ГЛАВА III. Соборы 1547 и 1549 годов.

Соборы 1547 и 1549 годов, созванные митрополитом Макарием для канонизации святых, представляют явление, подобного которому мы не находим ни ранее, ни после и не только в Русской Церкви, но и в Церквах Востока и Запада. В самом деле, разве не удивительно то обстоятельство, что, по-видимому, внезапно возбуждается мысль собрать все памяти святых, которым до сего времени «не было соборного пения и уставити празднование им по прежеуложенному уставу св. отец»³⁸⁵. Не менее удивительно и то обстоятельство, что как скоро, по-видимому, эта мысль возбуждается, точно так же скоро и быстро она и осуществляется. В какие-нибудь два-три года у нас в Русской Церкви канонизуется столько святых, сколько не было канонизовано во все предшествующие пять веков, протекших со времени основания нашей Церкви до этих соборов. Как нова мысль, которая лежит в основании этих соборов, так точно нов и оригинален и способ осуществления ее. Одною из отличительных черт, характеризующих совершение канонизации до соборов 1547 и 1549 годов, был местный характер ее. Святой обыкновенно прославлялся преимущественно только в той местности, где жил, подвизался и где хранились его мощи. Другою отличительною чертою канонизации того времени была невыработанность и проистекающая отсюда неясность и неопределенность правил совершения ее в нашей Церкви и приложения их на практике. Правда, встречаются иногда указания на приложение и применение к практике ее несколько правил, напр.: свидетельствования чудес и мощей, проверки житий и канонов; но эти указания так редки и при том так часто неопределенны и неясны, что возводить их вобщие правила совершения тогда у нас канонизации святых мы не имеем права. Между тем на Макарьевских соборах мы не видим ничего подобного; напротив, с первого взгляда замечаем шаг вперед. Ими формулируются и вводятся в практику Церкви определенные правила канонизации, которые потом становятся у нас постоянным руководством при совершении ее; представляются новые основания и условия канонизации, при чем она принимает характер общецерковный, и не местный, какой преимущественно имела до этих соборов. Можно без преувеличения сказать, что Макарьевские соборы имеют весьма важное значение для канонизации наших святых, потому что со времени их устанавливается более правильный и постоянный способ совершения ее и начинается новый период в ее истории.

Несмотря, однако, на столь важное значение этих соборов в деле канонизации наших святых, им почему-то не посчастливилось в нашей церковно-исторической науке. Наши исследователи-историки почему-то проходят мимо них, ограничиваясь обыкновенно самыми общими замечаниями, а иногда и просто только одним констатированием голого исторического факта. Даже люди, специально писавшие о митрополите Макарии, бывшем душою этих соборов, и те не считали нужным много распространяться о них, хотя и нужно было бы ожидать от них более или менее подробного изложения истории этих соборов, так как последние составляют одну из видных сторон церковной деятельности этого иерарха³⁸⁶. Трудно подыскать основательные причины такого научного равнодушия к этим соборам, имевшим такое важное значение для канонизации наших святых. Был ли причиною последнего недостаток материала и данных, действительно, в очень незначительном, как увидим ниже, количестве сохранившихся, или просто отсутствие всякого интереса среди наших исследователей к вопросу о канонизации вообще, трудно решить. Единственное, краткое, но имеющее научный интерес исследование о занимающих нас в настоящее время соборах есть у В.О. Ключевского, в его сочинении: «Жития святых, как исторический источник»³⁸⁷. Автор последнего сочинения, правда, так сказать, мимоходом, касается этих соборов, именно настолько, насколько они способствовали развитию и оживлению у нас в это время агиобиографии, но тем не менее он сумел высказать много интересных замечаний об этих соборах.

Приступая к истории самых соборов, мы, прежде всего, в предварительных сведениях о них укажем цель, побуждения и идею, которая легла в основание этих соборов; затем, постраемся решить вопрос о том, кому принадлежала инициатива их; наконец перейдем уже к истории самых соборов, сперва, конечно, внешней, а потом рассмотрим как самый ход канонизации на этих соборах, так и значение их для канонизации святых в последующее время.

Как цель, так и побуждения, послужившие поводом к созванию соборов 1547 и 1549 годов, довольно ясно указываются самим митрополитом Макарием и Иваном Васильевичем Грозным. Так, первая довольно ясно намечена в окружной грамоте митрополита Макария, которую он рассылал после этих соборов по церквам, в следующих словах: «мы же в Святем Дусе с сынми своими, со архиепископы и епископы и со всеми священными соборы, уставихом на том соборе праздновати по преуложенному уставу св. отец»³⁸⁸ и проч. Таким образом, ближайшею целью этих соборов было совершение канонизации святых.

Если же мы, далее, обратим внимание на совершение канонизации святых до этих соборов и сравним с прежним способом настоящий способ совершения ее, то нетрудно будет определить и те побуждения, которые послужили поводом к созванию соборов 1547 и 1549 годов. До XVI века вся церковная канонизация была более чем редким явлением; в большинстве случаев нам встречается канонизация местная, при том как та, так и другая являлась случайным и единичным фактом. Теперь же канонизации придан собирательный характер, сделана попытка ввести в церковный календарь всех известных Русских чудотворцев и притом сделать их достоянием всей Русской Церкви; в этом отношении заслуживает особенного внимания известие, что собор 1549 года «предал Божиим церквам», для пения и празднования, все собранные и свидетельствованные жития и каноны новым чудотворцам, не разделяя последних на общих и местных, как это сделал собор 1547 года; затем, церковное признание святого становится делом общего центрального собора Русской Церкви, а не епархиальной иерархии³⁸⁹; наконец, на этих соборах прилагаются новые правила канонизации, которые уже потом постоянно практикуются в нашей Церкви. Все эти новые черты канонизации святых, появившиеся у нас со времени только этих соборов, тем удивительнее, что ранее одни из них совершенно не встречались нам в практике нашей Церкви, другие же, если и встречались, то только в зачаточном состоянии. Поэтому невольно является вопрос, каким же образом могла произойти у нас такая резкая перемена как в форме совершения канонизации, так и в характере ее? Очевидно, были какие-нибудь особенные обстоятельства и причины, которые, служа побуждениями, и обусловливали собою эту перемену. Какие же это могли быть обстоятельства и причины? Прежде всего таким побуждением к перемене формы и характера канонизации могли служить неясность и неопределенность правил, а равно и недостаточность контроля высшей центральной власти Русской Церкви, которая замечалась в чествовании святых до этих соборов; – все это, естественно, могло возбуждать мысль о ненормальности такого положения в умах лучших людей того времени и желание выйти из него посредством тех или других мер и средств. Что действительно такая мысль и такое желание могли иметь место, это можно уже видеть, с одной стороны, из слов Грозного, который разумеет именно этот недостаток контроля высшей церковной власти, когда говорит, «что праздновати повсюду сим великим светильником неузаконено бысть, но идеже коегождо их частныа ракы со св. мощами бяху, ту и славими быша»³⁹⁰, а с другой стороны, из того, что в XVI веке нам уже не встречается случаев установления местного празднования святому местным епископом. Даже благословение праздновать преп. Пафнутию Боровскому в его обители, данное в 1531 году, исходит уже от митрополита «со всем священным его собором». Точно также от митрополита же исходит повеление каждогодно совершать память св. Иакова Боровицкого, предписанное грамотой 1545 года митр. Макария³⁹¹, и св. Андрея, князя Смоленского³⁹². Затем, с начала XVI века мы встречаем факты свидетельствования мощей и чудес и притом в такой форме, в какой онопрактиковалось у нас после макарьевских соборов, факты, указание на которые в практике раннейших времен мы, несмотря на продолжительность периода, встречаем только один раз, – это при открытии мощей Ярославских чудотворцев, князя Феодора и его чад – Давида и Константина. Да и то это указание констатирует собственно только самый факт свидетельствования, но ничего не говорит ни о форме, ни о способе совершения последнего. Укажем эти факты. В 1521 году Колязинский игумен посылал к князю Георгию «како обретоша тело блаж. Макария цело и тлению не причастно, от него многа и различна исцеления бываху, послажь имена всех исцеливших на хартии написав; князь же Георгий прочет написанное возрадовася»³⁹³. Вследствие этого донесения, последний, как говорится в одной сохранившейся, в высшей степени любопытной записке, имеющей предметом своим биографию преп. Макария Колязанского, «лета 7032, марта во 2 день пытал Стретеньские старици Ефросинии Васильевой жена Кожина, о житии преподобного Макариа чюдотворца от каковых родителей родися и каково было житие его»³⁹⁴ и проч. В 1544 году архиепископ Новгородский Феодосий, по челобитью Боровицких обывателей, духовенства и мирян, послал в Боровичи «игумена Онтонова монастыря Констянтина, да Софейского собора священника Василея, да Софейскаго дьякона Патрикея, смотрити мощей Иаковлих и о чудесех его испытати многими людьми и священники». Освидетельствовав мощи Иакова, посланные «и про жизнь его опрашивали тех же местных священник и старост и волостных людей добрых – сколько давно туто лежит и есть ли на него туто паметухи и знахари». Ничего не узнавши об этом, следователи собрали показания о совершавшихся у гроба Иакова чудесах и составили им опись, к которой приложили руки все духовные лица, присутствовавшие при осмотре мощей, и миряне, подтвердившие своим свидетельством действительность происшедших исцелений. Получив этот обыск, архиепископ послал его митрополиту и т.д.³⁹⁵. Все сейчас приведенные нами факты могут говорить нам о сознании высшею властию необходимости более строгого отношения к канонизации святых. Если же такая мысль раз явилась, то нужны только благоприятные обстоятельства для ее осуществления и проведения в жизнь общества. И эти обстоятельства как нельзя более благоприятно сложились к половине XVI века.

В половине XV века самостоятельное политическое значение Византии окончилось, а вместе с ним упало и значение самой Греческой Церкви. Наоборот, для России XV-XVI века, бывшие эпохой постепенного возвышения и усиления гражданской и церковной власти, ознаменовались подъемом собственного духа, сознанием национальной независимости и преобладающего значения Руси в ряду других православных обществ. Прежде, в период существования Греческой империи, последняя считалась главною представительницею и защитницею всего православного мира. Теперь, с падением Константинополя, она не могла, очевидно, играть такой уже роли. К кому же эта роль должна была перейти? Освобождение от монгольского ига, уничтожение уделов и объединение Руси сделали последнюю могущественною и сильною державою, вследствие чего национальное самолюбие Русских и не замедлило перенести такую роль на самих себя. Теперь, по сознанию Русских людей того времени, Русская земля осталась единственною представительницею православия, а ее государь – единственным его защитником. Особенное развитие эта идея получила именно в XVI веке, в царствование Василия Ивановича, а Иоанн Грозный стремился уже осуществить ее в своей деятельности, исполнить те обязанности, которые налагало на него новое положение его в Русском государстве и Церкви, – именно, стремился поставить в уровень с этим положением Московское государство и Московскую Церковь. В царствование Василия Ивановича эта мысль ясно выражена была старцем Псковского Елеазарова монастыря Филофеем: «Пресветлейшему и высокостольнейшему государю... браздодержателю святых Божиих престо святыя вселенския и апостольския Церкви Пресвятыя Богородицы, честнаго и славнаго ея Успения, иже вместо Римския и Константинопольския просиявшу (ей). Церковь древнего Рима, говорится далее в этом послании, пала, вследствие принятия Аполлинариевой ереси. Двери Церкви второго Рима – Константинополя града рассекли агаряне. Сия же соборная и апостольская Церковь нового Рима – державного твоего царства – своею христианскою верою, во всех концах вселенной, во всей поднебесной паче солнца светится. И да знает твоя держава, благочестивый царь, что все царства православной христианской веры сошлись в одном твоем царстве: един ты вов сей поднебесной християнин царь»³⁹⁶. Эти воззрения на роль нового Московского государства и его государя в судьбах православия были, кажется, очень распространены в обществе того времени, о чем можно судить как, с одной стороны, потому, что те же воззрения проводятся и в некоторых других сочинениях того же века, так и потому, что к тому же времени относятся сказания о чудесном переходе святынь из Церкви Греческой в Церковь Русскую, как единственное убежище теперь православия.

