Часть 2. Старец Афанасий из Григориата

Вторая часть книги «Образы современных святогорцев» переносит нас из атмосферы скитской жизни, которую мы могли наблюдать на примере отца Иоакима из скита святой Анны, к другому виду афонского подвижничества – общежитию.

В одном из общежительных монастырей с наиболее суровым и строгим уставом, в обители преподобного Григория, жил и прославился отец Афанасий, которому посвящена вторая часть нашей книги.

Вехи биографии отца Афанасия известны мне в основном от нынешнего игумена киновии архимандрита Виссариона, который является духовным чадом старца. Я пользуюсь случаем поблагодарить его за помощь и выразить радость по поводу его глубокого уважения к своему приснопамятному старцу. Это уважение подобно тому, которое святой Симеон Новый Богослов питал к своему духовному отцу.

В 1950 году мне и самому выпало счастье встретиться с блаженной памяти старцем, так что я мог при личном общении оценить его духовное величие, достойное восхищения.

Общее свидетельство всех отцов Святой Горы, достигших духовной высоты, служит подтверждением нашей уверенности в том, что это был великий подвижник и муж великой добродетели. Я убежден, что Господь, Который награждает подвижников, уже причислил его к сонму получивших свой венец.

Я хотел бы выразить здесь свою глубокую благодарность мудрому и талантливому игумену монастыря архимандриту Георгию, который оказал нам большую помощь в сборе материалов для жизнеописания старца Афанасия.

Я могу также от всей души пожелать ему, чтобы его киновия сделалась духовным братством монахов, готовых подражать добродетелям отца Афанасия, и чтобы она стала яко маслина износящая плоды и яко кипарис возрастали, до облак²⁰.

Январь 1976 г. Архимандрит Херувим

Каким был блаженный Афанасий-григориат? Скажу лишь одно. Если бы я был иконописцем и мне поручили бы изобразить какого-нибудь святого, о чертах лица которого было бы ничего не известно, то я создал бы точный портрет святого иеромонаха Афанасия. Высокий, с тонким и стройным телом, отрешенным от плоти, неизменно сдержанный и приветливый, со спокойным взором, кроткой речью, с глазами, излучающими глубинный свет, с печатью глубокого душевного умиротворения и святого бесстрастия на правильных чертах лица, он сочетал мужественную любовь и умеренную строгость к своим чадам. Духовный свет разлит был по всему его святому облику.

Монах Феоклит из Дионисиата

Будущий святогорец иеромонах Афанасий появился на свет в 1874 году в городе Пиргосе (округ Илиас), довольно далеком от Святой Горы. Божиим благоволением ему суждено было расти в благочестивой семье, где было девятеро детей – такие греческие семьи в те времена отнюдь не были редкостью.

Отец его большую часть времени проводил в одной из городских церквей, где служил пономарем. При нем можно было видеть и его маленьких детей, и прежде всего Андреаса (таково было мирское имя отца Афанасия), который любил находиться в храме вместе с отцом.

Бывает, что служащие в храме настолько привыкают к нему, что теряют высокое чувство святыни. Но не таким был отец Андреаса. Он не только сохранил огонь веры и любви к Богу, но и сумел передать его и своим детям и, конечно же, маленькому Андреасу.

В атмосфере храма невинная детская душа Андреаса впервые пережила священный трепет. Какие чудные детские молитвы возносил он в утреннем или вечернем полумраке, когда неспешно возжигал лампаду перед святым распятием в алтаре! Какую невыразимую радость испытывал он за литургией, когда облачался в маленький стихарь и помогал священнику!

Церковь стала для него вторым домом.

Стремление к монашеской жизни зародилось у Андреаса, скорее всего, после изучения святоотеческих книг. Он любил читать жития святых отцов, а также писания преподобного Никодима Святогорца – практически это были единственные книги религиозного содержания, имевшие распространение в тогдашней Греции. Именно эти книги, первыми оказавшиеся в его руках, совершили переворот в юной душе. Дивные подвиги и замечательные примеры духовного восхождения преподобных отцов захватили его. Глубокие мысли и страх Божий, которыми были исполнены страницы писаний преподобного Никодима, возвышали ум и трогали юное сердце.

Юноша еще не вполне осознавал это, но в нем уже начал звучать некий таинственный глас. Глас этот звал его горе́, возвещал о том, что он избран для высшей, ангельской, жизни, что он должен стать подобным тем святым, «связанным и свободным, сдержанным и неудержимым, сущим не в мире, но всегда над миром, обитающим на земной тверди, но живущим на небе» (святитель Григорий Богослов), которые казались недосягаемыми его молодому уму. Этот зов, который все сильнее звучал в его душе, был гласом Божиим.

Андреас уверился, что Бог призывает его следовать путем избранных. Постепенно этот путь обозначился ясно. Скоро ему положено будет смелое начало, а оно, в свою очередь, станет основой всех богатых плодов его духовной жизни, которые, безусловно, вызовут наше общее восхищение.

Было лето 1891 года, шла последняя неделя июля. В эти светлые, солнечные дни три юные души пустились в путь для обретения чистой, сияющей жизни. Много было толков, много слез, когда обнаружилось, что трое юношей бежали из дома. Андреас и двое его друзей покинули Пиргос, не сказав никому ни слова. Дальний путь предстоял им.

Мысленному взору юношей рисовался величественный образ Афона. Святая Гора влекла их, и они направились к ней в порыве молодого воодушевления. Молодые люди надеялись добраться туда и осуществить свои духовные замыслы. И даже то, что Святая Гора находилась под турецким владычеством, не могло остановить их боговдохновенного устремления.

После многих невзгод они достигли Волоса. Оттуда можно было продолжать путь и по суше, но юноши, опасаясь препятствий, которые могли бы учинить им турецкие власти, решили добираться морем. Надо было искать корабль, который направлялся бы на Святую Гору, но как раз в те дни ни одного попутного судна не оказалось. Задерживаться в Волосе было нельзя, и тогда они приняли смелое решение: самостоятельно нанять лодку и на ней отправиться к своей цели!

Юноши договорились с хозяином лодки, и вот суденышко с четырьмя пассажирами на борту пересекло Пагаситский залив, миновало остров Скиатос и вышло в Эгейское море. Плыть ли, держась ближе к берегу, или править в открытое море? Первое удлиняло маршрут, второе было рискованно. Тем не менее был выбран кратчайший путь, и лодка направилась в открытое море, прямо к Афону.

При попутном ветре лодка быстро бежала под парусом, при безветрии приходилось браться за весла. Единственным препятствием на пути оказалась непогода – этого, увы, они не могли избежать. Превратности следовали одна за другой: встречный ветер, холод, дождь и, что самое страшное, волнение на море. Все это основательно задержало их в пути. Между тем запасы продовольствия подошли к концу, и возникла угроза голодной смерти.

Силы путешественников постепенно убывали, и грести им стало трудно, так что при затишье лодка бы просто остановилась.

– Дальше плыть нельзя, – сказал лодочник, – кончилась вода и почти не осталось пищи. У меня нет желания оставлять свои кости в Эгейском море.

– Давайте вернемся обратно, – согласились оба друга Андреаса, – плыть в таких условиях дальше невозможно.

Но Андреас в этой критической ситуации не впал в отчаяние. Он обладал непреклонной волей и непоколебимой твердостью в исполнении задуманного. Он верил, что Господь поможет им преодолеть все трудности и достигнуть цели.

В Писании сказано: «Если Бог за нас, кто против нас?»²¹ – эти слова особенно воодушевляли Андреаса, и они, по свидетельству святогорских отцов, до конца жизни монаха были постоянно у него на устах.

Владычица Богородица, «Пристанище житейских плаваний»²², чье успение должно было праздноваться на днях (близилось 15 августа), услышит их молитвы и сподобит достигнуть Своего священного Удела. Они должны достигнуть цели или умереть!

– Назад возвращаться не станем, – твердо сказал Андреас. – Будем мужественны. Затрачено столько сил, осталось еще немного, и мы непременно доберемся. Бог нам поможет.

Так оно и случилось. Бог помог им. Вскоре подул попутный ветер, и лодка понеслась по волнам. Не стихая, ветер гнал и гнал ее в сторону Афона. На рассвете восемнадцатого дня путешествия они пристали к берегу, как раз перед монастырем святого Григория. Святитель Николай, небесный покровитель монастыря, услышал молитвы находившихся в беде и сотворил чудо.

Они на Святой Горе, у монастыря! Неужели это правда? В это трудно было поверить... Словами невозможно передать радостные чувства, переполнявшие их души. Испытания пройдены. Скоро осуществится их мечта. «Слава Тебе, Господи, за Твою любовь, явленную нам! Ты не оставил убогих Твоих до конца²³. Всей душой благодарим Тебя!» – снова и снова повторяли трое юношей.

Оставалось расплатиться с лодочником, и тогда можно будет вверить себя Святой Горе. Но и в последние минуты не обошлось без искушения. Монах, наблюдавший за пристанью, услышал крики и шум. Что же происходило в лодке? Лодочник потребовал от пассажиров дополнительную плату, так как счел теперь условленную ранее сумму недостаточной. Он угрожал юношам, что увезет их обратно, если те не заплатят требуемых денег.

– Помогите, отче! Помогите нам! – взывали юноши к монаху.

Монах подплыл к ним на своей лодке.

– Высади ребят, иначе сдам тебя турецким властям! – пригрозил он лодочнику.

Появление монаха с внушительной наружностью и могучими руками решило дело. Лодочник вынужден был высадить юношей на берег, взяв с них первоначально условленную сумму.

Так закончилось и это испытание.

Пятнадцатого августа Богородичный праздник! Именно в этот день они высадились на берег, войдя в Удел Божией Матери.

Едва ступив на Святую Гору, Андреас, охваченный, как и его друзья, священным трепетом и душевным волнением, опустился на колени и поцеловал землю, ту благословенную землю, которая станет в свое время местом его последнего упокоения. Со страхом Божиим вошли юноши во двор монастыря, дивясь на келлии, балконы, купола, разнообразные строения...

В соборном храме они с особым благоговением помолились своему покровителю, святителю Николаю. Они изумлялись красоте храма, приложились к святым мощам и, счастливые, отправились в монастырскую гостиницу. Там их ждала комната, вместе с пищей и водой, которых им так не хватало в пути, и отдых, столь необходимый после семнадцатидневной одиссеи.

Андреас, не скрывая радости, повалился на постель, чтобы отдохнуть. Он полагал, что все злоключения позади, оставалось только радоваться. Кто бы мог подумать, что им предстояло еще одно искушение...

Случилось же вот что. Один из двоих его друзей, человек веселый и темпераментный, решил, что теперь можно, наконец, дать волю своим долго сдерживаемым радостным чувствам. И вот пошли шутки, дурачества, громкие возгласы. Он разошелся, не давая отдохнуть друзьям. Хуже того, шумные его выходки потревожили покой братии монастыря. Для тихой обители с ее строгим укладом такое поведение было совершенно недопустимым, и отец игумен вынужден был распорядиться, чтобы их тотчас удалили из монастыря.

Можно ли было без сочувствия наблюдать столь печальную сцену? Сидя у моря, выдворенные из монастыря юноши горько переживали этот удар. Скорбны были их лица, слезы безутешны. Андреас отошел в сторону и, упав на колени, с рыданиями взмолился:

– Святителю отче Николае, спаси нас! Помоги, не оставь нас! Сжалься над нами и подвигни игумена снова принять нас в монастырь!

У него и в мыслях не было обратиться в другой монастырь. Он чувствовал сердцем, что место его здесь, куда привел его Господь. Здесь он должен жить, здесь и умереть.

– Что тут происходит? Что случилось? – послышался строгий голос старца Виктора, случайно проходившего мимо.

Старец Виктор, письмоводитель монастыря, ничего не знал о случившемся, и открывшаяся его глазам картина показалась ему странной.

– Как вы здесь оказались, ребята? Что за горе у вас? Почему вы плачете?

– Спаси нас, отче! Всего, что произошло с нами, не расскажешь. Тяготы и беды обрушились на нас, – со слезами ответили юноши.

Старец Виктор подробно расспросил их обо всем и узнал и об их отъезде из Пиргоса и о прибытии в Волос, о семнадцатидневном морском странствии, о прибытии в монастырь и об изгнании оттуда. Старец был потрясен и растроган. Успокоив юношей, он сейчас же направился к игумену и передал ему все, что узнал.

– Прошу тебя, святый старче, прими их снова. Выясни, кто из них виноват, а к двум другим прояви сострадание.

Игумен, узнав о стремлении юношей к монашеской жизни, об их мужественном решении, о трудном их пути, полном опасностей, был тронут до глубины души и, простив им детскую провинность, разрешил всем троим вернуться в монастырь.

Так закончилось еще одно испытание.

Юноши познали на себе, как много ужасных и непредвиденных искушений непременно выпадает на долю каждого, кто желает посвятить себя Богу. Исполненные радости, вернулись они в монастырь, полные решимости всецело посвятить себя на служение Господу.

Оставим теперь двух других юношей, ибо не знаем, как сложилась в дальнейшем их жизнь, да и не о них наше повествование. Последуем же за смиренным и ревностным Андреасом Протогеропулосом (такова была его фамилия), сошедшим в 1891 году на берег у монастыря святого Григория и начавшим с этого времени новую, подвижническую страницу в книге своей жизни.

Едва ступив на монастырский двор и осенив себя крестным знамением, он попросил Бога, чтобы Он сподобил его остаться здесь до последнего издыхания. Теперь он знал: суровая жизнь в киновии станет для него новым полем брани, где надлежало подвизаться, чтобы завоевать небо и чтобы оно снизошло в его сердце.

Узок и тесен был путь, открывавшийся перед ним, но это был прямой путь к святости и обожению. Поприще монашеских подвигов призывало его к борьбе и победе. И ради этого борения юный Андреас (а было ему тогда семнадцать лет) отрекся от всех земных благ.

Семейный очаг, добрый отец, заботливая мать, восемь братьев и сестер с их любовью и радостями – все это было уже далеко, очень далеко от него. Он отказался от всего ради любви к Богу, «он отрекся от мира и от всего, что в мире», по слову Василия Великого. Теперь его сердце, ум, воля были вручены киновии и старцу, а через их посредство – Богу.

Игуменом в киновии святого Григория был тогда отец Симеон – личность выдающаяся. Он пришел из монастыря святого Павла, родом же был из Триполиса на Пелопоннесе. Отец Симеон обладал многими дарованиями, добродетелями и глубокой верой. Это был нелицемерный, чистый, миролюбивый, рассудительный и чрезвычайно деятельный человек. Не поддаются никакому исчислению те усилия, которые и он, и его монахи вкладывали в устроение монастыря. Вот лишь один пример. Камни для строительства монахи переносили и поднимали наверх на себе, надевая на спины специальные деревянные седла! Тогда ведь не существовало современных машин, да и монастырь был крайне беден. Тяжелым грузом лежали на нем большие долги. Великим терпением и нечеловеческими трудами отец Симеон все привел в порядок. Видя, сколь необходим монастырю отец Симеон, Господь предоставил ему быть игуменом целых сорок шесть лет (1859–1905). Добродетели и самоотверженность аввы Симеона были таковы, что после смерти останки его благоухали.

