Глава II. Тождество императора Александра I и святого праведного старца Феодора Кузьмича

В сущности, тождество императора и Феодора Кузьмича давно подтверждено многочисленными фактами. Но приходится в жизнеописании праведного старца специально рассматривать этот вопрос потому, что в силу ряда причин, на которых мы остановимся ниже, словечко «легенда» при сообщении о досибирском прошлом святого продолжает бездоказательно употребляться и ныне в некоторых популярных и даже научных работах.

Отрицание тождества связано прежде всего с мировоззрением и мироощущением авторов, с непросвещенностью в вопросах веры и религиозной жизни. Подвиг высочайшего отречения – превращение самодержца всей России и властителя дум Европы в не помнящего родства бродягу – кажется невероятным, в принципе невозможным потому, что не учитывается, не воспринимается при этом духовная глубина явления, даже если она и названа формально (покаяние, «мистические искания»). Проблема прощения Богом, спасения, обретения вечной жизни, как и проблема Промысла Божия, вообще не стоит перед такими авторами.

Неспособность многих постичь самую суть необычного события соединяется в этом случае со специфическим состоянием информации: вся жизнь старца Феодора Кузьмича сопровождается последовательным сохранением тайны о предшествующем периоде. И не только им самим твердо соблюдается эта тайна, но явно существует и некая коллективная задача секретности относительно этой личности. Тем не менее само величие подвига, масштабы фигуры – и в период царской жизни, и в высоких дарах, достигнутых подвижничеством, – сделали невозможным сохранение тайны. Правда так или иначе выходила наружу, оставляя множество зафиксированных свидетельств, взаимно подтверждаемых, взаимно дополняемых, позволяющих в совокупности установить истину. К изложению этих свидетельств (не в полном составе, т. к. некоторые из них представлены в контексте других глав) мы и переходим.

Распространение мнения, что Феодор Кузьмич есть император Александр I, возникло не из слухов о странных обстоятельствах таганрогского события. Да, слухов было много, и оснований для них было предостаточно (к этому мы еще подойдем ниже, в следующей главе), но постепенно они затихали. Точнее, они сохранялись, но в менее активной форме и в меньших географических пределах. Возможно, и затухли бы совсем, если бы не появился через одиннадцать лет человек, привлекавший к себе внимание многих особыми духовными дарами и в то же время весьма похожий на Александра I. Утверждение или предположение о тождестве рождалось в Сибири (столь отдаленной от Петербурга и Таганрога) не потому, что кто-то из паломников привез слухи из своей поездки в Европейскую Россию. Оно рождалось из сходства. Сходства не только зрительного, но и по многим другим показателям.

Внешнее сходство отмечено в источниках разного типа. Некоторые случаи узнавания императора Александра I в Феодоре Кузьмиче описаны подробно, о других сказано в общей форме. Широко был известен и зафиксирован в разных текстах случай узнавания Александра Павловича в старце сосланным придворным служителем, который жил недалеко от Феодора Кузьмича (в соседней с селом Краснореченским деревне). У этого человека тяжело заболел товарищ, и он решил, по совету окружающих, обратиться за помощью к старцу. Будучи введен в келью, служитель (по некоторым сведениям – дворцовый истопник) сразу бросился на колени и вдруг услышал над собой знакомый дорогой голос. Подняв глаза, он увидел Александра Благословенного – постаревшего и с большой бородой. Потрясенный, он упал без сознания. Феодор Кузьмич, вызвав помощников, попросил осторожно вынести истопника, сказав, что он скоро оправится. При этом попросил передать посетителю, когда он придет в сознание, что друг его исцелится, а сам он не должен никому рассказывать о том, что здесь увидел. Все так и произошло, как говорил старец. Но дворцовый служитель не удержался и рассказал о том, что узнал в Феодоре Кузьмиче императора³⁹⁰.

Примечательно, что вел. кн. Николай Михайлович, упомянув в своей работе этот рассказ «двух сосланных придворных служителей», пишет о «других тому подобных сообщениях», не принимая их во внимание³⁹¹. Великий князь напрасно небрежно отнесся к сообщениям об узнавании Александра I в Сибири. Сборы томского кружка показали, что это были очень конкретные свидетельства лиц, известных тем информаторам, которых члены кружка застали еще в живых. Узнавали, естественно, люди, которые жили или бывали в Санкт-Петербурге.

Так, «от современника старца – престарелого казака Антона Ивановича Черкашенина» Н.А. Гурьев лично слышал следующий рассказ: «Когда старец жил в Белом Яру³⁹², священником здесь был о. Иоанн Александровский (ныне покойный). О. Иоанн служил ранее в Петербурге, где был военным священником, но затем в наказание за какой-то проступок был смещен с должности и попал в станицу Белоярскую. Так этот то священник открыто говорил, что в образе Феодора Козьмича он хорошо узнал Императора Александра Павловича, которого неоднократно видел, и ошибиться в данном случае не мог»³⁹³.

В этой же станице Белоярской Феодор Кузьмич в доме казака Семена Николаевича Сидорова³⁹⁴ встретил другого казака – Березина, который служил ранее в Петербурге. Березин признал в Феодоре Кузьмиче императора Александра I. Старец тотчас же ушел к себе. «Как же это могло случиться, – говорил пораженный Березин, – что я участвовал при похоронах Александра Павловича, а между тем вижу его теперь живым…»³⁹⁵

В селе Краснореченском сапожник Оленьев, бывший солдат, увидев старца в окно, бросился ему навстречу с криком: «Это царь наш, батюшка Александр Павлович» – и отдал ему честь по-военному. Феодор Кузьмич его остановил, сказав: «Мне не следует воздавать воинские почести: я бродяга. Тебя за это возьмут в острог, а меня здесь не будет. Никогда не говори, что я царь»³⁹⁶. Чиновница Бердяева из Красноярска, «хорошо знавшая царя», также опознала императора в старце³⁹⁷.

Священник Георгий Белоруссов слышал о том, что однажды солдат, проходивший в партии ссыльных³⁹⁸, «узнал в старце Федоре императора Александра и пал перед ним на колени. Федор Кузьмич поспешил поднять его на ноги и просил никому не говорить, кто он; но солдат не послушался и рассказал»³⁹⁹.

Кроме случаев прямого узнавания, заслуживают также внимания свидетельства о сходстве по портретам императора, особенно те, которые исходили от людей, хорошо знавших черты лица Феодора Кузьмича. Таково свидетельство Александры Никифоровны Федоровой, знавшей старца со своих детских лет, в первые годы его сибирской жизни. Насмотревшись в доме графов Остен-Сакенов в Кременчуге на портрет Александраˆ рост, она по приезде в Сибирь заявила самому старцу об удивительном сходстве его с Александром Павловичем, вызвав слезы у своего духовного отца⁴⁰⁰.

С.Ф. Хромов сообщил в разговоре с обер-прокурором Священного Синода К.П. Победоносцевым 31 июля 1881 г., что в Комиссии прошений «есть портрет Государя Александра 1-го – чисто великий Старец Феодор Козмич»⁴⁰¹.

Из источников выясняется и ряд других показателей физического сходства императора и старца: возраст⁴⁰²; рост⁴⁰³; мозоли на коленях от стояния на молитвах⁴⁰⁴; глуховатость на одно ухо⁴⁰⁵; манера держать руку⁴⁰⁶.

Поразительное внешнее сходство Феодора Кузьмича с Александром Благословенным (неподготовленный человек был так поражен, что потерял сознание) сочеталось с благородной манерой поведения, которую отмечали все, знавшие его, от первых шагов в Красноуфимске до последних дней его жизни в глубокой старости. «Наружность имел величественную», – написал о старце в 1881 г. томич В. Долгорукой⁴⁰⁷. М.Ф. Мельницкий, по рассказам людей, знавших Феодора Кузьмича с первых дней появления его в Сибири, подчеркивал, что «необыкновенно симпатичная наружность этого человека, добродушное выражение лица его, изящные манеры, умение говорить и проч.» обнаруживали в нем «хорошее воспитание и как бы знатное происхождение»⁴⁰⁸. Епископ Петр (Екатериновский) обратил внимание на то, что даже конвойные солдаты и этапные офицеры оказывали этому ссыльному «бродяге» особенное уважение⁴⁰⁹.

Для тех, кто общался со старцем, было ясно, что это высокообразованный человек с широким кругом познаний в различных областях. Казак Семен Николаевич Сидоров, хорошо знавший старца в течение многих лет, свидетельствовал: «по всему заметно было, что Старец был великого образования»⁴¹⁰. Другие отмечали удивительные знания в «духовной и военной части»⁴¹¹. Феодор Кузьмич свободно владел иностранными языками⁴¹². Дворянин М.Ф. Мельниц кий (судя по его тексту, сам образованный человек) стремился дать сводку всех услышанных им рассказов о Феодоре Кузьмиче, в том числе как о человеке «хорошо воспитанном и образованном», «поставленном в необходимость жить в массе неразвитого крестьянского населения»⁴¹³.

Для решения вопроса о тождестве старца и императора наибольший интерес представляют указания на некоторые специфические познания Феодора Кузьмича, соответствующие обстоятельствам жизни Александра I. «Взрослых он увлекал религиозными беседами, занимательными рассказами из событий отечественной истории, – писал М.Ф. Мельницкий, – в особенности о военных походах и сражениях, при чем незаметно для себя самого вдавался иногда в такие мелкие подробности, например, в эпизодах войны 1812-го года (выделено нами. – М.Г.), что возбуждал общее недоумение даже среди лиц сравнительно развитых, как-то местного духовенства и некоторых более или менее интеллигентных ссыльных»⁴¹⁴.

Подробно раскрываемая в беседах тема войны 1812 г. присутствует и в других источниках. Крестьянка (из числа близких к Феодору Кузьмичу) Мариамна (Мареама) Ивановна Ерлыкова (по мужу Ткачева) из деревни Мазули Покровской волости так передавала слова старца: «Еще он вел разговор, когда в 1812 году входил француз в Москву, император Александр I-й приходил к мощам Сергия Радонежского и молился ему со слезами, слышан был голос от гробника, что иди, Александр, дай полную волю Кутузову, да поможет Бог изгнать француза из Москвы, дак фараон погряз в Черном море, так у Березовой реки; еще он говорил, когда ехал из Парижа Александр I, дак купцы устилали дорогу сукном, а купчихи устилали разными шалями, и ему это понравилось»⁴¹⁵. Рассказывали также, что «однажды при старце рабочие запели известную песню «Ездил Белый русский Царь», в которой описывается победоносное шествие Александра Благословенного до Парижа после изгнания французов из Москвы. Старец слушал, слушал эту песню, а затем заплакал и сказал: «Друзья, прошу вас больше не петь этой песни»»⁴¹⁶.

