Часть 1. Отец Иоаким из Скита Святой Анны

Между небом и землей существует одно место, которое вот уже более тысячи лет занимает исключительное положение. Там даже земля и воздух заключают в себе нечто особенное, а жизнь не подчиняется общим законам человеческой истории. Этот край населен людьми, которые не нашли удовлетворения в том, что мог им предложить мир, ибо они с величайшей и необыкновенной жаждой искали нечто, лежащее за пределами материи и привычной области чувств, – нечто такое, чего нет на земле. Вот почему они пришли туда, где кончается земля и начинается небо, – на Афон. Здесь эти люди ценой лишений и настойчивых усилий нашли то, чего искали. Когда же они обрели желаемое, то решили уже не расставаться со своим драгоценным открытием до конца жизни, ибо воистину сделались обладателями частицы неба.

Здесь, ощутив биение пульса новой жизни, они впервые вкусили будущего блаженства. Сопричастность вечному заставляет трепетать их души, – она, словно неиссякаемый источник, дает им опору и утешение в суровой, подчас тяжелой жизни на Святой Горе. Вызывают восхищение образы подвижников, которые подвизались на афонской земле ради завоевания венцов вечности. Возникает непреодолимое внутреннее побуждение передать это свое восхищение тем, кто не имел счастья лично знать этих людей.

Книга «Образы современных святогорцев» стремится поведать свету о некоторых из доселе безвестных подвижниках духа, просиявших на Афоне в XX веке. Некоторые из них оставались там до конца своей жизни, другие же после многолетних духовных трудов были призваны нести служение посреди мира. Однако все они явились для того, чтобы убедить современного человека, что никогда, даже и в наше время, Церковь не испытывала недостатка в подвижниках великой духовной брани.

В то же время этот труд является плодом глубокого уважения пишущего эти строки к святым и смиренным людям, которые оказали и оказывают ему огромную и неоценимую помощь. Сейчас, когда пред нами первая часть книги, только любимые и незабываемые образы этих подвижников укрепляют автора и дают ему утешение, хотя сами они и находятся далеко от него.

Июнь 1968 г. Архимандрит Херувим

Отец Иоаким был монах-иерей с изысканными манерами, аристократ, но в то же время и настоящий монах. Его известная отстраненность была не только выражением его внутренней духовной жизни, но и некоторым отпечатком того особого положения, которое он занимал, будучи долгое время в Америке архимандритом.

Архимандрит Херувим. «Из Удела Божией Матери»

Отец Иоаким родился в Каламате в 1895 году, в благочестивой семье. Мирское его имя было Янис Николаидис. На родине он закончил начальную школу и гимназию. Будучи живым, но в то же время и благоразумным подростком, он искал Бога, хотел познать Его, на собственном опыте испытать Его присутствие. И вот жаждущая душа Яниса открыла для себя Илию Панагулакиса. Это был строгий постник, живший в пещере близ Каламаты. Чудесным было его обращение от мрака греха к свету Христову. Живые проповеди этого человека, его необыкновенные беседы, воздействие которых усиливалось живым примером его аскетической жизни, вызывали как бы ответное духовное движение в Каламате, возможно, в своем роде единственное для той поры. Его простые слова скрывали в себе семя жизни, проникавшее в глубину сердца. И все это не благодаря каким-то познаниям – он был почти неграмотен, – а благодаря тому, что его пламенные проповеди, как мы уже заметили, отвечали делам его жизни.

Однако будем последовательны и расскажем вкратце историю Илии Панагулакиса, чья жизнь и сама личность представляет собой большой интерес.

Панагулакис родился в Каламате в 1873 году. Он нигде не учился и едва умел читать и писать. До тридцати лет он был музыкантом и содержал небольшую таверну возле церкви святителя Николая. Там собирались бродяги со всего города, которыми он верховодил и на которых оказывал сильное влияние. Жизнь он вел расточительную и распутную, ни с кем не считался и никого не боялся.

В 1902 году умер один из его близких друзей. Панагулакис пошел на погребение и внимательно слушал богослужение. Евангельские слова «перешел от смерти в жизнь¹», потрясли его. Полный необъяснимого страха, он спрашивал служителей храма, существует ли жизнь после смерти, и те, будучи благочестивыми людьми, научили его истинам православной веры.

С этих дней Панагулакис был уже во власти благодати Божией. Ужаснувшись своему прошлому беспутству, он идет к духовнику – иеромонаху Глиману из монастыря Веланидии, исповедует с раскаянием свои грехи и решает впредь вести праведную христианскую жизнь. Он раздает все имущество из таверны и закрывает свою комнату черными занавесями, идет к тем, кого раньше обижал, на коленях просит у них прощения и возмещает причиненный им ущерб. В конце концов он принимает решение жить как аскет.

Сперва Панагулакис отправляется в Майну², где пребывает несколько месяцев. Затем он возвращается в Каламату и поселяется сначала в какой-то келлии возле часовни святой праведной Анны, а в скором времени – в другой келлии, близ городского кладбища. Там он, хотя и не был пострижен в монахи, прожил около пятнадцати лет в суровом подвижничестве, посте и молитве. Мяса, рыбы, яиц и молока он не вкушал никогда, а растительное масло – только по субботам и воскресеньям. В среду и пятницу Панагулакис не ел вообще ничего. Кровати у него не было, спал он очень мало, причем прямо на земле, подложив под себя доску.

Постепенно рядом с Панагулакисом стали селиться и другие молодые люди, привлеченные его примером. Поэтому он при материальной поддержке благочестивых христиан построил еще несколько небольших келлий. Двери в этих келлиях были настолько тесными, что войти туда можно было только согнувшись.

По воскресным дням и праздникам к Панагулакису притекали толпы христиан, которым он проповедовал слово Божие. В скромном помещении, которое он использовал для своих проповедей, был выставлен на всеобщее обозрение человеческий скелет, чтобы постоянно напоминать слушателям о бренности здешнего мира. Простая и безыскусная, но идущая от сердца, воспламененного любовью Христовой, проповедь Панагулакиса возродила многие души. У этого неграмотного подвижника учились в детстве будущие знаменитые проповедники Евангелия, в том числе архимандрит Иоиль Янакопулос († 1966), архимандрит Хризостом Папасарандопулос († 1972) и многие другие. Простые слова Панагулакиса были настолько проникновенны и захватывающи, что тогдашний военный комендант Каламаты запретил солдатам заходить в его жилище, так как под влиянием его проповедей они целыми подразделениями выражали недовольство тем, что в военном городке им в постные дни подавали пищу с растительным маслом.

Панагулакису не исполнилось еще и сорока пяти лет, когда его поразила тяжелая форма туберкулеза, от которого он и скончался о Господе воскресным январским днем 1917 года, оставив после себя множество духовных чад и славу святого мужа.

Итак, именно в непростые юношеские годы Янису Николаидису выпало счастье учиться у этого человека Божия. Таким образом был своевременно создан прочный духовный фундамент, на котором впоследствии выросло само здание святости. И в самом деле, заложенные тогда основания сослужили Янису неоценимую службу в ближайшее же время его жизни.

Окончив гимназию, он отправился в Америку. Различные идолы материализма находились тогда в зените славы. Но юный ученик хорошо усвоил, что нельзя поклоняться богу чуждему³. Его образованность, которая, конечно, была расширена благодаря обучению в американских школах, не мешала ему непоколебимо верить в Бога своих отцов.

Основным занятием юноши было неустанное духовное делание и благочестивые размышления. Одаренность и усердное прилежание везде делали его первым. В то же время он принимал участие и в духовной деятельности подворья храма Гроба Господня, экзархом которого был епископ Неапольский Пантелеймон Афанасиадис († 1948). Это подворье было для Яниса главным источником духовной пищи и центром миссионерских трудов.

