Часть I. Чарльз Дарвин и дарвинизм

Дарвиново учение ложное в самых основах его.

Н.Я. Данилевский [35, с. 82]

Дарвинизм противоречит Библии, но он представляет собой не науку, а лишь мнение учёных, противоречащее научно установленным фактам.

Святитель Лука (Войно-Ясенецкий)

[69, с. 44]

Чарльз Дарвин (Charles Darwin) воспринимается большинством современных людей как учёный-натуралист, который совершил переворот в естествознании. Многие, по наивности, со школьной скамьи убеждены в том, будто он «объяснил» происхождение всех растительных и животных видов, включая человека (Homo Sapiens). Дарвиновская «теория биологической эволюции» изложена в двух его главных трактатах: «О происхождении видов путём естественного отбора, или сохранение благоприятствуемых пород в борьбе за жизнь» [38] 1859 г. и «Происхождение человека и половой отбор» [40] 1871 г., а также в ряде других работ.

Как только это революционное учение было обнародовано, о нём немедленно заговорила мiровая общественность. Книги Дарвина ещё при жизни автора были переведены на многие языки (включая русский) и раскупались огромными тиражами. Суждение о дарвинизме высказывали не только учёные-естествоиспытатели, но также философы, социально-политические деятели и богословы. Редкий случай: термин «дарвинизм» сразу вошёл в обиход с подачи современников автора – его английского конкурента Альфреда Уоллеса (Alfred Wallace) и русского естествоиспытателя Николая Яковлевича Данилевского.

Отметим, что однозначного признания теории как «объективной» и «научно доказанной» не было никогда. Для получения подобного статуса в самой «теории» просто не хватает содержательных аргументов. Это признавал и сам Дарвин. В предисловии к своему трактату он написал: «Я очень хорошо осознаю, что нет почти ни одного положения в этой книге по отношению к которому нельзя было бы предъявить фактов, приводящих, по-видимому, к заключениям, противоположным моим» [39, с. 22].

Этим «закон эволюции» Дарвина отличается не только от всех законов физических, но и от биологических – таких, как открытия его современников Луи Пастера и Грегора Менделя.

История науки знает немало выдающихся озарений – обнаружение гелиоцентризма Николаем Коперником, формулирование законов механики Галилео Галилеем и Исааком Ньютоном, описание явления электромагнетизма уравнениями Джеймса Максвелла, разработка статистической термодинамики Людвигом Больцманом, создание общей теории относительности Анри Пуанкаре и Альбертом Эйнштейном... Ни один здравомыслящий человек не станет отрицать справедливость этих доказанных физических закономерностей. До тех пор, пока в опровержение подобных законов не будут предъявлены соответствующие тщательно проверенные опытные данные, они считаются неоспоримыми.

Принципиально иная картина наблюдается в отношении к дарвинизму: в его основании не содержится ни одного объективного факта, который бы бесспорно свидетельствовал об истинности высказанной гипотезы. При этом существует немало доводов против безоговорочного принятия эволюционной гипотезы. Несмотря на это, про некоторые рассмотренные им примеры Дарвин писал: «(Они) настолько ясно показывают, что бесчисленные виды, роды и семейства, населяющие мiр, все произошли от общих предков и изменились в ходе происхождения, что я без колебания принимаю эту точку зрения, даже если её не подтверждают другие факты и аргументы» [цит. по: 26, сс. 87–88].

Вероятно, по этой причине затруднительно назвать другую научную концепцию, которая возбуждала бы такой ажиотаж за пределами университетских кафедр и вызывала бы столь бурные, полтора столетия не прекращающиеся идеологические распри, как «теория эволюции». Эмоциональный накал дискуссии в XIX веке сразу достиг высочайшего градуса, причём обнаружились полярные взаимоисключающие мнения. После публикации книг Дарвина началась полемика, оформившаяся впоследствии как известное противостояние «эволюционистов» и «креационистов». Эти споры не утихают и по сей день.

Сам факт наличия такой непримиримой полемики свидетельствует о том, что вопрос об отношении к эволюционизму не вписывается в формат обычного научного диспута. Как сторонников, так и противников дарвинизма можно найти и среди солидных учёных, и среди видных богословов.

Неоднозначность признания «теории» эволюции в обществе подтверждается обилием сатирических изображений на тему дарвиновского учения. Подобные карикатуры впервые стали появляться в XIX веке и продолжают вдохновлять творчество современных художников (см. иллюстрации на страницах 28–29).

Если говорить о мiровой известности, то Дарвин, безусловно, попал в список наиболее прославленных имён. В честь него названы музеи, университеты, улицы и даже город – столица Австралийского штата. На новом здании Ленинской библиотеки в Москве его бронзовый барельеф красуется в ряду великих учёных между М.В. Ломоносовым и Д.И. Менделеевым. При этом само учение Ч. Дарвина продолжает оставаться «предметом пререканий» (по-славянски: знамение пререкаемо – Лк. 2:34).

Выдающийся русский мыслитель Н.Я. Данилевский отмечал: «Ясно, какой первостепенной важности вопрос о том, прав Дарвин или нет, не для зоологов и ботаников только, но для всякого мало-мальски мыслящего человека. Важность его такова, что я твёрдо убеждён, что нет другого вопроса, который равнялся бы ему по важности, ни в области нашего знания и ни в одной области практической жизни. Ведь это, в самом деле, вопрос «быть или не быть», в самом полном, в самом широком смысле» [35, с. 58].

Мы постараемся отделять встречающиеся отзывы о Дарвине как о человеке, с одной стороны, от оценок его учения, именуемого дарвинизмом, с другой стороны. Итак, вдохновившись словом «православного эволюциониста» митрополита Ярославского Иоанна (Вендланда), «остановимся на великом имени Чарльза Роберта Дарвина (1809–1882), прах которого покоится в Вестминстерском аббатстве рядом с останками И. Ньютона и Ч. Диккенса» [48, с. 53].

Весьма неоднозначно оценивается биографами и специалистами по истории науки вера самого Дарвина.

Известны такие его признания: «Я абсолютно не имел в виду писать в атеистическом духе» [цит. по: 107, с. 78]. «В самые крайние моменты колебаний я никогда не был атеистом в том смысле, чтобы отрицать существование Бога» [там же].

Некоторые христиане на основании подобных утверждений не перестают восхищаться мнимым «благочестием» Дарвина. К примеру, русский религиозный философ-эмигрант Владимир Николаевич Ильин (не путать с Иваном Александровичем Ильиным!) писал, будто Чарльз Дарвин даже «сам был священником (!?) и верующим человеком» [47, с. 150].

Профессор Николай Николаевич Фиолетов составил целую апологию дарвинизма: «Какие биологические выводы Дарвина... могут встать в противоречие с истинами христианского вероучения? Сама идея эволюции, развития видов. не может рассматриваться как противоречащая христианскому учению о творении мiра» [108, с. 87].

В одном православном календаре приводится умилительная легенда, согласно которой Дарвина спросили:

– Где искать первое звено в цепи эволюции?

На это из уст натуралиста, якобы, прозвучал следующий истинно «христианский» ответ:

– Оно приковано к престолу Божию [53].

Подобные мифологические версии создают Дарвину ореол величия, однако ради объективности не следует закрывать глаза и на другие, весьма обоснованные суждения.

Так, митрополит Иоанн (Вендланд) определил веру Дарвина, как «деизм, то есть такое религиозное убеждение, когда верят во всесовершенного Бога, один раз создавшего мiр с его законами, по которым этот мiр развивается уже самостоятельно, не требуя Божественного вмешательства» [48, с. 67]. Этот «Бог» не является ни Промыслителем, ни Искупителем. Молиться такому «Богу» – дело бессмысленное.

Современник Дарвина, кембриджский профессор геологии, англиканский священник Адам Седжвик (Adam Sedgwick) через год после публикации «Происхождения видов...» вынес суждение более резкое: «С первого до последнего слова это искусно состряпанное блюдо из отъявленного материализма... зачем это было сделано? Уверен, что с единственной целью: сделать нас независимыми от Создателя» [цит. по: 129, с. 139].

Иной соотечественник Дарвина, известный антрополог- эволюционист Артур Кейт (Arthur Keith) высказался созвучно: «Я сомневаюсь, можно ли в каком-либо смысле рассматривать Дарвина (к концу жизни) как религиозного человека» [152].

Такого же мнения об атеистических убеждениях Дарвина придерживались специалисты советской школы [85]. Первый переводчик его автобиографии С.Л. Соболь считал бесспорным, что Дарвин решительно отбросил свой деизм и пришёл к полному отрицанию какого бы то ни было бога и загробной жизни, хотя и предпочитал называть себя «агностиком» [36, с. 25]. Другой автор утверждал, что «несмотря на известные колебания и нерешительность в высказываниях о религии, Дарвин всё же был атеистом» [34].

В специальном исследовании «Религиозные взгляды Ч. Дарвина» после обзора многих высказываний сделано однозначное заключение «о деизме английского учёного в начале его учёной карьеры и в конечном итоге потере Ч. Дарвином веры» [22]. С этим выводом мы готовы вполне согласиться.

Один из ведущих эволюционистов Эрнст Майр (Ernst Mayr) сообщил следующие биографические сведения о Дарвине: «Очевидно, Дарвин утратил веру в 1836–39 годах, ещё ранее, чем прочитал Мальтуса. Чтобы не оскорблять чувства друзей и жены, Дарвин часто писал свои статьи деистическим языком, но в записках того же времени не скрывал, что стал «материалистом» – что более или менее равнялось атеизму« [цит. по: 73, с. 102].

Креационист Генри Моррис (Henry Morris) также считал, что «Дарвин в своих многочисленных записках... оказывается, предстаёт атеистом ещё за 20 лет до публикации «Происхождение видов путём естественного отбора». Многие современные апологеты Дарвина подчёркивали, что в его книге допускается возможность сотворения первой живой клетки, но это, очевидно, было сделано лишь для того, чтобы не обидеть жену-христианку и друзей» [там же].

Последний мотив был для Дарвина весьма весомым. В 1839 году он обвенчался с Эммой Вурвард, благочестивой и набожной христианкой. Волей-неволей молодой муж должен был учитывать мнение своей супруги. По свидетельству Генриэтты, дочери Чарльза и Эммы, мать «в первые годы замужества очень страдала от сознания того, что мой отец не разделял её веры» [цит. по: 45, с. 214].

Таким образом, христианская фразеология была использована Дарвином в изрядной степени «под воздействием» и «ради» верующей супруги.

Однако соображения «этические» (чтобы «не обидеть жену- христианку») оказались не способны преодолеть проблему гносеологическую – кто есть Бог: творец лишь «первой живой клетки» или Творец «всего видимого и невидимого»? Похоже, что правильнее говорить не о сознательном исповедании Дарвином веры в Бога Творца («творца» этой первой клетки!), но,

скорее, о затруднительности для натуралиста объяснить иначе появление на земле живых организмов. Другими словами, автор прибегает к аргументации типа: «А Бог его знает!..» При этом упоминание имени Божьего, в нарушение третьей заповеди Декалога (Исх. 20, 7; Втор. 5, 11), производится всуе.

Говоря о вере Дарвина, следует не пропустить и те выражения явно антихристианского содержания, которые изредка встречаются в его обращениях к близким друзьям.

Так, в письме Джозефу Хукеру (Joseph Hooker) 13 июля 1856 года: «Какую книгу мог бы написать какой-нибудь служитель дьявола о неискусной, беспорядочной, нечёткой, коварной и ужасающе жестокой работе природы!» [37, с. 65].

В письме своему зятю и соратнику Томасу Гексли (Thomas Henry Huxley) 16 декабря 1859 года: «...Мой добрый и замечательный посредник для проповеди пагубных ересей (damnable heresies¹)!« [цит. по: 21, с. 91].

Ему же 8 августа 1860 года: «…Мой добрый и любезный доверенный по распространению евангелия, т.е. евангелия дьявола» [37, с. 133].

Не всякий естествоиспытатель согласится сравнивать себя со «служителем дьявола», а свой трактат по биологии – с «проповедью пагубных ересей» и «евангелием дьявола». Даже если в приведённых словах кто-то пожелает увидеть лишь «шутку» или «гиперболу», всё равно ясно, что откровенная духовная оценка эволюционного учения в узком кругу единомышленников была несколько иной, чем перед широкой читательской публикой.

Добавим к сказанному свидетельство рьяного атеиста Ричарда Докинза, именующего себя «ротвейлером Дарвина». В книге «Капеллан дьявола» («А devil's Chaplain» [132]) он признаётся, что хотел бы подражать лучшему другу Дарвина – Томасу Гексли, который за чрезвычайную ненависть к христианству и, в частности, к библейскому учению о Сотворении мiра заслужил от современников прозвище «бульдог Дарвина» и прозвище «апостол дьявола» от самого Дарвина [37, с. 133].

Как говорится, комментарии излишни.

После этого можно спорить о том, как точнее назвать позицию Дарвина: деизмом, агностицизмом или атеизмом? Нет никакого сомнения лишь в том, что его мiровоззрение было основано не на Библии и чуждо традиционному христианскому учению о Сотворении. Конечно, под христианством, особенно в последние годы, трудно понимать единое вероисповедание. Но в XIX веке доктрины католицизма, протестантизма (англиканства) и, разумеется, Православия, безусловно, имели общим вероучительным положением то, что Бог почитается Творцом всего живого на нашей планете – а вовсе не какой-то «одной клетки» или «нескольких первых видов». Христиане веруют в Бога, сотворшаго небо и землю, море, и вся, яже в них (Пс. 145:6).

Полным контрастом этому являются афористические высказывания ведущего дарвиниста ХХ столетия Джулиана Хаксли (Julian Huxley)²: «Либо Дарвин, либо Бог!» или «Мы больше не нуждаемся в помощи теологического откровения или абсолютной метафизики, для нашего философского видения нам достаточно Фрейда и Дарвина» [цит. по: 55, с. 186].

Ли Стробел, автор замечательной книги «Создатель под следствием», написал: «Если у вас есть «Происхождение видов», то Библия вам не нужна» [95, с. 23]. Он приводит афористический вывод из журнала «Тайм» (Time): «Чарльз Дарвин, по его словам, не хотел убивать Бога. Но убил» [там же, с. 22].

В 1879 году в письме Джону Фордайсу Дарвин признавался: «Каковы могут быть мои собственные взгляды – это вопрос, не имеющий значения ни для кого, кроме меня самого. Но, поскольку Вы спрашиваете, я могу высказать, что моё суждение часто колеблется... Я думаю, что вообще (и чем я делаюсь старее, тем больше и больше), но не всегда было бы наиболее правильным называть мой образ мышления агностическим (agnostic)» [37, с. 363].

В ином месте он подтверждал: «Таинственный вопрос о начале всех начал для нас неразрешим, я со своей стороны должен удовлетвориться скромным уделом агностика» [цит. по: 107, с. 78].

Итак, Дарвин неоднократно называл себя «агностиком». Но в становлении мiровоззрения сознание самого эволюциониста претерпело определённую «эволюцию». Чарльз родился в старой доброй Англии – христианской (как принято считать) стране, где строгое «пуританское» благочестие воспринималось как общепринятая норма. Правда, по собственному признанию, при этом и сам он, и большинство его близких были неверующими: «Вряд ли я в состоянии понять, каким образом кто бы то ни было мог бы желать, чтобы христианское учение оказалось истинным; ибо если оно таково, то незамысловатый текст Евангелия показывает, по-видимому, что люди неверующие – а в их число надо было бы включить моего отца, моего брата и почти всех моих лучших друзей – понесут вечное наказание. Отвратительное учение!» [36, с. 27]. Сказано предельно откровенно.

Верная жена Эмма, одна из немногих искренних христиан в близком окружении Дарвина, так отреагировала на эти строки: «Мне было бы неприятно, если бы этот отрывок был опубликован» [цит. по: 45, с. 215]. Но и она оказалась не в силах повлиять на убеждения своего супруга.

Антихристианские идеи Чарльз Дарвин впервые почерпнул ещё в детстве из семейного источника.

Носителем эволюционистского духа был его дед, Эразм Дарвин (1731–1802) – один из лидеров масонского ордена иллюминатов, имеющий высокий градус посвящения. Отрицая библейского Бога Творца, члены тайной ложи занимались, конечно, больше вопросами социального прогресса и «духовной эволюции» человечества, а не ботаникой и зоологией. Однако сам Эразм Дарвин «опережал» свой век, уча также об эволюции животного мiра под непосредственным воздействием факторов внешней среды. Он настаивал на особом значении перехода человека в вертикальное положение и считал поэтапным формирование членораздельной речи. В трактате «Зоономия, или законы органической жизни» им высказаны идеи о происхождении одних родов от других, позднее повторённые его внуком. Сам этот трактат в 1794 году был внесён папой римским в список запрещённых книг [81, с. 198].

Отец Чарльза, Роберт Дарвин был практикующим врачом и любителем-натуралистом. Знакомя своих учеников с анатомией человека, он вскрывал тела казнённых преступников, чем чрезвычайно шокировал многих. Он занимал должность мастера в масонской ложе. Таким образом, Чарльз Дарвин происходил из потомственного масонского рода [36, с. 48]. Числился ли он сам в ложе, сказать затруднительно. В дневнике признаний на эту тему не встречается.

Роберт посещал еретическую церковь унитариев [там же], учение которых заключается, в частности, в отрицании догматов о Святой Троице, Сотворении, грехопадении, Искуплении. К этой же секте принадлежала и его супруга Сьюзанн, урожденная Веджвуд, мать Чарльза, с детства приобщённая к унитарианской вере своими родителями.

Такой была духовная среда в семье будущего естествоиспытателя.

В юношеские годы Дарвин подпал под влияние распространённой в то время в Англии идеи разумного замысла архидиакона Уильяма Пейли (William Paley). Согласно этому деистическому взгляду, устройство вселенной свидетельствует о её Разумном Создателе так же, как устройство часового механизма указывает на то, что он создан разумным механиком-часовщиком. Дарвин вспоминал: «Пожалуй, ни одной книгой я не восхищался так сильно, как «Естественной теологией» Пейли. Вплоть до недавнего времени я мог пересказать её наизусть» [цит. по: 31, с. 280].

Однако такое благоговейное отношение к Творцу, как позволяют судить дневниковые записи, сохранялось у Дарвина недолго: «Старинное доказательство (существования Бога) на основании наличия в природе преднамеренного плана, как оно изложено у Пейли, доказательство, которое казалось мне столь убедительным в прежнее время, ныне, после того, как был открыт закон естественного отбора, оказалось несостоятельным» [36, с. 100].

Отметим, что именно открытие «закона естественного отбора» привело автора к признанию несостоятельности веры в Бога Творца. Во всяком случае, в этом был убеждён он сам.

Отношение к Богу определило и отношение Дарвина к церкви. Так, в юности, пока он ещё был увлечён идеей о существовании Разумного Творца, у Чарльза даже возникло мимолётное желание посвятить свою жизнь священническому служению. Правда, впоследствии он признавался: «Я не мог без колебаний заявить, что верю во все догматы англиканской церкви; впрочем, с другой стороны, мысль стать сельским священником нравилась мне...» [36, с. 73].

С таким настроением (!) он поступил в 1827 году в Крайст колледж в Кембридже, который окончил в 1831 году с дипломом бакалавра богословия. Годы учёбы в семинарии не укрепили Дарвина в христианском благочестии. Он всё больше терял веру в Бога как в Премудрого Творца. В итоге у него напрочь исчезло стремление к духовной карьере: «Если вспоминать, как свирепо нападали на меня представители церкви, кажется забавным, что когда-то и я сам имел намерение стать священником» [36, с. 73].

Вместо служения Божьему алтарю с 1831 по 1836 годы Дарвин совершил своё знаменитое кругосветное путешествие на корабле «Бигль». За это время он окончательно отстранился от богословских вопросов и утвердился в духе безбожной натурфилософии. Дарвин собирал коллекции и с увлечением штудировал труд эволюциониста Чарльза Лайеля (Charles Lyell) «Основы геологии» (1830 г.), в котором автор обосновывал длительность геологических эпох на основании предложенного им анти-библейского «принципа актуализма».

Богословская ошибка в таком подходе очевидна. Принцип актуализма распространяет наблюдаемые законы природы на эпохи «прежде появления человека». Но, согласно Библии, до Адама на Земле не было тления и смерти. Следовательно, законы во вселенной были качественно иными. Трудно представить, чтобы в райском мiре имел место естественный отбор и действовал бы закон борьбы за существование. И уж заведомо нельзя выводить эволюционное происхождение Адама первозданного от животных, находящихся в падшем (после-адамовом!) состоянии, когда повсеместно царят хищничество и плотоядение.

Также большое значение на формирование мiровоззрения Дарвина оказал трактат английского священника Томаса Мальтуса (Thomas Maltus) «Опыт о законе народонаселения» (1798 г.), в котором анализировались естественно-демографические проблемы. В этом труде Мальтус утверждал, что в будущем человечество столкнётся с проблемой нехватки продовольствия, вызванной перенаселением. Производство товаров потребления может расти в арифметической прогрессии, рост же населения, удваивающегося каждые 25 лет – в геометрической.

Мальтус проповедовал чудовищные принципы, которые легли в основу будущего социал-дарвинизма: «Мы должны быть последовательными и способствовать действиям природы, вызывающим смертность; и если нас пугают слишком частые повторения голода в его ужасных формах, то мы должны усердно поощрять другие разрушительные силы природы, которые сами вызываем к жизни. Вместо того, чтобы проповедовать среди бедняков необходимость соблюдения чистоты, мы должны поощрять как раз обратные привычки. Надо делать в городах более узкие улицы, перенаселять дома и способствовать повторению эпидемий чумы. Необходимо строить деревни близ непроточных водоёмов и особенно способствовать заселению болотистых и вредных для здоровья мест. Но прежде всего, нам следует осудить применение особых лекарств для лечения смертельных болезней, а также осудить тех добрых, но заблуждающихся людей, которые изобретают способы искоренения определённых зол, думая, что оказывают услугу человечеству» [цит. по: 101, с. 22].

Трудно поверить в то, что эти слова принадлежат священнику! Возмущение жестоким человеконенавистническим мальтузианством распространилось как реакция по всему мiру. Однако в преуспевающей капиталистической Англии, и в особенности в окружении Ч. Дарвина, эта идеология была воспринята весьма благосклонно и даже с энтузиазмом.

В не меньшей степени повлияли на его сознание социально-экономические теории конкуренции Т. Гоббса (Thomas Hobbes) и А. Смита (Adam Smith). Таким образом, разработанный в этих трактатах принцип борьбы за выживание в человеческом обществе стал той средой, в которой выкристаллизовывалась идеология дарвинизма.

Нельзя не упомянуть современника и единомышленника Ч. Дарвина – Герберта Спенсера (Herbert Spencer), основателя «естественной социологии». Его творчество проходило параллельно с дарвиновским. Британские учёные, биолог и социолог, имели заметное влияние друг на друга. Спенсер считал, что высшим является промышленный тип общества, основанный на принципе конкуренции, когда побеждает тот, кто сильнее. Борьба в таком обществе представляется позитивным фактором, поскольку в результате неё растёт материальный достаток и уровень всеобщего благополучия. В работе «Гипотеза развития» (The Development Hypothesis, 1852), за семь лет до публикации «Происхождения видов...», Спенсер ввёл термины «естественный отбор» и «борьба за существование». В статье «Основные начала» (First Principies, 1862) – обосновал термин «выживание наиболее приспособленных». Эти три постулата, как всем хорошо известно, составляют также ядро дарвинизма.

Социальный аспект в учении Дарвина изначально сопутствовал натурфилософскому. Идеи капиталистической конкуренции в человеческом обществе были перенесены им на мiр животных. При этом вид Homo Sapiens рассматривался Дарвином как одна из ветвей на эволюционном древе. В результате человек предстаёт не венцом Божьего творения, но самым удачливым и приспособленным зверем, «победившим» всех «конкурентов» в жестокой борьбе за выживание. Так синтез мальтузианской социологии и эволюционной зоологии породил безбожное учение дарвинизма.

Приведём отрывок из биографического исследования Генри Морриса об изменении мiровоззрения Дарвина. «Сам Чарльз Дарвин представляет собой идеальный пример для изучения того, как христианская вера вытесняется верой в эволюцию. В молодости, изучая богословие и готовясь к христианскому служению, он был полностью убеждён в истинности и авторитете Писания, а также в неопровержимости доказательств существования Бога Творца, заключающихся в замысле и причинности мiра. Постепенно признав эволюцию и естественный отбор, он потерял веру и стал, наконец, атеистом» [73, с. 102].

Похоже, на Дарвине в полной мере проявилась закономерность, подмеченная известным эволюционистом Ричардом Докинзом (Richard Dawkins): «Чем больше проникаешься значением теории эволюции, тем более смещаешься с агностических позиций по направлению к атеизму» [133].

Итак, вектор эволюционного развития Чарльза Дарвина можно обозначить так: деизм – агностицизм – атеизм.

Философ-атеист Даниэль Деннетт (Daniel Dennett) в книге «Опасная идея Дарвина» удачно назвал дарвинизм «универсальной кислотой, разъедающей практически любую традиционную концепцию и производящей мiровоззренческие революции» [136]. И Дарвин, создатель этого «универсального растворителя» [95, с. 23], сам в полной мере подвергся его все разъедающему воздействию. Чем больше натуралист уверялся в мнимой «истине» своего эволюционного учения, тем дальше он отходил от веры в Живого Бога Творца.

Дарвинизм стал воплощением той безбожной науки, о которой цинично высказался немецкий философ-материалист Людвиг Фейербах: «Современная наука растворила христианство в баке с азотной кислотой». [102].

Судить о вере и убеждениях человека правильнее всего по его собственным признаниям. Одна из почитательниц Дарвина указывает, что не следует, «пренебрегая реальными фактами и личным свидетельством самого Дарвина, причислять его к лагерю безбожников» [76].

Мы постараемся придерживаться этого совета и опираться лишь на факты и на личные свидетельства натуралиста.

Сам Дарвин никогда не утверждал, будто его «теория» соответствует Библии. Он прекрасно осознавал, что эволюционная идеология вступает в противоречие с христианским вероучением. В книге «Происхождение видов...» он подыскивал выражения, явно стараясь оправдаться: «Я не вижу достаточного основания, почему бы воззрения, излагаемые в этой книге, могли задевать чьё-либо религиозное чувство.» [38, с. 433].

В книге «Происхождение человека.» он писал, уже не пытаясь оправдываться: «Я знаю, что заключения, к которым приводит это сочинение, будут некоторыми сочтены крайне нерелигиозными...» [40, c. 651].

Опубликованные дневниковые записи Чарльза Дарвина [36] не оставляют сомнений в том, что он христианином не был. Приведём несколько красноречивых цитат, не требующих комментария:

– «Понемногу закрадывалось в мою душу неверие, и, в конце концов, я стал совершенно неверующим. Но происходило это настолько медленно, что я не чувствовал никакого огорчения и никогда с тех пор даже на единую секунду не усомнился в правильности моего заключения» [36, с. 9].

– «Я постепенно пришёл к сознанию того, что Ветхий Завет с его до очевидности ложной историей мiра, с его вавилонской башней, радугой в качестве знамения завета и пр. и пр., и с его приписыванием богу чувств мстительного тирана заслуживает доверия не в большей мере, чем священные книги индусов или верования какого-нибудь дикаря» [там же, с. 98].

– «Я постепенно перестал верить в христианство как божественное откровение» [там же, с. 22].

О таком негативном отношении Дарвина к Божественному Откровению прямо сказано не только в личных дневниковых записях. Это же засвидетельствовано и в его письмах к различным адресатам.

Так, в письме к немецкому студенту Дарвин признавался: «Наука не имеет никакого отношения к Христу, за исключением того, что привычка к научному исследованию делает человека осторожным в принятии доказательств. Я лично не верю ни в какое откровение» [37, с. 271].

В этих словах содержится явное отречение от веры в Божественное Откровение перед лицом малознакомых людей. Приведём слова жены Чарльза Дарвина, Эммы, адресованные ею своему супругу: «Отвергнуть Откровение – это значит поставить под угрозу всё то, что было сделано для Вашего блага и блага всего мiра» [там же]. Как видно из этого наставления мужу, Эмма с усердием старалась исполнить апостольское слово: Неверующий муж освящается женою верующею (1Кор. 7:14). Она действовала по принципу: Жена, не спасёшь ли мужа? (1Кор. 7:16). Но Чарльз так и остался глух к истине Божественного Откровения.

О неверии Дарвина в христианского Бога Троицу свидетельствует следующая цитата: «Я не могу допустить, чтобы рудиментарные соски мужчины... были предначертаны. Я мог бы верить в это только тем же невероятным образом, каким правоверные верят в догмат Святой Троицы» [37, с. 156].

Здесь, конечно, важен вопрос не столько о «рудиментарном» значении мужских сосков, сколько о «невозможности допустить» веру в догмат Святой Троицы. Несомненно, в этом высказывании проявилось воспитание в семье анти-тринитариев. Характерно противопоставление «я» – «правоверные».

Вполне еретическим было отношение Дарвина к наличию в мiре страданий. Удивительно, как человек с кембриджским дипломом бакалавра теологии мог не понимать того, что болезни и смерть являются следствием грехопадения праотцев. Он обвинял в этом милостивого и человеколюбивого Бога, считая, что «наличие страданий в мiре чувствующих существ находится в остром противоречии с верой в существование всеблагого Божества» [цит. по: 45, с. 210].

Представления Дарвина о страдании были в некоторой степени обусловлены личными переживаниями: в 1851 году умерла его десятилетняя дочь Энни. Это событие, как считают некоторые исследователи, «уничтожило остатки веры Чарльза в нравственное и справедливое устройство вселенной» и «нанесло последний смертоносный удар по его христианской вере» [137, с. 387].

Если до смерти Энни Дарвин регулярно с семьёй посещал церковь, то после личной драмы он начал во время богослужения демонстративно выходить на прогулку с собакой [54, с. 65].

Биолог-креационист Джерри Бергман приводит отрывок из письма Дарвина, в котором тот признаётся, что не может поверить в христианского Бога Творца, потому что в мiре так много страданий: «Я не могу убедить себя, что благой и всемогущий Бог намеренно замыслил и сотворил бы Ichneumonidae (насекомых-паразитов), кормящихся живыми гусеницами, или кота, играющего с мышью» [9, с. 47]. Бергман в связи с этим отмечает: «Верх иронии заключается в том, что Дарвин отрицает существование Бога, приписывая Ему те же дела, которые сам творил в юности» [там же]. Автор имеет в виду малоизвестную особенность прославленного натуралиста: «Для Дарвина охота была манией, и поведение его в ходе этого занятия граничило с садизмом» [там же, с. 44].

Симптоматичным является следующее признание Дарвина: «Нет ничего более замечательного, чем распространение религиозного неверия, или рационализма, на протяжении второй половины моей жизни» [36, с. 106].

После этих откровенных слов невозможно приписывать человеку ту точку зрения, которую он не разделял. Как можно вопреки фактам и личным свидетельствам самого Дарвина утверждать, будто он «всё-таки был» христианином?..

Не присваивая себе чести выносить суждения от лица Соборной Апостольской Церкви, заметим, что исчерпывающая оценка дарвинизму уже дана Святыми Отцами. Святые ревнители благочестия определённо высказали своё отношение к эволюционной гипотезе Чарльза Дарвина, и этот факт, между прочим, подтверждает, что дарвинизм – явление не чисто научное, но духовное. Никто ведь из церковных учителей не давал специально оценок закону Архимеда или теории электромагнетизма. Об эволюционной же «теории» высказывались единодушно многие церковные авторитеты – как современники Дарвина, так и жившие после него.