«Знание петербургской придворной жизни и этикета, а также событий начала нынешнего и конца прошлого столетия он обнаруживал необычайное, – писал о Феодоре Кузьмиче М.Ф. Мельницкий. – Знал всех государственных деятелей <…>». «С большим благоговением отзывался он о митрополите Филарете, архимандрите Фотии и других»⁴¹⁷. (Выделено нами. – М.Г.). Это сочетание особенно обнаруживает сходство с императором.

Старец «рассказывал об Аракчееве, его военных по-селениях, о его деятельности»⁴¹⁸. Речь идет явно о положительной оценке Аракчеева. Феодор Кузьмич вспоминал в своих беседах Суворова, Кутузова. «Про Кутузова говорил, что он был великий полководец, и Александр завидовал ему»⁴¹⁹. Кто еще мог так сказать про Благословенного, если не сам император? Ибо в бунтарском скепсисе старца никто не мог заподозрить. Вообще же было замечено, что старец избегает характеристик Александра Павловича и совсем никогда не упоминает императора Павла I⁴²⁰. И это умолчание весьма красноречиво.

Любимое чадо Феодора Кузьмича – Александра Никифоровна – вспоминала, как обстоятельно и увлекательно он рассказывал ей о монастырях, и притом о многих, а также о великих подвижниках благочестия⁴²¹.

Из источников четко выявляется особое почитание сибирским старцем благоверного князя Александра Невского. В его день Феодор Кузьмич, «по сообщениям знавших его», «был необыкновенно весел, вспоминал о Петербурге, и в этих воспоминаниях проглядывало нечто для него родное и задушевное». ««Какие торжества были в этот день в Петербурге, – рассказывал он, – стреляли из пушек, развешивали ковры, вечером по всему городу было освещение, и общая радость наполняла сердца человеческие…»»⁴²² В день благоверного князя Александра Невского он после службы бывал у двух пользовавшихся особым его расположением старушек – Марии и Марфы, где для него пекли пироги и готовили другие деревенские яства. (Старушки эти жили ранее около Псковско-Печерского монастыря и пришли в Сибирь со старцем в одной партии ссыльных⁴²³.) В числе немногочисленных икон в келье Феодора Кузьмича был образок Александра Невского⁴²⁴.

С почитанием этого святого связан и выбор старцем в Сибири своего духовника. Таковым стал (в сельский период сибирской жизни старца) священник Петр Попов – настоятель Благовещенского храма в Красноярске, где был престол св. Александра Невского. Именно этому храму император Александр I подарил образ благоверного князя работы художника Егорова!⁴²⁵ Сознательность, нарочитость выбора духовника совершенно очевидна, т. к. Феодор Кузьмич жил далеко от Красноярска и в церквах селений, где он обитал, были свои священники⁴²⁶. Здесь прослеживается прямая преемственность поступков императора и старца.

Примечательно, что один из знавших старца красноярских священников – Иоанн Матфеевич Рачков (Рачковский), признававший Феодора Кузьмича как «великого Божьего Угодника, обладавшего необыкновенными познаниями»⁴²⁷, построил после смерти старца, в 1872–1873 гг., Александро-Невский храм при Красноярском резервном кадровом пехотном батальоне, вблизи Архиерейского дома⁴²⁸.

Имя «Александр» просматривается не только в особом почитании старцем святого благоверного князя Александра Невского и очевидном выделении празднования его дня. Феодор Кузьмич, уезжая из Боготольской волости в Томск в 1858 г., оставил в деревне Зерцалы крупный рисунок с вензелем «А», которому сам придал исключительное значение, и, кроме того, изображал инициал «А» на принадлежавших ему иконах. И то и другое отражено во многих источниках. Остановимся на этом подробнее.

Перед отъездом из Зерцал Феодор Кузьмич, как пишет М.Ф. Мельницкий, «перенес из своей кельи в часовню образ Печерской Божьей Матери и Евангелие. Вдень отъезда пригласил несколько крестьян в часовню и, по окончании молебна, поставил в эту часовню раскрашенный разноцветными красками вензель, изображавший букву А, с короною над нею и летящим голубком, вместо перечерка. «Храните этот вензель пуще своего глаза», – сказал он при этом зерцаловским крестьянам – и буква эта до сих пор хранится в часовне, помещаясь за поставленным Феодором Кузьмичем образом Печерской Матери»⁴²⁹. Эта информация повторена в «Сказании»⁴³⁰.

В этом удивительном сообщении значительна каждая фраза. Рисунок вензеля был установлен в часовне, и к тому же после служения молебна – и то и другое освящает поступок старца. При этом Феодор Кузьмич дал указание присутствовавшим крестьянам строго хранить вензель. Над буквой «А» на рисунке была изображена корона, четко устанавливающая связь инициала с царским достоинством.

Через 49 лет после этого события, в октябре 1907 г., Н.Я. Гурьев, собиравший материал о старце на местах его проживания⁴³¹, имел возможность рассматривать этот рисунок: «Пишущему эти строки, – отмечает Н.Я. Гурьев, – во время посещения им в Ачинском и Мариинском уездах мест, где жил старец, удалось, благодаря любезному содействию настоятеля церкви в Зерцалах о. Георгия Белоруссова, подробно осмотреть икону и вензель, оставленные старцем»⁴³². Вензель теперь хранился за стеклом иконы, а икона – в алтаре зерцаловской церкви. «Вензель, – пишет далее Н.Я. Гурьев, – нарисован карандашом на простой писчей бумаге, пожелтевшей от времени, и раскрашен зеленовато-голубой и желтой красками. Он представляет собой букву «А» с изображением короны наверху и летающим голубком на месте горизонтальной перемычки»⁴³³. Описание рисунка вензеля, сделанное спустя почти полвека, убедительно подтверждает информацию ранних жизнеописаний старца об этой композиции.

Буква «А» с «императорской короной над ней» была изображена также на обратной стороне принадлежавшей старцу иконы, которая была доставлена осенью 1881 г. генерал-губернатору Западной Сибири, генерал-адъютанту Г. Мещеринову в числе других вещей и бумаг, оставшихся после Феодора Кузьмича. Мещеринов, по свидетельству присутствовавшего при этом его сына, все это сложил и запечатал своей и генерал-губернаторской печатями и отправил Александру III, т. к. посылал за вещами Феодора Кузьмича по запросу императора⁴³⁴.

Среди вещей старца, остававшихся в Томске и доступных для обозрения лиц, посещавших его келью, была икона «Почаевская Божия Матерь в чудесах» с изображенными на ней инициалами «А». Об этом написал великий князь Николай Михайлович⁴³⁵. Еле заметный вензель «А» на этой сильно потемневшей иконе отмечался позднее и в книжке томского кружка⁴³⁶.

При всей осторожности Феодора Кузьмича в хранении тайны своего прошлого, в многолетнем общении проскальзывали его собственные замечания, указывающие на сходство с Александром I. Такова фраза о том, что его «родные поминают за упокой»⁴³⁷. На исключительно высокое происхождение указывал ответ старца крестьянину Ивану Федотовичу Ерлыкову (дер. Мазули Покровской вол. Енисейской губернии). На вопрос «из какой он родословны» Феодор Кузьмич ответил: «Когда я помру, тогда узнаете, кто я был. Если обо мне узнают, то жить мне здесь не дадут. Но не только что Россия будет знать, даже и за границей»⁴³⁸. Близкое к этому определение старца о своем прошлом прозвучало в ответ на вопрос Н.Я. Поповой, духовной дочери старца из Красноярска⁴³⁹. Однажды она «дерзнула спросить у старца о его родителях, чтобы молиться за них; он на это ответил ей: «Этого тебе знать не нужно, Св. Церковь за них молится. Если открыть мне свое имя, то меня скоро не будет, тогда небесная восплачет и возопиет, а земная возрадуется и возгремит. И если бы я находился при прежних условиях жизни, то долголетней жизни не достиг бы»»⁴⁴⁰. В другом случае старец ответил на вопрос о его происхождении иначе, но тоже с указанием на особую высоту родословного древа: «я родился в древах; если бы эти древа на меня посмотрели, то бы без ветру вершинами покачали»⁴⁴¹.

Зафиксировано, как отмечалось выше, и определенное замечание Феодора Кузьмича, свидетельствующее о тождестве его с императором. С.Ф. Хромов подробно рассказывал В.А. Кокореву такой случай, когда старец прямо реагировал на рассказ об императоре, как о себе самом. Это было, когда Феодор Кузьмич жил у томского купца. Однажды Семен Феофанович «читал вслух знакомому книгу, где рассказывалось о беседе императора Александра с Наполеоном; из боковушки, где молился Феодор Кузьмич, послышалось: «Никогда я этого не говорил ему»»⁴⁴².

Иногда в разговоры на тему о царе старец включал не кий подтекст, намек на себя, не остававшийся незамеченным слушателем. Так, о своем прошлом Феодор Кузьмич говорил иногда, что был он «великим разбойником»; при этом контекст свидетельствовал, что подвижник обличает зло, сопутствующее государственной деятельности. ««Это только теперь я с тобою такой ласковый, – говорил он Александре Никифоровне, – а когда я был великим разбойником, то ты, наверное, испугалась бы меня!» В тот раз много говорил о Петербурге, царе и войнах, которые так губят безвинный народ»⁴⁴³. В другом случае эта цепочка: царь – я – разбойник, выстраивается еще более четко. Так было, например, в разговоре по поводу принесенных Александрой оладий, который мы приводили выше, в характеристике источников⁴⁴⁴.