Образ жизни Яниса Николаидиса и его поведение вызвали уважение и восхищение у епископа Пантелеймона. Во многих церковных приходах знали этого прекрасного проповедника, который, несмотря на свой молодой возраст, отовсюду привлекал к себе людей. Греческие переселенцы в Америке испытывали радость, когда Янис поднимался на амвон.

Одно из посещений подворья стало поворотным моментом в жизни Яниса. К нему подошел епископ и сказал:

– Чадо мое, я давно уже слышу внутренний голос, побуждающий меня задать тебе вопрос о твоих планах. Сегодня я не могу удержаться: скажи мне, что ты думаешь о своем будущем? Собираешься ли ты посвятить себя Богу, или у тебя есть какие-то другие намерения? Может быть, Господь призывает тебя в Свой виноградник? Может быть, Он предназначил тебя быть служителем Его славы?

Янис опустил голову. Эти вопросы поистине потрясли его. Он заплакал.

– Я бы очень этого хотел, Ваше Преосвященство, – ответил он, – но я не осмеливаюсь даже думать об этом. Мой духовный учитель в Каламате наставлял меня, что тот, кто хотя бы помышляет о такой возможности, уже грешит по причине человеческого недостоинства и немощи. И только если каким-то образом Бог призовет к Себе такую душу независимо от ее желания, лишь тогда человек обязан с трепетом повиноваться...

Благочестивый епископ был изумлен в очередной раз. Теперь он мог оценить душевное богатство Яниса. Перед такой искренностью владыка не мог устоять. Он поднялся со своего места и, переполненный волнением и радостью, торжественно заявил юноше:

– Чадо мое, моими устами Бог призывает тебя встать в ряды Его служителей.

Но Янис молчал. Он выглядел взволнованным. Состояние юноши свидетельствовало о большом сомнении и нерешительности. Он лишь поблагодарил епископа, попросил у него благословения и сказал, что встретится с ним в другой раз, чтобы обсудить этот вопрос.

С того дня для Яниса начался период большого борения и горячей молитвы. Все, кто общался с ним тогда, вспоминают его тревогу, а также и то, как он просил их поддержать его своими молитвами.

Прошло достаточно времени, а Янис все еще не осмеливался посетить епископа Пантелеймона. Наконец тот сам позвал его, попросив прийти как можно скорее. Робея, Янис отправился на встречу.

Ты медлишь с ответом, и я волнуюсь.

– Я, Ваше Преосвященство, – решительно заявил Янис, – только в том случае смогу повиноваться, если такова воля Духа Святого и если она явственно открылась Вам. Сам я не осмелюсь на этот шаг. Служитель Церкви должен быть призван Богом или народом, а не собственным желанием. Мой духовный руководитель у меня на родине неоднократно подчеркивал эту истину.

Епископ оценил благоразумный ответ Яниса. Он поднялся во весь рост из-за стола и властным голосом произнес:

– В следующее воскресенье я рукоположу тебя во диакона.

Его тон не допускал возражений. По Промыслу Божию епископ Пантелеймон стал тем человеком, который открыл юноше путь для официального вступления в ряды церковного клира. Он отечески обнял его и дал ему свое благословение.

Радостное и волнующее известие с быстротой молнии распространилось среди прихожан. В воскресенье храм подворья Гроба Господня был переполнен греками со всех приходов, где проповедовал Янис. Громогласное «Аксиос!»⁴ и воодушевление прихожан были в те годы редким явлением для раздираемой противоречиями греческой диаспоры в Америке.

Здесь необходимо сделать отступление, чтобы дать читателю представление о тогдашнем положении церковных дел в Америке. До 1918 года там не существовало единого священноначалия, поэтому православные церковные общины входили в различные юрисдикции. В 1918 году была сделана первая попытка образовать центральный орган управления для православных общин. Для этого в Нью-Йорке был создан Синодальный комитет во главе с епископом Родостольским Александром. В 1922 году Американская Церковь официально принадлежала к юрисдикции Вселенского Патриархата и имела статус архиепископии во главе с первым архиепископом Александром Родостольским. К сожалению, вскоре греческая диаспора в Америке начала распадаться из-за межобщинных споров. Для исправления положения в мае 1930 года Вселенский Патриархат направил в Америку в качестве своего экзарха митрополита Коринфского Дамаскина. Он оставался там в течение десяти месяцев, временно взяв на себя управление греческими общинами, и ревностно трудился ради объединения греческой диаспоры. Наконец в августе 1930 года новым архиепископом Американским был избран Афинагор с Керкиры, а в феврале 1931 года состоялась его интронизация.

Через некоторое время после диаконской хиротонии тот же епископ рукоположил отца Иоакима – так Янис стал именоваться в монашеском постриге – во пресвитера. Так благочестивый юноша, вооруженный благодатью священного сана, был поставлен на свещнице⁵.

Внушающий почтение преподобнический образ отца Иоакима, его живая вера и пламенные проповеди озаряли своим светом весь греческий приход. Сколько душ нашли свой путь ко спасению, направляемые его крепкой пастырской рукой!

Чрезвычайной глубиной отличались любовь отца Иоакима к Православию и его уважение к православному Преданию. Они составляли его духовное богатство и его силу, уподобляясь золотому неводу в руках опытного рыбака. Американцы, представители иных вероучений, искали встреч с отцом Иоакимом, чтобы воспринять кристальную чистоту православного учения из рук одного из истинных его представителей. Отец Иоаким был главным авторитетом для общавшихся с ним духовных людей. Иерусалимская же патриархия, желая почтить непреклонную строгость жизни отца Иоакима, его приверженность к Преданию и исключительно важное миссионерское служение, наградила его памятной медалью Гроба Господня.

Следующий случай дает представление о том, какое впечатление на окружающих производило его появление.

Как-то отец Иоаким проходил по одной из нью-йоркских авеню. Его внушительный облик привлек внимание прохожих. Даже пассажиры общественного транспорта просили водителей остановиться, чтобы полюбоваться необыкновенным явлением. Ведь внешний вид православного священника, облаченного в рясу – знак его достоинства, – с лицом, украшенным великолепной бородой, уже сам по себе был непривычным для Америки. Итак, толпа народа окружила отца Иоакима, и началась беседа. Отец Иоаким не растерялся. Пользуясь случаем, он по-английски принялся рассказывать собравшимся о том, что Православие есть жизнь в Боге, каким образом человек может стать православным и жить в Боге. Между тем окружавшая его толпа все разрасталась. Проезжавшие мимо автомобили не могли двигаться, и движение прекратилось. Тогда пришлось вмешаться блюстителям порядка, которые попросили отца Иоакима прекратить беседу, но слушатели настаивали, чтобы проповедь продолжалась. Прошло довольно много времени, прежде чем отец Иоаким смог закончить эту необыкновенную встречу и вернуться на подворье. На сей раз ему удалось утолить жажду многих душ, познакомив этих людей с доселе неведомым для них величием дорогого ему Православия.

Отец Иоаким до изнурения работал в винограднике Господнем. Божественная благодать, сопутствовавшая ему, приносила богатые плоды на ниве напряженного и разностороннего пастырского труда. Еще и сейчас живы люди, теперь уже преклонного возраста и которые помнят отца Иоакима и с восхищением вспоминают о его поучениях. Один греческий эмигрант, родом из Спарты, рассказывал мне о том, как он впервые увидел отца Иоакима и услышал его проповедь. При этом он испытал столь сильное впечатление, что ему трудно было поверить, будто отец Иоаким мог родиться и жить, подобно обычным людям. И неудивительно, что отца Иоакима воспринимали именно так: казалось, что его личность имеет гораздо больше общего с ангельским миром, чем с земным.