Итак, прислушаемся к голосу Святых Отцов, наследовавших нам своё недвусмысленное отношение к учению Дарвина.

Преподобный Варсонофий Оптинский: «Английский философ Дарвин создал целую систему, по которой жизнь – борьба за существование, борьба сильных со слабыми, где побеждённые обрекаются на погибель, а победители торжествуют. Это уже начало звериной философии, а уверовавшие в неё люди не задумываются убить человека, оскорбить женщину, обокрасть самого близкого друга – и всё это совершенно спокойно, с полным сознанием своего права на все эти преступления» [17, с. 57].

Святой праведный Иоанн Кронштадтский: «Недоучки и переучки не верят в личного, праведного, всемогущего и безначального Бога, а верят в безличное начало и в какую-то эволюцию мiра и всех существ... и потому живут и действуют так, как будто никому не будут давать ответ в своих словах и делах, обоготворяя самих себя, свой разум и свои страсти. ... В ослеплении они доходят до безумия, отрицают самое бытие Божие, и утверждают, что всё происходит через слепую эволюцию (учение о том, что всё рождающееся происходит само собой, без участия Творческой силы). Но у кого есть разум, тот не поверит таким безумным бредням» [49, сс. 13, 91].

Святитель Феофан Затворник: «…Точно такова теория образования мiра из туманных пятен с подставками своими – теорией произвольного зарождения, дарвиновского происхождения родов и видов и с его же последним мечтанием о происхождении человека. Всё как бред сонного» [104, с. 181].

Между прочим, смиренный вышенский затворник писал, что эволюционисты по достоинству находятся под церковным прещением – анафемой: «У нас теперь много расплодилось нигилистов и нигилисток, естественников, дарвинистов, спиритов и вообще западников, – что ж, вы думаете, Церковь смолчала бы, не подала бы своего голоса, не осудила бы и не анафематствовала бы их, если бы в их учении было что-нибудь новое? Напротив, собор был бы непременно, и все они, со своими учениями, были бы преданы анафеме; к теперешнему чину Православия, прибавился бы лишь пункт: «Бюхнеру, Фейербаху, Дарвину, Ренану, Кардеку и всем последователям их – анафема!» Да нет никакой нужды ни в особенном соборе, ни в каком прибавлении. Все их лжеучения давно уже анафематствованы. По нынешнему времени не то что в губернских городах, но во всех местах и церквах следовало бы ввести и совершить чин Православия, да собрать бы все учения, противные слову Божию, и всем огласить, чтобы все знали, чего надо бояться и каких учений бегать» [106, с. 146].

Преподобный Иустин (Попович): «Потому предал их Бог срамным сластям, и они удовлетворяются не небесным, а земным, и только тем, что вызывает смех диавола и плач Ангелов Христовых. Сласти их в заботе о плоти. в отрицании Бога, в полностью биологической (скотоподобной) жизни, в назывании обезьяны своим предком, в растворении антропологии в зоологии» [52, с. 165].

Святитель Николай Сербский: «Должны были пройти миллионы лет, говорят бессловесные умы в наше время, чтобы позвоночник выпрямился, и обезьяна стала человеком! Говорят так, не зная силу и могущество Бога Живаго» [78, с. 398].

«Все мы недостойные дети царские, ибо не царские у нас мысли, не царское отношение к себе и ближнему. Кто-то из нас отрекается от царской династии Божественной и называет себя наследником обезьяньей династии. «Основателями нашего человеческого рода были обезьяны, – говорят эти люди. – Обезьяны были праотцами нашими, а мы их правнуки"» [цит. по: 55, с. 329].

Святитель Нектарий Пентапольский также выражал свой праведный гнев, обличая дарвинистов, желающих «доказать, что человек – это обезьяна, от которой, как они хвалятся, они произошли» [цит. по: 92, с. 514].

Священномученик Владимир Киевский из новомучеников и исповедников Российских дал наиболее глубокую и обличительную оценку дарвинизму: «Только в настоящее время нашла себе место такая дерзкая философия, которая ниспровергает человеческое достоинство и старается дать своему ложному учению широкое распространение... Не из Божиих рук, говорит оно, произошёл человек; в бесконечном и постепенном переходе от несовершенного к совершенному он развился из царства животных и, как мало имеет душу животное, так же мало и человек. Как неизмеримо глубоко всё это унижает и оскорбляет человека! С высшей ступени в ряду творений он низводится на одинаковую ступень с животными. Нет нужды опровергать такое учение на научных основаниях, хотя это сделать и нетрудно, так как неверие далеко не доказало своих положений. Но если такое учение находит для себя в настоящее время всё более и более последователей, то это не потому... что будто бы учение неверия стало неоспоримо истинным, но потому, что оно не мешает развращённому и склонному ко греху сердцу предаваться своим страстям. Ибо если человек не бессмертен, если он не более как достигшее высшего развития животное, то ему нет никакого дела до Бога... Братие, не слушайте губительных ядоносных учений неверия, которое низводит вас на степень животных и, лишая человеческого достоинства, ничего не обещает вам, как только отчаяние и безутешную жизнь!» [20, сс. 6–18].

Священномученик Фаддей (Успенский) созвучно учил: «Не верующий в Бога человек из круговращения мiровой пыли хочет объяснить происхождение мiра, в котором в каждой былинке, в устройстве и жизни каждого малейшего существа вложено столько разума выше понимания человеческого. Ни одного живого зерна многовековая мудрость человеческая не смогла создать, а между тем все дивное разнообразие в мiре неверие пытается объяснить из бессознательных движений вещества» [100, с. 164]. «Жизнь, как они говорят, есть громадный сложный механический процесс, неизвестно, когда, кем и для чего приведённый в действие. Но если жизнь есть механический процесс, тогда надо отречься от души, мысли, воли и свободы» [цит. по: 64, с. 352].

Святитель Лука Крымский (Войно-Ясенецкий): "Дарвинизм, признающий, что человек посредством эволюции развился из низшего вида животных, а не является продуктом творческого акта Божества, оказался только предположением, гипотезой, уже устарелой и для науки. Эта гипотеза признана противоречащей не только Библии, но и самой природе, которая ревниво стремится сохранить чистоту каждого вида и не знает перехода даже от воробья к ласточке. Неизвестны факты перехода обезьяны в человека» [69, с. 41].

Мы привели небольшой список высказываний о дарвинизме церковных учителей, прославленных в лике святых в Русской, Сербской и Греческой поместных Церквах. Перечень этот без труда можно продолжить.

В Зарубежной Русской Православной Церкви о заблуждении эволюционизма говорил святитель Иоанн Сан-Францисский (Максимович). Весьма обстоятельную оценку дарвиновской теории эволюции с позиции святоотеческого богословия дал его ученик и духовный последователь иеромонах Серафим (Роуз) [91, 92]. Сегодня многие православные христиане считают отца Серафима Платинского достойным прославления в лике святых как Преподобного.

Священномученик Иларион (Троицкий): «Идея прогресса есть приспособление к человеческой жизни общего принципа эволюции, а эволюционная теория есть узаконение борьбы за существование... Но святые Православной Церкви не только не были деятелями прогресса, но почти всегда принципиально его отрицали» [46, сс. 269, 274].

Из сказанного вытекает важный вывод о том, что неприятие эволюционистских идей и, в частности, критика дарвинизма Святыми, жившими после Чарльза Дарвина, являются не нововведением в православном богословии, но последовательным и верным продолжением традиции святоотеческого духовного наследия [16, 118].

Ещё в 1885 году современник Ч. Дарвина Н.Я. Данилевский отметил, что «дарвиново учение есть не только и не столько учение зоологическое и ботаническое, сколько вместе с тем, и ещё в гораздо большей степени, учение философское» [35, с. 49].

Современный вузовский учебник подтверждает: дискуссии с оппонентами «сделали эволюционное мышление важным компонентом философского мiровоззрения биологов и не биологов» [90, с. 363].

В глазах многих сторонников классического и современного дарвинизма теория эволюции приобрела вполне религиозный статус.

Дарвин отмечал, что нападки на его «теорию» будут «столь же бессильны задержать хоть на один день веру в эволюцию, как было бессильно пятьдесят лет назад сильнейшее противодействие духовенства геологии» [37, с. 268–269]. Это не оговорка. Речь идёт именно о вере, а не о научных фактах «трансмутации», как Дарвин именовал эволюционные преобразования организмов, которые никто никогда не наблюдал.

Томас Кун (Thomas S. Kuhn) справедливо подчёркивал, что «парадигма Дарвина изначально ориентирована на мiровоззрение, а не на подтверждение фактами» [цит. по: 43, с. 73]. Дарвинизм не удовлетворяет главным критериям объективного научного исследования – наблюдаемости, повторяемости и проверяемости – что ставит его вне пределов научного метода познания.

Нынешний школьный учебник по биологии откровенно вводит в заблуждение учащихся, когда утверждает, будто «сущность дарвиновской концепции эволюции сводится к ряду логичных, проверяемых в эксперименте и подтверждённых огромным количеством фактических данных положений» [13, с. 146]. Это – ложь.

Ни одного достоверного примера возникновения в природе нового вида флоры или фауны из прежнего вида дарвинисты предоставить не смогли. Ни одного опытно подтверждённого факта искусственного создания нового вида (не путать с породами!) они предъявить также не в состоянии. Дарвинизм лишь описывает воображаемый «возможный сценарий» такого видообразования.

Протоиерей Михаил Дронов вполне резонно полагает, что «теория эволюции относится к области ничем не подкреплённых гипотез, а попросту говоря, к области веры. Это ещё раз подтверждает довольно часто встречающийся тезис о том, что дарвинизм – это разновидность религии» [43, с. 73]. Он приводит мнение Карла Поппера (Karl Popper), который главное достоинство дарвиновской гипотезы видел в том, что она «была первой нетеистической убедительной теорией» [там же].

Известный биолог-эволюционист Эрнст Майр (Ernst Mayr) также признавал преимущество дарвинизма именно в том, что «он позволяет объяснить механизмы приспособления... естественными причинами, а не божественным вмешательством» [95, с. 21].

Креационист Джонатан Уэллс (Jonathan Wells), специалист по молекулярной и клеточной биологии, автор книги «Иконы эволюции» [167], так высказался о дарвинизме: «Это не наука. Это материалистическое мiровоззрение, которое выдаёт себя за эмпирическую науку. Если других материалистических гипотез появления жизни нет – значит верна эта» [95, с. 40]. В этих словах содержится горький сарказм. Что правда, то правда: других гипотез у материалистов нет.

Карл Поппер сделал такое заключение: «Дарвинизм является не доказательной научной теорией, а метафизической программой исследований – возможным обрамлением для доказательных научных теорий» [160, с. 168].

Подчеркнём, что речь идёт вовсе не о конфликте между «наукой» и «религией», которые «не могут поделить между собой» наследие Дарвина. Было бы большой ошибкой понимать под религией «субъективное» учение о Сотворении, противопоставляя ей науку как якобы «объективное» учение об эволюции. Сражение между эволюционистским и креационистским мiровоззрениями происходит в области религиозно-философской, поскольку оба эти мiровоззрения религиозны.

Дарвин был убеждён в том, что наука и религия враждебны друг другу. В 1868 году в письме к Джозефу Хукеру он писал: «Я нахожу чудовищным утверждение, будто религия не направлена против науки» [37, с. 212].

На самом деле, конечно, учение Христовой Церкви нейтрально, а не враждебно по отношению к науке. Оно противостоит лишь атеистическому (то есть эволюционистскому!) пониманию науки. Церковь бывает вынуждена «держать духовную оборону», когда атеизм наступает на её вероучение под видом «науки». Дарвинизм явным образом нападает на христианское вероучение в вопросе о происхождении человека. И это – очередное доказательство того, что учение Дарвина является не научным, а религиозно-философским.

Между прочим, Дарвин прекрасно осознавал, что его новая «теория» противоречит христианской догматике. Однако при этом он не желал вступать в открытый бой против Церкви. Чарльз Дарвин предпочитал другую тактику. В письме к Карлу Марксу в 1880 году он разоткровенничался: «Будучи решительным сторонником свободы мысли во всех вопросах, я всё- таки думаю (правильно или неправильно, всё равно), что прямые доводы против христианства и теизма едва ли произведут какое-либо впечатление на публику и что наибольшую пользу свободе мысли приносит постепенное просвещение умов, наступающее в результате прогресса науки. Поэтому я всегда сознательно избегал писать о религии» [37, с. 275].

Здесь Дарвин выстраивает духовную баррикаду и располагает «свободу мысли» и «христианство» по разные её стороны (типичная масонская тактика!). Сам он, разумеется, исповедует себя поборником «свободы» и, самое примечательное, использует «прогресс науки» в качестве своего главного оружия в борьбе с учением Церкви. При этом борьба «против христианства и теизма» обозначена как цель.

Многие мыслители как религиозного, так и материалистического убеждения сходятся в том, что дарвинизм, хотя и претендует на статус «науки», агрессивен по отношению к христианской вере.

Об этом не раз заявляли атеисты.

В частности, Джулиан Хаксли (Julian Huxley) писал: «Дарвинизм, опираясь на рациональные идеи, отверг саму идею Бога как Творца всех организмов... мы можем полностью считать несостоятельной любую идею сверхъестественного управления, осуществляемого каким-то высшим разумом, ответственным за процесс эволюции» [150, с. 45]. Он утверждал: «Земля не была создана, она возникла в результате эволюции. То же самое можно сказать и о животных, и о растениях, которые её населяют, включая нас, людей, наше сознание и душу, а также наш мозг и наше тело. Эволюционировала и религия.» [163].

Франсиско Айала (Francisco Ayala), американский эволюционист (до начала научной карьеры он был священником-доминиканцем, а в одном из последних интервью не захотел отвечать на вопрос, верит ли он в Бога), усматривает «величайшую заслугу» Дарвина в том, что «происхождение живых организмов теперь можно объяснить процессом естественного отбора, не апеллируя к Создателю или иным внешним факторам» [95, с. 22].

Британский учёный-эволюционист Артур Кейт (Arthur Keith) высказался созвучно: «Позвольте мне объявить, к какому выводу я пришёл: закон Христа нельзя примирить с законом эволюции, по крайней мере в том виде, в каком закон эволюции существует сегодня. Нет, эти два закона находятся в противоборстве друг с другом. Закон Христа никогда не победит, пока закон эволюции не будет уничтожен» [153, с. 15].

На это же метафизическое противостояние указывали многие христиане-креационисты – как православные, так и западные.

Так, протоиерей из города Томска Иаков Иаковлевич Галахов в 1914 году писал: «Дарвинизм устранил главные догматы о Творении, Промысле, Искуплении; объявил иллюзией учение об образе Божьем в человеке... признал всё мiрообразование механическим процессом» [45, с. 211].

Филлип Джонсон (Phillip E. Johnson) в своей книге «Суд над Дарвином» [151] отметил: «Весь смысл дарвинизма в том, чтобы доказать, что природа не нуждается в сверхъестественном Творце, поскольку она способна творить себя самостоятельно» [цит. по: 95, с. 21]. «Доказать» несуществование Творца Дарвину, конечно, не удалось, но его наукообразная концепция удовлетворила многих атеистов.

Креационист Барри Вуллей диагностировал: «Дарвинизм – это не биологическая теория, а религиозная, мiровоззренческая установка» [24, с. 170].

Известен исторический анекдот, повествующий о том, как французский математик Пьер-Симон Лаплас преподнёс императору Наполеону свой трактат «Изложение системы вселенной». Когда Бонапарт выразил удивление тому, что в этой работе нет упоминания о Боге, учёный ответил:

– Ваше Величество, я нигде не встретил надобности в этой гипотезе.

Дарвину удалось сделать в зоологии то же самое, что Лапласу в космологии, то есть обойтись без гипотезы о Боге Творце.

В этой связи Н.Я. Данилевский писал: «С появлением дарвиновской теории для принимающих её перестала существовать надобность в этой гипотезе и при изложении системы органического мiра» [35, с. 21].

Дарвин никогда не занимался философией. И никто, кажется, по справедливости не воздаёт ему честь как хотя бы сколько-то значимому «философу». Дарвин имеет репутацию «учёного с мiровым именем». И это весьма парадоксально, поскольку никакого заметного вклада в науку он не внёс. Феномен Дарвина заключается в том, что при всём этом он совершил переворот именно в сфере философско-гносеологической.

В этом смысле ему удалось затмить и Канта, и Гегеля, и всех остальных корифеев-мыслителей, влияние которых на сознание людей не сопоставимо с тем радикальным воздействием на умы, которое осуществил Дарвин, не будучи философом.

Академик Владимир Иванович Вернадский отмечал, что «в эпоху естествознания до Дарвина» было распространено по преимуществу «религиозное убеждение» [18, с. 36].

Несколько иначе выразил эту мысль влиятельный педагог и пропагандист дарвинизма Джон Дьюи (John Dewey). Он показал, что Чарльз Дарвин произвёл коренное изменение в сознании современных людей. Этот переворот определяет то, чему стали придавать первостепенное значение в философии. Произошёл «сдвиг» в области логики. В «Происхождении видов...», по словам Дьюи, «был представлен новый тип мышления, который в конечном счёте должен был трансформировать логику знания и, следовательно, отношение к морали, политике и религии» [138, с. 209].

Так Дарвин – вовсе не философ и совсем не выдающийся учёный – произвёл революцию в сознании человечества.

Раньше главным считался вопрос: кто создал этот мiр? Теперь интерес исследователя сместился с этой темы к вопросам о том, что этот мiр «сам из себя» представляет, как он «сам по себе» возник и как он «сам собою» управляет?

Ни одна научная теория не способна достоверно описать возникновение никакого объекта (тем более – являющегося частью такой сложной системы, как Земля или биосфера), исходя лишь из наблюдения за его нынешним состоянием. Так, опираясь только на знание анатомии, физиологии и поведения взрослой особи животного, невозможно сделать заключения о том, как происходил его родовой процесс и, тем более, каким было его внутриутробное развитие и зачатие. Никакое, даже самое доскональное, изучение популяции любого вида в принципе не способно подвести к ответу на вопрос о его происхождении.

Тем не менее, Дарвин посвятил своё исследование именно «происхождению» видов, включая человека. Образно говоря, он выбрал себе специализацию не «медицинскую», а «акушерскую».

Это выглядит несколько странно, поскольку в математике не изучают «происхождение» чисел, в химии не изучают «происхождение» атомов, в физике не изучают «происхождение» силы или энергии, почему же в биологии надо изучать происхождение видов?

Версия о появлении чего бы то ни было имеет ценность лишь в том случае, если она, хотя бы гипотетически, указывает на возникновение объекта «с самого начала». А этот аспект является уже заведомо не научным, но метафизическим. И Дарвином он вовсе не был разработан. Натуралист объявил себя «агностиком» и уклонился от решения вопроса о происхождении видов (своего главного вопроса) в теологическом ключе, единственно возможном.

В итоге была заявлена, как якобы «научная», тема «О происхождении видов» – и даже «О происхождении человека»! Но при этом никакого «объяснения» (или хотя бы «описания») происхождению видов Дарвин не представил. Если рассматривать вынесенную в название трактатов [38] и [40] тему «о происхождении» как научную – то Дарвин с ней методологически просто не справился.

Сказанное нами о дарвинизме является частным случаем общего научно-философского принципа, согласно которому любая система (в том числе всякий живой организм и любой вид) в начальных и приграничных состояниях ведёт себя иначе, чем в нормальном режиме своего существования. В краевых условиях вступают в действие иные законы, не проявляющиеся в обычной жизни. Так, поведение жидкости в большом объёме определяется, главным образом, её коэффициентом вязкости, а в малом объёме – капиллярными свойствами.

Можно привести пример посложнее: при описании начала вселенной в модели «Большого взрыва» предусмотрен так называемый «инфляционный сценарий», аналогов которому нет в реальном физическом мiре. В этом же смысле появление первого живого организма на Земле находится за пределами как эмпирического наблюдения, так и достоверного научного описания. Проводя параллель с космологией, можно сказать, что для научного описания происхождения видов и самой жизни следует выдумать подобный биологический «инфляционный сценарий». Другими словами, необходимо предположить развитие по законам, никем не наблюдаемым и просто невероятным.

В свете сказанного становится понятной справедливость тех оценок дарвинизма, согласно которым критики видели в этом учении философское, метафизическое и даже религиозное содержание. На другом уровне говорить «о происхождении» просто невозможно.

Также проясняется и причина методологической несостоятельности «теории» Дарвина: вопрос «о происхождении» находится вне компетенции науки, а Дарвин настаивал именно на научном его решении.

Герберт Спенсер (Herbert Spencer), младший коллега Дарвина, озаглавил одну из своих статей: «Гипотеза развития» (The Development Hypothesis). Как научная гипотеза идея «развития», «эволюции» или «трансформации» видов вполне имеет право на существование.

Чарльз Дарвин называл своё учение о происхождении видов иначе – «теорией». Это словоупотребление некорректно. Всякая научная теория должна опираться на объективные факты, объяснять их, давать прогноз на продолжение исследований и приводить к новым открытиям. Учение Дарвина не соответствует ни одному из этих условий.

Святитель Игнатий (Брянчанинов) писал: «Гипотеза допускается в естественных науках не как учение достоверное, но как учение, усиливающееся дать о предмете определённое понятие, которого наука не может ещё выработать законным путём своим» [44, с. 18].

Анри Пуанкаре (Henri Poincare) отмечал: «Гипотезе принадлежит необходимая, никем никогда не оспаривавшаяся роль. Она должна лишь как можно скорее подвергнуться и как можно чаще подвергаться проверке. Если она этого испытания не выдерживает, то, само собой разумеется, её следует отбросить без всяких сожалений. Так вообще и делают; но иногда не без некоторой досады» [86, с. 97].

Фактов эволюционного преобразования одного вида в другой наука не знает. А то, на что Дарвин указывал как на подобные «факты», представляет собой лишь весьма шаткие умозрительные рассуждения, не имеющие никакой убедительной доказательности. Поэтому он и ратовал о выборе в пользу своей «теории», «даже если её не подтверждают другие факты и аргументы» [цит. по: 26, с. 88].

Н.Я. Данилевский писал: «Если бы дарвинизм был учением, основанным на фактах, то я не посмел бы и думать о споре с его автором, который был и таким великим мастером их наблюдать, и имел такую многолетнюю опытность и столько случаев к наблюдению... Дарвинизм есть учение гипотетическое, а не положительно научное; с этой точки зрения и должно его разбирать, и только такой разбор и может привести к сколько-нибудь решительному результату» [35, сс. 69, 70].

Наряду с этим, дарвиновская «теория» изначально не способна была объяснить множество фактов – таких, как отсутствие переходных видовых форм или наличие сложных органов, образование которых невозможно путём малых эволюционных изменений. Похоже, Дарвин при создании своей «теории» действовал, руководствуясь юмористическим принципом: «Если моя теория противоречит фактам, тем хуже для фактов». Дарвин не стал подстраивать теорию под факты. Он ограничился лишь тем, что некоторые из этих фактов изложил в своей книге [38] в шестой главе, имеющей примечательное название: «Трудности теории». Это – как минимум, абсурдное сочетание слов. У теории, конечно, со временем могут возникать трудности – но новая предлагаемая теория никак не должна при своём появлении игнорировать те ранее установленные факты, которые она призвана объяснять.

К сожалению, именно так и случилось с дарвинизмом. Автор назвал «теорией» гипотезу, заведомо противоречащую многим достоверным данным. Подробнее этот вопрос рассмотрен нами ниже. Справедливости ради следует отметить, что за 150 лет ни одно из указанных Дарвином противоречий снято не было. Напротив, к его перечню «трудностей теории» добавилось изрядное количество новых «трудностей». Надежда на то, что будущие научные исследования восполнят изъяны «теории», не оправдалась.

Примечательно, что трудности своей «теории» Дарвин не пытался решать, но вместо этого указывал на «факт отсутствия убедительных свидетельств в пользу предлагаемой теории», а также пространно рассуждал о том, «как же собственно эти факты отсутствуют, и почему они отсутствуют именно таким, а не каким-либо другим образом» [29, с. 21].

Помимо отсутствия верного фактического основания, «теория» Дарвина страдает логической несостоятельностью. Приведём меткое наблюдение одного современного автора. Сочинения Дарвина изобилуют такими выражениями, как: «вполне мыслимо, что», «можно, судя по всему», «я не вижу непреодолимого затруднения к допущению», «могли», «по-видимому», «если она когда-нибудь имела место», «я попрошу разрешения представить один-два воображаемых примера...» и т.п. Таким образом, «Дарвин просто-напросто излагал гипотетическую последовательность событий, которые могли бы привести к желаемому им результату, а затем заявлял, что доказал свою мысль» [21, с. 79].

Какова же может быть достоверность дарвиновской эволюционной «теории», если она не основывается на проверенных фактах и оперирует сомнительными логическими умозаключениями?

Иной методологической слабостью дарвинизма нельзя не признать уклонение от темы трансформации видов в будущем. Налицо очередная недосказанность. Допустим, что природа эволюционировала до человека. Какой же, исходя из этого предположения, можно сделать научный прогноз? Остановилась ли биологическая эволюция на виде Homo Sapiens? Каким должно стать продолжение эволюции: «физическим», «духовным», «социальным»? Ожидать ли появления новой расы сверхчеловеков – ницшеанских «белокурых бестий»? Оправдано ли с точки зрения эволюционного прогресса истребление «низших» или «недоразвитых» рас?

Как только мы признаём истинным дарвиновское учение о происхождении видов, все подобные вопросы сразу перестают быть темой художественной фантастики или досужих рассуждений, но обретают самую серьёзную «научную» постановку.

В самом деле, если теория верна – она должна давать верные прогнозы. Приведём классический пример. Современник Чарльза Дарвина, Дмитрий Иванович Менделеев предсказал существование нескольких неизвестных тогда химических элементов, исходя из открытого им закона периодического распределения свойств элементов (в зависимости от их атомной массы). Обнаружение новых элементов с ожидаемыми свойствами явилось самым убедительным подтверждением истинности закона Менделеева.

К сожалению, эволюционная «теория» не представила пока ни одного подтверждённого научного прогноза. Эвристический потенциал дарвинизма оказался равным нулю.

Те научные предсказания, которые Дарвин всё-таки сделал, оказались ошибочными.

Наиболее известным из предсказаний натуралиста является прогноз об обнаружении промежуточных форм между видами. Согласно взгляду Дарвина, в процессе эволюции одни виды в течение миллионов лет превращались в другие виды. Если это предположение верно, то палеонтологическая летопись должна быть насыщена останками «переходных форм», причём их количество должно быть огромно – по крайней мере, «переходных» форм должно быть намного больше, чем «непереходных». В реальности мы наблюдаем обратную картину – полное отсутствие «переходных форм». Дарвин признавал в этом факте проблему для своей «теории». Он высказывал уверенность в том, что все ожидаемые останки будут найдены геологами, причём в ближайшем будущем. Это предсказание оказалось ошибочным (подробнее об этом написано в главе 8, п. 6).

Дарвином был сделан ещё один научный прогноз – основополагающий в его теории. Но и это предсказание оказалось ложным. Сейчас редко любят вспоминать про предложенный им механизм наследственной изменчивости, который был впоследствии академической наукой отвергнут.

Дарвин полагал, будто существуют особые частицы – «геммулы» или «пластидулы», которые «испускаются органами тела и уносятся кровотоком в половые органы, где накапливаются в половых клетках, или гаметах. То есть, если предки жирафа постоянно вытягивали шею, пытаясь дотянуться до листьев на верхушке дерева, организм направлял в половые клетки соответствующие геммулы с инструкцией «удлинить шею» у последующего поколения» [88, с. 292]. По мнению Дарвина, именно «геммулы» обеспечивают в живых организмах механизм наследования приобретённых признаков и являются причиной их эволюционных изменений.

Дарвин предсказывал, что эти «геммулы» будут вскоре открыты и исследованы. Однако его прогноз не оправдался. Предположение о наличии подобных частиц у животных и растений опровергнуто современной наукой. Сама же «теория» оказалась сродни псевдонаучной гипотезе существования флогистона.

Итак, предсказание о наличии в живых организмах «геммул» не подтвердилось. Прогноз об их обнаружении оказался ошибочным. Но ведь без указания на механизм наследования изменчивости научная ценность «теории эволюции» теряется полностью. В сухом остатке от дарвинизма остаётся лишь эволюционистская философия без единого научного обоснования.

Поэтому прав был академик Л.И. Корочкин, когда в одном из своих выступлений подвёл под дарвинизмом следующую черту: «Представим себе, что вдруг эволюционное учение будет изъято из биологии. Изменится ли существенно облик этой науки? Нет, в ней просто будет отсутствовать эволюционное учение» [96].

Научная составляющая в дарвинизме ничтожна, существенно в нём лишь его философское содержание. Соответственно этому, всякий исследователь имеет возможность направлять свою научную деятельность либо руководствуясь этой эволюционистской философией, либо исходя из других мiровоззренческих представлений. Этот выбор стоял перед биологами во времена Дарвина. Тот же самый выбор – принимать или отрицать эволюционную философию – стоит перед каждым учёным сегодня.

При этом, как резонно отметил профессор Николай Николаевич Фиолетов (эволюционист), «критика дарвинизма со стороны естественнонаучной – дело самой естественной науки» [107, с. 75].

Обстоятельный обзор критических мнений приведён в книге В.И. Назарова «Эволюция не по Дарвину...» [77].

Многие учёные из числа современников Дарвина выступили в качестве оппонентов новой «теории».

В частности, зоолог Сент Джордж Майварт (St-George J. Mivart) отмечал, что с помощью естественного отбора невозможно объяснить начальные стадии развития органов, когда их рудиментарные зачатки не в состоянии приносить их обладателям никакой пользы [77, с. 64].

Физик Уильям Томсон указывал на непригодность гипотезы Дарвина, предполагающей «слишком медленное» накопление мелких случайных целенаправленных изменений [77, с. 65].

Секретарь Парижской Академии наук П. Флуранс указывал на отсутствие промежуточных форм и критиковал «теорию» естественного отбора. Ему принадлежит следующее замечание: «Дарвин написал книгу о происхождении видов, а в этой книге отсутствует именно происхождение видов». Созвучную позицию занимал антрополог А. Катфраж де Брео [77, сс. 66–68].

Против дарвинизма выступали инженер Флеминг Дженкин, палеонтолог Ричард Оуэн, геолог Луи Агассиц и другие учёные.

Немецкий биолог Альберт Виганд (Albert Wigand) издал трёхтомную монографию под названием «Дарвинизм и натурфилософия Ньютона и Кювье» (1874–1877), в которой подверг серьёзной критике методологию дарвинизма [77, сс. 68–69].

С обличением несостоятельности дарвинизма выступил российский академик Карл фон Бэр (Karl v. Baer).

Исчерпывающую естественнонаучную оценку учению Дарвина с позиции науки XIX века дал Николай Яковлевич Данилевский. Его фундаментальный труд «Дарвинизм. Критическое исследование» (1885–1889) [35] представляет собой весьма солидную книгу объёмом порядка 1000 страниц, причём не оконченную из-за скоропостижной смерти автора. Это – убедительный и содержательный анализ учения Дарвина, насыщенный фактическим материалом и изложенный с большой логической сокрушающей силой. Русский естествоиспытатель аргументированно показал, что, вопреки утверждениям его английского коллеги, у животных и растений борьба за существование играет отнюдь не главную роль, что в исчезновении видов важное значение имели геологические катастрофы, а не межвидовая борьба, что изменения видов (трансмутация) происходят как внутривидовое явление, и поэтому в природе и селекционном опыте человека ни разу не было случая превращения одного вида в другой.

