«Не стыдись, но прославляй Бога за такую участь»

К концу 1920 года большевистский режим вышел победителем в гражданской войне, и теперь у партийного руководства были развязаны руки для военных действий на «внутреннем фронте», прежде всего – антирелигиозном. Для этого очень скоро нашелся и повод. 1921 год был ознаменован невиданной засухой, погубившей урожай зерновых в житнице страны – Поволжье. Тяжелейшее народное бедствие – голод – было цинично использовано В.И. Лениным и его окружением для того, чтобы «связать широкую массовую антирелигиозную кампанию с кровными интересами масс и повести ее таким образом, чтобы она, эта кампания, была понятна для масс, чтобы она, эта кампания, была поддержана массами»¹⁰²⁹. Иными словами, Политбюро ВКП(б) осуществило «комбинацию», «маневр партии» (выражение И.В. Сталина), в ходе которой виновницей голода выставили церковную иерархию. Весной – летом 1922 года Русская Православная церковь была обезглавлена и ограблена.

Неурожай 1921 года явился далеко не первым и не последним в истории страны. Вспоминая свое детство, которое прошло в условиях сурового Русского Севера, святитель Вениамин в некрологе своего отца писал: «Наступает весна, нужно сеять, а у некоторых крестьян семян нет, и на деньги их достать нельзя. Идут к о. Павлу. Он им все семена, бывало, и отдаст. У кого есть деньги, то он отпускает за них, только берет не ту цену, какую нужда налагала в это время, а гораздо ниже. Другим, да и по большей части, дает без денег в работу, взаймы, а то и так. Дело оканчивалось, особенно в нужные годы, тем, что в амбаре в засеках все вычищалось и не оставлялось на запас ни зерна старого. Не только свои, но и из чужих приходов обращались к нему за хлебом; он и им не отказывал»¹⁰³⁰. Среди многих уроков, полученных будущим Петроградским архипастырем в родительском доме, был урок жертвенной помощи ближнему в голодные годы.

В начале XX века в числе неурожайных оказался 1911 год. Народную беду близко к сердцу принял тогда митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Антоний, который подал наглядный пример столичному духовенству, в том числе и своему викарию, епископу Гдовскому Вениамину. Из личных средств и из сумм Александро-Невской лавры митрополит пожертвовал на нужды пострадавших от неурожая 10000 рублей и выступил со следующей инициативой:

«По сведениям из официальных источников, в некоторых губерниях России по случаю недорода хлебов в нынешнем 1911 году население испытывает крайний недостаток в пропитании.

По сочувствию к бедственному положению голодающих, желая прийти на помощь правительству в деле доставления продовольствия бедствующим, – предлагаю сделать распоряжение о производстве в церквах г. С.Петербурга и всей Петербургской епархии в Воскресенье, 27 ноября, денежного сбора на голодающих»¹⁰³¹.

Драматические события 1918 года, первого года большевистского правления, не способствовали успехам в области сельского хозяйства. Голод предвиделся уже на рубеже 1918–1919 годов. Далекий, казалось бы, от практики профессор Петроградской духовной академии И.Е. Евсеев не только предостерег о надвигающейся трагедии, но и дал деловой совет о том, как избежать ее. Он писал: «Дело помощи народу должны взять на себя все умные и порядочные руки и прежде всего те трезвые русские люди, которые в годину разрухи объединились и объединяются под стягом церкви»¹⁰³². К сожалению, этого не случилось: «умные и порядочные» куда-то попрятались, и матушка-Русь оказалась под игом «военного коммунизма».

Когда в 1921 году коммунистические эксперименты наложились на природное бедствие (засуху), произошло то, что не могло не произойти: 34 губернии с населением в 20 миллионов человек охватил голод. Судя по бездействию властей в дни, когда поступают сводки о сборе урожая, в Кремле меньше всего проявляли заботу о судьбе русского крестьянства. Первыми забили тревогу общественные деятели старшего поколения, имевшие опыт борьбы с голодом 1891–92 годов. Их имена были хорошо известны за рубежом, и только они могли обеспечить международную помощь стране, правительство которой многие государства продолжали считать незаконным. В сложившейся обстановке Совнарком вынужден был разрешить организацию «Всероссийского комитета помощи голодающим» (Помгол), который объединил широкий круг российской общественности. 21 июля 1921 года председатель ВЦИК М.И. Калинин подписал положение об этом комитете.

В самые первые дни существования «Всероссийского комитета помощи голодающим», 23 (10) июля, митрополит Вениамин обратился с циркуляром по епархии:

«Многие хлебородные губернии нашего отечества посетило страшное народное бедствие – неурожай и его последствия: голод и всевозможные эпидемии. Каждый гражданин должен принять участие в оказании помощи погибающему населению, особенно мы, христиане, исполняя главную заповедь Христову о любви к ближним. Правлению Общества православных приходов Петрограда и губернии предлагаю образовать комиссию для приема и передачи пожертвований во Всероссийский Комитет помощи голодающим. Председательство в Комиссии принимаю на себя с заместителями на случай моего отсутствия Преосвященным Алексием и Венедиктом. О.о. Настоятелям и Приходским Советам предлагаю призвать и расположить прихожан к добровольным пожертвованиям деньгами и продуктами на голодающих и поступающие сборы направлять в Комиссию при Обществе приходов (Фонтанка, Троицкое подворье) или непосредственно к Митрополиту, в Лавру, для доставления во Всероссийский Комитет помощи голодающим, находящийся под знаком «Красного Креста».¹⁰³³

Через несколько дней, 28 (15) июля, последовало следующее распоряжение митрополита-председателя новоучрежденной комиссии настоятелям и приходским советам: «Ввиду переживаемого времени, когда население многих губерний погибает от голода, прошу при посещении мною церквей и приходов для богослужения никаких обедов, ужинов и закусок не устроять, а имеющие на это поступить добровольные пожертвования направлять во Всероссийский Комитет помощи голодающим»¹⁰³⁴.

Вскоре ради спасения миллионов людей, обреченных на голодную смерть, возвысил свой голос Святейший Патриарх Тихон. Он благословил создание Всероссийского Церковного Комитета помощи голодающим и обратился к Всероссийской пастве, к Восточным патриархам, к папе Римскому, к архиепископу Кентерберийскому с посланиями, в которых призывал во имя христианской любви провести сбор продовольствия и денег для распределения среди жертв неурожая.

17 (4) августа святитель Вениамин распорядился прочитать Патриаршее послание во всех храмах митрополии: «В праздник Успения Пресвятым Богородицы в приходских и монастырских храмах Петрограда и епархии за всеми богослужениями: всенощной, ранней и поздней литургиями, непосредственно после Евангелия, прочесть прилагаемое «Воззвание» Святейшего Патриарха и произвести особый сбор на голодающих. Куда настоящее распоряжение запоздает, там все это совершить в ближайший воскресный или праздничный день»¹⁰³⁵.

1 августа было организовано Петроградское отделение «Всероссийского комитета помощи голодающим». Уже на следующий день на заседании бюро отделения, посвященном организационным вопросам, «было заслушано обращение Петроградского митрополита Вениамина с предложением организовать сборы в церквах»¹⁰³⁶. Как и в июле, архипастырь заранее был готов поспешить на помощь бедствующим и лишь ждал, когда предержащие власти утвердят структуру, предназначенную принимать и распределять пожертвования.

В августе «Всероссийский комитет помощи голодающим» подписал соглашение с Американской Организацией помощи (АРА) и рядом других зарубежных организаций о безвозмездных поставках продовольствия в Россию. Поток пожертвований стал приходить и на имя Петроградского святителя, даже из далекой Южной Америки. Об этом свидетельствует следующий документ:

УДОСТОВЕРЕНИЕ

«Предъявитель сего, иеромонах Александро-Невской Лавры Игнатий Грицько уполномачивается администрацией Александро-Невской Лавры получить в АРА 5 посылок, полученных из Буэнос-Айреса на имя Митрополита Вениамина с братией за № 21897.

Председатель Духовного Собора

Казначей Лавры»¹⁰³⁷.

Но как только выгодные советской власти соглашения были подписаны, «Всероссийский комитет помощи голодающим» был обвинен в подготовке свержения «рабоче-крестьянского правительства» и 27 августа распущен. Многие члены Комитета в очередной раз стали узниками ВЧК, о чем поспешила уведомить советскую и мировую общественность газета «Правда». Большевики не скрывали своих действий и не стыдились их.

Вместо общественного Комитета стала действовать партийно-советская «Центральная комиссия помощи голодающим» при ВЦИК. Узнав об этом, митрополит Вениамин в очередной раз проявил полную лояльность власти, какой бы та ни была. 8 сентября он выпустил распоряжение: «Всероссийский Комитет помощи голодающим закрыт. Поэтому образованная при Правлении Общества православных приходов Петрограда и губернии комиссия для приема и передачи в Комитет пожертвований прекращает свою деятельность. Поступившие в нее и Канцелярию Митрополита пожертвования сдать в губернскую Комиссию помощи голодающим и дальнейший прием прекратить. Собранные и собираемые в церквах и при не церквах пожертвования представлять в комиссии помощи голодающим при местных районных советах, сведения о количестве поступивших пожертвований по той или другой церкви чрез благочинного представлять в Канцелярию Митрополита»¹⁰³⁸. Таким образом, сбор пожертвований по приходам после разгрома Комитета не был совершенно прекращен. Митрополит лишь децентрализовал передачу собираемых верующими продуктов и денег, сохранив за собой право быть в курсе производимых сборов.

О том, что из храмов Петрограда продолжали поступать пожертвования «в пользу голодного Поволжья», изредка сообщалось и в местных газетах. Так, в финотдел 2-го Городского района были направлены средства, собранные в Покровско-Коломенской церкви (более миллиона 700 тысяч рублей – на 700 тысяч рублей больше, чем отчисления «служащих Петрогубчека») и в Казанском соборе¹⁰³⁹. Естественно, что большевистская пресса (а другой не было) отражала лишь мизерную долю информации о церковной помощи голодающим. Поэтому насквозь лживым выглядит опубликованный «Петроградской правдой» обзор советских газет по этому вопросу. «Что делает наше духовенство в Петрограде для помощи голодающим? В их проповедях проскальзывает нотка, что голод ниспослан провидением за наши грехи, но есть ли с их стороны какая-нибудь реальная помощь? Об этом что-то не слышно и не видно.

Они умели принимать участие в белогвардейских восстаниях, они вдохновляли кулацкие восстания. Когда же люди гибнут от голода, они не считают нужным прийти на помощь... Вот такие христиане...»¹⁰⁴⁰

Вот такой обзор советских газет – настоящий политический донос, где петроградское духовенство ближе всех стоит к упоминанию про белогвардейские и кулацкие восстания... В последующие месяцы газетная травля духовенства, прежде всего «князей церкви», станет одним из главных направлений большевистской внутренней политики.

Одновременно с закрытием церковной комиссии помощи голодающим в Петрограде властями была признана «излишней» и деятельность Всероссийского Церковного Комитета. Всю осень в Москве «патриарх хлопотал и унижался перед Советской властью, вымаливая у нее утверждение «Положения о Церковном Комитете». /.../ А в Кремле ломали голову над тем, как ... придать «уникальному» явлению голода классовое содержание и как взобраться на его костях к очередной победной вершине революции»¹⁰⁴¹. Лишь 9 декабря 1921 года Президиум ВЦИК разрешил сбор пожертвований религиозным управлениям и отдельным общинам «под контролем ЦК Помгол ВЦИК и ее местных комиссий»¹⁰⁴² (однако, соответствующее Положение было издано только 1 февраля 1922 года). А под конец года, 27 декабря, ВЦИК принял декрет «О ценностях, находящихся в церквах и монастырях». Составители декрета заботились отнюдь не об умирающих от голода, а лишь о «распределении» храмового имущества. Все ценности «чисто материального значения» подлежали выделению в Государственное Хранилище Ценностей РСФСР.

Тем временем Центральная комиссия помощи голодающим при ВЦИК обратилась к Патриарху Тихону с предложением призвать православных прихожан к новым пожертвованиям. Желая усилить оказываемую помощь, Патриарх в своем февральском послании к Всероссийской пастве допустил возможность духовенству и приходским советам, с согласия общин верующих, жертвовать драгоценные церковные украшения и предметы, «не имеющие богослужебного употребления». Сбор указанных изделий позволял закупить значительное количество зерна, и правительство должно было быть только благодарно Патриарху... Однако в газетах и журналах стало появляться все больше статей, в которых церковное руководство обвинялось в безразличии к народному бедствию и одновременно расписывалось «обильное множество» церковных драгоценностей, лежащих «без движения». Подобные публикации преследовали цель внушить народным массам мысль о том, что в храмах России скопилось золота, серебра и бриллиантов как раз на сумму, равную цене хлеба, необходимого сегодня для пропитания жертв неурожая. Большевики шли на заведомую ложь. К Новому 1922 году президент США уже пожертвовал 36 миллионов пудов хлеба: этим заокеанским даром, «организовав доставку, можно было закрыть проблему поволжского голода»¹⁰⁴³.

Одновременно с «психологической обработкой» населения режим искал перебежчиков из церковной среды, чтобы их руками «испроказить» (выражение протопопа Аввакума) Церковь. В Петрограде у властей имелся такой «готовый ко услугам» священник Владимир Красницкий, лично знакомый самому В.И. Ленину. К началу 1922 года в тесные закулисные связи со Смольным вступил еще один батюшка – известный всему Петрограду как проповедник и участник многих диспутов в защиту религии протоиерей Александр Введенский. 18 февраля 1922 года «Петроградская правда» преподнесла своим читателям (и не только им) «бомбу». Большевистская газета предоставила свои страницы «попу» – через нее протоиерей А. Введенский бросил, причем с большевистским размахом сразу «всему христианскому миру», обвинение в лицемерии и равнодушии к умирающим от голода. Спасти голодающих, по словам автора воззвания «ко всем русским и западным христианам», могла только дружная сдача драгоценного металла и камней, хранящихся в храмах Божиих, «забыв все», безбожному государству¹⁰⁴⁴.

И как бы в ответ на это экзальтированное письмо на следующий день та же газета опубликовала текст постановления (декрета) президиума ВЦИК от 16 февраля о немедленном изъятии церковных ценностей. Этот декрет, как и разработанная в Наркомюсте под руководством П.А. Красикова инструкция по его проведению в жизнь, был составлен как директива к повальному грабежу храмов. Фраза о том, что изымать следует предметы, «изъятие которых не может существенно затронуть интересы самого культа», звучала прямой насмешкой. Во-первых, этот пункт так и остался на бумаге, а во-вторых, определять, что затрагивает, а что не затрагивает «интересы культа» предстояло не духовенству и верующим, а «красным конкистадорам».