Такая напряженная деятельность плохо сказывалась на здоровье проповедника. Он постоянно чувствовал усталость. Наконец этот сеятель благочестия дошел до такого изнеможения, что перед каждой проповедью или литургией ему приходилось делать инъекции тонизирующего средства. Врачи рекомендовали ему уехать из Америки и отправиться на отдых в Грецию, ибо состояние его здоровья постоянно ухудшалось, внушая самые серьезные опасения. Однако отец Иоаким, верный своему призванию, предпочел твердо стоять на страже своего служения, пусть даже это стоило бы ему жизни.

Однако Господь судил иначе. Он желал прославить отца Иоакима на ином поприще.

Как было сказано выше, около 1930 года положение Церкви в Америке изменилось, и экзарх подворья храма Гроба Господня епископ Пантелеймон вернулся в Иерусалимскую Патриархию. Отец Иоаким с благословения епископа Пантелеймона также покидает Америку и возвращается в Грецию. Он совершил этот путь не в одиночестве: его сопровождали двое верных духовных чад, не пожелавших расстаться со своим любимым духовным отцом.

После недолгого пребывания в Пирее и Афинах они втроем направляются в цитадель православного монашества – на Святую Гору. Мечта об ангелоподобной монашеской жизни притягивала их как магнит и вела в Удел Пресвятой Богородицы.

Так была прочитана страница миссионерского служения в миру, которое принесло обильные плоды. Для отца Иоакима начался новый этап – этап тяжелой борьбы для того, чтобы привыкнуть к суровой жизни афонских монахов.

После периода пастырских трудов беспокойная душа отца Иоакима искала пристанища, которое могло бы дать покой и тишину, необходимые для того, чтобы, ни на что не отвлекаясь, пребывать в общении с Господом. Он добивался этого изо всех сил, преодолевая любые препятствия. А трудности были довольно-таки значительные. Телесные немощи, образование, полученное в Греции и Америке, привычка к утонченному и аристократическому образу жизни должны были сделаться величайшими помехами. Однако подвижник не сдался. Его воодушевлял сонм преподобных, которые проходили перед его мысленным взором лишени, скорбяще, озлоблени, в пустынях скитающеся, и в горах, и в вертепах, и в пропастех земных⁶.

Отец Иоаким принимает решение поселиться в суровом и уединенном скиту Кавсокаливия, на южной оконечности Святой Горы.

Скит этот располагается на труднодоступных и обрывистых склонах, которые амфитеатром спускаются к бурным водам северной части Эгейского моря. Свое название, означающее «сожженные хижины», скит получил от великого подвижника и тайнозрителя XIV века преподобного Максима Кавсокаливита, который постоянно менял место пребывания и после каждого перемещения сжигал свое старое соломенное жилище. Большую часть своей подвижнической жизни преподобный провел в пещере Кавсокаливии. Вокруг него собралось множество монахов, учеников и почитателей, которых привлекали уединение и девственность этих мест.

Позже, в XV веке, здесь подвизался святой Нифонт. А в XVIII веке – святой Акакий, который долгие годы жил в пещере преподобного Максима и с помощью молитвы извел источник, превративший безводный скит в плодоносный сад.

Образы этих святых определили решение отца Иоакима, человека, привыкшего к американскому комфорту, остаться в суровой Кавсокаливии.

Здесь он узнал многих истинных монахов, в которых узрел воплощенным «всегдашнее понуждение естества и неослабное хранение чувств», о котором читал у преподобного Иоанна Лествичника. Это знакомство окрылило его. Отец Иоаким старался в точности подражать образу жизни этих подвижников, надеясь, что это войдет в его привычки.

Ныне живущие отцы, общавшиеся с отцом Иоакимом в те дни, не забывают его простоты и смирения. Он, как маленький ребенок, прибегал к ним за советом. Во время Божественной литургии отец Иоаким регулярно уклонялся от чести быть предстоятелем, которую ему уступали. Говорят, что во время многочасовых бдений он был непоколебим, как столп.

Там же он познакомился с отцом Григорием – монахом из монастыря Констамонит, который жил отшельником в Кавсокаливии. Это был человек сильной воли, обладавший знанием монашеской жизни и необходимыми для нее личными качествами, приобретенными на военной службе. В миру отец Григорий был офицером, и это помогло ему добиться твердости характера и строгости в исполнении своих правил. В послушание к этому суровому и непреклонному монаху и поступил отец Иоаким. Примеру отца Иоакима последовали двое его верных учеников, сопровождавших его из Америки, – будущие монахи Стефан и Паисий. Однако калива отца Григория была слишком мала для четверых, так что следовало искать другое жилье. Поэтому монахи перебрались в более крупный скит – святой праведной Анны, матери Пресвятой Богородицы, где условия жизни были несколько благоприятнее.

Этот скит на юго-западе Афонского полуострова представляет собой живописный уголок Святой Горы, исполненный красоты и тишины.

Иоанн Комнин описывает скит и его жизнь в начале XVIII века. Почти таким же оставался он и двумя веками позже, когда туда прибыл отец Иоаким: «Келлии благочестивых и добродетельных подвижников, расположенные недалеко от кириакона⁷, который посвящен памяти святой Анны, висят над обрывистым и труднодоступным склоном. Числом их более шестидесяти, и у тамошних подвижников имеется множество небольших храмов. Обитающие здесь пустынники и отшельники добывают пропитание своим рукоделием: переписыванием книг, переплетным делом, церковным пением. Одни из них изготовляют наперсные и нательные кресты, другие валяют из шерсти камилавки, третьи вытачивают ложки, четвертые плетут четки. По большей же части они предаются молитве, проводя жизнь в посте, трудах и великих лишениях. Каждое воскресенье они собираются в кириаконе для совместной службы и тогда беседуют между собой, причем одни задают вопросы о душеполезных предметах и деяниях добродетельных мужей, а другие с благоговением, смирением и братолюбием отвечают им. После этого каждый удаляется в свою келлию».

Естественно, что этот духовный улей стал питомником преподобных мужей, осветивших своим подвижническим житием священную землю скита святой праведной Анны. Скит явил многих известных святых, начиная с его основателя, преподобного Геронтия (XIV в.), и кончая последним новоявленным чудотворцем – преподобным Саввой Новым († 07.04.1948).

Это не значит, что не было здесь и других монахов-подвижников, известных и неизвестных. Конечно, и во времена отца Иоакима этот уголок Удела Пресвятой Богородицы был исполнен прекрасных растений, приносивших богатые духовные плоды.

Такими благословенными отцами были:

духовник отец Феодосий († 1950) – человек серьезный, умный, немногословный, достигший высокого духовного уровня. До своего прихода в скит святой Анны он подвизался в пустыне, где усердно предавался умной молитве. Литургию он служил вдохновенно и самоуглубленно. В общении с другими он был хорошим собеседником, исполненным любви и доброго расположения. Это был надежный столп, на котором могло держаться устроение скита. Часы ночной молитвы отец Феодосий проводил в стенаниях и слезах, уподобляясь ночной птице, которая своим плачем как бы взывает к милости Божией. Предмет молитв отца Феодосия и его горячее желание заключались в том, чтобы закончить свою жизнь на Святой Горе, в своей каливе. И это чаяние было исполнено. Как-то, находясь за пределами Святой Горы, отец Феодосий тяжело заболел воспалением печени. Поскольку он провидел, что его смерть близка, то, несмотря на возражение врачей, попросил своих знакомых доставить его на Святую Гору. «Я прожил на Святой Горе более пятидесяти лет, – говорил отец Феодосий, – и хочу умереть там». Отцы на носилках перенесли его со скитской пристани в его келлию, где он провел еще месяц и наконец, принеся горячую благодарность Богу, предал Ему свой дух;