В отличие от большинства критиков, Данилевский привлёк к анализу данные, содержащиеся в других дарвиновских книгах, в частности в труде «Изменение животных и растений под влиянием одомашнивания» (Thie Variation of Animal and Plants under Domestication). Приведём отрывок из предисловия к труду Данилевского, составленный его издателем Н.Н. Страховым: «С появлением этого сочинения отношения учёного мiра и серьёзных читателей к дарвинизму должны непременно измениться. Кто не читал книги Н.Я. Данилевского, тому теперь решительно нельзя давать права говорить о знаменитой теории; а кто читал и вник в дело, тот с изумлением увидит, что писания её сторонников, начиная с самого основателя Дарвина и кончая последними продолжателями Дарвина, представляют так мало строгости мысли, такие прорехи и недосмотры, что явным образом расходятся по всем швам» [35, с. 40].

Ирония судьбы заключается в том, что не переиздававшийся до недавних пор капитальный труд Н.Я. Данилевского почти совсем не известен ни отечественному, ни западному читателю, в то время как имя Дарвина завоевало всемiрную популярность.

Большинство критических оценок дарвинизма, сделанных в XIX веке, не потеряли своей актуальности и поныне.

Примечательно, что, признавая ошибочное в научном смысле содержание дарвинизма, многие эволюционисты, жившие после Дарвина, не только не стремились называться «дарвинистами», но некоторые даже именовали себя «антидарвинистами».

Так, «антидарвинистом» считал себя князь Пётр Алексеевич Кропоткин. Во время своих путешествий по Сибири и Манчжурии он тщательно искал следы описанной Дарвином борьбы за средства существования среди животных – но не находил их. Исследователь посвятил своё творчество «исправлению» жестокого дарвинизма, о чём сам засвидетельствовал так: «Я с удвоенной энергией продолжал работу, которая печаталась «Nineteenth Century» под заглавием «Взаимная помощь у животных», затем – «у дикарей, у варваров, в средневековом городе и современном обществе», а потом я издал всё это книгою »Mutual Aid: a Factor of Evolution’ (Взаимная помощь как фактор эволюции)» [63, с. 472]. Кропоткин один из первых отметил, что наряду с борьбой за существование в природе наблюдается своеобразная «кооперация», сотрудничество в животном мiре, солидарность рода [62].

Созвучную позицию выразил академик Лев Семёнович Берг в работе «Борьба за существование и взаимная помощь» [6]. Этот учёный-эволюционист также был убеждённым антидарвинистом.

Напоминание о сотрудничестве видов в природе является важным дополнением, корректирующим научные выводы Дарвина. Можно даже увидеть в указании на это сотрудничество попытку диалектического «исправления» дарвинизма ввиду его очевидной ущербности (по Гегелю: тезис – «борьба», антитезис – «сотрудничество»).

Современный взгляд на биосферу заставляет выделять в ней не отдельных враждующих индивидуумов – но биоценозы, то есть взаимодействующие группы организмов. Согласно русской поговорке, нельзя «за деревьями леса не видеть». А лес – это всегда сложная экологическая многоярусная система, включающая деревья, кусты, траву, мхи, грибы, различных животных, птиц, пресмыкающихся, насекомых и прочих обитателей от микроорганизмов в почве до крупных и мелких представителей флоры и фауны. Сказанное, разумеется, относится не только к «лесу», но к любому природному комплексу – тундре, пустыне, горным районам и водоёмам. В биосфере наблюдаются не только «пищевые цепочки», «хищники и их жертвы», «паразиты и их хозяева». Можно привести неисчислимое количество иных примеров: полезные бактерии в желудке и кишечнике зверей, способствующие усвоению пищи; серобактерии у червей, живущих в горячих источниках на дне океана; водоросли и грибы в лишайнике; фотосинтезирующие микроорганизмы в коралле; цветы и насекомые-опылители; птицы, чистящие зубы в пасти крокодила, и многие другие.

Неожиданную поддержку этой позиции высказал Фридрих Энгельс: «До Дарвина его теперешние сторонники подчёркивали как раз гармоничное сотрудничество в органической природе. Но лишь только признано было учение Дарвина, как эти самые люди стали повсюду видеть только борьбу. Обе эти концепции правомерны в известных узких границах, но обе одинаково односторонни и ограничены» [119, с. 36].

Здесь примечательно то, что классик марксизма критикует (причём, справедливо!) дарвинизм. Как писал преподобный Иоанн Лествичник [50]: «Дивное зрелище! Бес беса врачует; но может быть, это дело не бесов, но Провидения Божия» [гл. 9:7].

В трактате «Номогенез или эволюция на основе закономерности» [7] Л.С. Берг убедительно показал, что стихийно происходящая эволюция не может привести к образованию ни одного нового вида.

Так была обоснована идея «направленной» или «телеологической» эволюции, которая вытеснила дарвиновское представление о видообразовании путём естественного отбора. Следует понимать, что отказ от признания случайного характера эволюционных изменений равнозначен полному и принципиальному отрицанию дарвинизма.

Идея целенаправленной эволюции нашла как атеистическое воплощение – например, у В.И. Вернадского [18], так и теистическое – в учении П.Т. де Шардена [115, 116] и его последователей. Содержание этих гипотез сводится к предположению того, что в масштабе геологического времени существования Земли протекает объективный процесс «гоминизации» или «цефализации», суть которого заключается в формировании человеческого мозга. Подробнее эти эволюционистские концепции рассмотрены нами в частях II и III настоящей книги.

Здесь отметим лишь, что телеологический эволюционизм в атеистическом изложении отрицает саму библейскую идею Сотворения и существование Бога как Творца. Телеологический же эволюционизм в теистическом изложении подменяет термином «Сотворение» то, что следовало бы более правильно называть проявлением Божьего Промысла. В силу этого теистическая эволюционная концепция во многом противоречит как Библии, так и святоотеческому догматическому учению. Поэтому обе гипотезы – и атеистического, и теистического эволюционизма – по справедливости не могут быть признаны совместимыми с православным мiровоззрением. Первая – как безбожная, вторая – как еретическая.

От Дарвина эволюционисты-телеологисты XX века заимствовали лишь саму мысль о происхождении одних видов от других. Но принятие телеологического принципа убивает главную идею дарвинизма, лишает его основного отличительного содержания – фактора случайности в действии механизма изменчивости.

Многие уверены в том, будто учение Дарвина продолжает существование в нескольких модификациях под вывеской «неодарвинизма» или «синтетической теории эволюции». В этом убеждены даже некоторые представители этого научного направления. Иногда слово «неодарвинизм» используется в значении «современный эволюционный синтез», хотя кое-кто из учёных усматривает между этими теориями различия.

Согласно определению Краткой Британской энциклопедии, под неодарвинизмом подразумевается «теория эволюции, представляющая собой синтез разработанной Чарльзом Дарвином теории естественного отбора и современной популяционной генетики» [61].

Необходимо осознавать, что подобные формулировки могли выйти только из-под пера эволюционистов. По нашему мнению, эту дефиницию следует несколько исправить (вернее, перефразировать). Более точным было бы определить неодарвинизм как попытку интерпретировать данные популяционной генетики и некоторых других разделов современной биологии с позиции дарвиновской эволюционной философии.

Продолжим сопоставление. «Современный эволюционный синтез – сочетание идей, заимствованных из разных биологических специальностей, представляющее собой логическое объяснение эволюции» [там же].

Соответственно, тогда биологическое направление в современном научном креационизме следует определить, как сочетание идей, заимствованных из разных биологических специальностей, представляющее собой логическое объяснение отсутствия наблюдаемой эволюции, исходя из антиэволюционистских (библейских, святоотеческих и естественнонаучных) представлений.

Важно отметить, что «неодарвинизм» не является логическим продолжением или развитием учения, проповеданного английским натуралистом. В лучшем случае можно говорить о преодолении тех заведомо неверных научных представлений Дарвина, которые генетикам удалось исправить благодаря фундаментальным открытиям строения клетки, белка, генома.

Дарвин не сумел предложить никакого правдоподобного механизма закрепления в организмах признаков направленной изменчивости. Этот механизм удалось установить лишь в XX веке в результате изучения воздействия мутаций на генетический код белка. Правда, никто так и не смог доказать, что он реально работает как фактор макроэволюции.

Первая попытка увязать постулаты генетики с дарвиновской «теорией» эволюции была предпринята на рубеже XIX и ХХ столетий немецким зоологом Августом Вейсманом (August Weismann). Его идеи получили название неодарвинизма. Следующей вехой на этом пути была статья С.С. Четверикова «О некоторых моментах эволюционного процесса с точки зрения современной генетики» (1926) [114].

В 1942 году Джулиан Хаксли (Julian Huxley) опубликовал книгу «Эволюция: современный синтез» [149].

В разработку синтетической теории эволюции внесли вклад С. Райт (Sewall Wright), Р. Фишер (Ronald Fisher), Дж. Холдейн (John Haldane), Феодосий Григорьевич Добжанский. Среди выдающихся генетиков были и отечественные учёные: Николай Владимирович Тимофеев-Ресовский, Николай Иванович Вавилов, Николай Петрович Дубинин и другие.

Конечно, в среде неодарвинистов порой высказываются вполне эволюционистские убеждения типа: «эволюция носит постепенный и длительный характер и её ведущим фактором является естественный отбор, основанный на отборе случайных и мелких мутаций» [68, с. 124].

Однако объективная содержательная ценность «неодарвинизма» заключается вовсе не в унаследованной от Дарвина фантастической гипотезе об эволюционном происхождении всех видов от одной первой клетки, в частности – человека от обезьяны. Научный позитив «неодарвинизма» раскрывается в проведении направленных генетических исследований, которые совершенно не обязательно интерпретировать грубо по-дарвиновски. Микроэволюция является несомненным хорошо изученным фактом. И в этом немалая заслуга «неодарвинистов». Но никакого подтверждения мнимой «правды» дарвиновского учения никто из них пока не представил.

Всем без исключения результатам современной биологии находится разумное объяснение в креационной науке.

Пока не найдено ни одного подтверждения наличию в природе явления макроэволюции. Не существует объективных фактов, доказывающих дарвинистское представление о постепенных очень медленных изменениях, приводящих к образованию новых живых видов.

Отсутствие подобных фактов дало основание Стивену Гулду (Steven J. Gould) и Найлзу Элдриджу (Niles Eldredge) в 1972 году выдвинуть гипотезу «прерывистого равновесия». Согласно этому взгляду, большинство видов остаётся неизменным на протяжении длительных периодов геологического времени, а потом в более короткие периоды вдруг стремительно изменяется. Впервые о такой возможности эволюции писал Эрнст Майр (Ernst Mayr) в 1954 году.

Как метко замечено в сборнике «Идеология дарвинизма», «о причинах, вызывающих как те, так и другие периоды, теория умалчивает» [45, с. 71]. Действительно, самым уязвимым местом в концепции Гулда является то, что виды появляются и исчезают без всякой видимой причины.

Как и Дарвин в своё время, нынешние теоретики эволюции (Стивен Гулд, Марк Ридли и Майкл Русс) утверждают, будто вопрос о том, существует ли эволюция, «может быть логически отделён от вопроса о средствах, которыми природа в норме осуществляет биологические трансформации» [26, с. 75]. Отсутствие указания на возможный механизм эволюционных изменений, без сомнения, является ахиллесовой пятой гипотезы «прерывистой» эволюции.

Тем не менее, это уклонение от объяснения лучше, чем заведомо ложное утверждение дарвинизма и неодарвинизма о «случайных» и «постепенных» генетических изменениях, якобы приводящих к видообразованию. Такой «постепенной» макроэволюции в природе не наблюдал никто. Гулд (как и Дарвин!) не предложил механизма эволюции, но он, по крайней мере (в отличие от Дарвина), отразил объективно наблюдаемое явление: внезапное появление видов без всяких выдуманных «филогенетических предков».

Майкл Бихи отмечает, что тем самым он «публично предсказал кончину дарвинизма, на смену которому должно прийти нечто более близкое к взглядам Гулда. Эти отступнические взгляды набили дарвинистам немалую оскомину» [14, с. 72].

Стивен Мейер обращает внимание на то, что «дарвиновские переходные формы», «неодарвинистские мутации», «внезапное формообразование» сторонников теории прерывистого равновесия – «всё это невозможно наблюдать непосредственно» [26, с. 79]. Это не объективные факты, а лишь предположения.

Оглядываясь на 150-летнюю историю последарвиновского развития биологии и генетики, приходится констатировать, что никакого научного выхода из эволюционной ловушки ни неодарвинизм, ни теория прерывистого равновесия дать не смогли. Им не удалось предложить механизма реального образования новых видов.

В настоящее время большой популярностью среди биологов пользуется монография В.И. Назарова «Эволюция не по Дарвину» [77], в которой автор не оставляет камня на камне от дарвиновской и синтетической «теорий» эволюции.

Новая парадигма, распространяющаяся вместо дарвиновского эволюционизма и завоёвывающая всё большую популярность в научных кругах – это гипотеза Разумного Замысла (Intelligent Design).

Это представление является исконно библейским и традиционным для христианства. В [16] мы привели большое количество святоотеческих цитат, раскрывающих данную тему как богословскую и вероучительно значимую. Здесь приведём суждения современных западных исследователей, сознательно избегая указания на церковные авторитеты.

В 1967 году, через 15 лет после эксперимента Стенли Миллера, английский философ Майкл Поланый (Michael Polanyi) опубликовал статью «Жизнь, превосходящая физику и химию» [159]. В ней он отметил, что наша наука способна объяснить существование в мiре всего, кроме двух явлений: созданных людьми технических устройств и живых организмов.

Действительно, хотя работу механизма любой части машины можно понять с точки зрения естественных законов, но само появление автомобиля, самолёта или пылесоса требует объяснения, выходящего за рамки физики и химии. Кто-то ведь сознательно и целенаправленно создал специфические искусственные условия, не имеющие аналогов в природе, так что в этих новых условиях физические и химические законы оказываются вынуждены работать для достижения поставленной человеком задачи. Это наблюдение в не меньшей степени относится и к живым организмам. В рамках науки можно понять принципы их функционирования, но их возникновение несводимо к простому физико-химическому объяснению. Несущий генетическую информацию изначальный код каждого вида животного или растения имеет источник где-то вне химии и физики.

Как любое техническое устройство не создало само себя, но было сконструировано разумным существом – человеком, так и любой вид флоры или фауны не мог создать сам себя, но был произведён на свет Разумным Существом. И сотворён был каждый вид со своими, присущими ему, уникальными внешними признаками, характерным внутренним строением организма и неповторимым генетическим своеобразием.

Встречается предубеждение, будто подобные философские рассуждения «не научны» и даже «несовместимы с настоящей наукой». По наблюдению доктора Джонатана Уэллса (Jonathan Wells), если вы предлагаете в качестве объяснения гипотезу Разумного Создателя, «то эволюционисты скажут, что вы не учёный» [95, с. 40]. Многие неверующие и, к сожалению, даже некоторые верующие учёные придерживаются такой обскурантистской позиции.

Приведём несколько характерных высказываний, заимствованных нами из книги «Гипотеза творения». «Описание, подразумевающее Создателя, скорее всего будет отвергнуто большинством учёных» [26, с. 62]. «Всякий, кто приписывает особенности живых существ творящему Разуму, по определению вступает в область метафизики либо теологии» [26, с. 63]. «Всякая современная наука, а не только биологическая эволюционная теория, по определению исключает Бога... Это – конвенциональное ограничение; не существует свода правил, который бы его разъяснял. Более того, такое положение существует не более ста лет. Тем не менее, это ограничение принадлежит к числу почти универсальных, и мне кажется желательным и возможным его сохранение в обозримом будущем» [там же].

Однако подобные суждения вовсе не бесспорны и не абсолютны. Такая неоправданная дискриминация веры в научной среде на руку лишь атеистам. Правильно поставленным представляется следующий гносеологический вопрос: может ли гипотеза Разумного Замысла рассматриваться как конкурентоспособная в сравнении с гипотезой естественного происхождения жизни?

Доктор философии Стивен Мейер (Stephen Meyer) показал, что ответ на этот вопрос должен быть положительным – если, конечно, мы не хотим допустить, чтобы биологическое исследование возникновения жизни стало монопольной «игрой по правилам, удобным для философов-материалистов» [26, с. 96].

Мейер отмечает, что кое-кто предпочитает называть гипотезу Разумного Замысла «квазинаучной исторической спекуляцией с сильным метафизическим душком». При этом он совершенно справедливо указывает, что в точности та же оценка применима и к гипотезе естественного происхождения жизни, причём с не меньшим основанием [26, с. 97].

Можно согласиться с Мейером и в том, что для нас должно быть важно «не то, научна ли теория, а то, истинна она или ложна, обоснована или бездоказательна, достойна нашего доверия или нет» [там же]. Во всяком случае, интерес представляет то, как в действительности появилась жизнь на земле, а не то, какой материалистический сценарий происхождения жизни и всех существующих видов выглядит наиболее адекватным.

Оценка возможности случайного самопроизвольного составления белка из аминокислот приводит к выводу о практически невероятном событии такого рода. В книге «Гипотеза творения» [26, с. 185] представлен расчёт, определяющий эту «вероятность» как 4,9 х 10**(-191). Это число невообразимо мало. Не хватит никаких миллиардов лет, чтобы такая возможность была бы реализована. Данные цифры заставляют отказаться от предположения о случайном самопроизвольном (не направляемым разумной волей) процессе.

Иные авторы оценивают вероятность появления одной молекулы биологически активного белка, равной 10**(-60) [там же, с. 186].

Уолтер Бредли и Чарльз Текстон справедливо пишут: «Науке безразлична метафизика; наука ни отрицает, ни утверждает существование сверхъестественного; при этом она также ни подтверждает, ни отрицает натурализма – убеждения, что в мiре нет ничего, кроме природы» [26, с. 194]. Поэтому нет никаких оснований отождествлять научный метод с материалистической идеологией (мысль, недооценённая многими!). Авторы остроумно замечают: «Если детектив в самом начале следствия заявляет, что смерть могла быть вызвана только естественными причинами, мы не примем такого объяснения – ведь это неправомерное, насильственное ограничение возможных причин» [26, с. 197].

Аналогично следует рассуждать, если мы хотим узнать: было ли появление жизни результатом лишь естественных причин или результатом сознательного действия Божественного Разума? Мы не должны при объективном расследовании исключать из рассмотрения обе возможности.

Анализ, проведённый Стивеном Мейером, показал «методологическую равноценность» теорий Разумного Замысла и естественного происхождения [26, с. 81].

При этом доктор Джеймс П. Морлэнд (James P. Moreland), признавая эту равноценность, вносит уточнение в различие между гипотезами Разумного Замысла и естественного происхождения жизни. Креационисты отдают предпочтение фактору: «решает теологические или философские внутренние и внешние концептуальные проблемы». Эволюционисты – фактору: «предлагает решения, порождающие эмпирически плодотворные направления нового исследования». Морлэнд делает следующее заключение: «Нет оснований утверждать, что критерий плодотворности эмпирического исследования, установленный одной исследовательской программой (скажем, поиск эволюционных механизмов), должен быть столь же важен для её программы-оппонента, а если он не является таковым, то программа-оппонент вообще не имеет отношения к науке (или, по крайней мере, не столь рациональна, как её соперники, более плодотворные эмпирически)» [26, с. 57].

Между прочим, для обоснования гипотезы Разумного Замысла можно воспользоваться методом аналогий, который активно применяется в эволюционной науке. В историческую геологию его первым ввёл один из предшественников Чарльза Дарвина, Чарльз Лайель, провозгласивший принцип актуализма: «Настоящее – ключ к прошлому». Согласно этому утверждению, если сегодня в определённых природных условиях происходит некоторый процесс (к примеру, накопление осадочных отложений), разумно предположить, что аналогичный процесс протекал при тех же условиях и в прошлом.

Использование аналогий – универсальный метод, который в равной степени применим для поиска как естественных, так и разумных причин.

Для признания правдоподобной гипотезы естественного зарождения жизни следует установить сходные случаи, где некоторые характерные свойства живой материи были бы получены естественным путём из косного вещества. Аналогично рассуждая, для признания правдоподобной гипотезы сотворения жизни в результате Разумного Замысла достаточно указать какой-нибудь сходный случай, когда разумный субъект создаёт нечто, свойственное живой материи.

Таким характерным свойством живой материи является её структурная сложность. Фактов создания сложных систем в результате действия человеческого разума в нашей цивилизации можно привести огромное количество: все произведения искусства в области литературы, музыки, живописи, архитектуры и т. п.; все технические изобретения: примус, часы, космический корабль, компьютер и т. п.; всё искусственно созданное и обработанное – от кремневых рубил до продукции нанотехнологий и многое другое.

Гипотеза Разумного Замысла основана на следующем наблюдении: для того, чтобы сегодня привести материю в сложноорганизованное состояние, необходимо участие разумного создателя – человека. Сложноорганизованное вещество без участия человеческого разума в неживой природе не появляется. Если, согласно Ч. Лайелю, настоящее – ключ к прошлому, то следует заключить, что в создании сходных сложноорганизованных структур в прошлом тоже участвовал разум, аналогичный человеческому. Причём, насколько сложнее строение живых творений, чем созданные человеком конструкции и механизмы, настолько разум Творца должен превосходить разум самых гениальных людей – изобретателей, инженеров и дизайнеров.

Важно уточнить, что подразумевается под «сложноорганизованным» состоянием вещества. В литосфере встречаются горные породы, имеющие многокомпонентный состав и представленные разнообразными изящными кристаллами с достаточно длинными химическими формулами. Однако сложность любого из минеральных образований абсолютно не сравнима со сложностью строения живого вещества.

Последовательность нуклеиновых кислот в ДНК или аминокислот в белке не похожа на циклически повторяющиеся сочетания атомов, как в строении кристалла. Скорее она напоминает сочетание букв в письменном сообщении. В минералах наблюдается простой и постоянный периодический порядок – «кристаллическая решётка». В противоположность этому, белковые структуры отличаются от неорганического мiра именно присущей им «определённой сложностью». Хьюберт Йоки (Hubert Yockey) одним из первых обратил внимание на то, что характерной отличительной чертой живых систем является не порядок, но именно «определённая сложность» [170].

Существенное уточнение к пониманию сложности микробиологических объектов сделал профессор Майкл Бихи (Michael J. Behe). Его книга «Чёрный ящик Дарвина: биохимические проблемы, стоящие перед теорией эволюции» [123], вышедшая в 1996 году, произвела настоящую сенсацию в научном мiре. Бихи пришёл к выводу, что некоторые объекты и явления, наблюдаемые в микробиологии, не поддаются объяснению с точки зрения градуализма, но могут быть объяснены лишь гипотезой существования Разумного Создателя.

Бихи показал, что естественный отбор не мог создать «неупрощаемую сложность» (irreducible complexity) многих систем и органов, а также их «деталей» и «механизмов», поскольку они способны функционировать лишь при наличии всех своих составных частей. Отсутствие хотя бы одного из необходимых компонентов системы (как отсутствие одной детали в мышеловке или в часовом механизме) делает орган не просто работающим «хуже», но не работающим вовсе – а значит, бесполезным для организма. Образно говоря, мышеловка будет ловить не «мало мышей», но не будет ловить их вовсе. Часы буду показывать не «ошибочное время», а попросту перестанут ходить.

Принципиально то, что в организме не могут возникнуть самопроизвольно (то есть без участия Разумного Творца!) никакие новые органы и никакие новые функции, требующие дополнительной генетической информации.В частности, не может самопроизвольно произойти синтез рибозы и дезоксирибозы в экспериментах, подобных опыту Миллера. Это блистательно показал в 1986 году на совещании Международного общества изучения возникновения жизни (IS-SOL) в Беркли специалист в области химии ДНК, Роберт Шапиро (Robert Shapiro). Впоследствии в книге «Возникновение жизни и эволюция биосферы» он обосновал, почему синтез рибозы в условиях добиологической атмосферы в принципе невозможен: «Данные, которыми мы сейчас располагаем, не подтверждают возможности синтеза рибозы в первичном бульоне» [162].

Лесли Оргел (Leslie Orgel), один из крупнейших специалистов по воссозданию РНК из Института биологии Салка, считает, что эксперименты по имитации ранних этапов истории «мира РНК» не могут дать правдоподобного представления о появлении жизни на Земле: «Немыслимо много вещей нужно сделать абсолютно точно, не допустив ни одной ошибки» [цит. по: 26, с. 187].

По мнению Уолтера Бредли (Walter Bradley) и Чарльза Текстона (Charles Thaxton), «вопрос о добиологическом синтезе ДНК и РНК ещё сложнее, чем вопрос о возникновении белка» [26, с. 186].

Итак, на сегодняшний день без гипотезы о Разумном Замысле объяснить происхождение жизни на многих её «предварительных стадиях», похоже, невозможно. По крайней мере, эта гипотеза даёт объяснение тем вопросам, которые остаются совершенно безответными при строго материалистическом взгляде на проблему.

Во всяком случае, без предположения о существовании Высшего Разума невозможно адекватно объяснить ни наличие сложнейшей закодированной в генах информации, ни эффективного функционирования многих органов, ни возникновения тех макроскопических органов и молекулярных клеточных структур, которые не поддаются упрощению. Совокупность представленных фактов является неоспоримым научным и философским аргументом против эволюционной гипотезы Дарвина.

Во Введении к изданию «Происхождения видов...» (1956 г.) член Английского Королевского Общества У.Р. Томсон (W.R. Thompson) дал такую оценку эволюционизму: «Успех дарвинизма сопровождался упадком научной честности. Чтобы утвердить непрерывность, требуемую теорией, привлекаются исторические аргументы, даже если исторические свидетельства отсутствуют. Так порождаются хрупкие башни гипотез, основанных на гипотезах, где факты и вымысел сплетены в неразрушимую путаницу» [цит. по: 21, сс. 92–93].

В основании всякой верной научной теории, равно как в основании всякого верного философского построения, должны лежать надёжные и проверенные факты. Если гипотеза строится на заведомо фальсифицированных эмпирических данных, она не может быть признана истинной.

В основании дарвинизма коренится явная научная фальсификация.

Всем известна одна из «икон эволюции» – картинка Эрнста Геккеля (Ernst Haeckel), на которой изображены эмбрионы рыбы, саламандры, черепахи, курицы, свиньи, коровы, кролика и человека на трёх последовательных стадиях развития. Рисунок предназначен для наглядного подтверждения идеи Дарвина и Геккеля, согласно которой поразительное сходство эмбрионов на ранних стадиях развития является «убедительным фактом», доказывающим наличие общего предка. Эти иллюстрации можно встретить везде – от школьных и университетских учебников зоологии до научных монографий. Типичным текстовым сопровождением подобных картинок является следующее: «К идее эволюции Дарвина подтолкнул и эмбриологический факт: эмбрионы большинства позвоночных животных на ранних стадиях развития похожи друг на друга» [95, с. 51].

Этот так называемый «биогенетический закон» был объявлен Дарвином главным доказательством его «теории».

Всё выглядело просто: у человеческого эмбриона обнаружены жабры, как у рыб, – значит, раньше мы были рыбами. Также обнаружен хвост, как у собаки, – значит, мы проходили в своём развитии стадию хвостатых млекопитающих, подобных собакам.

Многие люди, не задумываясь, поверили этому «факту». Однако серьёзные учёные не раз заявляли, что в реальности такого сходства не наблюдается. К примеру, Курт Уайс (Kourt Wise) отмечает: «Так называемые «жаберные щели», как выясняется, ничего общего не имеют с жабрами, а зародышевый «хвостик» вовсе даже и не хвост. У всех этих структур наблюдается лишь поверхностное сходство, не более» [26, с. 215]. Человеческие «жабры» – это просто складки, которые не предназначены для дыхания в водной среде. А в позвоночнике человека на любой стадии насчитывается ровно тридцать три позвонка, и при этом ни одного «хвостового». К тому же оказывается, что «во многих случаях порядок стадий развития не соответствует филогенезу» [там же].

Английский учёный Майкл Ричардсон (Michael Richardson) усомнился в истинности рисунков Геккеля. Он собрал группу эмбриологов из разных стран с целью повторить эксперименты Геккеля и проверить его «теорию рекапитуляции». Результат оказался шокирующим: исследование не подтвердило достоверности картинок. Отчёт о результатах проделанной работы был опубликован в журнале «Science», где, в частности, было отмечено: «Геккель не только добавлял одни черты и пропускал другие... он ещё подтасовывал пропорции, чтобы преувеличить сходство между видами, хотя на самом деле один эмбрион мог быть в десять раз больше другого. Геккель затушёвывал различия ещё и тем, что в большинстве случаев «забывал» назвать вид, как будто данные об одном представителе верны для всей группы животных. В действительности же даже у эмбрионов схожих видов – например, разных видов рыб – заметно различаются и внешность, и ход развития» [цит. по: 45, с. 77]. Заключение Ричардсона: «Похоже, это одна из самых грандиозных мистификаций в биологии» [там же].

Джонатан Уэллс (Jonathan Wells), автор книги «Иконы эволюции» [167] уточняет: «Можете назвать это подтасовкой, искажением фактов или ещё как-нибудь. Но суть в том, что это именно подделка. По всей видимости, в некоторых случаях Геккель вообще делал оттиски с одного и того же клише, изображая зародыши представителей разных классов: он настолько верил в свою теорию, что не считал нужным рисовать их по отдельности. А в других случаях он «подправил» изображение, чтобы прибавить сходства. Одним словом, его рисунки искажают реальную картину» [95, с. 48].

Знаменитый генетик Рихард Гольдшмидт (Richard Golgschmidt) в 1940-е годы констатировал: «Художественные способности Геккеля привели к тому, что он подправил природу и изобразил несколько больше, чем видел воочию» [цит. по: 45, с. 78].

Как заметил Курт Уайс, после обнаружения этих фактов «для теории рекапитуляции настали тяжёлые времена» [26, с. 214].

Майкл Бихи проливает свет и на следующее скандальное обстоятельство: «Учёные ещё в XIX веке заподозрили, что в рисунках Геккеля что-то неладно. На самом деле, коллеги Геккеля по университету, где он работал, в своё время выдвинули против него обвинение в подделке. Геккель признал, что допустил некоторую вольность и рисовал «по памяти"» [14, с. 77].

Эрнст Геккель был подвергнут позорному суду научной общественности родного города: «В конце 1860-х годов коллеги обвинили его в мошенничестве» [95, с. 48]. «Учёный совет университета Иены официально признал идею Геккеля несостоятельной, а самого автора виновным в научном мошенничестве, и тот был вынужден уйти в отставку» [29, с. 27].

Обратим внимание на то, что описанные события разворачивались в период между публикациями трактатов Дарвина «О происхождении видов...» (1859 г.) и «Происхождение человека и половой отбор» (1871 г.).

Тем не менее, эта ложь про «портреты геккелевских эмбриончиков» (выражение Сергея Головина) уже более 150 лет продолжает печататься в учебных пособиях и в России, и в Европе, и в Америке.

