Часть первая. Первый исход старца Иоакима в пустыню

В субботу Светлой седмицы, 7 апреля 1890 года, из монастыря святого Саввы по направлению к реке Иордан вышли: я – Иоаким, монах Корнилин родом с Пелопоннеса, монах Каллистрат, также с Пелопоннеса, и иеромонах Панкратий из Прусы, которые все были из той же обители. Мы взяли себе в спутники двух арабов из тех, что живут вокруг монастыря в палатках, вместе с их ослами, чтобы перевозить все необходимое для путешествия и пребывания подле Иордана, поскольку решили остаться на его берегах на несколько дней. Идя пешком на запад от Мертвого моря, после шести часов пути, мы достигли монастыря аввы Герасима, который отстоит примерно на восемь километров от Иордана и на десять от Мертвого моря. Первым ктитором этого монастыря был авва Герасим Иорданский, имя которого носит эта обитель, а память его празднуется 4 марта.

Впоследствии, в результате набегов варваров, монастырь был разрушен до основания. Восстановил его недавно ризничий Святого Гроба Евфимий, родом с Дарданелл. В 1890 году, на который приходилось наше путешествие, игуменом монастыря был иеромонах Пахомий, происходивший из Лаконии с Пелопоннеса. Этот Пахомий принял нас очень радушно и братски облобызал. Он поспешил рассказать нам многое о Мертвом море и об Иордане и о том, что Иордан в начале марта того года был в большом разливе. Действительно Иордан наводняется в марте месяце, поскольку тогда тают снега гор Ливанских, из которых истекает река Иордан. Часто он так сильно наводняется, что воды его поднимаются на 8 метров и выше. Все вокруг в пределах часа ходьбы, особенно к западу, превращается в беспредельное море. Однако такой подъем уровня вод не затягивается более чем на десять дней.

Поскольку со стороны левого берега Иордана на протяжении часа ходьбы и более местность является равнинной и илистой, то Иордан каждый год меняет свое русло. Часто он разделяется на два рукава, так что образует остров с деревьями и камышами. Именно так случилось и в тот год. На расстоянии получаса ходьбы от того места, где ежегодно на Богоявление происходит Великое водоосвящение, по направлению к Мертвому морю Иордан разделился на два русла, которые через 1500 метров вновь соединялись в одно, и так образовался небольшой остров, покрытый ивами и камышами. Пахомий пробрался на этот остров на маленьком челне, который соорудил из ив, растущих везде по Иордану, расчистил большую часть его от мусора, принесенного на него Иорданом, и насадил прекрасный огород, в котором выращивал дыни, арбузы, кукурузу и другие овощи, необходимые для монахов.

В Фомино воскресенье мы оставались в обители аввы Герасима. На следующий день ранним утром отправились на реку Иордан и на челне Пахомия переправились на остров, который отличался необыкновенной красотой. По всему краю острова возвышались ивы, которые Пахомий оставил нетронутыми, а на деревьях множество птиц пели каждая своим голосом, среди которых выделялся голос соловья. Множество горлиц летали с одного дерева на другое, над вершинами деревьев рассекали воздух направлявшиеся к Мертвому морю дикие гуси. Справа и слева было слышно тихое течение струй Иорданских, а огород Пахомия находился во всей своей красе, поскольку благодаря почве, состоящей из иорданского ила и освежаемой испарениями от реки, зелень была весьма оживленной. Мы сидели под тенью ив и слушали Пахомия, повествующего о чуде избавления от саранчи.

Пахомий рассказал следующее: «Когда за Иорданом появилась саранча и стала продвигаться к Иордану, я стал беспокоиться о своем огороде, поскольку насекомые опустошали всю местность. Придя в отчаяние от мысли, что саранча уничтожит мой огород, я прибег к Божественному промыслу. Что я сделал? Взяв бутылки, которые остались у меня в монастыре от лекарств, я тщательно промыл их и наполнил Великой Агиасмой⁸. Затем принес их на свой огород и, прочитав молитвы ко святому мученику Трифону, поставил их на четырех углах огорода. И, о чудо! Ни одна саранча не вошла внутрь огорода, а вне его поела до основания все колючки и листья ив.

Этот удивительный человек, иеромонах Пахомий, был первым, кто своей чудотворной силой получил от турецкого правительства привилегию иметь на Иордане свой пароход. Причина такой привилегии была следующей. Одна из жен палестинского Рауп-паши занемогла тяжкой болезнью. По совету врачей паша отправил свою супругу на отдых в Иерихон. А поскольку эта ханша была одной из любимых Раупа-паши, то в Иерихон она прибыла в сопровождении многих служанок и служителей.

Пахомий, услышав о ней, надел монашескую скуфью и, взяв свой походный посох и маленькую иконку Предтечи, отправился в Иерихон. Придя в гостиницу, в которой остановилась ханша, он попросил ее служанку известить госпожу о том, что пришел некий монах-пустынник, который желает с ней поговорить. Ханша с большим уважением приняла Пахомия, который дал ей выпить иорданской воды и, показав ей икону Иоанна Предтечи, указал поместить ее в изголовии, пообещав, что через несколько дней она совершенно исцелится. Действительно, по прошествии нескольких дней она исцелилась и возвратилась в полном здравии в Иерусалим. Там она рассказала супругу, что исцелил ее монах Пахомий. Паша захотел вознаградить Пахомия и призвав его, спросил, что он хочет за исцеление ханши. Пахомий испросил разрешения иметь монопольную привилегию владения пароходом на Иордане. Паша походатайствовал в Константинополе, и ему удалось получить фирман у Султана, по которому Пахомию предоставлялась исключительная привилегия иметь на реке Иордане и на Мертвом море пароход «Господин Пахомий».

