Игумен Дамаскин

(1795 – †23 января/5 февраля 1881 год).

Игумен Дамаскин (в миру Дамиан Кононов) родился в 1795 году в крестьянской семье в деревне Репенки Мичковской волости Старицкого уезда Тверской губернии. С юных лет Господь вдохнул Своему избраннику благие чувства идти по пути заповедей Его. Будучи младенцем, Дамиан пострадал от перелома ноги: родители, уходя в поле, оставили мальчика на попечение семилетней сестры, которая, неся брата на руках, по неосторожности упала с ним и повредила ему ногу. После этого Дамиан с трудом мог ступать ею. В раннем отрочестве Дамиан отличался скромностью и до того был робок, что, по его собственным словам, боялся даже людей. В 1816 году, будучи 20 лет от роду, испросив благословение родителей, которые по житейскому обычаю увещевали его жениться, он отправился с паломниками в Киев. И совершилось чудо: по выходе из родного дома Дамиан тотчас почувствовал облегчение от боли в ноге и легко пришел в Киево-Печерскую Лавру. Здесь нога совершенно исцелилась и никогда с тех пор не болела. Через год, томимый духовной жаждой, боголюбивый Дамиан отправился в Соловецкий монастырь. В Андрусовской пустыни он услышал о Валаамской обители и захотел ее посетить. По дороге на Валаам юноше повстречались белобережские старцы – схимонах Феодор³¹ и иеромонах Леонид³². И эти честные отцы, прозревая в нем не простого странника, поклонились ему. Такое смирение старцев запомнилось Дамиану на всю жизнь. Но не пришло еще время остаться ему в обители: он посетил Коневец, Тихвин и затем благополучно возвратился на родину.

В 1819 году Дамиан вновь прибыл в Валаамскую обитель при игумене Иннокентии. По совету встретившегося ему на пути в скит Всех Святых монаха Феодорита, Дамиан посетил старца иеросхимонаха Евфимия, который, провидя духом, что пришедший к нему будущий светильник Валаама, встретил его земным поклоном. Смирение старца так поразило Дамиана, что он растерялся и только смог сказать старцу: «Желаю спастись. Научите». Отец Евфимий, много поговорив на пользу, благословил остаться на Валааме и послал его проситься к отцу Игумену. Отец Игумен Иннокентий принял и определил его в число братства, а для руководства в духовной жизни назначил ему старца Евфимия. Вступив в число братства, Дамиан проходил разные послушания: шил сапоги и рукавицы, месил квашню в хлебной, кормил нищих. Несмотря на трудности послушания, не оставлял и правила церковного и, руководимый опытным старцем отцом Евфимием, прилагал труды к трудам. Отец Дамаскин впоследствии вспоминал, что, когда его определили в нарядчики рабочих, у него келия была на втором этаже, и ровно в полночь к нему под окно приходил старец Евфимий и стучал специальной раздвижной палкой до тех пор, пока Дамиан не отвечал ему стуком в раму. Каждую ночь до службы он всегда читал монашеское правило, не зажигая огня. В кельи у него ничего не было, кроме образа и книги, так что Дамиан и не запирал ее. Из мебели стоял стол, две скамейки на трех ножках, которые он сам сделал, и две доски, которые днем стояли в углу кельи, а на ночь их клали на скамейки, и это составляло монашескую кровать, мочальная подушка и войлок. Был у него чулан, в котором мазали сбрую. Там он исправлял молитвенное правило, клал поклоны и читал Акафист Божией Матери.

1823 года, на Рождество Христово, Дамиан был пострижен в рясофор и с этого времени положил начало на всякий день испытывать свою совесть. Почти ежедневно приходил он к старцу для духовного совета и откровения своей совести. Старец Евфимий мудро вел молодого инока наверх совершенства. Так он не позволял ученику своему иметь ни малейшего пристрастия к вещам и заводить у себя какую-либо собственность в келии. Однажды старец увидел у него в келии икону, которой его благословили родители. Испытывая ученика, насколько он преуспел в нестяжании, отец Евфимий благословил Дамиана отдать икону в церковь. Дамиан, не рассуждая, беспрекословно исполнил приказание старца.