Майкл Бихи приводит в пример учебник «Молекулярная биология клетки», в котором написано: «Животные с очень разными взрослыми формами часто на удивление похожи друг на друга на ранних стадиях развития» [цит. по: 14, с. 76]. В числе авторов учебника Бихи выделяет Президента Национальной академии наук США Брюса Элбертса (Bruce Alberts), лауреата Нобелевской премии Джеймса Уотсона (James Watson) и ряд других видных учёных. После такого представительного начала Бихи наносит сокрушительный удар: «Лучшие учёные, такие как Элбертс и Уотсон, понимают, что эти факты идеально укладываются в рамки теории Дарвина. Да иначе и быть не могло. если бы не одна неувязка: эмбрионы так не выглядят. Рисунки лгут. Геккель сфабриковал их» [там же, с. 77].

Итак, геккелевский «закон рекапитуляции», согласно которому онтогенез, якобы, отражает филогенез, оказался опровергнутым. Тем самым разрушено то «прочное основание», на котором базировалась «теория» Дарвина.

Помимо рассмотренного выше ложного «закона эмбриональной рекапитуляции», Э. Геккель сделал несколько иных, подобных «выдающихся открытий». В частности, ему принадлежит авторство столь же ложного «закона педоморфоза», согласно которому взрослый представитель вида, якобы, несёт в себе черты детёныша своего эволюционного предка. Нелепость этого псевдо-закона очевидна. Мы не будем тратить время на его разоблачение, поскольку он, слава Богу, давно исключён из большинства учебников по биологии. Как иронично заметил один исследователь, согласно этому «закону», «ребёнок питекантропа должен был иметь такое же строение скелета и черепа, что современный взрослый человек» [29, с. 27].

Эти ложные «законы» не имели ни одного достоверного подтверждения, однако они придавали эволюционному учению видимость некой убедительности. Сам Дарвин приветствовал и поощрял подобную антинаучную деятельность Геккеля, поскольку она содействовала широкой пропаганде идей дарвинизма. Более того, Дарвин неоднократно пророчествовал о том, что переходные формы непременно будут открыты, причём в самое ближайшее время. Так возникла благоприятная почва для создания целой серии сфабрикованных археологических подделок.

***

Согласно учению Дарвина, человек произошёл от обезьяноподобного предка. Следовательно, должны быть какие-то остатки переходных форм от обезьяны к человеку. Но подобных находок не было известно ни одной. Все палеонтологические останки представляли собой либо вымерших обезьян, либо оказывались человеческими. Так что «теория» не находила ни одного фактического подтверждения. И вот, для того, чтобы «поправить дело» и придать хоть какую-то убедительность эволюционному учению, началась волна фальсификаций.

Первым, похоже, принялся за изобретение пред-человеческих эволюционных видов всё тот же Эрнст Геккель. Он, действуя умозрительно и не выходя из своего кабинета, ввёл в научный обиход термины «питекантроп», что означает «обезьяночеловек», и «эоантроп» – «ранний человек» или «человек зари». Эти два мифических существа были сперва выдуманы Геккелем, а в последствии весьма странным образом «открыты» дарвинистами.

1) «Питекантроп» был найден Эженом Дюбуа (Eugene Dubois) в 1891 году на острове Ява. Точнее говоря, были найдены лишь два окаменевших обезьяньих зуба, крышка от обезьяньего черепа (крупный экземпляр гиббона) и в пятнадцати метрах от них – бедренная кость. Всё. Не было даже никаких доказательств того, что эти разрозненные останки принадлежали некогда одному существу. Самое удивительное то, что из указанных находок Дюбуа умудрился, как в конструкторе «Сделай сам», собрать полноценного представителя вида «Pithecanthropus Erectus».

Геккель поспешил направить Дюбуа восторженную телеграмму: «Поздравления от изобретателя питекантропа – его счастливому открывателю!» [29, с. 32].

Конфуз случился в 1920 году, когда Дюбуа, наконец, признался в подлоге. Он предъявил научной общественности утаённые им прежде артефакты: найденные рядом с черепной костью гиббона два обычных человеческих черепа и ещё несколько бедренных костей.

2) Описанный Геккелем «эоантроп» также был вскоре «открыт» и также представлял собой сознательно сфабрикованную фальсификацию. Он, как и его виртуальный собрат «питекантроп», долгие годы вводил в заблуждение научную общественность и также был со скандалом разоблачён.

Это произошло так. «Эоантроп» или Пилтдаунтский человек был «открыт» в Великобритании Чарльзом Доусоном, Артуром Вудвордом и Пьером Тейяром де Шарденом в 1912 году. Он был сразу объявлен «самым старым англичанином». Находка представляла собой человеческий череп и искусно подкрашенную обломанную обезьянью челюсть без клыков. Через год был «найден» и недостающий клык.

Подделка была обнаружена лишь в 1953 году, когда провели анализ на содержание фтора и радиоактивных элементов. Британский музей был вынужден разместить скандальную экспозицию «Разоблачение мистификации».

3) Очередная сенсационная находка была сделана в 1922 году в Новом Свете.

Гарольд Кук, геолог-консультант Американского музея естественной истории, нашёл зуб, объявленный директором музея Генри Осборном остатком «самого старого американца» – обезьяночеловека, наречённого «Hesperopithecus Garoldcookis» или «Гесперопитеком Гарольдкуковым». Ведущие научные журналы: «Science», «Nature», а также английский популярный журнал «Illustrated London News» [29, с. 46] опубликовали соответствующие материалы.

К огорчению многих читателей, «гесперопитек» при более пристальном изучении оказался дикой свиньёй, обитающей поныне в Парагвае.

4) Из Америки поиски пращура были перекинуты в Китай. Там Давидсон Блэк и Тейяр де Шарден в 1929 году объявили о новом открытии, получившем название «Sinanthropus Pekinesis» или «Синантроп Пекинский». Этот наш «предок» при экспертном исследовании оказался просто обезьяной. Вероятнее более целой челюстью, то оказалось, что она принадлежит орангутангу. всего, несчастный «синантроп» был охотничьей добычей людей, живших в том же месте в то же время.

Остатки находок «синантропа» бесследно исчезли в декабре 1941 г.

5) В Индии в 1932 году по нескольким зубам и фрагментам челюсти был «открыт» ещё один наш предок – «Ramapithecus» или «Рамапитек». Но когда в 1970-е годы были найдены останки с сохранившейся более целой челюстью, то оказалось, что она принадлежит орангутангу.

Нет возможности описывать во всех детективных подробностях открытия и интерпретации многих других псевдо-предков человека. Общая тенденция прослеживается вполне чётко. В «промежуточное звено» дарвинисты пытаются зачислить либо обезьян (как «австралопитека», найденного в 1924 году в Южной Африке, или «Люси», найденную в Эфиопии в 1974 году [65, сс. 198–202]), либо полноценных людей (как «неандертальца», обнаруженного впервые в 1856 году в Западной Германии).

Вывод, который можно сделать на основании приведённого обзора, позволяет утверждать, что вера дарвинистов в эволюционное происхождение человека от обезьяны заставляет их искать, а иногда и «находить» несуществующие и никогда не существовавшие виды. Антинаучные мистификации, подтасовки и всевозможные подделки стали нормой в дарвинистской науке. Чего стоит одно лишь искусство восстанавливать облик животного (или человека) по отдельным фрагментам – зубу и нескольким обломкам костей!

Конечно, сам Чарльз Дарвин не виноват в том, что многие его ученики и последователи оказались нечестными махинаторами и встали на путь обмана. Но вера в происхождение человека от животных предков располагает к таким поискам и настраивает на подобные «открытия». Должно быть, по этой причине ни в какой другой науке, кроме дарвинистской антропологии, не обнаружилось столько фальсификаторов и обманщиков.

Ложная идея о том, что человеческий эмбрион в материнской утробе повторяет своё «эволюционное прошлое», приводит многих людей к убеждению, будто уничтожение зачатого младенца на ранних стадиях беременности не является убийством человека. Как это ни удивительно, оправдание абортов часто происходит не по причине злодейского намерения, а в силу ложного представления о том, будто эмбрион проходит стадии «червячка», «рыбки» и т.п. При таком («невинном» и даже сентиментальном!) взгляде во время аборта уничтожается вовсе не созданный по образу и подобию Божьему человек, а некое существо, находящееся на низшем уровне эволюционного развития, убийство которого не является грехом.

Генри Моррис по этому поводу заявлял: «Мы можем законно возложить ответственность за убийство миллионов беззащитных нерождённых детей на этот эволюционный бред о рекапитуляции – или, по крайней мере, за то, что эволюционисты дают ему псевдонаучное логическое обоснование» [цит. по: 32].

Об этом с горечью и возмущением писали многие креационисты. Приведём мнение Дейтона Рика: «Именно дарвинизм использовался в деле Роу против Вэйда в 1973 году, когда решением Верховного Суда США были оправданы аборты. В качестве аргумента утверждалось, что внутриутробное развитие плода – это повторение эволюционного процесса, в котором он становится «жизнеспособным» человеческим существом только на поздних стадиях развития. В результате этого позорного решения на счету американцев кровь более чем 42 миллионов невинных младенцев» [41, с. 106].

Вряд ли поддаётся точному исчислению многомиллионный сонм младенцев, убиенных в материнской утробе за последние сто лет в России. Масштаб этого массового преступления превосходит человеческие потери от любой эпидемии и мiровой войны.

Но разъяснить греховную сущность аборта, этого распространённого в цивилизованных странах явления, невозможно тем, кто воспитан на идеях дарвинизма – ни убийцам-врачам, ни их злосчастным добровольным пациентам.

Иным обманом, впитанным дарвинистской медициной, следует признать учение о так называемых «рудиментарных» органах. По мнению эволюционистов, они за миллионы лет потеряли свои первоначальные функции и стали бесполезными для человека.

После публикации «Происхождения видов...» аппендикс «стали считать бесполезным рудиментарным остатком, унаследованным человеком от травоядных предков. В результате в дарвинистской медицине на многие десятилетия утвердилось фундаментальное заблуждение, что людям, даже совершенно здоровым, лучше жить и обходиться без определённых органов» [33, с. 284].

Ряд таких мнимо «лишних» органов обнаружили во внешнем анатомическом строении человека – копчик, коленные мениски и некоторые другие. Подобными «ненужными» органами поспешили объявить и те, функции которых не до конца выяснены – например, вилочковая и шишковидная железы.

В XIX веке список «рудиментарных» органов был значительно шире, чем в современных учебных медицинских пособиях. По подсчётам Дж. Бергмана и Дж. Хоува, он состоял приблизительно из 180 органов (!) и анатомических структур [11, с. 5].

Авторы приводят статистические данные о том вреде для здоровья, который приносит человеческому организму удаление без необходимости аппендикса и миндалин.

Об этом писали и отечественные авторы, например, А.С. Хоменков. Он приводит свидетельство врачей-педиатров о том, что среди миллиона детей, у которых были удалены миндалины, «999 тысяч в этом не нуждались» [111].

Хрестоматийным примером лженауки стала деятельность академика Трофима Денисовича Лысенко. При этом вся его «теория» и вся его практика осуществлялись в строгих рамках

ортодоксального дарвинизма! Научным «позитивом», провозглашённым Т.Д. Лысенко, была проповедуемая им идея скачкообразного зарождения одного вида в недрах другого [см. 2].

Профессор А.С. Северцов подтверждает, что «советский творческий дарвинизм», то есть «интерпретация фактов эволюции Т.Д. Лысенко и его последователями, стали частью официальной советской идеологии» [90, с. 363].

Лысенко возглавил в 1930-е годы политическую кампанию преследования генетики (и генетиков) в СССР, обвинив её «капиталистической наукой». Тем самым его деятельность отбросила отечественную науку на десятилетия назад. Осуждение лысенковщины состоялось слишком поздно – в 1960-е годы. Своевременному опровержению ошибочных взглядов мешал господствовавший тогда культ дарвинизма, которого лысенковщина была плоть от плоти и кость от кости.

Разоблачение лысенковщины при сохранении неприкосновенного ореола славы над учением Ч. Дарвина можно сравнить с развенчанием на XX съезде КПСС культа личности И.В. Сталина при сохранении верности государственному идеологическому курсу марксизма-ленинизма. Необходимо понимать, что как Лысенко в дарвинизме, так и Сталин в марксизме, олицетворяли не «перегиб», не «уклонение от линии партии», не «оппортунистическую позицию» – но последовательное и логичное движение по «генеральному направлению» в русле официального учения.

Действуя по Божьей правде, нужно было обличать лысенковщину вместе с дарвинизмом – равно как искоренять «культ личности Сталина» вместе с идеологией марксизма.

Луи Бунуар, директор Национального Центра научных исследований Франции сказал: «Эволюция – это сказка для взрослых, она ничего не дала для прогресса науки» [45, с. 108].

Как показал анализ, проведённый большим сообществом исследователей, «доказательства эволюции» интерпретируются по-разному не только противниками эволюционного подхода, но и самими эволюционистами [93, с. 37].

Профессор Майкл Бихи констатирует: «Дарвинизм стал жертвой недуга, уже погубившего другие недоказанные теории. Этот недуг – научный прогресс как таковой. Похоже, с каждым новым открытием – особенно в области молекулярных основ жизни – у теории естественного отбора появляются всё новые проблемы» [14, с. 76].

Рассмотрим наиболее важные положения дарвинизма, оценивая их как с позиции научного знания XIX века, так и в свете представлений современной биологии.

В «Происхождении видов...» Чарльз Дарвин сосредоточил внимание на возникновении одних видов из других, уклоняясь от вопроса более фундаментального – о появлении первого живого организма. Лишь в последней 15-й главе своего трактата он упоминает о Творце: «Есть величие в этом воззрении, по которому жизнь, с её различными проявлениями, Творец первоначально вдохнул в одну или ограниченное число форм, и, между тем как наша планета продолжает вращаться согласно неизменным законам тяготения, из такого простого начала развилось и продолжает развиваться бесконечное число самых прекрасных и изумительных форм» [38, с. 419].

Ректор Московского университета, доктор зоологии Александр Андреевич Тихомиров в 1924 году вынужден был отметить, что это упоминание Дарвином «Творца» было «ни к чему не ведущей и, по существу, не стоящей в согласии с дарвиновским мiровоззрением уступкой» [97].

Эта мысль Дарвина о сотворении Богом первой клетки была замечена многими исследователями. В частности, святитель Лука Крымский (Войно-Ясенецкий) цитирует её в своей книге в таком переводе: «В первую клетку жизнь должна была быть вдохнута Творцом» [69, с. 70].

Примечательно, что в 1863 году в письме к ботанику Джозефу Хукеру Дарвин сетовал: «Я уже давно пожалел о том, что уступил общественному мнению и пустил в ход выражение «сотворение» в той форме, в какой его употребляет Пятикнижие. Я под этим подразумевал только «появление» жизни в результате какого-то совершенно неизвестного нам процесса» [37].

В ином месте он признавался: «Наше невежество в вопросе происхождения жизни столь же глубоко, как и в вопросах происхождения силы или материи» [цит. по: 45, с. 10].

Чарльз Дарвин, как и немецкий популяризатор его «теории» Эрнст Геккель, полагали, будто живая клетка – «всего лишь сгусток глинозёмного соединения углерода» [45, с. 290]. Тогда никто ещё не имел представления о сложнейшем строении клетки.

В первой половине XIX века уже было установлено, что черви и насекомые не зарождаются самопроизвольно. Однако относительно микроорганизмов это не было столь очевидно до тех пор, пока Луи Пастер (Louis Pasteur) не доказал, что микробы также не способны к самопроизвольному зарождению. Тем

самым был подтверждён известный из древности универсальный принцип "omne vivum ex vivo» – «всё живое из живого». После публичной демонстрации своего классического опыта в Сорбонне в 1864 году Пастер уверенно заявил: «Доктрина самозарождения жизни никогда не оправится от смертельного удара, нанесённого этим простым опытом» [цит. по: 26, с. 175].

Однако французский учёный тогда не был услышан. Общественное мнение склонялось к восприятию не его веских аргументов, но голословных идей Дарвина. Невежественные люди готовы были поверить скорее в существование вечного двигателя или возможность самозарождения жизни, чем в добросовестный научный эксперимент.

Сам Дарвин в одном из писем 1871 года преспокойно рассуждал о том, что солнечный свет мог бы вызвать реакции, необходимые для зарождения первого живого существа в «тёплой лужице химических веществ» [цит. по: 26, с. 176].

В 1924 году советский академик Александр Иванович Опарин, восприняв эту идущую от самого Дарвина (малоизвестный факт!) эстафету, предложил «научно разработанную» гипотезу, согласно которой жизнь появилась на земле естественным образом в результате физических и химических процессов. Идея возникновения первой живой клетки в «опаринском бульоне» открыла второе дыхание новому поколению дарвинистов.

В 1952 году Стэнли Миллер (Stanley Miller) осуществил знаменитую попытку её экспериментальной проверки. В колбу были впаяны электроды, и через смесь паров воды, метана, аммиака и водорода пропускались высоковольтные электрические разряды (так была имитирована «древняя атмосфера Земли»). Многие учёные полагают, что «атмосфера древней Земли не имела ничего общего с моделью Миллера – Юри» [130, см. также 121, 140, 142]. Несмотря на это, сторонниками абиогенеза эксперимент был воспринят как положительный, поскольку в колбе были обнаружены некоторые простейшие органические вещества: жирные кислоты, мочевина, некоторые другие более сложные органические молекулы.

Очевидно, что если бы был взят не метан, а другой газ, к примеру, хлор, то вместо углеводородов образовалась бы соляная кислота. Как в сказке про кашу из топора: что положишь в котёл, то и поешь.

Тем, кто успел забыть школьный курс химии, следует напомнить одну терминологическую тонкость. Понятия «органическое вещество» или «органика» вовсе не тождественны понятиям «живое вещество» или «жизнь». Из тех компонентов на основе метана, которые Миллер выбрал для своего опыта, в результате любой химической реакции могли получиться исключительно органические соединения – то есть более или менее сложные углеводородные цепочки. Но к появлению жизни это не имеет никакого отношения.

Доктор Джонатан Уэллс (Jonathan Wells) весьма наглядно (хотя, возможно, чересчур эмоционально) объяснил, что на самом деле скрывается за выражением «органические молекулы» в опыте Миллера: «А вы знаете, что это за органика? Формальдегиды! Цианиды! В моей лаборатории в Беркли запрещено держать формальдегид даже в запечатанных бутылках – ведь это же мощнейший яд! Откупорьте бутылку, и одни его пары уничтожат все белковые соединения. Формальдегид убивает эмбрионов... Естественно, опытный химик-органик может преобразовать формальдегиды и цианиды в органические молекулы. Но предполагать, что эти вещества послужили основой для зарождения жизни? Нет, это даже не смешно. Знаете, для чего используют эти вещества? Для бальзамирования трупов!» [95, с. 37].

Почти все наблюдавшиеся в опыте Миллера химические реакции были обратимыми. Это означает, что, если бы новообразованные соединения не удалялись своевременно из-под жёсткого воздействия, они бы тотчас подвергались распаду. Доктор Стивен Мейер (Stephen Meyer) в этой связи уточняет: «Аминокислоты Миллера очень быстро реагировали с другими веществами, находившимися в экспериментальной среде, и образовывали бурый ил, опасный для любой жизни. Это то, что я имею в виду под перекрёстными реакциями. Даже если бы в теоретическом первобытном бульоне были аминокислоты, они немедленно прореагировали бы с другими химическими веществами» [95, с. 247].

Но главное заключается в том, что эти молекулы не несли какой-либо полезной информации, необходимой для создания структуры белка, из которого состоит живая клетка. Даже если бы этот «удачно смоделированный» процесс реально протекал в течение неограниченного времени, он в принципе не смог бы привести к образованию самого простейшего белка. Во-первых, в опыте Миллера не было получено необходимых компонентов для строительства белка. Во-вторых, в колбе так и не появился (и ниоткуда не мог бы появиться!) информационный код, позволяющий осуществить строительство белка.

Для зарождения жизни необходимо, по меньшей мере, 250 генов. Некоторые учёные считают, что клетка, не паразитирующая на других, должна насчитывать не меньше, чем 500 генов [23, с. 220]. Другими словами, вероятность такого самопроизвольного зарождения практически равна нулю.

Известный астрофизик Фред Хойл (Fred Hoyle) подсчитал вероятность создания клетки: 10 в минус 40-тысячной степени. Это число, по словам учёного, «достаточно велико для того, чтобы похоронить Дарвина и всю теорию эволюции» [цит. по: 55, с. 165].

Таким образом, опыт Миллера ни в малейшей степени не продемонстрировал появления «жизни» или хотя бы «преджизни». В итоге, гипотеза абиогенеза до сих пор не имеет никакого экспериментального подтверждения.

Среди основных положений современной клеточной теории важнейшее место занимает следующее: «Клетка происходит только путём деления материнской клетки» [58]. Это положение в клеточную теорию Шлейдена-Шванна внёс в середине XIX века Рудольф Вирхов (Rudolf L.K. Virchow): «Всякая клетка происходит от другой клетки» [там же].

Итак, мы наблюдаем повсеместно, как живое происходит от живого, клетка – от клетки. Но никому пока не удалось объяснить, как жизнь могла бы произойти от косной материи. Не понятно, как первая клетка могла бы произойти «не от клетки».

Этот вопрос подробно исследовал В.И. Вернадский [18], доводы которого мы приводим в части II настоящей книги.

Бернд-Олаф Купперс (Bernd-Olaf Küppers) отмечает: «Дарвинистский подход в молекулярной биологии основан на рабочей гипотезе о том, что естественный отбор в том смысле, который придавал ему Дарвин, возникает уже в неживой материи... Это верно только в том случае, если естественный отбор по Дарвину действительно имеет место у неживой материи» [155, сс. 170–172].

Однако, как верно заметил Стивен Мейер, «вопрос о том, действует ли естественный отбор на уровне биологической эволюции, остаётся открытым. Но ясно, что он не действует на уровне химической эволюции, с помощью которой пытаются объяснить происхождение первых форм жизни из простых химических соединений» [95, с. 250].

Корифей генетики Феодосий Добжанский чеканно сформулировал: «Добиологический естественный отбор – это терминологическое противоречие» [там же].

Сам Стэнли Миллер, прославившийся на весь мiр экспериментатор, впоследствии признал: «Вопрос о происхождении жизни оказался намного сложнее, чем я, да собственно, и большинство остальных людей, мог себе представить» [цит. по: 26, с. 169]».

Удивляет лишь то, что, несмотря на полную научную несостоятельность гипотезы абиогенеза, она со времён Дарвина без альтернативы излагается как «истинная» и «доказанная» во всех школьных и университетских учебниках.

Предположим, что вслед за Миллером какому-либо другому исследователю при помощи особо разработанных технологий всё-таки удастся однажды создать живую клетку в пробирке. Станет ли это невероятное открытие доказательством происхождения жизни из косного вещества? Очевидно, нет. Это продемонстрирует лишь то, что для лабораторного синтеза живого организма потребовался разумный экспериментатор – дизайнер, способный подбирать специальные искусственные условия для уникального опыта. Никакого подтверждения «случайного» или «естественного» зарождения жизни это не даст.

Гипотеза абиогенеза не способна объяснить чрезвычайную сложность структуры белка, открытую и исследованную современными методами. О существовании этой многоуровневой системы не подозревали ни Ч. Дарвин, ни А. И. Опарин. Генетическая информация в ДНК каждого живого организма настолько объёмна и структурно разнообразна, что сама эта сложность свидетельствует о Разумном Источнике, а не о случайном спонтанном самозарождении жизни из косной материи. Поражает степень эффективности обработки, перезаписи, хранения и воспроизводства этой закодированной информации.

На это обратили внимание многие учёные.

Хьюберт Йоки (Hubert Yockey) в статье «Сценарии самоорганизуемого происхождения жизни и теория информации» изложил своё фундаментальное открытие, которое заключается в наблюдаемой связи между лингвистической теорией информации и информационным кодом в живых организмах [168, сс. 13–31]. Эта теория представляет собой математическое основание, помогающее определить способность любого канала связи нести закодированную информацию.

Йоки сравнил математическую структуру письменного языка, представленную частотой повторения букв, со структурой, содержащейся в живых системах, и обнаружил, что они совершенно одинаковы. «Важно понять, что это не просто аналогия. Гипотеза последовательности непосредственно применима к белку и генетическому тексту, а также к письменному языку, и поэтому подход к обоим математически идентичен» [там же, с. 16].

Поскольку между информацией ДНК и информацией письменного языка установлено математическое соотношение идентичности, можно сделать вывод: информация ДНК и языковая информация должны происходить из однотипных источников. Источником информации всегда является разум. Следовательно, с точки зрения науки, необходимо признать, что именно разум был причиной появления первой живой клетки.

Вслед за Хьюбертом Йоки [169, 170] многие исследователи пришли к заключению о том, что «вопрос о возникновении жизни – это по сути вопрос информационный» [164].

Бернд-Олаф Купперс писал: «Вопрос возникновения жизни в сущности сводится к вопросу о возникновении биологической информации» [155, с. 170].

Один из ведущих специалистов по молекулярной и клеточной биологии Дин Кеньон (Dean Kenyon), автор фундаментальной монографии «Биохимическое предопределение» [56] в ходе своих исследований пришёл к твёрдому убеждению, что возникновение жизни и разнообразие живых видов можно объяснить только Разумным Замыслом (Intelligent Design), но никак не самопроизвольным случайным процессом. Он писал: «Чем больше... мы узнали за последние два-три десятилетия о химии жизни благодаря молекулярной биологии и исследованиям происхождения жизни. тем труднее стало дать строго натуралистическое объяснение истоков жизни» [26, с. 62].

Уолтер Брэдли (Walter Bradley), один из авторов сенсационной книги «Загадка происхождения жизни» [164] считает, что «сторонникам гипотезы естественного происхождения жизни приходится гораздо больше уповать на веру, нежели тем, кто сделал обоснованный вывод о существовании Творца» [95, с. 41].

Френсис Крик (Francis Crick), получивший Нобелевскую премию за расшифровку структуры ДНК, отмечал: «Любой честный человек, вооружённый всем доступным для нас сегодня арсеналом знаний, может констатировать, что в определённом смысле появление жизни на сегодняшний день выглядит почти чудом – столь многим условиям оно должно было удовлетворять» [26, с. 62].

Некоторые вполне серьёзные авторы, такие как Роберт Генж (Robert Gange), рассуждая о происхождении жизни, считают, что разумнее верить в Санта-Клауса, чем в «чудесную случайность» её возникновения: «Расчёты показывают, что вера в случайное возникновение жизни невозможна с точки зрения статистики и беззрассудна с точки зрения разума» [146, с. 72].

Одним из авторов, серьёзно разрабатывающих гипотезу Разумного замысла, является философ и математик профессор Уильям Дембски (Wiliam Dembski) [134, 135].

Доктор Майкл Бихи (Michael Behe) собрал огромное количество научных данных из области биохимии и генетики, которые не оставляют места вере в дарвиновскую эволюцию. Он показал наличие в них так называемой «не упрощаемой сложности» и сделал следующее заключение: «Систематизированные научные данные, опровергающие дарвинизм, можно считать свидетельством в пользу существования деятельного Бога» [123].

Отметим, что новизна этой идеи заключается не в предложении гипотезы существования Бога как «нового решения», но в диалектически вынужденном возвращении к традиционной додарвиновской парадигме, поскольку именно она находит подтверждение современными «систематизированными научными данными». Таким образом, эта мысль имеет не только важное научное, но вместе с тем и христианско-апологетическое значение. Если жизнь возникла в результате замысла, то «свидетельства против случайного самозарождения жизни есть не что иное, как свидетельства в пользу Разумного Замысла» [там же].

Между прочим, свидетельств против «естественного» возникновения жизни с каждым годом становится всё больше...

Подчеркнём, что гипотеза существования Разумного Создателя (Творца) в контексте освещаемой темы является:

– не попыткой подменить научное решение спекулятивными богословскими «рассуждениями»;

– не отказом от научной методологии в пользу «всё объясняющей» гипотезы существования «Всемогущего» Бога;

– не стремлением отдельных христиан-фанатиков любой ценой привнести в науку догматы собственной веры;

– не осуществлением программы по созданию «христианской науки»;

– не желанием иметь «хоть какое-нибудь» объяснение, когда все безбожные теории оказались не в состоянии предложить приемлемое объяснение возникновения сложной структуры белка.

Все подобные подозрения несостоятельны, поскольку не учитывают главного. Предположение о существовании Высшего Разума является обоснованной чисто научной гипотезой, которая, как оказалось, единственная способна объяснить существование сверхсложного генетического кода. Гипотеза эта не просто удовлетворительна, изящна и удобна – она необходима для правдоподобного объяснения возникновения и функционирования живых организмов. Без этой гипотезы понять происхождение жизни и многообразие её форм не удаётся в принципе.

Альтернативы этой гипотезе на сегодняшний день нет.

В заслугу Дарвину ставится то, что он описал такое явление, как биологическая изменчивость. Именно изменчивость, по мнению Дарвина, привела к образованию всех видов: «Какова бы ни была причина, быть может, каждого слабого различия между потомством и их родителями – и причина для каждого из них должна существовать, – мы имеем основание полагать, что неуклонное накапливание благоприятных различий вызвало все наиболее важные модификации в связи с образом жизни каждого вида» [цит. по: 5, с. 7].

В этих рассуждениях Ч. Дарвина содержится очевидная логическая ошибка: смешиваются понятия микро- и макроэволюции. Внутривидовая изменчивость или микроэволюция хорошо известна людям с древних пор. Благодаря ей появились все естественные и искусственные породы животных и растений. Однако наличие микроэволюционных изменений не может считаться доказательством существования макроэволюции как действенного механизма образования новых видов – в особенности «всех».

Микроэволюция является бесспорным фактом, макроэволюция представляет собой объект веры дарвинистов. Микроэволюция проявляется очевидным для всех образом, макроэволюцию не наблюдал никто и никогда.

Тем не менее, современный учебник биологии бездоказательно заявляет: «Мутационная изменчивость является первичным материалом всех эволюционных преобразований» [13, с. 161].

Достоверно и обосновано утверждать можно лишь об изменчивости в пределах одного вида.

Первым опроверг дарвиновскую гипотезу образования новых видов путём изменчивости австрийский священник, монах-августинец Грегор Мендель (Gregor Mendel). В 1860-х годах он открыл законы генетики и установил, что генетическая изменчивость ограничена: когда создаётся впечатление, будто появился новый признак, на самом деле его следует искать в генах родителей. Наблюдаемый признак не проявлялся просто потому, что доминантные гены скрывали действие рецессивных генов.

Существенно то, что наследственные признаки, как показали исследования, передаются внутри генофонда одного определённого рода животных или растений – так называемого сингамеона. За пределами границ сингамеона скрещивания не происходит. А это значит, что извне новые гены не поступают, и поэтому они никак не могут влиять на изменчивость и отбор. В Библии это отмечено метким выражением по роду их (Быт. 1, 21).

Так, в полном соответствии со Священным Писанием, мы наблюдаем в природе сохранность каждого вида флоры и фауны, отсутствие в естественных условиях межвидового скрещивания и изменчивость, имеющую место лишь в масштабе внутривидовой микроэволюции. При этом каждый сингамеон обладает генетическим богатством и разнообразием, данными ему при сотворении Богом.

Научные результаты Менделя не были замечены большинством современников по причине всеобщего тогдашнего увлечения эволюционными идеями Дарвина на фоне массового охлаждения интереса к библейским истинам. Примечательно, что не обратил никакого внимания на зарождение новой науки – генетики – и сам Дарвин. Он в те годы с увлечением строил мост от эволюции животных видов к эволюции человека.

Как отмечает Дон Баттен, «повторное открытие законов Менделя примерно в 1900 году вызвало кризис дарвинизма: оказалось, что изменчивость потомства – результат перераспределения имеющихся генов, а не самопроизвольно возникающей новой информации» [45, с. 7].

