Часть вторая. Второй исход старца Иоакима в пустыню

Придя на Иордан я начал громко петь «Во Иордане крещающуся тебе Господи», продвигаясь одновременно с большим трудом, по причине густого камыша и переплетающегося с ним кустарника, вдоль Иордана. Через десять минут я услышал доносящееся с противоположного берега пение: «Троическое явися поклонение». Я тут же остановился. Голос сказал мне: «Войди в Иордан, поскольку там место, которое я тебе вчера показывала». Я снял с себя одежду и остался лишь в нижнем белье, затем, связав одежду в узелок, положил ее себе на голову и вошел в Иордан, держа в правой руке камышовую трость, чтобы измерять ей глубину реки. Когда я дошел до середины реки, вода стала доходить мне до груди. Я остановился на том месте, не решаясь продвинуться вперед из страха. Пустынница крикнула мне с другого берега:

– Иди дальше, через два или три шага река уже мельче.

Однако я оставался на том же месте и мерил тростью глубину. Видя, что мною овладел страх, она вошла в реку, дошла до места, где я остановился, и взяла меня за руку. Так мы продвигались дальше; вода была мне уже выше груди, но я больше не боялся, поскольку у меня был помощник. Через несколько минут мы были на другом берегу. Отдохнув немного под тенью ивы, мы направились по дороге, ведущей к ее жилищу. Мы дошли до него уже около 11-ти часов дня и пустынница продолжила прерванную вчера беседу.

Когда мы вернулись в Афины, я сдала вступительные экзамены в третий класс Афинской гимназии № 3, куда меня записал мой отец, по окончании которой я получила гимназический аттестат. В гимназии я продолжала носить монашеское одеяние, оставив монашескую прическу. В год получения гимназического аттестата, отец пожелал совершить путешествие в Смирну, я последовала за своим любимым отцом. В то время митрополитом Смирнским был Василий, муж благой, милостивый и образованный, он регулярно проповедовал слово Божие и публиковал весьма полезные церковные проповеди. У меня было стремление найти такого церковного архипастыря, каким описывает его апостол Павел, чтобы доверить ему тайны моего сердца, поскольку в сердце моем возгорелось желание монашеской жизни. Мы пробыли в Смирне двадцать дней и вернулись в Афины.

Однажды мой отец, видя, что я пребываю в глубокой задумчивости, сказал мне:

– Яннаки, чадо мое, может тебя угнетает твоя монашеская одежда? (Поскольку и после отъезда с Халки, как я уже сказала, я продолжала носить монашескую одежду и имела подобающую монахам прическу.) Может быть ты не хочешь, чтобы другие поняли, что на самом деле, ты женщина? Мы можем поехать в Порт-Саид или в Каир, туда, где тебя никто не знает, там наденешь платье, подобающее для девочки и если хочешь (он хотел сказать «выйдешь замуж», – но умолчал)... Это легко сделать!

– Нет, дорогой отец, тысячу раз нет. Я очень люблю эту одежду, лишь одно желание съедает меня, отец, желание Христово, лишь Его одного я желаю и о Нем лишь думаю.

– Хорошо, Яннис! Но хочешь, чтоб я записал тебя в университет, чтобы стать тебе студентом?..

– Да, конечно, отец, запиши меня на Богословский факультет.

– Но почему не на медицинский?

– У меня нет к этому призвания.

Среди других преподавателей был тогда профессором на Богословском факультете Николай Дамалас, читавший курс Толкования Нового Завета, муж воодушевленный и благочестивый, преподавал он энергично и внушительно.

Мы сняли дом на улице Адриана, рядом с домом Виктории Траймбер. У нее был брат Георгий Метруд, бывший управляющим афинской полиции и два других брата: Иосиф, – он был прежде консулом Греции в Иерусалиме, и Алексей, а также сестра Катина. Виктория Траймбер была госпожой благородной и уважающей клириков. Звали ее Траймбер, поскольку замужем она была за немцем, офицером греческой армии. Мы познакомились с этой семьей и часто вместе с отцом ходили вечерами в дом госпожи Траймбер, проводя там с удовольствием целые часы, поскольку, как я уже сказала, госпожа Траймбер была благородной и добродетельной. В тот дом часто приходили также другие дамы и барышни.

– Ох, бедный Яннакис, – говорит мне однажды барышня Нина. Зачем ты оделся в рясу, что ты нашел в том хорошего?

– Но ведь она ему нравится, – говорит госпожа Траймбер. – Он будет клириком.

– Ох! Жаль молодого человека, – говорит барышня Кате.

Однажды, когда я вместе со своим отцом была в том доме, находились там и некоторые дамы и барышни, полковник Псиллас, брат госпожи Траймбер и другие, одна из дам по имени Мелпо говорит моему отцу:

– Господин Герасим, ты не женишь Яннакиса?

– Но ведь он любит монашество. Если вам удастся изменить его мнение, я не против.

