Пастырь добрый. Служение Богу и Церкви прот. Владимира Недосекина

Образ буди верным: словом, житием, любовью, духом, верою, чистотою.

1Тим. 4:12

Не убойся положить начало доброго пути, вводящего в жизнь; пожелай только идти сим путем и, если окажешься готовым, тотчас благоустроится пред тобою путь...

Прп. Ефрем Сирин.

Из Писаний духовно-нравственных

Протоиерей Владимир Парменович Недосекин родился 25 марта 1926 года в деревне Новоселица Сямженского уезда Вологодской губернии в родовом доме Недосекиных.

Фамилия Недосекин известна с 1638 года и принадлежит к древнему типу славянских фамилий, образованных от личного прозвища Недосека. Традиция давать человеку прозвище в дополнение к имени, полученному при крещении, издревле существовала на Руси и сохранялась вплоть до XVII века. Это объясняется тем, что из тысяч канонических имен, записанных в святцах и месяцесловах, на практике использовалось не более двухсот, а в некоторых местах и того меньше. Зато неисчерпаемы были прозвища, позволявшие легко выделить человека среди многочисленных Иванов, Сергеев, Федоров. Добавляемые к крестильным именам прозвища со временем превратились в фамилии.

Можно предположить, что обладатель прозвища Недосека пострадал когда-то в бою во время военных действий, ведь в старину сражение нередко называли «сека», «сечь». Так, получивший в боях увечье, но оставшийся в живых воин положил начало роду Недосекиных¹...

О родословной Недосекиных рассказывает один из потомков рода протоиерей Павел Недосекин. «Название деревни Новоселица, где родился отец, говорит само за себя. Действительно, это было селение, где когда-то обосновались новые переселенцы. По семейному преданию, часть государевых крестьян была переселена Петром Первым – в связи с проводимыми им экономическими реформами – из Великого Устюга в Вологодские земли. Отец даже помнил празднование 200-летнего юбилея этого события и рассказывал, что царь перевез из Устюга три «фамилии»: Недосекиных, Смирновых и Тихомировых, так что мы из-за этого переезда все стали как бы родней.

Патриархальный быт того времени позволял легко сохранять семейную и родовую память. Так, первый известный в нашем роду из Устюга был Влас Недосекин, «государев человек», родившийся в 1682 году. Поколения сменяются очень быстро, в среднем за 100 лет проходит три-четыре его смены. Со времен Крещения Руси наших сменившихся предков можно перечислить тремя десятками поколений. От Власа до моего отца их всего семь: сын Власа Семен (1706 г. р.) женился на Акилине (1706 г. р.), сын Семена Яков (ум. в 1813 г.) – на Марфе (ум. в 1783 г.), сын Якова Стефан (ум. в 1845 г.) – на Феодоре (ум. в 1866 г.), их сын Дмитрий (1827–1881 гг.) – на Евдокии (ум. в 1907 г.), сын последних Стефан (1862 г. р.), мой прадед, женился на Афанасии (1865 г. р.), от которых родился отец моего отца Пармен (1913 г. р.), женившийся на Валентине, моей бабушке. К началу XX века весь род Власа насчитывал уже около 400 человек, имена 198 усопших были записаны в фамильном синодике рода Недосекиных. По происхождению это род военных, таковым он оставался и в годы Первой мировой войны, так что в нашем роду от царского правительства (военного ведомства) получали пособия 16 недосекинских вдов.

Тогда верующими были все. То есть жили по христианским обрядам, крестили детей, венчались, несколько раз в год причащались: так было заведено. Трудно разобрать, где была вера, где традиционное обрядоверие. Правда, был один из предков, к кому относились в семье со всеобщим благоговением. У Стефана был то ли родной, то ли двоюродный брат, который постригся в монахи и жил в Соловецком монастыре. Был он не простым чернецом, а монастырским духовником. «Ему три раза меняли имя» и «умер он аж архимандритом» – вот все, что могли рассказать о нем. Надо понимать, что этот родственник наш был сначала мантийным монахом, потом принял постриг, а в старости, по-видимому, был пострижен в Великую схиму. Вот почему ему «три раза меняли имя». Бабушка Валентина с дедом Парменом были у него на Соловках сразу после свадьбы. Ездили они за благословением...»

Деревня Новоселица, в которой жили Недосекины, была раскинута среди пахотных полей и лесов вдоль реки километрах в двадцати от города Сямжа в глубине Вологодской губернии. Ряд деревенских домов тянулся по берегу реки. Сторона эта суровая, северная, жили в деревянных двухэтажных домах, дворы большие, окна расположены высоко, чтобы не заносило снегом, не подтапливало в сильнейшие паводки. Первый этаж вместительного деревенского дома-пятистенка отводился под скотный двор, под различные чуланы и помещения для хозяйственного инвентаря, в подполе хранили капусту, картофель, лук на всю зиму – хватало до лета. Над хозяйственным двором на втором этаже складывали сено на зиму. Туда вел крутой деревянный настил, чтобы заводить подводы наверх; на Севере такой настил называли взвозом. В деревне проживало более ста человек, крестьяне занимались земледелием, держали скотину, птицу. В хозяйстве Пармена Степановича Недосекина, отца Владимира, имелось две коровы, две лошади, домашняя птица. Дед Степан, отец Пармена Недосекина, был справный крестьянин, работящий; он владел мельницей, имел дегтярную мастерскую, выделывал кожи, валял валенки, плел лапти. Верной помощницей ему по хозяйству была супруга Афанасия, мать Пармена. После 1917 года вся веками устоявшаяся жизнь рухнула. Степан Недосекин понял, что собственником в наступившей новой жизни ему уже не быть – опасно. Он продал мельницу, принес домой деньги, а там оказались фантики от конфет, – его обманули.

У супруги Пармена Степановича, Валентины Андреевны (урожденной Паншиной), женщины благочестивой, детство было тяжелое. Мать ее, Ольга, была родом из соседней деревни, из богатой крестьянской семьи. Но она рано умерла, отец женился во второй раз. Мачеха не любила падчерицу и очень ее обижала. Валентину рано выдали замуж за Пармена: ему было 17 лет, а ей и того меньше. Храма в деревне не было. Жители отправлялись в церковь в ближайший город Сямжу или в село, что находилось в семи километрах от Новоселиц, где служил священник Василий Хрусталев.

Валентина Андреевна ездила к богослужению на лошадке, причем в годы Гражданской войны это стало небезопасно. Случались непредвиденные встречи с лихими людьми. Кроме того, на дорогу из леса порой выходили голодные медведи. Спасала своя лошадка, выносившая на всем скаку хозяйку из разных неприятных ситуаций. Но с конца 1920-х годов храмы, в связи с политикой безбожия, проводимой в стране, стали закрываться один за другим... Деревни в округе остались без церковного богослужения, без священнического окормления.

Город Молога, впоследствии затопленный Годы 1929–1930-й для русского крестьянства были годами катастрофическими. Крестьяне-единоличники, особенно самые трудолюбивые, самые успешные, рассматривались властями как «пособники буржуазии», «пережитки проклятого прошлого», «кулаки», «подкулачники» (иногда сюда же попадали и недовольные жизнью бедняки). Они объявлялись «врагами» в родной стране. Начались ссылки, насильственные переселения в далекие необжитые районы, где нередко старики и дети умирали от голода и холода в первую же зиму. Деревни пустели, хозяйства разваливались. Тех, кто в ссылках и поселениях умудрялись наладить новое справное хозяйство, снова «раскулачивали» и выселяли на другие «дикие» земли. Далеко не у всех хватало мужества начинать все сначала. Последствия этого бедствия ощущаются и в наше время.

В начале 1930-х годов Пармен Степанович, имевший крепкое единоличное хозяйство, был арестован за решительный отказ вступать в колхоз. Три года он провел в числе сотен тысяч заключенных и спецпереселенцев Волголага на строительстве Рыбинского водохранилища². Его жена, Валентина Андреевна, осталась одна с тремя маленькими детьми.

Площадь, отведенная по проекту под Рыбинское водохранилище, составляла около 5 тысяч квадратных километров. В зону затопления попадали 663 деревни. С географической карты должен был исчезнуть старинный красивейший город Молога со всеми своими храмами и монастырями, кроме того, Леушинский Иоанно-Предтеченский монастырь³ и Югская Дорофеева пустынь⁴. (Частично подтоплялись города Калязин, Углич, Мышкин, Весьегонск и некоторые другие.) Необходимо было переселить на новые места 130 тысяч человек. На территориях, подлежащих затоплению, располагались 408 колхозов, 46 сельских больниц, 224 школы, 258 предприятий местной промышленности. Кроме переселения людей, учреждений и предприятий, предстояло вырубить и вывезти лес с площади в 3645 квадратных километров, построить вновь и реконструировать 150 километров железнодорожных путей, возвести пять мостов. Никто не считал, сколько кладбищ, сколько могил предков должны были уйти под воду.

Для готовящегося переселения с затопляемых земель разбирали старые дома, вязали плоты для них, грузили скот, весь домашний скарб и сплавляли все это на новые места расселения. Некоторых переселяли в города Рыбинск, Переславль-Залесский и другие. Конечно, для местных жителей, поколениями живших в родных селениях, это было ни с чем не сравнимое бедствие. К тому же не все жители были в состоянии по возрасту или по здоровью справиться с разборкой своего дома и переездом. Да и множество домов по ветхости не подлежали сплаву: их оценивали, владельцам выплачивали ничтожную компенсацию, несоизмеримую с понесенными убытками, разрушали и сжигали на глазах у хозяев, а на местах расселения ставили новые избы. Ссыльный Пармен Степанович Недосекин работал на лесоповале – как раз на заготовке бревен для строительства новых изб.

Не на всех первое время хватило жилья. Имелись и прямые человеческие потери, плоты иной раз не выдерживали груза, разваливались, вещи тонули, люди гибли в воде. Эти потери тогда никем не были учтены. Оставшись без жилья и без компенсации, люди пускались в бега, уезжали на заработки в города, нищенствовали. Старообрядцы, как люди организованные, бежали с мест будущего затопления и добежали до Урала. Там, в Сагре Невянского района Тюменского края, они образовали старообрядческий духовный центр. Но были и такие из переселенцев, что, наоборот, ни за что не хотели покидать родные края и могилы предков. Сотрудники ОГПУ-НКВД, отвечавшие за переселение, применяли силу к недовольным; их увозили, но они возвращались и продолжали обитать около своих пепелищ.

Существует документ – знаменитый рапорт лейтенанта ГБ Склярова начальнику Волгостроя майору Журину: «В дополнение к ранее поданного мною рапорта, – говорится в документе, – докладываю, что граждан, добровольно пожелавших уйти из жизни со своим скарбом при заполнении водохранилища, составляет 294 человека»⁵ (орфография подлинника. – Ред.).

В то время как вологодских крестьян оправляли в ссылки на Урал, в Сибирь и в «Севкрай», как тогда называли Карелию, Коми и частично Архангельскую область, жителей этих краев и областей направляли в ссылку на вологодчину. Их сопровождал знаменитый вологодский конвой, ставший символом жестокого обращения с ссыльными и заключенными. Направляли в отдаленные вологодские края не только крестьян, но и бывших дворян, людей из купеческого звания, представителей интеллигенции – из Москвы, Ленинграда, Киева и других городов России и Украины.

Вот и в село Новоселица, которое само лишилось многих своих высланных мужчин, стали привозить ссыльных. Это были семьи репрессированных или уже освободившихся из заключения людей, которым запрещалось жить – кому в шести, кому в десяти, а кому и в сорока городах. Иногда для «свободного» проживания после окончания срока заключения назначалось определенное место; иногда место проживания предоставлялось выбрать самому «освободившемуся». Это называлось «жить в минусе» («-6», «-10», «-40» и т. д.).

О желании давать или не давать кров ссыльным деревенских жителей не спрашивали, местные власти сами определяли, кого куда заселить. В дом к Недосекиным также направили двух ссыльных: женщину лет тридцати пяти с малолетним сынишкой Николаем. Женщину звали Пелагея, она была, как тогда говорили, «из благородных», родом с Украины.

Когда ссыльные поселились у Недосекиных, Владимиру, сыну Пармена Степановича, было около пяти лет, когда уезжали – около десяти. Он был ровесник сыну Пелагеи, и, так как мальчики жили в одной избе и играли в одном дворе, они быстро подружились. Володя очень часто проводил время в отведенной для жильцов комнатке в той самой высокой подклети, предназначенной для разных хозяйственных нужд. Мальчик стал замечать, что их жильцы молятся утром, перед едой и на сон грядущий. Даже ночью можно было услышать через стену слова молитв. И Владимир стал молиться вместе с ними, узнал, что такое пост. Тогда Пелагея предложила учить маленького Володю Закону Божьему, тем более что она и так ежедневно рассказывала о Боге своему сыну.

Когда после окончания ссылки Пелагея с сыном уезжали, десятилетний Володя знал тропари праздников и некоторым святым, мог рассказать о евангельских историях, о житиях святых и немного об истории Церкви. Эти пять лет, проведенных в детстве рядом с верующими людьми, определили в дальнейшем не только жизнь самого Владимира, но и его детей.

В середине 1930-х годов вернулся из заключения глава семьи Пармен Степанович. В семье подрастали трое детей: им надо было дать образование и вывести в люди. У Пармена Степановича и Валентины Андреевны помимо Володи были еще две дочери – Нина и Зина. Они учились в двухклассной деревенской школе. Сами великие труженики, родители прививали своим детям любовь к труду. Володя с семи лет работал в поле, боронил, пахал, заготавливал дрова, ухаживал за скотиной. Осенью 1934 года Владимира отдали учиться в местную начальную школу, где он окончил два класса.

В 1936 году главу семьи снова стали принуждать вступить в колхоз, угрожая новыми репрессиями. Жизнь становилась невыносимой. Тогда Пармен Степанович продал родительский дом, в котором вскоре оборудовали сельскую школу. Вместе с домом он продал все свое немалое крестьянское хозяйство и перевез семью в Ярославль. Сначала жили у родственников, а потом начали строительство дома в Краснопресненском районе города на улице Чаадаева (дом № 130). В Ярославле Владимир поступил в семилетнюю школу № 56. Пока строили дом, жили рядом в бараке. После переезда в город Пармен Степанович стал работать на Ярославском шинном заводе, а мать – на паровозоремонтном. Но вот наступил 1941 год. Он застал семью в тяжелом положении. Мать сильно заболела. Пармен Степанович, воспользовавшись отсрочкой от призыва в армию, быстро закончил строительство дома. Но на смену одним трудностям пришли другие: семья голодала. Отца мобилизовали на трудовой фронт. Дома он почти перестал бывать. Ослабевший Володя заболел тяжелой формой дизентерии, все думали, что он умрет. Его отвезли в больницу в Семибратово; там каждый день выносили покойников. Но усилиями профессора из Москвы и милостию Божией мальчик все-таки выздоровел. Старшая сестра, Нина, после школы окончила курсы бухгалтеров и начала работать; младшая, Зина, еще училась. Володя окончил школу в 1943 году. Учился он средне, школьные предметы его не очень увлекали. Господь готовил его для иной стези. Сохранился аттестат, выданный Владимиру по окончании семилетней школы. Мы видим (при отличном поведении Владимира) хорошие оценки только по арифметике, физике и географии. Да, честно говоря, и не до учебы было в эти тяжелые военные годы. По призыву из райвоенкомата Владимира направили учиться в железнодорожное 1-е ремесленное училище. Шла война. Кроме учебы, надо было еще кормить мать и сестер. После занятий в училище Володя в вечернее или ночное время подрабатывал на разгрузке вагонов.

По окончании училища Володя стал работать на железной дороге помощником машиниста. Того машиниста, у которого Володя работал, звали Александр. Тогда машинисты работали в три смены, помощники – в две. Впоследствии отец Владимир рассказывал: «Приходишь на паровоз, машинист как пьяный: он не спал уже несколько суток. Пока грузимся или цепляем состав, он еще как-то с собой борется, не спит. Как только тронулись в путь, он говорит: «Ну, Володька, сам видишь, я не могу». И засыпает. Порой помощнику машиниста приходилось вести паровоз самому. Один раз везли медикаменты, в том числе спирт. При заходе на станцию я не рассчитал расстояние и торможение начал поздно. В результате поезд хоть и не сильно, но врезался в стоящий впереди товарный состав. Никто не пострадал, но спирт, бывший в наших вагонах, попадал с полок, разбился и потек на рельсы из всех щелей». Машиниста забрали, предполагали диверсию. Владимир пошел в НКВД и хотел рассказать, что машинист не виноват, а паровоз вел он, помощник. Хорошо, в органах нашелся добрый человек и сказал ему: «Ты, Владимир, иди-ка отсюда и никому больше этого не говори, а то машиниста посадят за то, что спал на рабочем месте, а тебя – что допустил аварию». Вскоре машиниста все же отпустили. Тот знал, что помощник ходил его защищать, и был ему за это очень благодарен. Далеко не все отважились бы защищать кого-то в то время и при данных обстоятельствах⁶.

Когда Владимиру исполнилось 18 лет – призывной возраст, ему пришла повестка на фронт. Он собрался, попрощался со всеми на работе. Но накануне дня, когда его должны были забрать, его срочно вызвал начальник станции и сказал: «Что ты молчал? Вот тебя бы забрали, и у меня целая смена простаивала бы. Людей не хватает, нет пары для бригад машинистов. Теперь иди домой, а завтра на работу! Ты теперь под бронью. Мы тебя в училище учили, время и деньги на тебя тратили, ты специалист, машинист. Твой фронт здесь теперь».

На фронт везли бронетехнику и медикаменты, с фронта – раненых. Домой никого не отпускали. Спали в паровозе во время стоянок. За сутки нужно было перекидать несколько тонн угля. Владимир дома не бывал месяцами. А когда отпускали, то бывало и такое: не доходя до дома, ложился где придется: на лавочку или прямо на землю, и засыпал до утра. Однажды его жизнь оказалась в опасности: он лежал под паровозом, вычищая шлак и несгоревшие, горячие еще угли на землю. На этот же запасной путь толкнули другой паровоз со стругом (приспособлением для очистки пути от снега). Паровоз шел по инерции, полученной от толчка, он должен был неминуемо натолкнуться на тот, под которым работал Володя. Юноша слышал тревожные крики, но не обращал на них внимания, старательно углубившись в свою работу. Но вот он услышал, что кричат его имя, вылез из-под машины. В тот же миг произошел страшный толчок, паровоз покатил по рельсам, засыпанным шлаком, наклонился... Володю зацепило за одежду и потащило через горячие угли. Он обжег руки и лицо, попал потом в больницу, но, милостью Божией, скоро поправился. Так Господь спас от смерти того, кого предусматривал сделать Своим верным слугою. При крушении паровоза Володя нашел крест, который хранил у себя дома как Промысл Божий.

Однажды Володя грузил уголь вместе с другими рабочими, среди которых были и женщины. Он не обращал ни на кого внимания, работал: вечно черный от угольной пыли, грязный, в разорванной одежде. А женщины подозвали цыганку, проходившую мимо, стали гадать про свою судьбу. Известно, что темная сила порой подсказывает что-то о человеке, знает характер человека, видит его потенциальные возможности. Цыганка сказала, указав на Володю, хотя тот и не думал обращаться к ней:

– Этот с вами не останется, через 20 дней он попадет в казенный дом, где все ходят в черном, но дальше все для меня закрыто...

Володя задумался:

– Верно, в тюрьму попаду... там все черные, грязные.

Хоть и не знал юноша за собой никакой вины, но попасть в тюрьму в те годы было не диво. В старину говорили: «От тюрьмы и от сумы не зарекайся». А в годы юности Владимира говаривали еще небезызвестное: «Был бы человек – а вина найдется»...

Но вот война закончилась. Жили по-прежнему бедно. Владимир ходил всегда в форме железнодорожника, «со всеми кокардами», как он говорил, другой одежды у него просто не имелось. Как в годы войны, так и после нее тяжелая жизнь заставляла его задумываться о будущем, и он решил идти учиться дальше. Как у работника железной дороги, у него был бесплатный проезд до Москвы. В 1947 году он отправился в столицу и выдержал приемные испытания в Люблинский железнодорожный техникум.

Отец Владимир вспоминал о времени учебы в Люблино: «Это было для меня большой радостью! Там я жил на всем готовом: нас кормили, обували, одевали в красивую форму. Теперь я ходил чистым, нарядным, особенно гордился своей кепкой с блестящим козырьком и золотыми пуговицами на кителе. Но вот учебный год кончился, всех нас распустили на летние каникулы. Я собрался уже ехать домой к матери, но она сама приехала, чтобы сделать покупки. Москвы мы совсем не знали, шли куда попало, заглядывались на витрины, дивились массе народа, в которую попали. Было ясное солнечное утро. Мы шли мимо метро «Бауманская», и моя мать решила зайти в церковь. Позднее я узнал, что это был патриарший Богоявленский собор (в Елохове). Меня удивило, что есть еще незакрытая церковь».

Как впоследствии рассказывал отец Владимир, далее с ним случилось нечто необычное: «Мы вошли в церковь, и я услышал пение мужских голосов. Для меня это было что-то совершенно потрясающее, потому что, оказалось, я знал все слова, о чем они поют. Я до этого и не задумывался, что во мне жили те самые песнопения, которые в меня заложила когда-то в раннем детстве ссыльная Пелагея. Я был поражен, прошел вперед, чтобы увидеть этих певчих, которые были на хорах, задирал голову и пытался их рассмотреть. Я подпевал им, но мои напевы не всегда совпадали с их напевами. Мне вспомнилось что-то знакомое, но давно забытое. Я подумал: «Дай перекрещусь». И перекрестился. И так легко, хорошо мне стало. У меня появилось такое чувство, будто я всегда был в этом храме и никуда оттуда не хотел уходить... Служба кончилась. Мама стала подвигаться к выходу. Но я не мог уйти. Я хотел узнать, куда можно пойти учиться, чтобы вот так же петь в церкви. Более того, меня изумило еще то, что с хоров стали спускаться и направляться к выходу молодые люди моего возраста. Я оставил мать на паперти и вернулся в храм. Я хотел у кого-нибудь спросить, где можно на все это выучиться. В это время из алтаря вышел какой-то важный священник. Это был архиерей, но тогда я этого не знал. Он был со своей свитой, а на груди у него виднелась круглая иконка. Я прорвался к нему и спросил, где можно научиться быть церковником. Тот терпеливо выслушал меня, посмотрел на мою форму и сказал: «Если вы пожелаете и вас отпустят с работы, вы можете поступить на богословские курсы, которые мы только что открыли в Новодевичьем монастыре». И дал мне адрес монастыря».

Прямо из собора Владимир отправился в Новодевичий. Его принял старый священник и рассказал, что поступать на курсы молодой человек может только в следующем, 1948 году, так как учебный год уже начался. Но поступать надо будет в Троице-Сергиеву Лавру, куда в следующем году переведут Богословские курсы, реорганизованные в Московскую духовную семинарию.

«Старик этот такой ласковый был, – рассказывал позже Владимир. – Все объяснил, напоил меня чаем».

Несколько месяцев потребовалось на то, чтобы уйти с работы. Отец был против намерений Владимира, но мать поддержала сына. Они вообще были очень близкими по духу людьми. Все лето Владимир ходил в Ярославский кафедральный собор, где его уже знали. Однажды он пришел к матери и сказал: «Оденься получше, тебя зовет к себе наш архиерей». Позднее Валентина Андреевна вспоминала: «Я очень испугалась: как это я к такому важному человеку пойду?»

Правящим архиереем епархии в те годы был архиепископ Ярославский и Ростовский Димитрий (Градусов)⁷. Он расспросил Валентину Андреевну, не против ли она выбора своего сына Владимира, который решил посвятить свою жизнь служению Богу. Она ответила: «Совсем нет, только рада». На это владыка сказал: «Тогда вот здесь, при мне, благослови его на священническое служение. Я ему сейчас характеристику буду писать и должен быть спокоен, что выбор сына мать благословила». Валентина Андреевна растерянно стала крестить Владимира, после чего владыка сам ее перекрестил и отправил обоих «с Богом».

Позже старший сын протоиерея Владимира, епископ Видновский Тихон, говорил об этом переломном моменте в жизни отца: «Нельзя сказать, что отец в юности отличался большой религиозностью. Это было именно особое водительство Божие».

***

Чтобы не встретить тебе затруднения в пути, ведущем в жизнь, Господь ради тебя Сам стал путем жизни.

Прп. Ефрем Сирин.

Из Писаний духовно-нравственных

Владимир Недосекин совершенно не готовился к поступлению в семинарию, почему-то думал: «Приду, запишусь и буду учиться. Собственно, люди и поступают куда-то, чтобы их всему научили», – считал он. Приезжает в Лавру, а там – экзамены. На клочке бумаги, вырванном из тетрадки, Владимир Недосекин пишет заявление на имя ректора семинарии (тогда еще все было просто): «Желаю продолжить свое образование и мое призвание служить в православной церкви, я прошу Вас зачислить меня в число Ваших семинаристов...