12 декабря 1825 года Дамиан Кононов был пострижен в монашество с именем Дамаскин в честь преподобного Иоанна Дамаскина. В марте 1826 года отец Евфимий, его старец, удалился на жительство в пустыню. В подражание ему и отец Дамаскин в тот же год, испросив благословение от настоятеля, удалился на жительство в скит Всех Святых, чтобы испытать не только общежительный, но и другой образ монашеской жизни – скитский. Здесь, так же как и в монастыре, строгий подвижник не щадил себя: при келейных своих подвигах он неуклонно исполнял с прочей скитскою братией церковное правило и неусыпное чтение псалтири.

Желая пройти и третий образ монашеской жизни пустынный, отец Дамаскин, испросив от настоятеля благословение, 1 июля 1827 года поселился на жительство в удаленную пустынь, чтобы наедине работать Богу. В его келии был только стул и гроб, который он сам сделал и в который полагал свое уставшее от трудов тело для кратковременного отдохновения. Для большего утомления плоти отец Дамаскин носил железные вериги, которые ему достались от схимонаха Порфирия. Большую часть времени проводил в молитве, а во время отдыха занимался рукоделием: писал по уставу книги и делал деревянные ложки. Питался он очень скудно, хлеб вкушал с весу, для чего у него был безмен. Пищу варил редко, довольствуясь ею в продолжение нескольких дней. Живя в пустыне, он никогда ни снимал рубашки, пока сама не свалится с плеч. Много в пустыне он претерпел искушений от бесов, нападавших на него. Иногда искуситель с растрепанными волосами видимо являлся ему выходящим из озера. Но Господь не оставлял его своими утешениями: он всегда имел в уме молитву и память смертную, чем и отражал все искушения врага.

Около шести лет прожил в пустыне отец Дамаскин, пока в 1833 году не был переведен в скит Всех Святых для управления им. Приняв управление скитом, отец Дамаскин продолжал свою прежнюю суровую, подвижническую жизнь. Ревнуя о благочинии церковном, он не пропускал по возможности ни одной службы, сам пел и читал. В свободное время отец Дамаскин наравне с прочей братией летом возил на огород тачками землю, а зимою делал ложки. В это время отец Дамаскин уже имел много учеников. От трудов и подвигов он до того изнемог, что едва мог читать в церкви, и однажды решился объявить Настоятелю о своей болезни, прося освободить его от послушания (управления скитом). Игумен Вениамин, подумав, сказал: «Так что же, отец Дамаскин, не падай духом. Ведь ты монах, если и умрешь на послушании, то Господь тебя не оставит». После этих слов, положившись на волю Божию, он никогда не оставлял дело послушания и своих сугубых духовных подвигов.

Так отец Дамаскин проходил скитскую и пустынную жизнь. Но никто же, по слову Господню, вжигает светильник и поставляет его под спудом, но на свещнице, да светит всем. И вот пришло время поставить отца Дамаскина на свещник настоятельского управления Валаамским монастырем.

При игумене Вениамине³³ в обители начали замечаться беспорядок и даже упадок нравственности. Духовная консистория поручила настоятелю Троице-Сергиевой пустыни архимандриту Игнатию (Брянчанинову), назначенному в 1838 году благочинным монастырей Петербургской епархии, выяснить причины нестроений и жалоб. Для исправления положения вместо игумена Вениамина, оказавшегося неспособным к исполнению своих обязанностей, архимандрит Игнатий рекомендовал на это место известного ему своей подвижнической жизнью скитского монаха Дамаскина. Предложение было принято, и 30 января 1839 года в Петропавловском соборе Санкт-Петербурга отец Дамаскин был возведен в сан игумена.

Став настоятелем, отец Дамаскин не стал терять времени и, устроив внутреннее состояние обители, немедленно принялся за ее внешнее благоустройство. В скором времени в разных частях Валаама появились скиты и благолепные храмы, часовни, а также другие необходимые обители постройки. Господь посылал благодетелей, щедро жертвовавших на их строительство и украшение. Отца Игумена Дамаскина справедливо называют строителем Валаама.