Биолог Лейн Лестер пишет: «Генетика и эволюция были врагами с самого своего начала. Грегор Мендель, отец генетики, и Чарльз Дарвин, отец эволюции, были современниками. В то же самое время, когда Дарвин утверждал, что существа могли превращаться в другие существа, Мендель показывал, что даже индивидуальные особенности остаются постоянными. В то время как идеи Дарвина были основаны на ошибочных и непроверенных идеях о наследственности, заключения Менделя были основаны на осторожном экспериментировании. Только игнорируя полное значение современной генетики возможно поддерживать сказку об эволюции» [67].

В книгах Дарвина нет главного, что позволило бы считать его «теорию» обоснованной – отсутствует механизм, закрепляющий необратимые эволюционные изменения в организме. Без указания на такой механизм (хотя бы предположительный) видообразования «теория» эволюции превращается в авторскую фантазию на тему: «Моё мнение о происхождении живых организмов и человека».

Не спасают гипотезу Дарвина и результаты исследований генетической изменчивости в результате мутаций. Фактор наличия мутаций не может рассматриваться как механизм появления новых видов. Известный специалист-генетик Стивен Мейер в этой связи отмечает: «Только мутации на самых ранних этапах развития организма имеют реальный шанс произвести крупномасштабные макроэволюционные изменения. А на этих этапах, как выяснили учёные, мутации обычно имеют не созидательный, а разрушительный эффект: эмбрион гибнет либо приобретает различные уродства» [95, с. 262].

Те мутации, которые необходимы для макроэволюции – то есть крупномасштабные и полезные, – не происходят; а происходят, хотя и изредка, крупномасштабные вредные мутации или маломасштабные, не оказывающие особого влияния на организмы. Генетик Джон Макдональд (John McDonald) назвал это «великим парадоксом Дарвина» [157].

С открытием явления генетического мономорфизма [3] стало ясно, что реально в природе существует лишь микроэволюция или адаптация видов к условиям среды. Академик РАН Юрий Петрович Алтухов опроверг дарвинизм, показав, что мономорфная часть генома, отвечающая за видовую уникальность, не меняется. В случае же малейших изменений получается мутант, не дающий потомства. Алтухов писал: «Труды моих сотрудников и мои собственные работы показали, что не только происхождение человека, но даже и происхождение обычных биологических видов не может иметь случайный характер. Каждый вид строго хранит свою уникальность. Его основные признаки связаны не с полиморфизмом, как мелкой разменной монетой, которой вид расплачивается за адаптацию к среде. Наиболее жизненно важное свойство вида определяет мономорфная часть генома, которая лежит в основе видовой уникальности; случайные изменения в этих генах детальны. А значит, окружающий мiр не может быть результатом естественного отбора» [19, с. 3].

Итак, доказано, что мономорфная часть генома, определяющая своеобразие вида и его уникальную неповторимость, не подвержена мутационным изменениям. В этом заключается фундаментальный вывод современной науки: микроэволюция представляет собой факт, определяющий изменчивость. Макроэволюция невозможна, поскольку равнозначна летальному исходу – смерти индивида и исчезновению вида.

Мутационные изменения не могут добавить в генетический код новой позитивной созидающей информации. Микроэволюция также заведомо не ведёт к накоплению новой информации ДНК, а без этого эволюционный переход на новый уровень невозможен.

Подтвердить сказанное можно грубоватым, но наглядным примером.

Мутации, определяющие изменчивость вида, происходят в организме мухи. Подобные мутации также имеют место в организме слона. Оба вида подвержены микроэволюционной изменчивости. Но никто не наблюдал такой тенденции, чтобы муха под воздействием мутаций превращалась в слона. Явление макроэволюции, связывающее названные виды, науке не известно. Сколько ни облучали плодовую мушку дрозофилу (Drosophila melanogaster), она так и не превратилась не только в слона (Elephantus) – но даже в стрекозу или божью коровку. Она полиняла, раздулась, потеряла все крылышки, стала ползать на пяти ногах, ослепла, дала болезненные сбои в нервной, пищеварительной, опорно-двигательной и репродуктивной системах... но осталась, кем и была изначально – бедной и несчастной плодовой мушкой дрозофилой.

В дореволюционном богословском «Энциклопедическом словаре» дарвинизм определяется как «учение Дарвина, по которому всё разнообразие органических форм возникло на основании естественного подбора из нескольких первоначальных» [82, с. 710].

Школьный учебник биологии утверждает ту же мысль: «Великая заслуга Ч. Дарвина состоит в открытии роли отбора как важнейшего фактора эволюционного процесса» [13, с. 164].

Такая оценка, как ни странно, держится уже более ста лет. Но правда ли то, что «открытый» Дарвином «естественный отбор» в реальности существует, да к тому же ещё является фактором видообразования? В чём заключается его механизм?

Том Бетелл (Tom Bethell) справедливо подметил: «Это может показаться странным, но Дарвин, по сути, не «открыл» ничего – в том смысле, в котором, например, Кеплер открыл законы планетарного движения. Труд «Происхождение видов» был не доказательством, а аргументом («одним длинным аргументом», как говорит сам Дарвин в конце книги), и естественный отбор – это лишь идея, а не открытие» [125, с. 72].

Академик Л.И. Корочкин, бывший заведующий лабораторией генетики развития и нейрогенетики Института биологии гена и лабораторией молекулярной биологии Института биологии развития РАН, опубликовал ряд работ, в которых критиковал дарвиновскую «теорию» эволюции как несостоятельную. Он указывал на невозможность видообразования путём накопления мутаций под действием естественного отбора, подтверждая это множеством свидетельств из области генетики и эмбриологии [96].

Естественный отбор может действовать в рамках уже существующей генетической информации, и потому он в принципе не может привести к созданию новой информации. А это и означает, что он не является механизмом нового видообразования.

Серьёзная критика, доказывающая невозможность естественного отбора в природе, прозвучала ещё при жизни Дарвина.

В 1867 году британский инженер Флеминг Дженкин (Fleeming Jenkin) в журнале «North British Review» опубликовал статью, в которой убедительно показал, что если в популяции появилась особь с каким-либо полезным прогрессивным признаком, то скрещиваться она неизбежно будет с нормальными особями, не имеющими этого признака. Поэтому через несколько поколений удачное новоприобретение неизбежно растворится. Ознакомившись с этими соображениями Дженкина, Дарвин признал, что их правильность «едва ли может быть подвергнута сомнению» и назвал их «кошмаром Дженкина».

Также и Н.Я. Данилевский отмечал, что естественного отбора («подбора») в природе не существует, поскольку приобретённые, якобы в результате борьбы за существование, более совершенные свойства вида нивелируются из-за стихийного скрещивания. Если бы такой отбор происходил, то мы имели бы сейчас дело только с самыми совершенными представителями видов. «Скрещивание – и это главное – должно сглаживать всё, что неопределённая изменчивость могла бы произвести, если даже допустить полную её безграничность. Посему, нет и не может быть никакой аналогии между искусственным подбором и подбором естественным. В ряду факторов, которые своим соединением и взаимодействием должны бы произвести этот последний, недостаёт именно того фактора, который составляет всю сущность первого, недостаёт устранения скрещивания, в чём весь подбор собственно и заключается» [35].

Работа селекционера сводится, прежде всего, к устранению нежелательного скрещивания. Благодаря этому оказывается возможным целенаправленное выведение нужной породы. Эта работа представляет собой не стихийную, но разумную деятельность.

Характерно, что в среде биологов механизм естественного отбора иногда называют «демоном Дарвина» [94, с. 208] (по аналогии с термодинамическим «демоном Максвелла»). Выходит так, что для выведения новой породы недостаточно естественных законов изменчивости и естественного отбора. Нужен ещё разумный селекционер – если не Всемогущий и Премудрый Бог, то, по крайней мере, хомо сапиенс или, на худой конец, демон...

В упомянутом выше «Энциклопедическом словаре» указывается: «Организмы, по Дарвину, размножаются в геометрической прогрессии; такое размножение приводит к тому, что для всех организмов не хватает пищи, происходит борьба из-за неё, и в этой борьбе за существование выживают наиболее приспособленные – это и есть естественный отбор» [82, с. 710].

Здесь отражена характерная для эволюционистов мысль, будто Дарвин «открыл» это «новое явление» – борьбу за существование. Точнее было бы сказать словами Н.Я. Данилевского: Дарвин «обратил внимание естествоиспытателей на так называемую борьбу за существование, или общее – на отношение организмов к внешнему мiру, в особенности же друг к другу. Правда, об этом говорилось и до него, но, за небольшими исключениями, не выходило из круга общих мест» [35, с. 63].

Борьба, в разных её проявлениях, безусловно, наблюдается в окружающем нас мiре, но она не содержит в себе механизма видообразования. Остаётся неясным также, каким образом размножение в геометрической прогрессии и нехватка пищи могут привести к появлению новых видов.

Как указывал Данилевский, борьба за существование подбирательных свойств не имеет, она есть принцип биогеографический, определяющий во многом распределение организмов по лицу земли, но биологического значения не имеет и иметь не может.

Можно представить, как в результате борьбы какие-то виды или индивиды были побеждены и прекратили своё существование. Но трудно вообразить, каким образом в результате «борьбы» мог бы возникнуть хоть один новый живой вид.

Итак, эволюция биосферы не определяется ни межвидовой борьбой, ни внутривидовой конкуренцией.

В учебнике биологии передаётся мысль Ч. Дарвина, согласно которой в природе «выживают и дают потомство наиболее приспособленные особи, имеющие те отклонения, которые случайно оказались адаптивными к условиям среды» [13, с. 147].

Это – верное наблюдение. Однако совершенно не понятно, какое оно имеет отношение к эволюции. Из того факта, что успешнее выживают самые здоровые, полноценные и приспособленные особи, никак не следует, будто они стремятся к обособлению в какой-то другой самостоятельный вид. Больные, раненые, уродливые, имеющие патологии индивиды, как правило, вымирают первыми. Более сильные и приспособленные лучше выживают и укрепляют здоровье своей породы.

Между прочим, с точки зрения формальной логики, стержневое дарвиновское положение о том, что «выживают наиболее приспособленные», не несёт в себе содержательного смысла, поскольку является чистой тавтологией подобно сентенции: «Красная краска является красной». В самом деле, «наиболее приспособленные» – это те, кто выживают, а «выживают» в борьбе те, кто наиболее приспособлены.

На это обстоятельство обращали внимание многие. В частности, известный генетик Томас Морган (Thomas Morgan), получивший Нобелевскую премию за классификацию хромосом дрозофил, отметил, что естественный отбор «подозрительно близок к тавтологии» [цит. по: 72, с. 187].

***

Добавим к этим словам замечание Барри Вуллея. Он высказал убеждение в том, что дарвиновский постулат о «выживании наиболее приспособленных» тавтологичен лишь с биологической точки зрения, но его нельзя распространять на сферу социальную, поскольку «с точки зрения нравственной в этой фразе нет тавтологии. В ней заключается достаточно ясная идея, притом демоническая» [24, с. 172].

В Евангелии засвидетельствовано, как Господь даровал зрение слепорождённому: Иисус плюну на землю и сотвори брение от плюновения и помаза очи брением слепому (Ин. 9:6), после чего тот прозрел.

Святитель Фотий Константинопольский в своём толковании разъясняет, что этим действием Спаситель создал из брения глаза, способные видеть Божий мiр, и при этом произошло «сотворение самой драгоценной части человеческого тела, совершённое на виду у всех» [109, с. 95]

Чарльзу Дарвину принадлежит знаменитая фраза: «Если бы возможно было показать, что существует сложный орган, который не мог образоваться путём многочисленных, последовательных незначительных изменений, моя теория потерпела бы полное крушение. Но я не мог найти такого случая» [38, с. 132].

Весьма странно слышать признание о том, что естествоиспытатель затрудняется указать на орган, который не мог бы возникнуть путём эволюционных изменений. По-нашему мнению, таким примером может служить едва ли не любой орган животного или растения. Дарвин окажется прав лишь в том случае, если предположить, что данный орган уже имеется, но слишком мал или недоразвит. При таком допущении эволюционная модель поэтапного усовершенствования позволяет наглядно проиллюстрировать процесс «настройки» данного органа на оптимальное его функционирование.

Но если органа нет – как же он возникнет? Как сам орган «узнает», что ему надо появиться, или как организм «узнает», что ему необходимо создать новый, отсутствующий у него прежде, орган? Как может сама собой возникнуть печень с желчным пузырём или любая железа внутренней секреции? Как может возникнуть чернильный мешок у спрута, «пушка» у жука-бомбардира или устройство для выработки паутины у паука? Как может возникнуть отсутствующий орган слуха, обоняния или вестибулярный аппарат? Как может возникнуть первое птичье крыло? Как может возникнуть глаз, если его нет у представителей данного вида (например, у растений или у грибов)?

Последний пример является, наверное, самым убедительным. Глаз – одно из сложнейших оптических и психофизиологических устройств, встречающихся в природе. Но если он не настроен на точную фокусировку, то не может принести пользы своему обладателю (орлу, стрекозе, лягушке...). По этой причине эволюционное развитие глаза представить невозможно. До тех пор, пока глаз на каком-то «этапе» своей эволюции ещё не достиг функциональной способности воспринимать окружающие объекты, дальнейшее развитие такого органа совершенно нецелесообразно.

Следует видеть различие между созданием оптического устройства и его настройкой. До тех пор, пока не отрегулирована резкость изображения микроскопа, телескопа, бинокля и других оптических систем, они показывают более или менее искажённую картину. Но если сами приборы ещё не собраны и не приведены в состояние рабочей готовности, они окажутся функционально бесполезны, так как не покажут никакой картины. Подобным же образом до тех пор, пока глаз окончательно ещё не сформирован как орган, он не может способствовать даже самому слабому зрению. Не доформированный глаз оставит своего владельца слепым.

Врачи-окулисты обычно оценивают потерю зрения (частичную слепоту) в процентах. Но если глаз ещё не сформирован, зрение будет нулевое.

Поэтому очевидно, что глаз является одним из таких «обличающих» Дарвина органов: он не мог возникнуть эволюционным путём.

Вопреки здравому смыслу, известный проповедник атеизма и дарвинизма Ричард Докинз (Richard Dawkins) в своей книге «Climbing Mount Improbable» («Поднимаясь на пик Невероятное») предпринял попытку доказать обратное: будто глаз, как и все прочие органы, мог появиться в результате эволюционных изменений. Автор рассматривает разные типы строения глаза, в частности – глаз позвоночных и сложный глаз насекомых. На клеточном уровне все они устроены одинаково – в светочувствительных клетках находится «стопка» мембран, каждая из которых снабжена сверхсложным молекулярным механизмом для улавливания фотонов. Докинз объясняет создание такой схожей структуры глаза действием единого эволюционного процесса: «Важно то, что девяносто одна мембрана лучше улавливает фотоны, чем девяносто мембран, девяносто – лучше, чем восемьдесят девять, и так далее, вплоть до одной мембраны, которая улавливает фотоны лучше, чем ноль мембран. Вот что я имею в виду, когда говорю, что существует простой, пологий подъём на пик Невероятное» [цит. по: 14, с. 73].

На это Майкл Бихи отвечает блестящей и сокрушительной тирадой: «Одна мембрана лучше, чем ноль мембран? Хм... Что ж, давайте это обсудим. Если в клетке – девяносто одна светочувствительная мембрана, или девяносто, или всего одна, то очевидно, что в ней уже содержится информация, необходимая для создания мембраны. Но если в клетке находится ноль мембран, то такой информации в ней нет. Как же тогда она создаст хотя бы одну мембрану? Рассмотрим аналогичный пример. Допустим, что в пробирке – девяносто одна бактерия. Девяносто первая бактерия образовалась в результате деления девяностой, девяностая – восемьдесят девятой, и так далее. Но откуда взялась первая? В результате деления нулевой? Превращения одного в два – это простое умножение на два; превращение нуля в единицу – умножение на бесконечность. Не слишком-то это «просто и полого"» [там же, с. 73].

В 10 главе «Происхождения видов...» Дарвин написал: «Количество существовавших когда-то промежуточных разновидностей должно быть поистине огромным в соответствии с тем огромным масштабом, в каком совершается процесс истребления. Почему же в таком случае каждая геологическая формация и каждый слой не переполнены такими промежуточными звеньями? Действительно, геология не открывает нам такой вполне непрерывной цепи организмов, и это, может быть, наиболее очевидное и серьёзное возражение, которое может быть сделано против теории. Объяснение этого обстоятельства заключается, как я думаю, в крайней неполноте геологической летописи» [38, с. 266].

Дарвин полагал, что отсутствующие ископаемые промежуточные формы однажды будут найдены, и тогда «пробелы в летописи окаменелостей» окажутся восполненными. К сожалению, ни при жизни натуралиста, ни впоследствии ожидаемые останки практически ни для одного вида так и не были найдены. Это указанное самим автором (!) наиболее «серьёзное возражение» против его «теории» до сих пор не нашло убедительного объяснения у эволюционистов.

Вопреки прогнозам «теории» эволюции никаких «переходных форм» между видами и классами наукой не обнаружено. Известный исследователь-эволюционист Дэвид Рауп (David Raup), куратор отдела геологии Чикагского музея естественной истории Филда, писал: «Со времён Дарвина прошло около 120 лет, и наши знания об окаменелостях значительно увеличились. У нас теперь есть останки миллиона ископаемых видов, но ситуация не слишком изменилась. Данные об эволюции поразительно противоречивы и, по иронии судьбы, мы располагаем ещё меньшим количеством примеров эволюционных переходов, чем располагали наши коллеги во времена Дарвина. Я имею в виду, что некоторые примеры эволюционных изменений, во времена Дарвина считавшиеся классическими, такие как эволюция лошади в Северной Америке, пришлось отвергнуть или переосмыслить в результате притока более точной информации – то, что раньше, когда нам было доступно сравнительно небольшое количество данных, казалось милой и простой последовательностью, теперь оказалось процессом более сложным и менее последовательным. Так что проблемы Дарвина разрешены не были» [161, с. 25].

Роберт Барнс (Robert Barnes) в книге «Происхождение беспозвоночных» признаётся: «Летопись окаменелостей почти ничего не сообщает нам об эволюционном происхождении типов и классов. Промежуточные формы либо не существуют, либо неизвестны, либо не распознаны» [цит. по: 26, с. 281].

Сходную мысль высказывает Эрл Л. Кор (Earl L. Core), заведующий кафедрой биологии в Университете штата Западная Вирджиния: «Мы не знаем филогенетической истории ни одной из групп растений и животных, поскольку она лежит в туманном прошлом» [там же].

Пьер Грассе (Pierre Grasse), известный французский зоолог в своей книге «Эволюция живых организмов» отмечает: «Вопрос о происхождении насекомых остаётся для нас потёмками» [там же].

Р.А. Стертон (R.A. Stirton), палеонтолог из Калифорнийского Университета, в книге «Время, жизнь и человек» пишет, что у эволюции рептилий «нет прямых палеонтологических доказательств» [там же].

Исследователь Дональд К. Джохансон (Donald C. Johanson) засвидетельствовал: «Современные гориллы, орангутанги и шимпанзе словно выскочили из ниоткуда. Сегодня они есть, а вчерашнего дня у них как бы и не было» [там же].

Проблема отсутствия переходных форм касается практически всех видов известных нам растений, млекопитающих, насекомых, птиц и рыб. Об этом пишут многие специалисты.

Том Бетелл (Tom Bethell) приводит откровенные слова известного учёного-эволюциониста Коллина Паттерсона, написанные в ответ одному креационисту: «Вы говорите, что я должен, по крайней мере, «показать фотографию того ископаемого, от которого возникли все виды организмов». Я скажу начистоту: нет ни одного ископаемого, на основании которого можно было бы построить неопровержимый аргумент. Дело в том, что утверждения о предках и потомках неприменимы к летописи ископаемых. Был ли археоптерикс предком всех птиц? Возможно, да, возможно, нет: никто не способен ответить на этот вопрос» [124, с. 49].

В этом удивительном признании раскрывается полная несостоятельность эволюционной науки. Оказывается, что почему-то палеонтология не позволяет (а кто же тогда «позволяет»?!) делать заключение об отношении предков и потомков в ископаемых формах. Но это означает, что любое утверждение о происхождении одного вида от другого является антинаучным. Нельзя же считать серьёзным и удовлетворительным ответ: «Возможно, да, возможно, нет»!

Обсуждение этой темы требует профессиональной подготовки и бывает затруднительным даже для специалистов. Общественное мнение зачастую отличается от понимания проблемы компетентными учёными. В этой связи Дэвид Рауп отметил: «К сожалению, многим хорошо образованным учёным, далёким от эволюционной биологии и палеонтологии, летопись окаменелостей видится гораздо более «дарвинистской», чем это соответствует действительности. Дело, видимо, в чрезмерном упрощении, неизбежно присущем вторичным источникам: низкокачественным учебникам, научно-популярным статьям и т. д. Не обошлось и без стремления выдать желаемое за действительное. После смерти Дарвина его сторонники не теряли надежды найти прогнозируемые промежуточные звенья. В целом, они так и не были найдены, но оптимизм оказался живучим, и некоторые чистой воды домыслы просочились в учебники» [45, с. 291].

Примечательно, что это – мнение одного из ведущих эволюционистов XX века.

На сегодняшний день, похоже, большинство дарвинистов уже не надеются на то, что будут найдены все недостающие «переходные формы». Проблема в том, чтобы отыскать хотя бы одну! Но и этого пока никому из энтузиастов сделать не удалось.

Добавим к сказанному, что многие окаменелости внешне неотличимы от существующих ныне организмов. По причине идентичности останков с современными организмами специалисты даже называют их иногда «живыми ископаемыми». Среди них есть животные и растения, относящиеся к самым разным классам. Сотни таких видов приведены в Атласе [110]. Ряд примеров представлен в нашей книге на цветной вкладке.

Так, мы наблюдаем полное отсутствие «переходных форм» при огромном количестве видов, не подверженных эволюционным изменениям. В этом заключается сугубая проблема для дарвинизма.

Многие из ископаемых представителей флоры и фауны не сохранились до наших дней, то есть прекратили своё существование. Но ни про один из видов нельзя с уверенностью утверждать, будто он претерпел трансформацию в другой вид. Получается следующая картина. С одной стороны, ни для одного вида мы не в состоянии установить достоверных эволюционных изменений; а с другой стороны, мы наблюдаем множество видов, на которых «закон эволюции» никак не проявляется в течение сотен миллионов лет «палеозоя», «мезозоя» и «кайнозоя».

Стоит ли после сопоставления этих двух фактов цепляться за бездоказательную гипотезу эволюции вопреки очевидной её несостоятельности? Не естественнее ли признать, что никаких эволюционных превращений одного вида в другой и не было, но все Божьи творения созданы стабильными и сохраняются по роду их (Быт. 1:21)? Не следует ли прекратить бессмысленный поиск «переходных форм» по причине того, что их нет и никогда не было?

Учёные обычно разделяют все случаи сходства различных животных видов на две категории: гомология или сходство, имеющее причиной генетическое родство; и аналогия или сходство, «развившееся» независимо. Таким образом, сходство не всегда указывает на общее происхождение.

На уроках биологии часто указывают на аналогию глаза кальмара и глаза человека, но при этом никто не считает, будто кальмар и человек произошли от одного предка. То же самое можно сказать о происхождении многоклеточности у зелёных, красных и бурых водорослей. Также – крыльев у всех летающих существ (птеродактиля, летучей мыши, птицы).

Сходство во внешнем строении и форме тела у далёких друг от друга видов, живущих в схожих условиях, обычно называют конвергенцией. Известным примером может служить группа водоплавающих: акула – рыба, ихтиозавр – вымерший рыбоящер, дельфин – млекопитающее и пингвин – птица. «Современные генетики приходят к выводу, что причиной появления конвергентных признаков является план Творца (впервые об этом говорил Ж. Кювье в начале XIX в.). Все организмы получили от Создателя необходимые свойства применительно к среде обитания» [19, с. 212].

Трудно объяснить «одинаковым ходом эволюции» поразительную схожесть многих плацентарных и сумчатых австралийских животных: волка и сумчатого волка, муравьеда и сумчатого муравьеда, крота и сумчатого крота. Если же признать, что при сотворении этих животных у Создателя был некий план, то наличие подобных аналогий должно восприниматься как вполне естественное и объяснимое явление.

Дарвин признавал: если допустить участие Бога в процессе, то Бог позаботился бы о том, «чтобы происходили только правильные изменения... и естественный отбор утратил бы всякий смысл» [цит. по: 95, с. 21].

Если считать, что изменения в организме происходят не целенаправленно, а случайным образом, то проявление аналогии между различными видами должны быть крайне редкими. Однако, вопреки всем прогнозам и ожиданиям, это не так.

Эта мысль является одной из главных тем в книге эволюциониста Стивена Гулда (Stephen Gould) «Чудо жизни» [148]. Он пишет о том, что путь, избираемый эволюцией, полон непредсказуемых событий, и потому возможность того, что две различные эволюционные тропы сойдутся в одной точке, рассматривается как ничтожно малая. Если бы было возможно запустить эволюционный процесс заново, вряд ли стоило ожидать, что жизнь приняла бы те же самые формы, что мы наблюдаем сейчас.

Курт Уайс (Kourt Wise) отмечает, что «аналогия – крайне типичная особенность живых организмов» [26, с. 211]. При этом исследователь справедливо заключает, что «это противоречит теории эволюции» [там же]. Уайс формулирует неопровержимый вывод: «Если живой мiр появился благодаря разумному Создателю, сходство организмов должно быть делом обычным. Кроме того, легко понять, что чем сильней похожи друг на друга два взрослых организма, тем больше у них сходства в молекулярном строении и эмбриологии. Если разумный Творец решил создать взрослые организмы, то их эмбриональные формы и молекулярные структуры были задуманы так, чтобы в результате возникли ожидаемые взрослые существа. Сходство взрослых организмов должно быть привязано к сходству в эмбрионах и молекулах» [26, с. 212].

Наличие огромного количества аналогий в мiре флоры и фауны среди неродственных видов делает крайне невероятной дарвинистскую версию об общем происхождении всех животных и растений. И напротив, этот факт свидетельствует в пользу весьма вероятного выбора «типовых» разумных оптимальных решений Премудрым Творцом при создании Им разнообразных форм жизни на Земле.

Этим понятием, прочно вошедшим в научный обиход, обозначается практически одновременное и независимое появление в начале палеозойской эры множества разнообразных живых организмов при полном отсутствии у них каких-либо предсказанных Дарвином эволюционных предков.

«Кембрийский взрыв» иногда называют «Большим биологическим взрывом». До него жизнь на земле имела чрезвычайно простые формы: одноклеточные бактерии, синезелёные водоросли и некоторые другие примитивные организмы. И вот произошёл невероятный количественный скачок биологической сложности: без всяких промежуточных или переходных форм, без всяких «разветвлений» и «ответвлений» в летописи окаменелостей возникло огромное разнообразие сложнейших существ, относящихся к разным типам и классам. Так, трилобиты «с их сложной нервной системой и сложными глазами появляются в окаменелостях в самом начале кембрийского взрыва полностью сформированными. Это поразительно!» [95, с. 261].

Окаменелости «Кембрийского взрыва» совершенно невозможно объяснить ни дарвиновской эволюционной «теорией», ни даже концепцией «прерывистого равновесия», сформулированной Стивеном Гулдом при попытке найти хоть какое-то объяснение летописи окаменелостей. Если посмотреть на эту проблему с позиции биологической информации, то «наилучшее объяснение заключается в том, что это явление – результат действия Разума. Иначе его объяснить невозможно» [95, с. 260].

Доктор Стивен Мейер утверждает: «Всё это полностью противоречит дарвинизму, предсказывающему медленное и постепенное развитие организмов с течением времени. Дарвин признавал, что кембрийский взрыв «необъясним» и служит «веским аргументом» против его теории. Он настаивал на том, что «natura non facit saltum» – «природа не совершает скачков». Дарвин, конечно же, рассчитывал на то, что новые находки реабилитируют его теорию, однако всё стало только хуже» [95, с. 261].

Вместо объяснения «Кембрийского взрыва» дарвинисты способны представить лишь туманные и бездоказательные рассуждения о том, что отсутствие филогенетической связи между организмами докембрия, дескать, «свидетельствует о том, насколько длительной и сложной была эволюция в предшествующую эпоху» [117, с. 10].

«Кембрийский взрыв» опровергает эволюционные представления, согласно которым следует ожидать «восходящий порядок»: сначала должны появляться малые различия в форме между эволюционирующими организмами, а уж затем крупные. Мейер отмечает: «Можно было бы предположить, что докембрийские губки породили несколько разновидностей; эти разновидности со временем эволюционировали и превратились в разные виды; в ходе этого процесса в кембрийский период должны были появиться совершенно разные существа с принципиально разным строением тела. Однако окаменелости кембрийского взрыва обнаруживают абсолютно иной – «нисходящий» – порядок. Сначала появляются основные различия в форме и строении, а уж потом – мелкие вариации этих отдельных и непохожих друг на друга организмов» [95, с. 263].

Дарвин считал, что с учётом безграничной изменчивости естественного отбора все живые существа происходят от одной первичной формы жизни. Он стремился показать, что история жизни подобна единому древу, в основании которого находятся первые, простейшие формы жизни, а на ветвях –разнообразнейшие более сложные формы, как вымершие, так и существующие.

Сам Дарвин относился к идее происхождения от общего предка как к vera causa (то есть как к действительной причине или объяснению) биологического разнообразия. Впервые он изобразил такое «древо жизни» в своём блокноте в 1837 году. В книге «Происхождение видов...» это «филогенетическое древо» появилось в виде иллюстрации к 4-й главе.

В 15 главе своего трактата Дарвин писал: «Все органические существа, когда-либо жившие на земле, могли произойти от одной первобытной формы» [45, с. 8].

Однако Дарвин ошибся. Современная наука не рассматривает всерьёз такую гипотезу. В ископаемых находках не обнаруживается явных «родословных ветвей». Между разными типами и классами установить никаких «общих предков» не удаётся. Скорее история жизни представляется как серия параллельных (неконвергентных) линий происхождения.

Вообще, ни в одной геологической колонке не наблюдается какого-то заметного постепенного перехода от одних видов к другим. Практически все ископаемые появляются в палеонтологической летописи вполне неожиданно, и никаких родственных связей между ними не прослеживается.

К тому же, на «стволе» гипотетического «древа», как его обычно рисуют эволюционисты, нет ни одного достоверно указанного существа. Все реальные ископаемые и живые виды обладают не «обобщёнными» свойствами, необходимыми для дальнейшего «разветвления», но находят своё место на «крайних веточках» воображаемого древа.

Никто пока не обнаружил хордового предка, имеющего, к примеру, универсальные передние пятипалые конечности. Это всегда либо лапы (чтобы бегать), либо крылья (чтобы летать), либо ласты (чтобы плавать), либо копыта (чтобы опираться при ходьбе), либо «лопатки» крота (чтобы отгребать землю), либо руки (чтобы удерживать в них предметы). Признаки, присущие видам, реальны. Они наблюдаемы и узнаваемы.

Более высокие же таксономические уровни (классы, типы) представляют собой не реальность, а абстракцию. Это абстрагирование может быть удобным для классификации, но оно не представлено никаким конкретным существом. Поэтому на дарвиновском «древе жизни» нет и никогда не было ни «ствола», ни «сучьев», ни «ветвей», но исключительно – лишь крайние «листики».