Эти новые воззрения на Русскую Церковь, как на центр православия, и Русское государство, как единственную православную державу, должны были иметь своим естественным следствием стремление нашей Церкви возвыситься до уровня, соответствующего ее новому положению, показать себя достойною высокого места, способною выполнять ту великую задачу, которую Промысел назначил ей выполнить в истории христианства. Естественнее всего и прежде всего такое стремление нашей Церкви должно было отразиться на прославлении наших отечественных святых. Слава Церкви – ее святые. Угодники Божии суть ясные свидетели благодати Божией, почивающей в Церкви. Отсюда, возвысить значение отечественной святыни и прославить своих отечественных святых было совершенно в духе и потребностях того времени. А для того, чтобы достигнуть последней цели, нужно было собрать сведения о святых угодниках, открыть и-под спуда и поставить на вид скрытое доселе сокровище. И мы действительно видим, что именно в это время митрополит Макарий большую часть своей деятельности посвящает исследованиям о жизни Русских святых, образует целую школу писателей житий и производит беспримерную в наших летописях канонизацию святых.

Что действительно такого рода воззрения, господствовавшие в Русском обществе половины XVI века относительно своей выдающейся роли во всем православном мире, частью обусловливали всю церковную деятельность этого времени и главным образом соборы о новых чудотворцах, доказательством тому служит написанное, по поручению митрополита Макария, житие св. Михаила Клопского. Писатель этого жития проводит ту мысль, что изыскания о жизни и действиях святых, направленные к их прославлению, производятся с тою целию, чтобы доказать, что Русская Церковь, хотя она и в единонадесятый час выступила в истории (т.е. основалась после других восточных Церквей), но преуспевала усердием деятелей от первого часа. Не в тернии и не на камени падали ее семена, но на доброй тучной земле они приносили сторичествующие плоды. Она столько воспитала святых и великих мужей, что вселенная удивляется их добродетельному житию. Их прославляют не только православные, но и не разумеющие Бога, как об этом ясно сказано в житии чудотворца и святителя Алексия, когда он удивил безбожных агарянских царей и львообразную чрость их превратил в овчую кротость³⁹⁷. Другой биограф, также стоявший под влиянием Макария, описывает в ярких чертах то впечатление, которое производили сборы о канонизации, и тем указывает и мотивы, вызвавшие их. Биограф св. Саввы Крыпецкого, известный автор Псковских житий, Василий, упомянув о соборном установлении празднования новым чудотворцам, замечает, что с того времени церкви Божии в Русской земле не вдовствуют памятями святых и Русская земля сияет православием, верою и учением, якоже второй Рим и царствующий град: «тамо бо вера православная испроказися махметовою ересию от безбожных турок, зде же в рустей земле паче просия святых отец наших учением»³⁹⁸.

Политические условия, с своей стороны, немало содействовали развитию такого направления и проведению его в жизнь. Киев, Псков, Новгород, Суздаль и другие центры древне-русской жизни, потеряв самостоятельность, присоединились к Москве и подчинились центральной церковной власти. Местные святые древних городов Русских, дотоле праздновавшиеся у себя дома, теперь являются как всероссийские святые и памяти их торжественно установляются на этих соборах.

Итак, с одной стороны, усиление центральной власти Русской Церкви, которое необходимо должно было отразиться и на канонизации святых, уничтожив местность их почитания, с другой, эти новые воззрения на Русскую Церковь, как на единственную представительницу теперь православия, которые побуждали Церковь собрать в одно целое все местные предания о святых и сделать почитание их общим, чтобы наглядно показать, что наша Церковь по количеству в ней угодников Божиих вполне может соответствовать своему новому положению, – все это вполне могло послужить источником идеи, которая лежит в основе соборов о новых чудотворцах. В гражданской жизни эти новые воззрения нашего народа наглядно выразились в венчании Грозного на царство, благодаря чему прежнее Московское княжество стало государством, в жизни же Церкви эти новые воззрения, в силу того, что последняя должна была соответствовать величию государства, послужили источником к прославлению наших святых.

Своего выразителя эта мысль, легшая в основу соборов 1547 и 1549 годов, нашла в лице знаменитого деятеля той эпохи, митрополита Макария. Последний скорее и лучше, чем кто другой, мог выполнить и осуществить это дело – произвесть канонизацию святых, доселе местно чтимых, как по своему личному характеру, так и по обстоятельствам жизни, давшей ему средства для осуществления своих планов. Деятельность митрополита Макария в сане архиепископа Новгородского и затем митрополита Московского дает нам полное право сделать заключение о нем, как о человеке, который целью жизни своей поставил исправление недостатков, веками накоплявшихся в Русской Церкви, и приведение в более строгий порядок того, что «поисшаталось». Прибывши в Новгород Великий, в качестве его владыки, он вводит правильное общежитие в тамошние монастыри, строит и украшает храмы, поновляет обветшавшие памятники церковной святыни, заботится об украшении города, чтобы, по выражению современного летописца, было «велми лепо и чудно видети»³⁹⁹. Благодаря этой своей деятельности, обусловленной его личным характером, Макарий достиг того, что Новгородцы, еще не совсем привыкшие к потере свободы и потому враждебно относившиеся к Москве и посылаемым отсюда в Новгород правительственным лицам, так были довольны управлением Макария, что тот же летописец, характеризуя его деятельность, с восторгом замечает: «и бысть при сем владыце во всей его архиепископии молитвами его времена тиха и прохладна: коробью убо жита купили по семи новогородок»⁴⁰⁰. Сделавшись митрополитом всероссийским, Макарий действует в том же направлении. Стоглавый собор и соборы о новых чудотворцах проникнуты тою же руководящею его деятельность идеею поновления и приведения в порядок старого, пришедшего в упадок. Такая господствующая черта деятельности этого иерарха для нас будет понятна, если мы хотя немного познакомимся с его жизнью. В этом отношении заслуживает особенного внимания то обстоятельство, что Макарий вышел из монастыря Пафнутия Боровского, воспитался в преданиях сферы, из которой вышло заметно выделяющееся направление в среде Русского монашества XVI века: согласно с духом своего родоначальника, в котором биограф выставляет преобладающей чертой чувство меры – «безмерия во всем убогая, егда время бе, глаголаше потребная, и егда подобно, молчанию прилежаше, все во время творя», – эта школа отличалась стремлением к дисциплине, к внешнему порядку и благолепию и сильным практическим смыслом»⁴⁰¹.

На основании сказанного о личном характере митрополита Макария и его деятельности, нетрудно теперь для нас решить и вопрос о том, кому принадлежала самая инициатива этих соборов. В некоторых источниках, сохранивших до нашего времени сведения о соборах 1547 и 1549 годов, дело представляется так, что инициатива этих соборов и произведенной на них канонизации принадлежит Иоанну IV. Так, в житии митрополита Ионы, автор его, сказав, что памяти многих святых, прославленных чудесами, «от мног времен и до ныне сокровены и забвению преданы», продолжает далее: «и сего ради христолюбивый царь и великий князь Иван возвещает боголюбезнейшему митрополиту Макарию всея Русии и совета блага просит от него, еже от многаго благоговения и любви имея желание в мысли своей, дабы сим новейшим чудотворцем уставити празднество вос вятых Божиих церквах повсюду, якоже и прежним, иже в русской земли провозсиявшим новым чудотворцем»⁴⁰². Та же самая мысль проводится довольно ясно и в окружной грамоте этого митрополита, посланной им в Вологду и на Белоозеро и в Троицкий Сергиев монастырь⁴⁰³. Но гораздо вернее дело представляется в Стоглаве. В последнем ничего не говорится о первом соборе, инициатива же второго собора ясно приписывается митрополиту Макарию и бывшему под председательством его первому собору: «по вашему святительскому соборному благословению и прощению и ваших ради святых молитв Божиим строением осия благодать Св. Духа и коснуся разуму моему, взыде на память мне и вожделе душа моя великое и неистощимое богатство от многих времен сокровенно и забвению предано»⁴⁰⁴ и проч. Последнее представление дела будет вернее. Ибо трудно представить, чтобы у семнадцатилетнего царя – юноши, и притом юноши невоздержного, преданного всем излишествам молодости, могла возникнуть идея о канонизации святых и при том в такой беспримерной в истории форме, в какой она была произведена на этот раз. Если же в житии Ионы и в первых двух приведенных грамотах инициатива дела приписывается самому царю, то только или потому, что Иоанн, толкнутый Макарием посредством венчания его на царство на новый жизненный путь, везде и всюду хотел усвоять себе не только первенствующую роль, но даже и инициативу, при чем, конечно, митрополит не мог препятствовать государю в этом безвредном в сущности дела желании его; или потому, что царь действительно принимал видное участие в этих соборах, так как требовалось прежде всего его соизволение относительно их, затем разрешение на призыв местных владык и вообще ему могла принадлежать вся внешняя административная деятельность, направленная на подготовление соборов; вследствие всего этого, в окружных грамотах инициатива последних и могла быть приписана самому царю, хотя это и несправедливо. Что действительно инициативу этих соборов нужно приписывать именно митрополиту Макарию, непререкаемым свидетельством в пользу этой мысли может служить и вся деятельность его в Новгороде по составлению громаднейшего из сборников житий святых и его особенная заботливость о написании житий Русских святых. «Макарьевские Четьи-Минеи, говорит В.О. Ключевский, представляют такую же попытку централизации в области древне-русской письменности, какой были соборы 1547 и 1549 годов в области Русских церковно-исторических воспоминаний»⁴⁰⁵. Задавшись целью собрать «все святыя книги, какия обретаются в Русской земле», Макарий должен был столкнуться с тою же местностью сказаний, какая была и в почитании святых. Ибо, говорит Буслаев, в древней Руси первоначально не было и не могло быть словестности вообще Русской, а были предания, сказания и песни, – киевские, новгородские, муромские, рязанские, ростовские, смоленские и т.д. Даже Москва, коренившаяся на преданиях суздальских и владимирских, сначала является в литературе со своими местными исключительными интересами, и только с половины XVI века начинает поглощать в своей энергической деятельности местные особенности старых городов⁴⁰⁶. Эта местность и разбросанность сказаний, вследствие чего проистекала их недоступность для всего Русского общества, естественно, могла навести Макария на мысль собрать последние все по возможности в один сборник и сделать через это их общедоступными. К осуществлению этой мысли Макарий приступил, еще будучи архиепископом Новгородским, именно в 1529 году, и над исполнением ее работал очень долгое время. Эта его деятельность по сосьавлению Четьи-Миней, в которые он старался собрать между прочим и жития Русских святых, естественно, могла натолкнуть его на мысль произвесть общую канонизацию святых, доселе только местночтимых, и чрез это сделать почитание их всецерковным. Таким образом, в этой деятельности Макария по составлению Четьи-Миней можно видеть начало и источник самой мысли соборов о новых чудотворцах.

