ни действовали на нас те или другие побуждения при избрании действия, во всяком случае, мы свободны в его выборе и остаемся полными и ответственными виновниками своих поступков. Бокль знает это и, решившись подорвать учение о свободе в самом его основании, говорит, что «такое понятие о сознании есть не более, как гипотеза, с одной стороны, может быть, и справедливая, но никогда не могущая быть доказанною, а с другой» будто бы «бесспорно ложная». – «Во-первых», пишет он, «нисколько не верно, чтобы сознание было особою способностью. Это скорее состояние или положение духа. Если же принять подобное мнение, то учение о значении сознания падает само собою: ибо, если мы даже и признаем, что все способности в полном их действии равно точны; то мы не можем требовать того же от каждого состояния, в котором дух может находиться в том или другом случае. Во-вторых, если даже первое наше возражение будет отстранено: то и тогда мы можем сказать, что, если сознание и есть способность, во всяком случае это есть способность погрешимая, и погрешимость ее засвидетельствована всею историей человечества и постоянным опытом ежедневной жизни». – Здесь Бокль приводит те примеры, которые указаны нами выше при его теории и которые относятся не к деятельности непосредственного сознания, а к области неправильного употребления познавательных сил в их отношении к тому, что есть вне нас. – Из этого должно следовать по заключению Бокля, что если сознание нас убеждает, будто мы, не смотря ни на какие принудительные побуждения, всегда остаемся ответственными виновниками своих собственных поступков, то это не может служить доказательством, что мы действительно свободны.

Почти нет надобности останавливаться на том, есть ли сознание способность души, или только случайное ее состояние, так как Бокль сам не придает особенного значения тому или другому решению этого вопроса. Притом он не высказал со своей стороны никаких определенных воззрений на этот предмет. Хотя он положительно утверждает, что нисколько не верно, чтобы сознание было особенною способностью, но вместе с тем в следующей строке сам же сомневается в достоверности своего уверения, когда с такою нерешительностью говорит, что „сознание – скорее состояние или положение духа“, что, «может быть, справедливо даже и то, что оно есть способность, но только доселе не представлено на это никаких доказательств». Если Бокль так нерешительно высказывается в пользу того или другого мнения о сознании самом в себе и так мало придает значения образу решения этого вопроса, сосредоточивая внимание главным образом на оценке деятельности сознания; то нам не следовало бы, повидимому, и останавливаться на этом. Однако мы не можем не заметить, что сомневаться в том, чтобы сознание было не способностью, а случайным состоянием духа, так же странно, как странно было бы сомневаться в том, что мы имеем способность видеть окружающие нас предметы. Если человек, по временам, например, во время сна, горячки или сумасшествия, не сознает себя; то отсюда вовсе не следует, что человек вообще не имеет способности сознания или, что сознание есть только случайное состояние его души. Никто не станет утверждать, что человек не имеет способности мыслить и ум его есть только случайное состояние его духа, на том основании, что есть случаи, когда наша мыслительная способность как бы прекращает свое действие. И, однако, таково только в сущности основание сомнения Бокля! – «Разве в известных случаях не сознаем мы», говорит он, «существования призраков и привидений; а между тем разве не всеми признано, что они существовать не могут?» Но неужели болезненное состояние нервов, в котором известному лицу представляются призраки и привидения, должно быть принимаемо за норму для суждения о правильных отправлениях духовных способностей? И разве из того, что мы сознаем существование, в действительности не существующих, призраков, следует уже, что мы вообще не имеем способности сознания? Способность сознания есть способность своего бытия. Доказывать, что оно есть способность, то есть, всегда присущее нам свойство нашей природы, так же не возможно, но так же и излишне, как доказывать то, что мы существуем. Если это и не может быть доказано, как говорит Бокль, то тем не менее это несомненно более всего, что может быть доказываемо и не требует никаких доказательств.