В краткий срок по заказу Пахомия плотники соорудили ему из деревьев, растущих по берегам Иордана, корпус парохода. Затем он купил в Берите⁹ пароходный двигатель, механик установил его на судне, и вот пароход Пахомия плавает по Иордану и Мертвому морю. Однако это предприятие вовлекло Пахомия в долг, составляющий три тысячи турецких лир, и он вынужден был продать свою привилегию Иерусалимской Патриархии с тем, чтобы Патриархия уплатила его долг.

Но оставим пароход Пахомия рассекать воды Мертвого моря и вернемся к нашему рассказу.

Мы сидели на острове под сенью ив, шел 11-й час дня. Накрыв стол поверх травы, мы пообедали. После обеда Корнилий и иеромонах Панкратий прилегли отдохнуть на траве, а Каллистрат ходил по острову в поисках места подходящего для рыбалки. Я стоял и разглядывал местность за Иорданом, а Пахомий отправился в монастырь, поскольку ожидал паломников, С нами был и послушник Герасим, Я сказал Герасиму:

– Отец Герасим, можешь перевести меня на челне на ту сторону Иордана и приплыть за мной, когда я тебя позову?

– Как благословите, – ответил Герасим, и через несколько минут мы были на противоположном берегу.

– Ступай, – сказал я ему, – и когда будет нужно, я тебя позову, чтобы ты приплыл за мной.

Так Герасим вернулся на челне на остров, а я остался за Иорданом. Пройдя около пятидесяти шагов, я оказался в непролазной чаще! Кусты и тростник образовывали непроходимую стену, достигавшую двух и даже трех метров. Будучи не в силах продвинуться вперед, я решил вернуться назад и позвать Герасима, чтобы он приплыл забрать меня, поскольку боялся нападения какого-нибудь зверя из тех, что обитают по берегам Иордана. В то время как я пытался выбраться назад, из кустов выпрыгнул заяц, за которым гнались два шакала. Свернув к Иордану, я продвигался с большой осторожностью, поскольку, как уже говорил, меня охватил страх. Слева был Иордан, а справа – непроходимая стена из тростника и колючего кустарника.

Пройдя немного вперед, я увидел возвышавшийся над кустами и тростником холмик, отстоявший от Иордана примерно на пятьдесят шагов. Я решил подняться на холмик и оттуда позвать Герасима, поскольку, заплутав в лесу из колючего кустарника и тростника, уже не знал, как вернуться в то место, на котором я высадился на берег. Пройдя с большими усилиями около двадцати шагов, я устал от этой битвы, – мои руки и ноги были истыканы колючками и кровоточили, а одежда во многих местах была разорвана. Утружденный этой напряженной борьбой, я присел под холмом, чтобы передохнуть, но какой там отдых? Ведь я знал, что местность полна диких зверей!

Спустя несколько минут я вновь начал подъем на холм. Взбираясь, я стал петь, но, пожалуй, не от вдохновения, а от страха. Продвигаясь с трудом и со страхом по причине кустов и колючек, с пением «Во Иордане крещающуся тебе Господи...», я услышал голос:

– Кто ты, человече, что нарушаешь мой покой?

Я так испугался, что чуть не упал ниц, но тут же в моей голове промелькнула мысль, что это может быть какой-нибудь пустынник, живущий в этой непроходимой чаще, и ответил:

– Я грешный человек, ища Бога, вышел в эту пустыню, но кто есть ты и что делаешь здесь?

– И я человек и ушел от мира, чтобы Бога обрести. Но поскольку понимаю, что Бог послал мне тебя для беседы, поверни немного вправо – там есть тропинка – и иди сюда. Я буду ждать тебя, провожу в свое жилище, чтобы побеседовать и потом опять отведу на Иордан, чтоб ты вернулся к своим друзьям.

Услышав это, я весьма обрадовался и, найдя тропинку, подобно жаждущему оленю стал прыгать по ней вверх.

Когда я достиг вершины холма, таинственный человек сказал мне:

– Не двигайся дальше, стой на месте.

Я встал, не двигаясь, на расстоянии всего лишь пяти шагов от него.

Приглядевшись, над одним из камней я увидел лицо, тощее и выжженное солнцем совсем без бороды. На голове были черные волосы, отброшенные на спину и скрепленные веточкой дрока¹⁰. Встав, человек сказал: «Следуй за мной». Тогда я увидел его фигуру: он был среднего роста, одет в монашескую одежду – старую и оборванную, доходящую до колен. Во многих местах она была зашита нитями дрока, ноги были голы и на них были видны следы от заживших ран.

В то время как мы молча продвигались вглубь, меня охватывала буря помыслов, я спрашивал себя: «Кто этот незнакомец? Мужчина или женщина? Добрый человек или злодей, убегающий от правосудия?» Пройдя между колючек и кустов по дорожке, проделанной таинственным человеком, минут через двадцать мы оказались в скалистом месте. Переместив связку из ветвей кустарника, он сказал мне: «Проходи». Наклонив голову, я прошел через какой-то проход, как через дверь, устроенную между кустарником, терном и другими колючками. Он, закрыв проход связкой кустарника, подошел ко мне и сказал: «Иди к скале, которая напротив, в ней мое жилище».

