Усть-Медведицкая игумения Арсения

(Память 21 июля).

Игумения Арсения, в миру Анна Михайловна Себрякова. Ее родители Михаил Васильевич и Мария Алексеевна Себряковы были знатные и самые богатые дворяне во всем Войске Донском. Отец ее занимал высокую и почетную должность областного предводителя дворянства Войска Донского, был образованным русским человеком прошлого столетия и глубоко религиозным. Матери своей Анна Михайловна лишилась рано, лет пяти или даже менее того, так что не помнила ее.

Ее родители, как люди благочестивые и набожные, ежегодно ездили в Воронеж на поклонение мощам святители Митрофана и для бесед с святителем Воронежским Антонием. Иногда в такое путешествие Михаил Васильевич и Мария Алексеевна брали с собой кого-нибудь из детей. Раз, когда Анне Михайловне было три года, родители взяли и ее с собою и, по обыкновению, посетили архиепископа Антония, прося его святительского благословения их малолетней дочери Анне, которую няня держала на руках, но девочка вырвалась с рук няни и поклонилась в ноги архиепископу Антонию, к великому удивлению и изумлению ее родителей и няни. Тогда великий святитель благословил ребенка и сказал ее родителям: «ваша дочь Анна будет монахиня и великая подвижница».

Отец Анны Михайловны, рано сделавшись вдовым, всю свою жизнь посвятил на воспитание детей, которых у него осталось шестеро: три сына и три дочери, из них Анна была младшая. Он стал вести жизнь аскета и строго наблюдал за детьми, дал им блестящее образование и светское воспитание – достойное того высокого положения, какое он сам занимал, но более всего обращал внимание на православно-христианское воспитание души ребенка, развивал уважение ко всему святому, заставлял изучать жизнь подвижников и мучеников. Более всех он обращал внимание на младшую свою дочь, а Анна Михайловна от природы была одарена редким умом, памятью, соображением и находчивостью, восприимчивостью и отзывчивостью ко всему доброму.

Под влиянием чисто христианского воспитания, с ранних лет Анна Михайловна начала увлекаться жизнью подвижников, и рано у нее созрела мысль подражать им, хотя родитель ее, Михаил Васильевич, будучи сам строгим подвижником, не поощрял ее на это, а, напротив, отклонял и рано стал ей предоставлять права хозяйки дома (старшие его дочери были уже замужем). Он думал, что и Анна Михайловна полюбит светскую жизнь, по примеру ее сестер; но она, едва достигнув семнадцатилетнего возраста, умолила своего родителя благословить ее на тесный иноческий путь со всеми его лишениями н трудностями. Михаил Васильевич, вероятно, помня предсказание архиепископа Антония, благословил свою семнадцатилетнюю красавицу дочь на жизнь иноческую и лично привез ее в 1850 году в Усть-Медведицкий Преображенский монастырь, отстоявший от его имения верстах в семидесяти, в келлию родственницы своей – монахини Леониды Ладыгиной и, с согласия настоятельницы монастыря – игумении Вирсавии, отдал Анну Михайловну под начало монахине Леониде.

Монастырь в то время был весьма бедный. Изнеженная, нарядная барышня-красавица облекается в грубую мухояровую одежду, препоясывается кожаным поясом и исполняет самую черную работу новоначальных: носит воду, рубит дрова, топит печки, чистит кухонную посуду, на трапезе подает кушанье сестрам, помогает печь просфоры, а по ночам ходит будить монашествующих на полночную молитву. Свободное от черной работы время она посвящает молитве и чтению святоотеческих книг.

Игумения Вирсавия была весьма довольна поступлением Анны Михайловны Себряковой в управляемый ею монастырь и с первых же дней ее поступления, решила, что Анна Михайловна будет ее преемницей по управлению монастырем, почему вскоре же взяла ее от монахини Леониды к себе в келлию, под личное свое наблюдение и руководство.

Анна Михайловна, не надеясь на свои силы, хотя чувствовала и сознавала в своей душе влечение к монашеской жизни, на первых же порах по поступлении в монастырь, с разрешения игумении Вирсавии и в сопровождении одной из стариц монастыря, совершила путешествие к великим подвижникам Киевским: преподобным Антонию и Феодосию, и прочим святым, в Киево-Печерской лавре почивающим, с единственною целью, чтобы на месте их прославления поучиться тихой, безмолвной, полной самоотвержения, жизни и преданности воле Божией. Это ее путешествие не было путешествием богатой, окруженной довольством и удобствами, дочери высокопоставленного родителя: шла она обыкновенной странницей, довольствовалась, чем Бог пошлет; не искала для отдыха и ночлегов достаточных домов, где бы могла найти покойный приют, а выбирала большей частью те лачуги, где жили нужда и горе. И в этих-то лачугах, где, кроме скорби, недостатка, холода и голода, ничего видеть нельзя, она впервые познакомилась с теми человеческими скорбями, беспроходной нуждой и лишениями, о которых до сего времени, по своему воспитанию и положению в свете, и понятия не имела; а, между тем, узнала она, что из этой-то простой среды состоит почти вся ее новая семья. И знакомство это с горькой судьбой простого, с мужеством несущего всевозможные недостатки и труды народа, немало послужило на утверждение в ней великого подвига – терпения, без которого немыслимо никакое иночество.