Между старцем и его новым чадом установлено было негласное соглашение: Андреас должен оказывать старцу и старшим из братии совершенное послушание, даже если что-то покажется его неопытному уму чрезмерно трудным или нелепым; старец, со своей стороны, должен вести его по жизненному пути к познанию Бога и святости, а в будущей жизни – уготовить ему место у престола Божия, среди ста сорока тысяч, искупленных от земли²⁴.

Это духовное соглашение между ними было пока лишь предварительным. Гласное же соглашение по столь высокому предмету будет принято позже по особому чину в соборном храме монастыря в присутствии всей братии.

Желание и решение Андреаса облечься в монашескую одежду должно было пройти испытательный срок. В течение двух лет он должен оставаться послушником. За это время определятся его возможности и будет ясно, достоин ли он стать монахом.

Эти два года были для Андреаса довольно трудными. Он прошел почти все виды монастырских послушаний, смиренно подчиняясь тем, кто ими руководил. Он много пережил, терпеливо перенося тяжелый характер некоторых братий, выслушивая резкие и грубые слова, принимая бесчисленные упреки, дождем сыпавшиеся на него.

В столь юном возрасте, при тонкой, чувствительной натуре, многое было для него очень утомительным. Но иначе и быть не могло. Переход от теплой домашней обстановки к суровой монастырской жизни не мог пройти безболезненно. Все – от игумена до последнего из братий – должны были помочь ему приспособиться к новой жизни, каждый по-своему, соответственно своему характеру и своим знаниям.

У юноши была опора в этой ежедневной борьбе. Прежде всего – почтенный старец, его земной отец. Ведь «истинный отец – это, во-первых, общий Отец, а во- вторых – руководитель духовного жития» (святитель Василий Великий). Старцу поверял он свои вопросы, сомнения, затруднения, мысли и находил в этом утешение. Любовь и рассудительность старца были для него основной опорой при первых шагах его монашеской жизни.

Другим утешением была для него келлия. Спокойный и сосредоточенный, послушник жил там красотой духовного мира. Несколько святых икон, которыми он украсил свою келлию, были обращены к его душе. С какими сокровищами встречался он, раскрывая святоотеческие книги! Какую силу и помощь находил он в них! Он не уставал перечитывать преподобного Иоанна Лествичника, внимая его мудрым словам: «Как деревья, колеблемые ветрами, глубоко в землю пускают корни, так и пребывающие в послушании стяжут крепкие и непоколебимые души». А из творений преподобного Феодора Студита он узнал, что монашеская жизнь – это постоянная борьба, «непрекращающаяся брань с врагами незримыми».

Стоя в своей стасидии в храме, он переживал небесные мгновения, ум его вбирал благоухание, исходившее от молитв и псалмопений, канонов и синаксариев, кафизм и акафистов. Когда совершались полунощницы, умилительные вечерни, таинственные повечерия, долгие праздничные литургии, радостные торжественные бдения – с византийскими песнопениями, канонаршеством, с задержками в пении, с осьмогласным «Богородице Дево», – послушник чувствовал, что в храм нисходит небо.

Святые образа, которые украшали иконостас, стены, своды, аналои, и особенно исполненные непостижимой радости иконы Богоматери, глубоко трогали его сердце, даруя духовный мир и покой.

Он благоговейно прикладывался к святым мощам великомученицы Анастасии Римляныни, святителя Григория Богослова, святого Кирика, святого бессребреника Дамиана²⁵, великомученика Пантелеймона и других угодников Божиих, которые находятся в монастыре. И разве не было для него великой поддержкой живое прикосновение к этим подвижникам и мученикам Христовым?

Но наивысшую радость он испытывал в ожидании дня, когда удостаивался приобщиться Тела и Крови Христа, ради любви к Которому он оставил все.

Так послушник укреплялся и утверждался духом, глубоко укореняясь на той ниве, где насалил его Господь.

Испытания, которые Андреасу пришлось пройти в качестве послушника, были выдержаны им более чем успешно. Его поведение дало собору старейшин монастыря основание сделать следующий шаг и принять решение о его постриге. И вот Андреас, пробывший в монастыре в течение двух лет, узнал от старца, что близок день, когда его постригут в монахи.

Эту весть он принял с радостью и воодушевлением. Скоро он облечется в ангельский образ! Какая высокая честь! За несколько дней до пострига Андреас получил освобождение от послушаний, чтобы подготовиться к этому великому событию. В тишине келлии, в богомыслии и молитве с нетерпением переживал он часы напряженной подготовки. «Близится великий миг», – говорил он про себя, считая оставшиеся часы.

Читая в Большом требнике чин пострижения в великую схиму, послушник не мог сдержать слез. Все обеты, которые он даст, все, что он скажет, запишут ангелы на небесах, а Бог в свое время потребует дать ответ за каждый из них.

Накануне вечером он пришел к старцу, в последний раз исповедался у него как послушник, получил благословение и выслушал его мудрые советы. В ту ночь, по обычаю Святой Горы, он не должен был спать. Ему надлежало провести ее в бдении и молитве.

Постриг совершался в атмосфере умиления и радости. Андреас получил посвящение в монашеский чин, и его монашеский обет был записан в небесной книге. Облаченный в вышитую крестами ангельскую схиму с кукулем, держа в руке свечу и крест, Андреас со слезами принимал благословения отцов.

– Что ти есть имя, брате? – спросили его, как полагалось по чину.

– Монах Афанасий, – ответил он дрожащим от волнения голосом.

Все отцы праздновали это событие, так как все искренне любили и ценили его за безупречное поведение в период искуса. И ангелы на небесах, конечно же, возрадовались пострижению отца Афанасия.

Каждый из двадцати больших монастырей Святой Горы имеет в Карее свой конак²⁶, или подворье, где пребывает монах, представлющий свою обитель в Священном Киноте²⁷. Вместе с ним поселяется более молодой собрат, на которого возлагается забота о конаке. Такая работа на подворье и была первым послушанием новопостриженного монаха Афанасия.

Согласно монастырскому уставу, отцу Афанасию надлежало пока жить вне монастыря, поскольку он еще не имел бороды. Таким образом, в 1893 году он оказался служащим конака в Карее, вместе со старцем Иаковом, с которым ему предстояло прожить целых одиннадцать лет.

Каковы же были характер и образ жизни старца Иакова? Следует сказать, что это был действительно старец, монах в подлинном смысле этого слова. Он знал монашескую жизнь и сам являл образец ее в самом строгом и истинном выражении. Он был из тех, о ком сказано в «Лествице»: «Господь яко злато в горниле, паче же в общежитии, искуси их²⁸...». И он был вправе наложить такое же испытание на нового монаха.

Зоркими духовными очами старец Иаков видел сильную душу отца Афанасия и, подобно опытному тренеру, упражнял ее. Хотя старец сразу возлюбил отца Афанасия, своей любви он никогда не выказывал. Он старался выглядеть суровым и никогда не разговаривал с ним приветливо, никогда не улыбался, никогда не называл его по имени. Старец должен был держать молодого монаха на расстоянии, чтобы не допустить с его стороны вольностей в общении, ибо такая вольность, или «дерзость», согласно учению святых отцов, означает смерть для монаха.

С напускной строгостью старец приказывал ему трудиться в саду или в помещении подворья и почти всякий раз выговаривал за плохую работу. Он запретил завязывать общение с кем бы то ни было в Карее.

Старец не позволял отцу Афанасию заводить дружбу ни с кем из многочисленных обитателей городка. При посетителях подворья отец Афанасий обязан был молчать. Очень часто отец Иаков именовал его непослушным, своенравным, ни на что не годным. В присутствии гостей старец, кроме всего прочего, как бы уничижая, обращался к отцу Афанасию, имевшему высокую худую фигуру: «Червь земной». «Из него не будет никакого толку, – говорил старец Иаков. – Он себялюбец. Он не годится для высокой монашеской жизни».

Монахов, пришедших в монастырь в юности и не потерявших чистоты, отцы обычно готовили в священнослужители. Но отец Иаков никогда не поощрял таких мыслей у отца Афанасия. «Ты со своим себялюбием никогда не удостоишься ораря»²⁹, – говорил он. Он уверял, что, как член собора старцев, никогда не допустит этого. И отец Афанасий со смиренным поклоном, положа руку на сердце, кротко произносил: «Да будет сие благословенно, старче».

Все эти тяготы – трудную физическую работу, долгие стояния на службах, истощившие его посты, выговоры и унижения перед посторонними – отец Афанасий переносил терпеливо, принимая их как дары от Бога, ниспосланные для совершенствования его души.

А отец Иаков радовался в душе, видя, как тот неизменно кротко отвечает ему, безмолвно и смиренно берется за суровые послушания, произнося каждый раз: «Да будет сие благословенно, старче».

Чтобы вынести эту многотрудную жизнь, отцу Афанасию надо было собирать все свои внутренние силы. Учение святых отцов о делании и созерцании составило фундамент той постройки, которую Бог заложил в его душе. Святоотеческие творения, над которыми он так любил размышлять, духовно вооружали его против всех печалей и искушений. Отец Афанасий верил, что Богу было угодно, чтобы он трудился и боролся именно так. И каждый день мужественно произносил он слова псалма из третьего часа: «...За словеса у стен Твоих аз сохранил пути жестоки»³⁰.

Какое прекрасное занятие – чтение любимых книг! При этом часто можно ощутить как бы дуновение свежего ветра, который освежает все твое существо. Отец Афанасий с малых лет возлюбил учение. И здесь, на Святой Горе, где не было недостатка в духовных книгах, он каждую свободную минуту предавался чтению. Он собирал на этом духовном лугу самые изысканные цветы и составлял из них прекрасные букеты. С самых первых дней святогорской жизни он усердно предавался этому делу. Из разного рода житийных, аскетических, богословских и других книг он выбирал и переносил в свою тетрадь самые драгоценные духовные жемчужины. Эти благословенные труды он не прекращал до самой старости.

Позднее мне приходилось видеть эти его записки в руках многих монахов Григориата. Они поразительны своим разнообразием. Наряду с серьезными аскетическими поучениями здесь содержатся эпизоды из церковной истории; рядом со святоотеческими наставлениями – изречения древних мудрецов; рядом с цитатами из Священного Писания – важные положения церковного права, назидательные примеры из истории Древней Греции... Пир этот богат яствами. Отведаем же некоторые из них. Вот несколько образцов из этого собрания.

«Раз ты смертный, не мни себя бессмертным».

«И малая птичка не упадет на землю без воли Божией. Мы всегда должны говорить Богу: „Да будет воля Твоя«».

«Блаженный Августин полагал весьма поучительными повествования о святом Антонии и египетских отшельниках. „Что же это такое? – вопрошал он своего друга Алипия. – Ты слышишь? Неученые возвышаются и восхищают небо, мы же с нашим бессердечным знанием порабощены плоти и крови»».

«Церкви дана не сила железного меча, но сила меча духовного, которым является Слово Божие».

«Пифагора невозможно было уговорить вкусить рыбы, ибо безгласные по природе своей рыбы служат символом безмолвия, которое он считал божественным и небесным даром».

«Души избранных ищут уединения и избегают многолюдных собраний».

«Юстиниан привез и установил в храме Святой Софии устье колодца, у которого сидел Христос».

«Напиши ненависть твою на воде».

«Существует пять крещений. Первое – Моисеево, когда перевел он евреев через Чермно́е море. Второе – Иоанна Предтечи. Третье – Господа нашего Иисуса Христа (без этого Крещения нельзя стать христианином). Четвертое – мученичество (крещение кровью), это крещение принял и Христос. И пятое – крещение слезами, которые проистекают от памятования о грехах».

«Соедини свою волю с волей Божией, и тогда все исполнится, как ты желаешь».

«Святитель Григорий Палама пять дней недели проводил в Верийском скиту, не выходя из своей келлии и не позволяя другим входить в нее. Лишь по субботам и воскресеньям он покидал ее, ради совершения Божественной литургии и для духовного общения ».

«О Боже мой, справедливо говорит Твой апостол: „Кто не согрешает в слове, тот человек совершенный»³¹. Укроти, Господи, и мой язык позлащенной уздой милости, дабы он мог говорить лишь то, что только истинно, что честно, что справедливо, что чисто, что любезно, что достославно³²».

1904 году, по прошествии одиннадцати лет, старец Иаков и отец Афанасий покидают Карею и возвращаются в монастырь. Так им было предписано.

И каким же богатым вернулся отец Афанасий! Древо его души, столько времени противостоявшее натиску ветра, пустило глубокие корни. Плоды в изобилии покрывали ветви. Но самый драгоценный дар Бог приготовил для него теперь, после стольких трудов.

Неожиданно игумен сообщил ни о чем не подозревавшему отцу Афанасию, что ему следует готовиться к хиротонии. Все эти минувшие одиннадцать лет в монастыре знали о его духовном возрастании, так что теперь с великой радостью и воодушевлением было принято решение рукоположить его во диакона.

Больше всех предстоящей хиротонией был взволнован старец Иаков. Он него получено было самое теплое благословение. Ведь если в прошлом он искоренял у отца Афанасия всякую мысль о священстве, то делал это лишь ради любви к своему послушнику.

Самого же старца Иакова на следующий год почтили званием игумена. Он был достоин этого сана.

Иеродиакон Афанасий принял послушание хранителя священных сосудов. В его обязанности вошла также забота о гостях. Его присутствие на литургии и в архондарике излучало благодать Божию, которую ощущал каждый посетитель. Его благоразумие, благочестие, добродетель оставляли у всех благоприятное впечатление.

В 1908 году в возрасте тридцати четырех лет отец Афанасий был рукоположен во иеромонаха. Со священным страхом обнял он святой престол, чтобы навсегда остаться преданным служителем Божиим.

Воспитание терпения и воздержания принесло богатые плоды. Украшенный Божественной благодатью священства, он вступил в новый период своей жизни, который продолжался уже до неба, до алтаря небесного.

При этом отец Афанасий не переставал быть смиренным монахом. Будучи отмечен высоким священническим званием, он оставался очень простым и разумным, исполненным терпения и кротости, прекрасным у Бога и человеков³⁴.

Кстати сказать, он с таким благоговением и страхом относился к священническому сану, что когда позднее стал игуменом и сам уже постриг двадцать семь монахов, то никого не решался «подталкивать» к святому алтарю. Он постоянно помнил мудрые слова: «Лучше быть с четками в раю, чем с епитрахилью в аду».

Долгие годы родные ничего не знали об отце Афанасии, пока один из его братьев, офицер в чине майора, не выяснил наконец, что тот находится в монастыре святого Григория на Святой Горе Афон. Брат немедленно отправился туда.

Приезжает он в монастырь и узнает от отцов, что брата там нет и что находится он на какой-то далекой монастырской метохе³⁵. «Мы его потеряли еще ребенком и никак не могли найти. А теперь, когда я его нашел и к нему приехал, его нет! – сокрушенно говорил он отцам. – Нельзя ли мне как-нибудь добраться до этой метохи?»