Пройдя несколько шагов, я оказался перед пещеркой, примерно шесть метров глубиной и пять шириной. Перед входом в пещеру в землю были вбиты столбы из стволов деревьев, вершины которых раздваивались в верхней части. Поверх раздваивающихся столбов были положены балки, простиравшиеся в длину до скалы и острием вонзавшиеся в нее, другие балки лежали сверху поперек, поверх были положены ветви кустарника, так что на три метра от входа в пещеру была прекрасная тень. Справа и слева находились камни, заменявшие место для сидения, на которых можно было с удобством расположиться. Пока я разглядывал внешнее убранство пещеры, незнакомец сказал мне:

– Это мое жилище, в котором я проживаю уже шесть лет и надеюсь жить здесь и далее, если Бог благоволит. Давай пройдем внутрь пещеры, чтобы тебе увидеть изнутри мое жилище. Там, в прохладе, я расскажу тебе как оставил мир и иже в мире, и пришел в эту пустыню».

Войдя в пещеру, я заметил висевшую у стены монашескую рясу, маленький кувшин для воды, один глиняный сосуд для приготовления пищи, и другой крашенный металлический, деревянный таз, деревянную миску и другие предметы, среди которых был изогнутый нож. Слева и справа в пещере были расположены два камня, служившие сидениями, в углу пещеры подстилка из сена, а в восточной ее части Крест, рядом с которым находились монашеские четки и маленькая иконка Божией Матери.

Пока я разглядывал внутреннее убранство пещеры, он сказал:

– Присядь на этот камень, чтобы нам поговорить, ведь с того момента, как я пришел в это место, я не говорил с человеком. Я хочу дать тебе и некоторые записки с описанием моей жизни, если ты дашь мне обещание, что пока находишься в Палестине...

В этот момент я перебил его и сказал:

– До конца своей жизни я пребуду на Святой земле.

– О! Ты ошибаешься. Совсем скоро ты уедешь из Палестины, поскольку у тебя другое предназначение. Ты нужен свободной Греции, чтобы насладиться тем, чего ты искал. (В тот момент я пристально посмотрел в глаза незнакомцу, поскольку понял, что он знал тайны моего сердца). Никому обо мне не рассказывай, ни о том, что ты меня встретил, ни о том, что услышишь из моих уст, мои записи, которые я тебе дам после нашей беседы и твоего обещания, никому не доверяй.

Я пообещал, что исполню его повеление:

– Рабе Божий, доколе я нахожусь в Палестине, я никому не расскажу то, что ты мне доверишь.

– Называй меня не раб, а раба, поскольку я женщина многострадальная и странница, как говорит Гомер через Одиссея.

Я был потрясен, услышав, что это женщина, и стал всматриваться в нее с изумлением. Себе я говорил: «Женщина! Но как же она так преобразилась?»

– Почему ты удивлен, что я женщина? – спросила она. – Что ты хочешь? Чтобы я тебя обманула? Да, в мирской жизни я это скрывала. Но в том положении и на том месте, на котором я нахожусь теперь, мне не позволительно обманывать. К тому же, с первой минуты встречи я поняла, что ты священник и решила исповедаться пред тобой и рассказать тебе мои приключения.

По правде, на мгновение я засомневался, что ты действительно женщина, но сейчас уверился, что ты говоришь правду. Видно ты много страдала в миру, раз так мудро поступила, оставив и возненавидев его и вселившись в этой пустыни. Чтобы упоминать слова из Гомера, ты, конечно, получила хорошее образование. Я прошу тебя рассказать о себе, поскольку сгораю от нетерпения услышать о том, как ты пришла сюда и каковы были причины, которые подтолкнули тебя к этому. Обещаю, не только не говорить о тебе все то время, пока я нахожусь в Палестине, но и не уходить отсюда, пока не услышу о тебе всего.

– Да, – сказала она мне, – я доверяю тебе, поэтому ничего не скрою. Но если нас застигнет ночь, ты должен будешь уйти. А завтра вновь приходи сюда, но не на челне, а по тому месту, которое я тебе покажу. Там река становится достаточно широкой и ты сможешь вброд перейти на другой берег. Но если ты останешься здесь на ночь, твои товарищи будут думать, что ты заблудился.

– Хорошо, – ответил я.

– Но давай начнем, – сказала она, – повествование, хотя мои записки, которые я тебе передам, содержат пространный рассказ о том, что я тебе поведаю.

Мой отец, как он сам об этом много раз рассказывал, был родом из свободной Греции, а точнее – с острова Кефаллиния. В юном возрасте он в поисках счастья покинул свободную Грецию и вышел за ее пределы. Объездил множество мест – порой его сопровождала удача, порой несчастье – и прибыл наконец в Сирию, в город Дамаск. Он открыл в Дамаске магазин, и дела у него шли очень успешно. По прошествии некоторого времени женился на моей матери Диамандо. На втором году их брака, как видно из записок моего отца (несмотря на малограмотность, он был очень пунктуальным и всегда записывал события своей жизни в дневнике, который достался мне по наследству), 7 января I860 г. родилась я. Поскольку мой крестный, житель Дамаска, был арабоязычным, он назвал меня Дзанде, что в переводе на греческий язык означает Фотиния. А отец мой называл меня Яннулой, а иногда Яннисом, поскольку родилась я в праздник Иоанна Предтечи, к тому же, как он говорил, его отца, то есть моего деда, звали Иоанн.