Митрополит Вениамин впервые коснулся декрета ВЦИК, обратившись к петроградской пастве с поучением после литургии в Троицком соборе Александро-Невской лавры 26 февраля, в Прощеное воскресенье. Владыка указал, что «для верующих совершается такое печальное явление, как закрытие некоторых церквей. Изъятие церковных ценностей может быть произведено и некомпетентными лицами, следствием чего в церкви может не оказаться необходимых предметов для богослужения. Надо молиться, чтобы таких явлений не случалось»¹⁰⁴⁵. Вновь, как и в другие драматические моменты русской истории (ноябрь 1917, январь 1918) святитель звал народ к усиленной молитве: «Не словам тут место...»

Что же касается помощи жертвам неурожая со стороны всей полноты Петроградской епархии, то лишь только запрет производить сборы на голодающих с религиозных управлений был снят, святитель Вениамин не замедлил вновь учредить комиссию при Правлении Общества православных приходов. Прервав гуманитарную деятельность Церкви на целых три месяца по чисто идеологическим соображениям, сами власти лишь умножали число погибших от голода.

В беседе с сотрудником московских «Известий» в середине февраля 1922 года митрополит Вениамин подчеркнул: «В настоящее время эти сборы также производятся, и все деньги, продукты и вещи сдаются соответствующим учреждениям в целях усиления реальной помощи». По поводу тиражируемого газетами призыва к реализации драгоценностей, находящихся в храмах, митрополит ответил: «Компетентным лицом, с правом решающего голоса, в этом деле являются коллективы верующих, церковноприходские общины, которым церковное имущество было передано духовенством, согласно декрету об отделении церкви от государства»¹⁰⁴⁶.

При подготовке к изъятию церковных ценностей Смольный проявил интерес к митрополиту, чтобы использовать его для «безболезненного» осуществления духа и буквы декрета. Режим прекрасно понимал, что доверие народа к нему ничтожно и что защита верующими церковного достояния представляет большую опасность... В качестве «челнока» был задействован ректор коммунистического университета тов. Зиновьева Семен Иванович Канатчиков. Он поддерживал постоянные контакты и с самим Г.Е. Зиновьевым, и с работниками исполкома, и с руководством Помгола, и с ГПУ, и с протоиереем А. Введенским, но в то же время не представлял никакой орган, и все его договоренности легко было дезавуировать. В конце февраля СИ. Канатчиков нанес визит митрополиту Петроградскому. Владыка принял его в своих лаврских покоях – в тех самых покоях и в той самой Лавре, которую четырьмя годами ранее с таким единодушием все петроградцы, стар и млад, отстояли от реквизиции. Гость прямо предложил митрополиту содействовать властям «по проведению декрета», на что получил ответ, что церковь «стала теперь демократической» и митрополит не правомочен самостоятельно действовать в этом вопросе. Владыка пригласил С.И. Канатчикова на ближайшее заседание правления Общества объединенных приходов. При этом он тут же отметил, что власть допустила ряд нарушений, включая запрет оказывать непосредственную помощь голодающим, травлю духовенства в газетах, закрытие домовых церквей, запрещение преподавать Закон Божий детям прихожан в храмах... При первой же личной встрече с представителем (как он думал) власти, которая не баловала Петроградского архипастыря своим вниманием, святитель выступает прежде всего как защитник прав и свобод верующего народа.

Через несколько дней на Троицком подворье состоялось собрание с участием митрополита, членов правления Общества православных приходов и СИ. Канатчикова. Ректор коммунистического университета явился на него в сопровождении протоиерея А. Введенского. Представители епархии «повели скучную беседу о конкретной помощи голодающим»¹⁰⁴⁷, и переговоры не дали выгодных СИ. Канатчикову результатов. А в последний день февраля Святейший Патриарх Тихон подписал послание, в котором указал, что он не может одобрить «изъятия из храмов, хотя бы и через добровольное пожертвование, священных предметов, употребление коих не для богослужебных целей воспрещается канонами Вселенской Церкви и карается Ею как святотатство». За участие в подобных действиях мирянин подлежит отлучению от Церкви, а священнослужитель – извержению из сана. Однако неделей ранее в беседе с Ю.П. Новицким Святейший не отверг высказанную посланцем митрополита Вениамина мысль о возможности жертвовать все церковные принадлежности, вплоть до богослужебных сосудов. Он лишь отметил: «Митрополит знает, что нужно обратиться ко мне»¹⁰⁴⁸.

Первый протест против попытки произвести опись церковных ценностей, с целью их последующего изъятия, имел место 25 февраля в домовой церкви Консерватории. И настоятель, и староста храма, известный композитор СМ. Ляпунов, твердо отказались сотрудничать с комиссарами. Об этом случае стало широко известно по городу. Митрополит Вениамин на 6 марта был вызван повесткой в Смольный. В церковных кругах опасались его ареста.

Накануне, 5 марта, в неделю Торжества православия, Владыка служил в Исаакиевском соборе. К молебну в этот день в кафедральный собор прибывали клирики большинства храмов города. После службы в алтаре собора митрополит сообщил духовенству о том, что им подготовлено письмо по вопросу о церковных ценностях, которому «некоторые могут удивиться». Он также просил молитв, «чтобы Господь поддержал его в деле соглашения с Советской властью и чтобы по этому поводу не было разномыслия среди духовенства»¹⁰⁴⁹.

В Смольном, в комнате № 95, митрополита Вениамина встретили уже знакомый ему СИ. Канатчиков, а также секретарь исполкома Н.П. Комаров – достаточно высокое лицо «Петроградского правительства». Позднее к участникам беседы присоединился член правления Общества православных приходов И.М. Ковшаров и протоиерей Иоанн Заборовский. Митрополит попросил разрешения официальных представителей власти разъяснить им свою архипастырскую позицию по поводу церковных сокровищ, сформулированную в виде заявления в Помгол. Текст составленного митрополитом письма гласил:

«В Петроградскую Губернскую Комиссию помощи голодающим

Ввиду неоднократных обращений и запросов лично ко мне и выступлений в печати по вопросу об отношении Церкви к помощи голодающим братьям нашим, я в предупреждение всяких неправильных мнений и ничем не обоснованных обвинений, направленных против духовенства и верующего народа в связи с делом помощи голодающим, считаю необходимым заявить следующее.

Вся Православная Российская Церковь, по призыву и благословению своего Отца, Святейшего Патриарха, еще в августе месяце прошлого 1921 года со всем усердием и готовностью отозвалась на дело помощи голодающим. Начатая в то же время и в Петроградских церквах, по моему указанию, работа духовенства и мирян на помощь голодающим была прервана однако в самом же начале распоряжением Советской Власти.

В настоящее время Правительством вновь предоставляется Церкви право начать работу на помощь голодающим. Не медля ни одного дня, я, как только получилась возможность работы на голодающих, восстановил деятельность Церковного Комитета помощи им и обратился ко всей своей пастве с усиленным призывом и мольбой об оказании помощи голодающим деньгами, вещами и продовольствием. Святейший же Патриарх, кроме того, благословил духовенству и Приходским Советам, с согласия общин верующих, принести в жертву голодающим и драгоценные церковные вещи, не имеющие богослужебного употребления.

Однако недавно опубликованный в «Московских Известиях» декрет (от 23 февраля) об изъятии на помощь голодающим церковных ценностей, повидимому, свидетельствует о том, что приносимые Церковью жертвы на голодающих признаются недостаточными.

Останавливаясь вниманием на таковом предположении, я, как Архипастырь, почитаю священным долгом заявить, что Церковь Православная, следуя заветам Христа Спасителя и примеру великих Святителей, в годину бедствий, для спасения от смерти погибающих, всегда являла образ высокой христианской любви, жертвуя все свое церковное достояние, вплоть до священных сосудов.

Но отдавая на спасение голодающих самые священные и дорогие для себя, по их духовному, а не материальному значению, сокровища, Церковь должна иметь уверенность:

1) что все другие средства и способы помощи голодающим исчерпаны, 2) что пожертвованные святыни будут употреблены исключительно на помощь голодающим и 3) что на пожертвование их будет дано благословение и разрешение Высшей Церковной Власти.

Только при этих главнейших условиях, выполненных в форме, не оставляющей никакого сомнения для верующего народа в достаточности необходимых гарантий, и может быть мною призван Православный народ к жертвам Церковными Святынями, а самые сокровища, согласно святоотеческим указаниям и примерам древних архипастырей, будут обращены, при моем непосредственном участии, в слитки. Только в виде последних они могут быть переданы в качестве жертвы, а не в форме сосудов, прикасаться к которым по церковным правилам не имеет права ни одна неосвященная рука.

Когда народ жертвовал на голодающих деньги и продовольствие, он мог и не спрашивать, и не спрашивал, куда и как пойдут пожертвованные им деньги. Когда же он жертвует священные предметы, он не имеет права не знать, куда пойдут его церковные сокровища, так как каноны Церкви допускают, и то в исключительных случаях, отдавать их только на вспоможение голодным и выкуп пленных.

Призывая в настоящее время, по благословению Святейшего Патриарха, к пожертвованию церквами на голодающих только ценных предметов, не имеющих богослужебного характера, мы в то же время решительно отвергаем принудительное отобрание церковных ценностей как акт кощунственно-святотатственный, за участие в котором, по канонам, мирянин подлежит отлучению от Церкви, а священнослужитель – извержению из сана.

Вениамин Митрополит Петроградский и Гдовский.

1922 г. 5 марта»¹⁰⁵⁰.

Передав заявление СИ. Канатчикову, митрополит произнес короткую речь. В ней он говорил о том, что в деле помощи голодающим церковными ценностями требуется постепенность и что верующие, жертвуя святыни, должны самостоятельно распоряжаться вырученными таким путем средствами, закупая и распределяя хлеб (митрополит даже попросил «указать нам определенную губернию, к примеру, Самарскую, где бы мы и помогали»). Но главное пожелание святителя заключалось в том, чтобы придать передаче ценностей молитвенный, священный характер. «Мы все верующие соберемся, пойдем в Казанский собор, помолимся все вместе, потом я сам, своими руками сниму ризу с Божьей Матери и отдам»¹⁰⁵¹.

Открытая и ясная позиция иерарха, казалось, нашла понимание у партийно-советских работников. Владыка также вынес впечатление, что разговор привел к благоприятным результатам. В конце встречи Н.П. Комаров даже пошел навстречу просьбе открыть церковную благотворительную столовую и согласился на то, чтобы протоиерей И. Заборовский огласил заявление митрополита на вечерней лекции в Филармонии, где тот должен был выступать вместе с протоиереем А. Введенским. Через день в «Известиях» появилось сообщение о том, что совещание в Смольном с участием митрополита Вениамина «установило твердые гарантии контроля, что изъятые драгоценности действительно достигнут назначения, а также установило способы использования драгоценностей, исключающие всякую возможность обвинений в кощунстве и святотатстве» и что «никаких насильственных мер при изъятии ценностей не потребуется»¹⁰⁵².

Днем 6 марта митрополит ознакомил членов правления Общества православных приходов с итогами посещения Смольного и огласил свое письмо, адресованное в губернский Помгол. Для него этот день был поистине радостным: он предвкушал, что «наступила новая полоса в жизни Церкви, когда можно будет приступить к тому, к чему он стремился». Большинство собравшихся, многие из которых были юристами, а профессор Ю.П. Новицкий даже читал курс лекций по молодому советскому праву, смотрели на вещи более реально. Слишком уж далеко отстояла достигнутая в Смольном договоренность, к тому же не зафиксированная документально, от положений декрета ВЦИК. Тем не менее и им передалось настроение митрополита. Для того, чтобы детально отработать все вопросы, связанные с превращением церковных ценностей в хлеб для голодных, митрополит благословил Л.Д. Аксенова и Ю.П. Новицкого участвовать в дальнейших переговорах с представителями властей.

На следующий день митрополит служил и обратился к народу с проповедью, указывая в ней на полученное в Смольном разрешение и призывая народ жертвовать¹⁰⁵³. В считанные дни удалось воспользоваться и возможностью открыть «питательный пункт». Правда, петроградские газеты умолчали об этом, зато московская пресса поместила заметку: «Петроградское духовенство устраивает в Смольнинском районе, в центре беженцев Поволжья, столовую на 1 тысячу чел. при одном из монастырей»¹⁰⁵⁴. Речь шла об Александро-Невской лавре, наместник которой архимандрит Николай (Ярушевич) рапортом от 11 марта просил у митрополита Вениамина благословения «на открытие при Лавре питательного пункта для голодающих на средства богомольцев Св. Духовской и Крестовой церквей и при участии представителей тех и других. Добровольные пожертвования на это дело уже начались». Резолюция святителя последовала на другой день: «Господь да благословит добрым успехом святое начинание. Заведующим питательным пунктом назначается иеромонах Лев [Егоров – авт.]"¹⁰⁵⁵.

К тому времени, когда митрополит был приглашен в Смольный, в Петрограде уже существовала комиссия по изъятию церковных ценностей, но к полномасштабной работе она еще не приступала, «ожидая инструкций из Москвы»¹⁰⁵⁶. Первоначально руководителем комиссии был назван председатель губчека С.А. Мессинг¹⁰⁵⁷. Затем это опровергли: формально комиссия имела «мирный» характер, но суть от этого не менялась. Изъятие у народа церковных ценностей планировалась в Кремле как общевойсковая операция. Недаром ее «главнокомандующим» был назначен сам председатель Реввоенсовета Республики Л.Д. Троцкий.

К 10 марта необходимые и по-военному четкие инструкции уже были спущены в Смольный, и «Петроградская правда» известила: «Комиссия по изъятию церковных ценностей приступает к своей деятельности и в ближайшие дни состоится совещание комиссии с представителями петроградского духовенства.

Митрополит Вениамин дал уже свое согласие на изъятие церковных ценностей, осталось только официально это оформить и затем уже приступить к самому акту передачи церковного имущества Губфинотделу»¹⁰⁵⁸.

Указанное в заметке совещание в Губфинотделе состоялось в тот же день. Поскольку Л.Д. Аксенов неожиданно заболел, митрополита Вениамина на этой встрече представляли Ю.П. Новицкий и Н.М. Егоров. В ходе беседы выяснилось, что все участие Церкви в помощи голодающим и в решении судьбы церковных сокровищ будет сведено к упаковке последних перед отправкой в Москву. Посланцам митрополита предложили обсуждать то, что, казалось бы, удалось снять с повестки дня при посещении владыкой Смольного – изъятие церковных ценностей как таковое. Ю.П. Новицкий попросил отложить заседание до получения дополнительных инструкций от митрополита и в тот же вечер вместе с Н.М. Егоровым докладывал архипастырю о том, в какое русло зашли переговоры.