старец Викентий – еще один благословенный монах, от природы наделенный простотой. Где бы ни находился этот подвижник – в пути ли, в кириаконе или во время встреч с людьми, – он всегда молился громким голосом. Часто можно было слышать его слова: «Спаси меня, Госпоже моя Богородице, спаси меня, помилуй меня», – голос его звучал с болью и тревогой, словно вырываясь из раненой груди. Старец Викентий непрестанно, с величайшей душевной болью, помышлял о спасении. Когда он встречался с кем-нибудь на пути, то после слова «благословите» обычно спрашивал со своим грубым румелиотским⁸ произношением (он происходил из города Карпенисион): «Что скажешь, отче? Мы спасемся?» Больше он ничего не говорил. Ничто другое его не интересовало. «Спаси меня, Пресвятая Богородице, – умолял старец, и у него потоком текли слезы. – Не оставляй меня погибнуть. Ради любви к Твоему Сыну пришел я сюда с детских лет. Спаси меня, Пресвятая Богородице, спаси меня». Работая или совершая путь, он рыдал и почти непрестанно взывал: «Спаси меня, Пресвятая Богородице!». До самой своей кончины он молился так, с рыданиями и стенаниями. Его смерть была смертью преподобного мужа, подвижника слезной молитвы;

отец Гавриил Карцонас († 1956) – возглавлял общину, состоявшую из трех его родных братьев: отца Серафима, отца Дионисия и старца Хризостома. Все четверо были сыновьями мэра Мессины и до конца жизни сохраняли аристократизм своего происхождения. Они отличались как строгостью своей монашеской жизни, так и авраамовым гостеприимством и неиссякаемой любовью ко всем. Братья были искусными иконописцами, и это принесло им известность во всем греческом мире, однако они никогда не приносили в жертву монашеские принципы ради тех связей с влиятельными людьми, которые они имели.

Среди современников отца Иоакима были и другие подвижники:

духовник отец Леонтий († 1938), который посвятил себя непрестанной молитве, милостыне, духовной и материальной помощи всякому брату во всякое время суток;

старец Елевферий († 1933), проводивший дни и ночи в непрестанных бдениях, постах и тяжелых аскетических подвигах. Он сподобился увидеть перед своей кончиной ангелоподобных юношей в сияющих одеяниях, которые провозвестили ему путь в вечность;

величайший подвижник старец Андрей († 1934) – постник, употреблявший в пищу лишь сухари и сырые бобы. Он был наделен и даром чистой и непрестанной молитвы, постоянного покаяния и слез;

приветливый, рассудительный, чистый, препростой духовник отец Никандр († 1938) – великий ревнитель богослужений и церковного предания. Из-за чрезвычайных аскетических подвигов он страдал циррозом печени и скончался в ужасных болях, однако при этом удостоился видения ангелов и святых, которые встречали его на пороге Царствия Небесного;

старец Харалампий († 1945) – отличался подвижническим житием, неиссякаемым милосердием, непрестанной молитвой, любовью к богослужениям и, прежде всего, постоянным памятованием о смерти. К концу жизни он удостоился дара духовных видений;

старец Никодим с Кипра († 1960) был образцом любви, доброты и милосердия. Он обладал даром прозорливости.

Подвизались там и многие-многие другие небесные человеки и земные ангелы, достойные подражатели в святости и духовные дети святой праведной Анны, родительницы Матери монахов, Пресвятой Госпожи Богородицы.

Вот в какой скит пришел старец Григорий со своими учениками. Они решили поселиться в каливе Рождества Пресвятой Богородицы. Так образовалась благословенная община, в которую позднее вошел и автор этих строк. Здесь каждому надлежало всецело покориться Богу, умертвив свою собственную волю.

Отец Иоаким вступает теперь на стезю монашеской жизни, где нет места ни комфорту, ни послаблению. Ему предстояло сделаться выносливым физически и несгибаемым духовно, предстояло стать делателем послушания.

Калива, где поселились сии благословенные мужи, находится в самой возвышенной части скита. Восхождение туда является мучительным испытанием для ног и для дыхания, а особенно для сердца. Достаточно увидеть каливу Рождества Пресвятой Богородицы с побережья и представить ведущий к ней путь, чтобы от одного этого почувствовать утомление. Каково же было столь непривычным людям совершить туда восхождение по скалистому высокогорью, неся на спине все необходимое для существования? А ведь это приходилось делать не один или два раза, а в течение всей жизни.

Жестокая духовная брань ожидала отца Иоакима. Подобно борцу, готовящемуся к состязаниям, он постарался всемерно облегчить себя. Ради этого подвижнику надлежало освободиться от всего лишнего, сколь бы ценным и дорогим оно ни было для него. Единственным, что он желал оставить при себе, была надежда на победный венец. Поэтому отец Иоаким попросил старца разрешить ему оставить бремя и ответственность священства, которые, по его словам, он вынужден был принять лишь из-за нелегкого положения Церкви в Америке. «Здесь имеются священники, причем люди святые. Я не считаю себя достойным оставаться рядом с ними. Ведь я же прибыл сюда, чтобы стать простым монахом», – смиренно говорил он. Наконец старец, видя слезы и настойчивость отца Иоакима, уступил. Свободный от тяжкого бремени священства, отец Иоаким отправился к предстоятелю скита и посреди кириакона, перед священной и чудотворной иконой святой праведной Анны, вручил ему тяжелый крест архимандрита вместе с двумя памятными наградами, полученными от Иерусалимской Патриархии и от американского правительства. После этого отец Иоаким роздал все свои новые и богатые одежды, которые отличали его от других отцов, и облачился в смиренную и простую святогорскую рясу и грубую шерстяную скуфью. Он вступил на путь аскетических подвигов ради Христа.

Мужественное сердце отца Иоакима не испугали ни трудный подъем к каливе, ни многочасовые ночные службы, ни изнурительные бдения, ни отсутствие такой пищи, которая подходила бы для поддержания его серьезно подорванного здоровья. Тем более не согнуло его и строго уставное соблюдение постов: по понедельникам, средам и пятницам надлежало питаться лишь один раз в день, причем без растительного масла. В Великие посты предстояло ограничивать себя еще строже, а часто и вовсе обходиться без пищи.

Его подвижническая душа с радостью включилась в новую жизнь, как будто для нее и была создана.

В своей новой иерархии жизненных ценностей отец Иоаким поместил на первое место послушание старцу. Он знал, что на пути монашеской жизни более, чем где бы то ни было, необходим опытный руководитель, которому нужно предать себя целиком. Все твои дела, мысли и желания – все должно находиться под абсолютным контролем старца. Для этого отец Иоаким, начиная с момента своего поступления в послушание, каждый вечер приходил к старцу, чтобы рассказать ему обо всех своих проблемах и состоянии своего внутреннего мира, сообщить все, что пережил в течение дня. Трудности, искушения, восстание помыслов – это каждодневный удел монаха. Это естественный путь для каждой души, ведущей невидимую брань за то, чтобы добиться бесстрастия и обожения, пройти как бы между Сциллой и Харибдой, между бесчисленными подводными камнями и рифами.

Когда мы разговаривали с отцом Иоакимом о пути подвижнической жизни, он неоднократно говорил мне: «Без ежедневного исповедования своих помыслов монах не научится искусству борьбы и не станет победителем». Бесчисленное множество раз я видел его словно воспарявшим от радости, когда он выходил из келлии старца. Выражение удовлетворения всегда в таких случаях было разлито по его бледному, болезненному лицу.

Старец стоял для отца Иоакима на втором месте после Бога. Это значит, что в каждом случае он старался понять, чего тот хотел от него, и, едва услышав приказание, исполнял его наилучшим образом. Так он поступал не только в теории, но и на практике. Будучи болезненным и слабым, отец Иоаким даже после непродолжительной работы чувствовал ужасную усталость и невообразимый упадок сил до такой степени, что, возвращаясь в келлию, ему приходилось держаться за стену. И тем не менее, если случалось так, что старец поручал отцу Иоакиму тяжелую работу, тот выполнял ее с самым благостным выражением лица, не высказывая никакого раздражения. Подобные случаи казались мне поразительными, и я не могу забыть их до сих пор. Много раз от восхищения и сочувствия при виде такой явной жертвенности у меня на глаза наворачивались слезы.