С.Ф. Хромов хотел услышать от Феодора Кузьмича перед его кончиною ответ о его прошлом. Сообщение Семена Феофановича об этом разговоре получило хождение в литературе, в том числе в неточной пере даче. Некоторые авторы упрекали Хромова в противоречивости его свидетельств. Сохранился автограф⁴⁴⁵С.Ф. Хромова, в котором он передает разговор. Запись разговора вошла в текст записки, переданной Семеном Феофановичем в 1881 г. К.П. Победоносцеву, что увеличивает значимость документа, т. к. автор составлял его с особенной ответственностью. Приводим запись Хромова на эту тему полностью:

«Самому мне усердно хотелось узнать истину; просил окаянный грешник Господа, и Господь не оставил грешные молитвы. Пред самой кончиною великого Старца я осмелился спросить Его вот какими словами: «Батюшка, благослови меня, чтобы объяснить одну тайну». Он благословил, и я начал по порядку Ему рассказывать: «Вы, Батюшка, Государь Александр». Старец на мой рассказ только и говорил «ах, Боже мой, какая вещь» и несколько раз повторял эти слова и размахивал немало рукой. Наконец я сказал: «Видно, Батюшко, у Бога нет ни одной тайны, чтобы не была явна». Он только и сказал: «Да, любезный». Я спросил Его: «Батюшко, скажите, как это совершилось?» На это он сказал – «Это дело Божие». На другой раз прихожу я, просил пояснить эту тайну, он сказал: «Оставь, я знаю, Александр – вещь высокая»»⁴⁴⁶.

Как мы уже отмечали на основе разных свидетельств, Хромов был исключительно добросовестным и глубоко верующим человеком. Он старался во всем, что касалось столь чтимого им старца, быть как можно более точным. И в этом случае он передает свой разговор, в котором Хромов сам все утверждал, а от Феодора Кузьмича требовалось лишь подтверждение. Оно и было получено. Старец сам не собирался раскрывать свою тайну перед смертью: он говорил другим, что она откроется после его смерти. Дав подтверждение Семену Феофановичу, старец уклонился от ответа на вопрос, как это свершилось. Когда же Хромов в следующий приход свой к больному снова приступил к нему с расспросами, Феодор Кузьмич решительно прекратил эту тему, сделав замечание, как бы зачеркивающее подтверждение предыдущего разговора. Возможно, святой поступил так потому, что понял: Хромов не остановится на сдержанных подтверждениях, а будет настаивать на пояснениях, рассказывать их другим, – нужно было остановить это. Возможно и то, что старец помолился и получил ответ, что не пришло еще время для открытия тайны.

После смерти Феодора Кузьмича С.Ф. Хромов «нашел в его вещах метрическое свидетельство о бракосочетании Великого Князя Александра Павловича с принцессою Баден-Дурлахскою Луизою-Марией-Августой, впоследствии Императрицей Елизаветой Алексеевной». Об этом свидетельствовал не только архимандрит Иона, настоятель Томского Алексеевского монастыря, несомненно заслуживающий, как было показано выше, доверия, но и жительница Томска О.М. Балахнина, которая видела этот документ и при сборе материала томским кружком описала, как он выглядел. Томичи считали, что Хромов увез брачное свидетельство Александра I в Петербург⁴⁴⁷. Старец никогда никому не говорил об этой бумаге. Это был своего рода паспорт, свидетельствующий о том, кем был «бродяга, родства не помнящий». Не этот ли документ он имел в виду, когда говорил любопытствующим, что после его смерти откроется тайна его происхождения?

В крестьянских свидетельствах излагаются упоминания Феодора Кузьмича об участии в его судьбе (в конце периода «бродяжества») императора Николая I и его брата, великого князя Михаила Павловича⁴⁴⁸.

Следует специально остановиться на вопросе о ходатайствах Феодора Кузьмича, приводивших к успеху в делах просителей. Члены Томского кружка почитателей старца, собиравшие сведения у престарелых сибиряков, заставших в своей молодости его еще в живых, услышали о том, что к Феодору Кузьмичу обращались за содействием в сложных делах. «И он не отказывал: давал письмо, всегда в запечатанном конверте, под непременным условием никому, кроме адресата, не показывать письма: «А то, смотри, пропадешь». Затем он подробно наставлял, куда и к кому в Петербурге явиться. И вмешательство Феодора Козьмича всегда, говорят, оказывало желанное действие»⁴⁴⁹.

Эта запись Н.А. Гурьева, сделанная на основе материалов, собранных кружком, получила весьма основательное подтверждение со стороны петербургских высокопоставленных лиц. Григорий Львович Милорадович, входивший от Министерства иностранных дел в комиссию, собиравшую материалы о старце Феодоре Кузьмиче (теперь уже при императоре Николае П), рассказал в 1917 г., будучи на Валааме, А.В. Болотову, бывшему новгородскому губернатору, о некоторых фактах, установленных комиссией. В их числе факт (установленный «опросом многих лиц»), что «все ходатайства Феодора Кузьмича постоянно уважались Императором Николаем I» (выделено нами. – М.Г.). А.В. Болотов рассказывает в своих воспоминаниях, со слов Г.Л. Милорадовича как это конкретно происходило: молодую девушку, просившую о помиловании брата, старец «направил в Киев, сказав, когда именно там будет Государь, и объяснил ей, что она должна стать на колени при проезде Царя по Крещатику и, положив прошение себе на голову, сказать Государю, что она послана Феодором Кузьмичем»⁴⁵⁰.

При этом «комиссия установила, что император Николай I был в постоянной переписке со старцем Феодором Кузьмичем, и переписка велась секретным шифром, ключ к которому после долгих розысков, был найден в одном из секретнейших фамильных хранилищ»⁴⁵¹ (выделено нами. – М.Г.).

Возникает вопрос, было ли старцу «заранее известно местопребывание Императора» (как утверждали многие) в силу тайных контактов и информированности, либо это было проявление дара провидения⁴⁵², которым несомненно обладал Феодор Кузьмич? Г.Л. Милорадович и вслед за ним А.В. Болотов явно склоняются к первому объяснению, связывая успех ходатайств с фактом переписки с Николаем I. Представляется, что имело место и то и другое: осведомленность в результате тайных контактов сопровождалась и усиливалась высокими духовными возможностями старца.

Что же касается секретного шифра, то это отнюдь не плод досужей фантазии. Так, в архивном фонде императора Александра II есть дело, содержащее шифрант и дешифрант этого государя, а в фонде Александра III наряду с многочисленными шифрантами и дешифрантами военного назначения имеются ключи для переписки членов императорской семьи⁴⁵³. Встречающееся в литературе о Феодоре Кузьмиче мнение о том, что использование шифров есть признак масонства, основано на незнании факта применения шифрованной переписки в царской семье.

Мы уже упоминали в характеристике эмигрантских источников, что о шифрованной переписке императора Николая I и Феодора Кузьмича сообщал Л.Д. Любимову профессор И.А. Стратонов. Он знал коллег (профессора Тураева и не названного Любимовым другого петербургского профессора), которые начали накануне революции расшифровку этой переписки, хранившейся в Архиве Главного штаба, но успели сделать очень мало из-за наступивших событий. При этом Л.Д. Любимов писал, что существует ряд указаний о шифрованной переписке старца и Николая I, а он, Любимов, лишь добавляет к ним утверждение профессора И.А. Стратонова⁴⁵⁴.

Феодор Кузьмич оставил три записки; из них одна – нешифрованная (элемент условных сокращений присутствует лишь в последней фразе). О ней сейчас идет речь. Фотография этой записки находится в числе документов, переданных С.Ф. Хромовым М.Н. Галкину-Врасскому 8 февраля 1882 г.⁴⁵⁵. Галкин-Врасский в своем перечне этих документов назвал ее «заметкой 1849 года»⁴⁵⁶. Воспроизводим ее по этой фотографии, добавляя знаки препинания:

«Христос имя есть. Дух Небесный божественный воплотился в человечество. От Святого Духа бысть помазанну без всякой меры. Сего ради почивает на нем Дух Божий – Дух премудрости, Дух разума, Дух совета, Дух крепости, Дух познания, Дух благочестия, Дух страха Божия.

1849 г. июня 24 ныне От’пу пред цари ОДае тебе».

Старец явно придавал особое значение этой заметке: она сохранялась до конца дней его. 24 июня – Рождество Иоанна Крестителя. Записка перекликается с крещенским тропарем («приидите, приимите вси Духа премудрости, Духа разума, Духа страха Божия, явльшагося Христа»), но добавлены другие определения Духа Божия. Не открылась ли святому полнота даров Святого Духа, которые могут быть обретены при помазании на царство («бысть помазанну без всякой меры»), толь ко тогда, когда он прошел большой путь великого отречения? Напомним, что священник Иоанн Верховский, переписывая текст С.Ф. Хромова о Феодоре Кузьмиче, добавил от себя к пункту 57 «О схиме»: «(Схима есть высшая степень иноческого пострижения, а Старец говорил, и не раз, что есть еще степень выше схимы: архисхима, но в чем она состоит, не сказал. Думаю я, і. И. В., что такое отречение от благ и славы мира, какое явил Старец, подлинно выше всякой схимы и не на одну степень)»⁴⁵⁷.

Особое значение записке о помазании на царство придает год написания ее. В феврале 1848 г. в Париже была свергнута королевская власть, и далее в Европе нарастает дух бунтарства. В сентябре 1848 г. восставшие венгры взялись за оружие. «Император Николай I с большой тревогой взирал на происходившее в Европе. Он отлично понимал, какую опасность представляет революционный пожар. Когда он в апреле 1849 г. был в Москве, получено было им сведение о раскрытии заговора Петрашевского. Зараза проникла и в Россию»⁴⁵⁸. В мае 1849 г. «русские войска были двинуты против венгров и сражавшихся в их рядах поляков»⁴⁵⁹. Можно не сомневаться в том, что молитвы Феодора Кузьмича сопровождали русских воинов, защищавших монархию. (Об этом свидетельствуют его рассказы сибирякам о победах русского оружия.) Именно в это время он направил свою духовную дочь Александру Никифоровну в дальнее паломничество, в ходе которого она встретилась в Кременчуге с императором Николаем – после завершения Венгерской кампании⁴⁶⁰.

В обстановке бунтарских движений 1848–1849 гг., когда в Европе пошатнулись троны, император Николай I стремился исключить всякие сомнения в законности восшествия его на престол – как повода к действию смутьянов. По его указанию святитель Филарет Московский составил в 1849 г. «Воспоминания, относящиеся к восшествию на престол Государя Императора Николая Павловича», где убедительно раскрыта вся ситуация с престолонаследием после мнимой смерти Александра I⁴⁶¹.