С того дня мне стали частенько докучать этим вопросом, и я была вынуждена реже бывать в этом доме. Часто я посещала афинское кладбище и подолгу там сидела, думая о тщетности человеческой жизни. Оттуда отправлялась в университетскую библиотеку, где погружалась в чтение.

Я проходила обучение как вольный слушатель на Филологическом и Богословском факультетах. Когда я была на IV курсе, мой дорогой отец после непродолжительной болезни предал свою душу Богу, что погрузило меня в великую печаль. Мир стал для меня слишком чуждым! Все мне казалось тьмой и мраком! Тщетно пытались друзья и знакомые утешить меня. Из моего сердца ушла всякая радость, и оно наполнилось скорбью. Сама жизнь казалась мне бременем. Меня съедало единственное желание – уйти из этого мира и, если бы это было возможно, и из этой временной жизни.

Наплакавшись и предавшись вдоволь скорби, я раздала все, что у меня было в доме, чтобы свободно идти в другое место – в монастырь или в какой-нибудь исихастирий. Мне пришла идея поехать на Афон и начать там монашескую жизнь, поэтому я отправилась в Салоники. В Салониках я встретила двух монахов с Афона и поведала им о своем желании монашества и о том, что решила уйти на Афон. Они поддержали меня в моем выборе, рассказав мне, что на Святой Горе очень много монахов и множество монастырей, скитов и других исихастириев. Вступивший на Святую Гору может избрать по желанию любой вид монашеской жизни: или пребывать на послушании у старца, или жить в киновии, или в особножительном монастыре. К тому же они добавили, что на Святой Горе есть много добродетельных отцов и очень хорошие духовники. Настолько себя хранят подвизающиеся там монахи, что не только женщинам вход туда воспрещен, но и всяким животным женского пола, как то мулам, коровам, собакам и др. Спросив о причине такого запрета, я получила ответ, что существует закон Святых Отцов, по которому запрещен вход всем женским существам на Афон. Когда я услышала об этом, то сильно опечалилась, и на мгновение решила пойти на Святую Гору в том виде, как я жила в миру, то есть как мужчина. Но подумав более зрело, я сказала себе: «Как я могу пренебречь законом, который установили божественные отцы? И если вдруг откроется, что я женщина, какой стыд будет тогда! И даже если не откроется – когда я умру, разве не будут проклинать меня за то, что я нарушила закон, установленный божественными отцами? Ах, – сказала я себе, – не пойду туда».

Я пробыла в Салониках около двух дней и, поклонившись гробу святого великомученика Димитрия Мироточивого, вернулась в Афины. Из Афин отправилась на Кефаллинию в мужской монастырь Кипуреев, в котором действует киновиальный устав. Прожив там около месяца, прочитала много святоотеческих книг и узнала многое о монашеской жизни. Но остаться там на всю жизнь для меня было невозможным. Затем отправилась в женский монастырь преподобного Герасима, остаться в котором мне также показалось невозможным. Из Кефаллинии я прибыла в Патры, и на мгновение у меня зародилась мысль отправиться в Великую Пещеру. Но, изменив свое мнение, я отправилась в Пирей. Добравшись до Афин, сняла со счета, который открыл мне мой отец в Национальном банке, две тысячи французских лир.

Пробыв в Афинах около месяца, я отправилась в Александрию с целью поехать в Иерусалим, и если на то есть воля Божия, остаться там на всю жизнь. Патриархом Александрии был тогда Софроний, я посетила его и открыла ему свое желание стать монахом. Он сказал мне: «Почему бы тебе не остаться здесь, я рукоположу тебя в иеродиаконы и со временем будешь иметь повышение, станешь и архиереем, поскольку я вижу, что ты хорошо образован». О, как опечалили меня эти слова! Я говорила себе: «Да, я могу обмануть людей, но Бога, который испытует сердца и утробы?»¹⁴

Проведя около двух месяцев в Александрии, я отправилась в Иерусалим, чтобы поклониться святым местам, имея в мыслях, если это будет возможно, остаться там монашествовать в каком-либо тихом месте. На мне всегда была монашеская одежда. В Иерусалим я прибыла в конце сентября 1884 г. Патриархом Иерусалимским был тогда Никодим, родом из Кизика. Поклонившись Гробу Господню и другим святым местам, я остановилась в Храме Воскресения у отцов, которые живут внутри Храма (около двенадцати священников, дьяконы, сторожа и другие служители Храма) в особых келлиях, располагающихся в притворе и по бокам Храма. Ризничим Святого Гроба был тогда Серафим с Митилины, а помощником ризничего Евфимий с Дарданелл, оба они имели сан архимандрита. Отцы Храма склоняли меня к тому, чтобы я осталась жить в Храме Воскресения, и оказывала посильную помощь служащим там отцам. В Храме я прожила достаточно долго. Но мне хотелось тишины, к тому же ризничий о. Серафим и сам патриарх Никодим принуждали меня к рукоположению в диаконы, поскольку им был необходим иеродиакон в Храме, поэтому я решила покинуть Иерусалим. Но куда же мне было идти, чтобы монашествовать? Идти на Святую Гору для меня было невозможно. Открыть то, что я женщина, мне представлялось опасным. Во-первых, поскольку я привыкла жить как мужчина, а во-вторых, я думала и о других трудностях и опасностях, которые может встретить женщина в миру, не имея никакого покровительства и защиты.

