Глава 3. От «Плавания». к «Путешествию»

Господь царствует: да радуется земля;

да веселятся многочисленные острова...

Пс. 96.1

История создания «Плавания святого Брендана» («Navigatio Sancti Brendani»), как и многие литературные события раннего Средневековья, полна загадок и противоречий, хотя бы уже оттого, что никаких документальных свидетельств о времени создания и авторстве не сохранилось. Единственным ключом остаётся сам текст, точнее, некоторые из его деталей, при сопоставлении которых можно кое-что прояснить. Если безымянный литератор жил на континенте, то ему должны были быть хорошо знакомы не только все своды ирландских житий, но также сама история, география и фольклор Зелёного Острова. В наиболее ранних латинских рукописях «Плавания», датируемых X веком и хранящихся в Британском Музее, текстологи обнаружили большое количество ибернизмов и островные привычки письма. Не скрывая восхищения перед великим святым из Клонферта, автор вплетает различные эпизоды в одно непрерывное повествование, при этом демонстрируя своё классическое образование, эрудицию и художественный вкус. Таким человеком мог оказаться, скорее всего, учёный-монах. И среди существующих версий, которых немного, наиболее убедительная указывает на знаменитого Скоттигену (Episcopus Scottigena), который, спасаясь от норманнов, прибыл на континент в первой половине X столетия и оставил множество трудов на латыни. Его имя связывают с ирландской колонией в Лаоне (Laone) и считают Скоттигену другом, учителем и советником архиепископа Бруно, а позднее – наставником герцога Лотарингии в Трире. Но предположение подобного рода будет оправдано, только еслисогласиться с датировкой «Плавания», отсылающей к X веку. Исследование текста при этом позволяет другим учёным (например, David N. Dumville) утверждать, что его составление произошло не позднее VIII века кем-то из ирландских монахов, живших на континенте. В любом случае стоит заключить перемирие, согласно которому автор из Лотарингии был знаком с неким не дошедшим до нас изначальным манускриптом или копиями записей самого преподобного Брендана, уцелевшими после разрушения Клонферта викингами в начале XI века, а вопрос о создании «Плавания» в Ирландии оставить открытым.

В X веке Лотарингия, простиравшаяся тогда к северу вдоль берега Рейна, была той землёй, где перегрины развивали свою миссионерскую деятельность. Ими были основаны монастыри в Меце, Вердене, Перроне, Трире, Утрехте. Благодаря своему центральному месторасположению, она создала своеобразный мост между романо- и германо-язычными народами, проводником по которому были кельты-христиане. (Так Бог действует в истории человечества. В V веке до н.э. Он увёл воинственных кельтов из Европы на острова, сохранив от римского и варварского нашествия, а потом лучшие из них вернулись для проповеди Евангелия.) В созданных обителях рукописи «Плавания» неоднократно копировались и распространялись дальше по континенту. Личность святого Брендана стала настолько популярной, что в 948-м году его имя было дано новой епархии (на реке Хафель), дошедшей до нас в названии города Бранденбург.

Существует более сорока рукописей «Плавания», сделанных не только латынью, но на среднеанглийском и среднеголландском. Спустя несколько столетий о святом Брендане появляется ещё два рассказа на других национальных языках. По-своему интересен первый: «Вояж святого Брендана» (Le Voyage de saint Brendan). Он, по сути, всего лишь свободная, ничем принципиально не отличающаяся версия «Плавания». Второй текст датируется 1150-м годом, и это уже совершенно независимая история. Также неизвестный автор (в некоторых книгах онименован Бенедиктом, но установить личность документально довольно сложно) назвал своё повествование «Путешествием святого Брендана» (The Vojage of saint Brendan, далее – «Путешествие»). Он писал на среднефранкском диалекте, где-то в районе Рейнланда.

«Путешествие» существует в трёх вариантах. Среднеголландский и германский тексты сложены стихами (оба представлены двумя манускриптами), и ещё один германский рассказ – в прозе. Самый простой путь: предположить, что «Путешествие» не что иное, как свободное переложение «Плавания», и его автор ничего не знал про утраченный оригинал. Земля Рейнланд-Пфальц находится западнее современной Баварии. В 1076-м году в Регенсбург прибыл ирландский монах Марианн Скотт и основал там монастырь святого Петра. Спустя несколько лет эта кельтская обитель выдвинула свои форпосты в Нюрнберг, Вену и Киев. От Нюрнберга до места, где создали «Путешествие», даже для того времени не далеко (300–400 км), и «Плавание» было, без сомнения, знакомо франкскому автору.