Настоятельская келлия в это время была весьма малопоместительна, почему Михаил Васильевич Себряков ни свои средства выстроил большой дом для настоятельницы и немного пониже дом о пяти комнатах для своей дочери, в котором она и стала жить по пострижении в 1854 г. в рясофор с именем Арсении; полное же монашество она приняла 11 января 1859 года на двадцать шестом году жизни.

Юная послушница, а потом и монахиня, спала в подряснике и кожаном поясе, непрестанно борясь со сном. Ни одной церковной службы старалась не пропускать и стояла в церкви всегда с трезвенным умом; когда дремота начинала побеждать ее, она выходила из церкви, какая бы погода ни была, какая бы тьма ни стояла, обходила раз или два вокруг храма и возвращалась опять в храм с ясным и трезвенным умом.

В особенности, со тщанием она старалась приобрести навык в молитве Иисусовой и достигла того, что сия молитва ни на одну минуту не оставляла ее. Много ночных часов провела она за чтением святоотеческих книг и за богомыслием, и всеми силами старалась подражать святым угодникам Божиим, и не осталось, кажется, ни одного подвига, который не испытала бы она на себе и не усовершенствовалась бы в нем. От такой тяжелой, суровой жизни и пищи пошатнулось ее здоровье; но она не обращала на то внимания. Ее ум парил высоко-высоко над землей, работал неутомимо и жаждал подвига и подвига.

Она понимала всю важность и трудность духовной жизни, предчувствовала тяжкую борьбу духа с плотью, без которой не обходится никакой, удалившийся от мира, человек, и, не надеясь собственными силами победить влечения плоти и мира, она искала кого-нибудь, кто бы мог руководить ее душой. Ей казалось, что игумения Вирсавия ее любит безгранично и сильно балует, почему она искала кого-нибудь другого, кто бы мог взять ее в полное послушание; она стремилась подчинить себя, и свою волю, и сердце опытной подвижнице и, притом, суровой. Господь исполнил ее желание: жизнь одной из сестер обители, именно, схимонахини Ардалионы, поразила монахиню Арсению, почему она всецело отдалась этой схимонахине под руководство, отрешившись совершенно от своих личных взглядов, от своего личного «я». Под руководством этой схимонахини она еще более усилила пост, молитву, бдение и предалась подвигам, изнуряя свое тело, непрестанно борясь с привычками, полученными в богатой аристократической семье, непрестанно борясь сама с собою, а схимонахиня Ардалиона требовала именно, чтобы монахиня Арсения видела перед собой только свои грехи, свои недостатки, а все, что было доброго в ней, все свои подвиги, дела милосердия, приписывала одному Господу Богу. Конечно, это было весьма трудно, в особенности, при многочисленных, тяжелых подвигах монахини Арсении; однако, она все преодолела и достигла такого состояния, что, и ставши игуменией, все от глубины души предавала в волю Божию и Ему Одному приписывала все добрые плоды своей многолетней и многотрудной жизни.

В мае месяце 1862 года монахиня Арсения была определена казначеей монастыря, и деятельность ее увеличилась

21 ноября, 1863 года скончалась игумения Вирсавия, завещавшая сестрам обители избрать казначею монахиню Арсению ее преемницей и заранее об этом просила высокопреосвященнейшего Иоанна, тогдашнего архиепископа Донского, почему, по утверждении Св. Синодом, 3 января 1864 года в Новочеркасске казначея монахиня Арсения возведена в сан игумении монастыря.

Сделавшись настоятельницей, игумения Арсения усугубила свои труды и молитвы. Раньше знала только себя одну, теперь ей предстояли внешние труды по управлению обителью и внутренние, как матери всех сестер монастыря. Ей, молодой, едва достигшей тридцатилетнего возраста, предстояло руководить старицами, пожилыми и молодыми сестрами, и нести их тяготы. И она сумела заставить не только уважать себя, но просто благоговеть перед ней, перед каждым ее словом.

Первое ее внимание было обращено на малограмотность сестер, и она открыла училище о четырех классах при монастыре, с преподаванием в нем: Закона Божия, русского языка, славянского языка, арифметики, чистописания, географии и русской истории; заставила туда ходить в качестве учениц способных молодых послушниц, которые впоследствии были сами учительницами. Преподавала сама матушка игумения Арсения, священники монастыря, монахиня Иннокентия (игумения Старочеркасского монастыря), монахиня Миропия (игумения Одесского монастыря), инспектор Усть-Медведицкой мужской гимназии Юргелевский, учитель той же гимназии Таганов, а с 1873 года Лидия Петровна Воскресенская (настоятельница Усть-Медведицкого монастыря, игумения Леонида). Когда же здоровье стало изменять игумении Арсении, в училище стали заниматься монахини, воспитанные ею для этой цели.