Находясь в смятении от этих и других мыслей, я отправилась в монастырь святого Саввы, чтобы пожить там несколько дней и обдумать, как мне поступить. Отцы этого монастыря произвели на меня самое хорошее впечатление. В церкви я читала и пела, поскольку немного обучалась музыке. Также прислуживала некоторым старцам в трапезной как помощник трапезничного и была готова на исполнение любой работы. Мне хотелось остаться в обители святого Саввы, но на это необходимо было разрешение Патриарха, без которого игумен не принимал меня в общежитие (киновию). В обители я провела около трех месяцев и опять вернулась в Иерусалим. В Иерусалиме мне случилось простудиться, я не слегла, но меня мучила сильная боль в пояснице. В то время я часто посещала женский монастырь Великой Панагии, что находится в Иерусалиме близ монастыря св. Константина, то есть Патриархии. Монахини видели, что страдаю от боли, и предлагали обратиться в патриаршую больницу, но я не хотела. Однажды привратница монастыря, родом из Пруссы, прожившая многие годы в этом монастыре говорит мне: «Детка, я вижу, что тебя мучают сильные боли, что с тобой?» Я ответила: «У меня болит поясница». Тогда она сказала мне: «Я сделаю тебе компресс, положишь его себе на спину и боль тут же отступит». Действительно она сделала компресс из дегтя и других веществ и сказала мне: «Сейчас, пока он теплый, я сама положу тебе его на поясницу, поскольку, сам ты не сможешь». Я стала колебаться, поскольку боялась, что она увидит, что я женщина. Она же подумала, что я стесняюсь и говорит мне: «Почему ты стесняешься? Ведь я старая. Думай, что я твоя мать». В конце концов я согласилась. Она прикрепила мне компресс и потом говорит: «Вот, ты боялся, а тело у тебя прямо как у девочки». Я поблагодарила ее и ушла. Себе же говорила: «Стоило мне немного заболеть, и это чуть не привело к тому, чтобы обнаружили, что я женщина. А если я заболею и мне потребуется врачебная помощь?». Я молилась умом и просила многомилостивого Господа просветить меня и указать, что мне делать. Большую часть денег, взятых мною из банка, я раздала бедным и на заупокойные службы по моему отцу.

Будучи в затруднении, не зная, что мне делать, я вспомнила о житии преподобной Марии Египетской. Вот, говорила я себе, и Мария Египетская была женщиной, однако, удалилась в пустыню и закончила там свою жизнь. Во мне стало зарождаться желание пустынной жизни. Опять я себе говорила: «Я одинока! Мать моя ушла из этой жизни, отец мой также, брата у меня нет, родственников тоже! Зачем мне оставаться в миру? Не уйти ли мне в пустыню и когда Бог пожелает, пусть заберет мою душу? Таким образом, я избегу опасности быть обнаруженной, что я женщина, чем поврежу своей душе. Тогда какая мне будет польза, что я родилась человеком в мир, если буду лишена общения с Господом нашим Иисусом Христом?». Раздумывая об этом, я решила, если есть на то воля Божия, пойти в пустыню и предать себя, подобно Марии Египетской, на милость многомилостивого Бога. На следующий день рано утром я вышла из Храма Воскресения Христова и обходила Иерусалим, говоря себе следующее: «Я должна оставить мир и все, что в мире». Я не замечала встречных людей, меня не беспокоило, слышат ли они то, что я нашептывала, но шла в совершенно отвлеченном состоянии, полностью погруженная в свои тяжелые мысли.

Проходя мимо святогробской больницы, я повстречала двух арабок, покрытых зарой (местная накидка). Увидев меня, говорит одна другой на арабском языке: «Безбородый монах!». А другая ответила: «Скажи лучше – монашка». Они смеясь продолжили свой путь, не зная о том, что я понимаю арабский.

Там рядом есть монастырь святых Феодоров. Войдя на передний двор монастыря, и побыв там несколько минут, я вышла, не обмолвившись ни с кем ни словом, и направилась по дороге, ведущей в Вифлеем, не замечая никого на пути, как я уже сказала, по причине тяжелых мыслей, обуревавших меня. Придя в Вифлеем, я направилась в монастырь святого Саввы, где пробыла десять дней. Оттуда отправилась в монастырь святого Георгия Хозевита, который был разрушен, а затем восстановлен монахом Каллиником, приехавшим со Святой Горы. Тот день я провела в Хозева, чтобы посетить пещерные келлии потока Хораф, по которому протекают воды Энона, в которых крестил честной пророк Иоанн Предтеча. Справа и слева по этому потоку есть множество пещерных аскетических келлий, которые сейчас пустуют, по причине набегов полудиких бедуинов. Когда я посетила эти пещеры, там оставались лишь три монаха, да и те в самых отвестных пещерах из страха арабов-бедуинов. Это были иеромонах Алексий, монах Иустин и монах Нил, родом с Лемноса. Это были единственные в то время аскеты потока Хорафского, в котором проживали когда-то сотни добродетельных аскетов.