Как собор 1547 года, так собор 1549 г. имеют совершенно одинаковую цель и один и тот же предмет; благодаря этому единству целей и предмета их, второй собор является естественным продолжением первого; вследствие чего оба эти собора можно рассматривать за один собор, как некоторые действительно и делают⁴⁰⁷. Если же мы не следуем этому плану, то единственно только в видах достижения ясности и большей раздельности представления о каждом из них, чего, конечно, трудно достигнуть при одновременном и совместном изложении истории этих соборов.

Из предварительных сведений об этих соборах мы знаем, что ининциатива их созвания должна быть приписываема митрополиту Макарию. Занимаясь составлением своих Четьи-Миней, Макарий естественно мог натолкнуться на мысль о всецерковном прославлении святых, большинство которых до сих пор только местно чтилось. Без сомнения, эту мысль он не замедлил сообщить царю Ивану IV. Последний, находясь в это время под благотворным влиянием, с одной стороны, самого Макария, с другой – Сильвестра и Адашева, переживал самые лучшие годы своего царствования, когда он с усиленною энергиею заботился о нуждах государства и Церкви. Неудивительно поэтому, что молодой царь, только что сам торжественно венчавшийся на царство, близко к сердцу принял мысль митрополита и постарался употребить все меры с своей стороны к ее осуществлению. И вот, благодаря дружным усилиям двух выдающихся деятелей этой эпохи, в 1547 году 26 Февраля созывается в Москве, под председательством митрополита, собор, на котором присутствовали: Алексей, архиепископ Ростовский и Ярославский, Иона, епископ Суздальский и Торусский, Иона, епископ Рязанский и Муромский⁴⁰⁸, Акакий, епископ Тверской, Феодосий, епископ Коломенский и Каширский, Савва, епископ Сарский и Подонский, и Киприан,епископ пермский и Вологодский, архимандриты и игумены⁴⁰⁹.

Список святых, канонизованных на соборах 1547 и 1549 годов, заключается в четырех известных нам документах и во всех их в не полном и не точном виде. Документы эти следующие: а) перечень святых, напечатанный у Карамзина, взятый им из рукописи Иосифова Волоколамского монастыря № 134⁴¹⁰; б) грамота митрополита Макария на Белоозеро⁴¹¹; в) изложение соборное Макария, посланное им в Троице-Сергиев монастырь⁴¹²; г) редакция жития митрополита Ионы⁴¹³. Первые три документа содержат в себе перечень только тех святых, которые канонизованы на соборе 1547 года. В последнем документе перечисляются святые обоих соборов без указания на то, на каком из них какой святой был канонизован. Но так как имена святых, канонизованных на соборе 1547 года, известны из первых трех докмуентов, то, очевидно, сопоставление первых трех и последнего актов дает возможность определить, на каком из соборов какой святой был канонизован.

По карамзинскому списку, на соборе 1547 года положено праздновать 12 святым повсюду и 9 местно; в грамоте митрополита на Белоозеро перечислены те же святые, кроме св. Александра Невского, в «изложении соборном» Макария митрополита, посланном в Троице-Сергиеву Лавру, напротив, к канонизованным на первом соборе святым причислены еще св. Савва Сторожевский и Никита, архиепископ Новгородский; так что по последнему акту всех святых, которым установлено этим собором повсеместное празднование, оказывается не 12 и не 11, как в прежде известных актах, а 14. В житии митрополита Ионы находятся в числе канонизованных святых и Савва Сторожевский и Никита, архиепископ Новгородский (последний, впрочем, вместе с Нифонтом, архиепископом Новгородским, приписаны не полях, а не в тексте)⁴¹⁴.

Нет решительно никаких оснований предпочитать один список другому, так как относительно всех их можо с равным правом думать, что имена святых в них могли быть дополняемы писцами, или же последние могли делать пропуски. Отсюда, конечно, весьма трудно составить совершенно верный список святых, канонизованных собором 1547 года. Впрочем, относительно 12 святых, не может быть никакого сомнения и недоразумения, потому что они встречаются во всех других документах почти без всяких изменений. Сомнение может только являться относительно двух святых – это Саввы Сторожевского и Никиты, архиепископа Новгородского, из которых первый упоминается и в житии Ионы, и в соборном изложении митрополита Макария в Сергиеву лавру, а второй только в последнем, при чем оба эти святые в этом уложении стоят в списке всеобщих святых. Против внесения преп. Саввы Сторожевского в список святых, канонизованных этим собором, мы ничего не можем сказать; что же касается до св. Никиты, архиепископа Новгородского, то есть основания относить его канонизацию к позднейшему времени, именно к 1558 году⁴¹⁵. Поэтому перечень святых, канонизованных собором 1547 года, по указанным спискам должен явиться в следующем виде:

На соборе 1547 года положено праздновать:

Вот и все, что сохранила нам достоверного история о соборе 1547 года. Как видим, известия очень немногочисленные. Само собою разумеется, что при таком незначительном количестве известий трудно воспроизвесть полную картину этого собора, а тем более написать историю его. На многие вопросы, как напр.: были ли какие-нибудь подготовительные работы к нему, какими основаниями руководствовались отцы собора, канонизуя именно этих святых, тогда как много было и других, канонизация которых совершена была уже после на втором соборе 1549 года; какие были основания, в силу которых отцы собора одним святым установили празднование всецерковное, а другим – только местное, – как совершалась, наконец, самая канонизация всех этих святых, – на все эти вопросы в дошедших до нас сведениях мы не находим никакого ответа. Причина, почему об этом соборе дошло до нас так мало известий, прежде всего, конечно, заключается в том, что не сохранились самые акты или деяния его⁴¹⁷. За неимением этих актов, для того, чтобы исследование о соборе было более или менее полно, приходится руководствоваться незначительными указаниями, рассеяными в некоторых житиях святых, написанных во время иди немного после этого собора, и на основании их давать более или менее вероятные ответы на все вышеуказанные вопросы. Для решения же некоторых вопросов, без которых история его была бы неполною, за недостатком положительных данных, приходится прибегать к предположениям, при чем дать последним характер положительной истины, кажется, нет возможности. Отсюда и все исследование собственно о внутренней стороне этого собора по необходимости должно будет принять нежелательный нам характер гипотетический. Не имея возможности изменить этого последнего, мы постараемся сделать одно, – это собрать все, что только можно, об этих соборах, воспользоваться самыми незначительными известиями, чтобы наши предположения о тех или других возникающих вопросах, насколько возможно, ближе подходили к истине.

Прежде всего постараемся ответить на первый вопрос: были ли какие-нибудь подготовительные работы к этому собору?

История не сохранила известий о каких либо изысканиях о жизни и чудесах святых, специально назначенных для собора 1547 года. С большею вероятностью можно предполагать, что таких специальных изысканий и не было. Ибо такие предварительные изыскания к собору 1547 года вполне могли заменять собою Макарьевския Четьи-Минеи. Что, действительно, последняя мысль имеет основание, это можно видеть уже из самого процесса собирания Макарием в Новгороде русских сказаний о святых. Задавшись этою целью, Макарий образовал около себя целое литературное общество, члены которого одни рылись в монастырских библиотеках, стараясь найти нужный им материал, другие переписывали разные редакции житий, третьи уже составляли новые жития, или переделывали старые сообразно требованиям времени. Сам Макарий принимал в этой общей работе самое деятельное участие. Он, как говорит один из его помощников, Илия⁴¹⁸, любил „день и нощь, яко пчелы сладость отовсюду приносити, поискати святых жития. Мнози от святых забвению предани быша, сих убо святитель под спудом не скрывает, но на свещнице добродетели возлагает“. Но кроме этого общего характера деятельности этого архиепископа в Новгороде, деятельности, направленной на отыскание житий русских святых и их переработку, при чем характер последней, как ниже увидим, ясно показывает, что митрополит имел в виду церковное употребление их, есть еще один факт, который может говорить в пользу нашей мысли. В 1537 году, по распоряжению Макария, составлена была Василием Михайловичем Тучковым новая редакция жития св. Михаила Клопского. Характер этой новой редакции жития и те побуждения, которыя ее вызвали, показывают, что архиепископ имел в виду будущее церковное употребление жития, что в свою очередь необходимо требовало канонизации святого. Прежняя редакция жития Михаила Клопского казалась архиепископу „весьма простою“, т. е. лишенною условного риторизма и вообще условных литературных форм жития, назначенного для церковного употребления. Это соображение подтверждается и тем, что, по распоряжению архиепископа Макария, (следовательно ранее собора 1547 года), написан был тому же преп. Михаилу Клонскому канон пресвитером Илиею⁴¹⁹. Это уже прямо говорит за намерение Макария произвести канонизацию этого святого. Собор 1547 года, определяя предметы изысканий для будущего собора о канонизации святых, ясно указывает именно на жития, каноны и чудеса.