10/VIII–48 г. Недосекин В."⁸

Конечно, после войны критерии приема были несколько другими, чем теперь. Многие пришли с фронта, некоторые при поступлении ходили еще в шинелях и гимнастерках, только без погон. Спрашивали не строго: тропари праздников и святых, немного церковного устава, немного истории Церкви, писали сочинение. Владимир помнил только тропари.

Перед объявлением списка поступивших ректор семинарии вызвал абитуриента Недосекина к себе и сказал: «Владимир, мы не можем вас взять в этом году, вы очень слабо подготовлены. Но я хочу предложить вам вариант, который облегчит вам поступление в следующем. Я говорил с наместником Лавры, архимандритом Иоанном (Разумовым)⁹, у него не хватает людей. Он предлагает вам пожить этот год здесь, в монастыре. Вы будете иметь какое-то послушание и одновременно сможете прекрасно подготовиться к поступлению в семинарию». Будущий отец Владимир с радостью согласился.

После открытия Троице-Сергиевой Лавры Русской Православной Церкви передали только две небольшие комнаты у Святых ворот. Все остальные помещения были заняты жильцами и многочисленными учреждениями. Первым насельникам Лавры приходилось снимать жилье в Загорске. Наместник Лавры архимандрит Иоанн (Разумов) жил в Москве и какое-то время самым ранним поездом ежедневно приезжал в Лавру, а последним – возвращался в Москву. Но постепенно помещения Лавры начали передавать их законным хозяевам.

Лаврские строения новый послушник Владимир Недосекин увидел сильно обветшавшими. Храмовые купола и кресты, очищенные от маскировочной краски времен войны, выглядели потускневшими и утратившими часть позолоты. С монастырских стен, лаврских корпусов и храмов почти исчезла яркая окраска или побелка, во многих местах с фасадов осыпались архитектурные детали и штукатурка, галерея – «гульбище» у трапезного Сергиевского храма – была разрушена. Монастырские и академические кладбища исчезли, а кладбищенские памятники использовались как строительный материал для укрепления поврежденных фундаментов зданий. Академический сад у «Чертогов»¹⁰ (так называли учебный корпус с домовым храмом в честь Покрова Пресвятой Богородицы) в годы войны был вырублен и засыпан горами мусора.

Троице-Сергиева Лавра в городе Сергиеве (бывшем Сергиевском Посаде)¹¹ была закрыта в 1920 году, монахи выселены в скиты, просуществовавшие как сельскохозяйственные артели некоторые до 1926-го, другие – до 1929 года. Со всех колоколен по приказу местных властей были сброшены колокола. Мощи преподобного Сергия Радонежского тогда пребывали в Троицком соборе, который формально хоть и не был закрыт, но находился на реставрации вплоть до 1952 года.

Главу преподобного Сергия Радонежского вернули к мощам святого после открытия Лавры 20 апреля 1946 года – накануне Пасхи. В 1922 году, когда существовала опасность не только осквернения, но и изъятия мощей преподобного Сергия, члены Комиссии по охране памятников искусства и старины Троице-Сергиевой Лавры отец Павел Флоренский и искусствовед граф Олсуфьев¹² по благословению Патриарха Тихона подменили главу преподобного Сергия на главу князя Трубецкого. Глава преподобного до 1928 года хранилась в Загорске в доме Олсуфьевых, затем ее передавали из рук в руки надежные люди. Почти все они погибли в годы Большого террора, но никто не выдал тайну. Когда началась война, один из братьев Голубцовых, Павел (будущий архиепископ Сергий)¹³, вывез главу преподобного из Загорска. В годы войны глава хранилась под престолом храма Владимирской иконы Божией Матери в селе Виноградово на окраине города Долгопрудного, где настоятелем был архимандрит Иларион (Удодов)¹⁴. Поэтому первый возглас в только что открывшемся Успенском соборе Троице-Сергиевой Лавры произнес, по благословению Патриарха Алексия I, архимандрит Иларион (Удодов), который был последним хранителем главы¹⁵.

Когда Владимир Недосекин поселился в Лавре, там в бывших монастырских корпусах помимо братии продолжало жить еще множество пришлого, далекого от православной веры народа, бытовой уклад которого нередко был оскорбителен для благочестивых верующих людей, иноков и учащихся семинарии, а впоследствии и академии. Например, в бывшем академическом храме на втором этаже здания «Чертогов» по соседству с учебными классами духовных школ размещался местный кинозал, куда ходили смотреть фильмы местные жители. В одном из помещений Лавры квартировал военный духовой оркестр, который нередко устраивал здесь громогласные репетиции. До 1953 года на этой же территории находился еще Загорский педагогический институт. Только к 1956–1959 годам все здания Лавры постепенно освободили от разных учреждений и жильцов.

Владимиру Недосекину, ставшему послушником Лавры, дали подрясник и поставили в свечную лавку. В те годы это было одним из самых тяжелых послушаний. Сложность заключалась в том, что все стоящие в свечной лавке работали чуть ли не сутками. Конечно, наместник старался следить, чтобы люди не переутомлялись, и время от времени посылал послушников из свечной лавки на другие послушания. Так, однажды он вызвал Владимира, сказав ему, чтобы тот несколько отдохнул и походил какое-то время за старым архимандритом Серапионом. «Правда, – добавил наместник, – там тоже есть свои трудности, этого архимандрита еще никто не вынес больше десяти дней».

В назначенный день послушник Владимир Недосекин пришел в указанную келью, которая оказалась открытой. На кровати лежал еще крепкий человек. Необычным был только запах. Хоть келью и проветривали постоянно, запах тлена продолжал оставаться и напоминал о себе. Владимир никогда не видел этого монаха в монастыре и догадался, что он болен и не может ходить. Он уже убедил себя, что послушания ради надо привыкнуть к этому неприятному запаху. Но причина, почему здесь не задерживались послушники, оказалась в другом.

Архимандрит Серапион был страшно гневлив. В молодости он был офицером, во время русско-японской войны получил ранение в область поясницы. Многолетние лечения ничего не дали. У него отнялись ноги. Рассказывали, что этот архимандрит терпел просто немыслимые мучения. Когда келейнику приходилось его мыть, он на спине отца Серапиона видел торчащие обнаженные позвонки. Архимандрит никогда не охал и не жаловался. Но малейшая оплошность вызывала у него взрыв гнева.

Уже на третий день Владимир понял, что он больше не вынесет. Но идти жаловаться к наместнику не хотелось. Он протестовал и негодовал в душе. Тогда он решил потерпеть десять дней и потом пойти отпрашиваться. По истечении времени он попросил своего старца выслушать его. Тот не собирался никого слушать. Тогда келейник встал перед кроватью больного и сказал: «Вот сейчас я уйду от Вас, Вы меня больше не увидите. Но почему Вы себя так не жалеете, ведь Вы ради Бога оставили мир и очень больны. Весь этот ваш великий болезненный подвиг проходит напрасно. Вы не обретете спасения, потому что Вы мните только себя одного, а всех остальных ни во что не ставите. Меня Бог родил свободным. Я добровольно, как и все мы здесь, пытаюсь Вам помочь, облегчить Ваши страдания. Вы почти святой, Вам надо только приобрести кротость, и за этот подвиг Господь Вас помилует. А Вы слепо портите себе все только потому, что распустили свою страсть гнева и почти погибаете. Простите, я ухожу. Если человек не хочет сам себе спасения, никто не может его спасти».

Отец Серапион лежал на кровати, оторопело смотрел на Владимира и не мог произнести ни одного слова. Наступила мертвая тишина. Потом он оправился и сказал: «Да ты что... мне еще таких слов никто не говорил. Иди позови благочинного».

Келейник вышел очень расстроенный, сказал благочинному, что его хочет видеть больной, а сам пошел в Троицкий собор, где старался молиться, тщетно пытаясь успокоиться. Выйдя из собора, он направился в сторону проходной монастыря. Вдруг видит послушника, посланного за ним. Послушник говорит: «Владимир, иди к наместнику. Он тебя зовет».

Наместник благословил вошедшего келейника и сказал: «Владимир, чего ты такого наговорил нашему страдальцу? Он позвал духовника, исповедался, а теперь мне заявил, что не примет ни одного более послушника, кроме тебя. Так что теперь неси свой крест, служи ему».

Владимир был потрясен.

Он продолжил старое послушание – ходить за больным. Всякий раз теперь, когда в том поднималось чувство гнева, отец Серапион в голос говорил себе: «Молчи, тебе надо приобрести чувство кротости». Порой гневным голосом даже кричал: «Молчи... только чувство кротости». Келейнику теперь стало ухаживать за ним намного легче.

Прошло около двух месяцев. Владимир решил причаститься Святых Христовых Таин. Он сказал об этом архимандриту. Тот отпустил его, сказав, что завтра он может все утро к нему не приходить, а идти на Литургию. Вечером келейник перед исповедью попросил прощения у страдальца. Архимандрит Серапион как-то странно посмотрел на него и произнес: «И ты меня прости, Владимир, аще словом, аще делом...»

Возвращаясь из храма, причастник пошел прямо в келью к архимандриту. В коридоре он увидел скопление монахов, которые сообщили ему, что страдалец умер. После похорон архимандрита поселили послушника Владимира в колокольне вместе с иеромонахом Саввой (Остапенко)¹⁶, будущим схиигуменом, старцем Псково-Печерского монастыря. Они жили в одной келье до тех пор, пока Владимиру не дали новое послушание.

«Владимир, – сказал наместник, – у тебя хорошо получилось с нашим страдальцем. Я хочу попросить тебя, чтобы ты походил еще за одним старцем. Это архимандрит Доримедонт (Чемоданов)¹⁷, духовник Лавры. Он человек святой. Побудь у него келейником».

Действительно, с первой минуты послушник Владимир понял, что его послали служить праведнику. Отец Доримедонт был молчалив, терпелив, очень добр и внимателен ко всем. К нему часто приходила братия получить духовный совет и наставление, приезжали архиереи, и сам Патриарх Алексий I (Симанский) приходил к нему на беседу и исповедь, ведь старец был его духовником.

Старец уже не выходил из келии. А еще недавно он нес послушание у раки Преподобного. Один из лаврских воспитанников, архимандрит Тихон (Агриков), вспоминал о нем: «Беленький, худенький, немного сутуловатый, в длинной простой монашеской мантии, стоял он у самой головы батюшки Сергия и по-особенному просто, необыкновенно живо говорил ему обо всех нуждах народных. Кончился молебен. Отец Доримедонт пробивается через народ. Его окружают со всех сторон. Просят благословения, и старец благословляет...»¹⁸

Архимандрит Доримедонт (Чемоданов) подробно расспросил Владимира, почему он в Лавре. Узнав, что тот готовится к поступлению в семинарию, долгими вечерами рассказывал ему историю Церкви, жития святых, заставлял учить заповеди и пересказывать дневные евангельские чтения. При этом всегда приговаривал: «Володя, я постараюсь тебя подготовить, ты поступишь, а для твоего духовного руководства после меня я тебе советую отца Арсения. Он не лаврский, живет в Твери. Вот к нему ты и будешь ездить»¹⁹.

Об архимандрите Доримедонте вспоминает архимандрит Тихон (Агриков): «Жил старец тихо, скромно, даже убого. За все благодарил Бога. Всех любил, за всех молился, за всех плакал. Такие утешители нужны всегда, везде, всюду. Нужны потому, что человеческая душа всегда страдает»²⁰.

Прошел Новый год, Рождество Христово. Наступили крещенские морозы. Отец Доримедонт занемог и лежал больной. К нему приехал Патриарх Алексий I (Симанский)²¹. Они долго беседовали. После визита Святейшего еще несколько дней архимандрит Доримедонт поболел и умер. Хоронила старца вся Лавра. Братия на похоронах плакали. Владимир, как и все, очень скорбел. Именно в эти месяцы он приобрел себе духовного руководителя. И тут же потерял его. После похорон он снова стал жить под колокольней, ждал нового послушания.

Вскоре за ним пришли и велели идти к наместнику. «Вот что, Владимир, – сказал наместник, – ты теперь собери все свои вещи, освободи келью и иди в семинарию. Ты у нас больше не живешь. Покойный отец Доримедонт в беседе с Патриархом высказал ему свою последнюю волю. Ты ведь знаешь, он Святейший Патриарх Алексий I (Симанский) исповедовал Патриарха. Отец Доримедонт просил Святейшего зачислить тебя в семинарию в этом же году без экзаменов. Так что о твоем зачислении уже вышел указ Патриарха. Освобождай келью и иди к отцу инспектору. Он покажет, где теперь ты будешь жить».

Так по усмотрению свыше, Владимир был принят в Московскую духовную семинарию, в которой стал учиться с начавшегося уже второго семестра. В личном деле послушника Владимира Недосекина имеется справка: «Принят в 1-й класс Московской Семинарии. См. Журнал Совета – 14/IX–49 г.».

В книге протодиакона Сергия Голубцова «Троице-Сергиева Лавра за последние сто лет» упоминается об отце Доримедонте как о «почти забытом подвижнике». Но его бывшие послушники и почитатели отнюдь не забыли «своего дорогого батюшку». По благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II в 1989 году они перенесли его останки с Никольского старого кладбища, на месте которого планировалось строительство нового микрорайона, на кладбище Северного поселка...

Став в 1949 году семинаристом первого класса, Владимир окунулся в атмосферу повседневного учения, требовавшего напряжения всех физических и умственных сил, умудрявшего и наделявшего глубокими знаниями учащихся способных и прилежных. Строгая дисциплина, царящая среди воспитанников духовных школ, смиряла ленивых и строптивых, приучала к самоконтролю поступков и помыслов, наставляла в церковном послушании.

Четыре года учения в семинарии развили и укрепили искреннюю религиозную настроенность молодого учащегося. Здесь незаметно, из года в год, в нем созидался убежденный, широко образованный служитель у престола Божия. В духовной школе Владимира интересовали все предметы, он стремился проникнуть в сущность учебной программы, находя здесь для себя необозримое поле для самостоятельных размышлений и постижения сокрытой в них истины. Годы, проведенные в семинарии, прошли в сосредоточенной, вдумчивой работе над собой, выработке глубоко церковного образа мышления и знания души человеческой.

Преподавательский состав Московской духовной семинарии являл собой сообщество стойких в православной вере единомышленников, сплоченных идеей обучения и наставления нового поколения священнослужителей Русской Православной Церкви.

Студенты Московской семинарии конца 1940-х – начала 1950-х годов были совсем иного духовного устроения, чем семинаристы предреволюционных лет. Как это ни странно, семинарии до 1917 года часто бывали рассадниками революционных идей и даже будущих борцов с Церковью. Многие современные исследователи пытаются выявить причины этого явления, коренящегося внутри самой Церкви.

Но студенты 1940–1950-х годов во вновь открывшейся семинарии ценили каждый день и каждый час своего пребывания в Лавре. Они слишком хорошо знали, как в 1920–1930-е годы расправлялись с верующими, особенно с православными священнослужителями. Гонения на Церковь, хоть и не такие кровавые, как в годы Красного или Большого террора, продолжались. Немало священников, в том числе архиереев и почитаемых всеми подвижников, еще находились в ссылках и лагерях, некоторые – вплоть до 1960 года. Аресты священнослужителей продолжались и в последующие годы – даже до середины 1980-х. В годы учения студента Владимира Недосекина в семинарии выбор служения Господу еще сопряжен был с реальной опасностью быть арестованным, высланным, а в годы служения – потерей прихода в случае малейшего неповиновения безбожным властям. Молодые люди, учащиеся семинарии, понимали, на что они шли, выбрав крестный путь священнослужителя.

Вспоминая об учебе в Московской духовной семинарии, отец Владимир рассказывал: «Жили мы, семинаристы, в общежитии на первом этаже учебного корпуса, тесно, по пятнадцать человек в одной комнате. Весь учебный день воспитанников был очень напряженным: будили нас в 7 часов, после моления за ранней Литургией в Сергиевском трапезном храме и завтрака мы расходились по классам. Занимались до обеда в классах на втором этаже, затем был «тихий час» для отдыха и снова занятия, самостоятельная подготовка в классе или в библиотеке. Всенощную для нас служили в актовом зале на втором этаже «Чертогов», после чего ужинали и имели личное время, которое, как правило, тоже использовалось для образовательного чтения». Несмотря на такую загруженность, семинарист Владимир Недосекин навещал родителей и сестер в их доме на окраине Ярославля.

По благословению Святейшего Патриарха Алексия I духовником учащихся духовных школ был назначен в 1951 году настоятель Ильинского храма города Сергиева Посада (тогда Загорска) протоиерей Тихон Тихонович Пелих²².

Отец Тихон был участником Гражданской войны, служил в белых частях. В сумятице тех страшных лет он потерял своих близких и сам едва выжил. Учась в Московском университете, он одновременно был вольнослушателем Московской духовной академии, был усердным прихожанином московских храмов, особенно тесно связан с Марфо-Мариинской обителью, где исполнял обязанности пономаря и ночного сторожа. Господь сподобил отца Тихона необычайной миссии хранения антиминсов Марфо-Мариинской обители.

У Тихона Тихоновича установилась особая духовная связь с людьми, близкими к Лавре, и особенно с наместником закрывшегося монастыря архимандритом Кронидом (Любимовым). Ввиду повсеместных арестов духовных лиц в 1936–1937 годах отец Кронид избрал молодого учителя хранителем антиминса из Успенского собора Лавры. (Сам отец Кронид был арестован и расстрелян 10 декабря 1937 года под Москвой на Бутовском полигоне.) Всю Великую Отечественную войну Тихон Тихонович Пелих прослужил в стройбате под Москвой. Накануне Пасхи 1946 года он вернул антиминс в открывшийся Успенский храм Троице-Сергиевой Лавры.

Тихон Пелих был посвящен в духовный сан в 1947 году. Очень скоро он стяжал славу выдающегося пастыря. Многих будущих архипастырей и священников наставил отец Тихон, кого-то из них благословил на монашеский путь, кого-то – на священнический, исповедовал, причащал и почти всех венчал. Его в церковной среде так и называли: «венчальный батюшка». Он служил своим духовным детям с полной отдачей сердца, исполненного любви к ближнему. С большой теплотой всегда вспоминал отец Владимир Недосекин своего незабвенного наставника. И не случайно именно отец Тихон впоследствии венчал в Ильинском храме старшую дочь отца Владимира Недосекина Ольгу с семинаристом Николаем Хомутовым.

Будучи 84-летним старцем, отец Тихон служил в Покровском храме села Акулово у своего родственника отца Валериана Кречетова. Множество людей приезжали к старцу на исповедь, за советом, и всех встречал с любовью отец Тихон.

Старец тихо отошел ко Господу 17 июля 1983 года в воскресный день. Соборное отпевание в Покровском храме села Акулова возглавил митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий. В отпевании принимали участие сыновья отца Владимира Недосекина – иподиаконы Николай и Павел.

Похоронили старца в Акулове за алтарем Покровского храма.

Для многих, в том числе учащих и учащихся Духовной академии и семинарии, по сей день чтущих память старца, он был и остается «батюшкой Тихоном», родным, близким, все видевшим наперед, готовым разделить с каждым бремена невзгод и тревог...

Но вернемся к годам учения Владимира Недосекина в Духовной семинарии. Из характеристики, данной наместником Лавры архимандритом Иоанном (Разумовым) семинаристу Недосекину, мы видим его благочестие и особые свойства характера:

«Недосекин Владимир Парменович состоит, согласно благословению Святейшего Патриарха Алексия I, с 18-го октября 1948 года в числе братии Троице-Сергиевой Лавры. За этот период времени послушник Владимир Недосекин проявил себя с хорошей стороны – исполнителен, аккуратен, уживчив и уважителен с братией. К курению табака и к спиртным напиткам навыка не имеет и ни в чем другом предосудительном замечен не был. Нес различные послушания: алтарное, по двору и ухаживал за тяжелобольными. Посещал все церковные богослужения. Любит говорить правду в глаза. Имеет непреклонное желание посвятить себя изучению богословских наук...»²³

Архимандрит, впоследствии митрополит Псковский и Порховский Иоанн (Разумов), также остался в сердцах и памяти всех, кто под его водительством проходил в юности путь духовного возрастания в стенах Лавры.

В слове на погребении митрополита Иоанна 2/15 января 1990 года чтимый всеми старец Иоанн (Крестьянкин) сказал: «Сегодня мы с вами собрались помолиться, оплакать и похоронить дорогого для многих здесь присутствующих человека – архипастыря и отца, старца, нашего руководителя и молитвенника на протяжении долгих и трудных лет жизни – монаха Иоанна, милостью Божией митрополита. Его белоснежный омофор покрывал нас в течение тридцати трех лет. И в течение такого длительного времени нес он нас, овец стада Христова, на вые своей к Богу».

К словам отца Иоанна (Крестьянкина) мог бы, несомненно, присоединиться и будущий протоиерей Владимир Недосекин, который поминал в своих молитвах начальствующих Лавры, учителей и учащихся, прошедших вместе с ним нелегкий путь усвоения богословских наук и церковного послушания. Когда многие из бывших соучеников отца Владимира уже окончили свой земной жизненный путь, он, вознося сердечные молитвы об упокоении душ незабвенных тружеников на ниве Христовой, поминал их всех поименно, с сердечной болью ощущая утрату своих сверстников, старших и младших по возрасту друзей из числа выпускников семинарии 1953 года...

Во время летних каникул Владимир ездил в Ярославль и прислуживал у владыки Димитрия (Градусова) в Феодоровском кафедральном соборе. Протоиерей Владимир считал ярославского архипастыря праведником и всегда на богослужениях поминал схиархиепископа Лазаря (имя, которое владыка Димитрий получил за несколько дней до кончины, по принятии Великой схимы). Своим детям отец Владимир неоднократно говорил: «Это был человек, сильнейшего духа, равного которому в жизни я почти не видел».

В тяжелые годы гонений на Церковь владыка Димитрий показывал подвиг стойкости в вере и порой подвергался преследованию, так что только исповедничеством своим отстаивал жизнь епархии. Говоря о духовной силе личности архиепископа Димитрия, отец Владимир любил рассказывать одну историю: «Надо сказать, с какими бы чиновниками советской власти владыка ни встречался, они под влиянием силы его духа теряли твердость и начинали чувствовать неустойчивость своей позиции. Об этом знал и первый секретарь областного комитета партии. Его это очень раздражало. Он обвинял всех в бесхарактерности, в мягкотелости, запугивал чиновников и обещал их всех проучить вместе «с этим распоясавшимся попом». Однажды такой случай представился. Было какое-то областное собрание партийных функционеров, объединенное с чиновниками ярославского горисполкома. Его курировали высокие начальники из Москвы. На это собрание был вызван и владыка Димитрий. Ему должны были «поставить на вид» несоответствие его деятельности со значимостью момента. Собрание начиналось раньше, а архиерея вызывали на него только для того, чтобы сделать внушение. Владыка Димитрий скромно сидел в коридоре, ожидая вызова. В это время первый секретарь разразился страшной тирадой в адрес епископа и всех, кто ему потакает и потворствует.

– Что вы тут развели? Некоторые этого попа даже на «вы» зовут, – кричал он. – Вот сейчас он войдет, чтобы к нему никакого внимания, никакого «здравствуйте», чтобы все сидели по своим местам и вообще его не замечали. И места ему не давать! Ну, зовите его! – закончил первый секретарь.

Через минуту в зал заседания вошел владыка Димитрий, в рясе, с панагией, с посохом в руке, вошел и в дверном проеме, глядя прямо на первого секретаря, остановился... Наступила пауза. Атмосфера стала настолько напряженной, что сам же первый секретарь не выдержал, вскочил со своего места и, конфузясь, сказал:

– Здравствуйте, владыка!

И скомандовал:

– Товарищи, да освободите же кто-нибудь место владыке! Здесь, поближе к президиуму...»

Архиепископ Димитрий был человеком тонким, воспитанным, широко образованным, получил известность своей добротой, пользовался уважением паствы. Он оказал большое влияние на формирование личности будущего митрополита Никодима (Ротова), которого постригал в монашество, рукополагал в иеродиакона и иеромонаха, а позже назначил своим секретарем²⁴.

Владыка Димитрий умел заинтересовать и объединить вокруг себя верующую молодежь. В эти годы около него образовался круг молодых людей, которые и после кончины владыки не теряли связь и помогали друг другу. С некоторыми из них у отца Владимира сложились дружеские сердечные отношения, которые он пронес через всю жизнь. Это были Борис Ротов (будущий митрополит Никодим, известный церковный деятель), Николай Македонов (будущий архимандрит Авель, перед смертью схиархимандрит Серафим)²⁵, Владимир Поярков (будущий митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий)²⁶ и другие.