С начала я подумала остаться там, но, поняв, что бедуины частенько нападают на аскетов, отправилась к Иордану и в сумерки достигла монастыря Иоанна Предтечи. В нем я провела два дня и затем продолжила свой путь к Иордану, решив пересечь реку и пройти по местам, в которых жила и скончалась Мария Египетская, как сообщает о том ее житие.

Взяв два хлеба и свою монашескую котомку, в которой у меня были: маленькая тяпка, нож, глиняный сосуд для приготовления пищи, маленький топорик, немного пшеницы и семян бобовых на случай возможного посева, я отправилась к Иордану с целью перейти через него по деревянному мосту в Перее. В одном месте, там, где русло реки расширяется, я увидела арабов, переходящих реку вброд, поэтому изменила свои планы и решила перейти через Иордан в этом месте, поскольку мост оттуда был на расстоянии двух часов ходьбы.

– Ты не боялась одна переходить через Иордан?

– Да, мне всегда было страшно, но некая невидимая сила постоянно толкала меня вперед. Я чувствовала как бы внутренний голос, который говорил мне: «Вперед, не бойся: имей надежду на Христа». Приклонив колена и помолившись долгое время, я смело зашла в реку и перешла ее безо всякого вреда.

– В том месте Иордан был глубок?

– Нет, поскольку был июнь-месяц. Лишь в двух местах вода дошла мне до груди. Когда я перешла Иордан, я стала думать, по каком дороге мне пойти. Я преклонила вновь колени и достаточно долго молилась, затем начала продвигаться вглубь, но с большим трудом по причине кустарника, колючек и густого камыша.

Ты не убоялась диких зверей?

– Да, я испытывала страх, но как я уже сказала ранее, меня толкала невидимая сила и надежда на Того, Кто сказал: «Не оставлю тебя и не покину тебя»¹⁵. Я продвигалась не вглубь пустыни, а вдоль Иордана к Мертвому морю. После того как два часа с лишним я боролась с препятствиями, доставляемыми мне кустами, колючками и камышом, я наткнулась на холм, с которого тогда увидела тебя и говорила. С большим трудом поднялась я на холм. Одежда моя разорвалась о кусты и разные колючки, из рук и ног обильно текла кровь. С холма я увидела эту скалу. Я упала ниц, поклонилась Небесному Отцу и сказала: «Благословенно Всесвятое Имя Твое, Небесный Отче, показывающий боящимся Тебя путь спасения». Поклонившись, я стала продвигаться к скале, прокладывая себе дорогу топором, срубая кустарник и колючки.

– Ты не боялась, что какой-нибудь зверь отдыхает в тени скалы?

– Что тебе сказать! После молитвы я чувствовала в своем сердце радость и смелость, как будто шла на престольный праздник. Страх настолько иссяк, что даже в уме не было мысли, что рядом могут быть звери. Кусты и колючки здесь, как ты видишь, очень густые, и несмотря на то, что скала отстоит от холма на небольшое расстояние, мне потребовалось более двух часов, чтобы очистить дорогу и добраться сюда, и это при невыносимой жаре. Как я тебе уже говорила, невидимая сила толкала меня вперед и внушала мне смелость. В течение всей моей борьбы с колючками и кустами я не встретила ни одного дикого зверя, лишь шакалов и черепах, да слышала писк отползающих змей. Добравшись наконец до скалы, я прилегла под ее тенью, поскольку очень устала и изнемогла. Я уснула и увидела во сне преподобную Марию Египетскую, которая сказала мне: «Дерзай, не бойся, Жених Христос укрепит тебя в твоем подвиге и поможет стяжать аскетический венец». Проснувшись, я помолилась и с рвением взялась за топор, начав рубить кустарник и очищать место. Однако я не решалась зайти в пещеру из страха, что там может жить какой-нибудь дикий зверь. Нарубив побольше кустов, я зажгла рядом со скалой у входа в пещеру костер, чтобы выгнать из пещеры возможно спрятавшегося в ее внутренностях зверя. Продвигая огонь внутрь пещеры, я услышала шипение змеи внутри пещеры. Тут же я подтолкнула огонь вовнутрь пещеры, и змея, теснимая дымом, устремилась наружу, исчезнув в кустах и колючках. Я бросила в огонь еще дров и сухой травы, так что вся пещера наполнилась дымом...