Кроме занятий по училищу, игумения Арсения собирала к себе более способных сестер и много с ними читала и беседовала, объясняя прочитанное, и, как сама имела навык в молитве Иисусовой, так старалась, чтобы и сестры монастыря были искусны в этой молитве. Она желала и стремилась из каждой, вверенной ее заботам, монахини и послушницы устроить и создать храм Бога Живого и жилище Святого Духа.

Нелегко было ей принять на себя такой великий, почти непосильный подвиг, и вот тут-то проявляется в ней твердая вера и глубокая надежда на помощь Божию. Она никого не осуждала, никого не считала грешным; она лишь видела падающего человека, которому необходимо подняться, встать, и спешила подать руку помощи. И действительно, человек поднимался. Случалось тому же человеку опять падать, и матушка говорила: «вновь и вновь поднимайся». Она всю свою деятельность духовного управления монастырем старалась основать на любви и преданности воле Божией и любви ко всякому ближнему, на какой бы он ступени ни стоял. Она умела привлекать к себе сердца всех людей, и каждый человек, кто бы он ни был, от самых высокопоставленных и до самых простых казаков и казачек, все чувствовали себя с нею хорошо, просто и забывали разницу положений.

Во все годы настоятельства этот великий образ любви к Богу и ближнему она старалась внушить и утвердить в душах, порученных ее духовным заботам. Она знала, что не страх исправляет и приводит к Богу человека, а любовь, и, что, в каком сердце обитает любовь, там обитает Сам Бог, но не все монашествующие понимали это святое руководство, а подчас любовную кротость ее считали слабостью, и только она одна в этом великом деле была воином твердым, непоколебимым и всей своей жизнью являла правило веры и образ кротости.

В часы досуга игумения Арсения любила заниматься живописью, которую знала хорошо еще в доме родительском, и учила послушниц, даже одно время приглашала художника давать уроки способным к живописи сестрам, так что теперь в обители имеется живописная мастерская и пишутся иконы как для своих храмов, так и по заказу. Как памятники матушкиной живописи остались: плащаница и шесть больших икон в трапезе: 1) преподобный Арсений Великий, 2) преподобный Пахомий Великий, 3) преподобные Антоний и Феодосий Печерские, 4) преподобный Иоанн Лествичник, 5) преподобный Моисей Угрин и 6) преподобный Сергий Радонежский.

Также матушка читала всех классических русских писателей, находя в них сведения, полезные для более полного понимания душ человеческих в современном их состоянии.

Но в особенности ее любовь к Богу, Пречистой Его Матери и святым выразилась в построении ею Казанского собора с нижней Церковью во имя преподобного Арсения Великого, чье имя она носила в монашестве. План на собор был составлен академиком архитектором Горностаевым; но, за отдаленностью Усть-Медведицкого монастыря от столицы, он не мог сам руководить работами, и игумения Арсения лично руководила ими. Ничего не делалось без ее указания: от самой незначительной вещи и до самой главной. Руководила она, также, живописью, и художники изумлялись ее знанию и уменью: иной раз заставляла переделывать кое-что по-своему, и всегда выходило лучше, изящнее, чем писали они одни.

Матушке игумении, однако, казалось мало трудов по управлению обителью, и она начала рыть пещеры, находя пользу в ночном физическом труде. Рыла она одна, ее келейные помогали ей лишь выносить землю. Раз, одна из них спасла матушку от смерти, успев толкнуть ее вперед, когда обвалилась земля, а в ней оказался большой камень, который слегка задел матушку за спину. Рытье обширных пещер, в которых матушка думала затвориться, приняв схиму, окончательно подорвало ее здоровье; но, несмотря на это, матушка не ослабляла своих подвигов.

Окончив собор, игумения Арсения принялась за внешнее благоустройство монастыря, именно: на место маленьких, тесных домиков, покосившихся и с худыми крышами, выстроила хорошие двухэтажные корпуса на три или на четыре келлии каждый, и на конце дней своих заново отделала старый Преображенский храм, пристроив к нему новый теплый придел в честь Владимирской иконы Божией Матери и преподобного Серафима, Саровского чудотворца.

Но главное, над чем работала покойная матушка Арсения, это над собой, стараясь жизнью своею подражать Христу, и приобрела такое глубокое смирение, что считала себя грешнее всех людей, а на людей смотрела, как на своих близких родных: всем сострадала, всем помогала, никого не осуждала, хотя имела право судить, как начальница; а с ожесточенными и грешными была еще более смиренна, добра, кротка и своею кроткою любовью привлекала сердца их, и они становились лучше, чище и мало-помалу исправляли свою жизнь. Во все свое долголетнее управление обителью ни разу не обеспокоила высшее начальство жалобой.