Во время учебы в семинарии Владимир познакомился со своей будущей женой. У него было послушание собирать пожертвования за богослужением. Дважды во время богослужения он обходил с тарелкой молящихся. Вот тогда впервые, еще задолго до знакомства, он увидел ее в храме. В ней было что-то особенное, отличное от других. Девочке в скромном, но красивом платьице, с косами по плечам, было тогда всего шестнадцать лет. «Вот бы у меня была такая жена!» – почему-то подумалось Владимиру. Впоследствии он вспоминал о знакомстве с девушкой-подростком:

«Я учился уже третий год, когда начальство семинарии сказало нам: «Пора для спасения души совершать дела милосердия». Мы с товарищами охотно откликнулись на это указание, и нам дали адрес дома, где нуждаются в помощи наших молодых сил. Мы пошли по адресу и нашли ветхую деревянную избушку, в которой жили две монахини. Хоть они еще были не старые, но тяжелую физическую работу по дому делать уже не могли, все больше молились, а когда хворали, на печи лежали. Дров наколоть и принести воды из колонки матушкам было некому.

Мы с товарищами стали регулярно посещать монашек. Носили воду, пилили дрова – в общем, делали для них все, что было необходимо и в наших силах. Однажды мы встретили в этой лачуге молодую цветущую девушку».

Это была племянница одной из монахинь, матушки Евфросинии (тети Фроси, как называла ее девушка). Другую матушку звали Пелагея. Когда-то матушке Евфросинии, которая жила в деревне Дивово, приснился сон, что ее постригают в монахини. Проснувшись, она увидела на подушке отрезанную прядь своих волос и отправилась к духовнику – старцу Алексию в Зосимову пустынь, спросить, что это значит. Старец, выслушав рассказ, сказал с улыбкой: «Значит, пойдешь в монастырь». Так все и случилось. Она стала насельницей Феодоровского монастыря в городе Переславле-Залесском²⁷. А когда монастырь закрылся в 1923 году, они вдвоем с еще одной монахиней вскладчину купили небольшой ветхий домик и поселились на окраине Загорска на улице Кирова в доме 76 (ныне это почти центр города). Лавра помогла монахиням деньгами, на то были причины, о которых будет рассказано позже. Валя – так звали девушку, племянницу матушки Евфросинии, – в ту пору училась в сельскохозяйственном техникуме, который располагался в помещениях бывшего скита Троице-Сергиевой Лавры – Вифании. Она приходила к тетушке и ее монастырской подруге Пелагее стирать белье, готовить еду и иногда, припозднившись, оставалась ночевать у них. «Косички девушки, ее простой вид, приветливость и прямота в обращении, – продолжает свой рассказ отец Владимир Недосекин, – все это нам с другом, Иваном Беляковым, пришлось по сердцу. С этих пор мы стали еще охотнее и чаще посещать дом на окраине Загорска, надеясь снова встретить Валю.

Учебный год кончался. Мы с товарищем надумали сделать предложение Вале:

«Кого из нас она выберет, тот и женится на ней», – решили мы с другом. Были, кроме нас, еще и другие претенденты на руку Вали».

«Но на летние каникулы, – продолжает свой рассказ отец Владимир, – я уехал в Ярославль, не объяснившись с девушкой. Летом я не забывал о ней, ее образ был у меня в сердце, но я ни на что не надеялся, думал, что Валя предпочтет моего друга Ивана. Но, к своему удивлению, по возвращению осенью я встретил Валю снова у матушек.

– Что же ты не пошла за Ивана? – спросил я девушку.

– Да ведь он из Ташкента. Он увезет меня отсюда далеко на юг, я больше не увижу ни Лавру, ни тетушку».

Три года ходил Владимир в дом на Кировской улице, все не решаясь заговорить о главном. Но вот Валентине исполнилось 18 лет. Владимир рассказал обо всем своему другу Никодиму, принарядился и, собрав все свое мужество, отправился делать предложение. Однако сватовство на этот раз не состоялось. Жених явился без предупреждения, нежданно-негаданно. Его избранница, не ожидавшая гостей, босая, в это время мыла в доме полы. Она настолько была смущена, что ее застали в таком затрапезном виде, что сходу отказала жениху и даже выставила его за дверь. И все же то, что должно было произойти, то, по воле Божией, и произошло. Вскоре Валя дала согласие Владимиру стать его женой, они стали отныне нареченными женихом и невестой. Но об этом мало кто знал. Когда кончался последний учебный год в семинарии, друзья Владимира, видя его скромность и смирение, стали уговаривать его избрать монашеский путь служения Богу. Но он им ответил:

– Нет, я буду белым священником – у меня уже и невеста есть.

В личном деле выпускника семинарии Владимира Недосекина имеется характеристика на него под грифом «Конфиденциально», написанная инспектором Духовной семинарии.

«...B 1948 г. поступал в Духовную Семинарию, но принят не был. Для того чтобы достичь Духовной семинарии, сначала поступает послушником в Лавру.

В Лавре самоотверженно ухаживал за больным. Больной, умирая, просил Святейшего посодействовать Недосекину поступить в Семинарию. Теперь несет добровольное послушание, ухаживая за о. Димитрием Боголюбовым.

Религиозность привита с детства. Он помнит в Вологде одну женщину, прибывшую с Украины. Она была необыкновенно религиозна и повлияла на него. Эти детские впечатления всплыли, когда он работал пом. машиниста. Он попал в крушение, был контужен, но остался цел. Нашел тогда среди груза и обломков крест и унес его к себе. В этом видел Промысл Божий... Скромен, застенчив, склонен недооценивать себя. Избегал сначала девушек и хотел идти на приход целибатом. После беседы со мной изменил свои намерения. Имеет невесту и изъявил желание идти на приход. Учится хорошо. Способен усердно заниматься. Правдив. Корректен. Характер мягкий. Требует иногда моральной поддержки, которая его активизирует. Можно рекомендовать в академию. Человек достойный. Здоров»²⁸.

Но выпускник семинарии Владимир Недосекин пока не думает об академии. Он пишет заявление на имя ректора Московской духовной академии и семинарии отца Константина Ружицкого²⁹: «Заканчивая курс Московской Духовной семинарии, считаю разумным готовиться к принятию сана, в чем уведомляю Вас и прошу Вашего ходатайства об устроении меня в Ярославской епархии, 6/V 53 г. Недосекин»³⁰.

Незадолго до окончания семинарии Владимир Недосекин прямо со службы был вызван на «беседу» к представителю НКВД. Каждый из учащихся семинарии знал, о чем при подобных обстоятельствах пойдет речь. С будущего священнослужителя постараются взять подписку о «сотрудничестве» с органами, объясняя это необходимостью, пользой для Церкви, государства и прельщая при этом разными выгодами и преимуществами. Говоря попросту, вербовали в «стукачи». Иные соглашались. Но не таков был Владимир. Он сказал служившему в алтаре епископу Вениамину (Миловидову), что его вызывают на «беседу». Тот, разумеется, сразу все понял и ответил: «Иди. Я буду молиться за тебя в алтаре. Только ничего не подписывай». Владимир ничего и не подписал. Не получилось у сотрудников секретного ведомства получить в свои ряды еще одного молодого доносчика.

15 июля 1953 года был днем окончания семинарии. На следующий день, 16 июля, Владимир получил аттестат. Еще через три дня было назначено венчание с «девицей православного вероисповедания Валентиной Алексеевной Барановой». Накануне, 18 июля, молодые расписались в ЗАГСе, без справки из ЗАГСа не венчали. На следующий день состоялось венчание. Оно происходило в Троицком храме села Норского, где уже начал тогда свое служение духовный друг Владимира Недосекина иеромонах Авель (Македонов). (В приходе отца Авеля было немало «мологских» – так называли в народе переселенцев: жителей, которые перебрались сюда с затопленных пойменных земель реки Мологи.) В Норское жених с невестой, родителями и друзьями плыли по Волге на пароходе. Венчальные иконы держали в руках. Перед венчанием в Троицком храме иеромонах Авель исповедал молодых. Совершали венчание соборно, служили: архимандрит Исаия (Ковалев), будущий епископ Углический, викарий Ярославской епархии, иеромонах Никодим (Ротов) и иеромонах Авель (Македонов). Весь путь от храма до церковного дома, где состоялась свадьба, был усыпан цветами. Свадебный праздник и стол устроил для молодых иеромонах Авель (Македонов). Шафером у 18-летней невесты был Владимир Поярков (будущий митрополит Ювеналий).

***

Необычайное чудо, неизреченная сила, страшная тайна – Таинство священства! Оно духовно, свято, досточестно, неукоризненно...

Прп. Ефрем Сирин.

Из Слова о священстве

На третий день после венчания, 21 июля 1953 года, 27-летний Владимир был рукоположен архиепископом Димитрием (Градусовым) во диакона, а еще через неделю, 28 июля, во иерея. Рукоположение происходило в Феодоровском кафедральном соборе Ярославля.

Перед рукоположением Владимир Недосекин над Крестом и Евангелием дал клятвенное обещание – присягу будущего пастыря:

«Клянусь перед Господом и Его Животворящим Крестом и Пречистой Матерью свято соблюдать и хранить в чистоте все догматы Православной Церкви и ничего не нарушать и не изменять, строго подчиняться всем распоряжениям как духовной, так и гражданской власти, в чем целую Крест и Святое Евангелие».

Недосекин / К присяге приводил секретарь

архиепископа Ярославского иеромонах Никодим (Ротов)³¹/

С 30 июля 1953 года началось служение отца Владимира на приходах Ярославской епархии, которое продолжалось шестнадцать лет. После рукоположения в течение месяца отец Владимир служил в Феодоровском соборе и одновременно – в Яковлевской церкви, той, что стоит на северном берегу Волги. А еще через месяц, 25 августа 1953 года, иерей Владимир получил от архиерея назначение: он был определен настоятелем Покровской церкви села Алексино Рязанцевского (ныне Переславского) района.

Перед назначением на приход отцом Владимиром был заполнен «допросный лист», где имелись следующие слова о том, что он «звание священника избирает для славы Божией и спасения душ, которые будут вверены ему».

Новопоставленный иерей со своей молодой супругой отправились в село Алексино, где с конца августа 1953 года в Покровском храме началось настоятельское служение отца Владимира.

В те годы среди духовенства была традиция, которая теперь, к сожалению, не встречается. Каждый ставленник во иерея после рукоположения считал должным переписать для себя синодик всех правящих архиереев его епархии, всех русских митрополитов древности, великих князей и царей. Это делалось не по указанию свыше. Правящий архиерей мыслился духовенством как отец, защитник и покровитель. Каждый договаривался с уже имеющим такой синодик собратом и вручную переписывал его для себя. При этом писалось все славянскими буквами, а первая буква титула и имени – красным цветом. Объем синодика занимал большую общую тетрадь, которую новопоставленный священник имел для поминовения около жертвенника.

«Такая тетрадь еще до сих пор хранится после отца в нашей семье, – вспоминает отец Павел Недосекин³². – Такие же синодики я видел и у архимандрита Серафима (Шустова)³³, часть из которых после его смерти были переданы мне. Имелся подобный синодик и у архимандрита Павла (Груздева), одного из старцев, служивших тогда в Ярославской епархии». Но о нем речь впереди.

Старинное село Алексино, в котором поселилась семья Недосекиных, расположено на берегу реки Тошмы. Сельский храм в честь Покрова Божией Матери в советские годы не закрывался³⁴.

Прихожане Покровской церкви в Алексино скоро полюбили нового молодого священника, служившего в храме всегда с великим благоговением. Через год его служения благочинным Переславского округа протоиереем Александром Владимировым отцу Владимиру была дана такая характеристика в его анкете:

«Священник Недосекин Владимир Парменович – примерный пастырь, отличного поведения, трезвый и исполнительный в отправлении пастырских обязанностей»³⁵. Желая скрасить в провинции жизнь молодых батюшки с матушкой, прихожане Покровского храма приносили им плоды своих трудов. Это были овощи, фрукты, молоко, сметана и творог, в общем, все, чем богаты местные жители. Бог одарил молодую семью первенцем: в 1954 году у Недосекиных родилась дочь Ольга.

31 июля 1954 года, согласно прошению, был уволен на покой архиепископ Ярославский и Ростовский Димитрий (Градусов). Он скончался 10 апреля 1956 года в городе Ярославле и там же был погребен. Почитавший архиепископа Димитрия отец Владимир всю жизнь молитвенно поминал владыку.

На место владыки Димитрия был назначен епископ Угличский, викарий Ярославской епархии Исаия (Ковалев), который принял решение перевести отца Владимира поближе к Ярославлю. В селе Смоленском около Ярославля, куда перевели отца Владимира, он стал вторым священником Троицкой церкви. Жить семье опять было негде: то снимали 12-метровую комнатку, то жили в вагончике...

В Троицком храме отец Владимир служил недолго – с 14 марта 1955 года по 3 декабря 1956 года. Здесь, в Ярославле, в семье Недосекиных 14 февраля 1956 года родился второй ребенок, при крещении названный в честь святителя Николая (будущий епископ Тихон).

В трудное для Церкви время атеистического гнета, когда не хватало духовенства, молодые священники назначались правящими архиереями в храмы, где в тот момент была в них острая нужда.

В декабре 1956 года отца Владимира снова переместили, теперь – к Вознесенской церкви города Рыбинска (тогда – город Щербаков).

Георгиевско-Вознесенская церковь, в которой с 3 декабря 1956 года начал служить чередным священником отец Владимир, находилась на старом, известном с XVII века Георгиевском кладбище города Рыбинска. Когда-то это была городская окраина, а в 1950-е годы и кладбище; и оба храма (теплый и холодный), и расположенный рядом железнодорожный вокзал оказались чуть ли ни в центре города.

Многие трудности выпали на долю этих храмов в послереволюционное время. В 1929 году Рыбинский горсовет принял решение о передаче Георгиевской церкви «обновленческой» общине. После жалобы прихожан, оставшихся верными памяти Патриарха Тихона, местные власти в 1930 году закрыли Георгиевский храм, а здание приказали использовать под архивохранилище. Вознесенский храм достался в пользование представителям «обновленчества», существование которого само собой прекратилось в годы Отечественной войны. Храм продолжал работать. В послевоенном Рыбинске Вознесенская церковь оставалась единственным действующим храмом.

В Рыбинске в Вознесенском храме отец Владимир Недосекин служил в течение пяти месяцев – с 3 декабря 1956 по 29 апреля 1957 года. Правда, пройдет 12 лет, и он снова будет служить в Рыбинске, в том же кладбищенском Вознесенско-Георгиевском храме. А тогда 29 апреля 1957 года священник был снова перемещен в связи с болезнью настоятеля Покровского храма в городе Переславле-Залесском. С двумя маленькими детьми семья батюшки перебирается на новое место служения отца Владимира.

Город Переславль-Залесский – один из самых удивительных русских городов, где все поражает: его древность, уникальная история, обилие святынь, храмов и монастырей, красота окружающей природы, сказочное Плещеево озеро. Город – со множеством деревянных домов, с резными наличниками и карнизами, с уютными зелеными улицами, напоминающими деревенские, – сохранил до наших дней свой неповторимый облик. Конечно, к концу 1950-х годов уникальные храмы и шесть монастырей Переславля представляли собой руины. В лучшем случае они использовались под склады или различные учреждения³⁶.

Покровская церковь, где священник Владимир Недосекин временно исполнял обязанности настоятеля, находилась на Плещеевской улице, идущей вдоль берега реки Трубеж. Улица эта сплошь застроена одноэтажными или двухэтажными домами, чаще деревянными, стоящими под сенью старых деревьев. Среди невысоких домов особо выделяется глава церкви и стройная трехъярусная колокольня.

Церковь в честь Покрова Пресвятой Богородицы-единственная в Переславле, которая в советский период не закрывалась.

Семья Недосекиных снимала комнату вблизи храма на улице Трубежной в доме 30. Здесь, в Переславле, 29 октября 1958 года у Недосекиных родился третий ребенок – сын Павел.

Рядом с храмом купил двухэтажный деревянный дом будущий митрополит Иоанн (Вендланд)³⁷, который (с перерывами на разъезды по дальним странам) прожил здесь 23 года, с 1962 по 1985 год – до увольнения на покой. Ныне на доме висит памятная доска в знак пребывания архиерея в этом скромном, ничем не примечательном деревянном доме вблизи храма. Сюда к правящему архиерею со своими нуждами и вопросами приезжал молодой священник Ярославской епархии Владимир Недосекин. И сам архиерей неоднократно посещал его на местах служения в Ярославской епархии.

Благочестивая, подвижническая жизнь владыки Иоанна была отдана Церкви. Его помнят и любят, на его могиле у Феодоровского кафедрального собора Ярославля никогда не гаснет лампадка, кто-то постоянно приносит живые цветы.

«Господь благословил, – пишет о владыке протоиерей Борис Балашов, – упокоиться почившего владыку между зимним Никольским и летним Феодоровским собором, об открытии которого владыка много лет мечтал. Рядом с ним упокоился его духовный брат и личный друг – архиепископ Ярославский и Ростовский Михей (Хархаров)³⁸. Их воедино связала духовная связь с митрополитом Гурием (Егоровым)³⁹ и Ярославская епархия. Верю в то, что оба они теперь, вместе с митрополитом Гурием, являются молитвенниками за землю Русскую, православный народ земли Ярославской и всех, для кого святыни этой земли стали личными святынями»⁴⁰.

В Переславле-Залесском отец Владимир Недосекин прослужил с 30 марта 1957 до 6 декабря 1958 года, пока болел настоятель храма. И снова – переезд...

С 6 декабря 1958 года отец Владимир был определен настоятелем к Никольской церкви села Вашка, которое расположено на Московско-Ярославском шоссе и находится в 23 километрах от города Переславль-Залесский. Здесь в селении, когда-то большом и богатом, а в годы служения отца Владимира состоящем всего из семи домов, наконец-то семья Недосекиных осела надолго – почти на десять лет⁴¹.

Когда отец Владимир поселился в селе Вашка, его детям было: Ольге – четыре года, Николаю – два, третьему, Павлику, – полгода.

Зеленая летом, белоснежная зимой, улица села Вашки представляла собой длинную пологую горку. Это было замечательное место для катания деревенской детворы на лыжах и на санках. Старшие дети священника вместе с деревенскими ребятишками целые дни проводили на улице, только забегали домой поесть. Чтобы ребята не замерзли, подолгу находясь на улице, мать надевала на них по три пары штанов, особенно в Рождественские морозы. Одежда к вечеру превращалась в лед и стояла колом, когда ее снимали. А на речке, покрытой льдом, катались на коньках, привязывая их веревками к валенкам. Катались до самозабвения, не помня себя, не глядя под ноги. Так, Николай как-то раз провалился в прорубь. Слава Богу, его тут же вытащили, привели быстро домой, он даже не простудился.

Родители не принуждали детей ходить в храм. Но самые ранние воспоминания о Вашке связаны у детей священника именно с Никольским храмом. Накатавшись с горы на лыжах или санках, устав и промокнув до нитки, дети бежали домой, а если дома никого не оказывалось, спешили в храм – дожидаться родителей. Тихо в храме, народу в будние дни совсем мало. Отец служит, мать помогает отцу, поет на клиросе, читает. Дети у печки согреваются и под чтение отца и пение матери сладко засыпают. После службы их, полусонных, кого ведут, а кого и несут домой. Для детей храм был буквально родным домом. Как-то раз, когда отец находился в храме, а мать трудилась на огороде, двухлетний Павлик выскочил из дома и босиком, в одной коротенькой рубашонке помчался в храм к отцу и влетел в таком виде прямо в алтарь...

Следом за ним прибежала в храм матушка, как была, в халате, с испачканными землей руками. Подумала в ужасе про себя: «Что сейчас будет!» Но ничего, все обошлось.

На подъезде к селу Вашка на горке находилось кладбище. А под горкой на неосвященной земле – захоронения умерших не своей смертью, наложивших на себя руки. Это было для детей не совсем понятно и страшновато. Здесь не ставили крестов, а по старинному обычаю втыкали в землю кол: вместо положенного осинового – ивовый, потому что ивы росли здесь повсюду. Через год ивовый кол зацветал: на кладбище для самых несчастных и отверженных зеленела ивовая рощица.

Никольский храм стоял на возвышенном месте, рядом тоже имелось небольшое кладбище со старинными белокаменными надгробиями.

Около храма виднелась деревянная сторожка, с виду небольшая, но внутри вместительная. Там жили сторож и алтарник, а позже – прихожанин Николай Васильевич, помогавший священнику в хозяйственных делах. Его комнатка была похожа на хижину отшельника. Он действительно молился здесь целыми днями, а часто и ночами. Когда храм был временно закрыт, здесь совершались молебны и требы.

Электричества в деревне не было. Длинные зимние вечера проводили при керосиновой лампе. За водой ходили на колодец к реке. Делом Николая, когда он немного подрос, было носить воду, дрова, полоть и поливать огород.

В соседней деревне Слободке имелась тогда начальная школа. В ней преподавали две учительницы. Одна жила в здании самой школы, другая – в деревенской избе. Помещение школы было разделено пополам – на два класса, потому что детей было много. От Вашки школа находилась в двух километрах, другие дети ходили в эту школу за 5–6 километров. В классе стояли парты, висела доска, все как полагается. В школе дети проводили целый день, сначала учились, потом под присмотром учительниц выполняли домашние задания. Детей кормили здесь обедом, готовили суп и второе. Для этого надо было сдать раз в год за каждого ребенка по семь килограммов мяса. Приходилось покупать его у соседей, так как ни поросят, ни телят, ни баранов своих у Недосекиных не было. С собой на занятия ребятам давали еще бутыль молока и здоровый ломоть хлеба.

К тем годам относятся воспоминания сына протоиерея Владимира, будущего священника Павла Недосекина:

«Ко времени, когда я родился третьим в семье, отец служил в городе Переславле Ярославской области, потом в Переславском районе в селе Вашка. Первые мои церковные воспоминания связаны с появлением новых икон. Это значило, что в районе опять где-то закрыли церковь. Если верующие успевали, то привозили иконы, книги и утварь к нам, если нет, то все это либо сжигали по приказу властей, либо бросали в храмах: тогда иконы так и продолжали стоять в иконостасах, если здание храма не употреблялось по другому назначению. Помню, километрах в шести от нашей церкви было село Романово, где в закрытой Тихвинской церкви иконы стояли примерно до начала восьмидесятых годов. Еще детьми мы бегали туда и через окна видели, что в храме почти все на месте, только шкафы и книги разбросаны по полу. У отца накопилось более двух десятков антиминсов из закрывшихся храмов, которые он в свое время вместе с чашами передал митрополиту Никодиму (Ротову)».

Когда Павел Недосекин рукополагался в иерейский сан, отец подарил ему старый антиминс. Это был как раз антиминс из того самого Тихвинского храма села Романова.

В те годы постоянно висела опасность, что храм закроют. Причину для этого местным властям найти ничего не стоило. Отец Владимир каждый раз самоотверженно отстаивал храм. Дело доходило до того, что он рисковал оказаться в тюрьме.

Все, даже самое насущное и необходимое, приходилось делать, преодолевая какие-то немыслимые препоны. Можно вспомнить, например, как доставали железо, чтобы починить прохудившуюся крышу храма. На нужды церкви материалов не давали, и нельзя было их купить ни за какие деньги. Что делать? Кто-то из прихожан узнал, что в сельпо завезли в большом количестве корыта. К изумлению продавца, кто-то из местных скупил в магазине все корыта – штук сто. Их распаяли, выпрямили и заделали прорехи в крыше. Потом, когда власти узнали об этом, был, конечно, скандал. В очередной раз грозили закрыть церковь, но ничего, обошлось...

Отец Павел вспоминает: «Все подобные этим события по большому счету – миг в истории. Были они каких-нибудь сорок лет назад. Но сейчас их вероятность представляется просто какой-то дикостью. Например, был однажды такой случай. Кто-то «наверху» решил провести общественный опрос среди духовенства на тему «Верите ли вы в коммунизм?». Священник должен был письменно заполнить бланк об образовании, о составе семьи, о происхождении и в конце ответить на этот вопрос. Один священник написал, что «Это научная гипотеза, которая еще ни в одной стране не была осуществлена практически». Мой отец написал прямо: «Нет, не верю».

Что тут началось! В маленькое село понаехало областное начальство, уполномоченный, милиция, особисты и главный идеолог, который решил «посмотреть на этого попа» да заодно и храм закрыть. Отца отвезли в сельсовет и учинили допрос. А в это время милиция стала свозить на собрание «сознательных трудящихся» из соседних деревень, тех, что в храм отродясь не ходили.