В тесной связи с рассмотренным нами вопросом стоит и следующий за ним вопрос, – почему собор 1547 года из множества святых выбрал и канонизовал именно только это ограниченное их количество, а не другое? Решив так или иначе первый вопрос, мы постараемся дать ответ и на второй вопрос, частию зависящий от решения первого. Решение последнего откроет нам то основание, которым собор руководился при своей канонизации святых. Мы уже знаем что Четьи-Минеи митрополита Макария имели подготовительное значение по отношению к собору 1547 года. Именно Преосвященный Макарий, составляя последние, один производил тот обыск о новых чудотворцах, который потом производили уже епархиальные владыки, подготовляя агиобиографический материал для следующего собора 1549 года. Эта подготовительная работа Макария имела своим результатом собрание житий русских святых, вращавшихся в тогдашней литературе. При этом, конечно, нельзя думать, чтобы в руки его попали все жития святых местно чтимых, а, вероятно, только жития более известных и чтимых святых и потому более других распространенные. Для канонизации того или другого святого необходимы были служба и житие его, которые могли бы петься и читаться в день празднования памяти его. Поэтому естественно, что когда у Макария возникла мысль совершить канонизацию святых, то он обратил прежде всего внимание на тех из них, службы и жития которых им были собраны и просмотрены. Здесь, таким образом, открывается литературный источник канонизации 1547 года: установление празднования известному святому условливалось существованием жития и канона, которые можно было бы читать и петь в церкви в день его памяти⁴²⁰. Действительно, присматриваясь к списку 13 святых, которым этот собор установил всецерковное празднование, мы встречаем в нем все такие имена святых, память которых уже задолго до этого времени чтилась церковным образом, на что указывает существование их житий и канонов. Но одним этим источником однакоже нельзя объяснить список имен святых, канонизованных собором 1547 года. Ибо в это время были и другие святые, имевшие службу и житие, которые, однако, почему-то не попали в этот список 13. Так, ни к общим, ни даже к местным святым собор не причислил ни князя Тверского Михаила, ни князей Ярославских Василия и Константина, хотя жития их были давно составлены, а последние были даже прославлены открытием мощей в 1501 году. Чем, спрашивается, объяснить такое явление? Очевидно собор, если Он он руководился исключительно одним литературным источником, должен был бы причислить и этих князей к лику святых. Здесь, таким образом, открывается необходимость предположить другой какой-нибудь источник канонизации на этом соборе. Можно думать, что последним могло быть повсеместно распространенное в Русском обществе почитание святого. Но присматриваясь к списку 13, которым собор установил всецерковное празднование, не трудно видеть, что только двоим из всего этого числа, именно: Александру Невскому и митрополиту Ионе можно усвоять широкую известность в Русском церковном обществе до соборного определения 1547 года; остальные приобрели ее вследствие этого определения и были прежде святыней местности, где подвизались и покоились по смерти⁴²¹. Не имея возможности последнее признать условием, действовавшим на соборе 1547 года, мы должны опять обратить внимание на жития и службы и в степени их распространенности в тогдашнем церковном обществе искать объяснения списка святых, которым этот собор установил всецерковное празднование. А это последнее обстоятельство приводит нас снова к макарьевским Четьи-Минеямч. Очевидно, что жития святых более распространенные имели больше шансов попасть в последние. Сделавшись же известными Макарию и чрез него другим членам собора, эти святые, следовательно, могли иметь и больше шансов на канонизацию их на этом соборе. Таким образом, остается признать, что выбор определился двумя условиями: существованием житий и канонов этих святых и степенью распространенности их в письменности того времени. Случайность выбора, зависевшая от этого последнего условия, становится еще заметнее, при сопоставлении списка 1547 года с количеством Русских житий, написанных до собора, и с их сравнительным распространением в письменности первой половины XVI века. Почти все имена, занесенные в список 13, принадлежат святым, жития которых встречаются в рукописях этого времени гораздо чаще, сравнительно с житиями других, хотя также давно написанными⁴²². После этого легко дать ответ и на вопрос, почему другие святые, напр.: Михаил Тверской и Ярославские князья св. Василий и Константин и многие другие, жития и каноны которых были уже составлены, не были канонизованы на этом соборе; ответ этот будет состоять в том, что, судя по уцелевшим спискам, есть основание считать жития названных святых очень мало распространенными в письменности до половины XVI века и этим объяснять их отсутствие в минеях Макария.

Наконец, при суждении о том, почему собор 1547 года установил празднование именно этим святым, а не другим, нельзя упускать из вида и действие третьей причины. Мы уже знаем, что Макарьевския Четьи-Минеи составлялись в Новгороде. Отсюда новгородские святые всего скорее могли попасть в них. А это последнее обстоятельство могло, как мы видели, служить и поводом к их канонизации. К другим же святым, канонизованным на этом соборе, митрополит имел личное усердие, как напр. к Ионе, митрополиту Московскому, Александру Невскому и Пафнутию Боровскому. Поэтому мы не ошибемся, кажется, если предположим, что список святых составлялся на соборе под большим влиянием председателя этого собора, т. е. Макария. По крайней мере, это влияние последнего можно видеть в том, что почти 2/з из 13 общих святых составляют, с одной стороны, святые Новгорода, каковы: Иоанн, архиепископ Новгородский, преп. Зосима и Савватий Соловецкие, Михаил Клопский и Александр Свирский, а с другой – святые, к которым Макарий питал личное усердие, именно Пафнутий Боровский, Александр Невский и Иона, митрополит Московский. Как мы уже знаем, собор 1547 года одним святым установил всецерковное празднование, а другим только местное. Чем, спрашивается, руководился он, установляя такое различие в праздновании памяти канонизованных им святых? Присматриваясь к списку святых всеобщих и местных, с первого раза можно бы подумать, что в основе такого различия собор положил те или другие заслуги Церкви и государству известного святого и тогда, значит, это различие обусловливалось бы степенью их заслуг. Но такое объяснение этого различия едва – ли можно признать справедливым. Просматривая список 13 святых, которым этот собор установил всецерковное празднование, мы встречаем между ними только 2 лица, которые действительно подходят под это условие, – это св. Александр Невский и митрополит Московский Иона; остальным же святым, канонизованным этим собором, нельзя приписывать особенных заслуг церковных, тем более государственных. Все они принадлежат к типу русских отшельников, основателей монастырей и в качестве последних обыкновенно чтились только в монастыре и окружающей его местности. В этом отношении все эти святые ничем не отличаются от других святых, которым тот же собор установил местное празднование. Не отличаясь в последнем случае, все эти святые, однако, различаются в другом отношении. Из девяти святых, – поименованных в списке местных, – только одному епископу Тверскому Арсению был до собора написан канон с житием; жития же остальных не были еще написаны, но собору, вероятно, сообщили, что местное население воздает и этим святым церковное чествование, хотя последнее и не было еще утверждено местною епархиальною властью; по крайней мере, это достоверно известно о двух святых, обозначенных в списке местных, о Прокопии и Иоанне Устюжских⁴²³. Между тем о всех святых, поименованных в списке 13, можно с уверенностью сказать, что бо’лыная часть их уже задолго местно чтилась церковным образом с разрешения местной епархиальной власти, при чем это местное чествование некоторых иногда принимало очень широкие размеры, но крайней мере, это можно сказать о таких святых, каковы были: св. Александр Невский, митрополит Иона, пр. Никон Радонежский, Зосима и Савватий Соловецкие. Основываясь на этом различии, есть основание думать, говорит В. О. Ключевский, что для последних собор 1547 года расширил чествование, сделав его из местного всецерковным, а для первых святых, находящихся в списке 9, подтвердил только факт, существовавший и действовавший дотоле независимо от него⁴²⁴. Таким образом, в основе этого различия между святыми, из которых одним собор установил всецерковное празднование, а другим только местное, лежит, собственно говоря, церковно-административный источник. При этом, при объяснении мотивов, руководствуясь которыми отцы собора установили одним из канонизованных ими святых, всецерковное празднование, а другим только местное, не нужно, по нашему мнению, упускать из вида опять-таки личных отношений самого митрополита и других членов собора к некоторым из святых. Так, например, сам митрополит, благодаря своему пребыванию в Новгороде, мог познакомиться лично с жизнью, подвигами и чудесами святых Новгорода и возыметь сильную веру к ним. Это подтверждается и тем, по-видимому, незначительным, но в данном случае имеющим некоторое значение обстоятельством, что ни один из Новгородских святых, число которых, как мы видели, доходит почти до половины всех, канонизованных на этом соборе для всеобщего чествования, не попал в список девяти местных святых.

Нам остается, наконец, рассмотреть последний вопрос, который естественно возникает, когда говорят о канонизации святых на соборе 1547 года, – это о самом ходе или процессе ее совершения. Но недостаток и отсутствие подлинных актов или деяний этого собора чувствуется здесь гораздо более, чем при решении других вопросов. Какой был ход деяний его, были ли какие-нибудь рассуждения на нем, были ли представляемы на него жития и списки чудес святых, которых этот собор думал канонизовать, читались ли те и другие во время заседаний самого собора – все эти вопросы за отсутствием актов являются трудно разрешимыми. Не имея поэтому возможности дать положительные ответы на них, мы постараемся сделать некоторые соображения более или менее вероятные относительно последних двух. Само собою разумеется, что полной картины заседаний собора представить теперь нет возможности. Мы даже не знаем, сколько было самых заседаний соборных.

Рассмотрим сперва вопрос – представлялись-ли на собор жития святых? Прямых и ясных указаний на то, чтобы на собор 1547 года, подобно следующему собору, были представлены жития и каноны, и чтобы те и другие на нем „свидетельствовались», мы нигде не находим. Единственное указание, которое еще может говорить об этом, мы находим в одной из редакций жития св. Александра Невского, писатель которого, между прочим, говорит, что „благочестивый царь Иоанн Васильевич, поболев душою о ненаписанных о св. Александре ни от кого же, положил благ совет с преосвященным митрополитом Макарием, яко да подвигшеся известно изыскати о святем и писанию предати и митрополит Макарий царево желание, паче же Божие изволение, тщася исполнити, созвал всеосвященный архиерейский собор, трудолюбно подвигся по священным правилом изыскав известно обрете“⁴²⁵ и проч. Правда, в приведенных нами словах вовсе не говорится о том, чтобы на собор было представлено житие св. Александра Невского. Но нам кажется, что последнее необходимо нужно предполагать; ибо в противном случае не по чему было бы производить самые изыскания. Поэтому, на основании слов писателя этого жития, дело нужно представлять таким образом: на собор митрополитом Макарием были представлены жития и каноны тех святых, которых он думал канонизовать: собравшиеся архиереи на основании этих житий и производили свои изыскания о них. Что действительно таков в общих чертах должен был быть ход канонизации святых на этом соборе и, в частности, что действительно были представлены на последний жития и каноны, об этом можно заключать еще из следующего обстоятельства. Мы видели, что жития большинства святых, канонизованных этим собором, существовали уже задолго до последнего. Если бы на самом соборе не было изыскания, то можно бы думать наверное, что все эти жития после собора вошли бы в круг церковного богослужения для чтения их во дни празднования памятей этих святых. Между тем на самом деле мы этого не видим. Так, хотя жития святых: Александра Невского, Никона, игумена Сергиевой Лавры, преп. Павла Обнорского, митрополита Ионы, и Михаила Клопского уже издавна существовали в агиобиографической литературе, но однако все они после собора появились в новых редакциях, составленных по поручению Макария, – что́ ясно говорит, что все эти жития признаны несоответствующими своей цели, т. е. для их церковного употребления. Это же последнее обстоятельство может прямо говорить и о том, что на собор были представлены жития святых, что они там читались и рассматривались, в противном случае трудно будет объяснить указанный уже нами факт, в силу которого одни жития признаны соответствующими для своей цели, а другие нет и должны были быть переделываемы. Наконец, главным образом в пользу доказываемого нами положения может говорить следующее обстоятельство. До Макарьевских соборов одним из необходимых условий для совершения канонизации святых были жития и каноны их. Эта необходимость их, с одной стороны, обусловливалась тем, что для канонизации того или другого святого нужны биографические данные о нем, которые и заключаются в житиях; с другой стороны, жития и каноны необходимы были для совершения праздника, которым сопровождается канонизация святого. Если же это правило встречается в практике Русской Церкви до соборов 1547 и 1549 годов, то, конечно, оно применялось и на этих соборах тем более, что необходимость применения этого правила к совершению канонизации засвидетельствовали сами же отцы этого первого собора; ибо, определяя характер и направление подготовительных работ к следующему собору, они поставляют одною из главных целей их отыскание и собрание житий, канонов и чудес. Из истории же следующего собора мы увидим, что эти жития, каноны и чудеса, собранные местными архиереями, представлены были на этот собор и там свидетельствовались. Если же, таким образом, отцы первого собора признавали необходимость применения этого условия на втором соборе, то, очевидно, потому, что сами его применяли. Приведенные нами слова из жития св. Александра Невского и представленные нами выше соображения как нельзя более подтверждают это наше положение.