Последние годы своей жизни матушка совсем не обращала внимания на все усиливающиеся недуги, все усиливающуюся слабость, но везде была сама. Церковь строится, – она там; иконы пишут живописцы, расписывают внутри храм, – и там она; привезли мрамор для иконостаса, и тут матушка первая. И так целые дни. Придет домой, в свою келлию, тут уже ее ожидают сестры с делами, которые с обительскими послушаниями, которые с своими келейными делами, а кто и с сердечными недугами, и матушка всех примет, всех обласкает, с каждой поговорит, вникнет в ее дело, все решит хорошо и мудро. В особенности подолгу беседовать приходилось матушке с сестрами, пришедшими просить ее помощи в борьбе с грехом, с помыслами, сердечными глубокими немощами. И матушка умела опытной рукой врачевать недугующих душой сестер, и сестры возвращались от нее обновленными, полными надежды на спасение, на милосердие Божие, с залогом исправления своей жизни, своих душ. И когда матушке говорили, чтобы она поберегла свое здоровье, что она слаба, чтобы она не везде была сама, то матушка всегда возражала: «нельзя, это мое послушание, врученное мне Господом. Вот, когда упаду на послушании, тогда уже можно будет сказать, что я исполнила его; а пока еще ноги служат, хотя и шатаюсь иногда, но должна я быть везде сама».

Действительно, игумения Арсения старалась на деле исполнять слова апостола Павла: «Должны есмы мы сильнии немощи немощных носити, и не себе угождати. Кийждо же вас ближнему да угождает во благое к созиданию» (Рим.15:1–2), и еще: «Свободен сый от всех, всем себе поработих, да множайшия приобрящу; бых иудеем яко иудей, да иудеи приобрящу; подзаконным, яко подзаконен, подзаконныя приобрящу; беззаконным, яко беззаконен, не сый беззаконник Богу, но законник Христу, да приобрящу беззаконныя. Бых немощным, яко немощен, да немощныя приобрящу: всем бых вся, да всяко некия спасу» (1Кор.9:19–22). Эти слова Апостола она всегда старалась приложить к своей жизни: с подвижницей она была, как подвижница, с немощными она была, как немощная; с молодыми и неопытными, как молодая; с детьми, как дитя.

Душа матушкина томилась этой суетой и стремилась к уединению, к затвору. Давно и много архипастырей Донских просила она отпустить ее на покой и постричь в схиму, но всякий раз получала отказ, так как архипастыри находили ее управление образцовым и желали, чтобы она управляла своею обителью до конца жизни.

За свое с лишком сорокалетнее управление Усть-Медведицким монастырем игумения Арсения неоднократно получала благословения Донских архипастырей, благословения Святейшего Синода с грамотами, имела наперсный крест и крест с драгоценными украшениями, выдаваемый из Кабинета Его Величества Государя Императора, знак Красного Креста за войну 1877–1878 гг., медаль в память царствования Государя Императора Александра III и уже в 1905 году награждена Библией из Святейшего Синода за монастырское училище. Библия эта получена в монастыре по кончине игумении. Кроме того, она имела наперсный крест с драгоценными украшениями, поднесенный ей сестрами обители, с разрешения высшего начальства, в день тридцатипятилетнего юбилея управления монастырем.

Будучи во всей своей жизни подвижницей, игумения Арсения приобретала только духовные сокровища, нимало не заботясь о каких-либо приобретениях земных, и после смерти ее не осталось никаких средств, никаких дорогих вещей, никакой дорогой одежды, кроме образов и книг, так что и хоронили игумению Арсению частью на монастырский счет, а частью на доброхотные пожертвования как проживающей при монастыре Анны Павловны Коньковой, так и духовных ее детей.

Игумения Арсения стремилась всей душой поклониться мощам преподобного Серафима, Саровского чудотворца, и даже дала обещание непременно побывать в Сарове, как только позволят ей здоровье и силы, так как зимой она была очень больна, куда и поехала 24 июня 1905 года. Поехала игумения Арсения, по обыкновению, с одной только келейной монахиней Агнией. Провожавших ее монахинь она благословляла и была со всеми ласково-приветлива, как родная мать со своими детьми. Возвратиться в монастырь она должна была через месяц, в Старосельский Мариинский скит, к 19 июля, ко дню полугодовой кончины родной своей сестры монахини Марии Мержановой, и там пробыть храмовый праздник святой равноапостольной Марии Магдалины 22 июля. Но Господь судил иначе. У преп. Серафима она и почила. С дороги игумения Арсения писала матушке казначее и монахине Митрофании, писала, что она в Москве заболела дизентерией, но при помощи доктора болезнь скоро прошла, а так как игумения Арсения была подвержена этой болезни при перемене воды, то никто особенно не беспокоился, выздоровев совершенно, она поехала в Саров, куда прибыла 12 июля. Письма ее из Арзамаса и первое из Сарова дышат энергией, бодрым духом и здоровьем, насколько возможно в ее годы.