Между тем прихожане, узнав о такой беде, стали собираться около храма. «Сознательных» набралось человек пятнадцать. Начали собрание прямо у ворот церкви. Время летнее: тепло. Уполномоченный начал свою обычную тягомотину, что, мол, сейчас, когда вся страна штурмует высоты космоса и Вселенной, в вашем районе, а точнее – в вашем приходе, насаждается дикая поповщина, а сам поп даже не верит в коммунизм. Местные товарищи его не поддерживают и требуют закрытия храма. Был поставлен вопрос на голосование: 15 «сознательных» проголосовали «за», 24 – «против».

– Отберите у священника ключи, – сказал самый главный уполномоченному, – и опечатайте храм. Уезжаем!

– А у меня нет ключей. Храм – это народное достояние, и ключи у верующих, – заявил отец. Старостой была Александра Васильевна Еремина, маленькая женщина лет шестидесяти пяти.

– Ключ у меня, – сказала она, – но я вам его не отдам. В нашей стране решается все большинством голосов. Мы здесь проголосовали, и большинство было против закрытия храма. Тем более что те, которые голосовали за закрытие, в церковь не ходят. А тебе, Василий, – обратилась она к одному из «сознательных», – я больше на выпивку никогда не дам взаймы.

Чтобы показать, кто здесь главный, один из милиционеров приказал заколотить вход в храм досками, а старосту забрать «до выяснения». На том и порешили. Уезжали уже в сумерках.

Отца Владимира стали раз в неделю вызывать и требовать, чтобы сдал «регистрацию». Он не соглашался. Староста пропала. Как увезли, так никаких сведений о ней не имели. Во время очередного вызова к уполномоченному тот сказал священнику:

– Ладно, не сдаешь «регистрацию» – все равно с голоду подохнешь: храм закрыт, служить нельзя. Катись-ка отсюда, пока не поздно.

Так и жили. Ситуация нелепая. Храм в епархии числится открытым. Архиерей говорит: «Держись, отец». Служб нет. Правда, крестины и соборование отец Владимир в те дни продолжал совершать в церковной сторожке.

Вдруг приезжает староста Александра Васильевна. Голова бритая, сама посеревшая. Рассказывает, что была в следственном изоляторе города Рыбинска, четыре месяца ее там держали. За отсутствием состава преступления отпустили. Сказали, что опять вызовут. Отец спрашивает:

– Александра, а ключи где?

– Вот, батюшка, принесла.

– Ну, надо мужиков звать, чтобы доски оторвали от церковных дверей. Сельчане собрались. Толпятся у церкви. Отрывать доски боятся. Кто первый? Вдруг идет один из «сознательных»:

– Батюшка, дай опохмелиться!

– Иди, иди отсюда! – зашумели на него. – Ты христопродавец, храм хотел закрыть.

– Дык я, того, ведь начальство...

– Ну и проваливай отсюда...

– А если я оторву доски, нальете? – спрашивает.

– Нальем, – все отвечают хором.

Он бросился ко входу в храм и, неистово отрывая доски, стал кричать:

– Я самому Хрущеву писать буду! Меня вынудили, подговорили! Я крещеный!

Службы возобновились. До уполномоченного дошло, что на Вашке произвол. Собрался он к ним ехать, чтобы пресечь этот «беспорядок». Правда, слух прошел, что в селе храм открыли именем Хрущева.

А между тем храмы закрывались по всему району. Закрыли церковь Тихвинской иконы Божией Матери в селе Романово – самую близкую от Вашки, всего в шести километрах. Закрыли храм в селе Троицкая Слобода в пригороде Переславля, причем большой иконой Троицы заколотили алтарное окно, при этом повернув икону ликами к улице. Алтарь выходит на шоссейную дорогу Москва – Архангельск. Так все проезжающие, взрослые и дети, смотрели на тот образ, пробитый гвоздями и служивший ставнем для окна. Закрыли храм в селе Караш и церковь в бывшей Вепревой пустыни. Закрыли и взорвали храм в селе Петровское. Отец Владимир до конца дней сокрушался о нем и считал это своим грехом: знал, мол, что церковь будут взрывать, но был бессилен, чтобы противостоять этому. За несколько десятков километров в округе Вашки все храмы были закрыты. Круг сжимался.

Верующие были обескуражены и подавлены. Та часть общества, которая относила себя к православным, глухо и настороженно молча противилась происходящему. Народ терпел. О терпении нашего народа сказано очень много. Но кроме терпения он имел еще великие качества: милосердие и сострадательность. По всей округе люди слышали, что батюшка сидит без зарплаты. И вот осенью стали подвозить к дому батюшки картошку. Подводы приходили из окрестных деревень. Кто мешок, кто два отправлял батюшке «для пропитания деток». Вспоминая этих людей, отец Павел пишет:

«Упокой, Господи, всех этих наших доброделателей, а детям и внукам их дай здравия и сохрани их в православной вере».

У Недосекиных сделался даже переизбыток овощей; матушка Валентина уже начала кое-что раздавать по соседям. Но вот в очередной раз у дома Недосекиных появилась черная «Волга». Приехал уполномоченный... И надо же было так случиться, что именно в это самое время у нас разгружали очередную подводу с провиантом: морковью, картошкой, свеклой.

Была в соседней деревне одна доярка, бабенка бойкая, острая на язык и матершинница страшная. И вот она-то и привезла продукты семье священника, а сын ее разгружал.

– Это что еще такое?! – вне себя от возмущения закричал уполномоченный. – Я сейчас акт составлю, и вы с вашим попом будете штраф платить. Он – за нетрудовые доходы, а вы – за спекуляцию.

Но уполномоченный не знал, с кем имеет дело. Женщина подошла к уполномоченному и говорит:

– А ты, жирный, кто?

Тот смешался, но, оправившись, сообщает:

– Я уполномоченный по делам религии по Ярославской области.

– Дак это ты, Ирод, здесь беззаконие творишь?! – закричала она. – Гнида! Ты нашего батюшку без корки хлеба оставил! Закона такого нет, чтоб мне указывать, кому давать, кому не давать. Мы в подоле продукты батюшке носить будем. Убирайся отсюда, лысый, и командуй у себя в Ярославле, и... – матом, матом.

Разговор явно не получился.

Отец Владимир, выскочивший из дома, даже рта не успел открыть. Уполномоченный же, услышав такой крик и видя, что «срящутся народы», ретировался.

Свой рассказ продолжает отец Павел:

«По вечерам приходили подводы (зимой – сани) и привозили иконы и книги из закрывавшихся церквей. Детские мои годы прошли среди множества книг и икон, которые заполняли целиком придел храма и еще самую большую комнату нашего церковного дома. Ночами отец иногда пропадал – ездил с кем-нибудь из мужиков в новозакрытый храм, привозил Евангелие, антиминс и богослужебные сосуды (чаши и дискосы).

Я по-детски спрашивал:

– Папа, а где ты их берешь?

– Мы, священники, – говорил он, – знаем секретное место, где они в алтаре хранятся. Вот и надо их забрать, чтобы их не осквернили. А то потом, когда открывать храмы будут, все будет потеряно. А пока эти пустые храмы будут стеречь ангелы, потому что, когда храм освящают, Господь приставляет ангела к каждому престолу, и ангел его хранит до скончания века...

А был в Ярославской области и такой трагический случай. Редкую церковь, посвященную апостолу Флегонту, из 70 апостолов, приговорили к сносу. Кому-то или чему-то она помешала. Попробовали разобрать на кирпич – бульдозер чуть не сломали. Стены проломили – а церковь не рушится. Держится, можно сказать, ни на чем, но не рушится. Дальше решили делать все по-научному. Позвали взрывников. Те прокопали шурфы: под фундаментом, под крышей, по стенам – все по науке. Окна выбиты, двери нараспашку, еще висят в верхнем ряду иконостаса иконы, валяются мятые подсвечники, холодно, грязно. Осень уже поздняя, но снега еще не было.

Наконец назначили день. Территорию храма оцепили. Приехало из Ярославля начальство, человек десять. Все в зимних пальто, в шапках-ушанках – так и вошли в храм. Зашли, встали в центре летнего придела. Достали по папироске. Покурили, поговорили. А потом старший из начальства повернулся к алтарю и сказал:

– Ну, Флеша, сейчас мы тебя ахнем!

Но тут вдруг раздался страшный треск и, рухнув на чугунный храмовый пол, обвалился каменный свод храма. Храм стал могилой – всех десятерых. Все произошло за считаные секунды, не было ни криков, ни стонов... Треск, грохот и – тишина. Только земля вздрогнула...

Наутро выпал первый снег. Чистым белым ковром покрыл он пыльные развалины...»⁴²

Но не одни святые храмы рушили в безбожное советское время. Разрушали семьи. Сейчас трудно в это поверить, но в те годы могли забрать детей у верующих родителей, воспитывающих своих детей в религиозном духе. Такие прецеденты не часто, но случались. Тем не менее отец Владимир Недосекин запрещал своим детям вступать в октябрята и в пионеры, а, вырастая, они уже сознательно не только не шли, но и не допускали мысли о том, что можно, например, вступить в комсомол. Отец Владимир и матушка, с риском лишиться родительских прав, наставляли своих детей, что они не могут быть в октябрятах, так как это безбожная организация, а пионеры должны бороться с «религиозными предрассудками», поэтому, вступив в такую организацию, дети стали бы предателями Христа.

«Я понимаю, – вспоминает отец Павел, – возможно, читающий сейчас эти строки ухмыляется, особенно если он был в подобной ситуации и вступал в пионеры. Это ведь никак не помешало его вере впоследствии. Тем более что среди духовенства такие «послабления» в воспитании детей допускались. Однако могу сказать о своем личном опыте, что такая отцовская прямолинейность не допускала в нашем сознании двойственности. За это я своим родителям очень благодарен. Приучившись с ранних лет иметь свое, независимое от общей массы людей мнение, мы имели впоследствии правильный ориентир в жизни. Никакая власть авторитета не могла подавить личного мнения. Другое дело, что его не всегда можно было показывать, но главное, не было разочарований и переоценок ценностей, которое испытала основная масса моих сверстников. Помню, принимали мой класс в «октябрята». Всем надели звездочки, а я отказался. Первый ученик в школе... При гостях из ГОРОНО... Учительница Капитолина Ивановна Фадеева вся извелась. Гости пригласили меня в кабинет директора и учинили допрос. Почему я не хочу, кто мне запретил, кого я боюсь и так далее. Помню, все мои ответы записывали и вели протокол. Я твердил, что так решил сам, и все! Конечно, они понимали, что ребенок в восемь лет сам так решить не может. Спрашивали, не запугивают ли меня мои отец и мать. А меня никто не запугивал, мне просто ясно и конкретно мать накануне сказала: «Вступишь в октябряты – ты больше не наш, ты – предатель Христа. А если Христа продашь, потом и мать продашь, и отца, и Родину. Иди и думай, только не говори никому, что твои родители не хотят, чтобы ты вступал, а то тебя заберут у нас, и будет тебя воспитывать социалистическое государство». Сказала, как отрезала! Коротко и ясно!

Учительница Капитолина Михайловна была ярая атеистка, верила в идеи коммунизма, была членом Коммунистической партии.

– Все равно, – говорила она моей матери, – он у вас подрастет, будет учиться, ведь он способный, сам уйдет из Церкви. Ведь верить – это мракобесие...

Помню, когда я уже стал священником и проезжал мимо моей малой родины, захотелось мне увидеть мою первую учительницу и завести ей гостинца. Жила она по-прежнему в школе, так еще в царской России было заведено. Так было и в моей, уже советской первой школе. Сельская учительница – она и директор, и завуч, и педагог, и истопник, и сторож, и квартиросъемщик: «О, Павлик, – сказала она мне, – а ведь я теперь в церковь хожу...»

Отца периодически вызывали в город Ярославль, и уполномоченный орал на него: «Сдай регистрацию!» Это значит: отдай ту советскую бумажку, которая позволяет тебе совершать священническое служение. А уполномоченный продолжал в том же духе: «Ты у меня дождешься», «Все равно храм закроют», «Ишь ты, какой герой выискался!»

Отец держался. Уже много позднее, когда мы, дети, стали сами понимать «счастье» нашего социалистического рая, мы осознали, что те переводы из областного города в районный, а потом в село с семью домами были обусловлены твердостью и непреклонностью отца, который предпочел сохранить семью, оградив детей от соблазна двойственности, уйти в тень, в село, на задворки, только не склоняться перед разгулявшимся безбожием. Священникам всем было трудно. Назначат тебя на приход, а там староста хам, коммунист, безбожник. Как хочешь, так и поступай. Хочешь – приспосабливайся, хочешь – терпи и молчи».

Батюшка на требы ездил иногда на велосипеде, иногда пешком, а иной раз – верхом на лошади. Однажды в жаркий летний день он проходил вместе с матушкой мимо речки и решил искупаться. Нырнул – и нет его. Матушка чуть с ума не сошла, думала – все, утонул ее отец Владимир. А он зацепился под водой за какую-то корягу – еле-еле сумел высвободиться и с трудом выбрался на берег: а ведь обычно батюшка без особых усилий Волгу переплывал туда и обратно... Отец Владимир понял, что это урок ему на всю жизнь: когда едешь со Святыми Дарами для причастия, нет Божьего благословения, чтобы отвлекаться на что-либо земное.

В годы, когда отец Владимир служил в селе Вашка, познакомились Недосекины с рабом Божиим Никандром. Рассказывает о нем сын отца Владимира протоиерей Павел Недосекин: «Никандр Иванович был простец. Человек из той среды, о которой говорят: от сохи. Мир для него был устроен просто. Не имея лукавства и лжи, он на все смотрел правдивыми глазами. Солнце светит – потому греет, начальство поставлено – потому надо его слушать.

Жизнь его была трагична. Из крестьянской семьи он поступил послушником в Кирилло-Белозерский монастырь. После нескольких лет испытаний был пострижен в монахи с именем Нифонт, но в миру все его звали по-прежнему Никандр.

– Я тогда только первое послушание получил, сразу после пострига, – говорил Никандр, – как приехали закрывать монастырь. Мое послушание было – уход за старым иеромонахом.

Ночью всех игуменов и иеромонахов загрузили в бортовые машины, лежачих стариков передавали на руках, заперли борта и увезли в неизвестном направлении. Монахи плакали, прощаясь друг с другом, с монастырем. Никандр вслед за своим поднятым старцем тоже было залез в кузов, но его стащили и сказали, чтоб убирался и не лез. Больше Никандр из братии никогда никого не видел.

Монастырь опустел в одночасье. Перед храмом во мраке ночи ошарашенно ходило около десяти послушников и двое-трое молодых монахов. Растерянно они разбрелись по кельям.

Так жили еще почти неделю. Потом приехало из области начальство и объяснило, что религии больше не будет, монахов тоже, монастыри все закрыты, в храмы ходить запрещено, попов всех посажали в тюрьмы, теперь все будет по справедливости и без обмана.

– А вы – парни молодые, женитесь, заводите детей, мы вам поможем устроиться на работу. Стал Никандр рабочим. Жениться не хотел, но начальство говорило:

– Надо!

Года через четыре уступил, стал жить «с женой по закону», то есть расписанный в ЗАГСе. Родилась дочь. Лет через пять довелось ему по работе поехать в Ярославль: глядь – а там церковь стоит, не закрытая, и батюшка есть.

«Значит, есть монастыри, – подумал Никандр. – Даже если нет, то перееду поближе к церкви».

И переехал.

Дочь пошла в школу. Жена всегда на работе. Никандр сам стал воспитывать дитя, учил шить, варить, водил в храм на причастие. Только вот не хотела дочка в храм идти: уж больно длинные там службы. Он взял да постегал ее легонько, а она все рассказала учительнице.

Жена не была против, когда ребенка забирали:

– Все равно ее кормить нечем, а государство еще лучше ее воспитает.

Остались Никандр с женой вдвоем. Тяжела ему была семейная жизнь. Жена о Боге слышать не хотела.

Встретил Никандр старого священника, рассказал о своем горьком житии. Тот посоветовал ему нести подвиг. Вот и начал Никандр подвизаться. У него был крохотный домик в Берендеево. Он сделал под ним землянку, выкопал от нее в сторону нору-лежанку в виде буквы «г» и стал так жить. Спал он, изогнутый буквой «г», не имея возможности повернуться на другой бок. Эта лежанка-нора была очень узкой. Мой отец знал о ней и даже залезал, чтобы попробовать, как Никандр спит. Говорил, что не только тесно, но и страшно, потому что, забравшись туда, потом с трудом вылезаешь. Темно и сыро, «как в гробу». Да и потом постоянный страх, а вдруг земля обвалится.

Никандр часто приезжал к нам в село на службу. Отец и мама всегда его оставляли погостить. Когда угощали, он ничего не ел. Только пил чай, который привозил с собой. У него был такой специальный чайный набор, какие делали в дореволюционной России. Это серебряная коробочка, в ней отдел для рассыпного чая, отдел для сахара, ложечка, ситечко и порция-мера для заварки.

– Благодарю, матушка, – говорил он маме, – вот разве чайку.

Заваривал чай он всегда сам и пил с сахаром «вприкуску». Однажды пили чай в доме. Матушка выглядела усталой, подавленной. Она была удручена предстоящей описью имущества за неуплаченный налог, выплатить который не представлялось никакой возможности. Никандр, глядя не нее, сказал:

– Матушка, тебе нужно было бы идти в монастырь по твоему духовному состоянию.

Мама растерялась, не могла подобрать слов в ответ.

В это время под столом, за которым все сидели, играл маленький ребенок Недосекиных. В наступившей тишине вдруг отчетливо прозвучали слова ребенка:

– У каждого своя жертва пред Господом.

– Молчу, молчу, молчу, – только и мог ответить на это изумленный гость...

Одолев грамоту, Никандр много читал. Это были редкие в те годы душеспасительные книги. Каждый день он читал Евангелие. За прошедшие годы он выучил его на память. В наше село он приходил пешком. Напрямую из Берендеева, где он жил, было 35 километров. Бывало, после праздничной службы собираются люди домой, и все попутчики просят Никандра взять их с собой. Прямого транспорта в ту сторону не было. Отправлялись от храма, перекрестясь, и начинал Никандр читать Евангелие. Так идет не спеша группа старушек, а в середине седовласый старец вполголоса наизусть читает Святое Евангелие. Впереди деревни Рушеново, Щербинино, село Алексино... Так постепенно группа уменьшается, каждый идет до своего дома. А последний – Никандр, ему идти дальше всех...

Конец его был праведным. Как-то заболев, он некоторое время в храм прийти не мог. От Берендеева до села Башка, где служил мой отец, проехать можно было только окольным путем, преодолев при этом километров пятьдесят. Как раз в это время, когда Никандр болел, отца перевели на другой приход в Рыбинск. Никандр об этом не знал. Будучи уже тяжелобольным, он заставил себя приехать на пасхальную службу. В это время в храме служил уже другой священник.

В Вашкинском храме четыре придела, – скорее не придела, а четыре самостоятельных храма помимо главного – летнего. Служба на Пасху совершалась в Воскресенском приделе, к которому примыкал придел Архангела Михаила.

Уже из Рыбинска, вскоре после Пасхи, наша мама с нами, детьми, приехала в Троице-Сергиеву Лавру, и здесь, напротив ворот, мы встретили Никандра, как раз за неделю до его смерти.

– Ой, матушка, – сказал он, – благодать-то какая, ведь на эту Пасху у вас на Вашке два священника служило. Холодно было, меня все знобило; прихожу я, а там новый священник и народу много. А потом гляжу, а в соседнем Архангельском приделе тоже служба. Я встал в самый перед. Служил там ваш отец Владимир, радостный такой, потом подошел ко мне, весь в белом, дал мне вот это яйцо и сказал: «Христос воскресе, Никандр! Ты скоро помрешь, больше мы с тобой в этой жизни не увидимся!»

А я ему: «Воистину воскресе!» Он повернулся молча и прочь ушел в алтарь. А после службы мне с ним поговорить-то не довелось, ведь я на первый автобус побежал. Что-то, матушка, он как чудно сказал-тο... Я ведь в Лавру приехал по его страшному слову, поговел, хоть и Пасха, исповедался, а сейчас от причастия. Всех простил, может, и меня Господь простит.

Не знал Никандр, что в ту пасхальную ночь мой отец, протоиерей Владимир Недосекин, служил Божественную литургию за 200 километров от нашего села – в храме святого великомученика Георгия в городе Рыбинске Ярославской епархии.

Через неделю Никандр скончался...»⁴³

В 1950–1960-е годы на Ярославской кафедре сменилось несколько правящих архиереев. После ухода на покой владыки Димитрия (Градусова) временно управляющим митрополией с июля 1954 года стал митрополит Херсонский и Одесский Борис (Вик), затем епископ Угличский Исаия (Ковалев); его сменил с октября 1960 года епископ Подольский Никодим (Ротов), в течение полугода епархией управлял митрополит Рижский и Латвийский Леонид (Поляков); с мая 1964 года по сентябрь 1967 года – архиепископ Сергий (Ларин). С октября 1967 года правящим архиереем стал упоминавшийся уже нами митрополит Ярославский и Ростовский Иоанн (Вендланд).

Отец Павел Недосекин вспоминает: «Я помню, с какой радостью отец всегда принимал митрополита Ярославского Иоанна (Вендланда) и приезжавшего из разных своих епархий сначала епископа, впоследствии митрополита Никодима (Ротова). Тогда мы отправлялись всей семьей, а владыки – с секретарями – в лес за грибами, которых в те времена в лесах было видимо-невидимо... Церковь была тогда гонимой, и это сплачивало духовенство...»

Но были, конечно, и тревожные моменты. Государство душило Церковь налогами. В 1961 году отец Владимир отправляет на имя архиерея Никодима (Ротова) прошение о ссуде из епархиальных средств для уплаты налога в 4436 рублей 98 копеек за 1959–1960 годы (огромная сумма для бедного сельского храма!). «Описаны вещи и наложен арест на дом,.. – пишет настоятель храма отец Владимир. – Я ежемесячно уплачиваю по 200 руб., других возможностей не имею»⁴⁴. (Зарплата священника была 160 рублей.)

Дело тогда было поставлено так: если не внесешь все своевременно, будут описывать имущество или принудительно заставят отработать в исправительном учреждении. И вот настал день расплаты.

Приехавшая из Ярославля комиссия описала все имущество семьи, пугая при этом, что раньше таких, как Недосекин, вообще расстреливали. Погрузили на машину мебель, одежду, с матушки даже туфли сняли. Но все это и в малой степени не покрывало долга. Дом церковный – его не заберешь. Но тут соседка в лучших традициях политического доноса объявила:

– У них еще дом есть в Загорске.

Это была правда. Дом № 76 в Загорске на улице Кирова был для семьи Недосекиных родным домом. Часто навещая Троице-Сергиеву Лавру, отец Владимир всегда останавливался в доме матушки Евфросинии, тетки своей жены. К 60-м годам этот дом совершенно обветшал. Надо думать, что и ко времени его покупки монахиней Евфросинией он уже был далеко не нов. Отец Владимир принял решение поставить новый дом. Но ему было жаль сносить старый, связанный с Лаврой и ее святынями, которые в течение многих лет тайно в нем хранились (об этом речь пойдет ниже). Батюшка раскатал старый дом и переставил вглубь двора, а на его место привез и поставил из Нагорья новый сруб, более просторный, чем прежний. Монахиня Евфросиния, уже в весьма преклонных летах, переписала вновь выстроенную избу на племянницу – матушку Валентину; отец Владимир отказался быть его владельцем. Так матушка стала хозяйкой дома в Сергиевом Посаде (тогда Загорске).

Вскоре вышла даже пасквильная статья в местной газете «Вперед», где говорилось, что «попы-мироеды» настолько обогатились, что на одном участке ставят себе «две виллы»; что «дом этот давно пользуется у советской власти дурной славой, так как связан с церковниками и распространением ими религиозного мракобесия».

Нежелание отца Владимира прописываться в Загорске спасло дом от конфискации. В назначенный день к дому подъехало несколько грузовиков и «Победа». Дородная женщина в сопровождении нескольких спутников, поговорив о чем-то на улице, прошествовала по участку и без стука вошла в дом.

– Гражданин Недосекин, – начала она, – мы тут с товарищами посовещались и решили, что сумма вашего налога так велика, что описывать ничего не надо. Вы можете вывезти вещи, сумму налога как раз покроет ваш дом! Отец Владимир стоял очень бледный, матушка не могла удержаться на ногах и тяжело опустилась на стул.

– Я ничего вывозить не буду, – выдохнул отец Владимир.

– Хорошо, – отрезала женщина, – тогда мы сделаем это сами. Приступайте, товарищи!

Примерно за полчаса весь дом опустел. Мебель, одежда, посуда – все было свалено в саду под яблоней, даже попросили встать со стула матушку и стул этот отнесли туда же. Забрали все: и единственные часы-ходики, и школьную форму девочек, и все приготовленное «на смерть» монахиней Евфросинией, и даже старенький халатик матушки.