Гораздо серьезнее другой, поставляемый Боклем, вопрос, именно, о значении показаний сознания. Сознание обнимает и бытие нашей души самой в себе и ее отношение к окружающему ее миру, преднамеренную ее деятельность. В том и другом случае оно есть непосредственный свидетель того, что присуще нашей душе в данный момент времени. Верны ли его свидетельства? Бокль в примечании говорит, что сознание в этом отношении непогрешимо и в нашей душе действительно всегда есть то, о чем оно свидетельствует нам. Мы со своей стороны считаем не лишним заметить, что, напротив, оно не всегда безошибочно и бывают случаи фальшивости его показаний. Так, например, в состоянии умопомешательства, сильного энтузиазма, эксцентричности, человек иногда сознает себя внутренно не тем, что он на самом деле есть. Случается, что он чувствует себя растением, камнем и под. Из сделанного нами замечания должно быть видно, что мы всего менее находимся под влиянием пристрастия, защищая свои воззрения, если не так легко принимаем делаемые Боклем уступки. После того, как Бокль признал, что в нашей душе действительно есть то, о чем свидетельствует сознание, повидимому, более нечего и распространяться о степени достоверности показаний сознания как вообще, так в частности относительно свободы в нас воли; так как, если показания сознания безошибочны и если оно свидетельствует, что в каждом проявлении нравственной деятельности мы чувствуем себя ответственными виновниками своих поступков, то мы действительно свободны. Но Бокль неожиданно затем смешивает сознание с познанием и от ошибочности последнего заключает к ошибочности первого, т. е. он не делает различия между непосредственными свидетельствами сознания, как, напр., свидетельством о том, что мы существуем, что мы мыслим, что мы свободны, и свидетельством сознания посредственным, основанным на результате деятельности познавательных и других сил души в их отношении к окружающему нас бытию. Что такое непосредственное и посредственное сознание? Сознание вообще, как мы сказали, есть способность чувствования своего бытия. Когда наш дух, или, как любят выражаться философы, наше я сознает или созерцает себя самого в своем собственном бытии; то в этом проявлении мы называем сознание самосознанием, или, что тоже, сознанием непосредственным; потому что между сознанием и бытием нашего духа, нашего я, в этом проявлении сознания нет ничего посредствующего, – никакого представления или мысли, но тоже самое я сознает себя само. Но когда наш дух, или наше я, сознает свое бытие в отношении его к тому, что не я, т. е. не только к другим предметам, или существам, но и в отношении его к своей собственной деятельности, или ко всем частным проявлениям той или другой способности своего существа: то в этом проявлении сознание есть уже посредственное или, точнее, посредствуемое; потому что в нем самосознание, или сознание нашего я, посредствуется представлением других предметов, или частных явлений деятельности, во всяком случае отдельных от нашего я, как оно есть само в себе. Поэтому посредственное сознание или сознание своего бытия в отношении к посторонним предметам заключает в себе, вместе с самосознанием, в тоже время, мысль об этих посторонних предметах. В этом последнем отношении каждое проявление его есть известное наше познавательное состояние, есть плод знания об известном отношении нашего я в тот или другой момент к данному предмету. Смешивая эти две стороны сознания, Бокль утверждает, будто учение о свободе воли есть вывод ума, добытый путем обыкновенного способа суждения, – следовательно, есть результат посредственного сознания. Таким образом, сознание свободы он превращает в познание о свободе, так, как бы истина свободы воли была умозаключением, сделанным на основании частных случаев нашей свободной деятельности. Затем он заключает, что если одни познания ошибочны, то нет ручательства, чтобы не было ошибочно и познание о свободе воли. Между тем истина свободы воли отнюдь не есть плод умозаключения от частных случаев внешнего проявления свободы, но исключительно опирается на непосредственном акте сознания. Человек так же непосредственно сознает, что он имеет свободную волю, как непосредственно сознает то, что он существует. Притом, если бы истина свободы воли была познанием, добытым при посредстве умозаключения из внешних проявлений свободной деятельности; то она не только никогда не могла бы получить значения столь очевидной и общепризнанной, всеобщей истины, как это есть, но не могла бы и возродиться по недостаточности подобного основания, так как каждое частное проявление свободы, как скоро его рассматривать безотносительно к непосредственному сознанию, в одной его внешности, представляется необходимым результатом предшествующего ему побуждения. Например, мы надеваем на себя теплое платье, – это есть частный факт проявления нашей свободы. Положим, что мы надеваем его для того, чтобы не пострадать от холода. Таким образом чувство холода было предшествовавшим побуждением нашего решения. Без отношения к непосредственному сознанию, это предшествовавшее побуждение представляется и служит причиною, необходимо определившею решение воли, и нет никакой возможности, на основании его, равно как всех других решений воли, как скоро их рассматривать также в одной их внешности, заключать, чтобы мы действительно имели свободу. Тем не менее, как в этом, так и во всех других случаях, мы сознаем себя свободными: потому что непосредственное сознание всегда одинаково свидетельствует, что, с какою бы настоятельностью ни действовали на нас какие бы то ни было побуждения, наше свободное я, наша свобода, всегда остается выше и вне этих внешних ограничений. Таким образом, истина свободы воли, как акт непосредственного сознания, по своей основе существенно отличается от истин, выработанных нашими познавательными силами на основании опыта или умозаключения. Основываясь на внушении и голосе непосредственного сознания, истина свободы воли чрез то самое есть положительный факт, не требующий никаких доказательств, – не могущий быть доказанным иначе, как с признанием непосредственного сознания, тем не менее по своей очевидности стоящий выше всего, что может быть доказано, как и все другие подобные ему свидетельства непосредственного сознания, например, о том, что мы существуем. Голос непосредственного сознания есть голос самой природы. Сомневаться в достоверности его свидетельства в этом отношении значило бы предполагать, что нас обманывает сама наша природа. Но сам Бокль не только не отвергает, а напротив настаивает на том, что природа действует правильно. Следовательно нам нет надобности доказывать, что наша природа нас не обманывает, как в других случаях правильного употребления наших сил, так и в актах нашего непосредственного сознания, одним из которых есть сознание свободы воли. – После всего этого мы в праве заключать, что все возражения Бокля против учения о сознании в существе дела нисколько не колеблят этого учения: потому что они направлены не собственно против непосредственного сознания или самосознания, а против сознания, обнимающего деятельность наших познавательных сил в их отношении к частным явлениям опыта, или, что тоже, против посредственного сознания.