Примечательно, что именно в эти годы европейских революций Николай Павлович встретился с двумя лицами, наиболее близкими к брату Александру, который давно уже вел совершенно иную жизнь. По свидетельству графа М.В. Толстого⁴⁶², в 1848 г. Николай I посетил в Новгородском женском Сырковом монастыре монахиню Веру Молчальницу – под этим именем, по мнению ряда авторов, скрывалась после своей мнимой смерти в Белёве императрица Елизавета Алексеевна⁴⁶³. Император долго беседовал с монахиней; отвечая ему, она исписала несколько листов, которые Государь сжег на лампадке. Прощаясь, Николай Павлович поцеловал руку своей молчаливой собеседницы, а при отъезде из монастыря приказал игуменье иметь о ней особое попечение⁴⁶⁴. Эти существенные подробности, изложенные М.В. Толстым в его воспоминаниях, заслуживают доверия потому, что граф сам посетил Веру Молчальницу в 1860 г.⁴⁶⁵.

Сообщение М.В. Толстого подтверждается другим источником. Н.Г. Мещеринов, сын генерал-губернатора Западной Сибири генерал-адъютанта Мещеринова, был управляющим удельным имением в Новгородской губернии. В послереволюционной эмиграции он писал⁴⁶⁶: «Позднее мне пришлось служить в Новгороде, где наша семья была в дружеских отношениях с семьей отставного генерала Соколовского. В этой семье нам рассказали, что в местном монастыре долго проживала некая монахиня Вера Молчальница, никогда не произносившая ни одного слова. Ее многие считали императрицей Елизаветой Алексеевной, ушедшей в монастырь после ухода от мира императора Александра I (выделено нами. – М.Г.). При ней была служка, говорившая Соколовским, что к монахине Вере приезжал император Николай Павлович, сидел, запершись с ней, часами и, уходя, целовал ей руку. Посещал ее и император Александр II»⁴⁶⁷.

И вторая встреча Николая I, о которой речь шла выше, в 1849 г. – с духовной дочерью Феодора Кузьмича Александрой Никифоровной в Кременчуге. Трудно отнести все это за счет случайностей. Тем более, что необычный интерес императорской семьи к безвестной простолюдинке из Сибири подтвердился впоследствии ее путешествием в 1858 г. из Санкт-Петербурга на Валаам на одном пароходе с семьей Александра II и длительной беседою императрицы Марии Александровны с духовной дочерью сибирского старца⁴⁶⁸.

Из сыновей Александра II, посетивших вместе со своими родителями в 1858 г. на Валааме места, связанные с Александром I, и ехавших туда на пароходе одновременно с духовной дочерью старца Александрой Никифоровной, с которой при этом длительно беседовала их мать – императрица Мария Александровна, – один, став императором Александром III, утверждал определенно тождество Феодора Кузьмича и их двоюродного деда, а двое других посетили могилу старца в Сибири⁴⁶⁹.

Осенью 1874 г. сам Александр II принял С. Ф. Хромова. Об этом свидетельствовал в эмиграции В. С. Арсеньев. «Дед мой, действительный тайный советник, Василий Сергеевич Арсеньев⁴⁷⁰ (скончавшийся в 1915 г. почетным опекуном) был в 1874–1884 годах членом Комиссии Прошений на Высочайшее имя приносимых, и несколько раз исправлял должность статс-секретаря у Принятия Прошений в отсутствие статс-секретаря – родного дяди его жены, князя С.А. Долгорукова. Исполняя таковую должность осенью 1874 года, он принимал у себя купца Хромова, просившего об аудиенции у Государя. Дед мой, сказав Хромову, что доложит Государю, выразил сомнение в успехе просьбы, на что Хромов заявил, что должен лично передать Государю бумаги старца. К удивлению моего деда, Государь Александр II приказал немедленно принять Хромова, долго беседовал с ним и после, на очередном докладе спросил у моего деда, говорил ли ему Хромов что-либо определенное о старце. Получив отрицательный ответ, Государь сказал: «Как это все удивительно». Больше ничего Государь деду моему не сказал, но на основании разговоров с Хромовым, «ничего определенного» ему не говорившим, у деда моего и у князя С.А. Долгорукого, тоже видевшего Хромова, создалось твердое убеждение в тождественности старца с Александром I»⁴⁷¹. (Выделено нами. – М.Г.)

Мы привели здесь сообщение В.С. Арсеньева полностью (т. е. как оно приводится у Л.Д. Любимова) в силу его особой значимости. Речь идет о твердом убеждении в тождественности двух государственных деятелей, вхожих к императору, серьезность отношения которых к рассматриваемому вопросу не вызывает сомнений. И сверх того текст содержит важное свидетельство о приеме С.Ф. Хромова Александром II осенью 1874 г.

Сообщение В.С. Арсеньева-внука снабжено четкими, совпадающими с данными справочников, сведениями о должностях его деда и князя С.А. Долгорукова. Дата – 1874 г. – также представляется вполне реальной, так как С.Ф. Хромов писал о своих частых посещениях Петербурга, поэтому нельзя его поездки 60–80-х гг. сводить, как это встречается в литературе, к нескольким случаям⁴⁷². В 1873 г. могилу старца в Томске посетил сын правящего императора – великий князь Алексей Александрович⁴⁷³. Это событие, по-видимому, подвигло Хромова на новое обращение в Комиссию прошений, на Высочайшее имя приносимых. (Первое обращение – письменное – было в 1866 г.⁴⁷⁴.) В то же время Семен Феофанович еще не решался прямо утверждать в верхах тождество Александра I и старца, он лишь рассказывал о Феодоре Кузьмиче (Александр II спросил у В.С. Арсеньева-деда, говорил ли ему Хромов что-либо определенное о старце, и получил отрицательный ответ). Хромов «забоится», по его собственным словам, прямо открывать истину власть имущим и в 1878 г.⁴⁷⁵. Решительность в этом отношении придет к нему в 1881 г., после смерти императора Александра II, когда, как мы уже отмечали, активизировалась вся деятельность Хромова. Во встречах с князем Сергеем Алексеевичем Долгоруковым, статс-секретарем у Принятия прошений, и братьями В.С. и Н.С. Арсеньевыми в августе-сентябре 1881 г. четкость позиции проявится в полной мере⁴⁷⁶.

Для В.С. Арсеньева-деда реакция государя на доклад о просителе – Хромове была неожиданной: император приказал немедленно его принять. Эта реакция говорит об осведомленности Александра Николаевича и благожелательном отношении к памяти старца. Фраза – «как это все удивительно» – приоткрывает отношение Александра II к сути проблемы: если Феодор Кузьмич не Александр Благословенный, то что же было бы удивительно? Старцев на Руси было немало.

Государь, согласно свидетельству В.С. Арсеньева, долго беседовал с Семеном Феофановичем. Вспомним, с какой любовью и вниманием Александр Николаевич во время своего путешествия наследником в 1837 г. относился ко всему, что было связано с дядей, а возможно, и встретился с ним тогда тайно⁴⁷⁷. При жизни старца, как мы уже отмечали, С.Ф. Хромов привозил от него письма Александру II «наставительного содержания». Они были доставлены В.А. Кокоревым «через одного дворцового служителя» прямо в кабинет государя⁴⁷⁸.

Важным источником информации о Феодоре Кузьмиче в царской семье послужила беседа императрицы Марии Александровны (супруги Александра II) с духовной дочерью старца Александрой Никифоровной во время плавания на пароходе в Валаамский монастырь в 1858 г. Внучка секретаря Марии Александровны Василия Дмитриевича Олсуфьева, Е.Ф. Родзянко заявляла в издаваемом в Джорданвилле журнале «Православная Русь»: «В нашей семье никто не сомневался, что император Александр и Федор Кузьмич – одно лицо»⁴⁷⁹. (Выделено нами. – М.Г.) При этом она объясняла эту уверенность именно сведениями, получаемыми В.Д. Олсуфьевым в качестве секретаря императрицы. В этом случае, как и в ряде других, сопоставление сибирских источников и эмигрантских свидетельств дает однозначные результаты.

Е.Ф. Родзянко утверждала, что постоянно бывавший во дворце дед ее, В.Д. Олсуфьев, встречался с купцом Хромовым. От матери своей внучка «достоверно знала», что Василий Дмитриевич «собственными глазами» видел шапочку Феодора Кузьмича, доставленную Хромовым во дворец. О том, что В.Д. Олсуфьев видел шапочку старца во дворце, «знали и в семье Анны Николаевны Родзянко, рожденной Голицыной. Ее дед, князь Голицын, был двоюродным братом Олсуфьева. Анна Николаевна, жена председателя Думы, мне (т. е. Е.Ф. Родзянко, автору письма в редакцию. – М.Г.) об этом говорила»⁴⁸⁰.

Дед Е.Ф. Родзянко (по линии матери), Василий Дмитриевич Олсуфьев, обер-гофмейстер, московский губернатор в 1838–1840 гг., с 1856 г. граф, секретарь императрицы Марии Александровны, умер в 1858 г.⁴⁸¹. Свидетельство о том, что он видел шапочку Феодора Кузьмича, означает, что шапочка была привезена при жизни старца. Об этом говорит и то обстоятельство, что шапочка ныне хранится среди бумаг императрицы Александры Федоровны, супруги Николая I, умершей тоже при жизни старца, в 1860 г.⁴⁸².

Возможно, были доставлены во дворец в разное время две шапочки: одна при жизни старца в качестве тайного приветствия или сигнала от него царской семье. Другая – в числе предметов, привезенных С.Ф. Хромовым после смерти Феодора Кузьмича⁴⁸³.

Аналогичные сведения об осведомленности императора Александра II, а также о передаче в обратном направлении – от императорской семьи к старцу – предметов, скрыто содержащих родственное приветствие, понятное только для посвященных, исходят от другой аристократической семьи – Васильчиковых. Мы имеем в виду воспоминания князя Илариона Сергеевича Васильчикова, подготовленные к изданию его сыном Георгием и сопровожденные дополнениями⁴⁸⁴. Факты, касающиеся исследуемой проблемы, сообщены в рассказе о деде кн. И.С. Васильчикова-Николае Васильевиче Исакове, который при императоре Николае I был флигель-адъютантом, а затем начальником штаба одной из дивизий во время Крымской войны. После воцарения Александра II Н.В. Исаков получил назначение совсем в другой сфере – попечителя Московского университета, а в 1860 г. – начальника штаба по управлению военно-учебными заведениями⁴⁸⁵.