При игумене Дамаскине значительно выросло число братии. Монастырь славился в России как один из благоустроенных не только внешне, но строгой подвижнической жизнью монашеского братства. Это был не только начальник, но и духовный отец, неусыпно заботящийся о спасении душ вверенных ему Богом братии. В отношении к братии отец Игумен был чрезвычайно прост, келья его была всегда открыта, и всякий имел доступ к настоятелю. Для всех это любящее, горячее сердце готово было всем служить, чем мог. Отец Игумен никогда не упускал случая, посещая скит или во время братской трапезы, говорить поучения: «Живите дети, хорошенько, ради Бога. Помните, зачем пришли в Святую Обитель. Молю вас: ходите как можно чаще к Отцу духовному, открывайте совесть, надо хранить ее, а что с возу упало, то пропало. Но только не отчаивайтесь, полагайте начало, а Господь милостив». Однажды, приехав в скит Всех Святых после трапезы, сказал: «Отцы святые и братия! Надо нам быть благодарным перед Спасителем нашим. И не забывайте, с каким намерением мы вступили в монастырь. Намерение наше было: сколько можно быть подражателями, угодившим Господу. Спросим: чем они угодили? Смирением, постом, бдением они алкали и жаждали, и все беды претерпевали Царствия ради Небесного. И нам, возлюбленные, не надо ли о себе подумать? Мы живем в покое, всем обеспечены, и все у нас готово: пища, одежда, келья, дрова, словом, всем успокоены. То осталось нам, грешным, быть благодарными перед Создателем нашим, молить милосердного Господа за наших благодетелей и смирять себя пред Богом и всеми людьми». Иногда же, прочитавши правило, отпустит келейников спать, а сам возьмет палочку и пойдет обходить ночью потихоньку братские келии, прислушиваясь у дверей. Если находит братию бдящих на молитве, радовался духом, если же спящих или празднословящих не оставлял после без вразумления. Некоторые из братии рассказывали, что когда случалось приходить к нему для открытия совести, то чувствовалось, что он все знает, но никогда не обличит резко, а, выслушав прежде, станет вразумлять не с гневом, кротко, терпеливо, но так говорит, что всю душу растрогает. И выйдешь от него с полным сознанием и с легкостью, как будто сложили с плеч тяжелое бремя. Удивляться надо, как хватало у него на все время. При столь обширном хозяйстве и постройках заниматься постоянно с братией. Часто исповедывал мирян и, надо заметить, в особенности принимал большое участие в людях, падших нравственно, был к ним чрезвычайно снисходительным, старался мягкостью и любовью восстановить их на путь истинный. В чем Господь видимо помогал ему, потому что эти люди нередко приезжали после с чувством глубокой благодарности, рассказывали, что под его благотворным влиянием они переродились нравственно.

У него было много учеников, как из числа братии монастыря, так и мирян. Из учеников впоследствии стали известными старцами, прославившимися многими благодатными дарами: иеросхимонах Алексий (Блинов), его келейник, архимандрит Агафангел, строитель Александро-Свирского монастыря. Отец Игумен требовал от своих духовных чад полного послушания. Не любил он прекословия и если говорил о каком либо деле и встречал возражения, то не повторял больше, а передавал дело другому брату, говоря: «Тот послушник теряет свою награду за послушание, который держится своего рассуждения или прекословия, и хотя и исполнит после, но это уже не то».

Когда в 1872 году Валаамский монастырь посетили три Архиерея, один из них, епископ Вениамин³⁴, при прощании сказал: «Счастливы вы, отцы, что имеете такого Божественного наставника».

Приведем случай, свидетельствующий о высокой духовной опытности и мудрости отца Дамаскина в великой его любви к ближнему, живой вере в Бога и человека.

Так обратились однажды к отцу Игумену два монаха и просят благословить их снять с себя монашеское одеяния. Смущенные духом тьмы и злобы братия решили оставить святую обитель и возвратиться в мир. Долго и горячо убеждал игумен этих заблудших, призывая крепко стоять против козней вражьих, не губить себя навеки своим малодушием. Но они не слушали, а продолжали настаивать на своем. Тогда отец Дамаскин, как бы соглашаясь на их требования, отослал их по келиям с наказом еще поусерднее помолиться Господу, Царице Небесной и Святым Угодникам, хорошенько подумать и затем на следующий день в полном монашеском одеянии явиться к нему. Но враг уже настольно помутил им рассудок, что и наследующий день, явившись к игумену, они заявили о своем окончательном решении оставить монастырь. Огорченный речами этих безумцев, отец Дамаскин обращается к ним с такими словами: «Пред кем давали вы обеты ваши Обручнику нашему Христу при пострижении своем в монашество, где одевали вы свои обручальные с Женихом Небесным Христом наряды, одеяние это свое пред ракою угодников Божиих Сергия и Германа у раки их, так ступайте к раке Преподобных: там снимите с себя ваше обручальное одеяние и бросьте одежду эту свою на раку, а от меня нет вам на то благословения». Это было так неожиданно для них, так поразило и тронуло еще неиспорченные сердца их, что они, пав к ногам игумена, рыдая, просили прощения и святых его молитв и остались в монастыре. Один из них впоследствии был посвящен в сан иеромонаха и был всеми уважаем.