Наконец, в опровержение учения о свободе воли, Бокль, как мы видели, ссылается на статистические данные, стараясь найти в них как бы положительные доводы в пользу своей мысли – механическим образом понять и объяснить все действия человеческие. Приняв за несомненное, что с понятием о свободе воли необходимо соединяется понятие о неправильности действий, и где находится правильность, там совершенно не мыслима свобода⁴³, Бокль видит в приводимых им статистических цифрах лучшее доказательство того, что в нас нет свободы, так как из них, как нельзя более ясно открывается, что действия людей совершаются с такою правильностью, что даже возможно наперед предвидеть и предсказывать их. При этом он указывает, как мы видели, на ежегодное повторение, при данном состоянии общества, почти одного и того же числа убийств и самоубийств, с употреблением даже одинакового числа известного рода орудия при совершении этих преступлений, на ежегодный факт одинакового числа посланных чрез почту без адреса писем и наконец – на существующую пропорцию между совершающимися браками и ценою на хлеб. Но как ни верны сами по себе эти показания статистики, как ни несомненно то, что они действительно доказывают правильность явлений человеческой жизни; во всяком случае из них еще не следуют те выводы, какие делает из них Бокль относительно вопроса о свободе воли человека. Чтобы придти к этим выводам, нужно было наперед доказать еще, что правильность в действиях несовместна с понятием о свободе, тем более, что противники его далеко не разделяют того, что он считает здесь общепринятою и общеизвестною истиною. Впрочем в существе дела здесь скрывается не какая-нибудь новая ошибка Бокля, а все то же уродливое понятие его о свободе, под которою он разумеет, как мы видели, способность, не руководящуюся в своей деятельности никаким законом и никакими даже побуждениями. Представление неправильности в действиях само собою следует из такого понятия о свободе. Из представленного нами в своем месте надлежащего понятия о свободе можно уже достаточно предвидеть, как мало приведенные Боклем доказательства правильности человеческих действий подтверждают вообще его мысль, что люди не имеют свободы.

В самом деле, приведенные Боклем статистические сведения касаются человеческих действий только с их внешней, объективной, стороны, и не говорят ничего о внутреннем состоянии человека в момент их совершения, почему они и не могут решать вопроса о свободе или несвободе человека. Останавливаясь только на одной внешности, рассматривая, т.е., жизнь и деятельность человека в отдельности от него самого, от его внутреннего бытия мы никогда не обезопасим от возражений своей аргументации ни pro, ни contra бытия свободы воли. Как сказано уже нами выше, каждое частное проявление свободы, как скоро его рассматривать в отдельности от самого человека, в одной его внешности, только как совершившийся факт, является, повидимому, необходимым результатом предшествовавшего ему побуждения. В этом случае мы всегда можем подметить такую тесную связь между побуждениями и действиями, что первые могут представляться какбы единственною причиною последних, ап последние послужат какбы необходимым следствием первых. Но как скоро мы обращаемся к внутреннему состоянию человека, к его непосредственному сознанию в момент самого действия; то усматриваем, что главная основная причина каждого действия в самом человеке, в его разумно свободном решении, а предшествующие побуждения служат не более, как только поводом или толчком и вместе благоприятствующим условием к деятельности, так сказать, внешнею причиною. Таким образом, скажем теми же словами Канта, какие приводит сам Бокль для пояснения своих мыслей, но которым на деле, отвержением учения о свободе, он совершенно противоречит: «пусть все действия разумных существ, на сколько они суть явления (познавания опытом), подчиняются естественной необходимости; тем не менее те же самые действия, относительно разумного субъекта и его способности действовать на основании чистого разума, свободны... Если естественная необходимость относится только к явлениям, а свобода к вещам самим в себе: то нет никакого противоречия – принимать или допускать оба рода причинности. Следовательно, необходимость и свобода в разных отношениях, то в отношении к явлениям, то в отношении к субъекту самому в себе, могут быть приписываемы без противоречия одному и тому же предмету»⁴⁴. Таким образом повторяемость одного и того же результата человеческой деятельности при одних и тех же условиях, или предшествующих обстоятельствах, показывает не то, чтобы человек не имел свободы, как заключает Бокль, но отнюдь не заключил бы Кант, и не то, чтобы он имел ее, прибавляем мы, а нечто совершенно другое, именно то, что природа человечества, при одинаковой степени развития и в одинаковых обстоятельствах, проявляет в отдельных личностях, равно как и в отдельных массах лиц, одинаковую силу или одинаковое бессилие, вообще необходимо – одна и таже, и что в действиях человеческих всегда можно видеть необходимый закон тождества, так как одни и те же побуждения действуют на одинаковую массу людей в одинаковых обстоятельствах одинаково, и она уступает их влиянию, удовлетворяя им, также одинаково. Но как уступает или, что тоже, как удовлетворяет им, свободно, или не свободно, этого статистика не решает и не может решить (так как она рассматривает человеческие действия только в их явлении, в отдельности от самого человека) но весьма ясно говорит об этом непосредственное сознание. По его свидетельству человек свободен в каждый момент своей нравственной деятельности и сам виновник собственного своего поступка. Приведем пример. Уступая влиянию происшедшего понижения в ценности вина, известное число человек с некоторого времени ежегодно умирает от пьянства. Пока рассматривать этот факт исключительно в его внешности, без отношения его к самому сознанию каждого отдельного лица, понижение цены на спиртные напитки действительно будет представляться причиною, произведшею его. Но если обратиться к сознанию каждого несчастно погибающего (а иначе и не может быть решен вопрос о бытии, или небытии самостоятельного начала человеческой деятельности); то дело является в совершенно другом виде. Сознание говорит всякому, что его собственная слабость была причиною его падения, что он мог бы, если бы захотел, противостоять искушению, – словом, что он был в своем падении свободен и должен ответить за свой грех пред судом правды, как свободно злоупотребивший представившимся ему обстоятельствам дешевизны, которое и было для него отнюдь не причиною, необходимо уловившею его падение, а только случайным поводом, которому он не хотел противостоять по слабому развитию в себе нравственного чувства и благоразумия. Следовательно зависимость нашей воли от побуждений есть зависимость разумно-свободная, и, следовательно, скажем словами же Бокля, «каждый, чей ум не затемнен системой, подобною его теории, и кто составляет свои мнения согласно с действительным положением дел», обязан признать в человеке свободу воли и, не отрекаясь от надежды указать в истории человеческих действий общие законы развития и жизни, навсегда отказаться от мысли, будто действия человеческие подчинены неизбежному закону необходимости. Предложихъ ти огнъ и воду, и на нежехощеши, простреши руку твою: потому что, в противность учению Бокля, как бы ни были ясны наши доказательства, свободная воля читателя может принять их, или отвергнуть, независимо от их очевидности.