На шестом году моей жизни, после продолжительной болезни скончалась моя мать, не оставив другого ребенка, кроме меня. Отец мой, с большим трудом перенося смерть жены, закрыл магазин и через два месяца, забрав меня с собой, уехал в Египет. По прибытии в Александрию, он не открыл там никакого другого торгового магазина, но совместно с другими купцами занялся торговлей колониальными продуктами. Меня он поселил в одну греческую семью, чтобы я хорошо выучила греческий язык и начальную грамоту от учительницы Фросы. Она была подругой семьи и с ней отец договорился о жаловании, чтобы она преподала мне начальную греческую азбуку. Я не могу передать тебе любовь моего отца ко мне! Он, можно сказать, дрожал надо мной, чтобы со мною не приключилось ничего плохого. Когда он уезжал в Верхний Египет, или в Измаилию или в другое какое место по торговым делам, он каждый день писал семье, в которой я жила и спрашивал: «Как поживает мой Яннис?» Если проходили три дня и он не получал ответа, тогда отправлял телеграмму со следующими словами: «Мой Яннис здоров?» Если сразу не получал ответа, то оставлял работу и спешил в Александрию. При входе в дом он кричал в какой бы то ни было час: «Мой Яннис, мой Яннис!» А я бежала и падала в его объятия с криком: «Папа, папочка!» и целовала его руки. Он, заключив меня в свои объятия, целовал и ласково меня гладил. Настолько имя Яннис стало преобладать, что все в доме и все знакомые стали меня называть этим именем.

Торговые дела моего отца были успешны. Мои успехи в уроках и телесном развитии были также достаточно хороши. На третьем году нашего пребывания в Александрии мой отец поехал по работе в Верхний Египет и пробыл там около трех месяцев. Во время отсутствия моего родителя я заболела, не имея никакого заболевания. Говорю, не имея заболевания, поскольку у меня не было никакой телесной болезни, но желание видеть своего отца меня мучило настолько, что я впала в меланхолию, перестала играть в детские игры и во сне и наяву произносила: «Папочка, папочка, ты где?»

Хозяин дома, по имени Георгий, испугавшись, что со мной может приключиться нечто плохое, послал моему отцу телеграмму, чтобы он возвращался в Александрию, поскольку Яннакис печалится. Как только отец мой получил телеграмму, он тут же бросил дела и поспешил в Александрию, напуганный и обеспокоенный. Добравшись до дома в первом часу дня, он от входа закричал: «Яннис, Яннис, Яннакис!», но Яннакис не отвечал, поскольку принял по совету врача хинина и лежал в своей кровати погруженный в сон, не естественный, а происшедший от воздействия лекарства. Отец мой, перепрыгивая через две-три ступеньки по лестнице вверх, мгновенно оказался в передней. С криком «Яннакис» он устремился к комнате, где я спала. Хозяйка дома Кате услышала его крик, но не успела ничего сказать. Он оказался в моей комнате, позади его хозяйка дома и служанка. Отец не мог сдержаться и с плачем и криком «Яннакис» схватил меня в свои объятия и стал целовать меня. Хоть я и находилась в глубоком сне, но открыла глаза и, увидев перед собой любимого отца, начала плакать и кричать: «Папа, мой папочка!» и целовать ему руки и гладить лицо. Эта сцена продолжалась около пяти минут. Он положил меня на кровать, я стала кричать: «Папа, папенька, не уходи!», а он от слез не мог ответить.

В тот самый момент пришел врач и, осмотрев меня, сказал, что кризис миновал, но по обыкновению врачей посоветовал сменить на некоторое время климат. Отец мой, выслушав слова врача со вниманием, не стал терять времени, но тут же послал телеграмму в Верхний Египет, что по некой причине он не может продолжить работу. Спустя несколько дней в Александрию приехал компаньон моего отца, с которым он вступил в соглашение, и не прошло 15 дней, как мы были готовы к путешествию в Пирей. Прежде чем пуститься в путь, он купил мне форму моряка на девятилетнего мальчика, поскольку мне шел тогда 9-й год.

На следующий день мы простились с домашними и друзьями и сели на русский теплоход, уходивший в полдень в Смирну. Мы занимали места первого класса, а я походила на мальчика, морячка 10-и лет, так как отец мой одел меня в мужское платье и купил мне маленькую трость. Сделал он это из чрезмерной ко мне любви и, как я поняла позже, для большей, как он полагал, моей безопасности, хотя он уже никогда не оставлял меня одну. Когда мы покидали Александрию, я уже почти выздоровела. Море было голубым, небо чистым, а луна магически отражалась в спокойном море. На теплоходе были заполнены не только места первого и второго класса, но его палуба и трюм были полны русских паломников, возвращавшихся из Иерусалима, куда они ездили ради поклонения святыням. А я во время всего плавания была очень счастлива.

Многие из пассажиров звали меня и говорили: «Яннакис иди сюда, мы дадим тебе сладкого». Но поскольку отец мой запретил мне брать что-либо от посторонних, я отказывалась от предлагаемого угощения. Другие, чаще женщины, говорили моему отцу: «Какой красивенький мальчик! Он как девочка прекрасен! Пусть растет Вам на радость, господин Герасим».

На протяжении всего плавания я без устали играла, прыгала, смеялась, пела песни, которым меня выучила учительница Фросо в Александрии. Когда какая-нибудь из дам говорила мне: «Яннакис, иди сюда, я поглажу тебя по головке», я отвечала: «Нет, нет!» – и бежала в объятия своего отца и целовала ему руки и лицо. Я непрестанно осыпала любимого отца вопросами. Доехав до Смирны, мы пересели на другой теплоход той же компании, который на другой день, то есть 10-го мая, отправлялся в Пирей.