Выслушав неожиданный для него рассказ Ю.П. Новицкого, митрополит назначил на следующий день частное совещание правления Общества православных приходов. Оно состоялось на квартире больного Л.Д. Аксенова. Все его участники согласились с мнением митрополита о непрекращении переговоров со Смольным, поддержав идею владыки обратиться в губисполком для выяснения недоразумения.

В воскресенье 12 марта митрополит Вениамин составил текст нового письма и в понедельник ознакомил с ним членов правления Общества православных приходов. Напомнив в нем суть своего предыдущего заявления, митрополит подчеркнул, что оглашенный лично им текст не вызвал 6 марта «никаких возражений по существу. Это обстоятельство в связи с последовавшими по содержанию обращения заявлениями Представителей Власти /.../ не оставили во мне никакого сомнения в том, что выраженная в моем заявлении искренняя готовность Церкви прийти на помощь голодающим на условиях, ею указанных, понята и оценена Представителями Власти по достоинству. Я с тем большим удовлетворением принял все вышеупомянутые заявления Представителей Власти, что они самым убедительным образом рассеивали предубеждения многих верующих, склонных видеть и утверждать, что предпринятый по изъятию ценностей шаг преследует цель, ничего общего с помощью голодающим не имеющую.

Однако, к глубокому моему огорчению, появившиеся вскоре в газетах отчеты о заседании в Смольном, неправильно освещавшие ход происходившей там беседы, поколебали мое первоначальное впечатление, а затем сообщение командированных мною на особое заседание Комиссии в Губфинотдел моих представителей решительно меня убедило в полном несоответствии заявлений, сделанных в моем присутствии на заседании в Смольном с вопросами, поставленными на обсуждение в Комиссии в Губфинотделе.

На заседании в Смольном мне было предложено назначить 2-х представителей в Комиссию по разработке деталей предъявленных мною условий. В действительности же мои представители оказались в составе Комиссии по ПРИНУДИТЕЛЬНОМУ изъятию церковных ценностей. Таким образом создалось положение, при котором мои представители в Комиссии должны, в сущности, способствовать Гражданской Власти безболезненному осуществлению неправомерного, по каноническим правилам, посягательства на церковное достояние, являющееся, по нашей вере, достоянием Божиим.

Ввиду создавшегося положения и в предупреждение дальнейших недоразумений и неправильных истолкований моих словесных и письменных обращений, считаю долгом сделать следующее пояснение к моему письменному заявлению от 5 марта с.г. № 372.

1. Вновь подтверждаю полную готовность вверенной мне Церкви Петроградской со всем усердием прийти на помощь голодающим, если только ей будет предоставлена возможность проявить свою благотворительную деятельность в качестве самостоятельной организации.

2. Если при развитии своей благотворительной деятельности Церковь исчерпает все имеющиеся в ее распоряжении на голодающих средства, а именно сборы среди верующих денег, церковных ценностей, не имеющих богослужебного характера, продовольствия, вещей, займы и пр., а нужды голодающих и умирающих от голода братьев наших означенными источниками покрыты не будут, тогда я признаю за собой и моральное, и каноническое право обратиться к верующим с призывом пожертвовать на спасение погибающих и остальное церковное достояние, вплоть до священных сосудов, и исходатайствовать на такое пожертвование благословение Святейшего Патриарха.

3. Только при указанных в §§ 1 и 2 самостоятельной организации благотворительной деятельности Церкви и возможно каноническое разрешение вопроса об обращении церковных священных ценностей на помощь голодающим. Немедленное же изъятие священных предметов без предшествующего ему использования Церковью всех других доступных ей средств благотворения является делом неканоническим и тяжким грехом против Святой Церкви, призвать на который паству – значило бы обречь себя на осуждение Святой Церкви и верующего народа.

4. Настаивая на предоставлении Церкви права самостоятельной организации помощи голодающим, я исходил из предположения, что нужды голодающих столь велики, что Церковь вынуждена будет при развитии своей благотворительной деятельности отдать на голодающих и самые священные предметы свои, использовать которые по канонам и Святоотеческим примерам может только непосредственно сама Церковь.

Если же предоставление Церкви самостоятельности в деле помощи голодающим будет признано почему-то нежелательным, то тогда Церковь, отказываясь, в силу канонической для себя невозможности, от передачи священных предметов, все же примет самое широкое участие в помощи голодающим, но только путем сбора денег, продовольствия, вещей и церковных ценностей, не имеющих богослужебного характера, и передаст Гражданской Власти все собранные суммы и предметы для израсходования их на голодающих и без требования даже какого-либо контроля со стороны Церкви.

Там, где свободе Архипастыря и верующего народа не положено предела, мы можем пойти даже дальше, чем это принято в обычных формах общественной жизни, где же она встречается с ясными и твердыми указаниями канонов, там для нее нет выбора в способе исполнения своего долга, и я, и верующий народ, послушные Святой Церкви, должны исполнить этот долг, вопреки всяким требованиям, тем более, что само дело помощи голодающим от этого нисколько не пострадает, а лишь изменится форма вспомоществования церковными ценностями, которые будут использованы для голодающих, но только не через чужих Церкви лиц, а чрез освященные руки пастырей и Архипастырей Церкви.

5. Если бы указанное в сем предложение мое о предоставлении Церкви права быть самостоятельной организацией помощи голодающим Гражданскими Властями было принято, то мною немедленно был бы представлен проект Церковной организации помощи голодающим на рассмотрение и утверждение его Гражданской Властью. Если же такого согласия не последует и равным образом Церкви не будет предоставлено право благотворения и в ограниченной форме, то тогда мои представители на Комиссии будут мною немедленно отозваны, так как работать они мною уполномочены только в Комиссии Помощи Голодающим, а не в Комиссии по изъятию церковных ценностей, участие в которой равносильно содействию отобрания Церковного достояния, определяемого Церковью как акт святотатственный.

6. Если бы слово мое о предоставлении Церкви права самостоятельной помощи голодающим на изъясненных в сем основаниях услышано не было и Представители Власти, в нарушение канонов Святой Церкви приступили бы без согласия ее Архипастыря к изъятию ее ценностей, то я вынужден буду обратиться к верующему народу с указанием, что таковой акт мною осуждается, как кощунственно-святотатственный, за участие в котором миряне, по канонам Церкви, подлежат отлучению от Церкви, а священнослужители – извержению из сана»¹⁰⁵⁹.

14 марта Ю.П. Новицкий и Н.М. Егоров доставили обращение митрополита в губисполком. Никакого ответа на него получено не было. С десятых дней марта 1922 года в жизни Русской Православной Церкви наступала новая полоса, прямо противоположная той, какая виделась митрополиту в первые часы после возвращения из Смольного. Ее ждала не самоотверженная деятельность на благо страждущего народа, а бичевание, оплевание и распятие...

«Вениамин мог читать в человеческих душах, но в России у власти оказалась новая порода людей – без души.

Он искал приемлемого для Церкви согласия с властью, стремился склонить к жертве верующих, брался убедить Патриарха – и шаг за шагом приближался к мученическому своему венцу»¹⁰⁶⁰.

14 марта президиум Петроградского губисполкома постановил приступить к изъятию церковных ценностей не позже, чем в недельный срок. Ответственным руководителем по изъятию был назначен «почетный чекист» Иван Петрович Бакаев – человек, который зарекомендовал себя исключительной жестокостью еще в 19-летнем возрасте, при вооруженном восстании в Камышине в 1906 году.

Подготовив предельно взвешенное и поистине исповедническое заявление, адресованное властям, митрополит Вениамин на другой день подписал еще один документ, в котором излагались правила поведения священников и мирян в ходе изъятия богослужебной утвари из храмов. По указанию митрополита эту инструкцию составил И.М. Ковшаров.

«28 февраля/марта 13 1922 г.

Для руководства духовенству

Ввиду участившихся случаев посещения действующих и закрытых храмов разными лицами для проверки храмовых описей и даже изъятия священных предметов, преподаются следующие руководящие указания, как поступать в таких случаях.

1. При этих посещениях обязательно должен присутствовать священник с пятью или в крайнем случае тремя представителями прихожан местного храма, как это требуется инструкцией по изъятию церковных ценностей. Где при закрытых храмах своего священника нет, лица, ведающие храмом, должны вызвать благочинного или ближайшего приходского священника.

2. Священник, входя в храм, должен предупредить, что храм, хотя бы и закрытый или взятый под охрану, как имеющий музейное значение, для верующих, пока в нем остается святой престол, священный, и всякое несоответствующее его святости поведение, является оскорблением религиозного чувства верующих.

3. Облачившись в епитрахиль и поручи, так как придется ему касаться престола и священных сосудов, священник показывает посетителям священные драгоценные церковные предметы, согласно описи. При этом он должен предупредить посетителей, что вход в святой алтарь мирянам воспрещается, тем более неправославным. Священные же предметы, находящиеся в святом алтаре, он покажет, вынося на клирос, обязательно держа в своих руках и не позволяя касаться к ним рукам неосвященным, так как и сам их касается только в священном облачении.

4. Если же посетители на предупреждение священника не обратят внимания, войдут в святой алтарь и там будут вести себя не благоговейно, то в таком храме и алтаре, прежде чем начать службу после такого посещения, должно быть совершено малое освящение, что и необходимо сделать в церкви бывшей Калинкинской больницы.

5. Святыни храма закрытого, если окажутся, как-то: святые мощи, святой антиминс, святые запасные дары, святое миро – должны быть взяты священником с собой и переданы в ближайший приходской храм.

6. Священные сосуды и освященные предметы священник, по церковным канонам и по распоряжению церковной власти, не может отдать посетителям. Если же они будут настойчиво требовать, то должен заявить: берите сами. В самом акте изъятия должно быть отмечено, что перечисленные церковные, священные предметы взяты были самими посетителями.

7. Копия акта, составленного посетителями, и акт о посещении храма, составленный священником и подписанный представителями прихожан, должны быть немедленно представлены местному благочинному для доклада митрополиту.

8. Если же в храме окажутся предметы, не имеющие богослужебного, священного характера: подвески с икон в виде колец, цепей, ожерелий, канделябры и т. п., лом золотой и серебряный, то таковые предметы, но с согласия общины верующих, если существует при храмах, а где общины нет, то и непосредственно священником, могут быть переданы по акту»¹⁰⁶¹.

И в заявлении, направленном в Смольный, и в инструкции для священников и прихожан не было и намека на призыв к какому-либо протесту – «сопротивлению изъятию церковных ценностей». Митрополит лишь давал каноническую оценку этому акту и предостерегал клир и народ от личного участия в нем. В словах: «Берите сами» невозможно найти ничего контрреволюционного. Подобным же образом святитель Вениамин отвечал и в других случаях, когда усматривал то или иное нарушение церковных канонов. Так, одному батюшке, исхлопотавшему себе митру прямо в Москве, митрополит публично ответил: «Раз Патриарх Вас наградил помимо меня, то возложите и носите, а я возлагать не буду»¹⁰⁶².

15 марта члены комиссии по изъятию церковных ценностей явились в Казанский собор, где в то время совершался акафист епископом Ямбургским Алексием. «Народу был полный Собор. После окончания службы под неимоверный шум и протест, с опасностью для жизни, прошли на солею члены Ком[иссии], через толпу «ведомые» членами Совета. Здесь о. Настоятелем им было заявлено, что от настоящего общего собрания прихожан зависит тот или иной ответ относительно выдачи каких-либо ценностей. /.../ Был составлен акт, что общее собрание верующих высказалось против передачи ценностей /.../. На этом дело пока и кончилось»¹⁰⁶³.

Еще больший взрыв народного негодования вызвал «визит» комиссии 16 марта в Спасо-Сенновскую церковь, расположенную у одного из крупнейших в городе рынков. 91 годом ранее Сенная площадь стала ареной «холерного бунта», для умиротворения которого к народу явился сам царь. Теперь же власти сознательно провоцировали толпу на беспорядки. Об этом свидетельствовало и обилие на площади информаторов, и конная милиция, и выстрелы в воздух, и даже то, как «чересчур шумно и неумело» происходило «изъятие из толпы ... защитников церкви». Пропагандистским целям служила и дата «бунта на Сенной» – накануне произошло кровопролитие в городе Шуе Владимирской губернии при защите верующими святынь своих храмов. Чтобы привести в действие маховик репрессий, режиму нужно было создать картину «массового организованного сопротивления церковников».

Такой маховик был запущен лично В.И. Лениным. 19 марта он обратился к членам Политбюро со своим знаменитым письмом¹⁰⁶⁴. Председатель Совнаркома выступает в нем как мародер, для которого «отчаянный голод» служит «не только исключительно благоприятным, но вообще единственным моментом», чтобы «обеспечить себе фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей». «Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше».

Отправной точкой ленинской мысли послужили события 15 марта в Шуе. Но особый, затаенный интерес автора письма вызывал, конечно же, Петроград. «Происшествие в Шуе должно быть поставлено в связь с тем сообщением, которое недавно РОСТА переслало в газеты не для печати [так! – авт.], а именно сообщение о подготовлявшемся черносотенцами в Питере сопротивлении декрету об изъятии церковных ценностей».

Историки О.Ю. Васильева и П.Н. Кнышевский, имевшие доступ ко всем архивам, авторитетно утверждают: «Неудивительно, что даже близко похожее сообщение РОСТА найти в партийных тайниках не удалось. /.../ Скорее всего, Ленин просто-напросто провоцировал повышенный интерес членов Политбюро к духовенству Петрограда откровенной ложью»¹⁰⁶⁵. Мстительное внимание основателя Коммунистической партии и Советского государства к духовенству «колыбели Октября», несомненно, сводилось к одной фигуре – святителю Вениамину. И письмо В.И. Ленина от 19 марта 1922 года можно в известной мере расценивать как его ответ на обращение митрополита Петроградского и Гдовского в Совнарком от 10 января 1918 года.

Как по мановению волшебной палочки, с конца марта вся пресса начинает планомерно нацеливать «пролетарский гнев» на митрополита Вениамина.

Правительственное сообщение о происшествии в Шуе было опубликовано в «Петроградской правде» 29 марта. Оно заканчивалось неприкрытой угрозой по адресу «клики князей церкви»: «Царская бюрократия, генералитет, дворянство и буржуазия пытались сопротивляться Советской власти, но были уничтожены. Если верхушка духовенства становится на тот же путь, на нее, в свою очередь, опустится железная рука Советской власти»¹⁰⁶⁶. А на следующий день та же газета вышла с передовицей, обращенной лично к Петроградскому архипастырю:

«Мы не знаем, читал ли митрополит Вениамин правительственное сообщение о шуйских событиях.

Не кажется ли вам, святой отец, что в этом заявлении рабоче-крестьянского правительства есть нечто такое, что бьет вам прямо не в бровь, а в глаз? И в то же время не есть ли это для вас первое и, вероятно, последнее предупреждение...»¹⁰⁶⁷

Своего рода рекорд по клевете установила 31 марта газета «Правда», орган ЦК РКП (б), известившая всю страну: «Петроградский архиепископ [так! – авт.] Вениамин выпустил воззвание своим архипастырям [так! – авт.], в котором призывает духовенство противодействовать сдаче ценностей, даже добровольной, мотивируя это тем, что патриарх не дал своего благословения»¹⁰⁶⁸.