Признание или отрицание свободы в человеке, как замечено нами выше, неразрывно связано с признанием, или отрицанием промыслительной воли Божией в мире. Поэтому, как скоро мы доказали вопреки Боклю действительность свободы, нам остается ограничиться только несколькими краткими замечаниями относительно несостоятельности и ложности остальных положений Боклевой теории: так как 1) нами положено чрез то самое уже прочное основание к принятию отвергаемого им учения о нравственном мироправлении; потому что истинность учения о нем является самым естественным и необходимым следствием истинности учения о свободе, – и 2) все возражения Бокля против христианского учения о Промысле Божием падают потом сами собою, – ибо они главным образом основываются на отвержении свободы человека.

1) Истина свободы воли, как мы сказали, необходимо предполагает истину участия Промысла Божия в жизни человека. Возможность такого участия открывается и со стороны человека, и со стороны Бога. В самом деле, так как человек есть существо ограниченное: то он может употреблять свою свободу не всегда сообразно с предначертанными для него от Творца законами деятельности; для него всегда возможно чрез то, следовательно, нарушение своего долга и удаление от своего предначертания и цели бытия, или, что тоже, злоупотребление свободою, нравственное лишение свободы, порабощение греху. Попечение о нем всеблагого Бога является при этом делом самым естественным и самым необходимым. Жизнь человека, как ограниченно свободного деятеля, представляет таким образом и нужду в промышлении о ней со стороны всеблагого Бога, и место для Его «сверхъестественных вмешательств». Если мы признаем существование свободы в мире человеческом, если признаем и существование зла в этом мире от нарушения закона Божия, возможность злоупотребления свободой; то мы имеем основание допускать возможность сверхъестественных действий Божиих в нашем мире для уничтожения в нем зла и восстановления порядка. Такие сверхъестественные или непосредственные действия Божии в мире возможны, как мы сказали, и со стороны самого Бога. Признавая в человеке способность свободно располагать своими действиями и от духовной природы существа ограниченного умозаключая природе всесовершенного Духа, – Творца, мы необходимо должны признать в Боге всесовершенную свободу действий и отношений к своему созданию, – всесвободную волю, по которой делает Он то, что хочет, и так, как хочет. При этом должно иметь в виду, что свободу в Боге также отнюдь не должно понимать, как начало произвола, беспорядочности и прихотливости, подобно тому, как понимает это слово сам Бокль, а напротив, как естественное свойство Божие – действовать с безусловною независимостью сообразно со свойствами и требованиями Своего божественного существа, то есть, по законам вечной правды, любви и истины. Представлять Бога Существом личным, и в тоже время – не имеющим свободы, значит допускать или совмещать два противоположных представления. Свобода вообще, в том смысле слова, какой мы соединяем с ним, не есть недостаток, чем она выходит у Бокля, а напротив высшее достоинство и отличие обладающего ею существа в сравнении его с существами несвободными. Она не есть что-либо противное закону, по неразумной ревности к которому Бокль хотел бы уничтожить ее; но напротив существование ее мы неразрывно связываем с верностью закону, с неуклонностью от путей правды. Тем более учение о свободе в Боге не есть учение, возбуждающее мысль о несовершенстве в Боге, как это опять вышло бы по смыслу, соединяемому с этим словом у Бокля, а напротив есть необходимое условие правильного представления о Боге, как Существе всесовершеннейшем. Итак, мы нисколько не будем безосновательны, если скажем, что Бокль, отвергая свободу в Боге, вместе с этим отвергает понятие о Нем, как существе личном, и представляет Его какбы только первою пружиною машины, т.е. мира, неуклонно действующего по закону механической необходимости, что он в представлении о Божестве менее, чем деист.