Стоя на палубе, мы глядели на лодки, рассекавшие море, и вдруг неизвестно откуда на теплоходе появилась бабочка. Увидев ее, я бросилась ей вдогонку, чтобы поймать. Я кричала: «О, о, бабочка!» Бегала туда-сюда, смех, радость, прыжки, крики! В конце концов я ее поймала. Отец мой от радости расплакался, я же в растерянности спросила: «Папочка, ты плачешь из-за бабочки? Хочешь, я ее выпущу? Ты расстроился из-за того, что я ее поймала?» «Нет, мой Яннакис, – это я от радости, что ты полностью здоров».

Через два дня мы прибыли в Пирей. Когда сошли с корабля, моей радости не было предела, ведь я находилась в Греции. Большое впечатление на меня произвело то, что все вокруг говорят по-гречески. Я спросила своего отца: «Отец, здесь не говорят по-арабски?» «Нет, – ответил он мне, – здесь нет арабов». – «Как здорово, – сказала я, – все говорят по-гречески». Отец снял номер в гостинице Петруполя в Пирее до тех пор, пока мы не найдем подходящего жилья. Первой заботой моего отца было найти учительницу или учителя для моего обучения. Тогда же отец сказал мне, чтобы я никому ничего о нас не рассказывала, в том числе того, что я девочка. Найдя учительницу по имени Аглаиа, он договорился с ней, чтобы она обучала меня на дому до сентября. В сентябре он записал меня в Греческую школу, в которую я поступила по результатам вступительных экзаменов. Мне шел тогда десятый год. Записали меня в школу с именем Иоанн Герасиму, поскольку в Турции, также как и в Аравии вместо фамилий используют имя отца, так, например, отец мой назывался Герасим Иоанну. Мы оставили и учительницу, чтобы она готовила меня к урокам.

Отец мой, будучи не в силах пробыть без меня даже несколько часов, приходил в школу и спрашивал у директора, как обстоят мои дела с учебой и прилежный ли я ученик. Слыша от директора, что я успешно продвигаюсь в науках и отличаюсь прилежанием, он весьма радовался. А я с ревностью посещала все дисциплины, в том числе и гимнастику.

В школе обучалось и несколько девочек, три из них были в одном классе со мной. Однажды одна из них по имени София попросила у меня тетрадь, чтобы переписать греческий перевод, поскольку она отсутствовала на предыдущем уроке. Я с неудовольствием выслушала ее просьбу и спросила: «Почему ты не просишь у кого-нибудь другого?» «Потому, – ответила она, – что считаю тебя самым симпатичным из всех других учеников». Я посмеялась, не поняв смысла ее слов, и дала ей тетрадь, которую она забрала до следующего дня. В тетради у меня была написана песенка, которой меня научила моя домашняя учительница, и начиналась она следующими словами:

«О, весна с цветами благоухающими,

Украшающими поля и леса девственные».

Когда София прочла эту песенку, она подписала под ней:

«Бабочка по цветам порхает

И сердце мое по тебе играет».

На следующий день она вернула мне тетрадь, выражая бесконечную благодарность, я забрала ее, не заметив того, что в ней написано. Придя домой и увидев написанное в моей тетради, я настолько разгневалась, что выдрала тот лист и уже никогда не давала Софии своей тетради.

Тот год я закончила с оценкой «весьма хорошо». Никому не приходило в голову, что я девочка, поскольку я настолько изменилась, что и в гимнастике, и в других играх я была наравне со своими одноклассниками. Характер мой походил на мужской. Для того, чтобы дать тебе это понять, я приведу один лишь пример: накануне Нового года мы с моим отцом обошли в Пирее много магазинов, где продавали различные игрушки. Отец мой предоставил мне выбор купить то, что мне нравится. И что же, ты думаешь, я купила? Игрушечный пистолет, красивую тросточку, большой мяч и другие вещи, все для мальчиков.

В одном из магазинов мы встретили Софию вместе с матерью. Завидев меня, София сказала ей: «Вот мой хороший одноклассник, господин Иоанн со своим отцом». Подойдя к нам, мать Софии Екатерина сказала отцу: «Многая лета¹¹, господин Герасим, пусть растет тебе на радость твой Яннакис. Как мне рассказывает София, он из хороших и прилежных ребят». Мой отец поблагодарил ее. София подошла ко мне и спросила: «Яннакис, какие игрушки ты купил? Придешь к нам домой в эти праздничные дни? У нас будут другие девочки и мальчики, и можно будет поиграть. Моя мама тебя любит. Я ей говорила, что ты хороший». Тут мать Софии говорит: «Господин Герасим, отправь его как-нибудь к нам, мы живем в Терпсифее, напротив храма св. Константина». Для того, чтобы отец мой не пообещал, я сказала: «Я не приду, мне надо заниматься». Тогда София посмотрела на меня жалобным взглядом и сказала: «Так что, мы не позанимаемся вместе?» Я опять ответила: «Нет». Тогда отец мой сказал: «Раз он не хочет, я не могу его заставлять». Мать Софии спросила: «Господин Герасим, где вы живете?» Отец ответил: «На улице Аристотеля, 35». Мы попрощались и пошли домой. Я была полна счастья от купленных игрушек.