...Поскольку уже полдень, давай пообедаем тем, что найдется, и потом опять продолжим нашу беседу, хотя в моих записях, которые я тебе доверю, обо всем этом сказано.

– Как тебе будет угодно, – ответил я.

Уходя из монастыря аввы Герасима, я взял с собой несколько красных пасхальных яиц, сыр, четыре маленьких хлебца и одну бутылку вина в 500 драм¹⁶. Я выложил это на стол, приготовленный на ветвях кустарника. Фотиния положила вареную траву, вершки, нежные ростки сахарного тростника и корни мелагра. Прочтя «Отче наш», она сказала: «Владыко, благослови пищу и питие». А я возгласил: «Христе Боже, благослови пищу и питие рабом Твоим, всегда, ныне и присно и во веки веков». Она завершила: «Аминь. Благословенно Всесвятое Имя Небесного Отца, пославшего тебя ко мне, чтобы я поведала тебе мои перипетии, а ты принес пасхальные яйца, чтобы вкусить нам вместе пищи и благословить Всесвятое Имя Спасителя нашего Иисуса Христа, воскресшего из мертвых, чтобы уверить нас в таинстве всеобщего Воскресения». Сказав это, она взяла в правую руку два яйца и одно дала мне. Протянув мне второе, говорит: «Христос воскресе!». Собираясь стукнуть по яйцу, которое держала она, тем, что она дала мне, я посмотрел на ее лицо и увидел слезы на ее глазах. Я стукнул по яйцу со словами: «Воистину воскресе!». «О, как я счастлива сегодня! – сказала Фотиния. – О, этот день навсегда останется в моей памяти!». Подняв руки и возведя очи на небо, она произнесла: «Благодарю Тебя, Христе Царю, что удостоил Ты меня такой радости и счастья. Разве я надеялась увидеть человека и говорить с ним? Да будет благословенно имя Господне!». Она поняла, что я взволнован, и сказала: «Давай вкусим пищи, прославляя Питателя всякой твари». Я с радостью ел травы, которые, не смотря на то, что были без масла, оказались достаточно вкусными.

– Я вижу, тебе нравятся травы пустыни, – сказала она мне.

– Да, они очень вкусны, – ответил я.

– Здесь их очень много, сами по себе растут крупная горчица, сельдерей, лук–порей и другая зелень, а также не лишена она и фруктов. Здесь есть яблоки, которые дала жена Иакова Лия Рахили, называемые мандрагоры.

Она съела одно пасхальное яйцо и немного сыра.

– Я уже шесть лет не вкушала пасхальных яиц, – сказала она.

– Разве здесь нет перепелиных яиц?

– Да, есть, я часто встречала гнезда перепелов с яйцами и с птенцами, а у Иордана видела яйца диких уток и гусей. Но я не брала их, поскольку мне не хотелось огорчать матерей, которые веселят меня своим щебетанием в этой пустынной тоске.

В то время, когда она говорила эти слова, раздалось пение куропатки, сидевшей на скале.

– Слышишь? Она прилетела повеселить нас. А что тебе сказать о соловьях и других птицах? Часто соловьи поют всю ночь, а утром так чудесно стоять и слушать пение разных птиц! Здесь, на кустах и ивах, соловей исполняет свою утреннюю песнь. Там, на камне, птичка по имени «пастушок» радостно щебечет и приветствует восходящее солнце, а жаворонок поет, летая в высоте. Но пение его без меры, поэтому не зря эту птицу назвали болтливой. На иорданских ивах удивительно воркуют стаи голубок. До того момента, пока солнце не начнет печь, пустыня находится в состоянии радостного концерта, поскольку даже шакал тявкает у берега реки, и лягушка квакает, и кабан рычит, копая носом землю, и лиса встречает рассвет. Что такое человеческие концерты по сравнению с этим пением птиц? Часто после утренней молитвы я выхожу из пещеры и пою какое-нибудь песнопение, поскольку принесла с собой нотные сборники, приобретенные на о. Халки. Тогда птицы, находящиеся рядом, то ли привлекаются, то ли завидуют, но более не могут выдержать. Ликующие крики, песни, порхания, так что я забываю скорбь пустыни и благословляю Всесвятое Имя Небесного Отца, удостоившего меня поселиться в этих местах.

Пообедав мы поднялись, и, поблагодарив Подателя Бога, вновь сели, чтобы продолжить нашу беседу.

Уходя в эту пустыню, я раздала свои деньги направо и налево и оставила лишь пятьдесят французских лир (двадцатифранковые монеты), которые положила под камнем за пределами монастыря Иоанна Предтечи и на клочке бумаги написала день, в который их положила и следующие слова: «Тот, кто шесть месяцев спустя найдет эти деньги, пусть возьмет их себе. Но до шести месяцев пусть не берет, так как они принадлежат другому».

– Почему ты написала такую записку?

– Я сказала себе, что если не смогу жить в пустыне и вернусь, пусть будут деньги, чтобы поискать пристанища в другом месте.

– С собой ты не взяла денег?