2) Все возражения Бокля против нравственного мироправления после этого теряют свою силу. Он заимствует их, как мы видели, а) из идеи порядка и красоты вселенной. Извлекаемое им отсюда возражение уже не новость. Его мы встречаем еще у древних неоплатоников и притом в тех же самых выражениях, в какие оно облечено и у Бокля. Если бы мы захотели не столько прямо отвечать на него, сколько прежде выставить на вид всю его слабость и несостоятельность самого в себе, мы затронули бы вопрос о степени достоверности самой идеи порядка и совершенства во вселенной. Чтобы быть ей общепризнанной аксиомой, за что принимает ее Бокль, ей недостает еще многого, даже со стороны ежедневного опыта, на основании которого многие приходили совсем к противоположным ей выводам о строе мировой жизни. В самом деле, разве это верх совершенства, когда мы видим, например, как волк пожирает ягненка, молния убивает человека, огонь истребляет состояние, собираемое нередко долгое время рядом усиленных трудов и лишений, война губит миллионы людей и человек страдает от разного рода болезней, печали и воздыханий? Не оправдывает ли это скорее проповедуемое Св. Писанием всеобщее повреждение в мире, вследствие прародительского уклонения от пути нравственного совершенства? Но мы вполне готовы допустить то, что наверно ответил бы Бокль на наши замечания, именно, что в общем строе вселенной порядок и последовательность явлений не подлежат сомнению, и что несовершенство в частях не уничтожает совершенно красоты и совершенства в целом. Тем не менее, даже и при этом его возражение против нравственного мироправления нисколько не выигрывает в степени своей силы и значения. Мы уже имели случай заметить в своем месте, что оно опирается на неправильном представлении о всесвободной воле Божией, которую Бокль понимает, как начало прихотливости или беспорядочности, и вмешательством которой будто были бы, по его убеждению, произведены дисгармония и беспорядок. Итак, как скоро мы установили надлежащее понятие о том, что такое есть свобода в Боге, возражение Бокля теряет свой смысл, потому что ею не только не исключаются, как ошибочно думает он, а напротив необходимо предполагаются неуклонный порядок, правильность и последовательность в жизни вселенной.

b) Не менее, если еще не более, шатко и несостоятельно другое возражение Бокля, заимствуемое им из понятия о Боге, как всеведущем, бесконечно-мудром и всемогущем Творце мира. По системе Бокля выходит, что если Бог мог что-нибудь сделать; то непременно и должен сделать это: если не сделал, значит, не мог. Среднего между этим нет и быть не может. Так, если при данном случае Он предвидел возможность уклонения в предначертанном Им «механизме вселенной» (под которым Бокль разумеет, как жизнь природы вообще, так вместе и жизнь человечества) и мог предотвратить ее; то необходимо и должен был сделать это, – и наоборот, если такое уклонение есть на самом деле; то выходит будто бы, что или Бог не предвидел его, или, если и предвидел, не имел сил и средств сделать его невозможным. Такое грубое заблуждение можно объяснить себе, по видимому, только той логической непоследовательностью, которой вообще так сильно страдает разбираемый нами автор. В настоящем случае он не вводит в свою дилемму всех членов деления, отчего силлогизм его естественно должен хромать. В самом деле, Бог мог предвидеть уклонения от предначертанного Им по рядка жизни и вполне мог устранить самую возможность их. Но разве Он не мог почему-либо восхотеть допустить такую возможность уклонений? Премудрость Его неужели может стесняться в выборе средств для достижения известных благих целей? Неужели не может быть других, более уважительных причин для иного порядка жизни, чем какой нравится Боклю и какой мог, но не восхотел установить всеблагой и всесвободный Творец мира? Впрочем, со своей ложной точки зрения Бокль совершенно последователен в приводимом им возражении. Изгнав из своего мировоззрения свободу и подводя все под действие неизбежного закона физической необходимости, Бокль, как мы заметили в своем месте, естественно и совершенно последовательно со своей точки зрения должен был представлять и первую причину всего, Бога, какбы только основною пружиною машины, т.е. мира, неуклонно действующею по закону механической необходимости. Но как скоро нами, вопреки Боклю, утверждена действительность свободы и вместе с этим показана логическая необходимость мыслить о Боге, как Существе всесвободном; то возражение его падает само собою и не оказывается более никакого препятствия допустить возможность нравственного мироправления без малейшего противоречия учению о всеведении, премудрости и всемогуществе Божием, так как проявление всех этих свойств в Боге условливается Его свободою, или хотением, благоволением. Таким образом, хотя Бог мог бы подчинить жизнь человека закону механической необходимости, чтобы, находясь исключительно под его действием, человек неуклонно достигал предположенной для него цели бытия, не требуя для себя особенной помощи или особенного Божия попечения; однако Он восхотел украсить его разумом и свободою, и этим высочайшим даром отличить его от всего мира существ материальных, неуклонно действующих по закону механической необходимости и не способных действовать иначе, как по безусловному ограничению своей природы. Хотя Он предвидел, что человек, неправильно пользуясь своим разумом и свободою, не всегда устоит в своем нравственном назначении; тем не менее Он восхотел одарить человека способностью сознательной и свободной самодеятельности, предопределив подавать ему по мере нужды непосредственное пособие своей благости для восстановления его на путь правды и блаженства, Всеведущий Творец, как от вечности предвидел