Так или иначе, кроме очевидных параллелей, два текста («Плавание» и «Путешествие») обнаруживают и принципиальные различия, касающиеся структуры, атмосферы и самого содержания. В начале «Плавания» читатель видит пылкого, вдохновлённого ирландским движением перегринов, святого Брендана, который со своими монахами доверяется ветру и морю. Добровольное изгнание ради Христа и поиски Святой Земли – смысл их жизни. С непоколебимой верой в Бога, обладая даром пророчества, преподобный ведёт иноков. Здесь всё дышит аскетизмом раннего Средневековья. Часто описываются праздники, молитвы, Богослужения. Много внимания уделено труду моряка-паломника: строят корабль, заготавливают провиант, управляются с парусом и вёслами. В этом тексте, который совсем не похож на отчёт, художественно воссоздаются реалии кельтского странничества. Чудеса есть, но им уделено не так и много места. Иноки то восторженно, то с благодарностью воспринимают удивительные события как неотъемлемую часть мира. Законы природы явленным чудом не нарушаются, а расширяются. Для кельтской агиографии вообще бесчисленные отсылки к сверхъестественным событиям имели своеобразное значение. В них, как правило, показывалось, что чудеса не столько зависят от личных заслуг святых, сколько от их сострадания, любви и призывания в молитве милосердия Бога, который, видя наше желание с Ним соединиться, творит любые чудеса.

В «Путешествии» всё иначе. Начиная с завязки, автор повествует о том, как Брендан прочитал некую книгу, в которой описаны поразительные явления, воочию виденные другими на земле. Но святой отказывается поверить в то, что по воскресеньям и праздникам Иуда Искариот покидает ад для отдыха, в то, что существует мир-антипод и есть рыба-остров, поросшая лесом. Рассерженный преподобный предает книгу огню. (Может быть, речь идёт о тексте «Плавания», так аллегорически означенного.) Тогда ему является Ангел Господень с повелением отправиться в море и самому увидеть, что – правда, а что – ложь, и вдобавок восстановить сожжённый манускрипт. Брендан должен описать увиденное лично, то есть раскаяться в своём грехе маловерия, как бывало в историях со многими средневековыми грешниками. С преподобным отплывает 80 спутников. Им всем предстоит стать свидетелями чудесных событий.

При сравнении параллельных эпизодов двух текстов важными оказываются детали. В «Плавании» на рыбе-острове служилась Пасхальная Литургия и святой знал о грядущих событиях. В «Путешествии» монахи просто готовили там пищу и спасались бегством, когда зверь зашевелился. «Путешествие» оказывается более развлекательным и натуралистическим рассказом.

Религиозный символизм «Плавания» не чужд и автору «Путешествия». Но его не интересует последовательность литургических возвращений, вписанных в череду церковных праздников. В «Путешествии» есть практическая задача, но отсутствует чёткая духовная цель. Здесь Брендан – одиночка, который должен прийти к вере. Его команда напоминает статистов, спутников, несущих, прежде всего, морскую вахту. Образ святого лишён духовного первенства. Он добывает опыт для всех, тут же документируя найденное. Но в обоих текстах Брендан ищет загадочный Небесный Дом, явленный на земле, в океане. Для «Плавания» небо связано с Островом Обетованным Святым, с остатками райских садов, на чьи поиски уходит семь лет. В «Путешествии» наградой за страдания становится видение: ангелы несут души на небеса. Идея «Блаженной Земли» здесь не присутствует так отчётливо, как в раннем повествовании. Появляется нечто иное.

После посещения места блаженства Брендан «Путешествия» понимает собственное предназначение. Увидев Небо, он мечтает оказаться на родине, дома. Но не только в Ирландии, а и в Обители Отца. Преподобный в «Плавании» на Острове Обетованном Святым слышит от чудесного юноши: «Последний день странствия твоего приближается, так что ты сможешь уснуть со своими праотцами». Финальный эпизод «Путешествия» завершается так: «...девять лет... которые он провёл в изгнании, куда Бог послал его». Оба текста говорят, что по возвращении в Ирландию святой вскоре умер. Странствие по миру, совершаемое любым христианином на пути к Небесному Дому, достигло цели. Но 300 лет, что разделяют авторов «Плавания» и «Путешествия», сделали эти «странствия» довольно непохожими.