– Нет. И зачем мне здесь деньги, в этой пустыне? Разве ты не видишь, насколько я счастлива?

– Да, ты действительно счастлива, поскольку непрестанно славишь Всесвятое Имя Небесного Отца.

– Да, счастлива и по этой причине, и потому, что освободилась от мирских невзгод.

Когда она говорила эти слова, я прослезился, вспомнив горести и скорби, которые встречает человек в миру. Она, поняв, что меня охватило желание остаться в пустыне, говорит мне:

– Святой Бог даст тебе то, что ты просил. Поэтому вскоре ты отправишься из Палестины в Грецию, а именно в Афины.

– Я понимаю, Фотиния, – сказал я, – что Святой Бог открыл тебе мое желание учиться. Но сейчас я отбросил эту идею, поскольку мне хватает того, что я знаю.

– Может ты и отказался от этой идеи, но Небесный Отец исполнит твою просьбу.

Признаюсь, у меня было мало знаний и я не мог хорошо разуметь божественный смысл Священного Писания и творений Святых Отцов. Поэтому часто я просил Иоанна Дамаскина, чтобы открылись очи моего разума и я смог хорошо понимать Священное Писание. Когда я более года монашествовал в монастыре святого Саввы, каждый вечер я делал три поклона у гроба Иоанна Дамаскина и лобызал трижды его икону над гробом, прося, чтобы его заступничеством открылись очи моей души. Бог благоволил, молитвами Иоанна Дамаскина, отправить меня против моей воли в Афины, чтобы я изучил богословие, хотя у меня не было такого желания. Об этом-то и говорила Фотиния, прибавив:

– Ты не можешь жить в пустыне, поскольку слаб здоровьем и можешь быстро умереть здесь. (В самом деле, тогда я страдал болезнью желудка и чувствовал немалую боль в груди.)

– И что из того? Если я умру, я пойду к нашему Спасителю.

– Да, смерть для любящих Бога есть радость. Но не для тебя. Поскольку ты знаешь, что если станешь пустынником, то умрешь раньше своего часа. Тогда ты станешь убийцей самого себя, а это – не правильно. Ты должен вернуться в монастырь святого Саввы и ждать, что благоволит о тебе Господь. А сейчас я продолжу рассказ.

Немного отдохнув, я соорудила из веток дрока метлу и подмела пещеру. Затем, собрав траву и мягкие ветки кустарника, устроила ложе и прилегла, поскольку уже наступила ночь. Я немного боялась, но не людей, поскольку там никто не ходит, да и не может пройти. Ты сам видел, это место непроходимо по причине густого тростника, кустарника и колючек. Но я боялась зверей. Впрочем, я слышала, что все звери, даже лев, боятся огня, поэтому в течение многих дней поддерживала горящий огонь днем и ночью. А почему бы нет, когда дров у меня было несметное количество?

На следующий день, после прочтения утреннего последования, я поклонилась Небесному Отцу и, взяв в руки топор, начала очищать пространство вокруг пещеры, чтобы устроить некое подобие двора. Десять дней подряд я рубила кусты и колючки. Очистив место, я оставила, как видишь, в качестве стены колючий кустарник, устроив выход, через который вошла вовнутрь, положив вместо двери связку из ветвей, так что нахожусь в безопасности внутри своего убежища. Затем спустилась к Иордану и срубила бревна, из которых соорудила сень для тени снаружи пещеры.

Да, я вижу все это, но чем же ты питалась?

– О, Небесный Отец заботится о всяком своем творении. В пустыне растет разных видов зелень, такая как большая горчица, сельдерей, лук-порей, вершки, мелагр, дикая цветная капуста и всякая другая. А у иорданского берега среди разного тростника растет и сахарный тростник, который мы едим сегодня на трапезе. Также я не испытываю недостатка в зерне и бобовых.

– Ты не пробовала изготовить хлеб?

– Да, пробовала, взяв вместо жернова два камня, но хлеб не выходит хорошим, поскольку не получается хорошо размолоть зерно. Я измельчаю пшеницу ударами и готовлю блугурион¹⁷, как именуют его в монастырях Святой Горы. Но главной моей пищей являются корни сахарного тростника и его нежные ростки. Сахарный тростник очень питателен. Среди иорданского тростника он встречается редко. Но мне удалось вырастить достаточное его количество, перенося его корни и высаживая на моем огороде близ Иордана. Также очень питателен мелагр, поскольку в нем есть молочные элементы. Я выдергиваю корни мелагра, высушиваю их, затем варю и ем, прославляя Всесвятое Имя Небесного Отца. Соль имеется в достатке у Мертвого моря. Иногда я хожу к нему и добываю достаточное количество соли, поэтому, слава Святому Богу, живу неплохо.

Как ты проводишь время дня и ночи?