и знал «весь порядок дел человеческих, во всей их подробности и последовательности», со всеми случаями от пути истины и правды, со всеми нарушениями положенных от Него законов; так от вечности же в предвечном совете Своем определил весь ход событий, в которых естественное и сверхъестественное одинаково относятся к вечной Его воле и имеют различное значение только для нас, ограниченных наблюдателей Его путей. Он от вечности предопределил для восстановления человека и пособия его ограниченным силам непосредственно проявлять Себя и Свою волю в то или другое время, в том или другом месте, – в жизни частного лица, или целого общества, как и в жизни всего человеческого рода. Итак, все Его непосредственные, сверхъестественные действия и средства примышления о человеке должны были войти в самый план созданного Им мира, и потому совершаются и употребляются Им во исполнение Им же Самим предначертанного хода явлений, а не под влиянием каких либо нечаянных побуждений или неожиданных случайностей. Совершеннейшим образом «зная свое дело» и в непосредственных действиях Своей благости выполняя Свой предвечный творческий план, вместе с этим исправляя наши беззакония, содействуя нашему восстановлению в нормальное состояние средствами естественными и сверхъестественными и восполняя недостатки не природы нашей, а нашей самодеятельности, премудрый и всемогущий Бог, таким образом, не «поправляет Себя Самого, подобно жалкому и неискусному художнику, не восполняет Своего дела, как будто-бы оно вышло из рук Его не полным и не совершенным», как высокомудро умствует Бокль, но вечно, как вечное и в вечности живущее и действующее Существо, продолжает в самом промышлении о мире быть, так сказать, его вечным Творцом и Зиждителем. Допуская нравственное мироправление, мы не только не отвергаем всеведения Божия, не только не подаем ни малейшего повода к той мысли, будто-бы неразрывно с ним должны допустить предположение, что или всеведение Божие могло быть обмануто, или всемогущество Божие могло быть осилено, как старается в этом уверить нас Бокль: напротив, мы не только признаем всеведение, бесконечную премудрость и всемогущество Божие, но, сверх того, учением о нравственном мироправлении необходимо предполагая в Боге бесконечную свободу, которая не мыслима в Нем с точки зрения Боклевой философии, мы тем самым восстановляем учение о всеведении, премудрости и всемогуществе Божием в его истинном виде; потому что без учения о свободе ни всеведение, ни премудрость, ни всемогущество, которые с такою, по-видимому, ревностью охраняет Бокль, не могут быть понимаемы в качестве свойств достойных всесовершеннейшего Существа. Как сила урагана или мудрость пчелы не составляют, собственно говоря, ни силы, ни мудрости, а суть только неотъемлемые свойства предметов известного рода: так и всемогущество, или премудрость в Боге, без свободы в Нем, которой условливается необходимость нравственного мироправления, не были бы всесовершенными свойствами всесовершеннейшего Существа, а только необходимыми качествами известного предмета, лежащего в основе всех других предметов, чем собственно и представляет себе Бога Бокль, как философ деизма.

с) Наконец Бокль выставляет учение о нравственном мироправлении несообразным, как мы видели, с понятием о Боге, как Существе всеблагом, представляя себе это учение под формою кальвинистического догмата о безусловном предопределении. Правда, это последнее возражение его можно было бы оставить без внимания, потому что он касается в нем не общехристианского, а строго-кальвинистического учения о предопределении, которое действительно не только противоречит благости, но и премудрости Божией, выставляя свободу человека чем-то совершенно излишним и бесцельным в сфере мироздания. Но, так как Бокль принимает, или, по крайней мере, выдает его за общехристианское; то нам следует исправить его и в этом отношении, представив действительно общехристианское или, что тоже, православное учение. Так как свобода в Боге, как мы заметили выше, не есть ни на чем не основанная прихотливость произвола: то предвечное предопределение или предназначение одних к блаженству, а других к погибели совершается, по учению православной церкви, не «в силу одной только власти», или слепого, ни на чем не основанного произвола, но в силу тех вечных законов безусловной истины и правды, которыми вообще запечатлены все дела Божии, и в частности, говоря точнее, – основании Его предвечного же предведения о том, как человек воспользуется дарованными ему силами и средствами к исполнению обязательного для него закона нравственного совершенства. Бог всемъ человеком хощетъ спастися и въ разумъ истины прiити; но в тоже время Он желает, чтобы они свободно стремились ко спасению и шли к разумению истины: а потому если не все спасаются, то это не ограничивает исполнения воли Божией, но служит выражением только ограниченности свободы человеческой. Высокое значение человеческой свободы в деле спасения отнюдь не должно приводить к мысли, будто-бы человеческая свобода может сколько-нибудь служить ограничением свободы божественной; ибо законы человеческой деятельности, т.е. законы правильного употребления! человеком данной ему свободы, начертаны в природе человека Самим же ее Создателем, и суть выражения Его же вечной и неизменной воли. Действуя сообразно с ними, человек исполняет волю Божию. Нарушая их, он нарушает опять волю-же Божию. Итак предопределение условливается верностью или неверностью человека той же воле Божией, которая лежит в основе существа предопределяющего и, следовательно, условливается, собственно говоря, не человеком, самим по себе, а волею Самого же Бога, т.