Метоха, где пребывал отец Афанасий, находилась на центральном полуострове Халкидики, с его западной стороны, в деревне Балабани (ныне Новая Мармара). Отцы выразили сочувствие посетителю и рассказали, как туда добраться. Кроме того, они известили отца Афанасия и старца Ананию, эконома подворья, о госте, которого предстоит принять.

Последовавшая затем сцена показала крепость души отца Афанасия.

– Отец Афанасий, приехал твой брат. Беги его встречать, – сказали ему.

Казалось, это известие совершенно не тронуло его. Он твердо ответил:

– Я отрекся от родных ради любви к Богу. Теперь мои братья – те, кто находится в монастыре. Других братьев у меня нет.

Только благодаря вмешательству старца Анании, его уговорам и увещеваниям, отец Афанасий согласился все же ненадолго увидеться с братом.

Брат же, успевший уже услышать самые добрые слова об отце Афанасии, при виде его разразился рыданиями.

– Брат мой! Любимый мой брат! Наконец я нашел тебя, спустя столько лет. Я был совсем еще мал, когда ты ушел из дома. Мы думали, что ты погиб, – говорил он, не в силах сдерживать свои чувства.

– По Промыслу Божию избрал я особый путь. Я должен был покориться воле Божией и покинуть мир, – спокойно ответил отец Афанасий.

Офицер напомнил ему о прошлом, о родителях, о родственниках, о том, что пережили все они, когда узнали, что он жив и пребывает на Святой Горе. Он говорил о своих страданиях до встречи с ним и о своем желании навестить его снова.

Однако отец Афанасий, слушая брата, оставался безмолвным. Затем сказал ему твердо своим смиренным голосом:

– Брат, пусть будет первым и последним это твое посещение. Для мира я умер.

При этих словах офицер заплакал, как ребенок. И все же он не мог не восхититься стойкостью отца Афанасия. Какая сильная душа! Какое великое отречение даже от самых близких людей!

– Пусть будет так, брат. Только прошу тебя, прими от меня на память этот маленький подарок.

Это были часы. Отец Афанасий не хотел еще больше огорчать брата и взял их.

– Я сохраню их. И не перестану молить Бога, чтобы Он просветил и спас всех вас.

Брат с душевной болью простился с отцом Афанасием и покинул его навсегда.

В прибрежной области Пиэрии, восточнее Берии, в деревне Вултиста у монастыря святого Григория была метоха, купленная в 1857 году у некоего турецкого бея. Однажды эконом этой метохи в совершенной растерянности обратился в монастырь за помощью. Он просил прислать святые мощи и благочестивого иеромонаха.

Эту равнинную область поразило страшное бедствие. Несметные полчища саранчи грозили всему опустошением и гибелью.

Собор старцев монастыря немедленно решил оказать помощь. Приготовили святые мощи и, прежде всего, мощи преподобномученицы Анастасии Римляныни. Более благочестивого иеромонаха, чем отец Афанасий, в монастыре не было. И тот, привыкший к послушанию, поклонился игумену, помолился, взял благословение у отцов и отправился на борьбу со страшным природным злом.

Когда отец Афанасий прибыл в Вултисту, он испытал боль при виде опустошения, чинимого тучами саранчи. Жители деревни в волнении ждали милости Божией – иной надежды у них не было. С упованием встретили они помощь от монастыря, благоговейно прикладывались к святым мощам, припадали к руке афонского иеромонаха, который сразу внушил им веру. «Отче, моли Бога о сотворении чуда!» – умоляли они.

Медлить было нельзя. Вооруженный силой веры, отец Афанасий надел епитрахиль и стал кропить вокруг святой водой. Вместе с ним молились и святые, мощи которых он принес с собой. Всю свою жизнь он так старался угодить Богу, неужели же сейчас Бог не примет его молитвы? В мертвой тишине, которую хранила толпа сокрушенных христиан, звучал твердый и уверенный голос отца Афанасия: «Да не обидите ниже ниву, ниже виноград, ниже вертоград, ниже всякое древо, плодовитое и безплодное, и ниже лист зелий... но отыдите... изыдите от мест наших...»³⁶.

Люди крестились, а отец Афанасий, исполненный священного трепета, со святыми мощами в руках обходил поля.

Народ изнемогал от волнения. Помощь Святой Горы была последним упованием. Сможет ли что-нибудь сделать этот святогорский иеромонах, с его молитвами и мощами святых? Но вскоре напряжение сменилось радостью и победными криками.

Там, где проходил со святыми мощами отец Афанасий, тучи саранчи, словно гонимые невидимой силой, срывались и улетали прочь. Скоро море у этих берегов нельзя было узнать – поверхность его была густо усеяна многими тысячами потонувшей саранчи. Местность была спасена от ужасного бедствия. А затем началось невиданное ликование – слезы радости, поклоны, лобызание рук.

Но и то, что происходило позднее, спустя несколько дней, в бухте возле Григориата, невозможно описать. С небывалой торжественностью, с византийским великолепием, с кадилами, хоругвями, в облачениях, в атмосфере праздника и священного волнения встречали братия отца Афанасия – как римского полководца, обратившего в бегство варваров и с триумфом возвратившегося в Рим.

Надо сказать, что еще и сейчас, спустя столько десятилетий, отцы волнуются и плачут, вспоминая это событие.

В 1914 году, через шесть лет после рукоположения во пресвитера, отцу Афанасию предложили принять игуменство. Он не пленился оказываемой ему честью, но и не стал решительно противиться.

– Подождем лет десять, а там будет видно.

В продолжение этого времени, выполняя каждодневные обязанности священника, он нес и послушание библиотекаря. Кроме того, он был просфорником – месил тесто для богослужебных просфор. Обычно это послушание поручается монахам сосредоточенно-внимательной жизни.

Минуло десять лет, и то, что предвидел отец Афанасий, сбылось. Хотел он того или нет, но его избрали игуменом. Нисколько не возражая, он подчинился желанию братии, которое воспринял как волю Божию. Отцы торжествовали о происшедшем. Во главе монастыря был теперь самый достойный.

Принимая на себя управление монастырем, отец Афанасий вполне понимал меру своей ответственности. Теперь наряду с усердной работой над самим собой он обязан заботиться и о братии. Все братия, без какого бы то ни было исключения, должны были жить в соответствии с монашескими обетами, стремясь в меру сил к совершенству. А это требовало самоотверженности в жестокой и трудной борьбе.

Ради оказанной ему чести отец Афанасий старался стать образцом для подражания всем монахам. И он достиг этого, сделавшись, по слову Феодорита Кирского, «образцом любомудрия для всех своих подчиненных». Нерадивые монахи видели в нем надежного помощника, а прилежные – соратника. С необычайной добротой принимал он всех отцов и с неизменным вниманием выслушивал их мысли, вникал в их затруднения, и в каждом случае находил он мудрые советы и верные решения. Борения, слабости и искушения братий становились его собственными проблемами.

* * *

Как-то один из монахов, отец И., отказался выполнять послушание. Отец Афанасий ничего не сказал. Он встретил это печальное происшествие спокойно и терпеливо. И победил.

– Прости меня, старче, за то, что я сделал, – с такими словами прибежал к нему на рассвете раскаявшийся монах, который очень сокрушался о своем преслушании и не мог успокоиться от угрызений совести.

А отец Афанасий, как обычно бывало в подобных случаях, ответил:

– Этому ли учил Христос? Так ли Он велит нам поступать? – И затем продолжал: – Всегда исполняй послушания. Если же это бывает трудно и утомительно, то вспоминай тогда о Господе и Его страданиях.

* * *

Однажды другой монах, отец В., человек буйного и вспыльчивого нрава, поднял в монастыре большой шум без всякой на то причины.

Ласковый и кроткий отец Афанасий, заботясь об общем благе, прибег на сей раз к резким словам. «Я велю связать тебя», – сказал он этому монаху.

Тогда тот распалился и повел себя совершенно неподобающе по отношению к игумену. Отец Афанасий, не сказав ни слова, удалился в игуменские покои, страдая душой из-за падения брата. Когда о случившемся стало известно собору старцев, те потребовали наказать отца В. в назидание другим и изгнать его из монастыря, ибо подобное поведение в киновии непростительно. Однако их требование натолкнулось на любовь и снисходительность игумена. Он сказал: «Если вы примете такое решение, то я не подпишусь под ним». В подобных случаях он, как правило, благожелательно наставлял: «Игумен для монахов – отец, а потому в минуты их слабости он должен быть с ними».

Особую заботу проявлял отец Афанасий о богослужении, уделяя всему, что с этим связано, особое внимание. «Все, что делается для Бога, – говорил он часто, – должно делаться самым совершенным и самым достойным образом».

Ему хотелось, чтобы в храме все было достойно Бога, ради Которого и совершается служба. В требовании чистоты и благоукрашения храма он был педантичен – храм должен был сиять. Вот какой случай рассказал нам один старец, исполнявший некогда послушание пономаря:

– По послушанию я регулярно занимался уборкой храма и старался делать это как можно лучше. Незабвенный игумен не раз посещал меня и, видя мое усердие, обычно возглашал: «Благослови, Господи, любящих порядок в Твоем доме». Когда он с радостью произносил эти молитвенные слова, я чувствовал невыразимое волнение. Мне трудно было сдержать слезы.

Он также настаивал, чтобы облачения совершающих литургию блистали великолепием. «Вы, кто сподобились быть домостроителями Святых Таин, обязаны являться на литургию чистыми, собранными, благообразными, в прекрасном облачении», – говорил он иереям.

Во время всенощного бдения и в большие праздники он сидел на своем игуменском месте, облаченный в игуменскую мантию, с посохом в руке, придавая праздничной атмосфере незабываемый, торжественный характер.

Вообще же порядок и великолепие, традиционно отличавшие монастырь святого Григория, в период игуменства отца Афанасия соблюдались еще более неукоснительно. И богослужению, и всем другим сторонам монастырского уклада были присущи торжественность и глубокая серьезность.

Серьезность, можно сказать, была у отца Афанасия в крови.

За едой в трапезной он не имел привычки смотреть по сторонам, но смотрел лишь прямо перед собой. Только раз поднимал он глаза – чтобы взглянуть, заканчивают ли отцы трапезу, и затем благословить выход из-за стола.

Отец Афанасий никогда не спускался во двор монастыря без рясы.

Ни разу не слетели с уст его праздные слова или остроты.

Каждое его движение, каждое действие, каждая встреча были глубоко значимы. Прежде чем отдать распоряжение, он долго его обдумывал, но если уж отдавал, то после никогда не отменял.

В воскресные дни, согласно святогорскому уставу, в храме бывало два чтения: одно – после Троичного канона, перед шестопсалмием, другое – после второй кафизмы. Первое совершалось игуменом, второе – чередным священником. Когда отец Афанасий как игумен совершал первое чтение, то исполнял это так прекрасно, так торжественно и умилительно, что люди слушали его с глубоким волнением. То было редкое духовное наслаждение. Все рады были видеть и слышать его и вместе с ним насладиться смыслом воскресного Евангелия.

Трудолюбие отца Афанасия было беспримерным. Как когда-то, еще будучи послушником на подворье в Карее, так и теперь, будучи игуменом, он являл собою образец трудолюбия. Во время общих работ он всех вдохновлял своим усердием. И позже, уже оставив игуменство, он продолжал напряженно трудиться. Священническое служение он совмещал с ремесленными работами, а кроме того – что было уже совсем необычно – попросил для себя послушание на просфорне. Бывший игумен – и просфорник! Такого еще не бывало.

Он занимался и интеллектуальным трудом. Наряду с чтением книг и систематическим выписыванием избранных мест он достаточно серьезно изучал русский язык. В то время на Святой Горе было много русских монахов. С некоторыми из них у него установились тесные духовные связи, и ему надо было хотя бы немного знать их язык. Сохранились записи, которые свидетельствуют о стараниях отца Афанасия в этом деле.

Ввиду этих и других добродетелей, о которых мы расскажем далее, монастырь святого Григория мог гордиться своим игуменом.

Слово отца Афанасия, поощрял ли он кого-то или порицал, обладало чудодейственной силой. Часто содержалось в нем и мудрое иносказание, исполненное духовной благодати.

Один монах-григориат, человек необузданного и вспыльчивого нрава, не раз в гневе выходил из себя, создавая тем самым ситуации, совершенно несовместимые с монастырским укладом жизни. Старец, которого это крайне удручало, всегда молча ждал, когда возмущение успокоится. Но как-то раз старец позвал брата и пошел с ним к морю. «Чадо мое, – сказал он ему, – знаешь ли, что происходит с морем? Когда оно бушует и штормит, то опрокидывает лодки вверх дном, разбивает суда, производит кораблекрушения, топит людей. Когда же опомнится и успокоится, то с горьким сожалением взирает на содеянное им же и стенает: „Ну и ну! Что я натворило! Что за несчастье! Увы мне!“».

* * *

Другому – молодому малограмотному монаху, который не способен был научиться читать и не мог вычитывать полунощницу, – отец Афанасий сказал: «Отец Савва, не говори мне, что ты не способен научиться читать. Терпением всего можно достичь. Видишь, из каких твердых камней сложены края колодца? И все же веревка, на которой держится ведро, постепенно протачивает их. Не думаю, чтобы твои мозги были тверже, чем камни у края колодца ».

* * *

Когда отец Афанасий видел, что нужна снисходительность, то был снисходителен. Если же дело требовало строгого вмешательства, он проявлял строгость. Так, однажды одного монаха, отца М., он подверг следующему наказанию: тот должен был во время трапезы стоя творить молитвы по четкам. Отец М. счел это наказание непомерно тяжким.

– Прошу тебя, не настаивай на этом, старче, иначе ты вынудишь меня покинуть монастырь, – просил он.

– Чадо мое, перед тобой два пути! Ты можешь выбрать любой, какой пожелаешь, – невозмутимо ответил отец Афанасий.

Видя непреклонность старца, отец М. превозмог себя и исполнил епитимию.

* * *

Ум отца Афанасия служил ему безупречно и ясно улавливал все происходящее. Этому способствовала и внутренняя чистота старца, уклонение от всякой нечистой страсти, помрачающей ум. Когда жизнь человека непорочна, душа его делается, по слову святителя Иоанна Златоуста, «тонка, легка и гораздо чище самого тонкого воздуха».

Он видел многие лукавые и тайные дела своих подопечных и безошибочно объяснял их. Взгляд его за благовидной внешностью различал неприглядную и требующую исправления реальность. Поставив верный диагноз, можно было исправить положение соответственным вмешательством. То, каким образом старец разрешал подобные состояния, изумляет нас. Мы восхищаемся его высоким пастырским искусством. Следующий эпизод ярко запечатлел его пастырскую мудрость.

Как-то раз ночью отцу И., первому экклесиарху³⁷ монастыря, искуситель нашептал соблазнительные слова:

– Опять ты должен просыпаться в полночь и бить в било? Опять придется прерывать сладкий сон? Так и будешь каждую ночь терпеть это лихо? Ты устал! Пусть теперь второй экклесиарх бьет в било. Скажись больным, дай своему телу отдых. Выспись хоть разок!

Через некоторое время послышался голос второго экклесиарха:

– Отец И.! Что случилось? Почему ты опоздал? Время пришло.