16 июля казначея монахиня Леонида собралась посылать лошадей на станцию Себряково за матушкой игуменией, как вдруг получает телеграмму из Сарова такого содержания: «Я заболела, могу выехать не ранее двадцатого. Игумения Арсения». Все монашествующие радовались скорому свиданию со своей матушкой, о которой все соскучились. Но Господь не судил монастырю этой радости: вдруг, 22 июля, в третьем часу дня, казначея монастыря монахиня Леонида, личный и многолетний друг игумении Арсении, получила из Сарова телеграмму следующего содержания: «Матушка игумения скончалась двадцать первого ночью. Хлопочите скорее через вашего владыку получить разрешение Тамбовского губернатора и архиерея перевезти тело домой. Я остаюсь. Жду ответа. Агния». Первую минуту не верилось этой телеграмме, – так она была неожиданна!

Духовник игумении Арсении отец протоиерей Феодор Прокопиев, по просьбе сестер, поехал в Саров за телом. С ним поехали: келейная монахиня Димитрия, ризничая монахиня Вероника, монахиня Евангела и рясофорная монахиня Надежда.

В то же время, казначея послала телеграмму владыке о кончине матушки игумении в Сарове с просьбой разрешить перевезти тело ее в Усть-Медведицкий Преображенский монастырь и о содействии к перевозу тела через Тамбовского владыку и губернатора. А в это время заунывный большой колокол редким долгим звоном созывал сестер обители в Казанский храм на первую панихиду по усопшей настоятельнице. В храме была прочитана вышеприведенная телеграмма монахини Агнии. Совершал панихиду монастырский священник, протоиерей Поликарп Соболев с диаконом Македонием Стефановым. Что это была за панихида! Слов почти невозможно было разобрать: плакали духовенство и опросные, и все присутствовавшие. В соборе стоял стон от рыданий. Все чувствовали себя сиротами.

И потянулись дни за днями, полные скорби, тоски и только, как отрадный, светлый луч, была надежда получить тело матушкино, иметь его в стенах обители.

Пока отец протоиерей Феодор Прокопьев с монахинями ехал в Саров, из Москвы родственница покойной игумении Арсении, Софья Александровна Ладыгина привезла в Саров металлический гроб, в котором надо было перевозить тело.

23 июля с почты были получены собственноручные письма от самой матушки игумении Арсении: одно от 12 июля, а другое от 16, в которых она описывает, какое впечатление произвела на нее Саровская обитель, как она молилась у раки преподобного Серафима, купалась на источнике, а про дальнюю пустыньку преподобного Серафима пишет так: «дальняя пустынька меня привела в умиление и много мне доставила утешения духовного, точно о. Серафим живет еще там, следы его подвигов и теперь все живы и говорят о нем так ясно, что точно видишь его. Келлия его с внутренним тайным ходом в тесную пещерку, где он укрывался от людей, когда безмолвствовал 15 лет; место, где он кормил медведя; место, где он молился 1000 дней; место, где он был почти до смерти бит разбойниками, – все это говорит о его трудах, о невыразимых подвигах. И я, недостойная, ходила с духовным восторгом по этим местам, собирая в лесу его травку и шишки с деревьев, и мне чувствовалось, что сам он живой присутствует там. Потом в ближней пустыньке я купалась на источнике. И такая я была счастливая и довольная. После вечерни я заболела. Два раза я перенесла эту болезнь за дорогу, но здесь с меньшим удобством, чем в Москве: пища слишком грубая для выздоравливающей от дизентерии. Если поправлюсь, думаю никуда не заезжать, даже в Дивеев. Здесь за один день я столько получила духовной отрады, что благодарю Господа за Его милости. Думаю, прямо ехать домой, где и болеть не страшно, и умереть желаю». В конце письма просит матушку казначею и всех сестер помолиться за нее. Когда это письмо полностью было прочитано в соборе после вечерней панихиды, рыдания сестер увеличились. С каким благоговением слушали сестры собственноручное письмо матушки, писанное за пять дней до кончины и полученное в обители почти через двое суток после ее кончины. Думали, что это ее последнее письмо; но 28 июля опять получили с почты два собственноручных письма матушки игумении: одно на имя казначеи, другое на имя монахини Митрофании и схимонахини Тихоны, помеченные 21 июля, т.е. за несколько часов до кончины. В этих письмах матушка описывает свою болезнь и то, что она прошла, что 21 июля за ранней обедней она сподобилась приобщиться Св. Таин, но с большим трудом и подвигом. Возвратясь из церкви, отдохнула и намеревается поехать к источнику Преподобного, а потом думает собираться домой, в обратный путь. Пишет, что смерть не страшна, но желает умереть в своей обители, на своей родине, по которой соскучилась.