Приведу несколько конкретных примеров, которые сохраняю в своей памяти как драгоценное сокровище.

В октябре 1939 года мы собирали оливки на участке нашей каливы, и отец Иоаким возглавлял нашу работу. Как-то раз всем нам пришлось трудиться с утра и до вечера, как всегда, в молчании и молитве. С заходом солнца мы отправились в каливу, чтобы совершить вечерню. Все устали и хотели отдохнуть, так как в час после полуночи нам надлежало отслужить утреню, а потом продолжить сбор урожая. По дороге мы поддерживали отца Иоакима, который был настолько изнурен, что не мог стоять на ногах. Когда мы пришли во двор своей каливы, из маслобойни сообщили, что настала наша очередь. Всю ночь нам предстояло бить на масло собранные нами оливки.

– Пойди сначала ты и начни, а потом придут и другие, – послышался резкий голос старца, который обращался к отцу Иоакиму.

Начать работу – это значило привязаться к бревну и вращать жернов для обработки маслин. В то время мулов для этой цели не использовали, чтобы не облегчать себе подвижнических трудов.

– Хорошо, старче, благословите, – с готовностью откликнулся отец Иоаким. Он сотворил поклон, взял благословение и отправился на работу. А ведь только что он едва мог передвигать ноги с нашей помощью! Мы молчали как громом пораженные. Между тем отец Иоаким шел по тропинке и наконец скрылся среди деревьев. Тут мы кинулись к старцу и принялись просить послать вместе с ним кого-нибудь из нас – вдруг он по дороге упадет.

– Что вы волнуетесь? – строго оборвал нас старец. – Разве наше время не должно являть святых? Или, может быть, вы забыли, что послушание заставляет говорить мертвых из могилы? Вы увидите, что Бог даст ему такую силу самоотвержения и послушания, что он сам придет в изумление.

Через некоторое время по поручению старца я направился в маслобойню. И что же я увидел? Этот худой, болезненный и немощный монах впрягся в бревно и вращал камень. Я подошел к нему и спросил:

– Как дела, отче?

– Как тебе сказать, – отвечал он с улыбкой, – с благословения старца я не чувствую особой тяжести. Мне бы только немного воды, я очень хочу пить.

Я предложил ему свою помощь, и он согласился. Работу я закончил к утру, когда на смену мне пришли два других брата. Отец Иоаким по указанию старца после полуночи вернулся в каливу.

За восемнадцать лет суровой жизни в скиту святой Анны подобных случаев было еще очень много. Я приведу лишь два примера, чтобы довершить картину послушания отца Иоакима, доходившего до самопожертвования.

Каждый вечер отец Иоаким по обыкновению разговаривал со старцем на духовные темы. Однажды он, постучав в дверь к старцу, услышал в ответ просьбу подождать. Отец Иоаким, уставший после дневного труда, прислонился к стене и стал терпеливо ждать. Старец же, как видно, либо забыл о своем ученике, либо решил испытать его, а потому лег спать. Когда в полночь он поднялся на утреню, то нашел отца Иоакима все еще ожидающим за дверью.

Почему ты здесь в такой час? – спросил он.

– Вчера, когда я постучал в дверь, вы просили меня подождать, – ответил отец Иоаким.

Старец рассказал нам об этом случае с истинным восхищением, а мы прославили Бога, Который благословил нашу общину таким человеком.

Как-то раз мы закончили повечерие и собирались разойтись на отдых по своим келлиям. Тут старец позвал отца Иоакима:

– Приготовь фонарь, возьми свою суму и посох и отправляйся в Лавру. Ты должен быть там утром к открытию монастыря. Выясни там (такой-то) вопрос, так, чтобы к полудню вернуться.

– Хорошо, старче, благословите.

И монах, как верный раб, стал готовиться к вечернему походу.

Монастырь Великой Лавры находится в четырех часах ходьбы от скита святой Анны. Но так как отец Иоаким ходил очень медленно, то ему следовало отправиться с вечера. Подвижник очень устал, однако возможность получить награду за послушание придала ему новые силы. Он положил поклон и ушел. Медленно поднимался он по склону Керасьи, но все-таки прошел уже достаточно много, когда старец решил еще раз испытать его стойкость и терпение: он послал какого-то быстроногого брата заменить отца Иоакима и вернуть его назад.

– С вашей молитвой, старче, я бы дошел, но, конечно, как вы желаете, – произнес отец Иоаким, когда вернулся.

Послушание отца Иоакима было характерной чертой, отличавшей его личность. Каждый день он упражнялся в умерщвлении собственной воли, начиная с мелочей и до самых серьезных случаев. Нам он старался внушить такое же расположение духа, как это явствует из следующего случая.

На пристани скита постоянно жил хромой рыбак по имени Иоанн. Родом он был из Митилены, носил монашескую скуфью, отрастил бороду и длинные волосы. Ему было более шестидесяти лет, и он помогал отцам.

Однажды дядюшка Иоанн принес нам рыбы. Старец поблагодарил его и велел, чтобы кто-нибудь почистил рыбу за пределами каливы, чтобы чешуей не засорять мойку. Как самый младший, я вызвался исполнить послушание, однако не подумал, что на улице холодно, да так, что все вокруг заледенело и вода из источника еле капала. Руки у меня замерзли и невыносимо болели, так что я был вынужден вернуться в каливу и там продолжить работу.

Отец Иоаким, увидев меня, спросил:

– Чадо, почему ты вошел в каливу?!

– Я не смог, отче, вынести этот мороз и ледяную воду.

– Но ведь старец велел почистить рыбу вне каливы, и его благословение должно быть выполнено без всяких возражений и оправданий.

Отец Стефан, всегда готовый к услугам и опекавший всех нас, услышал этот разговор. Он, не теряя времени, подошел ко мне, схватил таз с рыбой и, не обращая внимания на холод, очистил всю рыбу, как если бы это было обычным делом. Должен признаться, что его душевная стойкость и любовь останутся в моей памяти навсегда. Руки его окоченели. Я смотрел на него в оцепенении, не в силах проронить ни слова перед лицом такого самоотречения.

– Монах должен умирать много раз в день, если этого требует послушание, – сказал мне отец Иоаким. – Ты сейчас потерял воздаяние от Господа, а отец Стефан сполна его получил.

Отец Иоаким молился непрестанно⁹. Работал ли он, сидел или разговаривал, ему все равно удавалось непрерывно пребывать в беседе с Богом.

Он говорил нам с нежностью:

– Если у монаха отнять молитву, то отнимешь и право чувствовать себя истинным чадом Божиим.

Отец Иоаким часто приходил на наши послушания и по-отечески спрашивал, молимся ли мы Иисусовой молитвой и читаем ли акафист Пресвятой Богородице.

Крайне редко заставал я его за беседой: он вступал в разговор, только если это было необходимо. Но зато всегда я видел его молящимся. В качестве самого тихого уединенного места отец Иоаким выбрал для себя лесок позади нашей каливы. Там он воздевал руки к небу и часами пребывал в таинственном общении с Иисусом. Когда мы спрашивали отца Иоакима, где он задержался, он отвечал: «В Гефсиманском саду. Там я был».

Молитва захватывала отца Иоакима настолько, что он считал излишними и пищу, и отдых. В течение одного года он с благословения старца совсем не заходил на ночь в свою келлию, а оставался в стасидии внутри церковки в нашей каливе. Братия говорили, что в это время Божественные благословения и предметы небесные исполняли сердце отца Иоакима. Много раз мы слышали его стенания, а иногда псалмы, произносимые в возвышенном тоне. Но когда наступало время утрени, отец Иоаким всегда выглядел бодрым и радостным, как будто выспался и отдохнул.