В «Плавании» дар пророчества святого Брендана оберегает его и перегринов от многих искушений. Не имеющий подобного в «Путешествии», святой борется не только с маловерием, но и с любопытством. Здесь поставлен важный этический вопрос, который обдумывал ещё блаженный Августин: «Представьте, что мы путешественники, которые имеют благословение от Бога для жизни в своих домах. В странствии мы страдаем и наше сердце болит о родине. Нам нужны корабли и лошади, чтобы вернуться в свою землю и радоваться там. Но может случиться так, что само путешествие с его кораблями и прочим займёт наше сердце, оно превратится в развлечение. Мы забудем наш дом и благословение, что давал Бог». (On Christian Doctrine. CCSL, 32) I, 4 (P. 8)

Любопытство само по себе не может считаться грехом, но из него, как, впрочем, из очень многого, способен вырасти грех. Грех любопытства. Странствие ради Христа легко помещало человека на грань любопытства, и, наоборот, греховное любопытство заставляло его странствовать. Для нас мир компактен и любые путешествия – всего лишь временная отлучка, но и они способны увлечь, стать самоцелью жизни, как любое пристрастие. Посещение центров древних и новых культур или просто прекрасных уголков планеты не навредит, скорее, наоборот. Паломничество по святым местам приносит духовную пользу. Любить природу умеет не каждый, тем более – если эта любовь основывается не только на эстетическом чувстве, но и на убеждении: «Всё видимое сотворено Богом, за каждым явлением – рука Вседержителя».

Блаженный Августин писал: «Трудом святых Твоих, всюду среди волн мирского соблазна появляются таинства Твои, дабы омыть народы крещением Твоим, данным во имя Твоё» («Исповедь», Кн. XIII, 26). Под «таинствами» он подразумевает знамения и чудеса, сопровождающие труды проповедников Слова Божьего.

Автор «Путешествия» жил в XII веке и полностью принадлежал этому «времени – предтечи Возрождения». Именно тогда произошёл целый ряд интеллектуальных потрясений.

Те, кто занимался тогда наукой, постепенно начали вступать то в одно, то в другое противоречие со Священным Писанием, точнее, с его схоластическим толкованием. Радикалов было немного, их считали святотатцами. Автор «Путешествия» вынужден постоянно балансировать между новой, научной, и прежней, церковной, школами мысли. Он исповедует традиционный взгляд на мир, который отчуждён от Бога, где действует Высший Промысел; и его следует пройти, размышляя о будущем, но у него явно проступает новый интерес к особенностям Творения. Следуя за мыслью Апостола Павла: «Ибо невидимое Его, вечная сила Его и Божество, от создания Мира через рассматривание творений видимы...» (Римл. 1, 20), – он использует в своей работе символизм, подобно предшественнику. Творения, с которыми встречается святой Брендан, говорят о Высшем участии, о великой благодати и о том, что удаляет человека от Бога. Но в «Путешествии» сверхъестественные Творения, вызывающие у читателя удивление, отвлекающие от реального мира, гораздо более фантастичны и, вместе с тем, назидательны, так как читатель следует не за миссионерским плаванием Брендана, а за его дорогой изгнанника, призванного к покаянию. Составитель «Путешествия» уделил внимание и таким аспектам Творения, которые напрямую не связаны с Небесным. Это не детали быта перегринов, не географические частности. В его описании встречаются вещи, которые не находятся в прямом управлении Создателя.

К примеру, на одном из островов преподобный с командой оказывается в замке вальшерандов – жутких существ со свиными головами, собачьими лапами, журавлиными шеями. Брендан узнаёт, что вальшеранды – бывшие ангелы, которые во время бунта Люцифера не приняли сторону Бога, хотя и не пошли за Денницей. Господь наказал их отвратительной внешностью, но, учитывая и второе обстоятельство – нежелание принять сторону зла, – дал им «Землю многих благ». Замок вальшерандов украшен изумительными медными изображениями людей и животных, которые двигаются, словно живые, так как:

Посреди замка

протекала бурная река –

Её сильные воды

приводили в движение животных.

Вот техническое чудо XII века, действие которого объясняется законами природы, человеческим мастерством, а не Промыслом Творца. Однако автор заставляет вальшерандов сказать, что именно Бог дал им «Землю многих благ», значит, замок находится под Его, пусть косвенным, но покровительством. Этот рассказ мог появиться только под влиянием отчётов новых путешественников, что возвращались из дальних стран с яркими впечатлениями от увиденных изобретений, построек, пищи, одежд и прочего. «Среднефранкского» Брендана, если рассматривать в контексте рейнской литературы того времени, следует поставить в ряд с «Королём Ротером», «Александр-романом», «Графом Рудольфом», трирским «Флойрасом» и подобными произведениями. Мир, созданный в них, полон очарования, чудес и считает Восток страной самых загадочных явлений.