В этой семье сохранился рассказ курьера Михайлова о поездке его в Сибирь с Н.В. Исаковым, которого Михайлов постоянно сопровождал при объезде военно-учебных заведений. По дороге в Иркутское военное училище они остановились в Томске и навестили проживавшего там «известного на всю Сибирь отшельника-старца Феодора Кузьмича». Н.В. Исаков передал старцу «от имени Государя Александра II» пакет, который Михайлову всю дорогу было велено беречь как зеницу ока. «Содержимое этого пакета – множество пар шелковых чулок – несведущим может показаться странным подарком для старца-отшельника. Но не такой уж он странный, если вспомнить, что Александр I во время учений в зимнюю стужу, на чем настаивал его отец, так отморозил себе ноги, что они покрылись чем-то вроде экземы и он более не переносил обычных чулок, лишь шелковые, которые специально для него выписывались из Франции». Позднее, после смерти Феодора Кузьмича, Н.В. Исаков, бывая в Сибири, каждый раз заезжал на могилу старца⁴⁸⁶.

Император Александр II не счел возможным ни в 1864 г. – после смерти праведного старца, ни в 1874 г. – после благожелательной беседы с С.Ф. Хромовым обнародовать факт продолжения жизни Александра I под именем Феодора Кузьмича. Такое обнародование потребовало бы слишком сложных объяснений, признания ложности таганрогских документов 1825 г. и торжественных царских похорон⁴⁸⁷. Сам Александр Благословенный решился на это ради тайного отречения и ухода к подвижнической жизни. Племянник не захотел вторгаться в сложившиеся по воле Божией события и обстоятельства и пересматривать их всенародно. Тайна должна остаться тайной. Он понимал, из рассказов Хромова в частности, что Александр Благословенный умер святым человеком. Значит, он сам позаботится о раскрытии тайны в свое время. Так же решили этот вопрос сын и внук Александра II.

Прямые утверждения о тождестве праведного старца Феодора Кузьмича и Александра I Благословенного были сделаны императором Александром III. Как было показано выше, при характеристике эмигрантских источников, его дочь, великая княжна Ольга Александровна, и внук, Тихон Николаевич Куликовский-Романов, однозначно передавали мнение императора о том, что сибирский старец Феодор Кузьмич был Александром I⁴⁸⁸. Александр III говорил это не только членам своей семьи. Наиболее четко осведомленность его о тождестве выражена в разговоре с Кюхельбекером, обладавшим правом входа в кабинет государя без доклада:

«– Как, и Вы, Ваше Величество, верите в эту легенду?

– Какая легенда – я знаю это как факт»⁴⁸⁹.

М.Н. Галкину-Врасскому, докладывавшему государю о своей поездке за Урал и сообщившему при этом, как прочно утвердилось в городах Западной Сибири убеждение, что старец Феодор Кузьмич и Александр I одно и то же лицо⁴⁹⁰, Александр III молча указал на стену над письменным столом, где среди фамильных портретов висел портрет старца Феодора Кузьмича⁴⁹¹.

Поездка М.Н. Галкина-Врасского в Сибирь точно датируется им самим и другими 1882 г.⁴⁹². Существует очень важное свидетельство о том, что император Александр III до поездки в Сибирь М.Н. Галкина-Врасского запрашивал бумаги, оставшиеся от Феодора Кузьмича, и получил пакеты с письмами к старцу разных лиц. Свидетельство это принадлежит Николаю Григорьевичу Мещеринову, управляющему удельным имением в Новгородской губернии (к сообщению Мещеринова мы обращались выше по другому поводу). Приведем текст Н.М. Мещеринова, касающийся этого запроса и его результатов, полностью:

«Когда мне было 16 лет, я жил в г. Омске в доме отца моего Генерал-Губернатора Западной Сибири, генерал-адъютанта Мещеринова. В 1881 году, осенью, приехал из Петербурга флигель-адъютант, фамилию его я запамятовал, со специальным поручением к моему отцу вывезти все документы, принадлежавшие Феодору Козьмичу. Отец мой командировал на место, где умер Феодор Козьмич, вице-губернатора Григория Баклашина и чиновника Касаговского. Они вернулись, привезя с собой разные вещи, и я присутствовал при разборе их. Среди них была икона, на обратной стороне которой я видел надпись, а также букву А и императорскую корону над ней. Далее были три пакета переписки с Феодором Козьмичем разных лиц, в большинстве на английском языке. Мать моя, владея свободно английским, их при нас читала, но я, будучи тогда еще очень молод, не обратил внимания на их содержание. Среди писем были многие из Новгорода. Отец все привезенное сложил, запечатал своей личной и Генерал-губернаторской печатью и отправил лично Императору Александру III. Затем последовал отцу ответ, после которого на все наши вопросы об Императоре Александре I и тождестве его с Феодором Козьмичем отец решительно заявил, что эти вопросы нас не касаются и что об этом не следует говорить, хотя ранее мы об этом часто говорили и были убеждены в тождестве Императора Александра I и Феодора Козьмича (выделено нами. – М.Г.). Меня этот вопрос тогда совершенно не волновал и не интересовал, так как я думал, что это относится к таким, всем известным историческим фактам, как и смерть Императора Павла, о коих мало говорят. Еще помню, что в 1882-м году приезжал в Омск из Петербурга Галкин-Врасский, впоследствии управляющий тюремным ведомством, почему-то специально ездивший на могилу Феодора Козьмича, хотя она в расстоянии верст двухсот от Омска»⁴⁹³.

Государь знал о тождестве до состоявшегося по его распоряжению вскрытия гробницы Александра I в Петропавловском соборе в Петербурге, которое относится к концу 1880-х гг. Это событие дало одно из самых убедительных доказательств того, что Александр Благословенный не умер в Таганроге.

Наиболее четко сообщила о вскрытии гробницы графиня Александра Илларионовна Шувалова (вдова графа П.П. Шувалова) – дочь министра Императорского двора и уделов графа Иллариона Ивановича Воронцова-Дашкова (1837–1916). Л.Д. Любимов в эмиграции записал за ней следующее:

«Как-то мой отец в конце 80-х годов вернулся домой очень поздно, чрезвычайно взволнованный, он сказал жене и дочери, что вместе с Государем Александром III он был в Петропавловском соборе, т. к. Государь решил вскрыть гроб Александра I (присутствие отца было необходимо, ибо ключи от Царских усыпален хранились у него, как у министра Двора). При самом вскрытии после удаления наряженных рабочих, кроме Александра III и его самого, было лишь четверо солдат золотой роты, поднявших крышку гроба. Он оказался пустым (выделено нами. – М.Г.). Граф И.И. Воронцов-Дашков сказал, что это тайна, которая никому не должна быть сообщена. Вел. Кн. Николай Михайлович просил графа Воронцова-Дашкова подтвердить это, но тот ничего не ответил. Он обратился к Государю с просьбой открыть гроб, но тот не разрешил»⁴⁹⁴.

Еще один человек должен был бы знать, несмотря на строжайшую тайну, о вскрытии гробницы по решению императора Александра III – преосвященный глава Санкт-Петербургской и Новгородской епархии. Таковым в это время был митрополит Исидор (Никольский, 1799–1892), весьма уважаемый иерарх, венчавший на царство Александра II⁴⁹⁵. Сообщение об осведомленности митрополита Исидора о вскрытии гробницы в Петропавловском соборе при Александре III вышло наружу тоже в эмигрантской литературе, притом из другого, не связанного с графиней Шуваловой источника, – от золотопромышленника В.И. Базилевского, общавшегося с митрополитом⁴⁹⁶. Это подтверждает достоверность информации дочери И.И. Воронцова-Дашкова.

«В 1921 г. в Петрограде упорно распространялись слухи, что царские гробницы в соборе Петропавловской крепости были вскрыты, причем могила Александра I оказалось пустой, – писал Л.Д. Любимов в более поздней своей работе, вышедшей из печати в СССР в 1966 г. – Слухи эти тогда же проникли за границу и были воспроизведены многими газетами»⁴⁹⁷. В Париже Л.Д. Любимов услышал от В. Засецкого рассказ о реакции советского историка М.Н. Покровского на вопрос об этом событии. На заседании Союза работников искусства, в присутствии Луначарского, председательствовавший В. Засецкий спросил М.Н. Покровского, достоверны ли слухи о вскрытии гробницы Александра I и о том, что она пуста. «Покровский очень рассердился и ответил: «Ну вскрыли! Ну пуста!.. Пуста – не пуста – подумаешь какая важность»»⁴⁹⁸.

Л.Д. Любимов в 1948 г. вернулся из эмиграции в Россию. Здесь он услышал от ряда лиц подтверждение слухов о вскрытии царских гробниц и о том, что гробница Александра I оказалась пустой. Протокола о вскрытии гробниц в Петропавловском соборе ни Любимов, ни антрополог М.М. 1ерасимов в архивах не нашли⁴⁹⁹. Все волнения советского времени вокруг этого вопроса ничего не изменили в ответственной информации гр. И.И. Воронцова-Дашкова и митрополита Исидора, переданной близкими к ним лицами.

При сопоставлении эмигрантских сообщений и сибирских материалов обнаруживается, что граф Илларион Иванович Воронцов-Дашков занимался проблемой тождества Александра I и старца Феодора Кузьмича не только в связи со вскрытием гробницы императора. В один из приездов С.Ф. Хромова в Петербург, когда он раздавал многим высокопоставленным лицам фотографии портрета Феодора Кузьмича и «все с удовольствием принимали их и с большим любопытством расспрашивали о старце», сибирский купец был приглашен графом для беседы по этому вопросу в сугубо официальной обстановке. «Вхожу я в зал, – рассказывает Хромов, – и вижу, что около большого стола сидят восемь генералов, а на председательском месте сам граф И.И. Воронцов-Дашков.

– Что вы можете рассказать нам про старца Феодора? – спросил Дашков.