– Не могу, брат. Плохо себя чувствую. Ты сам бей в било, я болен.

С третьим ударом в било монахи заняли свои стасидии, и служба началась как положено. А отец И., пораженный бесом уныния, будто расслабленный, погрузился в глубокий сон, как свинец в великих водах³⁸. Про себя он думал, что заслужил передышку хоть на эту ночь.

Второй экклесиарх сообщил о происшедшем игумену. Тот, вследствие чистоты своего ума, понял, что дело не в болезни, но в чем-то другом. Оставить этот случай незамеченным он не мог. Необходимо было немедленно вмешаться, чтобы пресечь зло в зародыше, уничтожить врага в младенческом его возрасте. Ведь и святые отцы рекомендуют убивать эти порождения Вавилона, как только они появляются: «Дщи Вавилоня окаянная! Блажен, иже имет. и разбиет младенцы твоя о камень!»³⁹. Если же дать этим вавилонским побегам возрасти, то их будет трудно искоренить.

Незамедлительно возник совершенно необычный план противодействия, какого никак не мог ожидать «больной» монах.

Многие отцы в храме были удивлены, видя, как несколько священников в своих облачениях вышли, оставив службу. Куда они направились? Куда же еще, как не в келлию отца И.!

– Мы пришли покропить святой водой и пособоровать тебя ради твоего выздоровления, – сказали они ему.

«Больной» в совершенной растерянности продолжал лежать в постели, волей-неволей наблюдая, как отцы кропят святой водой его келлию. Чувствовал он себя скверно. Уж лучше бы они ушли, оставив его в покое! Совесть все сильнее мучила его. В душе нарастала тревога. Он испугался: не кощунство ли это с его стороны? Последняя мысль терзала его.

Между тем окропление закончилось, и вот-вот должны были приступить к елеопомазанию. Тогда он, не в силах более терпеть, вскочил с постели и закричал:

– Нет! Нет, отцы! Не надо меня соборовать. Довольно. Все прошло. Я здоров. Я сейчас же пойду на службу. У меня ничего не болит.

Этого оказалось вполне достаточно. Разве посмеет он впредь поддаться искушению? Разве дерзнет сказаться больным? При этом отец И. не мог не восхищаться пастырским мастерством своего старца. Точный диагноз, правильный метод лечения, исполнение плана – все было безупречным. А ведь старец не был образованным человеком, он не учился и не получал никакого диплома.

Известны и другие случаи подобного рода. В них всегда побеждала мудрость отца Афанасия. Монах, который вообразил, что у него серьезная болезнь и что он не в состоянии быть на службе, понял в итоге, что он вполне здоров. Так, например, отец Геласий (речь идет уже о другом случае), только представив, что к нему явится священник, чтобы благословить его святыми мощами, затем санитар – чтобы поместить его в больницу, и что неминуемо начнутся разбирательства, вмиг отрешился от мнимой головной боли и поспешно отправился к своей стасидии.

Удивительная педагогика святогорских старцев для нас представляется откровением. Откуда у них такая мудрость? Ответ нам дает святой автор «Лествицы»: «Душа, чистотою соединившаяся с Богом, для научения своего не имеет нужды в слове других, ибо блаженная сия в себе самой носит присносущное Слово, Которое есть ее тайноводитель, наставник и просвещение».

О мудрость святых старцев-иноков! Тебе под силу развеять, словно дым, вражеские козни. Успех венчает каждое твое дело. Если бы ты всегда спешила нам навстречу в наших духовных поисках! Тогда бы в нас расцвела вера, что Господь не оставил Свой народ.

Из Жития преподобного Саввы Освященного известен примечательный эпизод, свидетельствующий о том, как мудро святой вселял в своих монахов дух бережливости и рачительности.

В гостинице Лавры нес послушание монах Иаков. Как-то раз он наварил слишком много бобов и остаток их выбросил из окна в овраг. Заметив это из своей башни, преподобный позже незаметно спустился и собрал бобы.

Через некоторое время он позвал на обед Иакова, а когда тот поел, сказал ему:

– Прости меня, брат, если я не угодил тебе моим обедом.

– Напротив, отче, я очень доволен. Признаюсь, много лет не пробовал такого вкусного и хорошо приготовленного блюда.

– Так оно тебе понравилось? А ты знаешь, из чего это приготовлено?

– Из чего?

– Да из тех самых бобов, которые ты на днях выбросил в овраг!

Монах почувствовал себя крайне неловко. Опустив голову, он молча обдумывал урок, который преподал ему святой. Выслушав затем и наставление преподобного, он понял, что к достоянию монастыря – будь это пища или что-либо другое – следует относиться бережливо и заботливо.

* * *

Однако вернемся теперь в обитель святого Григория, чтобы и там наблюдать подобную сцену. Как-то, глядя на море из окна игуменских покоев, отец Афанасий заметил, как некий предмет, описав в воздухе кривую, упал среди прибрежных скал. Внимательно приглядевшись, он понял, что это была старая метла.

Уже через несколько минут старец беседовал с провинившимся монахом.

– Это ты выбросил метлу?

– Я, старче.

– А зачем ты ее выбросил?

– Да она уже обитая и никуда не годится.

– Но ведь метловище-то цело. Почему ты и его выбросил?

– Простите, старче. Я не подумал об этом.

– А следовало подумать. Ведь кто-то из братьев пошел в лес, срезал с дерева ветвь, снял с нее кору, обтесал, обстругал, отмерил, украсил. Это большой труд. А ты взял и вышвырнул ее, как будто это для тебя ничего не значит. Мы могли бы использовать это метловище для другой метлы. (Надобно заметить, что в те времена монахи сами делали метлы из ветвей кустарника.) Теперь придется тебе спуститься за ней и принести ее обратно.

Бедный монах! Ему предстояло сделать немалый круг, чтобы подойти к прибрежным скалам. Нужна была предельная осторожность, чтобы при спуске не оступиться. Требовалось также терпение, чтобы превозмочь мучительный внутренний ропот. Потом он признавался, что его одолевали такие помыслы: «Что за бессмысленное послушание дал тебе старец! Ты, пожалуй, не только что не вытащишь наверх эту негодную метлу, а сам вместо этого низринешься в море!»

В конце концов он преодолел все внешние и внутренние преграды и возвратился в монастырь целым и невредимым, держа в руках эту знаменитую метлу.

С того самого дня – поворотного, сказали бы мы, – монах внимательно выверял каждый свой поступок, особенно если намеревался выбросить какую-нибудь вещь, отслужившую свой срок. Тот рискованный спуск, страх, карабканье по обрывистым скалам, рев прибоя – все это стало для него самой действенной проповедью благоразумия и бережливости.

Этот случай благотворно подействовал и на других отцов обители. Выброшенная метла и связанные с ней злоключения монаха научили их многому. Чему же? Заботливому и бережливому отношению к монастырскому достоянию. И да сбудутся на них слова Евангелия: «...чтобы ничего не пропало»⁴⁰, – какой бы малой и незначительной ни казалась вещь.

Тяготы игуменского служения разделяли с отцом Афанасием святые угодники Божии – небесные покровители Григориата, и в первую очередь святитель Николай.

Когда минуло около восьми лет игуменства отца Афанасия, произошло чудесное событие, которое даровало отцам великую духовную радость и умножило их любовь к святому архиепископу Мир Ликийских. Как же не ублажать и не благодарить святого при виде его столь откровенно явленного заступничества!

Два брата, отец Михаил и отец Хрисанф, работали на монастырской пекарне. В тот раз они, как обычно, готовили пшеницу к помолу на мельнице – провеивали ее на специальной машине, очищавшей зерно от мякины и мусора. Выглядели они при этом отнюдь не радостно, поскольку пшеница заканчивалась, а добыть ее было нелегко.

В это время к пекарне подошел небольшого роста лысый старичок в бедной одежде, державший в руке небольшое Евангелие.

– Здравствуйте, отцы! Как поживаете?

– Слава Богу, хорошо.

– Пшеницы много ли у вас?

– Только та, что перед тобою, дедушка. Еле-еле хватит один раз замесить тесто. А нам надо печь хлеб два раза в неделю.

– Не унывайте, отцы. Бог велик.

Старик благословил пшеницу и удалился. Тут монахи спохватились:

– Плохо, что не накормили странника. Давай позовем его и предложим поесть.

Они побежали вдогонку, но нигде не нашли старичка. Чудеса, да и только! Тот исчез моментально, как если бы это был юноша, да еще невероятно скорый на ногу. Братия спрашивали других монахов, но никто не видел старичка и ничего не знал о нем.

Постепенно братия пришли к заключению, что им являлся сам святитель Николай. Все сомнения рассеялись, когда обнаружилось нечто чудесное: пшеница, которую благословил старичок, не кончалась целых шесть месяцев. Это было явное чудотворение!

Вера в то, что святитель Николай неусыпно печется о нуждах монастыря, укрепилась тогда еще больше. Умножились и духовные силы отцов, а почитание небесного покровителя достигло высшей степени.

Старейшие монахи припомнили тогда и другие чудеса святителя, явленные в обители в былые годы. Младшие не упускали возможности послушать эти чудесные сказания. Полезно будет и нам последовать их примеру.

* * *

Отец Симеон, старец отца Афанасия, был преисполнен веры в покровительство святителя Николая. Он верил, что святитель Николай более других печется о нуждах монастыря.

Как-то раз приближалось шестое декабря⁴¹, и все отцы были в сборе. С Божией помощью приготовления к празднику шли своим чередом. Беспокоились одни только повара, так как у них до сих пор не было рыбы. Накануне праздника, после полудня, они обратились к игумену:

– Старче, быть может, придется обойтись вяленой треской? Если так, то мы сейчас же замочим ее.

– Нет! Нет! Не беспокойтесь об этом. У нас будет свежая рыба. Святитель Николай позаботится об этом.

Между тем началось всенощное бдение. Повечерие, великая вечерня, благословение хлебов, утреня с шестопсалмием и кафизмами... Одно следовало за другим. Обеспокоенные повара снова явились к игумену:

– Старче, теперь уже мы и вяленую треску не успеем замочить. Не приготовить ли фасоль?

– Нет! Нет! Будет свежая рыба.

Повара не могли этого понять. Откуда возьмется рыба? И когда? Ведь прошла уже половина утрени. На чем же основана уверенность игумена?

Так думали они и беспокоились, а хор тем временем уже начал петь великое славословие. Но тут во дворе послышались чьи-то радостные возгласы. Это был смотритель пристани. Задыхаясь от волнения, он кричал:

– Отцы, спускайтесь к берегу! Берите корзины и спускайтесь! Святой сотворил великое чудо!

Что же произошло? Оказывается, стремительной волной выбросило на берег великое множество окуней, отборных и крупных. Божественный дар! Животрепещущее чудо святого! Все были в изумлении, особенно же повара, которые не знали, чему больше дивиться: чудотворению ли святого или непоколебимой вере старца.

Ни на одной праздничной трапезе не было у них прежде такой свежей и вкусной рыбы. Изобильный дар был духовным и вещественным благословением святителя Николая.

* * *

При игумене Симеоне произошло еще одно чудесное событие, также в праздник святителя Николая.

В тот раз эконом доложил игумену, что не в состоянии наделить маслом отшельников. Тогда существовал обычай оделять растительным маслом бедных отшельников, собравшихся на праздник.

– Почему же? – спросил игумен.

– Мало масла, у самих осталось всего полбочонка.

– Ничего, раздавай то, что осталось, – распорядился игумен.

Эконом подчинился. Раздавая масло отшельникам, принимавшим его с радостью, сам он особой радости не испытывал: ведь масло было на исходе, а теперь его совсем не останется. Так подсказывал ему его рассудок, или, вернее, его маловерие. Однако то, что произошло потом и чему он первый стал свидетелем, оживотворило в нем веру в Промысл Божий и в силу Божию. Святой покровитель монастыря, сострадательный и милосердный, снова явил себя. Случилось же чудо: масла от раздачи не убывало, его оставалось все время столько же, сколько и было. Таким образом, и отшельники были утешены, и монастырь не понес убытка, и маловерный монах получил хороший урок.

Если бы кто-нибудь внимательно и терпеливо изучил монастырские летописи, то он нашел бы в них многочисленные свидетельства о чудотворениях святителя Николая. Сколько раз ограждал он монастырь от неминуемых пожаров! Сколько спас монахов, сорвавшихся с отвесных скал! Сколько раз охранял лодки и корабли от грозивших им крушений!

В соборном храме монастыря в бронзовом кольце большого паникадила можно увидеть серебряную модель шхуны. Она напоминает о чудесном событии. Когда-то у этих берегов во время сильного шторма едва не затонула шхуна, направлявшаяся к монастырю, чтобы загрузить доски. Но как только моряки стали призывать на помощь святителя Николая, буря утихла, и они, против всякого ожидания, спаслись от неминуемой гибели.

* * *

Покровительницей монастыря является и преподобномученица Анастасия Римляныня, принявшая мученическую кончину в III веке, при Декии. В западной части внутреннего монастырского двора есть умилительная церковка, освященная во имя этой святой. В монастыре хранятся многие частицы ее святых мощей и среди них даже благоухающие частицы плоти. В особом сосуде сберегается кровь, излившаяся из ее ран.

Преподобномученица Анастасия имеет сугубое попечение о здравии отцов. Ее справедливо именуют целительницей. Нелегко перечислить те случаи, когда монахи избавлялись от болезней благодаря ее чудодейственной силе. Бывало даже, что служители монастырской больницы оставались не у дел, так как всякому заболевшему достаточно было лишь положить поклон перед мощами святой, и тотчас наступало исцеление.

Некоторое время назад мы посетили монастырь святого Григория. Мы поднялись наверх, к садам. У больших цистерн для хранения воды находился домик садовника. Там встретили мы пожилого монаха, отца Исихия, и молодого послушника – его помощника. Отец Исихий, веселый, добродушный, общительный человек, охотно рассказывал нам об отце Афанасии, о монастыре, о святых его покровителях. Между прочим он сообщил нам: «С самого детства я страдал кровотечениями из носа. Это несчастье мучило меня долгие годы. В 1935 году – мне было тогда тридцать восемь лет – я нес послушание повара. Однажды у меня очень сильно пошла носом кровь. От других монахов я постоянно слышал рассказы о целительной помощи святой Анастасии. Побежал и я к чередному священнику и попросил, чтобы он открыл ее святые мощи. Тот надел епитрахиль, взял десницу святой преподобномученицы и начертал ею крестное знамение над моим носом. И все! Уже сорок лет миновало с тех пор, и меня ни разу больше не беспокоил этот недуг. Исцеление, полученное от святой, поистине являло собой дар совершен⁴²».

О святые покровители! Это истинная реальность, и вызывает она лишь изумление, сколько о ней ни размышляй. Благий Бог назначил для различных обителей и храмов, если так можно выразиться, своего рода «маленьких богов». Сколь же блажен тот, кого осеняют их сильные крылья! Однако нужно бодрствовать, чтобы удостоиться их покровительства.

Эта глава подтверждает и другими примерами сказанное выше, а также показывает, сколь велика милость Божия к простым и смиренным душам.