Установив тот факт, что жития святых, канонизованных собором 1547 года, были представлены на него, нам теперь остается доказать факт свидетельствования их и определить характер этого свидетельствования. Что свидетельствование житий производилось на самом соборе, указание на это можно находить в известных уже нам словах писателя жития св. Александра Невского, что „митрополит Макарий созвал всеосвященный архиерейский собор, трудолюбно подвигся по священным правилом изыскав известно обрете» и проч. Но указывая и констатируя самый факт изысканий, писатель однако ничего не говорит нам о том, в чем последния состояли. Из его слов можно видеть только результат этих изысканий. Ибо писатель, сказав, что митрополит Макарий „изыскав известно обрете“, продолжает далее: „повеле мне убогому написати сие“. Таким образом, результатом соборного изыскания явилось поручение составить новое житие этого святого. Последнее же обстоятельство дает нам некоторую возможность определить и самый характер этих изысканий. Мы уже знаем, что некоторые жития святых, представленные на собор, не были одобрены последним и были переделаны. Обращая внимание на жития, которые были исправлены или переделаны в это время, легко заметить, что это или краткие жития первоначальной неразвитой конструкции, как напр., первоначальная редакция жития Михаила Клопского, или жизнеописания, отличающиеся характером простой биографии исторического лица, как напр. древнее житие св. Александра Невского, или же, наконец, краткие, проложные и сухие жития, каковым напр. было житие преп. Никона Радонежского, написанное Пахомием Логофетом. Все жития такого рода были, очевидно, признаны неудовлетворительными, потому что все они появились потом в новых редакциях. Присматриваясь затем к последним, не трудно видеть и тот критерий, которым руководились тогда у нас при этом свидетельствовании житий. Таким критерием служил господствовавший тогда в нашей агиобиографической литературе взгляд на житие, как на ораторское произведение – похвальное слово, украшенное всеми цветами риторского красноречия, при чем собственно биографии святого отводилось очень мало места. Само собою разумеется, что критерий этот касался только внешней стороны жития или его формы, не касаясь его содержания. Отсюда и соборные изыскания, в основе которых лежал этот критерий, естественно, не должны были идти далее поверхностного надзора за установленною формою житий. Последнее обстоятельство может указывать частию и на размер этих соборных изысканий, который мы должны представлять себе в ограниченном виде.

Только что выведенному нами заключению о свидетельствовании житий святых на соборе 1547 года, по-видимому, противоречит то обстоятельство, что жития святых, которым этот собор установил только местное празднование, остались вне цензуры последнего. Присматриваясь к этим житиям, мы видим, что они ни по своему содержанию, ни по своей форме не подходят под стиль житий, который у нас установился ко времени митрополита Макария. Все эти жития отличаются бедностью фактического содержания и притом составлены мало толково и малограмотно. Так, напр., житие св. Прокония Устюжского представляет собою не более, как сбор, без разбора и проверки, разных сказаний о св. юродивом XIII века, письменных и устных, носившихся в народе в течение столь долгого времени, сказаний отрывочных, иногда противоречивых между собою, с прибавлением еще некоторых заимствований из других житий и повестей. Подобным же образом составлены и жития пятерых святых Муромских: житие св. князя Константина и чад его: Михаила и Феодора и житие св. князя Петра и супруги его Февронии. Автор первого жития изложил в нем преимущественно местные предания о состоянии Мурома и утверждении в нем христианства князем Константином в XII или ХШ веках, предания, конечно, имевшие фактическую основу, но в подробностях неизбежно повредившиеся в продолжение веков в устах народа, и потому заключающие в себе разные исторические несообразности и противоречия⁴²⁶. Еще неудачнее составлено житие второе. Составитель его, какой-то „господин смиренный мних Иеразм“ собрал в своей повести с удивительною простотою и доверчивостью, не столько известия о христианских или княжеских деяниях князя, сколько старинные легенды, с незапамятных времен созданные фантазией народа, по древним его верованиям и преданиям, и только местно примененные к благоверному князю и его супруге⁴²⁷.

Очевидно, что эти все жития, если бы они были рассмотрены на самом соборе, должны были быть исправлены подобно житиям св. Александра Невского, Никона Радонежского и др., как неудовлетворяюшие стилю житий. Но этого почему-то не случилось, и это обстоятельство дает некоторое основание думать, что на соборе не все жития канонизованных святых были свидетельствованы, и именно не были свидетельствованы жития святых, которым этот собор установил только местное празднование. С этим выводом нельзя и не согласиться, потому что, как мы выше говорили, жития большинства этих святых не были еще написаны и явились уже после собора. Но здесь является другой вопрос. Мы видели, что жития и каноны составляли одно из необходимых условий для канонизации святого; чем, спрашивается, руководились отцы собора в данном случае? Нет сомнения, что отцы собора, получив сведения о местном почитании этих святых, имели и биографические сведения о них, заключающиеся или в различных записках, которые имелись обыкновенно в монастырях об их местных святых, или в первоначальных неразвитых редакциях житий. Из этого источника отцы собора и почерпали сведения как о жизни святого, так и об его чудесах. Но так как житие необходимо было еще и для чтения в Церкви на праздник святого и так как существовавшие записки не могли удовлетворить этой цели, то отцы собора и поручили чрез председателя своего Макария написать новые редакции житий этих святых. Составление и пересмотр житий всех этих местных святых, по мнению преосв. Макария, и был предоставлен самим местным Церквам и обителям, где покоились эти святые⁴²⁸. Итак в виду всего сказанного о свидетельствовании житий на соборе 1547 г., мы должны придти к следующему выводу. Хотя об этом свидетельствовании житий и не сохранилось ясных и определенных известий, однако нужно думать в силу указанных оснований, что оно было, при чем это свидетельствование имело место только по отношению к житиям святых, канонизованнных для всеобщего чествования; цензура же и просмотр житий местных святых предоставлены были местным Церквам и обителям, где покоились эти святые. Но сделав возможные соображения об этом предмете, мы не осмеливаемся подробнее определять степень этого свидетельствования и самую форму, в какой последнее производилось, чувствуя недостаток верных данных, которые могли бы самым решительным образом дать перевес тому или другому из наших предположений.

Хотя собор 1547 года канонизовал и много святых, но дело канонизации не могло окончиться им одним. Оставалось еще много святых, которым, как говорит писатель жития митрополита Ионы, „праздновати повсюду не узаконено бысть, но идеже коегождо их честные ракы со св. мощьми бяху, ту и славими быша“⁴²⁹. Собор 1547 года не мог установить такого празднования уже по тому одному, что не имел данных для этого. Для канонизации, как мы видели, необходимо требовались жития, каноны и чудеса святых. Для первого собора все это было подготовлено Макарием, при собрании им житий святых для своих Четьи-Миней. В другом положении было дело, когда, заходила речь о канонизации других святых. Хотя жития и каноны многих из них уже существовали, но, находясь в местах почитания святых, они не могли быть известными высшей центральной власти Русской Церкви, задавшейся теперь целью утвердить своим авторитетом это почитание. На этот именно недостаток данных, необходимых для совершения канонизации, указывается и в словах Грозного, которые вкладывает в уста его писатель того же жития св. Ионы. Из этих слов видно, что о всех святых, которые канонизованы следующим собором, не было еще до сих пор собрано необходимых данных и только теперь явилась мысль „богатство изыскати и собрати, иже от мног времен и доныне сокровенно и забвению предано, веливиа светилникы, новейшиа чюдотворцы, овех своима царскыма очима видев, а овех же от многых известных самовидед слышав»⁴³⁰ И вот для достижения этой цели, по мысли отцов собора и прежде всего, конечно, по мысли и инициативе самого митрополита Макария, царь Иоанн Васильевич Грозный обратился в конце первого собора с просьбою ко всем святителям Русской земли, чтобы каждый из них в порученных им пределах, в монастырях, в пустынях исследовали и изыскивали о великих новых чудотворцах посредством священных соборов, игуменов, священников и иноков, князей, бояр и богобоязненных людей, где какие чудотворцы прославились знамениями и чудесами, давно ли и в какое именно время⁴³¹. И святители, как говорятся в житии митрополита Ионы, сохранившем для нас дрогоценные сведения об этих соборах, „слышаще таковое благое начинание и теплейшую веру Богом венчанного царя, радостию духовною и желанием сердечным без закоснениа собирают люботрудным подвигом и подобопечальным собранием каноны и житиа и чюдеса, от многых времен чюдодействуемы тех святых новых чюдотворцев по свидетельству тамо сущих жителей всех предиреченных чинов, и которойждо святитель от своих предел яко многоценный дар Богу и яко всеплодну жртву в яко приношение приатно принесоша в богоспасаемый град Москву на боголюбивый собор к благочестивому царю и великому князю Ивану и преосвященному Макарию, митрополиту всея Русии“⁴³². Этот собор состоялся в 19-ое лето возраста Иоанна Васильевича Грозного⁴³³, следовательно, в 1549 году (родился он в 1530 году). Явившись на этот собор с большим церковноисторическим запасом, содержащим в себе каноны новым чудотворцам, жития их и чудеса, отцы собора свидетельствовали их и предали Божиим Церквам для празднования по ним новым чудотворцам⁴³⁴. Этим, собственно говоря, и ограничиваются наши историческия сведения о соборе 1549-го года. Сколько было заседаний, долго-ли он продолжался, как велось дело кавопизации, как и в чем состояло свидетельствование канонов, житий и чудес, – обо всем этом точных сведений не сохранилось. Можно, впрочем, только довольно точно указать присутствовавших на соборе владык. Конечно, председателем этого, как и первого собора; был сам митрополит Макарий. Остальные члены собора, как можно заключать по ходу речи царя, которую он говорил на Стоглавом соборе, были те же самые, что и на первом. Это же самое подтверждается и известием, которое мы находим в житии препп. Ферапонта и Мартиниана Белоозерских чудотворцев, в котором, между прочим, говорится, что, когда игумен Ферапонтова монастыря привез жития этих преподобных и вручил их митрополиту Макарию, то «сей бяше рассмотрев, повеле паки собору быти», и дальше перечисляются те же самые епископы, какие присутствовали и па первом соборе, именно: „Алексей, архиепископ Ростовский, Иона, епископ Суздальский, Иона же, епископ Рязанский⁴³⁵, Акакий, епископ Тверской, Феодосий, епископ Коломенский, Сава, епископ Сарский, Киприан, епископ Пермский“⁴³⁶.