Тогда же стала широко популярна давняя идея о пространстве, населённом, условно говоря, антиподами. Стих из послания Апостола Павла Филиппийцам (2:10): «Дабы перед именем Иисуса преклонилосьвсякое колено небесных, земных и преисподних», комментировался в ирландской религиозной поэме VII века «Altus Prosator» следующим образом: «Под землёй, как читаем, жители есть». Ирландский поэт не был одинок в своём толковании. Святой Илларий из Пуатье (†367) – великий Учитель-экзегет Священного Писания Западной Церкви, автор Гэльской Литургии, считал: «В подземной этой пропасти обитателей много, как нас учит блаженного Иоанна Апокалипсис», – добавляя, что речь идёт не о мёртвых людях. Подобные взгляды были связаны со средневековыми представлениями о мире, сложенном из параллельных сфер, где под землёй может оказаться что-то, подобно тому, как твердь океана лежит под водой, вода – под воздухом и так далее. Предположение, согласно которому существовала такая область, со времени раннего христианства считалось ересью, но автор «Путешествия» не смог удержаться от её притягательности. Книга, сожжённая святым Бренданом, сообщала про «другой мир, который под нами, и там наступает ночь, когда у нас день».

Почти в самом завершении странствия перегрины попали в место, где полный штиль, абсолютная тишина и очень жарко. Преподобный услышал звуки из-под воды и предположил, что ещё дальше живут люди. Ему кажется, будто бьёт колокол, лают собаки, танцует весёлый народ. Монахи бросили якорь, который крепко зацепился, и поднять его обратно никак не получалось. Брендан долго пытается разобрать загадочный шум, но ничего не добившись, сам перерезает якорный трос. К тому же, в книге для записей новым историям о приключениях места не осталось. Составитель «Путешествия», хотя и проявляет большой интерес к феноменам Творения, изображать мир-антипод не рискует. Читатель так толком ничего не узнал. Любопытство, приводящее к ереси, отсечено вместе с якорем.

А далее, в самом финале «Путешествия», любопытство если не осуждено открытым образом, то суровые границы ему поставлены. Рассказчик использует мотивы жития блаженного Августина, точнее, очень известный эпизод. Блаженный Августин, размышляя над тайной Святой Троицы, прогуливался по берегу моря, где встретил ребёнка, пытавшегося перечерпать всю воду в специально выкопанную яму. Святой усомнился в возможности этой затеи. Мальчик подтвердил его сомнения, сказав, что так же невозможно постичь тайну Святой Троицы. Теперь святой Брендан находит маленького человечка (карлик Ботеварт), сидящего на листе и старающегося пузырьком измерить море. Брендан говорит, что задача неразрешима, и слышит в ответ: «Для меня настолько немыслимо измерить океан до Судного Дня, как для тебя объять все чудеса Божии. Возвращайся к братии». Параллель с блаженным Августином здесь не случайна. В своей главной книге «О Граде Божьем» Августин приводил громадный список чудес и заключал: «Если бы я хотел все их назвать и запомнить, разве был бы тогда конец у такой работы? Теперь эти знаки очевидно противоречат природе. Но для нас они несут послания. Они должны показать нам, что Бог осуществляет то, что Он обещал».

Люди не в силах объяснить чудеса, но ценным остаётся не их число, а вера. Быть очевидцем чудес нет необходимости для тех, кто верует. К концу «Путешествия» это понимает Брендан и возвращается на родину. Через «маленького человечка» автор убеждает своего читателя в том, что наблюдать чудеса мира не грешно, но бессмысленно. (Финал «Александр-романа» точно такой же: Александру приходится признать, что поискам чудесного поставлены границы.)

«Человечек» определяет, какова роль христианина в Творении Бога и служит своеобразным извинением рассказчику. Предостережение о вреде любопытства делает возможным избежать необходимости выбирать между осуждением мира и любопытством к его феноменам.

Трудно определить, какая из версий приключений святого Брендана была наиболее популярной в Европе. И та и другая дожили до начала книгопечатания, выдержав за два последних десятилетия XV века несколько изданий. Для глубоко верующих людей «Плавание» должно было бы стать более предпочтительным чтением, чем «Путешествие». Последнее, в свою очередь, становилось интеллектуальным развлечением и пищей скептического ума.