Отец Афанасий был весьма доволен поведением своего послушника отца Г. – и не потому только, что тот с готовностью исполнял свои монашеские обязанности, но и потому, что у него было простое и чистое сердце. Когда они беседовали между собой, то отец Г. говорил всегда искренне и бесхитростно. Его душевный мир был подобен совершенно прямой дороге, не знающей ни поворотов, ни извилин, ни разветвлений. Говоря словами отцов, его отличали непорочный нрав и неизменная простота. К таким душам всегда благосклонно небо, и завеса, разделяющая земное и небесное, легко устраняется.

Шла утреня. На девятой песни канона, когда происходит величание Пресвятой Богородицы, этот монах, глядя на Царские врата, увидел нечто совершенно невероятное. Одна следом за другой из врат вышли две жены, величавые и внушающие благоговение. «Как оказались здесь женщины?» – спрашивал он себя. А жены меж тем прошествовали через храм перед монахами, причем вторая по указанию Первой раздавала монахам деньги.

Когда закончилась литургия и утренняя трапеза, отец Г. поспешил к старцу.

– Старче, кто были те жены, что приходили сегодня в храм? – спросил он.

Отец Афанасий сразу же понял, что ученик его удостоился некоего особого благословения свыше.

– Как ты их увидел? Сколько их было? Как они выглядели?

– Их было две. Первая – выше ростом, в великолепном одеянии, покрывавшем и голову. Жена та выглядела Царицей. Вторая была роста небольшого, молодая, скромная, в темно-серой одежде. Она раздавала деньги по указанию Первой.

– Прекрасное видение послал тебе Бог, чадо мое. Первая из жен была Пресвятая Богородица, Царица и Владычица Святой Горы. Вторая же – преподобномученица Анастасия, покровительница нашего монастыря, ее святые мощи почивают у нас.

– Должно быть, так оно и было, старче. К этому склоняется душа моя. Но я не понимаю, почему они раздавали деньги. Какое отношение имеют святые к деньгам?

– Они таким образом хотели показать, что довольны трудами отцов, которые ночью восстают от сна и воспевают Бога и святых Его, и дали им знать, что все они достойны награды. Разве ты не помнишь, что читали мы в синаксаре⁴³ 1 октября?

– Не могу вспомнить. Что же мы читали?

– Мы читали о житии преподобного Иоанна Кукузеля, который был величайшим музыкантом и лучшим псалмопевцем своего времени. Он был руководителем придворного хора! Ради великой любви к Богу он покинул Константинополь с его дворцами и удалился на Святую Гору, в Лавру святого Афанасия. Как-то раз, в Субботу Акафиста⁴⁴, после усердного пения в соборном храме монастыря он ненадолго задремал, стоя в своей стасидии. Тогда явилась ему Госпожа Богородица и произнесла: «Радуйся, Иоанне, дитя Мое. Пой Мне, и Я за это тебя не оставлю». Она что-то вложила ему в руку. Тот сразу же проснулся в большом волнении и с изумлением увидел у себя в правой руке златницу. Позже он отнес ее в церковь и засвидетельствовал чудо.

Отец Г. в восхищении слушал слова старца. Он понял, что означала раздача монет. В нем укрепилась вера в то, что святые живы и наблюдают с любовью за трудами монахов. С этого дня он с еще большим благоговением чтил иконы Пресвятой Богородицы и преподобномученицы Анастасии, а также святые мощи последней.

Однажды отец Г. заболел рожистым воспалением: лицо его покраснело и распухло, головная боль и лихорадка измучили его. И тут не помышлял он ни о каком лечении, уповая лишь на мощи святой Анастасии. И чудо вскоре совершилось.

Но не надо удивляться. В жизни монаха, а святогорца особенно, сверхъестественное начало весьма ощутимо. Монахи «привыкли» к непривычному. Многое случается. Как говорил апостол Павел: «Бог Господа нашего Иисуса Христа... просветил очи сердца вашего, дабы вы познали, в чем состоит надежда призвания Его и какое богатство славного наследия Его для святых»⁴⁵.

За время игуменства отец Афанасий изведал множество трудностей и искушений. В первые годы ему досаждала проблема календаря. Он был настроен решительно против нововведений в монастыре, диктуемых духом модернизма.

Его позиция напоминала убеждения студийских монахов. «Мы должны, – говорил он, – быть непоколебимыми столпами древних традиций наших отцов, мужественными воинами Христа, а не руководиться правилом: „Так велели владыки и патриархи». Что говорит нам апостол Павел – уста Христовы? Вот его слова: „Но если бы даже мы или ангел с неба стал благовествовать вам не то, что мы благовествовали вам, да будет анафема»⁴⁶».

В 1927 году старец даже не допустил в монастырь государственного чиновника, прибывшего туда с официальным визитом. Эта акция имела следствием отстранение отца Афанасия от игуменства по решению Священного Кинота. Ему угрожало даже изгнание. Однако продолжалось это недолго, и уже через несколько дней он был восстановлен в прежнем своем положении.

По истечении тринадцатого года игуменства отец Афанасий почувствовал внутреннюю необходимость освободиться от этого многотрудного служения.

Все эти годы он неукоснительно соблюдал в монастыре установления, начертанные прежними игуменами. Он верил, что если строго следовать жизненному примеру отцов, то можно достичь и духовного их совершенства. Если же допустить хотя бы одно отступление от установленного порядка, тем более без серьезной на то причины, то оно может повлечь за собой и второе, за вторым последует третье, и таким образом зло будет усугубляться.

В 1937 году, на тринадцатом году игуменства, отцу Афанасию пришлось столкнуться с досадным нарушением одного из канонов внутренней жизни монастыря. Происшедшее представлялось ему столь серьезным, что в знак протеста он подал прошение об оставлении игуменства.

Виновный в нарушении монах сразу же понял свою ошибку. Он бросился к отцу Афанасию, упал в ноги ему и просил прощения.

– Прости меня, старче.

– Бог простит тебя, отец.

– Старче, не настаивай на своей отставке. Отзови прошение. Прими игуменство снова.

– Чадо, Бог назначил мне быть игуменом до этого срока.

С отставкой отца Афанасия монастырь оказался в трудном положении. Братия как самостоятельно, так и при посредничестве людей, пользовавшихся влиянием на Святой Горе, пытались отговорить его от принятого решения. Но он не уступил, хотя за его возвращение на место игумена был весь монастырь. «Я очень люблю тишину, – сказал он, – и я просил Бога ниспослать мне такую радость. Бог даровал ее мне, и впредь я хочу жить как простой монах. Есть достойные и способные отцы, которые могут принять игуменство и будут наставлять монахов лучше, чем я».

Видя его непреклонность, братия отступили. Отца Афанасия не прельщали высокие должности, он думал лишь об исполнении долга и подчинении воле Божией. Братия оставили старца в покое, чтобы он мог, по его словам, немного приглядеться к самому себе и подготовиться к пути на небо.

Благообразным своим обликом отец Афанасий напоминал древних отцов Фиваиды⁴⁷. Казалось, что он не от мира сего⁴⁸. Все добродетели святых не только соединились в его лице, но и приобрели некий особый оттенок.

На всякого, кто общался с отцом Афанасием, в первую очередь производило впечатление выражение его лица. На нем как бы постоянно лежала печать покоя и тишины. Спокойствия он не терял даже тогда, когда испытывал сильное волнение. Если же кто-либо огорчал его, в чем-то винил или оскорблял, он хранил совершенное молчание, не пытаясь роптать или защитить себя.

Были случаи, когда на соборе старейшин некоторые своенравные отцы, занимавшие ответственные должности, весьма огорчали его своими выступлениями. Однако он подавлял в себе всякое внутреннее противление и оставался спокойным, не выказывая ни малейшего раздражения. Когда же заседание кончалось, для восстановления душевного спокойствия он шел в храм и погружался в псалмопение. Терпение и мир старец ставил превыше всего. Дар молчания он старался передать и своим подопечным, которым часто говорил так:

– Молчание спасает от многих зол.

Он был наделен способностью избавлять души от беса печали – этого страшного беса, ввергающего людей во тьму отчаяния. «Как моль точит одежду, а древесный червь – мебель, так печаль разъедает душу», – говорят святые отцы.

Как-то один иеромонах из Нового скита, очень страдавший от некоего искушения, дошел до того, что не осмеливался более служить литургию. Когда же он совершал литургию в последний раз, то едва довел богослужение до конца. Направляясь в монастырь святого Григория к своему духовнику, монах думал, что получит большую епитимию. Отец Афанасий понял, в какую тугую петлю попал монах из-за духа печали, и сразу прервал его:

– Молодец, – сказал он монаху, – хотел бы я, чтобы все исповедующиеся у меня иереи были столь же смиренными. Смиренными и осознающими свое недостоинство. Рад за тебя, а епитимия, которую я на тебя налагаю, такова: начнешь совершать литургии с завтрашнего дня!

Великое множество человеческих душ обрело под его епитрахилью утешение и мир. Он выходил на исповедь всегда в той самой епитрахили, которую получил при рукоположении в сан. Согласно православному учению, и рукотворные вещи могут быть причастны нетварной Божественной благодати. Так случилось и с епитрахилью старца. Она хранится ныне в келлии одного монаха- григориата, который особенно чтит отца Афанасия и даже носит его имя. Время от времени она источает благоухание. Не раз монахи, страдавшие от печальных помыслов и беспокойства, прикладывались к ней и тотчас приходили в мирное состояние.

Радость и мир исходили от отца Афанасия и даже от предметов, окружавших его.

* * *

Отец Афанасий был очень внимателен к своим словам. Никогда не отверзал он уст для осуждения брата. Если случалось, что кто-либо из его подопечных на исповеди или в разговоре упоминал об ошибках других, он прерывал того: «Оставь в покое других. Отвечай за себя. Избегай осуждения. Осуждение – это огнь попаляющ⁴⁹».

Он обладал великой невозмутимостью и в критических обстоятельствах оказывался хозяином положения. По завершении своего игуменского служения старец иногда замечал, что преемнику его на должности игумена необходима помощь, и тогда брал свой посох и шел в настоятельские покои, чтобы поддержать брата и вселить в него смелость.

В отношениях с людьми его отличали великая доброта и благородство. Он уважал каждого человека. И даже к самым младшим монахам обители он обращался, добавляя к имени «отец» или «старец». Только по имени он не называл никого и никогда.

«Если ему нужен был подсвечник, то он никогда не брал его сам, но кротко просил у меня, – рассказывал старый монах, который исполнял послушание по уборке храма. – „Но, старче, что ты спрашиваешь? Ты ведь игумен и можешь взять его сам“. – „Нет, чадо, не думай так. В своем послушании ты сам – игумен», – отвечал отец Афанасий».

Он не допускал, чтобы ему прислуживали другие. В годы его игуменства по монастырскому уставу одному монаху полагалось нести послушание при игумене – прислуживать ему, прибирать его покои. Отец Афанасий старался не утруждать этого монаха, но сам поддерживал порядок в келлии, сам заботился о разных своих нуждах.

Простота и смирение были самыми драгоценными его украшениями. С годами он становился все проще. Душа его делалась все мягче, она становилась детской. Эта детская простота, о которой говорил Господь в Евангелии, есть отличительная черта, присущая святым.

Смирение его проявлялось во всем. Ему как игумену положено было вселиться в особые покои, но он не пожелал расставаться со своей простой келлией и, несмотря на увещевания отцов, предпочел остаться в ней.

Беседуя с кем-либо, он, по обыкновению, слегка склонял голову и опускал глаза, тон его речи был неизменно кротким и смиренным.

А какими словами поведать о его воздержании? «Лукавый владыка » – так святые отцы именуют чрево – не удостаивался от него никаких почестей. От подаваемой трапезы старец вкушал лишь малую часть – примерно одну четверть. Вина не пил, разве что совсем немного, в качестве благословения, и то смешанное с водой. Так что в воздержании он был выше всякой похвалы и не знал себе равных. Он жил по наставлению святителя Василия: «Пренебрегающий плотью заботится о душе, которая поистине бессмертна». Надо заметить, что он очень любил эти слова и часто повторял их.

Столь же последователен был отец Афанасий и в добродетели нестяжания. Нищета и лишения неотделимы от образа жизни истинного монаха. Чтобы показать эту его добродетель, вспомним два эпизода.

Как-то, будучи уже в преклонном возрасте, он принимал у себя в келлии своего преемника, игумена Виссариона. Приготовили кофе. Отец Виссарион спросил:

– Старче, почему ты не кладешь в кофе сахар?

– У меня нет сахара. Нашлось немного меда, и я кладу по ложечке.

Эта добровольная нужда немало удивила игумена: ведь в то время монастырь мог обеспечить кофе и сахаром всех своих монахов. Он очень смутился и тотчас позаботился о том, чтобы отцу Афанасию принесли сахару. Тот принял его, поблагодарил и сказал:

– По сей день я ни в чем не знаю нужды. Так что же мне сказать Богу о бедности, которую должен претерпеть монах?

Второй эпизод связан с содержимым его бумажника. Когда бумажник открыли после смерти отца Афанасия, то в нем оказались какие-то странные бумажки. На них с одной стороны стояли обозначения: «100 драхм», «500 драхм», «1000 драхм», на другой же были написаны мудрые изречения преподобных Иоанна Лествичника, Ефрема Сирина, Исаака Сирина и других великих отцов. Это были... духовные банкноты. Вот каковы были его деньги! Воистину, сколько здесь заключено благодати и величия духа!

Как-то старцу Варлааму из обители святого Григория поручено было очень важное хозяйственное дело. В качестве представителя монастыря он должен был отправиться на одну из метох, чтобы присутствовать при оценке ее государственным чиновником (в то время шла секуляризация монастырских владений). Он предвидел, что цена, которую запрашивал монастырь, не будет принята, и потому решил прибегнуть к помощи отца Афанасия. Старец Варлаам (а он определил собой целую эпоху в современной святогорской жизни благодаря удачному ведению ряда дел не только своей обители, но и Священного Кинота) был уверен, что участие отца Афанасия приведет к успеху, и потому упросил его отправиться на переговоры.

Прибыв в метоху, отец Варлаам встретился в конторе с уполномоченным чиновником и приступил к беседе. Тот, как и ожидалось, не шел на уступки. Он не соглашался с ценой, назначенной монастырем, и настаивал на гораздо более низкой цене, из-за чего монастырь должен был понести большие убытки. Не было никакой надежды на смягчение этих условий и повышение цены, так что усилия отца Варлаама ни к чему не привели. Тогда расстроенный отец Варлаам покинул контору и отправился к отцу Афанасию с докладом. Тот тихо и мирно успокоил его: «Пойду теперь я, отец Варлаам, и объясню, каково положение монастыря. Может быть, с Божией помощью мы и договоримся».

Он направился в контору, постучался в дверь и предстал перед чиновником. Старец, лицо которого по обыкновению излучало благожелательность, а голос был исполнен кротости, приветливо поздоровался и назвал себя.

– Я сам пришел поговорить с вами о цене подворья. Помогите и вы нам в этом деле. Монастырь наш беден.