Количество святых, канонизованных этим собором, очевидно, должно было определяться количеством собранного биографического материала, на основании которого производилась и самая канонизация их. Часть этого материала, проверенная и свидетельствованная собором, вошла в состав макарьевских Четьи-Миней. Мы разумеем жития святых: архиепископов Новгородских – Евфимия и Ионы, епископа Пермского Стефана, Тверского князя Михаила, преподобных; Авраамия Смолфнского, Саввы Вишерского, Григория Пельшемского, трех мучеников Литовских и св. мученика Иоанна Сочавского⁴³⁷. Жития же остальных святых появлялись уже после этого собора, иногда через год и даже более, как напр., жития: преп. Евфимия Суздальского, Евфрема Перекомского и др. Но главным источником, бдогодаря которому представляется возможность узнать имена и определить число святых, канонизованных собором 1549 года, служит житие митрополита Ионы, в котором мы находим общий перечень святых, канонизованных обоими соборами, без указания на то, на каком из них какой святой был канонизован. Но так как имена и количество святых, которые были причислены к лику святых на первом соборе, известны нам из официальных документов, то определить число святых, канонизованных вторым собором, является уже делом не трудным. Руководствуясь этим источником, к числу святых, канонизованных собором 1549 года, можно отнести следующих:

1) Новгородских архиепископов: Иону и Евфимия.

Св. Стефана, епископа Пермского.

Св. Иакова, епископа Ростовского.

5) Благов. князя Всеволода Псковского.

Михаила, князя Тверского.

Преп. Евфимия Суздальского. Преп. Авраамия Смолепского.

Преп. Савву Вишерского.

10) Преп. Евфросина Псковского.

Преп. Евфрема Перевомского.

Преп. Григория Пельшемского.

Св. Иоанна, Антония, Евстфия мучеников Литовских Иоанна, мученика Болгарского.

17) Арсения, архиепископа Сербского.

Но этот перечень святых, канонизованных собором 1549 года, находящийся в житии Ионы, митрополита Московского, мы должны признать неполным, что́ могло зависеть или от небрежности переписчиков, пропустивших имена некоторых святых, или даже и от незнания. Кроме этих, перечисленных нами святых, есть достаточно веские основания занести в этот список имена еще некоторых святых. Такие именно основания мы имеем для внесения в него имен Ферапонта и Мартиниана Белоозерских чудотворцев. В житии этих преподобных мы находим сведения и об их канонизации, сведения, которые ясно приурочивают последнюю ко времени собора 1549⁴³⁸. Писатель этого жития, между прочим, пишет: „да не соблазнятся нецыи и о сем глаголюще: почто великий святитель Макарий, митрополит Русския земля, не положи в грамотах (разумеется – праздновати этим святым), иже посла по градом и великим монастырем, в лето 7055 (1547) в преименовании царя и великого князя Ивана Васильевича и всея Русии. Иже избра и рассуди того же бяше собора пети и праздновати повеле святых отец по всем церквам великия Росии, а сих остави“⁴³⁹. Объясняя далее причину, по которой имена этих святых не были внесены в список святых собора 1547 года, он пишет, что „не небрежением сия сотвори святый митрополит, ниже просто, явоже прилучися вещь сия“⁴⁴⁰. Из дальнейшего хода его рассказа, можно видеть, что этою причиною было то обстоятельство, что к первому собору не было еще приготовлено житие этих преподобных. Ибо как только кончился первый собор и как только, вероятно, дошла до монастыря весть о царском повелении произвести „обыск о новых чудотворцах“, то игумен последнего позаботился о составлении жития своих чудотворцев. Написанное житие „после собора того много дней минувшим» было отвезено игуменом в Москву и вручено митрополиту. „Великий же (митрополит), продолжает писатель этого жития, повеле паки собору быти, и собравшимся в нему всем святителям первого того собора, – Алексею, еп. Рязансвому, и проч. и взят книги тыя, и повеле пред собою прочести жития святых и чудеса. И рассудив тем собором, яко не праведно есть оставити святых: благослови и повеле игумену тоя обители пети и праздновати святых отец и со предреченными святыми, преп. Ферапонта и Мартиниана, и жития их чести на соборе⁴⁴¹. и проч. Этот рассказ дает полное право предположить, что оба жития вызваны обысками о местных чудотворцах, произведенными по распоряжению собора 1547 года. Предположение это подтверждает и автор жития этих святых, который не раз намекает, что пишет он по распоряжению высшей власти, а не по собственному произволению⁴⁴².

Наконец, относят еще к этому собору канонизацию Петра, царевича Ордынского, и Нифонта, епископа Новгородского. Канонизацию первого относят к этому собору потому, что в заглавии службы ему замечено, что она написана в 7057 году, т. е., в 1549 году. Поэтому, говорит В. О. Ключевский, можно думать, что последняя явилась, вследствие начавшегося тогда обыска о новых чудотворцах, и представлена была на самый собор для свидетельствования⁴⁴³. Канонизацию же второго относят к собору 1549 года потому, что в житии его говорится, между прочим: „помоли же ся Христу Богу, священный отче Нифонте, за причестнейшего архиерея Макария, иже престол держащего пречистей Богородицы честного ея успения во всей великия России и исправляющего слово Божие истинныя веры православныя, иже уставльша праздновати соборне память твоего честного и святого преставления и предавше святым Божиим церквам“⁴⁴⁴. Кроме этого, имя св. Нифонта мы находим и в общем перечне святых, канонизованных обоими соборами, в житии Ионы, только, впрочем, не в тексте, а на поле. Но основания, приводимые в пользу приурочивания канонизации этих святых к собору 1549 года, по нашему мнению, недостаточны для этого. Что касается, в частности, Петра, царевича Ордынского, то предположение об его канонизации на этом соборе так и останется предположением, которое трудно доказать; а на основании одного предположения, мы и не имеем права внести его в список святых, канонизованных этим собором. По-видимому, более таких оснований мы имеем для внесения в этот список св. Нифонта, епископа Новгородского. Ибо из жития его мы узнаем, что празднование ему установлено при митрополите Макарии, а на основании жития Ионы и перечня святых, в нем находящегося, можно думать, что последнее установлено на котором-нибудь из двух соборов; ибо в этом перечне, как мы видели, находится и имя св. Нифонта, рядом с именем другого епископа Новгородского Никиты. Но и этих данных недостаточно и на основании их одних нельзя, по нашему мнению, приурочивать канонизацию св. Нифонта к собору 1549 года, как это делают преосвященные Макарий и Сергий (Ц, И. VIII, 44; Агиология 1, пр. 15, 193). Ибо мы выше, когда говорили о св. Никите, епископе Новгородском, видели, что присутствие имен этих святых в житии Ионы, где они вписаны на поле, а не в тексте, ни в коем случае не может служить основанием для предположения об их канонизации на этих соборах, так как можно думать, что имена их приписаны уже после. Что́ же касается до жития св. Нифонта, где говорится об установлении последнему празднования митрополитом Макарием, то это место так обще, что едва ли, на основании его, можно относить канонизацию этого святого к собору 1549 года; ибо это празднование могло быть установлено митрополитом когда-нибудь и после этих соборов. И действительно, есть основания, как увидим ниже, относить канонизацию св. Нифонта к 1558 году.

Этим, за недостатком сведений, мы и ограничим свое изложение внешней истории собора 1549 года, и далее перейдем к рассмотрению внутренней стороны деятельности его, к тому, как велось на нем самое дело канонизации святых. В этом случае мы встречаемся с теми же самыми вопросами, какие нам приходилось решать при изложении первого собора, с тою, впрочем, только разницею, что относительно некоторых вопросов мы имеем здесь сравнительно более сведений, чем прежде; отсюда, следовательно, имеем возможность и рассмотреть их шире и подробнее.

Внутреннюю сторону деятельности собора 1549 года составляют: подготовительные работы или „обыск о новых чудотворцах“, и самые соборные деяния, которые один из памятников характеризует словом „свидетельствование»⁴⁴⁵. Рассмотрим каждую из этих сторон деятельности собора 1549 года. Первая сторона деятельности этого собора или обыск о новых чудотворцах составляет подготовительные работы, имевшие своею непосредственною целью собрать те необходимые агиобиографические о каждом святом данные (жития, каноны и чудеса), которые составляли непременное условие канонизации. Эти работы начались непосредственно после собора 1547 года и велись в продолжение целого следующего 1548 года, вплоть до самого собора. Как цель, так и побуждение, которые легли в основание их, довольно ясно высказываются в известной нам речи царя Ивана Васильевича Грозного. Сказавши, что „великое и неистощимое богатство от многих времен при прародителях наших сокровено и забвению предано“ – великие светильники, новые чудотворцы, прославленные многими знамениями и чудесами, которых мы на помощь призываем, царь далее говорит: „мы же о сем молим святители всего нашего российского царствия в митрополии, в архиепискупьях, епискупьях, койждо во всяких пределех порученных им во градех и в монастырях и в пустынях и во всех (весех) известно пытати и обыскивати о великих новых чудотворцех священными соборы и игумены и священники и иноки и пустынники и князьми и боляры и богобознивыми людьми, где которые чудотворцы прославилися великими чудесы и знамении от коликих времен и в каковы лета“⁴⁴⁶. Этот голос, раздавшийся с высоты трона, с благословения митрополита, верховного главы Русской Деркви, пашел живой и радостпый отклик в душах всех местных архиереев. „Святителие же убо, продолжает царь в своей речи, от радости духовные, от вожделения сердечного и от начинания и повеления нашего моления вскоре собирают каноны и жития и чудеса тех великих святых новых чудотворцев, которыйждо святитель от своих предел по свидетельству тамо сущих жителей от священнического и иноческого чину и от боярска и княжеска роду и всех богобоязнивых мужей и жен, где который святой прославился и просиял добрыми делы и чюдесы“⁴⁴⁷. В последних словах речи Грозного мы находим указания и на то, как производился и в чем состоял этот обыск о местных чудотворцах, указания на самые существенные вопросы, касающиеся внутренней стороны деятельности этого собора. Правда, эти сведения очень немногочисленны, они всего заключаются в нескольких строках; но, несмотря на это, они для нас имеют весьма важное значение; ибо, благодаря им, можно воспроизвести существенные черты этого обыска.