Соприкасаться с грязной «большевистской публицистикой» и много десятилетий спустя – большая моральная пытка. Каково же приходилось современникам! Выстоять в обстановке не знавшего никаких границ газетного беснования святителю Вениамину, вероятно, помогало то особое бесстрастие, которое он воспитал в себе и которое проявлялось даже в его богослужебной манере¹⁰⁶⁹. Многим же, в том числе и ближайшим помощникам архипастыря, казалось лишь, что он «был как всегда замкнут и вял»¹⁰⁷⁰.

Наряду с инсинуациями по адресу Петроградского митрополита газеты усиленно выполняли еще один заказ, выискивая некое «прогрессивное» духовенство, чтобы противопоставить его всему прочему. Уже 16 марта «Петроградская правда» делает открытие: «Среди духовенства замечается раскол. Более прогрессивное священство, главным образом, академики, идут отзывчиво на все призывы Советской власти помочь голодающим. Так, например, священник Гремячевский /.../ среди верующих делает в пользу голодающих сборы ценностей...»¹⁰⁷¹. Интересно, каким же методом корреспондент установил, что указанный священник делает сборы именно по призыву Советской власти, а вовсе не по благословению правящего архиерея?! Прошло всего 4 дня, и уже Петросовет в своей резолюции по вопросу об изъятии церковных ценностей констатирует: «Часть представителей духовенства поняла свой долг перед народом»¹⁰⁷². Этих «представителей» на весь Петроград с окрестностями удалось наскрести всего 12 человек из нескольких сотен, зато в качестве рупора им была предоставлена вся большевистская печать. 25 марта «Воззвание группы священников» одновременно тиражировали «Петроградская правда» и «Красная газета», затем его перепечатывали «Известия» и многие другие издания... Казалось бы, партийной прессе не к лицу распространять в массах призыв «строить жизнь только по заветам Христа» или почти дословно приводить главное условие церковной помощи голодающим, сформулированное митрополитом Вениамином в его письмах в Смольный: «Верующие отдадут, если надо, даже самые священные сосуды, если государство разрешит церкви под самым хотя бы своим строгим контролем, им самим [т.е. самой Церкви! – авт.] кормить голодных, о возможностях чего говорили представители власти»... Однако не бочка меда была нужна большевикам, а ложка дегтя. При всем внешнем благочестии текста «Воззвания 12-ти» его авторы давали большевистской пропаганде два убийственных козыря, подтверждая и «наличие двух взглядов среди церковного общества на помощь голодающим» (вот он – раскол!), и то, что многими церковными людьми владеет «настроение злобы, бессердечия, клеветы, смешения церкви с политикой» (вот она – контрреволюция!).

Трое из подписавших «Воззвание 12-ти», протоиерей Александр Введенский, священники Евгений Белков и Владимир Красницкий, уже в мае будут «командированы» ГПУ в Москву, где их руками осуществится «свержение» Святейшего Патриарха Тихона. Однако ряд духовных лиц, чьи фамилии оказались под текстом «Воззвания», включая протоиерея Александра Боярского, «официально заявили Влад[ыке] Митр[ополиту], что они своей подписи под этой статьей не давали»¹⁰⁷³...

Как бы там ни было, но после выхода «Воззвания 12-ти» властям удалось быстро привести в исполнение декрет об изъятии церковных ценностей в Петрограде. Именно протоиереи А. Боярский и А. Введенский получили 4 апреля мандат митрополита Вениамина отстаивать положения, хотя бы минимально учитывающие интересы приходов. «Полномочным представителям митрополита» пришлось вести переговоры с упомянутым выше И.П. Бакаевым. Согласно достигнутой на следующий день договоренности, вся «постепенность» изъятия сводилась к разрешению оставить «впредь до замены» по одному комплекту богослужебных принадлежностей на престол «при невозможности заменить их немедленно теми же предметами из малоценных металлов». В протоколе также были особо отмечены семь «всенародно чтимых икон», которые «могут быть оставлены верующим в настоящем их виде, при условии замены ценности их металлом в соответствующем эквиваленте». На этих же условиях разрешалось оставлять и «особочтимые местные святыни»¹⁰⁷⁴. Протокол не предусматривал главного – перехода выкупленных драгоценностей в собственность религиозной общины, поэтому при «выкупе» церковные ценности тут же снова национализировались и в любой момент могли вновь подвергнуться изъятию. Мало того, в обнародованном тексте соглашения список «всенародно чтимых икон» уменьшился до шести¹⁰⁷⁵.

Согласованные условия входили в силу «с момента обращения митрополита с особым воззванием к верующим». В Великий понедельник, 10 апреля, владыка Вениамин созвал в Митрополичьих покоях настоятелей петроградских церквей, чтобы заранее поставить их в известность о своем воззвании. Открывая собрание, митрополит напомнил, как в начале Великого поста он призывал духовенство к единству и миру, «чтобы не нашлось среди нас такого человека, как Иуда, который, взявши хлеб от Христа, потом лобызанием предал Его». Но в настоящее время, по словам архипастыря, мир был нарушен: протоиереи Боярский и Введенский «внесли разделение в нашу среду своим воззванием»¹⁰⁷⁶. Морально осудив представителей «прогрессивного» духовенства за сепаратное, а по существу, предательское выступление, митрополит в то же время своим обращением к верующим лишал их группировку главного козыря – обвинения Церкви в политической деятельности.

В «Воззвании к петроградской православной пастве» митрополит Вениамин настойчиво проводит мысль о том, что «при изъятии церковных ценностей, как и во всяком церковном деле, не может иметь места проявление каких либо политических тенденций. Церковь, по существу своему, – вне политики и должна быть чуждой ей. «Царство Мое не от мира сего», – заявил Спаситель Пилату. Этим курсом, вне политики, я вел корабль Петроградской церкви и веду и идти им настойчиво приглашаю всех пастырей. Всякого рода политические волнения, могущие возникнуть около храмов по поводу изъятия ценностей, как было, например, около храма на Сенной, никакого отношения к церкви не имеют, тем более к духовенству».

«Руководственные указания» митрополита верующим сводятся к тому, что святитель призывает их делать добро и не противиться злу насилием. Расширяя «добровольные пожертвования церкви и церковных людей», митрополит Вениамин своей архипастырской властью разрешил «общинам верующих жертвовать на нужды голодающих и другие церковные ценности, даже и ризы со святых икон, но не касаясь святынь храма /.../. К пожертвованиям призываю приступить немедленно и сдать таковые не позже 9 (22) апреля в места, указанные представителями гражданской власти. Жертвуемым предметам должна быть составлена точная опись на месте при участии гражданских властей».

«Но если гражданская власть, – указывает дальше владыка, – ввиду огромных размеров народного бедствия, сочтет необходимым приступить к изъятию и прочих церковных ценностей, в том числе и святынь, я и тогда убедительно призываю пастырей и паству отнестись по-христиански к происходящему в наших храмах изъятию, наблюдая за п.п. 5, 6 и 7 постановления петроградской губернской комиссии помощи голодающим от 5 апреля с.г. при участии моих представителей.

Со стороны верующих совершенно недопустимо проявление насилия в той или другой форме. Ни в храме, ни около него неуместны резкие выражения, злобные выкрики против отдельных лиц или национальностей и т.п., так как все это оскорбляет святость храма и порочит церковных людей, от которых, по апостолу, должны быть удалены всякое раздражение, и ярость, и гнев, и крик, и злоречие со всякою злобою (Ефес,4:31). /.../ Сохраните доброе христианское настроение в переживаемом нами тяжелом испытании. Не давайте никакого повода к тому, чтобы капля какая-нибудь, чьей бы то ни было человеческой крови была пролита около храма, где приносится Бескровная Жертва.

Перестаньте волноваться. Успокойтесь. Предадите себя в волю Божию...»

Параграф соглашения с гражданской властью о возможности замены изымаемых святынь «металлом в соответствующем эквиваленте» в воззвании митрополита сформулирован так: «Желая сохранить возможно больше благолепия в наших храмах, соберем, что возможно, в наших домах драгоценностей и пожертвуем их для сохранения церковного благолепия». То, что берется из храмов без архипастырского благословения, может быть выкуплено... Само слово «выкуп», в применении к действиям советской власти, ставит эту власть в один ряд с захватчиками, которые, не раз приходя на Русь, оставляли после себя пепелище: «...разграбили все монастыри и иконы ободрали /.../, а некоторые взяли себе вместе с честными крестами и сосудами священными...»¹⁰⁷⁷. Верность Богу, забота о клире и верующих и отстраненная лояльность режиму – все выверено в этом воззвании, и оно может быть названо «памятником православно-правовой мысли двадцатого столетия» в не меньшей мере, чем инструкция митрополита духовенству от 13 марта (28 февраля) 1922 года.

14 апреля, в Великую пятницу, митрополичье воззвание было опубликовано в «Петроградской правде»¹⁰⁷⁸ – той самой газете, которая совсем недавно бросала митрополиту Вениамину обвинение в том, что он «молчаливо потворствует черносотенным бандам, избивающим людей», и, более того, «своим поведением проповедует голод, людоедство, смерть и ужас»¹⁰⁷⁹. Через несколько дней послание Петроградского святителя перепечатала газета «Звезда», орган Новгородского Губкома РКП(б)¹⁰⁸⁰, после чего митрополит Новгородский и Старорусский Арсений (Стадницкий) подписал свое «Воззвание к новгородской пастве», в значительной мере повторяющее Вениаминовское¹⁰⁸¹.

Итак, митрополит Вениамин вынес на своих плечах весь крест переговоров с советской властью относительно условий осуществления декрета ВЦИК от 23 февраля. И «Представители Власти» какое-то время положительно оценивали его усилия – об этом свидетельствует сам факт публикации воззвания митрополита от 10 апреля в большевистских газетах. Фактически же Петроградский архипастырь взял на себя труд, который выходит далеко за рамки отдельной епархии и, следовательно, относится к компетенции Высшей Церковной Власти. Но последняя в марте – апреле 1922 года, похоже, была озабочена лишь составлением наградных списков...¹⁰⁸²

Тотальное изъятие ценностей из петроградских церквей началось в самый день публикации митрополичьего воззвания. 14 апреля пять пудов серебра было вывезено из Иоанновского монастыря, а с чудотворного образа Скорбящей Божией Матери «с грошиками» в часовне на Стеклянном (кстати, внесенного в список «всенародно чтимых» святынь) сняли золотую раму весом в 40 фунтов. Оба случая вызвали «уличные скопища», причем «возбуждение масс дошло до применения насилия». И в последующие дни православный народ показал, что он «был в большинстве своем настроен решительнее, чем духовенство, и не боялся вступаться за свои святыни»¹⁰⁸³.

Но, как мудро заметил первый викарий митрополита Вениамина епископ Ямбургский Алексий, «во время вихря и урагана не имеет никакого значения писк птиц, выбрасываемых из разоряемых гнезд»¹⁰⁸⁴. Из опыта служения в послереволюционном Новгороде, где он дважды, в 1920 и 1921 годах, побывал на скамье подсудимых¹⁰⁸⁵, будущий Патриарх Алексий I на всю свою долгую жизнь усвоил, что большевики не допускают иного отношения к себе, кроме безоговорочной покорности. Поэтому и по вопросу переговоров со Смольным он «решительно держался особого мнения»...

Нерадостную обстановку в Петрограде на Пасху 1922 года епископ Алексий в доверительном письме к митрополиту Новгородскому Арсению оценивал так: «Удивительна работа вражия; враг сумел создать для Влад[ыки] Вениамина и извне условия тягостные, как-то незаметно ввергнув его в неправильную политику, – и изнутри – отчуждение от народа, который служил прежде для него оплотом и ограждением»¹⁰⁸⁶. Действительно, очень многие верующие отвергли призыв своего архипастыря «спокойно, мирно, всем вся простив», провожать «изымаемые из наших храмов церковные ценности». За воззвание от 10 апреля святитель Вениамин «несколько раз подвергался оскорблениям в храмах (в Казанском [соборе – авт.] и Иоанновском монастыре и др.) – «ты красный митрополит""¹⁰⁸⁷ «...И из среды простого народа, и из среды интеллигенции раздавались голоса, что митрополит продал себя большевикам, изолировался от Патриарха, идет против Патриарха»¹⁰⁸⁸. Интрига властей, очевидно, заключалась и в том, чтобы внести разделение между возбужденными «ревнителями православия» и кормчим Петроградской церкви. Ведь сценарий расправы над митрополитом готовился заранее...

Как и в другие напряженные моменты, святитель черпал укрепления в молитве и богослужениях, включая любимые им ночные моления. Так, под Светлую субботу, 22 (9) апреля, он совершал целонощное моление в Крестовой церкви «при участии всех Преосвященных»¹⁰⁸⁹.

Изъятие церковных ценностей сопровождалось многочисленными арестами. Все это предусматривалось планом проведения «операции», принятым еще 28 марта¹⁰⁹⁰, но в нем речь шла только о представителях духовенства или приходских советов, оказавших то или иное противодействие, или об уличных агитаторах. Неожиданно в ночь с 28 на 29 апреля в городе прошла зловещая полоса арестов, явно относящаяся к совсем другому плану. Среди духовных лиц в число арестованных вошел архимандрит Сергий (Шеин), среди мирян – Л.Д. Аксенов, Ю.П. Новицкий, И.М. Ковшаров. Всех их объединяло только то, что они имели отношение к Обществу православных приходов. Сама дата ареста могла быть воспринята как «подарок» ко дню рождения митрополита Вениамина – 29 (17) апреля владыке исполнялось 49 лет...

Именно с конца апреля и в Петрограде, и в Москве был дан полный ход директиве В.И. Ленина, изложенной им в письме от 19 марта: «изъять и расстрелять». Силовые ведомства получили задание облечь в процессуальную форму прозрения «вождя мирового пролетариата»: «Очевидно, что на секретных совещаниях влиятельнейшей группы черносотенного духовенства этот план [противодействия декрету – авт.] обдуман и принят достаточно твердо. События в Шуе лишь одно из проявлений и применений этого общего плана». Независимость и объективность суда председатель Совнаркома отвергал как «буржуазный предрассудок»: «Политбюро даст детальную директиву, тоже устную, чтобы процесс /.../ закончился не иначе как расстрелом очень большого числа» подсудимых. Одновременно Политбюро форсировало принятие нового Уголовного кодекса, в который были включены подлежащие самому широкому применению «расстрельные» статьи – 62-я (участие в организации, действующей в контрреволюционных целях, путем возбуждения населения к массовым волнениям в явный ущерб диктатуре рабочего класса и пролетарской революции) и 119-я (использование религиозных предрассудков масс с целью свержения рабоче-крестьянской власти).