Писатель Иван Сергеевич Шмелев еще молодым студентом посетил Валаам в 1895 году. Показывая ему монастырь, мастерские, устройство Водопроводного дома, он постоянно слышал, как братия уважительно говорили: «По благословению игумена Дамаскина», «...так, отец Дамаскин возвестил». «А, при батюшке Дамаскине покойном... ох, наплачешься, бывало, с посылочкой...» рассказывали мне (Шмелеву. Сост.) на Валааме: Разморит тебя отец игумен словом своим, что каленым железом сердце твое прожгет. Вот как было.

– Да зачем же это?

– Строгость была в нем несокрушимая. Он, может, сам сколько искушений претерпел, вот и ревновал о благочестии. Опытом знал, как грех внедряется. Да вот расскажу я вам один случай. Поступил к нам послушничком из Питера один человек. Ну, зиму пробыл – ничего. Только, как сейчас помню, пришел к нам мая 12, первый пароход. Раньше нельзя к нам достигнуть, лед по озеру носит. И приехала с этим пароходом сестрица того послушничка, брата Василия. Купчиха она была. Приехала сестрица и гостинчиков корзиночку привезла: ну, икорки, пастилки, рыбки, вареньица, изюмчику, все по постному, чинно. Брат Василий и увидь ее в церкви. Ну та ему и пошептала мимоходом, что вот, мол, гостинчика тебе привезла. После обедни брат Василий к отцу игумену за благословением: «Так и так... приехала сестрица, благословите, батюшка, гостинчик принять». А батюшка Дамаскин прозорливец был, смаху, бывало, ничего не делал. Сейчас казначея. «Отец казначей, поди, говорит, дознай, какая-такая к брату Василию сестрица прехала, какой такой гостинчик ему привезла. Позови-ка ее сюда, к нам, с гостинчиком-то ея». Ну, пришла сестрица благолепная такая, торгового сословия, такую вот корзиночку с собой принесла, еле тащит. Посмотрел отец Игумен в корзиночку ту... да и говорит грустно, проникновенно так: «И сколько же ты, мать моя, денег-то извела... и на что только! Такую пищу-то генералам только вкушать, услаждать мамону... а нам где, грешникам... нам бы щец постных похлебать, и то слава Тебе, Господи». Та, было оправдываться расстроилась с непривычки: «От достатку нашего, батюшка... братца порадовать... привычный он к такому...» «Брате Василичко! – говорит отец игумен и таково жалостливо. – Ну: чем тебе у нас худо? Голодно, что ли, тебе у нас? Вкушать, что ли, нечего тебе у нас?» Тот ему бух в ноги со всем усердием. «Простите: батюшка... сама привезла, не просил я...». «Брате Василичко! – опять говорит отец игумен, и жалостливо все так, – я-то грешный, икорку вкушаю, что ли... пастилкой услаждаюсь, а? И не стыдно тебе, брате Василичко... обидел ты обитель нашу». Ну а сестрица все просит гостинчик принять во славу Божию. Ласково так взглянул на нее отец игумен: «Не надо нам твоего гостинчика, матушка... И к чему это нам такие роскоши... ведь на соблазн! Станет брат Василичко икорку есть, а увидят у него братья и отцы, и сами возжелают, и коль раньше не просили, так просить зачнут, чтобы и им родные икорку да пастилку привозили...». Так и не благословил принять гостинчика».

Помимо высоких качествах души и способностей ума, отец Игумен имел дар умной молитвы и прозорливости. Господь часто открывал ему видимое и невидимое. Говоря о жизни отца Дамаскина, следует указать еще на несколько событий в его жизни, из которых видно, что Господь дивно хранил своего избранника от смерти.