Павлик, глядя на то, как бесцеремонно хозяйничают в их доме чужие дяди и тети, приговаривал:

– Берите, берите! Мы себе все новое купим!

Все Недосекины были уже на улице, и дом начали опечатывать.

– А куда я дену все это? Вдруг дождь, – возмущался отец Владимир.

– Это не наше дело, – был ответ. – Отвезите знакомым.

Матушка, отведя деток в сторону, говорила: – Молитесь, дети, Господь нам поможет!

У ограды столпились прохожие, стояли соседи. И вдруг матушка словно ожила. Она уверенно подошла к своим мучителям и закричала:

– По какому праву вы это делаете? Ведь дом-то мой.

– Это не имеет никакого значения, – ответила полная женщина, – вы его жена.

– Жена-то жена, – возражала матушка, – но у меня свои гражданские права.

– Никаких прав у вас нет!

– Как это нет? Я и паспорт имею, – продолжала матушка.

– Как так? – удивилась женщина. – У вас что, и паспорт есть? Дело в том, что Хрущев как раз около этого времени дал паспорта всем, так сказать, «деклассированным элементам», туда попали и колхозники, и священники, и их жены.

– Не может быть! – удивилась представительница власти, когда увидела в руках у мамы корочку паспорта.

– Подождите, товарищи, – сконфуженно-раздраженно скомандовала она. – Сделаем иначе: все, что мы вынесли, все загружаем: этого хватит для погашения долга. Отоприте дом...

Помню, мы спали в одежде на полу. Дом был абсолютно пустым. Но самое главное, что отец продолжил служение, и церковь наша в селе Вашка была открыта.

Недосекины успели немного подготовиться к приезду комиссии. Самую бесценную вещь в хозяйстве большой семьи – швейную машинку – перед приездом незваных гостей кому-то отдали на хранение. А только что полученную зарплату матушка сумела незаметно выбросить в окно. Но, главное, сам дом оставили и не тронули икон на стенах: предметы культа как материальная ценность тогда «товарищей» не интересовали.

Конфискованные вещи – все или почти все – были отправлены в скупку и продавались по дешевке в магазинах. Но их никто не брал. Как-то отец Владимир приехал на именины матушки с большим тюком вещей: там были матушкины платья, кофточки, головные платки – все это он выкупил за 3 рубля. А еще через шесть лет вернулись к матушке ее туфли; их тоже высмотрел и приобрел для матушки отец Владимир.

Тем временем следует очередное поощрение сельскому священнику: в 1962 году он награждается наперсным крестом. Награждение происходит в торжественной обстановке в кафедральном Феодоровском соборе. Но отец Владимир хочет продолжить образование. В 1963 году он пишет прошение на имя архиепископа Никодима (Ротова):

«Ваше Высокопреосвященство, Высокопреосвященнейший Владыко, прошу Вашего отеческого Благословения на продолжение Духовного образования в Московской Духовной Академии в заочном секторе.

Священник о. Владимир Недосекин. 5 июля 1963 г.»⁴⁵.

Владыка ответил, что со стороны церковного начальства препятствий на зачисление отца Владимира на заочный сектор не имеется. Начались годы обучения в Духовной академии. Дважды в год священник отпрашивался у владыки на поездку в Лавру – для сдачи очередных экзаменов⁴⁶.

Но в 1964 году на приходе отца Владимира в Вашке – новая напасть. Священнику запретили совершать требы для жителей соседних деревень. Они пишут отчаянное письмо в Епархиальное управление на имя архиепископа Сергия (Ларина) (орфография подлинника. – Ред.):

«От граждан общины верующих поселка Петровское Яросл. обл. Рос. района. Обращаемся к вам высоко Преосвященство так как у нас в поселке Петровское нет действующего Храма с 1940 года и мы с 1940 года вызывали Священника с погоста Вашки, обслуживал наш поселок о. Пантелеймон Завялов до пирихода в другой приход а после Завялова поставили на Вашку Недосекина о. Владимира который выполнял наши требы для общины верующих по 1963-й год. Но с 1963-го года нам отказал выполнять наши требы в виду запрещения уполномоченного что разные Районы и мы теперь очень нуждаемся люди старые больные до церкви доехать несможем а на квартиру вызвать кроме что с Вашки неково. С(ело) Сконятиново за 12 километров, священник старый и болеют ноги до шесы (шоссе. – Ред.) дойти не сможет. Годеново за 15 километров транспорта нет и мы просим вас Преосвященный отче Сергие помогите нам поставить о. Владимира выполнять нам все требы которые указаны законами потому что Вашка стоит около шесы и мы все молящие ездим на Вашку в чем и подписуемся Из общины верующих...» Далее следуют подписи односельчан. Владыка, очевидно после дипломатических переговоров с уполномоченным, пишет резолюцию на самом письме и утешает «молящих»:

«Вы можете приглашать свящ. Владимира Недосекина совершать соборования больных и причащать с напутствием умирающих или больных. А. Сергий. 7/XII–1964 г.»⁴⁷.

В 1965 году в семье Недосекиных родился четвертый ребенок – Елена. Несмотря на свою занятость, отец Владимир находил время побыть с детьми, которым радовался как дару Божьему. За месяц до возведения в сан протоиерея, 8 апреля 1967 года, в личном деле отца Владимира Недосекина появляется новая выразительная характеристика, написанная академическим начальством:

«Смелый, учительный, твердого характера, выдержанный и, если нужно, решительный. Таков образ о. Владимира Недосекина. Уважаем в приходе и семье»⁴⁸.

14 мая 1967 года священник Владимир Недосекин был возведен в сан протоиерея. Через год, 26 июля 1968 года, после десяти лет беспорочного служения в селе Вашка, отец Владимир получает новое назначение и навсегда уезжает из полюбившейся всем Вашки.

Много лет спустя, в 2014 году, старший сын отца Владимира, епископ Видновский Тихон, побывал в селе Вашка, где прошло его детство и где ребенком он приобщился к жизни в Церкви. Владыка посетил церковный дом и благословил служащего ныне в Никольском храме молодого священника и его семью.

Указом митрополита Ярославского и Ростовского Иоанна (Вендланда), приступившего к управлению епархией, протоиерей Владимир Недосекин переводится в поселок Балобаново Рыбинского района – к Успенской церкви.

После десяти лет жизни в небольшой деревне семье Недосекиных было грустно расставаться с полюбившемся местом. Матушка плакала, батюшка ходил грустный, молчаливый.

Рассказывает отец Павел Недосекин: «В последующие годы мама постоянно вспоминала родную Вашку. Мы, дети, много раз предлагали ее туда отвезти, но она больше никогда уже там не бывала. Отца перевели из села Вашки в Балобаново в один день. Вызвали к епископу, вручили указ и попросили сразу из епархиального управления заехать к уполномоченному, чтобы отметиться и получить регистрацию.

– А, товарищ Недосекин, – встретил отца последний, – я вот тут тебя должен предупредить. Ты посылаешься на приход, где староста – моя личная знакомая, можно сказать, подруга детства. Человек она неверующий. Поэтому прошу в конфликты не вступать. Ты работаешь у нее по найму. Она тебе платит деньги. Чтобы никаких мне там номеров. Запомни, если ее со старост снимут, тебя снимут также в тот же день.

Переезжали из Вашки в Балобаново на грузовике с открытыми бортами. Две козы, четыре улья пчел, десяток куриц и четверо детей – вот и все богатство семьи Недосекиных.

Так и случилось, как «предсказал» уполномоченный. Отец Владимир был настоятелем Успенской церкви села Балобаново менее года – с 8 августа 1968 по 1 июля 1969 года...

Это было красивейшее место в Ярославской области на Рыбинском водохранилище – неподалеку от находившейся здесь до 1940 года Югской Дорофеевой пустыни.

Успенский храм в селе Балобанове двухэтажный, стоит на высоком холме на берегу Волги и является одним из наиболее примечательных и интересных памятников, расположенных на Волжской набережной. На сегодняшний день храм находится прямо у черты города Рыбинска. А когда-то внизу под холмом располагался «бичевник», или тропа бурлаков, проходившая по берегу у самой кромки воды⁴⁹. Высокая и стройная церковь укрыта густыми деревьями и окружена кладбищем со всех четырех сторон.

Храм Успения Божией Матери в Балобанове не подвергся осквернению и закрытию, и воды искусственного Рыбинского моря, покрывшие целые города, монастыри и храмы, его не затопили. Незадолго до войны список с чудотворной иконы «Одигитрия Югская» был передан хранившими его верующими в Успенский храм, где он находится и по сей день. Забегая вперед, скажем, что жители поселка Балобаново в июне 2005 года установили на берегу Рыбинского водохранилища четырехметровый поклонный крест в память о затопленной Югской Дорофеевой пустыни, всех захороненных в ней и погибших при затоплении...

Село Балобаново, где с августа 1968 года начал служить отец Владимир, было краем больших панорам, неоглядных далей. Постепенно батюшка привык к новому месту, только не мог привыкнуть к «социалистическому предприятию», на котором ему приходилось теперь работать.

Глава государства Никита Хрущев тогда учудил следующее. Он решил, что коль скоро рабочий день на производстве длится восемь часов, то это должно касаться всех советских людей, в том числе и попов. Священников вдруг стали заставлять сидеть в храмах в течение всего рабочего дня. Это бы еще ничего, хуже было другое. Люди в храм приходили после рабочей смены. А церковь должна была быть к этому времени уже закрыта.

– Не положено, рабочий день окончен. Предприятие закрывается.

Вечером надо Всенощную служить, а староста замок вешает, говорит людям:

– Утром приходите.

Тогда же, в ноябре 1968 года, отец Владимир получил распоряжение от главврача санэпидстанции города Рыбинска следующего содержания: «Рыбинская городская санэпидстанция располагает сведениями о фактах опускания детей в купель во время их крещения. Это явилось причиной появления случаев кожных и простудных заболеваний среди новокрещеных детей.

На основании Постановления № 1107 Совета Министров СССР от 29 октября 1963 года санэпидстанция категорически запрещает купание в купели во время их крещения. В случае невыполнения данного требования санэпидстанция будет вынуждена привлечь виновных к административной ответственности» (орфография подлинника. – Ред.).

Но даже и это еще не все. Храм весь обветшал, а староста каждый месяц в Ярославль «другу детства» конверты с деньгами возит. Но недаром в последней характеристике отца Владимира говорилось: «Смелый, твердого характера, выдержанный и, если нужно, решительный»⁵⁰. В общем, терпел-терпел отец Владимир, а потом объявил народу, что просит верующих прийти на общее приходское собрание. А тогда об этом надо было сначала уведомить местные власти. Ясно, что дело дошло и до уполномоченного. Он вызвал телеграммой настоятеля. Отец Владимир к нему не поехал. В назначенный день, когда все собрались, настоятель взял слово и сказал, что в храме необходимо делать ремонт. Очень сильно протекает крыша. Доход храма это позволяет. Учитывая, что никакого ремонта не было несколько десятилетий, он просил прихожан дать согласие на проведение этих работ. Люди охотно согласились. Но тут выступила староста, которая сказала, что у прихода вообще никаких сбережений нет.

– А где деньги? – возмутился народ.

Староста не могла дать вразумительного ответа. Испуганная старушка-казначея сказала, что она к деньгам доступа не имеет. Ну, тут началось. Закричали, что староста-безбожница все разворовала, и приняли решение снять ее. Собрание закончилось в 3 часа пополудни. Старосту переизбрали. А уже в пять часов отцу Владимиру принесли телеграмму, в которой значилось, что он снимается с должности настоятеля без назначения в какую-либо церковь для дальнейшего служения.

«За вмешательство в дела исполнительного органа и игнорирование советского законодательства Вы сняты Уполномоченным с регистрации с 1 декабря 1968 года по 1-е января 1969 года тчк На этот период времени служба Вам запрещается...» – говорилось в телеграмме⁵¹. Уполномоченный исполнил свою угрозу.

После истечения срока «наказания» отец Владимир был 16 декабря «временно командирован» вторым священником на Вознесенско-Георгиевский приход города Рыбинска. В 1956 году батюшка уже служил на этом приходе, когда-то состоявшем из двух храмов: Вознесенского и Георгиевского. На этот раз отец Владимир прослужил здесь менее полугода – с 16 декабря 1968 по 23 мая 1969 года.

После повторного назначения в Вознесенско-Георгиевский храм отец Владимир Недосекин поступил в распоряжение настоятеля храма, а также благочинного Рыбинского района протоиерея Вячеслава Зуммера. Но в Рыбинске была проблема с жильем. И семья отца Владимира осталась жить в церковном доме поселка Балобаново. Назначенный в Балобаново новый священник вынужден был проживать вместе со сторожем и, естественно, роптал, что отец Владимир не освобождает священнический дом. Правящий владыка Ярославской епархии Иоанн (Вендланд) дал распоряжение благочинному «посетить священника Недосекина и побеседовать с ним относительно того неправильного положения, в которое он себя поставил своими действиями». Вместе с тем владыка озаботился, чтобы помочь священнику, попавшему в трудное положение. «Скажите о. Недосекину, – писал владыка благочинному, – что я надеюсь избавить его от могущих быть неприятностей, отпустив его в другую епархию. Такую помощь я смог бы оказать, если он подаст прошение об увольнении из Ярославской епархии».

Время шло. Ситуация осложнялась тем, что семья продолжала проживать в доме, принадлежавшем церкви, в которой отец Владимир больше не служил. Уполномоченный требовал очистить помещение. Тогда отец Владимир перевез семью в Загорск, в дом, принадлежавший матушке Валентине.

Устроившись на новом месте, отец Владимир из Загорска (ныне снова Сергиева Посада) поехал к владыке Никодиму, митрополиту Ленинградскому и Новгородскому, чтобы объяснить положение. Последний, выслушав его, дал мудрый совет. «Отец Владимир, – сказал он, – ты знаешь, что студенты после окончания академии распределяются по месту прописки. Переведись стационаром (т. е. учащимся дневного отделения) в Духовную академию. Пропишешься в дом жены, получишь подмосковную прописку и иди на приход в Московскую епархию. Только об этом нашем плане никому не говори, чтобы «доброжелатели» чего-нибудь нового не придумали. Езжай, отпросись у владыки Иоанна в академию, он тебя отпустит».

По совету владыки Никодима отец Владимир написал прошение на имя митрополита Иоанна (Вендланда), на котором тот начертал: «Бог благословит. Митрополит Иоанн». Так отец Владимир стал учащимся очного отделения Московской духовной академии.

Следующим прошением его от 1 июля 1969 года было: «Ввиду сложившихся обстоятельств прошу Ваше Преосвященство благословить мой переход в другую епархию»⁵².

***

Господь каждого из нас ставит на такое место, где мы можем, если захотим, принести Богу плоды добрых дел и спасти себя и других.

Св. Прав. Иоанн Кронштадтский

Протоиерей Павел Недосекин вспоминает:

«Осенью 1969 года отец уже учился на очном секторе Московской духовной академии. Сейчас я понимаю, что это был за шаг. Имея жену и четырех детей, стать студентом, чтобы ежедневно сидеть на занятиях, совершенно не получая никаких денег. Правда, ситуация тогда была совсем другая, чем теперь. Лавра славилась своей благотворительностью. Сгорел у кого-то в Струнино дом, едут к казначею Лавры, плачут и уходят с суммой денег на покупку нового дома. Пропала корова, идут к казначею и покупают другую. Это было общеизвестно. Церковь была гонима, и христиане помогали друг другу. И Лавра всем помогала. Достаточно сказать, что первая машина в нашей семье появилась также благодаря Троице-Сергиевой Лавре в лице ее бывшего казначея архимандрита Кирилла (Павлова)⁵³. Когда отец уже начал служить в Московской епархии, он встретился однажды в храме у Преподобного Сергия со своим бывшим сокурсником по семинарии отцом Кириллом (Павловым). Тот поинтересовался, далеко ли приход. Узнав, что он на другой стороне Московской области, посоветовал отцу купить машину. Отец засмеялся: это, мол, теперь произойдет еще не скоро. Поговорили и разошлись. Через несколько дней просят отца Владимира зайти к казначею Лавры. После приветствия отец Кирилл достает пачку денег и, протянув отцу, говорит: «Это тебе не в долг даю. Ты потерпел. У тебя дети; сможешь, сам вернешь Лавре. Может, дети смогут вернуть. Но лучше, чтобы они потом по твоим стопам пошли в Церкви служить. Вот и отработают».

Так у нас в свое время появилась первая машина «Жигули"».

Во время обучения в академии отец Владимир Недосекин не был оставлен лаврской братией. Его поставили в чреду, и он нес послушание: служил, исповедовал, вынимал просфоры. За это ему неофициально давали «жалование». В это время отец Владимир был уже прописан в Московской области в доме супруги своей, матушки Валентины. Хоть и нелегко было, но наконец-то жили все вместе. Отец Владимир больше не метался между семьей и очередным храмом.

Дом, где теперь жили Недосекины, имел свою историю и особенное значение для его жителей, да и не только для них. В этом доме в годы гонений на Русскую Православную Церковь хранились святыни.

Вспоминает отец Павел Недосекин: «В послереволюционные годы братия Троице-Сергиевой Лавры понимала, что в эпоху грядущих гонений на Церковь монастырь не избежит закрытия и, подобно многим обителям Русской Православной Церкви, подвергнется разграблению и опустошению. Чтобы как-то сохранить лаврские святыни, в Сергиевом Посаде (Загорске) на верных Церкви прихожан было приобретено несколько частных домов, которые становились, по сути, подворьями Лавры и предназначались для хранения лаврских святынь и пребывания изгнанной из обители братии.

Одной из таких близких к Лавре прихожанок была тетка моей мамы, постриженица Переславского Феодоровского женского монастыря монахиня Евфросиния (Баранова)⁵⁴. В детстве она с двумя своими братьями, Василием и Алексеем, осиротела... Их отец, Федор (ему тогда было 39 лет), очень горевал, дал клятву, что больше не вступит в брак, и всю жизнь прожил вдовцом. Осиротевших детей воспитывала бабушка Елена, которая была очень набожной и строгой. Жили дети в деревне Дивове, находившейся «через поле» от знаменитой Зосимовой пустыни, что недалеко от станции Арсаки Владимирской области. Исповедоваться все трое ходили к известному своей подвижнической жизнью старцу Алексию⁵⁵, который оставался их духовником до своей кончины.

Когда Фросе, будущей монахине Евфросинии, исполнилось 17 лет, с ней случилось несчастье. Она ходила за лошадью и боронила поле. На ногах были лапти, которые прорвались и сильно натерли ногу. Вскоре открытая рана загноилась. Стали разрушаться кости. К сельской работе хромая Фрося стала непригодна. Ей посоветовали переселиться в Сергиев Посад и устроиться работать на одну из городских фабрик. Она так и сделала.

Здесь Фрося стала часто ходить в Лавру. Это случилось в 1910 году. В Троицком соборе она стояла в уголке и молилась. Вдруг к ней подошел незнакомый старец, ныне прославленный в лике святых архимандрит Аристоклий⁵⁶. Он наклонился и тихо на ухо сказал девушке: «Чадушка, хочешь, я тебя исцелю?» На это Фрося ответила: «Пусть будет надо мной воля Божия. Главное – хочу спасения». Архимандрит Аристоклий (Амвросиев) все последние годы своей жизни был ее духовником. За два-три года до смерти он благословил Фросю на монашеский постриг и предложил вступить в сестричество Переславского Феодоровского женского монастыря. При постриге менять ей имя не стали, сохранили прежнее, в честь преподобной Евфросинии, великой княгини Московской, супруги благоверного князя Димитрия Донского.

Прожив в монастыре около шести лет, монахиня Евфросиния оказалась на улице, так как ее обитель – Феодоровский монастырь – закрыли. Ей, не достигшей преклонного возраста, необходимо было либо зарегистрироваться в Переславле как безработной, либо вернуться в свою деревню Дивово, куда она и отправилась. Часть монахинь во главе с игуменьей Олимпиадой перебралась в центр города, в сторожку храма святителя Московского Петра, где они доживали свой век⁵⁷.

Из деревни Дивово монахиня Евфросиния опять вернулась в Сергиевский Посад, переименованный тогда в город Сергиев, а затем – в Загорск. В 1918 году ее духовник, архимандрит Аристоклий, уже умер, и она стала окормляться у духовника Московской духовной академии игумена Ипполита (Яковлева)⁵⁸. Старец Ипполит посоветовал ей прописаться в Загорске и купить дом. Лавра формально считалась уже закрытой, но богослужения еще шли и пока сохранялись лаврские скиты – Черниговский и Гефсиманский. От Лавры для покупки дома монахине Евфросинии добавили некоторую сумму денег. Обитель, таким образом, приобрела себе еще одного надежного и преданного владельца недвижимости по адресу: улица Кирова (бывшая Дмитровская), дом 76. Мать Евфросиния поселилась здесь вместе с монахиней закрытого в Переславле Феодоровского монастыря Пелагией. Дом был пятистенком, жили они в двух комнатах, в доме имелся еще «зал» и терраса. Как только нависла угроза окончательного закрытия Лавры, братия перевезла в дом к матушкам выносной – на Воздвижение – деревянный крест с изображением Распятого Христа (сейчас он находится в лаврской надвратной Предтеченской церкви), а также большой образ Божией Матери «Достойно есть», который привез со Святой Афонской Горы архимандрит Аристоклий⁵⁹. Другую икону отца Аристоклия – «Скоропослушница», также привезенную с Афона, братия передала в дом еще одной преданной Лавре христианке – Марии Михайловне Желудковой (монахине Марии), жившей около вокзала, на Вознесенской улице. Сейчас этот образ находится в Никольском храме города Пушкина Московской области, куда передал его внук Марии Михайловны Алексей Желудков.

В эти тяжелые годы дом-подворье двух бывших переславских насельниц стал часто навещать духовник матушки Евфросинии – игумен Ипполит. По очень скупым сведениям, дошедшим до нас в пересказе «духовных преемников» отца Ипполита, он был особенным молитвенником и прозорливым батюшкой. Не имея академического образования, он являлся духовником Лавры; будучи монахом-простецом, исповедовал и студентов, и ученых богословов-профессоров, которые чувствовали в его советах высшую мудрость, присущую человеку не только разума, но и сердца. В последние годы он немного юродствовал, был, как говорят в народе, блаженным, ходил зимой и летом босым. «Он мало с кем разговаривал. А то возьмет да отгонит от себя, если какой человек придет», – вспоминала одна из его почитательниц.

Отец Ипполит имел дарование художника: сохранились его рисованные орнаменты с очень сложными узорами, написанные маслом картины на библейские сюжеты, перовые рисунки и акварели. Он даже устроил в доме у монахинь своего рода мастерскую: поставил мольберт и писал, когда было свободное время, различные картины на духовные темы. Кроме того, он перенес в дом около десяти живописных полотен разных мастеров, хранившихся до этого в Черниговском скиту, где он подвизался до его закрытия. Часто навещая матушек, отец Ипполит постепенно создал здесь альбом чудесных пейзажей, выполненных пером с доработкой акварелью и гуашью. На титульном листе этого альбома было сделано изображение Голгофы, а под ним славянской вязью надписано: «Пишу не для славы, а для забавы. Игумен Ипполит».

Отцом Ипполитом был еще написан Акафист об усопших.

В эти годы старец неоднократно предупреждал монахинь об опасности, которая угрожает верующим, особенно духовенству со стороны безбожных властей. Сам он чудом избежал ареста при облаве 1928 года: когда за ним пришли, он бежал из дома через черный ход. Впоследствии с несколькими монастырскими братиями, вернувшимися из ссылок и лагерей, он поселился вблизи Кукуевского кладбища, в доме местного жителя, бывшего церковного старосты и владельца свечного заводика Н. М. Сычева⁶⁰. Здесь же поселилися последний настоятель закрывшейся Лавры архимандрит Кронид. В доме Сычева служили по монастырскому чину, по сути, это и был тайный монастырь.

Однажды вечером в 1937 году старец Ипполит появился в доме у монахинь на улице Кирова с большим рулоном, обернутым цветной материей. В рулоне, как он пояснил, была свернутая икона Черниговского скита – Черниговская Пресвятая Богородица, – выполненная на холсте масляными красками с позолотой. Отец Ипполит просил монахиню Евфросинию тайно хранить икону и, если матушка доживет до лучших времен, вернуть ее в Черниговский скит. Вскоре почти 90-летний старец слег. Во время очередной облавы в том же 1937 году все насельники тайного монастыря в доме Сычева во главе с архимандритом Кронидом были арестованы и 10 декабря того же года расстреляны на Бутовском полигоне. Старец не был арестован, вероятно, лишь по причине крайней его немощи. 22 ноября 1937 года, когда еще шло следствие, он умер. Но следственное дело арестованных лаврских монахов все же почему-то получило кодовое название «Ипполит». Вероятно, старец должен был стать основным фигурантом в этом деле, но Бог забрал его к Себе. Конечно, все это стало известно спустя много лет, только в 1990-е годы.