26 апреля в Москве открылся первый «процесс церковников». 5 мая показания на нем в качестве свидетеля давал Святейший Патриарх Тихон. Ревтрибунал постановил привлечь Патриарха к судебной ответственности. Ему как руководителю нелегальной организации «Православная иерархия» вменялась в вину разработка плана кампании противодействия изъятию церковных ценностей. В тот же день в Петрограде полдюжины следователей во главе с начальником следчасти И.А. Крастиным начали работать над обвинительным материалом по делу арестованных в памятную ночь на 29 апреля¹⁰⁹¹.

Наряду с уничтожением цвета русского духовенства Политбюро устами Л.Д. Троцкого поставило перед ГПУ задачу создания полностью подконтрольного режиму высшего церковного управления. Л.Д. Троцкий предложил использовать церковных раскольников («сменовеховских попов»), чтобы довести переворот в Русской Церкви «до полного организационного разрыва с черносотенной иерархией, до собственного нового собора и новых выборов иерархии»¹⁰⁹². Для этой цели из Петрограда были затребован В. Красницкий, а чуть позже – А. Введенский с Е. Белковым. Последние прибыли в Белокаменную 9 мая, в день публикации в газетах вынесенного накануне приговора по делу «московских церковников». Из 50 обвиняемых 11 человек приговаривались к расстрелу. Патриарх же с 9 мая фактически находился под домашним арестом – первые 10 дней пока еще на Троицком подворье.

Дальнейшие события хорошо известны. Выполняя задание ГПУ, петроградские «гости» трижды, 12, 16 и 18 мая, посещали Патриарха Тихона, добиваясь от него самоустранения от управления Церковью и хоть какой-то резолюции на свое имя. В первый раз «представителям прогрессивного духовенства» удалось получить лишь письмо, адресованное председателю ВЦИК М.И. Калинину, в котором Патриарх извещал, что, в связи с привлечением к гражданскому суду, он считает полезным «для блага Церкви поставить временно, до созыва Собора, во главе церковного управления или Ярославского митрополита Агафангела, или Петроградского митрополита Вениамина». 16 мая Патриарх остановил свой выбор на митрополите Агафангеле, направив ему надлежащую грамоту с просьбой «прибыть в Москву без промедления». «Обработку» митрополита Агафангела поручили священнику В. Красницкому, который срочно выехал в Ярославль, а Введенский, Белков и московский священник С. Калиновский выманили у Патриарха благословение принять синодские дела и временно привлечь к работе Патриаршей канцелярии «находящихся на свободе в Москве святителей». Резолюция Патриарха Тихона на их прошении и была выдана церковными заговорщиками за указ о включении «поименованных лиц» в состав Высшего Церковного Управления [ВЦУ]. В те дни «на свободе в Москве» предусмотрительно оказалось всего два святителя – отлучившийся на 3 тысячи верст от своей кафедры епископ Верненский Леонид (Скобеев) и уволенный еще в январе 1917 года на покой епископ Антонин (Грановский). Оба они и вошли в обновленческое ВЦУ, которое 19 мая возглавил епископ Антонин. Церковный переворот стал совершившимся фактом.

В Петрограде в это время должна была начаться серия судебных процессов против священников и мирян, обвиняемых в сопротивлении власти при изъятии церковных ценностей. О первом подобном суде, назначенном на 12 мая, уже объявили в газетах: к нему привлекались настоятель и староста Консерваторской церкви, арестованные еще 25 февраля. Председателем суда был утвержден Н.И. Яковченко, общественными обвинителями – СИ. Канатчиков и И.А. Крастин¹⁰⁹³. Однако в последний момент этот суд отложили, очевидно, в ожидании развития московских событий. Упоминание Патриархом Тихоном имени митрополита Вениамина в качестве одного из своих заместителей вновь привлекло к Петроградскому архипастырю внимание «вождей революции». Последовала команда объединить и систематизировать разрозненные делопроизводства, что и было исполнено между 13 и 18 мая¹⁰⁹⁴. Как легко догадаться, следователи Петрограда, которые вели «под руководством начальника следчасти тов. Крастина лихорадочную работу по ускорению слушания церковных дел», очень скоро «напали на следы прямого участия в организации сопротивления изъятию ценностей митрополита Вениамина»¹⁰⁹⁵.

Кроме показательного суда, на 12 мая в Петрограде было запланировано еще одно «действо» – вскрытие мощей св. Александра Невского. Решение об этом принял большой президиум губисполкома 8 мая, причем ответственным был назначен сам секретарь губисполкома Н.П. Комаров¹⁰⁹⁶. Есть все основания полагать, что организаторы вскрытия мощей «твердо задались целью спровоцировать «контрреволюционный» выпад доведенного до отчаяния [митрополита] Вениамина как иерарха, ответственного по церковным положениям за сохранение святыни». Однако, «к величайшему разочарованию устроителей этой акции, митрополит Вениамин сохранял полное спокойствие. Что знал, о чем думал л что пережил владыка в те жуткие часы – тайна пастырской совести...»¹⁰⁹⁷

В назначенный день в Троицкий собор Александро-Невской лавры, по особым пропускам, прибыли делегаты с фабрик и заводов, красноармейцы и представители советской власти – всего около 300 человек. Здесь же находилась группа духовенства во главе с митрополитом Вениамином и наместником Лавры епископом Петергофским Николаем и представители верующих. Гробница святого князя была демонтирована. В ней оказалась «небольшая шкатулка из светлого дерева, как бы накануне от мастера»¹⁰⁹⁸. Все предметы, находившиеся в этом ящичке, – остатки от схимы и несколько костей – извлекались исключительно священнослужителями, под наблюдением митрополита. «На задаваемые вопросы рабочими, работницами присутствующий митрополит Вениамин охотно отвечал». Он рассказал и о пожаре во Владимире в 1491 году, и о вскрытии мощей в 1917 году «по случаю предполагавшейся эвакуации Петрограда от немецкого нашествия». После осмотра и фотографирования ящичек с мощами был закрыт и опечатан, также руками духовенства. Его передали на хранение в алтарь лаврского собора, а серебряную раку на грузовиках доставили в Эрмитаж¹⁰⁹⁹, где она экспонируется и поныне. Очевидно, вся заслуга в том, что сами мощи святого Александра Невского удалось тогда отстоять и они остались в храме, принадлежит митрополиту Вениамину – священноархимандриту Александро-Невской лавры. В других городах подобные святыни изымались у верующих на основе циркуляра наркомата юстиции от 25 августа 1920 года.

Свое благоговение к Лавре православные петроградцы выразили тем, что в счет выкупа церковных сосудов и других богослужебных предметов лаврских храмов они собрали к 20 мая 11 пудов 12 фунтов 75 золотников лома драгоценных металлов¹¹⁰⁰.

Драматические события второй половины мая развивались стремительно. Накануне «церковного переворота», 17 мая, «Петроградская правда» дала информацию о том, что Патриарх Тихон «отрекся от патриаршества»¹¹⁰¹ и даже сообщила, что он «указал на митрополита ярославского Агафангела или петроградского – Вениамина» как на своих временных заместителей¹¹⁰². 18 мая Политбюро утвердило к расстрелу шестерых из 11 приговоренных к смертной казни на московском церковном процессе. А в Петрограде в тот же день И.П. Бакаев успешно завершил операцию по изъятию церковных ценностей (последним своих сокровищ лишился Исаакиевский кафедральный собор). Как только это случилось, один из следователей губревтрибунала, Ф.П. Нестеров, был направлен в Александро-Невскую лавру. Там он допросил митрополита Петроградского и Гдовского и объявил постановление о привлечении его, гражданина Казанского Василия Павловича, к следствию «по обвинению в выпуске и распространении ответа Петроградскому Помголу, как агитационного средства для противодействия изъятию церковных ценностей». В целях «пресечения способов уклонения от суда и следствия» Ф.П. Нестеров взял с митрополита подписку о невыезде из Петрограда¹¹⁰³. «Таким образом, судьба одного из кандидатов, названных Тихоном в свои преемники, оказалась одинаковой с его собственной», – злорадствовала «Красная газета»¹¹⁰⁴.

Испытания, выпадавшие на долю митрополита Вениамина, были сродни тем мукам, которые пережил Христос в Гефсиманском саду, прежде чем идти «на вольную страсть». Сохранилось свидетельство очевидца – епископа Ямбургского Алексия. 18 мая, в самый день «церковного переворота» в столице, он писал: «Вл[адыка] Митр[ополит] пребывает в сугубой растерянности, т.к. кроме того, что он может быть использован в неприемлемом для него духе в Москве, над ним тяготеет еще близкая перспектива суда, который, как говорят, может иметь последствия, аналогичные с Московским делом»¹¹⁰⁵. Возможно, что по-человечески митрополит как бы и «растерялся». Но, по его же словам, «никакие труды, препятствия и лишения не страшны и не невозможны для человека, если он со Христом и всякое дело исполняет во имя Его»¹¹⁰⁶. В сознании своего единения со Христом святитель Вениамин вновь, как и в январе 1918 года (но в несравнимо более трагических условиях), принимает на себя ответственность за всю Русскую Церковь.

26 мая в Александро-Невскую лавру явился протоиерей Александр Введенский. Он возвратился в Петроград, чтобы вершить там церковные дела в роли «полномочного члена ВЦУ», как значилось в его мандате. «Мандат» был написан «на четверике от руки, но печатными буквами (!) за подписью «зампредседателя» – еп[ископа] Леонида»¹¹⁰⁷. Во время пребывания в столице о. Александр усвоил, что в ГПУ митрополит Вениамин «почитается конченым человеком», и он сразу же направился к епископу Ямбургскому Алексию уговаривать его «приехать в Москву и принять участие в работах [Высшего Церковного] Управления». Однако викарный епископ, не прельстившись на это предложение, убедил «протоиерея с мандатом» сделать доклад правящему архиерею¹¹⁰⁸.

В тот день у приемной митрополита Вениамина было много народа. Уже прошел слух, что «митрополит увольняется на покой, ссылается в Олонецкую губернию»... Среди тех, кого принял митрополит, был настоятель Казанского собора протоиерей Николай Чуков. Зашла речь и о вестях, привезенных Введенским. «Я не думаю отказываться», – заявил митрополит. «Конечно!», – подтвердил о. Николай и, прощаясь, пожелал мужества и твердости¹¹⁰⁹.

Наконец и протоиерей Введенский нашел время, чтобы доложить митрополиту о своих успехах в Москве. Петроградский святитель, в отличие от Всероссийского Патриарха, не стал входить с посетителем ни в какие переговоры. Он видел в нем лишь приходского клирика, нарушившего церковную дисциплину. Митрополит прямо заявил, что он не позволит священникам свой епархии учинять «самочинное сборище» и что Введенский, Красницкий и Белков подлежат отлучению от Церкви впредь до раскаяния.

Такой поворот дела никак не предусматривался ни «полномочным членом ВЦУ», ни тем более теми, кто готовил свержение Патриарха Тихона. Стараясь выиграть время, Введенский начал убеждать митрополита, что «если священник в чем-нибудь виновен, его предают духовному суду, ведут следствие, судоговорение (с прениями сторон) и лишь потом выносят приговор»¹¹¹⁰... Но никакие его аргументы не подействовали – аудиенция была окончена.

Митрополит распорядился, чтобы канцелярия срочно направила протоиерею Введенскому уведомление о том, что для принесения покаяния ему отводятся сутки. Если этого не случится, то в ближайшее воскресенье, 28 мая, по всем петроградским храмам будет возвещено о его отпадении от Церкви. Кроме того, владыка обратился к о. Александру с личным письмом, в котором «вспоминал прежнюю его деятельность, обращение его с паствой и все то доброе, что было им тогда пережито, и чтобы он оставил тот путь отречения от Церкви... Чтобы он покаялся и исправился»¹¹¹¹. Но переметнувшийся к большевикам протопоп не внял святительским словам.

В субботу митрополит Вениамин был вызван в Ревтрибунал¹¹¹². Возможно, там его склоняли к отказу от обличения похитителей патриаршей власти и к признанию «законности» ВЦУ. Владыка не пошел на сделку. Он сознавал, что каковы бы ни были последствия лично для него, выжидать и колебаться нельзя, и с высоты митрополичьей кафедры своим примером давал урок исполнения долга и верности принципу, который формулировал так: «Надо себя не жалеть для Церкви, а не Церковью жертвовать ради себя»¹¹¹³.

В воскресный день 28 (15) мая 1922 года многие петроградцы пришли в Николо-Морской собор, чтобы отметить 17-ю годовщина Цусимского боя и помянуть погибших моряков¹¹¹⁴. Служба в верхнем, Богоявленском, храме была необычно торжественной – митрополиту сослужили епископы Алексий и Венедикт и духовенство двух городских благочиний. За литургией, после чтения Евангелия, митрополит сказал слово о духовном единении, а затем огласил свое «Послание к петроградской православной пастве». Тысячи людей услышали простую и горькую правду о событиях последних дней и об опасностях, которыми они чреваты:

«Тревожно бьется сердце православных, волнуются умы их. Сообщение об отречении святейшего патриарха Тихона, об образовании нового Высшего церковного управления, об устранении от управления епархией петроградского митрополита и т.п. вызывает великое смущение. Вместе с вами, возлюбленная паства, переживаю сердечную тревогу, со скорбью наблюдаю волнение умов и великое смущение верующих. Чувствую вашу чрезвычайную потребность слышать слово своего архипастыря по поводу всего переживаемого церковью. Иду навстречу этой потребности. От святейшего патриарха никакого сообщения о его отречении и учреждении нового Высшего церковного управления до сего времени мною не получено, поэтому во всех храмах епархии по– прежнему должно возноситься его имя. По учению церкви, епархия, почему-либо лишенная возможности получать распоряжения от своего патриарха, управляется своим епископом, пребывающим в духовном единении с патриархом. Епархиальный епископ есть глава церкви. Епархия должна быть послушна своему епархиальному епископу и пребывать в единении с ним. /.../ Епископом петроградским является митрополит петроградский. Послушаясь ему, в единении с ним – и вы будете в церкви. К великому прискорбию, в петроградской церкви это единение нарушено. Петроградские священники: протоиерей Александр Введенский, священник Владимир Красницкий и священник Евгений Белков – без воли своего митрополита, отправившись в Москву, приняли там на себя высшее управление церковью. А один из них, протоиерей А. Введенский, по возвращении из Москвы, объявляет об этом всем, не предъявляя на это подлежащего удостоверения святейшего патриарха. Этим самым, по церковным правилам (двукр. соб. прав. Василия Великого), они ставят себя в положение отпавших от общения со святой церковью, доколе не принесут покаяния перед своим епископом. Таковому отлучению от церкви подлежат и все соединяющиеся с ним. О сем поставляю в известность протоиерея А. Введенского, священника В. Красницкого и священника Е. Белкова, чтобы они покаялись, и мою возлюбленную паству, чтобы никто из нее не присоединялся к ним и через это не отпал от общения со святой церковью и не лишил себя ее благодатных даров. Слушайтесь пастыреначальника нашего, Господа Иисуса Христа. Да будут все едины с вашим архипастырем. Чтобы никто из вас не погиб, слушайтесь своего епископа со слов Господа /.../ и Бог любви и мира да будет с вами»¹¹¹⁵.