Когда приходилось отцу Игумену по делам обители приезжать в Петербург, то он всегда заезжал в Сергиеву Пустынь к архимандриту Игнатию (Брянчанинову), который сам, проходя высокую жизнь, любил беседовать со старцем о духовной жизни, о умной молитве. В одну из таких поездок, возвращаясь рано с подворья, подъехал отец Игумен к Троицкому мосту. Мост был разведен, потому что проходили суда, пришлось ждать довольно долго, лошади сильно замерзли. Через некоторое время подняли шлагбаум, и отец Дамаскин первый поехал. Озябшие лошади понесли, как вихрь, но плашкоуты еще не совсем были сведены, это была оплошность сторожа, а кучер не в силах был сдержать несшую тройку. Момент был ужасный. Лошади несут, а впереди пропасть в Неву. Кучер закричал. Находившийся около моста народ тоже в ужасе кричал. Но в эту потрясающую минуту отец Игумен не потерялся, стал благословлять вперед! И в этот момент пристяжная лошадь поскользнулась и упала под ноги коренной, чем и остановила всю тройку. Это было чудо! Когда все было готово, они благополучно переехали мост. Только пристяжная лошадь пострадала, потому что ее помяло.

Подобный этому случай был в день обретения главы Иоанна Предтечи, 25 мая 1871 года. Отец Игумен Дамаскин выехал на своем пароходе из монастыря на остров Вощеный. Не доезжая до него восьми верст, на Ладожском озере началась буря, стала ужасная темнота, вода поднялась на воздух в виде пыли, так что даже островов не стало видно. При всей своей опытности капитан корабля растерялся и не знал, что делать. К тому же к пароходу была прицеплена большая лодка с рабочим народом. Сильные удары грома беспрерывно гремели над головами, ослепительная молния освящала темную воду, волны подымались и рвались на пароход. Рев, крик народа – все сливалось в одно. В это невыразимое, страшное время один Игумен был как бы погружен в себя несколько времени. Вдруг он перекрестился и начал ограждать крестным знаменем все четыре стороны. Сейчас велел капитану поворачивать назад. Ветер стал стихать, и, наконец, совсем все стихло. Они благополучно возвратились в монастырь. Крепкий верою, он никогда не падал духом при посещающих его скорбях и трудных случаев жизни.

О прозорливости отца Дамаскина записано много случаев, запечатленных в памяти очевидцев происшедшего и учеников его.

Однажды летом у монастырской гостиницы две женщины, одна православная, другая раскольница, спорили между собой о том, как следует креститься: двумя или тремя перстами. В это время проезжал мимо отец Дамаскин. Увидев его, женщины поспешили было навстречу отцу игумену за решением их спора. Они были еще далеко от него, когда он, сложив три перста и подняв руку вверх, громко закричал им: «Вот так, вот так молитесь и делайте крестное знамение». Пораженные этим, женщины не знали, что делать: объясняться ли с ним, о чем хотели, или молиться на него, как на мужа великого и святого.

На Предтеченском острове надо было вырыть колодец. Приехал отец Дамаскин. «Помолившись Богу, пошли мы, – рассказывал схимонах Иоанн, – выбрать место. Долго ходили по острову и на многие места указывали отцу Игумену, но он все не соглашался. Наконец пришли к часовне, где ныне церковь. Здесь на горке, отец Игумен остановился и сказал: «Вот здесь нужно колодец вырыть». Затем привезли мастера, пришлось бурить камень, так как место было каменистое. «Да какая тут может быть вода?» – говорили многие. Но к удивлению всех оказалось, что вода в колодце была самая лучшая, преизобильная и никогда не пересыхающая».

В праздничные дни отец Игумен всегда сам служил и всегда с большим чувством совершал Литургию. В год же его болезни, в день Святой Троицы, в последний раз служил и когда стал читать молитвы в Царских вратах, до того был растроган, что заплакал и едва смог дочитать. Пришедши же по окончании обедни в келию, говорит своему келейнику иеромонаху Александру: «Что прикажешь делать. Едва дочитал молитву, от слез не мог выговорить ни слова». Этот келейник, его иеромонах Александр, был еще юношей 15-ти лет взят отцом Игуменом. Это было его чадо послушания. 29 лет, до самой кончины он был при нем неотлучно и был свидетелем многих случаев, показывающих его высокое духовное настроение и прозорливость, в особенности в последние годы его 10-ти летней болезни.