Я ответил, что не знаю, кто этот старец, но, видя его подвижническую жизнь, я почитаю его и благоговею перед ним.

– Правда ли, что этот старец Александр I? – спросили меня.

– Вам, как людям ученым, это лучше знать, – отвечал я.

Потом между ними завязался разговор. Одни говорили, что этого быть не могло, потому что история подробно говорит о болезни, смерти и погребении итератора Александра I. Другие же возражали и говорили, что все могло быть. Спор был продолжительный. Дошло до того, что один из генералов сказал мне, указывая в сторону Петропавловской крепости:

– Если вы, Хромов, станете распространять молву о старце и называть его Александром I, то вы наживете себе много неприятностей.

Тогда со своего места встал И.И. Воронцов-Дашков и сказал мне:

– «Не бойтесь Хромов, вы находитесь под моей защитой».

Много было говорено здесь, но, по-видимому, не пришли ни к какому соглашению»⁵⁰⁰.

Совершенно очевидно, что такая встреча была возможна только по прямому указанию Александра III. Указание, по-видимому, было секретным, т. к. государя на этой встрече не упоминали. Приглашал Семена Феофановича к графу Воронцову-Дашкову один из восьми генералов, принимавших участие в обсуждении, – камергер Александр Андрианович Руданов-ский. Позднее камергер прислал Хромову в Томск телеграмму с указанием приготовить ему квартиру, Хромов устроил его в своем доме. А.А. Рудановский «постоянно бывал на панихидах в келье старца, всегда усердно молился»⁵⁰¹.

Весьма знаменательно то обстоятельство, что тот же камергер (а это, как известно, придворное звание⁵⁰²) А.А. Рудановский участвовал в организации встреч С.Ф. Хромова и с князем С.А. Долгоруковым⁵⁰³. Точные даты и подробности этих встреч Хромов зафиксировал в петербургской редакции своих записок. Существенные фрагменты этой редакции стали доступны исследователям благодаря недавней публикации О. Фетисенко⁵⁰⁴.

Встречи Семена Феофановича со статс-секретарем у приема прошений князем С.А. Долгоруковым прошли в августе-сентябре 1881 г. Они последовали непосредственно после посещений Хромовым обер-прокурора Святейшего Синода К.П. Победоносцева (купец был у него в июне-августе 1881 г. пять раз, как видно из сопоставления записки, поданной в 1882 г. М.Н. Галкину-Врасскому, и текста, сохранившегося в Петербурге⁵⁰⁵). Князь С.А. Долгоруков приглашал Хромова, зная уже о беседах его с обер-прокурором: А.А. Рудановский прямо сказал сибиряку, что князь желает получить те сведения, которые переданы К.П. Победоносцеву⁵⁰⁶.

Хромов отмечает, что князь С.А. Долгоруков принял его «весьма ласково» и «показал великому старцу большую, как видно, веру как в святости, так и в действительности Александра Благословенного». У князя были для этого основания – сведения, полученные ранее от свойственника его В.С. Арсеньева, приоткрывавшие и позицию императора Александра II⁵⁰⁷. Возможно, были и другие источники информации.

Во время контактов С.Ф. Хромова со статс-секретарем С.А. Долгоруковым в Петербурге в 1881 г. князь не только принимал духовного сына Феодора Кузьмича у себя, но сам приезжал к нему и посетил вместе с ним помощника государственного контролера (впоследствии государственного контролера) Т.И. Филиппова.

Не все участники этих встреч отнеслись одинаково к проблеме тождества императора Александра I и старца Феодора Кузьмича. Два брата князя разделяли его позицию, и камергер, член Комиссии по принятию прошений В.С. Арсеньев – также. А брат последнего, сенатор Н.С. Арсеньев, и Т.И. Филиппов высказывали сомнения, ссылаясь на наличие свидетелей и официальных документов. (Впрочем, сенатор, увидев вензель «А», нарисованный старцем, тоже стал склоняться к признанию тождества.) Опытный государственный деятель С.А. Долгоруков объяснял им реальность, несмотря на все это, тайного ухода от власти императора тем, что «это от его воли было»⁵⁰⁸.

Встреча С.Ф. Хромова с восемью генералами во главе с министром Двора графом И.И. Воронцовым-Дашковым происходила позднее этих бесед 1881 г. Из осторожности сибиряк включил ее в свои записки лишь много времени спустя, когда граф был уже «бывшим министром Императорского Двора», как сказано в этом позднем изложении. В материалах томского кружка рассказ Хромова публикуется без даты⁵⁰⁹. Скорее всего это произошло уже в следующий его приезд в Петербург, в 1883 г.⁵¹⁰

Нет сомнений в том, что серия встреч С.Ф. Хромова с видными государственными деятелями проходила с ведома и под контролем Александра III. Камергер, генерал А.А. Рудановский – организатор и участник (наблюдатель) этих встреч, выезжал затем в Томск, разумеется, по поручению императора. Но даже если бы мы ничего не знали о деятельности Рудановского, можно с уверенностью сказать, что министр Двора и статс-секретарь при Комиссии прошений на имя государя не могли предпринимать подобные шаги самовольно.

Александр III стремился собрать сведения о жизни старца Феодора Кузьмича еще будучи наследником. Став императором, он уже осенью 1881 г. направил флигель-адъютанта к генерал-губернатору Западной Сибири Мещеринову со специальным поручением вывезти все документы, принадлежавшие старцу Феодору Кузьмичу. Распоряжение было настолько серьезным, что Мещеринов командировал с этой целью на место событий вице-губернатора Григория Баклашина в сопровождении чиновника Касаговского. Сведения об этом событии, опубликованные в эмиграции, исходили от сына генерал-губернатора – Николая Григорьевича Мещеринова, присутствовавшего в Омске при приезде флигель-адьютанта с поручением от императора и при возвращении Г. Баклашина и Касоговского с вещами старца и адресованными ему письмами⁵¹¹. Всем этим занималась специальная секретная комиссия, в которую входили К.П. Победоносцев, генерал-адъютант П.А. Черевин и пользовавшийся особым расположением Александра Александровича генерал Н.М. Баранов⁵¹². О деятельности этой комиссии сообщил в эмиграции, как мы уже отмечали, сын генерала – ротмистр А.Н. Баранов. Рассмотренные выше встречи были проявлениями деятельности этой комиссии, как бы ответвлениями, поручениями от нее.

После вступления на престол Александра III доклады императору делались «несколько раз, причем последний, в присутствии Великого князя Владимира Александровича, в 1884–1885 годах. Комиссия к этому времени считала полностью доказанным тождество Александра I и Федора Кузьмича». (Выделено нами.-М.Г.) Опубликованию результатов деятельности комиссии противился К.П. Победоносцев. Позднее в Нижний Новгород генералу Баранову были доставлены еще новые материалы. Н.М. Баранов «говорил своему сыну, что превращение Александра I в сибирского отшельника доказано»⁵¹³.

Итак, выявляется четкий хронологический ряд событий, свидетельствующих об особом внимании императорской власти Александра III к сведениям о Феодоре Кузьмиче. После встреч С.Ф. Хромова с К.П. Победоносцевым в июне-августе 1881 г. (эти встречи начались по инициативе Хромова, но обер-прокурор Святейшего Синода активно откликнулся – пять раз принимал купца), верный духовный сын старца был приглашен к статс-секретарю, князю С.А. Долгорукову, уделившему исключительное внимание общению с сибиряком в августе – начале сентября 1881 г. Сразу же вслед за этим, осенью того же года, император посылает флигель-адъютанта в Сибирь за бумагами, оставшимися от Феодора Кузьмича. 1882 г. – поездка в Сибирь М.П. Галкина-Врас-ского, сочетавшего свои задачи по тюремному ведомству со сбором мнений сибиряков о тождестве Александра I и старца. В ответ на сообщение Галкина-Врасского о том, что во всех сибирских городах считают Феодора Кузьмича Александром I, государь молча указывает на портрет старца в ряду императорской семьи.

Но если Александр III уже в 1882 г. (или ранее) знал о тождестве как факте, почему происходили последующие события этого ряда? Приглашение С.Ф. Хромова на встречу с генералами, возглавлявшуюся графом И.И. Воронцовым-Дашковым; прием Хромова и Чистякова государственным контролером Филипповым в 1883 г.; доклады императору секретной комиссии, пришедшей в 1884–1885 гг. к утверждению тождества; наконец, вскрытие гробницы в конце 80-х гг. Все это делалось не для того, чтобы император удостоверился в тождестве. Именно уверенность в тождестве требовала государственного внимания к последствиям великого события – тайного отречения императора и превращения его в старца, ко всякой реакции общества на существенные сведения об этом, к вопросу о том, следует ли провозгласить открыто истину. Более того, сбор материалов, касающихся Феодора Кузьмича, продолжался на правительственном уровне, как отмечалось выше, при Николае II.

В самом деле, разве уделялось бы столько внимания серьезных государственных людей какой-то местной легенде о каком-то старце с неясным прошлым? Разве разбиралась бы их достоверность министрами, государственными секретарями, генералами, членами Государственного совета? Не проще ли было не верившим в легенду властям расследовать единожды – кем же был этот старец, которому приписывалось высокое прошлое до прихода в Сибирь? Но это никогда не было сделано.

И еще один вопрос возникает в этой связи. Почему великий князь Николай Михайлович оказался не причастным к знанию тайны и предпринял свою работу по этой проблеме? Здесь приходится признать, что он не пользовался доверием ни у Александра III, ни у Николая II. Сохранились свидетельства об отрицательных ответах Александра III на попытки великого князя приобщиться к этой тайне⁵¹⁴. Долготерпение святого царя в отношении двоюродного дяди истощилось в грозный момент истории: он был выслан из Петербурга в свое имение Грушевку накануне нового 1917 г.⁵¹⁵.

Однако проблема тождества старца Феодора Кузьмича и Александра Благословенного касалась, как мы видели, не только императоров. Она волновала многих православных людей разных сословий и время от времени выходила на правительственный уровень. Поэтому уже в конце правления Александра II и была создана секретная комиссия для сбора соответствующих материалов, официального рассмотрения их и контроля над ними. О том, что комиссия в середине 80-х гг. сочла тождество доказанным, мы уже говорили выше.