Во время литургии это послание было доставлено в Захарьевскую церковь, где настоятельствовал о. А. Введенский. Выйдя причащать народ, он сообщил «о полученном от Митрополита отлучении» и сказал, что «кто смущается этим, пусть не подходит к св. чаше, а кто не смущается, пусть приобщается. Толпа отхлынула, и причастилось только 4 человека»¹¹¹⁶.

Уведомляя верующих о том, что три петроградских священника поставили себя в положение отпавших от общения с церковью, митрополит Вениамин указал и срок действия своего прощения – «доколе не принесут покаяния перед своим епископом». В этом отношении послание от 28 мая 1922 года повторяет Синодальный акт от 22 февраля 1901 года, касающийся Л.Н. Толстого. При редактировании последнего митрополит С.-Петербургский и Ладожский Антоний настоял на том, чтобы после слов «церковь не считает его своим членом и не может считать» было добавлено: «доколе он не раскается и не восстановит своего общения с нею»¹¹¹⁷.

Литургия в Николо-Богоявленском Морском соборе, совершенная святителем Вениамином 28 мая 1922 года, стала последним его служением. Она пришлась на Неделю святых отцов Первого Вселенского Собора. Апостольское и евангельское чтения этого дня звучали как прощание митрополита с паствой, как его последний завет: «И ныне, вот, я знаю, что уже не увидите лица моего все вы, между которыми ходил я, проповедуя Царствие Божие. /.../ Ибо я знаю, что по отшествии моем войдут к вам лютые волки, не щадящие стада /.../. Посему бодрствуйте...» (Деян.20:25,29,31). «...Тех, которых Ты дал мне, Я сохранил, и никто из них не погиб, кроме сына погибели, да сбудется Писание. Ныне же к Тебе иду...» (Ин.17:12–13).

Православный народ оказался не в состоянии вовремя и в полном объеме воспринять и исполнить слова митрополичьего послания. Случись это, Введенский остался бы с четырьмя прихожанами, и никакого обновленческого раскола в Петрограде не имело бы места.

Не брезгуя никакими средствами, «сын погибели» кинулся в атаку на митрополита Вениамина. С 29 мая Введенский становится подручным следователя Ф.П. Нестерова, и его клевета и доносы легли в основу обвинительного материала по объединенному делу «петроградских церковников». В тот же день он сопровождал в Александро-Невскую лавру «почетного чекиста» И.П. Бакаева, который в ультимативной форме потребовал у митрополита снять отлучение с Введенского, Красницкого и Белкова. Обычно кроткий владыка ответил решительным отказом – подобный компромисс он рассматривал как предательство правды Божией, как отречение от Христа. В ожидании распоряжений из Москвы митрополит Вениамин был подвергнут домашнему аресту.

В день, когда митрополит Вениамин объявил протоиерея Введенского и двух других священников отпавшими от общения с Церковью, негодующий протоиерей направил рапорт главе ВЦУ епископу Антонину. Введенский изображал себя оклеветанным, а действия митрополита счел «подлежащими духовному суду». Первым на защиту «благодатных даров» бывшего царского полкового попа выступил Смольный. 30 мая «Петроградская правда» выходит с огромной шапкой на первой полосе: «Вениамин Петроградский раскладывает костер гражданской войны в стране, самозванно выступая против более близкой к народным низам части духовенства. Карающая рука пролетарского правосудия укажет ему его настоящее место!» Ниже, под рубрикой «Раскол в церкви» газета публикует митрополичье послание от 28 мая и «Открытое письмо митрополиту Вениамину» протоиерея А. Введенского. Показательно, что сам Введенский ссылается в нем на свою большую близость не к «народным низам», а к Святейшему Патриарху Тихону! Его аргументация такова: «...Вы, епископ, отлучаете священника за то, что он принял на себя поручение, данное ему самим патриархом. Трудно представить себе большую логическую нелепость».

На другой день петроградская «Красная газета» поместила, также на первой полосе, документ под заголовком «Увольнение митрополита Вениамина», звучащий как приговор ревтрибунала:

«Высшее церковное управление, всесторонне ознакомившись с посланием митрополита Вениамина, от 15 (28) мая с. г., усматривает в этом послании желание продолжать и впредь вовлечение церкви в политическую контрреволюционную борьбу.

Принимая во внимание, что: 1) митрополит Вениамин и ранее делал призывы к мятежу против советской власти, что, между прочим, ярко выразилось в разосланном им по петроградским храмам в 1918 году обращении к казакам и солдатам, силою оружия свергнуть советскую власть; и в первом его послании по поводу изъятия ценностей на спасение голодающих, 2) что митрополит Вениамин вообще является крайне неустойчивым в своих церковных взглядах человеком, легко поддающимся влиянию окружающих его контрреволюционных элементов, и посему совершенно не способен занимать столь ответственный и высокий в церкви пост и 3) что помимо призыва к мятежу против советской власти в воззвании митрополита Вениамина, таким образом, заключается и желание разжечь общую церковную смуту.

Высшее церковное управление постановило:

1) Петроградского митрополита Вениамина, как неспособного к управлению епархией, – уволить на покой.

2) Телеграфно вызвать викария Петроградской епархии епископа Ямбургского Алексея и до приезда такового в Москву вопрос о преемничестве митрополита Вениамина по управлению Петроградской церковью – оставить открытым».

Документ не датирован, зато подписан: «Председатель собрания, епископ Антонин. Епископ Леонид. Священник Сергей Калиновский. Священник В. Красницкий. Протоиерей Иоанн Альбинский. Священник Евгений Белков. Протоиерей гор. Орла Поликарпов»¹¹¹⁸.

Святитель Вениамин принял «ответственный и высокий пост» митрополита Петроградского по избранию редкого по представительности собора клира и мирян всей епархии, а «духовный суд» над ним вершили два безместных епископа и 5 священников. Трое из последних «увольняли» собственного архипастыря, причем двое только что были названы им отлученными от Церкви. Если Введенский все же искал зацепку, чтобы признать послание митрополита Вениамина от 28 мая неправильным хотя бы «с формальной стороны» (дескать, тот мог лишь объявить о предании его духовному суду), то ВЦУ своим постановлением открыто шокировало церковное сознание, уподобляясь судье, «который Бога не боялся и людей не стыдился» (Лк. 18: 2). Создается впечатление, что участники «собрания» автоматически утвердили бумагу, вышедшую из недр ГПУ, даже не читая ее. Ведь могли же они придать ей некую видимость церковного делопроизводства. Первая подпись под документом, не имеющим никаких оправданий, принадлежит епископу Антонину (Грановскому), и это самое печальное. В свое время, как и святитель Вениамин, он был викарием митрополита С.-Петербургского Антония (Вадковского), более того – его любимцем. В 1912 году епископы Вениамин и Антонин вместе провели много часов у смертного ложа своего наставника, вместе они и хоронили его... Уж кто, а епископ Антонин должен был хорошо знать «церковные взгляды» Петроградского архипастыря. Похоже, что большевики попросту воспользовались болезненным состоянием епископа. Известно, что еще летом 1916 года он смертельно заболел¹¹¹⁹. Затем недуг отступил, но, скорее всего, не полностью.

В Петрограде, вопреки распоряжению ВЦУ о том, что вопрос о замещении кафедры остается открытым, во временное управление митрополией 30 мая вступил епископ Ямбургский Алексий. А бюро губкома РКП (б) в тот день постановило форсировать подготовку церковного процесса, назначив главным обвиняемым митрополита Вениамина¹¹²⁰.

Большевистский режим, одним из первых своих декретов отделивший Церковь от государства, проявил редкую заботу о священниках, отлученных от Церкви. Чтобы вырвать у митрополита Вениамина нужную резолюцию (с отменой отлучения), он, как и ранее Патриарх Тихон, не был сразу брошен за решетку. Четыре дня в Митрополичьих покоях ему продолжали «выкручивать руки» Введенский с Бакаевым. Параллельно «Введенский стал воздействовать на викариев, которые еще пользовались правом свободного доступа к [митрополиту] Вениамину. Но и они не желали просить митрополита». Наконец в четверг 1 июня Введенский и Бакаев собирают в Лавре всех находящихся в Петрограде викарных епископов – Ямбургского Алексия, Кронштадтского Венедикта, Петергофского Николая, Ладожского Иннокентия – и требуют отмены отлучения уже от них. Те отказываются, ссылаясь на общецерковные правила: «митрополит Вениамин был жив, не в тюрьме /.../, а поэтому и снять запрещение мог только Вениамин, и не имеют никакого права викарии. /.../ Бакаев настаивает и грозит, викарии не сдаются... С этим все и разошлись по домам». Рассказ об этих напряженных днях со слов участника, епископа Венедикта, оставил протоиерей Михаил Чельцов¹¹²¹.

Тем временем 1 июня из Москвы в Петроградский губотдел ГПУ пришла телеграмма за подписью члена президиума ГПУ В.Р. Менжинского и начальника секретного отдела ГПУ Т.П. Самсонова (оба они в начале мая допрашивали Патриарха Тихона и курировали «обновленческий переворот»): «Митрополита Вениамина арестовать и привлечь к суду, подобрав на него обвинительный материал. Арестовать его ближайших помощников реакционеров и сотрудников канцелярии, произведя в последней тщательный обыск. Вениамин Высшцеркуправлением [ВЦУ – авт.] отрешается от сана и должности. О результатах операции немедленно сообщите»¹¹²². Вероятно, в Москве все же опасались широкого взрыва негодования при аресте митрополита – народного избранника, если не были уверены в успехе «операции». Любопытно и указание на то, что митрополит «отрешается от сана». Хотя постановления «Высшцеркупра» и писались под диктовку ГПУ, здесь В. Р. Менжинский обогнал события больше, чем на месяц.

В порядке подготовки «пролетарского общественного мнения» в петроградской прессе 1 июня было опубликовано интервью с начальником следственной части – оно выдержано в лучших традициях партийной агитки. «С бесспорной точностью установлено, что в течение 4 лет под маской церковно-приходских организаций действовала чистой воды черносотенная клика.

Схема всей постановки дела в этих организациях была такова: во главе конституционный монарх – митрополит Вениамин. Подле него, на роли учредилки, своеобразного парламента – правление общества церковных приходов. И наконец, и монарх, и парламент опираются на верное войско – обывателей, камнями защищающих истинность христианства.

Изъятие ценностей дало лишь повод этой черносотенной организации вступить в бой с рабоче-крестьянской властью.

Необходимо запомнить, что подлинным поводом к выступлению князей церкви была попытка сыграть на темных инстинктах толпы и тем самым свалить ненавистную черным воронам советскую власть»¹¹²³.

А.И. Крастин мог гордиться проделанной работой – «сшитое» им дело строго соответствовало тому, что требовал Ленин. «Партийная закалка» членов трибунала также не вызывала сомнений в исходе процесса. Только жертвы еще верили, что на суде может восторжествовать истина.

Первый день лета 1922 года стал последним днем, который святитель Вениамин провел в Александро-Невской лавре. О том, как происходил его арест, свидетельствует письмо архимандрита Льва (Егорова): «В ночь с четв[ерга] на пятн[ицу] Вл[адыка] Митр[ополит] был арестован. Обыск длился с 12 – 4. По дороге я принял благословение. «Прощайте!» – сказал он тихо. Посадили в автомобиль и увезли на Шпалерную»¹¹²⁴. Следом арестовали троих викариев митрополита – епископов Венедикта, Иннокентия и Николая (последний, правда, через день был освобожден). Были арестованы также заведующий митрополичьей канцелярией протоиерей Михаил Чельцов и помощник секретаря Петроградского митрополита Лев Парийский.

2 июня Малый президиум Петрогубисполкома постановил («в порядке советской законности», т.е. после принятия партийного решения и, следовательно, – задним числом): «Процесс ... начать 7–8 июня с.г.; в целях изоляции признать целесообразным арест митрополита Вениамина»¹¹²⁵.

Повальные аресты духовенства и мирян, в частности, членов приходских братств, любимого детища митрополита Вениамина, сопровождались давлением властей на епископа Алексия и, очевидно, какими-то туманными обещаниями ему. Тот вынужден был уступить и 2 июня, «ввиду исключительных условий, в какие поставлена Промыслом Божиим церковь Петроградская», признал «потерявшим силу постановление митрополита Вениамина о незаконных действиях прот. А. Введенского и прочих упомянутых в послании владыки митрополита лиц», восстановив общение их с Церковью. Смольный добился своего, и «Петроградская правда» не замедлила сообщить об этом¹¹²⁶.

В письме митрополиту Новгородскому Арсению от 2 июня (20 мая) епископ Алексий признавался: «Страшно тяжело все эти дни. Вы не можете представить, как разрывается все мое существо. Митроп[олит] сегодня ночью увезен куда-то. Продолжаются аресты. Скоро суд, на коем будет повторение того, что было в Москве. Положение грозное.

Чрезвычайное решение по снятии отлучения с Пр[отоиерея] Введенского явилось неизбежным. Б[ыть] может, этим охранится безопасность тех многочисленных несчастных, которые стоят у раскрытых могил»¹¹²⁷.

К чести епископа Алексия следует особо подчеркнуть, что он сделал все возможное в тех условиях для освобождения митрополита Вениамина. 5 июня под его председательством прошло пастырское собрание, в котором приняло участие более 150 священников (очевидно, все городское духовенство, оставшееся на свободе!). Конечно же, там делал доклад упивавшийся своей победой протоиерей Александр Введенский, конечно же, духовенство поспешило засвидетельствовать советской власти свою полную аполитичность, включая свою непричастность как к постановлениям эмигрантского Карловацкого собора, так и к деятельности тех или иных политических партий (в Москве в это время уже разворачивался суд над эсерами)... Но среди прочего пастырское собрание единогласно приняло и такую важную резолюцию: «Просить Советскую Власть об освобождении – на поруки всего духовенства г. Петрограда – Митрополита Вениамина как совершенно непричастного, по нашему глубокому убеждению, к контрреволюционным выступлениям и действиям каких-либо политических партий». В пятую годовщину открытия Петроградского епархиального собора 1917 года духовенство города вновь «едиными устами» выражало вотум доверия своему «избраннику по сердцу».