Иеромонах Александр рассказывал следующие два случая, бывшие в его присутствии: «Отец Игумен был болен. Наместник отец Виктор часто находился при нем. Однажды, разговаривая с ним, отец Виктор говорит: «Вот: батюшка, Вы все слабеете. Боюсь я, что бремя настоятельства после Вас падет на меня». Отец Игумен говорит ему: «Нет: отец Виктор, ты будь покоен, я тебя переживу». И что же отец Виктор, хотя и был моложе и совершенно здоров, но в этот же год, когда был в Петербурге на Пасху, заболел и там скончался». Другой подобный случай. «Старший из иеромонахов, отец Галактион, однажды в присутствии отца Александра пришел к отцу Игумену. Старец лежал на кровати. Тот стал перед ним на колени и говорит: «Батюшка как я страшусь, что мне придется после тебя быть начальником. Не по силам мне это бремя. Помолись, чтобы мне прежде тебя умереть». Отец Игумен, обратившись к отцу Александру, говорит: «Слышишь чадо? Будь свидетелем. Просится умереть». Потом говорит ему: «А скорбеть не будешь?» «Нет батюшка», – отвечает тот. «Не буду, благословите мне умереть». «Ну Бог тебя благословит», – сказал, промолчав несколько, игумен. И дивное дело. Отец Галактион не долго после этого жил».

В 1871-м году, 19 ноября, отец Дамаскин был поражен легким параличным ударом. Он только что приготовился исповедывать братию, но вдруг почувствовал сильный упадок сил. О. Игумен был в памяти, но не говорил. Вскоре ему стало полегче, он перекрестился и сказал: «Слава Богу!» В этот же день исповедовался и причастился Святых Таин и со всеми простился. К вечеру еще стало легче. Он позвал отца Александра и велел прочитать молитву: «Величая величаю Тя Господи...», и потом сказал: «Эту молитву мы всегда прежде читали каждый день». И велел, чтобы после вечернего правила всегда читали. Это и исполнялось неупустительно 10 лет до самой его кончины. Еще за несколько дней до болезни один из приближенных иеромонахов приходит по обычаю в спальню отца Игумена. Он был один, лампада тускло горела пред иконами, он же, согнувшись, сидел в кресле. Пришедший спрашивает: «Что Батюшка, здоровы ли Вы?». Отец Дамаскин глубоко вздохнул и сказал: «Смертушка приходит». Через несколько дней ему стало еще легче, так что он выходил с палочкой, но уже служить не мог, а приобщался каждую субботу в алтаре за ранней обедней.

После второго удара, случившегося с ним в 1874 году, отец Дамаскин почти не выходил из своей келии. Во время своей болезни отец Игумен все больше и больше углублялся в себя. Управление обители больше уже возложил на отца Казначея Ионафана, хотя тот все делал с его благословения, а в важных случаях обители он и сам принимал деятельное участие. В последние годы, по воспоминаниям келейников, он с большим умилением принимал Святые Дары. «После причастия, бывало, наклонится головою на стол, весь в себя уйдет, погрузясь в размышление. И после этого размышления лицо у него бывало особенно радостное и спокойное. Или, когда читает Акафист Божией Матери, то он всегда пел: «Радуйся Невеста Неневестная»! И умилительные же были эти его старческие припевы! И часто, часто в это время его ланиты орошались слезами».

Чуждый всяких прихотей, отец Дамаскин особенно поражал окружавших его своим терпением, отсечением своей воли, крайней нетребовательностью, во время своей десятилетней болезни. Келейник, иеромонах Александр вспоминал о своем учителе: «Никогда он не спросит чего-либо определенного из пищи, но был всегда доволен тем, когда что дадут. Назначал он время для обеда и ужина, но когда предложат, всегда был готов, как дитя. О, дивное и чудное это было послушание его и отсечение своей воли». Когда келейники спросят у него: «Батюшка не хотите ли чаю?». Он всегда отвечал: «Если дадите». Случалось так: подадут отцу Игумену обед. После келейники заметят, что пища совсем была без соли. Говорят: «Батюшка что же, не приказали посолить?» Он смиренно отвечает: «Ну: дети, не скорбите так Богу угодно было, чтобы я ел несоленое». В другой раз келейники посадят его в кресло и позабудут. Приходят через некоторое время, видят, что ему очень трудно сидеть. В сокрушении сердца спрашивают: «Что же Вы, батюшка, не позвонили?»."А я так положился, что если Бог вам возвестит, то вы придете. А вот вы и пришли».

За девять дней до смерти отец Дамаскин, простясь со слезами на глазах с окружающими и спросив у всех прощение, не вкушал уже никакой пищи. Накануне смерти, как бы предчувствуя ее, в последний раз приобщился Святых Христовых Таин.