С оценкой «весьма хорошо» я закончила Греческую школу. Забыла сказать тебе, что на летние каникулы мы уезжали иногда на остров Спецес для отдыха на море, а порой на Идру, Мефану или на Сирое. Во время нашего пребывания на Спецесе или на Идре мы купались в море. Для того, чтобы совершенно преобразиться в мальчика, я проводила много часов под солнцем. Когда в конце августа мы возвращались в Пирей, я была черна от загара и полна сил. Мы прожили в Пирее четыре года. Отец мой торговал различным товаром из Египта и Японии, который присылали ему из Порт-Саида. Мне шел 14-й год, когда меня записали в гимназию. С тех пор мой отец называл меня: господин Иоанн. Я спросила у него: «Почему ты зовешь меня господин Иоанн и не называешь меня как прежде Яннакис?» Он ответил: «Потому что теперь ты вырос не только годами, но и в знаниях».

В тот год, когда я поступила в гимназию, София была принята на пансионное обучение в Арсакион. Я об этом не знала, впрочем, меня это не интересовало, поэтому я никогда о ней не спрашивала. Накануне Нового года мы встретились с ней в магазине Дионисаки. Увидев меня, она подбежала ко мне, сжала мне руку и стала говорить: «Многая лета, Яннаки, на праздник святого пророка Иоанна я приду поздравить тебя с именинами. До свиданья, и желаю тебе счастья в Новом году». На этом мы и расстались. Купив красивую тросточку, серебряные часы и всякие другие вещи, мы с отцом вернулись в дом, где мы жили. Нас встретила наша добродушная домохозяйка Мариго, отличавшаяся крупным телосложением. Обратившись ко мне, она сказала: «Яннакис, ты купил очень хорошие вещи. Многая лета, господин Герасим, пусть живет тебе на радость твой Яннакис». Мы так же пожелали ей здоровья в Новом году и вошли в дом. Отец мой, придя в хорошее настроение от радости за меня, начал петь колядки с акцентом Ионических островов. А я побежала к нему в объятия и гладя ему бороду сказала: «Прекрасно, я тебе сделаю новогодний подарок».

Наступил праздник пророка Иоанна Предтечи. Отец мой с помощью нашей служанки Панаёты приготовил дом и купил много сладостей. Я украсила зал для приема гостей цветами, как искусственными так и живыми, и расставила по углам горшки с фикусами и бегониями, которые купила наша домохозяйка Мариго. На следующий день у нас было много гостей, среди них был директор гимназии с одним из преподавателей. В три часа по полудни пришла София со своей матерью, которых я встретила у входа в дом и проводила в зал, где их принял с большой любезностью мой отец. Мать Софии села в кресло рядом с моим отцом, и у них завязался разговор. София в моем сопровождении разглядывала цветы и другое убранство гостиной.

«Яннакис, – спросила она, – кто расставил там эти цветы?» Я ответила: «Я». – «Ах, как красиво! Ой, как ты похож на себя на этой фотографии! Яннакис, не дашь ли мне на память одну фотографию?»

– А ты?

– Завтра же я тебе пришлю свою.

– Но позволительно ли тебе, ученице Арсакиона, иметь фотографию молодого человека, который не является тебе родственником?

– Да что ты говоришь? У всех девочек есть фотографии ребят.

В то время как мы разговаривали, мать Софии встала, чтобы пойти домой.

– Мама, почему ты спешишь?

– Разве вы еще не закончили? – спросила Софию мать. Мне она сказала: «Яннакис, желаю тебе здоровья, многая лета и отличных успехов в учебе». А София, прощаясь со мной, говорила: «Яннакис, не забывай писать мне. Я буду ждать твоего письма в Арсакионе». С этими словами они ушли. Я проводила их до внешних дверей и вернулась вся красная в гостиную, где был мой отец.

Наступил конец учебного года, настало время экзаменов, которые я сдала на отлично, получив общую оценку «Девять» – 9. Отец мой в великой радости получил поздравления от преподавателей и друзей. Я получила письмо и от Софии с такими словами: «Господин Иоанн, ты не можешь представить, какую радость я испытала, узнав от моей матери, что ты с отличием сдал все экзамены. Поздравляю тебя и желаю тебе еще больших успехов. Твоя бывшая одноклассница София».

Около 15-го июля мы отправились на Идру, поскольку в Пирее была нестерпимая жара. Мы сняли две комнаты в гостинице. Там я познакомилась со многими дамами и господами, в первую очередь с госпожой Аспасией Ладиану и Архонту, дочерью Михаилицены, с господином Ладианом и другими. Идра – скалистый и безводный остров, там есть мужской монастырь пророка Илии, а также несколько женских, где подвизаются монахини.

Лишь один раз мы посетили монастырь пророка Илии, а в женских бывали частенько, особенно часто ходили на ночные службы в монастырь Св. Троицы. Монахини этой обители произвели на меня такое впечатление, что если бы это было возможно, я осталась бы там и приняла постриг, чтобы никогда с ними не расставаться. Настолько меня очаровали их достойный почитания нрав, благопристойное одеяние, чистота в монастыре и в храме, умилительные службы и всенощные бдения, что я часто посещала монастырь. Возвращаясь из монастыря, я говорила своему отцу: «Отец, насколько хороший человек монахиня Матрона! А Пелагия, разве она не святая? Она дала мне Житие преподобной Марии Египетской и я его прочла. Какую благодать получила эта святая! Она как птица по воздуху переходила Иордан!». Отец улыбался и говорил мне: «Яннакис, из тебя почти сделали монахиню». – «Но разве это плохо, отец?» – «Да, хорошо, но ты будешь учиться». – «Хорошо, отец, но я спою тебе тропарь, которому меня научила преподобная Пелагия: «В тебе мати известно спасеся еже по образу..."». Отец мой засмеялся: «А, ты стал и певчим». – «Но ведь это прекрасно, отец, не так ли?»