Что она свою кончину знала ранее отъезда из монастыря, можно заключить из следующего: в день отъезда игумения пожелала отслужить панихиду над могилами ее сестры, монахини Марии, и духовной матери, схимонахини Ардалионы. Панихиду совершал духовник, протоиерей Феодор Прокопьев. Прощаясь с ним, игумения попросила его перекрестить ее, благословляя в путь; а отец Феодор со своей стороны пожелал, чтобы она перекрестила и его. Такого прощания ранее никогда не было. В день отъезда игумения сама показала ризничей, монахине Веронике, и экономке, монахине Геннадии, место, на каком должны ее похоронить, приказав монахине Веронике показать его казначее, монахине Леониде, как только уедет из монастыря, что монахиня Вероника и исполнила в точности. Впрочем, еще ранее это место сама матушка указала казначее. 23 июня, на храмовой праздник в честь Владимирской иконы Божией Матери, несмотря на усталость, матушка написала духовное завещание и, как дополнение к нему, список, кому из келейных и духовных дочерей дать какую из ее вещей на память. В ее письменном столе найдена записочка, писанная карандашом, следующего содержания: «дорогая Леонида. Прошу Вас похоронить меня хорошенько». Келейная покойной монахиня Митрофания видела, как матушка писала эту записочку стоя, в то время, когда уже были поданы лошади и потом спрятала ее в стол.

Все эти дни от 22 до 31 июля тянулись мрачно и будто без конца долго. Ежедневно служились по две обедни, утром и вечером панихиды.

31 июля тело почившей, было встречено обителью торжественно.

Только по приезде монахини Агнии удалось узнать о кончине игумении Арсении. Монахиня Агния сообщила, что и для нее, неотлучно бывшей при матушке, ее кончина была такой же неожиданностью, как и для оставшихся в Усть-Медведицком монастыре. Матушка скончалась в 11 часов ночи с 21 под 22 июля. Кончина была тихая, мирная, безмятежная.

В Сарове, с самого дня приезда, матушка пожелала пользоваться только трапезным кушаньем с братской трапезы Саровских монахов, а трапеза там весьма грубая и тяжелая для желудка. Расстройство желудка у матушки возобновилось, но матушка все-таки кроме трапезного кушанья и чая ничего не кушала, болезнь усилилась, пришлось обратиться к доктору, живущему в Сарове, и он помог, так что 19 июля, в день открытия мощей Преподобного, матушка была уже в церкви. Народу было очень много. Во время обнесения мощей преподобного Серафима вокруг церкви матушка стояла на высокой боковой паперти теплого храма во имя Живоносного Источника, куда народ не допускался. И, так как эта паперть вся в окнах, то весь крестный ход был отлично виден, а гроб с мощами преподобного Серафима несли очень высоко. И матушка усердно, с великим умилением молилась. Вечером в этот же день матушка задала такой вопрос монахине Агнии: «Агния, а в случае, если я умру, куда ты денешься?» Та так растерялась от этого неожиданного вопроса, что сама не знает, как ответила: «я вас тут не оставлю»; на что матушка сказала: «так это сейчас надо металлический гроб заказывать». Монахиня Агния не придала особого значения этому разговору, пока матушка не скончалась. Тут она о нем вспомнила. И действительно, если бы тогда же выписали из Москвы гроб металлический, он как раз был бы доставлен в Саров ко дню кончины матушки. Матушка игумения решила поговеть в Сарове и приобщиться Св. Таин 21 июля в церкви преподобного Серафима. Несмотря на слабость, она стала посещать церковные богослужения, весьма продолжительные в Сарове. 20 июля, возвращаясь от ранней обедни, встретили рясофорную монахиню своей обители Лию, бывшую в Сарове со своими родными. Матушка обрадовалась ей и велела перебраться к себе в номер, так как родные монахини Лии уезжали в этот день домой. Лия осталась с великой радостью, но нашла матушку очень слабой. Утром 21 июля, готовясь приобщиться, матушка Арсения обратилась к монахине Агнии со словами: «Агния, так как ты одна тут со мной из всех моих келейных и сестер монастыря, то я прощаюсь в лице твоем со всеми моими келейными и со всеми сестрами», а увидав Лию, сказала: «и ты, Лия, одна тут из сестер, то в лице твоем прощаюсь со всеми сестрами», а потом прибавила: «Агния, может быть, в церкви со мной сделается обморок, то не бойся». Пешком до церкви уже не могла дойти, и поехала на извозчике, хотя Дворянская гостиница, в которой матушке отвели номер, у самой ограды монастыря. Но, так как подобная слабость бывала с матушкой и ранее, то монахиня Агния не обеспокоилась и не встревожилась. Приехав в церковь преподобного Серафима, в которой совершаются ранние обедни, игумения прежде всего приложилась к мантии Преподобного, которую для нее открывали, а потом прошла на левый клирос, где монахи заранее приготовили ей место; но долго стоять тут не могла из-за народа, и монахи ее перевели на правый клирос, где было свободно. Игумения приобщилась на своих ногах, в храме, так, как хотела, но силы ей изменили почти совсем: дух был совершенно бодрый, а тело изнемогло так, что и в гостиницу она поехала на извозчике. При выходе из храма, матушка много подавала милостыни и велела монахине Агнии то же делать, не жалея денег. Тут матушка встретила клиросных сестер Самарского монастыря, приехавших со своей игуменией и священником отслужить панихиду по своем священнике, скончавшемся в Сарове и тут же погребенном. Этим монашкам игумения Арсения дала много мелких денег.