Душа его желала многого, но немощное тело было не в состоянии сопутствовать ей. Отец Иоаким постоянно чувствовал слабость. В течение этого, фактически бессонного, года у него на ногах образовались язвы из-за плохой циркуляции крови, вызванной ночными стояниями. Старец был вынужден запретить отцу Иоакиму бодрствование в храме.

Тогда неутомимый подвижник придумал другой способ борения. В углу своей келлии он расстелил волосяной матрац и сидя на нем проводил всю ночь, закутавшись в грубую одежду. Он не клал голову на подушку и лишь держал ноги вытянутыми, чтобы не раздражать язвы. На этом новом ночном ристалище он и молился. И если даже глаза отца Иоакима на какое-то время закрывались, губы его продолжали шептать молитву: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя». Часто мы, находясь рядом с его келлией, слышали эти слова. Когда мне случалось проснуться ночью, я бесчисленное множество раз слышал, как из соседней келлии, где сидя проводил ночи этот земной ангел, доносились произносимые с трепетом слова этой молитвы или акафиста Божией Матери.

Я помню также, что, произнося молитву «Пресвятая Троице...» или «Пресвятая Троице, Боже, помилуй и спаси нас», отец Иоаким весь трепетал. Можно было подумать, что для него не существовало более сильной молитвы. Его поклонение Святой Троице трудно передать словами. Когда во время службы слышался Троичный тропарь, отец Иоаким замирал в благоговейном внимании. Имя Господне было для него сладчайшим из всех слов.

И к образу Божией Матери отец Иоаким питал столько любви, что в течение дня множество раз прочитывал акафист. Нам он часто советовал: «Крепко уповайте в жизни на Богородицу, и Она непременно приведет вас к Своему Сыну». В другой раз он сказал: «Мысли, заключенные в песнопениях и молитвах, которые исполняются во время службы, представляют собой прекрасный цветущий луг. Тому, кто ступит на этот луг, сердце уже не позволит с него сойти. А когда он все-таки уйдет, то будет благоухать весь день».

Получилось так, что все братия нашей благословенной общины держались одного взгляда по вопросу о частом причащении. Мы следовали направлению колливадов¹⁰, которые окрылили монашество своим духовным порывом и стали маяком для греческого народа в период турецкого рабства. Духовник нашей каливы отец Христофор, который жил в безмолвии на обрывистом склоне Карули, тоже был духовным последователем колливадов. Он происходил из Фламурийского монастыря в городе Волос. Таким образом, Таинство причащения Тела и Крови Христовых было почти ежедневной пищей для нашей общины, и, следовательно, для отца Иоакима. Если же Божественную литургию не служили, а сердца наши требовали небесной пищи (это бывало много раз), то отец Иоаким по указанию старца скромно надевал епитрахиль и, исполненный благоговения и ликования, предлагал братии Хлеб Жизни¹¹. Святые Дары всегда имелись в дароносице в нашей церкви. Так живое присутствие Агнца Божия наполняло атмосферу нашей маленькой семьи особенной радостью.

Старец передал каждодневное духовное руководство и наше воспитание отцу Иоакиму, рассматривая его как своего преемника в нашей каливе. И тот преобразил­ся в замечательного и просвещенного наставника.

Старец часто говорил мне: «Чадо, посмотри на отца Иоакима. Это один из тех немногих монахов нашего времени, которые живут согласно монашескому образу жизни».

Когда я только пришел в нашу каливу, старец поручил отцу Иоакиму устроить меня. Позаботившись обо всем, отец Иоаким подошел ко мне и дал свои первые наставления: «Послушай, чадо мое, келлия для монаха – это своего рода ристалище. Здесь ты должен сражаться с диаволом и своими страстями, и тебе надо будет всегда одерживать верх. Тогда твой ангел-хранитель возрадуется, и Господь благословит твою брань. А отсюда прямо в рай!»

Чуть позже, когда я был уже официально причислен к насельникам скита, он позаботился о том, чтобы в немногих словах изложить мне суть основных принципов моей новой жизни: «Монаху, который пренебрегает своим келейным правилом, ходит не на все службы или вкушает мясо, не выстоять и не добиться успехов. Учись делать все то, что тебе поручают, очень целенаправленно и последовательно. Каждое свое дело и каждое свое слово соотноси со своим новым положением: говори, как монах; смотри, как монах; сиди, как монах; ходи, как монах; вкушай пищу, как монах; спи, как монах; думай, как монах, и молись, как монах».

Такими были его собственные принципы духовной брани, которыми он старался поделиться с нами. Его любовь сопровождала нас на каждом шагу.

Отец Иоаким использовал любую возможность, чтобы нас укрепить. Очень вежливый, он был в то же время непреклонным в своих принципах.

Как самому младшему, мне поручали такую работу, которая подходила для неумелых и не очень сильных рук: мытье посуды, подметание пола и т. п. Во всякую работу отец Иоаким привносил свою мудрость и порядок. Кроме того, он старался, чтобы работа, как резец, обрабатывала наш характер. Много раз, когда я в холодное время года мыл тарелки в раковине, так что руки сводило в ледяной воде, он подходил ко мне и с любовью говорил: «Знаешь, малыш, сурова зима, да сладок рай. Суровое воспитание и боль освобождают нас от страстей и от всего дурного в нас».

Присутствие и слова отца Иоакима освежали мою молодую мятущуюся душу. Но бывало и так, что никакое человеческое утешение не могло облегчить моего состояния.

И в самом деле, что происходит в душе новоначального?! Какие искушения приходится ему отсекать, какие волнения, соблазны, какие нападки диавола, которыми тот пытается совратить его с пути, ведущего к равноангельной жизни! Новоначальные – величайшие герои, борются ли они или побеждают.

В тот первый год, я помню, мне приходилось очень трудно, когда наступило время сбора оливок. Эта работа совпала с периодом, когда я усиленно изживал в себе эгоизм, старые привычки и недостатки. Из-за этого каждый раз в послеобеденное время меня мучили невыносимые головные боли. Будучи в таком состоянии, я попросил старца разрешить мне заняться другой работой. Тот легко согласился. И вот я взялся за приготовление пищи и за уборку в нашей каливе.

Когда блаженный отец Иоаким узнал от старца о моей просьбе, то придумал следующее. Оливковые деревья росли недалеко от нашего жилья, поэтому, когда не было необходимости находиться там, он приходил в келлию и осторожно наблюдал за мной, пытаясь помочь мне. Однажды он сказал:

– У тебя, дитя мое, болит голова, не правда ли? Пойди возьми немножко маслица из лампады Пресвятой Богородицы и нанеси его крестом на лоб, чтобы у тебя все прошло. Пойди сделай это да не забудь прочесть тропарь Рождеству Матери Божией.

– Хорошо, благословите, – ответил я и сделал, как он велел.

– Прошла у тебя голова? – спросил отец Иоаким через некоторое время.

– Нет, отче.

– Тогда дело не в голове, а в чем-то другом. Ведь Пресвятая Богородица у нас врач. Она лечит все болезни. Тогда, может быть, тебе надо хоть на полчаса пойти пособирать оливки, а потом уйти?

Сначала я не придал значения его предложению, однако вечером при откровении помыслов прошедшего дня поведал старцу об этом разговоре.

– Поработай полчаса, дитя мое, ради послушания отцу Иоакиму, – сказал мне старец.

И в самом деле на следующий день я пошел с другими братиями собирать оливки. Прошло полчаса, когда ко мне подошел отец Иоаким, который, несмотря на свою болезненность, тоже собирал оливки в сильнейший холод. Он спросил меня:

– Как твоя голова?

– Не болит.

– Так останься еще на полчаса, а потом уйдешь.

Когда прошло еще полчаса, он снова спросил меня:

– Совсем не болит?

– Не болит, как ни странно, – ответил я.

– Хорошо, иди теперь в келлию и займись другими делами.