Нечто подобное происходило и с англо-саксонским эпосом «Беовульф». Поэма читалась в христианской общине и воспринималась с успехом не потому, что воссоздавала мир фантазий, но оттого, что на героический манер она изображала то, что воспринималось как реальность. В любом случае рассказ об ирландском святом VI века – Брендане Мореплавателе – несколько столетий оставался одной из ключевых книг Западной Европы. «Плавание» воспринималось не столько как литературный вымысел, но было своего рода письменной фиксацией очень давней истории «поисков рая», важной для христианского сознания, поскольку такого рода «поиски» обращены не только вовне, к «морской вечно юной стихии», но и к собственному сердцу перегрина, то есть понятны и знакомы каждому христианину.

Кельтская мифология, как ни одна другая из европейских, в изобилии предлагала рассказы о различного рода вояжах и приключениях. Литературоведение, наука, которой всегда хотелось быть «точной», делит эти произведения на два основных вида. Первый именуется эхтраи (echtrai) и описывает посещения человеком другого мира, не физического, но духовного пространства. Второй посвящён плаванию – путешествию группы людей по морю, от одного чудесного острова к следующему, и обозначается как имрам³⁰ (immram)

Бытует мнение, согласно которому эхтраи – исконно ирландский жанр, а имрам создан усилиями авторов, удачно соединивших местные традиции с завезёнными континентальными мотивами. Приблизительность такой градации становится очевидной, когда начинаешь читать саги из разряда иммрам и видишь, что острова, посещаемые героями «Плавания Брана, сына Фебала», «Плавания Майл-Дуйна», «Плавания Снегдуса и Мак Риаглы» или «Плавания О’Хорра», к нашему миру имеют условное отношение³¹.

По всей видимости, в этих сочинениях уже появляются христианские идеи, вкрапленные ирландскими монахами-переписчиками, благодаря усердию которых саги вообще сохранились. Подобного рода детали обнаруживаются и в других языческих поэмах. Например, «Плавание Снегдуса» (список XII в.) рассказывает про остров с двумя озёрами, первое полное огня, второе – воды. Если бы не молитвы святых, озёра поглотили бы Ирландию, то есть обрушились на неё из другого мира, который карает грешников и награждает праведников. Но эпизоды подобного свойства малочисленны. Саги, по преимуществу, описывают дохристианские представления, в которых кельтский «иной мир» выглядит очень оптимистично. Это не мрачный греческий Аид, не германская Валгалла для пирующих воинов, но легендарная земля блаженства, изобилия, где время замерло, а старость и болезни исчезли. Дорогу туда разыскивают Персефаль, Борс, Галахад, сюда своих людей ведёт Артур и Талесин. Айлин и Баркер Рис пишут: «Смеем утверждать, что в «Плаваниях» сохранились фрагменты устной кельтской «Книги мёртвых», которая рассказывала, что тайны мира по ту сторону смерти были хотя бы открыты отчасти, и остановки на пути странствия души нанесены на карту. Остров Радости и Страна Женщин суть лишь краткие привалы на этом пути..., «Плавания» обладали своей особой функцией: они учили искусству умирания, направляли душу на её пути в иной мир, полный опасности и чудес»³². Место вечного счастья сокрыто под землёй или за морем. Попасть в него можно через пещеру или переплыв озеро. «Плавание Брана Благословенного» располагает «другой мир» на островах Запада нашей реальной земли, а не в потустороннем измерении. Н.С. Широкова в исследовании «Культура кельтов и нордическая традиция античного мира» предпочтение отдаёт другому направлению. «Дело в том, – пишет Н.С. Широкова, – что птицы Другого Мира всегда прилетают с Севера. Великие кельтские боги Туата де Даннан, до своего прихода в Ирландию, то есть до появления в проявленном мире, пребывают на островах, расположенных на «Севере Мира»... друиды вынесли своё тайное эзотерическое знание с тех же самых островов»³³.

Как античная, так и средневековая топография прекрасно обходилась без географических координат. Пространство в сознании и островного кельта, и континентального жителя не разделялось на сугубо реальное и абсолютно религиозное. Одно без труда перетекало в другое, а описание мира представляло собой калейдоскоп из подлинных наблюдений путешественников и библейских представлений о рае – центре всего. Географические знания складывались не столько из реального опыта, сколько под влиянием литературной традиции, которая всегда требует целого ряда оговорок и комментариев.