Возвратясь домой, матушка отдохнула, выпила чашку чая, написала письма, и сама с монахиней Агнией повезла их на почту. Пока монахиня Агния сдавала их, матушка проехала по лесу, вдыхая живительный воздух; потом вместе поехали к источнику, но матушка не купалась, и только умылась. По обе стороны дороги и частью в лесу стоят, сидят и лежат калеки: слепые, хромые, безногие, безрукие и много нищих; матушка щедрою рукою подавала милостыню каждому и заставляла монахиню Агнию то же делать. Возвратясь домой, матушка покушала немного трапезного кушанья, принесенного с братской трапезы, легла отдохнуть; но говорила, что душа ее тоскует, и она не желает тут умирать, хотя смерть не страшна, а желает умереть в своей обители, у себя на родине, по которой соскучилась и соскучилась обо всех сестрах своего монастыря. Последние дни своей жизни матушка, ходя, сидя и даже лежа постоянно пела ирмосы: Ты моя крепость, Господи, и другой: Услышах, Господи, смотрения Твоего таинство. К вечерне и ко всенощной матушка не пошла, вследствие изнеможения, но Лию послала, так как назавтра праздник в честь святой равноапостольной Марии Магдалины. Всенощная в Сарове начинается в 7 часов, а кончается в 12 ночи. Лия ушла, а матушка села у открытого окна подышать свежим воздухом и посидела долго; потом перешла на свою кровать, и вдруг у нее вырвался какой-то необыкновенный, протяжный вздох, встревоживший монахиню Агнию, – и она едва могла упросить матушку послать за доктором, а сама начала растирать спину матушке и чувствовала обильный холодный пот. Доктор сейчас же пришел, успокоил монахиню Агнию, говоря, что с матушкой ничего опасного нет, сердце и пульс правильные, а просто надо поставить горчичник на грудь и дать порошок в капсулах, какой он пропишет, и все пройдет. Пока приготовляли порошок, монахиня Агния поставила горчичник; матушка сидела.

Принесли порошок в желатиновых длинных капсулах; одну из них матушка проглотила с трудом. Матушке пришлось много воды выпить, и на вопрос монахини Агнии – прошла ли капсула? матушка ответила: да. Это было ее последнее слово. Монахиня Агния хотела поправить горчичник и попросила матушку лечь, даже стала ей помогать ложиться; но вдруг матушка сама быстро легла на спину, и глаза ее стали большие, черные, блестящие, глубокие и радостные. Глаза она подняла кверху; видно было, что она созерцает что-то, для нее необыкновенно радостное, вздохнула три раза и перестала; лицо сделалось светлое, а глаза еще светлее; потом еще три раза вздохнула, глаза стали еще радостнее и, наконец, еще один последний вздох, и душа ее отлетела ко Господу, а глаза продолжали созерцать что-то непостижимое, так что монахиня Агния уже закрыла их, сама дивясь мирной, безболезненной кончине матушки игумении. Изо всей обители удостоились видеть матушкину кончину только двое: монахиня Агния, прожившая с матушкой в одной келлии более 43 лет, и молодая рясофорная монахиня Лия, не достоявшая всенощную, и вернувшаяся в гостиницу, как пропели «Честнейшую».

Матушка скончалась, как истая странница. Явился вопрос: во что одеть настоятельницу Усть-Медведицкого монастыря, дочь богатых людей на Дону? Рубашка, парамант, ряса, апостольник, клобук, четки свои, а кожаный пояс сняла с себя Лия и надела на матушку, мухояровую мантию прислал свою настоятель Саровской пустыни игумен Иерофей, он же прислал перламутровый крест в руки, потом замененный отцом Феодором ее постригальным, деревянным крестом, привезенным им с собою из Усть-Медведицкого монастыря. Сандалий не оказалось вовсе, и матушку обули в ее старенькие башмаки. Дивеевская монахиня Калерия и некоторые другие приехали читать псалтирь по матушке, но монашки Самарского монастыря, только что вечером пришедшие из Сарова в Дивеев, услыхав о кончине игумении Арсении, тотчас же ночью возвратились в Саров, говоря, что они обязаны читать и петь по матушке игумении Арсении.