А тогда в Загорске (Сергиевом Посаде) продолжали совершать богослужения по частным домам, хоть это было сопряжено с очень большой опасностью. Одним из таких домов оставался дом на улице Кирова, где жила монахиня Евфросиния. Для богослужений была приспособлена большая комната дома, так называемый «зал», где из упомянутых принесенных икон образован импровизированный иконостас. Служили изгнанные из монастыря иеромонахи или проезжающие через Загорск надежные священники. После войны в дом к монахине Евфросинии несколько раз приезжал работавший в Патриархии архимандрит Иеремия (Лебедев)⁶¹, который всякий раз служил молебен перед Черниговской иконой Божией Матери».

Свой рассказ о доме на улице Кирова продолжает отец Павел Недосекин: «Когда у брата монахини Евфросинии, Алексея, выросла дочь Валентина, моя будущая мама, она переехала в Загорск и прописалась в доме своей тетки. По ее рассказам, в юности она спала прямо под Черниговским образом Божией Матери: он был прибит гвоздями к стене, у которой стояла ее кровать. Прошло более десяти лет после открытия Лавры. Отец принял решение вернуть иконы в монастырь. Братия, пришедшая в обитель после ее открытия, ничего не знала о хранившихся по посадским домам святынях. Отец рассказал об иконах, находившихся в его доме, своему другу, лаврскому иконописцу отцу Николаю, будущему архимандриту. Тот передал все наместнику. Был подготовлен транспорт, который и перевез иконы в монастырь. В частности, была возвращена привезенная архимандритом Аристоклием с Афона икона Божией Матери «Достойно есть». Ее сейчас можно видеть в кивоте у правой стены в Трапезном храме между иконостасом и клиросом, рядом с иконой святителя Николая. К другой иконе отца Аристоклия – «Скоропослушнице», – находящейся в доме Желудковых, знавшая об этом лаврская братия ходила, чтобы прочитать акафист или отслужить молебен, вплоть до начала 1990-х годов».

Когда вывозили иконы из дома на Кировской, монахиня Евфросиния не позволила взять образ Черниговской Божией Матери, сказав отцу Владимиру:

– Вот когда откроют, тогда и вернешь ее. Мне отец Ипполит завещал отдать ее в старое место.

Так Черниговская икона и оставалась висеть прибитой гвоздями к стене над кроватью в келье монахини Евфросинии вплоть до ее кончины. Когда же она умерла 27 мая 1974 года, пришли из Лавры монахини, чтобы облачить ее: одна из них, работавшая в Лавре, – Анна Павловна (монахиня Исидора, бывшая бухгалтером в академии), – сняла икону со стены и забрала с собой.

Отец Павел продолжает свой рассказ: «Много лет я надеялся увидеть эту икону, особенно когда стали открывать лаврские скиты. В доме время от времени говорили, всегда с сожалением, о пропаже Черниговского образа. За эти годы я видел много подобных икон, написанных также на холсте, и их копий: в России, на Украине, даже на Святой Афонской Горе. Однако той, с характерной дырой-ожогом на правой розетке с именем ИХ ЦС (Иисус Христос, Царь Славы), хранившейся в нашем доме, я не встречал. Родители стали считать ее пропавшей. Когда маму спрашивала братия из Черниговского скита, где икона, она рассказывала ее историю – все то, что я поведал выше, – до времени смерти своей тетки. Далее никто ничего не знал.

9 августа 2013 года, на память святого великомученика Пантелеймона, после служения Божественной литургии в Трапезном храме Лавры я был приглашен в реставрационные мастерские Троице-Сергиевой обители. Каково же было мое изумление, когда среди прочих икон, хранящихся в запасниках мастерской, я увидел «наш» Черниговский образ. Он был уже на натянутом дублирующем холсте и с небольшими очень неудачными поновлениями. Однако у меня не было сомнений, что это – «наш» образ. В свое время я часто разглядывал его: порез-прожог на правой розетке, утраты справа по краю рамы на уровне Хартии в руках Спасителя и рваный низ холста под рукой Богоматери. Еще тогда, в 1970-е годы, образ был сильно пересушен и сыпался. Последующее его сворачивание в рулон только увеличило утраты красочного слоя. Лик Богоматери слева от зрителя был сохранен только наполовину (теперь он осыпался еще более). Характерным признаком было и то, что корона над головой Богоматери была протерта до самого холста.

После моих расспросов, как икона попала в мастерские, мне удалось выяснить, что она была доставлена туда довольно давно. Ее принесли на реставрацию и почему-то забыли. Человек, который принес икону, ничего не знал об ее истории, так как всего не знала и взявшая образ у монахини Евфросинии Анна Павловна. Я догадываюсь, как икона оказалась в мастерских. По-видимому, после кончины бухгалтера Московской духовной академии Анны Павловны (монахини Исидоры) кто-то из близких ей людей отдал найденную у нее икону в Лавру.

Сейчас икона очень повреждена, сохранилось около 75 процентов красочного слоя. Но, безусловно, это она. Как только взглянула на икону моя мама – сразу узнала ее. Этот образ сопутствовал ей в жизни в течение тридцати лет. Слава Богу, обрелась святыня лаврского скита. Та самая Черниговская икона Божией Матери, данная почти сто лет назад, в безбожное лихолетье ушедшего века, игуменом Ипполитом на сохранение тетке моей матери, монахине Евфросинии (Барановой)»⁶².

Московская духовная академия всегда славилась своими подвижниками-преподавателями. Немало их погибло во время гонений на Церковь в 1920–1930-х годах. Ныне многие из них прославлены в лике святых: это архиепископ Иларион (Троицкий)⁶³, протоиерей Илья Громогласов⁶⁴, протоиерей Александр Туберовский⁶⁵, священник Иоанн Смирнов⁶⁶, профессор Иван Васильевич Попов⁶⁷ и другие. Некоторые преподаватели академии познали тюрьмы и лагеря, но, освободившись, не убоялись продолжить свое служение Богу.

Отец Владимир Недосекин с большой теплотой вспоминал о годах обучения в академии и о своих однокурсниках:

«Наш курс отличался подлинной христианской дружбой, – вспоминал он. – Характерными свойствами ее были: взаимная помощь, соучастие в радостях и горестях, разделение труда и совместный отдых. Мы чувствовали себя братьями во Христе, сознавали общность предстоящего нашего служения, видели нелегкость выполнения нашей миссии в мире, где господствовало безбожие.

В дозволенное академическими правилами время мы выезжали на лоно природы полюбоваться красотами Подмосковья. Сколько было сказано во время тех встреч добрых слов! Здесь мы не только чай пили, но и обсуждали самые разные проблемы, начиная от того, как посадить дерево, – до написания кандидатской диссертации. По окончании Академии мы встречались каждые пять лет. Встречи эти были и полезны, и интересны. Они состояли главным образом из общей молитвы и бесед. Во время бесед каждый рассказывал все, что произошло в его жизни за прошедшие пять лет, что он сделал, чего достиг, что ему не удалось свершить, какие возникали у него трудности, вопросы. Все это неспешно обсуждалось, давались полезные советы, делались определенные выводы...»

Советом Московской духовной академии итоговое курсовое сочинение протоиерея Владимира Недосекина «Гомилетическое наследие святителя Димитрия Ростовского (Туптало)» было признано заслуживающим ученой степени кандидата богословия. Вручение дипломов питомцам академии происходило в торжественной обстановке в Покровском храме. Святейший Патриарх Алексий I, вручая дипломы, сказал: «... Вы должны помнить, что для того, чтобы заслужить благословение Божие, надо прежде всего быть верным Православной Церкви и жизнью своей соответствовать вашему духовному званию...» Выпускнику Духовной академии 1970 года протоиерею Владимиру Недосекину была дана следующая характеристика, подписанная ректором академии епископом Дмитровским Филаретом (Вахромеевым), инспектором архимандритом Симоном (Новиковым) и секретарем Совета академии профессором протоиереем А. Остаповым:

«Протоиерей Владимир Недосекин... Характер спокойный, доброжелательный. Дисциплинирован. Хороший семьянин. Усердно совершает священническое служение»⁶⁸.

В ответ на прошение протоиерея Владимира о переводе в Московскую епархию ему был вручен рапорт о направлении «в распоряжение Высокопреосвященного Пимена, митрополита Крутицкого и Коломенского, для прохождения пастырского служения в Московской епархии». (Через год Высокопреосвященнейший митрополит Пимен станет Патриархом Московским и всея Руси.)

***

Время нашей земной жизни бесценно, в это время мы решаем нашу вечную участь.

Свт. Игнатий Брянчанинов

Всегда, во все времена русский человек искал святых людей и, сознавая свое собственное убожество, стремился к общению с ними. Будучи еще семинаристом, Владимир Недосекин ездил за советом и поучением к известным подвижникам, о местонахождении которых тогда знали немногие. Находил он время для паломнических поездок и в годы своего нелегкого церковного служения. Как только позволяли обстоятельства, отец Владимир отправлялся сам или с матушкой Валентиной, а то и брал все свое семейство в поездки по монастырям – к святым людям. Во время служения отца Владимира в селе Вашка Ярославской епархии Недосекины в 1961–1967 годах неоднократно посещали Свято-Успенский Псково-Печерский монастырь⁶⁹. Там еще были живы великие печерские старцы. Господь сподобил Недосекиных быть собеседниками и внимать духовным советам иеросхимонаха Симеона (Желнина), игумена Осии (Михайлова), (впоследствии схиигумена, принявшего в 1977 году Великую схиму с именем Онисифор).

Отцу Владимиру Недосекину и его матушке запомнилось первое посещение старца Осии в 1961 году. По окончании богослужения Недосекины стояли в толпе паломников, ожидая встречи с отцом Осией. Но когда старец вышел, он выбрал из толпы одну матушку Валентину и повел ее за собой. Матушка застеснялась, засмущалась, а старец в своей келии усадил ее напротив себя и ласково так сказал ей: «Расскажи мне все, как своей маме». Отца Владимира он принял на следующий день.

Посчастливилось Недосекиным побывать тогда и в святых пещерах. Их водил по пещерам другой замечательный старец, бывший келейник преподобного Серафима Вырицкого архимандрит Никита (Чесноков)⁷⁰.

Во все время существования обители в ней не гас огонь старческого служения. Все, кто приходили за духовным утешением и советом, находили их в беседах с печерскими молитвенниками.

В 1957 году в Псково-Печерскую обитель приехали семь старцев с Валаама; перед войной они в составе 150 валаамских насельников переехали со святого острова Валаама в Финляндию, где основали монастырь «Новый Валаам». Иеросхимонахи Михаил (Питкевич), Лука (Земсков) и другие валаамские старцы стали как бы духовным мостом, соединившим Старый Валаам и святую Печерскую обитель⁷¹.

В те годы некоторые из монахов Псково-Печерского монастыря были орденоносцами и ветеранами Великой Отечественной войны, другие прошли сталинские лагеря, третьи испытали и то и другое.

Архимандрит Никита дважды подвергался арестам: работал в лагере на Волховстрое, затем – в Дальлаге. Освободился перед войной и с 1959 года стал насельником Псково-Печерского монастыря. За день до смерти ему явился первый насельник монастыря – преподобный Марк и предсказал кончину. Скончался отец Никита 25 октября 1963 года. После кончины архимандрита Никиты Недосекины всю жизнь молитвенно поминали его.

Некоторые старцы пришли в монастырь по обету после войны. Такими были наместники монастыря: с 1949 по 1954 год архимандрит Пимен (Извеков)⁷², будущий патриарх, а с 1959 по 1975 год игумен, затем архимандрит Алипий (Воронов)⁷³, художник, иконописец, не раз спасавший монастырь от закрытия. Именно отец Алипий добился разрешения на переезд в Печоры из Финляндии валаамских старцев. Он же принял в 1955 году после тюрем и ссылок опального иеромонаха Иоанна (Крестьянкина) – его тогда тайно привез в монастырь епископ (впоследствии митрополит) Питирим (Нечаев). Приютил наместник Алипий также иеромонаха Адриана (Кирсанова) и иеромонаха (будущего схиигумена) Савву (Остапенко), не по своей воле вынужденных покинуть Троице-Сергиеву Лавру, к которым толпами шли богомольцы. При отце Алипии возросло целое поколение старцев-духовников.

Старцы – это особое явление Русской Православной Церкви. Почитаемый теперь всей православной Россией архимандрит Иоанн (Крестьянкин) говорил о старцах: «Они – носители благодати Духа Святого, стяжатели Духа Святого. А главное дарование Духа Святого – дарования любви, долготерпения, прозорливости».

Не раз совершали паломнические поездки Недосекины и в Свято-Успенский Почаевский монастырь⁷⁴. Его именуют лаврой – четвертой после Киевской Свято-Успенской, Троице-Сергиевой и Александро-Невской. Почаевский монастырь овеян легендами и преданиями. Издавна к его монахам-подвижникам и его святыням тянулись богомольцы со всей Русской земли. В начале 1960-х годов, когда особенно усилились гонения на Церковь и, в частности, на Почаевский монастырь, отец Владимир Недосекин отправился туда вдвоем с матушкой Валентиной как паломник и как болящий: у него начала расти на спине опухоль – где-то в районе лопатки. В монастыре проживал в это время старец, схиигумен Амфилохий (Головатюк), известный исцелением болящих и при жизни почитавшийся верующими как святой⁷⁵.

Отцу Амфилохию была дарована особая благодать. Он обладал несомненной прозорливостью, даром освобождения одержимых от темных сил. Лечебная практика батюшки началась еще до его прихода в монастырь. Когда-то у сельского лекаря он выучился искусству костоправа. Усердие отца Амфилохия, усиленное горячей молитвой, производило чудеса, к нему вереницей потянулись посетители. Чтобы не доставлять беспокойство монастырской братии, батюшка, по благословению отца наместника, перешел в отдельный домик, стоящий за оградой монастыря. Лечение больных в сочетании с оказанием духовной помощи стало его постоянным «послушанием». В иные дни он принимал до пятисот человек.

В декабре 1965 года отец Амфилохий был жестоко избит и брошен умирать на морозе. Восемь часов пролежал старец без помощи, пока его не обнаружили духовные чада. Опасаясь, что он не доживет до утра, его отвезли в Почаевскую лавру, где в ту же ночь постригли в Великую схиму. Но старец пошел на поправку и своими дарованиями еще несколько лет служил Богу и людям...

Недосекиных, прибывших на богомолье в Успенскую Почаевскую лавру, встретили у монастырских врат. Отца Владимира поместили в келью к отцу Ерофею, а матушку – в каморку для приезжих. В тот вечер отслужил отец Владимир вместе с монахами Всенощную, а утром – Божественную литургию. Удалось повидаться и с отцом Амфилохием в его хибарке. Отец Владимир говорил со старцем о вещах, которые его тревожили и волновали как пастыря, а потом как бы невзначай сообщил про опухоль на спине. Продолжая разговор, старец начертал маслицем крест на спине священника. Больше об этом не было речи. Приехали отец Владимир с матушкой домой. Поглядели, а на месте, где опухоль была, – и нет ничего.

Эта поездка Недосекиных в Почаев совпала тогда по времени с Карибским кризисом. Все были в большой тревоге. Война могла разразиться со дня на день. Но отец Амфилохий сказал: «Не бойтесь, войны не будет». И войны действительно не было... После кончины старца в 1971 году к его могиле не иссякал поток богомольцев.

Отец Амфилохий Почаевский в 2002 году был прославлен Украинской церковью в лике преподобных. Он стал еще одним небесным покровителем Свято-Успенской Почаевской Лавры. Рака с его святыми мощами теперь находится в Пещерном храме монастыря, рядом с мощами почитаемого с древности преподобного Иова Почаевского.

Отец Владимир Недосекин был легок на подъем. Как только у него возникала необходимость духовного совета, он срывался с места и ехал к знакомым старцам. Так, не раз посещал он один или с матушкой Валентиной великого подвижника архимандрита Серафима (Тяпочкина)⁷⁶, который жил в селе Ракитном под Белгородом.

Батюшка Серафим производил незабываемое впечатление на всех, кто так или иначе с ним соприкасался. Как рассказывают те, кому довелось близко знать архимандрита, «от него веяло удивительной, благостной, доброй тишиной». Он был молчалив, всегда молча возглавлял трапезу. Никогда никто не замечал в нем ни малейшего гнева или просто раздражения. «Не от мира сего» – так о нем говорили его почитатели. Необычайно выразительные фотографии отца Серафима (Тяпочкина) можно увидеть в домах многих священнослужителей и мирян.

Было известно, что батюшка изгоняет бесов и отчитывает людей, имеющих «духов злобы поднебесной» в своей душе. Как-то он сказал: «Мне достаточно дотронуться до руки другого человека, и мне откроется, бесноватый он или нет. Сейчас гораздо больше психически больных людей, чем бесноватых».

Отец Серафим был духовником Курской епархии. Недосекины ездили к нему спрашивать совета по всем житейским и духовным вопросам. Например, старшую дочь Ольгу, которая хотела быть врачом, старец благословил на то, чтобы она стала фармацевтом, а вот Анну, младшую, наоборот, благословил учиться на фельдшера. Покупка дома, переезды, венчания, медицинская помощь, операции – на все испрашивалось благословение старца. Все поступления сыновей в семинарию, духовную академию происходили также лишь по благословению отца Серафима. Недосекины не только приезжали сами, но и привозили с собой знакомых юношей, нуждающихся в советах старца. Как-то с ними поехал к старцу знакомый им по Переславль-Залесскому молодой человек Анатолий Аксенов. Внявший советам старца Серафима, он окончил семинарию, затем академию, принял постриг и стал со временем архиереем. Ныне он епископ Костанайский и Рудненский в Казахстане.

Священнослужители ехали к старцу Серафиму со всей России. Они приезжали за духовным опытом: как правильно служить, как исповедовать духовно больных. Отец Серафим учил, что нельзя без особого благословения архиерея или опытного старца отчитывать бесноватых: таких священников потом самих приходится отчитывать.

Сила духа отца Серафима была такова, что от прикосновения его руки люди, приехавшие к нему, сразу же начинали плакать: такая благодать исходила на них от старца.

Когда Недосекины всей семьей ездили в паломнические поездки по монастырям, Николая, старшего сына отца Владимира, с собой обычно не брали; он, как старший, оставался дома – кормить животных, следить за хозяйством, а то и становился нянькой для своих младших сестер и братьев. Но отец Владимир заботился, чтобы и старший его сын не был обделен душеполезными встречами с Божьими людьми: он направлял Николая в разные обители, чтобы и он смог повидать и послушать прозорливых старцев, стариц, блаженных, – эти впечатления формировали внутренний мир молодого человека и остались с ним на всю жизнь. Будучи студентом семинарии, один или с кем-нибудь из сокурсников, не раз ездил Николай к блаженной Анне Дивеевской.

В окрестностях закрытого в 1920-е годы Серафимо-Дивеевского монастыря проживало тогда несколько бывших насельниц обители. Некоторые из них пополнили ряды новомучеников и исповедников Российских, другие, испытав тяготы советских ссылок и лагерей, вернулись и продолжили свою подвижническую жизнь.

В те годы, когда Николай посещал Анну Бобкову, она жила в избушке с матушкой Евфросинией. В доме у Евфросинии сохранялись еще некоторые вещи преподобного Серафима: чугунок, варежки, даже вериги батюшки Серафима. Молодежь, с разрешения матушки, примеривала эти вещи на себя. Никто не верил, что Дивеевский монастырь когда-нибудь возродится, одна матушка Евфросиния (в будущем схимонахиня) верила, говорила всем приходившим к ней:

– Мы еще увидим его открытие.

Народу к матушке Евфросинии приезжало немало, но на все вопросы паломников она обычно отвечала:

– Идите к Аннушке.

А блаженная Аннушка все отшучивалась, приговаривала:

– Молись – голова отвались.

А когда кто просил за него помолиться, отвечала:

– Сам молись.

Учащиеся семинарии приезжали перед экзаменами, просили ее молитв. Она обычно каждому отвечала:

– Сдашь!

И семинаристы благополучно сдавали экзамены. А если кто просил об исцелении от болезни, говорила:

– Поправишься. И человек исцелялся. Доехать тогда до Москвы было не просто, билеты в железнодорожной кассе Арзамаса брали с боем. Перед отъездом многие жаловались ей:

– Билета нет.

Она отвечала:

– Доедешь, доедешь.

И точно. Все как будто само собой устраивалось, и притом наилучшим образом... Молодые люди часто спрашивали о женитьбе, о своих нареченных. Но Анна неизменно отвечала:

– Сам соображай.

Еще со времен преподобного Серафима Саровского Дивеевская обитель находилась под духовным попечением блаженных или, иначе говоря, Христа ради юродивых. Известны имена нескольких дивеевских блаженных: Пелагия Ивановна Серебренникова, Паша Саровская, Мария Ивановна, Евфросиния, а затем вот и Анна Бобкова.

Будучи маленьким ребенком, Анна вместе с родителями часто посещала монастырские службы в Дивеевском монастыре. Когда подросла, ходила в монастырь одна, молилась в храме, омывалась в святом источнике. Но в 1914 году 17-летнюю Анну насильно выдали замуж за крестьянина соседнего села. Родилось семеро детей. Как-то Анна отправилась в Саров спросить совета у старцев. У источника батюшки Серафима у Ближней пустыньки Анна заметила человека в монашеском одеянии. Она подошла, чтобы взять благословение, и показалось ей вдруг, что стоит перед ней сам преподобный батюшка Серафим.

– Ты? Преподобный отец Серафим? – едва дыша, спросила она.

– Нет, – ответил он. – Я отец Анатолий⁷⁷.

Долго беседовал отец Анатолий с Анной – о вечной жизни, о спасении бессмертной души. В конце разговора старец сказал ей:

– Сплети корзиночку и ходи по миру.

Анна удивилась:

– Да как же это, ведь у меня семья, дети?

– Оставь их всех.

Сказала Анна, что боится, что никогда, мол, от дома далеко не уходила. А старец ей:

– Ты далеко-то и не ходи. Так, из села в село. Тут будь⁷⁸.

После этого разговора прошло несколько лет. Но вот от удара молнии сгорел дотла ее дом. Анна увидела в этом Промысл Божий. Она устроила детей по родственникам, и начались для нее годы странничества: они продолжались почти полвека. Она исходила тысячи километров. Ее знали все в округе. Относились к ней по-разному. Одни недолюбливали ее, считали дурочкой, больной; от них она терпела насмешки, оскорбления; другие, наоборот, прислушивались к ее словам. Но как бы ни относились к ней в ее родных краях, не было села, где ее не приютили бы на ночь, не накормили бы и не дали бы в дорогу с собой домашнего хлеба. Некоторые, видя ее нищету, пытались ее приодеть; дарили теплые носки, галоши, фуфайку. Но недолго все это держалось у Аннушки, через день-другой непременно подарит кому-нибудь.

Со временем появились у матушки Анны, как стали ее называть, особые дарования: она могла снимать головную боль, лечить другие недуги, видела скрытые грехи людей и обличала их, но так, что каждый думал, что она говорит именно о нем. Обличение блаженной было не «по злобе и чувству мести», а «по страху Божию и любви к истине». «Совесть у людей будила», – говорили про нее⁷⁹.

Последние двадцать лет жизни Анна провела сначала в Вертьянове, потом в Дивееве на Лесной улице. Прослышав о прозорливости блаженной Анны, со всех сторон ехали к ней люди – из Центральной России, из Казахстана, Сибири, Москвы, Ленинграда. Многие спрашивали ее о выборе жизненного пути. Некоторые поступали по слову блаженной, а те, кто решали по-своему, потом горько жалели об этом.

Весной за два месяца до кончины блаженная сказала:

– Я умру, когда расцветут райские цветочки.

В мае она уже не вставала с постели. Кто-то принес ей букетик первых тюльпанов, она изменилась в лице, прижала цветы к груди.

Блаженная отошла ко Господу 14 мая 1984 года, отдав в подробностях все распоряжения по поводу своих похорон. Весть о кончине блаженной в скором времени облетела всех почитателей блаженной Анны. Съехались священники, семинаристы, множество православных людей. От келии до самой могилы пели пасхальные песнопения. Всеми было замечено, что гроб с телом Анны сопровождали стаи птиц, которых при жизни Аннушка очень любила и постоянно кормила⁸⁰.

Чтобы проститься с блаженной Аннушкой, приехали на похороны студенты духовной академии, в их числе Николай Недосекин. До поворота истории – окончания лютых гонений на Церковь – оставалось всего четыре года. Схимонахиня Евфросиния дожила до торжества, в котором она не сомневалась, – открытия Серафимо-Дивеевского монастыря...