Благодаря дару убеждения и любви, отличавшим отца Иоакима, я смог проработать на оливках больше полутора месяцев, причем головная боль меня больше не беспокоила!

А вот еще один случай.

В верхнем этаже нашей каливы имелась большая мансарда, откуда открывался вид на весь скит и открытое море. Там было много света, и отец Иоаким использовал это помещение как иконописную мастерскую. Надо сказать, что он был хорошим иконописцем. Он научился этому искусству в кафизме¹² святого Константина, которая подчиняется Великой Лавре, и своим благословенным трудом зарабатывал кое-какие средства для нашей общины.

Помимо святых икон отец Иоаким со своей благородной душой изготовлял еще и своеобразные «сувениры», которые бесплатно, в качестве благословения, предлагал заходившим в нашу каливу паломникам.

Итак, я тоже одно время пытался стать иконописцем. Блаженный отец Иоаким руководил мною. Я делал лишь самые первые наброски: лики с огромными глазами, ртом, носом, ушами и т. п. Он никогда не говорил мне, что получилось плохо, и всегда стремился воодушевить меня. Однако через несколько дней я, несмотря на все старания отца Иоакима, бросил свои попытки.

Впоследствии я спросил отца Иоакима:

– Почему, отче, вы говорили мне, что мои наброски удачны, хотя я рисовал нелепости, самые настоящие карикатуры?

– Новичков, чадо мое, никогда не следует разочаровывать. Примерно такие педагогические принципы мне внушали в колледже в Америке. Таковы выводы психологии и педагогики, результат многолетних научных исследований. Но любопытно, что когда я приехал сюда, то нашел те же самые мысли и в святоотеческих книгах, написанных в основном монахами много веков назад. Но это не просто научные достижения, записанные в книгах. Они применяются и на деле, в том числе теми старцами, у которых мало образования, но зато большой опыт духовного наставничества. Я видел их применение здесь, на Святой Горе, у нынешних иноков.

Жизнь отца Иоакима проходила в некоем удивительном ритме, который чувствовался во всех его привычках и не нарушался даже тогда, когда ему приходилось нелегко.

Характерен тот порядок, который поддерживался у нас в каливе по его личной инициативе.

Однажды я взял нож, чтобы нарезать лимон, и не положил его на место. В этот момент появился отец Иоаким. Он увидел нож и позвал меня.

– Ты брал нож?

– Да, – ответил я.

– Почему же ты здесь его оставил? Забери его сейчас же, вымой как следует, вытри, скажи ему: «Спасибо тебе, ножичек, что ты послужил мне», и положи его на место. И так поступай со всеми вещами, которыми пользуешься.

В другой раз отец Иоаким предложил нам замечательный способ доставить в каливу дрова, которые были свалены в саду. Каждый из нас, проходя через сад и направляясь в каливу, должен был захватить с собой одно полено. Так, не занимаясь этой работой специально и не тратя на нее времени, мы уложили в поленницу все дрова, заготовленные на зиму.

Повсюду царили благородство отца Иоакима и его горячая любовь ко всей братии и ко всем без исключения отцам скита. Он готов был понести тяжелый труд ради каждого брата, которому требовалась помощь, даже если это нарушало его планы.

Маленьким примером благородства и гостеприимства отца Иоакима могут служить следующие его наставления: «Если к нам пришел в гости какой-нибудь брат, мы должны уступить ему лучшее место, причем возле аналоя, чтобы он мог петь. И если он вдруг ошибется в гласе дня и споет, скажем, четвертый плагальный¹³ или третий вместо четвертого, вы, находящиеся на левом клиросе, не должны его поправлять или набрасываться с замечаниями, пока он сам не поймет свою ошибку. Любовь, почтение и уважение важнее гласа».

Мудрый руководитель незаметно прочерчивал и освещал путь, которым должны были идти мы, молодые монахи.

Было бы досадным упущением, если бы мы не посвятили несколько строк необыкновенной бороде отца Иоакима, которая производила на всех большое впечатление.

Когда отец Иоаким жил в Америке, он с огорчением наблюдал за духом обновленчества, начавшим проникать и в церковную жизнь. Ему приходилось видеть священников, которые уклонялись от православной традиции, уверяя, что таким образом им легче будет действовать среди окружающего общества. Этому духу обмирщения отец Иоаким мужественно противостоял. Он не мог смотреть на то, как представители православного духовенства снимали рясу и стригли волосы и бороду. Вот почему стоит отметить, что перед своим рукоположением он обратился к Божией Матери со следующей молитвой: «Пресвятая Богородица, прошу Тебя, когда я стану клириком, пусть у меня отрастет длинная борода и волосы, чтобы я был таким же, как духовенство у меня на родине». И Матерь Божия не отвергла молитвы, не замедлив исполнить эту просьбу. Как мы отметили выше, внушительный облик православного священника с пышной бородой вызывал восхищение у американцев. Но, когда отец Иоаким оказался на Святой Горе, произошло нечто поразительное: его борода отросла до земли. Такое редко случалось в истории монашества, и все воспринимали это удивительное явление как последствие той самой молитвы к Пресвятой Богородице. Чтобы свободно передвигаться и избежать угрозы тщеславия и всеобщего изумления, отец Иоаким вынужден был складывать бороду и прятать ее в мешочек, который он вешал себе на шею.

В конце жизни отца Иоакима отцы попросили его сфотографироваться в священническом облачении, выпустив бороду поверх него. Сначала он отказывался, но после настойчивых просьб согласился. Эту фотографию, которая у нас сохранилась, мы помещаем здесь.

День за днем отец Иоаким все больше приближался к святости. Но одновременно внешний человек¹⁴ в нем погибал. Состояние его здоровья было удручающим. Как-то, не считаясь с желанием отца Иоакима, старец вызвал в каливу врача. Тот поставил неутешительный диагноз: туберкулез. Смерть отца Иоакима могла наступить через несколько месяцев в случае, если бы он не изменил своего питания. Следовало есть мясо, рыбу, яйца... но поскольку такой пищи в каливе не водилось, то было необходимо покинуть Святую Гору. Кроме того, врач прописал полный покой.

Все это отец Иоаким выслушал спокойно. Когда же доктор ушел, он принялся умолять старца: «Благословите меня остаться сегодня на ночь в храме. Я хочу помолиться Божией Матери. А утром мы побеседуем и решим, как быть с моим здоровьем».

Старец понимал, в чем дело, и потому разрешил ему поступить так. Всю ночь эта адамантова душа бодрствовала в храме. А утром, после утрени, отец Иоаким опять обратился с просьбой: «Пожалуйста, отче, давайте не будем делать то, что сказал врач. Оставим заботу о моем здоровье на волю Пресвятой Богородицы. Она все устроит. А чтобы подтвердить Ее участие, благословите мне продолжать мой обычный пост, кроме мяса и другой подобной пищи. Кроме того, я не буду брать в рот ничего сладкого. Так прославится наша Матерь Пресвятая Богородица».

Старец был восхищен такой твердой верой и непоколебимой силой воли. Он разрешил то, о чем его просил отец Иоаким, так как уже давно знал святость этого подвижника. Он вспомнил время, когда они посещали келлию святого Константина, чтобы научиться иконописи. Его неутомимый ученик был так строг по отношению к своему телу, что взял себе за правило в течение года принимать пищу только во второй половине дня, причем стоя!

Прошло полтора года. Как-то раз врач снова посетил каливу и с большим интересом спросил старца, жив ли еще отец Иоаким. «Конечно, жив», – ответил тот. Тогда врач попросил разрешения обследовать подвижника. «Абсолютно ничего не нахожу! – воскликнул он с изумлением после осмотра. – Ты совершенно здоров. Вероятно, усиленное питание и абсолютный покой, которые я тогда тебе прописал, дали свои плоды и принесли тебе полное исцеление».