Больше он ничего не сказал. Представитель власти был поражен его обликом. Ему случалось видеть на своем веку многих священнослужителей и монахов, но такого, как этот святогорский старец, встречать не доводилось. Перед ним был образ библейского патриарха. Сам того не осознавая, он продолжал стоять, не в силах оторвать глаз от него... В результате чиновника словно подменили. В душе его произошла большая перемена.

– Из уважения к вам, старче, я согласен даже повысить цену, – произнес он с большим дружелюбием и почтением.

Тот самый равнодушный чиновник, который прежде не хотел уступить ни на йоту, теперь, после вмешательства отца Афанасия, сам назвал цену гораздо выше той, что изначально запрашивал монастырь.

Отец Варлаам тем временем с тревогой ожидал конца переговоров. Увидев выходящего из конторы отца Афанасия, он в нетерпении побежал навстречу, узнав же о перемене в представителе власти, не мог этому поверить. Для отца же Афанасия он не мог найти слов, чтобы выразить свое восхищение его успехом. Про себя он думал: «Я так и знал, потому и упросил старца поехать со мной».

* * *

В самом деле, внешность отца Афанасия отображала свет его души. Монах из Кутлумушского скита отец Даниил рассказывал: «Когда я был молодым монахом, то вместе с моим старцем посетил Григориат. В ту пору зарядил дождь, и мы пережидали его два дня. Помню, как поразил меня облик игумена. Всякий испытывал радость, взирая на него. Он был такой смиренный, кроткий, такой приветливый и ласковый. Блаженством было просто смотреть на него. Внешний его облик ясно говорил о том, что это святой человек».

А иеромонах Пантелеймон из монастыря Симонопетра заметил: «Блаженной памяти отец Афанасий источал духовный свет. Он был столь милостив, что хотелось вверить ему свою душу. И в то же время он внушал такое почтение, что в его присутствии человек испытывал благоговейный страх».

Все свое богатство веры и благочестия отец Афанасий раскрывал до конца, когда священнодействовал.

Большей радости, чем служить Божественную литургию, для него на земле не существовало. Сердце его трепетало и воспаряло, и каждый раз, когда ему выпадала честь служить у святого престола, он был подобен огненному серафиму.

Он всегда сам искал возможности отслужить литургию. В годы игуменства он взял себе за правило, помимо воскресений и больших праздников, когда происходило соборное служение, совершать Божественную литургию дважды в неделю – по четвергам и субботам. Его желанием было находиться у святого престола постоянно.

Нам трудно представить, какие небесные мгновения переживал он всякий раз, когда приносил Бескровную Жертву. Два чувства переполняли его в одно и то же время – священный трепет и невыразимое неземное ликование. Появление закланного Агнца потрясало старца, и перед этим страшным таинством Божией любви и кротости он изливал слезы сердца.

По оставлении игуменства отец Афанасий во время соборных служений обыкновенно стоял слева от святого престола. На великом входе он склонял голову, обратив взор вниз, глаза же его становились источниками горячих слез. Святое сокрушение охватывало при этом и других священнослужителей, так что трудно бывало продолжать богослужение. Сам же отец Афанасий, как замечали сослужившие с ним, не успевал отирать лицо, которое все время заливали потоки вод⁵⁰.

Кто знает, каких откровений удостаивал его Агнец Божий? Кто знает, что видели очи его над престолом? Старец Виссарион, преемник его в игуменском служении, много раз настойчиво вопрошал: «Старче, что потрясает так твою душу? Может быть, Бог сподобляет тебя каких-то откровений?»

Но отец Афанасий всегда избегал таких разговоров. Однажды он пообещал преемнику, что как-нибудь потом все расскажет, однако ушел из этого мира, так ничего и не открыв. Жизнь наша, как пишет апостол Павел, сокрыта со Христом, в Боге⁵¹.

Если Божественная Евхаристия есть соединение со Христом, то Таинство Миропомазания есть соединение со Святым Духом. Каждый православный христианин, который помазуется, принимает на себя святую печать дара Духа Утешителя. С этого момента Дух Святой вселяется в него подобно небесному семени. Если он находит добрую землю и благоприятный климат, то прорастает, развивается и вырастает в древо велие⁵² с райскими листьями, цветами и плодами. Тогда происходит в верующем человеке неизреченное, что разум человеческий вообразить не может, что и на сердце человеку не взыдоша⁵³.

В православных писаниях, которые входят в состав «Добротолюбия» и которые являются достоянием только Православия (у инославных подобного величия не встретить) есть пространные повествования об этих неземных состояниях. В них подробно говорится о ступенях роста духовного семени. Встречаются там необычные, таинственные выражения: «сердечное действие», «роса Духа», «умное чувство», «сердечный огнь», «божественное упоение», «взыграние сердца», «восхищение ума» и т. д.

Монах, неуклонно шествующий своим путем, непременно встретится с действованиями Святого Духа. Если в трудах и борении он будет следовать по узкому пути подвижнической жизни, то наступит благословенный час, когда он ощутит в себе присутствие Святого Духа. Сердце его с этого мгновения станет пажитью злачной⁵⁴, по слову псалмопевца. С этого часа обретут для него весь свой божественный смысл святые слова Господа: «Кто верует в Меня, у того, как сказано в Писании, из чрева потекут реки воды живой»⁵⁵. Вода эта постепенно превращается в согревающее душу и тело пламя, от которого горело сердце у двух учеников на дороге в Эммаус⁵⁶. Тогда изумленный человек восклицает вместе с преподобным Симеоном Новым Богословом: «Как Ты бываешь и огнем пылающим, и водою орошающею?!»

Если же окажется монах достойным вместилищем Божией благодати, то таковой одаривается Духом Утешителем в еще большей мере. То, что было «темнейшим», становится, по слову святителя Григория Богослова, «яснейшим светом». И неизреченная сердечная энергия преобразуется в неизреченный свет, и даже в свет, источающий благоухание, – свет благоуханный. Другие же духовные и добродетельные люди, приближаясь к такому духоносному человеку, чувствуют это благоухание.

Не подумайте, что все это не имеет отношения к предмету нашего повествования. Иеромонах, чье житие мы описываем, поднялся на все эти ступени, восходя от силы в силу.

Несколько лет назад я посетил одного пожилого святогорца, делателя внутренней жизни. Между нами состоялся такой разговор:

– ... Что Вы скажете, старче, о приснопамятном отце Афанасии?

– Это был воздержник и аскет. Такого подвижника не найти и в пустыне. Дух Святой пребывал в нем. Подойдешь к нему, заговорит он с тобой, а от него изнутри исходит благоухание. Уста его благоухали.

– А какое благоухание?

– Как от святых мощей.

– И это чувствовали все?

– Нет. Только те, кто вел добродетельную и чистую жизнь. Духовный человек понимает духовного. Пророк понимает пророка... Прочие же не различают ничего.

Этот рассказ произвел на нас сильное впечатление. Без всякого сомнения, отец Афанасий взошел на самые высокие ступени духовной лествицы.

Многие случаи свидетельствуют о том, что действия Святого Духа проявлялись в нем как умный свет ведения и откровения – нечто подобное тому, что было у пророков. Следующее свидетельство пожилого монаха, отца Софрония, из монастыря преподобного Григория лучше всего знакомит нас с этим.

«В начале моей монашеской жизни я был полон аскетического рвения и брался за многие подвиги. Я носил под одеждой железные вериги, а чтобы было неудобно спать, насыпал на постель гальку. Я думал, что этим угождаю Богу и следую примеру древних подвижников. Разумеется, я никому об этом не рассказывал. Никто не знал о моих «преуспеяниях». Даже старец. Но однажды меня посетил в моей келлии игумен.

– Ну, отец Софроний, как дела? Как ты здесь поживаешь?

– Вашими молитвами, старче. Хорошо.

– Может, ты взял на себя непосильные подвиги? Ты исхудал телом и на многие работы не годишься.

– Я не образцовый монах, старче.

– Давай-ка, чадо, посмотрим, что ты положил под тюфяк. Что я вижу? Галька! Возьми и выбрось это прочь.

– Я был поражен, – продолжал отец Софроний. – Я подумал, что обыкновенному человеку было бы невозможно узнать об этих камнях. Может быть, он знает и о веригах? Однако я не успел закончить свою мысль.

– Отец Софроний, – говорит он мне, – дай-ка я посмотрю, что ты носишь на теле... Что это такое? Сними эти цепи. От них тебе не будет никакой пользы».

В тот момент новоначального монаха охватил священный трепет. Он понял, что со старцем совершилось нечто чудесное, что тот – не от мира сего. Дух Утешитель пребывал в старце, являя ему безвестная и тайная⁵⁷. Отец Софроний и раньше любил и уважал старца, теперь же стал особенно почитать его. На нем почивала и в нем явно действовала благодать Святого Духа.

Спустя много лет, когда отец Афанасий уже готовился к переходу в мир иной, отцу Софронию снова довелось увериться в прозорливости богоносного старца. Он навестил старца в монастырской больнице, где тот пребывал под опекой медбрата, отца Артемия. Рядом с койкой находились различные вещи, принадлежавшие старцу, и среди них прекрасный будильник с мелодичным звоном. Старец собирался раздать эти предметы монастырской братии как благословение. Будильник этот привлек внимание отца Софрония, и он подумал: «Вот бы старец подарил его мне».

Но в то же мгновение отец Афанасий повернулся к нему и самым обычным тоном сказал: «Не думай об этом. Я обещал будильник отцу Артемию».

Таинственный соловей, который жил в сердце отца Афанасия, не уставал издавать пророческое пение. Те, кому доводилось его услышать, восхищались им. Они испытывали неизведанное волнение. Отец Софроний был лишь одним из многих, переживших такие трепетные мгновения. Настало время привести и другие удивительные свидетельства, способные еще более явственно подчеркнуть духовную силу этого святого мужа.

* * *

Слова, которые произнес Илия, огненный пророк Ветхого Завета: «Ревнуя поревновах по Господе... Вседержители»⁵⁸ – могут быть отнесены ко многим святогорским монахам. В тяжкую годину, когда вера и традиция Православия подвергались серьезным испытаниям, Афон являл своих ратников, исповедников и мучеников. Однако, надо признать, случалось и так, что ревность некоторых святогорцев, если она соединялась с неопытностью, неумеренной пылкостью, недомыслием, причиняла вред и им самим, и всей братии. Писание гласит: «Не уклоняйся... ни направо, ни налево, дабы поступать благоразумно во всех предприятиях твоих»⁵⁹. Отец Е., монах из Григориата, одержимый ревностью не по разуму, решил покинуть свою обитель. Поводом к этому было посещение монастыря архиереем – сторонником календарной реформы – и совершение последним литургии. И вот ночью отец Е. потихоньку собрал свои вещи, спустился из окна по веревке и оказался за монастырскими стенами. Но тут он спохватился, что забыл в келлии самое главное – молитвослов, без которого не мог обойтись. Тогда он спрятался в кустах над двориком перед входом в монастырь и стал ждать, когда на рассвете откроют ворота: книгу надо было забрать во что бы то ни стало.

В урочное время ворота открылись, и несколько человек вышли на послушания. Отец Е. видел всех, оставаясь незамеченным. Вот вышел и сам игумен. Спокойно и уверенно он направился в сторону притаившегося беглеца. Дойдя до того самого места, над которым сидел монах, он остановился и, подняв голову, громко произнес: «Отец Е., спускайся вниз. Быстро!»

Отец Е. онемел. Ошеломленный, потрясенный и пристыженный, он без всяких возражений послушно спустился вниз. В тот момент ему стало ясно, что старец обладает сверхъестественным даром. В раскаянии вернулся он в свою келлию.

* * *

Пророческий глас отца Афанасия звучал тогда, когда это было необходимо. Господь знает, когда и при каких обстоятельствах Ему необходимо вмешаться и помочь Своим духоносным рабам действием благодати. У каждого такого действия есть определенная цель: духовная поддержка подвижника, укрепление его веры, воспламенение его божественного устремления. Это становится ясно из двух нижеследующих эпизодов.

Молодой студент-медик по имени Панайотис Михас (будущий архимандрит и игумен Виссарион) оставил родных, учебу, мир и направил ковчег своей души в гавань Святой Горы Афон, а точнее, в монастырь святого Григория. И вот он поднялся по мощеной дороге и приблизился к вратам обители. Перед ним предстал почтенного и благообразного вида монах, который смотрел на него светлым взором. Юноша никогда прежде этого монаха не видел, никогда с ним не говорил и, разумеется, не знал, что это игумен монастыря отец Афанасий. Но тот приветствовал приблизившегося юношу сердечно, будто старого знакомого: «Здравствуй, Панайотис! Добро пожаловать, чадо мое, в нашу обитель. Давно жду тебя. Добро пожаловать».

Юному Панайотису не приходилось в жизни встречать прозорливых людей, и он был глубоко взволнован происшедшим. Священный трепет охватил его. Он видел живое олицетворение самых возвышенных своих мыслей о монашестве. Буря сомнений и сожалений о покинутом мире, которую возбудил в нем враг, тотчас сменилась покоем и воодушевлением. Сам Бог сверхъестественной печатью утвердил его решение. И он был исполнен радости, что отрекся от падшего мира ради целомудренной и чистой жизни монаха.

* * *

Как-то старец с Керасьи – местности, расположенной на склоне горы Афон выше Кавсокаливии, – послал своего ученика отца Симеона в Григориат за просфорами для совершения Божественной литургии.

Старец не видел в этом поручении никакой иной цели. Господь же уготовил для ученика нечаянную радость: ему открылось окно в мир Божией благодати, дабы он понял, что подвиги монахов увенчиваются небесными дарами.

Поднимаясь от гавани к монастырю, отец Симеон обдумывал план своих действий. Сначала он найдет игумена Афанасия и расскажет ему о просьбе старца. Получив благословение, нужно будет затем найти монаха-просфорника и взять у него потребное количество просфор. Так он предполагал. Но вышло по-иному.

У ворот монастыря керасийский монах встретил самого игумена. Тот держал в руках какую-то вещь. Игумен остановил посланца и сказал: «Возьми, чадо! Это просфоры, за которыми послал тебя твой старец».

Отец Симеон остолбенел. Он встретился с непостижимым. Он понял, что Афон по-прежнему взращивает святых людей, исполненных Божественного света. К своему старцу он вернулся духовно преображенным. В книге его жизни это событие стало золотой страницей. Он вспоминал его с благодарностью и благоговением.

* * *

8 мая 1930 года, утром, после Божественной литургии, игумен монастыря святого Григория беседовал с новоприбывшим двадцативосьмилетним человеком. Это был моряк из Пирея. Сильный духовный порыв привел его на Святую Гору. Он поведал старцу всю свою жизнь и просил принять его в монастырь.

... С тех пор прошло сорок пять лет. Пирейский моряк стал монахом-григориатом. Позднее этого монаха перевели в соседний монастырь, чтобы помочь ему устроиться получше. Ему пошел уже семьдесят третий год. Святой образ отца Афанасия по-прежнему живет в его памяти. Он во всех подробностях помнит ту первую свою беседу со старцем. Все, что тот говорил тогда о его характере, о складе ума, о трудностях, ожидающих его в монашестве, о том, как сложится в будущем его жизнь, – все было верно. Все эти слова в точности исполнились. И он все вспоминал меткое замечание старца: «Вы, моряки и рыбаки, привыкли к приволью, вам будет не так-то просто приспособиться к укладу монастырской жизни».