Были и другие подвижники, молитвами и самим существованием которых жива была Русская Православная Церковь все послереволюционные годы. Господь сподобил Недосекиных посетить некоторых из них: ездили в Пюхтицкий монастырь к игумении Варваре (Трофимовой), которая руководила обительской жизнью более тридцати лет, в рижскую Преображенскую пустыньку, где беседовали с архимандритом Таврионом (Батозским), проведшим двадцать лет в ссылках и лагерях, но обретшим в неволе истинную христианскую любовь.

В годы, когда отец Владимир учился в академии и жил в Загорске, семья Недосекиных не раз принимала в своем доме старца – иеромонаха (впоследствии архимандрита) Павла (Груздева)⁸¹. Он приезжал из села Никульского Ярославской области, где он служил, для молитвы или по церковным делам в Троице-Сергиеву Лавру. Познакомились же отцы раньше – когда служили в одно и то же время в Ярославской епархии.

Отец Павел разделил судьбу священства в XX веке. С пяти лет он находился у своих тетушек в мологском Афанасьевском женском монастыре, после его закрытия и затопления в 1930 году переселился в Хутынский мужской монастырь. Юношей он был арестован и более десяти лет провел в сталинских лагерях. За свою жизнь он пережил много страданий и боли, в конце жизни совершенно ослеп, но «при этом сохранил и даже приумножил заповеданную Господом любовь к людям и удивительную детскую простоту. Всем, с кем встречался старец, он дарил тепло, отеческую ласку и утешение, многих наставлял советом и еще больше – самой своей жизнью»⁸². А молитвой творил чудеса. С годами он не растерял веселости и, по рассказам знавших его, часто исцелял людей одним своим прикосновением. Вокруг отца Павла никогда не было уныния. Он мог обличить, «но мог и так приласкать человека, как родная мать приласкать не сможет. Потому что все в нем было растворено любовью».

Господь продлил батюшкины дни. Старец говорил: «Тех, которые меня били, которые зубы мне выбили, их, бедных, через год потом расстреляли, а мне вот Господь столько лет жизни дал». На вопросы о пребывании в лагерях старец отвечал: «Если б не лагеря, я был бы просто ничто!»

Вечерами в доме Недосекиных старец рассказывал о своей лагерной жизни, о русских монастырях, об их настоятелях, о святынях. Он был замечательным рассказчиком, мог часами занимать слушателей удивительными историями из своей яркой, необыкновенной жизни. Он обладал «удивительной памятью, знал много старинных песен и умел петь их, кроме того, знал разные старинные обычаи и обряды. Когда они с отцом Владимиром Недосекиным ездили по Ярославской области, пути их бывали довольно долгими. И тогда всю дорогу отец Павел пел песни... Они были очень длинными, десятки куплетов, – и все это он помнил с молодости»⁸³. Временами батюшка, смеясь, говорил о себе: «Русь уходящая...»

Отец Владимир Недосекин дружил с отцом Павлом почти до самой его кончины, в затруднительных случаях ездил к нему за советом. Он знал, что отец Павел устроил себе в дупле келью, в которой иногда молился в уединении. Ночами старец писал дневники (это помимо огромного молитвенного правила!), очень любил читать акафисты. Практически на каждой службе он вычитывал какой-нибудь акафист. На последней странице своего синодика, написанного удивительным каллиграфическим почерком, старец вывел: «По смерти моей Бога ради прошу вписать и мое имя в сей синодик. Священник Павел Груздев». И красным цветом, крупнее: «Нам венцы готовятся, i. П. (иерей Павел)».

Множество молодых людей, имевших счастье общаться с отцом Павлом (Груздевым) в 1960–1970 годы, стали потом известными священнослужителями: это протоиерей Аркадий Шатов (ныне епископ Пантелеймон), архимандрит Зенон, ректор Свято-Тихоновского университета протоиерей Владимир Воробьев, протоиереи Александр Куликов, Александр Салтыков и многие, многие другие...

Архимандрит Павел (Груздев) отошел ко Господу 13 января 1996 года. Отпевание его возглавил архиепископ Ярославский и Ростовский Михей (Хархаров) в сослужении 38 священников и 7 диаконов при большом стечении народа. Старец был похоронен на Леонтьевском кладбище города Тутаева рядом с родителями. Место погребения старца пользуется народным почитанием, к нему приезжают паломники с разных концов России.

***

Дар пастыря Богу – души, очищенные им от скверны.

Преподобный Иоанн Лествичник

В 1970 году митрополит Крутицкий и Коломенский Пимен предложил выпускнику Духовной академии отцу Владимиру Недосекину место настоятеля в храме Иоанна Воина на Якиманке, что напротив французского посольства в Москве. Любой священник с радостью согласился бы на этот приход в самом центре Москвы. Но отец Владимир не тотчас дал ответ митрополиту Пимену, а поехал к матушке и сообщил ей о предложении владыки. Посоветовавшись, они решили просить место где-нибудь «на земле», то есть не в пыльной и суетной Москве, а, как уже привыкли, в провинции. Митрополит Пимен выслушал это пожелание спокойно, сказав, что на днях видел владыку Иоанна (Вендланда), который отца Владимира очень хвалил, и обещал, что подыщет «красивое место на природе».

Служение в Московской епархии, которой отец Владимир отдал 41 год своей жизни, началось 29 июня 1970 года с Георгиевского храма села Ванилово Воскресенского района⁸⁴.

Но в Георгиевской церкви села Ванилова отец Владимир прослужил настоятелем немногим более трех месяцев. Жить с семьей было негде, и он находился в разлуке с родными, которые оставались в Загорске. В это время старшей, Ольге, исполнилось 16 лет, Николаю – 14, Павлу – 12 лет, маленькой Елене, родившейся в селе Вашка, – 5 лет.

Отец Владимир 1 сентября 1970 года пишет прошение на имя Патриаршего Местоблюстителя Высокопреосвященнейшего Пимена, митрополита Крутицкого и Коломенского:

«...Не противясь Промыслу Божию о мне, я принял от Вас послушание своего пастырского служения с надеждой, что Господь все устроит во благо. Моя семья состоит из 6 человек... Кроме общеобразовательной школы дети учатся в медицинском техникуме, музыкальной и художественной школах. Жена, по состоянию здоровья, без моей помощи в воспитании детей обойтись не может. В Загорске у нас свой дом, а в с. Ванилово мне приходится ездить одному, там школ и дома нет. Все это не дает возможности для нормальной жизни в семье, а хочется дать детям должное образование. Смиренно полагаюсь на Вашу Архипастырскую милость. Нижайший послушник протоиерей Владимир Митрополит Крутицкий Недосекин»⁸⁵.

Пойдя навстречу нуждам отца Владимира, священноначалие уже с 4 сентября 1970 года перевело его настоятелем к храму Смоленской иконы Божией Матери села Гребнево⁸⁶. Это Щелковский район в Московской области.

Редкостной красоты храмы, зимний и летний, располагались на территории бывшей знаменитой усадьбы⁸⁷. Удивительно, но храмы села Гребнево никогда не закрывались, и поэтому здесь сохранились уникальные интерьеры. В годы богоборчества местному священнику отцу Михаилу Смирнову помог отстоять храмы митрополит Николай (Ярушевич)⁸⁸. Никольский храм славился подбором колоколов. Рассказывают, что на все большие церковные праздники колокольный перезвон в округе начинался с удара колокола Берлюковской пустыни, затем ударял большой колокол Гребневского Никольского храма, и лишь потом начинали звонить все окрестные церкви. В октябре 1934 года с Гребневской церкви колокола сняли. По воспоминаниям старожилов, когда разбивали большими молотами главный колокол, звон, похожий на плач, стоял по всей округе. Ныне звонница восстановлена.

В 1970-е годы причта на гребневский приход было положено: два священника и диакон. Семья Недосекиных переехала из Загорска в село Гребнево 4 сентября 1970 года и прожила там до июля 1976 года. Здесь в 1972 году родился пятый ребенок в семье Недосекиных – дочь Анна. Годы, проведенные отцом Владимиром вместе с семьей в Гребневе, нельзя назвать мирными и спокойными.

За пять лет, прошедших до назначения отца Владимира, в Гребневском храме сменилось шесть настоятелей. В 1973 году, на третьем году служения в Гребневе благочинный Щелковского округа протоиерей Георгий Кондратьев дает следующую благожелательную характеристику на отца Владимира Недосекина, подписанную митрополитом Крутицким и Коломенским Серафимом (Никитиным)⁸⁹:

«Протоиерей Владимир Недосекин, настоятель храма, – глубоко верующий, богобоязненный, духовно настроенный пастырь. Богослужения совершает усердно, неторопливо, с душевной сосредоточенностью. Проповеди говорит краткие, доходчивые, содержательные, в свою чреду. За его Богослужениями у прихожан усиливается желание молиться, каяться и после службы чувствуют облегчение. Хорошо знает Церковный устав. В свободное время исполняет обязанности псаломщика. Имеет приятный, но слабый баритон. В семье всем хозяйством управлять предоставляет своей супруге. С Церковным советом, с собратьями и с прихожанами вежлив, с осторожностью и усердием поддерживает мирность на приходе...»⁹⁰

К празднику Пасхи протоиерей Владимир, по представлению владыки Серафима, «за усердные труды на пользу Церкви Христовой» награждается палицей.

Любопытен документ от 3–9 августа 1975 года, наглядно демонстрирующий, что священнослужители, по постановлению атеистической власти, стали наемниками у нецерковных неверующих людей. На прошении об «отпуске для лечения» имеется резолюция: «Отпуск разрешаю. Староста Чулкова». Лишь после этого поверх прошения следует благословение митрополита Крутицкого и Коломенского Серафима: «Если отпуск нужен по болезни, т. к. очередных отпусков у священников нет, то благословляется, но чтобы в праздник Преображения служил в храме с. Гребнево»⁹¹.

Во время пребывания в Гребнево настоятель храма отец Владимир Недосекин вынужден был разбирать множество кляуз и жалоб членов двадцатки, направленных против него. Он писал «объяснительные записки» священноначалию то по поводу завалившегося забора соседки, в чем она почему-то обвиняла священника, то из-за крестин и отпевания «без квитанций». Еще пришлось отцу Владимиру оправдываться, что он-де не прочитал в Пасхальном Патриаршем послании слов о призыве сборов в фонд мира (а таких слов в Послании просто не было), и т. д. Не обошлось и без прямых доносов:

«Он... осуждает Вас, Владыка, – пишут клеветники, обращаясь к правящему архиерею митрополиту Серафиму. – Говорит, что пора Вам уже на покой, дескать, стар». Авторами письма высказывались и личные обиды: «Он называет нас не сестрами, а старухами. Нам не нужен такой наемник. Дайте нам другого настоятеля!» От доведенного придирками и клеветой до предела настоятеля церковные «активисты» требуют, чтобы он был с ними не грубым, а «добродушным и ласковым»⁹². Так протекала жизнь в церковной ограде в середине 1980-х годов.

30 апреля 1975 года в семье Недосекиных родился шестой ребенок, названный в честь преподобного Серафима Саровского Серафимом. Между старшим и младшим братьями была разница в двадцать лет – целое поколение.

В том же 1975 году вторым священником в Гребнево был переведен отец Дмитрий Дудко⁹³, который, как известно, был не в ладах с властями. С его прибытием обстановка в Гребневе изменилась до неузнаваемости. Появилось множество новых людей, молодежь ехала из Фрязина, из окрестных сел, но больше всего из Москвы. Зазвучали проповеди отца Дмитрия, которые многими записывались на магнитофон и распространялись среди верующих⁹⁴.

Проповеди священника Дмитрия Дудко пользовались популярностью как у верующих, так и у тех, кто еще только готовился вступить в церковную ограду. Лейтмотивом всех его слов и мыслей была верность Христу и Его заветам. Эти проповеди распространялись по стране, звучали по западным радиостанциям, вещавшим на СССР. В 1973 году отцу Дмитрию запретили служение «за нарушение церковной дисциплины и за беседы с народом». И хотя спустя полгода запрещение было снято, его перевели из Москвы в область, в небольшой сельский храм в Орехово-Зуевском районе. Спустя некоторое время он попал в автомобильную катастрофу, долго и тяжело болел. Сам он воспринимал эту аварию как покушение на свою жизнь. После 111выздоровления отец Дмитрий был переведен в село Гребнево в храм Смоленской иконы Божией Матери, где был настоятелем протоиерей Владимир Недосекин.

Прихожане ловили слова, произносимые отцом Дмитрием с амвона, стояли долго и напряженно внимали. Потом никто не спешил уходить, священника осаждали вопросами. Не только в праздники, но и по будням в ограде храма было полно людей, по большей части молодежи. Под липами ставились столы, дымились самовары, происходила общая трапеза. Зимой и в непогоду народ собирался в сторожке у отца Дмитрия. К Церкви примкнуло тогда много новых, дотоле не просвещенных верою людей, преимущественно из интеллигенции.

Когда-то отец Владимир Недосекин пожаловался своему другу отцу Павлу (Груздеву), что его пытаются заставить доносить на служащих под его началом священников и диаконов. Отец Павел, проведший немало лет в сталинских лагерях, на это грозно крикнул: «Будешь стучать, прокляну как Иуду!». Это, конечно, была излишняя угроза по отношению к отцу Владимиру: оснований для нее не было, и отец Павел (Груздев) сам это прекрасно знал. Как раз за отказ сотрудничать с «органами» (то есть доносить на отца Дмитрия Дудко) и было связано удаление отца Владимира из Гребнева и очередной перевод его в другой храм.

Прихожанка храма Наталья Николаевна Соколова, вспоминала, что власти предписывали священникам храма «следить за Дудко» и докладывать о его действиях. А кто не желал становиться доносчиком, того переводили на другой приход. Один из очередных настоятелей, отец Георгий Рзянин, не выдержал такой жизни и надолго слег в больницу с тяжелым инфарктом⁹⁵.

После четырех лет служения в Гребнево 15 января 1980 года отца Дмитрия арестовали по обвинению в антисоветской деятельности прямо во время службы. Под следствием он находился в Лефортовской тюрьме.

Отец Дмитрий Дудко отошел в мир иной 28 июня 2004 года. 30 июня в Троицкой церкви на Пятницком кладбище Москвы по благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II и митрополита Крутицкого и Коломенского Ювеналия была совершена заупокойная литургия по умершему отцу Дмитрию. Храм был полон людей, пришедших попрощаться с почившим, с которым были связаны и самые светлые, и самые горькие их воспоминания. Заупокойную литургию и отпевание в сослужении множества духовенства возглавил епископ Видновский Тихон – старший сын протоиерея Владимира Недосекина, ставший к этому времени архиереем и настоятелем Свято-Екатерининского монастыря.

После совершения отпевания епископ Тихон обратился к собравшимся со словом, в котором от лица митрополита Ювеналия передал соболезнование сыну покойного, протоиерею Михаилу Дудко, и всей его семье. Отец Дмитрий был погребен рядом с супругой – Ниной Ивановной. После погребения владыка Тихон от имени митрополита Ювеналия возложил на могилу венок из живых цветов.

Но вернемся в 1980-е годы. После отказа сотрудничать с «органами» указом от 26 июля 1976 года отец Владимир Недосекин был переведен из Гребневского храма в Никольскую церковь села Пушкино Пушкинского района, но не настоятелем, а вторым священником⁹⁶. Настоятелем же Никольского храма был протоиерей Дмитрий Саган. Перед назначением он был сотрудником Отдела внешних церковных сношений, был послан в Канаду, где прослужил десять лет. Он знал языки, был широко образованным человеком, дружил с интеллигенцией, дипломатами.

Следом за переводом отца Владимира в очередной храм «сверху» поступило требование: выжить батюшку из Пушкинского храма как можно скорее. Что без особого труда и было выполнено. Квартиру для проживания отцу Владимиру не предоставили. Семья его жила в Загорске, а он в Пушкине снимал жилье и тратил много времени на дорогу, чтобы увидеть своих близких. Вскоре он заболел воспалением легких и проболел три месяца, после чего настоятель, по требованию уполномоченного просто удалил отца Владимира с прихода.

3 февраля 1977 года отец Владимир был переведен настоятелем в церковь Рождества Богородицы села Саурово-Уползы в Павлово-Посадском районе. В советское время храм не закрывался⁹⁷. В 1930-х годах, правда, с церкви были сброшены колокола, но богослужения продолжались.

В Рождествобогородичном храме села Саурово-Уползы отец Владимир прослужил чуть больше года: по требованию уполномоченного он был снят с регистрации. Указом священноначалия от 16 мая того же года его направили теперь в Скорбященскую церковь города Клин Московской области⁹⁸.

В Скорбященский храм, действовавший в годы советской власти, были переданы многие предметы утвари и образа из закрывшихся церквей города Клина и его окрестностей. В советское время все храмы в округе были закрыты. В Скорбященский храм верующие приходили и приезжали более чем за 30 километров, и храм был всегда переполнен⁹⁹.

К служению в Скорбященской церкви города Клин отец Владимир прибыл 16 мая 1977 года. Но обстановка в храме была сложная. Среди документов этого периода есть «Объяснительная записка» старосты храма, в которой она признается в клевете на отца Владимира, к чему ее якобы вынудил казначей¹⁰⁰. Жизнь, прямо скажем, в течение многих лет у отца Владимира была просто невыносимой. Только с помощью Божией можно было все это со смирением переносить. Дорога от дома в Загорске, где жил с семьей отец Владимир, до места служения занимала 4,5 часа в один конец. Электрички нередко отменялись, батюшка опаздывал к богослужению, не всегда мог приехать на требы. Обстановка все более накалялась. Ему выделили небольшую комнату при храме. Но он при первой же возможности все равно рвался к семье, где постоянно требовалась его помощь. Как-то раз после аварии с отоплением в отсутствие священника сменили замок в его комнате. Он приехал к ночи, не мог попасть домой и вскрыл замок. Все это немедленно было доложено начальству. Отец Владимир прослужил в Скорбященской церкви города Клин чуть больше года: Указом от 15 июня 1978 года он переводится теперь в Казанский храм села Иванисово Ногинского района¹⁰¹.

Казалось, постоянные неурядицы и сложности, связанные с переездами на новые места служения, должны были ожесточить характер отца Владимира и внести мрачность в жизнь семьи. Ничуть не бывало. И дети, и прихожане рассказывают об атмосфере радости и невинной веселости, в которой жила семья Недосекиных. Даже о самих бесконечных переездах сохранились в их памяти разные смешные и забавные случаи. Например, при одном из бесчисленных переездов, когда везли в грузовике все хозяйство, из улья вылетели пчелы и всех покусали. Батюшка сидел в кабине с водителем, и его не тронули. Приехали на место, прихожане почтительно встретили нового своего пастыря, а когда из машины стали вылезать покусанные, с синяками на физиономиях члены семьи, местные жители так и ахнули: вот это батюшка! Пока разобрались, что к чему, – вот смеху-то было. В другой раз вырвался гусь, его кое-как запихнули в ведро, а сверху села прихожанка, помогавшая при переезде. Ехали долго. Когда прихожанка встала, гусь, оказалось, не выдержал подобного утеснения и помер, бедняга. Так что много было всего и милого, и доброго, и занятного.

В Казанском храме села Иванисово отец Владимир прослужил, наконец, долго, целых шестнадцать лет. С 1977 года правящим епископом Московской епархии стал митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий. Владыка Ювеналий был уроженцем Ярославской губернии. Всю жизнь он провел в лоне Церкви. С одиннадцати лет он прислуживал в алтаре Ярославского кафедрального собора при ярославских знаменитых архипастырях. Именно при ярославском соборе молодые люди – будущий владыка Ювеналий и будущий протоиерей Владимир Недосекин – познакомились и подружились.

Нельзя сказать, что годы служения в Иванисове были совершенно безоблачными. Как и на прежних местах служения, отец Владимир жил отдельно от семьи, в небольшой сторожке при церкви, а семья по-прежнему проживала в Загорске. Но как только появлялась возможность, старший сын его, Николай, забирал отца и отвозил его на машине из Иванисова домой в Загорск. В другой раз, наоборот, отвозил всю семью в Иванисово, к батюшке.

Место, где стоял Казанский храм в Иванисове, было не из приятных, низкое, заболоченное, мучили комары, назойливые мухи. Деревня была совсем крошечная, в ней имелось всего пять или шесть домов. Но поблизости находились промышленные города Электросталь и Ногинск. Многие приезжали из города для крещения. В Электростали, как когда-то в Гребневе, вернее в расположенном рядом городе Фрязине, находились крупные многолюдные производства. Нужда в требах: молебнах, венчаниях, отпеваниях – была ежедневной.

Ко дню Святой Пасхи 1979 года владыка Ювеналий, митрополит Крутицкий и Коломенский, награждает протоиерея Владимира крестом с украшениями¹⁰².

Однажды в Великую субботу во время освящения куличей отец Владимир окропил святой водой уполномоченного, который находился в этот момент среди верующих. Уполномоченный прямо-таки взбесился, набросился с руганью, чуть ли не с кулаками на священника, а потом отправился привычно жаловаться начальству. Дело дошло до Святейшего – Патриарха Пимена. Когда Патриарху доложили о происшедшем скандале, он, довольный, произнес: «Есть еще порох в пороховницах».

В 1984 году ко дню Пасхи за усердную службу Церкви Христовой отца Владимира наградили Патриаршей грамотой, а в 1992 году – митрой¹⁰³.

Но, несмотря на поощрения и церковные награды, неприятности на приходе в Иванисове продолжались. Еще одним кляузным делом было дело 1994 года о венчании незарегистрированного брака, в чем обвиняли отца Владимира. При расследовании инцидента оказалось, что протоиерей Владимир в тот день, о котором шла речь в доносе, вообще отсутствовал, свидетельство о венчании оказалось поддельным, отсутствовала печать. Пришлось опять волноваться, писать объяснения. В подтверждение невиновности отца Владимира сама бывшая невеста написала, что венчал ее в Казанском храме не он, а какой-то другой священник; в качестве доказательства даже прилагались фотографии венчания.

Так, в трудах и молитвах, в радостях и огорчениях, проходили год за годом. Сыновья и дочери Недосекиных вырастали, взрослели. Старший сын Николай окончил строительный техникум и был призван в армию, где служил в строительных войсках. Отслужив положенный срок, он вернулся домой и в 1977 году поступил в Московскую духовную семинарию.

В годы служения отца Владимира в Казанской церкви села Иванисова второй сын его, Павел, окончил в Загорске две школы: среднюю образовательную и музыкальную. Затем продолжил образование в Абрамцевском художественно-промышленном училище. В 1976 году он поступил в Духовную семинарию, но с первого курса был призван в ряды Советской Армии. По окончании срока службы в 1979 году он продолжил обучение (одновременно учился на заочном отделении филологического факультета Ивановского университета). Затем оба брата – Николай и Павел – поступили в Московскую духовную академию.

Когда старшие сыновья отца Владимира уже заканчивали академию, младший, Серафим, еще учился в начальных классах средней школы города Загорска. Серафим родился в городе Фрязино, близ которого в селе Гребнево служил тогда отец Владимир. Младенец удостоился быть крещеным в честь преподобного Серафима Саровского. Крещение состоялось 26 июля 1975 года в домовом храме Благовещения Пресвятой Богородицы в Серебряном Бору (резиденции Отдела внешних церковных сношений); крестил его митрополит Никодим (Ротов), друг юности отца Владимира.

Раннее детство Серафима прошло в годы служения отца в Гребневе. Семья отца Владимира все последующие годы проживала в своем доме на Вокзальной улице в Загорске. Серафим окончил в Загорске среднюю и одновременно музыкальную школы, затем Богородское художественно-промышленное училище. Отца Серафим видел не часто, а когда тот приезжал, то обычно, молчаливый и сосредоточенный, был занят по хозяйству. Дети жили больше с матерью, под ее строжайшим присмотром. Но мысли отца неотступно были заняты семьей, детьми, их образованием. Когда Серафим подрос, он тоже, конечно, как и другие, стал помогать отцу по хозяйству. Отец Владимир, несмотря на то что он дал детям богословское, художественное и музыкальное образование, хотел, чтобы они знали и умели делать все, что положено знать и уметь простому русскому человеку. То же – по части умения – относилось и к дочерям, будущим хозяйкам, матерям и помощницам священнослужителей на их нелегкой стезе.

«Отец был человеком северным, очень сдержанным с детьми в показе своих отцовских чувств, можно даже сказать, сухим, – вспоминает ныне старший из сыновей, епископ Видновский Тихон. – Но любил он нас всех своей сдержанной любовью очень сильно и глубоко».

Это открылось однажды совершенно незнакомому человеку.