е. требованиями Его вечной правды. Понимаемое так, учение о предопределении, не нарушая свободы в человеке, также как и в Боге, в тоже время, конечно, не только не противоречит учению о благости Божией, но служит его полнейшим выражением. И Бокль употребляет выражения: благость Божия, всеблагий Бог, всеблагое существо, и т. под.⁴⁵. Но после того, как он отверг в человеке и самом Боге свободу, что может значить на его языке благость Божия (которая не мыслима без понятия о свободе), как не одно праздное слово, которое он повторяет по памяти с детства, маскируя им сознательно или бессознательно свое деистическое представление о Боге. Если бы слово благость Бокль понимал в собственном и общепринятом смысле, то он сам разрушал бы свою теорию. Тогда он должен бы был признать и свободу в Боге, а следовательно, допустить и нравственное мироправление. Благость, сказали мы, не мыслима без понятия о свободе. Никто в собственном смысле не назовет благою землю, которая доставляет нам пропитание, и не прославит за благость солнца, без животворных лучей которого не могли бы жить ни злые, ни благие. Никто не припишет благости часовой пружине, действующей по закону механической необходимости. Свойство благости, в собственном смысле может принадлежать только сознательно свободному существу. Мы называем всеблагим только Того, Кто, по своему всемогуществу, все мог и может сделать, однако избирает и благоволит делать только лучшее и полезнейшее. Творец мог установить такой «порядок дел человеческих», в каком не возможны были бы никакие уклонения, словом, мог подчинить человека действию закона механической необходимости наряду с другими тварями физического мира и тем устранить всякую нужду в особенном попечении о нем; однако Он, по благости Своей, благоволил лучше быть постоянным и всегдашним его Руководителем и Попечителем, чем лишить его драгоценнейшего из всех даров, какие только получил он от Создателя, – свободы нераздельной с разумом, сознательного понимания благости своего Творца и, так сказать, блаженства достигать блаженства собственною свободною самодеятельностью. Итак Бог без свободы не есть Бог благой и не есть вообще Бог в собственном смысле, как Существо личное, но есть только та основная сила, которая, по воззрению деистов, лежит в основе всех других сил и которой Бокль без всякого основания, со своей точки мировоззрения, приписывает свойство благости. Он мог бы с правом говорить о неукоснительной деятельности этой силы, составляющей первое колесо всякого движения; он может еще, в некоторой степени, упоминать о ее неодушевленном могуществе; но он говорит совершенно чуждым ему языком, когда говорит о благости. Только проповедник нравственного мироправления имеет право говорить о благости любвеобильного Царя нравственного царства.

Показав всю слабость оснований Бокля в пользу его деистического мировоззрения, не оставим безответным и его общего замечания относительно учения о нравственном мироправлении в сравнении с проповедуемой им теорией. Как мы видели, он утверждает, что, тогда как учение о нравственном мироправлении не имеет в себе научного характера, его собственная теория оправдывается будто бы положительными показаниями и прогрессивным ходом опытных наук. Должно, прежде всего сказать, что под наукою Бокль разумеет знание, достигаемое путем физических опытов и наблюдений. Что учение о нравственном мироправлении не имеет в себе в этом отношении положительного, чисто научного характера, это отчасти справедливо. Заключая в себе то, что не может подлежать чувственному наблюдению или опыту, оно естественно имеет своим основанием непосредственное свидетельство отвергаемого Боклем общечеловеческого сознания и не может отличаться характером наглядности. Вот почему, во все времена высочайшие истины, касающиеся отношения человека к миру сверхъестественному, всегда были скорее предметом веры, чем знания. Знание в этом отношении, т.е. плод всех умственных усилий человека, может приводить только к тому убеждению, что все эти предметы веры, столь желанные и столь сообразные с требованиями человеческой природы, имеют в самой природе человека непреложные основания для их восприятия. Вот почему в то же время, как для иных, по свойству их духовного развития, последние выводы метафизики получают характер полной объективности, представляясь им несомненно истинными, для других они остаются только субъективными, т.е. имеющими полную достоверность только для них самих, и всегда они удерживают ту особенность, что составляют собою, как мы сейчас заметили, не непременное следствие данных и несомненных посылок, а только, выражаясь философским языком, постулят, т.е. необходимое требование удовлетворения стремлениям, свойственным духовной природе человека. Некоторые же, наконец, заграждая свое духовное око и насильственно заглушая голос внутреннего самосознания, совершенно отвергают их, как бы что-то фантастическое, произвольно вымышленное, словом сказать, как что-то не имеющее научного характера. А между тем эти предметы, составляющие в тоже время и предмет религии, не чужды им, не далеки от них, не вывезены из-за-моря, но близки им очень, в душе их и в сердце их. Мы несомненно убеждены, что всякое напущенное и искусственно поддерживаемое восстание против непреодолимых стремлений человеческой природы, влекущих к вере в непосредственную связь человека с миром сверхъестественным, легко и скоро уступит свое место полному послушанию истине, как скоро обаяние исчезнет и будет ясно, что новомодные возражения против нее не выдерживают строгой критики. Одно учение сменяется другим, род приходит и род преходит; но свидетельство человеческой природы, вечно той же и неизменной, остается также неизменно и непоколебимо, как неизменно и непоколебимо все, выходящее из рук Божиих.