6 июня (24 мая ст. ст. – в самый день избрания святителя Вениамина на Петроградскую кафедру) епископ Ямбургский Алексий как временно управляющий Петроградской епархией известил губисполком об итогах пастырского собрания. Свое письмо он заканчивал таким обращением: «Ввиду сего считаю своим долгом ходатайствовать пред Петрогубисполкомом об освобождении Митрополита Петроградского Вениамина (Казанского) на поруки тех представителей духовенства, которые будут указаны Гражданскою Властию в случае принципиального согласия ее на удовлетворение изложенной просьбы»¹¹²⁸. И не вина, а беда Преосвященного Алексия в том, что Президиум исполкома постановил с большевистской прямотой: «Ввиду того, что дело о сопротивлении изъятию церковных ценностей с сего числа начато слушанием в Ревтрибунале, просьбу отклонить». Если бы слушание дела начиналось позже, товарищи, несомненно, нашли бы другой предлог для отказа.

3 июня президиум Петроградского губернского революционного трибунала утвердил заключительное постановление следователя Ф.П. Нестерова. По делу № 1287 к суду привлекались 89 человек, включая митрополита Вениамина, епископа Кронштадтского Венедикта, архимандрита Сергия (Шеина) и 26 представителей белого духовенства. Митрополиту и 17 лицам из т.н. «активной группы» правления Общества православных приходов Петрограда и его губернии вменялось в вину то, что они «добивались изменения декрета об изъятии церковных ценностей, для чего использовали свою организацию, действуя тем самым заведомо для себя, в целях возбуждения религиозного населения к волнениям, в явный ущерб диктатуре рабочего класса и пролетарской революции, чем содействовали той части международной буржуазии, которая стремится к свержению рабоче-крестьянского правительства»¹¹²⁹. Эти преступления предусматривались самыми «убойными» статьями Уголовного кодекса – 62-й и 119-й.

В день, когда на Троицком подворье проходило собрание городского духовенства, засвидетельствовать любовь к митрополиту Вениамину отважилась и малая (к сожалению, ничтожно малая) часть его паствы. Это был Духов день, который, наряду с предшествующим ему днем Святой Троицы, отмечался в Александро-Невской лавре как один из ее главных храмовых праздников. После праздничной службы около 200 верующих, преимущественно женщин, направились из Лавры к Дому предварительного заключения на Шпалерной улице. Они надеялись добиться свидания с митрополитом – священноархимандритом Лавры, чтобы поздравить его с Троицыным днем и пропеть молитвы. Участники шествия достигли ворот тюрьмы, но вызванный вооруженный караул разогнал собравшихся. При этом была арестована Варвара Панкратьевна Палевич, обвиненная в организации шествия¹¹³⁰...

Процесс «петроградских церковников», растянувшийся на 20 дней, проходил в здании Филармонии (бывшее Дворянское собрание). Он открылся в субботу 10 июня. Митрополита и епископа Венедикта доставили в суд в автомобиле, остальных подсудимых в первый день конвоировали из тюрьмы пешком. Собравшийся под стенами Филармонии народ встречал их цветами. На второй день суда власти спохватились – оцепили толпу и произвели аресты. В дальнейшем подходы на Михайловскую площадь надежно перекрывала конная стража. О происходящем в зале суда петроградцы могли узнавать только из сугубо тенденциозных газетных материалов. В одном из репортажей дается такой портрет Петроградского святителя: «На первом месте с краю первый же зачинщик сего преступного дела, гр. Казанский, действовавший под званием митрополита Вениамина. Приземистая широкая фигура, из-под белого клобука выглядывает одутловатое, далеко не «аскетическое» лицо «подвижника монашества». «Князь церкви», а впечатление – как будто немудрящий сельский попик, даже и не нюхнувший высшей церковной бурсы. /.../ Остальные священники почти все академики»¹¹³¹. Болезненный вид обвиняемого служил лишь предметом насмешек большевистской прессы...

12 июня был зачитан обвинительный акт и вечером на том же заседании начался допрос митрополита. «Подсудимый гражданин Казанский», – вызывает его председатель суда Н.И. Яковченко – член коллегии Петрогубревтрибунала.

«Митрополит Вениамин поднимается со своего места и размеренным . шагом, не спеша, опираясь одной рукой на посох, а другую приложив к груди, выходит на середину зала. На лице его нет признаков ни волнения, ни смущения. Чувствуется привычка двигаться и говорить под устремленными на него глазами масс. Он скуп в движениях, скуп в словах, не говорит ничего лишнего, отвечает по существу»¹¹³². «Сущность ответов сводилась к тому, что он всегда власти подчинялся, стараясь постоянно быть в общении с паствой, он осведомлял и осведомлялся в Правлении, письма свои в Помгол оглашал к сведению, писал их сам»¹¹³³.13 июня допрос митрополита продолжался почти целый день – его вели и суд, и обвинение, и защита. «Приехавший из Москвы Смирнов (от обвинения) вел себя настолько хулигански, так издевался, так был настроен разбойнически, что я удивлялся терпению митрополита», – записал в дневнике один из подсудимых, протоиерей Николай Чуков¹¹³⁴.

Суд оставил без внимания перечеркивающие весь обвинительный акт показания подсудимого профессора В.Н. Бенешевича (он был в итоге оправдан – его расстреляют позднее, в январе 1938), который свидетельствовал, что митрополит готовил письма в Смольный совершенно самостоятельно (о передаче в Помгол первого из них правление Общества православных приходов узнало от митрополита как уже о совершившемся факте). По словам В.Н. Бенешевича, «заявления митрополита в письмах были попыткой найти наиболее удобный путь проведения декрета в жизнь... В письмах митрополита были поставлены определенные условия для того, чтобы осуществить тот пункт декрета, в котором говорилось, что изъятие должно происходить без оскорбления религиозного чувства верующих»¹¹³⁵. Действительно, все возражения митрополита Вениамина сосредотачивались «на форме отдачи», что подтвердил он и лично, отвечая на вопрос защитника Я.С. Гуровича¹¹³⁶. Между «противодействием» декрету и поисками возможно более корректного способа его осуществления – дистанция огромного размера.

Равным образом не оказало никакого воздействия на исход дела заверение свидетеля – «прогрессивного», но не потерявшего совесть священника А. Боярского: «Митрополит был несомненно аполитичен. И та фраза, где он говорит, что он «вел корабль церковный вне политики все время», эта фраза соответствует действительности»¹¹³⁷.

Зато героем процесса стал священник В. Красницкий – тот самый, что был объявлен митрополитом Вениамином отпавшим от общения с Церковью. Его измышления нашли здесь самую благодатную почву. Именно измышления, например такие: «По моему глубокому убеждению, в Петроградской губернии вела борьбу кадетская партия, которая пользовалась духовенством, захватила в свои руки приходские советы и церковные суммы, заставляла духовенство служить своим интересам». Или: «Мне известно, что все послания [курсив наш – авт.] митрополита Вениамина оглашали[сь] настоятелем очень аккуратно, очевидно были оглашены и письма митрополита [курсив наш – авт.]». Настойчивое желание выдать служебные письма митрополита в Смольный, которые вовсе не были предназначены для распространения, за руководственные послания духовенству и пастве проходит красной нитью через все обвинение. В устах Красницкого это звучит так: «Первоначально последовало послание митрополита запретительного характера в духе послания патриарха, где он грозил отлучением за добровольную сдачу церковных ценностей: послание было преподано к руководству духовенству. Вскоре начались беспорядки при выполнении декрета». Как отмечено выше, подобное «послание» выдумала – накануне 1 апреля – газета «Правда».

Сводя счеты с митрополитом, Красницкий назвал его «послание об отлучении политическим выпадом, не оправдываемым никакими канонами». Но особым цинизмом отличилось его лжесвидетельство о том, что «в 1919 г. Вениамином писалось воззвание к казакам». Столь откровенный поклеп не мог не вызвать реакции обычно невозмутимого митрополита. «На вопрос об этом подсудимого Казанского Красницкий показал: «На одном из заседаний в Высшем Церковном Правлении один из членов его сообщал о том, что митрополит писал в 1919 г. воззвание к казакам""¹¹³⁸. В действительности (и Красницкий не мог этого не знать) архиерейские призывы к Белой армии выпускал тезка митрополита Петроградского и Гдовского Вениамина – епископ Севастопольский Вениамин (Федченков). Последний в 1920–1923 годах исполнял обязанности епископа Армии и Флота у белых. Чуть ранее ссылка на мифическое обращение митрополита Вениамина «к казакам и солдатам, силою оружия свергнуть советскую власть» вошла в текст постановления ВЦУ об увольнении Петроградского архипастыря.

Собирался выступить на процессе и другой «отлученный» – протоиерей Введенский. Он явился в зал суда в первый же день процесса. Но когда он выходил на улицу, толпа встретила его криками и бранью, а пущенный чьей-то меткой рукой камень угодил прямо в голову «полномочного члена ВЦУ». С этого момента все те, кто хоть немного симпатизировал подсудимым, в городских газетах именовались не иначе, как «череподробителями»...

Лишь только взяли слово общественные обвинители, клеветнические «показания» Красницкого померкли, как детский лепет. Двое из них, Красиков и Смирнов, приехали из Москвы вовсе не для того, чтобы заниматься доказательством вины того или иного конкретного подсудимого. Огульно и голословно очернив всю русскую церковную иерархию и духовенство в целом, они потребовали применить к 18 обвиняемым во главе с митрополитом Вениамином высшую меру наказания – расстрел. Фактически их выступления звучали как партийный наказ. Об этом дне протоиерей Николай Чуков оставил такую запись: «Вчера нас позорили. Нарочно вход был без билетов, нарочно привели и командировали коммунистов на речь Смирнова. Этот московский гастролер ругался, кричал, грозил, в конце концов охрип. Кажется, натащил все ругательства. /.../ Половина зала аплодировала»¹¹³⁹.

Последовавшие затем обращения к трибуналу представителей защиты и реплики сторон больше всего походили на диалог слепого с глухим. О сгустившейся атмосфере в зале суда наглядно свидетельствует такой факт. Адвокат Л.И. Гиринский не выдержал нервного напряжения, и при первых же словах речи о своих подзащитных, включая Ю.П. Новицкого, ему стало плохо. Пришлось делать перерыв и срочно менять защитника.

Выступая перед судьями, защитник митрополита Вениамина профессор Я.С. Гурович подчеркнул, что Петроградский митрополит был «избран на свой пост в 1917 г. Это – первый ставленник народа, который никогда не порывал с народом и тогда еще ходил в рабочие слободки. Здесь про него сказали: «простой, немудрящий сельский попик», и это верно. Он – не князь церкви. Про него, как и про всех подсудимых, говорили: лицемеры, предатели, лжецы. Пусть так. Но одного в нем нет – трусости. Он здесь прямо заявляет: я писал, я делал, я за все отвечаю. Здесь ему задавали вопросы, и, если бы он захотел, он мог бы сказать, что писал письма под известным давлением. Но он не сделал этого спасительного для себя намека. Он взял всю вину на себя, всех покрыл своей мантией».

Очень образно Я.С. Гурович показал отсутствие состава преступления у подавляющего большинства обвиняемых: «Когда мы входим в здание, построенное обвинением, нас поражает архитектурная ошибка. Отдельные дела связаны одной нитью, механической связью, а между тем связи нет. Даже нет хронологической связи. А отсюда вытекает неправильность конструкции всего обвинения. /.../

Что скажет история об этом процессе? Она найдет материал в 5 томе на 1-м листе, в докладе представителя милиции, который говорит, что изъятие везде протекало благополучно. /.../ Тем не менее был суд, 87 человек судили и... Дальнейшие строки впишете вы.

Вы спокойно разберетесь во всех обстоятельствах дела. Спокоен и митрополит. О нем я никаких просьб не предъявляю.

Могут быть два пути для церкви – путь мученичества и путь подчинения власти. Не ведите церковь по пути мученичества. Это будет большая политическая ошибка»¹¹⁴⁰.

4 июля подсудимым было предоставлено последнее слово. Первым «просто и хорошо» (слова о. Н. Чукова) говорил владыка митрополит:

«Второй раз в своей жизни мне приходится предстать перед народным судом. В первый раз я был на суде народном пять лет тому назад, когда в 1917 г. происходили выборы митрополита петроградского. Тогдашнее временное правительство и высшее петроградское духовенство меня не хотели – их кандидатом был преосвященный Андрей Ухтомский. Но приходские собрания и рабочие на заводах называли мое имя. И вот в зале «Общества религиозно-нравственного просвещения», где присутствовало около 1500 человек, я был, вопреки своему собственному желанию, избран подавляющим большинством голосов в митрополиты петроградские. Почему это произошло? Конечно, не потому, что я имел какие-либо большие достоинства по равнению с другими высокими иерархами, тоже кандидатами на этот высокий пост, а только потому, что меня хорошо знал простой петроградский народ, так как я в течение 23 лет перед этим учил и проповедовал в церквах на окраинах Петрограда.

И вот пять лет я в сане митрополита работал для народа и на глазах народа и, служа ему, нес в народные массы только успокоение и мир, а не ссору и вражду. Я был всегда лоялен по отношению к гражданской власти и никогда не занимался никакой политикой. И советская власть, по-видимому, это вполне понимала, так как я никогда не получал запрещения ни в совершении богослужения, ни в праве объезда епархий. И в последний год, когда начался тяжелый вопрос об изъятии ценностей, было то же самое: власть вступала со мною в переговоры, принимала мои послания и отвечала на них, а 10 апреля на страницах своей печати поместила мое воззвание к верующим.

Так продолжалось дело до 28 мая, когда вдруг неожиданно я оказался в глазах власти врагом народа и опасным контрреволюционером. Я, конечно, отвергаю все предъявленные ко мне обвинения, еще раз торжественно заявляю (ведь, быть может, я говорю в последний раз в своей жизни), что политика была мне совершенно чужда, я старался по мере сил быть только пастырем душ человеческих. И теперь, стоя перед судом, я спокойно дожидаюсь его приговора, каков бы он ни был, хорошо помня слова апостола Петра: «Берегитесь, чтобы вам не пострадать как злодеям, а если кто из вас пострадает, как христианин, то благодарите за это Бога» [I Петра IV; 15–16]»¹¹⁴¹.

5 июля, на оглашение приговора, подсудимых привезли в здание суда к 4 часам, за два часа до открытия судебного заседания. Однако в «комнате обвиняемых» им пришлось провести в томительном ожидании еще три лишних часа. Протоиерей Михаил Чельцов вспоминал: «Я старался внимательно всматриваться в настроение, в лицо митрополита Вениамина. Ему-то, думалось мне, больше всех других должен быть известен исход нашего процесса; ему приговор суда должен быть более грозным и тяжелым. Но как я ни старался распознать что-либо в митрополите Вениамине, мне это не удавалось. Он оставался как будто прежним, каким-то окаменевшим в своем равнодушии ко всему и до бесчувственности спокойным. Мне только чудилось, что в этот день он был более спокоен и задумчиво-молчалив. Прежде он больше сидел и говорил с окружающими его – теперь он больше ходил»¹¹⁴².