Мы уже знаем из речи Грозного цель и побуждения этого обыска. Нам теперь следует обратить внимание на следующие вопросы: в чем состоял последний и как он производился? Епархиальные обыски состояли в том, что святители в порученных им епархиях „собирали каноны и жития и чудеса“ святых, которые необходимы были для их канонизации. Относительно второго вопроса – как производились эти обыски, мы находим в той же речи царя, что местные епископы собирали в этом случае каноны, жития и чудеса «по свидетельству тамо сущих жителей от священнического и иноческого чину и от боярска и от княжеска роду и всех богобоязнивых мужей и жен, где которой святой прославился и просиял добрыми делы и чюдесы.“ Черты, которыми в царской речи характеризуются эти обыски, как видим, выражаются очень общими словами, чтобы по ним можно представить полную и оживленную картину этих епархиальных обысков и выяснить их значение для канонизации. Но, на основании некоторых черт, которые дает нам речь Грозного, все-таки можно сделать заключение об этом их значении. Прежде всего, на основании указания Стоглава, можно сделать заключение, что обыск производился в очень широких размерах. К участию в нем были призваны все местные жители, которые могли сообщить те или другие сведения о святом. В своей речи к архиереям первого собора Грозный прямо говорит, чтобы они в своих епархиях собрали сведения о святых, подтвержденные „священными соборы и игумены и священно-иноки и ином и пустынники и князьми и боляры и богобоязнивыми люди». Затем, эти обыски не ограничивались только одним собиранием агиобиографических данных, но все собранное проверялось, или, по тогдашнему выражению, „свидетельствовалось». Каждый из святителей, говорится далее в речи царя, собирал „жития, каноны и чудеса тех великих святых новых чудотворцев по свидетельству тамо сущих жителей от священнического и иноческого чину и от боярска и от княжеска роду и всех богобоязнивых мужей и жен⁴⁴⁸. В чем же именно состояло это свидетельствование собранного агиобиографического материала „от тамо сущих жителей от священнического и иноческого чину и от боярска и княжеска роду», и как оно производилось?

Чтобы ответить на эти вопросы, естественнее всего мы должны бы обратиться к актам этих епархиальных обысков; но к сожалению, эти акты не сохранились до настоящего времени. А в обоих источниках, в которых находятся известия как об обысках, так и о свидетельствовании собранного материала, последнее характеризуется настолько общими чертами, что трудно, на основании только их одних, представить полную картину этих обысков, и тем, значит, труднее ответить на вопросы, поставленные выше, В этом случае, для достижения нашей цели, нам приходится обратиться к практике нашей Церкви предыдущего времени относительно этого предмета и, на основании фактов, которые мы там встретим, и этих черт, которыми характеризуются эти обыски в известных нам источниках, сделать заключение, которое и будет служить ответом на поставленные вопросы.

Из первой половины ХVІ века до нас сохранилось несколько обыскных актов, по которым можно в общих чертах судить и об „обысках о новых чудотворцех“, предшествовавших собору 1549 года. По этим сохранившимся до нашего времени обыскным актам порядок и производство этих обысков, в общих чертах, можно представить следующим образом. О чудесах, совершающихся от раки того или другого святого, доносится прежде всего местному владыке. Последний входит с отношением по этому делу к государю и митрополиту. По повелению государя и благословению митрополита, местным епископом отправляется на место чудес комиссия, состоящая обыкновенно из близких в нему духовных лиц, которой и поставляется в обязанность: во-первых, собрать все сведения о житии и чудесах того или другого святого, во-вторых, проверить последние, в-третьих, освидетельствовать мощи, если они открыты, и в четвертых, наконец, представить на рассмотрение местного епископа житие, канон и чудеса этого святого, если первые (житие и канон) были уже ранее составлены. Как исполнялась эта программа на месте комиссией, это хорошо можно видеть из сохранившихся обыскных актов св. Иакова Боровицкого и бл. князя Андрея Смоленского. В 1544 году Новгородский архиепископ Феодосий послал в Боровичи комиссию, состоявшую из софийского соборного протопопа и других лиц, для собрания сведений о св. Иакове Боровицком и для свидетельствования его мощей. Эта комиссия, пришедши в Боровичи, осмотрела, прежде всего, мощи преп. Иакова и, затем, приступила к собранию сведений о его жизни: «и про житие его опрашивали тех же священник и старост и волостных людей добрых – сколько давно туто лежит и есть ли на него туто паметухи и знахари, отколе он туто появился и где он жил, и каково его было житье. И оне сказывают: кое паметухов из роду в род нет, толко сказывают от дед и прадед речь ведетца исконно из роду в род будто на весне приплыл на кре (льдине) Мстою рекою в колоде высподней, а верхней нет, на святой педеле во вторник, а колода огорела. А имя ему потоку сведали, что он учал являтца в сновиденье старым людем многим. А нарек имя себе: меня зовут Ияковом – ангел мой Ияков, брат Божий по плоти“⁴⁴⁹. После этого приступлено было к собранию сведений о чудесах, совершавшихся у раки преподобного Иакова, и проверке их. Это дело велось следующим образом. Комиссия спрашивала не только самих исцеленных от того или другого недуга, но и знакомых их или вообще односельчан, при чем требовалось свидетельство отца духовного, т. е. местного священника. Затем, была составлена опись этих чудес, к которой приложили руки все духовныя лица, присутствовавшия при осмотре мощей, и миряне, подтвердившие своим свидетельством действительность происшедших исцелений, скрепленная рукою дьяка, писавшего эту роспись⁴⁵⁰. В 1539 году преп. Даниилом Переяславским обретены были мощи бл. князя Андрея Смоленского, о чем он поспешил сообщить царю и митрополиту Иоасафу. Царь и митрополит „послаша от священных избранных мужей чудовского архимандрита Иону сановита суща, Богородского протопопа Гуриа, мужа нарочита и благоговейна видети мощи“. Далее рассказывается, что архимандрит Иона, „яко истязуя, вопрошаше Даниила, коея ради вины мощи сия взыскал еси и от кого повеление взем“? Даниил же рече: „известих сие благоч. царю и преосв. митрополиту ея же ради вины повелено ми бысть от них все сие, явственней же паче благоволи Бог вашему великому священству своима очима видети святого сего, се образ его зрите на иконе написан, также служба ему же, стихеры и канон в старых книгах писан не от мене си изложено, ни мною повелено. Но вельми преже мене, и вопрошайте народ, что видеша, и недужнии, како исцелеша и от сих уразумейте... И повелеша представить исцеленных и вопрошаше их“⁴⁵¹; при чем самая форма допроса в общих чертах такая же, какую мы видели уже при свидетельствовании чудес преп. Иакова Боровицкого. Таким же точно образом, как можно думать, в общих чертах совершались и предварительные обыски к собору 1549 года. По крайней мере, существенные и главные черты их мы находим в речи Грозного, в которой представлено общее изображение этих обысков. Так, мы находим здесь указания на комиссии – „священными соборы“ и проч. Далее, цель, которая поставлена для этих обысков, очень похожа на известную уже нам программу действий, с которою посылались эти комиссии. Тут мы встречаем и собрание биографических сведений и поверку их и свидетельствование чудес, словом, все то, что́ вошло в постоянную практику нашей Церкви в подобных случаях в последующее время.

Собранный и проверенный агиобиографический материал местными владыками представлен был на собор 1549 года, на котором он снова был свидетельствован. В чем заключалось и как производилось это свидетельствование? В Стоглаве и житии св. митрополита Ионы мы не находим известий ни о характере этого свидетельствования, ни о форме его. В Стоглаве констатируется только самый факт свидетельствования всего собранного материала. „И в 19 лето возраста моего по нашему наказу архиепископы, епископы и честные архимандриты и игумены собираются в царствующий сей град к нам ко отцу нашему Макарию, митрополиту всея Русии, каноны новых чудотворцев и жития их и чюдеса на собор полагают и свидетельствуют всеми священными соборы⁴⁵². Не имея положительных данных, на основании которых можно было бы составить себе определенное представление о характере этого соборного свидетельствования, мы попытаемся, однако, хотя бы приблизительно, определить последний. По мнению В. О. Ключевского, соборное свидетельствование представляется не более как опытом чисто литературной церковной цензуры; „вводя, говорит он, труды местных грамотеев в церковное богоелужение, собор, естественно, должен был рассмотреть, соответствуют ли они установленным формам церковно – литературных произведений»⁴⁵³ Отсюда можно думать, что это соборное свидетельствование касалось не столько содержания житий и канонов, сколько внешней формы их. Так можно думать тем более, что фактическое содержание представленного на собор биографического материала было уже проверено на епархиальных обысках, или, по крайней мере, должно было быть проверено, потому что, как мы видели, целью их было не только собрание биографических сведений о святых, но и поверка их. Таким образом, соборное свидетельствование нужно относить собственно к внешней форме житий. Отцы собора, просматривая последния, наблюдали, главным и преимущественным образом, за тем, соответствует ли известное житие установившемуся тогда у нас житийному стилю, или нет? Если соответствовало, то одобрялось для церковного употребления, если же нет, то исправлялось, или же было поручаемо написать новое житие.

Как совершалось это свидетельствование, указание относительно этого мы находим в известном уже нам житии св. Мартиниана и Ферапонта, Белоозерских чудотворцев. В нем, между прочим, говорится, что когда игуменом, привезшим эти жития в Москву, последние представлены были на собор, то „и взял (вероятно митрополит) книги тыя, и повеле пред собою прочести жития святых и чюдеса⁴⁵⁴.

Решив, по мере возможности, эти существенные вопросы из истории внутренней деятельности собора 1549 года, мы для полноты нашего исследования о нем должны еще рассмотреть несколько вопросов. Эти вопросы касаются оснований, которыми собор 1549 г. руководился при совершении канонизации святых, с одной стороны, с другой – вопроса о том: сделал ли этот собор такое же разграничение между святыми на местных и всероссийских, какое сделал собор 1547 года? С первым вопросом мы встречались уже, когда излагали историю первого собора. Поэтому мы на нем долго останавливаться не будем, тем более, что и в известных уже нам памятниках, сохранивших нам сведения о соборе 1549 г., эти основания прямо указаны. Именно, в известной уже нам речи Грозный обращается ко всем епископам с просьбой собрать „каноны и жития и чудеса тех великих святых новых чудотворцев“⁴⁵⁵; епископы, действительно, исполняют просьбу царя, и на соборе „полагают и свидетельствуют всеми освященными соборы каноны новых чюдотворцов жития их и чюдеса⁴⁵⁶, и вслед затем непосредственно говорится об установлении празднования всем тем святым, каноны, жития и чудеса которых, действительно, представлены были собору и одобрены им для церковного употребления. Таким образом, очевидно, что этими основаниями, которыми собор руководился при совершении канонизации святых, были каноны, жития и чудеса их.