Как только Саровские монахи-плотники приготовили деревянный гроб, то положили в него матушку, подостлав полотно и покрыли мухояром, а Самарские монашки перенесли гроб с телом из номера в кладбищенскую церковь. Пели монашки очень хорошо. Псалтирь над телом не читали, потому что церковь запиралась от любопытных, и читали в номере, где матушка скончалась.

Между тем, как монахиня Агния и о. протоиерей Феодор Прокопьев рассказывали про Саровское событие, гроб с телом матушки оставался в Усть-Медведицком монастырском Казанском храме несколько дней, так как кроме сестер обители ехали и шли сюда люди разных сословий, разного состояния, собственно, к матушке, попрощаться с нею. Сколько искренних горьких слез было тут. Каждый вспоминал все те благодеяния или материальные, или духовные, которыми матушка осыпала каждого человека, обращавшегося к ней. Псалтирь над гробом день и ночь читали все сестры монастыря, храм не запирался.

Наконец, наступило второе августа, – день, назначенный для погребения игумении Арсении. Иеромонах Петр отслужил раннюю литургию и панихиду в Преображенском храме. К поздней литургии прибыли священнослужители из станицы. Обедня прошла при большом стечении народа и в горьких слезах.

После литургии совершено было отпевание почившей, на которое вышло местное духовенство и Усть-Медведицкое, всего 9 иереев и 3 диакона.

Перед пением: «Приидите, дадим последнее целование», протоиерей Феодор Прокопьев прочел от лица самой матушки игумении, как от живой, ее духовное завещание:

«Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.

Благословен Господь Бог, призвавший меня от юности в монашескую жизнь, всегда простиравший руку Свою крепкую, изводящую меня от всех преткновений на пути, спасавший от всех бед и смущений. Да будет имя Его благословенно во веки!

Приближаясь к концу жизни моей, обремененная годами и болезнями, к вам обращаюсь, сестры мои о Христе.

1) Благодарю вас всех за любовь вашу, непрестанно мне являемую, как при моем поступлении в монастырь, так и при избрании меня в настоятельницу, тогда самую младшую из всех сестер обители, и до сих пор от всех вас показанную мне делами послушания, полного доверия во всем и преданности. Прошу вас и теперь, по кончине жизни моей, окажите мне святую любовь вашу, молитесь о душе моей Господу Богу, да простит мне согрешения мои, и вас прошу простить меня, кого чем обидела, огорчила по недоумению моему.

2) Все, что получила я от моего родителя деньгами и вещами, я все передала в разное время обители. Наследники мои не должны ничего требовать от монастыря после моей смерти.

3) Если останутся по смерти моей небольшие деньги, то прошу мать казначею и мою келейную мать Митрофанию распорядиться ими при погребении моем и поминовении.

4) Иконы мои и книги прошу раздать моим келейным и духовным дочерям, и некоторым моим родственникам.

5) Если казначея, монахиня Леонида, переживет меня, советую сестрам избрать ее в настоятельницы, как опытную по делам правления монастырем.

6) Желание мое при жизни и по смерти, и моя всегдашняя молитва к Господу и Его Пречистой Матери, да хранят все сестры мои о Господе уставы монашеского жития, молитвенные правила, полное подчинение настоятельнице и да будет им Господь путеводитель во спасении.

7) Прошу священнослужителей обители молиться обо мне, поминать меня пред святым престолом.

Завещание это составлено мною и собственноручно подписано 23 июня 1905 года. Настоятельница Усть-Медведицкого Преображенского женского монастыря игумения Арсения».

По прочтении сего духовного завещания о. Феодор, как духовник матушкин, прочел разрешительную молитву и при пении: «Приидите, дадим последнее целование», начали прощаться с покойной сначала все духовенство, а с ними казначея монастыря, келейные матушкины, все сестры и мирские люди. Прощание длилось очень долго, не один час. Все, бывшие в этот день в монастыре, прощались с матушкой в последний раз, но в сердце чувствовалось, что матушка жива, что она всегда будет с нами и будет за нас молиться Господу Богу пред Его престоломи.

Когда прощание окончилось, погребальная процессия тронулась из собора через западные двери. Гроб с телом игумении Арсении обнесли вокруг всех церквей, ее трудами и заботами построенных и обновленных. Погода была ясная, тихая. Гроб внесли в Арсеньевскую церковь и опустили в только что приготовленный склеп на месте, указанном самою матушкой игуменией в день ее отъезда в Саров, что и было разрешено архипастырем. Землю на гроб посыпал о. Феодор, частью привезенную из Сарова, а частью из Задонска от святителя Тихона. Склеп над матушкиным гробом огородили решеткой и внутри решетки поставили аналой с иконой Казанской Божией Матери, поднесенной покойной матушке сестрами обители, перед которой постоянно теплится лампада²⁹.