В это время пришел почтальон и спросил: «Иоанн Герасиму здесь проживает?» – «Да, здесь, а что произошло?» – «Ему письмо».

Я подбежала и выхватила письмо из рук почтальона. Отец мой говорит: «Ну-ка неси его сюда, оно видно от барышни Софии». Я стала читать надпись на конверте и, узнав почерк, хотела его порвать, но отец, поняв мое намерение, закричал: «Не рви его, давай посмотрим, что она пишет. Ведь наверняка там есть новости из Афин и Пирея». Я вскрыла письмо и стала потихоньку его читать. «О, она пишет мне, что она тоже станет монахиней!». С гневом я бросила письмо на стол. Отец мой взял его и со смехом начал читать. Я же, теребя его бороду, шептала: «Глупая, дурная».

«Господин Иоанн, я пишу тебе из Фреатиды, где нахожусь с моими мамой и папой. Сейчас восемь часов вечера, я стала всматриваться в море и мне показалось, что я вижу остров Идру и тебя, сидящего у волны! Видишь, я пишу тебе карандашом. Ах, если бы я могла стать на миг рыбкой и приплыть к тебе на волне! Я сказала бы тебе: «Как жаль! Ну почему я лишена возможности видеть тебя, Яннакис, мой золотой мальчик"».

«О, – сказал отец, смеясь, – рыбка, мальчик, о монашестве ни слова», а я всё шептала: «Глупая!». «Давай почитаем дальше», – говорит мой отец. – «Вчера мы были на Эгине, провели прекрасно время. Когда вы приедете, я расскажу вам много новостей. Твоя бывшая одноклассница София...» – «Пожалуй это письмо мы покажем старице Пелагии». – «Нет уж», – ответила я. Отец мой понял, что я расстроилась и сказал: «Господин Иоанн, София написала тебе простодушно, как своему однокласснику. Поэтому и ты, чтобы не показаться невежливым, должен послать ей открытку с видом Идры». Я так и поступила.

Мы пробыли на Идре до 20-го августа и вернулись в Пирей. Я была угрюма, поскольку от общения с теми преподобными монахинями во мне произошла невидимая перемена. Я желала монашеского жития, а поэтому не хотела выходить из дома, как то было раньше, для прогулок и развлечений.

На третий день после нашего приезда в Пирей, в 4 часа дня, когда я еще спала, ко мне вошла Панаёта и сказала: «Заходила София со своей матерью, они шли к кому-то в гости и сказали, что в 8 вечера будут в Фреатиде и если вы желаете, можете там с ними встретиться». – «Хорошо», – ответила я.

Около шести вечера вернулся отец. Панаёта сказала ему о визите госпожи Екатерины и Софии. Я была занята чтением вечерней газеты, когда услышала, что меня зовет отец: «Господин Яннис, господин Яннис!» – «Да, папа, бегу», – и я поспешила к нему. «Госпожа Екатерина сказала нам, что ждет нас в 8 вечера во Фреатиде, пойдем?» «Как скажешь, пап». – «Давай сходим, мне нужно немножко проветриться, поскольку я утомлен торговыми счетами».

В 7.30 мы вышли из дома и пошли по направлению к Фреатиде. Там мы зашли в кафе, отец заказал кофе, а я лимонад. Около 8.30 пришла госпожа Екатерина с Софией: «О, добро пожаловать. Как вы провели время на Идре?» – «Хорошо, только я от солнца весь почернел». – «Тьфу, чтоб не сглазить, – говорит мать Софии, – ты поправился». Мой отец заметил: «Это свежий воздух пошел ему на пользу». София спросила: «Вы хорошо отдохнули на Идре, Яннакис?» – «Отлично, я ходил часто в женский монастырь Святой Троицы на всенощные бдения. Какие там добродетельные монахини! А старица Пелагия дала мне прекрасную книгу, где между прочими есть и житие Марии Египетской». Отец мой, чтобы подтрунить над Софией, сказал: «Они чуть не сделали Яннакиса монахом! Если бы меня не было рядом, всё, Яннакис был бы уже монахом». – «Фу, – говорит София, – эти монахини сплошные лицемерки! Знаешь господин Яннакис, никто из хороших девиц не идет в монахини. Только безобразные на лицо, те, которых никто не хочет, только такие и идут в монастырь, чтобы якобы стать святыми!» – «Нет, – сказала я, – совсем наоборот, они очень красивы и добродетельны». – «Они понравились господину Яннису», – сказала мать Софии, а София сказала: «Перестаньте говорить о монахинях, я больше не хочу слышать об этих существах... Когда я получила твою открытку, которую ты мне послал с Идры, у меня дома были две мои одноклассницы. Ты не можешь представить как я была рада! Они также взяли в руки твою открытку и сказали – по почерку видно, что ты благородный юноша».

Проведя в болтовне более часа, мы отправились домой, а они к себе, довольные встречей.

В сентябре мой отец решил поехать в Константинополь, а оттуда в Браилу. Он взял меня с собой, поскольку был не в силах переносить долгую разлуку со мной. В конце сентября мы прибыли в Константинополь и прожили несколько дней в гостинице. Однажды отец спросил: «Яннакис, хочешь, запишу тебя в Высшую народную школу¹³, чтобы тебе не потерять года?» – «Нет, отец. Через несколько дней ты уезжаешь в Браилу и, возможно, задержишься там. Поэтому давай поедем на остров Халка, и там я запишусь в Коммерческую школу или в Богословскую». Так мы и поступили. Халкинская Богословская школа оказала на меня большое впечатление, мне нравилось скромное одеяние учащихся, порядок в церкви и проповеди, которые читали по воскресеньям ее выпускники.