При выяснении позиции императоров упоминались семьи, в которых не было сомнений в уходе Александра I от власти для потаенного духовного подвига. Их уверенность основывалась на дополнительной информации, которой располагала семья. Представители таких семей сделали, как было показано, соответсвущие заявления (Родзянко-Олсуфьевы, Васильчиковы-Исаковы, Мещериновы).

Есть также много свидетельств об уверенности в семье графов Остен-Сакенов в том, что Феодор Кузьмич был императором Александром I⁵¹⁶. Эта семья, несомненно, располагала обильной дополнительной информацией по этому поводу, тщательно скрываемой и вышедшей наружу в какой-то степени лишь во втором поколении, а затем в третьем – в эмиграции.

Барон (потом граф) Дмитрий Ерофеевич Остен-Сакен (1789–1881) был бесстрашным воином и усердным богомольцем. Он принимал участие (и какое участие!) в пятнадцати кампаниях и более чем в 90 сражениях – от кампании 1805–1807 гг. до обороны Севастополя в 1854–1855 гг., где он был начальником гарнизона в течение 274 дней⁵¹⁷. Его взгляды глубоко верующего православного человека и патриота воплотились во всей его жизни, но, кроме того, он выразил их в сборнике для Севастопольского музея, состоящем преимущественно из воспоминаний графа и некоторых документов⁵¹⁸. Создание этого текста в 1870 г. было ответом на инициативу государя наследника (будущего Александра III), выступившего с призывом создать летопись Севастопольской обороны. В письме к государю наследнику Александру Александровичу по этому поводу от 16 ноября 1870 г. Остен-Сакен вспоминает 1814 г. и «блаженной памяти Императора Александра I-го Благословенного – витязя без страха и упрека»⁵¹⁹.

Особая информированность семьи Д.Е. Остен-Сакена о Феодоре Кузьмиче проистекла уже из того, что духовная дочь старца, Александра Никифоровна, во время своего паломничества по монастырям, совершаемого по его благословению, прожила в 1849 г. в Кременчуге около трех месяцев в этой семье. Именно в это время, как мы уже отмечали, к Остен-Сакенам приезжал на сутки император Николай I и благосклонно беседовал с сибирячкой в присутствии хозяина⁵²⁰.

Д.Е. Остен-Сакен жил в это время в Кременчуге «со всем семейством», т. е. сибирская странница общалась и с детьми во время своего длительного пребывания в этом доме (сыну Николаю, будущему российскому послу в Берлине, было в 1849 г. 15 лет). С хозяйкой дома Сашенька (так называл ее ласково старец, знавший Александру с 12 лет) познакомилась еще до Кременчуга, в Почаевском монастыре; супруга Дмитрия Ерофеевича⁵²¹ и привезла ее к себе. Граф (тогда еще барон) «и его семейство с большим радушием приняли молодую странницу и с любопытством расспрашивали ее о сибирской жизни, и вскоре она приобрела себе в этом доме общую любовь, и гостеприимные хозяева уговорили ее погостить у них»⁵²². (Выделено нами. – М.Г.). Воспоминания Александры Никифоровны Федоровой, записанные от нее лично М.Ф. Мельницким, не оставляют сомнений в том, что ее рассказы слушала вся семья. Старец Феодор Кузьмич был главным человеком в духовной жизни паломницы, и он, разумеется, обильно присутствовал в этих рассказах.

Значение этих фактов усиливается сведениями о переписке Феодора Кузьмича с Дмитрием Ерофеевичем. О ней свидетельствовали разные лица, располагавшие разными источниками информации. Первым заявил о существовании переписки старца с Д.Е. Остен-Сакеном вел. кн. Николай Михайлович⁵²³. Следующие (из известных нам) заявления были сделаны в эмиграции. В 20-х гг. XX в., когда П.Н. Крупенский собирал материал для своей книги «Тайна императора», граф Виктор Адамович Олсуфьев передал ему свой текст со сведениями по этому вопросу с разрешением опубликовать, что Крупенский и сделал в 1927 г. Граф Д.А. Олсуфьев писал: «Вполне установлено, что известный защитник Севастополя генерал-адъютант граф Дмитрий Ерофеевич Остен-Сакен <…> был в частых письменных сношениях с Феодором Козьмичем». И далее: «Встречаясь в прошлом году с проживающим около Парижа графом Николаем Владимировичем Остен-Сакеном, родным внуком генерал-адъютанта, я просил у него разъяснений– известно ли ему что-либо по семейным преданиям о личности Феодора Козьмича». В ответ Д.А. Олсуфьев услышал, что «в семье Остен-Сакенов всегда признавали тождество Феодора Козьмича с Александром I»⁵²⁴. (Выделено нами. – М.Г.) Графиня М.А. Келлер, вдова известного генерала, убитого во время русско-японской войны, писала Л.Д. Любимову, собиравшему материалы для своей книги: «Граф Остен-Сакен, наш посол в Берлине, отец которого был в постоянной переписке со старцем (выделено нами. – М.Г.), рассказал мне, что когда его отец умер, приезжал генерал-адъютант, наложил печати на письменный стол покойного и увез шкатулку, в которой были письма старца»⁵²⁵. Внук Дмитрия Ерофеевича, гр. Н.В. Остен-Сакен, считал, что его дед сам отвез шкатулку с документами, касающимися Феодора Кузьмича, императору Александру II. Об этом внук говорил в разное время Д.А. Олсуфьеву и Л.Д. Любимову⁵²⁶. Таким образом, и сын, и внук (от другого сына) Д.Е. Остен-Сакена знали о существовании переписки.

Внешним проявлением признания тождества со стороны самого Дмитрия Ерофеевича служило то, что он, по словам сына, не присутствовал на панихидах по Александру I⁵²⁷. А «после смерти Феодора Кузьмича отслужил панихиду по императоре в своей домовой часовне, облачившись по этому случаю в парадную форму». Более того, внук-полковник, граф Н.В. Остен-Сакен, поведал Л.Д. Любимову, что в семье рассказывали о встрече Александра Благословенного с Д.Е. Остен-Сакеном после Таганрога, в период «бродяжничества»⁵²⁸. На этом факте мы остановимся специально в следующей главе, посвященной этому периоду.

Мы уже говорили выше об уверенности в тождестве императора и старца в семье генерала и сенатора Николая Михайловича Баранова, сообщившего сыну о результатах деятельности специальной секретной комиссии, созданной Александром III по этому поводу. Значение документов о Феодоре Кузьмиче, прошедших через руки генерала Н.М. Баранова, подтвердилось снова в эмиграции позднее, на рубеже 40-х и 50-х гг. XX в. В.Н. Зверев, дед которого Василий Александрович Хотяинцев был близок с генералом Н.М. Барановым (в бытность последнего нижегородским губернатором), писал об этом М.В. Зызыкину в 1950 г. Внук отмечал, что Василий Александрович был «безмерно утешен», получив от Баранова заверения о тождестве «из первоисточника». «С той поры в нашей семье не было сомнений в идентичности Александра I с Федором Кузьмичем»⁵²⁹. (Выделено нами. – М.Г.)

Глубокое убеждение в том, что «Император Александр I вовсе не умирал в 1825 году в Таганроге, а только скрылся оттуда, оставив Престол для жизни скитника», существовало в семье Ф.Ф. Мартенса (1845–1909), известного профессора международного права Санкт-Петербургского университета. В семье считали, что профессору «известны неопровержимые документы» о тождестве, которые не могут быть опубликованы⁵³⁰. «Убежденным сторонником тождества личности Федора Кузьмича с Императором Александром» был также другой петербургский профессор – академик-славяновед В.И. Ламанский⁵³¹.

Совершенно прав исследователь С.В. Фомин, утверждая, что к числу важнейших доказательств тождества императора Александра I и старца Феодора Кузьмича относятся факты непоминания государя графом Д.Е. Остен-Сакеном и придворным врачом Д.К. Тарасовым, отслужившими панихиды о нем только после смерти сибирского подвижника в 1864 г.⁵³². Воинствующий атеист К.В. Кудряшов приложил немало усилий, чтобы поставить под сомнение информацию, исходившую от племянника Д.К. Тарасова⁵³³. Однако истина упорно проявляла себя в виде ставших известными других фактов непоминания Александра I лицами, посвященными в тайну. Этих фактов К.В. Кудряшов не знал (или не хотел знать), в том числе и опубликованных до написания его работы. В их числе – отсутствие Александра I и его супруги в синодике близкого их друга – графини А.А. Орловой-Чесменской⁵³⁴.

Мы уже останавливались на свидетельствах такого рода во «Введении» к данному исследованию. Для полноты общего обзора фактов, подтверждающих тождество, подчеркнем здесь наличие письменных источников о неслужении панихид и отсутствии других форм поминания со стороны лиц, хранивших тайну. Скептики могут подвергать сомнению рассказы об этом родственников. Но, как оказалось, в архивах сохранились письменные тексты, исходящие от самих людей, которые должны бы были по степени близости к императору и состоянию своей религиозности непременно поминать его, если бы считали его умершим. Рассматривая такие материалы, следует помнить, что, за исключением непосредственных участников таганрогских событий, посвященных в секретный отъезд Александра Благословенного и замену его другим человеком, лица, пользовавшиеся доверием государя, узнавали о том, что он жив, в разное время, иногда спустя несколько лет после мнимой кончины.

Так, архимандрит Фотий, искренне опечаленный вначале «смертью» Александра I, позднее обнаруживает в переписке с самой близкой из его духовных чад – графиней А.А. Орловой-Чесменской – полное отсутствие непременных для воцерковленного человека (а тем более такого истового церковного деятеля, каким был о. Фотий) форм поминания. Нам удалось проследить это явление по материалам их переписки, как отмечалось выше, начиная с 1829 г. Письмо архимандрита к графине от 19 ноября 1829 г. особенно убедительно в этом отношении потому, что в нем есть фраза – «Ныне день памяти Александра Благословенного – яко день его успения» – и более ничего: ни обычных в таких случаях слов «в Бозе почившего», ни молитвенных пожеланий прощения грехов и Царствия Небесного, ни упоминаний о служении панихиды⁵³⁵. Ни слова об Александре I в письмах к Анне Алексеевне от 19 ноября 1832 г., 19 ноября 1833 г. В постскриптуме записки от 19 ноября 1836 г. говорится: «Сегодня обедни нет у нас, но аллилуйя, и посему желаю проехаться» и пр. Панихиды в этот день архимандрит явно не служит⁵³⁶. Между тем отношение архимандрита Фотия к императору Александру I и высокая оценка его духовности оставались прежними, как видно из других его текстов, написанных в эти же годы⁵³⁷.