Наконец, подсудимые заняли свои места в зале. «Встать, суд идет!» Приглашения сесть не последовало. Приговор читал Н.И. Яковченко. Там было сохранено «все, что опровергнуто показаниями, сохранены даже все опечатки и ошибки в датах, в наименовании отдельных лиц»¹¹⁴³. Список лиц, осужденных Ревтрибуналом на смертную казнь, составил 10 человек

– первым в нем значился «Казанский (он же митрополит Петроградский Вениамин)».

После чтения приговора, занявшего 45 минут, раздались неистовые рукоплескания студентов коммунистического университета тов. Зиновьева – воспитанников СИ. Канатчикова. «Боже! Надо потерять все высшие человеческие чувства, чтобы приветствовать осуждение на смерть... Вот что воспитывает в массах коммунизм, хвалящийся идеями равенства и братства! – воспитывает чувство гнева и ненависти, отравляет ими нацию...»¹¹⁴⁴

Митрополита Вениамина и епископа Венедикта, также приговоренного к расстрелу, сразу же доставили в Дом предварительного заключения и поместили в одиночных камерах на втором этаже. Если и ранее, когда подсудимых возили из тюрем на заседания трибунала и обратно, по Петрограду выставляли войска и конные разъезды, то теперь были приняты чрезвычайные меры безопасности. «На улицах как будто совсем нет людей. /.../ Тесным кольцом конвоируют конные, впереди и позади чекисты на двух автомобилях. С панели идущие разгоняются, извозчикам шумно приказывают сворачивать...»¹¹⁴⁵

Защитники осужденных немедленно подали кассационную жалобу¹¹⁴⁶. В ней они отметили множество нарушений как в отношении установления состава преступления, так и в явном несоответствии меры репрессии тем деяниям, которые приписывались осужденным. Главный вывод защитников сводится к тому, что все утверждения приговора голословны и противоречат несомненно установленным фактам. Так, о «контрреволюционной речи митрополита в лавре» сообщал лишь свидетель СИ. Канатчиков, «оговорившийся, что его память вообще не удерживает ни дат, ни лиц, ни даже отдельных фактов, а только «общие схемы и принципиальные положения"» (надо полагать, именно эта особенность и привела его на пост ректора коммунистического университета!). Ни запись речи, ни какие-либо доказательства «контрреволюционного характера» упомянутого в приговоре «закрытого совещания» в алтаре Исаакиевского собора не были представлены обвинением. Как на факт первостепенной важности защита указала на то, что сама инициатива переговоров с митрополитом Вениамином принадлежала Смольному, и по почину того же Смольного митрополита трактовали как «договаривающуюся сторону» (соглашение от 5 апреля). Письма митрополита по самой форме не могли предназначаться для распространения и не распространялись (ни у кого из арестованных их не нашли при обысках). Если бы митрополит или «активная группа» правления имели намерение «возбудить массы», в народ были бы пущены прокламации, что, однако, совершенно не имело места. Немногочисленные инциденты у храмов (в приговоре таких случаев указано 11, тогда как число приходов в городе составляло 236) всегда возникали стихийно. Все эти аргументы дали защите повод обратиться в Верховный Революционный Трибунал при ВЦИК с просьбой отменить обжалуемый приговор «со всеми последствиями, во всем объеме, и дело передать для нового рассмотрения в другой или тот же трибунал, но в новом составе». Прекрасно понимая, что это предложение автоматически отвергнут, защитники припасли две других просьбы – об изменении всем осужденным меры репрессии «низшей по возможности мерою» и о помиловании (в случае, если кассационная жалоба как таковая не будет удовлетворена).

Инсценировав «пролетарское правосудие», режим позволил себе изобразить и «социалистическую гуманность». Исполнение приговора было приостановлено. Дело затребовал ВЦИК, и стенограмму процесса доставили в Москву. На имя высших советских работников посыпались десятки писем с просьбой о помиловании митрополита Вениамина и других осужденных. Но их судьбу решали не судебные и не государственные власти Советской России, а партийная «закулиса». Политбюро ЦК РКП (б) создало специальную «четверку» во главе с П.А. Красиковым для решения вопроса о том, кого из десяти смертников следует поскорее уничтожить. «Адвокаты дьявола» не нашли возможным понизить меру репрессии четверым – митрополиту Вениамину, архимандриту Сергию (Шеину), профессору Ю.П. Новицкому и бывшему «комиссару по общеепархиальным делам» И.М. Ковшарову как лицам, «всецело связавшим свою судьбу с судьбами русской и международной контрреволюции, проявившим в достижении своих контрреволюционных замыслов огромное упорство, хитрость, лицемерие и использовавшим свое иерархическое положение в русской церкви и свои знания и таланты исключительно для обмана доверявших им темных масс петроградского населения и для подстрекательства их к гражданской войне под религиозным флагом»¹¹⁴⁷.

При переводе «с советского языка на русский» это означало, что режим ставил вне закона самых талантливых, активных, принципиальных людей, стремившихся к тому, чтобы народ и в новых политических условиях не утратил образ Божий, то есть религиозно-нравственные идеалы. Те же, кто готов был «пасть и поклониться» (Мф.4:9), как Красницкий или Введенский, оказывались под покровительством большевизма, даже если они изливали потоки христианской риторики.

Еще весной 1913 года, за 4 года до революции, архиепископ Новгородский Арсений (Стадницкий) произнес эпохального значения речь, которую назвал своим «завещанием» (в Новгороде, среди слышавших ее, был тогда и святитель Вениамин). Архиепископ говорил, в частности, о том, что Церковь Христова ведет борьбу за право «вести людей к нравственному совершенству – за ее достоинство, свободу и самостоятельность»¹¹⁴⁸. После октября 1917 года, в условиях воинствующего безбожия, подобная борьба породила Собор новомучеников и исповедников Российских.

Секретное постановление, принятое на заседании Политбюро 13 июля 1922 года по докладу Л.Д. Троцкого «О питерских попах» гласило: «Согласиться с предложением комиссии о 4 и 6; поручить секретариату ЦК переговорить с президиумом ВЦИК на основании доклада комиссии». За решение «повинен смерти» голосовали: Л.Б. Каменев, Л.Д. Троцкий, И.В. Сталин, В.М. Молотов, М.П. Томский, А.И. Рыков, Г.Е. Зиновьев, К.Б. Радек и В.Я. Чубарь¹¹⁴⁹. Следует обратить внимание, что из числа самих 9 «вождей"-убийц естественной кончины сподобятся только двое – Сталин и Молотов...

Но последняя точка в судьбе митрополита Вениамина и иже с ним пострадавших была поставлена еще позже. Кажется, единственный раз за всю историю ВЦИК его Малый президиум (в составе Г.И. Петровского, Д.И. Курского, Т.В. Сапронова и А.С. Енукидзе) предпринял отчаянную попытку отвести меч от голов невинно осужденных. На простом листке (не на бланке ВЦИК!) за подписью А.С. Енукидзе в Политбюро поступила записка с ходатайством о помиловании «петроградских церковников», приговоренных к расстрелу. 2 августа 1922 года в режиме строгой секретности Пленум ЦК РКП (б) дал ясный партийный ответ: «Отклонить ходатайство Президиума ВЦИК'а о пересмотре директивы ЦК по вопросу о попах»¹¹⁵⁰. Как бы испугавшись собственной смелости, Президиум ВЦИК на следующий же день поспешил оформить постановление: «В отношении осужденных Казанского, Новицкого, Шеина, Ковшарова приговор Петроградского Революционного Трибунала оставить в силе. В отношении осужденных Плотникова, Огнева, Елачича, Чельцова, Чукова и Богоявленского – заменить высшую меру наказания пятью годами лишения свободы»¹¹⁵¹. Казнь последовала через 10 дней...

Петроградский процесс дал повод ВЦУ еще раз выслужиться перед тоталитарным режимом и заверить его: «ваши радости – наши радости», а лично В. Красницкому позволил насладиться местью митрополиту Вениамину и после вынесения ему смертного приговора. 19 июля ВЦУ обратилось во ВЦИК с прошением «приостановить исполнение приговора над осужденными /.../ для своего суда над означенными лицами в церковной инстанции». Логика обновленцев такова: «Священник, изобличенный уголовным судом и остающийся пред лицом верующих священником, когда он несет присужденную кару, является мучеником, тогда как гражданский суд преследует обратную цель: авторитет превратить в преступника». Посему необходимо «обнажать их [репрессированных духовных лиц – авт.] от их вероучительного авторитета прежде применения к ним уголовного наказания, дабы они в тюрьмах и других местах заключения являлись уже не священниками, а простыми мирянами – преступниками общеуголовного типа». Большевики буквально воспользовались «пастырским советом» архиепископа Антонина, протоиерея В. Красницкого, архиепископа Леонида, епископа Иоанникия, протоиерея Н. Поликарпова, протоиерея К. Мещерского, подписавших приведенный документ¹¹⁵². Как гласит широко известное предание, видимо, вполне достоверное, митрополита Вениамина, архимандрита Сергия и двух других смертников перед казнью обрили и одели в лохмотья. Постановление ВЦУ, принятое по заслушивании приговора Петроградского ревтрибунала (оно опубликовано без даты и подписей), гласило: «Бывшего петроградского митрополита Вениамина (Казанского), изобличенного в измене своему архипастырскому долгу – в том, что авторитетом своего архиерейского сана участвовал во враждебных действиях, направленных против умирающего от голода народа и своими воззваниями волновал пасомых, доверявших его архиерейскому слову, от чего создавались мятежи и уличные столкновения, и пользуясь своим иерархическим положением, фальсифицируя канонические правила Церкви, требовал действий, нарушающих христианский долг помощи умирающим от голода, и тем привел к осуждению и тюремному заключению целый ряд подчиненных ему священнослужителей и мирян, лишить священного сана и монашества»¹¹⁵³.

В истории Русской Церкви есть немало примеров неправедного «церковного суда», как правило, заочного, над архиереями, чем-либо не угодившими верховной власти. Впоследствии все эти приговоры (за единичным исключением) были отменены, более того, несколько таких архиереев-страдальцев воссияло в лике святых. Достаточно вспомнить святителя Филиппа, митрополита Московского, умученного при Иване Грозном, и Арсения (Мацеевича), митрополита Ростовского, пострадавшего при Екатерине II и канонизированного в наши дни (2000 год). Оба они в свое время были «лишены сана»...

Все 37 дней, отделявших вынесение смертного приговора от его исполнения, митрополит Вениамин провел в одиночной камере ДПЗ в полной изоляции. «Смертникам» не полагалось ни свиданий, ни прогулок, ни выхода из камер (кроме еженедельного посещения тюремной бани – одиночной же камеры с ванной и душем). Фактически они были лишены и права переписки. Всю обстановку камеры составляли железная кровать и такие же стол и стул. Предоставленный самому себе, святитель Вениамин мог целиком отдаваться молитве «до кровавого пота». В записях протоиерея Михаила Чельцова есть бесценные строки: «О том, насколько сильно подействовала на надзирателей молитва митрополита Вениамина, свидетельствует такого рода донесение со Шпалерной на Гороховую, как нам передавали официально осведомленные о сем лица: «Митрополит молится по четырнадцать часов в сутки и производит на надзирателей самое тяжелое впечатление, почему они отказываются от несения ими их обязанностей по отношению к нему». Не этим ли приходится объяснить то, что за последние две недели были у нас частые перемены в надзирателях»¹¹⁵⁴.

Духовному взору святителя не могли не открыться те бедствия, которые были уготованы от Господа как городу на Неве, так и всей Церкви Российской. «Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе... Се, оставляется вам дом ваш пуст» (Лк. 13: 34–35). Однако, несмотря на тяжелейшие потери, город выстоял в дни войны и блокады. Церковь же Православная восстала как феникс из пепла, причем после войны ее возглавили два викария митрополита Вениамина (епископ Ямбургский Алексий – в сане Патриарха Московского и всея Руси и епископ Петергофский Николай – в сане митрополита Крутицкого и Коломенского). Поистине молитва святителя Вениамина из камеры смертников не оказалась бесплодной.

До последних минут жизни священномученик митрополит Вениамин продолжал нести архиерейское служение. Тот же о. Михаил Чельцов как великое чудо воспринял полученные им в камере 18 (5) июля, в день памяти св. Сергия Радонежского, Святые Дары. Оказалось, что их прислали (с разрешения тюремного начальства) из соседнего с ДПЗ Сергиевского собора по ходатайству митрополита¹¹⁵⁵. Большую известность получило так называемое «предсмертное письмо» митрополита, распространившееся (наряду с его последним словом на суде) в списках по Петрограду¹¹⁵⁶. В нем святитель пишет из тюрьмы не только о себе («Я радостен и покоен, как всегда. Христос – наша жизнь, свет и покой. С Ним всегда и везде хорошо») и не только призывает пастырей к мужеству, но и преподает адресату-благочинному, а через него и всей епархии архипастырские указания: «Нужно заключиться в пределах своей малой приходской церкви и быть в духовном единении с благодатным епископом»¹¹⁵⁷. Таким образом, митрополит Вениамин повторяет здесь, применительно к приходскому уровню, основную мысль своего послания от 28 мая. При потере связи с духовно-административным центром и даже в случае временного отсутствия Высшей Церковной Власти благодатная жизнь Церкви на местах сохраняется в полной мере. Гарантией этого служит духовно-каноническое единение с благодатным епископом. Подобная стратегия сводила на нет все действия режима по насаждению полностью подконтрольной ему обновленческой иерархии.

Большевики сделали все, чтобы скрыть не только время и место расстрела митрополита Вениамина, но и сам факт совершившейся казни. Шести помилованным в понедельник 14 августа сообщили о замене расстрела пятилетним заключением. Тогда же было объявлено, что «гражданин Казанский, гражданин Шеин, профессора Ковшаров и Новицкий потребованы и отправлены в Москву». Тем не менее дата расстрела не стала тайной. Один из помилованных, протоиерей Николай Чуков, например, 14 августа узнал от надзирательницы, что митрополита «уже нет с субботы», то есть с 12 августа. «Где?.. Тут я вспомнил, что около 11 часов вечера в субботу я слышал, как кого-то выводили из камер наших...»¹¹⁵⁸

Место погребения священномученика митрополита Вениамина, священномученика архимандрита Сергия (Шеина), мучеников Юрия Новицкого и Иоанна Ковшарова остается неизвестным. Тайная их казнь была совершена в ночь с 12 на 13 августа 1922 года на Пороховых, в районе Ржевского полигона.