– Вечером, около 4 часов пополудни, я прочитываю вечерню. После вечерни посещаю свой огород или свое поле. После захода солнца возвращаюсь в свое жилище и, если хочу есть, принимаю немного пищи, что пошлет Господь. Затем читаю повечерие и акафист Божией Матери, затем молюсь по четкам в течение часа, творя поклоны сколько могу. Затем, осенив себя и свое изголовье Честным Крестом, ложусь спать до полуночи, тогда встаю и прочитываю полунощницу и шестопсалмие. Поскольку, как ты видишь, у меня нет другой книги кроме Часослова, то молюсь далее до утра по четкам, говоря: «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя». Когда увижу, что светает, выхожу из пещеры и сажусь на камне, слушая птиц, которые прославляют Великого Творца, каждая своим голосом.

– Наверное в тот час можно испытать большое удовольствие!

– О! Я не могу тебе описать этого! Кто не слышал пения птиц на рассвете в пустыне, таких, как соловей, который начинает петь еще глубокой ночью, тот не может себе представить этой неизреченной красоты. В тот момент дух мой возносится на небеса, выше звездного неба и достигает третьего неба, о котором говорит апостол Павел, и созерцает там небесные силы, воспевающие: «Свят, Свят, Свят, Господь Саваоф». Часто меня настолько восторгают эти прекрасные друзья, что я тоже начинаю петь – когда «Слово благо», а когда какое-нибудь другое песнопение.

– То, что ты поешь, понимают птицы?

– Ах, что тебе сказать! Часто они садятся рядом на кустарник или на скалу, чтобы лучше слышать. А жаворонок и соловей доходят до помешательства. Жаворонок начинает летать в высоте и петь, петь как сумасшедший. Но не только птицам нравится человеческий голос, а даже диким зверям. Однажды, когда я на рассвете пела «Достойно есть» на пятый глас, к калитке моей изгороди пришли два шакала и, устремив на меня пристальные взгляды из кустов, долго слушали мое пение. Я видела, что они наблюдают за мной не шевелясь. А когда я закончила, они спокойно удалились.

– О, как бы я был счастлив, если бы тоже смог насладиться таким счастьем!

Фотиния поняла, что я хочу побыть здесь ночью и сказала:

– Да, ты можешь остаться здесь на ночь, но твои спутники будут беспокоиться и думать, что ты убит каким-нибудь зверем.

– О! об этом я побеспокоился и оставил на кровати в монастыре записку: «Если я сегодня не приду, не беспокойтесь, поскольку сегодня далеко зайду в пустыню».

– Ладно, если так обстоит дело, то оставайся. Давай продолжим повествование.

...На камне я остаюсь до того момента, как взойдет солнце и станет тепло, тогда я делаю поклоны. Я поклоняюсь Создателю всего и затем захожу в свою пещеру. Птицы также останавливаются, и поискав пропитание, успокаиваются – одни под тенью камня, другие под тенью кустов, а иные на деревьях у Иордана. А я захожу в пещеру и читаю часы. Затем разжигаю огонь и, если у меня есть собранные травы, варю их, а если нет, выхожу и собираю их. Часто, как я уже говорила, варю растолченную пшеницу. В полдень, благословив Всесвятое Имя Небесного Отца и поклонившись Ему, вкушаю из того, что у меня есть и отдыхаю, летом два часа, зимой один час, а часто совсем не отдыхаю. Затем, встав и поклонившись Творцу всего, я занимаюсь до вечерни уборкой своего «дворца», как называю свою пещеру. Я искренне считаю, что она намного лучше царского дворца. Занимаюсь и какой-нибудь другой работой, зашиваю, например, свою одежду, или ремонтирую прилегающую территорию пещеры, а лучше сказать – ограждение моего дворца.

О – воскликнул я, – воистину твоя пещера намного лучше царских дворцов! Да и какой царь может жить столь счастливо как ты! И разве найдешь в мире человека счастливее тебя? О, как бы я был счастлив, если бы и я нашел такое пристанище!

– Нет, – ответила она, – у тебя другое предназначение. Я ушла из мира, как я тебе говорила, поскольку мир для меня уже не существовал! А ты должен быть в миру, поскольку миру нужны проповедники Евангелия. Человек и в миру может жить так, будто он вне мира, об этом говорил Спаситель. «[Вы] от мира несте» (Ин. 15:19), сказал Христос апостолам, – ведь, хотя они были в миру, не имели, однако, мирского мудрования. Поэтому имей терпение в миру. Как говорили Святые Отцы: «Всех люби и от всех держись далеко». Небесный Отец дает награду всем труждающимся в его святом винограднике.

Ты посещала когда-нибудь место, где, по рассказу аввы Зосимы, скончалась преподобная Мария Египетская?

– Множество раз с утра до вечера я обходила пустыню в поисках того места, где жила и скончалась преподобная Мария Египетская, но не смогла найти место ее захоронения. Порой я ощущала благоухание святых мощей в каком-то месте, но когда подходила к тому месту, то благоухание исходило из другого, а потом из иного и так далее, так что не только я, но и никто другой до сего дня не смог обнаружить место, в котором почивают ее святые мощи. Да и никогда не сможет.