Так, можно представить, что некоторое подобие карты у святого Брендана обнаруживалось. Он, скажем, располагал «картой Эфора», географа IV века до Р.Х. Эфор изобразил ойкумену (обитаемое пространство) в виде горизонтального прямоугольника, верхняя сторона которого помечалась надписью: «Скифы». Выше не было ничего, кроме северного ветра Борея. Нижняя часть «прямоугольника» заселялась «эфиопами», и далее простирались владения Нога – южного ветра. Левая вертикальная линия помечалась словом «кельты», за которыми располагался ветер Зефир. Верхний левый угол конструкции имел название «Летний закат», нижний – «Зимний закат». Правая сторона «прямоугольника» выглядела так: вертикаль помечена – «инды», верхний угол – «Летний восход», нижний – «Зимний восход». Правда, на этой карте нигде не указывалось на «Землю Обетованную Святым». Кроме того, святой Брендан мог иметь представление о классическом труде Юлия Гонория (V в.) «Космография», где выделялись четыре океана, окружавшие землю, подробно перечислялись различные географические названия, или с так называемой Певтингеровой Таблицей, составленной около середины IV века³⁴.

Между сушей и морем можно найти землю, если под «сушей» понимать открытые ветру пространства, попадая под власть которых забываешь о море. Реки, озёра, даже при их величии, остаются лишь слабым отблеском морской власти над миром. «Суша» успокаивает, расслабляет. Она имеет силу тяготения – в море с этим законом не всё так ясно. Даже на горных перевалах – этой лучшей, может быть, части «суши» – вода занимает вполне служебное место. Разве только в воображении прагматика снег и ледники вершин ещё как-то могут намекнуть на означенную стихию. Снисходительность моряка к сухопутному человеку, как любая снисходительность, вызывает в последнем раздражение, хотя моряк кое в чём прав. Он видел разные берега и благодарен земной тверди, но прежде всего той, что находится между сушей и морем. Он благодарен островам. Для него остров – не просто место краткого отдыха и праздности, где можно пополнить припасы и подлатать корабль. На нём нет той тяжёлой, по-библейски «в поте лица» работы. Она осталась в море. На острове смерть ходит почти неслышно. Там тебя убаюкивают шелест деревьев и пенье птиц. Таким мог быть Эдем. Тот земной рай, на поиски которого христианская культура положила немало сил и времени.

Переживания Босха, Грюневальда, Яна Ван Эйка и других художников были связаны с этим занятием. То, что однажды Бог создал на земле, не может просто исчезнуть, растаять без следа во времени и пространстве. Стихии, Богом же и сотворённые, не властны над Его Творением. После грехопадения прародителей вход в Рай был закрыт. Херувим с «обращающимся огненным мечом» занял стражу и смотрел в спины уходящих первых людей. Рай может быть сокрыт, но он не должен пропасть вовсе. Эдем не Троя, Атлантида или Помпея, от которых кое-что всё-таки осталось, а «Рай сладости», насаженный Богом. Жить и гулять среди его деревьев более нельзя. Херувим не опустил своего оружия. Увидеть это чудо, хотя бы на мгновение, захочет пусть и не всякий, но команда из числа желающих соберётся.

Они отправятся в плавание. Невзгоды, трудности и даже страдания такой навигации почтутся за благо.

В первые века нашей эры началось формирование христианской географической традиции в русле так называемой гексаметрической литературы, занимавшейся толкованием начальных глав Книги Бытия. Одним из первых и значительных текстов на эту тему стал «Шестоднев» (гексамерон) святителя Василия Великого.

В V веке появился латинский перевод «Шестоднева», сделанный Амвросием Медиоланским, который, в свою очередь, положил начало широкому распространению гексамеронов в Европе. Описания рая (различные по объёму) непременно включались во все средневековые хорографии. Среди восточных отцов Церкви существовало мнение, что «рай» Священного Писания означает не только состояние души, не один лишь символ безгрешной жизни, но связан с конкретным местом. Так, на основании книги пророка Иезекииля (28, 13–16) некоторые полагали, что рай находится высоко на горе, над поверхностью остальной земли.

Авторы оригинального исследования «История географической мысли в Византии» О. Бородин и С. Гукова считают, что «на протяжении IV-VII вв. в восточно-христианском богословии сложились две основные космогонические школы, которые ориентировочно можно обозначить как антиохийскую и каппадокийскоалександрийскую». Антиохийцы, по наблюдению авторов, были буквалистами и настаивали на исключительно земном существовании рая, исходя из библейского стиха: «И насадил Господь рай в Эдеме на Востоке» (Быт. 2.8). Так, Севериан из Габалы «впервые теоретически обосновал это положение тем, что жизнь человека подобна движению светил от восхода до заката, и если светила восходят на востоке и садятся на западе, то и человек должен был выйти с востока... Ефрем Сирин полагал, что рай находится на острове в океане»³⁵.

Египтяне и каппадокийцы о рае говорили в совершенно аллегорическом ключе. Ирландия могла быть знакома как с той, так и с другой идеей, но святой Брендан увлёкся антиохийской, ефремовой.