У неодарвинистов была надежда на то, что воссоздать «генетическое древо» удастся при помощи молекулярной биологии. Однако и эта надежда не оправдалась. Молекулярная филогенетика также не смогла построить «истинного древа», «потому что историю жизни вообще невозможно представить в виде древа» [139].

Научный журнал «New Scientist» опубликовал статью Дж. Лаунтона (G. Lawnton) с шокирующим названием: «Подрывая корни дарвиновского дерева», в которой указано: «К середине 1980-х годов было большое воодушевление по поводу того, что молекулярные методы вот-вот выявят универсальное древо жизни во всей его славе. Но вот парадокс: произошло как раз обратное» [156, с. 34].

В этой статье было отмечено, насколько важна для дарвинизма эта ключевая идея: «Без неё не было бы теории эволюции. Это древо обеспечило ей победу... Со времён Дарвина оно было объединяющим принципом» [там же].

Однако никакого древа в реальности не наблюдается. Все мнимые «общие предки» у разных родов, классов и типов обозначаются на схемах в виде пунктирных линий, то есть представляют собой не реально существовавшие организмы, а предполагаемые живые формы. Другими словами, «филогенетическое древо» – это антинаучная фикция.

В частности, нет места на этом «древе» Адаму первозданному.

Подводя итог, можно сказать, что образ «древа» оказался неудачным, поскольку он совсем не соответствует современной и прошлой картине существования флоры и фауны. На что же в реальности похожа эта картина? Нам думается, что наиболее правильным было бы представлять виды в образе независимых стволов, растущих из земли. Самым наглядным образом такой картинки является «бамбуковая роща», когда каждый вид, в полном согласии со Словом Божьим, произведён «от земли»:

Ирече Бог: да прорастит земля былие травное, сеющее семя по роду и по подобию, и древо плодовитое творящее плод, емуже семя его в нем, по роду на земли. И бысть тако. (Быт. 1:11).

Ирече Бог: да изведет земля душу живу по роду, четвероногая и гады, и звери земли по роду. И бысть тако. (Быт. 1:24).

Разделение же на подвиды, породы и расы в пределах одного сингамеона в этом случае будет соответствовать отдельным листьям, отходящим от обособленных друг от друга стеблей.

Чарльз Дарвин избрал главной темой своего творчества вопрос о происхождении видов. При этом самого явления «происхождения» нового вида флоры или фауны в природе не наблюдается. На это обстоятельство обращали внимание как современники Дарвина (П. Флуранс [141], Н.Я. Данилевский [35] и др.), так и учёные последующих поколений.

Если с фактом появления нового вида не сталкивался никто, то многие исследователи подробно и достоверно описали обратное явление – вымирание видов. Как отмечает О.В. Трифонов, «каждый день на земле вымирает один вид животных и каждую неделю – один вид растений» [99, с. 240]. Существует печально знаменитая «Красная книга» [60], в которой приведены данные об уже исчезнувших и пропадающих на наших глазах видах.

Дарвин был прекрасно осведомлён о вымирании животных и растений в древности и в современности. По этому поводу в «Происхождении видов...» он писал: «Теория естественного отбора основывается на том убеждении, что каждый новый вид образуется и сохраняется благодаря какому-нибудь преимуществу над тем, с которым он вступает в конкуренцию; из этого почти неизбежно следует вымирание форм менее благоприятствуемых. Конкуренция обычно бывает упорнее между формами, наиболее сходными между собой во всех отношениях. Поэтому улучшенные потомки какого-нибудь вида обычно вызывают истребление родоначального вида. Но нередко случалось, что новый вид, относящийся к какой-нибудь группе, захватывал место вида, принадлежащего к другой группе, и тем самым обусловливал его уничтожение. Если от такого преуспевшего пришельца разовьются многие близкие формы, то и многие другие формы должны будут уступить им своё место. Нам нечего изумляться факту вымирания... Вымирание видов и целых групп видов, игравшее такую выдающуюся роль в истории органического мipа, является почти неизбежным следствием принципа естественного отбора» [цит. по: 99, с. 241].

Приведённая объёмная цитата не оставляет сомнений в том, что Дарвин был уверен, будто его «теория естественного отбора» научно «объясняет» факт исчезновения видов. А.В. Яблоков [120], А.С. Северцов [90] и некоторые другие современные эволюционисты также считают главной причиной вымирания видов конкурентное вытеснение.

Однако данное «объяснение» никак не может быть признано научно обоснованным. Виды исчезают и при отсутствии конкурентной борьбы с внешними врагами, и при стабильной экологической обстановке. Вымирание видов очень часто происходит без участия данных факторов.

Впервые на это обратил внимание Н.Я. Данилевский. Он привёл примеры исчезновения нескольких недавно вымерших видов черепах и более двадцати видов птиц с разных островов Индийского и Тихого океанов. Для всех них невозможно назвать виды, которыми они были бы вытеснены. После их исчезновения занимаемая ими экологическая ниша оставалась пустой, при том, что географические условия среды обитания сохранялись неизменными.

Подробно описал Данилевский исчезновение морской коровы (Hydrodamalis gigas), которая тоже не оставила после себя никаких разновидностей. Сказанное в полной мере относится к другому млекопитающему – морской обезьяне. После исчезновения этих видов морские пастбища оказались никем не заполненными и остаются таковыми до сего дня. Исчезновение этих видов нельзя приписать вине человека. Как отмечает Ю.В. Чайковский, «бытующее в литературе мнение, что морскую корову истребили европейские моряки, сомнительно: их побывало там мало, и сколько кто убил, в общем известно. Более реальна та версия, что морская корова к моменту её описания Стеллером уже почти вымерла» [113, с. 646].

Н.Я. Данилевский приводит примеры и вымирания растений. Так, он указал на гинкго (Ginkgo biloba), сохранившееся лишь в искусственных парковых насаждениях Юго-Восточной Азии. Это уникальное голосеменное листопадное дерево выделено в самостоятельное семейство и даже в класс. О.В. Трифонов отмечает, что гинкго чрезвычайно неприхотливо, устойчиво к жаре и сильным морозам, засухе, пожарам, снегопадам. Оно устойчиво к болезням, насекомым-вредителям, грибкам, воздушному загрязнению и даже радиоактивному излучению (дерево выжило на расстоянии 1 км от эпицентра атомного взрыва в Хиросиме). Оно никем не заменено, ни во что не эволюционировало, и «вызывает лишь недоумение: как такое растение могло исчезнуть из дикой природы» [99, с. 242].

Подобных примеров можно привести немало. Ограничимся упоминанием зубров. Одни исследователи писали, что они «склонны к вымиранию» [113], а другие характеризовали их как вид, «предназначенный к исчезновению» [15]. Не понятно только лишь, как такой неприспособленный вид мог возникнуть в результате естественного отбора.

Применяя логический метод доказательства «от противного», можно сделать следующее заключение. Если дарвиновский естественный отбор существует, и при этом он формирует виды, «предназначенные к исчезновению», – значит, он неизбежно должен привести к полному вымиранию всего живого. Следовательно, естественный отбор не является механизмом видообразования.

Практически ни один из современных исчезающих видов не замещается другим, «более конкурентоспособным». Таким образом, «теория» Дарвина находит в природе не подтверждение, но массовое опровержение. Примеров вымирания видов в результате конкурентной борьбы мы не наблюдаем. Странно, что этого не хотят открыто признать некоторые эволюционисты, предпочитающие эту тему замалчивать.

Не менее опровергают концепцию Дарвина данные палеонтологии. Как справедливо указывает О.В. Трифонов, они «по сути, должны быть самыми важными источниками информации в вопросе вымирания видов», но при этом «едва ли могут быть интерпретированы в пользу дарвиновского принципа замещения старых форм новыми» [99, с. 244].

Однако, как отмечает палеонтолог Н.Н. Иорданский, «великое вымирание не сопровождалось одновременным повышением численности и разнообразия видов каких-то других групп» [51]. Многие исчезнувшие виды не могли быть вытеснены пришедшими им на смену, поскольку не являлись конкурентами последним (и также не представляли для них питательной базы). На это обратил внимание русский учёный Д. Соболев: «Постоянно приходится констатировать вымирание всесветно распространённых форм без видимого участия пришедших откуда-то истребителей» [цит. по: 99, с. 244].

Иногда причиной вымирания видов называют изменение условий окружающей среды (Яблоков [120], Северцов [90]), к которым животные не успевают адаптироваться. Но и этот мотив противоречит «теории» Дарвина. И.Ю. Попов оценил степень приспособленности вымерших и сохранившихся организмов к различным неблагоприятным факторам среды. Вывод оказался вполне парадоксальным: «вымерли как раз приспособленные, а менее приспособленные сохранились» [83]. Он приводит в качестве примера исчезновение в мезозое аммонитов и сохранение наутилид.

Вообще, вряд ли допустимо говорить о «неприспособленных» видах. Академик Л.С. Берг отмечал, что в палеонтологической летописи «дурно приспособленных» видов не встречается вовсе. Все ископаемые виды столь же совершенны, что и современные [7].

Приведём афористическое высказывание В.А. Красилова: «Ещё один парадокс заключается в длительном существовании архаичных форм, казалось бы, давно побеждённых в борьбе за существование, но, тем не менее, являющих завидную стойкость. Сказать, что, раз они выжили, стало быть, достаточно приспособлены к тем условиям, в которых выжили, значило бы полностью заслужить упрёк в тавтологичности, часто бросаемый теории отбора» [59].

Авторитетный современный учёный-эволюционист Ричард Левонтин (Richard Lewontin) заявил, что вклад популяционной генетики «в наши представления о видообразовании очень невелик, а для выяснения вымирания она вообще ничего не дала» [цит. по: 1].

Вопросами старения и смерти организмов занимается наука геронтология. Исследование этой темы не менее важно, чем вопроса о происхождении жизни. Примечательно, что выводы геронтологов весьма убедительно свидетельствуют в пользу научного креационизма и опровергают дарвиновские представления об эволюции.

Приведём мнение специалистов-геронтологов А.П. Акифьева и А.И. Потапенко: «Если удастся показать реальность внутреннего закодированного в геноме источника вымирания видов, то представить себе его возникновение вне идеи целеполагания станет уже невозможным... Пока что представляется чудом и исключительно жёсткая генетическая детерминация старения и смерти индивидуума, не могущая найти объяснения в рамках эволюционных теорий, отрицающих целеполагание. Так или иначе, современный исследователь освобождается от поиска соответствия эволюционного возникновения того или иного свойства живой материи исключительно требованиями отбора и может полностью сосредоточиться на постижении изначально существовавшего плана жизни на земле» [1, с. 41].

На сегодняшний день установлено, что гибель особи представляет собой генетически запрограммированный процесс, которому дано название «феноптоз» (по аналогии с запрограммированной гибелью отдельных клеток, называемой «апоптозом»). Средняя продолжительность жизни – чёткий видовой признак [84].

Новая Британская энциклопедия сообщает: «В коде генетического материала находятся инструкции, которые определяют возраст, свыше которого организм не может прожить даже при наиболее благоприятных условиях» [165, с. 471]. У некоторых видов флоры и фауны смерть организма наступает сразу после выполнения репродуктивной функции.

Приведём несколько примеров.

Мексиканская агава живёт десять лет, пускает генеративный побег и вскоре после созревания семян погибает. Если этот побег удалить, то через год он отрастёт заново. Повторяя регулярно такую процедуру, жизнь агавы можно растянуть на сто и более лет [99, с. 253].

Аналогичную задержку деструктивных изменений можно вызвать путём прищипывания бутонов у некоторых однолетних растений: мака самосейки, астры китайской и ряда других [там же].

Можно значительно отсрочить старение и смерть бабочки Fumea Crassiorella, если предотвратить её спаривание [там же].

Тихоокеанский лосось – горбуша – погибает после нереста. Как было установлено, массовая гибель горбуши является результатом быстрого старения (со всеми его признаками), сигналом к которому служат гормоны надпочечников. Если надпочечники удалить, то рыба продолжает жить [99, с. 252].

Эти и многие иные подобные примеры свидетельствуют о том, что смерть организмов является запрограммированной. Но как это можно объяснить с точки зрения эволюционной теории и механизма естественного отбора? Как организм может выработать в себе установку на самоубийство? Как это может оказаться какому-либо виду «выгодно»?

Предположим, что у горбуши (или любого другого вида) были эволюционные предки, у которых генетический механизм на самоуничтожение организма ещё пока не выработался. Предположим далее, что в результате мутации некоторые особи «приобрели» себе это новое замечательное качество – запрограммированное самоубийство. Очевидно, что после первого же нереста «сэволюционировавшие» индивидуумы прекратят своё существование, а не подвергнувшиеся мутированию – сохранятся. Естественный отбор в отношении механизма смерти – это нонсенс, а само наличие в природе феноптоза является аргументом, опровергающим эволюционную «теорию» Дарвина.

Как указывал А.А. Москалёв, естественный отбор способствует «быстрому вытеснению из популяции запрограммированных на гибель особей – ведь их конкуренты за более долгую жизнь будут оставлять большее количество потомства или предоставлять ему длительную родительскую заботу» [74].

Высказывалось предположение, будто феноптоз представляет собой продукт естественного отбора, полезный не для особи, а для популяции. К примеру, его можно рассматривать как средство очищения вида от заразных вирусов и прочих болезней. Но и это мнимое «объяснение» несостоятельно.

Во-первых, оно не предлагает механизма выработки и передачи потомству «самурайской этики», поскольку смерть наступает всегда после выполнения обязанностей по продолжению рода! «Естественный отбор у животных не может воздействовать на процессы, проявляющие себя только в пост репродуктивном периоде, а потому не может воздействовать на процесс старения» [84].

Во-вторых, предположение о «полезности» смерти ставит трудную задачу: как объяснить, что у других родственных видов феноптоз не запрограммирован? К примеру, в отличие от тихоокеанской горбуши, атлантический лосось – сёмга или кумжа – совершает нерест многократно в течение нескольких лет. Не может же быть одно и то же явление одновременно и полезным, и вредным...

Английский зоолог Питер Медавар (Peter Medawar) в XIX веке отмечал, что в естественных условиях большинство организмов гибнет раньше, чем успевает состариться. Если, согласно учению Дарвина, организм начнёт стареть, то он должен быть моментально устранён своими молодыми и сильными потомками. Поэтому механизм старения и смерти не может быть отобран эволюцией [74].

Но если это так, то заложенный в генотипе каждого вида механизм его смерти является не приобретённым свойством, а некоторой изначально запрограммированной данностью. В контексте сказанного неизбежно встаёт вопрос о наличии Создателя, который определил всем живым существам срок их земной жизни.

Православная святоотеческая традиция, основываясь на Священном Писании, различает два принципиальных момента: Сотворение и грехопадение.

При Сотворении Богом мipа механизм смерти действовать ещё не начал: Бог не сотворил смерти и не радуется погибели живущих, ибо Он создал все для бытия (Прем. 1:13–14). Смерть была предусмотрена лишь в потенции. Адам был предупреждён: От всякаго древа, еже в Раи, снедию снеси; от древа же, еже разумети доброе и лукавое, не снесте от него; а в оньже аще день снесте от него, смертию умрете (Быт. 2:16–17).

После грехопадения смерть овладела человеческим родом и всем остальным живым мiром.

Святой апостол Павел указал на то, что вся тварь подвержена рабству тления: Чаяние бо твари: откровения сынов Божиих чает; суете бо тварь повинуся не волею (т.е. не по своей воле), но за повинувшаго ю, на уповании, яко и сама тварь свободится от работы истления в свободу славы чад Божиих. Вемы бо, яко вся тварь с нами совоздыхает и сболезнует даже доныне; не точию же, но и сами начаток Духа имуще, и мы сами в себе воздыхаем, всыновления чающе, избавления телу нашему (Рим. 8:19–23). В этих апостольских словах чётко говорится о причине появления в мiре смерти и тления. Они не изначальны, но возникли как результат грехопадения Адама, после которого мiр подпал под действие «суеты» и «работы истления». По всей видимости, именно в момент наказания праотцев за грехопадение Премудрый Господь распорядился так, чтобы каждый созданный Им вид получил присущий ему способ старения и смерти.

По механизму старения геронтологи обычно разделяют живые организмы на следующие четыре категории: стареющие быстро (дрожжи, мушки-дрозофилы, некоторые рыбы), постепенно (все млекопитающие, в том числе человек), незначительно (черепахи, лобстеры, моллюски, некоторые виды растений, рыб и птиц) и «отрицательно» (некоторые морские гастроподы и моллюски, а также древесные растения). Как отмечает А.А. Москалёв, чёткой закономерности распределения видов по данным категориям «не выявлено» [74]. Так что, похоже, человеческому разуму это действие Божьей Премудрости не открыто.

Дарвин считал библейское повествование о сотворении Богом человека «ненаучным» и не соответствующим реальной истории. Он отрицал всё, о чём свидетельствует Священное Писание:

– замысел Бога о создании человека, именуемый Превечным Советом Святой Троицы (Быт. 1:26);

– сотворение Адама от земли, точнее от праха земного (Быт. 2:7);

– сотворение человека по образу и подобию Божьему (Быт. 1:27);

– сотворение Евы от ребра Адама (Быт. 2:22);

– грехопадение праотцев (Быт. 3:1–19).

Вслед за Дарвином все эволюционисты отрицают достоверность этих библейских свидетельств как «чудесных», «сверхъестественных» и «научно не обоснованных». Что же они предлагают взамен? Неужели нечто более научно обоснованное, вполне естественное и менее чудесное?

Чарльз Дарвин поддерживал отвергнутую современной наукой гипотезу Жана-Батиста Ламарка (Jean Baptiste Lamarck) о «наследовании приобретённых полезных признаков». Он полагал, что именно эта «теория» поможет объяснить превращение обезьяноподобных существ в людей.

В книге «Происхождение человека и половой отбор» Дарвин писал: «Мы должны... признать, что человек со всеми его благоприятными качествами... с его божественным умом, который постиг движение и устройство Солнечной системы. со всеми его высокими способностями – всё-таки носит в своём физическом строении неизгладимую печать своего низкого происхождения» [40, с. 421].

Незадолго до выхода в печать этого своего трактата он сделал такое признание: «Весной я хочу опубликовать ещё одну книгу, частично касающуюся человека, которую, я убеждён, многие объявят очень нечестивой» [цит. по: 45, с. 211].

Таким образом, Дарвин отчётливо осознавал, что его эволюционное учение с точки зрения традиционного христианского благочестия определённо должно восприниматься как хула на Бога и на созданного Им человека.

Это «очень нечестивое» учение о «низком происхождении» человека изначально присутствовало в дарвиновской эволюционной «теории». Правда, автор предусмотрительно не касался напрямую темы создания человека в своей первой книге «О происхождении видов.». Примечательно признание Ч. Дарвина, сделанное через год после её публикации в письме к Л. Дженинсу (1860 г.): «Конечно, каждый волен верить, что человек появился вследствие особого чуда, однако я не вижу ни необходимости, ни вероятности этого» [37, с. 117].

Этими словами отвергается чудо – сотворение Богом человека. Взамен же предлагается версия происхождения человека «естественным», то есть эволюционным путём из низших, менее развитых видов.

Верование дикарей в происхождение человеческого племени от различных животных принято называть тотемизмом. Это мiровоззрение хорошо изучено и описано многими этнографами и психологами – Джеймсом Фрезером (James Frazer), Зигмундом Фрейдом (Sigmund Freud) и другими.

Тотемизм представляет собой одну из самых примитивных форм язычества. Он сводится к культу предков и не возводит сознание выше поклонения плоти. Непросвещённый Божьей благодатью тотемист оказывает религиозное почитание не Творцу и даже не тварным духам (богам-олимпийцам, ангелам, демонам), но мнимым родоначальникам племени. Таковыми представлялись птицы, звери, насекомые, змеи... Многие племена избирали себе в качестве священного тотема обезьян. Это не кажется удивительным, поскольку идея о «предке-мартышке» всё-таки более правдоподобна, чем выдумка про «предков-муравьёв», «предков-журавлей» или «предков-драконов».

По сути, Дарвин, отвергнув библейское Откровение о Боге Творце, встал на позицию самого настоящего тотемизма. Однако, будучи человеком европейски просвещённым, он предпринял попытку облечь это дремучее верование в наукообразную форму.

Следует отметить логику, присущую дарвинизму.

Если считать истинной «теорию» об эволюционном происхождении видов, то вполне естественным и даже неизбежным должен стать вывод об эволюционном же происхождении человека как одного из «приматов». Если же дарвиновскую «теорию» признать ложной либо (мягко говоря) «не доказанной», никаких оснований для поиска животных предков у человека не обнаружится. Это может служить наглядным примером того, как принятие неверной предпосылки приводит к ложному заключению.

Тотемизм, или, по выражению архимандрита Иустина (Поповича), «называние обезьяны своим предком» [52, с. 165], практически неизбежно вытекает из предположения о трансформации одних видов в другие.

После трактата «О происхождении видов.» написание трактата «О происхождении человека» стало логически неизбежной необходимостью. Если бы этого не успел при жизни сделать сам Дарвин, то непременно осуществил бы кто-нибудь другой. «Происхождение человека» – это не «другая тема» и даже не «развитие темы», а просто мысль, доведённая до конца.

Как отметил Н.Я. Данилевский, «без сомнения, если бы Дарвин никогда не написал своего "Descent of men’ (англ. «Происхождение человека»), то вопрос, тем не менее, был бы решён в том же смысле и направлении, как и после категорического объявления, что человек происходит от обезьяноподобных животных. Решение это подразумевательно заключалось уже в общем решении вопроса, как оно дано в книге о происхождении видов» [35, с. 54].

С богословской точки зрения тема «О происхождении видов без человека» главным образом сводится к вопросу о существовании тления и смерти в первозданном мiре.

Тема же «О происхождении человека» вступает в противоречие с библейским повествованием о создании праотцев Адама и Евы, а также об их грехопадении. А поскольку Христос, по апостольскому выражению, является вторым Адамом (1Кор. 15:47), учение о животном происхождении человека вступает в противоречие с целым рядом догматических вопросов, связанных с антропологией, христологией, мариологией, эсхатологией и экклесиологией. Эти догматические искажения православного вероучения, присущие эволюционизму, указаны в [16].

По сути говоря, трактат «О происхождении человека...» содержит в себе прямой духовный вызов христианскому учению о спасении и Спасителе, об искуплённом человеке и Христе Искупителе, о созданном по образу и подобию Божьему (Быт. 1:26) и Обретшем погибшую драхму (Лк. 15:8–9).

Примирить дарвинистское и христианское мiровоззрения невозможно, как невозможно «воцерковить» тотемическую веру в происхождение человека от животных. Тотемизм представляет собой полное забвение Бога Творца. Дарвинизм как «научный тотемизм» стал попыткой интеллектуального оправдания этого древнего духовного заблуждения.

Какими же доводами подтверждает Чарльз Дарвин свою концепцию?

Он пишет: «Главное заключение, к которому привело нас настоящее сочинение и которое разделяют теперь многие естествоиспытатели, вполне компетентные для того, чтобы серьёзно судить о вопросе, состоит в том, что человек произошёл от некоторой менее организованной формы. Основы, на которые опирается этот вывод, никогда не будут поколеблены, потому что (1) близкое сходство между человеком и низшими животными в зародышевом развитии, равно как и (2) в бесчисленных чертах сложения и строения – важных и самых ничтожных, далее, (3) сохранившиеся рудиментарные органы и (4) ненормальные реверсии, к которым всегда склонен человек, представляют такие факты, которые невозможно оспаривать. Они были известны уже давно, но до новейшего времени не открывали нам ничего относительно происхождения человека. Теперь, когда мы смотрим на них в свете наших современных знаний обо всём органическом мiре, в их значении нельзя ошибиться» [цит. по: 48, с. 55].

Признать этот пассаж «научной аргументацией» невозможно.

Характерно, что автор опирается не на факты, а на собственное «сочинение» и на мнение «многих естествоиспытателей» (видимо, имея в виду фальсификатора Геккеля, зятя- «бульдога» Гексли, обожателя Маркса и ещё дюжину своих столь же «компетентных» восторженных почитателей). Вместо христианской веры в сотворение Адама Богом предлагается сомнительный постулат, согласно которому «человек произошёл от некоторой менее организованной формы». Декларируется, будто основы этого вероучительного тезиса «никогда не будут поколеблены». Собственно, после подобного самоуверенного заявления любая дальнейшая аргументация уже оказывается излишней, поскольку автор предъявляет «факты, которые невозможно оспаривать»!

Мы для удобства пронумеровали эти «факты» в приведённом выше дарвиновском тексте цифрами в скобках от (1) до (4). Рассмотрим, что же они представляют собой.

«Факт» (1) – мнимое сходство «в зародышевом развитии». Это – фальшивка Эрнста Геккеля (см. гл. 7, п. 1).

«Факт» (2) – близкое сходство в «чертах сложения и строения». Вообще не понятно, что это сходство может доказывать. Дельфин «похож» на рыбу, но он – зверь. Австралийский сумчатый волк «похож» на нашего лесного волка, но они не родственники (см. гл. 8, п. 7). Ни один суд мiра не признает виновным подозреваемого, если свидетелю кажется, что тот имеет «близкое сходство» с преступником. Необходима несколько более основательная доказательная база.

«Факт» (3) – наличие «рудиментарных органов». Это антинаучное понятие было весьма популярным в XIX веке (см. гл. 7, п. 3.2). Тогда дарвинисты насчитали в организме человека несколько десятков «лишних» органов (гланды, аппендикс, копчик, вилочковая и шишковидная железы, коленные мениски), признанных «рудиментами»: «В дарвиновской медицине на многие десятилетия утвердилось фундаментальное заблуждение, что людям, даже совершенно здоровым, лучше жить и обходиться без определённых органов» [33, с. 284]. В эту категорию попали все те органы, функция которых была физиологам непонятна или казалась «неоптимальной». К началу AAI века медицина сильно продвинулась вперёд, и учёные больше не признают в нашем организме ни одного «ненужного» органа. Так, оказалось, что «аппендикс, несправедливо причисленный к числу рудиментарных, то есть бесполезных, органов, существует не напрасно»: он играет роль «надёжного пристанища» для полезных бактерий, живущих в кишечнике человека» [там же]. Таким образом, в поспешном выводе Дарвина сказалось недостаточное знание анатомии и физиологии. Похоже, серьёзным учёным пора окончательно отказаться от некорректного термина «рудимент», лишь обличающего наше невежество и самомнение.

«Факт» (4) – «ненормальные реверсии» или атавизмы. Это, попросту говоря, – уродства. Иногда у людей наблюдаются патологические проявления в строении тела: хвост, дополнительные соски, волосяной покров на лице. Встречаются также и иные аномалии: две головы, смешанные половые признаки, отсутствие конечностей, шестопалость и т.д. Но это не доказывает, будто предками человека были хвостатые безногие шестопалы-гермафродиты с волосатыми носами...

Можно подвести неутешительный итог. Первые два из приведённых Дарвином «фактов» являются ложными.

Вторые два «факта» абсолютно ничего не доказывают. «Факты» эти известны давно, но никому прежде Дарвина не приходило в голову использовать их в качестве псевдонаучного «обоснования» тотемизма (см. предыдущий раздел).

Дарвин же возвёл эту веру в абсолют: «Великий принцип эволюции остаётся ясным и прочным, когда эти группы фактов рассматриваются в связи с другими, например, со взаимным сродством членов одной группы, их географическим распределением в прошлые и настоящие времена и их геологической последовательностью» [48, с. 55].

Эта вера вполне религиозная. Она альтернативна вере библейской. И Дарвин не скрывает этого: «Нельзя думать, чтобы эти факты свидетельствовали ложно. Тот, кто не смотрит подобно дикарю на явления Природы как на нечто бессвязное, не может больше думать, чтобы человек был плодом отдельного акта творения. Он должен будет признаться, что близкое сходство между человеческим зародышем и зародышем, например, собаки – тождество в плане строения черепа, конечностей и всего тела у человека и других млекопитающих ведёт весьма положительным образом к заключению, что человек и другие млекопитающие произошли от одного общего предка» [цит. по: 48, с. 56].

Здесь автор вновь опирается на те же фальшивые и ничего не доказывающие «факты». Любопытнее всего то, что Дарвин сравнивает библейскую веру в сотворение Богом человека со взглядом дикаря, а сам при этом «весьма положительным образом» объявляет тотемизм истинным учением.

Вышеприведённые рассуждения, принадлежащие Дарвину, взяты нами из трактата митрополита Иоанна (Вендланда) «Библия и эволюция» [48], в котором они приводятся как одна большая цельная цитата. Поражает то, какой силой убедительности обладает эволюционистская идеология. Даже православный архиерей поддался её обаянию и с таким доверием отнёсся ко всем этим легковесным умозаключениям, что не сопроводил их ни единым критическим замечанием. Похоже, у тех, кто всерьёз поверил в эволюцию, никаких сомнений в происхождении человека от обезьяны уже не возникает...

При этом выводы Дарвина остаются логически порочными и совершенно безосновательными.

Идея изображения всей земной флоры и фауны в образе «древа жизни» с неизбежностью привела Дарвина к установлению в кроне этого древа почётного места для вида Homo Sapiens. Так вершиной приматов был объявлен Человек Разумный, а генеалогическое древо человека, соответственно, оказалось укоренённым в мiре животных.

На бумаге всё выглядело гладко и почти безукоризненно, если не считать маленькой, но существенной детали: ни одного промежуточного переходного вида между человеком и обезьянами обнаружено не было. Дарвин был уверен, что они непременно будут найдены в будущем. Но он ошибся.

После публикации «Происхождения человека» целенаправленные поиски наших предков активизировались.

Не утихла эта лихорадка и в ХХ веке. Однако результат оказался нулевым.

Зато было сфабриковано немало фальсификаций и подделок. Это направление «творческой мысли» оказалось гораздо более плодотворным, чем нахождение реальных пращуров. Особенно преуспел в создании фальшивок Пьер Тейяр де Шарден, убеждённый дарвинист (подробнее об этих подделках мы пишем в части III, гл. 1). Но ни одной косточки, про которую было бы достоверно известно, что она принадлежит нашему предку, предъявлено так и не было.

Иерей Олег Мумриков (эволюционист), подводя итог 150-летней усердной работе дарвинистов, приводит достаточно полный и подробный перечень всех кандидатов на роль предков Человека Разумного [75, сс. 397–440]. Классификационное деление включает «протоантропов», «архантропов», «палеоантропов» и «неоантропов». При этом автор учебного пособия отмечает, что «гипотетическое »древо человеческого рода« реконструируется достаточно сложно. Его можно весьма условно представить, рассмотрев серию жизненных форм, описанных антропологами и археологами» [75, с. 397].

Если говорить более строго, все без исключения претенденты на роль нашего предка «оказались» не прямыми, а «боковыми» или «тупиковыми» ветвями эволюции. Другими словами, ни одного прямого родственника найти пока так и не удалось. Этот примечательный факт однозначно вытекает из представленного в [75] обзорного материала.

Беда многих эволюционистов в том, что они боятся делать этот честный и одновременно сокрушительный для них вывод, предпочитая уходить от прямого ответа и запутывая результаты собственных исследований.

Необходимо учитывать следующее обстоятельство. Промежутки времени, разделяющие согласно официально принятой хронологии палеонтологические находки, столь огромны, что невозможно сказать ничего определённого о каких-либо реальных родственных связях между «предками» и «потомками». Генри Джи (Henry Gee), ведущий научный обозреватель журнала «Nature», отмечает, что навязанная всем картина эволюции вида Homo Sapiens «представляет собой исключительно плод людского воображения, оформленный человеческими предрассудками». Автор утверждает: «Объявить ряд окаменелостей генеалогическим древом – это не проверяемая научная гипотеза, а голословное утверждение» [147, с. 65].