Фотиния, скажи, пожалуйста, как ты терпишь одиночество, ведь человек по природе своей нуждается в общении?

– Признаюсь тебе, поначалу я очень страдала и частенько, в то время как мой ум странствовал в мечтаниях, внутри меня сам собой шел разговор, поскольку человек имеет разум и нуждается в общении. Я слышала голос, который часто звал: «Яннакис, Яннакис». То есть я слышала имя, которым меня обычно звали. Это совершалось внутри меня, а мне казалось, что голос исходит извне, я поднималась и озиралась вокруг, чтобы увидеть зовущего. По прошествии времени я поняла, что этот голос находится внутри меня. С тех пор, как только я дохожу до этой стадии, сразу начинаю петь или громко кричать.

Ты знаешь старца Варнаву, который живет в монастыре святого Саввы? – спросила пустынница.

– Конечно, ведь я живу в том же монастыре.

– О нем говорят, что он двадцать лет не выходил из стен монастыря, не так ли?

– Да, это так.

– Ты знаешь, что он хранит крайнее молчание и ни с кем не разговаривает?

– Да, абсолютно ни с кем. Я уже более двух лет в монастыре и никогда не слышал, чтобы он с кем-нибудь разговаривал. И со мной он никогда не говорил, хотя мы каждый день встречаемся в церкви и в трапезной.

– Не говорят ли о нем, что по ночам он разговаривает сам с собой и громко кричит?

– Да, я часто слышал, как он кричит по ночам, находясь в бодрствующем состоянии. Говорят, что он борется с демонами!

– О, нет, не с демонами он борется, и не с человеком разговаривает, но страдает от того же, что и я, поскольку у человека есть потребность говорить с другими. Когда нет никого, тогда человек начинает говорить сам с собой. Зная это, Создатель сказал: «Не хорошо быть человеку одному».

Однажды, когда я сильно кричала, то услышала тявканье лисицы. «А, – подумала я, – она тоже одинока, как и я». Продолжая кричать дальше, вдруг вижу эту лису у своей ограды. Тогда я замолчала, сказав себе: «Так могут собраться и другие дикие звери». Не могу не сказать и о том, что в первый год мне было очень тяжело, до такой степени, что мне казалось, что я сошла с ума. Поэтому с большой осторожностью, чтобы не быть замеченной полудикими бедуинами, я ходила к мосту на Иордане, который находится примерно в трех часах ходьбы от моей пещеры и даже более. Спрятавшись за кустами, я смотрела на людей, переходивших по мосту реку. К вечеру вновь возвращалась в свое жилище и падала ниц пред иконой Божией Матери, которую ты видишь на стене пещеры. Я долго плакала – и слезы приносили мне облегчение. Мало–помалу, с Божией помощью, я привыкла и вот, слава Святому Богу, живу в мире, с уверенностью, что найду милость у Справедливого Судии в великий день Его Второго Пришествия.

Когда ты пребывала в борьбе по причине одиночества и страдала, не испытывала ли ты утешение от Божественной благодати и покровительства Богородицы, к которой обращалась за помощью?

– Конечно, Владычица мира, которую я призывала, мне помогла, утешила и спасла меня во время пребывания в страшной борьбе с помыслами, которые по наущению врага говорили мне: «Тщетно ты пришла в пустыню! Ты не спасешься! Если бы ты осталась в миру и вышла замуж и жила как хорошая христианка, ты была бы на более спасительном пути! Что ты приобрела, придя в пустыню? Вот, смотри, ты не делаешь ничего полезного. И звери живут в пустыне, но всегда остаются зверьми. В миру получают настоящие венцы, так как там настоящая борьба. Столькие люди достигли в миру святости». Все это было ничем иным, как дьявольскими советами, чтобы ввергнуть меня в отчаяние и прогнать из пустыни в мир. Там бы лукавый, поймав меня в свои сети, делал со мной, что хотел.

– Ты понимала тогда, что все это происходило от диавола?

– В какой-то степени понимала, поскольку у меня начиналась внутренняя брань, но тогда у меня не было еще опыта, который есть сейчас. Эти помыслы привели меня в такое смятение, что я желала смерти, о чем и просила Владычицу мира. Когда я находилась в таком ужасном состоянии, мне явилась Владычица мира, омыла меня божественным Светом, я увидела Ее и услышала в глубине своей души Ее голос: «Не бойся, возложи на Меня свою надежду». Тогда сразу, – о чудо! – тьма в моей душе исчезла, помыслы расточились, а сердце исполнилось радости и веселия. Я пролила много слез, возблагодарила Господа Небес и Земли и начала петь «Достойно есть яко воистину блажити Тя Богородицу». С тех пор я совершенно спокойна и благословляю тот день, в который удостоил меня Небесный Отец прийти сюда, избежав тем самым мирских треволнений.