Гораздо труднее, повидимому, решить другой вопрос: сделал ли собор 1549 года так же, как и собор 1547 года, разделение капонизованных им святых на местных и всероссийских. Ни в Стоглаве, ни в житии митрополита Ионы мы не находим ответа на этот вопрос. В первом вообще только говорится, что отцы собора 1549 года все свидетельствованные ими каноны и жития святых „предают церквам Божиим пети и славити и праздновати, якоже и прочим святым“⁴⁵⁷, не разделяя их на общих и местных. На основании некоторых фактов, действительно можно думать, что такого разделения на этом соборе и не было сделано. Первый факт мы находим в житии Ферапонта и Мартиниана, Белоозерских чудотворцев. Писатель этого жития, сказавши о повелении Макария „игумену тоя обители пети и праздновати святых отец и со предреченными святыми, преп. Ферапонта и Мартиниана и жития их чести на соборе, в славу Отца и Сына и Св. Духа, вседержителя Бога“, говорит далее: «но и се, яко да не возглаголют неции мнением рекуще: повелел есть святый митрополит единой церкви обители тоя праздновати святых. Смотри и испытай известно не бывает сицево повеление во святых нисаниях неправды зазор сотвориши и обрящешися ложь пред Богом. Святые книги пишут: едино стадо и един пастырь Христос; едина Церкви, едина вера, дал есть единой Церкви, и иным вда... Добре святый митрополит сотвори, и зело полезно есть, якоже некую утварь царскую Церкви Божией приложи: святых отец праздновати повеле и благослови»⁴⁵⁸. Суть всей этой тирады сводится к тому, как кажется, что писатель хочет показать и доказать, что празднование памяти этих святых установлено не для одной какой-нибудь местной Церкви, а для Единой, т. е., всей Русской Церкви. Другой же факт подобного рода мы находим в Стоглаве. На этом соборе, между прочим, был поднят вопрос о том, как „праздновать Псковскому чюдотворцу Ефросину, да Смоленскому чюдотворцу Авраамию». Соборный ответ был таков: „праздновати им как и прочим святым преподобным отцем, пети на вечерне блажен муж и прочая служба по божественному уставу все сполна»⁴⁵⁹; следовательно, со всенощным бдением, как и великим святым, общим.

Этот последний факт решительным образом доказывает, по нашему мнению, ту мысль, что собор 1549 года не сделал подобного первому собору разделения святых на общих и местных, а прямо только установил празднование этим святым, предоставив совершать последнее доброй воле настоятелей церквей. Ибо, если бы на самом деле было сделано такое разграничение, то трудно объяснить, каким образом мог подняться вопрос об образе празднования Евфросину Псковскому и Авраамию Смоленскому, когда собор прямо отнес бы их к какому-нибудь одному классу местных или общих святых, чем прямо определялся бы и образ празднования им.

Канонизация святых, произведенная соборами 1547 и 1549 гг., выражалась, как и прежде, в установлении в честь святого праздника и составлении жития и канона ему. Но трудным для решения является вопрос: вносились ли имена святых непосредственно за канонизацией, по распоряжению соборов, в святцы или месяцесловы? В источниках, сохранивших вам сведения об этих соборах, мы не встречаем пи одного указания, которое могло бы для нас служить основанием для такого или иного решения этого вопроса. По-видимому, нужно было бы ожидать, что соборы, издав повеление о праздновании новым чудотворцам, вместе с ним издадут и повеление о внесении последних в святцы и тогда, конечно, в святцах, явившихся непосредственно за этими соборами, мы вправе были бы ожидать встретить имена всех тех святых, которые канонизованы соборами 1547 и 1549 гг. Но, присматриваясь к уставам, явившимся после этих соборов, мы должны сказать, говорит И. Д. Мансветов, что ни один из них не исчерпывает полного числа русских святых, канонизованных на соборах 1547 – 1549 годов. Так, синодальный устав 1548 года, как появившийся чрез год после первого Московского собора, – уже заключает в себе значительное число памятей, утвержденных на нем, но, с другой стороны, и некоторые из более поздних уставов оказываются ниже этого числа и стоят, по-видимому, вне всякого влияния Московских соборов. Таков, например, устав Синодальной Библиотеки № 389 – 337, написанный в 1553 году для Иосифо-Волоколамского монастыря и отличающийся в этом отношении замечательною бедностью (Перечисление памятей см. в Опис. рук. Син. б., III, 323).

К категории более полных записей этого рода могут быть отнесены уставы Троице-Сергиевой лавры № 242 – 244 и Синодальный № 390 – 334 – все из второй половины XVI века и с подробным перечнем Русских праздников, между которыми встречаются даже такие малоизвестные памяти, как убиение Глеба на Смядыне (5 сентября). И все-таки, несмотря на относительную полноту агиологического содержания, эти уставы не имеют многих памятей, утвержденных на соборе 1549 года. Замечательно, что и в Троицком уставе № 241, во главе которого помещено постановление собора 1547 года, в виде послания к игумену троицкому Ионе, – и здесь из общего перечня канонизованных святых записаны лишь немногие⁴⁶⁰.

Если же, как можно видеть из этого обозрения, имена святых не всегда вносились в святцы и уставы, то, очевидно, потому, что не было сделано соборного распоряжения. Отсюда, значит святцы и не могли быть одною из тех форм, в которых выражалась канонизация святых на этих соборах.

В заключение истории Макарьевских соборов, нам остается рассмотреть еще вопрос о значении их в деле канониции святых для последующего времени Русской Церкви. Самое важное и самое видное, сразу бросающееся в глаза, следствие Макарьевских соборов для канонизации святых последующего времени заключается в том, что, начиная с этих соборов, право совершения канонизации переходит исключительно к высшей центральной власти Русской Церкви, каковая до конца XVI века сосредоточивалась в лице митрополита с собором, а с конца этого века (1589 года) в лице патриарха. До Макарьевских соборов право совершения канонизации продолжало принадлежать местным епископам не только de jure, но и de facto, что можно видеть из примера канонизации Леонтия и Исаии, епископов Ростовcких, канонизованных местными епископами. Между тем, после соборов 1547 и 1549 годов, во все продолжение второй половины XVI и всего XVII века мы уже не встречаем ни одного случая совершения канонизации святого местным епископом. Встречаем даже примеры, которые показывают, что и частное почитание святого требовало уже позволения высшей власти Церкви. Так, ученик Кассиана Босого, Фотий, написав для себя канон на память Иосифа Болоколамского, нашел необходимым, однако же, представить этот канон на рассмотрение митрополиту, чтобы получить от последнего благословение читать свой труд и молитвовать по нем в келии⁴⁶¹. Правда, начало этой перемены в праве совершения канонизации восходит еще к началу XVI века; но тогда эта перемена не была еще узаконена. Теперь на Макарьевских соборах то, что до сего времени было только попыткой подчинить прославление святых надзору высшей церковной власти, окончательно принято и с этого времени вошло в постоянную практику Русской Церкви при совершении канонизации.

Чем вызвано было такое изменение, какими обстоятельствами оно обусловливалось, – на эти вопросы мы старались дать ответ в предварительных сведениях об этих соборах. Поэтому, не останавливаясь на них, мы прямо перейдем к обозрению других следствий их, которые стоят в тесной связи е первым следствием и им обусловливаются.

Главное следствие этого перехода права совершения канонизации к высшей центральной власти Русской Церкви касается тех правил, которыми начинают у нас со времени этих соборов руководиться при совершении канонизации святых. Макарьевские соборы имеют в этом отношении весьма важное значение. Со времени их правила совершения канонизации, которые применялись на этих соборах, входят уже в постоянную практику нашей Церкви последующего времени. Эти правила заключались, главным образом, в „обыске о новых чудотворцех“ и свидетельствовании житий и канонов. Обыск состоял, как мы видели, не только в собрании житий и канонов, но вообще сведений о святом – о его чудесах и потом проверке или свидетельствовании тех и других. Этот обыск и это свидетельствование как житий и канонов, так и чудес в последующее время встречаются уже постоянно в практике Русской Церкви во всех случаях канонизации. Замечательно при этом то обстоятельство, что эти правила, установленные Макарьевскими соборами, встречаются нам не только без всякого изменения их сущности, но и самый способ приложения их остается тем же самым, какой мы видели и на этих соборах; а это последнее прямо может говорить о влиянии Макарьевских соборов на ход канонизации святых последующего времени.

При изложении истории Макарьевских соборов, мы нигде не встречали указания на то, чтобы на них сделано было постановление о постоянном употреблении и приложении этих правил совершения канонизации и в последующее время. А это последнее обстоятельство показывает, что влияние этих соборов на ход и совершение канонизации основывается не на каком-нибудь законодательном акте, изданном с этою целию, но на тех обстоятельствах, которыми и были вызваны самые соборы о новых чудотворцах. Главное из этих обстоятельств – это централизация церковной власти в лице митрополита, идущая рядом с централизацией гражданской власти в лице Московского великого князя. Следы влияния этой централизации церковной власти стали уже заметны с начала XVI века; но главным образом они проявились на Макарьевских соборах, со времени которых право совершения канонизации исключительно стало принадлежать высшей центральной власти Русской Церкви. Этим переходом права совершения канонизации от местных епископов к высшей центральной власти, как нам кажется, и можно объяснить себе важное влияние Макарьевских соборов на ход канонизации последующего времени. Высшая церковная власть, всегда пребывая в столице и находясь, таким образом, вдали от места жизни святых, не могла быть очевидцем ни чудес, ни нетления мощей. Чтобы убедиться в том и другом, необходимо было исследовать на месте и эти чудеса и это нетление мощей. А для достижения этой цели, очевидно, правила, установленные Макарьевскими соборами, и были необходимыми. А эти последние, в свою очередь, послужили причиной образования тех формальностей, совокупность которых и составила предварительный обыск о том или другом святом, имевший своею главною целыо и задачею как собрать необходимые для его канонизации биографические данные, так и проверить их.

Приложение и применение правил, установленных Макарьевскими соборами, к канонизации святых последующего времени имело своим естественным и необходимым последствием более однообразный характер совершения ее. До Макарьевских соборов такого однообразия не существовало. Это отсутствие однообразия в совершении канонизации мы объясняли именно тем, что тогда еще не было установлено определенных правил, которые бы всегда и регулировали совершение ее. Теперь же, после Макарьевских соборов, установивших определенные и постоянные правила, эта причина прежнего разнообразия совершения канонизации, очевидно, должна была уничтожиться, и последняя должна была принять более или менее однообразный характер. И, действительно, изучая факты канонизации наших святых последующего времени, нетрудно заметить, что наша Церковь в этом отношении сделала большой шаг вперед, так как каждый отдельный факт канонизации этого времени представляет повторение прежде него бывшего.

Кроме этого следствия, которым сопровождалось для канонизации святых последующего времени введение правил, установленных на Макарьевских соборах, можно еще указать и другое. Именно, со времени их стали у нас внимательнее и строже относиться к канонизации святых, о чем можно заключать уже потому, что высшая центральная власть всегда строго требовала приложения установленных соборами на этот предмет правил и исполнения мельчайших формальностей, вызываемых приложением первых.

Говоря о значении Макарьевских соборов для канонизации святых последующего времени нашей Церкви, мы, однако, не должны преувеличивать этого значения. Собственно говоря, этим соборам принадлежит только более точная формулировка и введение в практику Церкви правил совершения канонизации, а не выработка их. Они не сделали чего-нибудь нового, прежде неизвестного, а только точнее формулировали и своим авторитетом санкционировали то, что и прежде существовало, хотя и не в таком определенном виде. Отсюда, следовательно, деятельность Макарьевских соборов относительно вопроса о канонизации святых в нашей Церкви можно назвать не творческою, а вернее, организаторскою, что́ будет вполне соответствовать и характеру главного деятеля их, митрополита Макария, любившего обветшалое и поисшатавшееся поновлять и приводить в порядок.