Чарльз Дарвин полагал, что сознание человека формировалось в ходе длительного эволюционного развития. Но это мнение несостоятельно ни с духовной, ни с научной точки зрения.

Евангелие повествует, как Иисус Христос исцелил гадаринского бесноватого – человека, имеющего звероподобный облик и поведение. Он разрывал цепи и разбивал оковы, и никто не в силах был укротить его. Всегда, ночью и днём, в горах и в гробах, кричал он и бился о камни (Мк. 5:4–5). Он был как зверь, в одежду не одевавшийся, и живший не в доме, а в гробах (Лк. 8:26). Исцеление несчастного, по слову Спасителя, произошло мгновенно. Его обнаружили сидящего у ног Иисуса, одетого и в здравом уме (Лк. 8:35, см. также Мк. 5:15).

Этот пример свидетельствует, что тем, кому Бог соблаговолит, Он способен даровать ясный разум и привести их к осмысленному поведению. Причём Всемогущему Творцу для этого вовсе не требуется сотен тысяч и миллионов лет. Не длительный эволюционный «процесс формирования сознания», но Слово Божье совершило чудо превращения необузданного безумца в человека разумного и духовного, сидящего у ног Иисусовых.

Святые Отцы единодушно учат, что духовные способности, отличающие человека от животного, Адам первозданный получил от Бога.

Святитель Феофан Затворник справедливо отмечал: «Когда мы характеристику человека перенесём в дух, тогда вся теория Дарвина падает сама собой. Ибо в происхождении человека надо объяснить не то одно, как происходит его животная жизнь, но то паче, как происходил он яко духовное лицо в животном теле с его животною жизнью и душою» [103, с. 261].

В ином месте святитель указывал: «Против Дарвина самое сильное противоядие есть установление различия души и духа. Духу от обезьяны никак нельзя зародиться. Он от Бога и первоначально, и теперь. Душа рождается обычным путём – и дух вдыхается Богом» [105, сс. 234–235]

Общепризнано, что главным отличием человека как существа духовного является его сознание, не имеющее аналогов в видимом тварном мiре. Уникальной особенностью человека является его способность к абстрактному мышлению и связанная с нею способность к речи.

Обезьяны, равно как все остальные животные, абсолютно не способны вступить в мiр абстрактных суждений. Они не могут выделить образы или символы. Они воспринимают лишь реальную ситуацию и действуют в ней сообразно инстинктам или сиюминутной пользе. Они реагируют «разумно» при добыче пищи, опасности, обустройстве логова, брачном ритуале, воспитании детёнышей. Но им не достичь свободы выбора, которая приходит со способностью иметь дело с воображаемыми абстрактными ситуациями. От абстрактного мышления зависят и свобода воли, и моральная ответственность, как понимает их человек.

Иммануил Кант (Immanuel Kant) утверждал, что концептуальная основа, лежащая в основе способности человека к пониманию вообще и овладению языком в частности, присуща человеку от рождения. Он последовательно отстаивал идею, согласно которой, если бы у нас не было особых, заранее запрограммированных врождённых способностей, мы никак не могли бы испытывать чувственные ощущения.

Для распознавания любого типа объектов и событий мы должны иметь заранее встроенные механизмы, позволяющие нам оперировать понятиями, которые мы можем в принципе ассоциировать со своим опытом.

Из числа исследователей, занимавшихся вопросами изучения сознания, выделим философа Чарльза С. Пирса (Charles Pierce), знаменитого физика Альберта Эйнштейна (Albert Einstein) и известного лингвиста Ноама Хомского (Noam Chomsky). Их выводы противоречат «стройной теории» Дарвина.

Как установил Ч. Пирс, мы узнаём факты только благодаря тому, что он называл абдуктивными – в противовес дедуктивным и индуктивным – умозаключениями. Это значит, что мы можем узнавать явления, только связав с внешним мiром уже имеющиеся знания, которые коренятся в нашей врождённой способности (в кантовском смысле) мыслить абстрактно. Это – ключевая концепция современной лингвистики.

Дарвин предполагал, что абстрактные идеи и сам интеллект могут исходить напрямую от материальных фактов. Но Пирс, а вслед за ним и Эйнштейн показали, что это невозможно. Это невозможно в принципе, потому что верно, как раз обратное. Материальный факт не способен без вмешательства разума создать, предположить или подразумевать ни одно абстрактное понятие. Всё это – исключительно действия, совершаемые разумом. Любое физическое явление или объект настолько материальны, что обнаруживают полное отсутствие какой бы то ни было абстрактности.

Ноам Хомский отмечал: «Способности оперировать системой чисел или абстрактными свойствами пространства нельзя научить. Более того, эта способность не появилась под действием «естественного отбора» в процессе эволюции, и, следует заметить, ничего похожего не могло наблюдаться, пока эволюция человека не достигла своей нынешней стадии» [128, с. 39].

Обратим внимание на то, что автор избегает говорить о Боге как о Творце человека и даже пользуется общепринятым понятием «эволюция». Но содержание мысли учёного вполне антиэволюционистское: «ничего похожего не могло наблюдаться» ни на одной из предыдущих «стадий». Другими словами, возникновение разума – не эволюционный процесс.

Хомский писал об этом впрямую: «Предполагать, что имело место эволюционное развитие от «низших» стадий к «высшим» всё равно, что предполагать, будто дыхание эволюционировало в ходьбу; между этими стадиями нет ничего общего» [127, с. 68]. Способность человека к речи и абстрактному мышлению указывает на особые черты, отсутствующие у других видов. Причём эта способность никак не могла развиться эволюционным путём.

Альберт Эйнштейн утверждал: «Мы имеем привычку связывать конкретные понятия и отношения между ними (умозаключения) с конкретными чувственными ощущениями, и происходит это настолько отработанно, что мы даже и не замечаем пропасти, разделяющей мiр чувственных ощущений и мiр абстрактных понятий, хотя по логике эта пропасть непреодолима» [цит. по: 26, с. 250]. Пирс описывал разрыв между конкретным и абстрактным ещё короче: «Разум так же непонятен, как и материя, а отношения между ними – истинная тайна» [там же].

Наличие этой «тайны» и непреодолимой «пропасти» означает, что абстрактное сознание не может появиться само, не может развиться из более примитивной формы психической организации субъекта. Сознание либо есть, либо его нет. Поэтому оно не является плодом эволюционного развития материи, но должно рассматриваться лишь как данность или дар свыше.

Дарвин ошибался, думая, будто к разуму ведут инстинкты. Это предположение нелепо, поскольку разум и инстинкт противоположны друг другу. Как отметил доктор Джеймс Энджелл (James R. Angell) из Чикагского университета (эволюционист), ценность инстинкта зависит от «должного выполнения последовательности шагов, каждый из которых по отдельности бесполезен. Объяснение, связанное с естественным отбором, оказывается адекватным лишь в том случае, если вся последовательность сложных действий появилась одновременно. Предположить, что такое возможно, равносильно вере в чудеса» [122].

Дарвин сознательно и целеустремлённо стремился избежать «чудес», избегая упоминания о них при объяснении происхождения человека. Он воспринимал подобное «чудо» как помеху мнимой стройности своего учения. Однако, вопреки его воле, логическая необходимость признания чуда постоянно сопровождала все его «естественнонаучные» рассуждения.

Эйнштейн писал более честно: «Сам факт, что тотальность нашего чувственного опыта может быть упорядочена средствами мышления (задействуются понятия, создаются и применяются конкретные функциональные отношения между ними, и чувственный опыт соотносится с этими понятиями), – сам этот факт наполняет нас благоговейным трепетом, ибо мы никогда не сможем понять его. Это... настоящее чудо. Мне кажется, что невозможно объяснить, каким образом создаются и связываются понятия, и как мы соотносим их с нашими ощущениями. Единственным определяющим фактором упорядочивания ощущений может являться положительный результат» [цит. по: 26, с. 250].

По всей видимости, дар «создания и связывания понятий» первым получил праотец наш Адам. Именно этим даром пользовался он, нарекая имена всем Божьим творениям: И созда Бог еще от земли вся звери селныя и вся птицы небесныя, и приведе я ко Адаму видети, что наречет я; и всяко еже аще нарече Адам душу живу, сие имя ему. И нарече Адам имена всем скотом, и всем птицам небесным, и всем зверем земным (Быт. 2:19–20).

Так, говоря эйнштейновским языком, «чувственный опыт» Адам упорядочивал «средствами мышления».

Этот дар является не плодом эволюционного развития человека, но следствием полученного при сотворении от Бога дыхания жизни (Быт. 2,7). И, как верно отметил Альберт Эйнштейн, это есть «настоящее чудо».

Завершим раздел высказыванием знаменитого нейрофизиолога, лауреата Нобелевской премии, Джона Экклза (John Eccles): «Я вынужден верить в сверхъестественное происхождение моего уникального сознания, или моего уникального «я», или души» [цит. по: 95, с. 272].

Одно из евангельских чудес, совершённых Господом Иисусом Христом, может служить подтверждением того, что способность к речи является не плодом эволюционного развития, но даром, полученным от Бога. Спаситель исцелил глухого и немого человека: И приведоша к Нему глуха и гугнива, и моляху Его, да возложит нань руку. И поем его от народа единаго, вложи персты Своя во уши его и плюнув коснуся языка его; и воззрев на небо, воздохну и глагола ему: «Еффафа!», еже есть «раз верзися». И абие разверзостася слуха его, и разрешися уза языка его, и глаголаше право (Мк. 7:32–35).

Возможность слышать и говорить «право» появилась у исцелённого человека не в течение какого-то времени, а сразу, мгновенно (абие). Это является указанием на то, что способность к владению языком и способность воспринимать слова не должны рассматриваться как продукт длительного эволюционного процесса. Развиваться могут лишь имеющиеся в наличии способности. К обезьянам Бог не обращался с призывом: «Еффафа!» Поэтому способности к речи у них нет. Можно даже сказать, что речь для них противоестественна.

Согласно Дарвину, параллельно с совершенствованием умственных способностей человека, шаг за шагом, в течение длительных эпох развивалась и речь. Он проводил аналогию между освоением любой знаковой системы (например, постижением ребёнком конкретного языка) и возникновением человеческих способностей к речи. Дарвин отмечал, что молодой организм, взрослея, постепенно усваивает присущую ему экспрессивную систему. Следовательно, заключал он, способность к речи у человека должна была развиваться постепенно. Дарвин считал, что многие поколения предков человека разрабатывали системы знаков, со временем превратившиеся в нынешнюю способность к речи.

Однако речь человека качественно отличается от звуков, издаваемых животными. И это касается не только более развитой и тонкой способности людей к воспроизводству звуков, но прежде всего – к нашему сознанию. В результате проводимой целенаправленной дрессировки удалось научить обезьян связывать несколько сотен реальных ситуаций с видимыми жестами (знаками), жетонами или ударами по клавишам клавиатуры. Этот факт безусловно свидетельствует о том, что обезьяны – весьма сообразительные существа. Но интеллектуальные способности обезьян несравнимы с человеческими.

«Речь» обезьян, как и всех прочих животных, относится не к проявлению способности абстрактного мышления, а к инстинктивным потребностям (боль, обнаружение пищи, сигнал «опасность» и т.п.). Языку жестов обезьяны обучаются у людей. Сами они не способны связывать элементы языка с абстрактными понятиями. «Речь» животных основана на подражании, а не на творческом использовании лингвистических возможностей. Они наблюдают за людьми и повторяют жесты за ними.

Ноам Хомский отмечал: «Исследования способности высших человекообразных обезьян постигать знаковые системы, по-моему, доказали, что прав традиционный взгляд, а именно: даже самые элементарные языковые способности лежат далеко за пределами возможностей даже самой сообразительной обезьяны» [128, с. 239].

Важно отметить то, чего обезьяны делать не могут.

В псевдоречевом поведении обученных обезьян полностью отсутствует такой элемент, как вопросы. Они, похоже, просто не способны понять, что такое вопрос.

Люди, в отличие от прочих бессловесных тварей, посредством дара речи легко и естественно прибегают к диалогу.

Общение с животными у человека происходит по преимуществу в повелительном наклонении посредством приказаний и команд: «Ешь!», «Сидеть!», «Гулять!». Звери не воспринимают даже простых повествовательных предложений типа: «Я иду», «Детёныш спит», «Мама заболела». И, тем более, они не способны передать ничего подобного ни на языке жестов, ни как-либо иначе.

В «речи» обезьян совершенно отсутствуют синтаксические структуры, то есть они не способны упорядочивать знаки по определённым правилам. Они не отличают глаголы от существительных, одинаково воспринимая понятия «еда», «кушать», «кушать эту еду». Нет никаких свидетельств о том, что они вообще способны различать грамматические категории.

Люди обладают удивительной способностью выбора адекватных грамматических структур, существующих в языке. А.С. Пушкин, по справедливости считающийся создателем современного русского языка, не изобрёл ни одной новой грамматической структуры. Он лишь гениально использовал то лингвистическое богатство, которое содержится в нашем языке.

Овладевающий языком ребёнок не перебирает все возможные варианты построения грамматической структуры. Он просто откуда-то знает заранее, как её выстроить правильно. Иначе, как показал Ноам Хомский, невозможно объяснить скорость и точность решения грамматических проблем. Дети выбирают возможные варианты построения грамматических структур, заранее отбрасывая неподходящие комбинации. Любой ребёнок, говоря на любом языке, может совершить этот удивительный подвиг после трёх-пяти лет опыта речи. Каждый нормальный ребёнок способен выучить любой из пяти с небольшим тысяч языков мiра, если для этого имеется соответствующая языковая среда.

Обезьяны не делают ничего даже отдалённо похожего. Если обезьяну путём дрессировки обучить подражательной речи (к примеру, жестовой), она не сможет передать свой навык ни соплеменникам, ни своему потомству.

Как остроумно заметил Хомский, «трудно представить, что какой-то другой вид, скажем, шимпанзе, имеет способность к речи, но почему-то ему никогда не приходило в голову ею воспользоваться» [128, с. 239]. Не существует сведений о том, что это биологическое чудо когда-либо имело место. Если обученные «речи» обезьяны теряют контакт с человеком, научившим их «языку жестов», их способности вскоре исчезают, а не сохраняются и не приумножаются.

В исправленном издании «Происхождение человека...» 1874 года Дарвин писал: «Я не сомневаюсь, что язык обязан своим происхождением звукоподражанию и изменениям разнообразных естественных звуков, голосам других животных и инстинктивным крикам самого человека» [цит. по: 26, с. 235]. «Не могли ли особенно сообразительные обезьяноподобные животные подражать рычанию хищника, чтобы предупредить своих собратьев-обезьян о природе подстерегающей их опасности?» – спрашивает Дарвин и тут же выдвигает предположение, что «это, наверное, был первый шаг в образовании языка» [там же, с. 236].

Отметим, что стиль рассуждения («я не сомневаюсь...», «не могли ли?..», «наверное»), мягко говоря, трудно назвать научным.

На самом деле, способность к подражанию звукам зверей и даже к копированию человеческой речи не является признаком высокого интеллекта или «особой сообразительности». В этом отношении, как известно, искусны попугаи, галки и некоторые другие приручённые птицы, но их никто не назовёт разумными собеседниками. По мнению лингвиста Джона Оллера и биохимика Джона Омдала, «сказать, что примитивный крик некоего животного был первым шагом к зарождению языка – всё равно, что сказать: первое животное, вскарабкавшееся на дерево, сделало решающий шаг к освоению космоса» [26, с. 266].

Звукоподражание, даже самое искусное, не есть осмысленная речь. Хороший пародист может весьма точно воспроизвести фразу на незнакомом языке, совершенно не понимая её смысла. Также наблюдательный художник способен скопировать иероглифы чуждой ему культуры, не догадываясь об их содержании. Но эти действия, очевидно, не могут считаться примерами освоения устной или письменной речи.

Герберт Террейс (Herbert Terrace) предложил такой наглядный пример: «Представьте себе, что голубя научили клевать в определённом порядке разноцветные клавиши: сначала зелёную, потом белую, потом красную, потом синюю. Затем на клавишах написали: «Пожалуйста», «Дайте», «Мне», «Зерна». И птица, нажимая на привычные клавиши, составила фразу. Можно ли считать это актом речевого поведения?» [цит. по: 26, с. 265].

Прежде чем начать осмысленно говорить «мама» или «папа», узнавая своих родителей, всякий ребёнок проходит стадию развития, известную как «детский лепет». Расшифровывать подобные тремоло, бормотания и мычания было бы таким же бездарным занятием, как пытаться найти разумный смысл в криках обезьян и других животных. Это – не речь. В лучшем случае это – фонетически оформленные эмоции. Так же и в звуках, издаваемых обезьянами, эмоции могут наличествовать (радость, опасность, агрессия), но разумной речи они не представляют.

Дарвин высказал мысль о том, что дети постигают язык, повторяя при этом этапы возникновения языка. Это следует понимать так, что эволюцию (точнее – «духовную эволюцию»), якобы, проходит каждый индивидуум.

Так Дарвином была сделана попытка распространить геккелевский «закон рекапитуляции» на стадию постэмбрионального развития человека. Но, как мы знаем, закон о мнимом повторении филогенеза в онтогенезе есть ложь (см. гл. 7, п. 1). Так и в личном развитии мы не проходим никакого псевдоэволюционного повторения выдуманных этапов ни на физиологическом, ни на духовном уровне.

Примечательно, что признание физической эволюции вида Homo Sapiens заставляет дарвинистов утверждать и наличие духовной эволюции.

Альберт Эйнштейн проанализировал мысль Дарвина об эволюционном возникновении языка и пришёл к выводу о её полной несостоятельности. Эйнштейн пользовался дарвинистским языком, но содержание его слов обличает эволюционную идеологию. Он писал: «Первый шаг к появлению языка – связать коммутируемые (то есть пригодные для обмена) знаки с чувственными ощущениями. Очень вероятно, что все склонные к контактам животные достигли этого примитивного уровня общения – по крайней мере, до какой-то степени» [цит. по: 26, с. 244].

Но это ещё не язык. Подобное общение присуще почти всем бессловесным тварям: игра хвоста собаки, брачные танцы зверей и птиц, угрожающие боевые действия самцов на турнирах... Как бы ни казались с нашей человеческой точки зрения эстетически «богатыми» подобные затейливые церемонии у животных, все они являются лишь проявлением инстинкта, но не разновидностью осмысленного языка.

Далее Эйнштейн указывал: «Более высокий уровень достигается тогда, когда вводятся и понимаются другие знаки, уста, наливающие отношения между теми знаками, которые обозначают чувственные ощущения. На этой стадии уже возможно выразить целый комплекс ощущений; здесь мы уже можем говорить о появлении языка» [там же].

Существенным является то, что данный выделенный уровень организации языка не наблюдается у животных. По этой причине не вполне корректно говорить о нём как о «втором шаге» или «второй стадии» развития языка. Подобное словоупотребление может ввести в заблуждение, поскольку оно априори подразумевает наличие некоего эволюционного процесса, существование которого никем не наблюдалось.

Альберт Эйнштейн утверждал, что лишь на ещё более поздней стадии, «когда часто используются так называемые абстрактные понятия», «язык становится инструментом мышления в полном смысле слова». На этом этапе язык достигает «большей внутренней стройности», и одновременно ослабевает его прямая зависимость от «информации, полученной через ощущения». На этой стадии, как полагал Эйнштейн, «всё зависит от того, до какой степени слова и словосочетания соответствуют мiру ощущений» [там же].

Здесь опять же следует под «этапами» и «стадиями» подразумевать не процесс, а качественное состояние сознания у различных индивидов. В таком случае мысль учёного будет несомненной.

Добавим к сказанному важное наблюдение. Ни один живой язык не имеет тенденции к усложнению. Напротив, с течением веков всякий язык лишь теряет изначальное богатство своих грамматических (падежи, глагольные времена, наклонения и др.) и фонетических (гласные и согласные звуки, назальные, гортанные, дифтонги и др.) форм. Лексический запас языка иногда может пополняться за счет новообразованных и заимствованных слов. Но при этом любой древний язык в грамматическом и звуковом отношении богаче своего современного преемника. Церковнославянский язык, к примеру, богаче любого современного славянского языка – русского, украинского, сербского, болгарского. Староанглийский язык богаче современного английского и его американского диалекта.

Из этого вытекает вывод, противоположный тому, что сделал Дарвин и, вслед за ним, эволюционистская лингвистика. Если любой язык не развивается, а деградирует, значит, изначально он был не примитивным «звероподобным», а, напротив, более совершенным и полноценным.

В этом можно увидеть правду библейского повествования о вавилонском смешении языков: На всей земле был один язык и одно наречие... И сказал Господь: вот, один народ, и один у всех язык; и вот что начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали делать; сойдем же и смешаем там язык их, так чтобы один не понимал речи другого. И рассеял их Господь оттуда по всей земле; и они перестали строить город и башню. Посему дано ему имя: Вавилон, ибо там смешал Господь язык всей земли, и оттуда рассеял их Господь по всей земле (Быт. 11:1 и 11:6–9).

Все существующие языки, с одной стороны, даны впавшему в гордыню человеческому роду в наказание. С другой стороны, они дарованы нам Богом и, следовательно, несут в себе изначальное божественное совершенство. В процессе использования грешными людьми языки могут терять свою красоту, искажаться. Всесовершенный Бог не мог дать людям «плохих» языков. Некоторые из языков стали бедными и невыразительными в результате деградации их носителей, иные языки оказались даже вовсе вымершими.

Один из предшественников Дарвина, французский естествоиспытатель Жан Батист Ламарк (Jean Baptiste Lamarck) полагал, что в природе постоянно происходит плавная эволюция. Он даже отрицал существование видов, считал все выделяемые межвидовые границы «условностью» и учил, будто происходит непрестанная всеобщая трансформация одних организмов в другие.

Судя по всему, Ламарк ошибался. Эта точка зрения противоречит многочисленным наблюдениям за природой, в которой каждый вид проявляет себя как вполне стабильная и жизнеспособная популяция. Незначительная внутривидовая изменчивость не нарушает этого закона. Виды не перемешиваются и даже не скрещиваются между собой, но сохраняются по роду их (Быт. 1, 25). Виды, скорее, склонны к вымиранию, чем к превращению во что-то иное.

Н.Я. Данилевский писал о «произвольности и несбыточности умозрений Ламарка» и о «полной их несостоятельности» [35, с. 61].

В природе не встречается особей, которые не принадлежали бы к какому-нибудь устойчивому виду, но находились бы «между» близких видов: между кошками и собаками, между дубом и ясенем, между пшеницей и рожью, между стрижами и ласточками. Иногда так называемые мозаичные организмы вроде современного утконоса или вымершего археоптерикса интерпретируются эволюционистами как «межвидовые» или «переходные» формы, но для такого взгляда нет никаких серьёзных оснований. Ни один вид не трансформируется в иной и не образован из предшествующего, но каждый вид имеет неповторимые характерные для него признаки, определённые свыше Богом Творцом. Разные породы обезьян не смешиваются друг с другом и не переходят одна в другую.

И уж заведомо человек не может происходить от обезьяны.

Дарвин, в отличие от Ламарка, не отрицал наличия биологических видов. Но при этом он выдвинул концепцию, согласно которой один вид посредством восходящей эволюции трансформируется в другой. Этот процесс он и назвал «происхождением» видов.

На самом деле, в природе не наблюдается плавного перехода от одной эволюционной «стадии» развития к другой «стадии». Напротив, мы видим лишь различные дискретные независимые друг от друга устойчивые жизненные формы, подобные квантовым уровням положения электронов в атоме. Иначе говоря, соотношение между живыми видами можно сравнить с системой стабильных химических элементов в таблице Менделеева. Не всякое произвольное сочетание биологических признаков приводит к устойчивому жизнеспособному виду – равно как не всякое наугад взятое соотношение протонов и нейтронов даёт атомное стабильное ядро. Этого не учли ни Ламарк, ни Дарвин.

В частности, есть «уровень» животного, а есть «уровень» человека. И между этими «уровнями» не может быть ничего. Нет, и никогда не было ни «получеловека», ни «четверть-человека». Ни по анатомическому строению, ни по уровню сознания. Принципиально невозможен никакой пошаговый эволюционный процесс от бессловесности зверей к осмысленной речи человека, от инстинкта к разуму.

Ущербность дарвинизма всегда обнажается, когда встаёт вопрос о чём-то, прежде не существовавшем: о зарождении нового органа, о появлении неизвестного раньше вида, о возникновении жизни.

Эволюционисты с лёгкостью готовы живописать, как «мог бы» развиться слабый зачаточный орган зрения в совершенный глаз орла. Но они не умеют ответить на вопрос: из чего образовался первый «плохо настроенный» глаз перед началом своей дальнейшей «эволюции»? Дарвинисты упоительно фантазируют о том, как «мог бы» в прошлом эволюционировать некий вид. Но не способны объяснить: как представители каждого вида сумели добиться изначально полной гармонии в целесообразности своего внешнего и внутреннего строения? Они, якобы, «знают», во что эволюционировала первая живая клетка. Но не в состоянии сказать: откуда она взялась?

Ложь эволюционизма становится очевидна, если признать, что живой мiр устроен по квантовому принципу. Эволюционистская методология, в противоречие этому принципу, предлагает искать несуществующие плавные переходы между живыми природными формами. Поэтому вполне ошибочной с научной и духовной точек зрения следует считать, к примеру, следующую псевдохристианскую апологетику: «Как бы постепенно и последовательно ни происходил процесс создания человека, несомненно, что на какой-то ступени он становится человеком и начинает собой новый период» [108, с. 87].

Никаких «постепенных и последовательных» ступеней не было.

В предыдущей главе мы отметили, что прославленный учёный Альберт Эйнштейн выступил с критикой дарвинизма, показав принципиальную невозможность преодолеть скачок в уровне сознания между обезьяной и человеком. Отчего физик, круг интересов которого был далёк от биологических проблем, вдруг занялся этой темой и, неожиданным образом, предложил серьёзный критический анализ дарвиновского учения о происхождении человека?

По всей вероятности, Эйнштейна подвигло к этому глубокое осознание им квантовой природы устройства мiра. Вспомним, что Нобелевскую премию он получил за уравнение фотоэффекта.

Объяснение этого обнаруженного А.Г. Столетовым явления удалось дать благодаря открытию Максом Планком существования дискретных (квантованных) порций энергии (hv).

В этом новом физическом взгляде на мiр заключается результат принципиальной значимости: оказывается, для электрона не все энергетические уровни являются «разрешёнными». Положение элементарных частиц определяется квантовыми порциями полученной ими энергии.

По-видимому, подобные соображения подвигли Эйнштейна признать разными «квантовыми уровнями» состояния сознания обезьяны и человека. Только «прыжок», «квантовый переход», но никак не постепенное эволюционное изменение «малыми шагами» позволяет адекватно описывать феномен «появления» человека. В Библии это названо словами: И вдуну (Бог) дыхание жизни, и бысть человек в душу живу (Быт. 2, 7).

«Само по себе» такое произойти не могло. Созданием человека был явлен новый «потенциальный уровень», который задал Творец. На этот уровень, как на пьедестал, Бог возвысил нашего праотца. Самостоятельно Адам вскарабкаться на такую духовную высоту не смог бы в принципе. Обезьяна никогда не будет способна подняться на уровень человеческого сознания.

Вот почему человек не произошёл от обезьяны.

«Квантовое» или «разрешённое для существования биологических видов» состояние живого мiра верно отражает картину бытия. Признав это, становится понятной великая неправда дарвинизма.

О качественных «скачках» или биологических «уровнях» писали некоторые учёные-антидарвинисты. Достаточно вспомнить гипотезу сальтационизма (от saltus – скачок) Рихарда Гольдшмидта (Richard Goldschmidt) 1940 г., именуемую иначе «гипотезой обнадёживающих уродов» (hopeful monsters). Можно привести также в пример «гипотезу прерывистого равновесия» Стивена Гулда (Stephen Gould) и Найлза Элдриджа (Niles Eldredge) 1972 г., содержащую идею «квантовой» или «пунктирной» эволюции. В отрицании возможности медленных постепенных изменений при образовании новых видов проявилась верная научная интуиция этих исследователей. Но, однако, они не преодолели в себе того стереотипа безбожного мышления, который утвердился в науке после Дарвина. Будучи эволюционистами, исследователи ошибались, считая, что одни виды могут каким-то образом скачкообразно «переходить» в другие. Это не так. Во всяком случае, такого явления никто не наблюдал. Правильнее было бы говорить иначе: поскольку между видами отсутствуют плавные переходы, то каждый из них, по замыслу Премудрого Творца, отделён от других непреодолимой пропастью.

К сказанному стоит сделать единственную оговорку. Под «видами» следует понимать не обязательно современное их определение в биологических границах условной общепринятой классификации. Более точно было бы говорить о син- гамеонах – так называются популяции особей, способных к скрещиванию в естественных условиях. Это понятие близко, если не абсолютно, подходит к библейскому понятию מין (мин). Такой род-вид представляет собой популяцию особей, объединённую естественными филогенетическими связями в самом объективном и реальном смысле «кровного родства». Изменчивость в пределах такого рода-сингамеона является бесспорным наблюдаемым фактом. При этом за пределы своего вида-рода никто не выходит, сохраняясь «по роду-мину своему».

Всякому созданному роду-сингамеону Бог определил отличительные не только анатомические, но также и психические особенности. Эта тема нагляднее всего раскрывается в художественном жанре басни, где каждый персонаж наделён не только разной силой, но и узнаваемым характером (медведь, свинья, мартышка, осёл...).

Сказанное про наличие характерных физиологических и психических особенностей верно для всех видов без исключения, но особенно ярко наблюдается на человеке. Священное Писание утверждает, что все сухопутные животные были произведены, по Божьему повелению, не один от другого, а от земли (Быт. 1, 24). От земли же, точнее от праха земнаго, а не от животного был произведён человек: И созда Бог человека, персть взем от земли (Быт. 2, 7). Также и бессмертная душа унаследована человеком не от животных, но является даром свыше. Качественное отличие нашего разума от обезьяньего не допускает возможности его формирования путём «пошагового усложнения».

Джон Оллер и Джон Омдал убедительно доказали, что «никакой сугубо материалистический процесс не мог создать язык. Логическая пропасть, разделяющая мышление от материи, – непреодолимый барьер для любого материалистического взгляда» [80, с. 266].

Если говорить в терминах Чарльза Пирса и Альберта Эйнштейна, «пропасть», описанная ими, может быть преодолена только благодаря вмешательству поистине трансцендентного Разума. К этому выводу пришли оба мыслителя.

Ноам Хомский подтвердил данный вывод наблюдением за человеческим сознанием, выраженным в способности к освоению речи: «Скорость, с которой на определённых этапах жизни увеличивается запас слов, столь велика, а точность и сложность усваиваемых понятий столь замечательна, что следует заключить: система понятий, с которыми связывают основы лексики, каким-то образом изначально присуща человеку» [128, с. 139]. Иными словами, система понятий не выстраивается в нашем уме на пустом месте, она должна быть знакома ребёнку ещё до того, как он начинает её использовать. Вся система должна присутствовать до того, как её начнут задействовать для интерпретации чувственного опыта.

Несомненно, люди и только люди задуманы так, чтобы воспринимать разнообразие языковых систем, представленное более чем пятью тысячами языков. Следовательно, как считают некоторые исследователи, способность к речи должна быть выражена в геноме человека [26, с. 255].