Великий святой – аскет православного Востока – в своих «гимнах» не единожды воспевал вполне осязаемый Эдем, который не исчез, но сокрыт в таинственном месте, где-то около истоков Тигра и Евфрата. Эта земля, находящаяся по соседству с родиной Ефрема, вполне материальна. Там веют ветерки, а реки, вытекающие из рая, не столько символические струи «живой воды», сколько вполне шумные потоки. Они подмешиваются к водам падшего мира, очищая последние от яда:

Какая была бы нужда на земле,

чтобы оттоле изливалась на неё

и струила по ней влагу свою,

на многие расходясь рукава, река –

если бы не затем, чтобы воды те

благословением насыщали её,

напоя собою мир,

и с ними приходила благодать

очистить источники вод земных,

проклятием отравленные искони.

С.С. Аверинцев, переводивший гимн святого Ефрема «Одиннадцатая песнь о рае или о благоуханиях духовных», комментирует строфы преподобного так: «Ефрема интересует не идентификация этих четырёх рукавов райской реки, даже не их число; его волнует мысль, что к земной стихии воды, отравленной, как всё земное, проклятием первородного греха, подмешано невинное и освящённое вещество Эдемских вод (выступающее как символ церковных таинств и других способов присутствия благодати в грешном мире). Рай становится материально близким»³⁶.

Возможно, подобное представление бытовало и в Ирландии VII века. По крайней мере, континентальный текст конца VIII века с явными кельтскими ассоциациями, известный как «Ирландская Относительная Библия» (Irish Reference Bible), доверяет апостолу Матфею, когда тот говорит, что рай Адама был «всех гор выше и по соседству с небом». Начиная со времени каролингов, это суждение стало весьма популярным, но не единственным. Дж. К. Райт в работе «Географические представления в эпоху крестовых походов» пишет: «Марциан Капелла, продолжавший греческую традицию, которая помещала гипербореев в прекрасной и благоприятной для жизни дальней северной стране, дал повод некоторым отцам Церкви искать рай на Севере... некоторые помещали рай среди океана».

Удивительное дело, но «поиски рая» нашли своё отражение и в русской духовной литературе, правда, куда более позднего времени. Тематически несколько забегая вперёд, я всё же решусь вспомнить одну странную историю. В 1347-м году архиепископ Новгородский и Псковский Василий (в миру – Григорий Калика, или Калена) направил Тверскому епископу Феодору Доброму обширное «Послание о рае».

Причина появления этого текста не совсем понятна. Святитель Василий говорит, что узнал о «распре», произошедшей среди тверичей по вопросу существования рая. Кто, с кем спорил, и с чего бы такая дискуссия вообще возникла – загадка. Ясно одно: Тверской епископ Феодор поддержал тех, кто не верил в существование земного Эдема и расценивал рай как исключительно духовное состояние, «рай мысленный». Василию такая позиция тверского архипастыря не понравилась, и он прилагает множество усилий для убеждения Феодора Доброго в обратном, причём делает это довольно изобретательно. В «Послании о рае» упомянуты различные апокрифы из болгарских сборников, святоотеческие творения, Священное Писание и рассказы новгородских мореходов, достигавших дальних таинственных земель. Василий, к слову сказать, сам большой любитель путешествий, в какой-то период своего служения (1331–1352), но непременно до «Послания о рае», побывал в Иерусалиме, где «своима очима» видел затворённые Христом городские ворота, что «до сего дни неотворимы суть». Новгородский владыка рассуждал примерно так: рай создан Богом, и нигде не сказано, что он погиб, так как «все дела Божии нетленны суть». Из «Послания о рае» следует: новгородцы достигли земного рая на Востоке, увидев перед этим место адских мучений на Западе. Принципиальное отличие рассказа Василия от текста «Плавания» заключается, прежде всего, в том, что новгородские путешественники совершенно случайно находят рай, а святой Брендан выходит в море с совершенно определённой целью: ступить на «Землю Обетованную Святым»³⁷.

Средневековый путешественник-христианин верил в то, что на земле существовали места святые и грешные, пространство имело сакральные очертания, а дорога к святому источнику, храму, кресту или, как в нашем рассказе, острову, обретала дополнительный духовный смысл, становилась «подражанием Христу». Homo viator идёт от «человечности» Христа к Его божественности и находит на пути «тучные пастбища» Истины».