Утром 23 января 1881 года окружавшим стало ясно, что уже близка его кончина. Ему прочитали отходную. Заметно было, что он хотел перекреститься, но уже не смог, опустил руку на грудь и, как бы засыпая, тихо скончался. Со слезами братия смотрели на эту чудную кончину. Лицо покойного выражало спокойствие и величие. В течение пяти дней до погребения тело отца Дамаскина находилось в теплом помещении, но ни малейшего запаха от него не исходило. По отпевании новопреставленного здесь же, у гроба, было прочитано его духовное завещание, в котором покойный Игумен заповедал свои последние желания к возлюбленной валаамской братии. Вот его содержание:

«Во Имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.

Благоволением Божиим достигнув дней глубокой старости, с часу на час ожидал я часа смертного, часа страшного и вожделенного. Теперь же, после постигшей меня болезни, я как бы стал уже на самом пороге вечности: почему, пока еще нахожусь в совершенной памяти, желаю я, грешный, сказать последнее мое слово вам, дражайшие мои чада, отцы и братия, о Господе.

Прежде всего, припадая, прошу простить меня, если кто из вас какое-либо имеет на меня поречение: я всю жизнь любил Валаам, это святое место, место нашего обитания, любил каждого из вас и по мере моих сил и разумения, от всей души старался о процветании обители и о спасении и малого, и большого ее сына. Двери моей келии и мое сердце были всегда отверзты для нужд ваших, но я был человек грубый, простой, необразованный. Естественно, что искренняя, глубокая моя любовь к вам иногда и не находила себе приличных внешних выражений. Молю, будьте ко мне снисходительны. Простите!

Расставаясь с вами, братия, вручаю вас Господу и Покрову Преподобных и Богоносных Отец наших: преемника себе не назначаю, но кого из среды своей общим единодушным изволением о Господе изберете вы себе во Игумена, того избираю и я. Всесильный Господь молитвами святых да подкрепит избранного в его служении на прославление имени Господня! Со своей же стороны все вы, отцы и братия, храните мир и единение духа с вашим настоятелем. Терпеливо переносите неизбежные взаимные тяготы и, памятуя, что вас избрал Господь на служение Себе, в чувстве благодарного сердца, всеми силами старайтесь быть достойными небесного звания вашего!

Живя среди вас, по закону общежития, я пользовался всем необходимым от монастыря и не стяжал никакой собственности. Поэтому не стесняйтесь составлением описи и хранением оставшихся в келии моих вещей, но немедленно, по кончине моей, возвратите по хозяйствам.

Прощайте, мои драгоценные братия и отцы! Господь да благословит вас всех! От глубины души благодарю вас за обилие вашей любви и уважения ко мне, недостойному. Поминайте, молю меня в ваших святых молитвах. Прощайте! Мир вам! Аминь».

Со дня кончины отца Игумена Дамаскина братия ежедневно в течение сорока дней служили заупокойные обедни и панихиды. Через три месяца вся братия снова собралась на могилу своего духовного отца и наставника для служения пасхальной панихиды. Склеп был открыт. Несмотря на то, что прошло три месяца, гроб был как новый, неприятного запаха не было, наоборот, какое-то особое благоухание распространялось вокруг.

По своей кончине отец Игумен многим своим ученикам являлся во сне, принимая участие в их скорбях или наставляя на правильный путь. Приведем несколько случаев.

«Более семи лет болели сильно у меня руки, – рассказывал отец Адриан. В день кончины отца, игумена Дамаскина, я увидел его во сне. Он подошел ко мне и спрашивает: «Что отец Адриан, больно тебе?» «Больно», – отвечал я ему. И сказал: «Батюшка помолитесь за меня Господу!». «Ну Бог милостив», – сказал игумен Дамаскин. Просыпаюсь я и смотрю, что раны у меня на руках закрылись и ломоты в них не стало. Через некоторое же время они у меня совершенно зажили. Сон свой монах Адриан сам сказал иеромонаху Александру (Блинову) и притом говорил, что: «Я верую игумену Дамаскину как угоднику Божию и призываю его в молитвах».

Монах Агафангел³⁵ после кончины отца игумена видел во сне, будто игумен почивает и с него снимают портрет, как с мертвого. Вдруг он как бы ожил, сел и говорит: «Полно вам с меня снимать портреты. Не ходите вы по кельям и не празднословьте. Слава Богу, я получил от него милость, но до времени это еще не открыто». При этом виде его был очень приятный и веселый.