Хомский указывал, что такие интеллектуальные достижения, как овладение языком, целиком и полностью находятся в рамках биологически обусловленной способности к познанию. Мы «специально предназначены» для того, чтобы сложнейшие и интереснейшие когнитивные структуры развивались быстро и практически без нашего вмешательства.

Такой способностью не обладает никто из других известных нам Божьих созданий. Это позволяет утверждать, вопреки учению Ч. Дарвина, наличие непреодолимого «квантового скачка» между человеком разумным и прочим животным мiром.

Основателем евгеники считается сэр Френсис Гальтон (Francis Galton). Будучи внуком Эразма Дарвина (по материнской линии), он приходился кузеном Чарльзу Дарвину. Двоюродные братья имели, помимо родственного общения, взаимное духовное влияние друг на друга.

Как отмечено в Британской энциклопедии, Гальтон «был одним из первых, кто осознал значение дарвиновской теории эволюции для человечества» [145, сс. 97–98]. Он полагал, будто человек наследует от своих предков характер, таланты, интеллект, а также нехватку этих качеств. Гальтон считал, что людей, подобно животным, можно и нужно селекционировать, добиваясь улучшения породы. Он придумал термин «евгеника» (от греческого εὐγενής – «хорошего рода, благородный»), которым окрестил науку, изучающую способы улучшения физических и интеллектуальных качеств человека.

Первую свою статью на эту тему он написал в 1865 году – между публикациями книг Чарльза Дарвина «Происхождение видов...» (1859 г.) и «Происхождение человека...» (1871 г.). В этой статье Гальтон отрицал, что умственные способности человека дарованы ему Богом и что человечество претерпело грехопадение во времена Адама и Евы. Он считал, будто религиозные чувства – «не более, чем эволюционные приспособления, обеспечивающие выживание человека как биологического вида» [143]. О смысле первородного греха Гальтон писал: «Согласно моей теории. человек не был когда-то на более высоком уровне развития, с которого он спустился, – но, напротив, быстро поднялся с более низкого уровня. и лишь недавно, после десятков тысяч лет варварства, человечество стало цивилизованным и религиозным» [144].

Своему кузену Гальтон признавался: «Появление Вашего труда «Происхождение видов.» повлекло за собой настоящий перелом в моей жизни; Ваша книга избавила меня от пут старых предрассудков, как от ночного кошмара, и я впервые обрёл свободу мысли» [цит. по: 131, с. 74].

В свою очередь, идеи Гальтона повлияли на Дарвина.

Когда Чарльз Дарвин прочёл его книгу «Наследственная гениальность» (Hereditary Genius, 1869), он написал автору: «В некотором отношении Вы обратили в свою веру её рьяного противника, ибо я всегда утверждал, что за исключением полных глупцов, люди не слишком отличаются друг от друга интеллектуально; их различают лишь усердие и трудолюбие» [145].

Таким образом, именно Гальтону обязан Дарвин тем, что решился распространить свою эволюционную теорию с мiра животных и растений на человечество. Он не упоминает Гальтона в «Происхождении видов.», но более 10 раз ссылается на него в книге «Происхождение человека.»!

В свете сказанного невозможно отрицать, что Чарльз Дарвин имеет личное и непосредственное отношение к появлению такого печально известного явления, как социальный дарвинизм, ядром которого является лженаука евгеника. Социальный дарвинизм стал неотъемлемой частью цельного мiровоззрения натуралиста. Он начал с утверждения об эволюционном происхождении всех растительных и животных видов, затем перенёс это учение на человека (как на один из конкурирующих видов). Венцом дарвиновской эволюционной концепции стало заявление о действии тех же «естественных» законов в социальной сфере. Дарвин уже не мог пойти на попятную и отрицать действие «закона борьбы за существование» и принципа «выживания наиболее приспособленных» на верхнем – человеческом – уровне эволюционной лестницы.

Князь Пётр Алексеевич Кропоткин по этому поводу сетовал: «Нет такого насилия белых народов над чёрными или же сильных по отношению к слабым, которого не старались бы оправдать этими словами – «борьба за существование"» [63, с. 470].

Дарвин же в «Происхождении человека...» писал: «Цивилизованные расы почти наверняка истребят или вытеснят дикие народы по всему мiру» [цит. по: 45, с. 284].

Созвучно высказывался писатель Герберт Уэллс (Herbert Wells), убеждённый дарвинист и ученик самого Томаса Гексли: «Единственное, что было бы разумно и логично сделать с действительно низшей расой, – это уничтожить её» [цит. по: 8, с. 22]. Дэвид Дьюк, ученик Уэллса и лидер нескольких расистских организаций, в число которых входит Ку-Клукс-Клан и Американская нацистская партия, писал: «Чарльз Дарвин в своём труде об изменениях и эволюции всех форм жизни показал, что исключительные способности человечества развились благодаря законам наследственности и тому, что он назвал естественным отбором. Его шедевр «Происхождение видов» имеет подзаголовок, коротко и ясно выражающий основную идею: «сохранение благоприятствуемых пород в борьбе за жизнь"» [там же]. Дьюк отмечал, что эта идея имеет отношение не только к отбору на уровне отдельных особей, но, «что даже более важно, к процессу отбора, распространяющемуся на виды и подвиды (расы)» [там же].

Дарвин был одним из первых, кто сам научно «оправдывал» и побуждал других «оправдывать» царящую несправедливость: «У дикарей слабые телом или умом скоро уничтожаются. Мы, цивилизованные народы, стараемся по возможности задержать этот процесс уничтожения, делаем всё возможное для изучения способов их лечения, мы строим приюты для слабоумных, калек и больных... Таким образом, слабые члены цивилизованного общества плодят себе подобных. Ни один человек не будет иметь ни малейшего сомнения в том, что это обстоятельство – крайне неблагоприятно для человеческой расы. Едва ли найдётся кто-либо настолько невежественный, чтобы позволить этим худшим ЖИВОТНЫМ размножаться» [45, с. 212].

Сам Дарвин сторонился участия в какой-либо партийной (националистической или социалистической) деятельности. Но он определённо симпатизировал всякому учению о борьбе за выживание и, главное, своей эволюционной «теорией» предоставил политическим лидерам наукообразное обоснование их необузданных претензий. Гальтон также был не партийным лидером наподобие фюрера, но имел репутацию «учёного», идеолога. При этом он полагал, что евгеника подтверждает право англосаксонской расы на мiровое господство. Он намеревался сделать евгенику «частью рационального сознания, наподобие новой религии» [55, с. 135].

Как отмечено в сборнике «Идеология дарвинизма», Дарвин безусловно «понимал, к каким последствиям может привести его биологическая теория. Среди этих последствий – и ничем не ограниченный социальный дарвинизм» [45, с. 95].

Сторонниками евгеники были такие известные политические фигуры, как Теодор Рузвельт, Вудро Вильсон и Уинстон Черчилль. Её поддерживали верховные судьи США Оливер Уэнделл Холмс и Луис Брэндис. У истоков американской евгеники стоит Институт Карнеги, сотрудники которого имели глубокие личные и профессиональные отношения с немецко- фашистскими коллегами.

После Второй мiровой войны слово «евгеника» стало восприниматься как бранное. Оно было дискредитировано ужасами расовой политики гитлеровской Германии. Однако и поныне идеи социального дарвинизма живы. Как отметил Рассел Григг, теперь приверженцы этой системы взглядов стали называть себя «специалистами в области «популяционной биологии», «генетики человека», «расовой политики» и т.п. Журналы также переименовывались. «Анналы евгеники» превратились в «Анналы генетики человека», а ежеквартальник «Евгеника» стал «Вестником социобиологии"» [45, с. 41].

Как отметил В.Ю. Катасонов, социал-дарвинизм не только не сдал своих позиций, но продолжает шествие по планете. Вместо грубого мальтузианства, оправдывавшего кровопролитные войны, появляются проекты под названием «управление демографическими процессами» или «планирование семьи». Вместо «негативной евгеники» – пропаганда абортов. А вместо «положительной евгеники» – захватывающие идеи создания «сверхчеловека» и прочие проекты трансгуманизма. Исчезают старые вывески; их место занимают новые названия. Чтобы у людей было больше доверия к этим новым вывескам, их представляют, как новые «науки»: «социальная биология», «биологическая социология», «генная инженерия», «эволюционная психология» и прочее. Но за ними прячется прежний социал-дарвинизм с его человеконенавистнической антихристианской сущностью [см. 55, с. 150].

Пропагандируется эвтаназия. Если евгеника обещает обеспечить «хорошее рождение», то эвтаназия – «хорошую смерть». Можно сказать, что вместе они составляют две стороны одной медали.

Евгеника сопровождает капиталистическое, рыночное сознание. Подтверждением этому может стать следующий яркий пример. В советскую эпоху отечественной истории, сопровождавшуюся лозунгами всеобщего равенства, евгеника была объектом критики как «буржуазная» наука. Эта традиция шла ещё от классиков марксизма. Но с переходом страны на рельсы рыночной экономики в эпоху «перестройки» нам была представлена идеологическая программа, раскрытая во всей звериной сущности социал-дарвинизма. Вот что опубликовал в журнале «Вопросы философии» в 1992 году академик Н.М. Амосов: «Человек есть стадное животное с развитым разумом, способным к творчеству... За коллектив и равенство стоит слабое большинство людской популяции. За личность и свободу – её сильное меньшинство. Но прогресс общества определяют сильные, эксплуатирующие слабых» [4]. «Исправление генов зародышевых клеток в соединении с искусственным оплодотворением даёт новое направление старой науке – евгенике – улучшению человеческого рода. Изменится настороженное отношение общественности к радикальным воздействиям на природу человека, включая и принудительное (по суду) лечение электродами злостных преступников» [там же].

Таким образом, социальный дарвинизм как дело жизни Гальтона и Дарвина под руководством «сильного меньшинства» продолжает приносить свои вредоносные плоды и после Нюрнбергского процесса 1945–1946 годов.

Во всяком случае, дарвинизм неотделим в идеологическом и политическом смыслах от тех социальных теорий, которые он питает и вдохновляет. Весьма символично и справедливо, что основоположник евгеники Фрэнсис Гальтон в 1902 году получил медаль Дарвина в Королевском научном обществе, а в 1908 году – медаль Дарвина-Уоллеса в Линнеевском обществе. Аксиос!!!

В сборнике «Идеология дарвинизма» содержится следующий афоризм: «Дарвин выпустил из бутылки джина дарвинизма» [45, с. 170]. Этот «джин» вдохновил многих вождей и политических лидеров, которые всерьёз восприняли слова Дарвина о том, что секрет успеха «заключается в применении его теории» [37, с. 96].

Губительное действие дарвинизма наблюдал и предвидел его разрушительное действие Н.Я. Данилевский. Он признавал убеждения Дарвина деистическими, но при этом отмечал: «Этот дарвинов деизм не может быть обязателен для его последователей, ибо не вытекает из его учения, не находится ни в какой внутренней необходимой связи с ним, а есть чисто личная субъективная его особенность» [35, с. 53].

Узаконенный и «научно» обоснованный принцип «борьбы за существование» нашёл своё воплощение в различных модификациях: классовая борьба, социально-экономическая борьба, борьба за расовую чистоту нации...

Взятый же на вооружение принцип «естественного отбора» был воплощён в воле некоторых идеологов, присвоивших себе право объявлять противников врагами с целью последующего их утеснения и даже уничтожения. Так, в Манифесте коммунистической партии заявлено, что «пролетариат – могильщик буржуазии» [71]. Созвучные позиции по отношению к «низшим» сформулированы идеологами «благородной науки» евгеники и теоретиками национал-социализма.

Антихристианский смысл всех подобных, основанных на дарвинизме эволюционистских «теорий» и их «практических приложений» очевиден.

Философское развитие идей Дарвина было тотчас подхвачено и поднято как знамя марксистами.

Архимандрит Рафаил (Карелин) отмечает: «Дарвинизм – оправдание революции, ведь сама эволюция представляет собой непрерывную цепь микрореволюций. Принцип один, дело только в длине прыжка. Дарвинизм, уверив человека в том, что он всего-навсего интеллектуальный зверь, оправдал убийство и садизм, как проявление естественных инстинктов, вождизм – как структуру волчьей стаи, разврат – как природное стремление иметь больше потомства, насилие – как право сильного, которое осуществляется везде и всегда» [87, с. 90].

Карл Маркс, основоположник коммунистической идеологии, писал о «Происхождении видов...»: «Книга Дарвина очень важна; она служит основой моей идеи естественного отбора в классовой борьбе на протяжении истории. она (книга Дарвина) не только нанесла смертельный удар «телеологии» в естествознании, но и эмпирически объяснила её рациональный смысл» [45, с. 80].

Есть свидетельства современников о том, что Маркс «месяцами не говорил ни о чём, кроме Дарвина и огромного значения его научных открытий» [там же]. Будучи в полном восхищении от мыслей британского «коллеги», Маркс решил посвятить ему главный труд своей жизни «Капитал». Дарвин сдержанно поблагодарил за оказанную честь. и отказался.

Однако Маркс не утихомирился. Дарственный экземпляр «Капитала» он подписал такими словами: «Дарвину от пылкого поклонника».

Они встречались не раз. Общение было не затруднительно, поскольку с 1849 года до своей смерти в 1883 году немецкий политэконом проживал в эмиграции в Лондоне.

В одном из писем Фридриху Энгельсу 1859 года Маркс дал следующую оценку трактату Дарвина: «В этой книге заложены естественноисторические основы наших взглядов... Из всех выдающихся учёных XIX века, оставивших нам столь богатое наследие, мы особенно благодарны Чарльзу Дарвину, открывшему нам путь к эволюционному, диалектическому пониманию природы» [там же, с. 81].

На похоронах К. Маркса Ф. Энгельс произнёс такие пафосные слова: «Как Дарвин открыл закон эволюции органической природы, так Маркс открыл закон эволюции истории человечества» [там же, с. 81].

Биолог А.С. Северцов отмечал: «Дарвинизм был использован Ф. Энгельсом как компонент диалектического материализма» [90, с. 363]. В своём главном философском трактате «Диалектика природы» Фридрих Энгельс одну из глав назвал «Роль труда в процессе формирования человека от обезьяны». В ней он изложил мысли, вполне созвучные дарвиновскому учению о происхождении человека: «Сначала труд, а затем и вместе с ним членораздельная речь явились двумя самыми главными стимулами, под влиянием которых мозг обезьяны постепенно превратился в человеческий мозг.» [119, с. 135].

В.И. Ленин в работе «Что такое «друзья народа» и как они воюют

против социал-демократов» приравнял учение Дарвина в области естествознания по своему значению к учению Маркса о человеческом обществе, особо подчеркнув, что Дарвин положил конец воззрению на виды животных и растений как на «богом созданные» [66, с. 139].

Примечательно свидетельство, приведённое в книге Джона Костера (John Koster) «Синдром атеизма» [154]: «В кабинете Ленина было одно-единственное украшение – фигурка обезьяны, сидящей на кипе книг (среди которых было и «Происхождение видов») и рассматривающей человеческий череп... Обезьяна и череп были символами его веры, дарвинистской веры в то, что люди – это звери, мiр – джунгли, а жизнь отдельного человека не имеет значения. Возможно, обезьяна и череп служили ему напоминанием о том, что в мiре, устроенном по законам Дарвина, жестокость человека к человеку неизбежна» [цит. по: 45, с. 82].

И.В. Сталин «начал читать Дарвина и стал атеистом» [там же, с. 83]. Советский лидер Союза воинствующих безбожников Емельян Ярославский (Губельман) приводит воспоминание младшего однокашника Сталина – Г. Паркадзе: «В молодости мы жадно стремились к знаниям. И чтобы развенчать в умах семинаристов миф о сотворении мiра за шесть дней, мы должны были ознакомиться с геологическими теориями о происхождении и возрасте Земли и уметь доказывать их в спорах; мы должны были ознакомиться с трудами Дарвина. Постепенно мы дошли до учения о развитии классового общества и начали читать труды Маркса, Энгельса и Ленина. В то время за чтение марксистской литературы наказывали, так как она считалась революционной пропагандой. Это особенно ощущалось в семинарии, где одно упоминание имени Дарвина сопровождалось поношениями и проклятиями. Товарищ Сталин обратил наше внимание на эти книги» [там же].

Другой коммунистический лидер, Л.Д. Троцкий, главный политический противник Сталина, прочитал «Происхождение видов...» и «Автобиографию» Дарвина в тюрьме. Он вспоминал: «Дарвин избавил меня от последних идеологических предрассудков. в одесской тюрьме я ощутил твёрдую научную почву под ногами. Факты начали укладываться в систему. Идея эволюции и предопределённости – то есть постепенного развития, обусловленного природой материального мiра – полностью завладела мной. Дарвин был для меня могущественным привратником у входа в храм вселенной. Я был опьянён его скрупулёзностью, точностью, доскональностью и в то же время силой его мысли» [25, с. 174].

Китайский вождь Мао Цзэдун считал Дарвина «создателем основ китайского научного социализма» [45, с. 86]. Он был убеждён в том, что «без постоянного давления естественного отбора человечество бы деградировало» [там же, с. 87]. Эта идея вдохновила товарища Мао встать на сторону «непрерывной революции».

Приведённые выше свидетельства позволяют сделать однозначный вывод о том, что философия дарвинизма представляет собой вовсе не отвлечённую абстракцию или фикцию. Напротив, она породила мощное идеологическое направление в мiровом масштабе – причём не только кабинетное, но и практическое.

Все без исключения названные вожди были сознательными атеистами и убеждёнными врагами Христовой Церкви.

Дарвинизм лёг в основу идеологии национал-социализма. В историческом воплощении это привело к созданию германского Третьего рейха.

Аугусто Циммерман (Augusto Zimmermann) провёл специальное исследование дарвинистских истоков правовой системы нацизма. Автор пишет: «Именно учение Дарвина послужило обоснованием основных характерных черт правопорядка и правовой теории нацизма. Дарвинизм – не единственный источник возникновения национал-социалистической идеи, но один из основных. Нацисты были твёрдо убеждены, что действуют от имени эволюционной «науки», ради разума и прогресса. Они считали себя прогрессивным народом, который в своём нетерпении хотел ускорить вялый темп эволюции, посодействовав её руководящему принципу «выживания наиболее приспособленных"» [112, с. 264].

Профессор права Филипп Джонсон (Philip Johnson) отмечает: «Поскольку Дарвин должен был установить последовательность процесса происхождения человека от животных, он часто писал о «диких и низших расах», служивших промежуточными звеньями между животными и цивилизованными людьми. Дарвин приветствовал идею иерархии в человеческом обществе... Своим распространением и живучестью расизм, как форма социального дарвинизма, обязан не Герберту Спенсеру, а именно Дарвину» [там же, с. 265].

Многие серьёзные исследователи считают, что «без учения Дарвина фашизм вряд ли бы вообще смог возникнуть» [там же, с. 265].

Профессор А.С. Северцов подтверждает, что «социал-дарвинизм стал одной из компонент философского обоснования фашизма» [90, с. 363].

По мнению Ричарда Вайкарта (Richard Weikart), свою расистскую философию Адольф Гитлер (Adolf Hitler) «строил с щедрой подачи социал-дарвинизма» [166, с. 9]. В одной из своих тирад, говоря о преимуществах вегетарианства, он утверждал: «Обезьяны, наши предки, с доисторических времён питаются сугубо вегетарианской пищей» [112, с. 266].

Гитлер заявлял: «Человек, то есть во многом похожая на него обезьяна – павиан, живёт на земле минимум 300.000 лет. А человекообразная обезьяна отличается от человека, стоящего на низшей ступени развития, гораздо меньше, чем этот человек от такого гения, как, например, Шопенгауэр» [там же].

Эти слова весьма созвучны известному высказыванию философа Фридриха Ницше, провозгласившего, что дарвиновская эволюция в конечном итоге приведёт к возникновению Übermensch – «Сверхчеловека, который будет дальше от обычного человека, чем обычный человек от обезьяны» [цит. по: 30, сс. 35–36].

Архимандрит Рафаил (Карелин) отмечает: «Такой сатанист, как Гитлер, был одновременно дарвинистом, ницшеанцем и оккультистом. Учение Ницше о сверхчеловеке он взял как отправную точку для теории о сверхнации. Ссылаясь на дарвинизм, Гитлер заявлял, что имеет право уничтожить низшие расы для будущей расы богов» [87, с. 90]. Отцу Рафаилу принадлежит следующий афоризм: «Дарвинизм – это ницшеанство в биологии, а ницшеанство – это дарвинизм в литературе» [там же].

В названии книги Гитлера "Mein Kampf» – «Моя борьба» [27] содержится намеренная перекличка с заглавием книги Дарвина «Происхождение видов путём естественного отбора или сохранения благоприятных рас в борьбе за жизнь» [39].

Следует признать поистине удачным (и даже изящным) это название, если принять во внимание, что германский политический лидер считал себя преемником и главным исполнителем идей британского натуралиста.

Рональд Кларк (Ronald Clark) писал: «Ум Адольфа Гитлера был в плену у эволюционного мышления, вероятно, с самого его детства. В основе всего худшего, что есть в «Майн Кампф», лежат эволюционные идеи, причём совершенно неприкрытые» [129, с. 115]. Гитлер учил: «Кто хочет жить, тот должен бороться, а кто в этом мiре вечной борьбы не хочет участвовать в драке, тот не заслуживает права на жизнь» [27, с. 242].

Известно мнение Артура Кейта (Arthur Keith), ведущего британского специалиста по эволюционной антропологии, который писал сразу после Второй мiровой войны: «Гитлер свято верил, что эволюция представляет собой единственно верную основу для национальной политики» [153, с. 28]. Фюрер Германии «был эволюционистом; он сознательно стремился приспособить политику страны к теории эволюции» [153, с. 230].

Гитлер подчёркивал тот биологический факт, что живые существа скрещиваются только в пределах собственного вида: «синичка идёт к синичке, зяблик к зяблику...». Редкие же исключения обычно дают бесплодное потомство. Он интерпретировал это наблюдение как аргумент против смешанных браков между представителями разных рас. В этом проявилась сущность его эволюционистской трактовки человеческой истории: «Природа противится спариванию более слабых существ с более сильными. Но в ещё большей степени противно ей смешение высокой расы с нижестоящей расой. Такое смешение ставит под вопрос всю тысячелетнюю работу природы над делом усовершенствования человека» [27, с. 240].

Ряд цитат, имеющих характер эволюционистского и одновременно с тем человеконенавистнического содержания, приведены в статье Энтони Нэварда (Antony Nevard) «Чем Гитлер обязан Дарвину» [79].

Адольф Гитлер писал: «На смену неотъемлемым правам личности пришли принципы евгеники, основанные на дарвинизме и позже применённые на практике; основа христианского брака была чудовищно извращена. Нет, у человека есть лишь одно священное право, и оно же – его священный долг, а именно: оберегать чистоту крови и, сохраняя лучшее, что есть в человечестве, создавать возможность для облагораживания этих существ. Следовательно, Народное Государство должно начинаться с возвышения брака над уровнем постоянного осквернения расы и придания ему статуса священного института, призванного воспроизводить образ Бога, а не чудовищ, застрявших на полпути между человеком и обезьяной» [79, с. 185].

Гитлер отрицал библейскую историю Сотворения мiра и божественное происхождение души, рассматривая людей как существа исключительно материальные: «Когда-то эта планета миллионы лет вращалась в эфире без человеческих существ, и это может повториться, если люди забудут, что они обязаны своим высшим существованием не идеям горстки безумных идеологов, но знанию и безжалостному применению неумолимых законов Природы» [там же].

Здесь автор «безжалостных» и «неумолимых» законов природы не называется, но из контекста понятно, что имеется в виду именно Ч. Дарвин, открывший законы «естественного отбора» и «борьбы за существование».

Целью Гитлера было «навсегда положить конец постоянному и непрекращающемуся первородному греху отравления расы и дать Всемогущему Создателю таких людей, каких сотворил Он Сам» [там же].

В этой мысли поражает кощунственный перифраз библейских выражений «первородный грех», «Создатель», «сотворил». О сотворении речь идёт не в церковном смысле, а в дарвинистском: эволюционное развитие человека, проходившее в борьбе за существование, привело к формированию высшей (арийской) расы. Этот длительный процесс называется «сотворением», а загрязнение чистоты арийской расы именуется «первородным грехом».

Гитлер оказался одним из наиболее последовательных дарвинистов. Он развил теорию (и, увы, практику) о дальнейшей эволюции высшей белой расы по законам естественного отбора и борьбы за существование.

После трактатов: «Происхождение видов...» [38] и «Происхождение человека...» [40] вполне логично и естественно было бы написать третий, завершающий трактат о выведении высшей человеческой расы. Именно это и осуществил Адольф Гитлер в своей книге «Майн Кампф».

Ричард Вайкарт пишет: «Поскольку Гитлер рассматривал эволюционный процесс как благо, то во взаимодействии с процессом эволюции он находил высшее благо. Если эволюция обеспечивала цели, то дарвиновский механизм предлагал средства: увеличить число «наиболее приспособленных», то есть выживших в борьбе за существование» [166, сс. 211, 215].

Если видеть в дарвинизме «научную теорию», то в ней содержится всё необходимое для обоснования национал-социалистической деятельности Гитлера. Если (как нам это, безусловно, представляется) видеть в дарвинизме философско-религиозную систему взглядов, то эта идеология является 100%-ным основанием для последовательного методического осуществления фашистской программы. Таким образом, в дарвинизме национал-социализм получил своё «научное» и идеологическое обоснование. Скажем больше: окончательно отвергнуть фашизм невозможно без признания лживости антибиблейской дарвиновской эволюционистской идеологии.

Английский исследователь Малкольм Бауден (Malcolm Bowden) с горьким сарказмом отмечает: «Историки скрупулёзно накапливают свидетельства зверств гитлеровского режима; но, что интересно, ни одному из них не приходит в голову выдвинуть на первый план тот факт, что режим этот базировался на эволюционной философии. Поистине, теория Дарвина священна; её тщательно охраняют от какой бы то ни было критики» [126, с. 81].

Подвести итог этой теме хочется словами Генри Морриса [158]: «Современные эволюционисты реагируют довольно гневно, когда кто-то напоминает им, что теория эволюции послужила обоснованием для нацизма, – однако дело обстоит именно так» [цит. по: 79, с. 183].

В творческом наследии Чарльза Дарвина мы имеем не столько плоды деятельности самого английского естествоиспытателя, сколько результат «раскручивания» эволюционной идеологии определёнными антихристианскими кругами, поднявшими знамя дарвинизма и представившими самого учёного в качестве создателя нового передового «научного» направления.

Дарвина возвеличили не учёные, а именно идеологи. Они облекли его в ореол славы, представили эволюционную «теорию» в виде нового передового учения. Как отмечено в сборнике «Идеология дарвинизма», по сути, в XIX веке была проведена масштабная пиар-кампания по раскручиванию брэнда «Чарльз Дарвин» [45, с. 200].

Лев Николаевич Толстой называл подобные явления «эпидемическими внушениями». Он дал им следующую характеристику: «Такие неразумные внушения всегда были и есть во всех областях человеческой жизни: религиозной, философской, политической, экономической, научной, художественной, вообще литературной; и люди ясно видят безумие этих внушений только тогда, когда освобождаются от них. До тех же пор, пока они находятся под влиянием их, внушения эти кажутся им столь несомненными истинами, что они не считают нужным и возможным рассуждение о них» [98, с. 302]. В частности, писатель приводил подобные примеры: «в области социальной – Фурье, в области философской – Конт и Гегель, в области научной – Дарвин». Толстой отмечал: «Фурье, с своими фаланстерами, совсем забыт и заменён Марксом; Гегель, оправдывающий существующий порядок, и Конт, отрицающий необходимость религиозной деятельности в человечестве, и Дарвин, с своим законом борьбы, ещё держатся» [там же, с. 304]. Толстой ошибся лишь в перспективе, полагая, что популярность дарвинизма в скором времени сойдёт на нет. Он недооценил могущество покровителей эволюционного учения, которое расцвело в России в советскую эпоху и во всём мiре завоевало позицию идеологии № 1.

Пропаганда дарвинизма не прекратилась и в наши дни. Она достигла всеохватного глобального масштаба. Поистине, сегодня эволюционизм является самой крупной на земном шаре тоталитарной сектой, насаждающей своё мiровоззрение во всех странах под видом науки и государственной системы образования.

Апологетика дарвинизма осуществляется по двум главным направлениям: научному и духовному. По этим же направлениям эволюционисты ведут борьбу с теми, кто исповедует библейскую веру в Бога Творца.

Притеснения креационистов в научной сфере беспрецедентны по своей наглости и безапелляционности [см. 10, 28, 70, 89]. Никакие «права человека» при этом почему-то не соблюдаются. Исследователь, открыто исповедующий точку зрения библейского креационизма, не может сегодня сделать ни научной, ни преподавательской карьеры. Причина этой дискриминации банальна: в мiровой академической среде официальной доктриной признана вера в эволюцию.

Большинство современных эволюционистов – материалисты. Поэтому борьба с креационизмом для них является одной из разновидностей гонения на Церковь.

Есть и другая, не столь многочисленная группа учёных – те, кто исповедует ересь «телеологического эволюционизма» и не оставляют попыток «примирить» дарвинизм с христианским учением. Иногда из их лагеря можно услышать такие аргументы: «Идеи Дарвина приобрели тот «атеистический душок», который отсутствовал у самого их автора по вине его последователей – некоторых недобросовестных дарвинистов, и именно их усилиями» [76].

Здесь косвенно подтверждается наличие «вины» у «недобросовестных» последователей Дарвина. Но это «оправдание» слишком слабое, чтобы снять все научные и духовные претензии к самому Дарвину и его эволюционистскому учению. Как верно заметил Рассел Григг, из самой книги «Происхождение человека...» ясно следует, что «и сам Дарвин был социальным дарвинистом» [30, с. 35].

Джорж Кериллей заостряет внимание на том, что недавно на Западе стартовал организованный проект под названием «Спасение Дарвина» [57, с. 95]. Цель проекта – очистить дарвинизм от атеистов, любителей социальной инженерии и всех других, кто пытается найти «ненаучное» применение теории эволюции. Инициаторы проекта заявляют, что «социальный дарвинизм не обладал монополией на интерпретацию эволюции» [там же]. Авторы считают, будто критика против дарвинизма вызвана «неверным пониманием эволюции и религии».

Беспомощные и обречённые попытки.

Однако они не утихают, но постоянно набирают силу. Так, накануне юбилея Дарвина глава отдела общественных связей Англиканской церкви Малколм Браун сделал ошеломляющее заявление:

«Чарльз Дарвин, в честь 200-летия со дня Вашего рождения (в 1809 г.), Англиканская церковь приносит Вам свои извинения за непонимание и отрицание Вашей теории, вызвавшие впоследствии неприятие данной теории во всём религиозном мiре... Сейчас действительно важно пересмотреть влияние дарвинистской теории на религиозные учения тогда и сейчас. В идеях Дарвина нет ничего, что бы противоречило учениям христианской церкви» [цит. по: 42].

Так бренд «Чарльз Дарвин» продолжает раскручиваться. К его рекламе привлекаются все светские и церковные ресурсы. Следует только понимать, что никакого отношения к объективному научному знанию и, тем более, к Истине Божественного Откровения эволюционное учение не имеет. Дарвинизм представляет собой то, что святитель Игнатий (Брянчанинов) назвал «произведением повреждённого падшего разума» [44, с. 204].