Кроме вполне предположимых сложностей средневекового путешествия: состояние дорог, разбойники, морские пираты, эпидемии и т.п., перегрин попадал под воздействие «силовых линий» (А. Гуревич). То есть «выходил из-под власти земных законов, в частности, законов пространства и времени... многое, – как пишет А. Гуревич, – из воспринимаемого чувствами и сознанием или представляющегося воображению средневекового человека вообще не может быть локализовано в пространстве».

Среди исследователей «Плавания» существует спор (для кельтологии вполне привычный) относительно того, в какой степени повесть о святом Брендане является христианизацией традиционного ирландского имрама. Большой соблазн – считать, что «Плавание» испытало прямое влияние саги о Бране Благословенном³⁸, параллельно ему и лишь адаптирует старые языческие идеи к новому христианскому миропониманию. С другой стороны, сомнительно предположение, согласно которому «Плавание» – совершенно независимый рассказ агиографической литературы, лишь украшенный поэтическими образами древней Ирландии³⁹. Продолжая описывать ситуацию вокруг возможных причин не самого появления средневековой приключенческой повести, а собственно путешествия Брендана, кроме двух уже обозначенных, обнаруживается и не менее любопытная третья.

Клонфертский игумен, человек преклонного возраста, много странствовавший, немало повидавший, получивший книжное образование, был, вероятно, знаком с рассказами о поисках легендарного острова Туле (Ultima Thule), появившимися в античности и волновавшими воображение раннесредневековых писателей. В IV веке до Р.Х. великий учёный математик, астроном Пифей Массалитский совершил смелый поход из Марселя (Массалии) через Гибралтар, минуя испанские берега, Бретань (Арморику), он доплыл до Британских островов, откуда держал курс на север, где и обнаружил Туле. Затем Пифей вышел в Северное море, обогнул Ютландию, дошёл до Балтики, после чего вернулся в Гадес (современный Кадикс). Результаты экспедиции были изложены в обширном труде «Об Океане». Самое позднее сообщение касательно Туле сделано св. Прокопием Кесарийским (IV в.), изучая тексты которого, В.В. Фёдоров помещал загадочный остров на 70–77°° северной широты.

Уже упоминавшееся, пока единственное фундаментальное исследование на русском языке, посвящённое Туле, было сделано профессором Санкт-Петербургского университета Н.С. Широковой⁴⁰; из него я приведу несколько наблюдений автора, имеющих отношение к нашей истории.

1. «Среди счастливых утопических островов почётное и особое место занимала Ultima Thule. С одной стороны, это был реальный остров, расположенный где-то на севере Европы и открытый... Пифеем. С другой стороны, в идеализирующей античной традиции Туле становится счастливым мифическим островом, самый воздух которого источает чарующую сладость и который является сакральным инициирующим центром, укрывающим героев, философов, мудрецов, передающих свои знания посвящённым».

2. «В случае с Туле можно видеть, как от текста к тексту оформляется образ Северной страны, которой чрезвычайно трудно достигнуть, но в которой собраны все мыслимые и немыслимые блага первозданного райского места. Речь идёт об исторических текстах и текстах по реальной географии и, в то же время, о сочинениях по магической географии, о средневековом эпосе, особенно о цикле романов круглого стола».

3. «Туле, райским видом места, чудесами и наслаждениями, которые она дарует, напоминает описание сида, ирландского другого мира, который в саге о Бране тоже изображён как далёкий-далёкий остров среди сверкающих волн моря, представляющих равнину Блаженства и Заморскую Страну Юности».

Н.С. Широкова подробно рассматривает различные варианты локализации Туле, которые «волновали европейский мир с эпохи Средневековья, вплоть до Возрождения, и даже в наши дни». Среди возможных островов называются Исландия и Гренландия. Если вернуться к предположению, согласно которому святой Брендан о Туле знал и приблизительно представлял его месторасположение, то его маршрут, имеющий все признаки северного направления, становится вполне понятным. Другое дело, что континентальный автор «Плавания» и, тем более, создатель «Путешествия», особо не заботились о документальном характере своих текстов, предпочитая разрабатывать аллегории и говорить языком символов.

Для первого Ирландия – географический центр освящённой истории западного края населённой земли, христианского мира. Он знаком с эсхатологическими предчувствиями святого Патрика: конец света может произойти, когда проповедь Евангелия завершится в северо-западных пределах ойкумены. Но ему представляется возможным осуществление поисков осколков древнего святого мира, обетованных островов при содействии интеллектуальных и помощи художественных инструментов, отчего допустимо считать, что «Плавание…» («Navigatio Sancti Brendani») – не литературная выдумка, а письменная фиксация давней истории «поисков Рая».