Поскольку я выразила желание учиться в Богословской школе, мой отец договорился с двумя преподавателями, чтобы они давали мне частные уроки. Если бы мы остались на следующий год в Константинополе, я смогла бы после такой подготовки поступить в этот институт на второй курс.

Отец снял для меня на Халке квартиру в гостинице с пансионным проживанием и отправился в Браилу. Частные уроки давали мне Леандр Арванитакис и архимандрит Феофил (Антониадис). Я ходила в Школу не только по праздникам, но и на буднях, слушала лекции и разговаривала с учащимися, поэтому решила одеться в монашеское одеяние и отпустить волосы. В конце ноября вернулся мой отец и застал меня уже молодым монахом, к тому же хорошо подкованным в богословских науках. После экзаменов я вместе с отцом вернулась из Константинополя в Афины, Рассказываю тебе все эти подробности, чтобы ты понял, что я жила как мужчина в миру, а не в монастыре, как преподобные Пелагия, Евфросиния и др. Обо всем, о чем тебе рассказываю, и о всех перипетиях моей жизни в подробностях ты сможешь узнать из моих дневников, которые отдам тебе позже.

Уже поздно, поэтому давай я отведу тебя на то место, где расширяется русло реки, а завтра утром приходи туда, Я буду ждать тебя на том месте, чтобы продолжить наш разговор. Затем отведу тебя туда, где ты высадился из лодки, и ты позовешь брата забрать тебя, ведь день подошел к концу и твои друзья волнуются.

Она показала мне место брода, и мы договорились о пароле. Я должен был спеть «Во Иордане крещающуся Тебе Господи» и остановиться, а она продолжить «Троическое явися поклонение» и т.д. Потом Фотиния отвела меня на то место, куда меня привез послушник Герасим и я стал кричать: «Отцы, лодку, лодку». Они услышали меня и ответили с острова: «Сейчас, сейчас». Через некоторое время послушник Герасим приплыл на лодке и забрал меня. Герасим сказал мне: «Мы очень беспокоились, что с Вами случилось нечто плохое». – «Ах, не спрашивай, как бродил я между кустами и колючками!». Когда мы приплыли на остров, отцы подбежали ко мне и первым отец Корнилий: «Как ты провел время в Перее? Почему ты задержался? Посмотрите, во что превратилась его ряса!». А Каллистрат говорит: «Ах, видно ты нашел в Перее сокровище, то есть пустынника. Разве вы не видите, что лицо его сияет от удовольствия?» Они приготовили мне кофе, а я рассказал им о том, как я бродил, заблудившись в колючем кустарнике, как бежали два шакала за зайцем, как видел большую змею в камышах под тенью от ивы. О пустыннице не сказал ни слова.

Я выпила кофе и на закате солнца мы отправились в монастырь аввы Герасима. В окрестностях Иордана водятся дикие звери, поэтому мы решили обойти узкую дорогу и пойти дальней, но более ровной дорогой через источник аввы Герасима. Пока мы шли до источника, видели разных диких зверей: шакалов, лис... Наконец около 9.30 вечера мы дошли до монастыря. Монахи спали. Мы постучали во врата и нам открыли. Игумен Пахомий сказал: «Я думал, что вы остались на острове, мы уже вас не ждали, и поэтому у нас нет для вас ужина, можем лишь пожарить яйца с сыром». – «Мы не виноваты, – ответил Корнилий, – виновник отец Иоаким, который пошел за Иордан и там задержался». «За Иордан? – спросил Пахомий, – и ты не испугался диких зверей?». – «Я не видел ни одного, – ответил я, – только шакалов, змей и черепах». – «Ладно, хорошо что вернулся целым и невредимым!». А Каллиник сказал: «Мне не верится, что ты не встретил за Иорданом пустынника. Я вижу тебя постоянно задумчивым, а раньше у тебя этого не было».

Этот Каллистрат был монахом-подвижником, он подвизался три года в пещере над горным обрывом, за Иорданом в Кораке (небольшой городок, отстоящий от Иордана на два дня ходьбы, где проживают четыреста семей османских арабов и православных, говорящих на арабском языке). Христиане из Корака на веревке с вершины скалы спускали ему пищу. Раньше на том месте, где сейчас селение Корак, располагалось царство Ог, о котором говорится в Священном Писании. Поэтому Каллистрат имел представление о пустыннической жизни. После ужина мы прочли повечерие и отправились спать. Я размышлял о пустыннице и не мог заснуть. Я задавал себе вопрос: «Она на самом деле женщина или притворяется? Но этот человек по его нраву и виду кажется святым». Размышляя, я ждал с нетерпением рассвета, чтобы пойти продолжить наш разговор. Около часа ночи ударил колокол, созывая на утреннюю службу. Мы поднялись и пошли в церковь. В четыре часа утра закончилась утреня и Божественная литургия.

После утреннего кофе я сказал игумену Пахомию: «Я выйду из монастыря, чтобы побродить по пустыне и возможно задержусь. Не ждите меня к обеду». А остальные отцы после Литургии пошли отдохнуть. Пахомий сказал мне: «Не хочешь ли ты взять с собой несколько яиц, сыра и хлеба, вдруг проголодаешься или встретишь кого-нибудь голодного?». – «Да, конечно», ответил я и положил в торбу четыре маленьких хлебца, десять красных яиц, немного сыра и бутылку вина. Я отправился в путь, ничего не сказав моим друзьям.