Особое место среди свидетельств духовного характера по рассматриваемой проблеме занимают рассказы о явлениях, связанных непосредственно с тождеством Александра I и Феодора Кузьмича.

Жительница Красноярска Наталия Яковлевна Попова была известна широкому кругу сибиряков своим благочестием. Она бывала на богомолье в Киеве и часто ездила к старцу Феодору Кузьмичу на Красную речку. По мужу своему, дьякону, она принадлежала к семье красноярских Поповых, давших Сибири нескольких духовных лиц, в том числе иерея Петра (брата дьякона), ставшего в 1866 г. Новоархангельским, а в 1870 г. – Енисейским и Красноярским епископом⁵³⁸. Наталия Яковлевна несомненно может быть отнесена к числу духовных чад Феодора Кузьмича, т. к. посещала его регулярно, несмотря на отдаленность Боготольской волости от Красноярска, а потом бывала у него и в Томске. Мы уже отмечали выше, в связи с характеристикой «Сказания» как источника, приводимые в нем случаи прозорливости Феодора Кузьмича, рассказанные Н.Я. Поповой. Дьяконица пришла к убеждению, что духовник ее – Александр I, не только на основании своих и чужих наблюдений, но особенно после откровения, явленного по молитвам старца. С.Ф. Хромов рассказал об этом случае в записке, переданной в августе 1881 г. К.П. Победоносцеву, следующее:

«При жизни Великого Старца Феодора Козмича, проезжая из Киева, красноярская вдова, дьяконица Наталья Яковлевна, она близка была к старцу Феодору Козмичу, часто ездила к нему на Красную речку, и ей очень желательно было знать, из какого звания Великий Старец Феодор Козмич. Много раз она просила его, и все отказывал. Наконец она убедительно стала просить: «Батюшко, открой Бога ради», бывши у него в келье, и, вероятно, уже так Богу угодно, Старец ей сказал: «Если откроет тебе Пречистая Божия Матерь, то вот молись и проси Ее». Она тут же стала молиться, и сделался от иконы Божией Матери Необыкновенный Свет. Она от страху упала, и Старец ее поднял и помог встать и сказал: «Ну ступай теперь с Богом». Она пошла, ночевала на Красной речке у Латышевых⁵³⁹ и во сне видела, кто он. По приходе опять к нему сказала (об этом); он ей запретил говорить (другим) до его смерти. А нам Наталья Яковлевна вот что говорила: «Пожалуйста, служите великому Старцу, если бы знали (кто он), то мы недостойны у него ноги целовать». Я прилежно стал спрашивать, она вот что только могла сказать: «Его мать – всей России мать». А после смерти Старца при первом свидании (со мною) сказала, что великий Старец Феодор Козмич был Государь Александр Павлович. (Выделено нами. – М.Г.) Эта Наталия Яковлевна была жена брата Преосвященного Павла Красноярского, а после – Благовещенского, которая уже скончалась»⁵⁴⁰.

Заметим, что сообщение Н.Я. Поповой о том, что было явлено ей о прошлом Феодора Кузьмича, не вызвало у самого старца возражений. Он лишь просил не распространять это до его смерти. После же смерти старца она говорила об этом открыто. И вот что очень существенно: утверждение Наталии Яковлевны о тождестве старца и императора Александра Благословенного не вызывало возражений у брата ее мужа – епископа Павла (Попова), а ведь он, будучи еще иереем, был духовником Феодора Кузьмича в сельский период жития старца! Исключительно авторитетный, и не только в своей семье, человек, епископ мог запретить Наталии Яковлевне утверждать тождество, если бы считал это неправдой. Сам говорить о тождестве Феодора Кузьмича и Александра I преосвященный Павел не мог: не только в силу официального своего положения, но и ранее, простым священником, – в силу тайны исповеди.

Другая сибирячка, Елизавета Лукшина, по мужу Никитина, тоже часто бывавшая у старца при жизни его, в 1870 г., т. е. через шесть лет после смерти Феодора Кузьмича, живя в его избе-келье, увидела старца во сне, пребывающего как бы по-прежнему в своей келье. Старец сказал ей: ««Что ты знаешь меня, кто я был?» Она сказала: «Нет, Батюшка, не знаю». Он ей сказал: «Я – Александр». Она увидела у него на лбу золотыми словами написано: Александр Первый»⁵⁴¹.

В Москве был свой обширный круг почитателей праведного старца. В этом кругу после смерти Феодора Кузьмича отмечено немало исцелений по молитвам старца⁵⁴². Некоторые лица из этого круга были связаны с томичами либо сами происходили из Сибири. В их числе – протодиакон Успенского собора Иван Васильевич Ефимов. Иван Васильевич знал Феодора Кузьмича лично, т. к. до Москвы жил в Томске, пел в хоре Архиерейского дома и вместе с другими певчими ходил к старцу славить Христа на Рождество⁵⁴³. В Москве протодиакон еще при жизни Феодора Кузьмича имел его портрет. (По-видимому, это была фотография с портрета, написанного сибирским художником.) В 1861 г. этот портрет увидел у И.В. Ефимова московский живописец Аполлинарий Якимов (Якимович)⁵⁴⁴. Художник сказал Ивану Васильевичу, что это государь Александр Благословенный, и поведал, как старец являлся ему и «велел списать в старческом виде портрет». Примечательно, что Аполлинарий Якимович, не видевший никогда Феодора Кузьмича, указал на недостаток сибирского портрета (в смысле отклонения от натуры), а знавшие старца И.В. Ефимов, а потом и приехавший С.Ф. Хромов с ним согласились!⁵⁴⁵

Когда Хромов приехал в Москву, протодиакон рассказал ему о сообщении живописца и направил Семена Феофановича к Аполлинарию Якимову, который и Хромову повторил свое утверждение, что сибирский старец – Александр Благословенный. «Он мне передал много, – пишет С.Ф. Хромов, – и показывал свой пор трет. Он начал Его, великого Старца, писать на полотне во весь рост, но еще не докончил, но начато писать правильно». Говоря о «правильности» письма, Семен Феофанович имеет в виду, разумеется, не художественные свойства портрета (в которых он, скорее всего, не разбирался), а сходство с натурой. «И вот, начал мне говорить, – продолжает Хромов, – что это был Александр Благословенный, он великий Святой Муж. По бродяжеству он проживал в Псковских Пещерах и не один раз великий Старец был (при жизни) восхищен на небо»⁵⁴⁶.

Дальнейшая судьба этого портрета нам неизвестна⁵⁴⁷. Живописец Аполлинарий Якимович (у Хромова встречаются оба варианта написания) скончался не позднее 1878 г.: приехавший в Москву в этом году Хромов не застал его в живых и не смог разыскать его семейство. Семен Феофанович так и не узнал, закончил ли он портрет старца⁵⁴⁸.

Явление старца сыграло роль в убежденности в тождестве Феодора Кузьмича и Александра I историка и генерала Николая Карловича Шильдера, автора четырехтомного сочинения об императоре. Историография рассматриваемой проблемы всегда относит Н.К. Шильдера к сторонникам тождества. Между тем в самом исследовании «Александр I» историк высказался осторожно, лишь допуская возможность подтверждения этой «легенды» как реальности⁵⁴⁹. Правда, при этом он подчеркнул противоречия в таганрогских документах о смерти и в подтексте излагаемых событий показал читателю возможность тайного ухода государя. Но четкие заявления об убеждении в тождестве были сделаны позже. Об этом свидетельствовал петербургский автор К.Н. Михайлов, который, будучи студентом, часто встречал Н.К. Шильдера в 1902 г. в кружке известного библиофила Павла Яковлевича Дашкова⁵⁵⁰. Однажды за столом у П.Я. Дашкова К.Н. Михайлов слышал, как Шильдер говорил о том, что его беспокоит Феодор Кузьмич: «Вчера он явился ко мне во сне и говорит: «Подумай, я ведь Александр, но я счастлив, что был Феодором Козьмичем»». На вопрос когото из присутствующих, считает ли Шильдер в действительности, что Феодор Кузьмич и Александр I одно и то же лицо, Николай Карлович прямо ответил – «Да». Михайлов пишет о Шильдере: «Он весь был наполнен идеей тождества Александра I и старца Феодора Козьмича». И далее: «Н.К. Шильдер нисколько не увлекался, а был твердо и трезво убежден в том, что старец Феодор Козьмич есть никто иной, как Александр I»⁵⁵¹. (Выделено нами. – М.Г.)

Об этом мнении Н.К. Шильдера и о явлении ему старца рассказывали и эмигранты. В.М. Кюхельбекер свидетельствовал, что после завершения IV тома «Александра I» св. Феодор Кузьмич явился во сне Н.К. Шиль-деру и, возложив руку на его голову, исцелил историка от мучивших его головных болей⁵⁵². Полковник Владимир Федорович Козлянинов, флигель-адъютант императора Николая II, рассказывал в эмиграции П.Н. Крупенскому: его отец, тоже полковник, слышал от самого Шильдера, с которым был в дружеских отношениях, что тот написал специальную работу о тождестве Александра I и Феодора Кузьмича и передал ее (рукопись) императору Александру II⁵⁵³.

П.Н. Крупенский сообщил также о мнении Сувориных по этому поводу. Он пишет: «Борис Алексеевич Суворин говорил мне, что в частых беседах Н.К. Шильдера с его отцом, А.С. Сувориным, ясно сквозило убеждение Шильдера в тождестве этих лиц»⁵⁵⁴.

Вся совокупность рассмотренных в этой главе фактов и свидетельств приводит к однозначному выводу: император Александр I и праведный старец Феодор Кузьмич Сибирский (Томский) – одно и то же лицо.

Этот вывод требует ответа на другие вопросы: каким образом произошел тайный уход государя в Таганроге и замена его другим умершим человеком? Как мог Александр Благословенный скрываться без малого одиннадцать лет и почему в 1836 г. вышел к открытой жизни отшельника в статусе ссыльнопоселенца? К рассмотрению этих вопросов переходим в следующей главе.