«Сердце милующее, – пишет мудрейший авва Исаак Сирин, – возгорение сердца у человека о всем творении, о человеках, о птицах, о животных, о демонах и о всякой твари. При воспоминании о них и при воззрении на них очи у человека источают слезы от великой и сильной жалости, объемлющей сердце. И от великого милосердия умиляется сердце его, и не может оно вынести, или слышать, или видеть какого-либо вреда или малой печали, претерпеваемых тварию. А посему и о бессловесных, и о врагах истины, и о делающих ему вред ежечасно со слезами приносит молитву, чтобы сохранились и очистились, а также и о естестве пресмыкающихся молится с великою жалостию, какая без меры возбуждается в сердце его по уподоблению в сем Богу».

«Возгорение сердца о всем творении!» – это великие слова. Кто может возвыситься до этого? Кто может достичь такой меры доброты, чтобы испытывать сострадание даже к бесам? Отцу Афанасию, однако, были ведомы эти недосягаемые вершины. Легкие его души глубоко дышали божественным воздухом рая. В мире его чувств звучали нежнейшие мелодии любви.

Многие подробности его жизни говорят об этом. Они приводят на ум подобные же эпизоды из жизни великих святых. В первую очередь вспоминается житие славного отшельника из Геликона, преподобного Луки (X в. по Р. Х.), который кормил птиц, оберегал змей, защищал от охотников оленей, приручал диких зверей, жил в ладу с ядовитыми гадами и простирал свою небывалую любовь на все Божии создания.

Однажды к обрывистым прибрежным скалам с юго-восточной стороны Григориата спустилась косуля, стремительная, как стрела, и гонимая смертельным страхом. Несколько мирян из тех, что были заняты на монастырских работах, заметили ее высоко в горах и, схватив ружья, стали с собаками травить бедняжку. Чтобы уйти от облавы, ей оставалось лишь одно – мчаться вниз, и загнанное животное с разбегу низринулось в море и поплыло от берега. Однако охотники не унялись. Они понеслись к причалу, отвязали лодку и налегли на весла, догоняя косулю. Километрах в двух от берега они ее настигли. Возвращаясь с добычей, охотники предвкушали лакомую и сытную трапезу, озабоченные уже тем, как бы поскорее зарезать и зажарить косулю.

Тем временем о происшествии сообщили отцу Афанасию. Он немедленно оставил все свои дела и, как если бы произошло что-то в высшей степени серьезное, поспешил к причалу. И для чего понадобилась такая поспешность, такой живой интерес? Лишь для того, чтобы успеть спасти жизнь пойманному животному и отпустить его на волю. Поистине в этом человеке билось сердце, горящее любовью ко всему творению.

Но хорошо – косуля. Это – прекрасное и благородное животное. А лисы? Неужели и к ним необходимо такое же отношение?

Напротив монастыря, на равнине, обращенной в сторону Симонопетра, расположены виноградники Григориата. При них всегда находился отец Иоанникий, который нес послушание виноградаря, стараясь изо всех сил исполнять его исправно. Помимо всего прочего, в обязанности его входила охрана виноградников от вредителей, таившихся в зарослях кустарника, – тех самых вредителей, что упомянуты и в Писании: «Имите нам лисы малыя, губящия винограды»⁶⁰.

Человек предприимчивый и энергичный, отец Иоанникий вступил в решительную борьбу с лисами. Он ставил на них специальные железные капканы, ловил их, убивал и сдирал с них шкуры. Все это он делал совершенно спокойно, с сознанием хорошо исполняемого долга.

Отец Афанасий ничего не знал об этих «подвигах» своего подчиненного, но как только узнал, то всей душой воспротивился им. Для него невыносима была сама мысль о такой жестокости. Убивать животное, пойманное в железную ловушку! Снимать с него шкуру! Жутко! Пойманное животное бьется в капкане, а потом его убивают и сдирают шкуру! Не страшно ли это? И все это делает монах – человек, который облекся в ангельский образ! Этому надо положить конец! Тонкий слух отца Афанасия не мог допустить такого диссонанса, а потому он вызвал к себе виноградаря для наставления. «Чадо, – сказал он, – найди другой способ защиты от лис. Развесь жестянки и колоти в них или еще что-нибудь придумай, но железные капканы больше не используй. Монаху не подобают такие жестокие и мучительные приемы».

Пусть лисы. Но вот – совсем другой род животных. Здесь нам придется высказать одну мысль, хотя и неожиданную, но согласную с образом мысли святых. Диких и опасных зверей принято уничтожать – так думает большинство людей. Святые же судили иначе.

Время от времени отец Афанасий посещал Вултисту, подворье монастыря святого Григория. Это красивейшее место, с высоты которого можно увидеть даже Фессалийскую равнину, а на ней – сверкающие воды рек Аксиоса и Альякмона. Как-то раз, когда отцу Афанасию довелось быть на подворье, тамошние работники обратились к нему:

– Старче, мы хотим удивить тебя. Ты сейчас увидишь нечто диковинное.

– Что же это за диковина?

– Дело в том, что мы поймали в лесу двух маленьких волчат. Решили их пока не убивать, а сперва показать твоей святости.

Старец в самом деле видел волчат впервые и с любопытством разглядывал двух маленьких хищников. Он подивился тому, как прекрасна их стать, их длинные ноги, мускулистые шеи, сильные головы, чуткие уши... Они боялись незнакомой обстановки. Отец Афанасий почувствовал к ним приязнь и сострадание. Он пожалел зверят и умильно приласкал их. Подумал старец и о том, как, должно быть, страдает их мать. Наконец, он обратился к работникам со словами, которых никто из них не ожидал:

– Послушайте меня. Не мучайте, не губите их. Отпустите на волю, пусть они вернутся в свое логово. Мать их скорбит, зовет и ищет детей.

* * *

Чувствуя любовь отца Афанасия, дикие животные отвечали ему добром. Они были послушны ему, о чем мы узнаем из следующего рассказа.

На монастырском кладбище, которое часто посещал отец Афанасий, жила большая змея. Встречи их были дружелюбны. Они никогда не мешали друг другу. Но так было не со всеми. Например, диакон Пахомий, которому полагалось регулярно посещать кладбище, чтобы зажигать лампады, был от природы человеком несмелым, и при виде змеи ему становилось плохо. Ее появление заставляло его не просто дрожать от страха, но и обращаться в паническое бегство. Все жалели его.

Когда об этом узнал отец Афанасий, то он успокоил монаха, заверив его, что грозное пресмыкающееся скоро покинет кладбище.

Так и вышло. Больше отец Пахомий змею не встречал. Он был очень рад что избавился от ее страшного соседства, однако ему не давал покоя вопрос: каким образом старец изгнал змею? Повелел ей уйти? Помолился об этом? Неизвестно. Главное, что змея исчезла, а как и почему – осталось тайной.

Близкая взаимосвязь между святыми и Божиими тварями, даже дикими зверями и пресмыкающимися, свидетельствует о великой истине – о том, что в душах святых живет Творец. Когда душа связана с Творцом узами любви, тогда те же узы связывают ее и с тварями. Потому что первое есть основание второго, по слову святого автора «Лествицы».

Еще в то время, когда отец Афанасий был простым иеромонахом, слава о нем разнеслась по всей Святой Горе. Когда же он взошел на игуменское место, свет ее распространился намного дальше.

Многие приезжали в монастырь святого Григория только ради того, чтобы познакомиться с отцом Афанасием. Многие искали его духовного совета, иные же стремились исповедаться. На исповедь к нему шли не только святогорцы, но также духовенство и миряне из других мест. До самой своей смерти отец Афанасий очищал и омывал несметное число человеческих душ в купели покаяния. На исповедь стекалось такое множество народа, что монастырь вынужден был принимать меры, чтобы хоть немного оградить его покой.

С необычайным почтением относились к нему особы, занимавшие высокие посты в Церкви и государстве.

Архиепископ Хризостом Пападопулос, хотя и не был лично знаком с отцом Афанасием, высоко чтил его и не упускал возможности передать ему приветствия и поклоны, а также попросить его благословения и молитв.

Король Греции Георг II во время посещения Святой Горы два или три дня провел в Григориате. Там он познакомился с отцом Афанасием и был поражен его высокой духовностью. Рассказывают, что он не только часами беседовал со старцем, но и исповедовался у него. О глубоком уважении, которое питал к старцу король, говорит следующий факт.

Владыка Дионисий, назначенный митрополитом Иериссы и Святой Горы, принял посвящение в сан в присутствии короля Георга. Тот напутствовал его: «Когда прибудешь в митрополию, обязательно посети Григориат на Святой Горе и познакомься с иеромонахом Афанасием. Поцелуй ему руку от моего имени. Я думаю, ему нет равных на земле. Это достойнейший человек, исполненный великой святости и смирения».

Действительно, митрополит Дионисий, чьей духовной родиной был Афон, посетил монастырь святого Григория и встретился с отцом Афанасием, который к тому времени уже оставил игуменское служение. Он почтительно приложился к руке старца, передавая приветствие короля. Отец Афанасий, в свою очередь, со смирением простого верующего поцеловал руку митрополита.

В другой раз, когда отец Афанасий был уже в весьма преклонном возрасте, в монастырь приезжали представители Патриаршего Экзархата и упорно добивались встречи с ним. После настойчивых уговоров старца Виссариона отец Афанасий согласился выйти к ним из своей келлии. Епископы с почтением целовали руку старца. Митрополит Илиопольский, глава Экзархата, принялся складывать в его честь хвалебную речь:

– Мы столько слышали о Вас и так хотели увидеть Вас. Мы так рады. Вы святой человек. Благословите нас...

Отец Афанасий, скрестив руки, молча пережидал эту бурю похвал. Наконец он произнес лишь одно:

– Я недостоин.

Затем он поклонился им, простился и ушел в свою келлию.

С годами отец Афанасий становился все более внутренне сосредоточенным и благоумиленным. Умиление это было столь велико, что слезы лились из его глаз при одном упоминании имени Христа или какого-либо события Его земной жизни. Самоуглубление старца достигло крайней степени. Он старательно избегал общения с посетителями и все крепче замыкал уста, дабы не утратить сокровище молчания.

Тому, кто достиг безграничной любви к Богу, необходимо тихое место для непрерывной молитвы. Таким местом была для отца Афанасия его келлия. Освободившись от обязанностей игумена, он сделался старательным искателем духовного жемчуга в том море безмолвия, которое даровал ему Бог.

В келлии он пребывал постоянно, исключая время церковных богослужений и трапез. Но, когда позволяла погода, он посещал еще два излюбленных места. В утренние часы он шел к востоку – в сад, где был маленький грот, образованный двумя скалами и окруженный оливами. Отсюда открывался вид на бескрайний простор Эгейского моря, а с берега, отстоявшего метров на сто, доносился сюда шум прибоя, извечно перекатывавшего прибрежную гальку. В послеполуденное время он шел на север – к большому ущелью над монастырской пристанью. Здесь он устроил себе седалище, положив на два камня доску. В этих уединенных уголках он пережил священные мгновения. Но именно келлия оставалась главным полем брани, где проходили его последние духовные сражения. Здесь он размышлял о смерти, о тщете преходящей жизни. Здесь совершались его последние духовные восхождения.

Всякий, кто проходил мимо келлии отца Афанасия, ощущал, что там происходит общение с Богом. Старец не мог насытиться молитвой. Он также размышлял над духовными книгами, но на первом месте оставалась молитва. Ум его, воспаряя ввысь, переживал красоту духовного мира. Душа его погружена была в «чистые, по слову священномученика Дионисия Ареопагита, в Боге сокрытые, не постижимые разумом благоуханные красоты». Сладость келлии, о которой говорят святые отцы, была его достоянием. При виде отца Афанасия внимательный человек сразу же понимал, что перед ним тот, кто постиг в совершенстве мир Божий.

* * *

Каждому монаху положено ежедневно совершать по четкам определенное число молитв и поклонов. Это так называемое правило. Отец Афанасий, столь преданный молитве, также и в этом превышал обычные рамки. По крайней мере, около трех лет он выполнял больше, чем предписывалось правилом. «Лечь спать можно и позже. Почему не читать большее правило, пока я в состоянии?» – говорил он.

Его любовь и благоговейное почитание Пресвятой Богородицы были безграничны. Каждый день в келлии раздавалось: «Радуйся» – старец читал акафист в Ее честь. Он часто прикладывался к иконе Богоматери, украшавшей его бедную келлию, и совершал перед нею поклоны. Он целовал ножку Младенца Иисуса и руку Пречистой. И сегодня входящие в келлию отца Афанасия видят на иконе следы его целования.

И с другими иконами Матери Божией отца Афанасия связывали священные узы. В одной из его записных книжек есть такие строки: «В возлюбленном нашем монастыре, в храме, во время служб я пребываю перед сладчайшей иконой Богородицы, Которая на ней, как живая, только что не говорит, а взгляд Ее, ласковый и в то же время серьезный, повсюду следует за вами. О, как я люблю созерцать святые иконы! Я дерзаю думать, что передо мною Сама Богородица».

Он так высоко ценил акафист Пресвятой Богородице, что не совершал постриг, если будущий монах не знал его наизусть. В его рукописях есть выписки из духовных книг, содержащие рассуждения о важном значении песнопений акафиста. Вот некоторые из них:

«...Приучайтесь читать акафист Ей с превеликим благоговением и со временем увидите, сколько радости получите – такой, которую никогда не испытывали. Но вкусите и видите⁶¹. Не ждите, что увидите это сразу: ведь и виноградная лоза, которую только что посадили, не тотчас вырастет и даст гроздья. Со временем вы соберете спелый и сладкий виноград».

«Стучитесь постоянно в двери Ее материнского милосердия и человеколюбия стуком акафиста и других песнопений, прославляющих Ее... и найдете помощь и заступление не только в сей привременной жизни, но и в час вашей смерти».

Келлия отца Афанасия поистине соделалась раем. Когда в случае надобности отцы стучались к нему в дверь, а он открывал им, его видели неизменно в слезах и сияющим от божественной радости. Если же ему сообщали, что его хотят видеть посетители, то он старался уклониться от встреч. Тихое и безмолвное житие в келлии было ему дороже всего. И он вполне мог бы воззвать словами преподобного Симеона Нового Богослова: «Оставьте меня одного заключенным в келлии. Отпустите меня с одним Человеколюбцем – Богом... Никто пусть не стучится (ко мне) в дверь и не подаст голоса...»

Автор этих строк удостоился особой милости Божией встретиться с отцом Афанасием за три года до его кончины. Посетив скит святой Анны, я на обратном пути зашел в Григориат, ища встречи со старцем. После настойчивой моей мольбы он согласился принять меня.

Признаюсь, я с первого же взгляда был поражен сиянием, исходившим от его лица. Я видел перед собою святого, который, казалось, явился к нам из других времен. Это был высокий худой человек, седовласый, но с глазами ребенка. Он явно достиг духовной зрелости. Он принял меня и беседовал со мной с большой любовью. Духовная его зрелость была очевидна. Мы беседовали минут двадцать, и все это время глаза его были опущены долу. Не помню, взглянул ли он на меня хотя бы несколько раз.