Старец и отец Иоаким переглянулись и не могли удержаться от смеха. Когда отец Иоаким удалился, старец рассказал, как тот справился с болезнью. Услышав об этом, врач потерял дар речи. Он был изумлен силой веры, столь очевидные плоды которой видел, быть может, впервые.

Отец Иоаким всегда высоко держал знамя православной веры – настолько высоко, что некоторые его требования казались чрезмерными. Тем не менее он всегда исходил из благих побуждений.

Его живо волновали такие вопросы церковной жизни, как проблема календарной реформы.

Каждое действие властей, стремившихся изменить положение Церкви, предначертанное и освященное многовековым отеческим преданием, потрясало отца Иоакима. Он противостоял таким шагам всеми средствами, какие только допускались строгими рамками монашеской жизни.

Душа отца Иоакима болела о том, чтобы все греки, от самого простого гражданина и до высших представителей власти, были верными членами Церкви. Пребывание в Америке многому научило его.

Когда отец Иоаким узнал из греческих и иностранных журналов, что некоторые официальные лица, в том числе греческий король Георг II (1922–1934, 1935–1947), принадлежат к масонской ложе, то пришел в скорбь и негодование. Он дерзновенно написал о масонстве лично каждому из этих людей, призывая отречься от этой скверны, делающей их предателями как веры, так и своего народа.

По этой причине незадолго до начала Грекоитальянской войны отца Иоакима вызвали в суд в Фессалоники. Его защитительная речь была откровенной и смелой. Все восхищались ясностью суждений и воинственностью этого изможденного подвижничеством афонского монаха, и даже газеты уделили достаточное внимание его необыкновенной личности.

Отец Иоаким спокойно принял приговор и, как преподобный Никодим Святогорец, с радостью отправился в ссылку на остров Скопелос. Было это в январе 1941 года.

Молитвы, строгий пост и доброта ссыльного монаха поразили местных жителей. Многие вспоминают святость его жизни, которая оставила свой след и на этом острове.

Отец Иоаким находился в ссылке, когда началось сокрушительное наступление немецких войск. Вскоре он был освобожден и вернулся на Святую Гору, чтобы продолжать свою суровую отшельническую жизнь.

Отец Иоаким вернулся в свою бедную каливу, как воин с поля брани. Однако на этот раз он, вместо того, чтобы обрести тишину и покой, столкнулся с неожиданностью, нанесшей болезненную рану его сердцу.

Один из братии, отправившийся по какому-то делу за пределы Святой Горы, запутался в сетях мира и в конце концов решил остаться там.

Это был тяжелый удар для чувствительного сердца отца Иоакима. Боль оказалась для него невыносимой, и подвижник принял решение разыскать брата. Это был единственный случай, когда отец Иоаким нарушил ради любви к брату свое правило никогда не отлучаться со Святой Горы: ведь даже болезнь не могла заставить его отступить от данного обета. Превозмогая свою немощь, он отправился искать пропавшую овцу¹⁵.

На этот раз могущество греха оказалось сильнее советов, увещеваний, слез. Порабощенная миром душа осталась холодной и неспособной к покаянию.

Тем не менее после этого духовного сражения отец Иоаким вернулся на Афон со спокойной совестью: ведь и в данном случае он исполнил свой долг. Однако удар оказался настолько болезненным, что немощное тело не выдержало. Монах слег в постель и уже больше не поднялся.

Несколько лет спустя наш старец и отец Паисий почили в Господе, а я, автор этих строк, из-за ухудшения состояния здоровья вынужден был переселиться в Катохи и таким образом лишился блаженной святогорской жизни. Таким образом, единственным товарищем отца Иоакима остался отец Стефан. С бесконечной преданностью он взял на себя всю заботу о прикованном к постели подвижнике, уподобившись некоей лампаде любви, постоянно горевшей рядом с больным. В то же время он мог наслаждаться вкусом созревшего плода, который с минуты на минуту должен был упасть со своей ветки. Отец Иоаким, как некое сияющее солнце, близился к своему закату.

В сентябре 1950 года я получил срочную телеграмму от отца Иоакима, в которой тот вызывал меня на Святую Гору. Мне предстояло увидеть его в последний раз, поэтому я постарался приехать как можно скорее.

Туберкулез превратил отца Иоакима в настоящий скелет, однако благодаря своей подвижнической жизни он казался исполненным мира. Кого же я видел перед собою? Миссионера-проповедника? Образцового послушника? Неутомимого подвижника? Исповедника и защитника веры? Человека, возлюбившего Бога всем сердцем, всею душею и всем разумением своим¹⁶?

Передо мной была маслина плодовита¹⁷, которую должны были пересадить из Удела Пресвятой Богородицы в сад вечности. В течение приблизительно двадцати лет отцу Иоакиму удалось прийти к цели спасения и освящения, которой другие, быть может, не достигли и за шестьдесят или семьдесят лет подвижнической жизни.

Я поцеловал его драгоценную для меня руку.

Слабым, но четким голосом отец Иоаким сказал мне: «Я позвал тебя, чтобы увидеться с тобой в последний раз в этой земной жизни. Но не только для этого, а еще и затем, чтобы попросить у тебя прощения, если вдруг я чем-то опечалил тебя за то время, что мы здесь прожили».

Не вставая с кровати, он попытался наклониться к земле, чтобы положить поклон. Я воспрепятствовал этому и сам поклонился. Безутешные и взволнованные, мы обменялись поцелуем мира.

Его слова в тот час благоухали благодарностью к Богу, Который удостоил нас через столько лет повидать друг друга. Радость отца Иоакима была безмерна. «Я счастлив, – сказал он мне, – что умираю, принеся покаяние. Пусть так же случится и с тобой. Я счастлив, что Господь даровал мне время для покаяния».

Он замолчал от усталости.

Поистине, время для покаяния было для него самым обнадеживающим подтверждением почести высшего звания Божия¹⁸, знаком близости к небу.

Я оставался с отцом Иоакимом в течение нескольких дней. Говорил он мало. Врач сказал, что такое состояние может продлиться достаточно продолжительное время. Поэтому я ненадолго уехал в Афины по своим делам. К несчастью моему, отец Иоаким почил о Господе до моего возвращения. Закончилась жизнь, заключавшая в себе все дары Духа Святого.

За день до своей кончины отец Иоаким позвал брата, который заботился о нем, и сказал: «Брат Стефан, сейчас, пока я еще могу говорить, давай обсудим некоторые вещи. Может быть, завтра нам уже не удастся этого сделать».

Он стал говорить о прошлом, вспомнил их деятельность в Америке, прибытие на Святую Гору, послушание у старца, ссылку на Скопелос, болезнь.

«Брат мой, – продолжал отец Иоаким со слезами, – благодарю тебя за долгую заботу и терпение. Прости, если я чем-то огорчил тебя за это время».

Взволнованный, он обнял отца Стефана, и они, со слезами, поцеловались. В свою очередь, тот поблагодарил отца Иоакима за то, что он определил его духовный путь, начиная с детских лет, проведенных в Америке, и до того часа на Афоне.

Такова была их последняя беседа.

* * *

Все, кто знал отца Иоакима, было ли то близкое или отдаленное знакомство, прибыли на его погребение, чтобы помолиться об этом великом подвижнике, чье многострадальное тело теперь покоилось, закутанное в рясу.

Его похоронили за алтарем каливы, в которой он подвизался долгие годы.

Афонские отцы встречают смерть так же, как ее встречали мученики. Смерть – это конец борьбы и начало вечного торжества. Подвижники Христовы не умирают. Так и отец Иоаким не умер, а перешел от смерти в жизнь¹⁹. В этом не сомневался никто из присутствовавших отцов и братий. Отец Иоаким переселился в тот мир, которого жаждал так сильно, что сердце его обратилось в некий райский сад.

Молитва его да пребудет с нами.