Младший сын Серафим доставил в какой-то момент отцу Владимиру большие волнения. Ныне епископ Кинешемский и Палехский Иларион (Кайгородов), а тогда, в начале 1990-х годов, студент первого курса Духовной семинарии, как-то познакомился с отцом Владимиром в загородном автобусе и по дороге разговорился с ним. Юного семинариста поразил пожилой сельский священник, который проникся доверием к юноше и поведал ему о своих отцовских затруднениях. Отец Владимир ездил тогда по старцам, просил их молитв и советов, чтобы направить своего младшего сына на стезю истинную.

«Он мне сразу стал как отец родной, такая сильная любовь в нем была», – вспоминает владыка Иларион. Должно быть, Серафим внял молитвам старцев и самого отца Владимира. Как и старшие братья Недосекины, Серафим отслужил в армии и в 1993 году поступил в Московскую духовную семинарию.

Семья отца Владимира продолжала жить вдали от него, в Загорске, в доме 12 на Вокзальной улице. Конечно, при любой возможности батюшка спешил навестить матушку Валентину и своих уже взрослых детей. Годы шли, и один за другим стали появляться внуки.

Великим счастьем для отца Владимира была поездка на Святую Гору Афон. Радостью было и то, что с ним в этом паломничестве были его сыновья и даже внук, сын отца Павла. Не зная устали, счастливые паломники обходили все доступные им монастыри и скиты, жили в каждом из них один-два дня. Наших паломников не пугало ни палящее южное солнце, ни крутые горные подъемы, ни долгие службы. С благословения Патриарха Константинопольского, выдавшего специальную грамоту, они служили в храмах Афона; пятилетний сынишка отца Павла Ваня со знанием дела прислуживал при богослужениях. Наши паломники прикладывались к бесчисленным святыням. Набрали разных афонских святынек домой, чтобы подарить их тем, кто не имел возможности посетить эти святые места. Рассвет встречали они на ногах, с молитвой, и с молитвой ложились при звездах для краткого сна. Время пролетело, как один счастливый благословенный день, и отец Владимир вернулся к служению в свой храм Казанской иконы Божией Матери в селе Иванисово.

Последней неприятностью на приходе для батюшки оказались последствия его поездки на Святую Гору Афон. По незнанию он не испросил благословения на паломничество у правящего архиерея. Батюшке пришлось писать «объяснительную». Из нее мы узнаем, какие чувства владели отцом Владимиром накануне поездки:

«Ваше Высокопреосвященство!

Смиренно прошу Вашего прощения за содеянную мной без ведома правящего епархиального архиерея поездку на Св. Гору Афон. Служа все годы моей жизни в Церкви Христовой, мне было даже трудно подумать, что такая благодатная возможность для меня когда-либо представится. Никогда не выезжая за границу, я по неведению своему считал, что данный вопрос решается как вопрос ухода в отпуск с настоятелем храма.

Когда мне было предложено поехать на Св. Гору, я спросил благословения у настоятеля Архимандрита Сергия, который меня любезно отпустил. Моя поездка была с 22 июня по 9 июля.

Ваше Высокопреосвященство, кротко прошу Вас простить мне это деяние и покрыть его своей любовью и вменить его не как содеянное по своеволию, но как по неведению и по немощи.

Вашего Высокопреосвященства смиренный послушник протоиерей Владимир Недосекин. 17/VII–95 г.»¹⁰⁴.

24 июля 1995 года Указом митрополита Крутицкого и Коломенского Ювеналия отец Владимир назначается в штат Успенского храма в село Таболово (ныне город Видное)¹⁰⁵, где настоятелем с 21 октября 1990 года был его старший сын Николай, принявший постриг с именем Тихон – в честь новопрославленного Патриарха Московского и всея России Тихона¹⁰⁶.

С той поры и до самой кончины отец Владимир находился под началом и сердечной опекой своего старшего сына – иеромонаха, игумена, архимандрита, затем епископа Видновского Тихона (Недосекина).

***

Не будем заботиться о том, чтобы собирать богатство и оставить его детям; будем научать их добродетели... вот это, именно это, – величайшее сокровище... с каждым днем приносящее все большее богатство.

Свт. Иоанн Златоуст

После назначения в 1995 году отца Владимира Недосекина в штат Успенского храма города Видное жизнь 69-летнего священника сильно изменилась, так как был он теперь рядом со своим старшим сыном.

К моменту передачи Таболовского Успенского храма города Видное Русской Православной Церкви здание его находилось в плачевном состоянии. А когда-то это был редкой красоты белокаменный храм с отдельно стоящей колокольней и каменной оградой, окружавшей существовавшее вблизи храма и утраченное в советское время кладбище¹⁰⁷.

В первые годы советской власти Успенская церковь еще действовала. Но в 1922 году из нее изъяли ценную утварь, а 1 октября 1934 года постановлением Московского облисполкома храм закрыли. Несмотря на то что церковь была официально признана памятником архитектуры, подлежащим охране, она была перестроена и использовалась в разных хозяйственных целях. Последние десятилетия в ней размещалось хранилище документальных фильмов, ее внутренний интерьер был исковеркан тринадцатью каменными боксами с металлическими дверями, в которых хранились коробки с кинопленками.

Храм возвратили верующим в 1990 году. Первое богослужение здесь состоялось в праздник Казанской иконы Божией Матери, 4 ноября 1990 года. В этот день был отслужен «молебен на порожках». Войти в храм из-за кирпичных перегородок было невозможно, и новоназначенный настоятель храма иеромонах Тихон (Недосекин) отслужил молебен с водосвятием на ступенях церковного крыльца.

21 ноября 1990 года в северном приделе церкви во имя Архистратига Михаила в престольный праздник Собора Архистратига Михаила и прочих Небесных Сил Бесплотных состоялась первая Божественная литургия. В 1992 году церковь Успения Пресвятой Богородицы стала подворьем Свято-Екатерининского монастыря, каковой являлась до 2003 года.

В 1997-м, а затем в 2000 году отец Владимир снова пишет прошения и получает благословение на паломнические поездки в Грецию, на Святую Гору Афон. Итак, трижды побывал отец Владимир на Афоне, в последний раз – в возрасте 74 лет, вместе со своими тремя сыновьями.

В годы служения в церкви Успения Пресвятой Богородицы протоиерей Владимир был удостоен в 2000 году высочайшей для белого духовенства награды – служения при отверстых вратах до Херувимской, в 2003-м – отверстых вратах до «Отче наш» (между этими двумя наградами в 2001 году отец Владимир был награжден еще орденом св. Даниила Московского 3-й степени)¹⁰⁸.

Указ митрополита Крутицкого и Коломенского Ювеналия о преобразовании церкви Успения Пресвятой Богородицы в отдельный приход вышел 29 мая 2003 года. В июле того же года отец Владимир пишет прошение о переводе его в Екатерининский мужской монастырь, где настоятелем уже одиннадцатый год служит его старший сын – епископ Видновский Тихон. Указом митрополита Ювеналия от 12 августа 2003 года протоиерей Владимир Недосекин на 77 году жизни назначается в клир Екатерининского мужского монастыря¹⁰⁹. Уже без отца Владимира храм Успения Пресвятой Богородицы отпраздновал в 2005 году свое 300-летие.

В 2008 году митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий поздравляет протоиерея Владимира Недосекина с 55-летием хиротонии: «Ваше Высокопреподобие, дорогой отец Владимир!.. Пастыреначальник Господь да укрепит Вас в несении Ваших пастырских трудов на благо Святой Церкви на многая и благая лета. С любовью о Господе...»¹¹⁰

В первые годы пребывания в клире Екатерининского монастыря отец Владимир Недосекин еще служил. В свободное время он прогуливался по монастырскому двору, беседовал со своими чадами и прихожанами. Эти последние годы отца Владимира, проведенные на покое, под опекой сына-епископа – настоятеля монастыря, можно считать наградой за преданность Церкви Христовой. В храме, в своей келии он мог беспрепятственно молиться о своих близких, о духовных друзьях-священнослужителях, верой и мужеством которых выстояла Церковь, о своих духовных чадах и о себе, чей жизненный путь уже приближался к концу.

Господь сподобил протоиерея Владимира стать родоначальником большой священнической династии. Все его шестеро детей – три сына и три дочери – связаны со служением Русской Православной Церкви. Сыновья предстоят Престолу Господню в священническом сане, дочери стали женами священников.

Дети отца Владимира видели, как нелегко служится их отцу на ниве церковной. Тем не менее все они были воспитаны так, что мальчики пошли тем же путем служения Господу, что был избран их отцом. Девочки считали своим долгом, подобно матери, стать матушками и разделить все трудности своих мужей священнослужителей.

Первой исполнила свой христианский и семейный долг старшая из дочерей отца Владимира – Ольга. Она вышла замуж за семинариста Николая Хомутова, ставшего впоследствии священником. Две другие дочери вышли замуж, Елена – за Николая Северина, приход его находился в городе Симферополе; младшая, Анна, стала супругой Вадима Поликопа, сына священника. Отец Вадим был назначен на служение на Патриаршее подворье к храму св. прп. Серафима Саровского при Художественном производственном предприятии «Софрино», где прослужил около восемнадцати лет, и ныне служит в Москве, в храме Смоленской иконы Божией Матери в Давыдкове.

Супруга отца Владимира Недосекина, Валентина Алексеевна, наставляя своих детей для будущей самостоятельной жизни, говорила, что все они обязаны иметь вторую профессию. Слишком хорошо она знала, что в условиях постоянных гонений на Церковь и священнослужителей можно остаться уволенным, безместным, запрещенным в священнослужении. И тогда другая профессия поможет выжить, спасет самого священника и его семью. Так, у всех детей отца Владимира была вторая специальность: старшая дочь отца Владимира Ольга, отучившись в медицинском техникуме, стала фармацевтом. Николай окончил Московский строительный техникум, Павел – Абрамцевское художественно-промышленное училище, Анна отучилась в медицинском училище, получила специальность фельдшера. Елена и младший из сыновей, Серафим, окончили Богородское художественно-промышленное училище, приобрели профессию резчиков по дереву. И все дети отца Владимира учились музыке; все, кроме старшего Николая, закончили в Загорске музыкальную школу. Дочери отца Владимира – Анна и Елена, кроме того, окончили регентские курсы при Московской духовной семинарии.

Старший сын отца Владимира, Николай, окончивший Духовную семинарию и академию, с 1981 по 1987 год был иподиаконом при митрополите Крутицком и Коломенском Ювеналии. В ноябре 1987 года молодого иподиакона назначили на должность эконома в Московское епархиальное управление. Николай не собирался принимать монашество; в полном согласии с желанием отца, протоиерея Владимира, он намеревался стать белым семейным священником. Все домашние – кто в шутку, кто всерьез – искали ему невесту. Никто не предполагал, что Николай примет монашество.

Еще при советской власти, казавшейся вечной и нерушимой, торжественно праздновалось 1000-летие Крещения Руси, что само по себе явилось потрясением для миллионов людей нашей страны, большинство из которых всю свою сознательную жизнь прожили в эпоху богоборчества. Ошеломляющее впечатление произвели и первые за советский период канонизации в 1989 году, в особенности Патриарха Московского и всея России Тихона, которого советская власть в послереволюционные годы считала «врагом №1», а в народе почитали как защитника, богомольца и печальника всероссийского. Эта канонизация была первым шагом к прославлению сонма новых мучеников и исповедников Российских, пострадавших в годы смуты и большевистского террора. В обретении мощей Всероссийского Патриарха (22 февраля 1992 года) сподобился принять участие сын протоиерея Владимира Недосекина иеромонах Тихон.

6 января 1990 года в Преображенском Крестовом храме Новодевичьего монастыря митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий совершил пострижение иподиакона Николая Недосекина с наречением имени Тихон; на следующий день новопостриженник был рукоположен во иеродиакона, а 21 октября того же года – в сан иеромонаха и назначен настоятелем Успенского храма в городе Видное, одновременно оставаясь до 1992 года экономом Московского епархиального управления. Через месяц с небольшим, 18 июня 1992 года, иеромонах Тихон (Недосекин) был утвержден – с возведением в сан игумена и возложением наперсного креста – настоятелем переданного Церкви Свято-Екатерининского мужского монастыря¹¹¹ и назначен благочинным церквей Видновского округа.

С игуменом Тихоном пришел восстанавливать обитель и монастырскую жизнь иеромонах – впоследствии игумен и настоятель Старо-Голутвина монастыря в Коломне – Кирилл (Федотов), ныне скончавшийся.

10 августа 1999 года в Смоленском соборе Новодевичьего монастыря игумен Тихон был хиротонисан во епископа Видновского, викария Московской епархии¹¹².

Свято-Екатерининский мужской монастырь (историческое наименование – Екатерининская пустынь) достался настоятелю в руинах. История монастыря, даже по меркам того времени, была необычайно трагическая. В 1918 году братия монастыря, по благословению Патриарха Тихона, была переселена в Серпуховской Высоцкий и другие монастыри. А в стенах Екатерининской пустыни разместились монахини Красностокского монастыря, эвакуированные с территории Польши в Первую мировую войну. Под видом сельхозартели монастырь просуществовал до 1931 года. С января 1939 года помещения бывшей Екатерининской пустыни были переоборудованы под особорежимную политическую тюрьму.

Сухановская тюрьма, или Объект № 110, как она называлась во внутренних документах МГБ, была страшной пыточной тюрьмой тех лет. Сюда привозили «выбивать» показания из подследственных; 52 вида пыток насчитал здесь бывший сиделец тюрьмы, чудом оставшийся в живых. Основателем узилища был Берия.

Одним из первых и главных узников Сухановки стал Ежов, а вслед за ним – все его окружение. Но через некоторое время сюда стали привозить людей самых разных профессий и специальностей. Отсюда многих узников – известных в стране ученых, государственных деятелей, инженеров, писателей, военачальников – отправляли после вынесения приговора в каторжные лагеря или на расстрел. Производились расстрелы чаще всего в Москве, но случались они и в стенах самой бывшей обители. Некоторые из узников провели здесь по 5–10 лет в одиночках и в 1950–1952 годах были расстреляны. По рассказам бывших сотрудников тюрьмы, в здании храма был оборудован крематорий. Сухановская тюрьма существовала с 1939-го по 1952 год. Затем здесь расположился архив МВД. Его сменила в 1958 году областная тюремная больница, а с середины 60-х годов – Школа милиции ГУВД Московской области¹¹³.

После многих хлопот в 1991 году часть храма на втором этаже возвратили верующим. В 1992 году на Пасху в Екатерининском соборе, над милицейским гаражом, была совершена первая Божественная литургия.

С самого начала возрождения Свято-Екатерининского мужского монастыря по благословению священноначалия стали поминать всех погибших и умученных на месте сем. Земля монастыря была настолько осквернена и замусорена, что на ней – буквально – даже трава не росла. Но в 1994 году на этой бесплодной земле появилась почитаемая всеми могила. Дважды подвергшийся расстрелу, ослепленный в лагере на самодельном электрическом стуле, здесь обрел место последнего упокоения схииеродиакон Антоний (Семенов)¹¹⁴.

– Хочу лежать рядом с мучениками, – сказал старец, когда пришел его последний час. О Сухановских страдальцах он узнал, когда его постригали здесь в 1994 году в Великую схиму. Эта могила освятила оскверненную землю. Со временем рядом с могилой старца был воздвигнут семиметровый Крест-Голгофа, у подножия которого установлена доска – в память о всех пострадавших здесь в XX веке.

В 2000 году на Юбилейном Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви были прославлены в лике святых около полутора тысяч подвижников, пострадавших за веру и Церковь Христову в годы безбожных гонений. В их числе были святые, связанные с Екатерининским монастырем: это насельник Екатерининского монастыря дореволюционного периода преподобномученик Иоасаф (Крымзин) и священник Красностокского женского монастыря священномученик Ярослав (Савицкий). Оба они были расстреляны на Бутовском полигоне, расположенном в пяти километрах от монастыря¹¹⁵...

С открытия монастыря прошло без малого четверть века. Нет и следа былой разрухи. Восстановлены три храма, у южных врат выстроена новая церковь – в честь святителя Патриарха Тихона, отремонтированы настоятельский и келейный корпуса, хозяйственные постройки. В течение нескольких лет завозили сюда землю, вся территория монастыря теперь украшена цветниками. На соседней территории, куда перевели Центр профессиональной подготовки ГУ МВД России по Московской области, была выстроена церковь в честь святого мученика Иоанна-Воина (в которой проводят богослужения насельники Екатерининского монастыря). При обители действует воскресная школа и музей истории монастыря.

Отец Владимир, пока были силы, любил прогуливаться по монастырю один, с палочкой, или под руку с кем-нибудь из родных или прихожан. Когда он ослабел, его возили в коляске. Он любовался чудом, которое осчастливило многострадальную обитель: напротив главного входа в Екатерининский собор разросся вечнозеленый куст; зимой его бережно укрывают стеклянным колпаком с подогревом. Это куст «Неопалимой Купины», выросший из черенка того самого куста, что растет у подножия Синайской горы на территории древнего Екатерининского монастыря. Так соединились в подмосковной обители Божественное и человеческое, «нераскаянный грех» жестокосердных мучителей, страдания жертв и святость мучеников.

Второй сын отца Владимира, Павел Недосекин, по окончании семинарии, а затем Московской духовной академии 19 августа 1986 года был рукоположен во диакона, а 16 октября того же года – во иерея. С 1986 до 1990 года он преподавал церковнославянский язык и литургику в московских духовных школах. С 1987 по 1998 год являлся секретарем Синодальной комиссии по канонизации. В 1990 году решением Священного Синода он был назначен настоятелем Свято-Никольского собора в Брюсселе (Бельгия) и прослужил там 12 лет.

Кроме Никольского, протоиерей Павел Недосекин стал настоятелем еще нескольких храмов в Бельгии: Свято-Троицкого Патриаршего подворья, а также другого Свято-Троицкого храма – в Шарлеруа. Его тщанием были куплены еще два здания и устроены в них храмы – в Льеже, в честь иконы Божией Матери «Живоносный источник» и в Монсе – архангела Михаила, почти на границе с Францией. В здании при Свято-Троицком подворье разместилось представительство Московского Патриархата при европейских международных организациях. На отце Павле лежит множество самых разных обязанностей: постоянные разъезды по стране, переговоры, регулярные богослужения, преподавание на трехгодичных богословско-катехизаторских курсах. Ему приходится также выполнять нелегкую работу по сбору средств для бельгийских храмов. Отец Павел является основателем и председателем Попечительского совета Архива Русской Эмиграции, который с 2009 года публикует книги по истории Русского Православия в Бельгии и других странах. Дети отца Павла готовятся к церковному служению: сын закончил Московскую духовную академию, дочь окончила магистратуру Московской духовной академии.

В короткие свои отпуска, когда отец Павел приезжает в Россию, он все же находит возможность побывать в дорогих ему с детства местах: в Переславле, селе Вашка, где прошло его детство, в Годенове, куда он 17-летним юношей совершил свое первое самостоятельное паломничество, чтобы приложиться к чудотворному Годеновскому кресту.

Младший из детей отца Владимира, Серафим, как уже говорилось, был на двадцать лет моложе старшего брата. После службы в армии Серафим, как и старшие братья, поступил в семинарию и окончил ее в 1998 году. 1 марта того же года Серафим был посвящен в академическом Покровском храме в чтеца. Летом он женился на дочери священника Александра Хаустова девице Наталье. Венчание происходило 3 августа 1998 года в домовом храме во имя преподобного Серафима Саровского Художественно-производственного предприятия «Софрино», где служил муж сестры Анны. 27 сентября Серафим Недосекин был рукоположен во диакона и назначен к московскому храму свт. Григория Неокесарийского на Большой Полянке¹¹⁶. В сан иерея диакон Серафим был рукоположен 1 сентября 1999 года Патриархом Московским Алексием II. В храме свт. Григория Неокесарийского отец Серафим прослужил шесть лет.

22 ноября 2000 года Указом Святейшего Патриарха Алексия II иерей Серафим Недосекин переводится в штат храма св. вмч. Георгия Победоносца на Поклонной горе и приписного к нему храма-часовни Архистратига Михаила при так называемой «Кутузовской избе». Храмы эти имеют статус Патриаршего подворья. Еще через шесть лет, 3 декабря 2006 года, отец Серафим был посвящен в сан протоиерея и утвержден настоятелем храма и часовни. В настоящее время протоиерей Серафим является благочинным Георгиевского округа Западного викариатства города Москвы. Несмотря на многочисленные свои обязанности, он к тому же получил высшее духовное образование в стенах Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета.

Так живут и служат Церкви и Отечеству дети отца Владимира Недосекина, не отделяя своей личной жизни от жизни вверенных им храмов и обители. Внуки отца Владимира пошли по стопам отцов. Уже иподиаконствуют и правнуки Недосекиных. Матушка Валентина по-прежнему живет в Сергиевом Посаде в доме на Вокзальной, ныне Сергиевской улице, обо всех молится, беспокоится, радуется внукам и правнукам.

Настало время, когда отцу Владимиру пришлось оплакивать ушедших в мир иной своих друзей юности. В 2002 году в день 50-летия окончания семинарии состоялась встреча бывших выпускников. Это был курс отца Владимира. Но на встречу прибыло всего несколько человек. Почти все к этому времени отошли ко Господу, некоторые – еще молодыми.

В 1978 году умер Никодим (Ротов). А в 2006 году узнал отец Владимир о кончине архимандрита Авеля (Македонова), который когда-то венчал его на месте первого своего служения в Ярославле.

За два года до кончины архимандрит Авель ушел по прошению на покой. Он жил на родной Рязанщине, в Иоанно-Богословском монастыре, который восстанавливал с первого дня передачи его Русской Православной Церкви. Там, в стенах монастыря, он и был погребен.

Последние восемь лет жизни отец Владимир провел в Екатерининском монастыре. Годы шли, постепенно силы начали покидать старца. И вот он слег и уже не вставал до самой своей кончины в 2011 году...

Последний месяц жизни старец провел в больнице Святителя Московского Алексия. Здесь его постоянно навещали дети, внуки, правнуки. Все молились за него, сыновья-священники постоянно его причащали.

И вот настал час последнего соборования. Отцу Владимиру трудно было расставаться с матушкой, детьми, внуками, правнуками – всей его большой семьей, за которую он постоянно болел сердцем и молился до последнего вздоха. Но «любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится» (1Кор. 13:8, 9). Уходя в вечность, отец Владимир оставил в наследство богатство нетленное, добытое им трудами и молитвой, плод и венец его веры.

В феврале 2011 года в «Журнале Московской Патриархии» появился некролог: «10 февраля 2011 года на 85 году жизни отошел ко Господу старейший клирик Московской епархии протоиерей Владимир Парменович Недосекин. Без малого шесть десятилетий отслужил он пред алтарем Господним.

Богослужения отец Владимир совершал всегда с большим духовным трепетом и благоговением, что и передал своим собственным детям и многочисленным духовным чадам. У протоиерея Владимира ныне четырнадцать внуков и пять правнуков, и все они идут по стопам отца и деда.

За добросовестное и усердное служение Церкви Христовой протоиерей Владимир был удостоен всех богослужебно-иерархических наград пресвитеров, а также орденов преподобного Сергия Радонежского III степени и Даниила Московского III степени.

Днем 10 февраля 2011 года гроб с телом почившего был поставлен в Екатерининском соборе обители, где началось непрерывное чтение Евангелия духовенством и братией монастыря, служились панихиды. В субботу 12 февраля старший сын батюшки, епископ Видновский Тихон, в сослужении 15 священников при большом стечении молящихся совершил Божественную литургию и чин отпевания. Поминальную службу благоговейным пением сопровождали два хора – Екатерининского монастыря и воспитанников Московской духовной семинарии. После отпевания гроб с телом почившего пастыря под колокольный звон обнесли вокруг соборного монастырского храма».

Митрополит Ювеналий направил сыну почившего, епископу Видновскому Тихону, телеграмму, в которой написал.

«Дорогой владыка, выражаю глубокое соболезнование в связи с кончиной вашего отца. Протоиерей Владимир Недосекин всю жизнь посвятил служению Богу и людям. Молюсь о упокоении его души.

Вечная и благословенная ему память».

Проститься с отцом Владимиром съехались отовсюду его родные и близкие, духовные чада и почитатели. Старейший клирик Московской епархии, протоиерей Владимир Парменович Недосекин обрел свой последний приют у Сергиевского придела Екатерининского собора, рядом со страдальцем схииеродиаконом Антонием. Вместе с новомучениками, великими подвижниками, архиереями и просто верующими людьми отец Владимир мужественно противостоял безбожному веку и, уповая на Бога, дожил до возрождения и торжества Православной России. Отец Владимир прожил долгую, непростую, но в высшей степени достойную жизнь. На нем воистину исполнились слова апостола Павла, сказанные ученику Тимофею: «Образ буди верным: в слове, в житии, в любви, в вере, в чистоте» (1Тим. 4:12)¹¹⁷.

***