– Старче, наставь меня, так как я новоначальный клирик, живу в миру и крайне нуждаюсь в духовной помощи, – попросил я.

– Здесь, на Святой Горе, есть достойные люди, обладающие духовной мудростью. Если ты посетишь их, то обретешь большую пользу, – ответил он.

– Кто, по-твоему, может помочь мне, старче?

– Если ты пойдешь в скит святой Анны и на Катунаки, то найди там отца Даниила. Это многоопытный человек, долгие годы он был на послушании, и ты многое можешь почерпнуть от него.

По своему смирению и по любви к безмолвию отец Афанасий в последние годы имел обыкновение рекомендовать всем, искавшим у него совета или возможности исповедоваться, обращаться к другим избранным святогорским отцам.

– Старче, – ответил я, – я как раз возвращаюсь из скита святой Анны. И вот теперь, направляясь в мир, прошу у тебя хотя бы малой духовной милостыни.

При этих моих словах он на мгновение задумался, а затем ласково и кротко стал говорить:

– Раз Бог сподобил тебя стать клириком, то стремись участвовать в Божественной литургии всей душой. Клирик, когда служит, должен проникаться сознанием, что в нем самом горит лампада. И пламя этой лампады нужно поддерживать до следующей литургии. От первой и до последней своей литургии тот, кто служит, обязан сберечь эту неугасимую лампаду. И будь внимателен. После литургии удались куда-нибудь и в тишине постарайся пережить то, что она дала тебе. Избегай разговоров и никогда не смейся после Божественной литургии.

На этом беседа была закончена. Старец поднялся и тепло простился со мной. Я поцеловал его руку, и мы расстались.

– Да хранит тебя Христос, – были его последние слова.

Я был осчастливлен и небесной этой встречей, и бесценными советами старца.

* * *

Когда отца Афанасия спрашивали о достоинстве монашеской жизни, он отвечал: «Монашеская жизнь есть самый большой дар Бога человеку».

* * *

Тому, кто жаловался на боль или плохое самочувствие, он говорил: «Через болезнь Христос тебя посещает, чадо мое».

* * *

Добродетель милосердия была присуща ему в высшей степени. Своих преемников в игуменском служении он напутствовал: «Игумен должен быть милостивым, таким, каким был святитель Николай, и помогать всем, кто ищет помощи в монастыре. И Бог его никогда не покинет, но позаботится, чтобы был достаток во всем».

* * *

Всей душой возлюбил он дух незлобивости и кротости и прилагал особые усилия, чтобы вселить его в своих подопечных. Он прибегал и к поэтическим опытам и свои стихи, посвященные святой кротости, давал для прочтения монахам. Один монах-григориат, подвизавшийся на подворье в Вултисте, получил от него такое стихотворение:

Насколько это сладостно –

быть кротким человеком!

Пускай меня обидели,

К чему бранить другого,

Как будто ссора кончится,

Коль брань затеять снова?

Обидчик распаляется,

Я тем же отвечаю,

И сам такому ж варвару

Себя уподобляю.

При виде этой ярости

Мне лучше воздержаться,

Ее успокоения,

Не злобствуя, дождаться.

А после речью кроткою

Я обличу пороки,

И брат меня послушает

Без брани и упреков.

Одному из духовных чад, оставившему мир ради монашеской жизни, он писал: «...Превосходно, что ты благополучно прибыл в духовную гавань Богородицы. Для преуспеяния в угодной Богу монашеской жизни необходимо заложить фундамент и хорошие основы. Первооснова же – жизнь вдали от родного дома, и ее ты уже заложил...» (14.05.1931).

* * *

Приводим отрывок из письма молодому ученому, с которым у отца Афанасия существовала тесная братская связь:

«Брат во Христе, сердце мое исполнилось радости и веселья при известии о получении Вашего диплома.

Посоветовать же в меру моих сил и смиренного моего понятия могу следующее: не предавайте забвению слова Господа: „...без Мене не можете творити ничесоже»⁶²».

* * *

Следующее высказывание, также взятое из письма, показывает способность отца Афанасия постигать тайны человеческой души:

«Эта болезнь, чадо мое, вряд ли телесная, потому и врачи не очень-то помогли. Думаю, что причина ее сокрыта в сердце Вашем...».

* * *

Молодой монах-григориат отец Андрей нес послушание на подворье в Вултисте, и его духовное общение со старцем по необходимости осуществлялось путем переписки. Послушник сообщал о своих немощах, старец же посылал ему целительные рецепты.

«Потщись, чадо, – писал он в одном из писем, – приобрести в жизни своей простоту, доброту, благоразумие, постоянную молитву, мужество, любовь нелицемерную, целомудрие, скромность. Будь милосерден, сострадателен к нищим. Постигай безмолвие, терпение. Не злословь. Не обижай никого. Приобретай смирение, изживай тщеславие и гордость, дабы прославил тебя Господь перед ангелами и святыми ».

Здесь мудрый старец напоминает опытного проводника в горах, который указывает любознательному юноше те священные вершины, которые станут путеводными в его жизни.

* * *

Отец Феоклит, монах из Дионисиата, с волнением вспоминает духовное признание отца Афанасия: «Как чудесно, отец Феоклит, пробудиться в полночь и начать службу, возглашая медленно-медленно: „Свя-тый Боже, Свя-тый Креп-кий, Свя-тый Без-смерт-ный, помилуй нас...“».

«Когда он произносил эти слова, – продолжал отец Феоклит, – то на лице его было такое выражение, будто он пребывал в мире духовно избранных. Избавленный от угрызений совести и чувства вины, спокойный и отрешенный, он возносился в вышние сферы и увлекал за собой своего собеседника».

Монашеское жительство есть некая середина между жизнью временной и жизнью вечной. Монах живет земной жизнью, вкушая отчасти и жизни Неба.

Монаху, который самоотверженно следует подвижническим путем и терпеливо выносит зной дневной и холод ночной⁶³, Господь посылает божественные утешения и радости небесные, как утверждают и святые отцы. Преподобный Никита Стифат говорит, что такой монах «сподобляется Божественных откровений и видений и исполняется света и мудрости в той мере, в какой усиливается в нем изнеможение от борений».

Многое свидетельствует о том, что Бог и отца Афанасия благословил такими дарами. Мы уже говорили, каким он был в святом алтаре.

Некоторым отцам удалось выведать у него, что, когда ум его полностью погружался в молитву, он не раз слышал сладчайшее небесное псалмопение, подобного которому нет на земле.

Отвечая на настойчивые просьбы отцов, он вынужден был однажды признаться, что видел временами «разные таинства», но какие именно; он никому не открывал.

Однажды в соборе он сподобился лицезреть небесную покровительницу монастыря преподобномученицу Анастасию, чрезвычайно им почитаемую. Она предстала перед ним молодой, в монашеском одеянии, с выражением несказанной радости и кротости на лице.

Как-то раз в храме во время всенощной братия видели, как он вышел из своей стасидии, пал на колени и поклонился до земли. Все удивились, так как в это время по чину коленопреклонение и поклоны не полагались. Когда же он поднялся, заметили, как невиданно преобразилось его лицо. Что же произошло? Никто не смог узнать; И только в конце жизни, отвечая на настоятельные просьбы игумена Виссариона, рассказал: «Чадо мое, коль скоро ты так упорно выспрашиваешь, я отвечу тебе. Не знаю, открыты или закрыты были у меня глаза, только я увидел тогда Матерь Божию, Ширшую небес⁶⁴, исполненную славы и несравненного величия. Священный трепет охватил меня, и я пал ниц перед Нею».

Вот так, спустя столько лет, узнали братия, отчего он заставил их так изумиться на той всенощной. Спустя столько лет и после настоятельных просьб!

Подобное известно нам и из Священного Писания: только через четырнадцать лет после происшедшего поведал апостол Павел о том, как он восхищен был до третьего неба⁶⁵.

Те же, кто с готовностью перечисляют видения, которые якобы открыл им Бог, несомненно находятся в состоянии прелести.

В 1949 году отец Афанасий был прикован к постели тяжким недугом. Сильно обострился артрит, мучивший его в последние годы. Встревоженные братия хотели отправить его на лечение в Фессалоники, но он отказался. Старец терпеливо переносил мучительные боли, и с лица его не сходило спокойное, благостное выражение. Братия же то входили к нему в келлию, то снова выходили, с беспокойством следя за развитием его болезни.

Отец Афанасий отказывался от помощи врачей и от лекарств, не признавал ни хинина, ни банок, которые применялись в то время. Он смотрел на это со своей, высшей, точки зрения. Никогда не просил он, чтобы ему готовили пищу отдельно, без соли, но ел то, что подавали за трапезой, хотя это было вредно при артрите. Врача, диету и лекарства заменяли ему молитва и частое причащение Святых Христовых Таин.

Обострение болезни пришлось как раз на Великую Четыредесятницу. Отцы настаивали, чтобы старец не постился, так как был крайне истощен. Но он не согласился, лишь попросил почаще причащать его.

Состояние его не улучшалось. Настал канун Субботы Акафиста. Отец Афанасий, который, невзирая на жестокий недуг, еженощно вставал и пел акафист Пречистой, выглядел бодрым. Он готовился к Святому Причастию. «Всю ночь буду молиться Пречистой, – сказал он братии. – Утром приду на соборную литургию, причащусь, а там можно и умирать. Но, может быть, Небесный Хлеб сотворит чудо».

Отцы отнесли его в храм, где он не был уже долгое время. Во время святого причащения его подвели к Святой Чаше, и он принял Святые Дары.

Надежды не обманули его. Святая Евхаристия стала ему «в радость, здравие и веселие». Здоровье его поправилось, жизнь вошла в привычную колею. Хлеб Жизни совершил чудо.

В 1951 году отец Афанасий снова слег. Он почувствовал, что силы покидают его, и попросил совершить над ним Таинство Елеосвящения. После принятия Таинства он решил раздать братиям, находившимся при нем, свои вещи в знак благословения. И каждый получил на память что-то из его келлии. «Желаю вам достичь благого рая, – говорил он им. – Там наше вечное жилище. Здесь мы временно».

Позже он передал игумену чемодан с книгами. У себя он оставил только «Лествицу» и «Благоделателя»⁶⁷. Оставил также епитрахиль – на случай, если найдутся силы принять у кого-то исповедь.

Но не пришло еще время отшествия старца. Господь даровал ему еще два года жизни. «Слава Богу! – возрадовались братия. – Он до времени оставил с нами батюшку».

Много раз отец Афанасий бывал при смерти, но в последний момент кончина его отлагалась. Но теперь круг его жизни завершался. В декабре 1953 года, когда ему исполнилось уже восемьдесят лет, старец сильно занемог. На Рождество он был не в силах пойти в церковь. Все говорило о том, что он покидает землю.

Последние его дни были поистине святы. Он отказался от всякой пищи и принимал лишь Святые Дары. Ум и сердце его были погружены в молитвенное созерцание. Время от времени он воздевал руки и благословлял, как будто по совершении Божественной литургии.

Спустя два дня после Рождества Христова он попросил отца Артемия, чьим послушанием было попечение о престарелых, позвать к нему всю братию. Он хотел в последний раз проститься с ними, ибо уже знал, что конец близок. Вскоре все собрались. Перед братиями был их духовный отец, их старец, который для них являл собою светоносный столп и «наставника божественной жизни, как для кормчих – вечное сияние звезд», по слову святителя Григория Нисского. И теперь, когда они видели, что старец покидает их, глубокая скорбь запечатлелась на их лицах.

– Старче, – произнес дрожащим от волнения голосом игумен, – если ты обретешь дерзновение пред Господом, а это вне всякого сомнения, то не забудь о нас.

– Если обрету, то никого из вас не забуду и помяну всех вас.

Братия стояли в скорбном волнении, с трудом сдерживая рыдания и превозмогая душевную боль.

– Так простимся же, братия, – проговорил лежащий на одре болезни старец.

Все поочередно обнимали его, прощаясь с ним.

– Благослови нас, старче.

– Да сподобит вас Господь доброго рая!

– Доброй тебе встречи на небесах.

На следующее утро после Божественной литургии старец почувствовал себя лучше и смог немного позаботиться о себе. Он встал, умылся, привел себя в порядок, а одежду, которую сменил, отдал отцу Артемию со словами:

– Мне это больше не понадобится. Распорядись по своему усмотрению.

Один из самых молодых монахов, видя, что старцу лучше, не упустил возможности исповедаться у него и спросить совета по своим духовным нуждам. Он даже дерзнул задать вопрос:

– Старче, как ты узнал о близкой кончине?

– Чадо мое, я уйду сегодня вечером. Это верно. Но не спрашивай, как я об этом узнал.

После полудня он позвал игумена.

– Через несколько часов, до или после повечерия, я уйду. Пекись усердно о братии, и Пресвятая Богородица не оставит тебя. А теперь иди и принеси Преждеосвященные Дары, чтобы причастить меня.

Затем он обратился к отцу Андрею, который облачал умерших:

– Отец Андрей, тебе не надо меня переодевать. Я приготовился сам. Похорони меня, в чем я есть.

Когда вошел игумен с Преждеосвященными Дарами, старец проговорил слабым голосом: «Вечери Твоея Тайныя днесь, Сыне Божий...». Это были последние его слова. После святого причащения старец предался молчанию и молитве. Часто он возводил взгляд горе и как будто что-то шептал. Воздевал он и руки и несколько раз благословлял священническим благословением.

Близился вечер. Старца стало знобить, тело его начало холодеть. Было ясно, что великий момент близок.

После повечерия братия собрались вокруг него. Все горячо молились со слезами на глазах и четками в руках. Зрелище это напоминало икону, изображающую кончину преподобного Ефрема.

В эти минуты лицо его стало необыкновенно спокойным и просветленным. Оно озарилось каким-то янтарным светом. То было приближение небесного блаженства. Руки его были безжизненны, но он приподнял их, скрестил на груди. Закрыл глаза. И через малое время в неземной тишине с миром предал дух свой в руки Божии.

Душа его отлетела на небо так тихо, что никто не заметил этого мгновения. Тихое и безмолвное житие его увенчалось тихой и мирной кончиной.

* * *

Смерть не изгладила образ отца Афанасия из сердец его учеников. Наоборот, он стал для них еще более дорогим и светлым. Много раз в сновидениях являлся им незабвенный и досточтимый его лик.

Одни видели его светоносным среди чудного света, другие – восседающим на некоем почетном месте, третьи – совершающим Божественную литургию в прекрасном облачении в величественном храме. Иным же он действенно приходил на помощь в затруднительных обстоятельствах. Благословенные видения, благодатные дары.

Можно ли предать забвению этот образ?! Блаженный отец Афанасий, без сомнения, был сосуд злат исковая, украшен всяким каменем многоценным⁶⁸. Свет драгоценных камней добродетелей и благодатных даров старца да подвигнет каждого, кто прочитал это его жизнеописание, на духовные победы, подобные тем, что были одержаны приснопамятным святогорцем.