Касательно же того, будто теория Бокля подтверждается положительными показаниями и прогрессивным ходом опытных наук, считаем нужным заметить со своей стороны, что этого никак не видно. Опытные науки действительно объяснили из естественных причин многие явления, считавшиеся в массе необразованного народа чудесными, и есть надежда, что при дальнейшем успехе, они объяснят даже еще много такого, что невежество, суеверие и предрассудок доселе принимают за сверхъестественное. Это неотъемлемая их заслуга; это их честь и слава. Они помогают в этом отношении делу истинной веры. Но из того, что они объяснили многие явления, ложно признававшиеся сверхъестественными, отнюдь не следует, чтобы они противоречили учению о действительно сверхъестественных действиях Божиих в мире и о возможности таких действий в прошедшем и будущем. «Есть надежда», говорит Бокль, «что, по мере того, как наше знание космических сил будет увеличиваться, наша вера во все сверхъестественное будет уменьшаться; так что наконец со временем она совершенно исчезнет⁴⁶. Наш век, может быть, и не увидит этого освобождения; но, как верно то, что ум человеческий идет впереди, так верно и то, что придет и это освобождение. Оно может придти скорее, нежели ожидают. Потому что мы подвигаемся быстро и твердо»⁴⁷. И однако он же говорит здесь же, что «наука не объяснила еще явлений исторических», т.е. главным образом сверхъестественных действий Божиих в мире, составляющих предмет откровенной религии; «поэтому», продолжает он, «богословие налагает на них свои притязания и толкует их в свою пользу». «Отсюда», пишет он далее, «возникла древняя теория нравственного мироправления; но это громкое выражение, действующее на многих внушительно, никого не ввело бы в заблуждение, если бы люди вникли, что в сущности оно есть посягательство на одно из высочайших свойств Божества, именно, на Его всеведение⁴⁸. Мы уже достаточно объяснили, что учение о нравственном мироправлении отнюдь не противоречит понятию о всеведении Божием. Но не можем не сказать здесь в противность надеждам Бокля, что естественные науки, до какой бы степени совершенства они ни были доведены, не только не объяснили, как сознается сам он, и никогда не в состоянии будут объяснить тех очевидно чудесных и сверхъестественных действий Божиих в мире, которые главным образом составляют собою содержание откровения; но и отнюдь не могут устранить мысли, чтобы даже теми явлениями, которые в них объяснены или будут объяснены из естественного хода законов природы, не руководила в то же время промыслительная рука Божия, и чтобы обязанные естественным причинам, в то же время не были обязаны и Причине сверхъестественной, т.е., промыслительной воле Божие, направляющей все к нравственному преспеянию человечества: потому что никогда умозаключение от существования естественного к отсутствию сверхъестественного не может быть основательно и несомненно, как умозаключение от меньшего к бо́льшему, от внешнего к отсутствию внутреннего, или от предметов одного рода к предметам совершенно другого. Вот почему сам Бокль, даже и в настоящем случае, не смотря на всю веру в прогресс естественных наук, для отвержения учения о нравственном мироправлении невольно обращается опять к превратному истолкованию метафизического учения о божественном свойстве всеведения. Мало того, на основании многочисленных предшествовавших опытов, мы имеем полное право сказать, что, по мере истинных успехов естествознания, вера в сверхъестественное откровение становится тверже и прочнее. Так оно и должно быть. Невидимая бо Божiя отъ созданiя мiра, твореньми помышляема, видима суть, и присносущная сила Его, и Божество. «Мы идем быстро и твердо»; можно пожелать, чтобы мы действительно шли впредь не только быстро и твердо, но и верно, дабы могли придти не к краю бездны и погибели, а к единственному пристанищу, в котором можно обрести мир и покой душе, т.е. к вере в непоколебимое учение Господа.

Можем прибавить в заключение, что Бокль напрасно опасался за успех своей задачи на поприще истории в случае допущения учения о нравственном мироправлении, – опасался до такой степени, что самый вопрос о нравственном мироправлении ставил для себя вопросом – быть или не быть истории наукой. Действительность свободы воли и нравственного мироправления нисколько не может служить препятствием в возведению истории рода человеческого на степень точной науки; так как ни свобода человека, ни воля Божия, не действуют беспричинно, или случайно, но всегда сообразно с неизменными законами и свойствами своего бытия. И проповедник нравственного мироправления, изучая жизнь человечества, точно так же, как натуралист, может доходить до познания общих законов человеческого развития и влияния тех или других деятелей окружающей его среды, с той только разностью, что не припишет этим условиям и законам необходимо принудительной силы по отношению к свободной деятельности человека, но оставит за ними значение более или менее благоприятных условий, служащих побуждениями к известного рода проявлению свободы, и не упустит из вида самого главного и высочайшего Деятеля, благодетельно управляющего путями всех и каждого. И христианский историк, на основании точного познания общих законов человеческой жизни, имея в виду те или другие данные своего времени, может, на сколько верны будут его сведения, безошибочно предугадывать и предсказывать будущее, с тем только отличием от историка-деиста, что он всегда прибавит к своему предсказанию, или, по крайней мере, будет разуметь при нем слова Апостола: если так будет угодно Богу (Иак.4:15).