Рассказывал монах Митрофан: «29-го апреля вижу я во сне отца игумена Дамаскина, почивающего в ясеневом гробу, который внутри был обит белым материалом. В нем вокруг отца игумена лежали в два ряда белые и розовые розы. Отец наместник Ионафан ходит с пером в руках, чтобы смести пыль с мощей отца игумена. Но пыли нет, батюшка лежит, как спит. Тело же его как мощи. От радости я проснулся. Сон этот сказал ризничему иеромонаха Александру».

Монах Сергий переплетчик рассказывал: «Снится мне сон. Вижу я, что могилу игумена Дамаскина раскопали и открыли гроб. Батюшка лежит нисколько невредим. Братия смотрит и удивляется, что отец игумен не разложился, но как спит. «Я так и останусь, – сказал он, – так угодно Богу. За молитвы Святых Отцов и мне дана сия благодать». Причем лицо его было очень приятное».

Игуменья Таисия³⁶, настоятельница Леушинского женского монастыря, прислала в монастырь письмо, где рассказала, как покойный отец игумен избавил ее от скорби. «Случилось мне бывать в Валаамском монастыре в то время, когда там настоятельствовал известный святостью жизни старец игумен Дамаскин. Я сподобилась неоднократно иметь с ним духовные беседы и даже у него исповедоваться. В последние годы его жизни мне не случалось быть у него. Должность казначеи в Званско-Знаменском монастыре не дозволяла мне отлучаться. А между тем старец Дамаскин скончался. Прошел уже и не один год после его смерти, и я, признаюсь, нисколько о нем не думала, разве только поминала на молитве, и то не всегда.

Однажды мне случилась большая скорбь, так что я серьезно подумывала отказаться от должности. В это время как-то видится мне во сне, что я пришла в келью к отцу игумену Дамаскину, и стою в дверях его гостиной, ожидая его прихода из его кабинета, дверь в которой была с правой стороны, неподалеку от окна. Вот показался из кабинета отец Дамаскин, точно такой, каким я его знала при жизни его, только бодрее и как будто моложе, и очень веселый. Он в черной монашеской рясе, в клобуке и с наперсным крестом на груди. Поклонившись, я подошла под благословение. Он благословил меня и сказал, указывая на угол, где висели святые иконы с горевшей перед ними лампадой: «Помолись».

Оба мы с ним стали молиться и креститься. Потом он сел на диван и мне предложил сесть на кресло по правую его сторону. Началась наша духовная беседа. О чем именно, я не помню точно, кажется мне, что я изливала перед ним свою скорбь.

Хорошо помню, что наконец он спросил меня: «А знаешь ли ты, что значит раздрание церковной завесы надвое в Иерусалимском храме во время крестной смерти Спасителя?» Я отвечала ему, как училась из Священного Писания, что это означало разделение Ветхого и Нового Заветов. «Хорошо, – отвечал он, – это верно по-книжному, а ты сама подумай, не относится ли это как-либо к нашей монашеской жизни?»

Я стала вдумываться и, сама не будучи уверена в точности и справедливости моего мнения, отвечала: «Думаю что это означает вот что: раздирается душа человека, стремящегося к Богу и Богоугождению, раздирается надвое, делаясь духовной, не переставая принадлежать и живущему в нем плотяному человеку. Раздирается она, отсекая, отдирая от себя сладкую, но падкую на грех волю внешнего своего человека, раздирается бедное сердце его, само себя раздирая пополам, на куски, одни из них, как негодные, тем не менее сродные ему, отдирает, бросает в миру, а другие несет, несет, как фимиам чистый Христу своему. О, как тяжко бывает иногда бедному сердцу, как рвется оно и страдает, буквально раздираясь пополам!»

Никогда ничего подобного я не слышала наяву и не ожидала услышать, но теперь, во сне, говорила это с таким увлечением, что вся обливалась слезами. Отец игумен отвечал мне: «Да не лишил тебя Господь Своей благодати. Тебе ли малодушествовать и унывать в скорбях? Мужайся, и да крепится сердце твое упованием на Господа». С этими словами он встал и снова благословил меня.

Я проснулась вся в слезах, в слезах уже не скорби, а невыразимой радости, надолго подкрепившей мои слабые силы».